- 191 -

Ю. Г. ОКСМАН

К ИСТОРИИ ВЫСЫЛКИ ПУШКИНА ИЗ ПЕТЕРБУРГА В 1820 г.

Неизвестное письмо С. Л. Пушкина к В. А. Жуковскому

Любезный Василий Андреевичь! Я знаю всё чем я обязан вам, Николаю Михайловичу, Тургеневу и пр. Никогда не буду в силах изъявить вам моей благодарности, но воспоминание о вас конечно будет последнею моею мыслию при последнем издыхании. — Тяжело мой друг! мне очень тяжело. Слезы [мне] мешают писать! Как же я бы мог благодарить вас лично. — В семье моей я один о сем знаю, но пожалуй уверь Николая Михайловича, что я ценю его дружбу. — Quant au Comte Милорадовичь — je ne sais en le voyant si je me jetterai à ses pieds ou dans ses bras.

Tout  à  vous.

S. P.

***

„Над здешним поэтом Пушкиным если не туча, то по крайней мере облако, и громоносное“, писал Н. М. Карамзин 19 апреля 1820 г. И. И. Дмитриеву. „Служа под знаменами либералистов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей и проч., и проч. Это узнала полиция etc. Опасаются следствий. Хотя я уже давно, истощив все способы образумить эту беспутную голову, предал несчастного Року и Немезиде, однако ж, из жалости к таланту замолвил слово, взяв с него обещание уняться. Не знаю что будет“.1

В официальной записке на имя генерала И. Н. Инзова, представленной 4 мая 1820 г. графом И. А. Каподистрией императору Александру I,

- 192 -

обстоятельства, связанные с привлечением внимания органов надзора к Пушкину, изложены были следующим образом:

„Quelques morceaux de poésie et surtout une ode sur la liberté dirigèrent l’attention du gouvernement vers mr. Pouschkin. Au milieu des plus grandes beautées de conception et de style cette dernière pièce signale des principes dangereux puisés à l’école du temps ou, pour mieux dire, dans ce système d’anarchie que la mauvaise foi appelle le système des droits de l’homme, de la liberté et de l’indépendance des peuples.

„Cependant m-rs de Karamsin et de Joukowsky ayant eu connaisance des dangers auquels s’exposait le jeune poète, se hatèrent de lui offrir leurs conseils, lui firent reconnaître ses erreurs et le portèrent à prendre l’engagement solennel de les abjurer pour toujours. Mr. Pouschkin parait corrigé — si toutefois on en peut croire ses larmes et ses protestations.

„Au reste ses protecteurs pensent, que son repentir est sincère, qu’en l’éloignant de S. Pbg. pour quelque temps, en lui donnant du travail et en l’entourant de bons exemples, on peut en faire un exellent serviteur de l’état, ou au moins un homme de lettres de la première distinction“.1

Таким образом, борьба за Пушкина его высокопоставленных друзей и покровителей с охранительным аппаратом самодержавия окончилась в пользу молодого поэта. Вместо заточения в крепость или ссылки в Сибирь он был выслан из Петербурга, причем даже эта высылка облечена была в форму служебного перевода: поэт, числившийся чиновником коллегии иностранных дел, переведен был из столицы в Екатеринослав в распоряжение главного попечителя колонистов Южной России генерал-лейтенанта И. Н. Инзова.2

„Участь Пушкина решена“, писал А. И. Тургенев 5 мая 1820 г. князю П. А. Вяземскому. „Он завтра отправляется курьером к Инзову и остается при нем“.3

Дата письма А. И. Тургенева, писанного под свежим впечатлением только что полученных сведений о благоприятном разрешении пушкинского дела, является, вероятно, и датой печатаемой нами неизвестной записки С. Л. Пушкина, отца поэта, к В. А. Жуковскому. К хорошо известным по другим документам именам участников хлопот за Пушкина (Николай Михайлович Карамзин, Василий Андреевич Жуковский, Александр Иванович Тургенев) вновь найденное письмо прибавляет имя графа М. А. Милорадовича, С.-Петербургского генерал-губернатора, неожиданно благосклонное отношение которого к автору оды „Вольность“ хотя и отмечалось в позднейших мемуарных источниках, но до сих пор не было подтверждено ни одним документом. Мы имеем в виду записки И. И. Пущина

- 193 -

и воспоминания Ф. Н. Глинки. Поскольку рассказ И. И. Пущина основан на сведениях, полученных из вторых рук1 и восходящих скорее всего к данным Ф. Н. Глинки, приводим последние в их наиболее существенной части полностью:

„Раз утром выхожу я из своей квартиры (на Театральной площади) и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как и всегда бодр и свеж; но обычная (по крайней мере при встречах со мною) улыбка не играла на его лице, и легкий оттенок бледности замечался на щеках. «Я к вам» — «А я от себя!» И мы пошли вдоль площади. Пушкин заговорил первый: «Я шел к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пиэсах, разбежавшихся по рукам, дошел до правительства... Меня требуют к Милорадовичу. Я знаю его по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться?..» Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему: «Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт; но в душе и рыцарских его выходках у него много романтизма и поэзии: его не понимают! Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности». Тут, еще поговорив немного, мы расстались. Пушкин пошел к Милорадовичу, а мне путь лежал в другое место. Часа через три явился и я к Милорадовичу... Лишь только ступил я на порог кабинета, Милорадович закричал мне навстречу: «Знаешь, душа моя! (это его поговорка) у меня сейчас был Пушкин! Мне ведь велено взять его и забрать все его бумаги; но я счел более деликатным (это тоже любимое его выражение) пригласить его к себе и уж от него самого вытребовать бумаги. Вот он и явился очень спокоен, с светлым лицом и, когда я спросил о бумагах, он отвечал: «Граф! все мои стихи сожжены! — у меня ничего не найдется на квартире; но, если вам угодно, все найдется здесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги, я напишу всё, что когда либо написано мною (разумеется, кроме печатного) с отметкою, что̀ мое и что̀ разошлось под моим именем». Подали бумаги. Пушкин сел и писал, писал... и написал целую тетрадь... Вот она (указывая на стол у окна), полюбуйся!..

- 194 -

Завтра я отвезу ее государю. А знаешь ли? — Пушкин пленил меня своим благородным тоном и манерою (это тоже его словцо) обхождения».

„На другой день я постарался придти к Милорадовичу поранее и поджидал возвращения его от государя. Он возвратился, и первым словом его было: «Ну, вот дело Пушкина и решено!» Разоблачившись потом от мундирной формы, он продолжал: «Я вошел к государю с своим сокровищем, подал ему тетрадь и сказал: Здесь всё, что разбрелось в публике, но вам, государь, лучше этого не читать!.. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно, и наконец спросил: «А что же ты сделал с автором»? — Я?.. (сказал Милорадович) — я объявил ему от имени вашего величества прощение!.. Тут мне показалось (продолжал Милорадович), что государь слегка нахмурился. Помолчав немного, государь с живостью сказал: «Не рано ли?!» Потом, еще подумав, прибавил: «Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соответствующим чином и с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг!» Вот как было дело. Между тем, в промежутке двух суток, разнеслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гнедич, с заплаканными глазами (я сам застал его в слезах) бросился к Оленину; Карамзин, как говорили, обратился к государыне; а (незабвенный для меня) Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякий старался замолвить слово за Пушкина. Но слова шли своею дорогою, а дело исполнялось буквально по решению“.1

Рассказ Ф. Н. Глинки не свободен от ошибок и неточностей, обусловленных, с одной стороны, наивной идеализацией самого образа М. А. Милорадовича и патриархальных методов его управления, с другой — незнакомством мемуариста с документом, представленным царю 4 мая 1820 г. графом И. А. Каподистрией в результате хлопот В. А. Жуковского и Н. М. Карамзина. Но, так или иначе, участь Пушкина не могла быть решена без согласования с органами государственной охраны, во главе которых в С.-Петербурге стоял граф М. А. Милорадович. Именно его сочувствием и поддержкой и обусловлена была, вероятно, ликвидация дела Пушкина в том направлении, которое предопределялось запиской графа Каподистрии. Печатаемое нами обращение С. Л. Пушкина к В. А. Жуковскому, подтверждая рассказы мемуаристов об исключительной роли гр. М. А. Милорадовича в прекращении секретного дознания о Пушкине, позволяет с бо́льшим доверием отнестись и к другим показаниям

- 195 -

записок Ф. Н. Глинки и И. И. Пущина об обстоятельствах высылки поэта из Петербурга в 1820 г.

Записка С. Л. Пушкина к В. А. Жуковскому, сохранившаяся в фонде бумаг последнего и поступившая в Пушкинский Дом из бывш. Онегинского музея, писана на четвертушке листа, сложенной вдвое и запечатанной красной сургучной печатью с гербом Пушкиных. На обороте надпись: Василию Андреевичу Жуковскому.

В этом же фонде обнаружен нами следующий документ, писанный на сложенном вдвое полулисте почтовой бумаги, с вод. знаком „J. Whatman. 1819“:

1820-го года Маия 17-го дня я нижеподписавшийся получил от Василия Андреевича Жуковского тысячу рублей, за издаваемо<ю> поэму, Руслан и Людмила, для пересылки сыну моему Александру Пушкину. В Екатеринослав.

Пятого класса Сергей Пушкин.

Расписка эта позволяет установить, во-первых, ближайшее участие В. А. Жуковского в издании „Руслана и Людмилы“ и, во вторых, сумму первого литературного гонорара Пушкина.1

Данные об отправке 1000 рублей ссыльному Пушкину сохранились в письме С.-Петербургского почт-директора К. Я. Булгакова к брату от 19 мая 1820 г.: „Был у меня брат Василия Львовича <Пушкина>. Приехал просить переслать сыну денег через Инзова“.2 Известен и ответ генерала Инзова Булгакову о выполнении поручения последнего.3 Однако, ни происхождение, ни назначение этого почтового перевода известны до сих пор не были.

————

Сноски

Сноски к стр. 191

¹ „Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву“, СПб., 1866, стр. 287.

Сноски к стр. 192

¹ „Русская Старина“, 1887, кн. I, стр. 239—240.

² Подробнее об этом см. в нашей заметке „К истории высылки Пушкина из Петербурга“ (сборн. „Памяти П. Н. Сакулина“, М., 1931, стр. 162—165).

³ „Остафьевский архив князей Вяземских“, т. II, 1899, стр. 37.

Сноски к стр. 193

¹ И. И. Пущин приехал в Петербург уже после высылки Пушкина, о котором, однако, „пустился разузнавать“ по горячим следам еще в мае 1820 г.: „Узнаю — отмечает он в своих записках — что в одно прекрасное утро пригласил его полицеймейстер к графу Милорадовичу, тогдашнему петербургскому военному генерал-губернатору. Когда привезли Пушкина, Милорадович приказывает полицеймейстеру ехать в его квартиру и опечатать все бумаги. Пушкин, слыша это приказание, говорит ему: «Граф, вы напрасно это делаете. Там не найдете того, что ищете. Лучше велите дать мне перо и бумаги, я здесь же всё вам напишу» (Пушкин понял, в чем дело). Милорадович, тронутый этою свободною откровенностью, торжественно воскликнул: «Ah, c’est chevaleresque» и пожал ему руку. Пушкин сел, написал все контрабандные свои стихи и попросил дежурного адъютанта отнести их графу в кабинет. После этого подвига Пушкина отпустили домой и велели ждать дальнейшего приказания“ (И. И. Пущин. „Записки о Пушкине“, М., 1934, стр. 77—78).

Сноски к стр. 194

¹ Ф. Н. Глинка. „Удаление А. С. Пушкина из С.-Петербурга в 1820 году“ (Русский Архив, 1866, стр. 918—921). Ср. письмо Пушкина от конца апреля 1820 г. к Н. И. Гнедичу с упоминанием о хлопотах П. Я. Чаадаева, а также сводку данных о высылке Пушкина в комментариях Б. Л. Модзалевского к „Письмам Пушкина“, т. I, стр. 204—206. Подтверждением данных Ф. Н. Глинки являются и сведения о вызове Пушкина к графу Милорадовичу в переписке братьев А. И. и С. И. Тургеневых. См. далее, стр. 198.

Сноски к стр. 195

¹ Обычно принято считать издателем „Руслана и Людмилы“ Н. И. Гнедича. Однако печатаемая нами расписка, проливая, кстати сказать, свет и на отчетный характер известного письма Н. И. Гнедича к В. А. Жуковскому об издании первой поэмы Пушкина (см. Русский Архив, 1875, кн. III, стр. 365), позволяет установить, что инициатором этого издания был именно Жуковский, а Гнедич являлся его сотрудником, к которому перешли все хлопоты по художественно-техническому оформлению и продаже издания лишь в виду отъезда Жуковского осенью 1820 г. за границу. Об издании „Руслана и Людмилы“ см. упоминания в письмах Пушкина к Н. И. Гнедичу от 4 декабря 1820 г. и от 24 марта 1821 г., а также материалы, собранные в исследовании П. И. Бартенева „Пушкин в Южной России“ („Русский Архив“, 1866, стр. 1108) и в брошюре С. Я. Гессена „Книгоиздатель Александр Пушкин“, Л., 1930, стр. 31—35.

² „Русский Архив“, 1902, кн. III, стр. 369.

³ „Русский Архив“, 1863, стр. 900.