- 110 -

«СМЕСЬ ОБЕЗЬЯНЫ С ТИГРОМ»

19 октября 1828 г. лицеисты первого выпуска по обычаю собирались на праздник. Протокол вел Пушкин. Перечисляя присутствующих, он записал: «Собралися на пепелище скотобратца Курнофеиуса Тыркова (по прозвищу Кирпичного бруса) 8 человек скотобратцев, а имянно: Дельвиг — Тося, Илличевский — Олосенька, Яковлев — пояс, Корф — дьячок мордан, Стевен Швед Тырков (смотри выше), Комовский — лиса, Пушкин — француз (смесь обезианы с тигром)».1 Далее в протоколе Пушкин еще три раза назван «французом».

Лицейская кличка (клички?) Пушкина неоднократно пояснялась самими лицеистами. Комовский в первой редакции своих воспоминаний пояснял, что «по страсти Пушкина к французскому языку <...> называли его в насмешку французом, а по физиономии и некоторым привычкам обезьяною или даже смесью обезьяны с тигром».2 Это замечание Комовского вызвало ремарку Яковлева, который протестовал против того, чтобы дружеские клички выносились за пределы интимного круга, но подтверждал, что Пушкина «звали обезьяной, смесью обезьяны с тигром».3

Те же данные сообщил Гаевский со слов Корфа в своей статье, и они прочно вошли в биографическую литературу о поэте. Кличка была, однако, видимо, широко известна за пределами лицейского круга, и она заметно повлияла на восприятие внешности Пушкина современниками и на те сравнения, которые использовали мемуаристы при ее описании. Так, Д. Ф. Фикельмон записала в дневнике: «Невозможно быть более некрасивым — это смесь наружности обезьяны и тигра».4 Эти два «зооморфных» сравнения встречаются применительно к Пушкину и в документах, вышедших из-под пера других современников.

Выражение «смесь обезьяны и тигра» («tigre—singe») было пущено в ход Вольтером как характеристика нравственного облика француза. В период

- 111 -

борьбы за пересмотр дела Каласа, в выступлениях в защиту Сирвена и Ла Барра Вольтер неоднократно обращался к этому образу. Он писал д’Аржанталю, что французы «слывут милым стадом обезьян, но среди этих обезьян имеются и всегда были тигры».5 В письме маркизе Дю Деффан он утверждал, что французская нация «делится на два рода: одни это беспечные обезьяны, готовые из всего сделать потеху, другие — тигры, все раздирающие».6 Характеристика эта иногда варьируется: «Арлекины-людоеды!» (в письме к д’Аржанталю от 16 июля 1766 г.),7 «танцующие обезьяны» и «рычащие медведи».8 Однако именно сочетание «тигр—обезьяна» закрепилось во фразеологическом употреблении, видимо, потому, что опиралось на устойчивую образную традицию: обезьяна — щеголь, петиметр; тигр — тиран, свирепый человек. Соединение этих двух сатирических штампов воспринималось как типовая характеристика француза. Именно с таким значением этот фразеологизм получил распространение. Так его употребляет, например, Герцен в письме к А. А. Тучкову в 1857 г.: «Мы очень близко смотрим на некогда милых (ср. «милое стадо» у Вольтера, — Ю. Л.) tigres—singes и теперь облезших и противно состарившихся».9 Ср. в «Моих литературных и нравственных скитальчествах» А. Григорьева: «Француз тоже, за исключением лихорадочных эпох истории, когда милая tigre—singe разыграется до головокружения, вообще весьма наклонен к нравственной жизни».10

Итак, «tigre—singe», «обезьяна—тигр» или «смесь обезьяны с тигром» означают «француз». Две лицейские клички Пушкина по сути являются одной кличкой («когда французом называли Меня задорные друзья...» — VI, 508) и ее парафразом. Именно так воспринимал это и сам поэт, когда писал вторую в скобках, как расшифровку первой: «француз (смесь обезианы с тигром)».

Однако кличка, которая в своей первооснове, т. е. применительно к французскому характеру, никаких зрительных ассоциаций не имела, будучи отнесена к Пушкину, получала дополнительные смыслы в связи с некоторыми особенностями мимики и внешности поэта. Одновременно, получив, видимо, широкую огласку, она давала поверхностному наблюдателю готовый штамп восприятия именно внешности.

В период, когда вокруг Пушкина начал стягиваться узел светских сплетен и личность его стала привлекать недоброжелательное любопытство, старая дружеская лицейская кличка в руках его преследователей легко превратилась в направленное против него оружие. Связь с «французом» была окончательно забыта, и на поверхность выступила пасквильная характеристика внешности, что вписывалось в штамп «безобразный муж прекрасной жены». По воспоминаниям В. А. Соллогуба, Пушкин однажды сказал,

- 112 -

«что Дантес носит перстень с изображением обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на руке портрет Генриха V. — Посмотрите на эти черты, — воскликнул тотчас Дантес, — похожи ли они на господина Пушкина?».11

Сам но себе этот эпизод маловероятен — он представляет интерес для характеристики того светского фольклора, который создавался в эти дни вокруг трагедии Пушкина. Показательно, что здесь эта кличка вкладывается в уста француза Дантеса, т. е. совершенно теряет связь со своим первоначальным значением.

Вот еще один факт. С. Н. Карамзина пишет 23 декабря 1836 г.: «Пушкин по-прежнему ведет себя до крайности глупо и нелепо. Выражение лица у него как у тигра».12 Образ для сравнения здесь, возможно, подсказан и французской поговоркой: «Jaloux comme un tigre» («Ревнив, как тигр»);13 однако и совпадение с лицейской кличкой едва ли случайно. Горькая шутка Вольтера, сделавшись лицейской кличкой, с одной стороны, повлияла на мемуарные свидетельства о внешности поэта. Без учета этого мы рискуем слишком буквально понимать документы, вместо того чтобы их дешифровать. С другой, она вплелась в предсмертную трагедию поэта, давая в руки его врагов удобное «объяснение» характера, подлинные размеры которого были выше их понимания.

Ю. М. Лотман

_____

Сноски

Сноски к стр. 110

¹ Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М.—Л., 1935, с. 733.

² А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 1. М., 1974, с. 69.

³ Там же. Показательно мнение Ю. Н. Тынянова, что у Пушкина были в Лицее даже три различные клички: «француз», «обезьяна» и «тигр». В романе он объяснил последние две тем, что Пушкин имел склонность к прыжкам, грыз перья и что «когда он сердился, его походка становилась плавная, а шаги растягивались» (Тынянов Ю. Н. Избр. произв. М., 1956, с. 576).

⁴ А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 140.

Сноски к стр. 111

⁵ Voltaire. Oeuvres complètes, t. 80. De l’imprimerie de la Société littéraire-typographique, 1785, p. 208.

⁶ Ibid., t. 78, p. 123.

⁷ Ibid., t. 77, p. 473.

⁸ Цит. по: Державин К. Н. Вольтер. [М.], 1946, с. 414.

⁹ Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. XXVI. М., 1962, с. 110.

¹⁰ Григорьев Аполлон. Собр. соч., вып. 1. Под ред. В. Ф. Саводника. М., 1915, с. 73.

Сноски к стр. 112

¹¹ А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 297.

¹² Андроников И. Я хочу рассказать вам... М., 1965, с. 122.

¹³ В данном случае, конечно, надо думать, что лицо Пушкина было не тигрообразным, а яростным, выражение же ярости шифровалось во французской фразеологии с помощью образа тигра. Мы уже отмечали, что поговорка связывала ревность с маской тигра. В дореволюционной французской фразеологии (и, под ее влиянием, в русской) тигр выступал как символ беспощадности, не только выражавшейся в чувствах, но и захватывавшей область идей. Радищев называл тигром атеиста, убивающего веру в бессмертие души: «О, тигр, ты ее (вечности, — Ю. Л.) не чаешь» (Радищев А. Н. Полн. собр. соч., т. 2. М.—Л., 1941, с. 56). В революционной публицистике понятие «тигр» сделалось лестной характеристикой революционной ярости. Тигром называли Дантона. Пушкин именовал Робеспьера «сентиментальным тигром». Слово это вошло в язык декабристов, причем характерно, что во французской форме. Так, Матвей Муравьев-Апостол на следствии показал, что кн. Ф. Шаховской «говорил, что он готов посягнуть на жизнь государя. После того Сергей Муравьев называл его le tigre» (Восстание декабристов. Материалы, вып. III. М.—Л., 1927, с. 108). Свидетельство это вызвало переполох в Следственном комитете, который затеял специальное расследование, домогаясь на очных ставках: «Правда ли, что после того Сергей Муравьев-Апостол не иначе называл его в разговорах, как le tigre?» (там же, с. 103). Весь этот колеблющийся ореол значений следует учитывать, когда мы встречаем свидетельства, подобные словам C. Н. Карамзиной о «тигровой маске» Пушкина.