- 155 -
1913
Январь, до 26. Есенин завершает работу над драмой в стихах «Пророк».
После длительного перерыва он получает письмо от М. П. Бальзамовой.
В нем она, судя по есенинскому ответу, объясняет мотивы (или причины) своего молчания.
Об этих событиях и их границе см. след. запись.
Январь, 26. В село Калитинка Рязанской губ. уходит письмо Есенина к М. П. Бальзамовой.
После благодарности за весточку, присланную ему девушкой, он отрицает свою вину «в нашем периоде молчания» (т. е. в прекращении переписки) и объясняет, почему перестал ей писать: «Я тебе говорил когда-то, что я, думаю, приношу людям, которые меня окружают, несчастие, а потому или я их покидаю, или они меня. Я подумал, что я тебе причинил боль, а потому ты со мной не желаешь иметь ничего общего». Описывает свое душевное состояние и поведение в то время: «С тяжелой болью я перенес свои волнения. Мне было горько и обидно ждать это от тебя. Ведь ты говорила, что никогда меня не бросишь. <...> Я обиделся на тебя и сделал великую для себя рану. Я разорвал все твои письма, чтобы они более никогда не терзали мою душу». Обвиняя в случившемся Бальзамову («Я не защищаю себя, но всё же ты, ты виновная»),
- 156 -
сразу же после этих слов просит у нее прощения: «Прости меня, если тебе обидно слышать мои упреки, ведь это я любя. Ты могла ответить Панфилову, и то тогда ничего <т. е. перерыва в переписке> бы не было». Рассказывает, что тогда уведомил друга, что «между тобой и мной всё кончено» (см.: нояб. (?) 1912), и о его реакции на это сообщение, а также о некоторых темах своей переписки с ним в то время (приведены выше; см.: нояб. (?) 1912).
В стихотворной форме («„Пророк“ мой кончен, слава Богу. / Мне надоело уж писать...» и т. д.) извещает об окончании работы над произведением (оно неизвестно) и сообщает некоторые подробности о его объеме («черновик — 10 листов больших, и 10 листов беловых написал») и направленности («...очень резко я обличал пороки развратных людей мира сего»).
Письмо заканчивается словами: «Надеюсь на тебя, как на друга и даже больше чем друга (если не понравится, то я не буду тебя считать больше друга, потому что это = + равенству и единству), что ты мне всё простишь, и мы снова будем жить по-прежнему и даже должны лучше. Глубоко любящий тебя С. Есенин».
Есенин, VI, 28—30, 279.
Январь, после 26 (?) — Февраль, до 9 (?). Есенин говорит по телефону с критиком С. В. Яблоновским о своих стихах.
Яблоновский выражает желание ознакомиться с творчеством юноши и вскоре получает его произведения через посредство Исая Павлова.
Об этих событиях будет сообщено в следующем письме Есенина к Бальзамовой (см.: 9 февр. 1913), на основании которого они устанавливаются и датируются. Рамки событий сугубо предположительны, так как из-за большого перерыва в переписке с девушкой (см. предыд. запись) Есенин мог написать ей и о том, что было с ним ранее, как о только что случившемся. Об И. Павлове см.: 9 (?) или 10 (?) дек. 1912.
Январь, 28 (?) ... Февраль, до 6 или 7. М. П. Бальзамова отвечает Есенину на письмо.
Спрашивает о стихотворении, посвященном ей (см.: 11 (?) ... 15(?) июля 1912, а также след. запись). Ей кажется, что драма Есенина «Пророк» написана прозой. Просит разъяснить приведенные в есенинском письме слова Панфилова: «Чего мы ждем с тобою, друг; время-то не ждет, можно с громадным успехом увязнуть в мире житейской суеты и разврата» (см.: нояб. (?) 1912). Советуется, стоит ли ей теперь отвечать Панфилову на его письмо осени прошедшего года.
Сведения содержатся в ответном письме Есенина (см. след. запись). Рамки события устанавливаются в соответствии с соседствующими записями.
Февраль, 9. Есенин отправляет М. П. Бальзамовой письмо.
Оно начинается с ответа на вопрос, как понимать слова Панфилова, на которые была ссылка в предыдущем есенинском письме: «Здесь всё очень ясно. Ведь ты знаешь, что случилось с Молотовым (герой романа Помялов<ского>). Посмотри, какой он идеалист и либерал и чем он кончает. <...> Жениться, забыть все свои порывы, изменить убеждениям и окунуться в пошлые радости семейной жизни. Зачем, зачем он совершил такой шаг. <...> Вот и с нами может, пожалуй, случиться сие». Сопровождает
- 157 -
эти слова ремаркой: «А Помяловского я теперь не признаю, хотя и не признавал, он слишком снисходительно относится к его поступкам».
Разъясняет, что «Пророк» написан в стихах, замечая, что теперь «опять заставляют <кто именно, неизвестно> его переписать. Есть немного ошибок со стороны логики...». Спрашивает, читала ли Бальзамова в московской газете «Русское слово» статьи С. В. Яблоновского и пересказывает содержание своего телефонного разговора с ним (см.: после 26 (?) янв. ... до 9 (?) февр. 1913). Сообщает: «Теперь у меня есть еще новый друг, некто Исай Павлов, по убеждениям сходен с нами (с Панфиловым и мною), последователь и ярый поклонник Толстого, тоже вегетарианец. Он увлекается моими твореньями, заучивает их наизусть, поправляет по своему взгляду и наконец отнес Яблоновскому. Вот теперь я жду, что мне скажут <отзыв критика о стихах Есенина неизвестен>».
Думает, что «после всего этого» девушке не стоит писать Г. А. Панфилову, но не настаивает на своем мнении. По просьбе Бальзамовой посылает посвященное ей стихотворение «Ты плакала в вечерней тишине...», написанное еще в июле 1912 г. (см. 11 (?) ... 15 (?) июля 1912). После этого текста следует: «Больше, хоть убей, не могу дописать письма, да, к счастию, уже половина 1-го. Засиделся с тобою, а завтра что? Ну, пожелаю доброй ночи и приятных снов».
Есенин, VI, 30—32, 281—283.
Февраль, 13. В Константиново уходит открытое письмо Есенина, адресованное о. Иоанну.
«Поздравляю дорогого Батюшку с наступающим днем ангела <возможно, 23 или 24 февр. 1913> и от души желаю дальнейшего и глубокого процветания на лоне добрых дел».
Есенин, VII (2), 27, 44—45.
Текст написан на обороте фотографии Есенина, где тот снят в зимней одежде; снимок см.: Есенин, VII (3), [120], фото № 6, 208.
Февраль, первая половина (?). Встречаясь с И. Павловым и беседуя с ним, Есенин, в частности, узнаёт о некоем «душевном переломе», случившемся с его другом.
Упоминание об этом содержится в письме Есенина к Г. А. Панфилову (см.: вторая половина (?) февр. ... начало (?) марта 1913).
Февраль, 23. Газета «Правда» открывает рубрику «Рабочие и социал-демократическая фракция».
В ней начинают публиковаться письма рабочих в поддержку политической линии большевистской части («шестерки») фракции социал-демократов в Государственной Думе в противовес линии ее меньшевистской части («семерки»).
О деятельности меньшевиков, направленной к расколу думской социал-демократической фракции, и о решении ЦК РСДРП(б) вести против этого борьбу, в т. ч. путем сбора подписей под письмами и резолюциями собраний в поддержку «шестерки» см.: Есенин, VII (2), 371—372; Шалагинова-2001, 130—131. Есенин вскоре выступит сборщиком подписей
- 158 -
среди рабочих под одним из таких писем и сам подпишется под ним (см.: 1—15 марта 1913).
Февраль, вторая половина (?). Есенин прекращает службу в книготорговом товариществе «Культура» и выезжает в Константиново.
Событие устанавливается и датируется по сведениям, полученным в 1926 г. от родных поэта и его земляков. Согласно этим сведениям, Есенин потерял работу из-за «ликвидации предприятия» (Хроника, 1, 41). Сам же он, извещая Г. А. Панфилова о своем возвращении в родное село, вскоре напишет, что не может письменно рассказать о причинах этого: «Каким образом я попал <домой>, объяснить в этом письме не представляется возможности. Но зато всё это знает <Исай> Павлов» (Есенин, VI, 32). Детали этого события не выявлены.
Февраль, вторая половина (?) ... Март, начало (?). Письмо Есенина к Г. А. Панфилову.
После сообщения, что находится «дома» (см. также предыд. запись), и просьбы («поскорее») написать И. Павлову — Есенин жалуется: «Сейчас я совершенно разлаженный. Кругом всё больно и на всё тяжело и обидно. Не знаю, много ли времени продолжится это животное состояние. Я попал в тяжелые тиски отца. Жаль, что я молод!... Никак не вывернешься. <...> Отовсюду по роже скользит влага. Удрученное состояние». Упоминает о предстоящей ему поездке в Рязань (никаких сведений об этом событии не сохранилось). Просит Панфилова известить И. Павлова: «...я писать пока ему погожу. Но я, скажи ему <в письме>, весьма всем доволен и очень рад, что его духовный перелом <см.: первая половина (?) февр. 1913> увенчался смиренным Раскаянием». Обещает: «Всё остальное я объясню тебе после». Извещает, что готов переслать купленную им книгу стихотворений С. Я. Надсона другу, если получит от того почтовую «наклейку» для пересылки. К письму сделана приписка: «Спроси его <И. Павлова?>, как конкурс <имени Надсона, на который Есенин подавал свои стихи (см.: после 5 мая 1912); его итоги должны были быть объявлены в те дни>?»
Есенин, VI, 32—33, 283—285.
Февраль, конец (?) — Март, начало (?). Есенин возвращается из Константинова в Москву и устраивается на работу в типографию «Товарищество И. Д. Сытина» (Пятницкая ул., 81).
Границы событий устанавливаются по совокупности сведений, содержащихся в соседних записях.
Сведения о лицах, которые содействовали устройству Есенина в сытинскую типографию, разноречивы. Согласно И. Г. Атюнину (данные 1926 г.), «...отец <Есенина>, желая устроить Сергея куда-либо на более прочное место, просил знакомого корректора фабрики Сытина Костелева Алексея Саввича оказать содействие, и в результате в марте 1913 г. Сергей Есенин поступил корректором <(вначале подчитчиком)> на фабрику издательства Сытина» (Восп., 1, 460). В том же году суриковец Г. Д. Деев-Хомяковский напишет, что Есенин попал туда «после ряда хлопот <...> через социал-демократическую группу», подчеркивая при этом: «Сережа был очень ценен в своей работе на этой фабрике <...> как умелый и ловкий парень, способствовавший распространению нелегальной литературы» (Восп., 1, 148). Эти сведения вполне согласуются с тем, что чуть ли не в первые же дни на новом рабочем месте Есенин «устраивает», по его собственным словам, «агитацию рабочих» и распространяет среди них журнал
- 159 -
«Огни» «с демократическим направлением» (Есенин, VI, 34; см. также след. записи). На основе анализа агентурных сведений охранки, выявленных Л. М. Шалагиновой об этих людях (и их взаимоотношениях) в архивных фондах Московского охранного отделения и Департамента полиции Российской Империи (ГАРФ), исследовательница пришла к заключению, что определиться на работу в сытинскую типографию Есенину мог помочь регулярно посещавший собрания суриковцев С. Д. Соковнин — почтово-телеграфный чиновник Московского почтамта (подробнее см.: Есенин, VII (2), 379—380; Шалагинова-2001, 132—134).
Март, 1—15. Составляется письмо «пяти групп сознательных рабочих Замоскворецкого района гор. Москвы».
Есенин привлекается к сбору подписей под ним и подписывает его сам.
Есенин, VII (2), 223—225 (см. также Приложение).
Документ был обнаружен Л. М. Шалагиновой (ее информацию о нем см.: журн. «Новый мир», М., 1962, № 6, июнь, с. 278—279). В литературе это письмо именуется также (по числу подписавших его) «письмом пятидесяти». В нем осуждаются действия думских депутатов-меньшевиков, блокирующих проведение в Государственной Думе общей политической линии, выработанной и согласованной ранее большевиками и меньшевиками, составляющими в Думе единую социал-демократическую фракцию.
О его инициаторах и составителях, а также о рамках его датировки см.: Есенин, VI, 287—288 и Есенин, VII (2), 370—373, 375, 382. Пять групп рабочих, поставивших под ним свои подписи, выявлены Л. М. Шалагиновой; эти группы выделяются по местам работы подписавших письмо — товарищество Даниловской мануфактуры, механический завод «Бр. Бромлей», завод А. Г. Якобсона, общество потребителей торгово-промышленных предприятий «Солидарность» и товарищество И. Д. Сытина (Есенин, VII (2), 374—375). О своем участии в сборе подписей под «письмом пятидесяти» Есенин вскоре кратко упомянет в письме к Г. А. Панфилову: «Недавно я устраивал агитацию среди рабочих, письмом» (см.: 16 (или 25?) марта ... 13 апр. 1913).
Март, 1 (?) ... 15 (?). Г. А. Панфилов отвечает Есенину на его письмо из Константинова.
Интересуется, произошли ли перемены в духовном облике друга: «Изменился ли ты в чем-либо?» Сообщает также о своих попытках поэтического (?) творчества.
Сведения извлечены из письма Есенина (см.: 16 (или 25?) марта ... 13 апр. 1913).
Март, 16. Секретарь группы депутатов-большевиков — членов IV Государственной Думы В. Н. Лобова увозит в Санкт-Петербург «письмо пятидесяти», подписанное среди других и Есениным.
О способе и дне отправки письма см.: Есенин, VII (2), 373.
Март, 16 (?) или 25 (?) ... Апрель, 13. Есенин пишет Г. А. Панфилову.
Письмо начинается с ответа на вопрос друга (см.: 1 (?) ... 15 (?) марта 1913) о происшедших с ним переменах: «Да, я изменился. Я изменился во взглядах, но убеждения те же и еще глубже засели в глубине души. По личным убеждениям я бросил есть мясо и рыбу, прихотливые вещи, как-то вроде шоколада, какао, кофе не употребляю и табак не курю. <...> На людей я стал смотреть тоже иначе. Гений для меня — человек слова и дела, как Христос. Все остальные, кроме Будды, представляют не что иное, как блудники, попавшие в пучину разврата». Характеризует русских
- 160 -
писателей XIX века в соответствии со своим тогдашним умонастроением: «...имею симпатию и к таковым людям, как, напр<имер>, Белинский, Надсон, Гаршин и Златовратский и др., но как Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Некрасов — я не признаю. Тебе, конечно, известны цинизм А. П<ушкина>, грубость и невежество М. Л<ермонтова>, ложь и хитрость А. К<ольцова>, лицемерие, азарт и карты, и притеснение дворовых Н. Н<екрасовым>. Гоголь — это настоящий апостол невежества, как и назвал его Б<елинский> в своем знаменитом письме». Сожалеет, что не может увидеться с другом и побеседовать с ним воочию, и надеется, что, приехав домой на Пасху (намерение не осуществилось; см.: 23 апр. 1913), сумеет навестить того в Спас-Клепиках. Кратко сообщает о своей агитационной деятельности в рабочей среде («письмом»; см.: 1—15 марта 1913), о распространении им журнала «Огни», в котором думает «помещать свои вещи» (что не состоялось из-за закрытия журнала цензурой). Сетует: «Жаль, что я не люблю писать письма. Я бы всё вылил, что чувствовал <следующее письмо другу будет именно такого содержания — см.: 23 апр. 1913>». Очень хочет получить от Панфилова более подробную информацию о том, что тот «затевал творить». Приводит полностью текст стихотворения Н. В. Корецкого «Ночная фиалка», «очень хорошее по мысли».
Есенин, VI, 33—35, 285—288.
Март, 17—20. «Письмо пятидесяти», среди подписей под которым есть и есенинская, оказывается в Санкт-Петербурге у члена Государственной Думы от социал-демократической фракции Р. В. Малиновского.
Последний, являясь одновременно полицейским осведомителем, передает его в Департамент полиции Российской Империи.
Есенин, VII (2), 373.
Рамки датировки событий устанавливаются в соответствии с записями от 16 и 21 марта 1913 г.
Март, 21. В Департаменте полиции (С.-Петербург) снимается первоначальная машинописная копия с «письма пятидесяти».
В ней среди фамилий подписавших значится и фамилия Есенина.
ГАРФ, ф. 102, оп. 265, ед. хр. 901, л. 61.
Эта копия представляется на рассмотрение начальствующих лиц; первое из них накладывает на документ резолюцию: «Нач<альни>ку Моск<овского> о<хранного> o<тделения>» (там же).
Подлинник «письма пятидесяти» не выявлен.
Март, 22. На копии «письма пятидесяти» появляется надпись другого начальствующего лица Департамента полиции.
Она уточняет цель поиска московской охранки: «Для выяснения подписавшихся. 22.III».
ГАРФ, ф. 102, оп. 265, ед. хр. 901, л. 61.
Март, 22 ... 27. В Департаменте полиции с копии от 21 марта 1913 г. делается в трех экземплярах еще одна машинописная копия «письма пятидесяти», имеющего подпись Есенина.
- 161 -
Второй экземпляр копии регистрируется в Особом отделе Департамента под № 513/<1>913.
На этом же экземпляре — машинописные копии резолюций, приведенных в двух предыдущих записях, с указанием их авторов — М. Е. Броецкого и В. В. Курочкина (Есенин, VII (2), 370; ГАРФ, ф. 102, оп. 243, ед. хр. 5, ч. 46, лит. Б, л. 89). Сохранился также (но без даты и текстов резолюций) третий экземпляр полицейской копии письма (там же, л. 91).
Март, 27. Первый экземпляр копии «письма пятидесяти» препровождается Особым отделом Департамента полиции в Московское охранное отделение.
В сопроводительном письме за № 97101 предписывается выяснить личности подписавшихся под ним (в т. ч. и личность Есенина).
ГАРФ, ф. 63, оп. 50, ед. хр. 132, л. 214 и 213; Есенин, VII (2), 370.
См. Приложение.
Март, 28 — Апрель, до 7. После получения отношения из Особого отдела Департамента полиции Московское охранное отделение начинает розыск лиц (среди которых — Есенин), подозреваемых в авторстве «письма пятидесяти», с поисков их местожительства.
Рамки событий устанавливаются с учетом содержания записей: 27 марта 1913; до 7 апр. 1913.
Март. Есенин осваивается на новом рабочем месте и ближе узнаёт некоторых своих сослуживцев.
Среди них — корректоры Н. Р. Изряднова и ее сестра Анна Романовна, которая в 1914 г. станет матерью сына Есенина — Юрия (см.: 21 дек. 1914).
«Познакомилась я с С. А. Есениным в 1913 году, когда он поступил на службу в типографию товарищества И. Д. Сытина в качестве подчитчика (помощника корректора), — напишет А. Р. Изряднова в 1926 г. — Он только что приехал из деревни, но по внешнему виду на деревенского парня похож не был. На нем был коричневый костюм, высокий накрахмаленный воротник и зеленый галстук. С золотыми кудрями он был кукольно красив, окружающие по первому впечатлению окрестили его вербочным херувимом».
Восп., 1, 144.
Ее сестре Надежде Романовне запомнилось, что Есенин «как-то незаметно для нас, очень скоро сумел установить довольно близкие отношения с рабочими переплетного, наборного цехов. Они при встрече дружески называли его „Сережа“».
Прокушев-63, 131.
Фамилии некоторых рабочих-сытинцев (В. В. Сергеев, И. П. Павлов, Б. Н. Иванов), без сомнения, знавших Есенина, стоят под т. н. «письмом пятидесяти» наряду с его подписью (см.: Есенин, VII (2), 224—225, 375—377, 382, а также: 1—15 марта). О других сослуживцах Есенина по сытинской корректорской см.: май 1913).
Апрель, 6. В рубрике «Московские вести» газеты «Русские ведомости» (№ 80) публикуется сообщение о заседании жюри конкурса лирических стихотворений им. С. Я. Надсона, куда посылал свои стихи Есенин.
См. также: после 5 мая 1912 и 21 окт. 1912.
- 162 -
На этом заседании оглашается решение о присуждении премий конкурса:
«Всего на конкурс было прислано 5086 стих<отворений> 784 авторами. Жюри конкурса не нашло ни одного достойного первой премии.
Вторые премии получили: г-жа <М. Б.> Вериго (Одесса), г. г. <Т. П.> Ефименко (С.-Петербург), <Г. И.> Анфилов и <А. Ф.> Диесперов (Москва). Кроме того, присуждены похвальные отзывы: гг. <Н. С.> Ашукину, <П. С.> Лебединскому, <Э. Я.> Герману и <С. О.> Губер-Грицу. Пятый похвальный отзыв присужден автору стих<отворения> „Олоферн“; конверта с фамилией автора не оказалось.
Первая премия была разделена поровну между получившими похвальные отзывы».
Журн. «Путь», М., 1913, № 4, с. 69.
Апрель, до 7. Московское охранное отделение получает справку из органов полицейского надзора о лицах с фамилией «Есенин»:
«Имеется около 200 человек».
Хроника, 1, 44.
Граница события устанавливается по штампу на документе «НЕ ПРОХОДИТ № 24», снабженному пометой от руки («7/4», т. е. 7 апр.) и неразборчивой подписью (ГАРФ, ф. 63, оп. 50, ед. хр. 132, л. 247).
Апрель, 14. Этот пасхальный день Есенин проводит в Москве.
Его намерение выехать на Пасху в родные места, высказанное в письме к Г. А. Панфилову (см.: 16 (?) или 25 (?) марта ... 13 апр. 1913), не реализуется. Подробнее см.: 23 апр. 1913.
Апрель, 20. В Москве открывается Всероссийский вегетарианский съезд.
О событии см., напр., газ. «Русское слово», М., 1913, 20 апр. и след. Газетные отчеты об этом съезде, судя по некоторым последующим высказываниям Есенина (см. след. запись), привлекают его пристрастное внимание.
Апрель, 23. Есенин пишет Г. А. Панфилову.
«Милый Гриша, извиняюсь перед тобой за свое неисполненное обещание <навестить друга>. Условия, Брат, условия помешали. Точки и запятые стали на пути и заградили дорогу <это иносказание прояснить не удалось>. Тебе странными покажутся эти слова, но, к сожалению, увы! — это правда.
Итак, я бросил есть мясо, рыбы тоже не кушаю, сахар не употребляю, хочу скидавать <так!> с себя всё кожаное, но не хочу носить названия «Вегетарианец» <ср.: 20 апр. 1913>. К чему это? Зачем? Я человек, познавший Истину, я не хочу более носить клички христианина и крестьянина, к чему я буду унижать свое достоинство. Я есть ты. Я в тебе, а ты во мне. <...> Как не стыдны и не унизительны эти глупые названия? Люди, посмотрите на себя, не из вас ли вышли Христы и не можете ли вы быть Христами. Разве я при воле не могу быть Христом, разве ты тоже не пойдешь на крест, насколько я тебя знаю, умирать за благо ближнего».
Посетовав, как «нелепа вся наша жизнь», которая «коверкает нас с колыбели, и вместо действительно истинных людей выходят какие-то уроды», продолжает начатые ранее рассуждения: «...везде должны быть
- 163 -
условия, и у всего должны причины являться следствием. Без причины не может быть следствия, и без следствия не может быть причины. Не будь сознания в человеке по отношению к „я“ и „ты“, не было бы Христа и не было бы при полном усовершенствовании добра губительных крестов и виселиц. Да ты посмотри, кто распинает-то? Не ты ли и я, и кого же опять, меня или тебя. Только больные умом и духом не могут чувствовать это. Войдя в мое положение или в чье-либо другое <...>, поставь себя в одинаковые <со мной или с кем-либо другим> условия и в однородную степень понимания, и увидишь доказательство истинных <т. е. истинности> слов: Я есть ты».
Отметив, что его «считают сумасшедшим и уже хотели было везти к психиатру <кому принадлежало это намерение, не установлено>», пишет: «...я послал всех к Сатане и живу, хотя некоторые опасаются моего приближения». Затем вновь возвращается к основной теме: «Да, Гриша, люби и жалей людей — и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников: ты мог и можешь быть любым из них. <...> Не избегай сойти с высоты, ибо не почувствуешь низа и не будешь иметь о нем представления. Только можно понимать человека, разбирая его жизнь и входя в его положение. Все люди — одна душа. Истина должна быть истиной, у нее нет доказательств, и за ней нет границ, ибо она сама альфа и омега.
В жизни должно быть искание и стремление, без них — смерть и разложение. Нельзя человеку познать Истину, не переходя в условия и не переживая некоторые ступени, в которых является личное единичное сомнение. Нет истины без света, и нет света без истины, ибо свет исходит от истины, а истина исходит от света. Что мне блага мирские? Зачем завидовать тому, кто обладает талантом, — я есть ты, и мне доступно всё, что доступно тебе. Ты богат в истине, и я тоже могу достигнуть того, чем обладает твоя душа. <...>
Так вот она, загадка жизни людей. Прочь малодушие. Долой взгляды на лета: мудрость, удел немногих избранных, не может быть мудростью. Всякий мудрый <т. е. мудр> и всякий умен по-своему, и всякий должен прийти к тому же, и для всякого одна истина: Я есть ты. Кто может понять это, для того нет более неразгаданных тайн. Если бы люди понимали это, а особенно ученые-то, то не было <бы> крови на земле и брат не был бы рабом брата. Не стали бы восстанавливать истину насилием, ибо это уже не есть истина <и т. д.>».
Письмо заканчивается словами: «Да, Гриша, тяжело на белом свете. Хотел я с тобой поговорить о себе, а зашел к другим. Свет Истины заманил меня к своему Очагу. Там лучше. Там дышится вольней и свободней, там не чувствуется того мучения и угрызений совести, которые окружают всех во мраке злобы и разврата. Хоть поговоришь-то о ней (об истине), и то облегчишь свою душу, а сделаешь если что, то счастлив безмерно. И нет пределам <т. е. предела> земной радости, которая, к сожалению, разрушается пошлостью безвременья. И опять тяжело тогда, и приходится говорить <словами С. Я. Надсона>:
Облетели цветы, догорели огни,
Непроглядная ночь, как могила, темна».Есенин, VI, 35—38.
- 164 -
Апрель, до 30. Один из сослуживцев Есенина, корректор типографии И. Д. Сытина В. В. Сергеев получает из-за границы по почте текст листовки ЦК РСДРП «1 мая», призывающей к забастовке в этот день.
Есенин, VI, 376—377. И Есенин, и Сергеев подписали «письмо пятидесяти» (см. Приложение).
Апрель, 30. Листовка «1 мая» тиражируется, и 8000 ее экземпляров распространяются среди типографских рабочих Москвы.
Прокушев-63, 147.
Май, начало (?) ... Декабрь. Есенин пишет М. П. Бальзамовой.
Делится своими взглядами на человеческие взаимоотношения: «Жизнь — это глупая шутка. Всё в ней пошло и ничтожно. Ничего в ней нет святого, один сплошной и сгущенный хаос разврата. Все люди живут ради чувственных наслаждений. <...> Люди нашли идеалом красоту и нагло стоят перед оголенной женщиной, и щупают ее жирное тело, и разражаются похотью. И эта-то игра чувств, чувств постыдных, мерзких и гадких, назван<а> у них любовью. Так вот она, любовь! Вот чего ждут люди с трепетным замиранием сердца. „Наслаждения, наслаждения!“ — кричит их бесстыдный, зараженный одуряющим запахом тела в бессмысленном и слепом заблуждении, дух. Люди все — эгоисты. Все и каждый только любит себя и желает, чтобы всё перед ним преклонялось и доставляло ему то животное чувство — наслаждение.
Но есть люди, которые с тоскою проходят свой жизненный путь, и не могут они без отвращения смотреть на дикие порывы человечества к этому наслаждению. <...> дух их тоскует и рвется к какому-то неведомому миру, и они умирают не перед раскрытыми вопросами отвратительной жизни, — увядают эти белые чистые цветы среди кровавого болота, покрытого всею чернотою и отбросами жизни. <...>
Человек любит не другого, а себя, и желает от него <т. е. другого> исчерпать все наслаждения. Для него безразлично, кто бы он ни был, лишь бы ему было хорошо. Женщина, влюбившись в мужчину, в припадках страсти может отдаваться другому, а потом раскаиваться, но ведь этого мало, а больше нечем закрыть вины и к прошлому тоже затворены двери, и жизнь действительно пуста, больна и глупа. Я знаю, ты любишь меня, но подвернись к тебе сейчас красивый, здоровый и румяный с вьющимися волосами другой — крепкий по сложению и обаятельный по нежности, и ты забудешь весь мир от одного его прикосновения, а меня и подавно, отдашь ему все свои чистые девственные заветы. И что же, не прав ли мой вывод.
К чему же жить мне среди таких мерзавцев, расточать им священные перлы моей нежной души. Я один, и никого нет на свете, который бы пошел мне навстречу такой же тоскующей душой. Будь это мужчина или женщина, я всё равно бы заключил его в свои братские объятия и осыпал бы чистыми жемчужными поцелуями, пошел бы с ним от этого чуждого мне мира, предоставляя свои цветы рвать дерзким рукам того, кто хочет наслаждения.
Я не могу так жить, рассудок мой туманится, мозг мой горит и мысли путаются, разбиваясь об острые скалы — жизни, как чистые хрустальные волны моря.
- 165 -
Я не могу придумать, что со мной. Но если так продолжится еще, — я убью себя, брошусь из своего окна и разобьюсь вдребезги об эту мертвую, пеструю и холодную мостовую».
Есенин, VI, 39—41, 292—293.
См. Приложение.
Май, 1. На первомайскую забастовку выходит 1800 человек из всех цехов и отделений типографии И. Д. Сытина.
Прокушев-63, 147.
Май, 29. Есенин отправляет М. П. Бальзамовой открытое письмо.
Не дождавшись от девушки ответа на неизвестное ныне письмо (или, возможно, на письмо, отнесенное выше (см.) к началу мая (?) — дек. 1913 г.), Есенин отсылает на «квартиру Диакона Бальзамова <отца девушки>» открытку, адресуя ее «г-же Марии Парменовной <так!> Бальзамовой»:
«Моя просьба <об ответе> осталась тщетною. Вероятно, я не стою Вашего внимания.
Конечно, Вам низко или, быть может, трудно написать было 2 строчки, ну, так прошу извинения, в следующий раз беспокоить не стану. Успокойтесь, прощайте!»
Есенин, VI, 41, 294.
Май, 30 ... Июнь, 1. Есенин получает от М. П. Бальзамовой встречное письмо (оно неизвестно), которого он ожидал.
Событие и его сроки устанавливаются по письмам Есенина (см.: 29 мая 1913 и 1 июня 1913).
Май. Есенин работает над поэмой «Тоска» (неизвестна).
«...вывожу <в ней> под героем самого себя, — пишет он, — и нещадно критикую и осмеиваю».
Есенин, VI, 43.
Сведения о событии и о его сроках содержатся в письме поэта к М. П. Бальзамовой (см.: 1 июня 1913). См. также: Есенин, III, 455; Есенин, VII (3), 16.
Участвует в загородных прогулках-пикниках в Коломенском под Москвой вместе с сослуживцами по типографии И. Д. Сытина и их друзьями.
О некоторых подробностях этих встреч расскажет 15 янв. 1926 г. В. Е. Воскресенский, который в 1913 г. служил вместе с Есениным в корректорской Сытина:
«Если бы мне хотелось в нескольких словах охарактеризовать тогдашнего Сережу, я сказал бы лишь, что это были воплощенная жизнерадостность, непосредственность и ясность. А ведь и тогда были у него какие-то семейные неурядицы, которые могли бы отяготить его, и о которых он, хотя и редко, упоминал мне. Но разве тогда это могло что-нибудь значить?..
Особенно же вспоминаются мне наши „маевки“, когда мы проводили ночи с субботы на воскресенье обыкновенно на берегу Москва-реки, неподалеку от села Коломенское, в небольшой, но тесно спаянной компании. Помню, как с предосторожностями, — такое было время, — со скромными запасами провизии в узелках, парами отправлялись мы на условленное место из милой и гостеприимной квартиры знакомого рабочего — тов. Анисимова — во 2-м Павловском
- 166 -
переулке, а потом, уже за пределами городской черты, объединялись в тесную группу. Самое наше совместное путешествие, особенно темною весеннею ночью, мимо усыпанных цветом яблоневых садов было полно прелести, веселья и смеха. А эти прекрасные ночи у костров, когда мы спокойно и непринужденно беседовали вне бдительного ока полиции...
Едва ли я помню теперь всех участников этих маевок, но некоторых из них помню, — и хорошо. Товарища Юмакова, <...> тогда — молодого гравера Даниловской мануфактуры, маленького, слабосильного, подвижного, коротко остриженного, большого поэта в душе и фантазера, прилежного посетителя пречистенских курсов, увлекавшегося математикой, граммофоном („Крики чайки белоснежной...“) и спортивными состязаниями (французская борьба!). Тов. Королёва, строгановца, талантливого малого, красавца и атлета по природе, партнера по борьбе и вечного победителя „теоретика“ Юмакова, а потом... потерявшего ногу во время войны и безвременно угасшего. Тов. Савицкого, моего старого друга по Тверской мануфактуре <...>, милейшего товарища, наивного в то время, отчаянного любителя природы, не дурака выпить и мечтавшего тогда о женитьбе на невесте с „приданым“ к нашему нескончаемому веселью и смеху, потому что это выражалось в крайне неуклюжей безобидной и простодушной форме. Помню, наконец, незабвенного Савву Прохоровича Кардиа <так!>, тоже <как и мемуарист> корректора от Сытина <...>, одного из самых честных, прямых и благородных людей, которых я только когда-нибудь знал. Всегдашним, горячим и непременным членом этих маевок был и Сережа Есенин, привносивший в них всю неисчерпаемую бодрость, веселость и жизнерадостность своей юности и своей любви к природе.
Пусть этот уголок в его жизни не останется неосвещенным: нельзя, по-моему, думать, чтобы он бесследно исчез в тайниках его души.
Эти маевки наши не были ни загородными митингами, ни стремлением уединиться для обсуждения определенных злободневных вопросов и для дискуссий на „запрещенные“ темы. Они были просто проявлением неудержимого желания после недели тяжелого труда, на берегу древней Москва-реки, вдали от условностей, тисков, грязи и вони столичной жизни, насладиться отдыхом среди природы, спокойно и свободно побеседовать в своей компании и о науке, и об искусстве вообще, и о поэзии в частности, и о политике — без предвзятых взглядов. Это были совсем не „идейные“, хоть и конспиративные до известной степени, собрания. И беседы здесь велись чисто русские, „характерные“, беспорядочные, то с чтением отрывков из литературных новинок, то с декламацией, то просто по наитию, но во всяком случае с большой откровенностью, горячностью, интересом и со взаимным уважением к каждому слову участника. Говорили обо всем, о чем хотелось и как хотелось, не стесняясь ни формой, ни содержанием. Если пелось — пели. Иногда возились, боролись, купались. Согревались же чаем у костра. Нужно отметить только одно, что никогда наши разговоры не принимали сального, „клубничного“ характера <...>
Сережа Есенин или таил про себя свои поэтические замыслы, или не имел еще их, — я склонен допустить первое, — но он никогда не выступал на этих маевках со своими произведениями. Он наслаждался весенними и летними ночами, свободой, окружающим, — и только».
Воскресенский Вл. Из воспоминаний о поэте С. А. Есенине. — Автограф: РГБ, ф. 144, оп. 9, ед. хр. 23.
Май (?). Есенин пишет сёстрам Анне и Серафиме Сардановским письмо (неизвестно).
Есенин, VII (3), 30.
- 167 -
Май (?) ... Декабрь (?). Стихи Есенина одобряет поэт Николай Михайлович Мешков.
Об этом сообщит (в февр. 1962 г.) его сестра М. М. Мешкова:
«В корректорской я работала вместе с Есениным. Он был у меня подчитчиком. Я знала, что он пишет стихи. Есенин читал их мне и сестрам Изрядновым, с которыми я дружила. Однажды я предложила Есенину показать стихи моему брату, у которого незадолго перед этим вышла книга стихов. Есенин охотно согласился. Прочитав стихи Есенина, брат сказал, что автор недостаточно владеет литературной техникой, но талант у него есть. Это бесспорно. Я передала Есенину все, что услышала от брата. Он был очень обрадован. Лицо просветлело. Тогда ему был важен любой сочувственный отзыв о его стихах».
Прокушев-63, 127—128.
Июнь (?), начало. Есенин участвует в прогулках-«экскурсиях» членов Суриковского литературно-музыкального кружка в Кунцеве под Москвой. Читает свои стихи.
Есенин, VII (2), 378—379.
Событие, его место и время («раннее лето 1912 года»; год указан ошибочно) устанавливаются по воспоминаниям В. В. Горшкова (1926 г.) Он отметит, что, прослушав стихи Есенина, «старый народник-поэт Кошкаров (С. Заревой) расхвалил мальчишку, предсказал тому несомненную славу <...> Сережа был особенно весел. Шалил, кричал, разулся, распоясался, играл в горелки <...> Ведь он почти всего-навсего мальчик от Сытина» (РГАЛИ, ф. 190, оп. 1, ед. хр. 126).
Июнь, первая половина (?). Обостряется конфликт Есенина с отцом.
Упоминание об этом содержится в письме Есенина к Г. А. Панфилову (см.: 16 июня 1913). Мотивы и подробности конфликта неизвестны.
Июнь, 1. Письмо Есенина М. П. Бальзамовой.
Ответ на полученное Есениным письмо девушки (см.: 30 мая ... 1 июня 1913) отправляется в Рязань, где находится М. П. Бальзамова. Начиная его эпиграфом из пушкинского «Евгения Онегина» («Как грустно мне твое явленье! / Весна, весна, пора любви!»), Есенин далее пишет: «Милая Маня! Благодарю, благодарю глубоко и сердечно за твое великодушие. Я знаю, ты, конечно, уже всё слышала о последнем моем периоде жизни. Маня, я искренно жалею, что не пришлось довершить до конца этих святых порывов; сил не хватило переносить насмешки и обиды. Кто знает, может быть, это самые высокие идеалы, которых еще пугается человечество, но раз им не пришлось осуществиться, так предоставим их разбирать уже дальнейшему поколению. Воли у меня хватило бы идти на крест, но силы душевной и телесной совершенно был лишен я <конкретное содержание событий, имеющихся здесь в виду, неизвестно>». После жалобы на тяжесть своих душевных переживаний спрашивает девушку: «Ну, как ты поживаешь? Думаешь ли ты опять в Калитинку на зимовку?», — и продолжает: «Я, может быть, тогда бы тебя навестил. Да, кстати, нам необходимо с тобой увидеться и излить пред собою все чувства, но это немного спустя, когда ты устроишься одна. Я знаю, наверное уже тебя притесняют родители, но, Маня, ты на них не сердись, они
- 168 -
всегда тебе желают добра, а это, небось думают, увлеклась; как бы худого чего не было. Я боюсь только одного, как бы тебя не выдали замуж. Приглянешься кому-нибудь и сама... не прочь — и согласишься. Но я только предполагаю, а еще хорошо-то не знаю. Ведь, Маня, милая Маня, слишком мало мы видели друг друга. Почему ты не открылась мне <см.: 8—10 или 11 июля 1912> тогда, когда плакала? Ведь я был такой чистый тогда, что и не подозревал в тебе этого чувства, я думал, так ты ко мне относилась из жалости, потому что хорошо поняла меня. И опять, опять: между нами не было даже, как символа любви, поцелуя, не говоря уже о далеких, глубоких и близких отношени<ях>, которые нарушают заветы целомудрия, и от чего любовь обоих сердец чувствуется больнее и сильнее». Затем резко меняет тему, спрашивая девушку, как «приняла» его письма <см.: май (?) 1913> «г-жа <А. А.> Сардановская». Сообщает: «На квартире <в доме, где был прописан,> я теперь в № 13». Благодарит за полученную от Бальзамовой «карточку-открытку» и требует: «Фотографию немедленно присылай. Прямо пробную. Я слышал, ты совсем стала выглядывать <так!> женщиной...». Высказывает мнение о собственной внешности: «...я ведь пред тобою мальчик. Да и совсем я невзрачный», — и опять возвращается (с оттенком самоуничижения) к характеристике своего внутреннего состояния: «Очень скучно, а работать, заняться чем, так я и совсем себе отдыху не даю. Последнее время пишу поэму „Тоска“ <см.: май 1913>, где <...> себя и нещадно критикую и осмеиваю. Что ж делать, такой я несчастный, что и сам себя презираю». Недоумевает: «Только тебя я не могу понять, смешно, право, за что ты меня любишь. Заслужил ли я. Ведь это <их первая и единственная встреча; см.: 8 июля 1912> было как мимолетное виденье».
Есенин, VI, 41—43, 294.
Июнь, 2—8. Получив (?) от М. П. Бальзамовой письмо, Есенин пишет ей (оба письма неизвестны).
От есенинского письма сохранился лишь надписанный юношей конверт с рязанским адресом М. П. Бальзамовой и московским почтовым штемпелем: «8.6.13» (Есенин, VII (3), 30). Скорее всего, этому письму предшествовало письмо девушки, являющееся ответом на «сердитую» открытку Есенина (см.: 29 мая 1913).
Июнь, 11 или 12. Есенин получает от М. П. Бальзамовой ответ на свои письма, отправленные 1 и 8 июня.
Девушка, раздраженная «сердитой» открыткой Есенина от 29 мая 1913 (см.), требует вернуть свою фотографию и отвергает возможность предлагаемого юношей свидания (см.: 1 июня 1913), утверждая, что этого не случится «никогда».
Время события и сведения о содержании письма устанавливаются по ответу на него Есенина (см. след. запись).
Июнь, 12. Получив письмо М. П. Бальзамовой, в котором по существу декларируется разрыв с ним, Есенин отвечает немедленно:
«Благодарю!
Карточку не намерен задерживать и возвращаю сейчас же по твоему требованию.
- 169 -
Писать мне нет времени, да и при том я уже больше и не знаю что. Относительно свидания я тоже не могу ничего сказать, может быть, ты и не ошибаешься, что „никогда“, может быть!»
Процитировав затем стихи Некрасова («Сердце тоскою томиться устало...») и Надсона («Умерла моя муза — недолго она... <и т. д.>»), сетует:
«Письмо твое меня огорчило, если действительно нет искренности, так к чему же надевать маску лицемерия. Лучше уж разом нанести удар, чем медленно точить острые язвы. Я думаю, это крайне неблагородно.
Продолжайте дальше!
если тебе нравится эта игра, но я говорю, что так делать постыдно; если ты не чувствуешь боли, то, по крайней мере, я говорю, что мне больно. Я и так не видал просвета от своих страданий, и неужели ты намерена так подло меня мучить. Я пошел к тебе с открытою душой, а ты мне подставила спину, но я не хочу, я и так без тебя истомился.
Довольно! Довольно!»
Есенин, VI, 44—45, 296—297.
См. Приложение.
Июнь, до 16. Г. А. Панфилов пишет и отправляет Есенину письмо (его содержание неизвестно).
О событии см. след. запись.
Июнь, 16. В ответ Есенин посылает Панфилову открытку:
«Дорогой Гриша! Извини меня, что я так долго не отвечал тебе. Была великая распря! Отец всё у меня отнял, так как я до сих пор еще с ним не примирился. Я, конечно, не стал с ним скандалить, отдал ему всё, но сам остался в безвыходном положении. Особенно душило меня безденежье, но я все-таки твердо вынес удар роковой судьбы, ни к кому не обращался и ни перед кем не заискивал. Главный голод меня миновал. Теперь же чувствую себя немного лучше». Просит у друга прощения за молчание и желает ему всего хорошего. Заканчивает письмо словами: «Жду ответа».
Есенин, VI, 45, 297.
Июнь, до 19. Есенин получает из Рязани письмо от М. П. Бальзамовой, являющееся ответом на его послание от 12 июня.
Некоторое представление о его содержании можно получить из ответного есенинского письма (см. след. запись).
Июнь, 20. Есенин отправляет письмо М. П. Бальзамовой.
Он пишет: «Не ты во мне ошиблась, а я в тебе. Я не таков, каким ты меня сейчас себе представляешь. Письма мои вовсе не составят тебе моего миросозерцания. В них одна пустая болтовня, а о чем-либо серьезном говорить с тобой я не имел надобности. Ты вовсе не такова, какой выказываешь себя в последнее время, это тебе только кажется. Я был с тобой неискренен. <...> Поменее бы тебе доверяться Симам и Марусям <речь идет о С. А. Сардановской и еще одной подруге Бальзамовой, сведения о которой не выявлены> и читать каждому мои письма,
- 170 -
тогда бы я не стал тебе предлагать разойтись. Ты передо всеми меня, благодаря своей бесхарактерности, осмеяла и зачернила. <...> Я напрасно только тебя жалею. Ты могла бы найти во мне гораздо больше, чем предполагала. Но ты не хотела. Иначе ты поберегла бы свою неуместную болтливость. Прежде чем тебе говорить о том, что ты серьезна, я советую тебе покрепче держать язык за зубами. Всё равно, если ты полюбишь другого, то и тот бросит тебя в таком случае. Ты-то думаешь, мне не больно расставаться с тобой. Я тебя до сих пор люблю, несмотря на всё. Но с тобой еще ничего нельзя иметь. Ты совсем еще девочка, которая передает maman, что за ней сегодня ухаживали. Если хочешь быть счастливой и чтобы тебя любили, то поменьше доверяйся кому-либо. Это глупо и смешно. Сережа».
Есенин, VI, 46—47, 297—298.
О том, что высказывания Есенина из его писем к Бальзамовой стали известны ее подругам, юноша мог узнать (или понять) как из писем к нему сестёр Сардановских, так и из слов самой Бальзамовой. Конкретных сведений на этот счет нет: все эти письма не выявлены.
См. Приложение.
Июнь, 21. Происходит забастовка рабочих-сытинцев.
Из донесения полицейского надзирателя в Московское охранное отделение:
«Доношу, что типолитография и книгоиздательство И. Д. Сытина по Пятницкой ул. 2-го уч<астка> Пятницкой части, рабочие в числе 1300 человек с 8 час. утра сего 21 июня прекратили работу по поводу годовщины суда над матросами в Севастополе».
Прокушев-63, 145.
Июнь, 22. Есенин отправляет М. П. Бальзамовой еще одно письмо (оно неизвестно).
Есенин, VII (3), 30. От этого письма сохранился лишь конверт с адресом, надписанным его рукой, и московским почтовым штемпелем.
Июль, 13. Вместе с отцом и дядей Иваном Никитичем Есенин фотографируется в фотоателье Г. А. Чижова (Серпуховская пл., 74).
Есенин, VII (3), [121], фото № 7, 208—209.
См. Приложение.
Июль (?) ... Август (?). Есенин пишет стихотворение «Метеор» (неизвестно).
Есенин, VI, 49—50; Есенин, VII (3), 16.
Предлагает в одну из московских газет свои стихи для публикации.
«Я всё дожидался, — напишет он позднее Г. А. Панфилову, — чтобы послать тебе вырезку из газеты со своим стихотворением, но оказывается, это еще немного продолжится».
Есенин, VI, 50.
В какой газете и какое именно стихотворение пытался напечатать Есенин, не выявлено.
Юноше становится известно, что он взят на учет как политически неблагонадежный.
По его словам, у него «был обыск, но все пока кончилось благополучно».
Есенин, VI, 50. Другое упоминание об этом обыске см.: Есенин, VI, 52.
- 171 -
Сведения о событиях извлечены из писем Есенина М. П. Бальзамовой (см.: 1 ... 15 сент. 1913) и Г. А. Панфилову (см.: 1 (?) ... 15 (?) сент. 1913).
Из документов, непосредственно связанных с именем Есенина, которые к настоящему моменту выявлены в архивах полицейских учреждений, первым по времени является дневник наружного филёрского наблюдения за ним, начатый 31 окт. 1913 (см. ниже записи от этого и нескольких последующих чисел). Документальных сведений о том, что юноша (говоря его же словами) был «зарегистрован в числе всех профессионалистов» органами сыска еще летом 1913 г., до сих пор не обнаружено.
В более позднем документе Московского охранного отделения, где Есенин упоминается среди неблагонадежных лиц, около его фамилии стоит: «Сведений нет» (см.: 22 янв. 1914). Эта стандартная формулировка на языке охранки значила, что на момент составления данного документа в делах и картотеках этого ведомства не были зафиксированы сведения о предыдущих арестах или обысках лица, о котором идет речь.
По-видимому, обыск, о котором Есенин сообщил другу, носил не целенаправленный, а случайный характер и потому не нашел отражения в делах охранного отделения.
Июль (?) ... Декабрь (?). Есенин получает от А. Р. Изрядновой книгу Н. А. Клюева «Сосен перезвон» (М., 1912; фактически: 1911) с дарственной надписью: «На память дорогому Сереже от А.».
Есенин, VI, 330.
В книге отмечены крестиками синим карандашом три стихотворения: «В златотканые дни сентября...», «На песню, на сказку рассудок молчит...» и «Под вечер» («Я надену черную рубаху...»). По свидетельству А. А. Есениной, «этот сборник подарен Сергею Анной Романовной Изрядновой» (пояснительная запись к книге — ГМЗЕ), а пометы в нем принадлежат ее брату.
Август, 17 (или после 17). Есенин знакомится с откликом критика А. А. Измайлова на пятый том издания «М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке» (СПб., 1913), помещенным в этот день петербургской газетой «Биржевые ведомости» (2-е изд., № 192; под загл. «Последние исполины»).
Юному поэту почти дословно запомнятся приведенные в этой статье строки из стихотворения Вл. С. Соловьева «Своевременное воспоминание», содержащегося в одном из его писем Стасюлевичу (Есенин, VI, 52, 306).
Сентябрь (?), 1 (?). Есенин участвует в собрании Суриковского литературно-музыкального кружка, происходящем в меблированных комнатах «Рыженковское подворье» (Солянский проезд, 3).
Баранов В. С. Москва Сергея Есенина. 1911—1925 гг. М., 1997, с. 2.
Сентябрь, 1—15. Есенин продолжает встречаться с В. Е. Воскресенским и по его инициативе знакомится с поэтом и переводчиком И. А. Белоусовым.
Прочитав стихи юноши, Белоусов (по словам Есенина) находит у него «талант истинный».
15 янв. 1926 г. В. Е. Воскресенский напишет:
«Позднее, уже осенью того же <1913> года, когда мне пришлось уйти из корректорской, но я по-прежнему часто виделся с Сережей, он однажды решил поделиться со мной своими первыми стихотворными опытами <...> И вот однажды, несмотря на его робость и отнекивания, я уговорил его побывать вместе со мною у одного более или менее опытного литератора и человека с большими тогда
- 172 -
литературными связями <...>, — у поэта и переводчика Шевченко Ивана Алексеевича Белоусова. Вся моя политика была направлена к тому, чтобы оставить Сережу с Белоусовым наедине и дать им возможность столковаться между собою <...> На обратном пути от Белоусова, на длинном пути от Семеновской заставы до Замоскворечья, Сережа молчал, я спрашивать его о чем-нибудь не находил удобным. Что они говорили, к чему пришли, — я не знаю».
Цит. по: Субботин С. И. Полный жизни и света (Сергей Есенин в 1913 году: неизвестные воспоминания) — газ. «Голос», Рязань, 1994, 6—12 янв., № 1, с. 5; Есенин, VI, 301).
Рамки событий устанавливаются в связи с датировкой письма Есенина М. П. Бальзамовой, содержащего сведения о беседе с Белоусовым (см. след. запись).
В том же 1926 г. И. А. Белоусов (ошибочно отнеся эту встречу к 1911 г.) вспомнит о ней так:
«...Передо мной стоит скромный, белокурый мальчик, — до того робкий, что боится даже присесть на край стула, — стоит, молча потупившись, мнет в руках картузок.
Его привел ко мне (помнится, в 1911 г.) репетитор моих детей Владимир Евгеньевич Воскресенский — «вечный студент» Московского университета, народник, служивший корректором при типографии Сытина.
„Я к вам поэта привел, — сказал Воскресенский и показал несколько стихотворений, — это вот он написал, — Сергей Есенин!..“
Не помню, какие стихи он принес. Но я сказал поэту несколько сочувственных слов.
А молодой поэт стоял, потупившись, опустив глаза в землю. Имя Сергея Есенина тогда еще ничего никому не говорило».
Памяти Есенина, 138.
Сентябрь, 1 ... 15. Есенин пишет письмо М. П. Бальзамовой.
В нем содержится попытка самоанализа наряду с отчетливым изложением своей социальной позиции: «Ты называешь меня ребенком, но увы, я уже не такой ребенок, как ты думаешь, меня жизнь достаточно пощелкала, особенно за этот год. <...> Что я говорил, я никогда не прикрашивал, и идеализм мой был действительно таков, каким представляли его себе люди — люди понимающие. Я был сплошная идея. Теперь же и половину не осталось того. <...> я встретил на пути жестокие преграды <...> я шел по собственному расписанию жизни, но назначенные уроки терпели крах. Постепенно во мне угасла вера в людей, и уже я не такой искренний со всеми. <...> Но не думай ты, что я изменил своему народу! Нет! Горе тем, кто пьет кровь моего брата! И горе моему брату, если он обратит свободу, доставленную ему кровью борцов идей и титанов трудов, во зло ближнего, — и его настигнет карающая рука за неправду. Это я говорю в частности, вообще же я против всякого насилия и суда...». Утверждает, что «не намерен <...> поступать» в какое-либо учебное заведение, «так как наука нашего времени — ложь и преступление. А читать, я и так свой кругозор знаний расширяю анализом под собственным наблюдением. Мне нужно себя — а не другого, напичканного чужими суждениями». Рассказывает о своих литературных делах: «Печатать я свои произведения <они неизвестны> отложил со второй корректуры, т. е. они напечатаны, но не вышли в свет, так как я решил ждать критика Измайлова, который нах<одится> за границей. Сейчас в Москве из литераторов никого нет». Сообщает о своем новом знакомстве: «Слыхала ль ты про поэта Белоусова — друг Дрожжина; я с ним знаком, и он находит, что у меня талант, и талант истинный. <...> Он еще кой-что говорил
- 173 -
мне, но это пусть будет при мне, может быть, покажется странным и даже сверхъестественным».
Есенин, VI, 47—50, 298—302. См. также предыд. запись.
Сентябрь, 1 (?) ... 15 (?). Есенин отправляет письмо Г. А. Панфилову.
Рассказывает о некоторых событиях, происшедших с ним летом (см. о них: июль (?) ... авг. (?) 1913). Характеризуя свою жизнь как «незавидную», пишет: «Думаю во что бы то ни стало удрать в Питер. Москва — это бездушный город, и все, кто рвется к солнцу и свету, большей частью бегут от нее. Москва не есть двигатель литературного развития, а она всем пользуется готовым из Петербурга. <...> Люди здесь большей частью волки из корысти. <...> Всё здесь построено на развлечении, а это развлечение покупают ценой крови». Делится впечатлениями от прочитанного им (в журнале «Заветы», СПб., 1912, № 1—8, и 1913, № 1, 2, 4) романа В. Ропшина (Б. В. Савинкова) «То, чего не было».
Есенин, VI, 50—51, 302—304.
Сентябрь, 9. Рабочие типолитографии и книгоиздательства Сытина проводят однодневную забастовку в поддержку газеты «Наш путь».
В тот же день полицейский надзиратель Федоров сообщает в московское охранное отделение:
«Имею честь донести отделению, что на фабрике книгоиздательства Сытина по Пятницкой ул., 2-й участок Пятницкой части, 9 сего сентября в 8 час. утра рабочие в числе 1300 человек прекратили работу, по имеющимся сведениям, по поводу газеты „Наш путь“».
Прокушев-63, 145—146.
Согласно выявленным Л. М. Шалагиновой архивным документам, «сытинцы выступали в дни забастовок единодушно и организованно. Работу прекращали, как правило, все цехи и отделения. Бастовало свыше тысячи человек. Собирались во дворе типографии. Звучали боевые песни, призывы к братской солидарности. Собравшись, отправлялись на улицы города» (там же).
Сентябрь, 12. Постановлением Московской судебной палаты приостанавливается издание социал-демократической рабочей газеты «Наш путь».
Прокушев-63, 147.
Сентябрь, 16. В редакции газеты «Наш путь» проводится совещание.
На нем принимается решение обратиться к рабочим с призывом к однодневной забастовке, а также назначаются ее день и час, места демонстрации.
Прокушев-63, 147.
Сентябрь, до 18. Есенин выезжает на родину для получения паспорта.
Событие и его граница устанавливаются по дате нового паспорта, выданного Есенину на родине (см. след. запись).
- 174 -
Сентябрь, 18. В Кузьминском волостном правлении Рязанской губернии и уезда Есенину выдается паспорт № 2486 сроком на один год.
Шалагинова-2001, 126, 139 (отсылка к документу: ГАРФ, ф. 63, оп. 45, ед. хр. 410, л. 171).
Без получения нового паспорта нельзя было обойтись, в частности, при подаче прошения о зачислении в слушатели Московского Городского народного университета им. А. Л. Шанявского (см.: 20 (?) ... 22 (?) сент. 1913).
Сентябрь, 19 (?). Есенин возвращается обратно в Москву.
Сентябрь, 20 (?) ... 22 (?). Есенин заполняет типографский бланк прошения, адресованного правлению Московского Городского народного университета имени А. Л. Шанявского, о зачислении его слушателем 1 курса историко-философского цикла (академическое отделение), указывая при этом номер квитанции об оплате посещения лекций и помещая на обороте бланка ответы на вопросы анкеты.
Это событие бесспорно состоялось, однако в архивном фонде университета им. А. Л. Шанявского (ЦИАМ) прошение Есенина не выявлено (очевидно, оно утрачено), так что ни его ответы на анкетные вопросы, ни номер и дата квитанции оплаты им учебы неизвестны.
Рамки события определяются в соответствии с предыд. записью и с учетом того, что занятия в университете начались 23 сент. ([Б. п.] Университет Шанявского. — Газ. «Русское слово», 1913, 22 сент., № 220).
Бланк прошения с вопросами анкеты — см. Приложение.
Сентябрь, 21 или 22. Есенин, скорее всего, знакомится с распространенным по фабрикам и заводам воззванием «Ко всем московским рабочим товарищам!».
В воззвании содержался призыв: «Товарищи, рабочие Москвы! В понедельник 23 сентября бросайте все заводы, фабрики и мастерские в знак протеста против гонений на рабочую печать <...> Пусть наш призыв будет сигналом к общему широкому выступлению. Покажем, что мы умеем отстаивать наше дело, <...> что московские рабочие снова выходят на борьбу, на те улицы, на которых раньше реяли красные знамена и высились баррикады.
Вперед, товарищи, дружнее в одном ряду!
Да здравствует стачка протеста!
Да здравствует РСДРП!
Да здравствует новая революция!»
Прокушев-63, 148—149.
Сентябрь, 23. Есенин принимает участие в забастовке рабочих типографии Сытина.
В тот же день полицейский пристав 2-го участка Пятницкой части подаст московскому градоначальнику рапорт № 179 о забастовке: «Рабочие типографии Т-ва Сытина 23 сего сентября <в> 8 ч. 10 м. утра кончили работу, в количестве 1650 чел., выражая сочувствие арестованным служащим трамвая. Выйдя во двор, запели песни, а на Пятницкой улице, против здания типографии, остановили вагон трамвая № 557, стали бросать камни, побив стекла вагона. <...> Задержаны трое и замечены в толпе агитирующие, список коих при сем прилагается».
Прокушев-63, 150, 151 (факсимиле).
- 175 -
В списке значились П. В. Рысин, В. М. Райков, А. Н. Николаев, М. И. Арсентьев, П. В. Слободской, П. И. Гусев и Е. Е. Еремеев.
Есенин, вероятно, является свидетелем или даже участником одной из демонстраций протеста, которые состоялись во всех намеченных пунктах: на Страстной площади, Цветном бульваре, Крымской набережной, Садово-Триумфальной, на Тверской, в Екатерининском парке, на Пятницкой. В однодневной забастовке участвовали рабочие многих московских заводов и большинство рабочих-печатников.
Очевидцем этой забастовки был молодой Леонид Леонов. Отправленная им в архангельскую газету «Северное утро» корреспонденция о событиях в Москве была его первым печатным выступлением.
«23 сентября во многих предприятиях рабочие, бросая работу, выходили на улицу с пением пролетарского гимна „Вставай, поднимайся“», — сообщал Л. Леонов читателям «Северного утра». И дальше рассказывал, как у Страстного монастыря тысячная толпа народа с пением революционных песен остановила трамвай и «потребовала, чтобы кондуктор, вагоновожатый и публика покинули свои места. Требование это было исполнено, опустевший вагон некоторое время одиноко стоял на площади. В час дня в сквере на Садовой-Триумфальной и около сквера собралась тысячная толпа рабочих. Здесь была и прочитана резолюция протеста против гонения на рабочую печать и профессиональные союзы и выражено сочувствие трамвайным служащим...» (цит. по: Власов Ф. Поэзия жизни. М., 1961, с. 14—15).
Прокушев-63, 149.
Сентябрь, после 23. Есенин пишет письмо Г. А. Панфилову.
Сетует: «Мрачные тучи сгустились над моей головой, кругом неправда и обман. <...> Судьба играет мною. Она, как капризное дитя, то смеется, то плачет». Предупреждает друга о его неосторожности (выразившейся, судя по намекам Есенина, в резких высказываниях социальной окраски, содержавшихся в одном из неизвестных ныне писем Панфилова). Предполагает, что эта неосторожность могла послужить поводом для ареста: «Ведь я же писал тебе: перемени конверты и почерк. За мной следят, и еще совсем недавно был обыск у меня на квартире <...> Письма мои кто-то читает, но с большой аккуратностью, не разрывая конверта. Еще раз прошу тебя, резких тонов при письме избегай, а то это кончится все печально и для меня, и для тебя. Причину всего объясню после, а когда, сам не знаю».
Рисует картину своего душевного состояния: «Я чувствую себя прескверно. Тяжело на душе, злая грусть залегла <строки стихотворения А. В. Кольцова>. Вот и гаснет румяное лето со своими огненными зорями, а я и не видал его за стеной типографии. <...> только и видишь серые здания да пеструю мостовую, которая вся обрызгана кровью жертв 1905 г. <...> Да и люди-то здесь совсем не такие. <...> Все погрузились в себя, и если бы снова явился Христос, то он и снова погиб бы, не разбудив эти заснувшие души».
Сообщает, что стал студентом: «Поступил в Университет Шанявского на историко-философский отдел, но со средствами приходится скандалить. <...> Здесь хоть поговорить с кем можно и послушать есть чего».
Есенин, VI, 51—54, 304—308.
Документальные сведения об обыске на квартире, где жил Есенин, не выявлены (VI, 302—303). См. также: июль (?) ... авг. (?) 1913 и 22 янв. 1914.
- 176 -
Годичная плата за прослушивание курса лекций в университете составляла 40 руб. («Московский Городской Народный Университет имени А. Л. Шанявского: 1913—1914 академический год», М., 1913, с. 30).
См. Приложение.
Сентябрь, после 23 — 1914, май, 1. Есенин учится на 1 курсе академического отделения Московского Городского народного университета имени А. Л. Шанявского в группе общественно-философских наук по учебному плану историко-философского цикла на 1913—1914 академический год.
Из читаемых в университете гуманитарных дисциплин особый интерес проявляет к курсу истории русской литературы середины XIX века (лектор — профессор П. Н. Сакулин).
О нижней границе события см.: 20 (?) ... 22 (?) сент. 1913, а о его верхней границе — в кн. «Московский Городской Народный Университет имени А. Л. Шанявского: 1913—1914 академический год» (М., 1913, с. 30).
Бланк удостоверения слушателя университета, учебный план историко-философского цикла на 1913—1914 учебный год и программу лекций по литературе в рамках этого цикла см. Приложение.
Н. А. Сардановский отметит в своих воспоминаниях (вторая половина 1950-х гг.):
«Мне Сергей говорил, что он посещал там <в университете им. А. Л. Шанявского> исключительно лекции по литературе. Этот предмет читали наиболее видные профессора того времени: Айхенвальд, автор книги „Силуэты русских писателей“, и Сакулин».
Восп., 1, 133.
Сентябрь (?), после 23 (?) — Конец года (?). Есенин пишет однокашнику по Спас-Клепиковской школе Я. А. Трепалину письма (они неизвестны) о своих успехах в Москве.
В 1965 г. адресат вспомнит:
«В своих письмах оттуда Сергей писал, что имеет интересную работу в типографии Сытина, с увлечением занимается в Народном университете Шанявского, добился успехов в опубликовании стихов и что у него заманчивые перспективы. Описывая свою жизнь в Москве, он советует мне оставить деревню и переехать в столицу, где можно иметь ин<терес>ную работу и учиться в университете Шанявского».
Трепалин Я. А. Песня о родине — газ. «Учитель», Воронеж. пединститут, сент. 1965; цит. по: Чистяков Н. Королева у плетня, <Орехово-Зуево>, 1996, с. 76—77 (где инициалы Трепалина ошибочно переставлены местами).
Мемуарист допускает ошибку памяти, отнеся этот факт к осени 1912 г., когда Есенин еще не учился в университете им. А. Л. Шанявского.
Публикации Есенина в московской прессе того времени неизвестны.
Сентябрь (?), после 23 (?) — 1915, начало марта (?). Есенин неоднократно посещает Третьяковскую галерею.
Б. А. Сорокин в 1960 г. вспомнит, как после одного из этих посещений Есенин делился впечатлениями с товарищами по университету Шанявского:
«— Смотрел Поленова. Конечно, у „Оки“ его задержало и так потянуло от булыжных мостовых... домой, в рязанский простор... Сродни мне и Левитан... Помните, есть у Левитана, как видно, этюд — вечер, осенний лес, луна и ее отражение
- 177 -
в воде? Мне казалось, что я иду в этот синий сумерк... Все так близко и понятно. Это тема для стихотворения — художник дал то настроение, от которого отталкиваясь можно писать.
— А как тебе, Сергей, — говорит Наседкин, — нравится „Над вечным покоем“?
— Нет, не нравится! Может быть, больше поживу, то пойму эту картину. А сейчас мне от нее холодно... Как бы тебе объяснить, Василий, это чувство — я не вхожу в эту картину, она меня не трогает...
Мы говорим о своих впечатлениях от Третьяковской галереи, вспоминаем картины знаменитых русских художников, и кажется, что немеркнущий свет искусства освещает нашу комнату...
— Иногда я записываю свои впечатления, — говорит Сергей. — Вот в воскресенье, придя домой из Третьяковки, перегруженный красотой, записал в своей тетради о том, какое большое волнение испытал в этот день <запись неизвестна>. И я назвал его днем „путешествия“ в прекрасное.
Наседкин вскочил и, широко улыбаясь, громко повторил:
— Путешествие в прекрасное! Здорово, Сергей! Я напишу поэму под таким названием...
— Пиши, Вася, пиши! — смеясь, говорит Сергей. — Но только один ты к этой стране не дойдешь...».
Цит. по: Прокушев-63, 160—161.
Сентябрь, 24. Есенин находится в сытинской типографии, когда на рапорте пристава о забастовке сытинцев появляется резолюция московского градоначальника.
В ней предписывается арестовать рабочих типографии, указанных в списке (см.: 23 сент. 1913). В тот же день рабочих арестовывают, а сытинцы вновь прекращают работу.
Описание ситуации содержится в очередном рапорте пристава № 188 московскому градоначальнику:
«Я прибыл в типографию и поодиночке стал вызывать чрез заведывающего <так!> паспортной частью <рабочих> из разных отделений, вручал повестки судебного следователя и отправлял в Пятницкий полицейский дом; при вручении и арестовании <так!> последнего <из подозреваемых> было сообщено заведующим, что рабочие остановили машины, и был слышен гул в отделениях, а кем-то из служащих типографии было сообщено, что рабочие собираются идти к следователю и тут же прекратили работу во всех отделениях, стали группироваться сначала в мастерских, а затем во дворе и на требование разойтись не расходились, оставаясь во дворе, переходя с места на место. Приехал полицеймейстер <так!> IV отделения <...>, который просил рабочих разойтись и во дворе не группироваться; рабочие с большой неохотой стали выходить частью в корпус, а частью по домам; были введены городовые и два конных во двор...».
Прокушев-63, 151—152 (с исправлением допущенных неточностей по оригиналу рапорта: ГАРФ, ф. 63, оп. 33, ед. хр. 1020, л. 14 об. — 15).
Сентябрь (?) — Декабрь (?). Есенин бывает в семье Изрядновых (Теплый пер., 20, кв. 28).
Об этом в январе 1962 г. вспомнит Н. Р. Изряднова:
«В эти годы мы жили на Смоленском бульваре. Семья наша коренная московская. Отец работал в рисовальном отделении типографии Сытина рисовальщиком, учился в Строгановском художественном училище, потом стал преподавать
- 178 -
рисование. Старшая сестра, Серафима, служила секретарем у редактора сытинских изданий Тулупова Н. В., много читала, увлекалась поэзией. Вместе с Анной они бегали на лекции, рабочие собрания, митинги. Есенин приходил к нам часто. Читал свои стихи. Спорил с моим мужем и сестрами о Блоке, Бальмонте и других современных поэтах».
Прокушев-63, 128. Точный адрес установлен В. С. Барановым (Новое о Есенине, 1, 143—144).
Октябрь, 31. Особым отделом Московского охранного отделения в органы полицейского надзора направляется для заполнения стандартный бланк запроса о Есенине.
Прокушев-63, 144 (факсимиле).
См. Приложение.
Октябрь, 31 (?) или Ноябрь, 1 (?). В Московском охранном отделении заводится регистрационная карточка на Есенина.
«Фамилия. Есенин. Имя. Сергей. Отчество. Александров. Звание. Кр<естьянин> Рязанской губ. и уезда Кузьминской вол., села Константинова, 19 л<ет>. №№ дел. Разряд № 132-11. Вх. № 6852-13 г. Исх. № 302891-13 г. Розыск <графа не заполнена>. Агентурные сведения <графа не заполнена>».
Границы события устанавливаются с учетом предыд. и след. записей.
Прокушев-63, 136 (факсимиле); выше курсивом выделен типографский текст бланка карточки.
См. Приложение.
Ноябрь, 1. Охранка начинает негласное наблюдение за Есениным, дав ему кличку «Набор».
См. Приложение.
В машинопись наряда наблюдательных постов Московского охранного отделения от указанного числа вписывается от руки:
«Уст<ановка> Есинина <так!>. Уг<ол> Строченовск<ого> пер. и Валовой ул.», — и рядом с этой записью проставлены фамилии назначенных в наряд филёров: «Веремчук, Грязнов, Угаров II».
ГАРФ, ф. 63, оп. 45, ед. хр. 440, л. 1 об.
Агент охранки доносит:
«Сегодня около 8 вечера в квартире наборщика типографии Сытина Герасима Лукича Голубева <...> должно состояться собрание сытинских рабочих с приехавшей с ленинского совещания Дерябиной Сим<ой>, которая сделает доклад о совещании и настоящем моменте. Из сытинцев будут <следует перечень из 7 человек, в котором Есенин не значится>».
Шалагинова-87, 180—181.
По предположению исследовательницы, Есенин мог быть одним из организаторов собрания, о чем было известно агенту охранки А. Н. Николаеву. Именно этим, по ее мнению, и объясняется установка слежки за Есениным.
С. И. Дерябина являлась известным партийным организатором РСДРП(б) и приехала в Москву после совещания Центрального Комитета партии, прошедшего в конце сент. 1913 г. в Поронино, где жил тогда В. И. Ленин.
Ноябрь, 2. Донесения филёров о результатах наблюдения за Есениным заносятся в заведенный на него дневник наружного наблюдения.
- 179 -
На его титульном листе вверху крупно набрано: «1913 год». Ниже: «Кл<ичка> наблюдения — „Набор“»; под этим: «Установка: Есенин Сергей Александров, 19 л.».
Распорядок дня Есенина расписан по минутам:
„Набор“ проживает в доме № 24 по Б. Строченовскому пер.
В 7 час. 20 мин. утр<а> вышел из дому, отправился на работу в типографию Сытина с Валовой ул. В 12 час. 30 мин. дня вышел с работы, пошел домой на обед, пробыл 1 час 10 мин., вышел, вернулся на работу.
В 6 час. 10 мин. вечер<а> вышел с работы типографии Сытина, вернулся домой. В 7 час. вечер<а> вышел из дому, пошел в колониальную и мясную лавку Крылова в своем доме, пробыл 10 мин., вышел, вернулся домой.
В 9 час. 10 мин. веч<ера> вышел из дому, пошел вторично в упомянутую лавку, где торгует отец, пробыл 20 мин., то есть до 9 час. 30 мин. веч<ера>, и вместе с отцом вернулся домой»
Прокушев-63, 137—138, 139 (факсимиле тит. л.).
См. Приложение.
Ноябрь, 3. Во время негласного наблюдения за Есениным устанавливается адрес дома (Краснопрудный пер., 13), где тот побывал.
В донесении сыщика о Есенине говорится:
«В 3 час. 20 мин. дня вышел из дому „Набор“, имея при себе сверток верш. 7 длины квадр. 4 вер<ш>., по-видимому, посылка, завернутый в холстину и перевязанный бечевкой. На Серпуховской ул. сел в трамвай, на Серпуховской площ. пересел, доехав до Красносельской ул., слез, пошел в дом № 13 по Краснопрудному пер. во двор во вторые ворота от фонаря домового № 13, где пробыл 1 час 30 мин., вышел без упомянутого свертка, на Красносельской ул. сел в трамвай, на Серпуховской площ. слез и вернулся домой, более выхода до 10 час. веч. замечено не было».
Прокушев-63, 138.
См. Приложение.
Ноябрь, 3 ... 7. Есенин пишет Г. А. Панфилову:
«Арестован<о> 8 челов<ек> товарищей. За прошлые движения, из солидарности к трамвайным рабочим, много хлопот и приходится суетиться».
Есенин, VI, 54.
В конце окт. — начале нояб. 1913 г. состоялись повторные аресты рабочих и служащих типографии Сытина, первоначально задержанных после 23 сент. 1913 (см.) на неделю. Подробнее см.: Есенин, VI, 309—310.
Ноябрь, 4 и 5. Филёр, продолжая наблюдение за Есениным, устанавливает факт его встречи и прогулки с А. Р. Изрядновой.
В своем донесении от 5 нояб. он отмечает:
«В 9 час. 45 мин. вечер<а Есенин> вышел из дому с неизвестной барынькой <А. Р. Изрядновой>, дойдя до Валовой ул., постоял мин<ут> 5, расстались: „Набор“ вернулся домой, а неизвестная барынька села в трамвай, на Смоленском бульваре слезла, пошла в дом Гиппиюс <так!> с Дворцового проезда, пошла в среднюю парадную красного флигера <так!> № 20, с Теплого пер., во дворе флигера <так!>, правая сторона, квар<тира> в среднем парад<ном>, внизу налево, где и оставлена; кличка будет ей „Доска“».
Прокушев-63, 138—139, с уточнениями по оригиналу (факсимиле см. Приложение).
- 180 -
Ноябрь, 6. Московское охранное отделение посылает полицейскому надзирателю 2-го участка Пятницкой части требование за № 376 «выяснить негласно и донести ПОДРОБНО» сведения о Есенине и его соседях по месту жительства.
ГАРФ, ф. 63, оп. 45, ед. хр. 410, л. 171.
Ноябрь, 6 и 7. Продолжается негласная слежка за Есениным.
ГАРФ, ф. 63, оп. 45, ед. хр. 440, л. 11 об. и 13 об.
Ноябрь, 8 и 9. Полицейское наружное наблюдение за Есениным, запланированное на эти дни ранее, снимается.
ГАРФ, ф. 63, оп. 45, ед. хр. 440, л. 14 об. и 16 об.
Ноябрь, 11. Полицейский надзиратель 2-го участка Пятницкой части Федоров направляет в охранное отделение паспортные характеристики Есенина и его соседей по квартире.
По собственной инициативе Федоров добавляет к запрошенным охранкой сведениям:
«Имею честь доложить, что в этом доме проживает его отец: кр<естьянин> Рязанской губ. и уез<да> Кузьминской вол<ости> с. Константинова Александр Никитин Ясинин <так!> 38 лет. <...>. Приказчик в магазине Крылова в этом доме кв. № 6. <...> Отец: Ясинин, а сын Есинин <так!>».
ГАРФ, ф. 63, оп. 45, ед. хр. 410, л. 171—172.
Ноябрь, после 26 (?). Есенин узнаёт, что покончила с собой выстрелом из револьвера поэтесса Н. Г. Львова.
Граница события определяется по информации в газ. «Русское слово» от 26 нояб. 1913 г. (републикована: журн. «De Visu», М., 1993, № 2, с. 5).
Впечатление от этого самоубийства останется в памяти юноши надолго: в февр. 1915 г. (см.: 22 февр. 1915) будет напечатана его статья «Ярославны плачут» со словами: «Мы еще не успели забыть <...> Надежду Львову...» (Есенин, V, 175).
Ноябрь, 27 (?). Возможно, осуществляется первая публикация стихотворения Есенина в печати (не выявлена).
Событие устанавливается и датируется на основании того, что в конце нояб. — начале дек. 1923 г. Есенин назовет дату 10 дек. (по новому стилю) как день десятилетия своей поэтической деятельности (Есенин, VII (2), 215, 341).
Декабрь, 4. Полицейский надзиратель 2-го участка Пятницкой части сообщает в охранное отделение:
«Доношу отделению, что по списку рабочих Замоскворецкого района г. Москвы <подписавших „письмо пятидесяти“; см.: 1—15 марта 1913>, не будут ли следующие лица и служащие Замоскворечья»; среди трех поименованных в донесении лиц вторым назван Есенин.
Прокушев-63, 144.
Декабрь, 10. Есенин отправляет письмо М. П. Бальзамовой.
«Ради прежней Святой любви, я прошу тебя не отмалчиваться, — пишет он. — Если ты уже любишь другого, я не буду тебе мешать, но я
- 181 -
глубоко счастлив за тебя. Дозволь тогда мне быть хоть твоим другом. Я всегда могу дать тебе радушные советы. Сейчас я не знаю, куда преклонить головы; Панфилов, светоч моей жизни, умирает от чахотки.
Жду ответа, хотя бы отрицательного, иначе с твоей стороны неблагородно. <...> Жду до 16».
Есенин, VI, 54—55, 311.
Декабрь, 19. Начальник Московского охранного отделения направляет в особый отдел Департамента полиции в Петербург донесение, в котором фигурирует Есенин.
В донесении сообщается: «Во исполнение предложения Департамента полиции от 27 марта сего года за № 97101 доношу, что упоминаемыми в приложении к означенному номеру рабочими Замоскворецкого района могут являться...» — и далее приводятся сведения о 16 рабочих, подписавших т. н. «письмо пятидесяти» (о нем см.: 1—15 марта 1913), и среди них Есенин: «Есенин С. — Есинин <так!> Сергей Александрович, кр. Рязанской губ. и уезда, Кузьминской вол., села Константинова, 19 лет, корректор в типографии Сытина, по Пятницкой ул., проживает в доме № 24, кв. 11 по Стро<че>новскому пер.».
Прокушев-63, 145, с уточнениями по подлиннику документа (ГАРФ, ф. 63, оп. 50, ед. хр. 132, л. 216).
См. Приложение.
Декабрь, 21 или 22. О. Иоанн делает дарственную надпись Есенину на обороте своей фотографии:
«Села Константинова, Ряз. уезда Казанской церкви Настоятель Священник Иоанн Яковлевич Смирнов на воспоминание — Сергею Александровичу Есенину. 19 XII/22 13 года, суббота».
Отдел изофондов ГЛМ, КП 50952/1419.
22 дек. в 1913 г. приходилось на воскресенье, так что И. Я. Смирнов здесь ошибся либо в дате, либо в дне недели. Где именно совершена ошибка, неясно.
Декабрь, 31. Есенин проводит предновогодние часы в обществе своих друзей, за которыми ведется наружное полицейское наблюдение.
События и их участники выявлены из донесения филёров Московского охранного отделения от 31 декабря 1913 г., согласно которому в тот день после 5 часов вечера «Скакун» и «Бегун» (полицейские клички друзей Есенина) пришли «в типографию Сытина по Пятницкой ул. Пробыли 20 м<ин.>, вышли вместе с „Набором“ <полицейская кличка Есенина> и пошли в трактир Степанова 3-го разряда, купили водки, вышли и тут же зашли в булочную Березина и в колбасную Крылова по Б. Строченовскому пер., что-то купили, вышли и пошли в д. № 24 во дворе квартира № 11, по Строченовскому пер., где и были оставлены в 10 часов вечера».
ГАРФ, ф. 63, оп. 44, ед. хр. 5134, л. 23 об.
1913 ... 1914. Есенин надписывает другу юности Н. А. Сардановскому «Романсы и песни для контральто (или баритона) П. Чайковского (Собственность издателя П. Юргенсона в Москве. Ноты романса «Ночь». Текст Д. Ратгауза)»: «На память дорогому Коле. Сережа».
Есенин, VII (1), 26, 418—419.
- 182 -
1913—1914. Участвуя в деятельности Суриковского литературно-музыкального кружка, Есенин под руководством революционно настроенных его членов занимается также и распространением подпольной агитационной литературы среди рабочих типографии И. Д. Сытина.
В 1926 г. Г. Д. Деев-Хомяковский вспомнит о революционной деятельности Есенина:
«В годы 1913—1914-е он был чрезвычайно близок кружковой общественной работе, занимая должность секретаря кружка. Он часто выступал вместе с нами среди рабочих аудиторий на вечерах и выполнял задания, которые были связаны со значительным риском».
Восп.-95, 62.
1913 (?) — 1914 (?). Есениным написаны стихотворения «Исповедь самоубийцы», «Сонет» <«Моей царевне»>, «Чары», «Я положил к твоей постели...».
Есенин, IV, 47—50, 46, 351—353.
См. также след. запись.
Есенин дарит Л. Л. Мацкевич рукописи своих стихотворений «Я положил к твоей постели...», «Сонет», «Чары» и «Исповедь самоубийцы», свою фотографию и отправляет ей письмо.
Письма, 461.
Лидия Леонидовна (по мужу Мацкевич; девичья фамилия неизвестна) — знакомая Есенина и Н. А. Сардановского еще по Константинову (см.: Есенин, VI, 88, 407—408; Письма, 375—376, 397—398). О каких-либо других деталях ее общения с Есениным, кроме указанных в: Письма, 461, сведений нет.
В письме Есенина содержится просьба: «Мне хотелось бы хоть раз еще повидаться. <...> Сообщите, где можем встретиться. Я сейчас совершенно одинок, и мне хотелось бы поговорить с вами. Так, о прошлом хоть вздохнуть. <...> Одолела хандра. Вероятно, вследствие болезненности. Если не можете, то отказом не стесняйтесь». Дает «адрес для ответа: Б. Строченовский пер., д. 24. С. А. Е.».
Есенин, VI, 88, где письмо отнесено к ноябрю (?) 1916 г. Эта дата была принята в соответствии с тем, что Л. Л. Мацкевич, передавая в 1929 г. это письмо в Музей Есенина, датировала его 1916-м годом (Есенин, VI, 407). Однако новообнаруженное письмо Есенина родным, отправленное из Царского Села 2 нояб. 1916 г. (см.), показывает, что в этом месяце 1916 г. Есенин мог побывать в Москве лишь проездом, так что комментируемое письмо потребовало передатировки.
1913—1915. Есенин пишет стихотворения «Буря» и «Ты ушла и ко мне не вернешься...».
Есенин, IV, 49, 51—52, 353—354.
О причинах, по которым эти стихи не появились в печати, сообщит в 1930 г. Иван Игнатьевич Морозов (1863—1942), поэт, член Суриковского литературно-музыкального кружка:
«Стихотворения Сергея Есенина относятся к раннему периоду его литературной деятельности. Сданы они им были в редакцию журнала „Млечный Путь“ <...> Настоящие стихотворения не были своевременно напечатаны за прекращением издания журнала и переданы были мне для начатой работы по собиранию сведений о жизни и творчестве писателей-самородков».
Есенин, IV, 354.
- 183 -
Есенин пишет стихотворения «Бабушкины сказки», «Лебедушка» и «Королева».
Есенин, IV, 53—60, 354—356.
В очерке 1926 г. «Правда о Есенине» Г. Д. Деев-Хомяковский отметит последнее произведение как созданное в 1913—1914 гг., подчеркивая, что в есенинских стихах той поры «было много сказочного, былинного <...>, образ крестьянского плетня переплетался с образами королев и королей...» (Восп., 1, 148).