856

РОМАН «АННА КАРЕНИНА» ЗА РУБЕЖОМ

«Анна Каренина» — одно из тех произведений, которые принесли мировую славу русскому реалистическому роману XIX века. В международную культурную жизнь этот роман Льва Толстого вошел в восьмидесятые годы прошлого века и в настоящее время повсеместно признается одним из классических созданий мировой литературы.

Знакомству с «Анной Карениной» за рубежом предшествовали очень немногочисленные публикации переводов отдельных произведений Толстого в западноевропейской печати и несколько отдельных изданий: лондонское издание английского перевода «Детства, отрочества и юности» (1862), сделанного Мальвидой Мейзенбуг по инициативе А. И. Герцена, два английских перевода «Казаков», изданные в США, Юджина Скайера (1872) и Лео Винера (1878), и, наконец, петербургское издание «Войны и мира» в переводе Ирины Паскевич (1879)¹. Хотя петербургское издание «Войны и мира» обратило на себя внимание во Франции, роман только в 1885 г. появился в Париже. Таким образом за рубежом знакомство с романами «Война и мир» и «Анна Каренина» произошло почти одновременно и относится к тому времени, когда мировая слава Толстого, а вместе с ним и Достоевского, еще только начала утверждаться².

В распространении международной известности «Анны Карениной» особенно важную роль играл ее французский перевод, которым воспользовались переводчики в некоторых других странах. С начала восьмидесятых годов до 1917 г. роман появился в переводах на следующие языки, считая только первые переводы: чешский (1881), французский (1885), немецкий (1885), шведский (1885), испанский (1886), итальянский (1886), английский (1886), датский (1886—1887), голландский (1887), венгерский (1887), болгарский (1899), польский (1898—1900), словенский (1907), финский (1910—1911), норвежский (1911), сербо-хорватский (1914—1915) и японский (1913—1914). Во многих странах роман многократно переиздавался и появился в различных переводах. На французский язык, кроме первого анонимного переводчика, его переводили И. В. Биншток (1906—1908) и М. Делин (1909); на немецкий — Р. В. Граф (1885), Г. Роскошный (1891), Г. Мозер (1891), Л. А. Гауф (1892), Г. Мордаунт (1897) и Р. Левенфельд (1905); на английский — Н. Доул (1886, США), он же совместно с И. Хепгуд (1899—1902, США);

857

К. Гарнетт (1901, Англия), Л. Винер (1905, США), Р. Таунсенд (1912, Англия). В нескольких разных переводах роман за это же время вышел в Венгрии, Голландии, Дании, Испании, Италии. Его успех был огромным, он нарастал от года к году с появлением новых переводов других произведений Толстого, важнейшие из которых к началу девятисотых годов были переведены на основные языки культурного мира.

Исключительный успех «Анны Карениной» за рубежом вызывался высокими достоинствами романа, но интерес к нему был подготовлен рядом обстоятельств: одним из них была растущая за рубежом популярность русской литературы. В шестидесятые и семидесятые годы международное признание получил Тургенев. Интерес к Толстому, как к русскому писателю, был тем больше, что за границей в восьмидесятые годы с напряженным вниманием следили за развитием русского революционного движения или «нигилизма», как его там называли, после романа Тургенева «Отцы и дети», за который Мопассан в 1880 г. назвал его автора изобретателем слова «нигилизм». Хотя роман Толстого, если не считать некоторых эпизодов, связанных с Николаем Левиным, нигилизм прямо не затрагивал, он вводил в духовную атмосферу России эпохи коренной ломки и перестройки всей ее внутренней жизни. Интерес к роману усиливался личностью самого Толстого; с началом его славы за границей стало известно и о его публицистической деятельности.

Во Франции, где началась широкая международная известность Толстого, перевод «Анны Карениной» был сразу замечен. О нем появились положительные отзывы. «Умоляю Вас: прочтите „Анну Каренину“», — обращался к читателям известный французский критик Франсуа Сарсэй; Толстого он сравнивал с Бальзаком и Стендалем³.

Шекспировской силой «Войны и мира» и «Анны Карениной» был поражен Эрнест Дюпюи, автор книги «Великие мастера русской литературы» (1885), посвященной Гоголю, Тургеневу и Толстому⁴. Он восхищался реализмом Толстого и глубокой человечностью его мастерства. Сравнивая, как изображены роды в «Анне Карениной» и в романе Золя «Радость жизни», он решительно отдал предпочтение Толстому, поскольку у него картина рождения человека менее физиологична и показана глазами близкого роженице человека, ее мужа Константина Левина. Религиозные идеи Толстого оставили Дюпюи равнодушным; он обратил больше внимание на его руссоизм и тяготение к «низшим классам», к народу⁵.

В ранней зарубежной критической литературе о Толстом к числу наиболее значительных откликов на «Анну Каренину» надо отнести соответствующие страницы в книге Мельхиора де Вогюэ «Русский роман» (1886), вошедшие в главу «Нигилизм и мистицизм. Л. Н. Толстой»⁶. Знаменательно, что имя Толстого Вогюэ связывает не только с мистицизмом, фактически ему чуждым, но и с «нигилизмом».

В понимании «нигилизма» у Вогюэ обнаруживаются две тенденции: с одной стороны, он склонялся к антиисторическому объяснению «нигилизма»

858

как выражения отрицательных и разрушительных устремлений, искони свойственных, по его мнению, русскому сознанию, но, с другой стороны, в русском «нигилизме» он находил большие моральные ресурсы и признавал его силой, движущей человечество вперед. В «Анне Карениной» носителем именно такого «нигилизма» Вогюэ признавал Левина.

Трактовка «Анны Карениной» у Вогюэ вытекает из его общего отношения к русской литературе. Русскую литературу он понимал очень противоречиво. Критик, связанный с идеологической реакцией в буржуазной Франции эпохи Третьей республики, Вогюэ был проповедником «спиритуалистического возрождения» и обращения к религии. Поэтому Толстого и Достоевского он пропагандировал не только как замечательных мастеров художественного слова, но и как носителей религиозного сознания. Вопреки этой явно реакционной тенденции, он сделал верное ударение на реализме русского классического романа XIX века и сумел показать очень важные черты русской литературы — ее служение общественному долгу и большую нравственную силу. Герои русского романа — Базаров, Раскольников, Анна Каренина — поразили Вогюэ цельностью своих натур и свежестью чувств. На героев западноевропейского романа они, по его шутливому замечанию, так же мало похожи, как дикие животные на домашних. С тяжелым чувством Вогюэ приходил к выводам, что центр мировой культуры передвинулся из Франции в Россию: «руководящие идеи, преобразующие Европу, уже не исходят из французской души. Такая же злосчастная, как наша политика, приведшая к утрате мирового господства в материальном мире, наша литература благодаря своим ошибкам утратила господство в интеллектуальном мире, который был нашим неоспоримым достоянием»⁷. Западноевропейской литературе, охваченной влиянием натурализма и декадентства, он противопоставил русскую литературу как ведущую литературу мира.

Как и многие другие ранние критики романов Толстого, Вогюэ нашел, что, по сравнению с «Войной и миром», «Анна Каренина» меньше нарушает общепринятые литературные нормы, поскольку в этом романе сохраняется единство в сюжете и последовательность в действии, в развитии главного характера, больше того, здесь есть адюльтер и два самоубийства. Тем не менее и в «Анне Карениной» автор «Русского романа» осудил множество недостатков — несоблюдение симметрии и многочисленные длинноты, ненужные, затянутые, фотографически точные описания; к ним он отнес главы об охоте и о красносельских скачках, но самый главный и непростительный недостаток романов Толстого, с его точки зрения, их тяжелый язык, «отсутствие стиля»⁸.

В восьмидесятые и девяностые годы, при первом знакомстве зарубежной критики с романами Толстого, упреки ему за их несоответствие традиционным эстетическим нормам были обычны. Его называли гением, сравнивали с Шекспиром и в то же время возмущались бесформенностью его произведений. Новаторство толстовского реализма воспринималось как неумение писателя, его небрежность в работе над стилем или

859

же как проявление его русского «варварства». «Достоевский и Толстой мне кажутся гениальными невеждами, создающими могучие произведения не владея своим мастерством», — писал Ипполит Тэн в письме к Мельхиору де Вогюэ⁹.

Чем удивляли романы Толстого его первых зарубежных читателей, можно судить по талантливой книге Эмиля Эннекена «Ecrivains francisés» (1889), в которой он писал об иностранных писателях, ставших достоянием французской культуры. Эннекен отчетливо осознавал непривычность романов Толстого, их расхождение с общепринятыми требованиями литературы. «Левин и его жена, Каренин, Анна, Вронский, князь Облонский, княгиня Долли, семья Щербацких, друзья и подруги всех этих людей, дети, слуги, крестьяне делают роман Толстого запутанным и сбивчивым, переполненным и затемненным художественным произведением, нарушающим все правила единства и выразительности», — в таких словах французский критик передавал свое впечатление об «Анне Карениной»¹⁰. Это не помешало ему отнести Толстого к числу величайших реалистов и, больше того, приветствовать в его романах новаторство, «новое искусство».

Как писатель-реалист, Толстой удивил Эннекена необыкновенной полнотой изображения жизни и жадным стремлением к художественной истине. Новизну его искусства он уловил в воссоздании самой сути жизни в ее непрерывном течении и незаметных изменениях. Необычность «Анны Карениной» и «Войны и мира», по его мнению, в том, что в обоих романах нет привычных сюжетов, сосредоточенных вокруг драматических или психологических переживаний какой-нибудь отдельной личности; они не сводятся к анализу какого-то одного душевного состояния, одной страсти, одной способности или одного жизненного события; речь в них идет о множестве людей всех возрастов и положений, о жизни в целостном охвате. По полноте картины жизни Эннекен счел возможным сравнить «Войну и мир» и «Анну Каренину» только с целыми сериями романов французских писателей — с «Человеческой комедией» Бальзака и «Ругон-Маккарами» Золя.

Если Эннекен отдал должное демократизму творческих принципов Толстого, реакционную критику во Франции они только раздражали; ее нападки наиболее отчетливо формулированы в статье Поля Бурже «Ошибки Толстого» (1910), написанной по поводу смерти писателя. В «Войне и мире» и «Анне Карениной» Бурже смутило полное несоответствие требованиям классической реторики о «композиции» — построение на основе художественной гармонии и подчинение второстепенных частей главным, — «глубокое нарушение равновесия». В доказательство бесформенности обоих романов он сравнил их с кинематографом, в котором на экране без всякого плана, в одинаковом освещении чередуются равнозначные для автора картины вплоть до всяких мелочей. Истинный смысл этого «полного отсутствия порядка» в романах Толстого Бурже усмотрел в том, что в них заложено мятежное анархическое

860

отрицание всех устоев: «отрицание общества, традиций, науки, искусства»¹¹. Так, в спорах о Толстом привлекали к себе особое внимание и вызывали наиболее разноречивую оценку именно те черты творчества великого писателя, которые позволили В. И. Ленину определить его как «зеркало русской революции».

Связь идейного пути Толстого с революцией 1905 года — одна из важных проблем в книге Ромена Роллана «Жизнь Толстого» (1911); в русском переводе она вышла с цензурными пробелами¹². В «Анне Карениной» личность самой Анны Роллана мало привлекла, он оттенил в ней демоническое начало, «бесовскую прелесть»; не вполне удовлетворило его и построение романа, связь между параллельными сюжетными линиями ему показалась натянутой. Главный интерес романа, с точки зрения Ромена Роллана, заключается в автобиографичности духовных исканий Левина, в том, что он отвергает все социальные условности и обращается к мужицкой правде.

Ко времени смерти Толстого его литературная репутация как одного из классиков мировой литературы во Франции окончательно установилась. Даже отмечая субъективный отпечаток в личности Левина и некоторых других героев, французские критики не ставили под сомнение глубокую объективность толстовского реализма. «Это искусство в высокой степени объективное, создающее, как у Шекспира или Бальзака, живых людей», — так в 1910 г. писал известный французский публицист А. Леруа-Болье¹³.

Успех Толстого во Франции сразу же получил резонанс в Испании и в Италии. Вслед за «Русским романом» Мельхиора де Вогюэ одна из наиболее значительных работ того времени о русской литературе — книга испанской писательницы Эмилии Пардо Басан «Революция и роман в России» (1887). Последовательница культурно-исторического метода Ипполита Тэна, Пардо Басан была близка к Вогюэ сочетанием исторических и морально-религиозных проблем. В русской литературе она сумела оттенить ее связь с освободительным движением в России, реализм и исключительную моральную глубину. Выдвигая на первый план «Войну и мир», испанская писательница отдала предпочтение некоторым особенностям «Анны Карениной»: «В „Анне Карениной“ ниже эпическая сторона и выше лирическая; главный характер раскрывается во всей своей полноте, а страсть исследуется целостно и глубоко»¹⁴.

Э. Пардо Басан подметила сложность отношения Толстого к героине своего романа, его колебания между ее оправданием и суровым осуждением. Ее большую симпатию вызвали духовные искания Левина; именно в них она усмотрела «спиритуализм», свойственный, как ей казалось, всему русскому роману. Вопреки этой надуманной тенденции, в общем замысле книги Пардо Басан, «Анна Каренина», как и весь русский роман, проницательно связывается с «нигилизмом», с движением русского народа по пути к революции, которая ее одновременно пугала и привлекала.

861

О русском революционном движении она судила главным образом по книгам Степняка-Кравчинского.

Благодаря испанским переводам «Анна Каренина» становится популярна в странах Латинской Америки. Русский дипломат А. С. Ионин, побывавший в конце восьмидесятых годов в Буэнос-Айресе, рассказывает: «„Анна Каренина“ просто с ума сводила здешних дам; они находили в ней что-то родственное и, может быть, были правы»¹⁵.

В Италии идеи Вогюэ о превосходстве русского романа над западноевропейским подхватил Томазо Карлетти, автор книги очерков «Современная Россия» (1894), в которую входит большая глава о русской литературе на международном литературном фоне. «Русская реалистическая школа стоит выше всех реалистических школ нынешнего столетия», — таков был его общий вывод¹⁶.

В «Анне Карениной», в художественной трактовке страсти Анны и Вронского Карлетти оттенил ту нравственную суровость автора, которая позднее с полной отчетливостью проявилась в «Крейцеровой сонате» и во «Власти тьмы». У самого критика наибольшую симпатию вызвала Кити — «образ, достойный кисти Перуджино и Рафаэля»¹⁷. По контрасту со сценами деревенской жизни в романе Золя «Земля», как истинное совершенство Карлетти воспринял картины сельской жизни в «Анне Карениной». «Ни в одной из современных европейских литератур, — писал он, — не исключая даже французской, нет столь блестящих страниц, могущих стать наравне с этими страницами Толстого, в которых он с таким увлечением прославляет и воспевает красоты природы и преимущества сельской жизни с ее мирным трудом, спокойным величием и мирными наслаждениями»¹⁸.

Большой интерес к Толстому проявили писатели, связанные с итальянским вариантом натурализма — веризмом, сыгравшим положительную роль в борьбе за художественную правду и за демократизацию литературы в Италии. Предисловие к первому итальянскому переводу «Анны Карениной» написал активный пропагандист русской литературы в Италии, писатель и критик Доменико Чамполи, в то время близкий к веризму. Об «Анне Карениной» он писал, что заглавие этого романа можно было бы расширить, назвав: «Семья в России»¹⁹.

На смерть Толстого откликнулись двое видных писателей-веристов: глава этого литературного направления в Италии Луиджи Капуана и популярная романистка Грация Деледда²⁰. В статье Грации Деледды «Анна Каренина» упоминается как одно из тех великих произведений Толстого, которые служат высоким примером искусства, проникнутого духом жизни и красоты: «Мы вновь прочтем „Анну Каренину“, „Войну и мир“ и чудесные воспоминания детства, и все вокруг нас станет великим и прекрасным», — писала она в некрологе²¹.

В Англии о Толстом до конца семидесятых годов было известно очень мало. Составить о нем представление впервые оказалось возможным после статьи Уильяма Ролстона «Романы графа Льва Толстого»

862

в журнале «Nineteenth Century» за 1879 г.²² Автор статьи, известный английский переводчик, был деятельным пропагандистом русской литературы. На Толстого его внимание обратил Тургенев, с которым он состоял в переписке. Ролстон дал творчеству Толстого в общем высокую оценку, но «Война и мир» и «Анна Каренина» показались ему слишком растянутыми; он высказал сомнение насчет возможности их появления в английском переводе.

В статье Ролстона ударение сделано на «Войне и мире». Еще только задумав ее, английский критик обратился к Толстому с просьбой помочь ему некоторыми сведениями и, не отдавая себе отчета об истинном значении его вклада в мировую литературу, сообщил: «Я не читал „Анны Карениной“, но хочу в своей статье просто упомянуть об этом романе. Если же статья привлечет к себе то внимание, которое заслуживает ее тема, я прочту „Анну Каренину“ и вторую статью посвящу ей»²³. Опасения Ролстона не оправдались. Вскоре оба романа Толстого были переведены на английский язык и стали предметом оживленного критического обсуждения.

Знаменательная веха в истории изучения русской литературы в Англии — статья Метью Арнольда «Граф Лев Толстой», первоначально напечатанная в журнале «The Fortnightly Review» за 1887 г., а затем включенная во второй том его «Критических опытов». Разбор одного из романов Толстого, «Анны Карениной», послужил для Метью Арнольда поводом для глубоких замечаний и широких обобщений о путях развития европейской литературы в целом. Подобно Вогюэ во Франции и, конечно, не без его влияния английский критик приходил к выводу, что русской литературе начинает принадлежать ведущая роль в культурной жизни всего человечества. Имя самого Арнольда, как одного из наиболее влиятельных английских критиков и публицистов своего времени, делало его статью заметным явлением английской литературной жизни восьмидесятых годов.

Метью Арнольд исходил из контраста между «Мадам Бовари» Флобера и «Анной Карениной» Толстого как двумя типами европейского романа на разных этапах его развития. «Анну Каренину» он признал наиболее показательным произведением Толстого. Роман Флобера Метью Арнольд подверг строгой и небеспристрастной критике за отсутствие в нем идеала. В флоберовском анализе чувственной страсти он нашел болезненный отпечаток, «ощущение гнилости»²⁴. Как ни придирчив был Метью Арнольд к Флоберу, в современной ему западноевропейской литературе он правильно уловил опасные антигуманистические тенденции, прикрытые ссылкой на бесстрастие науки и ведущие к откровенному декадентскому аморализму. Он был прав, указывая на исключительную моральную чистоту и духовное здоровье творчества Толстого.

Традиционно-английский, пуританский, моралистический отпечаток в критических суждениях Арнольда не помешал ему выделить на первый план художественное мастерство Толстого как писателя, для которого

863

открыты все стороны человеческой жизни — «все тайны человеческой природы», как внешнее, так и скрытое в человеке. Критик, не чуждый антибуржуазности, Метью Арнольд сочувственно относился к Толстому и его отрицательному взгляду на правящие классы в России. Из сравнения между русской и западноевропейской литературами он не побоялся сделать самые решительные выводы. Первенство, убедился он, перешло к русской литературе.

«...французский роман... уже не приковывает внимание читателя как прежде. Знаменитые английские романисты сошли со сцены, не оставив достойных преемников. Поэтому английскому роману не пришлось унаследовать славу, утраченную французским романом. Славу эту завоевал роман, возникший в стране, литература которой оставалась до последнего времени неизвестной — русский роман. Если новые литературные произведения поддержат и укрепят ее, то всем нам придется заняться изучением русского языка»²⁵.

Несмотря на исключительно высокую оценку «Анны Карениной» в статье Метью Арнольда, в его критических суждениях о романе очень отчетливо проявляется власть литературных традиций и вызываемое ими неумение осмыслить художественное новаторство Толстого, новизну его мастерства как создателя романа нового типа. Метью Арнольд восхищался Толстым как писателем, перед которым открыты «все тайны человеческой природы»; эту психологическую глубину он признавал отличительной чертой русских романов. Жизненность «Анны Карениной» его поражала. Но все достоинства романа он выводил за пределы литературы как таковой. В «Анне Карениной», по его мнению, «нет стиля». И Метью Арнольд утверждал: «Мы воспринимаем „Анну Каренину“ не как произведение искусства, мы воспринимаем ее как кусок жизни. Это кусок жизни»²⁶.

В восприятии «Анны Карениной» в Англии восьмидесятых и девяностых годов столкнулись резко противоположные взгляды, в которых выразилось разное отношение не только к самому роману, но и к фальшивой пуританской морали. С одной стороны, один из замечательнейших обличителей английского буржуазного лицемерия, автор «Эгоиста», Джон Мередит находил «Анну Каренину» наиболее совершенным романом во всей мировой литературе по силе обрисовки женских образов²⁷. С другой стороны, ханжеское «Общество национальной безопасности» (National Vigilance Assotiation) в 1886 г. внесло «Анну Каренину» в список «непристойных» книг.

Успех романа в Англии совпал с началом известности Ибсена и Золя, которые, как и Толстой, получили репутацию опасных нарушителей благопристойности и раздражали «мисс Гренди», т. е. лицемерное «викторианское» общественное мнение. Как Толстого, в частности «Анну Каренину», так и Золя издавал известный английский книгоиздатель Визетелли; за издание романа Золя «Земля» он поплатился трехмесячным тюремным заключением.

864

Постепенно авторитет Толстого, как автора «Анны Карениной», укреплялся. К Метью Арнольду в его высокой оценке романа присоединился Чарльз Тернер, автор книги «Граф Толстой как романист и мыслитель» (1888), составленной им по русским источникам²⁸. Следующим шагом в английской критической литературе о Толстом явилась глава о его творчестве в книге Хевлока Эллиса «Новый дух» (1890). В подходе к Толстому, как художнику слова, Хевлок Эллис еще не вполне освободился от традиционных представлений о якобы небрежности его стиля и заявил, что его искусство не на высоте, «менее совершенно, чем у Флобера»²⁹. Тем не менее по значению Толстого для своего времени он сравнил его с Шекспиром и Бальзаком. Об «Анне Карениной» Хевлок Эллис отозвался вскользь, отмечая реализм и жизненность романа.

В девятисотые и девятьсот десятые годы литературный авторитет Толстого в Англии установился окончательно, отчасти за счет переоценки наследия Тургенева. Об этом можно судить по книгам английского журналиста, немало сделавшего для популяризации русской литературы в Англии, Мориса Беринга. В одной из них, «Вехи русской литературы» (1910), есть даже глава «Толстой и Тургенев»; оба писателя в ней сравниваются как два разных этапа в русской литературе. «Толстой и Достоевский, — пишет Беринг, — горят на небе русской литературы как две планеты, одна из них яркая, как Юпитер, другая вещая, как Марс. Рядом с этими двумя звездами мерцает Тургенев, ясный и полный жемчужного света, как луна, бледно виднеющаяся на востоке в конце весеннего дня»³⁰. «Рядом с типами Толстого почти все литературные типы кажутся книжными», — добавляет тут же Беринг, касаясь «Анны Карениной»³¹.

Хотя Беринг имеет несомненные заслуги как популяризатор русской литературы в Англии, в оценке ее общественной роли ему мешало отрицательное отношение к революции 1905 г. и увлечение некоторыми идеями составителей ренегатского сборника «Вехи». В свете «веховской» оценки исторической роли русской интеллигенции Беринг по-своему истолковал и «Анну Каренину». В своей второй книге о русской литературе, «Очерки русской литературы» (1915), он высказал мысль, что в «Анне Карениной» самая интересная фигура — Левин, поскольку в нем отражена не только духовная эволюция Толстого, но и новая веха в развитии всей русской интеллигенции. «Эта веха эволюции Толстого, его возвращение к церкви и ее делам, это веха всей русской истории, а тем самым и русского искусства», — заключал Беринг, не замечая главного в духовной эволюции как Левина, так и самого Толстого, их обращения к народу, к мужику³². Так, с предвзятой точки зрения, Беринг в личности Левина, как носителя авторских идей в «Анне Карениной», увидел предвосхищение выступления «Вех» против демократических традиций русской интеллигенции.

Хотя в истолковании идейного смысла «Анны Карениной» Беринг занимал особую позицию, он не расходился с другими английскими критиками

865

тех же лет в общей для них высокой критической оценке творчества Толстого как одной из вершин реализма мировой литературы. Так смотрел на него его биограф Элмер Моод, так же судил о нем в своей книге «Толстой, его жизнь и произведения» (1944) Эдуард Гарнетт. Суждение Гарнетта об «Анне Карениной» знаменательно как свидетельство окончательного признания художественного совершенства романа без всяких оговорок о мнимых слабостях его построения и стиля. «В „Анне Карениной“, — читаем мы в книге Э. Гарнетта, — реализм Толстого достиг предела в исключительной полноте и тонкости, в восприятии социального окружения, в сочетании с непогрешимым синтезом тайн сознания, — реализм в котором выражение силы и плотности физической жизни сочетается с импрессионистской утонченностью»³³.

Оценка «Анны Карениной» в США была в значительной мере подготовлена успехом романа в Западной Европе. В 1886 г. в американском журнале «Literary World» печатался перевод книги французского критика Э. Дюпюи «Великие мастера русской литературы», и в том же году она вышла в Нью-Йорке отдельным изданием. Два года спустя, в 1888 г. в бостонском журнале «The Livinq Age» (Vol. 176) была перепечатана статья Метью Арнольда. Известно было в США и о книге Вогюэ.

Среди американских откликов на «Анну Каренину» наиболее знаменательными представляются критические замечания Уильяма Дина Хоуэлса, который был одним из деятельнейших пропагандистов Толстого в США, много раз писал о нем и ориентировался на него в своем творчестве. Хоуэлс рассказывал, что, начав знакомство с Толстым как писателем, создавшим «Казаков», он позднее открыл для себя «Анну Каренину»: «Потом я прочел „Анну Каренину“ — исполненную трагизма историю утрат и страданий, перед которыми меркнут и блеск, и красота, и остается нетленным только добро»³⁴.

В сборнике статей Хоуэлса «Мои литературные увлечения» (1891) в статье «Критика и художественный вымысел» «Анна Каренина» вместе с «Мадам Бовари» выдвигаются перед американскими писателями в качестве недосягаемого для них примера глубокой правдивости³⁵. В этой же книге в статье «Толстой» Хоуэлс говорит о большой значительности характеров в «Анне Карениной», не только Анны и Вронского, но в известные моменты и Каренина, когда он показывает себя выше своего постоянного холодного лицемерия. Однако, как и в Западной Европе, в США новаторство Толстого как писателя, расширяющего рамки реализма, первоначально многих смущало. Генри Джеймс, например, упорно предпочитал ему Тургенева³⁶.

В Германии первый перевод «Анны Карениной» (1885) немного опередил «Войну и мир», но не отличался высокими достоинствами и был неполным за счет эпизодов, касающихся духовных исканий Левина. Немецкая буржуазная критика поняла «Анну Каренину» как моралистический светский роман обычного типа, сурово осуждающий легкомысленное

866

нарушение супружеской верности. Таких значительных откликов на него, как статья Метью Арнольда, в Германии не было.

В немецкой критической литературе об «Анне Карениной» для тех лет наиболее характерны суждения Е. Цабеля, его предисловие к первому переводу романа, соответствующий раздел в книге о Толстом и некоторые другие критические выступления. Е. Цабель очень одобрил роман Толстого как «лобное место ветренности и апофеоз семьи»³⁷.

Среди ранних зарубежных отзывов о романе мало чем выделяются критические замечания Георга Брандеса в книге его путевых очерков о поездке в Россию³⁸. Толстой, в оценке знаменитого датского критика, как писатель, сильнее Тургенева, он могуч, но в то же время не владеет формой, и в «Анне Карениной» впечатление, производимое романом, ослабляется авторским морализированием.

В условиях неравномерности мирового литературного процесса, восприятие «Анны Карениной» очень затруднялось в тех европейских странах, в которых литературное развитие задерживалось в силу исторически сложившейся обстановки, где долгое время преобладали романтические поэтические жанры, возникшие в обстановке национально-освободительной борьбы, и только к концу XIX в. начал формироваться или даже не успел сложиться психологический реалистический роман. Переводы «Анны Карениной» относительно запоздали в большинстве славянских стран, в Венгрии и в Румынии.

Уже в 1881 г., до французского перевода «Анны Карениной», роман был переведен на чешский язык; это было первое произведение Толстого, изданное на чешском языке отдельной книгой. В конце пятидесятых годов и в шестидесятые годы были переведены только несколько рассказов писателя; они не давали о нем достаточного представления и остались затеряны на страницах периодической печати. Первый чешский перевод «Анны Карениной» первоначально печатался в газете «Народне новины» за 1881 г., а затем в том же году вышел отдельным изданием. Перевод был сокращенным и не отличался художественными достоинствами. «Нельзя не осудить превратность наших чешских представлений об этой русской знаменитости; за границей его знают давно; мы же только собрались с силами для перевода „Анны Карениной“, но к сожалению он изуродован», — сетовал Иозеф Микш, чешский критик, живший в России и хорошо осведомленный о литературном значении Толстого³⁹.

Во второй половине восьмидесятых годов в чешских журналах появился ряд статей об успехе русского романа в Западной Европе; получили известность суждения о нем, высказанные Вогюэ, Эннекеном и Другими французскими критиками. В журнале «Атеней» в 1888 г. помещен перевод статьи Метью Арнольда об «Анне Карениной». Предисловие к своему переводу книги Эннекена в 1896 г. написал Шальда, впоследствии известный критик и большой ценитель реализма Толстого.

Во второй половине восьмидесятых годов переводы произведений Толстого широко вошли в чешскую литературную жизнь; особенно много

867

сделал для этого Вилем Мрштик, критик, писатель-реалист и переводчик «Власти тьмы» (1887) и «Войны и мира» (1888—1890)⁴⁰. В 1890 г, пражское издательство Отто выпустило «Анну Каренину» в новом полном переводе Яна Грубого; его перевод неоднократно переиздавался и до 1922 г. выдержал семь изданий. В 1907 г. роман вышел еще в одном чешском переводе, И. Розвады.

В девяностые и девятисотые годы на страницах чешской печати появились статьи об «Анне Карениной», в которых роман подвергся вдумчивому анализу. Автором одной из них был одаренный критик Г. Г. Шауэр⁴¹. Другая статья на ту же тему принадлежит тоже известному в свое время критику А. Шульцевой; ее статья озаглавлена «Госпожа Бавари и Анна Каренина», она построена на основе вымышленной переписки между героинями обоих романов, с полной очевидностью обнаруживает моральное превосходство Анны Карениной над ее корреспонденткой и завершается высокой оценкой романа Толстого как одного из редчайших даров, полученных человечеством из рук гениев⁴². «„Анна Каренина“ навсегда останется для меня самой дорогой книгой Толстого», — писал Кольман, автор статьи «Л. Н. Толстой-художник» (1906)⁴³.

В 1907 г. чешский композитор Яначек задумал оперу «Анна Каренина»; не осуществив своего замысла полностью, он ограничился фортепианным трио (1908), положив в основу его программы роман Толстого, произведший на него сильнейшее впечатление; позднее он на ту же тему написал струнный квартет (1923)⁴⁴.

В трудных условиях словацкой литературной жизни ни «Анна Каренина», ни «Война и мир» не были переведены на словацкий язык до первой мировой войны. С «Анной Карениной» словацкие читатели познакомились по статье Н. Н. Страхова, переведенной известным словацким толстовцем Альбертом Шкарваном (1890)⁴⁵. В словацкой критической литературе о романе наиболее значительна статья С. Г. Ваянского «Лев Толстой и Тургенев» (1886), в которой он исходит из сопоставления «Дворянского гнезда» и «Анны Карениной»⁴⁶. Консервативно настроенный русофил, Ваянский впоследствии не раз осуждал неприемлемую для него общественную позицию Толстого, но в данной статье он не затрагивал социальную проблематику обоих романов и судил о них больше в разрезе интимной психологии.

Ваянский испытал определенное влияние Тургенева; это не помешало ему оценить не только «Дворянское гнездо», но и «Анну Каренину» как два гениальных варианта различного выражения художественной правды: более нежный в романе Тургенева, замечательного создателя женских образов, и более суровый и смелый у такого же замечательного создателя мужских образов Льва Толстого. В дальнейшем, судя по переписке Ваянского, Тургенев в сравнении с Толстым стал казаться ему слишком театральным.

В культурной жизни Югославии Толстой не получил такого значения, какое до него имели Гоголь, Чернышевский и Тургенев, сыгравшие важнейшую

868

роль в истории формирования реализма в сербской и хорватской литературе шестидесятых и семидесятых годов. Тем не менее в сознание южнославянских писателей реализм Толстого входил как недосягаемый образец. Известна фраза, произнесенная видным сербским писателем Лазой Лазаревичем, когда он прочитал «Анну Каренину»: «Больше никому не надо писать, он [Толстой] сказал все»⁴⁷.

В 1887 г. в хорватской печати в статье Марина Сабича появилась информация об оценке русского романа Мельхиором де Вогюэ и другими французскими критиками⁴⁸. В том же году «Анна Каренина» в переводе Иблера была напечатана в литературном приложении к хорватской газете «Народны новине». Затем последовал перерыв. В отдельном издании роман впервые вышел в Горице в словенском переводе В. Левстика (1907), потом в Белграде (1909—1910) в переводе Л. Анастасиевича и М. Сретоновича, а затем в Загребе (1915) в переводе М. Ловреновича. Кроме того в 1914—1915 г. «Анна Каренина» печаталась в хорватском журнале «Дом и свет». В общем отдельные сербо-хорватские издания романа дошли до читателя относительно поздно.

Известный историк русско-югославских связей И. Бадалич констатирует: «Душан Николаевич в год смерти Толстого не без основания смог утверждать, что Л. Толстой никогда не оказывал „прямого и глубокого влияния“ на сербскую литературу»⁴⁹. Такие герои Толстого как Вронский, добавляет он, были абсолютно чужды хорватской читательской среде, состоящей главным образом из крестьянства, чиновничества и мелкой городской буржуазии. По сравнению с «Анной Карениной» и другими романами Толстого гораздо более сильное впечатление в Югославии произвела его драма «Власть тьмы», оказавшая немалое влияние на хорватскую реалистическую драму конца прошлого и начала нашего века.

«Анна Каренина» хорошо известна в Польше, хотя в польской печати этот роман не вызвал так много откликов как «Воскресение». Первый перевод романа появился в Польше в 1878—1879 гг., но не остановил на себе внимания, поскольку печатался в правительственной газете «Варшавский дневник». Интерес к роману возник в значительной степени под влиянием французской критики. В 1898—1900 гг. он вышел в отдельном издании в переводе И. Воловского, несколько раз потом переизданном (1912, 1913, 1927).

Достоинства романа польская критика оценила высоко, с обычными в критике того времени оговорками. Развернутый анализ его есть в «Истории русской литературы» известного польского ученого А. Брюкнера, изданной им первоначально на немецком (1908), а затем, в расширенном виде, на польском языке (1922)⁵⁰. Брюкнер подчеркнул автобиографичность романа, очень одобрил живость, которой проникнуты такие эпизоды, как скачки, косьба или охота, но не согласился с писателем в его суровой, «мужской» оценке «падения» Анны. О романе писали

869

и другие критики. И. Вейссенгоф находил, что его следовало бы озаглавить «Россия»⁵¹. Л. Бельмонт писал о нем в цикле статей «Любовь и самоубийство»⁵².

В Венгрии за время с 1887 по 1917 г. «Анна Каренина» появилась в трех переводах: Х. Трукса (1887, 1902), О. Амбразовича (1905) и Г. Костолани (1911). Первоначально литературная обстановка в Венгрии мало способствовала для ее восприятия, поскольку в венгерской литературе реалистический роман еще не утвердился, и крупнейший венгерский романист второй половины XIX в. М. Иокай был запоздалым романтиком. Популярность романа Толстого усиливалась с укреплением реализма в венгерской литературе.

В Румынии первое, сокращенное и в течение долгого времени единственное издание «Анны Карениной» в переводе, сделанном Дырзеу, появилось лишь в 1912 г. Объясняется это тем, что на рубеже XIX и XX вв. в румынскую культурную жизнь Толстой вошел не своими важнейшими художественными произведениями, а как мыслитель, проповедник и социальный реформатор. В поле зрения румынской критики «Анна Каренина» попала все же рано, с восьмидесятых годов, и послужила для нее образцом глубокого реализма и большого мастерства. В 1888 г. роман Толстого подвергся серьезному разбору в статье О. Карпа, поэта, связанного с румынскими демократическими кругами; вероятно он воспользовался немецким или французским переводом «Анны Карениной»⁵³. «Анна Каренина» занимает много места и в несколько более поздней (1892) статье Дуилиу Замфиреску, писателя, близкого к группе сторонников «чистого искусства», возглавляемой известным румынским литературным деятелем Титу Майореску. Полезная своей информационной стороной, статья Замфиреску в то же время выразительно передавала ощущение реальности жизни в «Анне Карениной», но идею романа сводила к некоему вневременному смыслу, а философско-эстетический смысл творчества ее автора объясняла будто бы свойственным русскому народу «консерватизмом»⁵⁴.

Как одно из важнейших произведений Льва Толстого, «Анну Каренину» — не раз, хотя и вскользь, упоминал К. Доброджану-Геря, редактор журнала «Контемпоранул», критик-демократ, тяготевший к марксизму. «Анне Карениной», наконец, в 1911 г. посвятил статью видный румынский критик, редактор журнала «Вьяца Ромыняска» Г. Ибрэиляну, в молодости близкий к Доброджану-Гере.

В критическом наследии Ибрэиляну имя Толстого встречается не раз. Его любимой книгой была «Анна Каренина». В статье о романе он оттенил в нем критику патриархальных семейных устоев в современном обществе, глубокую человечность автора в подходе к людям, тончайший психологический анализ, искусство занимательности, основанной не на внешней канве сюжета, а на жизненной убедительности человеческих судеб, и необыкновенную выразительность характеров, начиная с одухотворенной личности Анны⁵⁵. Дань времени сказалась в некоторых

870

замечаниях Ибрэиляну о шероховатости стиля Толстого. Вершиной романа в мировой литературе для него оставался Тургенев; ему он посвятил статью «Вешние воды».

Глубина и новаторская значительность «Анны Карениной» раскрывалась за рубежом с ходом времени. После первой русской революции по-новому осмыслил для себя этот роман болгарский поэт Пенчо Славейков. «Анна Каренина» и «Война и мир», по его мысли, настолько опередили свое время, что только спустя несколько десятилетий оказались доступны пониманию своих читателей⁵⁶. К «Анне Карениной» он обращался как к одному из тех произведений, в которых можно найти ответы на самые волнующие вопросы современной истории и человеческой мысли.

Как социальный роман, «Анна Каренина» сделалась предметом серьезного внимания зарубежной марксистской критики. Произведения Толстого часто обсуждались на страницах органа социал-демократической партии в Германии «Нойе Цейт», болгарского журнала «Ново Време» и других социалистических изданий. В «Нойе Цейт» Р. Швейхель в статье по поводу книги Вогюэ о русском романе упомянул об остроте характеристики социальных групп и о верности развития характеров в «Анне Карениной»⁵⁷. Величайшим писателем XIX в. назван Толстой в журнале «Ново Време». «И поистине бессмертные его романы „Анна Каренина“ и „Война и мир“ навсегда останутся образцами творчества и художественности», — отозвался о них В. Коларов⁵⁸.

В одной из своих статей о Толстом Франц Меринг с полным основанием отметил в «Анне Карениной» картину разложения господствующих классов как свидетельство о решительном переломе во взглядах автора на окружающее его общество⁵⁹. В то же время Мерингу ошибочно казалось, что Толстой в этом романе обратился к славянофильству.

Глубокие размышления об «Анне Карениной» содержатся в статьях и в переписке Розы Люксембург. В статье «Толстой» (1910) она рассматривает «Анну Каренину» как одно из тех произведений писателя, которые в общей сложности составляют единое целое, «грандиозный эпос русской общественной жизни XIX века, равного которому нет ни у одного из современных народов»⁶⁰.

В статье о посмертных произведениях Толстого (1912—1913) Роза Люксембург с большой симпатией высказалась о социальном характере нравственного идеала у Толстого, выраженного в таких его героях, как Левин. Разоблачительную силу толстовского искусства в «Анне Карениной» и нравственное начало, заложенное в романе, Роза Люксембург ставила так высоко, что находила его превосходным средством морального воспитания читателей. В такой оценке «Анны Карениной» ей пришлось столкнуться с неприемлемым для нее ригоризмом некоторых участников социал-демократического движения в Германии. В письме Константину Цеткину Роза Люксембург экспансивно рассказывает о своем столкновении с реформистским культурным деятелем Корном, который

871

полагал, что молодым людям не следует рекомендовать «Анну Каренину» потому что там «слишком много о любви»⁶¹. Как решительное возражение против такого узкого понимания наследия Толстого звучит заключительная фраза в ее статье о посмертных произведениях великого писателя: «Для рабочей молодежи не может быть книг в воспитательном отношении лучше, чем книги Толстого»⁶².

***

Историческое значение русской классической литературы и ее место в мировом литературном процессе полнее раскрылись после Октябрьской революции. В свете Октября в наследии русских классиков стали виднее те стороны их творчества, в которых выразилась устремленность к будущему. «Сто лет великой русской литературы, это русская революция до революции», — удачно обобщил ее исторический смысл Генрих Манн⁶³. В качестве одного из самых убедительных примеров того, как по-новому выглядит картина русской жизни в изображении ее великих художников слова, он использовал «Анну Каренину», роман, автор которого сам не подозревал как близок конец осуждаемого им общественного строя: «Когда необъятный Толстой писал свою „Анну Каренину“, он еще не понимал, что это, увиденное им насквозь общество, не может долго просуществовать»⁶⁴.

После Октябрьской революции Толстой в новом свете предстал перед Роменом Ролланом. «Он мне представляется подобно Жан-Жаку Руссо, сидящим на развалинах старого мира, разрушению которого он содействовал, на пороге нового мира, наступление которого он, сам того не желая, подготавливал и которому предстоит идти дальше, оставив его позади», — заново переосмыслил наследие Толстого Ромен Роллан⁶⁵.

Связь Толстого с исторической подготовкой Октябрьской революции увидели и ее зарубежные противники. Из взгляда на Толстого, как на прямого предшественника «большевизма», вытекает очень своеобразная оценка «Анны Карениной» в «Закате Европы» Освальда Шпенглера, книге, в которой с наибольшей отчетливостью выразилось смятенное состояние буржуазной мысли в начале общего кризиса капитализма. Как известно, в философско-исторической концепции Шпенглера Толстой выступает носителем «псевдоморфоза», нарушенного хода исторического развития России, начатого петровскими реформами, завершенного Октябрьской революцией и противостоящего религиозной основе ее культуры; он человек городской, западноевропейской культуры, в глубине души чуждый крестьянству и религии. Толстой как человек, проникнутый духом «псевдоморфоза», представлялся Шпенглеру полной противоположностью подлинно русского писателя Достоевского: «Достоевский — святой, Толстой — революционер»⁶⁶.

Толстой, по словам Шпенглера, «мастер романа в западноевропейском духе» и как его высшее достижение в этой области, а вместе

872

с тем как проявление его чуждости исконной крестьянской, религиозной России он называет «Анну Каренину»: «Никакое другое произведение даже отдаленно не напоминает „Анну Каренину“, точно так же, как он даже в своей крестьянской одежде не теряет своего великосветского облика»⁶⁷.

В немецкой культурной жизни, в обстановке глубокого кризиса, вызванного первой мировой войной и ее катастрофическими для Германии последствиями, среди писателей, связанных с экспрессионизмом, Толстой воспринимался как провозвестник духовного обновления человечества и носитель протеста против бездушной механической цивилизации. Имя Толстого часто встречалось в программных документах экспрессионизма. Отзвуки его критики современного общества, его идей морального возрождения и обращения к народу есть в пьесах Георга Кайзера и во многих других экспрессионистских произведениях. Этой напряженной, кризисной общественно-литературной ситуации вполне соответствовала книга известного переводчика Карла Нетцеля о Толстом, написанная им еще до войны, но изданная в 1918 г.; главное место в ней занимает глава об «Анне Карениной» (стр. 501—603). «Этот роман, несомненно, вершина художественного творчества Толстого, показывает писателя с совершенно новой стороны», — думает Нетцель, имея в виду начало тех духовных исканий Толстого, которые привели его к полной критической переоценке своей жизни и окружающей его общественной среды⁶⁸. Как исключительное явление в мировой литературе и замечательное выражение духовного кризиса самого Толстого Нетцель в романе особенно выделил образ Левина.

Только мимоходом, но как один из важных этапов духовного пути Толстого, «Анна Каренина» затрагивается Стефаном Цвейгом в его биографии великого писателя. Он прослеживает, как от простого повествователя жизни Толстой поднимается до судьи над ней. «Эта целесообразно поучающая тенденция становится заметной уже в „Анне Карениной“», — констатирует Цвейг, связывая роман Толстого с его исканиями правды и смысла жизни⁶⁹.

В двадцатые и тридцатые годы роман Толстого продолжал заново переиздаваться и переводиться. Впервые он был переведен еще на ряд языков: греческий (1929), словацкий (1933), каталонский (1934) и албанский (1936—1938).

Постепенно стали анахронизмом, частые раньше, упреки Толстому за мнимое несовершенство формы его романов. Проза великих русских реалистов была переосмысленна заново и в ней зарубежная критика впервые для себя открыла тонкую согласованность между всеми ее элементами: глубокого идейного замысла, богатого морального содержания и новаторской простоты повествования. Очень знаменательна в этом отношении статья Вирджинии Вульф «Русская точка зрения», в которой она сближает Толстого, Достоевского и Чехова как русских прозаиков, близких между собою в том, что для них главное не занимательная

873

фабула, а жизнь или душа, и все повествование у них подчиняется вопросу «как жить?». Она подтверждает это примером книг Толстого в центре которых всегда «какой-нибудь Оленин, или Пьер, или Левин, накапливающие в самих себе весь свой опыт», т. е. люди, погруженные в себя, в свой внутренний мир⁷⁰.

Хотя сама Вирджиния Вульф как романистка, склонная к художественному эксперименту, была очень далека от реализма русских классиков, она уловила некоторые важные черты их творчества: озабоченность важными жизненными проблемами, глубокое моральное содержание и новаторские формы повествования. Однако общественный смысл наследия русских классиков она оставляла в тени, и это мешало ей до конца понять такие произведения как «Анна Каренина».

Углубленное понимание реализма Толстого стало возможным за рубежом только после знакомства с посвященными ему работами В. И. Ленина. Толчок для этого был дан столетием со дня рождения писателя, широко отмеченным во многих странах мира. Одним из изданий этого года был чешский перевод статей В. И. Ленина о Толстом с предисловием Юлиуса Фучика⁷¹.

На ленинское положение о том, что творчество Толстого отразило мировое значение русской революции и явилось шагом в художественном развитии всего человечества, опирается работа венгерского литературоведа Дьердя Лукача «Толстой и художественный реализм» (1939)», получившая международную известность после появления немецкого издания его книги статей о русской литературе⁷². Несмотря на некоторые ошибочные концепции в работе Д. Лукача, нельзя отрицать его вклада в исследование места Толстого в мировом литературном развитии. Основываясь на взглядах Ленина, он по-новому осмыслил преемственную связь Толстого с классическим европейским реалистическим романом. XIX в. и его новаторство, выраженное в эпической целостности охвата жизни в сочетании с драматизмом ее изображения, в новых принципах типизации, в воспроизведении глубинных психических процессах и, в целом, в таких художественных достижениях, которые помогали срыванию «всех и всяческих масок».

Многие соображения Лукача о новаторстве Толстого основаны на анализе «Анны Карениной»; он оттеняет глубокий историзм романа, его непревзойденную живость в отражении эпохи между 1861 и 1905 гг., нарастающее недовольство автора жизнью, преодоление им своих иллюзий о возможности крестьянской идиллии и создание типов на основе большой страсти и драматических поступков. Написанная в тесном контакте с советским литературоведением, работа Лукача о Толстом способствовала росту зарубежной известности ленинских работ о великом писателе.

Для зарубежной марксистской критики тридцатых годов в лице Ральфа Фокса «Анна Каренина» сохранила огромное значение как высокий пример эпичности, утраченной в современном буржуазном романе. На

874

Толстого, как и на других классиков реалистического романа, Фокс ссылался, выдвигая перед современной литературой требование создания образа человека — «совершенный образ человека, который будет жить вневременной жизнью, как Дон Кихот, Том Джонс, Анна Каренина или Жюльен Серель»⁷³.

***

В новой политической обстановке, которая сложилась после окончания второй мировой войны, в условиях большого подъема международного авторитета Советского Союза, за рубежом чрезвычайно возрос и интерес к классическому наследию социалистической культуры в СССР. Этим объясняется исключительный размах, с которым в 1960 г. во всех культурных странах мира было отмечено пятидесятилетие со дня смерти Толстого.

За время после войны, роман Толстого прежде всего зажил новой жизнью в социалистических странах, где он появился в новых, более совершенных, чем раньше, переводах и неоднократно переиздавался. Большим культурным событием было, например, появление нового венгерского издания «Анны Карениной» в высокохудожественном переводе Ласло Немета, благодаря которому роман Толстого принадлежит к числу книг наиболее читаемых в Венгрии. Появились новые переводы «Анны Карениной» и в других социалистических странах — болгарский (Н. Жечев, 1949—1950), словацкий (М. Климов, 1950), сербо-хорватский (С. Краньчевич, 1946), польский (К. Иллакович, 1952—1953) и др.

Географические рамки распространения романа расширились. Впервые он оказался переведен на португальский язык и был издан не только в Португалии (1954, перевод М. Гонсальвеса), но и в Латинской Америке, в Рио-де-Жанейро, где его издание (в переводе М. Ребело) несколько раз повторялось (1948, 1953, 1954). Кроме того, в Бразилии роман вышел и в сокращенном виде. Неоднократно роман издавался в эти годы в Латинской Америке и на испанском языке, главным образом в Аргентине, в Буэнос-Айресе.

«Анна Каренина» давно известна в некоторых странах Востока, хотя в большинстве из них, в отличие от Западной Европы, ее перевод сильно запоздал и ему большей частью предшествовало знакомство с народными рассказами Толстого, как более доступными произведениями. Раньше всего роман Толстого был переведен в Японии, где в 1902—1903 гг. печатался в журнале «Бунсоо» и затем вышел отдельным изданием. Переводчиком романа был И. А. Сенума, а его литературным редактором видный писатель, один из создателей психологического реалистического романа в Японии Одзаки Коё. И. А. Сенума учился в России, был связан с известным японским толстовцем Д. П. Конисси и обменялся с Толстым несколькими письмами по поводу своего перевода. Толстой отнесся к переводу сочувственно и по просьбе переводчика написал ему краткое письмо (7/20 марта 1903 г.), которое должно было быть использовано

875

в качестве авторского предисловия к роману⁷⁴. Позднее роман выходил еще в ряде переводов — Н. Сома (1913—1914), Х. Накамура (1930—1931), Т. Канда (1925), Х. Хара (1926), М. Енэкава (1950) — и многократно переиздавался.

Первый китайский перевод романа появился в сокращенном виде в 1917 г., он был озаглавлен «История Анны». Русские книги в то время переводились на китайский язык большей частью с западноевропейских языков. Широкую дорогу переводам произведений Толстого открыло в Китае антифеодальное и антиимпериалистическое движение «4 мая» (1919). Роман Толстого заново переводился и переиздавался в тридцатые, а еще больше в сороковые и пятидесятые годы; за это время он был переиздан семнадцать раз.

Только в пятидесятые годы, значительно позднее, чем на японский и китайский языки, роман был переведен на некоторые другие языки народов Восточной Азии — бирманский (1952), корейский (1958) и сингальский (1958).

«Лев Толстой принадлежит к числу тех европейских писателей, чье имя и произведения пользуются в Индии, пожалуй, наибольшей известностью», — говорил Джавахарлал Неру, выступая в Москве в 1960 г.⁷⁵ Однако крупные художественные произведения Толстого стали известны в Индии только после образования в 1947 г. Индийской республики и укрепления советско-индийских культурных связей. В настоящее время «Анна Каренина» уже переведена на многие языки Индии: гуджарати (б. г.), бенгальский (1948), малаялам (1953), тамильский (1947, 1955, 1958), урду (1956), телугу (1956) и хинди (б. г., 1955, 1957). Некоторые из этих переводов сильно сокращены.

В Турции, где «Анна Каренина» в переводе с французского была известна уже в 1910 г., роман был заново переведен в 1949 и в 1956 гг. В пятидесятые годы роман был переведен на ряд других языков народов Среднего Востока — иврит (1950), персидский (1956) и арабский (1950). Переводы «Анны Карениной» издавались во всех культурных центрах арабских стран — в Багдаде (б. г.), Бейруте (б. г.), Каире (1951) и Дамаске (1953). В большинстве случаев это сильно сокращенные издания, рассчитанные, по-видимому, на массового читателя.

В 1960 г., выступая в Каире на юбилейном заседании, посвященном памяти Толстого, известный египетский литературовед д-р Шауки ас-Сакри убедительно говорил, что для народов Востока «Анна Каренина» имеет особенно большое значение как произведение, воодушевляющее на борьбу против женского неравноправия.

Перевод «Анны Карениной» на языки народов Востока иногда вызывает неожиданные трудности, связанные с их национальными культурными традициями. Так, И. А. Сенума обратился к Толстому с просьбой ответить, кто старше — Анна или Степан Аркадьевич, потому что в японском языке нет отдельных слов, выражающих общие понятия «брат» или «сестра», а есть только слова «старший брат» (оки) или «младший

876

брат» (отото) и «старшая сестра» (ане) или «младшая сестра» (имото), и эти различия сказываются в общении между членами семьи.

Вопреки всяким трудностям доходчивость романа облегчается его общечеловеческим содержанием, благодаря которому люди разных стран и народов узнают в «Анне Карениной» знакомых им людей. «Герои романов Толстого, — пишет египетский писатель Махмуд Теймур, — настолько близки нам, людям Востока, что их отличают от нас только имена. Достаточно вспомнить хотя бы Анну Каренину. В образе героини романа ясно различаются черты восточного характера. Ее сильная страсть, ее романтическая любовь, ее ревность — все это вызывает у читателя впечатление, будто она живет и дышит под небом Востока»⁷⁶.

***

В некоторых современных зарубежных работах «Анна Каренина» освещается с философской позиции; социально-критическая сторона романа в них обычно преднамеренно оставляется в тени. Как «феноменологию половой любви» в ее разных жизненных типах интерпретирует роман Лудольф Мюллер в статье «Смысл любви и смысл жизни (идеологический план „Анны Карениной“)»; он связывает его с философией Шопенгауэра. На «Анну Каренину» он смотрит, как на «высшую точку в художественном творчестве Толстого», наметившую путь его дальнейших религиозно-моральных исканий⁷⁷.

В ряде современных зарубежных работ о Толстом «Анна Каренина» подвергается истолкованию в духе философии экзистенциализма. Так Пачини Савой в статье «Структура характеров у Толстого» обращается именно к этому роману и особенно к характеру Левина, чтобы попытаться доказать, что художественная концепция личности у Толстого основывается на представлении о неизбежности эгоцентризма, сознания одиночества и вызываемого им отчаяния⁷⁸. С экзистенциалистской позиции «Анна Каренина» объясняется и в книге Кетэ Гамбургер о Толстом, и поэтому в романе на первый план выдвигаются такие эпизоды, как смерть брата Левина. Обращенностью «Анны Карениной» к экзистенциальным, т. е. к основным жизненным проблемам, К. Гамбургер хочет объяснить структуру романа: децентрализацию, отсутствие сюжетной напряженности и «открытую форму».

В современной зарубежной критической литературе о Толстом растет количество исследований об «Анне Карениной» как художественном произведении. Если в ранних отзывах о романе признание его гениальности обычно сочеталось с замечаниями о его растянутости, о недостаточной гармоничности его построения или шероховатости его стиля и, как художнику, Толстому большей частью противопоставлялся Тургенев, в настоящее время эстетическая оценка романа совершенно изменилась; о нем пишут как о совершенном по мастерству произведении, в котором все целое и отдельные детали с необыкновенной тонкостью согласованы

877

между собой. Зарубежные работы о мастерстве Толстого в «Анне Карениной» нередко содержат отдельные интересные наблюдения, но, как правило, в них создается одностороннее или прямо неверное представление о романе в целом; социальная сторона художественного замысла в нем игнорируется, а его реализм отрицается или ставится под сомнение.

«Анна Каренина» является предметом большого внимания так называемой «новой критики» (new criticism) в США и в Англии. Две главы о Толстом, одна о «Войне и мире» и другая об «Анне Карениной», входят в книгу предшественника американской «новой критики» Перси Леббока «Искусство вымысла» (1921, второе изд. 1957). Задача критики, по мнению Леббока, состоит в том, чтобы показать «как сделана книга», раскрыть суть художественного мастерства писателя. С этой позиции у него и рассматривается «Анна Каренина».

Классифицируя романы в соответствии с их повествовательной формой, Леббок определяет «Анну Каренину» как роман не драматического, а сценического или живописно-повествовательного типа, в котором действие происходит перед глазами наблюдателя, видящего изображенных в книге людей, слышащего их диалоги и следящего за сменой отдельных эпизодов, основанных на живописном контрасте, в данном случае контрасте между судьбой Анны и Левина. «Контраст, — развивает свою мысль Леббок, — постепенно нарастает и углубляется, проходя через всю книгу; но он не ведет к столкновению между обоими, не противоположен, не драматичен»⁷⁹.

Поскольку в художественном построении «Анны Карениной» Леббок главное видит в соотношении между судьбою Анны и Левина, а не в ее взаимоотношениях с Вронским, он настойчиво отрицает драматическую природу сюжета романа. Кульминационным пунктом сюжетного действия в нем он считает начало — разрыв Анны с прошлым, а не конец ее личной драмы, не ее смерть. Толстой, по мысли Леббока, замечателен в своем искусстве непосредственного изображения жизни. Но Леббок не считает возможным говорить о его реализме; он игнорирует познавательное значение искусства — и полагает, что сама постановка вопроса о художественном вымысле исключает проблему реализма. Традиции Леббока живы в современном американском литературоведении; они заметны, например, в главе об «Анне Карениной» в книге Ф. О. Рива «Русский роман» (1966); автор книги стремится дать целостное представление об «Анне Карениной» как последнем классическом романе в русской литературе и, в частности, уделяет в нем немалое внимание таким сторонам его литературной техники как форма повествования и авторская «точка зрения»⁸⁰.

Как одну из вершин мировой литературы и замечательное художественное достижение в жанре романа, «Анну Каренину» анализирует один из ведущих представителей «новой критики» в Англии Ф. Р. Ливис, автор несколько раз переизданной книги «„Анна Каренина“ и другие опыты» (1933). Ф. Р. Ливис специалист по английской литературе, он не

878

знает русского языка, но ценит русскую литературу и открывает свою книгу размышлениями об «Анне Карениной» потому, что, по его убеждению, этот роман Толстого, — «величайший роман современной, нашей цивилизации»⁸¹.

В противовес Метью Арнольду Ф. Р. Ливис доказывает, что наивно воспринимать «Анну Каренину» только как «кусок жизни», не отдавая себе отчет, чем именно достигается это впечатление жизненности: «Только произведение искусства может с достаточной силой утвердить: это жизнь»⁸².

Ливис категорически возражает против отождествления Левина и личности автора. Романы Толстого, как показывает он, представляют собою сложное художественное целое, в котором взаимодействуют многие человеческие судьбы. При всем том английский литературовед очень суживает идейную проблематику романа и выдвигает на первый план идею трагической невозможности непрерывной любовной страсти. Тем самым верные и тонкие суждения Ливиса об «Анне Карениной» ослабляются его полным невниманием к социальной основе романа.

Специальный интерес в современном зарубежном литературоведении вызывает психологический анализ «Анны Карениной». Внутренним монологом Анны Карениной в состоянии душевной прострации, когда она незадолго до самоубийства едет в коляске на вокзал, очень заинтересовался Шарль Дю Бос, один из наиболее известных французских критиков в годы между двумя мировыми войнами⁸³. Дю Бос чутко реагировал на этическую содержательность психологического анализа у Толстого, но как последователь иррационалистической философии Анри Бергсона особенно интересовался в нем областью подсознания. С Толстым он сравнивал Пруста⁸⁴.

Можно ли считать предвосхищением психологического анализа в современном (т. е., подразумевается, в модернистском) романе передачу Толстым душевного состояния Анны Карениной перед ее самоубийством, — задает себе вопрос автор исследования «Поток сознания» (1955), американский литературовед Мелвин Фридман. Известное сходство этих толстовских внутренних монологов с «потоком сознания» он усматривает в том, что сознание Анны в этот момент свободно от контроля разума, и в нем преобладает пассивная смена внешних впечатлений, но серьезное различие он находит у Толстого в ощущении присутствия готового вмешаться автора. Ближе к «потоку сознания», по мнению Мелвина Фридмана, не эти эпизоды в «Анне Карениной», а первый литературный опыт Толстого в прозе, его юношеский очерк «История вчерашнего дня», и он заявляет: «Отрывок из „Истории вчерашнего дня“ более убедителен, чем что бы то ни было из „Анны Карениной“»⁸⁵.

Если одни зарубежные исследователи искусства Толстого как психолога подходят к нему как к предшественнику позднейших модернистских литературных исканий, другие, напротив, связывают его с литературой прошлого времени. Автор «Анны Карениной» интерпретируется в

879

«Истории русской литературы» А. Стендер-Петерсена как преемник психологического метода в «Характерах» Лабрюера и во французской трагедии эпохи классицизма⁸⁶. Оригинальность Толстого как писателя-реалиста, по его мнению, составляет его «пластический реализм», чуждый сюжетной динамики и выраженный в неизменных, статичных состояниях. Характернейшим толстовским приемом он признает «Halt-Monolog», внутренний монолог, основанный на статичном самоанализе; как на его законченный образец он указывает на внутренний монолог Каренина, когда он, вернувшись из дома княгини Бетси, впервые собирается переговорить с Анной о Вронском, и его мысли, не нападая на новое, совершают круг (часть вторая, гл. VIII). Нет настоящего развития, как думает Стендер-Петерсен, и в финальных раздумиях Левина.

Датский ученый не без основания говорит об известной замедленности психологического анализа в прозе Толстого, но одну сторону его психологического метода он принимает за его существо, и это происходит потому, что он исходит из неверного представления о толстовском художественном методе и не учитывает в нем историзм.

В отличие от Стендера-Петерсена М. Окутюрье указывает на два разных типа внутреннего монолога в «Анне Карениной»: традиционный дискурсивный монолог, соответствующий переживаниям людей типа Левина, и более усложненный монолог в ряде эпизодов с Анной Карениной, предвосхищающий, как ему кажется, позднейший «поток сознания»⁸⁷.

За последние годы за рубежом не перестают появляться новые работы о мастерстве Толстого в «Анне Карениной» и вообще в его прозе. Художественные проблемы определяют содержание сборника критических статей: «Толстой» (1967), изданного в США и составленного из различных, порою очень далеких между собою работ разных авторов от Д. Мережковского до Г. Лукача⁸⁸. Составитель сборник, Р. Метлоу, в, предисловии вызывающе заявляет: «Кажется нелепым обобщать чем был Толстой и что он сказал»⁸⁹. Сам Р. Метлоу допускает только исследование художественных достижений Толстого: повествовательной техники в его прозе, системы образов в ней, художественного словаря писателя и, наконец, «архитектуры» его романов. Настоятельную необходимость изучения работы Толстого над стилем он справедливо подтверждает обилием рукописных вариантов «Анны Карениной».

В современном зарубежном литературоведении есть разные варианты исследования художественного единства в романе Толстого. Параллели и контрасты в человеческих судьбах, воплощенных в «Анне Карениной», — тема размышлений американского литературоведа Р. П. Блекмура, с точки зрения которого «роман Толстого это своего рода диалектика воплощения»⁹⁰.

Внутренняя организованность «Анны Карениной», как романа, в котором все художественные элементы искусно согласованы между собою, служит предметом внимания в книге Барбары Харди «Подходящая форма. Опыт о романе», в которую входит глава «Форма и свобода: „Анна

880

Каренина“ Толстого»⁹¹. Основной принцип в строении романа Толстого автор книги определяет следующим образом: «Его структура менее симметрична, чем в романе Генри Джеймса, но она выражена в движении параллелизма, контраста, предвосхищения и эха»⁹².

Барбара Харди делает верные и тонкие наблюдения над соотношением основных сюжетных линий, главных и второстепенных героев романа и отдельных эпизодов в нем, но все эти явные или скрытые в намеках связи рассматривает только в аспекте проблемы любви и брака, и поэтому искусство Толстого определяет как «сексуальный реализм».

В образной системе «Анны Карениной», в «возвращающихся метафорах» у Толстого Барбара Харди отмечает характерное для него сочетание конкретного и символического содержания образа. Для контраста она сравнивает изображение железной дороги в романах «Домби и сын» и «Анна Каренина», более аллегоричное у Диккенса и символичное, но в то же время конкретное у Толстого. В подтверждение большой роли символики в «Анне Карениной» в книге Барбары Харди в качестве приложения содержится заметка М. Додсворта о символике света в черновых вариантах «Анны Карениной».

Символикой в «Анне Карениной» вслед за Н. К. Гудзием и В. М. Эйхенбаумом занялся западногерманский литературовед Ульрих Буш⁹³. «Анна Каренина», как пытается он доказать, не социальный, а психологический роман, в котором весь художественный замысел опирается на иррациональные в своей основе символы. К иррациональной антиреалистической символике У. Буш относит даже такие реальные жизненные факты в романе как зубную боль Вронского или оживленность в облике Анны и ее легкую походку. Многие мало замечаемые детали в общем художественном замысле романа, например, символика цвета в нем, действительно заслуживают изучения, но в статье Буша они подчиняются навязчивой тенденциозности, и это в значительной мере обесценивает его интересные наблюдения.

Иррациональные тенденции в творчестве Толстого выдвинуты на первый план в статье Джорджа Гибиана «Два вида человеческого познания в „Анне Карениной“»⁹⁴. Гибиан противополагает в романе две его стороны: рационалистическое объяснение всего происходящего, выраженное в голосе автора, и иррациональность в раскрытии внутреннего душевного мира героев романа или характеров.

Голос автора «Анны Карениной» Д. Гибиан слышит в синтаксической структуре языка романа, подразумевающей возможность полной упорядоченности человеческого опыта; он замечает его в союзах причинной связи — «потому что», «хотя», «так как», «поэтому», «несмотря на то» и т. д. — и в употреблении таких слов, как «понять». Иррациональное же начало он предполагает не только в бессознательных поступках героев романа и в случаях их душевного раздвоения, но и в простом интуитивном взаимопонимании близких людей, когда, например, Кити переглядывается с матерью или в эпизоде свидания Анны Карениной с

881

Сережей он без слов понимает, что она опасается прихода отца. Иррациональное начало, как думает Гибиан, в романе торжествует, и тем самым, делает он дальнейший вывод, Толстой проявляет в нем свое отрицательное отношение к интеллектуальному и рациональному началу как негативным формам жизни.

О проблеме художественного мастерства Толстого есть работы и в литературоведении социалистических стран, и в них мастерство великого писателя раскрывается как замечательное по глубине художественное познание мира в формах реалистического искусства. Так Квета Ханзикова в статье «К проблеме сравнения в романе Л. Н. Толстого „Анна Каренина“» (1964) наблюдает, как различные жизненные связи между героями романа раскрываются с помощью контрастных или сближающих сравнений⁹⁵. Как расширение художественных возможностей реализма исследует структуру «Анны Карениной» и видный румынский литературовед Тудор Виану; в частности, он обнаруживает в ней предвосхищение современного киномонтажа как чередования кадров крупного и общего плана, — так, указывает он, в зависимости от переживаний Анны Карениной меняются планы в картине красносельских скачек⁹⁶.

***

Социальный роман на семейной сюжетной основе, «Анна Каренина» как произведение новаторского характера занимает особое место в мировом литературном процессе, и это подтверждается творческим развитием его жанровых особенностей в ряде значительнейших достижений литературы XX в. — в «Будденброках» Томаса Манна, «Саге о Форсайтах» Голсуорси и «Семье Тибо» Роже Мартена дю Гара. Поэтому прежде всего возникает вопрос о соотношении романа Толстого с предшествовавшей и современной ему литературой за рубежом. Однако недооценка жанрового своеобразия «Анны Карениной» мешает понять это соотношение и приводит к неверным заключениям о сходстве или различии романа Толстого и произведений некоторых западноевропейских писателей. Так, Д. Стерн в статье, посвященной сопоставлению романа Теодора Фонтане «Эффи Брист» и «Анны Карениной» Толстого, утверждает, что в замысле романа Фонтане преобладает социальная сторона, а у Толстого — моральная, и не учитывает очевидной зависимости автора «Эффи Брист» от творческого примера высоко ценимого им русского писателя⁹⁷.

Оригинальность «Анны Карениной» явно недооценивается в статье В. Гарет-Джонса об «Анне Карениной» и романе Джордж Эллиот «Адам Бид», в которой роман английской писательницы принимается за источник замысла Толстого, а его героиня Хетти Сорель за прототип Анны Карениной. В споре с советскими исследователями рукописных вариантов «Анны Карениной» автор этой статьи пытается доказать, что Толстой не изменил первоначальному замыслу романа и вернулся к его первому наброску, а в нем он будто бы был близок к Эллиот.

882

В современном английском литературоведении с «Анной Карениной» сближают романы Д. Г. Лоуренса, причем, правда, речь идет не столько о влиянии Толстого, сколько о направленной против него творческой полемике английского писателя. Д. Г. Лоуренс действительно был внимательным читателем Толстого. В работе о Томасе Гарди он сравнивал «Анну Каренину» с его романами «Джуд Незаметный» и «Тэсс из рода д’Эрбервиль»; общее во всех них, с его точки зрения, трагическое раздвоение между Законом и Любовью, между Плотью и Духом. Исходя из этого, в наши дни Генри Джиффорд в статье «Анна, Любовь и Закон» объясняет позицию Лоуренса как выступление против Закона, в защиту Анны и Вронского в смысле оправдания права плоти и полноты личной жизни⁹⁸.

В отклике на статью Генри Джиффорда Раймонд Вильямс подтверждает его идею о важности «Анны Карениной» для художественных исканий Лоуренса и высказывает мысль, что его роман «Любовник лэди Чаттерлеи» явился своеобразным вариантом «Анны Карениной», в котором Анна в лице героини его романа не осуждается, а, напротив, оправдывается автором как воплощение жизненной полноты⁹⁹. В новой заметке на ту же тему Генри Джиффорд ищет поддержку в советских исследованиях рукописных вариантов «Анны Карениной» и останавливает свое внимание на колебаниях Толстого между морализацией и жизненной правдой. Лоуренс выглядит у него как бы истинным продолжателем Толстого, свободным от его дидактизма¹⁰⁰.

Генри Джиффорд и Раймонд Вильямс правы, указывая на большое значение «Анны Карениной» для творческих поисков безусловно значительного английского писателя Д. Г. Лоуренса, но они не учитывают отпечатка модернизма в его концепции плоти; это мешает им установить истинные границы между «Анной Карениной» как социальным романом и произведениями Лоуренса как психологическими романами, в которых социальная критика по сравнению с творчеством Толстого значительно ослаблена.

Двоякий интерес вызывают критические суждения об «Анне Карениной», высказанные на протяжении ряда лет Томасом Манном: они показательны как свидетельство исключительно высокой оценки романа Толстого в современном культурном мире и, кроме того, проливают свет на творческие связи между автором «Будденброков» и великим русским писателем. Социальный роман в виде семейной хроники, в которой общим фоном является ломка старого патриархального «бюргерского» уклада жизни, и художественное единство достигается путем контрастов и параллелей в повествовании о разных человеческих судьбах; «Будденброки», как и «Анна Каренина», произведения родственные между собою сочетанием социальной и семейной темы. Тем важнее свидетельство Томаса Манна в письме к А. Мейер: «Я много читал Толстого, когда я писал „Будденброков“. Я уже рассказывал о том, какой опорой и поддержкой для моих слабых сил были „Анна Каренина“ и „Война и мир“»¹⁰¹.

883

К «Анне Карениной» Томас Манн мысленно возвращался в течение всей своей жизни. В 1928 г., в юбилейной статье о Толстом он назвал «Анну Каренину» «величайшим социальным романом мировой литературы»¹⁰². «Я без колебания назвал „Анну Каренину“ величайшим социальным романом во всей мировой литературе», — повторил Томас Манн в предисловии к «Анне Карениной» в американском издании¹⁰³. Написанное в обычной для Томаса Манна блестящей эссеистской форме, это предисловие обрамляется картиной моря, которое наводит его на размышления о родстве моря и эпоса; в этом сравнении выражено преклонение писателя перед эпическим величием словесного искусства автора «Анны Карениной».

Как один из источников творческого замысла «Будденброков», «Анна Каренина» учитывается в книге Алоиза Гофмана «Томас Манн и мир русской литературы» (1967)¹⁰⁴. Убедительности его доводов мешают совершенно ненужные поиски прямого сходства между отдельными характерами и эпизодами в обоих романах. Трудно признать общее между Томасом Будденброком и Константином Левиным.

В критической оценке «Анны Карениной» как социального романа с Томасом Манном перекликается Джон Голсуорси. Для него «Анна Каренина» «остается блестящим изображением русского характера, замечательной картиной русского общества»¹⁰⁵. «Ни один писатель не создавал в своих произведениях такого осязаемого ощущения подлинной жизни», — восхищается он его реализмом и психологической убедительностью его искусства¹⁰⁶.

Не случайно Голсуорси написал предисловие к английскому юбилейному изданию «Анны Карениной»; в советском литературоведении уже раскрыта творческая связь между «Сагой о Форсайтах» и этим романом Толстого¹⁰⁷. Высоко оценивая национальный отпечаток в «Анне Карениной», он и сам создал характеры своих Форсайтов так, что в них специфически-английские черты сочетаются с не знающим национальных границ буржуазным духом собственничества.

«Анна Каренина» послужила высоким примером и для Роже Мартена дю Гара. Еще не приступив к «Семье Тибо», но уже ощущая неудовлетворенность написанным раньше романом «Жан Баруа», в 1918 г. он мысленно обратился именно к роману Толстого. «Каким ничтожным, засоренным и педантским кажется мне „Баруа“ рядом с такой книгой, как „Анна Каренина“, при всей ее тяжеловесности и длиннотах!» — делился он своими раздумьями с Пьером Маргеритисом¹⁰⁸. «Школа Толстого, а не Пруста», — записывает Роже Мартен дю Гар в дневнике¹⁰⁹.

Мастер тонкого психологического анализа, Марсель Пруст по-своему тоже очень ценил Толстого; в его небольшой статье о нем как примеры большой художественной выразительности упоминаются эпизоды скачек и сенокоса в «Анне Карениной»¹¹⁰. Но романы Толстого ему казались не столько отражением окружающей его жизни, сколько воспоминаниями о пережитом самим писателем; он находил в них сходные эпизоды,

884

повторения; и это вполне соответствовало субъективистскому отпечатку в художественном методе самого автора многотомного цикла «В поисках утраченного времени». Так что Роже Мартен дю Гар имел полное основание противопоставлять две школы — Пруста и Толстого.

Было бы трудно охватить всех писателей, для которых «Анна Каренина» так или иначе послужила творческим импульсом. Зарубежные литературоведы указывают на многих; один из них — классик венгерской литературы XX в. Жигмонд Мориц, в творчестве которого критический реализм в Венгрии достиг полной художественной зрелости¹¹¹. В польской критике тридцатых годов с романом Толстого в плане его моральной проблематики сближали «Историю греха» Станислава Жеромского¹¹². Указывают на большое значение «Анны Карениной» для литературного пути ряда румынских, чешских писателей¹¹³. В арабских странах, по свидетельству Шауки ас-Сакри, можно насчитать множество романов, навеянных «Анной Карениной».

След, оставленный «Анной Карениной» в сознании зарубежных читателей романа, неизгладим. Гениальный роман Толстого стал неотъемлемым достоянием всего культурного мира и первое знакомство с ним иногда воспринимается как настоящее событие в личной жизни его читателей. Это подтверждают слова Эрнеста Хемингуэя: «Я предпочел бы прочесть в первый раз „Анну Каренину“ [...], — пишет он и перечисляет еще шестнадцать особенно ценимых им книг, — чем иметь верный доход в миллион долларов»¹¹⁴.

Герои романа Толстого живут в сознании современных зарубежных писателей как хорошо знакомые им люди и как будто даже заслоняют самого их создателя. «Когда мы думаем о сочинениях Толстого или Джордж Эллиот, мы не вспоминаем Толстого и Джордж Эллиот, мы вспоминаем Долли, Стиву, Доротею и Казаубона», — признается Айрис Мердок¹¹⁵.

Известно, что некоторые из современных зарубежных писателей, в том числе представители так называемого «нового романа» во Франции, и Натали Саррот среди них, смотрят на Толстого как на музейную ценность, по-своему замечательную, но в наше время утратившую свою действенность. Против такой точки зрения убедительно возражал итальянский писатель Гвидо Пьовне; в 1960 г. на состоявшейся в Венеции международной конференции «Толстой» он выступил с докладом «Восстановление характера», в котором осудил распад личности в современном романе и в противовес ему указывал на романы Толстого, в том числе на «Анну Каренину», как прекрасный пример целостности характеров на основе неразделимого сочетания социального и психологического начала¹¹⁶.

В современной международной литературной обстановке жизненность наследия автора «Анны Карениной» лучше всего подтверждается глубоко заинтересованным отношением к нему со стороны видных зарубежных писателей, много сделавших для утверждения социалистического реализма за рубежом. Не случайно об «Анне Карениной» раздумывает Мария

885

Пуйманова в критических миниатюрах, написанных ею в двадцатые годы. В одной из них, «Женщина и литература» (1923), она удивляется, как глубоко Толстой проникает в духовный мир женщин в эпизоде, в котором Долли по дороге в именье Вронского размышляет в коляске; в другой, «Флобер» (1925), она сравнивает флоберовское и толстовское отношение к героям своих романов. «Сравните, — предлагает она, — „Анну Каренину“, также реалистический роман о неверной жене, с „Мадам Бовари“ Г. Флобера. В обоих романах в основу положено изображение характеров и среды, такое выпуклое и объективное, какое умеют создавать только мастера. Обе, наконец, сами себя осудивши, погибают, кончают самоубийством. И все-таки в „Мадам Бовари“ зияет смерть и гибель, а в „Анне Карениной“ пышет жизнь»¹¹⁷.

Конечно, значение Толстого для Марии Пуймановой нельзя сводить только к «Анне Карениной», оно гораздо шире. Но все-таки несомненно, что автор замечательной трилогии — «Люди на перепутьи» (1937), «Игра с огнем» (1946) и «Жизнь против смерти» (1952), — в которой история двух семей — одной рабочей, а другой интеллигентной — органически сливается с историческими судьбами чешского народа со времени буржуазной республики в Чехословакии и до ее освобождения с помощью Советской Армии, разгромившей фашистскую Германию, по-новому разработала жанр социального романа, посвященного семейной проблеме. И, если Голсуорси остался чужд крестьянскому демократизму автора «Анну Карениной» и в статье о ней несправедливо упрекал его за желание подладиться к будто бы незнакомому ему народу, Пуйманова, наоборот, как писательница нового, социалистического типа, в своей трилогии широко ввела народ. Образ Анны Карениной ей должен был быть тем более дорог, что, начиная с романа «Пациентка доктора Гегеля» (1931), она всегда возвращалась к теме пробуждения женского самосознания.

Как носительница нового, социалистического сознания судит о Толстом и Анна Зегерс. Ее критические замечания о великом писателе продиктованы стремлением отстоять его наследие в идеологической борьбе нашего времени, сделать его достоянием народа, борющегося за новое коммунистическое общество или уже созидающего его, там где он победил. В этом отношении очень интересны соображения писательницы о принципиальном различии метода психологического анализа у Марселя Пруста и у Толстого, даже в тех эпизодах «Анны Карениной», которые за рубежом так часто сопоставляются с прозой в духе Пруста и школы «потока сознания». Новаторство Толстого для Зегерс несомненно, и она не смешивает его с прустовским разложением личности на элементы сознания.

«...Толстой, — констатирует Анна Зегерс, — опередил свое время, у него есть художественные достижения, открытия, сыгравшие свою роль в литературе значительно позже. Сцена в „Анне Карениной“, где автор подготавливает Анну к смерти, напоминает Пруста: когда Анна едет на

886

вокзал, окружающий мир распадается в ее сознании на отдельные разрозненные впечатления.

У Толстого такой распад на отдельные впечатления — это расщепленное восприятие больного человека. У Пруста оно становится характерным для изображения целого класса»¹¹⁸.

Не отдельные разрозненные элементы сознания, а целостная личность, личность человека полного жизни, его радости и страдания, его борьба и его гибель в условиях своего времени — вот основа психологического искусства Толстого, подразумевает Анна Зегерс, и этим она отвечает на ею же самой поставленный вопрос: «Почему глубоко личная трагедия „Анны Карениной“ с ее помещичьим и аристократическим окружением до сих пор волнует миллионы мужчин и женщин? Почему она волнует какую-нибудь советскую девушку?»¹¹⁹.

Классическое произведение мировой литературы, гениальный роман Льва Толстого блестяще выдержал испытание временем. Его переиздания не прекращаются. Он продолжает волновать миллионы читателей.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ См.: «Художественные произведения Л. Н. Толстого в переводах на иностранные языки. Отдельные зарубежные издания. Библиография». М., 1961.

² См.: Ф. Прийма. Начало мировой славы Л. Толстого. — «Русская литература», 1960, ч. 4, с. 33—63; Н. К. Орловская. Первые переводы произведений Толстого. — «Труды Тбилисского гос. ун-та». Т. 55. Тбилиси, 1954, с. 313—325.

³ F. Sarcey. Les livres. — «La Revue Bleue», 15 Janvier, 1886, p. 406; Ср.: A. Barine. Le comte Léon Tolstoi: à propos d’«Anna Karénine». — «La Revue Bleue», 5 Décembre, 1885.

⁴ E. Dupui. Les grands maîtres de la littérature russe. Quatrième édition. Paris, 1897.

⁵ Там же, с. 361.

⁶ E. M. de Vogüé. Le roman russe. Paris, 1886, p. 279—340. Первоначально: «Le comte Léon Tolstoi». — «La Revue des Deux Mondes», 15 July, 1884.

⁷ «Le roman russe», p. XLVIII.

⁸ Там же, с. 326.

⁹ Taine. Sa vie et sa correspondance T. VI. Paris, 1928, p. 218; K. H. Güllecke. Der Einfluss Tolstois auf das französische Geistesleben. Würburg, 1933, S. 26.

¹⁰ E. Hennequin. Ecrivains francisés. Paris, 1889, p. 209.

¹¹ P. Bourget. Pages de critique et de doctrine, t. II. Paris, 1912, p. 170.

¹² Р. Роллан. Героические жизни. — Собр. соч., т. XIX. Л., 1933.

¹³ A. Leroy-Beaulien. Léon Tolstoi. — «La Revue des Deux Mondes», 15 Décembre, 1910, p. 822.

¹⁴ E. Pardo Bazán. La revolucion y la novela en Rusia. Secunda edicioń. Madrid, 1887, p. 398.

¹⁵ А. С. Ионин. По Южной Америке, т. II. СПб., 1892, стр. 143; ср.: В. Н. Кутейщикова. Л. Н. Толстой и общественно-литературная жизнь Латинской Америки. — В кн.: «Из истории литературных связей XIX века»., М., 1962, стр. 230.

¹⁶ T. Carletti. La Russia contemporanea. Milano, 1894, 506 р.; Т. Карлетти. Современная Россия. Очерки. СПб., 1895.

¹⁷ Там же, с. 173.

¹⁸ Там же, с. 174.

887

¹⁹ Leone Tolstoi. Anna Karenine. Romanzo. Con uno studie di D. Ciampoli sui romanzi russi. Milano, 1893, p. XIII.

²⁰ См.: Anna Carretta. Scriti critici italiani su Leone Tolstoi. Guida bibliografice. Napoli, 1955. Publicazione del seminario di slavistica dell’Istituto universitario orientale di Napoli. Serie I, N 2.

²¹ Грация Деледда. Последний путь. — «Литературное наследство», т. 75, кн. первая. М., 1965, стр. 111.

²² W. Ralston. Count Leo Tolstoy’s novels. — «Nineteenth Century», vol. 5. London, 1879. См.: Э. П. Зиннер. Творчество Л. Н. Толстого и английская реалистическая литература конца XIX и начала XX столетия. Иркутск, 1961; Д. Г. Жантиева. Эстетические взгляды английских писателей конца XIX — начала XX века и русская классическая литература. — В кн.: «Из истории литературных связей XIX века». М., 1962, стр. 167—226; C. R. Decker. The victorian conscience. New York, 1952; G. Phelps. The russian novel in english fiction. London, 1956;. Allan Smith. Tolstoy’s fiction in England and America. An abstract of a thesis. Urbana, Illinois, 1939; A. Jassukovitch. Tolstoi in english. 1879—1929. New York, 1929.

²³ Э. Г. Бабаев. Иностранная почта Толстого. — «Литературное наследство», т. 75, кн. первая, стр. 306.

²⁴ M. Arnold. Count Leo Tolstoy. — «Fortnightly Review», t. 48, 1877, p. 793

²⁵ Там же, стр. 784; ср.: А. Елистратова. Русские классики в Англии. — «Интернациональная литература», 1942, № 11, стр. 119—124.

²⁶ M. Arnold. Указ. соч., стр. 785.

²⁷ «Интернациональная литература», 1942, № 11, стр. 122.

²⁸ Ch. Turner. Count Leo Tolstoi as novelist and thinker. London, 1888.

²⁹ H. Ellis. The new spirit. Third edition. London, 1892, p. 210.

³⁰ М. Беринг. Вехи русской литературы. М., 1913, стр. 51.

³¹ Там же, стр. 56.

³² M. Baring. An outline of russian literature. London, 1915, p. 206.

³³ E. Garnett. Tolstoy. His life and writtings. London, 1914, p. 497—498.

³⁴ Уильям Дин Хоуэлс. Предисловие к «Севастопольским рассказам». — «Литературное наследство», т. 75, кн. первая, стр. 86; ср.: Б. А. Гиленсон. У. Д. Гоуэллс и Л. Н. Толстой. — «Л. Н. Толстой. Статьи и материалы. II». — «Ученые записки Горьковского ун-та им. Н. И. Лобачевского», т. 60. Горький, 1963, стр. 262—295.

³⁵ W. D. Howells. My literary passions. Criticism and fiction. New York and London, 1910, p. 265.

³⁶ H. James. The future of the novel. Essays on the art of fiction. New York, 1956, p. 225—233.

³⁷ E. Zabel. Vorwort zu «Anna Karenina». — L. Tolstoi. Anna Karenina. Roman in 6 Büchern, übers, v. W. P. Graff. Bd. 1. Berlin, 1885, S. VIII; Ср.: Х. Штульц (Берлин). Толстой в Германии (1865—1910). — «Литературное наследство», т. 75, кн. вторая. М., 1965, стр. 207—248.

³⁸ G. Brandes. Indtryk fra Rusland. 1883; Г. Брандес. Собр. соч., т. XIX. СПб., 1896, стр. 275. — Сведения о переводах и критической оценке «Анны Карениной» в Голландии см. в кн.: R. Jans. Tolstoj in Nederland. Bussum, 1952, p. 180.

³⁹ Josef Mikś. Veteráni ruského románu. — «Osveta», XII, dil. 1, 1882, str. 266; см. J. Dolanski. Mistři ruského realismy u nás. Praha, 1960, str. 285.

⁴⁰ См.: R. Parolek. Vilém Mrstik a ruska literatura. Praha, 1964, s. 113—120.

⁴¹ H. G. Schauer. Dilo Lva Tolstého. Anna Karenina. — «Literarni listy», 1891.

⁴² A. Schulcová. Pani Bovaryova a Anna Karenina. — «Kvety», 1903; см.: И. М. Порочкина. Л. Н. Толстой-художник в чешской критике конца XIX — начала XX в. — В кн.: «Чешско-русские и словацко-русские литературные отношения (конец XVIII — начало XX в.)». М., 1968, стр. 348—358; J. Dolanský. Tolstoi u nás, str. 281—388; J. Jirásek. Rusko a my. 3 dil. Brno, 1945, str. 199—223 (Tolstoj a my).

888

⁴³ Kolman. L. N. Tolstoi-umelec. — «Kvety», 1906, J. Jirásek, op. cit. str. 139.

⁴⁴ См.: И. Бэлза. Очерки развития чешской музыкальной классики. М. — Л., 1951, стр. 489.

⁴⁵ «Slovenské pohľady», X, 1890, str. 351—355.

⁴⁶ S. H. Vajanský. State o svetovej literatúre. Bratislava, 1957; ср.: D. Durisin. K náhľadom S. H. Vajanského na dielo a činnosť L. N. Tolstého. — В кн.: «Z ohlasov L. N. Tolstého na Slovenskú». «Slovenské štúdie», IX. Bratislava, 1960, str. 83—116.

⁴⁷ В. Глигорић. Српски реалисти. Друго изд. Београд, 1956, стр. 141; ср.: Н. И. Кравцов. Русско-югославские литературные связи. — В кн.: «Общественно-политические и культурные связи народов СССР и Югославии». М., 1957, стр. 200—289.

⁴⁸ M. Sabić. Realisticka knjiźevnost i ruski roman. — Vijenac, 1887.

⁴⁹ Ú. Бадалич. Русские писатели в Югославии. М., 1966, стр. 229. .

⁵⁰ А. Брюкнер. Русская литература в ее историческом развитии. Ч. 1, СПб., 1906, стр. 86; A. Brüekner. Historia literatury rosyiskiej. T. II (1825—1914). Lwów— Warszawa — Kraków, 1922, str. 354—363; Б. Бялокозович. Толстой в Польше (1858—1962). — «Литературное наследство», т. 75, кн. вторая, стр. 249—296.

⁵¹ P. Grzegorszyk. Lev Tołstoj w Polsce. — «Zarys bibliograficzno-literacki». Warszawa, 1962, str. 97.

⁵² L. Belmont. Miłośc i samobójstwo. — «Wolne Slowo», 1811, N 128.

⁵³ O. Karp. Anna Karenina a Lui Tolstoi. — «Drepturile omului», 1888, N 19, p. 1—2; D. Zamfirescu. Leon Tolstoi. — «Convorbiri literare», 1892, N 7, p. 557—569.

⁵⁴ См.: A. Ghijtchi. Lev Tolstoi in critica romîneskă (1890—1917). — «Romanoslavica», VIII, 1969; T. Nicolescu. Tolstoi şi literatur romînă. Bucureşti, 1963; Т. Николеску. Толстой и литературная борьба в конце XIX — начале XX века. — В кн.: «Румынско-русские литературные связи второй половины XIX — начала XX века». М., 1964, стр. 162—184; Т. Николеску. Толстой в Румынии. — «Литературное наследство», т. 75, кн. вторая, стр. 296—332.

⁵⁵ A. Ibrăileanu. Studii literare. Bucureşti, 1957, p. 310—319; А. Садовник, М. Маргулис. Г. Ибрэиляну о русских писателях. — «Днестр», 1959, № 12, стр. 115—120.

⁵⁶ Пенчо Славейков. Събр. соч., т. 5. София, 1959, стр. 314—322; ср.: В. Велчев (София). Толстой в Болгарии. — «Литературное наследство», т. 75, кн. вторая, стр. 333—346; Г. Константинова. Л. Н. Толстой и влиянието му в България. София, 1968.

⁵⁷ R. Schweichel. Der naturalistische Roman bei den Russen und franzosen. — «Neue Zeit», 5 Jg., 1887.

⁵⁸ Венелин (В. Коларов). Лев Толстой за днешното робство п социализма. — «Ново время», V, кн. 3, 1960, стр. 33.

⁵⁹ F. Mehring. Gesam. Schrift., Bd. XII. Berlin, 1963, S. 133—134.

⁶⁰ «Роза Люксембург о литературе». М., 1961, стр. 111.

⁶¹ Там же, стр. 278.

⁶² Там же, стр. 126.

⁶³ H. Mann. Ein Zeitalter wird besichtigt. Berlin, 1947, S. 47.

⁶⁴ Там же, стр. 47.

⁶⁵ Р. Роллан. Спутники. М., 1938, стр. 251.

⁶⁶ O. Spengler. Der Untergang des Abendlandes. Zweiter Band. München, 1922, S. 236.

⁶⁷ Там же, стр. 236.

⁶⁸ K. Nötzel. Tolstois Meisterjahre. Einfürung in das heutige Russlands. Zweiter Teil. München und Leipzig, 1918, S. 502.

⁶⁹ С. Цвейг. Великая жизнь (Лев Толстой). Л., 1928, стр. 56.

⁷⁰ O. Wirginia Woolf. The common reader. Second edition. London, 1925, p. 231.

⁷¹ «Lenin o Tolstém. Uspořadal a úvodem a paznámkamy opatřil J. Fučíka. Prag», 1928.

889

⁷² «Tolstoi und die Probleme des Realismus. Tolstoi und die westliche Literatur». — In: Geors Lukacs. Die russische Literatur in der Weltliteratur. Berlin, 1952, S. 151—256.

⁷³ Ральф Фокс. Роман и народ. Л., 1939, стр. 179.

⁷⁴ Письмо Толстого и материалы к переписке И. А. Сенумы с Толстым см.: Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 73, стр. 358 и 364; т. 74, стр. 64. См. также кн.: А. Шифман. Лев Толстой и Восток. М., 1960, стр. 304—315. Ср.: Н. И. Конрад. Толстой в Японии. — «Литературное наследство», т. 75, кн. вторая, стр. 347—360.

⁷⁵ «Литературное наследство», т. 75, кн. первая, стр. 284.

⁷⁶ «Современный Восток», 1958, № 9, стр. 65—66.

⁷⁷ L. Müller. Der Sinn der Liebe der Sinn des Lebens. — «Zeitschrift für slavische Philologie», Jg. XXI, H. 1, 1951, S. 22—39.

⁷⁸ L. Pacini Savoj. The structure of Tolstoy’s characters. — «Annuaire de ľInstitut de philologie et d’histoire orentales et slaves. Universite de Bruxelles». T. XVIII, 1966—1967. Dédie à Boris Unbegaun. Bruxelles, 1969, p. 319—325; ср.: K. Hamburger. Leo Tolstoi. Gestalt und Problem. München, 1950.

⁷⁹ P. Lubbock. The craft of fiction. New York, 237 p.

⁸⁰ F. D. Reeve. The russian novel. New York, 1966, p. 236—273.

⁸¹ F. R. Leavis. Anna Karenina and other Essays. London, 1967, p. 32.

⁸² Там же, стр. 13.

⁸³ Ch. Du Bos. Appraximations. Quatrieme serie. Paris, 1930, p. 45—124; ср.: Alain. Anna Karénine. — «Europe», N 97, 15 Juillet, 1928.

⁸⁴ Аналогию между концепцией психического процесса у Толстого и Бергсона проводит также Д. Стремоухов. См. его ст. «En relisant Tolstoi». — «Europe», N 379—380, 1960, p. 153—159.

⁸⁵ M. J. Friedman. Stream of cousciousness: study in literary metod. New Haven, Yale University Press, 1955, p. 73.

⁸⁶ A. Stender-Petersen. Geschichte der russischen Literatur. Zweiter Band. München, 1957, S. 394—395.

⁸⁷ M. Aucouturier. Langage intérieur et analyse psychologique chez Tołstoj. — «Revue des études Slaves», t. 34. Paris, 1957, p. 8—9.

⁸⁸ «Tolstoy. A collection of criticae essays». Edited by Ralf E. Matlaw. New Jersey, 1967.

⁸⁹ Там же, стр. 12.

⁹⁰ Там же, стр. 145.

⁹¹ Barbara Hardy. The appropriate form. An essay on the novel. University of London, 1964, p. 176.

⁹² Там же, стр. 193.

⁹³ U. Busch. L. N. Tołstoj als Symbolist. Zur Deutung von Anna Karenina. — In: U. Busch, H.-J. Gerrick, E. T. Hock, D. Tschizewskij. Gogol — Turgenev — Dostoevskis — Tołstoj. Zur russische Literatur des 19 Jahrhunderts. — «Forum Slavicum», Bd. 12, München, 1960, S. 7—36.

⁹⁴ G. Gibian. Two kinds of human understanding and the narratois voice in «Anna Karenina». — «Orbis scriptus». D. Tschižewskij zum 70. München, 1966, S. 315—322.

⁹⁵ K. Hanziková. K problemu srovnáváni v románé. L. N. Tolstého «Anna Karenina». — «Bulletin ústavu ruského jazyka a literatury». VIII. Universita Karlava. Praha, 1964, str. 127—132.

⁹⁶ Tudor Vianu. Probleme de stil şi artă literară. Bucureşti, 1954, p. 158—163 (Despre constructia «Anei Karenina» de Tolstoy).

⁹⁷ P. M. Stern. «Effi Briest», «Madame Bovary», «Anna Karenina». — «The Modern Language», July 1957, vol. LII, N 3, p. 363—375. Cp.: W. Gareth-Jones. «Adam Bede» and Tolstoy’s conception of «Anna Karenina». — Jb., July, 1966, vol. LXI, N 3, p. 473—481.

⁹⁸ Henry Gifford. Anna, Lawrence and «The Law». — «Critical Quarterly», vol. 1, N 3.

890

⁹⁹ Raymond Williams. Lawrence and Tolstoy. — «Critical Quarterly», v. 2 N 1, 1960, p. 33—39.

¹⁰⁰ Henry Gifford. Furter notes on «Anna Karenina». — «Critical Quarterly», vol. 2, N 2, 1960, p. 157—160; ср.: «Russian literature and modern english fiction». A collection of critical essays. Ed. by Ronald Devie. Chicago, 1965, p. 148—163; D. H. Lawrence. Melburn, London, Torento, 1955.

¹⁰¹ Thomas Mann. Briefe 1937—1947. Herausgegeben von Erika Mann. Berlin und Weimar, 1965, S. 181.

¹⁰² Томас Манн. Собр. соч., т. 10. М., 1961, стр. 101.

¹⁰³ Там же, стр. 264.

¹⁰⁴ Alois Hofman. Thomas Mann und die Welt der russischen Literatur. Berlin, 1967, S. 200—209.

¹⁰⁵ «Литературное наследство», т. 75, кн. первая, стр. 143.

¹⁰⁶ Там же, стр. 144.

¹⁰⁷ О значении романа Л. Н. Толстого для развития мировой литературы см. в работах: Т. Мотылева. О мировом значении Л. Н. Толстого. М., 1957; Т. Л. Мотылева. Толстой и современные зарубежные писатели. — «Литературное наследство», т. 69, кн. первая, стр. 141—184; Т. Л. Мотылева. Слово писателей. — «Литературное наследство», т. 75, кн. первая, стр. 43—60, см. также указ. выше работа Д. Г. Жантиевой и Э. П. Зиннера.

¹⁰⁸ «Письма Роже Мартен дю Гара». Публикация Л. Зониной. — «Новый мир». 1960, № 3, стр. 275.

¹⁰⁹ «Иностранная литература», 1956, № 12, стр. 112.

¹¹⁰ Marcel Proust. Contre Sainte-Beuve. Suivi de Nouveau Melanges. Paris. 1954, p. 420—424.

¹¹¹ См. György Lajos. A magyar és az orosz irodalom kapcsolatai. Kolczvár, 1946, s. 48.

¹¹² F. Sielicki. Lew Tołstoj w polskiej krytyce literackiej. 1918—1939. — «Slavia orientalis», 1961, № 1, str. 61—62.

¹¹³ J. Dolansky. — «Slavia orientalis», 1961, № 1, str. 328.

¹¹⁴ Эрнест Хемингуэй. Избранные произведения в двух томах. М., 1959, стр. 232—233.

¹¹⁵ Jris Murdoch. The sublime and the beatiful revistited. — «Yall Review», vol. 49, 1959, p. 226.

¹¹⁶ «Литературное наследство», т. 75, кн. первая, стр. 208—209.

¹¹⁷ M. Pujmanova. Vyznani a ŭvahy. Praha, 1959, p. 36—37; ср.: И. А. Бернштейн. Творческий путь Марии Пуймановой. М., 1961, стр. 38.

¹¹⁸ «Литературное наследство», т. 75, кн. первая, стр. 228.

¹¹⁹ Anna Seghers. Über Tolstoi. Über Dostoewskij. Berlin, 1963, S. 15.