552

РОМАН „ВОСКРЕСЕНИЕ“ ЗА РУБЕЖОМ

1

Ни одно из произведений Толстого не было встречено за рубежом с таким напряженным интересом, как «Воскресение». Появление романа было воспринято как сенсация. Во многих странах он печатался в газетах и журналах. Уже в 1899 г. роман вышел отдельными изданиями в переводах на французский, немецкий, английский, сербо-хорватский и словацкий языки1. За ними последовали издания на многих других европейских и азиатских языках — шведском (1899—1900), финском (1899—1900), венгерском (1900), болгарском (1900), голландском (1900), норвежском (1900), итальянском (1900), польском (1900), испанском (1901), японском (1905), арабском (1907), персидском (1906—1911), турецком (1907), румынском (1910), португальском (1913), китайском (1914)2.

Новый роман Толстого сразу же стал предметом оживленных критических споров.

Огромный успех «Воскресения» за рубежом был подготовлен той выдающейся ролью, которую русская классическая литература в последние десятилетия XIX века заняла в международной культурной жизни. В литературе Западной Европы в это время уже оформились упадочные течения — натурализм и декадентство. В противовес им русский роман

553

вносил в мировую литературу живительную струю глубокой человечности и художественной правды.

Помимо широкого признания русского романа вообще, успеху «Воскресения» содействовало еще одно важное обстоятельство: сам Толстой как выдающаяся личность, его художественные творения и напряженные идейные искания привлекали к себе взоры людей, живущих во всех частях света. «Ясная Поляна стала Иерусалимом XIX века», — писал в 1901 г. чешский историк и музыковед, впоследствии министр культуры в народно-демократической Чехословакии Зденек Неедлы3. Незадолго перед этим он сам совершил поездку к Льву Толстому.

«Веймар и Ясная Поляна» — так в 1922 г. Томас Манн в своей книге «Гете и Толстой» сопоставил два центра мировой культуры в начале девятнадцатого и двадцатого столетий4. За рубежом было распространено мнение, что Лев Толстой после пережитого им идейного кризиса отказался от художественной литературы. Поэтому его новый роман сразу приковал к себе особенное внимание.

Мировая слава Толстого к концу XIX столетия установилась настолько прочно, что во Франции даже реакционная националистическая критика не подвергала ее сомнению. Как об одном из величайших писателей отозвался об авторе «Воскресения» консервативный романист Анри Бордо; его статья о романе Толстого была напечатана в журнале «La revue hebdomadaire», в котором сотрудничали Морис Баррес и Поль Дерулед. В идеях автора, вложенных в образ Нехлюдова, Анри Бордо усмотрел «опасные крайности» и вменил в вину герою романа недостаточно серьезное отношение к своим обязанностям судебного заседателя. «Аморально отказываться от выполнения своих непосредственных обязанностей ради расплывчатого и сентиментального гуманизма. И надо остерегаться теорий, проповедующих отказ от социального долга», — резюмировал он свои выводы5. В «Revue des deux mondes» аналогичными соображениями о практических общественных обязанностях человека закончил свой разбор романа Рене Думик6.

Отвергая социальное обличение в романе Толстого, часть буржуазных критиков отнесла его содержание только к русской жизни. М. Леблон в статье «Русское правосудие» прямо заявил, что «Воскресение» его интересует не реформаторскими идеями Толстого, а картиной русского суда7.

554

Гораздо более вдумчивый критик «Воскресения» Жорж Пелисье сумел заметить превосходство реализма Толстого над реализмом современных ему французских писателей. В статье о романе он писал: «„Воскресение“ прежде всего произведение, прекрасное правдивостью сцен и картин. Мы можем сравнивать Толстого с нашими реалистами, только противополагая его им. Нередко им сильно доставалось от него. Что ему не нравится в них, это прежде всего их нравственное равнодушие, у некоторых даже аффектированное презрение к людям. Ему не нравится также их преимущественное стремление показать нам самое худшее в жизни и мире. Но даже как художник он мало на них похож. Они насилуют природу, чтобы вложить ее в заранее намеченные рамки, и выпускают в целом все не связанное тесным образом с предметом, все, что не содействует общему впечатлению. Искусство Толстого шире, более гибко, ближе к действительности. Отсюда известные недостатки, особенно растянутость, шокирующая наши латинские привычки. Но надо сознаться, что это искусство, менее строгое и менее сосредоточенное, дает нам лучшее ощущение самой жизни»8.

«Пропагандистская», т. е. публицистическая, направленность романа, по признанию Пелисье, нисколько не помешала ему стать подлинно художественным произведением. Критика поразила глубина толстовского психологического анализа, особенно в передаче переживаний Нехлюдова в момент душевного кризиса. Пелисье отметил и большую роль простых мужиков в романе Толстого.

Среди ранних французских откликов на «Воскресение» обращает на себя внимание статья Андре Бретона, впоследствии автора исследования о социальном романе во Франции; она посвящена сравнению романа Толстого и «Отверженных» Гюго. Известно, что сам Толстой ставил Гюго очень высоко и причислял «Отверженных» к тем немногим произведениям мировой литературы, которые произвели на него «огромное впечатление». Роман Гюго «Отверженные» не случайно упоминается в черновых вариантах к «Воскресению» в числе книг, переданных Нехлюдовым Катюше Масловой в тюрьму.

А. Бретон верно указывал на связь Толстого с традициями демократического романтизма во Франции, но не учел различия идейной направленности обоих произведений: утопического филантропизма в романе Гюго и резкого осуждения собственности в «Воскресении» Толстого. Увлекаясь внешним сходством отдельных образов и ситуаций, он преувеличил

555

близость между обоими романами и заявил: «Катюша сестра Вальжана, а в то же время и Фантины»9.

В 1902 г. роман Толстого был инсценирован Анри Батайлем10. Несмотря на низкие качества инсценировки, его пьеса с успехом ставилась не только во Франции, но и во многих других странах. Батайль взял из романа главным образом сюжетную линию личных взаимоотношений Нехлюдова и Катюши Масловой и сгустил «русский» колорит. В финале после их прощания показывается крестный ход во главе со священником и все христосуются. От критики официальной церкви в романе Толстого у Батайля, таким образом, не осталось и следа. Социальный замысел романа в пьесе сведен на нет.

Один из показателей большого успеха «Воскресения» во Франции — роман Эдуарда Рода «Бесполезное усилие» — «L’inuitile effort» (1903), написанный под сильным впечатлением от «Воскресения» Толстого. Участник так называемого «спиритуалистического возрождения» во французской литературе, Эдуард Род был последователем этического учения Толстого, но остался совершенно чужд его крестьянскому демократизму. На страницах романа Рода ведутся оживленные разговоры о «Воскресении» как о злободневной новинке. Сюжет «Бесполезного усилия» внешне напоминает историю взаимоотношений князя Нехлюдова и Катюши Масловой: герой романа, добропорядочный семьянин, парижский адвокат Леонард Перрез, случайно узнает, что соблазненная и брошенная им в прошлом женщина, модистка Франсуаза Дессом, стала жертвой несправедливого обвинения в убийстве своего ребенка, и безуспешно пытается спасти ее от казни. Главное в романе — моральная идея ответственности за свои поступки; критическая сторона в нем касается только судебного формализма и нисколько не затрагивает основ буржуазного строя. Посредственный роман Рода в художественном отношении несравним с «Воскресением» Толстого и не имеет ничего общего с его резкой обличительной силой, но любопытен как литературный документ, подтверждающий исключительную популярность толстовского романа за рубежом. В современном буржуазном литературоведении значение литературной связи Рода с Толстым явно преувеличивается11.

«Воскресение» Толстого, как и «Преступление и наказание» Достоевского, — книги, без которых нельзя понять отпечаток глубокой человечности

556

в трактовке образа проститутки Берты в романе Шарля Луи «Бюбю с Монпарнаса» (1901). Один из талантливых представителей критического реализма во французской литературе начала XX века, Шарль Луи Филипп в развитии темы проституции решительно порвал с натуралистическим объективизмом. Прочитав новое произведение русского писателя, он был потрясен до глубины души. «Читал ли ты „Воскресение“ Толстого? — спрашивал он в письме своего друга Анри Вандепута. — Это одна из великих книг. Прочти ее, если ты этого еще не сделал, иначе твоя духовная жизнь останется неполной. Есть вещи, которые надо прочитать» (письмо от 14 января 1900 г.)12. При всей ориентации на «Воскресение» автор «Бюбю с Монпарнаса» все же склонялся к меланхолическому фатализму и поэтому обличительной силы реализма Толстого далеко не достиг.

Глубоко продуманы замечания о «Воскресении» в книге Ромена Роллана «Жизнь Толстого» (1911).

Хотя сам Роллан, по его признанию, предпочитал «Войну и мир», «Воскресение» он поставил очень высоко и писал о романе как об одном из замечательнейших произведений в мировой литературе: «„Воскресение“ — это своего рода художественное завещание Толстого. Оно господствует над этим последним периодом жизни, подобно тому, как „Война и мир“ венчает ее зрелость. Это последняя вершина, пожалуй самая высокая, — если не самая мощная, — ее невидимый пик»13. Последний роман Толстого восхищал Роллана прежде всего своей нравственной силой, как «одна из прекраснейших поэм человеческого сострадания».

Как большое достоинство отметил Роллан художественное совершенство в построении романа. «Это произведение отличается единством, — писал он, — сильно разнясь в этом отношении от „Войны и мира“ и „Анны Карениной“. Эпизодических отступлений почти нет. Единое действие, проведенное твердой рукой и разработанное во всех подробностях»14. Роллана привлекал в романе беспощадный реализм, не избегающий никаких, даже самых грубых сторон жизни, вплоть до раскрытия животного в человеке.

Религиозную тенденцию в романе Роллан признал несущественной, а характер Нехлюдова, несмотря на верность отдельных деталей, нашел недостаточно правдивым, поскольку Толстой «приписывал тридцатилетнему жуиру» свои взгляды «отрешенного от плоти семидесятилетнего старика». Перерождение героя романа он воспринял как Deus ex machina, как противоречие между «правдой художника и правдой верующего».

557

Критическая оценка «Воскресения» в книге Роллана входит в контекст его размышлений о связи Толстого с нарастанием революции 1905 г. В 1911 г. он воспринял его связь с революцией односторонне, в смысле идеи пассивного протеста, выраженного в мирной демонстрации 9 января 1905 г. Позднее Р. Роллан понял революцию 1905 г. как историческую подготовку к Октябрьской революции, и в переработанное одиннадцатое издание биографии Льва Толстого (1928) включил соответствующие вставки. Понять всю глубину и сложность связи Л. Толстого с революцией в России Р. Роллану помогла статья В. И. Ленина «Лев Толстой, как зеркало русской революции»; он познакомился с ней в середине 30-х годов. Так в «Спутниках» (1936) возник у него другой образ Л. Толстого — разрушителя старого и предвестника нового мира.

В США и в Англии последний роман Толстого имел такой успех, что сразу же разошелся шире, чем все его другие произведения. Появление романа в Англии совпало с англо-бурской войной. Накаленная атмосфера в стране благоприятствовала острому восприятию социальной критики в романе.

В Англии русский реалистический роман содействовал преодолению так называемого «викторианства» — тех общественных навыков, в которых сочетались требования буржуазной респектабельности и фальшивого сентиментального морализма. Ко времени появления английского перевода «Воскресения» викторианские традиции были еще живы, и они чувствуются в некоторых ранних отзывах о романе, поразившем его критиков своей обнаженной правдивостью. Квакер Джон Беллоуз даже обратился к Толстому с письмом, в котором протестовал против вредного антиморального влияния его романа, выражая особенное недовольство сценой соблазнения Катюши Масловой15.

С аналогичным фальшивым пуританизмом роман Толстого столкнулся в США.

В 1900 г. известный английский критик, деятельный пропагандист русской литературы в Англии Э. Гарнетт, собираясь написать статью о Толстом для американского журнала, обратился к автору «Воскресения» с письмом, в котором писал: «Я не знаю, захотите ли вы вообще написать какое-либо обращение к американцам, но, если бы вы решили это сделать, я предложил бы вам написать им несколько слов о лицемерии. В наше время англо-саксонский мир (Англия и Америка) довел лицемерие до тончайшего искусства, и жизнь этих народов — политическая, общественная и нравственная — вся основана исключительно на подавлении всякой

558

правды, не льстящей национальному самомнению. Нравственный смысл „Воскресения“, насколько мы его понимаем, состоит как раз в обратном. Его цель — разрушить фальшь нашего общества с его самодовольством, с его стремлением к автоматическому и немедленному сокрытию всяких неприятных истин»16.

Роман горячо обсуждался на страницах газет и журналов. Один из английских рецензентов «Воскресения» иронически охарактеризовал роман как произведение, написанное Эмилем Золя вместе с библейским пророком Исайей и сочетающее в себе «Крейцерову сонату» с письмами Памелы17. В «Oxford Review» рецензент нашел, что роман «слишком реален»18. Раздавались и другие голоса. Р. Блечфорд на страницах журнала «The Clarion» с восхищением назвал «Воскресение» «самой бескомпромиссной» в моральном отношении книгой, которая когда-либо была написана19. Как замечательное своим мастерством, «духовно возбуждающее» произведение приветствовал роман и критик в английской газете «Publishers Circular»20.

Резкие расхождения в оценке романа сохранились и в более поздней английской и американской критике. Морис Беринг в «Очерке русской литературы» (1915) поставил роман очень невысоко и, недовольный обличительным реализмом автора, упрекнул его за недостаток «успокаивающей человечности»21. Известный биограф Толстого Эльмер Моод, наоборот, несмотря на весьма критические замечания о характере Нехлюдова, назвал «Воскресение» удивительной, «исключительно правдивой» книгой22.

Большой разнобой в суждениях английских критиков не помешал роману войти в число признанных в Англии памятников мировой литературы. Один из документов литературной славы Толстого в Англии начала девятисотых годов — сборник статей о нем, составленный в 1903 г. группой видных английских литераторов23. Наиболее интересна в нем статья Эдварда Гарнетта «Место Толстого в европейской литературе», где английский критик сравнивал значение Толстого в литературе XIX века с ролью Вольтера в век Просвещения. Как две замечательные вехи на рубежах столетия он называет «Вильгельма Мейстера» Гете и «Воскресение» Толстого.

Свои мысли о Толстом Э. Гарнетт развил в небольшой книжке о нем; здесь он расценил «Воскресение» как идейный, художественный и жизненный

559

итог пути автора, замечательный глубиной постановки общественных вопросов и проникновенностью анализа человеческой жизни24.

К числу русских писателей, наиболее ценимых Д. Голсуорси, принадлежал Лев Толстой. Свое отношение к Толстому он выразил в словах: «Я читаю его как романиста, а не как проповедника» (1932)25. Замысел романа Голсуорси «Остров фарисеев» (1904) находится в связи с «Воскресением» Толстого26.

Предисловие к «Воскресению» в английском юбилейном издании Полного собрания сочинений Толстого (1928) написал Герберт Уэллс. Автора «Воскресения» он сравнивал здесь с Теккереем. Отнюдь не поклонник учения Толстого, Уэллс, подобно Голсуорси, ценил его как гениального художника слова.

В Германии, как и в других западноевропейских странах, отзывы о «Воскресении» были хвалебными, однако критический реализм Толстого в них обычно замалчивался или получал превратное истолкование. «Это этическая утопия величайшего стиля» — такими словами встретил роман один из его немецких критиков27. Благожелателен отзыв о «Воскресении» в научно-популярной книге о Толстом, написанной известным немецким филологом Э. Бернекером; Бернекер сочувственно откликнулся на общечеловеческие вопросы, поставленные в романе, но не смог удержаться от упрека писателю за «тенденциозность»28.

Художественное обличение господствующих классов, антинародного государственного аппарата, суда и церкви в «Воскресении» Толстого немецкие буржуазные критики большей частью без раздумья относили только к России, но отнюдь не к Германии. Из критического разбора романа они делали самые националистические выводы. О том, что Толстой изобразил «специфические русские условия», настойчиво твердил М. Гейман29. Э. Цабель, говоря о картине судебных порядков в романе, сослался на насмешливое замечание Трейчке о русском суде присяжных30. «Он великий

560

писатель, но дитя варварского народа», — в грубом шовинистическом тоне писал о Толстом Пауль Эрнст («Лев Толстой», 1902)31.

Возражая против попыток ограничить смысл романа осуждением общественных порядков только в самой России, известный театральный критик Э. Штейгер справедливо писал: «Толстой, разумеется, всюду изображает положение в России. Но выводы, которые он делает, касаются каждого современного культурного государства»32.

Общественные вопросы, поднятые в «Воскресении», стали предметом большого внимания немецкой рабочей печати. Роман печатался в социал-демократической газете «Vorwärts» и вызвал сочувственные критические отклики.

В журнале «Neue Zeit», центральном органе немецкой социал-демократической партии, со статьей о романе выступил Роберт Швейхель, пролетарский писатель и критик, высоко ценимый Францем Мерингом и часто писавший о новинках русской литературы. Передавая раздумье Нехлюдова о причинах царящей вокруг социальной несправедливости, Швейхель подчеркивал мысль Толстого о том, что цель суда заключается не в установлении справедливости, а в защите классовых интересов. Свою статью он закончил словами: «С религиозными взглядами Толстого мы не согласны»33.

Выдающимся достижением марксистской критики в оценке «Воскресения» были замечания о нем в статьях Розы Люксембург 1908—1918 гг. В романах Толстого — «грандиозном эпосе русской общественной жизни XIX века» — Р. Люксембург видела отражение «всей социальной истории столетия». Она указывала на социальный характер нравственного идеала Нехлюдова в «Воскресении» и причислила роман Толстого к лучшим воспитательным книгам для молодежи. В предсмертной статье Розы Люксембург «Душа русской литературы», написанной ею в 1918 г. в тюрьме, с большой выразительностью говорится о гуманизме Толстого: «Ни одна литература в мире не дает более жестоких по реализму описаний, чем грандиозная картина разгула в „Братьях Карамазовых“ или „Воскресении“ Толстого. Но при всем том русский художник видит в проститутке не „падшую“, а человека, душа которого, страдания и внутренняя борьба требуют от него, художника, глубочайшего сострадания. Он облагораживает проститутку, дает ей удовлетворение за совершенное над ней обществом насилие; в споре за сердце мужчины он делает ее соперницей героинь, являющих собой образ самой чистой и нежной женственности; он увенчивает

561

ее розами и возносит, как Магадэв баядеру, из чистилища разврата и душевных страданий на высоты нравственной чистоты и женского героизма»34.

2

Интересна судьба последнего романа Толстого в славянских странах.

«Воскресение» — первое большое произведение Льва Толстого, переведенное на словацкий язык. Организаторами этого издания были идейные ученики и последователи Толстого Душан Маковицкий и Альберт Шкарван, который перевел роман (с лондонского издания) одновременно на два языка — словацкий и венгерский.

В Словакии в конце XIX и в начале XX в. толстовство получило довольно широкое распространение. Благоприятную почву для него создавала историческая обстановка в стране: утверждение капитализма в условиях патриархальной отсталости и чуженационального гнета. Как и в России, в Словакии толстовство явилось выражением патриархальной идеологии, но в отличие от России здесь эта идеология опиралась не столько на крестьянство, сколько на национальную буржуазию. В деятельности словацких толстовцев пропаганда реакционных утопических религиозно-моральных идей сочеталась с прогрессивной по своему объективному содержанию критикой современного капитализма. Пропагандируя художественные произведения Толстого, они содействовали развитию критического реализма в словацкой литературе.

Вокруг романа Толстого в общественно-литературных кругах Словакии завязалась оживленная полемика. В реакционной конфессионалистской печати о нем появились резко отрицательные отзывы. Очень противоречивым было отношение к Толстому со стороны виднейшего словацкого литературного деятеля этого времени, крупного поэта и прозаика Светозара Вайянского. Консерватор по своим политическим взглядам, он ориентировался на царскую Россию и связывал с ней надежды на освобождение словацкого народа. Толстым он гордился как великим славянским писателем, но в «Воскресении» не сочувствовал критике официальной церкви, судебных учреждений и всего общественного строя самодержавной России. В статье о романе он писал, что в нем порядочные люди изображены злодеями: «честные люди только осужденные арестанты»35.

Очень сочувственно роман Толстого был воспринят словацкими «гласистами», представителями либерально-буржуазного течения, группировавшегося вокруг журнала «Glas».

562

С исключительным интересом роман Толстого был встречен в Польше. Своеобразие его восприятия в Польше вытекало из особенностей польского национально-освободительного движения. «Воскресение», как, надо добавить, и рассказ «За что?», — произведения Толстого, наиболее популярные в Польше. В романе «Воскресение» критика государственного аппарата царской России прямо связана с осуждением национального гнета в Польше. Как жестокий исполнитель реакционной правительственной политики в Царстве Польском мимоходом охарактеризован один из второстепенных персонажей романа сенатор Вольф. В то же время сочувственно, как жертвы царизма, изображены польские революционеры36. Все это не могло остаться незамеченным в Польше.

Роман «Воскресение» вышел почти одновременно в трех разных польских переводах; два из них были изданы в 1900 г. в Варшаве, а третий в 1901 г. во Львове. Новая книга Толстого сразу же стала предметом очень оживленных обсуждений. Болеслав Прус, один из крупнейших польских писателей того времени, отметил у себя в дневнике, что «Воскресение» — книга исключительно близкая польскому читателю.

В условиях царской цензуры польские критики не могли открыто касаться национального вопроса и критики царизма на страницах романа Толстого; это было возможно только в польской печати за пределами русской части Польши. Как оправдание буржуазно-демократической революции воспринял общественный смысл романа автор статьи, подписанной псевдонимом Эриэль. В печати Царства Польского его статья была одной из самых смелых. Эриэль сделал ударение на отрицательном изображении дворянско-аристократических кругов в романе и пришел к решительному выводу: «Невольно создается убеждение, что с ходом жизни должна прозвучать команда: Смена мест! И именно в том, что посредством искусно примененного контраста „Воскресение“ возбуждает могучий протест, заключается его великое общественное значение»37.

Реакционная часть польской критики, стоявшая за союз с царизмом, судила о романе Толстого резко отрицательно; она не сочувствовала его критике государственного строя в России и поддерживала синод, отлучивший писателя от церкви. «Какое это место в евангелии дает право поляку или черкесу поднимать вооруженное восстание против своего монарха?» — возмущался Ережи Мошинский, автор обскурантистской статьи о «Воскресении»,

563

помещенной в католическом органе38. Другой реакционный критик романа «Воскресение», ксендз Ян Павельский, не оспаривал мастерство его автора, но взгляды, высказанные им в романе, признал чуждыми христианству и «общественно вредными», поскольку Толстой признает моральным критерием «человеческое благосостояние и счастье»39. Своими отрицательными суждениями о романе Толстого реакционные польские критики резко реагировали на его социально-критическую направленность.

Большинство польских критиков, писавших о «Воскресении» в первые годы его известности в Польше, стояло на либерально-буржуазных позициях; в анализе романа у критиков этого направления преобладали отвлеченные моральные проблемы. С такой точки зрения его оценивали Свентоховский, Л. Бельмонт, С. Стемповский, И. Токаржевский и многие другие.

Успех «Воскресения» в Польше отвечал задачам борьбы за сохранение и развитие художественных завоеваний критического реализма в польской литературе последних десятилетий XIX века. Реализм нового романа Толстого высоко оценил С. Стемповский, автор самой ранней и одной из наиболее обстоятельных статей о «Воскресении».

Восхищение реалистическим мастерством Толстого в «Воскресении» звучит в откликах польских писателей-реалистов. Элиза Ожешко называла его гениальным романом и рекомендовала друзьям40. Болеслав Прус в статьях о романе выступал в его защиту против польской реакционной критики41.

В 1900 г., сразу же после публикации «Воскресения» в «Ниве», появился его болгарский перевод42. Другие романы Толстого были переведены в Болгарии только незадолго перед этим — «Война и мир» в 1892 г., «Анна Каренина» в 1899 г. Еще до появления болгарского перевода одним из первых на новый роман Толстого откликнулся крупнейший классик болгарской прозы И. Вазов. 15 мая 1899 г. в заметке, помещенной в газете «Мир», он оценил его выход из печати как большое событие в международной литературной жизни.

В девятисотые годы в Болгарии у Толстого было довольно много последователей — толстовцев, которые поддерживали с ним личные связи, издавали журнал и организовали колонию. В этих кругах его роман

564

«Воскресение» воспринимался под религиозно-моральным углом зрения. Иначе, гораздо глубже роман поняли продолжатели Вазова Елин Пелин и Г. Стаматов, наиболее значительные представители критического реализма в болгарской литературе первых десятилетий двадцатого века. По примеру «Воскресения» они вносили в свои книги горькую и суровую критику буржуазного общества и, не повторяя сюжета романа Толстого, вслед за ним осуждали бездушие, фальшь и лицемерие буржуазного суда и официальной церкви.

3

С начала девятисотых годов роман Толстого вошел в культурную жизнь Латинской Америки. Из русских писателей Толстой заслужил в латиноамериканских странах наибольшую популярность. Освободительные идеи русской литературы были подхвачены в Латинской Америке с большим сочувствием; благоприятную почву для этого предоставляло некоторое сходство в историческом развитии России и латиноамериканских стран: феодальные пережитки, бесправие народных масс и различные формы зависимости от экономически более развитых крупных империалистических держав.

В Латинской Америке Толстой был воспринят прежде всего как социальный реформатор, обличитель общественной несправедливости и защитник народных масс. Влиянию его идей подверглось уже так называемое «поколение девятисотых годов». Позднее, в двадцатые годы, когда в латиноамериканских странах стал утверждаться критический реализм, возникли условия и для освоения художественного опыта автора «Воскресения».

Следы художественного влияния «Воскресения» заметны в романе видного венецуэльского писателя Ромуло Гальегоса «Рейнальдо Соляр» (1920), в котором есть прямые отклики на роман Толстого43. Герой романа Гальегоса увлекается Толстым, следуя его примеру, сам пашет землю, принимает решение разделить ее между крестьянами и в публичном доме находит проститутку, которую мечтает сделать «креольской Масловой», но из этого ничего не получается. Об увлечениях своего героя Гальегос рассказывает в ироническом тоне.

Роман Толстого «Воскресение» хорошо известен в странах Востока. Интерес к нему, как и вообще к Толстому, возник в исторической обстановке крушения феодального строя и ликвидации патриархальных пережитков в азиатских странах; он особенно усилился после первой русской революции, оказавшей огромное влияние на общественно-политическое развитие

565

этих стран. Популярности Толстого среди народов Востока очень содействовали его антиимпериалистические публицистические выступления в их защиту44.

В Японии, где уже в 1868 г. произошла незавершенная буржуазно-демократическая революция и в литературе с восьмидесятых годов прошлого столетия начал утверждаться реализм, роман Толстого «Воскресение» исключительно популярен: он издавался двадцать пять раз, в двенадцати разных переводах45. Обстановка для его восприятия была подготовлена борьбой передовых японских писателей за художественную правду и постепенно расширяющимся знакомством с русской литературой, пропагандистом которой в Японии выступил зачинатель японского реалистического романа Фтабатей. Авторитет Толстого в Японии подкреплялся и личными связями, установленными с ним некоторыми литературными деятелями; к их числу принадлежал видный романист, переводчик «Крейцеровой сонаты» Токутоми Рока, идейный последователь великого русского писателя, автор книги о нем «Гигант русской литературы» (1890).

Первый японский переводчик «Воскресения», писатель Утида Роан, принадлежал к литературной группе, в конце прошлого века выдвинувшей задачу создания социального романа; его перевод, сделанный с английского языка, вышел отдельным изданием в 1908 г. (в 1905 г. этот перевод печатался в «Японской газете» — «Ниппон-шинбун»). Еще раньше роман был инсценирован и пользовался огромной популярностью. Из других японских переводчиков романа выделяется Набори Сёму. Настойчивый пропагандист русской литературы в Японии, переводчик русских классиков, автор книги «О Толстом» (1931, 2 изд., 1948) и обобщающего труда по истории русской и советской литературы, он перевел «Воскресение» с оригинала (1927). С тех пор роман еще не раз переиздавался в новых переводах. Интерес к роману «Воскресение» в Японии не ослабевает, и по количеству переводов он опережает все другие произведения Толстого.

В Китае роман «Воскресение» издан тринадцать раз в пяти разных переводах46. Первый китайский перевод романа появился в 1914 г., три года спустя после революции 1911 г., и включал только 57 глав из первой части.

566

Этот перевод был переиздан в 1935 г. Новый толчок к распространению романа на китайском языке дала Октябрьская революция в России. В 1921 г. в Китае возникло «Общество изучения русской литературы». На огромное значение Толстого для формирования прогрессивной китайской литературы не раз указывал зачинатель и классик критического реализма в ней Лу Синь.

Второй по времени китайский перевод «Воскресения» вышел в 1922 г. и не раз переиздавался. В 1933 г. заново переведенный роман был издан в Шанхае, а в 1942 г. — в Чунцине, на территории, освобожденной китайской Красной армией. В том же году в Чунцине роман был издан в переводе Гао Джи, впервые сделанном не с английских и японских переводов, а с русского оригинала. Этот перевод тоже переиздавался много раз. Последний китайский перевод романа (1952) принадлежит Жу Луну.

У китайского демократического зрителя большой успех имели инсценировки «Воскресения». Автор одной из них, поставленной в Нанкине в 1936 г., Тянь Хань, в послесловии к пьесе писал:

«Целью этой постановки было не только отметить 25-ю годовщину со дня смерти писателя, но и устами героев Толстого высказать то, что рвалось из нашей груди. В тяжелые годы белого террора инсценировать произведения иностранных прогрессивных писателей было столь же важно, как писать революционные исторические драмы. Сцена в тюрьме из первого действия „Воскресения“ отразила мрачные настроения, пережитые мною в гоминьдановской тюрьме, которые еще сейчас живы в моей памяти»47. Вторично роман Толстого был инсценирован Ся Янем и издан в 1943 г. в Чунцине, в разгар освободительной революционной войны китайского народа.

Гораздо позднее, чем в Японии и в Китае, роман Толстого стал известен в Индии. Проникновению русской литературы в Индию долгое время мешала колониальная зависимость от Англии и отсутствие прямых дипломатических и экономических отношений с Россией. Однако уже с начала девяностых годов Толстой состоял в переписке с рядом выдающихся индийских культурных деятелей и завоевал их большое уважение и симпатию своим сочувственным отношением к индийскому народу. Одним из корреспондентов Толстого с 1909 г. стал М. Ганди. В своей автобиографии он отметил большое влияние, оказанное на него Толстым, и среди его художественных произведений особо выделил «Воскресение».

Из художественных произведений Толстого в Индии прежде всего получили известность его народные рассказы; их творчески переработал классик индийской литературы Прем Чанд (1927). Переводы «Воскресения» на индийские языки оказались возможными относительно недавно, уже после

567

того как в 1947 г. образовалось самостоятельное государство Республика Индии. В настоящее время роман издан в переводе на ряд языков Индии: на гуджарти, на язык малаялам, на маратхи, на язык телугу (дважды) и на бенгальский язык (трижды). Некоторые из этих изданий представляют собою сокращенные обработки текста романа.

Персидский перевод «Воскресения» вышел в свет в период иранской революции 1906—1911 гг. В 1909 г. роман печатался в газете «Иран» и в 1911 г. в сокращенном виде был издан отдельно. В другом переводе он был издан в 1930 г. и, наконец, еще в одном переводе — в 1956 г.

В 1907 г., накануне младотурецкой революции 1908 г., первая часть «Воскресения» была издана в турецком переводе с французского. Новые турецкие переводы «Воскресения» появились в 1933 и 1949—1950 гг.48

Дважды роман Толстого издавался в Каире на арабском языке в переводе с английского: первый раз в 1907 г. в двух томах и вторично в 1952 г. в сокращенном виде. В пятидесятые годы роман был издан в Бейруте49. В странах Востока «Воскресение» в настоящее время принадлежит к числу наиболее известных произведений Толстого.

4

Уже с девяностых годов прошлого века против Льва Толстого за рубежом энергично выступали некоторые реакционные писатели и критики, идеологи утверждавшегося империализма. Одним из них был Киплинг. В девятисотые годы, особенно после первой русской революции, такие нападки усилились. Крайне отрицательно об идейном и нравственном влиянии Толстого высказался тогдашний президент США Теодор Рузвельт: «Для меня, — заявил он, — нет никакого сомнения, что в целом оно может принести только вред»50. Отдав должное Толстому как гениальному художнику слова, он не включил «Воскресение» в перечень его лучших произведений, хотя упомянул многие из них.

Враждебно умалчивается о последнем романе Толстого и в книге будущего президента буржуазной чехословацкой республики Т. Масарика о России и Европе (1913). Пересматривая историю русской философской и общественной мысли с «веховской» точки зрения, Т. Масарик почти не затронул

568

Толстого и в очень сочувственном тоне изложил отрицательное мнение Владимира Соловьева о нем51. Накануне Октябрьской революции международная буржуазная реакция объединялась в нападках на автора «Воскресения» как на вредного и опасного писателя.

После Октябрьской революции в России зарубежные оценки произведений русских классиков получили новый смысл: в них отразилось обострение идеологической борьбы в эпоху общего кризиса капитализма. В литературном наследии Толстого и, в частности, в его романе «Воскресение» зарубежная критика разных направлений с гораздо большей остротой, чем раньше, восприняла социальные проблемы его творчества. Возник новый вопрос — как оценить наследие Толстого в свете Октябрьской революции в России?

«Его идеи подготавливали революцию», — давал ответ Эльмер Моод в предисловии к биографии Льва Толстого в издании 1918 г.52 Так отвечали прогрессивные литературные деятели и в других странах. Порою некоторые из них, даже не вполне уясняя себе всемирноисторическое значение Октябрьской революции, вкладывали в свое понимание Толстого глубокое уважение к России и к русскому народу, совершившему революцию. Стефан Цвейг писал в биографии Толстого: «Непоколебимо, — сам мироздание в мироздании, — коренится этот огромный, многовершинный человек в своей Русской земле: ничто, кажется, поэтому не могло бы потрясти его могучую мирскую полноту. Но и сама земля порой дрожит по показанию сейсмографа, так иногда вздрагивает посреди своей жизненной уверенности и Толстой»53.

В книге Цвейга «Воскресение» не раз упоминается как одно из замечательнейших созданий неувядающего искусства гениального писателя. Образцом этого искусства служит для него описание пасхального утра в романе. Самый замечательный из всех персонажей Толстого, в глазах Цвейга, — Нехлюдов: «Глубоко скрытый желанный образ его сущности, идеального Толстого, которому он приписывает все свои намерения и нравственные поступки, — творческое зеркало его совести»54. Как ни идеалистична у Стефана Цвейга концепция творчества Толстого, она проникнута глубочайшей симпатией к нему самому и к его родине.

Враги Октябрьской революции тоже замечали связь Толстого с эпохой ее исторической подготовки, но делали из этого самые отрицательные выводы. Показательна в этом отношении оценка романов Толстого в одной из тех книг, где с наибольшей отчетливостью отразился крах буржуазной

569

идеологии в начале общего кризиса капитализма, — в «Закате Европы» Освальда Шпенглера.

Творчество Льва Толстого в «Закате Европы» объясняется как «псевдоморфоз» русской культуры, т. е. нарушение ее естественного развития. Первым этапом этого псевдоморфоза, по Шпенглеру, были петровские преобразования, а вторым — Октябрьская революция. И если Достоевский, по его мнению, был носителем истинной русской религиозности, то в Толстом он увидел «отца большевизма», автора «социальных романов» западноевропейского типа; среди них он подразумевал и «Воскресение»55. Идеи Шпенглера оказали немалое влияние не только на культ Достоевского как писателя и религиозного мыслителя, распространившийся в годы между двумя мировыми войнами, но и на сдержанное отношение буржуазной критики к Толстому.

Подобно Шпенглеру, явную антипатию к Толстому как «зеркалу русской революции» не раз высказывала на страницах зарубежной буржуазной печати русская белоэмигрантская критика. С. Франк, бывший участник кадетского сборника «Вехи», а затем белоэмигрант, в статье «Лев Толстой как мыслитель и писатель» (1933) развивал мысль о том, что Толстой при всей своей значительности не был истинно русским писателем — «не достиг последней религиозной глубины русского духа», поскольку был чужд православной церкви и в своем общественно-политическом «фанатизме» предвосхищал большевизм56. Не упоминая «Воскресение», Франк давал понять, что относит этот роман к тем произведениям, которые, с его точки зрения, наиболее убедительно подтверждают нигилизм Толстого.

В отличие от Шпенглера или Франка, другие буржуазные критики исходят из положительной оценки религиозных исканий Толстого. Такова позиция Филиппа Виткопа, автора книги о Толстом, изданной в Германии к столетнему юбилею писателя57. Последний роман Толстого Виткопом оставлен в тени; он ограничился упреком писателю за недостаточную психологическую убедительность образа Нехлюдова и замечанием о превосходстве Достоевского в психологии иррациональных переживаний.

Современное буржуазное литературоведение, как правило, совершенно игнорирует общественные вопросы в творчестве Толстого. Такой антиисторический подход к литературе находит поддержку в философии экзистенциализма, получившей широкое распространение в условиях общего кризиса капитализма, особенно на его новом этапе после второй мировой войны. Экзистенциалисты обращаются к тем произведениям Толстого, которые

570

кажутся им наиболее удобными для раскрытия основной проблемы их собственной философии, — трагедии человеческого существования.

Еще в 1927 г. один из зачинателей современной философии экзистенциализма Мартин Хейдеггер в своей книге «Бытие и время» указывал на «Смерть Ивана Ильича» как на художественное выражение проблемы феноменологии смерти58. С тех пор в глазах последователей Хейдеггера «Смерть Ивана Ильича» заслоняет все другие произведения Толстого и рассматривается как своего рода документ экзистенциалистской философии. В анализ этой, так произвольно истолкованной повести погружается и последовательница Хейдеггера Кетэ Гамбургер, автор книги о Толстом, изданной в ФРГ59. «Воскресение» она рассматривает как тенденциозный социальный роман, еще сохранивший реалистическую силу более ранних произведений Толстого. Главное, как она полагает, в романе — этическая идея внеличного сострадания, восходящая к учению буддизма и к философии Шопенгауэра.

Отрицательное отношение к критическому реализму в «Воскресении» Толстого — общая черта историко-литературных оценок романа в работах большинства современных буржуазных литературоведов. Так, английский русист Янко Лаврин, профессор университета в Ноттингеме и автор ряда книг о русской литературе, порицает роман за «извращенное пуританство» и за отступление от той инстинктивной биологической жизни, которая, по его мнению, является истинной сферой Толстого, высшим проявлением его «иррациональной гениальности»60.

Глава о «Воскресении» есть в пространной биографии Толстого, написанной Э. Симмонсом. Американский биограф не учитывает несколько иронического отношения автора к своему герою и, как это нередко делается, целиком их отождествляет. Сам Толстой изображен Симмонсом как полукомическая фигура библейского пророка в повседневной семейной обстановке, а поэтому и к Нехлюдову он относится с оттенком насмешливого обывательского здравомыслия. Углублению критического реализма в последнем романе Толстого американский литературовед нисколько не сочувствует и оценивает «Воскресение» как произведение, в котором до предела обнажаются противоречия в замысле — «борьба моралиста с художником»61.

Очень распространенный вариант антиисторического подхода современного буржуазного литературоведения к «Воскресению» и к творчеству Толстого в целом представляет собой формализм.

Н. Гурфинкель в книге «Толстой без толстовства» (1946) в «Воскресении»

571

интересуется только приемами художественного описания церковной службы в романе; она упоминает это описание как пример «остранения», художественного выведения эстетического восприятия из состояния автоматизма и нисколько не вникает в идейный обличительный смысл романа Толстого62. Социальной направленности этого описания как обличения церкви она не касается. Биография и все идейные искания Толстого в ее книге трактуются не как общественное явление, а как выражение индивидуального стиля его жизни. В более поздней статье «Словесный гений Толстого» (1960) Н. Гурфинкель уже учитывает идейную эволюцию писателя и теперь оригинальность того же описания церковной службы в «Воскресении» видит в том, что автор романа как художник обратился к «абсолютной правде» крестьянского языка63.

С формалистической позиции «Воскресение» Толстого оценивается в «Истории русской литературы» известного датского слависта А. Стендера-Петерсена, принятой в ряде буржуазных стран в качестве пособия в высшей школе. По мнению Стендера-Петерсена, «Воскресение» относится к тому этапу литературного развития Толстого, в итоге которого в его творчестве возобладала «односторонняя негативность» и утратилось художественное равновесие64. Знаменитый эпизод церковного богослужения датский литературовед приводит как пример описания с точки зрения «нецивилизованного варвара». В такой оценке «Воскресения» и других поздних произведений Толстого сквозит не только неприятие его перехода на позиции крестьянской демократии, но и недоброжелательное отношение к резкой, суровой правде в его творчестве последнего периода.

Современные буржуазные литературоведы иногда сопоставляют внутренний монолог в произведениях Толстого и у представителей так называемой школы «потока сознания», которой они отдают предпочтение. В противовес такой точке зрения французский литературовед М. Окутюрье доказывает превосходство толстовского метода психологического анализа; «Воскресение» он выделяет как роман, в котором голос автора слышится больше, чем в других произведениях, а поэтому и внутренний монолог сохраняет более традиционную дискурсивную форму65. Отдельные верные замечания Окутюрье не выходят за рамки проблем литературной формы, не позволяют понять всей глубины художественного метода Толстого и приводят к недооценке «Воскресения».

Даже в самых благожелательных отзывах буржуазных литературоведов

572

о последнем романе Толстого обычно проглядывает неумение или нежелание понять крестьянский демократизм писателя на последнем этапе его творчества. В главе о «Воскресении» в книге французского ученого Н. Вейсбейна «Религиозная эволюция Толстого» (1960) роман Толстого и, в частности, известное описание церковной службы рассматривается только в аспекте развития религиозных идей автора66. Н. Вейсбейн справедливо замечает наличие аналогичного описания церковной службы в «Утре помещика», но связывает оба эпизода только с критическим отношением Толстого к официальной православной церкви и не учитывает главного: идейного и творческого перелома автора «Воскресения» после его перехода на идейные позиции патриархального крестьянства.

Специальные оговорки о «Воскресении» делает почитатель Толстого английский литературовед Рэдпет. Он заявляет о своем восхищении романом, но все же находит в нем «преувеличения», ошибочные идеи и не соглашается встать на крестьянскую точку зрения автора. «Трудно поверить, — признается он, — в высшие моральные качества русского крестьянства и его идеальную общественную роль по концепции Толстого»67.

Идейное несогласие с Толстым не мешает некоторым наиболее объективным буржуазным ученым по достоинству оценить высокие художественные качества «Воскресения». С глубоко прочувствованными словами о романе выступил один из наиболее заслуженных французских славистов Андре Мазон. «Воскресение», по его словам, — неотъемлемая часть грандиозного создания гениального писателя: величественный портал, довершающий две господствующие башни — «Войну и мир» и «Анну Каренину». «Никогда писатель не достигал такого мастерства в своем искусстве», — с чувством глубокого восхищения пишет французский ученый о художественном совершенстве «Воскресения», особенно о поэтической силе его первой части68.

В эпоху общего кризиса капитализма традиции критического реализма воспринятые от автора «Воскресения», сохранили всю свою действенность в прогрессивной зарубежной литературе. С романом Толстого, а вместе с тем и с «Преступлением и наказанием» Достоевского, во многом перекликается «Американская трагедия» (1925) Драйзера, содержащая резкую критику фальши буржуазного суда.

После окончания второй мировой войны роман Толстого зажил новой жизнью в странах народной демократии, где вложенное в него обличение антинародных общественных порядков заново прозвучало с огромной силой.

573

В оценке «Воскресения» современная народно-демократическая критика исходит из ленинских статей о Толстом.

«Обличительный роман „Воскресение“ является значительнейшим документом социальной критики в творчестве Толстого», — пишет Э. Рейснер в коллективном сборнике статей, изданном в ГДР к пятидесятилетию смерти писателя69. Аналогичны оценки романа и в других социалистических странах. В Болгарии предисловие к новому изданию «Воскресения» (1947), вышедшему вскоре после освобождения страны от фашизма, написал его переводчик известный писатель Л. Стоянов.

История распространения романа «Воскресение» за рубежом так богата содержанием, что в Польше и в Чехословакии уже стала предметом специальных исследований. Критической полемике о романе в польской печати на рубеже столетия посвящены две статьи современного польского литературоведа А. Семчука70. Ряд статей о первом словацком переводе «Воскресения», о его переводчике А. Шкарване и издателе Д. Маковицком входит в коллективный сборник статей, изданный Словацкой Академией наук в 1960 г.71 Роман затрагивается и в историографическом обзоре X. Штульц (ГДР) «Восприятие Толстого в современной немецкой критике»72. Появление работ об истории восприятия «Воскресения» за рубежом подтверждает его огромное значение в культурной жизни человечества.

Роман Толстого «Воскресение» — бессмертный памятник мировой литературы.