208

Б. В. ТОМАШЕВСКИЙ

ЭПИГРАММЫ ПУШКИНА НА КАРАМЗИНА

В русских рукописных сборниках первой половины XIX века сохранилось несколько эпиграмм на Карамзина и его «Историю Государства Российского», приписанных переписчиками авторству Пушкина. Из них в собрании сочинений Пушкина впервые появилась в 1857 году следующая эпиграмма:

— «Послушайте, я вам скажу про старину,
Про Игоря и про его жену,
Про Новгород, про время золотое
И наконец про Грозного Царя» —
Эх, бабушка, затеяла пустое!
Окончи лучше нам «Илью-богатыря».

Редактор этого издания, П. В. Анненков, сопроводил эпиграмму следующим примечанием: «Шутка написана была еще в лицее, заключает в себе намек на сказку Карамзина „Илья Муромец“ — и по добродушной, беззлобивой веселости, отличающей ее, может быть приведена здесь».1 Последние слова примечания показывают, что Анненкову были известны и другие эпиграммы Пушкина на Карамзина, не такие добродушные, и которые в 1857 году не могли быть напечатаны.

Вскоре, в 1861 году, появились в печати две другие эпиграммы. Их напечатал за границей Н. Гербель в сборнике стихотворений, не вошедших в русские издания сочинений Пушкина.2 Вот эти две эпиграммы или, вернее, два варианта одной эпиграммы:

АВТОРУ «ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО»

I

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
    Необходимость самовластья
        И прелести кнута.

II

На плаху истину влача,
Он доказал нам без пристрастья
Необходимость палача
        и прелесть самовластья.

209

Обе эти эпиграммы Н. Гербель печатал с датой: «1819». Они же появились в том же 1861 году в лондонском сборнике «Русская потаенная литература XIX столетия». Там эти эпиграммы приведены в качестве двух вариантов одной эпиграммы, причем второй вариант напечатан в несколько иной редакции (стр. 84):

На плаху древность волоча,
Он доказал нам без пристрастья
Необходимость палача
И справедливость самовластья.

В рукописных собраниях можно встретить еще одну эпиграмму в разных вариантах:

Решившись хамом стать
Пред самовластья урной,
Он нам старался доказать,
Что можно думать очень дурно
И очень хорошо писать.3

В традиции удержались из этих эпиграмм только две: опубликованная П. В. Анненковым (но обычно с иным чтением первого стиха: «Послушайте, я сказку вам начну») и первая из опубликованных Н. В. Гербелем. Для этого имеются достаточные основания в самом качестве стихов. Обе эти эпиграммы, в качестве пушкинских, появились в книге М. П. Погодина «Н. М. Карамзин» в 1866 году.4 Эти две эпиграммы обычно и печатались во всех изданиях сочинений Пушкина без особенных сомнений. Так, в старом академическом издании В. Е. Якушкин приводит всю документацию, о которой мы будем говорить дальше и которая, казалось бы, давала основание сомневаться в принадлежности обеих эпиграмм Пушкину; однако он не убежден в непререкаемости этих свидетельств и печатает обе эпиграммы, как принадлежащие Пушкину. В. Е. Якушкин пишет: «... в виду всего этого мы и приняли две эпиграммы на Карамзина, по примеру всех изданий, начиная с издания 1880 года».5

Иначе решен вопрос в издании сочинений Пушкина под редакцией С. А. Венгерова. Эпиграммы напечатаны среди других произведений с подзаголовком: «Приписывается Пушкину». В комментарии, принадлежащем Н. О. Лернеру, утверждается, что эпиграмма «В его „Истории“ изящность,

210

простота...» принадлежит не Пушкину, а по отношению ко второй точных данных, позволяющих считать ее пушкинской, не имеется.6

В советских изданиях до последнего академического (1937—1949) обе эпиграммы печатались в разделе Dubia.

Остановимся на вопросе, какие же были основания сомневаться в принадлежности этих эпиграмм Пушкину?

Собственно Пушкину принадлежат два свидетельства о его эпиграммах против Карамзина. Первое заключается в ответе П. А. Вяземскому на его упрек. В записке Вяземского Пушкину от 12 июня 1826 года имеются слова: «... ты... шалун и грешил иногда эпиграммами против Карамзина, чтобы сорвать улыбку с некоторых сорванцов и подлецов...».7 Пушкин был глубоко обижен этими словами и отвечал 10 июля 1826 года: «Во-первых, что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно и одной, написанной мною в такое время, когда Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить. Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь? Во-вторых, кого ты называешь сорванцами и подлецами?».8

В записках Пушкина сохранились его воспоминания о Карамзине. Пушкин сообщил о том Вяземскому, а тот предложил ему эти воспоминания напечатать.

Пушкин сильно колебался, стал обрабатывать соответствующие страницы записок, одно время совершенно отказался от мысли печатать их (он писал Вяземскому 9 ноября 1826 года: «Сейчас перечел мои листы о Карамзине — нечего печатать»9), но, в конце концов, включил их в сокращении в «Отрывки из писем, мысли и замечания» для «Северных цветов» Дельвига. В рукописной редакции этих страниц, написанных, очевидно, не без мысли об их напечатании, мы читаем по поводу выхода в свет «Истории Государства Российского»: «Мне приписали одну из лучших русских эпиграмм; это не лучшая черта моей жизни».10

Сопоставляя эти слова с письмом П. А. Вяземскому, мы можем заключить, что речь идет об одной и той же эпиграмме. В письме к П. А. Вяземскому Пушкин противоставляет свою эпиграмму, «острую и ничуть не обидную», другим — «глупым и бешеным». Ясно, что после этого он только свою эпиграмму мог назвать лучшей (писалось это почти в одни и те же дни). Естественно, что под впечатлением недавней смерти Карамзина (22 мая 1826 года) Пушкин хотел несколько ослабить впечатление от распространившейся своей эпиграммы против Карамзина, и этого он достигал несколько противоречивым соединением полуотречения от авторства («Мне приписали») и осуждением своего поступка («не лучшая черта моей жизни»). В печати (в «Северных цветах») эта двусмысленная фраза не появилась.

Из этих свидетельств Пушкина явствует следующее: написанная им эпиграмма вызвана выходом в свет «Истории Государства Российского», т. е. относится ко времени после 1 февраля 1818 года, к тем дням, когда произошло какое-то обострение в личных отношениях Пушкина и Карамзина.

211

Это могло быть и в 1819 году и в самом начале 1820 года. С такой датировкой согласуется и свидетельство А. И. Тургенева, который был сильно раздражен против Пушкина, прочтя в апреле 1825 года его эпиграмму на Карамзина, но затем смягчился, узнав, что стихи эти «написаны за пять или шесть лет перед сим, если не прежде».11

В письме Вяземскому можно усмотреть намек и еще на одно обстоятельство. Вяземский характеризовал эпиграмму тем, что она была писана ради одобрения «некоторых сорванцов и подлецов». Между тем Пушкин хорошо помнил, в какой атмосфере возникла его эпиграмма. В его записках это достаточно ясно обрисовано: «Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, — казались им верхом варварства...».12 Пушкин называет имена этих якобинцев: Никита Муравьев и Михаил Орлов. Речь шла о декабристах. Эпиграмма Пушкина могла вызвать одобрение среди декабристов. Бранные эпитеты, произнесенные Вяземским в пылу безотчетного рвения к памяти Карамзина, могли показаться весьма неуместными накануне казни и ссылки декабристов. А Пушкин, конечно, хорошо помнил, в какой среде зародилась идея его эпиграммы.

Остается еще одно указание в цитированном выше письме Пушкина Вяземскому от 10 июля 1826 года: его эпиграмма «остра и ничуть не обидна». В какой мере это может служить основанием к отождествлению эпиграммы Пушкина? Надо признать, что здесь Пушкин выступает судьей в собственном деле. Это скорее оправдания обвиняемого, чем окончательный приговор. Действительно ли могла быть такой добродушной эпиграмма, написанная в состоянии раздражения, вызванного обидой? Ведь Пушкин тут же писал: «До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить». Между тем именно это указание Пушкина на безобидность эпиграммы более всего повлияло на дальнейшую судьбу интересующих нас эпиграмм.

В последнем академическом издании напечатана только одна из них: «Послушайте: я сказку вам начну...». Другая эпиграмма вообще не вошла в это издание, даже в отдел Dubia. Эпиграмма, напечатанная в качестве несомненно принадлежащей Пушкину, опубликована во втором томе, среди произведений 1817 года.13 Замечу, что до этого в изданиях, редактировавшихся М. А. Цявловским, бывшим также редактором указанного тома академического издания, эпиграмма появлялась, хотя и как сомнительная по принадлежности, но под другой датой: она связывалась с датой выхода в свет «Истории Государства Российского», т. е. с 1818 годом.14 Вопреки обычаю академического издания, данный текст сопровожден примечанием по существу дела: «Эта эпиграмма — единственная эпиграмма Пушкина на Карамзина, авторство которой не вызывает сомнений. Включавшаяся до последних изданий в отдел Dubia эпиграмма „В его «Истории» изящность, простота“ по всем данным Пушкину не принадлежит».15

Итак, можно подумать, что академическое издание нашло окончательное решение вопроса. Однако затруднения возникают и здесь. Повидимому, ход решения был такой: из двух эпиграмм, считавшихся одновременными,

212

избрана более добродушная. Критерий незлобивости выдвинут потому, что критерий хронологии не давал оснований для выбора. Правда, этот психологический критерий всегда сохраняет явные признаки субъективизма.

Но главным затруднением является то, что академическое издание меняет дату эпиграммы, при этом меняет так, что, принимая эту дату, мы должны считать, что к этой эпиграмме слова Пушкина не относятся. Эпиграмма напечатана во втором томе в разделе стихотворений 1817 года, однако примечание противоречит такому положения эпиграммы. В примечании мы читаем: «Датируется 27 (?) марта... 15 (?) апреля 1816 г.».16 Иначе говоря, редакторы вернулись к датировке П. В. Анненкова, писавшего, что эпиграмма писана в Лицее, и даже уточнили эту датировку очень узкими пределами (менее месяца). Академическое издание должно было бы согласно датировке напечатать эпиграмму в первом томе. Повидимому, она попала во второй том только потому, что новая датировка была установлена после того, как был отпечатан первый том.

Академическое издание не дает обоснования датировок, однако это обоснование нам известно по «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина» М. А. Цявловского (т. I, 1951); там стоит такая же дата, а в примечаниях на стр. 733—734 находится и мотивировка: «Поводом для написания эпиграммы на „Историю Государства Российского“ послужило, вероятно, следующее сообщение в „Сыне Отечества“ 1816 г., № XII, от 24 марта, с. 239: „При сем случае можем известить публику, уже давно с нетерпением ожидающую Истории Российской, сочиненной г. Карамзиным, что он кончил и совершенно изготовил к напечатанию 8 томов. В них заключается История России от древнейших времен до кончины царицы Анастасии Романовны, супруги царя Ивана Васильевича Грозного, т. е. до 1560 года. Ныне занимается он девятым томом и надеется кончить его до издания в свет первых осьми. Вся История печататься будет в Санктпетербурге, под смотрением самого автора, и все 9 томов выйдут вдруг. Печатание продолжится года полтора“».

Это объяснение допустимо, но оно несовместимо с предположением, что Пушкин писал Вяземскому именно об этой эпиграмме. Эпиграмма «Послушайте: я сказку вам начну...» говорит не об «Истории», а об обещании Карамзина выпустить «Историю» в свет. Следовательно, она не может относиться к 1818 или 1819 годам.

Отпадает и предположение, что эпиграмма получила распространение уже после выхода в свет «Истории» Карамзина, а написана она раньше. Если в «Записках» означен момент, когда эпиграмму приписали Пушкину, то в письме Вяземскому ясно говорится о времени создания эпиграммы. А это было в дни, когда Карамзин резко отстранил от себя Пушкина. Между тем обстановка марта и апреля 1816 года никак не допускала этого в отношениях Пушкина и Карамзина. Известно, что Карамзин впервые, если не считать московских долицейских встреч, увидел Пушкина в Лицее 25 марта 1816 года. Затем Карамзин уехал в Москву и оттуда переехал в Царское Село 24 мая того же года. Следовательно, ни о каком охлаждении, ни о какой обиде в эти дни говорить не приходится.

Отсюда прямой вывод: при новой датировке эпиграммы «Послушайте: я сказку вам начну...» исключается всякая возможность того, что именно о ней писал Пушкин в письме Вяземскому и в своих «Записках» в 1826 году. Следовательно, надо искать другую эпиграмму. Никакой ошибкой памяти

213

нельзя объяснить расхождение между теми обстоятельствами, на которые указывает Пушкин, и той действительной обстановкой, при которой создавалась эпиграмма «Послушайте...», если она действительно принадлежит Пушкину и написана им в Лицее.17

Исключение эпиграммы «В его „Истории“...» из корпуса сочинений Пушкина, совершенное в академическом издании и некритически повторенное в десятитомном издании под моей редакцией (впрочем, она приведена в т. VIII, на стр. 522), не было принято единодушно. В частности, против этого возражал Д. Д. Благой, посвятивший этому вопросу обширное примечание в своей книге «Творческий путь Пушкина». Он пишет: «Невключение этой эпиграммы в новейшее академическое издание сочинений Пушкина, как и в 10-томник 1949 года, даже в раздел Dubia, я считаю безусловно ошибочным».18 Однако Д. Д. Благой ограничивается только психологической мотировкой.

В самом деле, если избирать из двух эпиграмм ту, которая более согласуется с положительными указаниями Пушкина, то, конечно, за отпадением эпиграммы «Послушайте...», можно назвать только эпиграмму в «В его „Истории“...». Конечно, ни «Решившись хамом стать...»,19 ни «На плаху истину влача...» Пушкину не принадлежат, несмотря на упорное хождение их под именем Пушкина по страницам рукописных сборников.

Остается рассмотреть вопрос о том, насколько возможно приписать Пушкину именно эту эпиграмму по ее содержанию.

Отношение Пушкина к «Истории» Карамзина определяется его заметкой, относящейся к тому же времени, что и эпиграмма, — к 1818—1819 годам. Пушкин обратил внимание на сентенцию Карамзина: «Самодержавие не есть отсутствие законов: ибо где обязанность, там и закон: никто же и никогда не сомневался в обязанности монархов блюсти счастие народное».20 Пушкин разоблачает софизм Карамзина, указывая на различие между законом, гарантирующим исполнение обязанности, и моральным долгом, представляемым на произвол каждого:

«Г-н Карамзин неправ. Закон ограждается страхом наказания. Законы нравственности, коих исполнение оставляется на произвол каждого, а нарушение

214

не почитается гражданским преступлением, не суть законы гражданские».21

Иными словами, возражая Карамзину, Пушкин именует самодержавие беззаконием. Не следует ли из этого, что Пушкин в 1818 году солидаризировался с теми «якобинцами», о которых он писал в своих «Записках».

Идея самодержавия и его «спасительности», развиваемая Карамзиным на страницах его «Истории», вот первое, что привлекло внимание и возмутило как будущих декабристов, так и Пушкина. Это и отразилось в эпиграмме.

В эпиграмме чувствуется прежде всего впечатление от предисловия к первому тому «Истории» Карамзина, которое начинается обращением к властям и правителям с указанием: «Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок...».22 И с этим началом согласовывалось заключение: «да правила мудрого самодержавия и святой веры более и более укрепляют союз частей».23 Разве не мог Пушкин уточнить, что именно восхваляет Карамзин в качестве мудрых мер, обуздывающих страсти, и подставить вместо риторических перифраз краткое слово «кнут»?

Не мог Пушкин не обратить внимания и на ту мысль Карамзина, что одно из первых достоинств истории есть художественность изложения. Указывая, что мысли историка «не имеют большой цены», Карамзин определял задачу историка как изображение «действий и характеров»: «Искусное повествование есть долг бытописателя, а хорошая отдельная мысль есть дар: читатель требует первого и благодарит за второе, когда уже требование его исполнено».24 Самый патриотизм историка Карамзин изображает как чувство преимущественно эстетическое: «...как грубое пристрастие, следствие ума слабого или души слабой, несносно в историке, так любовь к отечеству дает его кисти жар, силу, прелесть..., в повествовании о временах отдаленных есть какая-то неизъяснимая прелесть для нашего воображения: там источники поэзии!».25

Никита Муравьев в своих замечаниях, упоминаемых в «Записках» Пушкина, отметил это слабое место метода Карамзина:

«Наш писатель говорит, что в истории красота повествования и сила есть главное! Сомневаюсь!.. Мне же кажется, что главное в истории есть дельность оной. Смотреть на историю единственно как на литературное произведение есть унижать оную».26

Не осталась незамеченной и поза беспристрастной верности истине, выразившаяся в том же предисловии Карамзина. Слова «истина» и «достоверность» неоднократно произносятся Карамзиным.

Рассматриваемая эпиграмма родилась в круге тех мыслей, какие возникали у передовой молодежи при чтении «Истории» Карамзина. В первом же стихе формулируется то самое обвинение, которое находится в замечаниях Муравьева: «В его „Истории“ изящность, простота...» и далее слово за словом, стих за стихом высказываются те горькие истины, какие говорили Карамзину и Муравьев и его единомышленники. Эту эпиграмму никак

215

нельзя отнести в разряд «глупых и бешеных», так как она в своем лаконизме поражает Карамзина-историка именно в том, что вызывало возмущение «молодых якобинцев».

Итог всего предыдущего таков: из двух эпиграмм согласуется с теми обстоятельствами создания, о которых говорил Пушкин, только эпиграмма «В его „Истории“...». Ее и следует печатать в собраниях сочинений Пушкина.

Не будем игнорировать и некоторые свидетельства против такого вывода. Таковы, например, замечания П. А. Вяземского. В его сочинениях мы читаем по поводу эпиграммы «Послушайте, я вам скажу про старину...» (в связи с тем, что она приписывалась Грибоедову): «В ней выдается почерк Пушкина, а не Грибоедова... При всем своем уважении и нежной преданности к Карамзину, Пушкин мог легко написать эту шалость; она, вероятно, заставила бы усмехнуться самого Карамзина. В лета бурной молодости Пушкин не раз бывал увлекаем то в одну, то в другую сторону разнородными потоками обстоятельств, соблазнов и влияний литературных и других» (писано в 1873 году).27

С другой стороны, в сборнике «Старина и новизна» (вып. VIII) помещены пометы Вяземского на экземпляре сборника Гербеля. На полях той страницы, где напечатаны эпиграммы «В его „Истории“...» и «На плаху истину влача...», Вяземский написал: «Я убежден, что стихи не Пушкина» (стр. 37).

Казалось бы, Вяземский подтверждает решение большого академического издания Пушкина. Но из самой формулировки видно, что у Вяземского не было положительных данных о том, какие эпиграммы против Карамзина писал Пушкин, и он руководствовался догадками, а кроме того, не совсем ясно, к которой из двух эпиграмм относится его замечание на полях.

Свидетельству Вяземского можно противопоставить свидетельство М. П. Погодина, поместившего в своей книге о Карамзине обе эпиграммы в качестве несомненно пушкинских. Погодину приходилось не раз беседовать с Пушкиным о Карамзине и его «Истории», об этом мы знаем из его дневника. Такие записи мы находим под датами 20 сентября 1826 года, 8 декабря 1828 года и 14 марта 1829 года.28 В этих разговорах могла зайти речь и об эпиграммах.

Итак, эпиграмму «В его „Истории“ изящность, простота...» следует признать принадлежащей Пушкину. Но как быть с другой эпиграммой «Послушайте...»? Если верить заявлениям Пушкина буквально, то эту эпиграмму надо отбросить. Но вряд ли такое поспешное решение было бы правильным. Пушкин в письме Вяземскому мог и не вспомнить о своей лицейской шутке и, во всяком случае, считал, что такая эпиграмма не может быть основанием для обвинения в непочтительном отношении к Карамзину. Поэтому было бы осторожнее оставить ее в составе сочинений Пушкина, хотя бы в разделе ему приписываемых.

————

Сноски

Сноски к стр. 208

1 Сочинения Пушкина, седьмой, дополнительный том, ч. I, изд. П. В. Анненкова, СПб., 1857, стр. 100, примечание Анненкова (текст эпиграммы помещен на стр. 99—100).

2 <Н. В. Гербель.> Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. Berlin, 1861, стр. 103.

Сноски к стр. 209

3 В одиннадцати просмотренных нами рукописных сборниках, хранящихся в фонде Пушкина рукописного собрания Пушкинского Дома, находится (в разных редакциях) десять списков эпиграммы «Послушайте...» (в том числе один список, подписанный именем Грибоедова), четыре — «В его „Истории“...», пять — «На плаху...» и три — «Решившись хамом стать...». В этих сборниках встречается и соединение двух последних эпиграмм в одну. Эти цифры характеризуют распространение эпиграмм. Обе рукописные эпиграммы («Решившись хамом стать...», «На плаху...») напечатаны Ефремовым: Сочинения А. С. Пушкина, т. VIII, редакция П. А. Ефремова, изд. А. С. Суворина, 1905, стр. 122—123.

4 М. П. Погодин опубликовал эпиграммы Пушкина непосредственно после отрывков из критической записки Никиты Муравьева об «Истории Государства Российского» и при этом писал: «Молодой Пушкин, только что окончивший курс в Лицее, при всем своем благоговении к Карамзину, которое у него возрастало во всю жизнь, не мог преодолеть искушения сказать острое слово и выразил общее настроение окружавшей его передовой молодежи в двух эпиграммах, одна другой злее: эти эпиграммы имеют для нас историческое значение, как отголосок их мнения, от которого сам Пушкин впоследствии торжественно отказался» (М. П. Погодин. Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников, ч. II, М., 1866, стр. 204).

5 Сочинения Пушкина, т. II, Изд. имп. Академии Наук, СПб., 1905, стр. 148.

Сноски к стр. 210

6 Библиотека великих писателей под редакцией С. А. Венгерова. Пушкин, т. II. Изд. Брокгауз-Ефрон, СПб., 1908, стр. 535.

7 Пушкин, Полное собрание сочинений, т. XIII, Изд. Академии Наук СССР, 1937, стр. 284.

8 Там же, стр. 285—286.

9 Там же, стр. 305.

10 Пушкин, Полное собрание сочинений, т. XII, Изд. Академии Наук СССР, 1949, стр. 306.

Сноски к стр. 211

11 См. письма А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому от 28 апреля и 4 мая 1825 года. Остафьевский архив, т. III, СПб., 1899, стр. 117 и 121.

12 Пушкин, Полное собрание сочинений, т. XII, 1949, стр. 306.

13 Там же, т. II, 1947, стр. 39.

14 А. С. Пушкин, Полное собрание сочинений в шести томах, т. I, под редакцией М. А. Цявловского, изд. «Academia», М.—Л., 1936, стр. 794.

15 Пушкин, Полное собрание сочинений, т. II, кн. 2, Изд. Академии Наук СССР, 1949, стр. 1026.

Сноски к стр. 212

16 Пушкин, Полное собрание сочинений, т. II, кн. 2, Изд. Академии Наук СССР, 1949, стр. 1026.

Сноски к стр. 213

17 Слишком поспешное признание эпиграммы «Послушайте...» единственной, связываемой с именем Пушкина, привело к некоторым досадным недоразумениям в «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина» М. А. Цявловского. Так, на стр. 149 читаем: «1818. Февраль 15... Март <?>. Распространяется эпиграмма на Карамзина „В его «Истории» изящность, простота“, постоянно приписываемая Пушкину. Сам поэт отказывается от нее». В перечне же произведений Пушкина на стр. 836 находим ссылку на это место при эпиграмме «Послушайте...». Мало того, чтобы обосновать это известие, делается ссылка на издание Гербеля и на письмо Пушкина Вяземскому 1826 года. Но в издании Гербеля напечатан текст двух эпиграмм без всяких примечаний и с датой: «1819 г.», следовательно, отсюда никак нельзя сделать вывод, что эта, и только эта, эпиграмма распространялась в 1818 году. В письме Пушкина вообще ничего не говорится о распространении эпиграммы и никакой эпиграммы не называется. Пушкин отказывается от «глупых и бешеных» эпиграмм. Мы не можем назвать эпиграмму «В его „Истории“...» ни глупой, ни бешеной. Следовательно, известие о распространении эпиграммы «В его „Истории“...» остается ничем не подкрепленным. Неоправданными являются отсылки (в перечне произведений Пушкина на стр. 836) к письмам А. И. Тургенева и на письмо Пушкина 1826 года.

18 Д. Д. Благой. Творческий путь Пушкина. Изд. Академии Наук СССР, 1950, стр. 557—558.

19 Н. В. Гербель в своем сборнике 1861 года приводит список эпиграмм, о которых ему «положительно известно», что они «написаны не Пушкиным». Здесь под № 5 названа эпиграмма «Решившись хамом стать...». (стр. XI).

20 Н. М. Карамзин. История Государства Российского, т. VII, Изд. 2-е, СПб., 1819, стр. 201.

Сноски к стр. 214

21 Пушкин, Полное собрание сочинений, т. XII, 1949, стр. 189.

22 Н. М. Карамзин. История Государства Российского, т. I. 1818, стр. IX.

23 Там же, стр. XXVI.

24 Там же, стр. XXI—XXII.

25 Там же, стр. XXII, XXIII.

26 М. П. Погодин. Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников, ч. II, стр. 203.

Сноски к стр. 215

27 П. А. Вяземский, Полное собрание сочинений, т. VII. СПб., 1828, стр. 341.

28 «Пушкин и его современники», вып. XIX—XX, 1914, стр. 77, 91, 93.