536

Л. В. ТЕНГОБОРСКОМУ
1849

Людвиг Валерианович Тенгоборский (1793—1857) — экономист, статистик и дипломат, автор многотомного труда «О производительных силах России» (Париж, 1852—1855). В 1828 г. начал служить в Министерстве иностранных дел, в 1832—1846 гг. находился (с перерывами) на дипломатической службе в Вене. За долгие годы жизни в Австрии Тенгоборский изучил финансы и торговлю этой страны, что нашло отражение в трех фундаментальных трудах, посвященных экономике и другим проблемам внутренней жизни Австрийской

537

империи; эти труды были изданы в 40—50-х годах на французском и немецком языках.

Затронутые в публикуемом письме проблемы связаны с революцией 1848 г. в Австрии; они развиты в незавершенном трактате Тютчева „Россия и Запад“ (см. в наст. томе публикацию трактата и вступительную статью В. В. Кожинова к этой публикации).

Публикуемое письмо — единственное известное письмо Тютчева Тенгоборскому. Написано по-французски.

Публикуется по копии (рука Э. Ф. Тютчевой); без подписи (на л. 1 надпись рукой К. Пфеффеля: «Lettre de M. de Tutchef à M. Tengoborski» («Письмо г. Тютчева г. Тенгоборскому»): ГБЛ, 308, 2. 12. Автограф неизвестен.

Печатается на языке оригинала и в переводе Н. И. Филипович.

Письма Тенгоборского Тютчеву неизвестны.

<Петербург. 3 декабря 1849>

Monsieur,

J’ai lu votre mémoire avec une bien grande satisfaction, j’oserai dire, avec une satisfaction d’amour-propre. Car j’y ai trouvé la confirmation éclatante de tout ce que j’ai pensé, c’est-à-dire pressenti et conjecturé au sujet de l’Autriche, car pour voir il faut être sur les lieux. En l’absence des objets on ne peut que les pressentir. Votre mémoire contient des paroles d’or, même à notre adresse¹.

Mais savez-vous l’impression définitive qui m’en est restée, relativement à l’Autriche? C’est que ce pays est décidément et sans retour voué à la révolution et cela par une très simple raison: c’est que l’Autriche, dans l’intérêt de sa conservation, même momentanée, est obligée de se faire plus allemande que jamais. Or, n’en déplaise à ceux que ce fait contrarie beaucoup, la civilisation allemande, la Pensée, l’intelligence allemande — die deutsche Bildung, telle que la voilà faite et constatée, est révolutionnaire d’outre en outre; il n’y a plus une fibre en elle qui n’appartienne à la révolution. Ceux qui nieraient cela, ou ne veulent pas voir, ou sont incapables de voir, le principe sous les apparences. Et voilà pourquoi la constitution du 11 Mai n’est pas un accident, mais une nécessité que les gouvernants en Autriche ne secoueront jamais². C’est le lien par lequel ils se rattachent, non pas à l’Allemagne, mais à la pensée, à la civilisation allemande. Et maintenant quoi qu’ils fassent, qu’ils essaient de pratiquer consciencieusement des institutions impraticables, ou bien qu’ils fassent de l’arbitraire, de la bureaucratie et de la dictature, tout ce qu’ils feront sera nécessairement révolutionnaire.

Mais si la révolution est un dissolvant tout-puissant, même appliqué à un Etat fortement et solidement homogène, comme l’est la France, par exemple, que sera-ce donc pour un Empire comme l’Autriche? Ce sera évidemment de l’étisie galopante. Personne ne l’a mieux fait voir que vous dans votre mémoire.

Mais quelque courte qu’aura été cette durée, elle aura toujours été assez longue pour faire un mal immense: celui d’avoir inoculé la révolution aux races Slaves, même à celles d’entr’elles qui jusqu’à présent en étaient parfaitement vierges. C’est là, je le répète, un mal immense et de plus un immense danger personnel pour la Russie. — L’Autriche, telle que la voilà devenue, ne peut pas ne pas communiquer la révolution aux races slaves qui lui sont soumises, aussi bien par l’action que par la réaction, aussi bien par l’influence directe des institutions nouvelles que par la nécessité où vont se trouver les populations Slaves d’exagérer la portée révolutionnaire de ces institutions, pour s’en faire des armes défensives contre la propagande allemande. Car, que la Gleichberechtigung ne sera jamais que le sobriquet de cette propagande, le fait me paraît difficile à contester.

Or, un pareil résultat, l’inoculation du principe révolutionnaire aux races Slaves, aurait dans l’état actuel du monde des conséquences incalculables. Car dans cette lutte suprême entre la Russie et la révolution, toutes deux puissances

538

et principes en même temps, il n’y avait jusqu’à présent de véritablement neutres que ces races... et il est évident que celle des deux puissances qui la première saura se les approprier, les rallier à son drapeau, cette puissance-là, dis-je, aura les meilleures chances de faire décider en sa faveur le grand procès qui se plaide devant nous...

Иллюстрация:

«АВСТРИЙСКИЙ ОРЕЛ ПРИ СМЕРТИ»

Сатирический отклик на положение, сложившееся в Австрийской империи в результате революции
1848 г.

Подпись: «Австрийский орел при смерти, отвергнутый и обираемый своими пасынками»

Литография неизвестного художника, <1849>

Литературный музей, Москва

Et que serait-ce donc si, par impossible, nous-mêmes, nous étions devenus assez étrangers au principe historique de la Russie, si nous-mêmes nous étions assez traîtres envers notre propre cause, pour ne plus comprendre, pour ne plus sentir l’intime, l’inexorable solidarité que lie les destinées de ces races à celles de la Russie, — si nous étions arrivés à ne plus comprendre les droits imprescriptibles qu’elles ont sur nous et nous sur elles, et assez faibles pour ne pas les faire valoir hautement et résolument, quand le moment en serait venu? — Savez-vous, Monsieur, ce qui en résulterait?... C’est que nous aurions non pas conservé ces races à une Autriche plus que problématique, mais que nous les aurions de nos propres mains livrées à la révolution. Dès ce moment notre suicide aurait commencé et le triomphe de l’ennemi, son triomphe définitif et irrévocable, ne serait plus qu’une question de temps.

Mais je ne puis finir cette lettre sans vous remercier encore une fois de tout le plaisir que m’a fait la lecture de votre mémoire. Puisse-t-il être médité et apprécié comme il le mérite.

539

Перевод:

Милостивый государь,

Я прочитал вашу записку¹ с чувством глубокого удовлетворения, осмелюсь сказать, с чувством удовлетворенного самолюбия. Ибо нашел в ней блестящее подтверждение всего, что я думал в отношении Австрии, т. е. всего, что предчувствовал и о чем догадывался, поскольку для того, чтобы видеть, нужно было бы самому там находиться. А когда нет возможности наблюдать, остается только догадываться. В вашей записке содержатся золотые слова даже и по нашему адресу.

Относительно же Австрии, знаете, какое впечатление у меня сложилось, в конечном итоге? Что эта страна определенно и неотвратимо идет к революции и по очень простой причине: Австрия, в целях своего сохранения, хотя бы недолговременного, вынуждена становиться немецкой более чем когда бы то ни было. Так вот, не в обиду будь сказано тем, кого это обстоятельство сильно раздражает, немецкая цивилизация, немецкая мысль, немецкое сознание — die deutsche Bildung* такое, каким оно стало и каким является, насквозь пропитано революционным духом; каждой своей частицей оно сейчас принадлежит революции. Те, кто стал бы это отрицать, либо не хотят, либо не способны видеть принципиальную сторону за внешними проявлениями. Поэтому-то конституция 11 мая является не случайностью, а необходимостью, от которой правители Австрии никоим образом не смогут избавиться². Эти узы связывают их не с Германией, а с немецким образом мысли, с немецкой цивилизацией. И теперь, что бы они ни делали, будут ли они сознательно пытаться осуществлять неосуществимые установления, придут ли к произволу, к бюрократии или к диктатуре, — все неизбежно будет носить революционный характер.

Но если революция является сильнейшим растворителем даже для такого в высшей степени однородного государства, как, например, Франция, что́ же станет с такой империей, как Австрия? Очевидно, ее ожидает скоротечное истощение. Никто еще не показал этого так ясно, как вы в своей записке.

Однако, каким бы кратким ни был этот период, он будет все-таки достаточно продолжительным, чтобы причинить величайшее зло: привить революционное начало славянским народам, даже тем из них, кому до сих пор оно совершенно не было присуще. И в этом, повторяю, величайшее зло, более того, величайшее зло, в частности, для России. — Австрия, такая, какой она сейчас стала, не может не распространять революцию на подвластные ей славянские племена как действием, так и реакцией, как путем прямого влияния новых установлений, так и благодаря необходимости, в которой окажутся славянские народы, преувеличивать революционное значение этих установлений, чтобы использовать их как оборонительное оружие против немецкой пропаганды. Ибо то, что Gleichberechtigung2* всегда будет лишь названием для этой пропаганды, представляется мне фактом, который трудно оспаривать.

Между тем подобный результат, привитие революционного принципа славянским народам, имел бы для современного мира последствия, которые невозможно исчислить. Ибо в отчаянной борьбе между Россией и революцией, где обе являются средоточием и силы и принципов, действительно нейтральными оставались до настоящего времени только эти народы... Очевидно, что та из двух сил, которая сумеет первой привлечь их на свою сторону, собрать их под своим знаменем, эта сила, повторяю, получит более шансов выиграть великую тяжбу, при которой мы присутствуем...

А что было бы, если бы свершилось невозможное, если бы нам самим стал до такой степени безразличен принцип исторического развития России, если бы мы сами оказались до такой степени предателями своего собственного дела, что перестали бы понимать, перестали бы ощущать тесную, нерушимую солидарность, которая связывает эти народы с народами России, если бы мы дошли до того, что утратили бы понимание неотъемлемых прав, которые у них имеются по отношению к нам, а у нас по отношению к ним, и оказались бы до того слабыми, что были бы не в состоянии открыто и решительно отстаивать их, когда придет время? Знаете, милостивый государь, что бы из этого воспоследовало?.. То, что мы не только не сохранили ы эти народы для неясно какой Австрии, но собственными руками ввергли бы их в революцию.

540

С этого момента началось бы наше самоубийство, и торжество врага, окончательное и бесповоротное, стало бы только вопросом времени.

Заканчивая письмо, не могу не поблагодарить вас еще раз за удовольствие, которое мне доставило чтение вашей записки. Только бы ее восприняли и оценили, как она того заслуживает.

3 декабря 1849

¹ «Записку» о положении в Австрийской империи Тенгоборский намеревался представить Николаю I через К. В. Нессельроде; прежде чем отправить ее по назначению, он познакомил с этой «запиской» Тютчева (Современники, о Тютчеве: письмо Э. Ф. Тютчевой К. Пфеффелю 1/13 января 1850 г.).

² Буржуазно-демократическая революция 1848—1849 гг. в Австрии, целью которой была ликвидация феодально-абсолютистского строя в Австрийской империи, вынудила императора Фердинанда I обещать конституцию. 17 марта 1848 г. было образовано правительство из представителей дворянства и либеральной бюрократии. 25 апреля правительство обнародовало конституцию, провозгласившую различные свободы, но на деле сохранившую власть в руках императора и назначаемой им верхней палаты. 11 мая был опубликован новый избирательный закон.