1

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

Институт мировой литературы им. А. М. Горького

Татьяна Динесман

Ф. И. Тютчев. Страницы биографии
(К истории дипломатической карьеры)

Москва
ИМЛИ РАН
2004

2

ББК 83.3

На обложке:
Тютчев. Дагерротип. Мюнхен. <1841—1844>

Т. Г. Динесман

Ф. И. Тютчев. Страницы биографии (К истории дипломатической карьеры). — М.: ИМЛИ РАН, 2004. — 160 с.

Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ).
Проект № 03-04-16076д

ISBN 5-9208-0145-X

© Т. Г. Динесман, 2004 © ИМЛИ им. А. М. Горького РАН, 2004

3

От автора

Два десятилетия пребывания Тютчева за границей (1822—1844) доныне являются белым пятном в его биографии — так скудны и обрывочны сведения об этом периоде его жизни. В частности, до недавнего времени совершенно неизученной была его дипломатическая служба, продолжавшаяся 17 лет. Первые попытки обратиться к этой стороне жизни Тютчева сделал К. В. Пигарев в своей монографии «Жизнь и творчество Ф. И. Тютчева» (М., 1962. С. 102—105). Серьезный вклад в изучение этой проблемы внесли публикации «Литературного наследства» (Т. 97. Ф. И. Тютчев. Кн. 1—2. М., 1988—<1992>1*), а также работы некоторых исследователей — Л. В. Гладковой и Е. Н. Лебедева (Москва), А. Глассе (США) и, главным образом, Р. Лэйна (Великобритания). Основанные на публикации документов из архивов Москвы, Мюнхена, Турина и Штутгарта, эти работы содержат ряд интереснейших открытий. Однако все они касаются отдельных эпизодов биографии Тютчева-дипломата и не складываются в общую картину.

Попытке воссоздать эту картину были посвящены планомерные архивные разыскания, предпринятые автором предлагаемого вниманию читателей труда в процессе работы над «Летописью жизни и творчества Ф. И. Тютчева» (Книга I. Музей-усадьба «Мураново» им. Ф. И. Тютчева. 1999).

Главное внимание было сосредоточено на изучении материалов Архива внешней политики Российской империи

4

(АВПРИ) в той его части, которая могла содержать сведения о Тютчеве. В фонде Канцелярии Министерства иностранных дел были изучены все донесения российских послов, поступавшие из Мюнхена (1822—1837, 1839—1844), Турина (1837—1839) и Навплии (1832—1833), а также все дела Мюнхенской, Туринской и Афинской (Навплийской) миссий за те же годы. Изучены все послужные списки Тютчева, дела о его чинопроизводствах, перемещениях по службе, отпусках, денежных вознаграждениях, пособиях и т. д. В общей сложности было тщательно изучено более 100 дел, общим объемом в несколько тысяч листов.

Результаты этих разысканий вкупе с работами вышеназванных исследователей, позволяют воссоздать картину дипломатической карьеры Тютчева на разных ее этапах. Ее дополняют широко используемые свидетельства лиц из родственного и дипломатического окружения Тютчева, опубликованные в тютчевском томе «Литературного наследства»1*.

Теперь мы можем представить себе роль Тютчева в делах Мюнхенской миссии — почти незаметную при И. И. Воронцове-Дашкове (1822—1827), очень значительную при И. А. Потемкине (1828—1833) и практически сведенную к нулю при Г. И. Гагарине (1833—1837). Проясняются обстоятельства его поездки в Навплию (1833) — от предшествовавших ей событий, сделавших эту поездку необходимой, до ее неудачного завершения. Прослеживаются все перипетии служебных отношений Тютчева и, прежде всего, становится очевидной роль его при Потемкине — не подчиненного чиновника, а помощника и советника. Выявлено 83 посольских донесений из Мюнхена, написанных рукой Тютчева. 55 из них написаны от имени Потемкина и освещают первостепенной важности проблемы внутренней и внешней политики Баварии и ее отношений с Россией.

Значительный результат достигнут при изучении материалов, связанных с пребыванием Тютчева в Турине (1837—1839), особенно на посту временного поверенного в делах (1838—1839). 42 его депеши на имя К. В. Нессельроде (или его заместителя)

5

являются важным вкладом в эпистолярное наследие Тютчева и свидетельствуют о его незаурядном даровании дипломата и политика1*. Все эти депеши введены в контекст нашего исследования. Выявлен также целый ряд документов, проясняющих обстоятельства, при которых Тютчев был вынужден покинуть дипломатическую службу.

Необходимо отметить, что автор не ставит себе задачу воссоздать полную картину личной и творческой биографии Тютчева в пору его пребывания за границей. Вниманию читателей предлагаются лишь те страницы этой биографии, которые связаны с судьбой его дипломатической карьеры. К событиям личной жизни Тютчева автор обращается лишь в тех случаях, когда они неразрывно связаны с этой проблемой и помогают полнее осветить ее.

Автор приносит искреннюю благодарность г-же Н. А. Каргополовой, г-же И. И. Кузнецовой и г-ну Р. Лэйну за помощь, ими оказанную.

6

I. В МЮНХЕНЕ
(1822—1837)

13 мая 1822 г. восемнадцатилетний Федор Тютчев был причислен «сверх штата» к российской дипломатической миссии в Мюнхене — столице Баварии, одного из крупнейших государств Германского союза¹. Этим назначением, на долгие годы определившим его судьбу, он был обязан ходатайству гр. А. И. Остермана-Толстого, влиятельного родственника семьи Тютчевых².

Место чиновника «сверх штата», или, как его обычно называли, «внештатного атташе», было более чем скромным. Как видно из самого названия этой должности, внештатный атташе не входил в штат миссии, а следовательно не имел ни конкретных обязанностей, ни жалованья³. Тем не менее для восемнадцатилетнего юноши, едва сошедшего со студенческой скамьи, подобное назначение считалось большой удачей. Предполагалось, что талант, усердие, благоволение начальства и счастливый случай помогут молодому человеку продвинуться по служебной лестнице и сделать дипломатическую карьеру. К тому же предстоящая жизнь в баварской столице, расположенной вблизи Франции и Италии, сулила возможность непосредственного соприкосновения с западно-европейской культурой, а может быть и с ее выдающимися представителями. «Чудесное место!» — заметил о назначении Тютчева его университетский товарищ М. П. Погодин⁴.

11 июня 1822 г. Тютчев выехал из Москвы к месту своего назначения⁵. Он ехал не один. Своего юного протеже сопровождал гр. Остерман-Толстой, направлявшийся в Мюнхен, где в то время проводил большую часть своего времени⁶. Таким образом, рядом с Тютчевым находился старший друг, готовый

7

ТЮТЧЕВ
Портрет работы неизвестного художника (масло).
Москва, <1819—1820>

8

помочь ему освоиться в чужой стране, в непривычной обстановке.

Глава Мюнхенской миссии гр. Иван Илларионович Воронцов-Дашков принял своего нового подчиненного вполне благожелательно (вероятно, присутствие Остермана-Толстого сыграло в этом свою роль). «Новый атташе при моей миссии г-н Федор Тютчев только что приехал. Несмотря на малое количество дела, которое будет у этого чиновника на первых порах его пребывания здесь, я все же постараюсь, чтобы он не зря потерял время, столь драгоценное в его возрасте»1*, — сообщал он вице-канцлеру гр. К. В. Нессельроде, возглавлявшему Коллегию иностранных дел⁷. Как видим, Воронцов-Дашков решительно не знал, чем бы он мог серьезно занять своего новоявленного атташе. Это не покажется странным, если принять во внимание функции, которые выполняла тогда российская миссия при баварском дворе.

В начале 1820-х годов Бавария не играла сколько-нибудь значительной роли в европейской политической жизни; при этом баварская дипломатия всецело ориентировалась на Россию. В результате у Мюнхенской миссии2* в ту пору почти не было дипломатических задач в полном смысле этого слова. В обширной переписке миссии с Коллегией иностранных дел за 1822—1827 гг. собственно дипломатические проблемы фактически отсутствуют. В многочисленных депешах, направлявшихся на имя Нессельроде, сообщалось об указах короля и действиях правительства, о перемещениях и назначениях в кабинете министров, о событиях в королевской семье (рождения, свадьбы, похороны), о приемах во дворце и других официальных церемониях, о передвижениях короля и членов его семейства, об изменениях в составе дипломатического корпуса и т. п. Лишь

9

изредка встречаются сообщения о реакции короля и правительства на те или иные события международной жизни или о слухах, циркулирующих в дипломатических кругах.

Как видим, деятельность Мюнхенской миссии практически сводилась к функциям информационного характера. С ними легко справлялся ее штат, который составляли три чиновника: чрезвычайный посол и полномочный министр гр. И. И. Воронцов-Дашков, первый секретарь миссии М. П. Тормасов и второй секретарь бар. А. С. Крюденер⁸. Что же касается внештатных атташе (в то время их было двое — Тютчев и гр. Г. А. Ржевусский⁹), то никаких определенных обязанностей они не имели и лишь изредка выполняли отдельные поручения посла.

Мы почти не располагаем сведениями о том, как складывались служебные отношения Тютчева в первые три года его пребывания в Мюнхене. Единственный обнаруженный нами след его участия в делах миссии за это время — 9 депеш Воронцова-Дашкова в Коллегию иностранных дел, написанных рукою Тютчева в июне-октябре 1823 г.¹⁰. Другое, более весомое свидетельство этого участия обнаружил Р. Лэйн в Государственном архиве Баварии (Мюнхен). Согласно общепринятым правилам делопроизводства, в Мюнхенской миссии снимали копии со всех депеш, отправляемых в Петербург, и сохраняли их в архиве. Более года (с 4/16 января 1823 по 1/13 февраля 1824 гг.) изготовление таких копий было исключительной обязанностью Тютчева: его рукой скопированы все 110 депеш, адресованных за это время вице-канцлеру К. В. Нессельроде¹¹. Девять из них, упомянутых выше, были написаны им дважды — сначала он переписывал эти депеши с черновиков или писал под диктовку, а затем снимал с них копии для архива.

Однако с февраля 1824 г. обязанности копииста были с Тютчева сняты и в последующие четыре с половиной года, вплоть до октября 1828 г., когда в управление Миссией вступил И. А. Потемкин, он практически в делах Миссии не участвовал. Исключение составляют лишь 15 документов, в разное время написанных его рукой. Это письма Воронцова-Дашкова, а также лиц, его заменявших, министру иностранных дел Баварии, а также министру внутренних дел¹².

10

Итак, кратковременная роль переписчика и как ее результат — 125 документов, переписанных Тютчевым, — таков итог шестилетней его службы в Мюнхенской миссии под начальством И. И. Воронцова-Дашкова. О том, что его внештатный атташе фактически в делах миссии не участвует, Воронцов-Дашков весьма недвусмысленно писал 1/13 февраля 1825 г., поддерживая перед Нессельроде прошение Тютчева об отпуске: «Поскольку временное отсутствие сего чиновника не помешает исполнению дел Миссии, я беру на себя смелость удовлетворить оное прошение и обратиться к Вашему Высокопревосходительству с просьбой оказать благорасположение сему чиновнику, предоставив ему отпуск на четыре месяца»1*.

Тем временем супруга А. И. Остермана-Толстого, графиня Елизавета Алексеевна, проживавшая в Мюнхене, настоятельно просила Воронцова-Дашкова ходатайствовать о присвоении Тютчеву придворного звания камер-юнкера. Отказать ей в этой просьбе он не счел возможным и 10/25 мая 1825 г. направил вице-канцлеру Нессельроде соответствующее ходатайство:

«Этот чиновник, наделенный незаурядными способностями, не потерял понапрасну те три года, что находился при моей Миссии. Употребив это время с большой пользой для себя, он вполне успешно выполнял и свои обязанности по службе, что побудило меня склониться к просьбам Графини Остерман, близкой его родственницы. В продолжении минувшего года Графиня не раз говорила мне, сколь признательна была бы она, если б я попросил Ваше Высокопревосходительство ходатайствовать перед Государем Императором о даровании г-ну Тютчеву придворного звания. Г-жа Остерман прибавляет, что о том же настоятельно просит и отец молодого человека, немощный старец, который настойчиво домогается, чтобы эта честь была оказана его сыну. Я не смею просить об оказании подобной милости как о награде за те три года, которые г-н Тютчев служил при моей миссии, поскольку труд, которым он занимался,

11

не имеет большого значения и не дает ему права на сие изъявление Монаршей благосклонности. Однако я решаюсь присоединиться к просьбам Графини Остерман и ходатайствовать в его пользу, ибо не сомневаюсь, что в будущем он оправдает Высочайшую милость своим усердием и преданностью службе»1*.

Несмотря на оговорку, что Тютчев не имеет заслуг, которые давали бы ему право «на сие изъявление Монаршей благосклонности», ходатайство Воронцова-Дашкова было удовлетворено без проволочек: 31 мая/12 июня Тютчев был пожалован в звание камер-юнкера Двора Его Императорского Величества¹⁵. Это придворное звание сыграло известную роль в его светской жизни — оно придавало ему определенный статус в высшем обществе Мюнхена и открывало доступ к Королевскому Двору. Однако для служебной карьеры Тютчева оно не имело значения. Тем не менее этот эпизод как нельзя лучше демонстрирует, сколь необходима была Тютчеву (как, впрочем, и многим другим чиновникам) протекция влиятельных лиц для продвижения по службе и получения чинов и званий.

В день, когда указ о придворном звании был подписан, Тютчева не было в Мюнхене. В начале июня (нов. ст.) он воспользовался разрешенным ему отпуском и выехал в Москву, куда прибыл 11/23 июня, ровно через три года со дня своего отъезда в Мюнхен. К месту службы он возвратился лишь

12

5/17 февраля 1826 г., более чем вдвое превысив положенный ему четырехмесячный срок отпуска¹⁶.

Незадолго до возвращения Тютчева в Мюнхенской миссии произошло печальное событие: в ночь на 13/25 января скончался первый секретарь миссии Тормасов. В тот же день Воронцов-Дашков сообщил Нессельроде об этой смерти и тут же ходатайствовал о назначении второго секретаря миссии А. С. Крюденера на освободившуюся должность, а на его место — переводчика С. П. Бакунина¹⁷. Вполне возможно, что будь Тютчев в то время в Мюнхене, он мог бы претендовать на должность второго секретаря. Но прошло уже 8 месяцев со дня его отъезда, все сроки давно истекли и, вероятно, Воронцову-Дашкову даже не было известно, намерен ли его внештатный атташе вернуться в Мюнхен. Правда, полной уверенности в том, что присутствие Тютчева изменило бы решение посла, у нас нет — ведь предпочел же он Бакунина Ржевусскому, другому внештатному атташе.

Ходатайство Воронцова-Дашкова было удовлетворено лишь отчасти: Крюденер был определен первым секретарем, в назначении же Бакунина было отказано, и должность второго секретаря надолго осталась вакантной¹⁸.

Воронцов-Дашков ничего не предпринял для того, чтобы изменить сложившуюся ситуацию. Вполне понятно, что получив отказ на просьбу о назначении Бакунина, он не захотел сразу же возбуждать новое ходатайство. А очень скоро — 27 апреля/9 мая — он отправился в длительный отпуск, оставив вместо себя первого секретаря Крюденера в качестве временного поверенного в делах¹⁹. Одиннадцать месяцев спустя Воронцов-Дашков вернулся из затянувшегося отпуска²⁰, однако теперь он находился в ожидании нового назначения, затем готовился к переезду, а потому дела Мюнхенской миссии и участь подчиненных не слишком его тревожили.

23 октября/4 ноября 1827 г. Воронцов-Дашков навсегда покинул Мюнхен; никто не был назначен на его место, и Мюнхенскую миссию вновь возглавил первый секретарь Крюденер в роли поверенного в делах²¹. Таким образом, миссия продолжала функционировать не только в неполном составе, но и при отсутствии руководства в лице полномочного представителя России.

13

25 марта/6 апреля 1828 г. в Мюнхен был назначен новый посол — Иван Алексеевич Потемкин²². Назначение это состоялось перед самым началом войны с Турцией, объявленной 14/26 апреля. Вероятно, Нессельроде, до сих пор не торопившийся с назначением нового посла в Баварии, теперь, в преддверии уже предрешенной войны, во время которой неизбежно должна была активизироваться деятельность российских представительств в странах Европы, уже не считал возможным оставлять Мюнхенскую миссию без полномочного главы. Как бы то ни было, назначение состоялось, а через три недели — 17/29 апреля — на должность второго секретаря миссии, остававшуюся вакантной более двух лет, — был определен внештатный атташе Тютчев²³. Было ли это запоздалое назначение результатом чьих-то хлопот, остается неизвестным. Во всяком случае, в окружении Тютчева и его семьи не просматривается лицо, располагавшее необходимыми для такого ходатайства связями (А. И. Остерман-Толстой после смерти Александра I утратил прежнее влияние, покинул Россию и не мог помочь Тютчеву). Скорее всего Нессельроде просто позаботился о том, чтобы к приезду нового посла состав чиновников миссии отвечал штатному расписанию. Так или иначе, назначение состоялось, и в начале октября 1828 г. Тютчев получил жалованье за «майскую треть» года — 261 p. 33¼ коп.²⁴ Это было его первое жалованье за шесть лет пребывания в Мюнхене.

Так завершился первый этап службы Тютчева в Мюнхенской миссии. Итогом этих шести лет были: первая ступенька в дипломатической иерархии — должность второго секретаря миссии с жалованьем 800 р. в год; придворное звание камер-юнкера; чин коллежского секретаря, автоматически полагавшийся ему по истечении первых трех лет службы, и право на получение следующего чина, поскольку второе трехлетие его службы также истекло²⁵.

За эти годы в личной жизни Тютчева произошло событие первостепенной важности: «В 1826 году, 23-х лет от роду, — рассказывает его первый биограф, — он женился в Мюнхене на милой, грациозной, умной, несколько старшей его вдове нашего бывшего министра при одном из второстепенных германских

14

дворов, Петерсона. Урожденная графиня Ботмер, она происходила по матери из рода Ганштейн. Таким образом Тютчев породнился разом с двумя старыми аристократическими фамилиями Баварии и попал в целый сонм немцев-родственников»²⁶.

Брак был счастливым. В лице Элеоноры Тютчев обрел любящую жену, преданного друга и неизменную опору в трудные минуты жизни. «Эта слабая женщина, — писал он родителям на одиннадцатом году супружества, — обладает силой духа, соизмеримой разве только с нежностью, заключенной в ее сердце <...> Один Бог, создавший ее, ведает, сколько мужества скрыто в этой душе. Но я хочу, чтобы вы, любящие меня, знали, что никогда ни один человек не любил другого так, как она меня»²⁷.

И. А. Потемкин прибыл в Мюнхен 2/14 октября 1828 г. — почти через год после отъезда своего предшественника²⁸. Новый посол очаровал всех — и светское общество Мюнхена, и дипломатический корпус, и своих подчиненных. Ум и любезность, доброта и неизменная доброжелательность, сердечность и простота в обращении снискали ему всеобщие симпатии и уважение²⁹. Что же касается Тютчева, то для него пять лет пребывания Потемкина во главе Мюнхенской миссии стали, как мы увидим далее, лучшим и самым значительным периодом его пятнадцатилетней службы в Мюнхене.

Сразу по приезде Потемкин стал давать поручения не только первому секретарю Крюденеру, но и Тютчеву. Уже вторая из отправленных им в Петербург депеш (11/23 октября: № 2) была написана рукой Тютчева, а в ноябре-декабре его же рукой написаны два письма Потемкина министру внутренних дел Баварии³⁰. Всего же из 37 депеш, которые Потемкин отправил Нессельроде в первые 9 месяцев своего пребывания в Мюнхене (октябрь 1828 г. — июнь 1829 г.), рукой Тютчева написано девять. Пять из них касаются частных эпизодов жизни дипломатического корпуса, в том числе и самой Мюнхенской миссии. Это краткие сообщения — о внимании, оказанном посланником Швеции новому русскому послу; об отъезде посла Сардинии; о приезде прусского наследного

15

принца; об отъезде Потемкина в отпуск; благодарность за изъявление Высочайшего одобрения деятельности Крюденера в качестве поверенного в делах (награждение его орденом св. Анны)³¹. Однако такого рода «проходные» депеши Потемкин, в отличие от своего предшественника, отправлял редко. Главное место в его дипломатической почте занимали в это время две проблемы: 1) отношение короля Людвига I, его правительства и баварской периодической печати к России и в первую очередь, к войне, которую она вела с Турцией; 2) внешняя политика Баварии по отношению к другим государствам Германского союза.

С первой из этих проблем Потемкин столкнулся вскоре по приезде в Мюнхен. 7 ноября 1828 г.1* в баварской газете «Augsburger Allgemeine Zeitung» (№ 313)2* появилась статья под заглавием «Письмо из Константинополя» (подпись: Osman Joselub), в которой резко критиковалась внешняя политика России и действия ее армий на театре войны. Появление подобной статьи задевало не только Россию, но и короля Баварии: суждения, в ней высказанные, противоречили избранной им линии неизменной поддержки российской внешней политики и, прежде всего, войны, которую Россия вела с Турцией. В результате 9 ноября король подписал рескрипт, предусматривавший самые строгие санкции в отношении редакции газеты. Об этом эпизоде Потемкин известил Нессельроде депешей от 11/23 ноября (№ 8), приложив к ней королевский рескрипт в переводе с немецкого языка на французский; перевод был выполнен Тютчевым³². «Письмо из Константинополя» вызвало неожиданно громкий резонанс в

16

Европе. Во французской печати («Courrier français» и др.) появились сообщения о том, что оно инспирировано правящими кругами Австрии. Необходимость снять с себя это обвинение вынудила австрийское правительство предупредить редакторов Allgemeine Zeitung, что, если их газета продолжит свои выпады против России, она будет запрещена на территории Австрийской империи. В свою очередь австрийский посол в Мюнхене представил Потемкину опровержение обвинений, предъявленных Австрии французской печатью (русский посол отнесся к этому опровержению весьма скептически). Все эти события изложены в двух депешах Потемкина (10/22 декабря и 31 декабря/12 января; № 13 и 15); обе депеши написаны рукой Тютчева³³.

Несмотря на то, что Allgemeine Zeitung прекратила прямые антирусские выступления, Потемкин вскоре вновь был вынужден обратить на нее внимание своего правительства. 16 февраля 1829 г. на страницах этой газеты (№ 47) появилась корреспонденция из Брюсселя от 9 февраля (без заглавия). Анонимный автор ее утверждал, что, ввиду роста антимонархических тенденций в Европе, русский император готов прекратить войну с Турцией, дабы иметь возможность в случае необходимости противопоставить этим тенденциям вооруженную силу. В депеше от 5/17 февраля (№ 9) Потемкин известил Нессельроде об этой корреспонденции, прибавив, что было бы полезно организовать ее опровержение в одном из европейских органов печати; к депеше прилагались текст корреспонденции (вырезка из газеты) и ее перевод с немецкого языка на французский, выполненный Тютчевым³⁴.

Второй проблеме — взаимоотношениям Баварии с другими государствами Германского союза — посвящены почти все депеши Потемкина, отправленные в период с января по май 1829 г. Суть проблемы заключалась в том, что Бавария стремилась объединить южно-германские государства в единый таможенный союз. Осуществление этого плана должно было повлечь за собой значительные последствия политического характера, поскольку конечной целью предполагаемого союза было вывести эти государства из-под преобладающего влияния Австрии и ориентировать их на Пруссию.

17

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА ТЮТЧЕВА (1827):
«Господин Тютчев. Камер-юнкер Е. В. Императора Всея Руси»

На обороте визитки — записка Тютчева В. А. Жуковскому

18

Рукой Тютчева написано первое сообщение Потемкина о действиях Баварии в этом направлении — о предложении короля вел. герцогу Баденскому присоединиться к соответствующему договору, уже заключенному между Баварией и Вюртембергом (депеша от 23 января/4 февраля; № 3)³⁵. Вслед за тем Тютчев перевел с немецкого языка на французский адресованную Потемкину конфиденциальную записку бар. Фаненберга, баденского посла в Мюнхене: «Размышления о политическом значении торгового союза между Баварией и Вюртембергом»1*. Перевод был приложен к депеше Потемкина от 29 января/10 февраля (№ 5)³⁶. Затем последовал ряд депеш, освещавших дальнейший ход событий, однако в их составлении Тютчев, по-видимому, участия не принимал. Только последняя в этом ряду депеша (16/28 мая; № 17) — о заключении торгового соглашения между Баварией, Вюртембергом и Пруссией — написана его рукой³⁷.

Надо полагать, что Тютчев, уже вполне сложившийся, самостоятельно мыслящий человек, был не пассивным переписчиком, но автором депеш, написанных его рукой, или, по крайней мере участвовал в их составлении. И если часть этих депеш не имела особого значения³⁸, то остальные затрагивают два важнейших аспекта дипломатической переписки Потемкина.

К вопросу об авторстве Тютчева мы еще вернемся. Здесь же отметим, что если к девяти перечисленным выше депешам, написанным его рукой, добавить три выполненных им перевода, то окажется, что к каждой третьей депеше из числа отправленных Потемкиным в первые 9 месяцев его пребывания в Мюнхене, Тютчев имел самое непосредственное отношение. Из этого следует вывод: именно в ту пору он впервые начал более или менее активно участвовать в делах Мюнхенской миссии.

За эти восемь месяцев Потемкин имел возможность в полной мере оценить незаурядные способности своего второго секретаря. Несомненно, что именно в это время между ними сложились те дружеские, доверительные отношения и взаимопонимание,

19

о которых позднее, когда Потемкин был переведен на новое место службы, Тютчев писал, облекая в ироническую форму свои сожаления: «Со стороны вице-канцлера грех разлучать два сердца, как будто созданные друг для друга»³⁹.

Обычно в летние месяцы дипломатическая жизнь Мюнхена замирала. Король отправлялся на курорт, где никогда делами не занимался; бо́льшая часть дипломатического корпуса разъезжалась. В конце июня 1829 г. отправился в отпуск и Потемкин⁴⁰. Перед отъездом он обратился к Коллегию иностранных дел с ходатайством о производстве Тютчева в следующий чин, полагавшийся ему после шести лет службы, т. е. с февраля 1828 г.: «Камер-юнкер Тютчев, пробывший в настоящем его чине долее законоположенного срока, беспорочным поведением своим и отличным усердием в исполнении возложенных на него обязанностей справедливым образом заслуживает благоприятного внимания начальства, почему я и беру смелость представить сего чиновника в чин титулярного советника»⁴¹.

Почти одновременно с Потемкиным в неофициальный отпуск отправился Тютчев; он отсутствовал около трех месяцев и возвратился к своим обязанностям 24 или 25 сентября⁴².

3 октября, через неделю после возвращения Тютчева, в Мюнхен пришло первое известие о том, что русско-турецкая война завершилась победой России и заключением мирного договора, подписанного 2/14 сентября в г. Адрианополе⁴³. Условия мира были согласованы между Россией, Англией и Францией — тремя державами, равно заинтересованными в ослаблении Турции на Балканах и в примыкающем к ним регионе Средиземноморья. Результатом этого соглашения стало важнейшее условие Адрианопольского мира — провозглашение независимости Греции, до тех пор входившей в состав Османской империи. Во всей Европе это событие было встречено как проявление высшей справедливости: христианская Греция освобождалась от многовекового ига мусульманских завоевателей.

4 октября король Людвиг принял Потемкина с тем, чтобы выразить российскому послу свою искреннюю радость по поводу этого знаменательного события⁴⁴. В тот же день, присутствуя

20

на традиционном народном празднике, отмечавшемся в начале октября («Oktoberfest»), король совершил поступок, отнюдь не отвечавший придворному этикету: он лично поздравил каждого из чиновников Российской миссии с победоносным окончанием войны, тем самым публично продемонстрировав свое отношение к России и к победе, ею одержанной⁴⁵.

21 октября специальный курьер привез в Мюнхен копию Адрианопольского договора; Потемкин незамедлительно вручил ее королю⁴⁶. Вслед за тем в одной из мюнхенских газет было напечатано стихотворение короля «Императору России, летом 1828 года»1* — панегирик Николаю I, прославлявший русского императора как защитника и освободителя угнетенной турками Греции. Об этих стихах Потемкин незамедлительно сообщил Нессельроде: «В одной из газет этой Столицы появилось стихотворение Короля Баварии, обращенное к Его Величеству Государю Императору, нашему Августейшему Повелителю. Сей плод поэтического дарования Короля, созданный в прошедшем году и, с соизволения Его Величества, явившийся в свет в ту самую минуту, когда торжество наших войск столь блистательно осуществляет надежды и чаяния Августейшего Поэта, несомненно являет собою слишком замечательный памятник чувств и настроений Его Величества, чтобы я не поспешил предложить его вниманию Вашего Высокопревосходительства. Стихотворение сие Ваше Высокопревосходительство найдет в печатной вырезке, к сему приложенной; осмеливаюсь присоединить к ней русский перевод в стихах, исполненный вторым секретарем Императорской Миссии камер-юнкером Тютчевым»2*. К депеше прилагалось стихотворение короля

21

(газетная вырезка; на немецком языке) и его перевод (под заглавием: «Императору Николаю I»; автограф Тютчева)⁴⁸. К. В. Пигарев предположил, что Потемкин послал этот перевод Нессельроде с целью привлечь к Тютчеву внимание петербургского начальства⁴⁹. Дружеское расположение, которое питал к своему второму секретарю Потемкин, позволяет признать это предположение вполне вероятным. Более того, не исключено, что именно он подал Тютчеву мысль перевести стихотворение короля.

Отвечая Потемкину, Нессельроде поручил ему выразить королю от имени Николая I глубочайшую признательность за его стихи — публичное выражение дружеских чувств в отношении русского императора⁵⁰. Что же касается перевода, то Нессельроде вежливо поблагодарил за него Тютчева в постскриптуме к своей депеше: «Я с удовольствием прочитал русский перевод этих стихов, выполненный Камер-юнкером Тютчевым, и прошу Вас, Милостивый Государь, поблагодарить его за этот перевод»1*.

К концу 1829 г. Тютчев уже занимал довольно заметное место в мюнхенском обществе. Блестящий ум, широкое образование, самостоятельность, а порой и парадоксальность суждений, искрящееся остроумие и необыкновенное личное обаяние, которое отмечали все, кто был с ним знаком, делали Тютчева желанным гостем в светских салонах и не менее желанным собеседником в кругу университетских профессоров.

Принадлежность к дипломатическому корпусу, звание камер-юнкера, а также аристократические связи жены открывали Тютчеву доступ в придворные круги и светские салоны Мюнхена. «В этом мире, — вспоминал И. С. Гагарин, — Тютчев был вполне на месте и встречал радушный прием; он вносил в гостиные свой пылкий ум, ум, скрывавшийся под небрежной

22

внешностью, который, казалось прорывался помимо его воли ослепительными остротами: его находили оригинальным, остроумным, занимательным»⁵². О том, какую роль играл Тютчев в этой среде, позволяет судить эпизод, имевший место в замке Эглоффсхейм, родовом поместье баронов Сетто — одного из видных аристократических семейств Баварии. Правда, эпизод этот относится к лету 1834 года, однако он характерен и для более раннего периода, интересующего нас в данный момент. Итак, направляясь в Мариенбад, Тютчев решает заехать на несколько часов в Эглоффсхейм, где в ту пору, как всегда в летние месяцы, находилось множество гостей. Один из них рассказывает: «На днях мы были приятно удивлены приездом г-на Тютчева; он направляется в Мариенбад, и г-жа Сетто, конечно, убедила его задержаться здесь. Он уезжает сегодня вечером»1*. Через несколько дней после отъезда Тютчева рассказ о его пребывании в Эглоффсхейме был продолжен: «Мирное существование в Эглоффсхейме нарушено. Г-н Тютчев оказался камнем, брошенным в воду, и с тех пор здесь не прекращаются политические дискуссии, хотя главный возбудитель их уже отбыл»2*.

Этот эпизод характеризует роль Тютчева в светском обществе Мюнхена. Здесь, как впоследствии в петербургских гостиных, он стал центром притяжения умов, своеобразным «ферментом», возбуждающим мысль собеседников, стимулирующим борьбу мнений. Напомним в этой связи, что беседы с Тютчевым ценил и такой выдающийся человек как гр. Максимилиан Монжела — в недавнем прошлом один из самых блестящих государственных деятелей Европы⁵⁵.

В то же время 26-летний Тютчев был «очень коротко знаком» с Шеллингом⁵⁶ — он беседует и даже спорит с ним как равный. Осенью 1829 г. знаменитый философ с симпатией и

23

уважением отзывается о нем в разговоре с П. В. Киреевским, записавшим этот отзыв: «Это превосходнейший человек, очень образованный человек, с которым всегда охотно беседуешь»1*. С неменьшим уважением и симпатией отзывался о Тютчеве и ректор Мюнхенского университета, известный филолог Фридрих Тирш. 12/<24> сентября 1829 г. П. В. Киреевский писал брату Ивану, что в беседе с ним Тирш «говорил о Тютчеве, как о своем очень хорошем знакомом, и очень хвалил его: “Это светлая голова, очень образованный человек и дипломат”2*». В контексте нашего повествования этот отзыв обретает особое значение, ибо с именем Тирша связана попытка Тютчева предпринять самостоятельные действия в качестве представителя российской дипломатической миссии.

Фридрих Тирш, посвятивший себя изучению языка и культуры Древней Греции, принимал близко к сердцу судьбы современных греков. Он горячо сочувствовал греческому освободительному движению, был связан с Гетерией, входил в Баварский греческий комитет. С самого начала русско-турецкой войны Тирш видел в России освободительницу греческого народа, будущую вершительницу его судьбы. Когда победоносный исход войны был уже предрешен, Тирш начал обдумывать проблемы, связанные с предстоящим созданием нового государства — освобожденной Греции.

То, что это государство будет монархическим, сомнению не подлежало. Первостепенное значение Тирш придавал проблеме избрания будущего монарха, считая, что вся дальнейшая судьба Греции зависела от того, насколько разумно и взвешенно будет сделан этот выбор.

Казалось бы, естественно избрать короля из среды видных деятелей греческого освободительного движения, завоевавших популярность в народе. Однако в этой среде не было согласия, она распадалась на соперничавшие группировки, враждующие

24

между собой. Тирш утверждал, что вступление на престол представителя одной из таких группировок вызовет со стороны других мощное сопротивление, ввергнув тем самым страну в мятежи и смуту, и вместо ожидаемого процветания приведет ее к разорению и упадку. Иная возможность — избрание на престол Греции лица, призванного из другого европейского государства. Такой король окажется «над схваткой», ему легче будет навести порядок в стране, особенно, если им станет лицо, обладающее опытом государственного управления. Однако и в таком решении Тирш видел серьезную опасность, поскольку чужестранец, не знающий ни языка, ни обычаев народа, которым он призван повелевать, навсегда останется чуждым этому народу, неизбежно будет совершать ошибки и рано или поздно окажется камнем преткновения на пути развития возрождающейся страны. Оптимальным решением, с точки зрения Тирша, было бы избрание на престол малолетнего принца, принадлежащего к одному из царствующих домов Европы. Юный король, опекаемый регентством, мог бы, при соответствующем воспитании, изучить язык своего народа, усвоить его обычаи и нравы, узнать его нужды и чаяния. Тогда к моменту совершеннолетия он будет подготовлен к тому, чтобы этим народом управлять. Продумал Тирш и кандидатуру будущего монарха. Это был 14-летний принц Оттон, второй сын короля Баварии.

10 сентября, за несколько дней до заключения Андриано-польского мира, Тирш обратился к королю Людвигу с письмом, в котором изложил основные положения своего проекта; позже он развил и тщательно обосновал этот проект в особой «записке» («mémoire»), которую облек в форму письма к известному эллинофилу Жану Габриэлю Эйнару, датировав это письмо 10 ноября 1829 г.⁵⁹.

Однако обращение к Эйнару было лишь формой. На самом деле лицом, которому Тирш мысленно адресовал свою «записку», был император Николай I — в нем он видел подлинного гаранта независимости и процветания Греции. А потому, едва завершив работу над «письмом к Эйнару», Тирш предпринял решительные действия с тем, чтобы довести его до сведения подлинного адресата. Конечно, он мог отправить «письмо»

25

обычной почтой, однако понимал, что разумнее было бы прибегнуть к посредничеству какого-нибудь авторитетного ведомства, которое могло бы должным образом представить императору его проект. Таким ведомством в Мюнхене была только Российская миссия. С ее главой И. А. Потемкиным Тирш не был знаком, зато, как нам уже известно, он был очень хорошо знаком с Тютчевым. Ему-то и передал Тирш «письмо к Эйнару», копию же отправил королю Людвигу, сообщив в постскриптуме о шагах, предпринятых им с целью сообщить это «письмо» императору России:

«...я передал копию письма к г-ну Эйнару в русскую миссию г-ну Тютчеву, которого я весьма уважаю как вполне заслуживающего доверия и по образованию, характеру и убеждениям превосходного молодого человека. Он воспринял предложение именно так, как оно было задумано, понял отношение к нему Вашего Величества именно так, как и следует, и посоветовал мне сообщить через него это письмо русскому посланнику. Будучи предоставлен самому себе и хорошо понимая, что без поддержки какого-либо солидного ведомства не смогу достичь успеха, я был вполне готов сделать это, поскольку г-н Тютчев заверил меня, что г-н Потемкин, как и сам Тютчев, убежден в том, что эта идея ни в коей мере не исходит от Вашего Величества. В приложенной записке г-н Тютчев сообщает мне, что г-н Потемкин рассматривает это предприятие с полным участием и одобряет шаги, которые я предпринял1*.

В записке, копию которой Тирш приложил к своему письму, Тютчев сообщал:

26

«Записку, которую вы были любезны мне передать, я разыщу у г-на Потемкина, просившего меня оставить ее ему для прочтения на досуге. Могу сказать вам доверительно, что он очень одобряет вашу идею и поддерживает ваше намерение написать по этому поводу Императору. Я склонен думать, что со своей стороны он сделает все от него зависящее, дабы создать благоприятные условия в пользу вашей попытки»1*.

Все это происходило во второй половине ноября 1829 г.⁶², а через несколько дней Баварский греческий комитет поручил Тиршу выразить благодарность императору Николаю I за щедрый дар — церковную утварь для новой греческой церкви в Мюнхене. Таким образом, у Тирша появилась не только возможность, но и прямая обязанность обратиться к императору лично. 3 декабря благодарственное письмо было написано. Заканчивая его, Тирш просил императора обратить внимание на прилагаемые «листки», т. е. на его «письмо к Эйнару»⁶³.

Пакет с этими документами Тирш отправил Тютчеву для пересылки императору. Однако Потемкин отказался отправить его от имени Российской миссии. 11 декабря Тютчев известил об этом Тирша: «Я имел удовольствие получить Ваше письмо к Императору и поспешил отправить его почтой во избежание какого-либо недоразумения. Повторю вам то, что уже имел честь говорить вам однажды, а именно, что г-н Потемкин не взял на себя официальную передачу вашего письма ввиду того, что ни один дипломат не может передать своему Двору никакой бумаги, с которой не ознакомился предварительно»2*.

27

ФРИДРИХ ТИРШ
Гравюра. 1858

С именем Тирша связана попытка Тютчева
предпринять самостоятельные действия в качестве представителя
русской дипломатической миссии в Мюнхене (1828—1829)

28

Неловкость этой мотивировки очевидна. Ведь ничто не мешало попросить у Тирша разрешения вскрыть пакет и ознакомиться с его содержанием (к тому же для русского посла оно вовсе не было секретом). По-видимому, Потемкину нужна была отговорка, скрывающая истинную причину отказа. Скорее всего она заключалась в беспокойстве короля, опасавшегося подозрений в том, что он, король, является инициатором планов Тирша в отношении принца Оттона. В подобной ситуации Потемкин должен был считать пересылку «письма к Эйнару» через посредство своей миссии бестактностью в отношении короля Людвига. Возможно, что по этой же причине он не исполнил своего намерения, о котором Тютчев извещал Тирша в цитированном письме от 11 декабря, а именно: в ближайшее время информировать Нессельроде о «записке», обращенной к Эйнару «как о событии, имевшем место в Мюнхене» («comme d’un incident qui s’est passé à Munich»), с приложением копии «записки». Во всяком случае, в депешах Потемкина за декабрь 1829 — январь 1830 гг. «письмо к Эйнару» ни разу не упомянуто. Что же касается пакета, предназначенного Тиршем для пересылки императору через посредство Российской миссии, то судьба его неизвестна1*. Как бы то ни было, два с половиной года спустя на конференции держав-покровительниц принц Оттон был рекомендован к избранию на трон Греции.

Следующий эпизод служебной деятельности Тютчева также связан с именем Тирша. Но прежде чем обратиться к нему, необходимо сделать небольшое отступление и возвратиться к началу 1829 г.

29

5/17 февраля 1829 г., в той самой депеше, к которой был приложен выполненный Тютчевым перевод корреспонденции из Брюсселя1*, Потемкин высказал мысль о необходимости организовать противодействие антирусским тенденциям европейской печати, принимающим все более агрессивный характер. Он писал: «Вредное возбуждение, производимое в публике статьями подобного рода, заставляет подумать о пользе, которую могло бы принести перо искусного публициста, если бы он, не следуя каким-либо определенным поручениям, а вооружившись здравым смыслом, взял на себя опровержение лживых и коварных измышлений, а также безрассудных суждений по поводу современных политических событий»2*. Далее Потемкин сообщал, что известный мюнхенский публицист Фридрих Линднер (русский подданный; курляндец по происхождению) выразил готовность действовать в этом направлении. «Репутация искусного публициста, которую этот писатель приобрел в Германии, а также положение подданного Его Императорского Величества — положение, коим он гордится, — побуждают меня рекомендовать его вниманию Вашего Высокопревосходительства»3* — пишет в заключение Потемкин, прилагая к депеше адресованное К. В. Нессельроде письмо, в котором Линднер выразил готовность полемизировать с антирусскими выступлениями европейской прессы (в частности, английской)⁶⁶.

Нессельроде санкционировал привлечение Линднера к сотрудничеству, подчеркнув при этом, что какое бы то ни было давление на него полностью исключается: «Мы не решаемся давать ему более определенные указания по поводу исполнения задачи, которую он взял на себя по собственному побуждению,

30

ибо нам кажется, что едва он, под воздействием посторонних внушений, обратится к темам, ему заданным, статьи его неизбежно утратят свой независимый характер, составляющий их главное достоинство, источник идей автора тут же будет угадан, и с этого момента его произведения перестанут производить то благое воздействие, которого ныне мы можем ожидать»1*.

Через полгода, 15/27 октября, Потемкин докладывал Нессельроде об успешном развитии предпринятой акции: Линднер «неустанно трудится, направляя общественное мнение Германии по Восточному вопросу» путем публикации в Allgemeine Zeitung серии соответствующих статей («n’a pas cessé de travailler à rectifier l’opinion publique en Allemagne sur la question d’Orient»): «Благодаря непосредственному воздействию его собственного дарования, а также влиянию, оказанному им на самых известных сотрудников «Всеобщей газеты»2*, которые, подобно Тиршу и Хормайеру, со временем восприняли те же идеи и поддержали их, доктор Линднер более, нежели кто-нибудь другой, способствовал изменению тенденции этой газеты, столь уважаемой в Германии, возвращению ее к воззрениям более беспристрастным и к более справедливой оценке политики Императорского Кабинета»3*.

31

Разумеется Тютчев, еще недавно принимавший непосредственное участие в составлении депеш, касавшихся выступлений Allgemeine Zeitung, враждебных по отношению к России, знал об идее Потемкина противопоставить подобным выступлениям «перо искусного публициста», а также о шагах, предпринятых им в этом направлении. О том, что Тютчев не только знал об этой идее, но и сочувствовал ей, свидетельствует тот факт, что очень скоро он сам принял активное участие в аналогичной акции по отношению к другому публицисту.

Это произошло в самом начале февраля 1830 г. Идиллическая картина, нарисованная Потемкиным в цитированной депеше, внезапно изменилась.

3 февраля в Лондоне открылась конференция, в ходе которой представители России, Англии и Франции должны были решить ряд проблем, связанных со становлением Греции как самостоятельного государства. За несколько дней до этого Allgemeine Zeitung начала публикацию обширной статьи, исполненной самых резких, носивших скандальный характер и переходивших в прямую инсинуацию выпадов в адрес России 31 января — 2 февраля; без заглавия). Статья эта представляла собой перепечатку анонимного «письма из Эгины», помещенного в турецкой газете «Courrier de Smyrne» от 6 декабря 1829 г. Смысл «письма» сводился к тому, что Россия является главным, а точнее — единственным врагом Греции, что ее цель подчинить себе Грецию, превратить ее в свою провинцию; неизвестный автор призывал Францию и Англию спасти «несчастную страну» от этих преступных притязаний. Появившись накануне открытия Лондонской конференции, подобная статья могла серьезно скомпрометировать Россию в глазах общественного мнения не только Германии, но и всей Европы.

Потемкин поспешил информировать Нессельроде об этом беспрецедентном выпаде газеты. 3 февраля, в день окончания публикации статьи, он писал: «Смею утверждать, что никогда доныне общественный здравый смысл не подвергался более тяжкому оскорблению, ибо, не довольствуясь извержением самых грубых поношений в адрес Императорского Правительства, не довольствуясь призывами к недоверию и вражде по отношению к России, и даже к ее уничтожению, автор статьи с

32

наглой недобросовестностью путает и искажает самые общеизвестные факты, переставляет действующих лиц и приписывает другим державам ту роль, которую Россия сыграла в последних событиях; дабы возбудить ненависть к ней, он обвиняет Россию в стремлении к тому самому злу, коему она препятствовала, и намерения той партии, против которой она неустанно боролась. Сей памфлет, в коем клевета говорит языком возбудительным, явно предназначен к тому, чтобы воздействовать на массы: каждый здравомыслящий и сколько-нибудь образованный человек отбросит его с отвращением. Что же касается его происхождения, то невозможно усмотреть в этом памфлете выражение чьего бы то ни было личного мнения, каким бы сумасбродным оно ни являлось; никто не согласится взвалить на себя подобную нелепость, не находя в этом прямой и к тому же значительной выгоды. Это соображение, равно как и необъяснимая услужливость, с которой Allgemeine Zeitung согласилась перепечатать эту возмутительную статью полностью, не сопроводив ее никакими поправками, побудили меня предпринять некоторые разыскания, дабы убедиться в истинной позиции этой газеты»1*.

В результате своих «разысканий» («recherches») Потемкин убедился, что статья в Allgemeine Zeitung инспирирована правительством

33

Австрии и знаменует собой изменение курса газеты, от которой следует ждать новых антирусских выступлений⁷⁰.

В создавшейся ситуации следовало незамедлительно позаботиться о том, чтобы нейтрализовать неблагоприятное впечатление от этого выступления. Несомненно, что именно этой необходимостью было продиктовано письмо Тютчева Фридриху Тиршу с призывом взять на себя опровержение злополучной статьи. 1 февраля, не дожидаясь окончания ее публикации, Тютчев писал Тиршу: «Вы конечно заметили возмутительную статью в двух последних номерах «Allgemeine Zeitung», извлеченную из «Journal de Smyrne». Признаюсь, это самое грубое оскорбление, которое когда-либо наносилось общественному здравому смыслу. Но так как «Allgemeine Zeitung» сочла нужным перепечатать ее полностью и с известного рода сочувствием, вам надлежит, Милостивый Государь, вам, благородно связавшему свое имя с судьбами Греции, снова взять в свои руки защиту интересов, которые позорно попираются и искажаются. <...> Общественное мнение изменило бы самому себе, если бы в своих признанных органах не отразило со всей силой негодования подобное оскорбление, нанесенное общественному благоприличию»1*.

Р. Лэйн, впервые опубликовавший письмо Тютчева, а также большой отрывок из депеши Потемкина⁷², пришел к выводу, что между этими текстами существует очевидная стилистическая связь, а в отдельных случаях и конкретные совпадения2*. Этот

34

вывод, который представляется нам вполне убедительным, означает, что Тютчев принимал самое непосредственное участие в составлении депеши Потемкина, а значит в обсуждении и решении проблем, связанных со статей в Allgemeine Zeitung⁷³.

Откликнулся ли Тирш на призыв Тютчева, неизвестно. В Allgemeine Zeitung опровержение, которого от него ждали, не появилось (да оно и не могло там появиться). Обследовать же другие германские газеты мы не имели возможности. Во всяком случае, в последующих депешах Потемкина никаких сообщений об опровержении не содержится.

Однако дальнейшие события показывают, что этот эпизод имел продолжение. Год спустя два немецких публициста были удостоены внимания со стороны русского императора: каждому из них был пожалован перстень в знак признательности за их деятельность на благо России. Этими литераторами были Ф. Линднер и Ф. Тирш. 21 февраля/5 марта 1831 г. Потемкин писал по этому поводу: «Поощрения, коими удостоены эти два литератора, оказались как нельзя более своевременными, ибо влияние этих публицистов чрезвычайно способствовало моему противодействию той враждебной в отношении России тенденции, которую начала обнаруживать редакция “Allgemeine Zeitung”»1*. Со своей стороны, Тирш сообщал в благодарственном письме, адресованном Нессельроде, о своем намерении опубликовать цикл статей, посвященных анализу политической ситуации в Европе и, в частности, проблеме взаимосвязей, существующих между Россией и Европой. Тирш подчеркивал, что эта задача подсказана ему требованиями времени: «Кризис, нам угрожающий, день ото дня становится все более неизбежным, а потому наступила печальная необходимость разъяснить публике истинное положение вещей в Европе, природу той опасности, которая нам грозит, и средства, способные ее развеять, а

35

также истинные ценности законного порядка вещей и цивилизации, все достижения коих опорочены потоком пагубных идей, свидетелями чего мы по несчастию являемся»1*. Напомним, что это написано спустя полгода после Июльской революции во Франции и в разгар Польского восстания.

Мы так подробно остановились на фактах привлечения Линднера и Тирша к сотрудничеству с Российской миссией потому, что эти факты подводят нас к определенному выводу. Именно здесь, на рубеже 1830-х годов, в сотрудничестве с Потемкиным, следует искать истоки идеи Тютчева, осуществлению которой впоследствии, по выходе в отставку, он был готов всецело посвятить себя. Эта идея — организация систематического воздействия на европейское общественное мнение путем консолидации действий европейских публицистов, известных своими симпатиями к России⁷⁶.

В 1830 г., после эпизода с обращением к Тиршу, Тютчев в делах миссии по-видимому, не участвовал. В известной мере это можно объяснить его длительным отпуском: 17/29 мая он выехал в Петербург и возвратился только 13/25 октября⁷⁷. Но и до его отъезда рукой Тютчева было написано всего две депеши: 20 марта/1 апреля и 4/16 мая (№№ 13 и 21; в первой сообщалось об отъезде атташе миссии А. Г. Понинского в отпуск, во второй — о предстоящих переговорах между Баварией, Вюртембергом и Пруссией)⁷⁸. По возвращении же из отпуска, вплоть до начала февраля 1831 г., никаких следов участия Тютчева в работе миссии не обнаружено (исключение составляют два письма Потемкина к министру внутренних дел Баварии от 21 февраля/11 марта и 7/19 июля 1831 г. — оба письма написаны рукой Тютчева⁷⁹).

Тем не менее 2/14 февраля 1831 г. Потемкин обратился к Нессельроде с ходатайством о досрочном производстве Тютчева в следующий чин — коллежского асессора:

36

«Соображения о пользе, которую могли бы принести на государственной службе незаурядные дарования сего чиновника, в большей мере, нежели участие, им во мне вызываемое, побуждают меня обратить внимание Вашего Высокопревосходительства на высокую одаренность сего молодого человека. Со временем исключительные способности этого чиновника послужат на благо Отечества, и лишь одно для этого необходимо — такое положение, которое способствовало бы полному развитию его дарований»1*.

Одновременно Потемкин ходатайствовал о присвоении первому секретарю А. С. Крюденеру придворного звания камергера. Он писал: Крюденер «смог, благодаря своим старым связям в этой стране и уважению, которое ему по всей справедливости здесь оказывают, весьма облегчить мне знакомство со здешними обстоятельствами и был мне чрезвычайно полезен драгоценными сведениями, кои способствовали успешному выполнению моих обязанностей»2*. Сравнение этих двух характеристик весьма показательно: в отношении Крюденера отмечены его конкретные заслуги, в отношении Тютчева — лишь надежды на будущее, залогом которых служит его исключительная одаренность. Вспомним, что за 6 лет до этого, весной 1825 г., И. И. Воронцов-Дашков почти в тех же выражениях характеризовал своего юного атташе. И теперь, после девяти лет службы, — снова одни надежды. Разумеется, если бы Потемкин мог указать на какие-либо конкретные заслуги Тютчева, он сделал бы это непременно. Однако десяток депеш, написанных его рукой за два с половиной года службы под началом Потемкина, поставить Тютчеву в серьезную заслугу было невозможно.

37

С февраля 1831 г. участие Тютчева в работе миссии становится весьма ощутимым — не столько по количеству написанных его рукой депеш (14 из 50), сколько по серьезности вопросов, в них затронутых, и по глубине проникновения в суть освещаемых им проблем.

Часть этих депеш касалась различных аспектов баварской политики: назревающий конфликт между Баварией и Францией (21 февраля/5 марта; № 13), проблема организации вооруженных сил Баварии (26 февраля/10 марта и 2/14 марта; № 14 и 15), перспектива пропуска через Баварию добровольческих соединений, направляющихся на помощь восставшей Польше (26 июля/7 августа; № 37), вступление французских войск в Бельгию (1/13 августа; № 38); встречаются среди них и депеши, содержавшие информацию по частным вопросам (вручение наград Ф. Линднеру и Ф. Тиршу, размолвка между французским посланником и кн. Вреде — 2/14 февраля и 8/20 июня; № 6 и 33)⁸². Однако главное место среди депеш, написанных рукою Тютчева в 1831 г., занимают сообщения о событиях, развернувшихся на очередной сессии баварского парламента.

Сессия открылась 1 марта, длилась 10 месяцев и протекала в обстановке острого противостояния между королем и его правительством — с одной стороны, и парламентом — с другой. Принимая во внимание, что в 1830 г. подобное противостояние привело Францию к Июльской революции, понятно, что события в Баварском парламенте вызывали немалое беспокойство в монархически настроенных кругах Европы. Мюнхенская миссия подробнейшим образом информировала свое правительство об этих событиях. Почти все депеши, посвященные парламентской сессии (кроме одной), написаны рукой Тютчева.

Первая из этих депеш (2/14 февраля; № 4) содержит прогнозы по поводу предстоящей сессии (в значительной мере они оправдались). Следующие пять освещают конкретный ход событий, отражая перипетии столкновений между правительством короля и парламентом (21 февраля/5 марта, 10/22 марта, 7/19 июня и 1/13 октября — две депеши; № 11, 19, 31, 42, 43). Последняя (21 декабря/2 января; № 48) подводит итоги событий, о которых сообщалось в предыдущих депешах⁸³.

38

Все эти депеши отличаются не только точным изложением возникавших в ходе сессии проблем, но — и это главное — аналитическим подходом к их освещению. Что же касается последней из них, то она больше похожа на публицистическую статью, нежели на дипломатическую депешу. На шестнадцати страницах большого формата, исписанных убористым почерком, сформулированы основные проблемы, послужившие причиной столкновений между парламентом и королевским правительством (избирательное право, цензура, государственный бюджет). Автор исследует истоки этих конфликтов и их последствия, высказывает ряд соображений обобщающего характера, порой выдвигает конструктивные предложения, облекая их в завуалированную форму и отнюдь не педалируя. Некоторые места этой депеши ассоциируются с отдельными местами известных публицистических статей Тютчева, иногда мелькают даже текстуальные параллели. Приведем лишь один пример.

Изложив суть конфликта, связанного с обсуждением указа о цензуре (парламент добился отмены этого указа и отставки министра внутренних дел, который предложил его, следуя инициативе короля), автор депеши размышляет:

«Воздействие новых идей, день ото дня возрастающее, оживление литературы и, прежде всего, цензура, плохо исполняющая свое назначение, неспособная ни противиться дурным теориям, ни поддержать благие, — все это породило повсеместную потребность в законодательстве, которое направляло бы периодическую печать согласно принципам более упорядоченным. <...> Цензура твердая, разумная, основанная на едином принципе, стала бы несомненным благом для Государства, но та цензура, которая действует здесь, порождает лишь скандалы и общественные беспорядки. Причины, кои препятствуют установлению цензуры умеренной и в то же время действенной, имеют двойную природу: одни проистекают из общего положения вещей и состояния умов в этой части Германии, другие присущи одной Баварии. Надо признать, к великому сожалению, что в последние годы во всех этих краях чрезвычайно ослабело чувство уважения к власти — то непосредственное чувство доверия к ее просвещенному превосходству, те привычки к порядку и повиновению, кои составляют силу сообществ более молодых. Потребность проверять и критиковать

39

поступки Правительства, направлять его действия, навязывать ему свои цели, свои помыслы и даже свои пристрастия, — вот что характеризует не столько ту или иную партию, то или иное направление, сколько всю просвещенную публику в целом или тех, кто себя таковой считает, и эта склонность обнаруживается не только в последних рядах среднего класса, но и в высших кругах общества. В Баварии же эти анархические притязания как нельзя более поддерживаются непоследовательными действиями Правительства, которые являются следствием особенностей характера короля. При полном отсутствии системы, сколько-нибудь установившейся, каждая партия домогается чести воздействовать на намерения Правительства, а так как цензура есть не что иное как выражение этих намерений, она неизбежно должна будет следовать его постоянным колебаниям и таким образом множить в умах анархию, сдерживать которую она призвана»1*.

40

Этот отрывок вызывает определенные ассоциации с «Письмом о цензуре», написанным в 1857 году. Автор депеши высказывает мысль о необходимости «законодательства, которое направляло бы периодическую печать» («d’une législation, qui organisât la presse périodique»), и продолжает: «Цензура твердая, разумная, основанная на едином принципе, стала бы несомненным благом для государства» (La censure forte, intelligente, homogène, serait sans doute un bienfait pour le pays». — Подчеркнуто нами. — Т. Д.). Через 25 лет Тютчев скажет: «А у нас в литературе, как и во всем остальном, вопрос не столько в том, чтобы подавлять, сколько в том, чтобы направлять. Направление (т. е. цензура. — Т. Д.) твердое, разумное, уверенное в себе — вот, чего требует страна»1*. Бросается в глаза, что подчеркнутые нами определения цензуры в обоих случаях совпадают почти буквально. Далее автор депеши говорит о вредном стремлении общественного мнения критиковать правительство, «направлять его действия, навязывать ему свои цели» («de diriger sa marche, de lui imposer ses vues»); говорит он и о том, что при правительстве, подверженном «постоянным колебаниям» («perpétuelles fluctuations»), цензура не может исполнить свое назначение — «сдерживать анархию» («de contenir l’anarchie»). Через 25 лет эти мысли найдут продолжение у Тютчева: «Разумеется, не следует дозволять обществу вмешиваться в решения Государственного Совета или определять, вкупе с печатью, программу действий правительства. Но было бы чрезвычайно важно, чтобы сама Власть была настолько убеждена в правоте своих собственных воззрений, настолько проникнута своими собственными убеждениями, чтобы у нее возникла необходимость распространять их воздействие»2*. Подобные параллели

41

не только с «Письмом о цензуре», но и с другими публицистическими статьями Тютчева можно было бы продолжить.

Все сказанное позволяет полагать, что эта депеша, а также и другие депеши, посвященные сессии баварского парламента, написаны Тютчевым. Это в свою очередь подводит нас к выводу: именно здесь, в этих депешах, впервые проявился публицистический темперамент Тютчева, именно в это время формировались те политические воззрения, которые впоследствии легли в основу его публицистики.

В 1832 году Тютчев участвовал в делах миссии особенно активно — его рукой написана почти половина депеш (22 из 49), отправленных Потемкиным в Петербург за это время1*. 13 из них относится к первой половине года, и почти все они посвящены важнейшим проблемам внутренней и внешней политики Баварии. В них содержатся сообщения о правительственных указах, связанных с ограничением свободы периодической печати⁸⁷; о беспорядках в баварских провинциях и о конфликтах с Францией, искавшей в этих беспорядках повода для введения своих войск в Баварию⁸⁸; о попытках правительства Баварии утвердить свою самостоятельность по отношению к Германскому сейму⁸⁹; о торговых переговорах с Баденом⁹⁰; лишь три депеши касаются отдельных эпизодов мюнхенской жизни (отъезд короля на курорт; протест Потемкина против пребывания в Мюнхене участников Польского восстания; возвращение короля)⁹¹.

Почти все эти депеши носят чисто информационный характер и не содержат оценки излагаемых событий. Исключение составляют две депеши, связанные с вопросом об ограничении свободы периодической печати.

В одной из них (№ 4) положительно оценивается запрет государственным чиновникам участвовать в ассоциациях, основанных с целью защиты свободы печати: «Эти объединения <...>, если они появятся, превратятся в подлинные революционные клубы, и Правительство, противясь их возникновению, осуществляет тем самым не только свое право, но прежде всего

42

свою непреложную обязанность»1*. Далее отмечаются два обстоятельства, способствующие развитию анархических тенденций в баварской периодической печати: «Это, с одной стороны, несовершенство законодательства о печати, которое на словах устанавливает цензуру, а на деле препятствует ее осуществлению; с другой, незрелость общества, которое, не обладая никакими твердыми убеждениями, не в состоянии ввести личные мнения в границы определенных принципов»2*. Из этого следует вывод: «Тем более необходимо, чтобы Правительство серьезно задумалось над тем, как сдержать разнузданность печати, ибо дальнейшая безнаказанность приведет к полному разрушению общественного чувства нравственности»3*.

В другой депеше (№ 8) сочувственно оцениваются мотивы, побудившие Кабинет министров Баварии основать правительственный орган — газету «Bayerische Staats Zeitung» (редактором ее был назначен Ф. Линднер): «В момент, когда революционная партия пытается разорвать все общественные связи, разрушая всеми средствами чувство уважения к Закону, Правительство почувствовало необходимость иметь открытый, публичный орган, как для того, чтобы противопоставить вредным идеям идеи положительные, так и для опровержения клеветнических утверждений, путем которых пытаются посеять в стране сомнения в честности его намерений»4*; сочувствие вызывает

43

и личность редактора новой газеты — человека, «который в минувшем году имел счастье заслужить высочайшее одобрение Его Величества Императора» («qui a été assez heureux pour mériter l’année dernière un témoignage de la haute approbation de Sa Magesté l’Empereur»)⁹⁵.

Позиция автора обеих депеш ассоциируется с мыслями, высказанными в цитированной выше депеше № 48 за 1831 год, и, вместе с тем, с суждениями, высказанными Тютчевым четверть века спустя в «Письме о цензуре»⁹⁶.

Депеши, написанные рукой Тютчева во второй половине 1832 года, по своему содержанию резко отличаются от предыдущих — в них нет места вопросам внутриполитической жизни Баварии. Все 9 депеш, которые относятся к этому периоду, посвящены одной теме — избранию баварского принца Оттона королем Греции, а также возникшим в этой связи проблемам, решения которых должны были добиваться Потемкин и его коллеги — послы Англии и Франции.

Избрание на греческий престол принца одного из царствующих домов Европы (но не из династий России, Англии и Франции) было предусмотрено Андрианопольским договором⁹⁷. Однако реализация этого решения надолго затянулась и более двух лет Грецией управляло временное правительство во главе с кн. Иоанном Каподистрией. Тем временем страну раздирали междуусобицы, успокоить которые правительство было не в состоянии. Ситуация становилась опасной. Назрела настоятельная необходимость стабилизировать положение путем создания в стране монархии, располагающей аппаратом управления, армией и прочими атрибутами государственности. Три державы — «покровительницы» Греции (Россия, Англия и Франция) пришли к соглашению по поводу кандидатуры будущего короля, остановив свой выбор на баварском принце Оттоне, чье имя уже давно фигурировало в их предварительных переговорах. 13 февраля 1832 года Лондонская конференция трех держав вынесла соответствующее решение и запросила согласия короля Баварии. Однако король не торопился с ответом, несмотря на предупреждения о том, что промедление чревато серьезными последствиями, ибо успокоить волнения, охватившие Грецию, может лишь безотлагательное

44

решение ее дальнейшей судьбы⁹⁸. Только 7 мая, после трех месяцев всевозможных проволочек со стороны короля, представители трех держав на Лондонской конференции с одной стороны, и Баварии, с другой, подписали конвенцию об избрании принца Оттона на греческий престол⁹⁹. Но и после этого прошло еще два месяца прежде чем король Баварии ратифицировал это соглашение. Только 4/16 июля Потемкин сообщил Нессельроде, что факт этот совершился и конвенция вступила в силу. Это была первая депеша по «греческому вопросу», написанная рукой Тютчева (№ 34)¹⁰⁰.

С этого момента «греческий вопрос» переходит в новую стадию — реализации подписанной конвенции. Королю Баварии предстояло сформировать Регентство (напомним, что принц Отгон был несовершеннолетним), определить программу его действий на первое время, установить его статус по отношению к баварскому правительству. Предстояло создать воинские части — основу будущей греческой армии. Предстояло также организовать придворный штат будущего короля. И, наконец, предстояло отправить всех в Грецию — принца Оттона (9 августа он был избран королем Греции), Регентство, войска и придворных. Все это требовало немалых усилий, времени и финансовых издержек.

Выполняя директивы своих правительств, а также указания Лондонской конференции, Потемкин и его коллеги — послы Англии и Франции — настаивали на скорейшей реализации этих задач. Однако нерешительность короля, с одной стороны, а с другой, множество затруднений, с которыми он с самого начала столкнулся, не позволяли форсировать события. Этим проблемам посвящена почти вся дипломатическая почта Потемкина, отправленная им в Петербург во второй половине 1832 года — 13 депеш из 16-ти. В свою очередь, десять из них написаны рукой Тютчева (№ 34, 35, 38, 40, <43>—<47>, 49). В этих депешах отражены почти все перипетии, связанные с решением перечисленных выше проблем — от ратификации конвенции об избрании принца Оттона на греческий престол до отъезда его и Регентства в Грецию. Перечислим вкратце события, о которых сообщают эти депеши (о первой из них, посвященной ратификации конвенции, мы уже упоминали).

45

ОТЪЕЗД В ГРЕЦИЮ БАВАРСКОГО ПРИНЦА ОТТОНА,
ИЗБРАННОГО НА ГРЕЧЕСКИЙ ПРЕСТОЛ.
МЮНХЕН. 6 ДЕКАБРЯ 1832 Г.
Картина Ф. Фольца (масло). Мюнхен, 1833

Рядом с принцем его родители — король Людвиг I и королева Тереза.
Король обращается к главе Регентства гр. Й. Арманспергу

46

Главой Регентства предполагалось назначить гр. Й. Армансперга, опытного государственного деятеля (в недавнем прошлом он был последовательно министром иностранных дел, внутренних дел и финансов), а членами Регентства — юриста Маурера и полковника Хейдеггера (Хейдекка). Неожиданно для короля и его правительства Армансперг поставил непременным условием своего согласия полную независимость будущего Регентства от баварского правительства. Это требование противоречило интересам России, ибо таким образом она теряла возможность воздействовать на политику Греции через посредство короля Баварии.

Создавалась крайне затруднительная ситуация, при которой король и его министр иностранных дел барон Гизе, не будучи в состоянии принять какое-либо твердое решение, явно избегали встреч и переговоров с русским послом (король отбыл на курорт, Гизе — в свое поместье). Обо всем этом сообщается в депеше от 21 июля/2 августа (№ 35)¹⁰¹.

О причинах, побудивших Армансперга выдвинуть требование независимости Регентства, а также о безвыходном положении, в которое поставило короля это требование, сообщалось в депеше от 29 августа/10 сентября (№ 38)¹⁰². Здесь же охарактеризованы предполагаемые члены Регентства — гр. Армансперг с его амбициозностью, подозрительностью и обидчивостью («son ombrageuse susceptibilité»), Maypep с его тайной завистью по отношению к Арманспергу («il était secrètement jaloux») и нескрываемой корыстью (пользуясь затруднительной ситуацией, вызванной требованиями Армансперга, он выговорил себе максимальное вознаграждение), а также полковник Хейдеггер — единственный, кто оказался на высоте своей новой задачи («qui semble s’être placé à l’hauteur de sa nouvelle mission»).

Необходимость вручить королю личное письмо Николая I, в котором император настаивал на переходе принца Оттона в православие, исповедуемое его будущими подданными (это требование высказывалось уже не впервые), дало Потемкину возможность получить королевскую аудиенцию в Бад-Брюккенау1*. О беседе с королем и об его уклончивом ответе на вопрос о вероисповедании

47

принца Потемкин сообщил Нессельроде 7/19 августа, в депеше № 36 (написана рукой Крюденера); дополнением к этому сообщению служит депеша от 4/16 сентября (№ 40) — в ней содержатся некоторые характерные для короля подробности, сопровождавшие его согласие дать аудиенцию Потемкину¹⁰³.

В последних числах сентября (н. ст.) состав Регентства был утвержден королем, и с этого момента по всем вопросам, связанным с Грецией, надлежало обращаться к его главе — гр. Арманспергу. Об этом сообщается в депеше от 22 сентября/4 октября (№ <43>)¹⁰⁴.

С учреждением Регентства, Лондонская конференция удвоила свою настойчивость, требуя от представителей трех держав в Баварии незамедлительно принять все возможные меры с тем, чтобы ускорить отъезд в Грецию короля Оттона и Регентства, а также приданного ему войска. Об успешных результатах усилий, предпринятых ими в этом направлении, сообщено в депеше от 11/23 октября (№ 45)¹⁰⁵.

В свою очередь Армансперг не менее настойчиво ходатайствовал перед тремя державами об оказании финансовой поддержки Греции для погашения долга, который, по решению Лондонской конференции, она была обязана выплатить Турции. Этой проблеме посвящены две депеши — от 22 сентября/4 октября и 22 октября/3 ноября (№ <44> и 46)¹⁰⁶.

В то же время, следуя указаниям Нессельроде, Потемкин ведет переговоры с членами Регентства о принятии королем Оттоном православия, однако получает весьма уклончивый ответ. Этим переговорам, а вместе с тем еще одной характеристике гр. Армансперга посвящена депеша от 5/17 ноября (№ <47>)¹⁰⁷.

Наконец, 24 ноября/6 декабря, после многочисленных оттяжек и проволочек, король Оттон и его Регентство отбыли в Грецию. Описанию этого события посвящена депеша от 29 ноября/10 декабря (№ 49) — последняя депеша за 1832 год¹⁰⁸.

С отъездом короля Оттона и Регентства спала напряженность, отличавшая деятельность Мюнхенской миссии в течение последнего полугодия. Дипломатическая жизнь ее вошла в обычную рутинную колею. Об этом свидетельствуют 15 депеш, отправленных Потемкиным в Петербург в январе-мае 1833 г. — большинство

48

их посвящено частным эпизодам мюнхенской жизни (помолвка принцессы Матильды, предполагаемая женитьба кронпринца, приезд нового посла Бельгии и т. п.). Лишь 6 из них касаются важных политических проблем, и все эти депеши написаны рукой Тютчева. Они содержат сообщения о работах по демаркации северных границ Греции (2/14 и 8/20 марта; № 4 и 5); о пребывании в Мюнхене кн. Г. А. Катакази, назначенного поверенным в делах России в Греции, и о любезном приеме, оказанном ему королем (5/17 апреля; № 8); о реакции короля на сообщение, что три державы готовы гарантировать оплату греческого долга Турции (17/29 апреля; № 10); об отказе короля ратифицировать коммерческий договор с Пруссией (21 апреля/3 мая; № 12); о беспорядках в Рейнских провинциях Баварии (20 мая/1 июня; № 14)¹⁰⁹.

Почти все эти депеши носят чисто информативный характер. Исключение составляет депеша № 12, которую заключает прогноз по поводу последствий отказа короля от ратификации договора с Пруссией:

«Надо опасаться, как бы последствия разногласия, возникшего по поводу вопросов чисто коммерческих, не сказались пагубным образом на политических отношениях между государствами Германии; это было бы тем более печально, что именно в настоящий момент одно лишь единодушие, самое непритворное единодушие может стать для них действенной защитой против постоянно возобновляющихся поползновений революционной пропаганды»1*.

Депеша № 14 была последней из депеш, написанных Тютчевым от имени Потемкина. В конце мая (н. ст.) 1833 г. Потемкин, получивший новое назначение, покинул Мюнхен, передав свои полномочия кн. Г. И. Гагарину. В жизни Мюнхенской миссии и, прежде всего, в жизни Тютчева начался новый, совершенно непохожий на предыдущее пятилетие этап.

Но прежде чем говорить об этом новом периоде, необходимо вернуться назад и представить себе, как складывалась служебная

49

карьера Тютчева и его материальное положение после назначения его на должность второго секретаря миссии.

Служба под началом Потемкина была приятна и необременительна. О дружеских отношениях, сложившихся между Тютчевым и его начальником, мы уже говорили. Что же касается самой службы, то написание десяти, пятнадцати и даже двадцати пяти депеш в год при всей серьезности их содержания, отнимало лишь незначительную часть времени Тютчева и, принимая во внимание его интерес к политическим проблемам, не должно было быть ему в тягость, несмотря на его «отвращение ко всякого рода писанию» (это «отвращение» он любил декларировать, однако огромное количество оставшихся после него писем ставит под сомнение искренность этих деклараций1*).

Но надо полагать, что не в писании депеш заключалась для Тютчева привлекательность его службы под началом Потемкина, а в глазах последнего не в этом заключалось главное достоинство его второго секретаря. Несомненно, что Потемкин прежде всего ценил возможность обсуждать с ним вопросы российской и общеевропейской политики, события внутренней и внешней политической жизни Баварии, а вместе с тем дипломатические проблемы, с ними связанные, и те конкретные задачи, которые стояли перед ним как представителем России в Баварии. Об этом свидетельствует большая часть депеш, написанных от его имени рукой Тютчева, — сплошь и рядом в них излагаются и оцениваются факты, которые Тютчев мог знать лишь от самого Потемкина (например, содержание его многочисленных бесед с королем, с министром иностранных дел, с представителями других государств). Зная политический темперамент Тютчева, легко себе представить, что именно эта сторона его служебной деятельности представляла для него главный интерес в ту пору.

Несомненно, что многие из депеш, написанных рукой Тютчева, явились результатом подобных бесед. Таковы прежде всего

50

депеши, посвященные «греческому вопросу». Об этом свидетельствует их содержание, большую часть которого составляет изложение переговоров Потемкина с королем Баварии и его министром иностранных дел, причем слова его собеседников передаются со скрупулезной точностью, в форме прямой речи, заключенной в кавычки. Разумеется, что такого рода подробности Тютчев мог знать только из рассказов самого Потемкина. Это относится также и к сообщениям о совместных действиях, предпринятых Потемкиным и его коллегами — послами Англии и Франции — в целях исполнения директив Лондонской конференции по тому же «греческому вопросу». Конечно, обсуждались с Потемкиным и депеши, касавшиеся проблем внутренней и внешней политики Баварии, однако сведения для этих депеш Тютчев черпал главным образом из правительственных указов, сообщений периодической печати и других официальных источников.

Позднее, в 1835 году, обращаясь к Нессельроде с просьбой о повышении в должности, Тютчев писал:

«...в течение 7 лет, то есть после отъезда Графа Воронцова, именно мне в основном поручалось вести политическую переписку, коей начальство Миссии, с того самого времени постоянно менявшееся, имело честь сноситься с Вашим Высокопревосходительством <...> Из докладов, остановивших на себе особое внимание и заслуживших одобрение Вашего Высокопревосходительства, редкий был составлен не мною: мне принадлежит полное освещение греческого вопроса, а также дел сей страны1*. Эти слова служат несомненным подтверждением авторства Тютчева в отношении депеш, написанных его рукой. Однако есть здесь и известная доля преувеличения. Из предыдущего описания со всей очевидностью следует, что Тютчеву принадлежит весьма значительная, но отнюдь не бо́льшая часть депеш, написанных от имени Потемкина (в частности, все депеши по поводу такого важного для России вопроса как вероисповедание будущего короля Греции,

51

отправленные в первой половине 1832 г., написаны самим Потемкиным¹¹²). Отметим и другие неточности: среди депеш, отправленных после отъезда Воронцова-Дашкова (ноябрь 1827 г.) и до приезда Потемкина (сентябрь 1828 г.), нет ни одной, которая была бы написана рукой Тютчева; и как мы увидим далее, его руке принадлежат всего три депеши, написанные от имени Г. И. Гагарина в течение 1833—1835 гг.1*

Все эти преувеличения, допущенные Тютчевым, вполне объяснимы, если принять во внимание цель его письма. Во всяком случае, они ни в коей мере не снижают значения того факта, что в период управления Потемкина роль Тютчева в жизни Мюнхенской миссии была весьма немаловажна: сам факт его присутствия, его суждения, его оценки событий политической жизни и дипломатических коллизий Потемкин очень ценил.

Иначе обстояло дело со служебной карьерой Тютчева. Здесь он не продвинулся ни на шаг, оставаясь все в той же скромной роли второго секретаря, при том же более чем скромном окладе в 800 р. в год. Даже полагавшееся ему в 1832 г. очередное производство в следующий чин бесконечно затягивалось из-за бюрократических проволочек с получением требуемого свидетельства о дворянстве (лишь 21 июля 1833 г. Тютчев был пожалован в чин коллежского асессора «со старшинством с 25 февраля 1832 года»), не говоря о том, что ходатайство Потемкина о досрочном производстве Тютчева в этот чин, не было удовлетворено¹¹³.

Подобная ситуация, когда продвижению по служебной лестнице предшествовали бесконечно долгие годы ожидания, была обычной в дипломатическом мире России той поры. Штаты посольств и миссий были крайне ограничены, места освобождались редко, а значит редко открывались и возможности продвижения (тем более ограничены были эти возможности для чиновников, не имевших протекции).

Прекрасно зная себе цену, Тютчев мечтал о настоящей дипломатической карьере. По мере того, как с годами бесперспективность его положения становилась все более очевидной, эта ситуация все больше раздражала и угнетала его. Лишь однажды, весной

52

1833 года возник слух о предстоящем переводе Крюденера, что открыло бы перед Тютчевым возможность занять место первого секретаря. Его жена возлагала на это большие надежды: «Если бы <...> Тютчев мог получить место Крюденера, я не желала бы ничего лучшего и надеюсь, что, обретя некоторое спокойствие, я заставила бы Теодора забыть свои честолюбивые мечты или, по крайней мере, добилась бы того, чтобы они не омрачали нашу жизнь»1*. Однако слухи не оправдались, надежды гасли, и настроение Тютчева день ото дня становилось все более угнетенным2*.

Источником постоянных тревог в семье Тютчевых была вечная нехватка денег и ее последствия — неоплатные долги. Семейный бюджет их был чрезвычайно скромен. Основу его составляли 10000 руб. в год, которые посылали Тютчеву родители из своих доходов по имению. Годовой оклад в 800 руб. был лишь небольшой добавкой к этой сумме. Между тем содержание большой семьи (четверо детей Элеоноры от первого брака¹¹⁶, ее сестра Клотильда и дочь Анна, появившаяся на свет в 1829 году) требовало значительных средств. Но едва ли не главную часть расходов поглощал тот открытый образ жизни, к которому служебное положение Тютчева обязывало его и его жену, — приемы, визиты, выезды в свет и т. п.

Из года в год денег не хватало, из года в год возрастали долги. К весне 1833 года средств на их уплату решительно не было и достать их было негде. Оставалась надежда на помощь со стороны родителей Тютчева. Но они сами находились в стесненном положении: доходы от имения неудержимо падали, большая часть их и так уходила на содержание двух взрослых сыновей; к тому же надо было обеспечить приданым находившуюся на выданье дочь.

53

В 1831 г. родители Тютчева были вынуждены продать дом в Армянском переулке, где прошли детские и юношеские годы Тютчева, и купить по соседству другой, несравненно более скромный¹¹⁷. Но 30000 руб., вырученные от этой продажи, таяли неудержимо. Неудивительно, что когда жена просила Тютчева обратиться к родителям за помощью, он упорно отказывался сделать это: «Каждый раз, когда я заговариваю с ним об этом, он находит массу возражений, всю важность которых я не в состоянии оценить, ибо в большинстве своем они касаются своеобразия нравов и местных особенностей, которые мне неизвестны. Но я прекрасно понимаю, что касаться этого вопроса не позволяет ему его деликатность»1*. Тем не менее необходимость вынуждала Элеонору настаивать: «Ах, я отнюдь не неблагодарна и очень хорошо сознаю, что они сделали для нас более того, на что мы имели право рассчитывать, но вместе с тем я уверена, что если бы они знали, к чему обязывает нас наше положение, они поняли бы, что при 10000 руб. содержания и куче долгов, которые приходится делать, чтобы вести дом, вполне естественно, что затруднения растут. Одна непредвиденная трата влечет за собой другую, и единственным способом жить при таких незначительных средствах была бы строжайшая бережливость. Вот уже пять лет, как я безуспешно силюсь преуспеть в этом, но ныне я слишком ясно вижу, что без серьезной поддержки я никогда из этого не выберусь»2*.

Затруднительное положение Тютчева тревожило Потемкина,

54

ТЮТЧЕВ
Рисунок неизвестного художника (итал. карандаш).
<Москва, 1825>

55

ЭЛЕОНОРА ТЮТЧЕВА
Акварель И. Шёлера. <Мюнхен, 1827>

56

который попытался ему помочь. 3/15 сентября 1832 г. он обратился к Нессельроде с ходатайством о денежном вознаграждении для Крюденера и Тютчева¹²⁰. К ходатайству было приложено личное письмо, в котором содержалась особая, весьма необычная просьба, касавшаяся уже одного только Тютчева:

«Если же соображения экономии окажутся непреодолимым препятствием к увеличению содержания, получаемого гг. Крюденером и Тютчевым в качестве 1-го и 2-го секретарей, я был бы чрезвычайно счастлив, когда бы возможно было, посредством сокращения жалования, по исправляемой мною должности мне назначенного, увеличить содержание хотя бы одного только Тютчева; скромность его жалованья совершенно не соответствует расходам, к коим вынуждает его положение человека женатого и дипломата, ибо, не совершая этих расходов, он не может оставаться на уровне того общества, где ему надлежит вращаться не только по его должности, но и в силу личных достоинств. Подобная милость помогла бы ему выйти из состояния постоянной нужды, на которую недостаточность средств неизбежно его обрекает; кроме того, она была бы для него также лестным поощрением в карьере, к коей, как я уже почел своим долгом заметить Вашему Высокопревосходительству, у него есть способности: тем не менее, за десять лет усердной службы, засвидетельствованной его начальниками, г-ну Тютчеву ни разу не посчастливилось заслужить хотя бы малейший знак поощрения со стороны Министерства»1*.

57

Однако благородный порыв Потемкина не имел успеха. Почти год спустя, 13 июня 1833 г., Эл. Тютчева писала об этом Н. И. Тютчеву: «Что касается наградных, которых мы с таким нетерпением ожидали, то они так и не прибыли, надо поставить на них крест»1*.

Серьезным ударом для Тютчева стал отъезд Потемкина. Когда в конце весны 1832 г. в Мюнхен пришло известие о предстоящем переводе Потемкина в Гаагу, Тютчев писал брату Николаю: «Это одна из самых крупных неприятностей, какие могли меня постигнуть»2*. В приписке к этому письму Элеонора Тютчева уточняла: «Для нас это весьма чувствительный удар; мы теряем самого любезного начальника, который непрестанно высказывал нам всяческую доброту и даже привязанность. <...> Как вы понимаете, он хочет, чтобы Теодор остался при нем: это было бы возможно лишь при том условии, если Теодору дадут место первого секретаря в Гааге»3*.

Подобное стечение обстоятельств создавало ощущение полной безысходности. Тютчев был удручен и растерян. «Я нуждаюсь в советах и утешениях»4*, — писал он 1 июня 1832 г., умоляя брата не медлить с обещанным приездом¹²⁵. О том же просила Николая Ивановича и Элеонора: «Само Провидение посылает вас к нам на помощь, чтобы поддержать в тревогах и сомнениях, обступающих нас со всех сторон»5*. Однако приезд брата не разрешил сомнения и тревоги Тютчева. Напротив, через год, к моменту приезда Г. И. Гагарина, они полностью им завладели.

58

Г. И. Гагарин прибыл в Мюнхен 28 мая 1833 г. (об этом он известил Нессельроде депешей, которая была написана рукой Тютчева¹²⁷). С его появлением многое изменилось в Мюнхенской миссии. Атмосфера неизменной благожелательности, простота и непринужденность в отношениях, царившие при его предшественнике¹²⁸, исчезли без следа. Новый посол, замкнутый и чопорный, сразу установил твердые границы между собой и своими подчиненными: «Есть в его обхождении что-то сухое и холодное, что ранит вдвойне при том положении, в котором мы по отношению к нему находимся <...>. Вы знаете нрав вашего брата; боюсь, подобная манера держаться испортит их отношения; обоюдная стесненность и холодность, возникнув однажды, сделает дальнейшее сближение невозможным. Эта перспектива приводит меня в отчаяние»1*, — писала жена Тютчева его брату через две недели по приезде Гагарина¹²⁹. Однако надо отдать должное ее объективности — в том же письме она продолжала: «По отношению к прочим и даже ко мне Гагарин порою держит себя вполне непринужденно, и не он один повинен в той скованности, о которой я говорю. Вы сами знаете — если Теодор чем-либо задет или предубежден, он уже сам не свой; его натянутый и обиженный вид, его колкие фразы или хмурое молчание — все искажает его обычное обхождение, и я понимаю, что он производит неприятное впечатление. Следовательно, это обоюдно замкнутый круг <...>»2*. Самые худшие опасения овладели Элеонорой: «Понимаете ли вы, что случилось? Нет... Это начало конца»3*, — писала она все в том же письме¹³¹.

59

Однако жизнь требовала действий, и Элеонора решилась взять на себя заботу о служебных делах мужа, заговорив о них с Гагариным¹³². Вопреки ее собственным ожиданиям, шаг, предпринятый Элеонорой, оказался успешным. Гагарин отнесся к затруднительному положению Тютчевых с большим сочувствием и не замедлил доказать это делом. Уже 8/20 августа. на основании его ходатайства, годовой оклад Тютчева был увеличен на 200 р. — с 800 р. до 1000 р.¹³³.

Тем временем «греческий вопрос», с отъездом короля Оттона в Грецию потерявший в глазах Мюнхенской миссии свою актуальность, неожиданно вновь заявил о себе и потребовал от нового посла действий незамедлительных и решительных. 1/13 июля гр. Нессельроде направил Г. И. Гагарину секретную депешу с сообщением, что правительство Франции стремится упрочить свое влияние в Греции путем заключения брака короля Оттона с одной из принцесс Орлеанского дома и поручило своему послу в Навплии1* барону Руану добиться согласия Регентства на этот союз¹³⁴. Поскольку гр. Армансперг с первых же дней своего правления повел курс на разрыв с Россией и сближение с Францией и Англией, известие о подобных намерениях не могло не встревожить русского императора и его кабинет. Заключение предполагаемого союза повлекло бы в дальнейшем решающее воздействие Франции на внешнюю политику Греции и, вместе с тем, утверждение французского влияния в прилегающем к Балканскому полуострову регионе Средиземноморья. Необходимо было предотвратить осуществление планов французского правительства. В этой связи Гагарину предстояла весьма ответственная миссия, ибо упомянутая депеша Нессельроде, доставленная специальным курьером 10/22 июля, гласила: «Император намерен при вашем посредстве обратиться прямо к королю Баварии с целью убедить сего Государя воспользоваться своим родительским авторитетом, дабы своевременно отклонить и предотвратить союз, который отнюдь не послужит к упрочению спокойствия и процветания Греции. <...> Принципы Июльской революции и Правительство, ими порожденное, не могут встретить благоприятный прием при

60

Мюнхенском Дворе. Однако именно это обстоятельство вдвойне побуждает нас опасаться, что план Союза, задуманный Тюильрийским Кабинетом, может быть до сих пор неизвестен Кабинету Баварии. В самом деле, вполне вероятно, что Правительство Франции, предвидя затруднения, кои могло бы встретить в Мюнхене осуществление его намерений, удвоит заботу о том, чтобы сохранить свой замысел в тайне, и поначалу попытается снискать ему успех в Навплии, опираясь на влияние, которым оно там пользуется. Действительно, оно может рассудить, и не без основания, что для достижения более верного успеха ему следует прежде всего подготовить пути к тому, чтобы заручиться согласием греческого Регентства поддержать его замысел; таким образом оно крайне затруднило бы Мюнхенскому Кабинету попытку остановить исполнение проекта, в основном уже принятого Двором, непосредственно в этом проекте заинтересованным. Сие обстоятельство представляется нам столь значительным, что мы сочли необходимым, не теряя ни минуты, известить Правительство Баварии о первом же сообщении по этому поводу до нас достигшем, дабы Его Величество Король, вовремя предупрежденный о хитросплетениях, существование коих ему, быть может, неизвестно, употребил бы свое влияние на юного Государя и Министров, его окружающих, чтобы разрушить интригу, которую тайно плетет Правительство Луи Филиппа»1*.

61

На следующий день по получении этой депеши, т. е. 23 июля, Гагарин посетил министра иностранных дел барона Гизе и, получив его санкцию на визит к королю, 24 июля выехал в Бад-Брюккенау, где в это время находился король¹³⁶. Утром 27 июля Гагарин был принят королем и вечером того же дня сообщил Нессельроде, что король «решительно отвергает мысль о возможности союза с Июльской монархией» («l’idée de la possibilité d’une alliance avec la royauté de Juillet Lui répugnait au-dessus de tout») и намерен конфиденциально сообщить об этом сыну: «Король сразу же сказал мне, что хотел бы написать сыну, но так, чтобы письмо было доставлено ему непосредственно, минуя руки гр. Армансперга, “ибо, говорит он, я не могу поручиться, что он не вскрывает моих писем и не вычеркивает из них то, что кажется ему неуместным”. Это пожелание показалось мне очень важным, и я сказал, что если Его Величество соблаговолит доверить мне свое письмо, я отправлю его г-ну Катакази»1*.

Вечером того же дня Гагарин получил записку короля: «Князь, я пользуюсь любезным предложением, которое вы мне сделали, и посылаю вам приложение, в коем я высказался столь же определенно, как и в сегодняшней беседе с вами. Я крайне заинтересован в том, чтобы г-н Катакази лично передал это письмо моему сыну»2*. «Приложение» («l’incluse»), о котором

62

говорит король, — его письмо к сыну, где он сообщает свое мнение по поводу предполагаемого бракосочетания Оттона: «Ты слишком хороший сын, чтобы за спиной своего отца вести переговоры о женитьбе; со стороны Регентства это было бы дурно, очень дурно, однако возможно, ибо, в самом деле, в прежние времена, по крайней мере бо́льшая часть его членов, в частности гр. Армансперг, были привержены трехцветной Франции, но с твоей стороны это недопустимо. <...> Я решительно против такого брака»1*. Далее король предупреждал сына, что это письмо будет передано ему через русского курьера, а ответ следует отдать русскому послу Г. А. Катакази.

В тот же день Гагарин отправил Тютчеву распоряжение быть готовым к поездке в Грецию. Об этом сообщил своему министру иностранных дел герцогу де Брольи посол Франции бар. де Водрей 3 августа: «Сразу после аудиенции <...> г. Гагарин отправил г-ну Тютчеву, секретарю Российской миссии, распоряжение подготовиться к поездке в Грецию для доставки депеш, кои будут вручены ему по возвращении сего посла в Мюнхен»2*.

30 или 31 июля Гагарин возвратился в Мюнхен, а 4 августа Тютчев выехал в Навплию¹⁴¹. Много лет спустя И. С. Гагарин, племянник посла, в ту пору служивший в Мюнхене, вспоминал, что, помимо чисто курьерских функций, Тютчеву была поручена неофициальная миссия: «Тютчев был довольно близко знаком с членами Регентства; в беседах с ними он мог дать понять этим господам, чего ждет от них Петербургский кабинет»¹⁴².

Цель поездки Тютчева сохранялась в тайне. Дипломатический корпус был встревожен, теряясь в догадках. 3 августа бар. де Водрей сообщал в Париж: «Г-н Тютчев говорит о поездке в Венецию и облекает тайной свою миссию, цель которой

63

КОПИИ ДОНЕСЕНИЙ РОССИЙСКИХ ПОСЛАННИКОВ В МЮНХЕНЕ
В КОЛЛЕГИЮ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ. 1818—1826
Копии всех донесений за 1823 г. выполнены Тютчевым

 

МЮНХЕН. КАРОЛИНЕНПЛАЦ
Литография Г. Крауса. 1835
В 1832—1837 гг. Тютчев с семьей жил на Каролиненплац (д. 1).
На этой же площади находилась российская миссия.
Здесь же (д. 3) в 1833—1837 гг. жил Г. И. Гагарин

64

дипломатическому корпусу неизвестна. <...> Итак, я ограничиваюсь сообщением Вашему Превосходительству о миссии г-на Тютчева, предстоящей в ближайшее время; она не подлежит сомнению и имеет особую цель»1*. 11 августа посол Сардинии гр. Б. Берту де Самбуй сообщал в Турин: «Кажется совершенно достоверным, что г. Тютчев везет в Навплию увещания Его Величества Короля Баварии Регентству»2*. А на следующий день, 12 августа, бар. де Водрей писал министру иностранных дел Франции: «Теперь мне стало достоверно известно, что Князю Гагарину было поручено сделать королю Людвигу заявление по поводу действий греческого Регентства, а также по поводу взглядов, которых придерживается большинство его членов. Следствием этого заявления и было решение о поездке г-на Тютчева»3*. И, наконец, уже 25 августа бар. де Водрей сообщил герцогу де Брольи еще одну версию: «Заявление по поводу длящегося присутствия французских войск в Греции является частью инструкций, данных Тютчеву»4*.

Но уже 24 августа герцог де Брольи, встревоженный первыми сообщениями де Водрея, направил в Навплию барону Руану, французскому поверенному в делах, распоряжение: «Вследствии некоего сообщения, которое г. Гагарин сделал королю Людвигу, г. Тютчев, секретарь Императорской миссии в Баварии, получил распоряжение подготовиться к исполнению в Греции поручения, о содержании коего существуют лишь предположения, но которое несомненно имеет важную цель. В случае, если г. Тютчев действительно отправится в Навплию, вам надлежит по возможности <...> убедиться, в какой мере

65

обоснованы эти предположения, и выяснить истинную цель его миссии»1*.

Когда де Брольи отправлял свою депешу, Тютчев находился в Триесте, в ожидании корабля, который доставил бы его в Навплию2*. В Триесте он был не один. Рядом с ним была жена, которая решилась сопровождать его до начала морского путешествия. Позднее, возвратившись домой, она писала Н. И. Тютчеву, что это решение было вызвано тревогой, которую в последнее время внушало ей душевное состояние мужа: «...Есть в нем какой-то нравственный недуг, который, как мне кажется, развивается быстро и страшно. И вот это-то, сознаюсь, толкнуло меня на то, чтобы побудить его согласиться на это путешествие; я очень рассчитывала на смену дорожных впечатлений, но надежды мои не оправдались <...>. Надо его знать так, как знаю его я, и притом необходимо, чтобы он сам высказался до конца, — только тогда можно представить себе его состояние. Вы должны понимать, что́ я имею в виду: ваша мать, кажется, передала ему в наследство эту боль?¹⁵⁰ Посоветуйте, что мне делать. Когда я об этом думаю, когда я это вижу, меня охватывает смертельный ужас и горе <...> это не только меланхолия, отвращение ко всему, невероятная разочарованность в мире и, главное, в самом себе, это — что пугает меня больше всего — то, что сам он называет навязчивой идеей. Самая нелепая, самая абсурдная идея, которую можно себе представить, мучает его до лихорадки, до слез; подумайте же, каково мне знать, что он в таком состоянии и не иметь ни малейшей возможности оградить его от этого несчастья... Теперь вы понимаете, почему я в последнее время так настойчиво просила,

66

чтобы ваш отец взял на себя устройство наших дел; все это, малейшее огорчение, способствовало учащению и обострению подобных состояний Теодора»¹⁵¹.

Многочисленные дорожные злоключения¹⁵² не способствовали улучшению настроения Тютчева. А в Триесте его ожидали новые осложнения. Выяснилось, что в гавани нет и не предвидится ни одного корабля, направлявшегося в Грецию, за исключением австрийского военного корвета «Корнелия», который должен был отплыть во второй половине августа; только содействие Гассера, баварского поверенного в делах, направлявшегося к месту службы в Навплию, дало Тютчеву возможность отплыть вместе с ним на этом корабле¹⁵³. По сообщению французского консула в Триесте, Тютчев ожидал отправления корабля «около трех недель»¹⁵⁴. Болезнь капитана, ожидание груза и, наконец, десятидневная непогода долго не позволяли «Корнелии» выйти в море¹⁵⁵. «После всяческих задержек и десятидневного ветра, а вернее, гроз, корвет поднял паруса 1 сентября в 5 часов утра, и вот я в Триесте — одинокая и покинутая», — писала Элеонора Н. И. Тютчеву 10 сентября, уже из Мюнхена¹⁵⁶. Не менее одиноким и покинутым чувствовал себя и Тютчев. По словам Гассера, вспоминавшего путешествие на «Корнелии», он охотнее всего возвратился бы обратно («am liebsten wieder unterwegs umgekehrt wäre»¹⁵⁷). Надежда Элеоноры, что дорожные впечатления окажут благотворное воздействие на душевное состояние ее мужа, не оправдалась: «...я покинула его с неописуемым чувством боли и тревоги», — жаловалась она Н. И. Тютчеву в цитированном письме.

На семнадцатый день пути, после трехдневной борьбы со штормом, после вынужденной стоянки у о-ва Лезина, где «Корнелия» в течение четырех дней пережидала бурю¹⁵⁸, корвет бросил якорь в гавани Навплии. Это произошло 17 сентября¹⁵⁹, а за несколько дней до того король Оттон отбыл в длительную поездку по стране¹⁶⁰. 20 сентября вслед за ним отправился на «Корнелии» Гассер, а также семья гр. Армансперга¹⁶¹. Тютчев же остался в Навплии и, выполняя свою обязанность курьера, передал российскому послу Г. А. Катакази пакет с письмом короля Людвига для вручения его королю Оттону, а также депеши Гагарина, в которых разъяснялось, что письмо это должно быть вручено адресату строго конфиденциально. О получении этой почты Катакази докладывал

67

Нессельроде: «Г-н Тютчев, секретарь Императорской миссии в Мюнхене, прибыл в Грецию с посланием Князя Гагарина <...>. Тем же путем получил я письмо, которое Его Величеству Королю Баварии благоугодно было доставить своему сыну через мое посредство»1*.

Однако вскоре стало известно, что в увещаниях короля Людвига сыну по поводу предполагаемого брака с французской принцессой уже не было необходимости. Это видно из сообщения Катакази Гагарину: «Все, что я узнал здесь относительно союза, задуманного Луи Филиппом, позволяет мне полагать, что подобное предложение было сделано, однако то, как оно было воспринято, отнюдь не поощрило Посланника Франции к дальнейшим переговорам»2*. Тем не менее Катакази считал своим долгом доставить королю Оттону послание его отца и соблюсти при этом условие секретности. 26 сентября/8 октября он писал Гагарину: «Первой моей мыслью было самому отправиться в Патрас3*, где, по моим сведениям, Король должен был провести некоторое время; однако поездка, предпринятая мною с тем, чтобы присоединиться к Его Величеству, могла бы породить в публике слухи и толкования, избежать коих мне показалось более благоразумным. Стремясь в точности исполнить распоряжения Его Величества Короля Баварии, переданные мне при вашем посредстве, Князь, и вручить Королю Оттону адресованный ему пакет, я отправляю его сегодня в Патрас с г-ном Тютчевым»4*.

68

Действительно, 8 октября, после трехнедельного пребывания в греческой столице, Тютчев покинул Навплию. Отъезд был поспешным и для окружающих неожиданным. «Г-н Тютчев <...> своим поспешным отъездом поставил меня в весьма затруднительное положение»1*, — писал 7 октября Гассер, в распоряжении которого оказался всего один день, чтобы составить донесения своему королю¹⁶⁵. Поспешность эта вполне объяснима. Из сообщений в Allgemeine Zeitung известно, что вечером 5 октября в Навплию возвратился из плавания в Марафон корвет «Корнелия», а 8 октября он отправился обратно в Триест¹⁶⁶. Можно было бы предположить, что Тютчев сел на этот корабль с тем чтобы, воспользовавшись стоянкой в Патрасе, передать там королю Оттону письмо его отца.

Однако уже после отъезда Тютчева Катакази сообщал Нессельроде: «Г-н Тютчев, которого я отправил обратно в Мюнхен, предначертав ему путь через Морею2*, Корфу и Анкону, должен встретить Его Величество в Патрасе, где у него будет возможность передать мой пакет без всяких посредников»3*. Это сообщение позволяет предположить, что 8 октября Тютчев отправился в Патрас сухим путем, через северную часть Пелопонесского п-ва. Этот путь, составляющий около 150 км, можно было проделать за 3—4 дня, тогда как корабль должен был обогнуть весь полуостров, что требовало значительно бо́льшего времени. Таким образом, Тютчев мог приехать заранее, дождаться встречи с королем, а затем, по приходе корвета, отправиться на нем в дальнейший путь.

Но каким бы путем ни добирался Тютчев до Патраса, доподлинно известно, что поручение, ему данное, он не исполнил. 31 октября/12 ноября Катакази писал Гагарину: «По возвращении

69

Короля в свою резиденцию, я поспешил вручить ему в собственные руки доставленное г-ном Тютчевым письмо, которое тот не смог передать ему в Патрасе»1*. Остается загадкой, каким образом это секретное письмо вновь вернулось в руки Катакази. Единственным объяснением, которое представляется вполне вероятным, может быть то, что Тютчева в его путешествии в Патрас сопровождал один из секретарей Российской миссии, который и привез обратно в Навплию оставшееся неврученным письмо.

3 ноября Тютчев сошел с корабля в Триесте. Об этом сообщила газета Allgemeine Zeitung: «Триест, 3 ноября. Только что бросил якорь корабль, отплывший из Навплии 8 октября; среди прочих пассажиров <...> на его борту находится секретарь Российского посольства фон Тютчев, который несколько месяцев тому назад отправился в Навплию с поручением от русской миссии в Мюнхене»2*.

Однако продолжить свой путь Тютчев не смог. Он был задержан в карантине из-за холеры, свирепствовавшей в Триесте (сам Тютчев остался здоров, но в одном из городских госпиталей скончался его слуга)¹⁷⁰. Известие об этом достигло Мюнхена. 14 ноября король Людвиг писал сыну в Навплию, что надеется получить от него письмо, «если Тютчев, который все еще задержан в карантине Триеста, сюда прибудет» («wenn Tjutchef noch in der Triester Quarantine begriffen, hier anlangt»)¹⁷¹.

Тютчев возвратился в Мюнхен между 14 и 21 ноября, усталый и расстроенный. 21 ноября бар. де Водрей сообщал в Париж, что Тютчев вернулся «весьма недовольный своей поездкой, которая, кажется, не имела никаких результатов» («fort mécontant de son voyage, qui parait n’avoir eu aucun résultat»)¹⁷².

Но если сам Тютчев был недоволен результатами своей миссии,

70

то тем более недовольны были ими и король Людвиг, и Гагарин. Действительно, долгожданного письма от сына Тютчев королю не привез, а судьба доверенного ему послания самого короля к этому времени была совершенно неизвестна. Легко представить себе, как неприятно было Гагарину сообщать об этом королю.

Что же касается неофициальной миссии Тютчева, то она тоже потерпела неудачу, если только действительно существовала. В этом можно убедиться, читая донесения послов Франции в Мюнхене и Навплии, — в них еще долго звучали отзвуки этого эпизода. 21 ноября бар. де Водрей писал в Париж: «Г-н Тютчев <...>, последовав за королем Оттоном, напрасно пытался догнать Его Величество; с гр. Арманспергом он повидался только один раз»1*. В свою очередь бар. Руан доносил 19 декабря из Навплии министру иностранных дел Франции: «Г-н Тютчев уехал в Мюнхен, даже не получив возможности быть представленным Королю <...> и не войдя ни в какие сношения с Регентством — ни от имени своего Двора, ни от имени короля Баварии»2*. И, наконец, в депеше бар. де Водрея от 22 ноября содержится сообщение, смысл которого раскрыть полностью не представляется возможным: «Что же касается миссии секретаря посольства России, одно из писем г-на д’Армансперга ограничивается такими словами: “Г-н Тютчев очень дурно проявил себя в Греции, однако ему ничего не удалось достигнуть”»3*.

Сразу же по возвращении Тютчева Гагарин поручил ему составить для Нессельроде депешу и изложить в ней свою точку зрения на политическую ситуацию, возникшую в Греции. Тютчев выполнил поручение. Его депеша содержит вполне определенную характеристику плачевных результатов деятельности Регентства и, вместе с тем весьма четкую дипломатическую

71

программу¹⁷⁶. Однако форма, в которую были облечены его суждения, оказалась весьма необычной для дипломатического документа:

«Волшебные сказки изображают иногда чудесную колыбель, вокруг которой собираются гении-покровители новорожденного. После того, как они одарят избранного младенца самыми благодетельными своими чарами, неминуемо является фея, навлекающая на колыбель ребенка какое-нибудь пагубное колдовство, имеющее свойством разрушать или портить те блестящие дары, коими только что осыпали его дружественные силы. Такова, приблизительно, история Греческой монархии. Нельзя не признать, что три великие державы, взлелеявшие ее под своим крылом, снабдили ее вполне приличным приданым. По какой же странной, роковой случайности выпало на долю Баварского короля сыграть при этом роль Злой феи? И, право, он даже слишком хорошо выполнил эту роль, снабдив новорожденное королевство пагубным даром своего Регентства: надолго будет памятен Греции этот подарок «на зубок» от Баварского короля. Прошло около десяти месяцев как Регентство взялось за дело, и оно уже успело на целые годы испортить будущность Греции».1*

Таково начало этой депеши. Изящество стиля и блистательная ирония делают ее произведением художественным; это своего рода эссе на тему о судьбах современной Греции. Однако, как справедливо заметил К. В. Пигарев, «на одном литературном

72

таланте дипломату нелегко построить свою карьеру»¹⁷⁸. Педантичный Гагарин нашел проект депеши «недостаточно серьезным» и отказался его принять¹⁷⁹.

Трудно сказать, почему Тютчев, прекрасно владевший формой и стилем дипломатических депеш, на этот раз избрал такую вызывающе несоответствующую правилам дипломатической бюрократии форму. Не было ли это сознательным эпатажем в адрес Гагарина?

Сухому и чопорному Гагарину был чужд нервный и изменчивый нрав Тютчева, его неспособность подчиняться дисциплине, его живой, ироничный ум. Отношения между ними не складывались. По-видимому, возник некий психологический барьер — то, что на языке XX-го века носит название «психологической несовместимости». В результате, к концу 1833 года в Мюнхенской миссии возникла совершенно четкая расстановка сил: Гагарин всецело опирался на Крюденера, тогда как Тютчев, написав после возвращения из Навплии две незначительные по содержанию депеши¹⁸⁰, в течение последующих двух лет в работе миссии практически не участвовал. Никаких следов его деятельности за 1834—1835 гг. в архивах Мюнхенской миссии и Канцелярии Министерства иностранных дел не обнаружено (исключение составляет лишь одна депеша, написанная его рукой в октябре 1835 г.¹⁸¹).

Возвращение в Мюнхен было для Тютчева безрадостным не только из-за чувства неудовлетворенности и недовольства собой, не только из-за неудовольствия начальства и бесперспективности служебного положения, но и вследствие непрекращающихся денежных затруднений, вновь представших перед ним во всей своей неразрешимости. И хотя Элеонора мужественно брала на себя большую часть связанных с этим забот, Тютчев знал о них, пытался их разрешить и страдал от безвыходности сложившейся ситуации.

Перед отъездом Тютчева в Навплию над ним висел долг в 12000 р. 10 сентября, едва проводив мужа, Элеонора взывала к Н. И. Тютчеву о помощи: «Напишите папеньке, сделайте все возможное, чтоб добиться его согласия на постепенную уплату

73

этих 12 000 рублей»1*. А в октябре, в ожидании ответа на свою мольбу, Элеонора была не в состоянии оплатить квартиру, которую занимала ее семья¹⁸³. Родители Тютчева, как всегда, откликнулись на заботы сына, но не могли выплатить весь долг полностью. Тем не менее, посланная ими сумма на какое-то время, по словам Элеоноры, избавила ее и мужа от «главных забот»¹⁸⁴. Но долги оставались и снова росли. «Жить на 10000 рублей при требованиях занимаемого нами положения, при детях и людях, число которых с каждым годом увеличивается, почти невозможно»2* — жаловалась Элеонора Н. И. Тютчеву¹⁸⁵.

Попытался помочь Гагарин. Несмотря на отчуждение, разделявшее его и Тютчева, Гагарин относился к нему с уважением и искренне сочувствовал его тяжелому материальному положению. В ноябре 1834 г., через год с небольшим после своего первого ходатайства о денежном вознаграждении Тютчеву, которое, как мы уже знаем, увенчалось успехом, Гагарин обратился к Нессельроде с аналогичной просьбой, сопроводив ее характеристикой Тютчева, в высшей степени лестной: «Коллежский асессор Тютчев, состоящий при посольстве в должности 2-го секретаря, — человек редких достоинств, редкой широты ума и образованности, притом нрава в высшей степени благородного. Он женат и обременен многочисленной семьей, а потому при скромных средствах, коими он располагает, лучшей для него наградой было бы денежное пособие, и я настоятельно прошу вас, Граф, испросить для него от Императорских щедрот годовой оклад, другими словами, 1000 рублей ассигнациями».3*

74

Но на этот раз ходатайство Гагарина успеха не имело — ответа на него не последовало. «Остается только надежда на место Крюденера, — писала Элеонора в начале января 1834 года, — так как эта столь желанная преемственность должна наконец наступить»¹⁸⁷. Слухи об ожидаемом повышении Крюденера и надежды на получение его места — лейтмотив ее писем за 1833—1835 гг.

Наконец, летом 1835 г. Тютчев решается действовать самостоятельно. Воспользовавшись пребыванием Нессельроде на водах в Карлсбаде, он отправляется туда, чтобы лично просить вице-канцлера о повышении. Встреча состоялась, и Тютчев возвратился в Мюнхен, обнадеженный благожелательностью Нессельроде и его обещаниями1*. А потому, когда в октябре стало известно о предстоящем переводе Крюденера, Тютчев счел возможным обратиться к Нессельроде с личной просьбой о предоставлении ему освобождающегося места первого секретаря Мюнхенской миссии. <22 октября>/3 ноября 1835 г. он писал: «При нашем свидании, коим Вы меня удостоили, Граф, во время Вашего последнего пребывания в Карлсбаде и о коем я по сей день храню благодарную память, Вашему Высокопревосходительству угодно было заверить меня, что Вы не преминете вспомнить обо мне при первой же возможной вакансии. И вот, по возвращении князя Гагарина¹⁹¹ я узнал, что г-н Крюденер скоро получит новое назначение. Таким образом, место 1-го секретаря Мюнхенской миссии станет вакантным. Осмеливаюсь

75

просить у Вашего Высокопревосходительства сие место для себя»1*.

Кратко перечислив свои служебные заслуги (эту часть его письма мы цитировали выше) и изложив свою просьбу, Тютчев останавливается на причинах, которые делают для него место Крюденера «предпочтительнее всякому другому» («de préférence à toute autre»):

«Несмотря на то, что в будущем меня ожидает получение независимого состояния, уже в течение многих лет я приведен к печальной необходимости жить службой. Незначительность средств, отнюдь не отвечающая расходам, к коим меня вынуждает мое положение в обществе, против моей воли наложила на меня обязательства, исполнению коих может помочь только время. Такова первая причина, удерживающая меня в Мюнхене. Даже выгодное перемещение по службе, пусть с повышением в чине, непременно принудило бы меня к новым расходам, кои вкупе с прежними столь значительно бы усугубили мое затруднительное положение, что покровительство Вашего Высокопревосходительства оказалось бы призрачным из-за материальной невозможности для меня им воспользоваться.

Как я уже говорил, Милостивый Государь Граф, служба доставляет мне средства к жизни. Уверяю Вас, я бы не стал останавливаться на этом обстоятельстве, ежели бы я был один... но у меня жена и двое детей. Конечно, никто лучше меня не понимает, что женитьба в столь непрочном, зависимом состоянии, как мое, есть самая непростительная ошибка. Я сознаю сие, поскольку уже 7 лет расплачиваюсь за нее. Но я был бы глубоко несчастлив, ежели бы за мою ошибку расплачивались три совершенно невинных существа.

76

Впрочем, ежели и существует страна, где бы я льстил себя надеждой приносить некоторую пользу службой, так это решительно та, в коей я ныне нахожусь. Длительное пребывание здесь, благодаря последовательному и серьезному изучению страны, продолжающемуся поныне как по внутреннему влечению, так и по чувству долга, позволило мне приобрести совершенно особое знание людей и предметов, ее языка, истории, литературы, общественного и политического положения, — в особенности той ее части, где я служу. Все сии причины купно дают мне некоторое право надеяться, что, по крайней мере, здесь я смогу должным образом оправдать милость, о коей прошу»1*.

Ответом на это письмо был вежливый отказ. Нессельроде мотивировал его тем, что произведенное согласно указу императора

77

сокращение должностей оставило многих служащих не у дел: «...любая вакансия за границей рассматривается Императорским кабинетом как возможность вознаграждения тех, кто потерял свою службу. Сии особые обстоятельства, требующие принятия особых мер, делают совершенно невозможным в настоящее время удовлетворение Вашей просьбы в отношении должности, освобождающейся в Мюнхене1*. Желая смягчить свой отказ, Нессельроде сообщает Тютчеву, что в вознаграждение его заслуг он удостоен звания камергера.

Этот отказ, датированный 21 января 1836 г., был получен в начале февраля. Почти вслед за ним последовал приказ о переводе Крюденера в Петербург и сообщение, что первым секретарем Мюнхенской миссии определен сорокалетний барон Апполоний Мальтиц, много лет прослуживший в Бразилии в должности поверенного в делах. Все это полностью закрывало перед Тютчевым возможность продвижения по службе в Мюнхене. Он пытается иронически отнестись к сложившейся ситуации: «Г-н Вице-Канцлер хуже тестя Иакова. Тот, по крайней мере, заставил своего зятя работать только семь лет, чтобы получить Лию, для меня срок был удвоен. Они правы в конце концов. Так как я никогда не относился к службе серьезно, справедливо, чтобы служба также смеялась надо мной»2*. Однако далее для иронии уже нет места. Тютчев продолжает: «Тем временем положение мое становится все более и более ложным. Я не могу помышлять о возвращении в Россию по той простой и наиприятнейшей причине, что мне не на что будет там существовать, с другой стороны, у меня нет ни малейшего разумного повода упорно

78

держаться службы, которая ничего не обещает мне в будущем»1*.

Начиналось самое тяжелое время в мюнхенской жизни Тютчева.

Крюденер готовился к отъезду, появления Мальтица ждали не ранее осени, а в ближайшем будущем Тютчева ожидала перспектива на долгий срок остаться единственным помощником Гагарина, исполнителем обязанностей, соответствующих той самой должности, в назначении на которую ему было отказано. Тяжелое душевное состояние вновь овладело им.

Но не только служебные неудачи были причиной этого состояния. В жизнь Тютчева вошла новая любовь — сильная и глубокая. Еще в 1833 году случайная встреча на балу свела его с баронессой Эрнестиной Дёрнберг и с тех пор навсегда связала с этой женщиной, ставшей впоследствии его второй женой. Отношения их развивались медленно и неровно, но к тому времени, о котором идет речь, они вполне определились. Мучительная раздвоенность овладела Тютчевым — Элеонора была ему по-прежнему дорога.

Некоторое время эта связь сохранялась в тайне. Но можно ли скрыть что-нибудь в светском обществе, где жизнь каждого проходит на виду у всех? Элеонора узнала об измене мужа, и это едва не привело к роковому исходу. В порыве отчаяния она нанесла себе несколько ударов маскарадным кинжалом и выбежала на улицу, где, потеряв сознание, упала, обливаясь кровью.

Разразился скандал, последствия которого не замедлили сказаться. Дипломат, замешанный в скандале, — фигура нежелательная для посольства, к которому он принадлежит. 3 мая 1836 года Гагарин отправил с Крюденером, уезжавшим в Петербург, письмо, в котором просил Нессельроде о переводе Тютчева из Мюнхена. При этом он поручил Крюденеру рассказать вице-канцлеру об обстоятельствах, побудивших его обратиться

79

ЭРНЕСТИНА ДЁРНБЕРГ
Портрет работы Й. Штилера (масло). Мюнхен, 1834
Собрание баронов Риттер (Бавария)
Фотография из архива «Литературного наследства»
(предоставлена г-ном Рональдом Лэйном)

80

с этой просьбой. Гагарин писал: «...умоляю вас, Граф, уделите самое благосклонное внимание всему, что он будет говорить вам о господине Тютчеве, о его злополучии, о его отчаянном положении и о самой настоятельной необходимости его из этого положения вывести. При способностях весьма замечательных, при уме выдающемся и в высшей степени просвещенном, господин Тютчев не в состоянии ныне выполнять обязанности секретаря миссии по причине того пагубно-ложного положения, в которое он поставлен своим роковым браком. Во имя Христианского Милосердия, умоляю Ваше Высокопревосходительство извлечь его отсюда, а это может быть сделано лишь при условии предоставления ему денежного пособия в 1000 руб. для уплаты долгов: это было бы счастие для него и для меня1*. Далее следует знаменательное признание. Оказывается, Гагарин еще раньше просил о том, чтобы его сын Евгений, служивший в Российском посольстве в Вене, был временно откомандирован в Мюнхен: «Он воспринял традиции бар. Крюденера и станет моей правой рукой, моей опорой, ибо от г-на Тютчева уже нечего ожидать»¹⁹⁸. Просьба Гагарина была удовлетворена, но это произошло уже осенью2*, тогда как в мае в его распоряжении оставался один Тютчев.

Тем не менее документы свидетельствуют, что и в этой ситуации служебные обязанности не слишком обременяли Тютчева: в мае — июне его рукой было написано всего 5 документов: краткое письмо Гагарина министру иностранных дел Баварии (8/20 мая) и четыре столь же кратких отношения Гагарина в

81

ДХиСД (8/20, 12/24 мая и 15/27 июня)²⁰⁰. Затем последовала двухнедельная курьерская экспедиция в Вену²⁰¹, что было не столько исполнением служебного долга, сколько отдыхом и удовольствием.

По возвращении из Вены Тютчев узнает, что Гагарин намерен ехать на лечение в Карлсбад и на время своего отсутствия оставляет его в качестве временного поверенного в делах. За шесть недель пребывания на этом посту временный поверенный написал одно незначащее письмо министру иностранных дел Баварии (20 июля/11 августа) и два донесения в ДХиСД: первое — о своем назначении на этот пост (1/13 июля) и второе — о снятии с себя полномочий в связи с возвращением Гагарина (22 августа/3 сентября)²⁰².

23 августа/4 сентября на имя Тютчева пришло пособие для уплаты долгов²⁰³, о котором еще весной ходатайствовал Гагарин как о необходимом условии перевода Тютчева на новое место. Три дня спустя Гагарин направляет Нессельроде просьбу предоставить Тютчеву возможность провести зиму в Петербурге: «Я не вижу препятствий, с точки зрения интересов службы, против его отсутствия», — пишет он²⁰⁴. И все же, когда в октябре разрешение на отпуск было получено, Гагарин, здоровье которого катастрофически ухудшалось, просил Тютчева отложить свой отъезд²⁰⁵. Вероятно, это объясняется тем, что сын его Евгений еще не приехал, и Гагарин, уже тяжело больной, боялся остаться в одиночестве.

Сообщая об этом родителям, Тютчев жалуется: «вся работа, более чем когда-либо, лежит на мне одном»²⁰⁶. О чрезвычайной его занятости пишет и жена. По ее словам, в ноябре Тютчев был «так занят отправлением депеш», что не мог писать ни родителям, ни брату²⁰⁷. Однако документы говорят о другом — в делах Мюнхенской миссии нет депеш за ноябрь-декабрь 1836 г. (обнаружено лишь одно, написанное рукой Тютчева письмо Гагарина в ДХиСД о приведении Тютчева к присяге в связи с производством его в чин надворного советника)²⁰⁸. Что же касается до сношений миссии с министром иностранных дел Баварии, то они ограничиваются пятью письмами Гагарина, написанными рукой Тютчева в сентябре 1836 — феврале 1837 г.²⁰⁹ К тому же именно в это время при Гагарине находился его сын

82

Евгений, которого отец называет своим «единственным помощником в делах управления миссией»: «Ныне слабое мое здоровье лишает меня возможности писать, а диктовать я могу лишь ему одному. К тому же он ведет все дела канцелярии, и если я, будучи едва в состоянии ходить и писать, лишусь его помощи, положение мое будет крайне затруднительным»²¹⁰. И все же уехать и оставить больного Гагарина Тютчев не мог.

В течение зимы супруги Тютчевы твердо решили воспользоваться предстоящим отпуском, чтобы добиться в Петербурге нового назначения. Об этом Эл. Тютчева писала Н. И. Тютчеву 5 декабря 1836 г.: «Надеюсь, что в Петербурге мы устроим это, тем более, что с недавнего времени Нессельроде относится к нему весьма благожелательно»1* (по-видимому, Элеонора имела ввиду денежное пособие, полученное Тютчевым 23 августа/4 сентября).

9 февраля 1837 г. в Мюнхен прибыл Мальтиц, а две недели спустя, 24 февраля, Гагарин скончался²¹². 1 апреля был назначен новый посол²¹³, и теперь уже Тютчева ничто не задерживало. Отпуск был получен, родители прислали денег на дорогу и на уплату долгов. 21 мая 1837 г. Тютчевы покинули Мюнхен, чтобы уже не возвращаться более в этот город. Впереди их ожидал Петербург и надежда на новое назначение.

83

II. В ТУРИНЕ
(1837—1839)

В последних числах мая (с. ст.) Тютчев с женой и детьми прибыл в Петербург. Здесь его ждали родители, приехавшие из Москвы, чтобы провести несколько месяцев с сыном и его семьей; здесь ему предстояло добиваться нового назначения. Однако, каким будет это назначение и когда оно воспоследует, предугадать было невозможно. Ведь, как мы уже знаем, штаты российских миссий были невелики и вакансии в них открывались редко. При этом на каждую вакансию находились претенденты, располагавшие связями и покровительством высокопоставленных особ. Тютчев же за 15 лет службы в Мюнхене не приобрел в Петербурге ни связей, ни покровителей (11/23 июня 1837 г. он писал П. А. Вяземскому, что не имеет здесь «положительно никаких местных знакомств»¹).

Тем не менее уже через два месяца после его приезда в Петербург назначение состоялось: 3/15 августа Тютчев был определен на место старшего секретаря² Российской миссии в Турине с окладом в 8000 р. в год и в тот же день отозван из отпуска, более чем за месяц до истечения срока³.

При каких обстоятельствах состоялось это назначение, совершившееся без лишних проволочек, в очень короткий по тем временам срок, остается неизвестным, о них можно только догадываться. Во всяком случае, Тютчев был не совсем прав, утверждая, что он совершенно одинок в Петербурге. Был здесь один человек, на содействие которого он мог рассчитывать и к которому заблаговременно обратился с соответствующей просьбой: «Я только что написал Крюденеру, — сообщал он родителям 31 декабря (с. ст.) 1836 г., — он хорошо знает мои обстоятельства и за последнее время доказал мне свою дружбу

84

и свое стремление помочь мне. Возможно, что он при случае походатайствует за меня перед вице-канцлером»⁴. По всей вероятности, А. С. Крюденер, в то время чиновник Министерства иностранных дел, находившийся в непосредственном подчинении у Нессельроде, действительно просил за Тютчева. Косвенное указание на это содержится в первом письме Тютчева к родителям, написанном по отъезде в Турин: он просит их, а также жену завязывать светские связи и замечает при этом: «Я теперь на опыте убедился, как по нашей службе подобные связи необходимы»⁵. Не исключено также, что Нессельроде вспомнил рекомендацию, которую год назад дал Тютчеву Г. И. Гагарин, писавший о его «способностях весьма замечательных» и «уме выдающемся и в высшей степени просвещенном», а также просьбу Гагарина уделить «самое благосклонное внимание» всему, что будет говорить ему о Тютчеве Крюденер⁶. Быть может, вспомнил он и свое обещание предоставить Тютчеву первую возможную вакансию, — обещание, тут же им нарушенное⁷.

Как бы то ни было, события развивались стремительно. Чтобы компенсировать Тютчеву путевые расходы, 6/18 августа ему была поручена курьерская экспедиция в Мюнхен и Турин, на следующий день он получил курьерскую дачу (т. е. деньги на дорогу), а вечером 8/12 августа занял каюту на борту парохода «Александрия», который утром отправлялся в Любек⁸. Далее путь его лежал на Берлин, Мюнхен и Турин. Он ехал один, жена и дети оставались в Петербурге. Решено было, что они приедут к нему позднее, когда он обоснуется на новом месте.

13/25 сентября Тютчев прибыл в Турин; об этом сообщил в Министерство иностранных дел российский посланник А. М. Обрезков⁹.

В то время Турин был столицей королевства Сардиния, расположенного на северо-западе Апеннинского полуострова. Никакой существенной роли в общеевропейской политической жизни это крохотное государство не играло. Однако географическое положение Сардинии (граница с Францией на севере и с итальянскими владениями Австрийской империи — на востоке) не позволяло России оставлять ее за пределами своего внимания

85

Точка зрения русского правительства на то, как должны строиться отношения Сардинии с ее соседями, сформулирована в инструкции Нессельроде будущему посланнику в Турине, подписанной 12 мая 1839 г. Итальянским дворам, в том числе и Сардинии, надлежит «пребывать верно и неизменно преданными системе монархического союза, призванного к тому, чтобы предохранить порядок общественный от тех опасностей, которыми ему все более и более угрожает распространение революционных доктрин»; поскольку Австрия «служит точкой опоры всему итальянскому полуострову и держит в своих руках, так сказать, звено цепи, связующей его с консервативным союзом», то для сардинского короля дружба с нею — «лучшая гарантия его спокойствия», — в отличие от дружбы с Францией, которая способна «подать Сардинии лишь пример беспорядков и несчастий»¹⁰. Несомненно, именно в этом духе Нессельроде инструктировал Тютчева перед его отъездом в Турин.

ТУРИН
Гравюра неизвестного художника. <Середина XIX в.>

Впоследствии Тютчев вспомнил об этих инструкциях¹¹, однако в первый год его пребывания в Турине они ему не понадобились. Обрезков отлично справлялся со своими обязанностями,

86

которые не слишком его обременяли, и в помощи Тютчева практически не нуждался. «Что касается дел, то их нет», — писал Тютчев родителям 1/13 ноября¹². «Существование в Турине <...> ничтожно в отношении дела», — повторял он в письме к ним же 13/25 декабря¹³. О справедливости этого суждения свидетельствует архив Туринской миссии: здесь¹⁴ нет ни одного документа, хоть как-то указывающего на участие Тютчева в делах миссии за первые 10 месяцев его пребывания в Турине. Единственное исключение — написанное рукой Тютчева донесение от 16/28 сентября о его прибытии к месту службы (за подписью Обрезкова)¹⁵.

Сразу же по приезде Тютчева в Турин дали себя знать материальные затруднения. Содержание семьи, остававшейся в Петербурге минимум на полгода, стоило очень дорого, и Тютчев был вынужден послать жене доверенность на получение его жалованья до конца года, а в дальнейшем предоставить в ее пользование «пенсион», который он должен был получить от родителей в счет своей доли доходов по имению за 1838 год¹⁶. Сам же Тютчев рассчитывал прожить первые несколько месяцев в Турине на деньги, сэкономленные во время пути из Петербурга в Турин: «...благодаря скромному способу передвижения, который я избрал для своей курьерской поездки, — писал он родителям из Мюнхена 28 августа/10 сентября 1837 г., — мне удалось израсходовать всего сто дукатов. У меня остается еще двести. Этих денег должно хватить на то, чтобы приехать в Турин и дотянуть до конца года»¹⁷. В этих обстоятельствах Тютчеву приходилось придерживаться самой строгой экономии. Так, он отказывается от пребывания в отеле и подыскивает себе более дешевое жилье: «я <...> переехал из гостиницы в меблированные комнаты. Я занимаю помещение из двух комнат с каморкой для лакея и плачу 100 франков в месяц <...> Это все, что я мог найти наименее дорогого»¹⁸.

По сравнению с блестящим Мюнхеном Турин казался провинцией. Город был невелик, круг знакомых крайне ограничен, при том, что ни в светском обществе, ни в дипломатическом корпусе не было личностей сколько-нибудь интересных и значительных. Монотонная жизнь, лишенная каких бы то ни было примечательных событий, угнетала своим однообразием и скукой.

87

«Турин — один из самых унылых и угрюмых городов, сотворенных Богом», — писал Тютчев родителям 1/13 ноября. — Никакого общества. Дипломатический корпус малочислен, не объединен и, вопреки всем его усилиям, совершенно отчужден от местных жителей. Поэтому мало кто из дипломатических чиновников не почитает себя здесь в изгнании <...> одним словом, в отношении общества и общительности, Турин совершенная противоположность Мюнхену»¹⁹. Далее следовало описание образа жизни Тютчева: «Утром я читаю и гуляю. Окрестности Турина великолепны <...> Затем я обедаю у Обрезковых. Это самое приятное время дня. Я беседую с ними до 8—9 часов вечера, потом возвращаюсь к себе, опять читаю и ложусь спать — что собираюсь сделать и сейчас, — а назавтра то же самое <...> Скажите, для того ли родился я в Овстуге, чтобы жить в Турине? Жизнь, жизнь человеческая, куда какая нелепость!»²⁰. Через полтора месяца он еще более категоричен в оценке своего положения: «...мне здесь совсем не нравится, и только безусловная необходимость заставляет меня мириться с подобным существованием»²¹.

Единственное, что как-то примиряло Тютчева с его новой жизнью, — это возможность частых отлучек из Турина.

В конце ноября1* он едет в Геную. Едет для того, чтобы свидеться с Эрнестиной Дёрнберг. Свидание было непродолжительно и печально: они встретились для того, чтобы расстаться навсегда. Во всяком случае, так думали оба:

Так здесь-то суждено нам было
Сказать последнее прости...
Прости всему, чем сердце жило <...>, —

писал Тютчев в Генуе 1 декабря 1837 г.²².

88

Во второй половине января 1838 г. Тютчев приезжает в Мюнхен. Цель и обстоятельства этой поездки неизвестны. Из донесений посланника Сардинии при Баварском дворе от 21 и 26 января мы знаем лишь о самом факте его пребывания здесь²³.

В марте-апреле Тютчев проводит полтора месяца в Женеве; здесь рядом с ним вновь Эрнестина Дёрнберг²⁴. Однако теперь разлука действительно была неотвратима — Элеонора Тютчева уже готовилась к отъезду в Турин. Как печальный итог пережитого, как скорбное смирение перед будущим звучат стихи:

Устали мы в пути, и оба на мгновенье
Присели отдохнуть, и ощутить смогли,
Как прикоснулись к нам одни и те же тени,
И тот же горизонт мы видели вдали.

Но времени поток бежит неумолимо.
Соединив на миг, нас разлучает он.
И скорбен человек, и силою незримой
Он в бесконечное пространство погружен.

И вот теперь, мой друг, томит меня тревога:
От тех минут вдвоем какой остался след?
Отрывок мысли, взгляд... Увы, совсем немного!
И было ли все то, чего уж больше нет?1*

В середине апреля Тютчев возвращается в Турин²⁶.

Тем временем мирное течение жизни Туринской миссии неожиданно нарушилось — между Обрезковым и сардинским министром иностранных дел гр. Л. Соларо-делла-Маргерита

89

возник конфликт. Не имея никаких серьезных политических последствий, это событие сыграло значительную роль в жизни Тютчева.

Суть конфликта заключалась в том, что жена Обрезкова нарушила придворный этикет, дважды появившись при Дворе в белой вуали, тогда как белый цвет головного убора был привилегией королевы и принцесс (остальным дамам предписывался черный). Последовал специальный циркуляр министра иностранных дел, разъяснявший, в каких головных уборах надлежит являться во дворец дамам, принадлежащим к дипломатическому корпусу. Обрезков счел эту выходку оскорбительной, между ним и министром состоялось резкое объяснение, в результате которого Обрезков просил отозвать его из Турина. Николай I счел это дело «сущим вздором», однако нашел, что «малолюбезный» образ действий министра «заслуживает урока», и с этой целью приказал отозвать Обрезкова, не назначая ему преемника. Полномочного посланника должен был заменить временный поверенный в делах, и на эту должность назначался Тютчев²⁷. 20 апреля/2 мая Нессельроде извещал Обрезкова: «...Отныне Вашему Превосходительству разрешено покинуть Турин, по аккредитовании секретаря миссии Тютчева в качестве поверенного в делах. Я не замедлю доставить сему последнему ваши отзывные грамоты, полагая, что вы, не дожидаясь их получения, воспользуетесь свободой, которую предоставляет вам сия депеша, дабы, не медля ни минуты, посвятить себя заботам, в коих нуждается здоровье госпожи Обрезковой»²⁸.

Несмотря на разрешение покинуть Турин незамедлительно, Обрезков не спешил с отъездом, откладывая его до завершения своих личных дел²⁹, и продолжал исполнять функции посланника, Тютчев же оставался при своих прежних обязанностях, а точнее, — при отсутствии оных. В ожидании предстоящего назначения он проявляет большую осмотрительность — с министром иностранных дел Сардинии находится «в наилучших отношениях» и дает понять, что стремится «снискать благорасположение» сардинского правительства³⁰, т. е. уладить возникший конфликт. При общении с представителями дипломатического корпуса он очень осторожен в оценках этого конфликта

90

и, по свидетельству нидерландского посланника Хельдевиера, «остерегается выказывать слишком горячее одобрение действий своего начальника»³¹.

Со своей стороны Нессельроде не торопился с отсылкой в Турин отзывных грамот Обрезкова. Они были отправлены только 21 мая/2 июня, через месяц после извещения его об отставке. В этот день Нессельроде впервые обратился к Тютчеву как к лицу, облеченному правом дипломатического представительства:

«Сегодня я посылаю г-ну Обрезкову его отзывные грамоты. Если он до их получения уже покинул Турин, поручаю вам, Милостивый Государь, вручить их, согласно установленным правилам, Туринскому Двору и разрешаю вам вскрыть с этой целью пакет № 845, заключающий эти грамоты»³².

Эта депеша пришла в Турин около 22 июня, однако к тому времени Тютчева там не было. 11 июня он получил известие о катастрофе, которая постигла его семейство, и незамедлительно выехал в Мюнхен, в надежде узнать там о судьбе жены и детей³³.

Катастрофа произошла в ночь с 18/30 на 19/31 мая — пароход, на борту которого находилась семья Тютчева, загорелся невдалеке от Травемюнде (порт вблизи Любека), и потушить огонь не удалось. «Пожар распространялся так скоро, что успели только посадить пароход на мель, шагах в ста от берега, — сообщали газеты. — <...> Страх и смятение достигли высочайшей степени; каждый хотел спастись прежде других. Многие пассажиры бросились в воду, другие хотели насильно отвязать шлюпку, которая и разбилась. Между тем все были спасены, за исключением трех пассажиров и двух матросов»³⁴. На следующий день после катастрофы Элеонора с ужасом вспоминала пережитый кошмар: «Никогда вы не сможете представить себе эту ночь, полную ужаса и борьбы со смертью»³⁵. «Подробности ужасны, — сообщал позднее родителям Тютчев, выслушав рассказ жены. — Из десяти был один шанс на спасение. Помимо Бога, сохранением жизни Нелли и детей я обязан ее присутствию духа и ее мужеству. Можно сказать по справедливости, что дети дважды обязаны жизнью своей матери»³⁶.

91

А в ту ночь, когда все уже было позади и опасность миновала, Элеонора стояла на берегу, полуодетая и босая, окруженная перепуганными, дрожащими от холода детьми и их няньками, не в силах сдвинуться с места после пережитого потрясения. Такой увидел ее случайный попутчик, в ту пору двадцатилетний юноша, И. С. Тургенев. Он надел на нее свой сюртук и свои сапоги, подпоясал галстуком и помог добраться до остальных пассажиров, толпившихся в стороне³⁷.

Когда миновало первое потрясение, стало очевидным, что все пассажиры злополучного парохода оказались в самом затруднительном положении. «Мы сохранили только жизнь, — писала Элеонора Тютчева на следующий день после катастрофы. — Бумаги, деньги, вещи — все потеряли всё»³⁸. Но в самом бедственном положении оказалась она сама, утратив все имущество семьи, которое везла с собой, и все деньги, предназначенные на дорогу и обустройство на новом месте. В Гамбурге, куда были переправлены пассажиры сгоревшего парохода, она, как и все остальные, получила денежное пособие. Однако в сравнении с понесенными убытками это была ничтожная сумма, и Элеонора оказалась перед необходимостью сделать значительный денежный заем в надежде, что родители мужа возместят его. Кроме того, она решилась обратиться с просьбой о помощи к самому императору, который в это время находился в Берлине. Обо всем этом она писала И. Н. Тютчеву из Гамбурга <25 мая>/6 июня: «Вчера прибыл из Берлина Васильчиков — его послал Государь. Он все разузнал и, оказав самую безотлагательную помощь, незамедлительно отправился обратно, дабы обо всем сообщить кому надлежит. Что до меня, то я передала через него письмо Государю, — очень надеюсь, что потери, для нас столь огромные, будут приняты во внимание. В ожидании этого, любезный папенька, я отправила графу Серсэ вексель на 4000 рублей, который прошу вас погасить как можно скорее <...> С этой суммой я попытаюсь добраться до дома, а потом — поживем, увидим»³⁹.

Все то, что довелось пережить Элеоноре в последние дни, не прошло даром, — она не на шутку расхворалась: «...я была довольно серьезно нездорова, — писала она И. Н. Тютчеву три недели спустя, — последствия простуды, пережитого ужаса и тревог, а также тысячи забот, последовавшие за этим, привели

92

меня к чему-то похожему на нервную горячку»⁴⁰. Между тем, полученный заем иссякал, и, не дожидаясь выздоровления, Элеонора снова начинает действовать. «Едва поднявшись с постели, — рассказывает она, — я села в экипаж и отправилась в Берлин получить 200 луидоров, кои Государь Император милостиво мне пожаловал. Помощь сия была мне крайне необходима — неотложные расходы, которые я вынуждена была сделать, ибо мы лишились всего, плата за гостиницы и т. п. и т. п. к тому времени уже поглотили те 4000 рублей, вексель на которые я послала в Петербург г-ну Серсэ»⁴¹. По возвращении в Гамбург она предпринимает еще одну попытку залатать непоправимую брешь, образовавшуюся в финансовом положении семьи, — добивается приема у Нессельроде (в это время он находился в Гамбурге) и получает его обещание испросить для нее у императора возмещения понесенных убытков. «Перед отъездом из Гамбурга, — продолжает она свой рассказ, — я виделась с графом Нессельроде, который отнесся ко мне с величайшим участием и даже обещал выхлопотать для нас вспомоществование для покрытия наших убытков. Я очень на это рассчитываю, ибо без этого мы будем не в состоянии восстановить наш домашний обиход — серебро, тысячи вещей, необходимых для дома, не считая полного гардероба для меня, моих дочерей и слуг, а при том, что нам придется покупать мебель (Теодор говорит, что в Турине не сдают дома с обстановкой), я совсем не представляю себе, как мы сумеем приобрести даже самое необходимое»⁴².

После встречи с Нессельроде Элеонора, так и не оправившись от болезни, пускается в дальнейший путь.

Все это время Тютчев не имел ни малейшего представления о том, что произошло с его семьей. Лишь на двенадцатый день после катастрофы он случайно узнает о гибели парохода, на котором следовали его жена и дети: «Я спокойно сидел в своей комнате в Турине — это было 11-го сего месяца, — вспоминал он, — когда ко мне пришли просто-напросто сообщить, что «Николай», вышедший 14/26 мая из Петербурга, сгорел в море. И действительно, так сообщали французские газеты, которые первые дали нам сведения об этом происшествии»⁴³. Еще через неделю, из письма жены, которое ожидало его в Мюнхене, он

93

узнал, что все члены его семьи живы и невредимы⁴⁴. Обо всем, что предприняла Элеонора с целью хотя бы отчасти возместить убытки, он узнал еще позже, при встрече с ней.

23 июня Элеонора, измученная и больная, приезжает в Мюнхен, где встречается с мужем. Состояние здоровья не позволяет ей продолжать путь, и отъезд в Турин откладывается: «...по приезде в Мюнхен 23 июня я там встретилась с Теодором, — рассказывает она, — если бы я была здорова, то мы тотчас же продолжили бы путь, но ни врачи, ни Теодор на это не согласились, и я осталась еще на две с лишним недели, принимая всякие лекарства»⁴⁵.

По словам Элеоноры, Тютчев «так радуется, что избежал несчастья, что ни о чем другом не думает»⁴⁶. Однако не думать о будущем было невозможно — пособие, полученное Элеонорой от императора, было на исходе. Оба супруга предприняли попытку хоть как-то исправить ситуацию.

Тютчев обращается за помощью к родителям: «Вы знаете теперь, что мы потеряли все. 4000 рублей, кои Государь соблаговолил пожаловать моей жене, хватило на приобретение самого необходимого и на покрытие дорожных расходов. Приехав в Турин, я с первых же шагов окажусь перед лицом крайней нужды <...> Не могли бы вы, без особого осложнения для ваших денежных дел, выдать мне мой пенсион сразу за два года вперед. Ибо, поскольку министерство по-видимому склонно оставить меня поверенным в делах больше, чем на год, я смогу со временем свободнее обойтись без вашей помощи, — сейчас она мне необходима»⁴⁷.

В свою очередь Элеонора решается напомнить Нессельроде его обещание испросить у императора пособие для нее: «Готовясь покинуть Мюнхен, я позволяю себе воспользоваться разрешением, данным мне Вашим Высокопревосходительством, и напомнить вам о печальном событии, жертвами коего мы стали, а также об утешительной надежде, которую вы мне подали в связи с этим событием <...> Мое здоровье, сильно пошатнувшееся, принудило меня остаться здесь долее, нежели я бы того желала, и ныне, перед отъездом в Турин, все опасения и заботы о будущем пробудились с новой силой. Единственная наша надежда — на Августейшую милость нашего Государя: должность,

94

занимаемая моим мужем, делает вдвойне мучительным положение, в коем мы оказались вследствие катастрофы, и я надеюсь, что требования жизни извинят мольбу о милости, с которой я к вам обращаюсь»⁴⁸.

10 июля Тютчевы всей семьей выезжают в Турин⁴⁹. Выезжают по решительному требованию Элеоноры, вопреки ее недомоганию, все возрастающему, вопреки советам врача, который настаивает на серьезном лечении. «Опасение, что я буду причиной того, что Теодор нарушит служебный долг, заставило меня потребовать отъезда во что бы то ни стало, тогда как врач обязательно хотел отправить меня в Киссинген. Но видя, что Теодор не согласится со мной расстаться, я всем пренебрегла», — так объясняла свою настойчивость Элеонора⁵⁰.

Около 5/17 июля Тютчев с семьей прибыл в Турин. К этому времени Обрезков закончил свои дела и у него больше не было причин задерживаться здесь. 22 июля/3 августа он передал свои обязанности Тютчеву, аккредитовав его в качестве поверенного в делах при кабинете министров Сардинии, а также при Дворе эрцгерцогини Пармской⁵¹. Через день, 24 июля/5 августа, Тютчев отправляет в Министерство иностранных дел свою первую депешу — донесение о вступлении в должность поверенного (депеша адресована П. Г. Дивову, который замещал Нессельроде, находившегося за границей):

«Из рапорта от вчерашнего числа за № 58, который имел честь представить Вашему Высокопревосходительству г-н Обрезков, вы вероятно уже известились о том, что, поручив мне вручить его отзывные грамоты Министру иностранных дел Его Величества Короля Сардинского, он в соответствии с предшествующими предписаниями господина Вице-Канцлера, аккредитовал меня в качестве поверенного в делах при Кабинете министров Сардинии, а также при Дворе Ее Величества Эрцгерцогини Марии-Луизы»1*.

95

ФОРМА РОССИЙСКИХ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ
VI—V КЛАССОВ
(утверждена в 1837 г.)
Акварель

Первой дипломатической акцией Тютчева было вручение отзывных грамот Обрезкова министру иностранных дел Сардинии графу Л. Соларо-делла-Маргерита. Поскольку Обрезков не счел нужным отдать королю прощальный визит, традиционный королевский прощальный дар отъезжающему посланнику был передан через посредство гр. Соларо и Тютчева; тем же путем, лишь в обратном порядке, достигла короля благодарность Обрезкова за этот дар⁵³.

Эти досадные перипетии свидетельствуют, что конфликтная ситуация оставалась неизменной. Перед Тютчевым стояла задача — ликвидировать конфликт и восстановить нормальные отношения между российской миссией и правительством Сардинии. Для этого он предполагал воспользоваться необходимостью представить ко Двору свою жену (представление должно было состояться в сентябре, когда король и его Двор возвратятся в Турин после летнего отдыха⁵⁴).

96

Поскольку первопричиной конфликта была бестактность жены российского посланника, которая нарушила регламент, касавшийся одежды придворных дам, Тютчев полагал, что тактичный выбор костюма, в котором жена поверенного в делах России впервые появится при Дворе, может стать первым шагом к прекращению «ребяческой распри», омрачившей дипломатические отношения между Россией и Сардинией. Исходя из этих соображений, Тютчев полагал, что его жена должна представляться ко Двору в одежде, строго соответствующей придворному регламенту Сардинии. Свои соображения по поводу «злосчастного вопроса о костюме» («malheureuse question de costume») он изложил в личном письме к Нессельроде от 25 июля/6 августа:

«Этот знак снисхождения с нашей стороны, в коем, разумеется, невозможно усмотреть двусмысленность, казалось мне, должен был бы во многих отношениях произвести хорошее впечатление. Прежде всего, это послужило бы уроком сдержанности и здравого смысла, уроком, который, при всей его учтивости, был бы тем не менее многозначителен»1*.

Вместе с тем, по мнению Тютчева, подобный образ действия должен будет убедить туринский Двор «в нашем примирительном отношении к вопросу, заключающему в себе столь мало оснований для раздражения и упрямства» («de nos dispositions conciliantes, sur une question qui comporte si peu l’irritation et l’entêtement»). Тютчев просит Нессельроде высказать свое мнение по этому поводу, извиняясь при этом, что вынужден занимать его «такими мелочами».

Переходя к «серьезной стороне» («la partie sérieuse») отношений российской миссии с туринским Двором, Тютчев заверяет Нессельроде: «...я неизменно буду следовать тем указаниям, которые Вашему Высокопревосходительству угодно было преподать мне в прошлом году перед отъездом моим из Санкт-Петербурга. Я знаю, какое значение придает наш Двор сохранению добрых

97

ПИСЬМО ТЮТЧЕВА К К. В. НЕССЕЛЬРОДЕ
Автограф. Турин, 25 июля/6 августа 1838 г.
Письмо содержит благодарность за возмещение убытков,
понесенных семьей Тютчева вследствие пожара на пароходе «Николай I»,
а также предложение Тютчева о форме одежды,
в которой его жене следует представляться к Туринскому двору

98

отношений с туринским Двором, и я должен сказать, что расположение, мною здесь встреченное, значительно облегчает мне выполнение этой задачи1*. В неизменной благожелательности, которую он встречает со стороны «лиц высокопоставленных как при Дворе, так и в Правительстве» («des personnes haut placées à la Cour et dans le Gouvernement»), Тютчев видит прежде всего выражение политической симпатии к России⁵⁷.

Однако этим не ограничивалось содержание письма. В нем была также просьба о помощи. Напомнив Нессельроде данное его жене обещание испросить для нее пособие в возмещение убытков, понесенных вследствие пожара на пароходе, Тютчев объясняет свою настойчивость тем, что никогда не нуждался в помощи так, как в настоящий момент: «Ибо в ту самую минуту, когда я вынужден заново устраивать свой дом, я сразу потерял все то, что могло мне эту заботу облегчить. Если бы мне пришлось ограничиться собственными средствами, мое положение, признаться, было бы бесконечно тяжело и затруднительно»2*.

Письмо было адресовано в Тёплиц, где в это время находились император и Нессельроде, его сопровождавший. Что ответил вице-канцлер на «злосчастный вопрос о костюме», неизвестно. Что же касается просьбы Тютчева о помощи, то ответ на нее на этот раз последовал незамедлительно. 29 июля/10 августа высочайшим повелением предписывалось «за убытки, понесенные им при пожаре, случившемся на пароходе «Николай I» <...> выдать ему из Государственного казначейства 800 червонных»⁵⁹. Судя по расписке Тютчева эта сумма, за вычетом банкирских расходов, составляла 8480 р.⁶⁰, что несколько превышало годовой оклад его жалованья. Но дошли до него эти деньги только 1/13 октября⁶¹.

99

Тем временем Элеонора Тютчева была всецело погружена в заботы о создании своего дома, пренебрегая болезнью, которая явно развивалась («последняя часть пути была для меня весьма мучительна по причине моего нездоровья», — признавалась она⁶²). Треволнения, связанные с обустройством в незнакомом городе, без родных и друзей, при катастрофическом безденежье, всецело ее поглощают: «Мы остановились в гостинице и, несмотря на наши усилия, только несколько дней назад нашли дом, — пишет она 4/16 августа, почти через месяц по прибытии в Турин. — Жить мы будем в пригороде, главным образом по причинам экономическим, так как квартиры здесь много дешевле <...> Теперь нам нужно приобрести обстановку, и я занята поисками торгов и случайных вещей, но купить ничего не могу по той простой причине, что у нас нет денег и мы еще не знаем, будут ли они у нас и когда. Того, что я привезла из Гамбурга, хватило только на то, чтобы добраться до Турина. Банкир миссии выдал Теодору вперед его жалованье за сентябрь, и на это мы живем <...> И хотя я имела благоразумие купить в Гамбурге самое необходимое — белье, одежду для меня и детей, — нам придется покупать вновь такое множество вещей совершенно необходимых, что меня охватывает ужас при одной мысли об этом»⁶³.

Всю тяжесть забот Элеонора берет на себя, скрывая их, так же как и свою болезнь, от Тютчева: «Не решаюсь говорить Теодору о своих заботах! — продолжает она свой рассказ, — он и так подавлен, не знаю, что тому причиной, — климат или чрезвычайно замкнутый образ жизни, который он вынужден здесь вести, — думаю, что и то и другое вместе увеличивает известную вам склонность его к раздражительности и меланхолии, — значит, необходимо, чтобы я, насколько могу, избавляла его от мелких домашних забот, которые озлобляют его, но помочь которым он не умеет»⁶⁴.

Это было ее последнее письмо. Через три недели, 26 августа/9 сентября Элеонора Тютчева скончалась.

Восемь лет спустя Тютчев с ужасом вспоминал об этих днях, исполненных для него мрака и отчаяния: «...она, которая была для меня жизнью, — больше, чем сон: исчезнувшая тень. Она, которая была столь необходима для моего существования, что

100

жить без нее казалось мне так же невозможно, как жить без головы на плечах <...> Существо которое ты любил в течение двенадцати лет, которое знал лучше, чем самого себя, которое было твоей жизнью и счастьем, — женщина, которую видел молодой и прекрасной, смеющейся, нежной и чуткой, — и вдруг мертва, недвижна, обезображена тленьем. О, ведь это ужасно, ужасно! Нет слов, чтобы передать это»⁶⁵.

Горю Тютчева не было предела. В ночь, проведенную им у гроба жены, голова его стала седой⁶⁶. Окружающие опасались за его рассудок: «он буквально ужаснул Турин проявлением отчаяния, которое, казалось, граничило с безумием»⁶⁷.

Но время шло, служебные обязанности настойчиво требовали внимания Тютчева. В начале октября в Турине ожидался очередной дипломатический курьер, с которым он должен был отправить в Петербург донесения о важнейших событиях, имевших место в Сардинии со времени его вступления в должность поверенного.

5/17 и 6/18 октября — даты, которыми помечены семь депеш Тютчева (№ 3—9), адресованных, как это было принято, на имя вице-канцлера Нессельроде. Уже в этих первых своих донесениях Тютчев предстает как трезвый политик, обладающий ясным аналитическим умом и точным представлением об интересах России, способный оценить сообщаемые им факты с точки зрения этих интересов.

Тема первого из этих донесений (№ 3) — обмен дипломатическими представителями между Сардинией и государствами Нового Света (Соединенными штатами Америки и Бразилией), а также предстоящее заключение торгового договора между Сардинией и Соединенными Штатами. В этой связи Тютчев обращает внимание своего адресата на стремительное развитие торговых связей Сардинии с Новым Светом, подчеркивая, что основным предметом развивающейся торговли является российское зерно, вывозимое генуэзскими торговыми судами из Одессы: «Следует заметить, что в продолжение нескольких лет торговля сего государства с двумя Америками возросла весьма заметно. Ныне во многих важнейших точках Южной Америки правительство Сардинии учредило свои консульства. В значительной

101

мере это является следствием исконной склонности генуэзцев к морским предприятиям, побуждающей их не задумываясь пересекать Атлантику на утлых суденышках, которые кажутся едва пригодными даже для речного судоходства. Первое место среди предметов, ими вывозимых, занимает наше зерно из Одессы, каковое они поставляют на рынки Нового Света с большой для себя выгодой»1*.

Последняя фраза — заставляет задуматься над тем, что «большая выгода», извлекаемая Сардинией из этих перевозок, достигается за счет неразвитости российского торгового флота.

В следующей депеше (№ 4) Тютчев анализирует недавнее пастырское послание архиепископа Туринского. В резких выпадах архиепископа против правительства Пруссии по поводу его разногласий с Ватиканом Тютчев видит парадоксальность позиции католического духовенства в целом. Стремясь к расширению своего влияния путем усиления собственной политической активности, католицизм невольно вступает в конфликт с охранительными устоями, утвержденными в Европе со времен Священного Союза, и тем самым служит «духу мятежа против власти», с которым он призван бороться: «Было бы излишним говорить об этом произведении, достаточно заурядном, если бы большой вес духовенства в этой стране и его влияние на Правительство не вынуждали относиться со вниманием ко всем заявлениям, от него исходящим. Итак, следует заметить, что в послание, о коем идет речь <...> Архиепископ Туринский счел необходимым вставить ненавистнические и весьма прозрачные намеки на Правительство Пруссии и его разногласия с Святейшим Престолом <...> Дух, обуревающий ныне католическое духовенство и побуждающий его набрасываться с упреками на

102

все и вся, путая в запальчивости раздражения друзей и врагов, — поистине есть один из самых печальных признаков времени <...> К несчастью, постоянно выступая против духа времени, католическое духовенство не замечает, что оно само поражено им гораздо более серьезно и глубоко, нежели оно полагает, а то, что оно принимает за проявление религиозного рвения, — по большей части есть не что иное, как проявление того же самого духа мятежа против власти и той же самой ненависти ко всякому ограничению, в коих заключается главная болезнь нашего времени»1*. В этих строках отчетливо звучит голос будущего автора статьи «Папство и Римский вопрос».

В третьей депеше (№ 5) Тютчев сообщает о сдержанной позиции правительства Сардинии по отношению к конфликту между Швейцарией и Францией в связи с требованием последней изгнать из Швейцарии Луи Наполеона, претендовавшего на французский престол. Причины подобной сдержанности сформулировал, в беседе с Тютчевым, министр иностранных дел Сардинии:

«При беседе с графом Соларо по поводу последних событий, которую мне довелось иметь с ним, я не мог не заметить, что в его осуждении действий швейцарцев сквозила явная снисходительность. Разумеется, в отношении дела Луи Бонапарта нельзя объяснить подобные настроения чувствами личной симпатии. Гр. Соларо многократно повторял мне, что его Правительство

103

может только радоваться своим нынешним отношениям с Конфедерацией и тем, что со времени злополучного инцидента с Савойей, никакие трения их не омрачали. В самом деле, хотя здесь, как и повсюду, никто не помышляет оспаривать справедливость требований Франции, я не думаю, чтобы кого-нибудь слишком огорчали затруднения, которые длительное сопротивление кантонов могло бы причинить Французскому Правительству1*. Со своей стороны Тютчев находит «весьма поучительным» («d’une haute moralité») пример Франции, «столь решительно требующей от Швейцарии высылки человека, который является отнюдь не обычным политическим изгнанником» («exigeant aussi impérieusement de la Suisse l’expulsion d’un homme qui était plus qu’un simple réfugié politique»), ибо тем самым создается «прецедент, ссылка на авторитет которого, впоследствии и при других обстоятельствах, может послужить делу порядка и добросердечных отношений между государствами» («un antécédent, dont l’autorité invoquée dans d’autres circonstances, pourrait servir si efficacement la cause de l’ordre et des bonnes relations internationales»). В заключение Тютчев сообщает о только что подписанном соглашении между Сардинией и Францией, узаконившем взаимную выдачу преступников⁷¹.

Четвертая депеша (№ 6) касается дипломатического конфликта между Францией и Сардинией, возникшего по поводу дискриминации, которой подверглись со стороны пограничной службы Сардинии французские дипломаты при проезде через эту страну. Протест министра иностранных дел Франции и последовавший затем «весьма сухой обмен нотами» («un échange

104

de notes fort aigres») ни к чему не привели, кроме того, что «напряженность между двумя министрами заметно возросла» («l’aigreur entre les personnes s’en est considérablement accrue»). Ввиду того, что этот эпизод, казалось бы незначительный, отражает характер отношений между двумя государствами, Тютчев считает необходимым известить о нем российского вице-канцлера: «Я не позволил бы себе занимать внимание Вашего Высокопревосходительства сим происшествием, если бы оно было случайностью; однако оно являет собою признак определенного положения дел, а потому заслуживает упоминания»1*.

Далее (депеша № 8) следует краткое сообщение о двухнедельных маневрах, которые происходили в начале сентября:

«Поскольку я не имел возможности их посетить, сведения, кои я мог бы сообщить, неизбежно будут весьма неполными, а потому полагаю за лучшее приложить два наставления, изданные Военным министерством <...> Те, кто занимается военным ремеслом, смогут почерпнуть в них интересные сведения о современной организации Пьемонтской армии»2*.

Чисто формальное значение имеет донесение о прибытии в Турин герцога Бернгарда Саксен-Веймарского (депеша № 9): ввиду того, что герцог находился в свойстве с российским императорским домом, Тютчев счел своим долгом представиться ему⁷⁴.

Только одно из семи донесений, отправленных Тютчевым в Петербург 6/18 октября 1838 г., непосредственно касается взаимоотношений Сардинского Двора и России (депеша № 7). Тютчев излагает в нем свою беседу с министром иностранных дел Сардинии, состоявшуюся 5/17 октября, на следующий день после прибытия в Комо вел. князя цесаревича Александра Николаевича, совершавшего путешествие по Европе. Предметом беседы было предстоящее пребывание вел. князя в Италии и

105

высказанное в связи с этим пожелание короля Карла-Альберта принять его в своем королевстве:

«Граф Соларо, сообщая мне о прибытии Его Высочества Великого Князя Наследника в Италию и о его намерении провести здесь некоторое время, сказал, что Король, его повелитель, будет польщен, если Его Императорское Высочество решится провести зиму либо в Ницце, либо в каком-нибудь другом городе на Средиземноморском побережье, расположенном в пределах Сардинского королевства. Ничто не могло бы сравниться, заверил меня господин делла Маргерита, с радостью, которую испытал бы в этом случае Король; Его Величество был бы поистине счастлив, получив, благодаря подобному предпочтению, право со всем радушием принять от имени Италии Августейшего путешественника. Граф Соларо сообщил мне также, что графу Росси поручено было довести это пожелание Короля до сведения Государя Императора и в то же время выразить, сколь бесконечно дорожит Король надеждой, что при всех обстоятельствах Его Высочество Великий Князь посетит Его Королевское Величество в Турине прежде, нежели покинет пределы Италии»1*. Далее Тютчев передает сообщение графа Соларо о признательности, которую вызвало в Турине известие о дружественном приеме, оказанном императором графу Карло Росси, новому посланнику Сардинии в Петербурге: «Его письмо, сказал мне господин Соларо, дышало радостью, и мне нет надобности уверять вас, что сию радость я искренне разделяю»2*.

106

Отправляя свои депеши, Тютчев приложил к ним личное письмо к Нессельроде — он благодарит за только что полученное денежное пособие и извещает его о смерти жены.

Если в только что составленных депешах, представляющих собой официальные документы, душевное смятение, владевшее Тютчевым, никак не проявляется, то его личное письмо — крик боли и отчаяния: «... как ни горестно, как ни постыдно такое признание. .. я ни на что не способен, я сам ничто. Испытание не было соразмерено с моими силами. Я чувствую себя раздавленным... Я могу проливать слезы над этими несчастными детьми, но не могу их оберегать. Но есть Бог и Государь. Этому двойному покровительству поручаю я их... Пусть Тот, кто несколько месяцев тому назад, после кораблекрушения, поддержал своей помощью мать и детей, теперь, что́ она их покинула, не отнимет своей десницы от этих трех осиротелых головок»⁷⁷.

После смерти Элеоноры пребывание в Турине становится невыносимым для Тютчева. Он даже думает о том, чтобы оставить службу и переселиться в Мюнхен, но вскоре отказывается от этого намерения⁷⁸. А пока он ищет малейшего предлога, чтобы уехать из Турина хотя бы ненадолго. Впрочем, предлог возник сам собой, ибо для российского дипломата вполне закономерным было бы намерение представиться наследнику престола, пребывающему в сопредельном государстве. 6/18 октября дипломатический курьер, которому Тютчев поручил заехать в Комо «для принятия приказаний Его Высочества», везет его письмо к вел. князю Александру Николаевичу — просьбу о разрешении посетить его в Комо⁷⁹. Курьер везет в Комо еще одно письмо Тютчева — к В. А. Жуковскому, сопровождавшему великого князя в путешествии по Европе. Для Тютчева, который оказался в Турине наедине со своим горем, среди чуждых, равнодушных к его несчастью людей, встреча с Жуковским несла надежду на участие и утешение: «...я не могу не верить, что свидание с вами в эту минуту, самую горькую, самую нестерпимую минуту моей жизни, — не слепого случая милость, — писал он Жуковскому 6/18 октября. — Вы недаром для меня перешли Альпы... Вы принесли с собою то, что после нее я более всего любил в мире: отечество и поэзию»⁸⁰.

107

Ответ великого князя не заставил себя ждать, и 13/25 октября Тютчев приезжает в Комо⁸¹. Десятидневное пребывание здесь помогло Тютчеву: прекрасная природа, новые люди и встречи со старыми знакомыми, а главное, ежедневные беседы с Жуковским⁸², — все это внесло некоторое успокоение в его смятенную душу.

За это время Тютчев снискал расположение цесаревича, который, как свидетельствует Н. И. Тютчев после своей беседы с ним в ноябре того же года, — «очень полюбил» Тютчева и «много о нем говорил с большим участием»⁸³. Это расположение и участие будущий император сохранил до самых последних дней жизни Тютчева.

3 ноября вел. князь переезжает в Милан и туда же отправляется Тютчев; 10 ноября, по отбытии вел. князя из Милана в Венецию, он выезжает в Геную, где в то время находились король, его Двор, а также дипломатический корпус⁸⁴. По пути Тютчев задерживается в Турине всего лишь на один день; ибо здесь ему нечего делать — дети его уже находятся в Мюнхене, на попечении Клотильды Ботмер (сестры Элеоноры)⁸⁵.

По приезде в Геную Тютчев составляет для Нессельроде отчет о своем пребывании в Комо и Милане при вел. князе Александре Николаевиче (депеша № 10):

«Милостивый Государь Граф,

Я должен доложить Вашему Высокопревосходительству о своей кратковременной отлучке с поста, каковую я недавно почел возможным позволить себе. Во время пребывания Его Высочества Великого Князя Наследника на озере Комо я не смог устоять перед желанием обратиться к Его Высочеству с просьбой позволить мне быть при нем. Сия милость была бы мне дорога в любое время, но при нынешних моих обстоятельствах она стала для меня истинным утешением, коего лишить себя было бы выше моих сил. Получив чаемое позволение, я поспешил в Комо, где еще находился Его Императорское Высочество. Я не беру на себя смелость описывать Его пребывание там, что было бы во всех отношениях неуместно; не могу только отказать себе в удовольствии, Милостивый Государь Граф, сообщить Вашему Высокопревосходительству, что пребывание сие оставило у меня приятное и утешительное впечатление. Прежде всего я был счастлив увериться,

108

что здоровье Его Высочества Великого Князя как нельзя хорошо. Не менее я был счастлив, признаюсь, лично удостовериться в том, какую отрадную притягательность внушало окружающим Его присутствие. Невозможно себе представить более искреннего и ласкового добросердечия, более натурального и безыскусного достоинства, коего секрет заключен в душе Его Высочества. Подобные качества не нуждаются даже в обаянии юности, чтобы заслужить всеобщее одобрение.

Не стану говорить, Милостивый Государь Граф, о знаках внимания, коими Его Императорское Высочество удостоил лично меня. Я сознаю, что они относятся скорее к моему положению, нежели к моей персоне. Но тем не менее они вызвали во мне чувство глубокой благодарности.

Его Императорское Высочество милостиво позволил мне следовать за ним в Милан, и я имел честь оставаться подле Него до самого Его отъезда в Венецию. Отпуская меня, Его Высочество позволил надеяться, что в марте будущего года мы будем иметь счастье видеть Его в Пьемонте. После Его отъезда из Милана я поспешил присоединиться к Сардинскому Двору, приехавшему сюда двумя-тремя днями ранее.

Честь имею быть с уважением, Милостивый Государь Граф, Вашего Высокопревосходительства нижайший и покорнейший слуга Ф. Тютчев»1*.

109

Отправляя эту депешу в Петербург, Тютчев присоединил к ней донесение об обычном в это время года пребывании Сардинского Двора в Генуе (депеша № 11). Отметив «неподвижность» придворной жизни и «отсутствие новостей» («une absence de mouvement et de nouvelles»), Тютчев сообщает: «Дипломатический корпус, как обычно, сопровождает Двор в Геную и останется здесь на все время его пребывания, однако почти не сообщается с ним <...> Что касается дипломатической деятельности, то, к сожалению, нет надобности говорить, что она сократилась до предела»1*.

Однако две недели спустя Тютчеву становится известной такая важная дипломатическая акция, как заключение секретного торгового договора между Сардинией и Соединенными Штатами Америки, и он спешит сообщить об этом договоре в донесении от 23 ноября/5 декабря (№ 12):

«Сардинское правительство до сих пор держит в секрете соглашение, заключенное им с Американским правительством. Тем не менее, вот что удалось мне узнать, и я надеюсь, что сведения

110

мои достоверны»1*. Изложив основные положения этого соглашения, Тютчев приходит к выводу: «Американцы ставят себе целью обосноваться в Средиземноморье, наладить там деятельную торговлю, захватить прибрежное судоходство Италии и побороть, с помощью капиталов и дешевых морских сообщений, преграды, которые ныне им в этом препятствуют2*. В заключение Тютчев резюмирует свое сообщение: «Я полагал, что соглашение, готовящееся между Сардинским правительством и Соединенными Штатами, заслуживает внимания нашего Двора не только с точки зрения коммерции. Действительно, одним из самых очевидных последствий этого соглашения станет все более и более усиливающееся проникновение Американского флота в Средиземное море; вместе с тем, оно упростит для него путь к достижению целей, которые он преследует с таким рвением. Между тем, все, что может благоприятствовать усилению и окончательному утверждению в Средиземном море такой державы как Соединенные Штаты, в современных условиях не может не представлять большого значения для России»3*.

Почти одновременно с заключением торгового договора с Соединенными Штатами правительство Сардинии объявило о временной отмене для всех стран без исключения дифференциальных пошлин на ввоз зерна. Сообщая об этом решении (депеша № 13), Тютчев комментирует его: «Эта мера, которую значительная

111

часть генуэзских коммерсантов встретила с большим воодушевлением, рассматривается здесь как начало. Надеются, что по истечении означенного срока Правительство решится утвердить ее окончательно. Нет сомнения, что в отношении интересов нашего Черноморского торгового флота это было бы очень желательно, ибо поощрение сие могло бы побудить наши суда к более усердному посещению генуэзского порта»1*.

Еще две депеши, датированные тем же и следующим числом (№ 15 и 16), носят чисто формальный характер и интереса не представляют⁹².

Что же касается депеши № 14, составленной 23 ноября/5 декабря, то она имеет косвенную связь с судьбой самого Тютчева: «Сегодня Король и его Двор покидают Геную и возвращаются в Турин <...> Дипломатический корпус не замедлит последовать за Двором. Иностранные же Министры, аккредитованные также при Пармском Дворе, предполагают перед возвращением в Турин отправиться в Парму засвидетельствовать свое почтение Эрцгерцогине. Я очень желал бы присоединиться к ним, однако боюсь, что состояние моего здоровья, в последнее время сильно пострадавшего, принудит меня отложить сие путешествие до лучших времен»2*.

Ни в Турин, ни в Парму Тютчев не поехал — он остался в Генуе. Пребывание в этом городе оказалось поворотным моментом в судьбе Тютчева, а вместе с тем, и в его дипломатической карьере.

112

ГЕНУЯ
Гравюра неизвестного художника. 1849

18 ноября в Геную приезжает Эрнестина Дёрнберг; через три недели, 9 декабря, она извещает брата, что дала согласие соединить свою судьбу с Тютчевым⁹⁴. В городе, где ровно год назад они прощались навсегда, Тютчев и Эрнестина начинают новую, теперь уже общую жизнь. Позднее, в день пятой годовщины смерти Элеоноры, Тютчев напишет своей второй жене, Эрнестине Тютчевой: «Сегодняшнее число — 9 сентября — печальное для меня число. Это был самый ужасный день в моей жизни, и не будь тебя, он был бы вероятно и моим последним днем»⁹⁵.

В последних числах декабря Тютчев возвратился в Турин. Его сопровождал брат Николай Иванович, который провел с ним в Генуе почти весь декабрь. «Мы <...> приехали к Новому году в Турин, где ему по должности необходимо было быть к этому времени», — сообщал Н. И. Тютчев родителям⁹⁶.

Необходимость возвращения была связана с предстоящим в ближайшее время визитом в Сардинию вел. князя Александра

113

Николаевича. Как дипломатический представитель России Тютчев был обязан принять самое непосредственное участие в приеме наследника российского престола. В последующие два месяца жизнь его была всецело подчинена этому событию.

2 января король Карл Альберт дал Тютчеву аудиенцию, во время которой ему было дозволено представить королю своего брата; в тот же день братья были приглашены к обеду у министра иностранных дел гр. Л. Соларо. «По приезде сюда [т. е. 2-го января]1* брат представил меня королю, который нас принял чрезвычайно ласково, — рассказывает Н. И. Тютчев, — <...> В тот же день обедали мы у министра иностранных дел»⁹⁷. Эта двойная любезность была проявлением уважения и добросердечности не столько к Тютчеву лично (хотя и это имело место), сколько в отношении державы, которую он представлял. Она была также подсказана стремлением Сардинского Двора загладить неловкость, возникшую в результате инцидента с Обрезковым: «...после приключения Обрезкова, — продолжает свой рассказ Н. И. Тютчев, — они стараются как можно более сблизиться с нами и не упускают к тому никакого случая»⁹⁸.

Предметом беседы короля с Тютчевым был предстоящий визит вел. князя: «Недавно Король во время аудиенции, которой Он милостиво меня удостоил, сказал мне, что возможность принять в Турине Великого Князя Наследника доставит ему живейшую радость»2*, — писал Тютчев в очередном донесении (депеша № 3)⁹⁹.

Однако сроки великокняжеского визита не были определены и в уточнении их прошел почти весь январь. Об этом Тютчев сообщал в том же донесении: «Нам покуда неизвестно точное время Его прибытия в Пьемонт. Господин Жуковский два месяца назад писал мне из Венеции, что, по всей вероятности, это будет в середине февраля. Однако, судя по последним письмам,

114

полученным мною из Рима, надо полагать, что событие сие произойдет позднее»1*.

Это донесение отправлено в Петербург 9/21 января 1838 г. Одновременно с ним были посланы еще две депеши. В одной из них (№ 1) сообщается о смерти главнокомандующего военно-морскими силами Сардинии адмирала Де-Жене. Характеристика, данная здесь этому видному военному и государственному деятелю недавнего прошлого Италии, носит отпечаток собственных взглядов Тютчева-монархиста, будущего автора статьи «Россия и Революция»: «В его лице страна потеряла <...> одного из самых безупречных, самых достойных людей нашего времени. Как общественный деятель гр. Де-Жене принадлежал к тем немногим (их уже нет на свете), кто в эпоху французского господства протестовал, согласно своим убеждениям, против этой всемогущей силы, — к тем, чья непоколебимая преданность своим принципам, быть может, помешала крушению монархических устоев в Европе»2*.

Комментируя слухи о возможных назначениях на адмиральский пост, Тютчев демонстрирует свою осведомленность в подводных течениях внутренней политики Сардинии: «Покуда неизвестно, кто унаследует место графа Де-Жене. Более всего распространено мнение, что на него вообще никого не назначат, и что пост, который он занимал, будет упразднен. Многие согласны с тем, что пост Адмирала не отвечает численности флота сего государства; возможно также, что высокая сумма содержания, которая этому посту соответствует, а также конфликты с властями, порою возникающие в силу прав, которые

115

этот пост предполагает, делает его скорее обременительным, нежели полезным для дела»1*.

Другая депеша (№ 2) касается земельных реформ, которые готовятся в Сардинии и «предполагают ничуть не меньше, как полное освобождение земельной собственности путем уничтожения всякой феодальной зависимости, доныне тяготевшей над нею» («se proposent rien de moins que l’émancipation complète de la propriété foncière par l’extinction de toutes les servitudes féodales qui jusqu’à présent pesaient sur elle»)¹⁰³. В случае успеха этой реформы, полагает Тютчев, она «смогла бы открыть новую эпоху в жизни сей страны» («pourrait bien avoir commencé une ère nouvelle pour ce pays»)¹⁰⁴.

Тем временем сроки визита вел. князя все еще не определились, и гр. Соларо направил в Неаполь, где находился цесаревич, специального курьера за точными сведениями о времени его прибытия и о маршруте его следования. Известив об этом Нессельроде (депеша № 4 от 18/30 января), Тютчев добавляет: «Как только я получу более точные известия о дне вступления Его Императорского Высочества на землю Пьемонта, я не премину отправиться Ему навстречу, дабы иметь счастье встретить Его на границе»2*.

В ожидании возвращения курьера, Тютчев получает от А. А. Кавелина, попечителя цесаревича, официальное извещение о маршруте и сроках великокняжеского визита, а также предписание подготовить все для этого визита необходимое: «Из прилагаемого маршрута Вы увидите, Милостивый Государь, что Великий Князь намерен прибыть в Турин 2/14 февраля и останется там до 5/17. Будьте любезны, распорядитесь, чтобы к

116

этому времени в одном из лучших отелей были приготовлены покои, достойные пребывания Его Императорского Высочества и его свиты, список которой прилагается. Полагаю излишним просить Вас, Милостивый Государь, предпринять все необходимое, чтобы лошади, число коих обозначено в приложении C, были подготовлены, а в таможне дано было распоряжение о свободном въезде экипажей Великого Князя и его свиты»¹⁰⁶.

Однако курьер, вслед за тем прибывший из Неаполя, привез несколько иные сведения. В связи с такой неопределенностью Тютчев решает ехать в Геную. О причинах своего решения он известил Нессельроде 23 января/4 февраля (депеша № 41*), уже из Генуи:

«...Я отправился в Геную, где я скорее могу получить известия о возможных изменениях намеченного маршрута и откуда, после получения окончательного уведомления о дне прибытия Его Высочества Великого Князя в Сардинское королевство, я предполагаю отправиться на границу для встречи Его Высочества»2*.

Поздним вечером 16 февраля вел. князь Александр Николаевич пересек границу Сардинии и направился в городок Кьявари, где ему был приготовлен ночлег¹⁰⁸. Здесь его встретили Тютчев и губернатор Генуи маркиз Паулуччи. Засвидетельствовав вел. князю свое почтение и убедившись, что ему ничего не требуется, они выехали обратно в Геную с тем, чтобы на следующий день приветствовать вел. князя при въезде его в этот город. Отныне на протяжении всего великокняжеского визита, длившегося неделю (с 16 по 22 февраля), Тютчев повсюду сопровождает цесаревича. Он присутствует на всех торжествах и приемах, устраиваемых в честь вел. князя, участвует во всех развлечениях, ему предлагаемых. К этому (как известно из цитированного выше письма А. А. Кавелина) прибавлялись

117

организационные обязанности — отели, лошади и тому подобные заботы. «Я счастлив посвятить все свое время без остатка Его Императорскому Высочеству», — писал Тютчев Нессельроде 9/21 февраля1*.

17 февраля вел. князь провел в Генуе, где ему был оказан самый радушный и торжественный прием. 18 февраля он выехал в Турин, куда прибыл на следующий день. Прием, оказанный ему королем и обществом Турина во время его трехдневного пребывания в столице Сардинии превзошел все ожидания: «... ни один иностранный принц не был встречен в сей стране с таким всеобщим, с таким искренним воодушевлением», — сообщал Тютчев2*.

Утром 22 февраля вел. князь покинул Турин и на следующий день прибыл на границу Ломбардии, где распрощался в лицами, по поручению короля его сопровождавшими. Что касается Тютчева, то он последовал за вел. князем в Милан. 24 февраля вел. князь отбыл в Вену, а Тютчев задержался на два дня в Милане, посвятив это время составлению отчета о великокняжеском визите в Сардинию.

Отчет этот (депеша № 7) занимает 20 страниц и содержит подробнейший рассказ о семидневном пребывании вел. князя в Сардинском королевстве¹¹¹. Лейтмотив этого рассказа — описание восторженного приема, который встретил здесь цесаревич, и, главное, — исключительно внимательное и сердечное отношение к нему со стороны короля Карла Альберта. Однако эту лучезарную картину нарушили два досадных эпизода. Сообщениям о них Тютчев счел необходимым посвятить две отдельные депеши (№ 9 и 10).

Пребывание вел. князя в Сардинии приходилось на время Великого поста, во время которого католическая церковь запрещает какие бы то ни было увеселения. Тем не менее губернатор Генуи маркиз Паулуччи дал в честь вел. князя блестящий бал, на который съехался весь цвет генуэзского общества.

118

Паулуччи исходил из того, что бал был приурочен к первому воскресенью поста — дню, когда в Генуе дозволялись некоторые развлечения, в том числе и танцы. Однако «дух ханжества» («esprit de bigoterie»), царивший при Дворе, возобладал и, едва в Турине стало известно о предстоящем бале, приглашение на который вел. князь уже принял, как король спешно отправил в Геную курьера с приказом отменить его. Однако маркиз Паулуччи «не пожелал стать орудием высочайшего неприличия» («il n’a pas voulu se faire l’éditeur responsable d’une haute inconvenance») и, никому не сказав о приказе, открыл бал. Лишь на следующий день он сообщил Тютчеву о происшедшем. Тютчев увидел в этом эпизоде «досадный признак болезни, разъедающей власть сей страны; болезнь заключается в постоянно возрастающем влиянии клики, проповедующей непомерное благочестие1*. В этой связи Тютчев делает вывод: «ежели подобное возрастание непомерного церковного рвения продолжится, то вскоре всякая политика, всякая учтивость в отношениях с правительствами, не имеющими счастья быть католическими, станет рассматриваться здесь как начало ереси»2*. Иными словами, Сардиния выйдет из-под влияния России, а, следовательно, сблизится с католической Францией.

Другой эпизод, к которому Тютчев считал необходимым привлечь внимание вице-канцлера, заключался в нарушении традиции, принятой при Сардинском Дворе. Согласно этой традиции, лица, принадлежавшие к одному из царствующих домов Европы, при посещении ими Сардинии награждались орденом Благовещения — высшим орденом королевства. Наследник российского престола не был удостоен этого ордена. Сообщая (депеша № 10) об этой «неловкости» («contradiction»), Тютчев полагает, что «в интересах наших отношений с сим

119

Двором» (dans l’intérêt de nos rapports avec cette Cour») нам необходимо «уяснить себе смысл такого поведения» («nous expliquer le sens de cette conduite»); он рассчитывает получить необходимые сведения, но, оберегая достоинство России, намерен действовать окольными путями¹¹⁴.

Отправив в Петербург подготовленные депеши, Тютчев возвращается в Турин. Теперь, когда хлопоты, связанные с визитом вел. князя остались позади, он может заняться собственными делами. 1/13 марта Тютчев обращается к Нессельроде с личным письмом — он просит разрешения на брак с Эрнестиной Дёрнберг, мотивируя этот шаг необходимостью взять к себе детей, поскольку К. Ботмер выходит замуж и не может более заботиться о них; женитьба позволит Тютчеву дать детям «необходимый уход и надзор» («toute la surveillance et tous les soins qui peuvent leur être nécessaires»), которые он «один не мог бы им обеспечить» («qu’ils ne trouveraient pas suffisamment auprès de moi seul»). Для устройства семейных дел он просит отпуск «на несколько месяцев»¹¹⁵.

Длительный отпуск был необходим Тютчеву не только для решения вопроса о судьбе его детей. Сама процедура предстоящего бракосочетания, а точнее, ее организация, требовала значительных хлопот и немалого времени. Дело в том, что Эрнестина Дёрнберг была католичкой, и для того, чтобы брак был действителен для обеих сторон, необходимо было заключить его дважды — и по католическому, и по православному обряду. Сделать это в Турине или в каком бы то ни было итальянском городе было невозможно по двум причинам: православных храмов там не было, что же касается католической церкви в Италии, то она ставила непременным условием смешанного брака воспитание детей в католическом вероисповедании, а для Тютчева это было абсолютно неприемлемо. Надо было искать в Европе место, где бы находился православный храм и где католическая церковь была бы не столь непримирима в своих притязаниях.

В ожидании ответа на прошение Тютчева Эрнестина Дёрнберг приезжает в Турин и остается здесь вместе с ним¹¹⁶.

120

Тем временем Тютчев продолжает исполнять свои служебные обязанности. Первой его задачей стало выяснение причин, по которым вел. князю наследнику не был пожалован высший орден Сардинии. Делает он это очень осторожно, прибегнув к содействию прусского посланника гр. Труксесса, располагавшего обширными личными связями при Дворе. 4/16 апреля Тютчев сообщает Нессельроде то, что ему удалось узнать (депеша № 11):

«Здесь помнят, что во время последнего визита в Турин Его Высочества Великого Князя Михаила все лица, принадлежавшие к Его свите, были отмечены пьемонтскими орденами <...> Ожидалось ответное действие нашего Двора, и здесь были весьма задеты, когда ожидания сии не оправдались. В этом увидели отсутствие взаимности с нашей стороны, недостаток уважения к пожалованным знакам отличия. Такова причина сдержанности, которую счел должным проявитьТуринский Двор <...> Какова бы ни была причина совершенной неловкости, здесь о ней искренно сожалеют <...> Мне нет надобности говорить Вам, Милостивый Государь Граф, что во всех этих переговорах, которые любезно взял на себя граф Труксесс, имя мое ни разу не прозвучало»1*.

В тот же день, 4/16 апреля, Тютчев отправил в Петербург еще четыре депеши. Одна из них (№ 12) содержит сообщение о напряженном внимании, с которым правительство Сардинии следит за развитием политического кризиса во Франции («борьба между Луи Филиппом и Тьером»)2*; сам Тютчев видит

121

в происходящем свидетельство тому, что «пятьдесят лет революционного разгула истощили все силы этой нации, оставив ей в удел лишь бесплодные содрогания»1*. Остальные три депеши (№ 13—15) носят проходной характер и содержание их интереса не представляет¹¹⁹.

22 апреля Тютчев отправился в Парму с тем, чтобы засвидетельствовать свое почтение эрцгерцогине Пармской Марии Луизе, при Дворе которой он был аккредитован в качестве временного поверенного в делах и где он еще не был¹²⁰. Но едва он выехал за пределы города, как в Турин прибыл дипломатический курьер с письмом Николая I королю Карлу Альберту, которое надлежало незамедлительно передать по назначению. Внештатный атташе Эрнест Том-Гаве (в то время единственный сотрудник миссии) бросился вдогонку за Тютчевым, чтобы вернуть его¹²¹. Тютчев возвратился и был вынужден задержаться в Турине на неделю, — полученные из Петербурга документы требовали действий и отчета в них.

Письмо Николая I носило неофициальный характер. Император благодарил за сердечный прием, оказанный его сыну королем Сардинии. К письму прилагалось предписание, адресованное Тютчеву: «Вам надлежит, — писал Нессельроде, — передать это письмо, коего копию я прилагаю для Вашего ознакомления, в руки Его Величества. При этом Вам следует устно засвидетельствовать г-ну министру иностранных дел или самому Королю, если Его Величество удостоит Вас аудиенции, что наш Августейший Повелитель высоко ценит то расположение, которое Великий Князь Наследник встретил со стороны Короля и королевской фамилии. Воспоминание, которое сохраняет об этом расположении Великий Князь, служит, в глазах Императора, к упрочению связей между двумя Дворами, чьи отношения основаны на истинной дружбе и общности принципов». Предписание заканчивалось словами, которые звучали для Тютчева весьма обнадеживающе: «Государь Император с искренним удовлетворением ознакомился с теми из Ваших депеш,

122

где дается отчет о пребывании Великого Князя в Генуе и Турине. Усердие и преданность, проявленные Вами в этих обстоятельствах, были отмечены Его Императорским Величеством и заслужили полное его одобрение»¹²².

Ожидаемого ответа на просьбу Тютчева о разрешении на брак и о предоставлении ему отпуска в этой почте не было. Но был другой документ, который нанес Тютчеву весьма ощутимый удар, тем более ощутимый на фоне только что прочитанных уверений в том, что сам император оценил его «усердие и преданность». Это было известие о назначении Н. А. Кокошкина на пост Чрезвычайного посла и Полномочного министра в Сардинии, а также предписание Тютчеву — официально известить об этом назначении министра иностранных дел Сардинии, самому же Тютчеву до приезда Кокошкина продолжать исполнение обязанностей поверенного, «что, — добавляет Нессельроде, — Вы делали доныне с усердием, которое Императорское Министерство радо отметить»¹²³.

То, что это сообщение больно задело Тютчева, было вполне естественно, поскольку он надеялся (и не без оснований), что со временем сам займет место посла. Но известие о назначении Кокошкина означало гораздо больше, чем повод для минутного разочарования. По сути дела оно ставило крест на карьере Тютчева, возвращая его, после почти целого года пребывания в роли дипломатического представителя России, к прежней подчиненной и зависимой должности секретаря, без прав и даже без определенных обязанностей.

Тютчев чувствовал себя оскорбленным и униженным. Служба сразу потеряла для него интерес. Только одно стремление по-прежнему владело им всецело — стремление сохранить привязанность любимой им женщины и освятить законным браком отношения, давно их связавшие.

Настроение Тютчева не было секретом для окружающих. Так, 7 мая баварский посол г-н Олри сообщает своему министру иностранных дел, что Тютчев разочарован назначением Кокошкина, так как сам надеялся получить должность посла, и добавляет: «Если бы этот дипломат употребил живость своего ума для достижения успехов в карьере с таким же рвением, какое он проявляет в своих сердечных привязанностях, он не раскаялся

123

бы в этом. В самом деле <...> он поразил общество стремительностью, с которой летит навстречу второму супружеству — с баронессой Дёрнберг. Здесь только и говорят об этом предстоящем браке и о препятствиях, которые он со страстным нетерпением преодолевает»¹²⁴.

И все же Тютчев исправно выполняет все полученные предписания.

Он вручает министру иностранных дел письмо Николая I королю и незамедлительно сообщает об этом Нессельроде: «...сообразно с Вашим предписанием я поспешил передать Его Величеству королю Сардинии через посредство его Министра иностранных дел неофициальное письмо Государя Императора <...> Король должен был покинуть Турин в тот день, когда письмо Императора было ему вручено. Он оказал мне честь, поручив сообщить мне, что намерен меня принять по своем возвращении»1*.

По поручению Нессельроде Тютчев выясняет отношение туринского Двора к выступлению Генриетты Росси, жены сардинского посланника в Петербурге, на концерте Дамского Благотворительного общества, и извещает его о результате: «Туринский Двор восхищен ее успехом»¹²⁶.

Он считает необходимым сообщить о ратификации торгового договора между Сардинией и Соединенными Штатами Америки, а также дает обязательство выслать «с первым русским курьером» шифровальные таблицы, возвращения которых требует ДХиСД¹²⁷.

Наконец, он сообщает министру иностранных дел Сардинии о назначении Кокошкина и, известив об этом Нессельроде, возобновляет просьбу об отпуске: «Отпуск этот мне решительно необходим. Выполнение самых заветных моих стремлений, в настоящем и будущем, зависит от милости, о коей я прошу. Я счастлив надеждой, что при передаче г-ну Кокошкину дел, он будет удовлетворен отношениями, существующими между Императорской

124

миссией и Министерством иностранных дел Сардинии»1*.

Но все это делается уже механически. 29 апреля, поручив Э. Том-Гаве отсылку написанных депеш, Тютчев выезжает через Геную в Парму, проигнорировав намерение короля дать ему аудиенцию. Об этом гр. Соларо сообщает 1 мая своему посланнику в Петербурге: «...г-н Тютчев уехал третьего дня в Геную, а потому я не смог известить его о благосклонности, с коей Его Величество соизволил вчера согласиться с мыслью, что в данных обстоятельствах следует принять поверенного в делах»¹²⁹.

Несколько дней Тютчев проводит в Парме, но Парма для него всего лишь предлог. На самом деле его влечет Флоренция, где его с нетерпением ожидают Эрнестина Дёрнберг и ее брат Карл Пфеффель.

Около месяца Тютчев и Эрнестина проводят во Флоренции, затем совершают поездку по западному побережью Италии и 13 июня приезжают в Геную¹³⁰. Отсюда Тютчев посылает Нессельроде две депеши — о своей поездке в Парму (№ 21) и о намерении Испании порвать торговые отношения с Сардинией (№ 22)¹³¹.

Только в самом конце июня Тютчев и Эрнестина возвращаются в Турин. Ожидавший их здесь ответ на просьбу Тютчева опять больно разочаровал его: Нессельроде разрешал ему вступить в брак, но в отпуске решительно отказал: «Сожалею, что в настоящий момент не могу его Вам предоставить, — писал Нессельроде Тютчеву. — Г-н Кокошкин только что назначен посланником при Сардинском Дворе, и я считаю своим долгом предложить Вам отсрочить Вашу поездку до его прибытия и вступления в должность, тем более, что он не замедлит отправиться к месту своего назначения»¹³².

Разумеется, Нессельроде имел основание отказать Тютчеву в отпуске до приезда Кокошкина. Дело в том, что штат Туринской миссии состоял из трех человек: посла (его замещал Тютчев), старшего секретаря (это место было свободно, но оно

125

оставалось за Тютчевым) и младшего секретаря (он отсутствовал, находясь в длительном отпуске). Правда, был еще при миссии сверхштатный атташе Э. Том-Гаве, но, будучи вне штата, он вообще не имел права представлять миссию в какой бы то ни было форме. Таким образом, Тютчев оказался единственным служащим миссии, который находился на месте; с его отъездом в Турине не осталось бы дипломатического представителя России и тем самым миссия вообще перестала бы функционировать. На это Нессельроде пойти не мог.

Но и у Тютчева были свои причины настаивать на отпуске. К этому времени выяснилось, что Эрнестина ждет ребенка¹³³. В подобной ситуации откладывать брак ее с Тютчевым на непредсказуемо долгий срок было бы рискованно, тем более, что заключение этого брака само по себе требовало и времени, и разъездов, и волнений.

Тютчев оказался перед дилеммой: соблюдение служебного долга или здоровье Эрнестины и ее душевный покой. Тютчев выбрал второе. 7 июля они вдвоем выезжают в Швейцарию в надежде заключить там брак по двум обрядам — православному и католическому¹³⁴. Единственным лицом, представляющим Россию в Турине, остается Э. Том-Гаве, не имевший права представительства. О том, что Тютчев «уехал, оставив вместо себя неаккредитованного атташе, который оказался в крайнем затруднении ввиду столь необычной ситуации», — сообщал своему начальству французский поверенный в делах г-н Шатри 8 августа (н. ст.)¹³⁵. Ситуация беспрецедентная, поставившая в затруднительное положение не только самого Том-Гаве, но и министра иностранных дел Сардинии, вынужденного официально общаться с частным лицом, не имеющим дипломатического ранга.

Перед отъездом Тютчев решает выполнить свои текущие обязанности: он подготавливает шесть депеш (№ 23—28) для отправки их с очередным дипломатическим курьером, который ожидался в ближайшие дни. Однако для него это уже только формальность. Действительно, чисто формальный характер имеют пять из этих депеш, и только одна (№ 25) сообщает о серьезном и вдумчивом труде, проделанном Тютчевым за последние полгода: к депеше прилагалась «записка» об организации управления государственным имуществом в Сардинии,

126

ТЮТЧЕВ
Акварель Ипполиты Рехберг. Мюнхен, 1838

127

ЭРНЕСТИНА ТЮТЧЕВА
Портрет работы Ф. Дюрка (масло). Мюнхен, 1840

128

составленная по распоряжению ДХиСД от 13/25 января (в связи с «новым устройством Управления Государственных имуществ в России» всем российским миссиям предписывалось собрать «обстоятельные сведения об управлении и устройстве имуществ сего рода <...> в тех государствах, где они находятся»¹³⁶). «Записка» Тютчева в делах Канцелярии МИД отсутствует, но прилагаемая к ней депеша позволяет судить о ее содержании: «...я осмеливаюсь представить Вашему Высокопревосходительству прилагаемый труд, — писал Тютчев. — <...> Я касался главным образом вопроса имущественного, как наиболее важного с точки зрения требований этой программы, и, благодаря любезному содействию некоторых лиц, занимающих высокие должности в администрации Пьемонта, я собрал по этому предмету сведения, за исключительную точность коих могу ручаться»1*.

Заслуживает внимания также депеша № 28, несмотря на ее незначительность, — к ней прилагались шифровальные таблицы, возвращения которых ДХиСД уже дважды требовал от Тютчева¹³⁸. Эта депеша интересна только тем, что она ставит под вопрос прочно укоренившуюся легенду о Тютчеве, «в суматохе свадьбы» потерявшем дипломатические шифры¹³⁹.

29 июля, на двенадцатый день после отъезда из Турина, в Берне, в православной церкви при Российской миссии, состоялось бракосочетание Тютчева с Эрнестиной Дёрнберг¹⁴⁰. Теперь дело было за католическим обрядом, однако архиепископ Фрибурский категорически отказал Тютчеву в этом. Католическая церковь Великого герцогства Баденского оказалась более снисходительна. 10 августа бракосочетание по католическому обряду было совершено в г. Констанц¹⁴¹. Эрнестина Дёрнберг стала женой Тютчева.

К этому времени решение покинуть службу в Турине окончательно окрепло в сознании Тютчева. Он пренебрегает советом К. Пфеффеля просить о назначении на вакантное место поверенного

129

в Тоскане так же, как позднее не внял его совету не портить свою карьеру и возвратиться в Турин к приезду Кокошкина¹⁴². Лишь на несколько дней он возвращается в Турин в августе — только для того, чтобы, выполнив некоторые формальности, покинуть его навсегда¹⁴³.

25 августа/6 сентября супруги Тютчевы приезжают в Мюнхен¹⁴⁴, а сорок дней спустя, 6/18 октября, Тютчев обращается к Нессельроде с личным письмом — он просит об отставке с должности старшего секретаря миссии в Турине, а также о разрешении отложить возвращение в Россию «до будущей весны» — в интересах детей, которых он не решается «ни подвергнуть путешествию в это время года, ни вновь оставить здесь под чужим надзором» («de faire voyager dans cette saison ou de laisser de nouveau à la merci d’une surveillance étrangère»)¹⁴⁵.

Ответ последовал 8/20 ноября. В этот день Нессельроде отдал распоряжение об отозвании Тютчева от должности старшего секретаря миссии в Турине «с 1-го минувшего октября <...> с оставлением его до нового назначения в ведении вверенного мне Министерства»¹⁴⁶. Уже через два дня, 10/22 ноября, новым распоряжением Нессельроде Тютчев уволен «в отпуск на четыре месяца, с дозволением <...> оставаться во время сего отпуска в чужих краях»¹⁴⁷.

Не четыре месяца, а четыре года провел Тютчев «в чужих краях». Все это время он почти безвыездно жил с семьей в Мюнхене как частное лицо. В Петербург он так и не поехал и даже не попросил о продлении отпуска. В результате 30 июня/12 июля 1841 г. Тютчев был исключен из числа чиновников Министерства иностранных дел: «за долговременным неприбытием из отпуска, предписано не считать его более в ведомстве означенного Министерства»¹⁴⁸.

Только осенью 1844 года Тютчев навсегда возвратился в Петербург¹⁴⁹. 16 марта (с. ст.) 1845 г. он был «согласно с его желанием» вновь включен в состав чиновников Министерства, но без определенной должности, а 15 февраля 1846 получил постоянное место чиновника особых поручений при Нессельроде¹⁵⁰. Но это была уже не дипломатическая служба, а должность министерского чиновника.

130

Условные сокращения

АВПРИ — Архив Внешней Политики Российской Империи (Министерство Иностранных дел), Москва.

Аксаков — Аксаков И. С. Биография Ф. И. Тютчева. М., 1886.

Альбом-гербарий Эрн. Дёрнберг — Альбом-гербарий Эрнестины Дёрнберг (листы не нумерованы). Собрание К. В. Пигарева, Москва.

Гладкова, Лебедев 1 — Письма Ф. И. Тютчева к графу К. В. Нессельроде. Публ. Л. В. Гладковой и Е. Н. Лебедева. Пер. с франц. Л. В. Гладковой. Вступ. ст. и комм. Е. Н. Лебедева // Тютчев сегодня. Материалы IV Тютчевских чтений. М., 1995.

Гладкова, Лебедев 2 — «Раздался наш национальный гимн на русском языке». Письма дипломата Ф. И. Тютчева к К. В. Нессельроде. Публ. Людмилы Гладковой и Евгения Лебедева // Москва. 1994. № 10. С. 132—146.

Глассе — Глассе А. Дипломатическая миссия Тютчева в Грецию // ЛН-2. С. 446—452.

Дневник Жуковского — Жуковский В. А. Дневники. СПб., 1903.

ДХиСД — Департамент хозяйственных и счетных дел МИД (позднее Департамент личного состава и хозяйственных дел).

Канцелярия КИД — АВПРИ. Ф. 133. Канцелярия министра иностранных дел. Оп. 468 (Канцелярия Коллегии иностранных дел).

Канцелярия МИД — АВПРИ. Ф. 133. Канцелярия министра иностранных дел. Оп. 469 (Канцелярия Министерства иностранных дел).

Колл. документ. материалов — Коллекция документальных материалов на отдельных писателей, путешественников и обществ. деятелей // АВПРИ. Ф. 339. Оп. 976. № 97—120.

ЛН-1 — Литературное наследство. Т. 97. Федор Иванович Тютчев. Кн. 1. М., Наука, 1988.

ЛН-2 — Литературное наследство. Т. 97. Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., Наука, <1992> (в книге указан ошибочно год издания: 1989).

МИД — Министерство иностранных дел.

Миссия в Турине — Миссия в Турине // АВПРИ. Ф. 196. Оп. 530.

Мураново — Архив Музея-усадьбы «Мураново» им. Ф. И. Тютчева.

Мюнхенская миссия — АВПРИ. Оп. 522. Ф. 186. Мюнхенская миссия.

Пигарев — Пигарев К. В. Жизнь и творчество Ф. И. Тютчева. М., 1962.

Письма к брату — <Тютчев Ф. И.> Письма к Н. И. Тютчеву. Публ. К. В. Пигарева // ЛН-1. С. 431—439.

Письма к Нессельроде — <Тютчев Ф. И.>. Письма к К. В. Нессельроде. Публ. К. В. Пигарева // ЛН-1. С. 524—534.

Письма к Тиршу — <Тютчев Ф. И.> Письма к Ф. Тиршу. Публ. К. В. Пигарева. Комм. Л. Н. Кузиной // ЛН-1. С. 524—534.

Полонский — Полонский Аркадий. «Здесь Тютчев жил...». Русский поэт в Мюнхене. Киев, 2003.

131

Послужной список Тютчева — Послужной список колл. советника Федора Тютчева. 1845 // Колл. документ. материалов. № 99.

РГАЛИ — Российский гос. архив литературы и искусства, Москва.

РГБ — Российская гос. библиотека (Отдел рукописей), Москва.

Современники о Тютчеве — Тютчев в письмах и дневниках членов его семьи и других современников. Публ. К. В. Пигарева и Т. Г. Динесман при участии К. М. Азадовского, А. Л. Осповата и В. Н. Сажина. Комм. Т. Г. Динесман при участии А. Л. Осповата // ЛН-2. С. 171—434.

Тютчев — Тютчев Ф. И. Сочинения в двух томах. М., 1984. Т. II. Письма. Сост., подгот. текста Л. Н. Кузиной. Комм. Л. Н. Кузиной и К. В. Пигарева.

Тютчев в Мюнхене — Тютчев в Мюнхене (Из переписки И. С. Гагарина с А. Н. Бахметевой и И. С. Аксаковым). Вступ. ст., публ. и коммент. А. Л. Осповата // ЛН-2. С. 38—62.

Allgemeine Zeitung — Augsburger Allgemeine Zeitung.

Lane 1 — Lane R. Ch. Four Unpublished Letters of Tjutcev to F. Thiersch (1829—1840) // Jahrbücher für Geschichte Ost Europas. 1984. Bd. 32. Hf. 2. Stuttgardt. P. 224—233.

Lane 2 — Lane R. Ch. Tjutcev’s Mission to Greece (1833). According to diplomate Documents // Russian Literature. Vol. XXIII. 1988. P. 265—280.

Lane 3 — Lane R. Ch. Diplomatie Documents Concerning F. I. Tyutchev in Turin. 1838—1839 // Oxford Slavonic Papers. New Series. Vol. XX. 1987. P. 94—100.

Lane 4 — F. I. Tyutchev’s Service Absenteism and Second Marriage in the Light of Unpublished Documents (1839) // Irish Slavonic Studies. Belfast, 1987. N 8. P. 6—13.

Lane 5 — Lane R. Ch. An Index and Synopsis of Diplomatic Documents relating to Tyutchev’s Period in Turin // New Zealand Slavonic Journal. 1989—1990. P. 73—95.

Lane 6 — Lane R. Ch. Tyutchev’s Diplomatic Role in the Visit of Grand Duke Alexander to Turin. 1839// Irish Slavonic Studies. Belfast, 1990. N 11. P. 79—88.

Lane 7 — Lane R. Ch. Tyutchev’s Diplomatic Career in Munich. 1822—1837 // Irish Slavonic Studies. Belfast, 1994(1996). N 15. P. 17—44.

Polizeikartenregister — München. Stadtarchiv. Polizeikartenregister. Serie V/N 3. N 38461.

132

ПРИМЕЧАНИЯ

I. В МЮНХЕНЕ (1822—1837)

¹ Послужной список Тютчева. Л. 1 об. — 2.

² «Странная вещь — судьба человеческая! — писал Тютчев родителям в октябре 1840 г. — Надобно же было моей судьбе вооружиться уцелевшею Остермановою рукою, чтобы закинуть меня так далеко от вас!» (Пигарев. С. 41; А. И. Остерман-Толстой потерял руку в битве при Кульме в 1813 г).

³ Отметим, что за все годы, в течение которых Тютчев числился при Мюнхенской миссии «сверх штата», его имя ни разу не фигурирует в документах, отражающих поступление жалованья чиновникам миссии.

⁴ Тютчев в дневнике и воспоминаниях М. П. Погодина. Вступ. статья, публ. и комментарии Л. Н. Кузиной // ЛН-2. С. 13.

⁵ Дата отъезда Тютчева из Москвы, а также дата его приезда в отпуск в 1825 г. устанавливаются по записи, сделанной его «дядькой» Н. А. Хлоповым на обороте иконы, завещанной им Тютчеву: «Святого апостола Варфоломия, день в которой мы с Федором Ивановичем выехали из Москвы в Боварию, 1822-го, июня 11, и возвратились того же месяца и числа 1825-го года» (ЛН-2. С. 604; факсимиле).

⁶ Аксаков. С. 17.

⁷ Депеша без даты (№ 11); получена 28 июля/9 августа 1828 г. // Пигарев. С. 41.

⁸ Состав миссии известен из отношения И. И. Воронцова-Дашкова в Министерство иностр. дел Баварии от 1/13 февраля 1823 г. // Мюнхенская миссия. № 30. Л. 142—143.

⁹ Там же.

¹⁰ Депеши И. И. Воронцова-Дашкова К. В. Нессельроде за 1823 г.: 30 мая/11 июня (№ 38), 13/25 июня (№ 41), 31 августа/12 сентября (№ 70), 20 сентября/2 октября (№ 72, 73, 75), 5/17 октября (№ 76, 78), 18/30 октября (№ 79) // Канцелярия КИД. № 8064. Л. 90, 101, 141, 145, 147, 183, 199, 201, 208.

¹¹ Lane 7. Р. 20, 38—39. До недавнего времени описанные здесь документы хранились в Мюнхене (Bayerische Hauptstaatsarchiv. Russishe Gesandschaft in München. Volume 10). В марте 2002 г. все они были переданы в АВПРИ, где хранятся ныне (Оп. 522. Д. 17. Л. 1—252).

¹² Lane 7. Р. 40—41.

¹³ Мюнхенская миссия. № 17. Л. 160; 23 февраля/7 марта 1825 г. Тютчеву был разрешен четырехмесячный отпуск (Послужной список Тютчева. Л. 2).

¹⁴ Канцелярия КИД. № 8069. Л. 446—449 (на франц. яз.); Современники о Тютчеве. С. 183 (перевод).

¹⁵ Послужной список Тютчева. Л. 1 об. — 2.

¹⁶ Эту дату называет посол Вюртемберга в донесении своему королю от 18 февраля 1826 г. (Глассе А. Тютчев о восстании декабристов // ЛН-2.

133

С. 436). В Послужном списке Тютчева дата его возвращения не значится; указано только, что он «на срок явился» (л. 2). Вероятно, находясь в России, Тютчев ходатайствовал о продлении отпуска и получил его.

¹⁷ Канцелярия КИД. № 8074. Л. 40, 42.

¹⁸ Ответ на ходатайство Воронцова-Дашкова в делах Мюнхенской миссии нами не обнаружен. О его содержании позволяет судить отношение А. С. Крюденера в Министерство иностранных дел Баварии (6/18 декабря 1826 г.) — в нем перечислен состав Мюнхенской миссии: Чрезвычайный посол и полномочный министр гр. Воронцов-Дашков, секретарь бар. Крюденер, переводчик С. Бакунин и два атташе — гр. Ржевусский и камер-юнкер Тютчев (Мюнхенская миссия. № 31. Л. 31).

¹⁹ Депеша А. С. Крюденера К. В. Нессельроде. 28 апреля / 10 мая 1826 г. // Канцелярия КИД. № 8072. Л. 3).

²⁰ Депеша И. И. Воронцова-Дашкова К. В. Нессельроде. 20 марта/1 апреля 1827 г. // Канцелярия КИД. № 8078. Л. 3.

²¹ Депеши А. С. Крюденера К. В. Нессельроде. 19/31 октября и 26 октября/7 ноября 1827 г. // Канцелярия КИД. № 8076. Л. 43, 49.

²² Формулярный список И. А. Потемкина. 1835 // АВПРИ. Ф. 159 (Департамент личного состава и хозяйственных дел). Оп. 464 (Формулярные списки чиновников МИД). № 2745. Л. 3 об.

²³ Послужной список Тютчева. Л. 1 об. — 2.

²⁴ Мюнхенская миссия. № 18. Л. 137. В то время при составлении отчетности и денежных ведомостей год делили на «трети»: январскую (январь-апрель), майскую (май-август) и сентябрьскую (сентябрь-декабрь).

²⁵ По существовавшим в то время правилам повышение в чине полагалось каждые три года после начала службы чиновников четырех низших классов (XIV—IX; чины XIII и XI классов в XIX в. были фактически отменены). Для получения следующего чина (VIII класс) полагалось 4 года выслуги. Тютчев был зачислен в Коллегию иностранных дел 21 февраля/5 марта 1822 г. в чине губернского секретаря (XII класс) (Послужной список Тютчева. Л. 1 об. — 2), значит, право на следующий чин (коллежского секретаря — X класс) он получил в феврале 1825 г. Указ о его производстве был подписан через год — 29 марта/10 апреля 1826 г., однако срок службы Тютчева в новом чине считался с февраля 1825 г., что выражалось формулой: «произведен в чин коллежского секретаря со старшинством с 25 февраля 1825 года» (Послужной список Тютчева. Л. 1 об. — 2). 31 октября/12 ноября 1829 г. Тютчев был произведен в чин титулярного советника (IX класс) с той же формулой: «со старшинством с 25 февраля 1828 г.» (там же).

²⁶ Аксаков. С. 24.

²⁷ Письмо Тютчева родителям. 15/27 апреля 1837 г. // Тютчев. Т. II. С. 24.

²⁸ Депеша И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 11/23 октября 1828 г. // Канцелярия КИД. № 8082. Л. 3.

²⁹ Ср. характеристику, которую дает Потемкину Элеонора Тютчева в связи с его отъездом из Мюнхена: «Никто не мог надеяться на второй

134

экземпляр Потемкина; думаю, что второго и нет в России» (Современники о Тютчеве. С. 188).

³⁰ Канцелярия КИД. № 8082. Л. 7—9 Lane 7. Р. 44.

³¹ Депеши от 11/23 октября, 21 ноября/3 декабря и 9/21 декабря 1828 г. (№ 2, 11, 12); 1/13 января и 8/20 июня 1829 г. (№ 1 и 21) // Канцелярия КИД. № 8082. Л. 7—9, 41, 43; № 8086. Л. 21—21 об., 93.

³² Канцелярия КИД. № 8082. Л. 14—18.

³³ Канцелярия КИД. № 8086. Л. 4—9, 12—14.

³⁴ Там же. Л. 64—65 об.

³⁵ Там же. Л. 27—29 об.

³⁶ Там же. Л. 48—48 об.

³⁷ Там же. Л. 87—87 об.

³⁸ См. примеч. 31.

³⁹ Тютчев. Т. II. С. 36.

⁴⁰ Депеша И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 8/20 июня 1829 г. № 21 // Канцелярия КИД. № 8086. Л. 93.

⁴¹ Депеша И. А. Потемкина П. Г. Дивову. 9/20 июня 1829 г.// Мюнхенская миссия. № 18. Л. 189 (черновик). Ходатайство Потемкина было удовлетворено 31 октября/12 ноября 1829 г. (см. примеч. 25).

⁴² Время отъезда Тютчева определяется приблизительно — на основании депеши об отпуске Потемкина, написанной рукой Тютчева 8/20 июня (Канцелярия КИД. № 8086. Л. 93). Время его возвращения устанавливается на основании письма П. В. Киреевского А. П. Елагиной от 14/26 сентября 1829 г.: «...вчера ввечеру узнал, что Тютчев, которого прежде не было в Минхене, наконец возвратился (РГБ. Елаг. 7.58. Л. 16 об.; см. также: Рус. архив. 1905. № 5. С. 116 — неточный текст).

⁴³ Депеша И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 21 сентября/3 октября 1829 г. № 37 // Канцелярия КИД. № 8086. Л. 107.

⁴⁴ Депеши И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 21 сентября/3 октября и 26 сентября/8 октября 1829 г. № 38 и 39 // Канцелярия КИД. № 8086. Л. 109 об. и 111 об. В первой депеше сообщается, что король «сегодня вечером» («ce soir») возвращается в Мюнхен после летнего отдыха; во второй — что король принял Потемкина «на следующий день после своего возвращения» («le lendemain de son arrivée»).

⁴⁵ «Тотчас после аудиенции, мне данной, Король посетил народный праздник, который ежегодно отмечается здесь в первых числах октября, и там милостиво удостоил своими поздравлениями каждого из чиновников моего Посольства»1*. (Депеша И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 26 сентября/8 октября 1829 г. № 39 // Канцелярия КИД. № 8086. Л. 112—112 об. «Октябрьский праздник» («Oktoberfest») был установлен королем Максимилианом I в честь бракосочетания кронпринца Людвига (с 1825 г. короля Людвига I) с принцессой Терезой. Праздник быстро стал народной

135

традицией и ежегодно отмечался в Мюнхене на «Лугу Терезы» (Teresienwiese).

⁴⁶ Депеши И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 9/21 и 12/24 октября 1829 г. № 43 и 44 // Канцелярия КИД. № 8086. Л. 122—122 об. и 124.

⁴⁷ Депеша И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 12/24 октября 1829 г. № 45 // Канцелярия КИД. № 8086. Л. 128—128 об.

⁴⁸ Там же. Л. 129 и 130—131. Установить, в какой газете было напечатано стихотворение короля, не удалось. Перевод Тютчева впервые опубликован в статье К. В. Пигарева «Ф. И. Тютчев и проблемы внешней политики царской России» («Лит. наследство». Т. 19—21. М., 1935. С. 180—181); см. также: Тютчев Ф. И. Лирика. М.: Наука, 1965 г. Т. II. С. 78—79.

⁴⁹ Тютчев Ф. И. Лирика. М., 1965. Т. II. С. 348.

⁵⁰ Депеша К. В. Нессельроде И. А. Потемкину. 9/21 ноября 1829 г. // Канцелярия КИД. № 8087. Л. 30—30 об. (черновик; без номера).

⁵¹ Там же. Л. 30 об.

⁵² Тютчев в Мюнхене. С. 61.

⁵³ Письмо К. Пфеффеля Эрн. Дёрнберг. 21 июля 1834 г. // Мураново. Ф. 1. Оп. 1. Ед. хр. 480. Л. 123—124 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 194 (перевод).

⁵⁴ Письмо К. Пфеффеля Эрн. Дёрнберг. 26—27 июля 1834 г. // Мураново. Ф. 1. Оп. 1. Ед. хр. 480. Л. 126 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 194 (перевод).

⁵⁵ Пфеффель Карл. <Заметка о Тютчеве> // ЛН-2. С. 22, 34 (на фр. яз. и пер.).

⁵⁶ Письмо П. В. Киреевского брату Ивану. 12/<24> сентября 1829 г. // Рус. архив. 1905. № 5. С. 122.

⁵⁷ Письмо П. В. Киреевского брату Ивану. 7/<19> октября 1829 г. // Московский вестник, 1830. Ч. I. № 1. С. 115.

⁵⁸ РГБ. 99.8.17. Л. 8 об. См. также: Рус. архив. 1905. № 5. С. 121—122 (немецкая фраза опущена); Осповат А. Л. Из материалов для биографии Тютчева // Изв. АН СССР. Отд. лит-ры и языка. Т. 45. 1986. № 4. С. 352.

⁵⁹ Полный текст этих документов см.: Thiersch F. De l’état actuel de la Grèce et des moyens d’arriver à sa restauration. Leipzig, 1833. V. I. P. 308—313.

⁶⁰ Geheimes Hausarchiv, München. N. L. Ludwig I, ARO 30 (копия, без даты; цитируется по ксерокопии, любезно предоставленной г-ном Роналдом Лэйном редакции «Литературного наследства» в 1986 г.); Письма к Тиршу. С. 541 (перевод).

⁶¹ Lane 1. Р. 226 (на фр. яз.); Письма к Тиршу. С. 541—542 (на фр. яз. и перевод); Тютчев. Т. II. С. 11 (перевод).

⁶² Цитированные письма Тирша королю Людвигу и Тютчева Тиршу даты не имеют. Обоснование их датировки см.: Lane 1. Р. 226; Письма к Тиршу. С. 542.

⁶³ Thiersch F. Op. cit. P. 315. Копию этого «письма» (3 декабря 1829 г.) обнаружил Р. Лэйн (Lane 1. Р. 226).

⁶⁴ Lane 1. Р. 227 (на фр. яз.). Письма к Тиршу. С. 543 (на фр. яз и перевод); Тютчев. Т. II. С. 11 (перевод).

136

⁶⁵ Канцелярия КИД. № 8086. Л. 63.

⁶⁶ Там же. Л. 63 об. Письмо Линднера к Нессельроде, приложенное к депеше, не сохранилось. О том, что Фридрих Людвиг Линднер (Lindner) происходит из Курляндии и является русским подданным, Потемкин сообщил в той же депеше (Л. 63 об.).

⁶⁷ Депеша К. В. Нессельроде И. А. Потемкину. 24 апреля/6 марта 1829 г. (без №) // Канцелярия КИД. № 8087. Л. 16 об. — 17.

⁶⁸ Депеша И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 15/27 октября 1829 г. № 47 // Канцелярия КИД. № 8086. Л. 172.

⁶⁹ Депеша И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 22 января/3 февраля 1829 г. № 5 // Канцелярия МИД. 1830, № 158. Л. 16 об. — 17. Цитированный отрывок впервые опубликован Р. Лэйном по копии, обнаруженной им в Bayerisches Hauptstaatsarchiv (Lane 1. P. 229—230).

⁷⁰ Канцелярия МИД. 1830. № 158. Л. 17; Lane 1. P. 229—230.

⁷¹ Lane 1. P. 230 (на фр. яз.); Письма к Тиршу. С. 544—545 (на фр. яз. и перевод; цитируем текст письма и его перевод по этому изданию). См. также: Тютчев. Т. II. С. 12—13 (перевод в др. редакции).

⁷² См. примеч. 69 и 71.

⁷³ Определить степень участия Тютчева в составлении этой депеши могла бы графологическая экспертиза. Однако депеша, хранящаяся в Канцелярии МИД, написана писарской рукой, что исключает такую возможность.

⁷⁴ Депеша И. А. Потемкина К. В. Нессельроде. 21 февраля/5 марта. № 12 // Канцелярия МИД. 1831. № 171. Л. 112 об.

⁷⁵ Там же. Л. 114 об.

⁷⁶ Осповат А. Л. Новонайденный политический меморандум Тютчева: К истории создания// Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 89—115.

⁷⁷ Колл. документ. материалов. № 97. Л. 2 об.

⁷⁸ Канцелярия МИД. 1830. № 158. Л. 52, 279—281.

⁷⁹ Lane 7. Р. 41.

⁸⁰ Колл. документ. материалов. № 98. Л. 2—3. Для производства в чин коллежского ассессора (VIII класс по «Табели о рангах») требовалось четыре года выслуги в предыдущем чине. Согласно этому правилу, Тютчев имел право на это производство только с 25 февраля 1832 г. (см. примеч. 25).

⁸¹ Там же. Л. 2.

⁸² Канцелярия МИД. 1831. № 171. Л. 117—117 об., 58—58 об., 64—65 об., 197—197 об., 200—201 об., 51—51 об., 186—186 об.

⁸³ «Там же. Л. 35—41 об., 106—108 об., 76—79 об., 173—175 об., 224—225, 227—230 об.; Канцелярия МИД. 1832. № 169. Л. 4—11 об.

⁸⁴ Канцелярия МИД. 1832. № 169. Л. 5 об., 7 об. — 8 об.

⁸⁵ Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. СПб., изд. А. Ф. Маркса. <1911>. С. 586 (на фр. яз.).

⁸⁶ Там же. С. 589 (на фр. яз.).

137

⁸⁷ Депеши № 4 и 8 от 18 февраля/1 марта и 25 февраля/8 марта 1832 г. // Канцелярия МИД. 1832. № 169. Л. 46—47 об. и 67—69.

⁸⁸ Депеши № 6, 16, 25, 26 и 30 от 20 февраля/3 марта, 20 марта/1 апреля, 15/27 мая, 23 мая/4 июня и 8/20 июня 1832 г. // Там же. Л. 55—57 об., 119—121 об., 166—167, 169—171 об., 188—189 об.

⁸⁹ Депеши № 11 и 32 от 17/29 марта и 18/30 июня 1832 г. // Там же. Л. 87—89 об., 208—210 об.

⁹⁰ Депеша № 22 от 5/17 апреля 1832 г. // Там же. Л. 159—160.

⁹¹ Депеши № 13, 24 и 33 от 19/31 марта, 5/17 мая и 20 июня/2 июля 1832 г. // Там же. Л. 110—111, 164—164 об., 212—212 об.

⁹² Депеша № 4 от 18 февраля/1 марта 1832 г. // Там же. Л. 46 об.

⁹³ Там же. Л. 47—47 об.

⁹⁴ Там же. Л. 47 об.

⁹⁵ «Депеша № 8 от 25 февраля/8 марта 1832 г. // Там же. Л. 68 об. О деятельности Ф. Линднера, заслужившего высочайшее одобрение императора, см. в цитированных выше (с. 29 и 30) депешах Потемкина от 5/17 февраля и 15/27 октября 1829 г.

⁹⁶ Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. СПб., изд. А. Ф. Маркса. <1911>. С. 506—508.

⁹⁷ История дипломатии. Т. I. М., 1959. С. 544.

⁹⁸ О подобном предупреждении со стороны главы британского кабинета лорда Пальмерстона идет речь в депеше И. А. Потемкина от 19 февраля/2 марта 1832 г. (№ 5) // Канцелярия МИД. 1832. № 169. Л. 51—51 об.

⁹⁹ О получении копии этого документа И. А. Потемкин сообщил К. В. Нессельроде 23 мая/4 июня (депеша № 27) //Там же. Л. 173—174.

¹⁰⁰ Депеша № 34 // Там же. Л. 215—216.

¹⁰¹ Канцелярия МИД. 1832. № 169. Л. 220—220 об.

¹⁰² Там же. Л. 241—247 об.

¹⁰³ Депеши от 7/19 августа (№ 36) и 4/16 сентября (№ 40)// Там же. Л. 227—235, 255—256.

¹⁰⁴ Там же. Л. 266—267 об. Тютчев ошибся в нумерации, проставив № 42 вместо № 43.

¹⁰⁵ Там же. Л. 278—281.

¹⁰⁶ Там же. Л. 274—274 об. и 294—296. Тютчев ошибся в нумерации первой из этих депеш, проставив № 43 вместо № 44.

¹⁰⁷ Там же. Л. 307—310. Тютчев ошибся в нумерации этой депеши, проставив № 46 вместо № 47.

¹⁰⁸ Там же. Л. 317—319 об.

¹⁰⁹ Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 17—17 об., 29—29 об., 45—45 об. и 49—49 об., 54—54 об., 62—63 об., 71—73.

¹¹⁰ Там же. Л. 63 об.

¹¹¹ Письмо Тютчева К. В. Нессельроде. 3 ноября 1835 г. // Гладкова, Лебедев 1. С. 151 (на фр. яз.), 154 (перевод).

¹¹² Депеши № 12, 20 и 27 от 19/31 марта, 1/13 апреля и 23 мая/4 июня // Канцелярия МИД. 1832. № 169. Л. 93—95, 145—147 и 173—175.

138

¹¹³ Колл. документ. материалов. № 97. Л. 7—11 об., 19. См. также примеч. 80.

¹¹⁴ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 15 апреля 1833 г. // Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 3 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 187—188 (пер.; неполный текст).

¹¹⁵ Послужной список А. С. Крюденера // АВПРИ. Ф. 159. Оп. 464, № 1858.

¹¹⁶ У Элеоноры Тютчевой было четверо сыновей от первого брака. В 1830 г. два старших сына (Карл и Оттон), при содействии К. В. Нессельроде, были определены на казенный счет в петербургский Морской кадетский корпус (Канцелярия МИД. 1830. № 262. Л. 3—10). В 1837 г. туда же был определен четвертый ее сын Альфред. Третий сын (Александр) ввиду слабого здоровья оставался с матерью (Мюнхенская миссия. 1832/1834. № 21. Л. 248—248 об.).

¹¹⁷ Илясова Т. А. Минувшим нас повеет и обнимет... // Наука и жизнь. 1984. № 7. С. 125.

¹¹⁸ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 15 апреля 1833 г. // Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 3 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 187 (пер.; неполный текст).

¹¹⁹ Там же // Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 3—3 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 187—188 (пер.; неполный текст).

¹²⁰ Колл. документ. материалов. № 98. Л. 7—8; Мюнхенская миссия. 1832. № 19. Л. 32—33 об. (копия).

¹²¹ Колл. документ. материалов. № 98. Л. 19—20 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 186—187 (неполный текст; в др. переводе).

¹²² Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 6 об.

¹²³ Письмо Тютчева Н. И. Тютчеву. 1 июня 1832 г. // Письма к брату. С. 433, 434 (на фр. яз. и в пер.).

¹²⁴ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 1 июня 1832 г. (приписка к письму Тютчева) // Там же. С. 432, 433 (на фр. яз. и в пер.).

¹²⁵ Письма к брату. С. 433 (на фр. яз), 434 (перевод).

¹²⁶ Там же. С. 432 (на фр. яз.), 433 (перевод).

¹²⁷ Депеша Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. № 1. 5/17 июня 1833 г. // Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 83—83 об.

¹²⁸ См. об этом письме Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву от 13 июня 1833 г. (Современники о Тютчеве. С. 189).

¹²⁹ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 13 июня 1833 г. // Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 5 об. — 6 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 188—189 (перевод).

¹³⁰ Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 6 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 189 (перевод).

¹³¹ Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 5 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 188 (перевод).

¹³² Современники о Тютчеве. С. 190.

¹³³ Колл. документ. материалов. № 98. Л. 11—11 об., 13.

¹³⁴ Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 237—248.

139

¹³⁵ Там же. Л. 244 об. — 246 об.

¹³⁶ Депеша Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. № 3. 15/27 июля // Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 91—91 об.

¹³⁷ Депеша Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. № 4. 15/27 июля // Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 97—98 об.; Lane 2. Р. 269.

¹³⁸ Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 95; Lane 2. Р. 269 (на фр. яз.).

¹³⁹ Lane 2. Р. 277 (на нем. яз.).

¹⁴⁰ Lane 2. Р. 266 (на фр. яз.).

¹⁴¹ Дата отъезда Тютчева указана в депеше английского посла лорда Эрскина от 4 августа 1833 г. // Lane 2. Р. 268.

¹⁴² Тютчев в Мюнхене. С. 60.

¹⁴³ Lane 2. P. 266—267.

¹⁴⁴ Lane 2. P. 268 (на фр. яз.).

¹⁴⁵ Lane 2. P. 267 (на фр. яз.).

¹⁴⁶ Lane 2. P. 267 (на фр. яз.).

¹⁴⁷ Lane 2. P. 267 (на фр. яз.).

¹⁴⁸ Lane 2. P. 266, 268 (на фр. яз.).

¹⁴⁹ Современники о Тютчеве. С. 191 (пер. с фр. яз.)

¹⁵⁰ Е. Л. Тютчева страдала приступами тяжелой депрессии.

¹⁵¹ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву 10 сентября 1833 г. // Современники о Тютчеве. С. 191 (пер. с фр. яз.).

¹⁵² Там же.

¹⁵³ Депеша К. Гассера королю Людвигу. 7 октября 1833 г. // Lane 2. Р. 276 (на нем. яз.); Глассе. С. 447 (пер.).

¹⁵⁴ Депеша Левассера, французского консула в Триесте, министру иностр. дел. Франции. 3 сентября 1833 г. // Lane 2. P. 271.

¹⁵⁵ Депеша К. Гассера королю Людвигу. 7 октября 1833 г. // Lane 2. P. 271 (на нем. яз.); Глассе. С. 447 (пер.).

¹⁵⁶ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 10 сентября 1833 г. // Современники о Тютчеве. С. 191 (пер. с фр. яз.).

¹⁵⁷ Депеша К. Гассера королю Людвигу. 7 октября 1833 г. // Lane 2. Р. 273 (на нем. яз.); Глассе. С. 450 (пер.).

¹⁵⁸ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 23 сентября 1833 г. // Современники о Тютчеве. С. 192 (пер. с фр. яз.).

¹⁵⁹ Депеша Г. А. Катакази Г. И. Гагарину. 26 сентября/8 октября 1833 г. // Канцелярия МИД. 1833. № 83. Л. 234; Allgemeine Zeitung. 1833. 12 November. № 316. Beilage. S. 1264.

¹⁶⁰ Депеша Г. А. Катакази К. В. Нессельроде. 30 сентября/12 октября 1833 г. // Канцелярия МИД. 1833. № 83. Л. 225 об.

¹⁶¹ «...в ночь на 20-е корвет отплыл в Марафон, имея на борту г-на Гассера с супругой и семью Графа Армансперга».1* (Allgemeine Zeitung. 1833. 12 November. № 316. Beilage. S. 1264).

140

¹⁶² Депеша Г. А. Катакази К. В. Нессельроде. 30 сентября/<12 октября> 1833 г. // Канцелярия МИД. 1833, № 83. Л. 231.

¹⁶³ Депеша Г. А. Катакази Г. И. Гагарину. 26 сентября/8 октября 1833 г. // Канцелярия МИД. 1833. № 83. Л. 234—234 об. (копия).

¹⁶⁴ Там же. Л. 233—233 об.

¹⁶⁵ Депеша К. Гассера королю Людвигу. 7 октября 1833 г. // Lane 2. Р. 272 (на нем. яз.); Глассе. С. 450 (пер.).

¹⁶⁶ Allgemeine Zeitung. 1833. 12 November. № 316. Beilage. S. 1264; 9 November. № 313. Beilage. S. 1252.

¹⁶⁷ Депеша Г. А. Катакази К. В. Нессельроде. 30 сентября/<12 октября> 1833 г. Канцелярия МИД. 1833. № 83. Л. 231—231 об.

¹⁶⁸ Депеша Г. А. Катакази Г. И. Гагарину. 31 октября/12 ноября 1833 г. // Мюнхенская миссия. 1833. № 29. Л. 263.

¹⁶⁹ Allgemeine Zeitung. 1833. 12 November. № 316. Beilage. S. 1264

¹⁷⁰ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 1/13 января 1834 г. // Современники о Тютчеве. С. 193 (пер. с фр. яз).

¹⁷¹ Письмо короля Людвига королю Оттону. 14 ноября 1833 г. // Lane 2. P. 277 (на нем. яз.); Глассе. С. 450 (пер.).

¹⁷² Lane 2. P. 272.

¹⁷³ Там же // Lane 2. P. 274.

¹⁷⁴ Lane 2. P. 274.

¹⁷⁵ Lane 2. P. 274.

¹⁷⁶ Анализ содержания этой депеши см.: Пигарев К. В. Ф. И. Тютчев и проблемы внешней политики царской России // Лит. наследство. Т. 19—21. М., 1935. С. 182.

¹⁷⁷ Изв. АН СССР по рус. яз. и словесности. 1928. Т. 1, кн. 2. С. 529 (на фр. яз.) и 533 (пер.); Тютчев Ф. И. Стихотворения. М., 1935 (пер.).

¹⁷⁸ Пигарев К. В. Указ. ст. С. 182.

¹⁷⁹ Тютчев в Мюнхене. С. 60.

¹⁸⁰ Депеши Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. 14/26 декабря и 25 декабря 1833/6 января 1834 г. // Канцелярия МИД. 1833. № 142. Л. 135—136; 1834. № 135. Л. 3—4.

¹⁸¹ Депеша Г. И. Гагарина Х. А. Ливену. 13/25 октября 1835 г. // Канцелярия МИД. 1835. № 149. Л. 98—99.

¹⁸² Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 13 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 191 (пер.).

¹⁸³ Об этом пишет К. Пфеффель Эрн. Дёрнберг 23 октября 1833 г. — Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 480. Л. 71.

¹⁸⁴ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 13 января 1834 г. // Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 15 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 193 (пер.).

¹⁸⁵ Там же // Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 16 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 193 (пер.).

¹⁸⁶ Депеша Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. 24 ноября/6 декабря 1834 г. // Колл. документ. материалов. № 102. Л. 1—1 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 194 (перевод).

141

¹⁸⁷ Письмо Эл. Тютчевой Н. И. Тютчеву. 13 января 1834 г. // Современники о Тютчеве. С. 193 (пер. с фр. яз.).

¹⁸⁸ Вся дипломатическая почта обычно адресовалась лично Нессельроде (см. напр.: Канцелярия МИД. 1834, № 135), тогда как в его отсутствие она адресовалась лицам, его в это время замещавшим, — П. Г. Дивову или Х. А. Ливену. В период с 25 июня/7 июля по 14/26 октября 1835 г. дипломатическая почта адресовалась Х. А. Ливену (см. напр.: Канцелярия МИД. 1835, № 149).

¹⁸⁹ Journal de S.-Pétersbourg. 1835. № 93, 3/15 августа и далее.

¹⁹⁰ «Journal de S.-Pétersbourg. 1835. № 118 и 120, 1/13 августа и 5/17 октября; см. также примеч. 191.

¹⁹¹ 3/15 октября 1835 г. Г. И. Гагарин возвратился в Мюнхен после четырехмесячного отпуска; на обратном пути он остановился в Дрездене, где встретился с Нессельроде, который возвращался из Тёплица в Петербург (об этом сообщается в депеше Гагарина Х. А. Ливену от 14/26 октября. — Канцелярия МИД. 1835, № 149. Л. 96—97). По-видимому, тогда же Нессельроде сообщил ему новость о назначении Крюденера.

¹⁹² Гладкова, Лебедев 1. С. 150 (на фр. яз.), 153 (пер.).

¹⁹³ Там же. С. 151—152 (на фр. яз.); 153 (перевод).

¹⁹⁴ Там же. С. 160 (на фр. яз.), 161 (перевод).

¹⁹⁵ Письмо Тютчева И. С. Гагарину. 2 мая/<20 апреля> 1836 г. // ЛН-1. С. 505 (на фр. яз.), 507 (перевод).

¹⁹⁶ Там же. С. 505 (на фр. яз.); 507—508 (перевод).

¹⁹⁷ Колл. документ. материалов. № 102; л. 2 (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 194 (перевод).

¹⁹⁸ Там же.

¹⁹⁹ Письмо Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. Мюнхен. 4/16 января 1837 // Канцелярия МИД. 1837. № 142. Л. 32—32 об.

²⁰⁰ Lane 7. Р. 41; Мюнхенская миссия. № 55. Л. 3, 11, 12, 37.

²⁰¹ Письмо Тютчева И. С. Гагарину. Мюнхен. 7/19 июля 1836 // Тютчев. Т. II. С. 20.

²⁰² Lane 7. P. 41; Колл. документ. мат-лов. № 103. Л. 1 и 4.

²⁰³ Колл. документ. мат-лов. № 102. Л. 10.

²⁰⁴ Колл. документ. мат-лов. № 104. Л. 1—1 об.

²⁰⁵ Письмо Тютчева Е. Л. и И. Н. Тютчевым. Мюнхен. 31 декабря 1836 / 12 января 1837 // Тютчев. Т. II. С. 22—23.

²⁰⁶ Там же. С. 22.

²⁰⁷ Письмо Э. Ф. Тютчевой Е. Л. Тютчевой. Мюнхен. 17/29 ноября 1836 // Современники о Тютчеве. С. 196.

²⁰⁸ Отношение Г. И. Гагарина в ДХиСД. Мюнхен. 23 ноября/5 декабря 1836 // Колл. документ. материалов. № 100. Л. 229, 230.

²⁰⁹ Lane 7. P. 41.

²¹⁰ Письмо Г. И. Гагарина К. В. Нессельроде. Мюнхен. 4/16 января 1837 // Канцелярия МИД. 1837. № 142. Л. 32—32 об.

²¹¹ Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 723. Л. 29 об. (на фр. яз.); Современники о Тютчеве. С. 205 (пер.).

142

²¹² Депеша А. П. Мальтица К. В. Нессельроде. 12/24 февраля 1837 г. // Канцелярия МИД. 1837. № 143. Л. 2.

²¹³ Депеша К. В. Нессельроде Ап. П. Мальтицу. 20 марта/<1 апреля> 1837 г. // Канцелярия МИД. 1837. № 143. Л. 123—123 об.

II. В ТУРИНЕ (1837—1839)

¹ Тютчев. Т. II. С. 26 (пер. с фр. яз.). К этому времени личное знакомство Тютчева с П. А. Вяземским ограничивалось несколькими встречами в пору десятидневного пребывания последнего в Мюнхене осенью 1834 г. (Вяземский П. А. Записные книжки (1813—1848). М., 1963. С. 223, 224; письмо Тютчева к Эрн. Ф. Тютчевой. 16/28 октября 1853 // Тютчев. Т. II. С. 199; письмо П. А. Вяземского к П. П. Вяземскому. 27 октября/8 ноября 1834 // Kauchtschischwili N. L’Italia nelle vita e nell’opera di P. A.Viazemskij. Milano, 1964. P. 278.

² С 31 декабря (с. ст.) 1835 г. в соответствии с новым «Расписанием должностей гражданской службы по классам», предписывалось «именовать в посольствах и миссиях наших <...> первых секретарей старшими, а вторых и третьих младшими» (АВПРИ. Ф. 159 (ДХиСД). Оп. 337/2. № 121. Л. 291).

³ Послужной список Тютчева. Л. 4 и 7 об.; см. также: Тютчев — родителям. Турин. 1/13 ноября 1838 // Тютчев. Т. II. С. 29.

⁴ Тютчев. Т. II. С. 22 (пер. с фр. яз.).

⁵ РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед хр. 72. Л. 9—10 об. (на фр. яз.).

⁶ См. выше. С. 80.

⁷ См. выше. С. 74, 76—77.

⁸ Колл. документ. материалов. № 106. Л. 1 и 6; письмо Тютчева к родителям. 8/20 августа 1837 // РГАЛИ. Ф. 505. Оп. I. Ед. хр. 72. Л. 7—8.

⁹ Письмо А. М. Обрезкова в ДХиСД. Турин. 18/30 сентября 1837 // Колл. документ. материалов. № 105. Л. 11—12.

¹⁰ Пигарев. С. 101 (пер. с фр. яз.).

¹¹ См. ниже. С. 96—98.

¹² Тютчев. Т. II. С. 29 (пер. с фр. яз.).

¹³ Там же. С. 33 (пер. с фр. яз.).

¹⁴ Миссия в Турине. № 63 и 64; Канцелярия МИД. 1837. № 221; Канцелярия МИД. 1838. № 212.

¹⁵ Колл. документ. материалов. № 105. Л. 11—12.

¹⁶ Письмо Тютчева к родителям. Турин. 1/13 ноября 1837 // Тютчев. Т. II. С. 31 (пер. с фр яз.).

¹⁷ Письмо Тютчева к родителям. Мюнхен. 29 августа/10 сентября 1837 // Тютчев. Т. II. С. 26—29 (пер. с фр. яз.).

¹⁸ Письмо Тютчева к родителям. Турин. 13/25 декабря 1837 г. // Тютчев. Т. II. С. 36 (пер. с фр. яз.).

¹⁹ Тютчев. Т. II. С. 29—33 (пер. с фр. яз.).

²⁰ Там же. С. 33 (пер. с фр. яз.)

143

²¹ Письмо Тютчева к родителям. Турин. 13/25 декабря // Тютчев. Т. II. С. 33—37 (пер. с фр. яз.).

²² Тютчев Ф. И. Лирика. М., 1965. Т. I. С. 89; 373. Время нахождения Тютчева в Генуе (конец ноября — начало декабря 1837 г.) определяется датой цитируемого стихотворения (там же. С. 89), пометой в Альбоме-гербарии Эрн. Дёрнберг («Генуя. 24 ноября 1837»; на фр. яз.), а также сообщением Тютчева в письме к родителям от 13/25 декабря 1837 г. о недавнем его возвращении из Генуи (Тютчев. Т. II. С. 36).

²³ Lane 3. P. 94 (на фр. яз.); Lane 5. P. 93 (на фр. яз.)

²⁴ Об этом пребывании в Женеве Тютчев вспоминал в письме к своей второй жене Эрнестине Тютчевой от 8/<20> августа 1846 г.: «Женева, Hôtel des Bergues, Рона, ты и я — восемь лет назад» (Тютчев. Т. II. С. 111; пер. с фр. яз. — с неточностью: «гостиница Бергов»). Время их пребывания в Женеве уточняется благодаря пометам в Альбоме-гербарии Эрн. Дёрнберг, сделанным ею во время одного из последних перед Женевой почтовых перегонов, а затем в Женеве и ее окрестностях: «Листья, собранные между Пон д’Эн и Нантюа на Юре — 1-го марта 1838»; «Ферней, сад Вольтера, 12 марта 1838»; «Женева, 11 апреля 1838» (на фр. яз.).

²⁵ Тютчев Ф. И. Лирика. М., 1965. Т. II. С. 241; 412 (пер. М. П. Кудинова). Стихотворение известно по автографу в письме Тютчева к А. П. Мальтицу от 4 апреля (н. ст.) 1838 г. (там же. С. 413). С. А. Долгополова убедительно доказывает, что эти строки «порождены той коллизией, которую переживал тогда Тютчев, — сознанием неотвратимости предстоящей разлуки в Эрнестиной» (Долгополова С. А. Стихи к Эрнестине Дёрнберг. 1834—1838 // Летопись жизни и творчества Ф. И. Тютчева. Книга первая. Мураново. 1999. С. 296).

²⁶ «Через несколько дней я возвращаюсь в Турин», — писал Тютчев И. С. Гагарину из Женевы 11 апреля (н. ст.) 1838 г. (ЛН-1. С. 515 и 516; на фр. яз. и перевод).

²⁷ Пигарев. С. 100—101.

²⁸ Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 197—197 об. (на фр. яз.).

²⁹ О причинах, задержавших А. М. Обрезкова в Турине, Тютчев писал родителям 17/29 июня 1838 г. (Тютчев. Т. II. С. 38).

³⁰ Об этом сообщал <14>/26 мая 1838 г. посланник Сардинии в Петербурге своему министру иностранных дел, ссылаясь на беседы с Эл. Тютчевой: «...она неоднократно уверяла меня, что живейшее ее и Тютчева желание — снискать благорасположение нашего Правительства <...> г-н Тютчев утверждает, что находится в наилучших отношениях с нашим министром иностранных дел» (Lane 6. Р. 80; на фр. яз.).

³¹ Об этом сообщал своему министру иностранных дел посланник Нидерландов в Сардинии г-н Хельдевиер (Lane 6. Р. 80; на фр. яз.).

³² Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 203 (на фр. яз.).

³³ Об этом Тютчев писал родителям 17/29 июня из Мюнхена (Тютчев. Т. II. С. 38). См. также письмо Эл. Тютчевой к ним же от 16/28 июня (Современники о Тютчеве. С. 198—199).

³⁴ Санкт-Петербургские ведомости. 1838. № 117. 27 мая.

144

³⁵ Письмо Эл. Тютчевой к Д. И. Сушковой. Гамбург 20 мая/1 июня 1838 // Пигарев. С. 97 (пер. с фр. яз.).

³⁶ Письмо Тютчева к родителям. Мюнхен. 17/29 июня 1838 // Тютчев. Т. II. С. 38 (пер. с фр. яз.).

³⁷ Тургенев И. С. Пожар на море // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28 томах. Сочинения. Т. 10. Л. 1956. С. 587.

³⁸ Письмо Эл. Тютчевой к Д. И. Сушковой. Гамбург 20 мая/1 июня 1838 // Пигарев. С. 97 (пер. с фр. яз.).

³⁹ Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 722. Л. 2 (на фр. яз).

⁴⁰ Письмо Эл. Тютчевой к И. Н. Тютчеву. Мюнхен. 16/28 июня 1838 // Там же. Л. 3 (на фр. яз.).

⁴¹ Там же.

⁴² Там же.

⁴³ Письмо Тютчева к родителям. Мюнхен. 17/29 июня 1938 // Тютчев. Т. II. С. 38 (пер. с фр. яз.).

⁴⁴ «Здесь он нашел мое письмо», — сообщала Эл. Тютчева И. Н. Тютчеву из Мюнхена 16/28 июня 1838 г. (Современники о Тютчеве. С. 198; пер. с фр. яз.).

⁴⁵ Письмо Эл. Тютчевой к Е. Л. Тютчевой. Турин. 4/16 августа 1838 // Современники о Тютчеве. С. 198 (пер. с фр. яз.)

⁴⁶ Письмо Эл. Тютчевой к И. Н. Тютчеву. Мюнхен. 16/28 июня 1838 // Современники о Тютчеве. С. 198, прим. 3 (пер. с фр. яз.)

⁴⁷ Письмо Тютчева к родителям. Мюнхен. 17/29 июня 1838 // Тютчев. Т. II. С. 38—39 (пер. с фр. яз.).

⁴⁸ Письмо Эл. Тютчевой к К. В. Нессельроде. Мюнхен. <20 июня>/2 июля 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 214. Л. 2—2 об. (на фр. яз.)

⁴⁹ Polizeikartenregister. № 38461 (на нем. яз). А. Э. Полонский ошибся, указав, что при отъезде в Турин Тютчев и его жена оставили детей в Мюнхене (Полонский. С. 175—176). В Polizeikartenregister отмечено, что дети и их гувернантка Е. Жарден выехали из Мюнхена вместе с родителями. Правильность этой отметки подтверждается упоминанием о присутствии детей в Турине, которое содержится в одном из писем Элеоноры: «Мы все, даже дети, изнываем и обессилены этой огненной атмосферой», — писала она Е. Л. Тютчевой 4/16 августа 1838 г., рассказывая о жаре, царившей в Турине (Современники Тютчева. С. 199; пер. с фр. яз.).

⁵⁰ Письмо Эл. Тютчевой к Е. Л. Тютчевой. Турин. 4/16 августа 1838 // Современники о Тютчеве. С. 198 (пер. с фр. яз.; нами исправлены отдельные погрешности этого перевода. — Т. Д.).

⁵¹ Послужной список Тютчева. Л. 6 об. — 7.

⁵² Депеша Тютчева П. Г. Дивову (№ 1). <Турин. 24 июля/5 августа 1838> // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 65 (на фр. яз.); Тютчев. Т. II. С. 40 (пер. с фр. яз.).

⁵³ Lane 6. P. 81 (на фр. яз.); Lane 5. P. 88 (на фр. яз.).

⁵⁴ «Двор, ныне отсутствующий, возвращается в Турин 1 сентября, — писал Тютчев К. В. Нессельроде 25 июля/6 августа 1838 г. — Именно тогда

145

по обыкновению представляются лица, к этому времени прибывшие сюда» (Письма к Нессельроде. С. 526 и 528 (на фр. яз. и перевод).

⁵⁵ Там же. С. 526 и 528 (на фр. яз. и перевод).

⁵⁶ Там же. С. 527 и 529 (на фр. яз. и перевод).

⁵⁷ Там же. С. 527 и 529 (на фр. яз. и перевод).

⁵⁸ Там же. С. 526 и 528 (на фр. яз. и перевод).

⁵⁹ Послужной список Тютчева. Л. 6 об. — 7.

⁶⁰ Колл. документ. материалов. № 110. Л. 15—15 об.

⁶¹ Там же. Л. 15—15 об.

⁶² Письмо Эл. Тютчевой к Е. Л. Тютчевой. Турин. 4/16 августа 1838 // Современники о Тютчеве. С. 198 (пер. с фр. яз.).

⁶³ Там же. С. 198 (пер. с фр. яз.).

⁶⁴ Там же. С. 198—199 (пер. с фр. яз.).

⁶⁵ <Запись разговора Тютчева с дочерью Анной> (Дневник А. Ф. Тютчевой. 4/16 мая 1846) // Современники о Тютчеве. С. 216 (пер. с фр. яз.). См. также: Пигарев. С. 99 (др. перевод).

⁶⁶ Ф. Т. <Тютчев Ф. Ф.>. Федор Иванович Тютчев (Материалы к его биографии) // Историч. вестник. 1903. № 7. С. 199.

⁶⁷ Из донесения баварского посланника в Турине г-на Олри министру иностранных дел Баварии. 7 мая (н. ст.) 1838 // Lane 5. P. 85 (на фр. яз.); Lane 4. P. 8 (на фр. яз.).

⁶⁸ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 3). Турин. 5/17 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 78—79 (на фр. яз.). См. так же: Пигарев. С. 104 (др. перевод); Гладкова, Лебедев 1. С. 162—163 (на фр. яз.) и 162—164 (др. перевод).

⁶⁹ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 4). Турин. 5/17 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 83—85 (на фр. яз.). См. так же: Пигарев. С. 103—104 (отрывок; др. перевод); Гладкова, Лебедев 1. С. 167—168 (на фр. яз.) и 168—170 (др. перевод).

⁷⁰ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 5). Турин. 6/18 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 87—88 (на фр. яз.).

⁷¹ Там же. Л. 88 (на фр. яз.).

⁷² Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 6). Турин. 6/18 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 90—91 (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 1. С. 171—172 (на фр. яз.) и 172—173 (перевод; цитируемый нами отрывок приводится в др. переводе. — Т. Д.).

⁷³ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 8). Турин. 6/18 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 95 (на фр. яз.).

⁷⁴ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 9). Турин. 6/18 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 142 (на фр. яз.).

⁷⁵ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 7). Турин. 6/18 октября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 93 (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 135 (в др. переводе и с ошибкой в примечании 2: Карло Росси идентифицирован как Пелегрино Росси).

⁷⁶ Там же. Л. 93 об. (на фр. яз.). См. так же: Гладкова, Лебедев 2. С. 135 (перевод).

146

⁷⁷ Lane 3. P. 97—98 (на фр. яз.); Письма к Нессельроде. С. 530—532 (на фр. яз. и пер.).

⁷⁸ О своем намерении оставить службу и поселиться в Мюнхене Тютчев писал брату Николаю 6/18 октября 1838 г. Содержание этого несохранившегося письма сообщает Н. И. Тютчев в письме к родителям от 26 октября/7 ноября 1838 г.: «Что же до намерения Федора покинуть Турин, я надеюсь, что смогу помешать его осуществлению. Прежде всего, пребывание в Мюнхене еще более будет напоминать ему о его потере и совершенно расстроит его дела» (Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 572. Л. 3 об.: на фр. яз.).

⁷⁹ Письмо Тютчева к вел. князю Александру Николаевичу неизвестно. О его содержании Тютчев извещает К. В. Нессельроде в депеше (№ 10) от 7/19 ноября 1838 (Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 144—145 (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 136 (пер. с фр. яз.).

⁸⁰ Тютчев. Т. II. С. 42.

⁸¹ Дата приезда Тютчева в Комо устанавливается по дневниковой записи В. А. Жуковского от 13/25 октября 1838 г. (Дневник Жуковского. С. 428).

⁸² Дневник Жуковского. С. 428—432.

⁸³ Письмо Н. И. Тютчева к родителям. Турин. 25 декабря 1838/6 января 1839 // Современники о Тютчеве. С. 200.

⁸⁴ Дневник Жуковского. С. 432, 433, 435.

⁸⁵ Колл. документ. материалов. № 115. Л. 9 (на фр. яз.). Дети Тютчева прибыли в Мюнхен в сопровождении гувернантки Е. Жарден 7 ноября 1838 г. и поселились в доме бар. Ганштейн, вместе с нею и Клотильдой Ботмер (Polizeikartenregister. № 38461). О согласии Клотильды взять на время дочерей Тютчева к себе см. в письме Н. И. Тютчева к родителям от 16/28 сентября 1838 г. (Современники о Тютчеве. С. 199). А. Э. Полонский неправильно расшифровал текст Polizeikartenregister от 7 ноября 1839 как отметку о приезде Тютчева в Мюнхен (Полонский. С. 176). В этот день Тютчев находился в Милане при вел. кн. Александре Николаевиче и выехал оттуда в Геную 10 ноября (Дневник Жуковского. С. 432, 433, 435).

⁸⁶ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 10). Генуя. 7/19 ноября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 144—145 (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 136 (перевод).

⁸⁷ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 11). Генуя. 7/19 ноября 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 147—148 (на фр. яз.).

⁸⁸ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 12). Генуя. 23 ноября/5 декабря 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 150 (на фр. яз.).

⁸⁹ Там же. Л. 151 (на фр. яз.).

⁹⁰ Там же. Л. 151—152 (на фр. яз.); см. так же: Пигарев. С. 105 (др. перевод).

⁹¹ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 13). Генуя. 23 ноября/5 декабря 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 154 об. (на фр. яз.).

147

⁹² Депеши Тютчева К. В. Нессельроде (№ 15 и 16). Генуя. 23 ноября/5 декабря и 24 ноября/6 декабря 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 159—159 об. и 161 (на фр. яз.).

⁹³ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 14). Генуя. 23 ноября/5 декабря 1838 // Канцелярия МИД. 1838. № 212. Л. 157—157 об. (на фр. яз.).

⁹⁴ Приезд Эрнестины Дёрнберг в Геную датируется на основании сделанной ею путевой записи: «Дорога на Корниш между Ниццей и Генуей. 28 и 29 ноября 1838» (Альбом-гербарий Эрн. Дёрнберг; на фр. яз.). Письмо ее к брату от 9 декабря (н. ст.) не сохранилось; дата и содержание его устанавливаются по ответному письму К. Пфеффеля от 12 декабря 1838 г. (Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 481. Л. 16—16 об.).

⁹⁵ Тютчев. Т. II. С. 89 (пер. с фр. яз.).

⁹⁶ Письмо Н. И. Тютчева к родителям. Турин. 25 декабря 1838/6 января 1839 // Современники о Тютчеве. С. 200.

⁹⁷ Там же.

⁹⁸ Там же.

⁹⁹ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 3). Турин. 9/12 января 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 9—9 об. (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 136 (перевод; с неточностями).

¹⁰⁰ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 3). Турин. 9/21 января 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 9—9 об. (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 136 (перевод; с неточностями).

¹⁰¹ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 1). Турин. 9/21 января 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 3 (на фр. яз.).

¹⁰² Там же. Л. 4—4 об. (на фр. яз.).

¹⁰³ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 2). Турин. 9/21 января 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 6 об. (на фр. яз.).

¹⁰⁴ Там же.

¹⁰⁵ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 4). Турин. 18/30 января 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 11 об. (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 137 (перевод).

¹⁰⁶ Письмо А. А. Кавелина к Тютчеву. Неаполь. 14/26 января 1839 // Миссия в Турине. № 68. Л. 34—34 об. (на фр. яз.).

¹⁰⁷ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ <5>). Генуя. 23 января/4 февраля 1839 (на фр. яз.) // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 13 об. (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 137 (перевод).

¹⁰⁸ Здесь и далее сведения о маршруте вел. князя во время его визита в Сардинию почерпнуты из донесения Тютчева К. В. Нессельроде (депеша № 7). Милан. 12/24 февраля 1839 (Гладкова, Лебедев 2. С. 139—142; пер. с фр. яз.).

¹⁰⁹ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 6). Турин. 9/21 февраля 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 19—20 (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 138 (перевод).

¹¹⁰ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 6). Турин. 9/21 февраля 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 19—20 (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 138 (перевод).

148

¹¹¹ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 7). Милан. 12/24 февраля 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 22—31 об. (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 139—142 (перевод).

¹¹² Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 9). Милан. 13/25 февраля 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 36—37 (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 144—145 (перевод).

¹¹³ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 9). Милан. 13/25 февраля 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 36—37 (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 144—145 (перевод).

¹¹⁴ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 10). Милан. 13/25 февраля 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 39—40 об. (на фр. яз.); Гладкова, Лебедев 2. С. 145—146 (перевод).

¹¹⁵ Письмо Тютчева К. В. Нессельроде. Турин. 1/13 марта 1839 // Письма к Нессельроде. С. 532—533 (на фр. яз. и перевод). См. также: Lane 3. P. 98—99 (на фр. яз.).

¹¹⁶ Эрн. Дёрнберг приехала в Турин около 27 февраля 1839 г., что устанавливается из письма к ней Каролины Пфеффель от 26 февраля 1839, адресованного в Турин (Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 494. Л. 1 об.)

¹¹⁷ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 11). Турин. 4/16 апреля 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 42—44 (на фр. яз.). См. также: Пигарев. С. 102—103; Lane 5. P. 84.

¹¹⁸ Депеша Тютчева к К. В. Нессельроде (№ 12). Турин. 4/16 апреля 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 46—47 об. (на фр. яз.).

¹¹⁹ Три депеши Тютчева К. В. Нессельроде (№ 13—15). Турин. 4/16 апреля 1839 // Там же. Л. 49—49 об., 51—52 об., 54 (на фр. яз.). Их содержание: конфликт между министром внутренних дел Сардинии и Государственным советом; реформа уголовного права в Сардинии; придворные новости.

¹²⁰ Дата отъезда Тютчева в Парму зафиксирована в счете туринского банкира Трави в ДХиСД от 30 апреля/12 мая 1839: «Апрель 22. Уплачено г-ну Тютчеву на поездку из Турина в Парму — 1000 флоринов» (Колл. документ. материалов. № 116. Л. 3 об. — 4; на фр. яз.).

¹²¹ Этот факт засвидетельствован в том же счете банкира Трави: «Апрель 22. Уплачено г-ну Том-Гаве за поездку из Турина в Геную и обратно в связи с депешами, полученными в момент отъезда г-на Тютчева, направлявшегося в Парму через Геную» (там же. Л. 3 об. — 4; на фр. яз.).

¹²² Письмо К. В. Несельроде Тютчеву. Петербург 19/31 марта 1839 // Миссия в Турине. № 67. Л. 52—53 (на фр. яз.). См. также: Lane 6. P. 84.

¹²³ Письмо К. В. Нессельроде Тютчеву. Петербург. 1/13 апреля 1839 // Миссия в Турине. № 67. Л. 48—48 об. (на фр. яз.); Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 105—105 об. (на фр. яз.; копия).

¹²⁴ Lane 5. P. 85; Lane 4. P. 8. (на фр. яз.).

¹²⁵ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 16). Турин 19 апреля/1 мая 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 56—56 об. (на фр. яз.).

¹²⁶ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 17). Турин. 19 апреля/1 мая 1839 // Там же. Л. 58 (на фр. яз.).

149

¹²⁷ Депеши Тютчева К. В. Нессельроде (№ 18 и 19). Турин. 19 апреля/1 мая 1839 // Там же. Л. 60 и 62.

¹²⁸ Депеша Тютчева К. В. Нессельроде (№ 20). Турин. 19 апреля/1 мая 1839 // Миссия в Турине. № 63. Л. 202 (на фр. яз.).

¹²⁹ Письмо гр. Л. Соларо делла Маргерита к гр. Карло Росси. Турин. 1 мая 1839 // Lane 6. P. 85 (на фр. яз.).

¹³⁰ Факт пребывания Тютчева и Эрн. Дёрнберг во Флоренции и маршрут их дальнейшего путешествия устанавливается по записям, сделанным ею 11, 21, 29 и 30 мая во Флоренции, а также 8, 9, 10 и 13 июня (Альбом-гербарий Эрн. Дёрнберг). См. также письмо К. Пфеффеля Эрн. Дёрнберг. Флоренция. 12 июня 1839 (Современники о Тютчеве. С. 203 (пер. с фр. яз.).

¹³¹ Две депеши Тютчева К. В. Нессельроде (№ 21 и 22). Генуя. 4/16 июня 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 66—67 и 69—70 об. (на фр. яз.).

¹³² Письмо К. В. Нессельроде Тютчеву. Петербург. 15/27 апреля 1839// Колл. документ. материалов. № 114. Л. 5—5 об. (на фр. яз.).

¹³³ Дочь Тютчевых Мария родилась 23 февраля/6 марта 1840 (Петербургский некрополь. Т. I. Спб., 1913. С. 219).

¹³⁴ «Коллежский советник Тютчев выехал из Турина 25 июня/7 июля 1839 года», — отвечал Н. А. Кокошкин на запрос ДХиСД. 12/24 марта 1840 г. (Колл. документ. материалов. № 117. Л. 4).

¹³⁵ Lane 4. P. 11 (на фр. яз.).

¹³⁶ Миссия в Турине. № 64. Л. 349.

¹³⁷ Миссия в Турине. № 63. Л. 210—211 (на фр. яз.).

¹³⁸ См. об этом в депеше Тютчева К. В. Нессельроде (№ 18) от 19 апреля/1 мая 1839 // Канцелярия МИД. 1839. № 207. Л. 60 (на фр. яз.).

¹³⁹ Казанович Е. П. Из мюнхенских встреч Ф. И. Тютчева (1840-е гг.) // Урания. Тютчевский альманах (1803—1928). Под ред. Е. П. Казанович. Л., 1928. С. 132.

¹⁴⁰ Свидетельство о браке Тютчева с Эрн. Дёрнберг от 18/30 июля 1839 // Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 89.

¹⁴¹ Запись в метрической книге церкви Госпитального прихода г. Констанц 10 августа 1839, № 7 // Lane 4. P. 10 (на нем. яз.); свидетельство о браке Тютчева с Эрн. Дёрнберг // Мураново. Ф. 2. Оп. 1. Ед. хр. 12 (на нем. яз.).

¹⁴² Письма К. Пфеффеля к Эрн. Тютчевой. Париж. 20 августа и 1 октября 1839 // Мураново. Ф. 1. Ед. хр. 481. Л. 52 (на фр. яз.) и 57—57 об. (на фр. яз.).

¹⁴³ Об этом кратком пребывании Тютчева в Турине свидетельствуют его письма к гр. Соларо и к министру иностранных дел Вел. герцогства Пармского, написанные в Турине 26 и 31 августа 1839 // Миссия в Турине. № 66. Л. 22 и 24—24 об.

¹⁴⁴ Polizeikartenregister. № 38461 (на нем. яз.); Полонский. С. 176.

¹⁴⁵ Колл. документ. материалов. № 111. Л. 5 (на фр. яз.); Lane 3. P. 99. (на фр. яз.); Письма к Нессельроде. С. 534 (на фр. яз. и перевод).

¹⁴⁶ Колл. документ. материалов. № 111. Л. 6, 7 (на фр. яз.).

150

¹⁴⁷ Колл. документ. материалов. № 116. Л. 2.

¹⁴⁸ Колл. документ. материалов. № 118. Л. 1.

¹⁴⁹ Письмо Эрн. Тютчевой к К. Пфеффелю. Петербург. 8 октября (н. ст.) 1844 // Современники о Тютчеве. С. 210 (пер. с фр. яз.).

¹⁵⁰ Колл. документ. материалов. № 120. Л. 1; Письмо Эрн. Тютчевой К. Пфеффелю. Петербург. 8/20 апреля 1846 // Современники о Тютчеве. С. 215 (пер. с фр. яз).

151

Указатель имен

Аксаков Иван Сергеевич (1823—1886), публицист, обществ. деятель; первый биограф Тютчева 13, 130—133

Александр I (1777—1825), император с 1801 г. 10, 13

Александр Николаевич (1818—1881), вел. князь цесаревич; с 1855 император Александр II 104—109, 112—113, 115—118, 120—122, 131, 146

Армансперг (Armansperg) Йозеф Людвиг (1787—1853), гр.; министр внутр. дел Баварии (1826—1831) и одновременно министр иностр. дел (1828—1831); президент баварского Регентства при несовершеннолетнем Короле Греции Оттоне (1832—1835) 45—47, 59, 61, 62, 66, 70, 139

Бакунин Семен Павлович, переводчик при Российской миссии в Мюнхене (1825—1826) 12, 133

Бахметева Александра Николаевна (урожд. Ховрина; 1823—1901), писательница; друг семьи Тютчевых 131

Бераудо де Пралорм Карло (1784—1855), министр внутр. дел Сардинии (1835—1841) 148

Бернгард (Бернард) (Bernhard) Карл (1792—1862), герцог Саксен-Веймарский; второй сын вел. герцога Карла Августа, племянник Николая I; с 1815 находился на военной службе в Нидерландах 104

Берту де Самбуй Бальбо, гр.; поверенный в делах Сардинии в Мюнхене (1832—1834) 64, 65

Бонапарт Луи Наполеон (1808—1873), племянник Наполеона I, впоследствии (1852—1870) император Франции, в 1836 организовал военный заговор, заявив права на престол, был выслан в Америку; в 1837 вернулся в Европу и поселился в Швейцарии 102, 103

Ботмер (Bothmer; в замужестве Мальтиц) Клотильда (1809—1882), сестра Элеоноры Тютчевой 52, 107, 119, 146

Ботмер (Bothmer) Элеонора — см. Тютчева Элеонора

Брольи (Broglie) Ашилль Шарль (1785—1870), герцог; министр иностр. дел Франции (1832—1836) 62, 64, 65, 70, 103, 139

Васильчиков Илларион Илларионович (ум. 1863), гр.; генерал-адъютант Николая I 91

Вильгельм I (1781—1864), король Вюртемберга (1816—1864) 132

Водрей (Vaudreuil) Альфред (ум. 1834), барон; франц. посланник в Мюнхене (1833—1834) 62, 64, 65, 69, 70

Вольтер (Voltaire) Мари Франсуа Аруэ (1694—1778) 143

Воронцов-Дашков Иван Илларионович (1790—1854), гр., русский посол в Мюнхене (1822—1827) 4, 8—12, 36, 50, 51, 132, 133

Вреде (Wrede) Карл (1767—1838), кн.; фельдмаршал Баварии 37

Вяземский Павел Петрович (1820—1888), кн.; сын. П. А. Вяземского 142

Вяземский Петр Андреевич (1792—1878); поэт и критик 83, 142

152

Гагарин Григорий Иванович (1782—1831), кн.; русский посланник в Мюнхене (1833—1837) 4, 48, 51, 57—59, 61—68, 70, 72—75, 78, 80—82, 84, 138—141

Гагарин Евгений Григорьевич (1811—1886), сын Г. И. Гагарина; в 1832 прикомандирован к Российской Миссии в Мюнхене, в 1833 переведен в Вену, зимой 1836—1837 находился в Мюнхене при отце в качестве его неофициального помощника 80—82

Гагарин Иван Сергеевич (1814—1882), кн.; племянник Г. И. Гагарина; внештатный атташе при Российской миссии в Мюнхене (1833—1835), младший секретарь русского посольства в Париже (1838—1841) 21, 62, 131, 141, 143

Ганштейн (Hanstein), бар., тетка Элеоноры Тютчевой по материнской линии 146

Гассер Карл, баварский поверенный в делах в Навплии с 1833 66, 68, 139, 140

Гизе (Gise) Август Фридрих (1783—1860), барон; министр иностр. дел Баварии (1832—1845) 46, 50, 61, 80, 81, 122, 145

Гладкова Людмила Викторовна, литературовед; переводчик 3, 5, 74, 130, 137, 141, 145—148

Глассе (Glasse) Антония, литературовед (США) 3, 130, 132, 139, 140

Де-Жене (Des-Geney) Джорджио Андреа (1761—1839); гр. главнокомандующий Военно-морскими силами Сардинии, адмирал 114, 115

Дёрнберг (Doernberg) Эрнестина (урожд. бар. Пфеффель, 1810—1894), с 1839 вторая жена Тютчева 78, 79, 87, 88, 112, 119, 122—125, 127—130, 135, 140, 142, 143, 147—150

Дивов Павел Григорьевич (1765—1841), сенатор; с 1819 старший член Совета КИД (с 1830 — МИД); во время отлучек К. В. Нессельроде управлял делами КИД (МИД) 94, 134, 141, 144

Динесман Татьяна Георгиевна, литературовед 4, 131

Долгополова Светлана Андреевна, литературовед 143

Дюрк (Dürek) Фридрих, мюнхенский художник-портретист 127

Елагина (урожд. Юшкова, в первом браке Киреевская) Авдотья Петровна (1789—1877); — хозяйка литературно-философского салона в Москве; мать И. В. и П. В. Киреевских, родственница и друг В. А. Жуковского, знакомая родителей Тютчева 134

Жарден (Jardin) Екатерина, в 1838 гувернантка детей Тютчева 144, 146

Жозеф (ум. 1833), камердинер Тютчева 69

Жуковский Василий Андреевич (1783—1852), поэт; в 1826—1841 воспитатель цесаревича Александра Николаевича 17, 106, 107, 113, 114, 130, 146

Илясова Татьяна Алексеевна, литературовед 138

Кавелин Александр Александрович (1793—1850), генерал-адъютант (с 1846); в 1836—1841 состоял при цесаревиче Александре Николаевиче 115, 116, 147

Казанович Евлалия Павловна (1886—1942), литературовед 149

153

Каподистрия Иоанн (1776—1831), кн.; русский и греческий политич. деятель; в 1827 избран правителем Греции 43

Карл Альберт (1798—1849), король Сардинии (Пьемонта) в 1831—1849 95, 105, 111, 113, 117, 121, 123, 124

Каррега (Carrega), посланник Сардинии в Петербурге (1838) 143

Катакази Гавриил Антонович (1794—1867), кн.; русский посланник в Навплии (1833—1834) 48, 61, 62, 66—69, 139, 140

Киреевский Иван Васильевич (1806—1856), философ, лит. критик: один из идеологов славянофильства; в 1830 слушал лекции в Мюнхенском университете 23, 135

Киреевский Петр Васильевич (1808—1856), один из идеологов славянофильства; слушал лекции в Мюнхенском университете 23, 134, 135

Клотильда — см. Ботмер Клотильда

Кокошкин Николай Александрович (1773—1838), российский посланник в Сардинии (1839—1848) 122—124, 129, 149

Королева Инна Александровна, литературовед 49

Краус (Kraus) Густав Вильгельм, мюнхенский литограф (1830-е гг.) 63

Крюденер (Крюднер, Krüdener) Александр Сергеевич (ум. 1852), барон; второй секретарь Российской миссии в Мюнхене (1817—1825), затем первый секретарь (1826—1836; в 1826—1828 — временный поверенный в делах); чиновник МИД (1837—1843), посол в Стокгольме (1844—1852) 9, 12, 14, 15, 36, 41, 47, 52, 56, 72, 74, 75, 77, 78, 80, 83, 84, 133, 138, 141

Кудинов Михаил Павлович (р. 1922), поэт 143

Кузина Лия Николаевна, литературовед 130—132

Кузнецова Ирина Исаевна, переводчик 5

Лебедев Евгений Николаевич, литературовед 3, 5, 74, 130, 137, 141, 145—148

Левассер, франц. консул в Триесте (1833) 66, 139

Ливен Христофор Андреевич (1777—1838), кн.; русский посол в Лондоне (1812—1835), позднее чиновник МИД 140, 141

Линднер (Lindner) Фридрих Людвиг, немецкий публицист, друг Гейне 29, 30, 34, 35, 37, 42, 136, 137

Луи Филипп (1773—1850), король Франции (1830—1848) 60, 61, 67, 120

Лэйн (Lane) Роналд Чарлз, литературовед (Великобритания) 3, 5, 9, 28, 33, 131, 132, 134—136, 139—141, 143—146, 148—150

Людвиг I (1786—1868), король Баварии (1825—1848) 15, 19, 20, 24, 25, 28, 41, 43—48, 50, 59—62, 64—71, 134, 135, 139, 140

Людвиг I, великий герцог Баденский в 1818—1830 18

Максимилиан I Иосиф (1756—1825), король Баварии с 1806 134

Максимилиан Иосиф (1811—1864), крон-принц Баварский, сын короля Людвига I; с 1848 король Баварии 48

Мальтиц (Maltitz) Фридрих Апполоний (Апполоний Петрович) (1795—1870), немецкий поэт; состоял на русской дипломатич. службе; первый секретарь Российской миссии в Мюнхене (1837—1841), поверенный в делах в Веймаре (1841—1866) 77, 78, 82, 142, 143

154

Мария Луиза (урожд. принцесса Австрийская; 1791—1847), вторая жена Наполеона I; эрцгерцогиня Пармы, Пияченцы и Гвасталы (1816—1847) 94, 111, 121

Марцано (Marzano), посланник Сардинии в Мюнхене в 1838—1839 88

Матильда (1812—1862), принцесса Баварская, дочь Людвига I; с 1833 жена наследного принца Дармштадт-Гессенского 48

Маурер (Maurer) Георг Людвиг (1790—1872), баварский ученый-правовед и государств. деятель; в 1832—1834 член Регентства в Греции, где провел ряд прогрессивных реформ 46

Михаил Павлович (1798—1849), вел. кн., брат Николая I 120

Монжела (Montgelas) Максимилиан Иосиф (1759—1838), гр. баварский государств. деятель; в 1799—1817 фактический руководитель баварской политики; сторонник просвещенного абсолютизма, провел ряд либеральных реформ, открывших новую эру в истории Баварии 22

Нессельроде Карл Васильевич (Карл Роберт) (1780—1862), гр.; управляющий Коллегией (затем министр) иностр. дел (1816—1856), вице-канцлер (1828—1844), государств. канцлер (1847—1856) 4, 5, 8—10, 12—16, 19—21, 28—31, 35, 44, 47, 50, 56—59, 61, 67, 68, 70, 73—78, 80—82, 84, 85, 89, 90, 92—94, 96—98, 100, 104, 106—108, 115—125, 129, 130, 132—142, 144—150

Николай I (1786—1855), император (1825—1855) 20, 21, 24, 26, 43, 46, 59, 74, 76—77, 89, 91—93, 98, 105, 106, 121—123, 137

Обрезков (Обресков) Александр Михайлович (1790—1885), российский посланник в Турине (1833—1838) 84—90, 94—96, 113, 142, 143

Обрезкова (Обрескова; урожд. гр. Соллогуб) Наталья Львовна, жена А. М. Обрезкова 87, 89, 96

Олри (Olry); посланник Баварии в Турине (1838—1839) 122, 145

Осповат Александр Львович, литературовед, исследователь творчества Тютчева 131, 135, 136

Остерман-Толстая Елизавета Алексеевна (урожд кнж. Голицына; 1779—1835), гр.; жена А. И. Остерман-Толстого 10, 11

Остерман-Толстой Александр Иванович (1770—1857), гр.; генерал-от-инфантерии, герой Отечественной войны 1812 г.; дальний родственник Тютчева 6, 8, 10, 13, 132

Оттон (1815—1867), принц Баварский, второй сын короля Людвига I; король Греции (1832—1862) 24, 28, 43—47, 50—51, 59—62, 66—70, 140

Пальмерстон Генри Джон (1784—1865), лорд; министр иностр. дел Англии 137

Паулуччи (Paulucci) Франц Осипович (1779—1849), маркиз, итальянец по происхождению; был на русской военной службе (1807—1829), по возвращении в Сардинию — генерал-инспектор сардинских войск; губернатор Генуи 116—118

Петерсон Александр Христофорович (ум. 1825), лифляндский дворянин; участник Отечественной войны 1812 г.; действ. статский советник;

155

причислен к Коллегии иностранных дел, первый муж Элеоноры Тютчевой 13

Петерсон Александр Александрович (р. 1823), сын Эл. Тютчевой от первого брака (умер в отрочестве) 52, 138

Петерсон Альфред (1825—1860), сын Эл. Тютчевой от первого брака, с 1837 г. воспитанник Петербургского морского кадетского корпуса 52, 138

Петерсон Карл Александрович (1819—1875), сын Эл. Тютчевой от первого брака; с 1830 воспитанник Петербургского морского кадетского корпуса; впоследствии дипломат; русский вице-консул в Данциге 52, 138

Петерсон Оттон Александрович (1820—1883), сын Эл. Тютчевой от первого брака; с 1830 воспитанник Петербургского морского кадетского корпуса; впоследствии морской офицер; субинспектор в Петербургском университете; художник-дилетант 52, 138

Петерсон Элеонора — см. Тютчева Элеонора

Пигарев Кирилл Васильевич (1911—1984), литературовед; исследователь творчества Тютчева 3—5, 21, 28, 71, 130—132, 135, 140, 142—146, 148

Погодин Михаил Петрович (1800—1875), историк, писатель, публицист; товарищ Тютчева по Московскому университету; впоследствии профессор Московского университета 6, 132

Полонский Аркадий Эмильевич (р. 1930), журналист, исследователь биографии Тютчева 130, 144, 146, 149

Понинский Антон Г., гр. атташе при Мюнхенской миссии (1830) 35

Потемкин Иван Алексеевич (1778—1850), русский посол в Мюнхене (1828—1833) 4, 9, 13—16, 18—21, 25, 26, 28—36, 41, 43, 44, 46—51, 53, 57, 133—137

Пфеффель (Pfeffel) Карл (1811—1890), барон; публицист; камергер Баварского двора; брат Эрн. Тютчевой 112, 124, 128, 135, 140, 147, 149, 150

Пфеффель (Pfeffel) Каролина (урожд. Ротенберг; ум. 1872), бар., жена К. Пфеффеля 148

Рехберг (Rechberg) Ипполита (урожд. Пелькхофен; 1811—1895), бар.; художница-дилетантка 126

Ржевусский (Ржеуцкий) Генрих Адамович, гр.; атташе при Мюнхенской миссии (1823—1827) 9, 12, 133

Росси (Rossi; урожд. Зонтаг) Генриетта (1806—1856), гр.; жена К. Росси; до замужества (1828) известная оперная певица; в 1830 оставила сцену, ограничившись концертной деятельностью; в 1838—1843 жила в Петербурге 123

Росси (Rossi) Карло (ум. 1864), гр.; посланник Сардинии в Петербурге (1838—1843) 105, 123, 124, 145, 149

Росси (Rossi) Пелегрино Луиджи (1787—1848), гр.; итальян. государств. деятель, юрист и политэконом 145

156

Руан (Rouen), барон; франц. поверенный в Навплии (1827—1833) 59, 64, 67, 70

Руминьи (Roumignie, ум. 1833), барон; франц. посланник в Мюнхене (1827—1833) 43, 44, 50

Северин Дмитрий Петрович (1792—1865), русский посланник в Мюнхене (1837—1864) 82

Серсэ (Sercay) Феликс, гр.; франц. посланник в Мюнхене (1832), секретарь франц. посольства в Петербурге в 1830-е — 1840-е гг. 91, 92

Сетто (Cetto) Антон (1756—1847), барон, баварский дипломат 22

Соларо делла Маргерита (Solaro della Margerita) Луиджи Клеменцо (р. 1792), гр.; — министр иностр. дел Сардинии (1835—1847) 88, 89, 94, 95, 102—105, 113, 115, 123—125, 143, 149, 150

Сушкова (урожд. Тютчева) Дарья Ивановна (1806—1879), сестра Тютчева 144

Тереза (урожд. принцесса Заксен-Альтенбургская; 1792—1854), королева Баварии с 1825, жена Людвига I 45, 134, 135

Тирш (Thiersch) Фридрих Вильгельм (1784—1860), немецкий филолог-эллинист, с 1826 — профессор красноречия и древней словесности в Мюнхенском университете; в 1828—1829 — ректор; активный сторонник независимости Греции 23—28, 30, 33—35, 37, 130, 135, 136

Том-Гаве Эрнест (ум. 1873?), сверхштатный атташе Российской миссии в Турине (1837—1839), затем младший секретарь (1839—1847) 121, 124, 125, 148

Тормасов Михаил Петрович (ум. 1826), в 1817—1826 первый секретарь Российской миссии в Мюнхене 9, 12

Трави (Travi) Филипп, банкир Российской миссии в Турине (1838—1840) 148

Труксесс (Вальдбург-Труксесс; Waldburg-Truchsess) Фридрих Людвиг (1776—1844), гр.; прусский посланник в Турине (1838(?)—1843) 120

Тургенев Иван Сергеевич (1818—1883), писатель 91, 144

Тьер (Thiers) Луи Адольф (1797—1877), франц. государств, деятель; историк 120

Тютчев Иван Николаевич (1776—1846), отец Тютчева 14, 52, 53, 72, 73, 81—83, 86, 87, 90, 91, 93, 112, 132, 133, 141—144, 146, 147

Тютчев Николай Иванович (1800—1870), брат Тютчева; окончил Училище колонновожатых; в 1816—1826 служит в Генеральном штабе; в 1826—1832 — в отставке; в 1932—1842 снова на военной службе; с 1842 — в отставке 57, 58, 65, 66, 72, 73, 82, 107, 112, 113, 130, 138—141, 146, 147

Тютчев Федор Федорович (1860—1916), сын Тютчева и Е. А. Денисьевой 145

Тютчева (в замужестве Аксакова) Анна Федоровна (1829—1889), дочь Тютчева от первого брака 52, 75, 76, 83, 84, 90—92, 106, 107, 119, 144—146

Тютчева Дарья Федоровна (1834—1903), дочь Тютчева от первого брака 75, 76, 83, 84, 90—92, 106, 107, 119, 144, 146

157

Тютчева (урожд. Толстая) Екатерина Львовна (1776—1886), мать Тютчева 14, 52, 53, 65, 73, 81—83, 86, 87, 90, 91, 93, 112, 132, 133, 139, 141—147

Тютчева Екатерина Федоровна (1835—1882), дочь Тютчева от первого брака 83, 84, 90—92, 106, 107, 119, 144, 146

Тютчева Мария Федоровна (в замуж. Бирилева; 1840—1872), дочь Тютчева от второго брака 149

Тютчева Элеонора (урожд. Ботмер, в первом браке Петерсон; 1800—1838), первая жена Тютчева 13, 14, 52, 53, 55, 57—59, 65, 66, 72—76, 78, 81—84, 86, 88, 90—100, 106, 107, 112, 133, 138—141, 143—145

Тютчева Эрнестина — см. Дёрнберг Эрнестина

Тютчевы, семья 86, 90, 92—94, 97

Фаненберг (Fahnenberg), барон, посол Бадена в Мюнхене (1828—1829) 18

Фердинанд I (1783—1875), император Австрии (1835—1848) 74

Фольц (Folz) Филипп (1805—1877), мюнхенский художник 45

Фридрих Вильгельм II (1770—1840), с 1797 король Пруссии 74

Хейдеггер (Heidegger), баварский генерал; член Регентства в Греции при Короле Оттоне 46

Хельдевиер (Heldewier), посланник Нидерландов в Турине (1830-е гг.) 90, 143

Хлопов Николай Афанасьевич (<1770>—1826), «дядька» Тютчева 132

Хормайер (Hormayer), немецкий публицисит 30

Шатри (Chatry), франц. поверенный в делах в Турине (1839) 125

Шёлер (Schoeler) Иоганн Христиан, мюнхенский художник 55

Шеллинг (Schelling) Фридрих Вильгельм (1775—1854), немецкий философ, профессор Мюнхенского университета (1827—1841) 22

Шенк (Schenk) Эдуард (1788—1841), немецкий поэт и драматург; в 1828—1832 министр внутр. дел Баварии 14

Шмитц-Гролленберг (Schmitz-Grollenberg) Филипп Мориц, бар.; вюртембергский посланник в Мюнхене (1826) 132

Шпигель цум Дизенберг-Ханкследен (Spiegel zum Diesenberg-Hanxleden) Каспар Филипп (1776—1837), гр.; в 1828—1833 австрийский посол в Мюнхене 16

Штилер (Stieler) Йозеф (1781—1858), придворный живописец Людвига I (Мюнхен) 79

Эйнар (Eynard) Жан Габриэль (1775—1863), известный эллинист 24—26, 28

Эрскин (Erskine) Давид Монтегю (1776—1855), лорд; с 1828 английский посол в Баварии 43, 44, 50, 139

Kauchtschischwili Nina, литературовед (Италия) 142

Lane Ronald Charles — см. Лэйн Р.

Osman Joselub, автор статьи в газ. «Allgemeine Zeitunc» (1828) 15

158

Список иллюстраций

	Тютчев. Портрет работы неизв. художника (масло). Москва, <1819—1920>	7
	Визитная карточка Тютчева (1827). На обороте записка Тютчева В. А. Жуковскому	17
	Фридрих Тирш. Гравюра. 1858	27
	Отъезд в Грецию баварского принца Оттона, избранного на греческий престол (Мюнхен, 6 декабря 1832 г.). Картина Ф. Фольца (масло). Мюнхен, 1833	45
	Тютчев. Рис. неизв. художника (итал. карандаш). <Москва. 1825>	54
	Элеонора Тютчева. Акв. И. Шёлера. <Москва. 1827>	55
	Копии донесений российских посланников в Мюнхене в Коллегию иностранных дел. 1818—1826	63
	Мюнхен. Каролиненплац. Литография Г. Крауса. 1835	63
	Эрнестина Дёрнберг. Портрет работы И. Штилера (масло). Мюнхен, 1834	79
	Турин. Гравюра неизв. художника. <Середина XIX в.>	85
	Форма российских дипломатических представителей VI—V классов (утверждена в 1837 г.). Акварель	95
	Письмо Тютчева к К. В. Нессельроде. Автограф. Турин, 25 июля/6 августа 1838 г.	97
	Генуя. Гравюра неизв. художника. 1849	112
	Тютчев. Акв. Ипполиты Рехберг. Мюнхен, 1838	126
	Эрнестина Тютчева. Портрет работы Ф. Дюрка (масло). Мюнхен, 1840	127

159

ОГЛАВЛЕНИЕ

	От автора	3
	I. В Мюнхене (1822—1837)	6
	II. В Турине (1837—1839)	83
	Условные сокращения	130
	Примечания
	I. В Мюнхене (1822—1837)	132
	II. В Турине (1837—1839)	142
	Указатель имен	151
	Список иллюстраций	158

160

Научное издание

Утверждено к печати Ученым советом
Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН

Татьяна Георгиевна Динесман

Ф. И. Тютчев. Страницы биографии
(К истории дипломатической карьеры

Технический редактор — Т. А. Заика

ИД № 01286 от 22.03.2000

Подписано в печать 25.01.2004.
Формат 60×90 ¹/₁₆. Бумага офсетная. Гарнитура таймс.
Печать офсетная. Печ. л. 10.00. Тираж 1000 экз.

Институт мировой литературы им. А. М. Горького РАН.
121069, Москва, ул. Поварская, д. 25а.
Тел.: (095) 202-21-23, 291-23-01.

Отпечатано с готовых диапозитивов в ППП «Типография “Наука”».
121099, Москва, Шубинский пер., д. 6.

Заказ № 9885