- 109 -
Агафья Михайловна,
- 110 -
- 111 -
Агафью Михайловну нельзя назвать гостьей Ясной Поляны, так как она прожила там всю свою жизнь. Но другом нашей семьи, всей дворни и всех живых существ — людей и животных, — живущих в Ясной Поляне, она, несомненно, была и осталась до последнего дня своей жизни.
Агафья Михайловна была крепостной девушкой моей прабабки, графини Пелагеи Николаевны Толстой, и служила у нее горничной или „фрейлиной“, как называла свою должность Агафья Михайловна.
Отец пишет в своих „Первых воспоминаниях“ об отношении своей бабки к Агафье Михайловне:
...„Со своей горничной Гашей она отдавалась своим капризам и мучила ее, называя: „вы, моя милая“, и требуя от нее того, чего она не спрашивала, и всячески мучая ее. И — странное дело — Гаша, Агафья Михайловна, которую я знал хорошо, заразилась манерой бабушки капризничать: и с своей девочкой1), и с своей кошкой, и вообще с
- 112 -
существами, с которыми могла быть требовательна, — была так же капризна, как и бабушка с ней“.
Смолоду Агафья Михайловна была очень красива, и многие искали ее любви с честными и не честными намерениями. Но гордая красавица всем отказывала и оставалась девственницей. Она этим очень гордилась.
— Вы не смотрите на меня, что я теперь такая страшная стала. Я смолоду красавицей была, — рассказывала она мне. — Бывало, сидит графиня на балконе в большом доме с гостями. Понадобится ей носовой платок, — она и позовет меня: „Фамбр де шамбр! Аппорте мушуар де пош!“ А я им в ответ: „Тутсуит, мадам ла контесс!“ И принесу им на серебряном подносике батистовый платочек. А господа на меня так и смотрят, так и смотрят!.. А иногда господа меня сторожили, как я из одного флигеля в другой иду. Я это замечу, да нарочно далеко за домом прохожу. Перелезу через канаву, вся в крапиву острекаюсь, а на глаза им так и не попадусь... А они сидят, ждут меня... Не любила я этого, графинюшка...
Когда мой отец вступил во владение Ясной Поляной, он дал Агафье Михайловне вольную и поместил ее на дворню в отдельное помещение, где она могла делать, что хотела.
Одно время она ухаживала за овцами, но с тех пор, как я ее помню, она жила на псарке и ухаживала за собаками, за что получила прозвище „собачьей гувернантки“.
- 113 -
Я помню ее худой, высокой старухой с остатками большой красоты в благородных чертах гордого и строгого лица.
Любила она не одних собак. Для нее всякое живое существо было достойно любви и сострадания. Даже таких противных несекомых, как блох, тараканов и клопов, она не уничтожала и не позволяла другим этого делать в своем присутствии. Напротив, она их жалела и прикармливала.
Кроме этих насекомых, за ее обеденным столом можно было видеть и мышь. Эта мышь была ею приручена, и во время обеда сидела на столе и ждала, чтобы Агафья Михайловна поделилась с ней своей пищей. Баранины, с тех пор, как она ухаживала за овцами, Агафья Михайловна в рот не могла взять.
Бывало, когда вся наша семья уезжала в Москву, а отец один оставался в Ясной Поляне, или когда он приезжал туда из Москвы, чтобы отдохнуть от тяжелых для него городских условий, то Агафья Михайловна всегда приходила к нему с дворни, и они вместе сиживали за самоваром и разговаривали о всякой всячине.
Много, много раз отец упоминает о ней в своих письмах к моей матери, и всегда с хорошим чувством.
„Сейчас Агафья Михайловна повеселила меня рассказами о тебе... Это было хорошо. Рассказы ее о собаках и котах смешны, но как заговорит о людях — грустно. Тот побирается, тот в падучей,
- 114 -
тот в чахотке, тот скорчен лежит, тот жену бьет, тот детей бросил. И везде страдания и зло, и привычка людей к тому, что это так и должно быть...“ — пишет отец в одном письме к матери от 2-го марта 1882 г.
В других письмах он пишет: „Чай готов, и Агафья Михайловна сидит“. „Пришла Агафья Михайловна, болтала и сейчас ушла“. „Агафья Михайловна хорошо рассказывала про старину, про то, что я забыл, — какой я был противный барчук...“ „Обедал один, опять Агафья Михайловна, toujours avec un nouveau plaisir“. „Вечер весь шил башмаки Агафье Михайловне... Был Д. О.1) и Агафья Михайловна и читали вслух „Житие Святых“. „Теперь вечер, 6 часов, Агафья Михайловна сидит“. „Нынче встал в 8, разобрался вещами, сходил к Агафье Михайловне...“
В последний раз отец упоминает о ней в письме к матери в ноябре 1890 года: „Сейчас 9 часов, я ходил погулять. Тихо, тепло и снег, зашел к Агафье Михайловне...“
Когда я живала в Ясной Поляне, я часто захаживала к Агафье Михайловне, чтобы поболтать с ней и проведать собак, которых я любила. Агафья Михайловна жила с ними в одной комнате. На полу, бывало, постелена свежая солома, и всегда в углу лежала какая-нибудь собака, особенно нуждавшаяся в уходе Агафьи Михайловны.
- 115 -
Помню, раз прихожу к ней и вижу, что в углу лежит любимая отцовская чернопегая борзая Милка. Она почти вся покрыта новым стеганым халатом Агафьи Михайловны, который моя мать незадолго до этого сама выстегала для нее. Милка, точно понимая, что она удостоена слишком большой чести, вытягивает ко мне свою длинную узкую морду и смотрит на меня прекрасными черными глазами с несколько сконфуженным выражением. В том месте под халатом, где должен находиться хвост, новый халат колышется. От этого движения он с нее понемногу соскальзывает, и я вижу под Милкой множество слепых толстеньких щенят. Некоторые из них ее сосут, некоторые спят, а некоторые, тыкаясь слепыми мордочками, с писком копошатся около нее.
Мне жалко трудов матери. Я видела, как она, часами нагибаясь над столом и своими близорукими глазами вглядываясь в работу, стегала халат. И вдруг он теперь на Милке. Но мать к этому привыкла. Это случается не в первый раз. Сколько юбок, кофт, халатов было пожертвовано собакам!
А сама Агафья Михайловна одета в какую-то рваную кофту, у которой верх до того износился, что от него почти ничего не осталось и видна только стеганая вата, торчащая всюду клоками.
Грудь и шея Агафьи Михайловны открыты. Шея длинная, жилистая, грудь темная, как пергамент, и засыпана табачным порошком, который она нюхает.
- 116 -
Прямые седые волосы растрепаны, и из-под нависших седых бровей смотрят умные, проницательные глаза.
— Да что вы, графинюшка, — говорит она мне на выраженное мною сожаление о халате. — Что же, халат дороже живого божьего создания, что ли?
Я не могу с нею не согласиться и не возражаю. Но я решаю скрыть от матери судьбу ее работы.
Агафья Михайловна умела ходить не за одними собаками: она прекрасно ходила за больными, и когда у нас в доме кто-нибудь захварывал, то обыкновенно посылали за Агафьей Михайловной. Спокойно и терпеливо она целые ночи просиживала у кровати больного, ловко и охотно ухаживая за ним.
Когда мой отец в 1864 г., за несколько дней до моего рождения, упав на охоте с лошади, сломал себе руку, то Агафья Михайловна шесть недель не отходила от него и спала в его комнате, сидя в кресле.
Также много дней и недель под ряд просидела она у изголовья умирающего нашего управляющего, бывшего слуги отца, Алексея Степановича, которого она очень любила.
У простых людей не стесняются прямо говорить о смерти. И Агафья Михайловна как-то заговорила с Алексеем Степановичем об этом неизбежном для всех нас конце. Гадали они о том, тяжел ли этот переход в другую жизнь или нет, и Алексей Степанович
- 117 -
обещал сказать ей об этом перед самым концом.
И вот, когда стало ясно, что конец близок, Агафья Михайловна напомнила о бывшем между ними разговоре и спросила, хорошо ли ему.
— Очень хорошо, — без колебания ответил Алексей Степанович.
После смерти Алексея Степановича Агафья Михайловна очень по нем тосковала.
„Вчера Агафья Михайловна долго сидела и плакала, — пишет отец моей матери, — и горевала, как всегда, странно, но искренно: — „Лев Николаевич, батюшка, скажите, что-ж мне делать? Я боюсь с ума сойти. Приду к Шумихе1), обойму ее и заплачу: нет, Шумиха, нашего голубчика Алексея Степановича“, и т. д. И сама плачет“.
С тех пор, как я помню Агафью Михайловну, я всегда помню ее жалобы на то, что у нее внутри растет береза. Когда я спрашивала о ее здоровье, она всегда отвечала, поморщившись и покачав головой:
— Береза, графинюшка, все растет... Дышать от нее трудно...
Я не знала и сейчас не знаю, верила ли она в то, что действительно в ней росла береза, но я в детстве верила этому и мысленно прикидывала, что если береза будет продолжать расти, то, наконец, она выйдет наружу. И я с смешанным чувством
- 118 -
любопытства и страха ждала этого появления березы.
В длинные осенние и зимние ночи эта одинокая старуха, ворочаясь с бока на бок от мучавшей ее березы, думала свои своеобразные думы.
— Вот лежу я раз одна, — рассказывала она, — только часы на стене тикают: кто ты, что ты? кто ты, что ты? кто ты, что ты? Вот я и задумалась: и подлинно, думаю, кто я, что я? Так всю ночь об этом и продумала.
Об этом ее рассказе любил вспоминать мой отец, так же, как и о другом случае в жизни этой странной старухи.
Раз заболела гостившая у нас моя тетя Татьяна Андреевна Берс, младшая сестра моей матери. Как водилось, послали за Агафьей Михайловной.
— Я только что пришла из бани, — рассказывала Агафья Михайловна, — напилась чаю и легла на печку. Вдруг слышу — кто-то в окно стучит. „Чего тебе?“ — „За вами Татьяна Андреевна прислали, — заболели, так просят вас придти походить за ними“. А я только что на печке угрелась — не хочется слезать, одеваться и идти по холоду. Я и ответила: „скажи, мол, не может Агафья Михайловна придти, только что из бани“. Ушел посланный, а я лежу и думаю: „ох, не хорошо это я делаю — себя жалею, а больного человека не жалею“. Спустила я ноги с печки, стала обуваться. Вдруг слышу — опять в окно стучат. „Ну, — спрашиваю, — чего еще?“ — „Татьяна Андреевна прислали вам сказать, чтобы
- 119 -
вы непременно приходили, — они вам на платье купят...“ — А-а-а! На платье купят!.. Передай, что я сказала, что не приду — и не приду!“ Скинула я с себя валенки, влезла опять на печь и долго заснуть не могла... Не за платье я больных жалею... Любила я Татьяну Андреевну, а обидела она меня...
Многих наших гостей Агафья Михайловна знала и любила, но самым большим ее любимцем был М. А. Стахович. Надо сказать, что и он с своей стороны показывал ей столько ласки и внимания, что немудрено, что ее старое сердце растаяло.
— Что вы со мной сделали, графинюшка, — с притворным упреком говорила она мне, — никогда я смолоду не влюблялась, а вот привели вы ко мне Михаила Александровича, я на старости лет и влюбилась в него! Вот грех-то какой!
Никогда Стахович не приходил к Агафье Михайловне с пустыми руками, но, что было гораздо дороже для гордой старухи, он всегда относился к ней с таким же уважением и с такой же вежливостью, как если бы она была самой важной светской дамой.
Бывало, он придет к ней и пьет у нее чай. А у нее не только чай пить — просто дышать было противно. В воздухе стоял сильный запах псины, тараканы бегали по стенам и по столу. От собак было пропасть блох. Сама Агафья Михайловна была грязна и, вероятно, и чайная посуда ее была такой же чистоты. Но Михаил Александрович мужественно наливал свой чай на блюдечко и прихлебывал его,
- 120 -
откусывая от подозрительного куска сахара, который имел такой вид, как-будто до Стаховича кто-нибудь им уже пользовался.
Помню, как раз Агафья Михайловна предложила Михаилу Александровичу понюхать у нее табаку, и он, нисколько не смутившись, взял из ее берестовой табакерки щепотку и потянул носом. Я любовалась его мужеством, но подражать ему я не чувствовала себя в силах.
5-го февраля Агафья Михайловна была именинницей. Мы всегда помнили этот день и присылали ей поздравления. Только раз как-то, увлекшись московскими удовольствиями, мы забыли ее поздравить. И отец, живший в то время в Ясной Поляне, не успел кончить сапоги, которые он сам ей шил. В письме к матери он пишет: „Дети-таки забыли про именины Агафьи Михайловны. А мои башмаки не поспеют...“
Но не забыл этого дня Стахович. 5-го февраля по морозу, при сильной вьюге, пришел посланный с Козловки-Засеки и принес Агафье Михайловне телеграмму от Стаховича, поздравлявшего ее с ангелом.
„Вечером пришла Агафья Михайловна и телеграмма ей. Она очень довольна“, пишет мой отец 5-го февраля 1884 года.
Агафья Михайловна сияла от радости и всем хвастала этой телеграммой. Когда она показала ее отцу, он посмеялся и сказал: „А не стыдно тебе, что человек
- 121 -
по вьюге с этой телеграммой пер от станции три с лишним версты?“
Агафья Михайловна огорчилась и обиделась. „Пер! пер! Вы говорите: пер! Его андел нес, а вы говорите: пер! пер!“ И расходившаяся старуха долго не могла успокоиться.
Она была права. Я думаю, что редко поздравительная телеграмма доставляла получающему ее столько радости, какую доставила эта, принесенная на псарку, телеграмма.
Умерла Агафья Михайловна, когда никого из нас в Ясной Поляне не было. Умерла она спокойно, без ропота и страха. Рассказывали, что когда понесли ее на погост, то все собаки с воем проводили ее далеко за деревню по дороге к кладбищу.
————