- 154 -

ИНОСТРАННЫЕ ВЛИЯНИЯ, ЗАИМСТВОВАНИЯ У ПУШКИНА. Важнейшие стороны творчества П. могут быть поняты и объяснены лишь по учете и изучении всевозможных влияний. Однако вследствие общей неизученности литературных влияний этот важный вопрос до сих пор не может быть поставлен во всем объеме. Как различно ни определять понятия влияний и заимств., — читатель и исследователь П. констатируют в его творчестве необычайное количество элементов, так или иначе привнесенных из других литератур. Французский ученый (Мансюи) подытоживает, «чем обязан П. Франции»; польский (Третьяк) находит у П. «следы влияния Мицкевича» и т. п. Отголоски настроений, стиля, приемов мировой литературы, указания на сюжетные заимствования, наконец, простые «параллели» — все это постоянно в литературе о П., но далеко от научных обобщений, от выяснения того, что объясняется индивидуальными свойствами писателя и человека, что состоянием литературы его времени. Уже современники поэта при его жизни часто отмечали именно его связи с всесветной литературой, стремясь определить его собственное в ней место. Первые же критики «Руслана» указывали, что юный автор «предпочел идти по следам Ариосто и Виланда», изображал героев «по следам своих великих учителей». Следующие поэмы были единодушно связаны с «родом новейших английских поэм» Байрона, к которым сам П. и Вяземский присоединяли еще

- 155 -

поэмы Скотта. С «Чайльд Гарольдом» и «Дон Жуаном» был прежде всего связан «Онегин». П. казался «следствием Байрона». Ему самому позже чаще всего приходилось останавливаться в автобиографических заметках и письмах на мнимых и подлинных своих связях с Байроном (боязнь дать «Полтаве» заглавие «Мазепа»; огорчение по поводу случайного сходства стихов с «Шильонским узником»). Сопоставление с Гюго «Б. Годунова» обижало поэта, так как его драматическая концепция родилась раньше написания «Кромвеля» и лишь появилась позже. Но П. сам признавал, что «изучение Шекспира» подсказало ему для сюжета драматическую форму; сам сказал: «Шекспиру подражал я в его вольном и широком изображении характеров, в необыкновенном составлении типов и простоте». Современники и связали «Годунова» с «Ричардом II» (сходство в положении действующих лиц). Те или другие писатели-иностранцы неизменно вспоминались по мере выхода новых произведений.

Менее известная современникам проза П. была немедленно связана с именами В. Скотта, В. Ирвинга, Гоффмана. В основном эти восприятия современников остались незыблемы, будучи подкреплены историко-литературными исследованиями.

Сам П., называя себя «министром иностранных дел на русском Парнасе», настойчиво подчеркивал свои связи с Западом (Вильсон, Ченстон, Пиндемонте и др.), хотя наука стремилась «очистить» его от «влияний»: даже указанное им самим как перевод, упорно приписывали его собственному гению.

В работах нового типа все более осознается необходимость строжайшего учета моментов, кажущихся аналогичными, также и у ряда других писателей. Требуется широчайшая осведомленность в вопросах определенного жанра, школы, социальной обусловленности, эпохи. Другим обязательным требованием к этого рода работам является изучение путей, через посредство которых П. конкретно мог соприкоснуться с писателем-предшественником. (Напр., через чье посредство, на каком языке, в каком издании знал данное произведение и т. д.). Особенно важно установление точной и единообразной терминологии. Не забывая об относительности терминов, о переходе на деле одного понятия в другое, полезно иметь в виду нижеследующие определения:

1. Источник — место (произведение, писатель), из которого черпал П. фактический материал. Термин сам по себе не свидетельствует ни о вл., ни о займств. П. указывает на «Историю Карла» как на фактический источник материалов «Полтавы», но если бы этот источник был вскрыт только исследователями, здесь также не было бы ни влияния, ни займств. Термин источник в отличие от других указывает нечто, лежащее вне произведения П.

2. Реминисценция есть элемент пушкинского произведения, ощущаемый нами как припоминание П-м элементов чужого произведения. Ощущаем, что П. реминисцирует, припоминает из Рылеева в «Полтаве», но без специального анализа точно формулировать содержание и границы реминисценции затруднительно. Реминисценция сама по себе не свидетельствует о выборе П-м литературного избранника, в особенности в стихах она диктуется порой просто зависимостью от ритма либо является припоминанием формул близкого поэтического стиля; в прозе возникает на общем тематическом фоне.

3. Заимствование — элемент чужого произведения, сознательно или бессознательно перенесенный П-м без изменения в пушкинское произведение. Без специального анализа в этом случае очевидно, что данный элемент взят П-м без творческой обработки. Разумеется, должно быть доказано, что П. не мог его заимствовать из другого места. Термин преимущественно касается формальной стороны. Стихи: «белянки черноокой младой и свежий поцелуй» — буквальное заимствование у Шенье образа, словесной формулы — отнюдь не реминисценция. Скрываемое заимствование может переходить в плагиат.

4. Использование — перенесение П-м чужого материала в свое произведение сознательно в более или менее измененном виде. Оно скрывает за собою творческую цель, момент экспериментирования. Это наиболее типичный для П. вид. Используемое — для него двигающее средство, рычаг; чего нет в реминисценции и заимствовании. С последним оно совпадает в

- 156 -

случае сознательной пародической цитаты.

5. Термин подражание охватывает понятия сознательного или бессознательного построения произведения по чужим (идеологическим или формальным) образцам, без внесения в них творчески-нового, меняющего основную установку произведения. Цель подражания — создать не столько новое, сколько похожее, создать аналогичное впечатление (П. подражает Шекспиру в изображении характеров). Влияние не обязательно выражается в подражании, но подражание может свидетельствовать о влиянии.

6. Термин влияние охватывает понятие длительного или сильного воздействия писателя (а не изолированного произведения) на П. в сфере идеологии или формы, или того и другого.

С этой точки зрения все предыдущие виды в совокупности могут быть явлениями влияния, свидетельствовать о нем. Так наличие реминисценций, заимствований, использований и т. п. из Байрона позволяет говорить о его влиянии.

Из указанного вытекает важность изучения в творчества П. не только элементов, схожих с «чужими», но и элементов контрастирующих, различных. Важно знать, как перерабатываются усвоенные элементы, как претворяются и живут переселенные в новую среду — органическую творческую систему П. Важна его реакция, его борьба, его усвоение по отношению к элементам традиционным. Вл. становится фактором литературной преемственности, эволюции. Из форм пассивного усвоения и ученичества оно переходит в формы стимула и самостоятельного творчества.

В каждом конкретном случае необходимо подойти к вопросу, чем был данный писатель для П., какую роль для него он выполнил и каковы причины, по которым П. был заинтересован им. В последнем случае объяснение упирается в социологию, в анализ классовой идеологии писателей.

Изумительная читательская память, колоссальная ранняя начитанность в памятниках мировой литературы с лицейских лет (ср. «Городок») позволили П. овладеть огромным литературным багажом, получить богатейший, хотя вначале несколько бессистемный запас литературных форм, образов, знаний. Этот интернациональный кругозор наложил отпечаток на его творчество. Способствовала тому же и литературная атмосфера (интересы, книги, связи) семьи и друзей. Личная библиотека взрослого П. дает представление о широте его литературной осведомленности и заинтересованности, — значительнейшая часть книг на иностранных языках. Французский склад воспитания повел к литературным знакомствам с французами или через французов — обстоятельство, с которым почти всегда приходится считаться, присматриваясь к вл. на него. Реминисценции и заимствования из античных и французских поэтов, как и подражания им, характерны для первых шагов поэта (эпиграммы, элегии, оды и т. п.).

С имени Мольера начинается известная нам литературная жизнь поэта. Вольтер для П. лицеиста — «поэт в поэтах первый» и остается наиболее влияющим на П. поэтом на всю его жизнь: переводы эпиграмм, фразеологические заимствования в «Гавриилиаде», вариации Вольтеровых сказок, цитации в прозе и, может быть, зависимость в самом стиле прозаика П. от Вольтера-стилиста — все это венчается критическими заметками о Вольтере и имитацией его стиля в последние годы жизни П. Простота, легкость, остроумие, блеск фразы, манера сказа — всем этим П. дорожил в Вольтере и многим из этого был обязан ему, как и многим в мировоззрении. Имена, сопутствующие П. в 20-е годы: Парни, Мильвуа, Шенье (см.). Но здесь можно говорить скорей о вл. школ и жанров, чем лиц. Великие трагики XVIII века и любимый П. Буало усваиваются и используются им. Первое печатное стихотворение П. — подражание Буало. Этот же стихотворец и критик влиял на него в вопросах стихосложения и критики, ряд мыслей, оценок П. просто заимствует у него, сближаясь с ним напр. во взгляде на прозу. «Руслан и Людмила» носит явные черты переплетающихся воздействий Лафонтена и Ариосто. Отдельные заимствования (сады Черномора), подражания и прихотливая система цитации любимых поэтов, навсегда оставшаяся крепким свойством П-на, не позволяют еще говорить о вл-х, так же как и оссианические вариации. Только действие Байрона, в котором

- 157 -

П. нашел союзника по борьбе с французским классицизмом и идеологически родственного поэта, было длительным и глубоким.

Если знакомство с Шенье сказывалось на системе политической лирики П., то действие Байрона (см.) явилось влиянием и в смысле подчинения развитым уже формам «южных» и «восточных» поэм, и в смысле полного владычества дум — идейного содержания. Оно соответствовало собственным пушкинским настроениям, фокус которых — эпоха декабрьского восстания. От «Цыган» к «Онегину» П. прошел длительный путь преодоления Байрона. На жанровом пути это совпало с увлечением драматургией. И здесь П. также испытал общую участь своего поколения — «романтиков»: Шекспир, Гете, отчасти Скотт были его учителями, его знаменами в эпоху создания «Годунова» и манифестирующего предисловия к нему. (Ср. «Ричард III», «Макбет» Шекспира; «Гетц» Гете). Сказались на драме П. и знакомства с теорией Шлегеля, а возможно, и практика Шиллера-драматурга. «Онегин», отразивший на себе общий рост П.-поэта, характерен и по многочисленным связям с иностранными писателями: здесь сказались и этапы увлечений Байроном и семейно-буржуазным романом Ричардсона, и лирическими отступлениями Стерна, и французской элегией, и портретным романом Констана. «Онегин» — лучший образец пропитанности поэта общей литературной атмосферой своего времени, отзывчивости на все литературно ценное.

Сказанные в 1822 г. П. слова о приходе к нам на смену французскому аглийского влияния применимы далее к творчеству самого П. Он знакомится с ними в оригиналах, переводит, подражает, использует сюжеты. В ряду других поэтов, влиявших на драматургическую систему П., особое место занимает Барри Корнуоль, системой своих быстрых драматических сцен поразивший нашего поэта, послуживший образцом для нескольких лирических пьес («Заклинание» и др.) и бывший последним «литературным собеседником» П.

Примерами своеобразных использований являются и пародирующий «Лукрецию» Шекспира (признание самого П.) «Граф Нулин», и переводы с гениальными поправками «Пира во время чумы», и «Анджело», и работа над терцинами (по следам Данте — см.), и сонетом (по следам лэкистов и Мицкевича), и оригинальная «Сцена из Фауста».

Переходя к прозе, П. присматривается к светскому жанру романов Бульвера («Русский Пелам», «Кавказский роман на водах»), хотя ни о заимствованиях, ни о вл. здесь не может быть и речи; к повестям Ирвинга и влекущегося за ним сатирического жанра («История села Горюхина») с мистификацией, маскировкой и пародическими конструкциями. Струя повестей Гоффмана сказалась на «Уединенном домике» — устной новелле П-на и «Пиковой даме» в сложной системе фантастики, преодоления мистицизма, в манере рассказа.

От «Повестей Белкина» к «Капитанской дочке» П. реминисцирует и использует в качестве исторического романиста Вальтера Скотта (см.) — одно из самых сильных влияний для пушкинской прозы, окончательно не снятое и до конца жизни П.

Последние лирические пьесы Пушкина варьируют итальянские образцы и используют античные каноны («Памятник»). Привычка мыслить образами и формулами, оперировать сюжетами и мотивами хорошо известной ему мировой литературы всюду, где они могли являться полезными для поставленной цели, характерна не только для художественного творчества П., но также и для его критических, теоретических высказываний.

Изумительный эрудит-энциклопедист, думающий мозгом веков, П.-теоретик также во многом пронизан реминисценциями, заимствованными формулами, цитатами (порой ошибочными), мыслями, оборотами, оценками, отнюдь не свидетельствующими о вл., но только о поразительном умении заставить служить себе острую и умную мысль прошлых времен. И здесь, как и в художественных произведениях, для П. важен поворот, приданный им, загорающийся новой жизнью в новом контексте, а не сама цитата, так как, по его слову, «повторенное острое слово становится глупостью». Как правило, можно сказать, что П. во всех своих использованиях и даже переводах стушевывает растянутое и слабое, всегда концентрирует материал, сжимает его в сторону

- 158 -

большей экспрессии, почти всегда сокращает его количественно.

Отношение П. к иностранным писателям должно рассматривать на фоне взглядов на вл. его современников и его самого. Для этой эпохи еще характерен оставшийся от XVIII века взгляд — писатель (особенно в области сюжета) имеет право, не нарушая литературной этики, использовать чужие темы, придавая им собственную, оригинальную трактовку. Этот взгляд, приводивший к вопросу о позволительности и границах заимствования, был формулирован еще Мольером в фразе, переведенной П. так: «Добро Мольера там и берется, где попадается». Эти вопросы живо обсуждались и подытоживались в 20-х годах XIX века. (Книга Нодье о плагиате и др.). Сам П. не отрицал реминисценций и заимствований в своей «Полтаве», считая, что в ней «все почти оригинально», и прибавлял: «а мы из этого только и бьемся, хотя это еще не главное». Таким образом, П. смотрел на вопрос о вл. более эволюционно (в смысле учета развития элементов традиции), чем даже ряд позднейших теоретиков. Он говорил: «Талант неволен, и его подражание (гению) не есть постыдное похищение — признак умственной скудости, но благородная надежда открыть новые миры, стремясь по следам гения... желание изучить свой образец и дать ему вторичную жизнь».

Близкий взгляд на использование высказал П. еще в 1830 г.: «Умный человек мог бы взять здесь готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный оригинальный роман... Пусть он по старой канве вышьет новые узоры». Изучение образцов, новый узор, вторичная жизнь произведения — в свете этих взглядов понятно, что сам П. с его памятью и литературным кругозором постоянно творчески ассимилировал сокровища мировой литературы, оперировал огромным количеством сюжетных форм, образов, мотивов, стиховых формул. Они подвертывались ему в случае надобности, как «канва» для новых вариаций; точно так же, как и собственные, старые формулы не просто самоповторялись, но использовались в новой функции.

Большая разработанность литературных форм на Западе часто заставляла его обращаться к этим уже пройденным путям. В вопросе о вл. П. должен быть рассматриваем как писатель, стоящий на историко-культурной и социальной грани двух периодов. Он наиболее яркий представитель расцвета и начинающегося падения дворянской культуры. Как Шекспир, Мольер и Гете, он — завершитель сложнейших скрещивающихся традиций и в то же время зачинатель литературных ценностей нового мира,