164

Н. Л. ШАДРИН
—————

Идиоматика
«Горя от ума»
в западноевропейских переводах

«Горе от ума» Грибоедова могло б быть переведено без особенной утраты в своем достоинстве; но где найти переводчика, которому был бы под силу такой труд?

В. Г. Белинский

Такое выдающееся произведение русской классической литературы, как «Горе от ума», не могло не привлечь внимания зарубежных переводчиков. И действительно, гениальная комедия Грибоедова существует сейчас в переводах на многие иностранные языки, причем на некоторые из них, в том числе такие распространенные, как английский, немецкий и французский, она переводилась неоднократно.

Первый полный стихотворный перевод «Горя от ума», принадлежащий перу немецкого литератора К. фон Кнорринга, был опубликован в 1831 г.1 Таким образом, переводческая история грибоедовского шедевра началась еще до того, как он был впервые напечатан на языке оригинала (1833 г.).

Труд Кнорринга вызвал немедленный и очень положительный отклик в русской критике. Рецензент «Московского телеграфа», высоко оценив «столь удачно выполненный» перевод «комедии Грибоедова, доселе не напечатанной, однако ж знакомой целой России», заметил далее, что Кнорринг «передал немецкой публике нашу комедию с возможною верностью... Все намеки, все острые слова поняты переводчиком и выражены, сколько позволяет различный дух языков русского и немецкого».2

Но уже тогда Кнорринг не был единственным переводчиком «Горя от ума»: одновременно с ним готовил свой (прозаический) перевод берлинский актер Л. Шнайдер. В специальной статье, посвященной этому переводу, указывается, что в чисто хронологическом отношении Шнайдера можно даже считать предшественником Кнорринга.3 Однако судьба этих двух переводов была неодинаковой. Если перевод Кнорринга вызвал живое внимание тогдашней немецкой критики, отметившей как его достоинства, так и недостатки (например, не вполне удавшуюся передачу своеобразных

165

свободных стихов и языковых особенностей комедии4), то работа Шнайдера фактически осталась почти незамеченной. Это объясняется не столько тем, что она была напечатана в малоизвестном театральном издании, сколько ее недостаточно высоким литературно-художественным качеством. К тому же переводчик весьма вольно обошелся с текстом комедии: многие реплики в диалогах объединены, а «примерно 350 строк оригинала не находят в переводе никакого соответствия».5

Первый английский перевод «Горя от ума», выполненный в прозе Н. Бенардаки, появился в 1857 г.6 Он получил противоречивую оценку в русской печати. Рецензент «С.-Петербургских ведомостей», судивший о переводе на основании отрывков напечатанных в одном из шотландских журналов, пришел к выводу: «... мы <...> можем положительно сказать, что перевод г. Бенардаки весьма хорош. По верности же с оригиналом это один из добросовестных переводов „Горя от ума“ на иностранные языки».7 Спустя более чем полвека критик газеты «Русские ведомости», писавший под псевдонимом Дионео, высказал прямо противоположное мнение: он оценил перевод Бенардаки как «совершенно невозможный».8 Столь же отрицательно этот критик отозвался и о втором (тоже прозаическом) английском переводе, принадлежащем С. Прингу:9 «Боюсь, что англичане, знающие по „Британской энциклопедии“ о существовании у русских гениальной национальной комедии, в недоумении пожмут плечами, когда прочтут теперь перевод г. Принга. Боюсь, что комедия покажется им скучной, водянистой и местами непонятной».10

Первым переводчиком «Горя от ума» на французский язык был известный филолог А. Легрель. Его перевод11 также вызвал разноречивые отклики. Газета «Гражданин» писала, что «трудно найти пример более добросовестного труда! Перевод, конечно в прозе, сделан прекрасно, чистым и даже образцовым языком».12 Отмечая серьезный научно-филологический подход А. Легреля к своей работе над переводом, газета выделяет следующее обстоятельство: «Почтенный переводчик — автор этой книги — настолько ревниво изучал избранное им произведение русского гения, что чуть ли не нарочно для этого провел прошлое лето в петербургской публичной

166

библиотеке».13 П. Черняев также дает весьма положительную оценку переводу А. Легреля и с сожалением замечает, что он «прошел в русской литературе недостаточно замеченным. Только один журнал дал отзыв, и то этот отзыв не отличается беспристрастием».14 П. Черняев имеет в виду рецензию, помещенную в журнале «Русская мысль», в которой говорится: «Появление в первый раз „Горя от ума“ на французском языке нельзя назвать удачным. Перевод сделан прозой, но не в этом беда. Она главным образом в том, что перевод дает вообще очень слабое, а местами и совсем ложное понятие о подлиннике. Г. Легрелль, переводчик, недостаточно знаком с русским языком, а русской жизни совсем не знает, отчего и впадает часто в довольно забавные ошибки...».15

Возникновение несовпадающих и даже противоположных мнений об этом и других переводах можно объяснить лишь тем, что критики строили свои суждения на основе поверхностных вкусовых представлений и исходя из немногих произвольно выбранных критериев. Однако оценка перевода, как и любого иного сложного объекта, требует тщательного учета и анализа множества отдельных факторов и сторон, которые в своей совокупности определяют истинный результат работы переводчика. Чем большим своеобразием отличается переводимое произведение, тем больше препятствий приходится преодолевать переводчику.

Что касается «Горя от ума», то ему своеобразие присуще в исключительно высокой степени, вследствие чего к трудностям перевода, обусловленным различиями между семантическими, стилистическими и просодическими системами русского языка и языков, на которые осуществляется перевод, прибавляются трудности, вызываемые такими индивидуальными чертами грибоедовского стиля, как быстрый и легкий свободный стих, сжатые, но богатые содержанием фразы, живость и непринужденность речи действующих лиц со всеми ее орфоэпическими, грамматическими и лексическими особенностями. Поэтому для полноценного воссоздания «Горя от ума» на иностранном языке переводчику необходимо не только хорошо знать русский язык вообще, но и свободно разбираться в тех его тонкостях, которые придают комедии специфическую локальную, социальную и хронологическую окраску. Кроме того, переводчик должен основательно изучить русскую жизнь той эпохи, чтобы правильно понять и передать рассыпанные по всему тексту пьесы культурно-бытовые и исторические реалии.

Все это создает обширную и многообразную переводческую проблематику, комплексное исследование которой является необычайно сложным и трудоемким делом. Поэтому представляется

167

целесообразным рассматривать ее не сразу со всех сторон, а по частям, выделяя в первую очередь отдельные вопросы, имеющие важное самостоятельное значение. Одним из таких вопросов можно по справедливости считать переводческий анализ идиоматических явлений. Необходимость такого анализа определяется, во-первых, тем, что фразеологические единицы очень часто несут в тексте произведения немалую смысловую и стилистическую нагрузку, которая должна найти полноценное отражение в переводе, во-вторых, тем, что перевод фразеологизмов вообще связан с преодолением значительных трудностей, и «Горе от ума» в этом плане не представляет исключения, и, наконец, в-третьих, тем, что отличительной приметой комедии Грибоедова является обилие встречающихся в ней элементов идиоматики.16

Интересно отметить, что хотя каждое действующее лицо говорит в комедии по-своему, «сообразно своему характеру и образу мыслей»,17 Грибоедов не прибегает к такому простому и прямолинейному способу индивидуализации речи персонажей, как закрепление за каждым из них определенного набора слов и выражений. Не удивительно поэтому, что многие фразеологические единицы (например, «мочи нет», «боже мой», «с головы до ног» и др.) употребляются разными персонажами, притом, как замечает Г. О. Винокур, «особенно любопытны некоторые почти дословные совпадения в репликах разных лиц».18 Указывая на эту особенность стиля комедии, Г. О. Винокур далее пишет, что индивидуализация образа в драматическом произведении «достигается не применением каждый раз особых специфических средств языка, а только тем, что от случая к случаю одни и те же средства языка даются в новом сочетании, в иной формальной связи, в той комбинации, которая именно данным случаем порождается и оправдывается».19

Высокая идиоматичность слога «Горя от ума» не раз отмечалась в специальной литературе как обстоятельство, существенно затрудняющее перевод. Некоторые авторы не только исходили при этом из предпосылки о принципиальной непереводимости элементов идиоматики, но даже считали непереводимость основным, определяющим признаком идиоматичности. Так, В. Н. Куницкий говорил о наличии в «Горе от ума» большого числа

168

«идиотизмов», т. е., по его мнению, «таких исключительно русскому языку свойственных выражений и оборотов, которые совершенно непереводимы на иностранные языки».20 Вторя ему, С. Н. Брайловский писал, что «идиотизмы» — это выражения и обороты, «которые нельзя передать на иностранных языках».21 Интересна эволюция взгляда Н. К. Пиксанова по вопросу о трудностях перевода идиоматики «Горя от ума»: если вначале ученый придерживался того мнения, что «для переводчиков эта особенность комедии представляет огромные трудности»,22 то впоследствии он пришел к более пессимистическому выводу и утверждал, что эти трудности непреодолимы.23 Впрочем, еще Дионео в свое время писал, что «изумительный по богатству, выразительности, яркости и красочности язык „Горя от ума“ не поддается переводу», и в доказательство спрашивал: «Как перевести: „Уж не старик ли наш дал маху?“».24

Ответ на этот вопрос, как и вообще на вопрос о возможностях и средствах перевода идиоматических явлений «Горя от ума» на иностранные языки, может дать только анализ переводческой практики; к нему и следует обратиться.25

В своих поисках подходящего соответствия переводчик должен принимать во внимание семантику фразеологизма, его стилистическую характеристику, а также конкретную речевую ситуацию, в условиях которой он реализуется. В реплике Скалозуба «Уж не старик ли наш дал маху?» (47) единственную трудность для перевода создает фразеологическая единица «дать маху», поэтому надо прежде всего рассмотреть ее в указанных трех отношениях. Выражение «дать маху» принадлежит к разговорно-просторечному

169

слою фразеологии. При обычном употреблении оно означает «допустить ошибку в каком-либо деле; промахнуться».26 Но здесь его значение совершенно иное: слова Софьи «упал, убился!» и ее обморок бесспорно свидетельствуют о том, что с дорогим для нее человеком (по предположению Скалозуба — с отцом) произошло большое несчастье, поэтому «дал маху» в данном случае невозможно истолковать просто как «совершил ошибку, промахнулся, просчитался». Это хорошо понял Л. Д. Суражевский, в словаре которого предлагается гораздо более приемлемое для разбираемой ситуации значение — «оплошать».27 Однако и оно не передает всех оттенков смысла, вкладываемого Скалозубом в свою реплику: в ней подразумевается и то, что Фамусов ошибся, сплоховал, и то, что он сильно пострадал из-за этого, и то, что Скалозуб жалеет его и сочувствует ему. Вот эта глубина и многосторонность содержания и делает рассматриваемый оборот столь трудным для перевода в данном контексте.

Как же переводчики решают вставшую перед ними задачу?

Некоторые из них, будучи не в силах сохранить смысл реплики во всем его объеме, избирают путь невыразительной генерализации и переводят оборот «дать маху» словами самого общего значения («что-то случилось, приключилось»):

Ist Ihrem Vater was passiert?

(Перевод О. Эллиссена)

Ist was dem Alten arrivirt?

(Перевод д-ра Бертрама)

Est-ce au vieillard qu’il est survenu quelque chose?

(Перевод Э. Готи)

Другие, наоборот, предпочитают столь же невыразительную конкретизацию смысла и передают какое-либо одно узкое значение (например, «упасть, шлепнуться» или «почувствовать себя плохо, дурно»):

Bah? Serait-ce le vieux
Qui s’étale sans crier gare?

(Перевод Э. Комба)

N’est-ce pas notre vieux qui s’est trouvé mal?

  (Перевод Ш. Иара)

Более точен А. Легрель, который использует в своем переводе французский оборот «faire une boulette»; однако и этот оборотне покрывает всех оттенков содержания, заданного русским оригиналом,

170

потому что соответствует выражению «дать маху»только в смысле «оплошать, свалять дурака»:

Est-ce que notre vieux bonhomme n’aurait pas fait quelque boulette?

Все эти примеры как будто подтверждают невозможность адекватного воспроизведения рассматриваемой реплики на другом языке. Но вот перед нами перевод С. Принга:

Surely it isn’t our old gentleman who’s corne a cropper?

Английская идиома «to corne a cropper» обычно имеет мало точек соприкосновения с русским оборотом «дать маху», но в данном случае она оказывается его точным переводческим эквивалентом, и не только потому, что по своему основному значению («попасть в беду») точно соответствует обозначенной в оригинале речевой ситуации, но и потому, что позволяет передать и другой присутствующий в нем оттенок смысла («оплошать, сплоховать»). Еще большую уместность именно в данной речевой ситуации придают ей такие содержащиеся в ней элементы значения, как «упасть, сильно ударившись» («to have a heavyfall»)28 и «упасть с лошади»29 (вспомним, что в комедии речь идет как раз о падении Молчалина с лошади). Принадлежа, как и русский оборот «дать маху», к разговорно-просторечной фразеологии, идиома «to come а cropper» полностью соответствует ему и по своей стилистической окраске.

Удача С. Принга становится еще более очевидной, если сравнить его перевод с совершенно беспомощной фразой другого английского переводчика (Н. Бенардаки), которая настолько далека от своего русского оригинала, что не дает никакого представления о его содержании: «Is it your father?»

Итак, хотя адекватного перевода русского выражения «дать маху» удалось в данном случае добиться только одному переводчику, уже этот отдельный пример заставляет отнестись к тезису о полной и принципиальной непереводимости идиоматических элементов «Горя от ума» с оправданным сомнением. С другой стороны, этот же пример подтверждает значительную трудность перевода таких элементов.30

171

Нужно сказать, что не только идиоматика, но и многие другие индивидуальные черты художественного стиля Грибоедова поддаются воспроизведению на языке перевода с большим трудом. Есть и такие особенности чисто лингвистического свойства, отобразить которые совершенно невозможно. Еще рецензент «С.-Петербургских ведомостей» призывал «понять, как трудно передать с надлежащею верностию на иностранном языке речь Грибоедова. О передаче характерности и красот выражений переводчику тут нечего думать; одно, к чему он может стремиться, — передать с надлежащею верностию смысл выражений, что в таком произведении, как „Горе от ума“, тоже дело не совсем легкое. Переводчик и в этом отношении встречает на каждом шагу камень преткновения, потому что иногда решительно нет никакой возможности найти в чужом языке выражение, вполне соответствующее нашему».31

Важной целью перевода должно быть создание атмосферы живой разговорной речи. Эта цель в принципе вполне достижима, но задача переводчика крайне осложняется тем, что «на стилистике „Горя от ума“ лежит неизгладимый „московский отпечаток“».32 По замыслу автора, речевой стиль комедии должен был служить (и послужил) целям воссоздания целостной картины московского дворянского общества конца 1810-х — начала 1820-х годов, — именно московского, а не какого-нибудь другого, и именно этого времени.33 Совершенно ясно, что по чисто лингвистическим причинам на другом языке невозможно воспроизвести этот точный речевой колорит с его привязкой к определенному времени, месту и общественному слою, со всем своеобразием присущих ему орфоэпических, лексических и грамматических особенностей. Самое большее, чего может достичь переводчик, — это верно передать смысл и общую стилистическую тональность естественной и непринужденной речи действующих лиц с ее семантическим богатством и гибким словарем и фразеологией. Однако и эта задача оказывается непосильной для переводчика в тех случаях, когда он просто-напросто не понимает фразеологического характера переводимых словосочетаний и воспринимает их как свободные. Надо сказать, что непонимание идиоматической сущности оборота и, отсюда, стремление передать буквальный смысл составляющих его слов является вообще одним из самых

172

распространенных источников переводческих ошибок. Иногда такое непонимание нельзя даже ставить переводчику в вину, по тому что он не мог ни знать, ни угадать идиоматическое значение оборотов, имевших локально и хронологически ограниченную сферу употребления и отсутствовавших в современных ему словарях. Рассмотрим такой пример:

    На смех, того гляди, подымет Чацкий вас;
              И Скалозуб, как свой хохол закрутит,
Расскажет обморок, прибавит сто прикрас... (53)

Откуда мог переводчик знать, что такое «закрутить хохол», если только в последних русских изданиях комедии данное словосочетание стали сопровождать редакционным примечанием, разъясняющим, что это «распространенное в старой Москве выражение, означающее: пустить сплетню»?34 Неудивительно поэтому, что правильное значение оборота «закрутить хохол» не нашло в переводах никакого отражения: в соответствии с буквально понятым значением словосочетания в них так или иначе говорится о волосах («хохле»), но отсутствует всякий намек на сплетню. Например:

...Und Skalosub, ich seh’ es, wie der strebt
Sein Haar zu ordnen auf der Stirn, und dann
Fängt von der Ohnmacht den Bericht er an...

 (Перевод К. фон Кнорринга)

Получается целая картина, которую якобы представляет себе Лиза («...и я вижу, как Скалозуб старается привести в порядок волосы на лбу, а затем начинает рассказывать об обмороке...»).

Примерно такая же картина описывается и в переводе д-ра Бертрама:

...Und wenn der Oberst erst sich in die Haare fährt
Um sein Toupé recht schön
Zurecht zu drehn;
Dann fängt er sicher an, die Obnmacht zu erzählen...

(«...и когда полковник сначала хватается за волосы, чтобы покрасивее повернуть свой тупей, а потом, уж конечно, начинает рассказывать про обморок...»).

Хохол фигурирует и в некоторых других переводах:

...Und wenn Herr Skalosub sich fährt durch seinen Schopf
Und von dem Fall erzählt...

    (Перевод О. Эллиссена)

...Daß Skalosub, den Schopf sich krauend, ohne Maßen
Die Ohnmacht schildern wird...

  (Перевод И. Гюнтера)

173

Чтобы сохранить пресловутый хохол, С. Принг даже заставляют Лизу произнести совершенно бессмысленную и не имеющую никакой связи с окружающим контекстом фразу: «... and how Skalozoub’s crest’ll curl!» («... и как будет завиваться хохол Скалозуба!»).

Другие переводчики заменяют хохол тупеем:35

...Et Skalozoub, arrangeant son toupet, ira dire
L’accident...

  (Перевод Э. Готи)

...comme il tordra son toupet!

  (Перевод Ш. Иара)

Но А. Легрель счел себя не вправе допустить даже такое незначительное отступление от подлинника и поэтому наделили Скалозуба ... птичьим хохолком (la huppe):

... et Skalozoube, font en redressant sa huppe, racontera votre évanouis-sement ...

Понимая, что подобная деталь может вызвать у читателя оправданное недоумение, переводчик вынужден пояснить в примечании, что имеются в виду волосы (de cheveux).

В переводе М. Колэна читаем:

...Et Skalozoub va relever la crête...

Слово «la crête» может здесь пониматься двояко: либо в своем прямом словарном значении «гребешок (у птиц)», и тогда слово сочетание «relever sa crête» означает «закрутить (подкрутить) свой гребешок» (что сближает его с переводом А. Легреля), либо как компонент идиомы «lever la crête» («проявлять смелость, важничать»). В любом случае истинный смысл оригинала остается невыраженным.

Только Н. Бенардаки почувствовал, что в словосочетании «закрутить хохол» есть какой-то скрытый смысл и что буквальный перевод поэтому является неприемлемым. Однако, не зная идиоматического значения оборота, переводчик не решился полностью игнорировать упоминаемый Лизой хохол Скалозуба и не нашел ничего лучшего, как придать полковнику сходство (зрительно навеянное, по-видимому, все тем же хохлом) с ... дикобразом:

And even old Skalozoub, with his porcupine air, will make a fine story of the fainting fit...

174

Как видим, все переводчики попытались так или иначе передать буквальный смысл словосочетания «закрутить хохол». Причина этого очевидна — незнание целостного идиоматического значения оборота. Упрекать переводчиков в таком незнании, конечно, не приходится, за исключением, пожалуй, автора новейшего французского перевода М. Колэна, который при желании мог найти необходимое разъяснение, заглянув в одно из комментированных изданий «Горя от ума».

Меньшую трудность для понимания представляет свободная от «московского отпечатка» идиома «быть в случае»:

         А в те поры все важны! в сорок пуд...
Раскланяйся — тупеем не кивнут.
                  Вельможа в случае, тем паче,
         Не как другой, и пил и ел иначе (34).

Не будучи ограничена в своем употреблении какими-либо локальными рамками, идиома «быть в случае» ограничена рамками хронологическими: обозначая реалию русской придворной жизни определенной эпохи,36 она устарела и перешла в разряд фразеологических архаизмов, когда отмерло породившее ее общественное явление.

Некоторые переводчики поняли, что речь в данном контексте идет «о благоприятном положении кого-либо, находящегося в милости у влиятельного лица и потому пользующегося особыми преимуществами и выгодами»37 и правильно передали смысл идиомы с помощью описательного словосочетания: «un grand personnage en faveur» (А. Легрель), «un grand en faveur» (Э. Готи), «a grandee in high favour» (С. Принг).

Другие не уловили смысла идиомы и решили, что здесь говорится не о фаворите-временщике, а о знатном вельможе вообще:

 ... und kommt ein Großer her
 Von großem Einfluß...

(Перевод К. фон Кнорринга)

 Un dignitaire confirmé...

  (Перевод M. Колэна)

Ш. Иар, не разобравшись в контексте, счел, что «вельможа в случае» — это «покойник дядя, Максим Петрович», который якобы одно время был фаворитом императрицы Екатерины:

Lui, il était grand favori à l’occasion...

В остальных переводах от «вельможи в случае» не остается никакого следа, и слова Фамусова отнесены к любым вельможам:

175

I shan’t speak of magnates, who of course ate and drank differently from other people...

(Перевод H. Бенардаки)

Ja, damals gab es noch Magnaten,
Die alles, was sie wollten, taten.

(Перевод И. Гюнтера)

Особый блеск «Горю от ума» придает тот отточенный лаконический слог, которым написана вся комедия. Но эта же черта грибоедовского стиля, сама по себе превосходная, является источником дополнительных трудностей для переводчика, и не только потому, что ее почти невозможно в равной мере воспроизвести на другом языке, но и потому, что она нередко таит опасность неверного понимания или вероятность неоднозначного толкования отдельных фраз. Возьмем, например, те строки, в которых Лиза обращается к Молчалину, вышедшему утром из комнаты Софьи:

Ну что же стали вы? поклон, сударь, отвесьте.
                   Подите, сердце не на месте... (13)

Из этих слов нельзя с уверенностью заключить, во-первых, кому Молчалин должен отвесить поклон — Софье или самой Лизе, и, во-вторых, у кого «сердце не на месте» — у Лизы или у Молчалина. Нас, конечно, интересует лишь вопрос о том, как понимать второе предложение, потому что от этого зависит перевод фразеологической единицы. Поскольку предложение эллиптировано (в нем опущены слова «у вас» или «у меня»), то единственным контекстуальным указателем отнесенности фразеологизма является слово «подите». Беда, однако, в том, что оно тоже допускает возможность различного понимания, и обращение к материалу переводов показывает, что там эта возможность превращается в реальность.

Одни переводчики полагают, что смысл всей фразы таков: уходите, потому что у меня сердце не на месте. Эта трактовка нашла почти буквальное отражение в тех переводах, где Лиза говорит, что у нее сердце замирает:

Allons, monsieur, faites un profond salut et partez. Mon cœur défaille.

(Перевод А. Легреля)

Allez; allez; mon cœur défaille.

 (Перевод M. Колэна)

Есть переводы, в которых Лиза описывает свое состояние несколько иначе — либо как сильное волнение, либо как чувство полной разбитости:

Ве off! I’ll be in a flurry as long as you remain here.

(Перевод H. Бенардаки)

176

Je suis toute brisée...

 (Перевод Э. Готи)

Удачное фразеологическое соответствие подобрал Ш. Иар, использовавший в своем переводе идиому «être sur des charbons ardents» («быть как на горящих угольях»); несмотря на то что она построена на иной образной основе, эта идиома в данном контексте выражает то же, что и переводимый русский оборот, а именно владеющее Лизой беспокойство:

Partez... je suis sur des charbons ardents...

Другие переводчики толкуют рассматриваемую фразу в прямо противоположном смысле, т. е.: уходите, потому что у вас сердце не на месте. Например, у О. Эллиссена читаем:

Verschwinden Sie doch schnelle,
Sie haben’s Herz nicht auf der Stelle.

Э. Комб понял эту реплику точно в таком же духе, но передал ее семантически и стилистически неверно: если замечание грибоедовской Лизы звучит мягко и необидно, то у переводчика Лиза говорит с откровенной грубостью и издевательски осведомляется, неужели Молчалина не берет страх:

Vous restez là planté?
Qu’un déménage!
Le frayeur ne vous prend donc pas?

Если первая из разобранных трактовок представляется логически вполне оправданной, то о второй этого утверждать нельзя: фразеологизм «сердце не на месте» передает чисто субъективное ощущение, поэтому Лиза может так сказать о себе, но не о другом человеке. Тем более удивительно, что в переводе К. фон Кнорринга отразилась еще одна (и уж совершенно безосновательная) точка зрения, согласно которой Лиза подразумевает не свое и даже не молчалинское сердце, а сердце третьего участника сцены — Софьи:

Es ist ihr armes Herz
Nicht an der rechten Stelle...

Впрочем, идиома может относиться и к Молчалину, если допустить, что в данном контексте «подите» — это не повелительное наклонение глагола «пойти», а своеобразно употребленное Лизой в «уважительной» форме модальное слово «поди»; тогда вся фраза воспринимается уже не как категорическое утверждение. а лишь как предположение. Правда, против подобного допущения можно выставить один весьма серьезный довод, гласящий,

177

что языковая норма диктует употребление слова «поди» только в единственном числе.38 Однако можно привести и такие доводы, которые говорят в пользу указанной трактовки. Прежде всего следует принять во внимание тот общеизвестный факт, что Грибоедов отнюдь не считал себя обязанным жестко придерживаться традиционных языковых норм, в том числе и грамматических, и без колебаний отступал от них в целях более достоверного отображения речевой манеры действующих лиц; таких отступлений в тексте «Горя от ума» можно обнаружить немало. Поэтому дело вовсе не в том, соответствует или не соответствует языковой традиции примененное здесь слово, а в том, оправдано или не оправдано его употребление данным персонажем в данной речевой ситуации. Ситуация же подсказывает, что реплику Лизы допустимо толковать следующим образом: вы в растерянности остановились посреди комнаты и забыли отвесить поклон — значит, вы чувствуете себя неспокойно, у вас сердце не на месте. Но сказать так Молчалину прямо, да еще в присутствии Софьи, Лиза не решается: она стоит на общественной лестнице гораздо ниже его и поэтому вынуждена придавать своим замечаниям хотя бы чисто внешние приметы почтительности. Такой приметой и может служить употребление модального словечка «поди» в необычной для него «вежливой» форме множественного числа.

Д-р Бертрам не отдал предпочтения ни одной из рассмотренных трактовок, а попытался точно скопировать оригинал, т. е. оставить неясным то, что и там осталось невыраженным формально:

So machen Sie Ihren Bückling doch
Nur schnelle!
Das Herz steht nicht an rechter Stelle!

Однако эту попытку нельзя признать удачной. Если в русском тексте предложение эллиптировано (по метрическим соображениям опущены слова, долженствующие определить, о чьем именно сердце идет речь), то в переводе никакого эллипсиса нет, и переводчик вполне мог и по законам немецкого языка даже был обязан употребить не артикль, а более конкретное определительное слово — притяжательное местоимение, т. е. сказать «mein Herz» или «Ihr Herz». Применение же артикля явно не достигает намеченной цели (читатель все равно понимает слова Лизы как относящиеся к ее собственному сердцу) и лишь придает предложению налет искусственности.

В тексте «Горя от ума» встречаются идиомы, представляющие собой (или включающие в свой состав) обозначения национальных реалий, т. е. специфических предметов и явлений, свойственных только данному народу. Идиомы такого типа наряду с другими языковыми средствами способствуют созданию того характерного

178

русского колорита, которым так отличается комедия Грибоедова. Их перевод зачастую связан с преодолением различных трудностей семантического и стилистического порядка и поэтому заслуживает отдельного рассмотрения.

Возьмем, к примеру, реплику Загорецкого, произносимую в тот момент, когда он подхватывает и раздувает только что дошедший до него слух о сумасшествии Чацкого:

Его в безумные упрятал дядя-плут;
Схватили, в желтый дом, и на цепь посадили (85).

Выражение «желтый дом» обозначает «распространенное в старину название домов для душевнобольных» и обязано своим возникновением тому факту, что «стены этих домов обычно красили в желтый цвет».39 В других странах соответствующие учреждения не обязательно имели такую же окраску, поэтому словосочетание «желтый дом» обозначает специфически русскую реалию. Буквальная передача обоих лексических элементов приводит здесь к совершенно неприемлемому семантическому результату, по тому что вместо целостного идиоматического значения в переводе появляется суммарное значение двух самостоятельных слов, и иноязычному читателю приходится недоумевать, для чего Загорецкому понадобилось специально оговаривать цвет, в который были окрашены стены дома. Между тем некоторые переводчики избирают именно такой буквалистский путь, причем только один из них (А. Легрель) сделал примечание, разъясняющее подлинный идиоматический смысл словосочетания:

Man legt’ im gelben Hause ihn an Ketten.

(Перевод К. фон Кнорринга)

On l’a empoigné traîné dans la maison jaune et mis aux fers.

   (Перевод А. Легреля)

On s’est emparé de lui et vlan! dans la maison jaune...

     (Перевод Ш. Иара)

Можно вполне понять действия тех французских переводчиков, которые, стремясь передать не форму, а содержание оригинала, отказались от буквализма и пошли по линии конкретизации понятия, заменив сумасшедший дом палатой для буйнопомешанных (le cabanon):

... lui fit passer dans un cabanon noir...

(Перевод Э. Комба)

On l’empoigna,
Et hop! au cabanon.

   (Перевод M. Колэна)

179

Однако более предпочтительным здесь все же является такое решение, которое позволяет сохранить и точный предметный смысл, и фамильярно-разговорную окраску русского оборота. Для этого переводчику достаточно воспользоваться теми словами или словосочетаниями своего языка, которыми понятие сумасшедшего дома традиционно обозначается в обстановке непринужденной беседы. Например:

Sein schlauer Onkel bracht ihn selbst ins Narrenhaus...

(Перевод И. Гюнтера)

... and he is now in a mad-house...

(Перевод H. Бенардаки)

Правда, при этом пропадает образность исходного русского выражения, но это не имеет существенного значения, потому что она фактически не ощущается и читателем оригинала.

Использование слов и словосочетаний из более высокого стилистического слоя (asylum, maison de santé) снижает полноценность перевода, что подтверждается следующими примерами:

... they took him to the asylum and chained him up.

  (Перевод С. Принга)

On l’a mis à l’écart, placé dans une geôle
De maison de santé.

(Перевод Э. Готи)

Образным стержнем идиомы может быть реалия, имеющая аналоги в культуре или истории других народов, причем эти аналоги могут со своей стороны тоже служить основой для различных фразеологизированных словосочетаний в соответствующих языках. Одна из таких реалий содержится в идиоме, которую употребляет Чацкий, когда делает свой ошибочный вывод об отношении Софьи к Молчалину:

Она не ставит в грош его (61).

В каждом из трех языков перевода есть слова, обозначающие, как и русское «грош», монету низкого достоинства, зачастую уже вышедшую из обращения, название которой стало синонимом чего-то мелкого, незначительного. Подобно их русскому аналогу, эти слова, превратившись в компоненты фразеологических единиц, фактически утратили свой первоначальный вещественный смысл: он полностью растворился в целостном значении идиомы и отдельно уже не ощущается. Тем не менее некоторые переводчики стремятся не только передать общий идиоматический характер фразы, но и сохранить аналогичность образа:

She does not care a farthing for him!

(Перевод H. Бенардаки)

180

Er ist ihr keinen Groschen wert.

 (Перевод И. Гюнтера)

Pas un liard d’amour pour lui.

(Перевод M. Колэна)

С одной стороны, такие переводы можно считать вполне доброкачественными, поскольку названия монет в них воспринимаются не как таковые, а только как компоненты фразеологических единиц; с другой стороны, использование фразеологизмов непременно с той же образной основой совершенно не является обязательным (именно в силу семантической стертости, размытость этой основы в языке оригинала) и поэтому вряд ли должно квалифицироваться как достоинство. Задача перевода заключается не в воспроизведении отдельных структурных элементов исходной идиомы, а в передаче ее общего значения и стилистической окрашенности. Оптимальных результатов добиваются те переводчики, которые ставят перед собой как раз эту цель, что в данном случае убедительно подтверждается переводом С. Принга:

She doesn’t care a fig for him.

Любой отход от идиоматического соответствия таит в себе опасность восприятия опорного образа в его прямом словарном значении, когда оригиналу приписывается непонятное с точки зрения читателя перевода использование иноземных реалий. Так, чтение нижеприводимых предложений способно породить небезосновательное удивление по поводу того, зачем персонажам русской пьесы понадобилось оценивать друг друга не в российских, а в германских и французских денежных единицах:

Nicht für den Wert ’nes Groschens schätzt sie ihn.

  (Перевод К. фон Кнорринга)

Elle n’en donnerait pas un sou.

      (Перевод Ш. Иара)

Впрочем, как видно из перевода А Легреля, не лучший результат дает и использование русской реалии:

Elle ne donnerait pas un kopièke de lui.

Употребив название русской монеты, переводчик отразил национальный колорит оригинала, но начисто исказил его содержание, потому что фраза, утратив всякий намек на идиоматичность, понимается не в переносном, а в прямом, буквальном смысле («Она за него и копейки не дала бы»). Между тем французский язык располагает не только лексическими, но и фразеологическими возможностями для точной передачи содержания, и правильно поступил Э. Готи, отказавшись от формального соответствия

181

в пользу смыслового и употребив идиому «faire cas de quelqu’un» («дорожить кем-либо, ценить кого-либо»):

Qu’elle ne fait pas cas de ces sortes de gens.

Вполне приемлемое в семантическом, хотя и более далекое и бледное в стилистическом отношении соответствие нашел О. Эллиссен:

Sie achtet ihn auf keinen Fall.

Отсутствие в языке перевода каких бы то ни было аналогов предметам и явлениям, легшим в основу русской идиомы, заставляет переводчика сразу обращаться к поиску наиболее точных смысловых соответствий не отдельным компонентам, а всему переводимому фразеологическому обороту в целом. Это хорошо видно на примере тех слов Фамусова, в которых он осуждает образ жизни молодых людей, подобных Чацкому, обвиняя их в праздном препровождении времени:

Вот рыскают по свету, бьют баклуши... (37)

Значение идиомы «бить баклуши» вполне можно передать на другом языке с помощью одного слова или свободного словосочетания. Так и сделали авторы двух французских переводов:

C’est ainsi qu’ils parcourent le monde
Et font les fainéants...

(Перевод Э. Готи)

... on rôde à travers le monde, on fait le fainéant...

(Перевод Ш. Иара)

Но такие переводы неадекватны оригиналу стилистически, потому что не дают представления о фамильярно-разговорной окраске переводимой идиомы. Необходимого стилистического впечатления добиваются те переводчики, которые находят равноценное соответствие среди фразеологизмов своего языка, имеющих сходную семантику и принадлежащих к тому же слою фразеологии, что и русский оборот (нем. «Pflaster treten»; англ. «to idle away one’s tame»; франц. «battre le pavé»):

Sie laufen durch die Welt, und unternommen
Wird Pflastertreten auf der ganzen Erde!

   (Перевод К. фон Кнорринга)

What’s the good of expecting proper principles from fellows who go tearing about the world and idling away their time!

(Перевод С. Принга)

Ils courent le monde, battent le pavé...

         (Перевод А. Легреля)

182

Автор новейшего французского перевода М. Колэн сильно погрешил против смысла подлинника, передав идиому «бить баклуши» глаголом «bricoler», означающим «браться за всякую случайную, мелкую, плохо оплачиваемую работу»:

Ils trottent de par le monde, ils bricolent.

Причина ошибки становится понятной из примечания, которым М. Колэн сопровождает свой перевод: правильно объяснив происхождение идиомы, переводчик так и не сумел найти ее современного значения («ничего не делать, предаваться безделью»), а остановился на первоначальном («делать очень несложное дело»40). Этот пример красноречиво доказывает, что излишнее этимологизирование (как и вообще стремление раскрыть внутреннюю форму идиоматических выражений) приносит переводу скорее вред, чем пользу.

Национальным своеобразием отличаются, конечно, не только те идиомы, в основе которых лежит какая-либо реалия. Любая фразеологическая единица, строение и образность которой отражают самый дух и характер породившего ее языка, воспринимается как специфичная для данного народа. Ярче всего национальное своеобразие проявляется в тех идиомах, которые принадлежат к обиходно-разговорному пласту фразеологии. Они широко представлены в тексте «Горя от ума» и вносят немалую лепту в создание общей ярко-разговорной окраски реплик и монологов комедии. Для полноценной передачи таких фразеологизмов стилистическая верность оригиналу имеет не меньшую важность, чем смысловая точность, поэтому при анализе переводов следует принимать во внимание обе эти стороны.

Возьмем в качестве одного из примеров те строки комедии, где Фамусов гадает, «который же из двух» молодых людей нашел доступ к сердцу Софьи, и приходит к заключению, что Чацкий как жених ему нравится еще меньше, чем Молчалин:

Молчалин давиче в сомненье ввел меня.
            Теперь... да в полмя из огня;
            Тот нищий, этот франт-приятель... (30)

В каждом из языков перевода имеется оборот, равноценный русскому «из огня да в полымя» и по смыслу, и по стилистической характеристике (нем. «aus dem Regen in die Traufe kommen», франц. «tomber de la poêle dans la braise», англ. «out of the frying-pan into the fire»). Хотя все они в большей или меньшей степени отличаются от своего русского аналога по характеру образности, что и придает им определенное национальное своеобразие, эти различия для перевода абсолютно несущественны, потому что

183

не связаны ни с чем, свойственным исключительно данному народу, и ими можно заведомо пренебречь. Многие переводчики так и поступают, добиваясь тем самым полной адекватности своих текстов русскому оригиналу:

Nur auf Moltschalin, glaubt’ ich, sollt’ ich Argwohn hegen.
Nun kam ich in die Traufe aus dem Regen.

(Перевод О. Эллиссена)

... Moltchaline m’a fait douter; maintenant... c’est tomber de la poêle en la braise.

(Перевод Ш. Иара)

... and now... if’s out of the frying-pan into the fire...

  (Перевод С. Принга)

Однако некоторые переводчики отказались от использования готового соответствия, рассчитывая, вероятно, что более точной по смыслу будет передача оригинала слово в слово:

Nun mußt’ ich aus der Flamm’ in’s Feu’r gelangen.

  (Перевод К. фон Кнорринга)

A présent... oui, du feu, c’est tomber dans la flamme.

   (Перевод А. Легреля)

Как показывают эти примеры, точность, достигаемая с помощью дословного перевода, это точность кажущаяся, обманчивая. На самом деле результат получается обратный желаемому, потому что в таких переводах происходит замена общего фигурального значения идиомы и ее угасшей образности конкретными, живыми образами, восприятие которых иноязычным читателем затруднено и зачастую не вызывает нужных ассоциаций. Хуже того, они порождают неадекватное подлиннику и потому нежелательное стилистическое впечатление вычурности и надуманности, претенциозности. Чтобы убедиться в этом, достаточно провести небольшой стилистический эксперимент, состоящий в таком же дословном переводе соответствующих иноязычных оборотов на русский язык; тогда английское выражение «out of the frying-pan into the fire» будет представлено на русском языке словосочетанием «из сковороды в огонь», французское «tomber de la poêle dans la braise» — русским «упасть из сковороды на горящие угли», а немецкое «aus dem Regen in die Traufe kommen» — русским «попасть из-под дождя в водосточный желоб». Ясно, что о семантико-стилистической адекватности подобных переводов не приходится и говорить.

Третья группа переводчиков старается сохранить идиоматический характер подлинника, используя выражение, эквивалентное русскому «очутиться между Сциллой и Харибдой»:

184

... je tombe à présent de
Charybde en Scilla.

      (Перевод Э. Готи)

A présent,
Je vais de Charybde en Scilla.

 (Перевод M. Колэна)

... now... from Scilla to Charybdis!

     (Перевод H. Бенардаки)

Такое решение также нельзя признать удачным ни в смысловом, ни в стилистическом отношении. Если говорить о первом, то необходимо учесть точное значение оборота «между Сциллой и Харибдой», а именно «оказаться между двумя враждебными силами, в положении, когда угрожает опасность и с той и с другой стороны».41 Таким образом, согласно вышеприведенным переводам, получается, будто Фамусов считает и Молчалина и Чацкого в равной мере неприемлемыми в качестве претендентов на руку Софьи. Однако в подлиннике смысл его слов совсем иной: поскольку употребленная им идиома «из огня да в полымя» означает «из одной неприятности в другую, большую»,42 то Фамусов хочет сказать, что Чацкий как жених Софьи для него еще более нежелателен, чем Молчалин. Столь же значительный сдвиг допущен переводчиками и в стилистическом плане: речи Фамусова в подлиннике чужды какие бы то ни было приметы книжной учености, которыми во всех четырех языках отмечена идиома «между Сциллой и Харибдой».

Затруднения переводчиков вызывает даже такой, казалось бы, простой фразеологизм, как наречный оборот «до смерти», употребленный Лизой для усиления содержащегося в ее признании глагола «трусить»:

... одна лишь я любви до смерти трушу... (56)

Переводческим эквивалентом этого оборота, означающего очень высокую степень проявления какого-либо действия или состояния, может служить любое наречное слово или словосочетание, выражающее сходное значение и имеющее стилистическую окраску разговорности. Особенно близко соответствуют ему наречия со значением «смертельно», «ужасно» и т. п., например:

... I’m the only one who’s mortally afraid of love!

      (Перевод С. Принга)

... ich fürcht’ die Liebe ganz etsetzlich...

    (Перевод д-ра Бертрама)

185

... moi seule crains l’amour mortellement...

(Перевод M. Колэна)

H. Бенардаки строит свой перевод в виде сравнения:

And I...fear love as I do the devil...

Такой перевод не может вызвать возражений, потому что примененная в нем сравнительная конструкция является таковой лишь по форме, фактически же она служит для усиления значения глагола, т. е. выполняет ту же функцию, что и переводимый русский фразеологизм. Эта функция еще больше подчеркивается тем обстоятельством, что в составе сравнения явственно ощущается звучание усилительного оборота «as the devil», полностью совпадающего по своему значению («чрезвычайно, ужасно, чертовски, дьявольски»43) с переводимой идиомой.

Есть и другие переводы, выполненные в форме сравнения. Однако авторы этих переводов, будучи, видимо, не в силах отказаться от использования образного стержня русской идиомы, заставляют Лизу приравнивать страх перед любовью к страху перед смертью, что придает всей реплике столь же мрачный, сколь и далекий от подлинника смысл:

Il n’y a que moi qui craigne l’amour comme la mort!

(Перевод А. Легреля)

... j’ai peur de l’amour comme de la mort.

 (Перевод Ш. Иара)

Стремление любой ценой сохранить образную основу исходного выражения ничем не оправдано, потому что прямое словарное значение этой основы носителями русского языка совершенно не ощущается. Тем не менее такое стремление заметно в целом ряде переводов, и в каждом случае оно приводит к искажению высказанной Лизой мысли. Так, в переводе Э. Комба она признается. что умирает от любви к Петрушке:

Et Lisette (c’est moi) meurt d’amour pour Pierrot!

В переводе О. Эллиссена Лиза утверждает, что только она одна способна на верную любовь до самой смерти:

Doch treu bis in den Tod so liebe ich allein...

Хотя для яркой и сочной речи персонажей «Горя от ума» характерно широкое использование собственно разговорной и нейтрально-литературной фразеологии, это не значит, что в ней отсутствуют

186

элементы идиоматики, принадлежащие к другим стилистическим слоям. Там, где это необходимо, Грибоедов употребляет обороты как с высокой, торжественной, так и со сниженной, просторечной стилистической окраской. И те, и другие отличаются определенными особенностями, которые должны учитываться и отражаться в переводе. Рассмотрим с этой точки зрения несколько примеров.

В своем гневном монологе против царившего в современной ему России духа «пустого, рабского, слепого подражанья» всему иностранному Чацкий говорит о том, как он «одаль воссылал желанья» господу,

Чтоб искру заронил он в ком-нибудь с душой,
                   Кто мог бы словом и примером
         Нас удержать, как крепкою возжой,
От жалкой тошноты по стороне чужой (94).

Идиома «заронить искру» свойственна высокому, книжному стилю речи. Прямых фразеологических соответствий в других языках у нее нет, но благодаря прозрачности своей внутренней формы и отсутствию каких-либо признаков национальной специфичности она легко поддается дословному переводу. Ее образность при этом полностью сохраняется и даже приобретает большую по сравнению с оригиналом выразительность, потому что иноязычный читатель воспринимает все словосочетание не как стертую языковую, а как живую и красочную речевую метафору. Сохраняется при этом и стилистический оттенок книжности:

... pour qu’il laisse tomber une étincelle dans l’âme de quelqu’un...

(Перевод Ш. Иара)

... that Не would let fall a spark into someone with a soul...

    (Перевод С. Принга)

Den Funken möchte er in Eines Brust entzünden...

 (Перевод О. Эллиссена)

Возможно и другое решение, достаточное представление о котором дает перевод д-ра Бертрама:

Er mögte doch in irgend eine Brust,
Die selbstbewußt,
Ergießen Mut und Kraft...

Переводчик сумел точно выразить смысл, сохранив при этом общую стилистическую тональность оригинала, с помощью двух конкретизированных понятий — мужества и силы.

В заключительном монологе Чацкого встречаем идиому «пелена спала с глаз», стилистическая окраска которой близка к книжной:

187

               Так! отрезвился я сполна,
Мечтанья с глаз долой и спала пелена... (119)

Эта идиома имеет точные эквиваленты во всех трех языках перевода, что позволяет воспроизвести не только смысл и стилистическую окраску оригинала, но и его идиоматический характер. Фразеологические эквиваленты использованы почти во всех переводах, поэтому в качестве необходимой иллюстрации приведем лишь некоторые:

... von den Augen fiel
Der Schleier...

(Перевод К. фон Кнорринга)

... the bandage has fallen from my eyes!

           (Перевод С. Принга)

Mes rêves sont par terre et le voile est tombé!

(Перевод M. Колэна)

Лишь один переводчик (О. Эллиссен) отказывается от использования готового фразеологического соответствия и вместо этого создает индивидуальное метафорическое словосочетание («разлетелась золотая пена»):

Ich bin erwacht aus meinern Traum:
Zerstoben ist der goldne Schaum.

В этом переводе не только утрачен идиоматический характер исходного выражения, но и допущен значительный семантический сдвиг: в то время как в подлиннике говорится о внезапном прозрении, когда узнается неприятная правда, в переводном тексте речь идет о призрачности и эфемерности радужных мечтаний.

В отличие от выражений, относящихся к книжному стилю, многие из которых принадлежат к так называемому общеевропейскому фразеологическому фонду и имеют эквивалентные соответствия в разных языках, обороты со сниженной стилистической окраской выделяются своей национальной специфичностью, которая крайне ограничивает возможности использования готовых фразеологических соответствий и заставляет переводчиков изыскивать пригодные для каждого данного случая способы и средства передачи таких оборотов на другие языки. Это порождает огромное многообразие и пестроту переводческих решений, что отразилось, в частности, и на переводе того места, где Фамусов, стращая Чацкого неизбежностью суда, употребляет просторечный оборот «как пить дать»:

               Тебя уж упекут
Под суд, как пить дадут (37).

Передать значение и своеобразную стилистическую окраску этого оборота некоторым переводчикам вообще оказывается не

188

под силу, и они просто опускают его. Так поступил, например, И. Гюнтер:

Man stellt dich vor Gericht für solche Rederein.

Столь же беспомощным оказался и К. фон Кнорринг, не нашедший ничего лучшего, как буквалистски скопировать оригинал; в результате получилось совершенно бессмысленное словосочетание, которое может лишь поставить читателя в тупик, поскольку ему трудно понять, с какой целью в суде с Чацким станут обращаться так, как дают пить («суд тебя обработает, как дают пить»):

Dich verarbeiten
Wird das Gericht, wie man zu trinken giebt.

Целый ряд переводов выполнен описательным способом. Они неравноценны, но самым слабым из них бесспорно является перевод Н. Бенардаки, в котором Фамусов вместо твердой уверенности выражает лишь вялую надежду увидеть Чацкого перед судом:

But I don’t lose the hope of seeing you before the tribunal.

В большинстве таких переводов достигнута элементарно верная передача смысла, но утрачено всякое стилистическое сходство с оригиналом, так как вместо яркого просторечного оборота в них фигурируют предложения, выдержанные в гладком и бесцветном общелитературном стиле:

On te traînera en justice, ça, tu peux en être sûr!

    (Перевод А. Легреля)

Sie stecken Dich noch ein.
Nichts kann gewisser sein.

(Перевод О. Эллиссена)

On te fera mettre en jugement, c’est une chose absolument certaine.

(Перевод Ш. Иара)

You’ll get yourself into trouble with the law — there’s not the least doubt about that.

  (Перевод С. Принга)

Наилучших результатов добиваются те переводчики, которые находят в своем языке полноценные фразеологические соответствия переводимой идиоме, близкие ей по стилистической окраске и сходные или даже совпадающие с ней по значению. Таким соответствием во французском переводе Э. Готи служит выражение «clair comme le jour» («ясно как день»), а в немецком переводе д-ра Бертрама — оборот «so sicher wie zwei mal zwei vier ist» («так же точно, как дважды два четыре»):

C’est clair comme le jour, qu’on l’emprisonnera.

     (Перевод Э. Готи)

189

Du kommst noch unter’s Halsgericht!
Das ist gewiß, wie zwei mal zwei macht vier.

    (Перевод д-ра Бертрама)

Нельзя не остановиться на одном своеобразном (и создающем для переводчиков дополнительные трудности) приеме, применяемом иногда Грибоедовым. Речь идет о концентрации нескольких фразеологических единиц в пределах одного предложения. Этот прием производит совершенно особый эффект, когда сочетающиеся фразеологизмы имеют разную стилистическую окраску, как на пример в самой первой фразе, с которой Чацкий обращается к Софье:

Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног (22).

Удивительное богатство содержания, вместившегося в столь короткий отрезок текста, можно объяснить лишь тем, что все предложение фактически целиком составлено из фразеологических единиц. Этих единиц три, причем первые две («чуть свет» и «на ногах») употребительны в непринужденном дружеском общении, в то время как третья («быть у чьих-либо ног») отмечена печатью светской галантности. Сталкиваясь в пределах одного предложения, эти разнородные по своей стилистической принадлежности обороты контрастируют друг с другом, служат друг для друга фоном, позволяющим отчетливо выявить и подчеркнуть присущие каждому из них смысловые и стилистические особенности. Общее впечатление необычайной яркости и красочности всей фразы еще более усиливается тем, что Чацкий вносит в нее элемент каламбурности, остроумно сочетая две идиомы, имеющие одну и ту же образную основу.44

190

Многие переводчики старательно передают все смысловые детали подлинника, привлекая для этого как фразеологические, так и лексические средства своего языка:

Kaum tagt es, und Sie siad schon auf den Füßen,
Und schon zu Ihren Füßen sehn Sie mich.

(Перевод К. фон Кнорринга)

Though it is scarcely dawn, you are already astir and I am at your feet!

    (Перевод H. Бенардаки)

Il fait à peine jour, vous êtes déjà sur pied, et moi, me voici à vos pieds.

   (Перевод Ш. Иара)

Однако в стилистическом отношении эти переводы бесконечно далеки от оригинала: вместо свойственных речевой манере Чацкого эллиптированных (а потому кратких и до предела выразительных) фраз переводчики оперируют полносоставными предложениями, отчего их текст становится тяжеловесным и унылым по тону, а эффект каламбурности смазывается или пропадает совсем.

В некоторых переводах отразилось неправильное понимание их авторами самого смысла высказывания; такие переводчики решили, что идиома «на ногах» относится не к Софье, а к Чацкому, поэтому в их передаче грибоедовский герой как бы хвастается тем, что встал спозаранку и отправился к любимой, чтобы броситься к ее ногам:

Kaum tagt’s — und ich bin da und lieg’ zu Ihren Füßen!

(Перевод д-ра Бертрама)

Il fait à peine jour, je suis déjà sur mes pieds, — et aux vôtres!

   (Перевод А.  Легреля)

В других переводах средний фрагмент предложения («уж на ногах») вообще не нашел никакого соответствия, вследствие чего оставшиеся его части потеряли присущую им в оригинале логическую связь. Например, в переводе О. Эллиссена Чацкий говорит буквально следующее: «Хотя едва рассветает, а я все же бросаюсь к вашим ногам»:

Kaum tagt’s, doch stürz’ ich mich zu Ihren Füßen nieder.

Еще дальше отошел от подлинника И. Гюнтер: он не только отказался от перевода средней части исходного отрезка текста, но и сделал из его начальной и конечной частей самостоятельные восклицательные предложения, между которыми невозможно обнаружить ни логической, ни смысловой общности. Остроумная и

191

изящная фраза Чацкого превратилась под пером переводчика в не связанные друг с другом нелепые выкрики:

Der Morgen graut! Ich knie vor Ihnen atemios!

Лишь перевод M. Колэна убеждает, что создание достаточно близкого семантико-стилистического подобия оригиналу в данном случае, как и во всех разобранных выше, не является неразрешимой задачей:

A peine jour, sur pied... et moi-même à vos pieds.

В заключение отметим, что настоящая работа имела целью рассмотрение фразеологических проблем перевода «Горя от ума» в самом общем виде. Это означает, что в ней остался незатронутым ряд конкретных вопросов, требующих отдельного детального исследования; в частности, нуждаются в углубленном разборе такие вопросы, как особенности передачи представленных в тексте комедии структурно-семантических разрядов фразеологии, перевод контекстуально-преобразованных фразеологических единиц и некоторые другие. Это означает также, что в задачу статьи не входила относительная оценка сравниваемых переводных произведений ни в целом, ни в аспекте передачи идиоматики. Ее цель состояла в исследовании поставленной проблемы в наиболее широком плане, т. е. в плане выяснения принципиальных возможностей и средств полноценной передачи идиоматических оборотов «Горя от ума» на других языках. Как показал анализ материала переводов, воспроизвести в полной мере смысловые и стилистические функции употребленных Грибоедовым фразеологизмов не удалось ни одному переводчику. Причину этого следует усматривать не только в недостаточном знании переводчиками русского языка или в нехватке у них таланта и мастерства, но и в том, что перевод идиоматических явлений затрудняется различными факторами объективного характера. С другой стороны, обнаруженные в ряде переводов отдельные примеры удачных решений опровергают тезис о непреодолимости этих трудностей и, наоборот, доказывают, что полноценная передача идиоматики «Горя от ума» вполне возможна.

Необходимо сделать еще один вывод, выходящий, впрочем, за пределы рассматриваемой темы и относящийся ко всей проблеме перевода «Горя от ума» в целом. Отечественная филологическая наука не может безразлично относиться к тому факту, что зарубежный читатель еще не имел возможности оценить грибоедовский шедевр по достоинству. Она может и должна содействовать улучшению качества переводов, и самой лучшей помощью переводчикам явилось бы создание обширного и подробного комментария к тексту комедии. Есть все основания надеяться, что с появлением такого комментария найдутся и переводчики, которым окажется под силу огромный труд по выполнению переводов, достойных своего великого оригинала.