- 59 -
Споръ Толстого и Соловьева о государствѣ1).
____
На религіозно-философскомъ обществѣ лежитъ печальный долгъ помянуть двухъ великихъ усопшихъ — только что скончавшагося Л. Н. Толстого и почившаго десятью годами раньше В. С. Соловьева. Невольно хочется соединить эти два имени въ одномъ общемъ поминовеніи: объединяются они, разумѣется, не однимъ случайнымъ совпаденіемъ датъ, а общей религіозной задачей, которую каждый изъ нихъ рѣшалъ по своему: это — практическая жизненная задача осуществленія Царствія Божія на землѣ. За невозможностью въ предѣлахъ небольшого реферата разсмотрѣть вопросъ во всей его необозримой широтѣ и сложности, я ограничусь одной лишь его стороной, — спеціальнымъ вопросомъ о государствѣ, о томъ, какъ надлежитъ отнестись къ нему съ религіозной, христіанской точки зрѣнія. Извѣстно, что именно по этому вопросу Соловьевъ и Толстой пришли къ діаметрально противоположнымъ взглядамъ. Но будучи полнѣйшими антиподами въ другихъ отношеніяхъ, оба сходились между собой въ одной общей чертѣ, въ одномъ общемъ религіозномъ требованіи, которое лучше всего можетъ быть выражено словами Евангелія.
„Ищите прежде всего Царствія Божія и правды его, а остальное приложится вамъ“.
Оба были убѣждены, что Царствіе Божіе должно стать всѣмъ во всемъ человѣческомъ обществѣ, что нѣтъ того интереса, нѣтъ той сферы человѣческой жизни, которая могла бы оставаться ему внѣшней или чуждой. Оба относились къ Царствію Божію какъ къ той евангельской жемчужинѣ, ради которой купецъ отдалъ
- 60 -
все, что онъ имѣлъ. Но, исходя изъ этой общей посылки, оба пришли къ діаметрально противоположнымъ выводамъ. Соловьевъ въ ранній и средній періодъ своей дѣятельности высказывалъ взглядъ, отъ котораго, какъ мы увидимъ, онъ отрѣшился впослѣдствіи: онъ требовалъ включенія государства въ Царство Божіе. Наоборотъ, Толстой настаивалъ на необходимости совершеннаго его упраздненія.
Теократія или анархія, святая государственность, подчиненна, церкви, или полное отрицаніе государства, такъ ставился вопросъ служащій предметомъ этого спора. Огромная его важность явствуетъ изъ того, что мы имѣемъ здѣсь дилемму религіознаго сознанія, которая съ перваго взгляда кажется неустранимой. Если Царствіе Божіе въ самомъ дѣлѣ не допускаетъ рядомъ съ собой какой либо нейтральной сферы — внѣбожественной общественности, то съ религіозной точки зрѣнія какъ будто и въ самомъ дѣлѣ не можетъ быть иного отношенія къ государству, кромѣ этихъ двухъ: или оно должно влиться въ составъ богочеловѣческаго союза, стать звеномъ всемірной теократіи, или же, если оно неспособно стать вмѣстилищемъ истинной, божественной жизни, оно должно исчезнуть съ лица земли. Возможно ли съ религіозной, въ частности съ христіанской точки зрѣнія, какое либо третье рѣшеніе?
Чтобы отвѣтить на этотъ вопросъ, мы должны внимательно разсмотрѣть оба термина только что формулированной дилеммы. И прежде всего нетрудно убѣдиться въ полной несостоятельности теократическаго взгляда Соловьева.
Включеніе государства въ Царствіе Божіе представляется невозможнымъ прежде всего потому, что Царствіе Божіе есть совершенно свободный союзъ между Богомъ и человѣкомъ; между тѣмъ государство по самому своему понятію есть союзъ принудительный. Теократическое государство по самому существу своему не мирится съ требованіемъ свободы совѣсти, которое съ христіанской точки зрѣнія представляется непремѣннымъ условіемъ истинной религіозной жизни: ибо въ немъ и черезъ него человѣкъ входитъ въ составъ богочеловѣческаго союза не какъ вѣрующій, а какъ подданный. Одно изъ двухъ, или теократическое государство включаетъ въ свой составъ только гражданъ какого либо опредѣленнаго вѣроисповѣданія; въ такомъ случаѣ о свободѣ вѣроисповѣданій въ немъ не можетъ быть и рѣчи; или же оно допускаетъ
- 61 -
въ себѣ лицъ всевозможныхъ вѣроисповѣданій; но если такъ, то оно совершаетъ еще болѣе жестокое насиліе надъ совѣстью своихъ гражданъ: совершенно очевидно, что какой-нибудь еврей, мусульманинъ или просто невѣрующій не можетъ добровольно, по внутреннему убѣжденію, осуществлять дѣло Христово на землѣ. „Свободная теократія“, о которой мечталъ Соловьевъ, — одна изъ самыхъ противорѣчивыхъ фантазій, какія когда либо зарождались въ человѣческой головѣ. Не совмѣщаясь съ идеаломъ христіанской свободы, теократія не соотвѣтствуетъ и требованію полноты религіозной жизни. Изъ того, что единеніе человѣка съ Богомъ должно быть всецѣлымъ и полнымъ, слѣдуетъ не то, что государство должно стать частью Царства Божія, а какъ разъ наоборотъ, что въ этомъ Царствѣ для него нѣтъ мѣста. Религіозный идеалъ требуетъ не включенія государства въ теократическую организацію, а напротивъ, исключенія его изъ Царствія Божія. Христосъ въ своемъ царствѣ хочетъ видѣть въ людяхъ друзей, а не подданныхъ. Онъ хочетъ господствовать не какъ принудительная власть, а какъ истина. Но тѣмъ самымъ теократія осуждена съ христіанской точки зрѣнія. Идеалъ Царствія Божія не теократиченъ, а анархиченъ: ибо вмѣстѣ съ міромъ въ немъ окончательно исчезаетъ всякая мірская власть.
Съ этой точки зрѣнія мы можемъ признать ту относительную долю истины, которая заключается въ „новомъ жизнеописаніи“ Толстого. Его оцѣнка государства, несмотря на ея несовершенство, все-таки заслуживаетъ предпочтенія передъ оцѣнкой теократическою. Онъ правъ въ своемъ утвержденіи, что Царствіе Божіе безгосударственно, что государство несовмѣстимо съ пдеаломъ христіанскаго совершенства.
Но здѣсь, какъ и всюду, разсужденія Толстого обезцѣниваются основнымъ его заблужденіемъ — отрицаніемъ того самаго религіознаго содержанія, которое составляетъ отличіе Царствія Божія отъ всего мірского, временнаго. Поэтому самое ученіе о непротивленіи злу въ связи съ отрицаніемъ государства у него оторвано отъ его положительнаго смысла.
Въ ученіи Христа Царствіе Божіе есть мистическій порядокъ, въ которомъ совершенно и окончательно побѣждается зло, и человѣкъ становится едино съ Богомъ. Сущность этого порядка коротко и ясно выражается предсмертными словами Христовыми —
- 62 -
„Отче святый, соблюди ихъ во имя Твое, тѣхъ, которыхъ Ты мнѣ далъ, чтобы они были едины, какъ и Мы“.
Въ этомъ мистическомъ единствѣ Царствія Божія заключается окончательный смыслъ всѣхъ нравственныхъ требованій Евангелія, въ томъ числѣ и заповѣди „непротивленія злому“. Въ этомъ царствѣ, гдѣ у человѣка нѣтъ своей жизни, отдѣльной отъ Бога и отъ другихъ людей, никто не долженъ утверждать себя, какъ обособленную личность, а потому всѣ должны прощать личныя обиды; — не противиться злому, а подставлять лѣвую щеку тому, кто ударитъ по правой. Но если во имя всеединства, ради любви къ Богу, я не долженъ сопротивляться дѣлающему мнѣ зло, то та же заповѣдь, очевидно, неприложима къ тѣмъ случаямъ, когда зло причиняется другимъ людямъ. Тотъ же долгъ любви, тотъ же идеалъ всеединства, который въ однихъ случаяхъ заставляетъ меня подставлять щеку подъ ударъ, въ другихъ случаяхъ требуетъ, чтобы я силой воспрепятствовалъ убійству или покушенію на честь женщины.
Ошибка Толстого — въ томъ, что онъ утверждаетъ заповѣдь непротивленія злу, какъ безусловное нравственное начало, которое выражаетъ собою сущность и смыслъ христіанскаго ученія о Царствіи Божіемъ. Между тѣмъ въ подлинномъ христіанскомъ жизнепониманіи этому принципу принадлежитъ значеніе подчиненное и ограниченное. Онъ не есть цѣль самъ по себѣ, а лишь средство для утвержденія мистическаго начала всеединства въ человѣческихъ отношеніяхъ.
Зломъ съ христіанской точки зрѣнія является не всякое насиліе, какъ такое, а только то, которое противно духу любви. Ставъ на эту точку зрѣнія, Соловьевъ въ „Трехъ разговорахъ“ успѣшно доказываетъ несостоятельность тѣхъ возраженій Толстого противъ государства, которыя ссылаются на заповѣдь непротивленія злу. Доводы „генерала“ въ первомъ разговорѣ тутъ, очевидно, имѣютъ существенное значеніе. Существованіе башибузуковъ, поджаривающихъ на огнѣ христіанскихъ младенцевъ, оправдываетъ необходимость мірской организаціи, которая обуздываетъ человѣка-звѣря силою вещественнаго оружія.
Говоря словами Соловьева, безусловно неправымъ должно быть признано самое начало зла, какъ такое, а не тѣ или другіе способы борьбы съ нимъ, какъ мечъ, война и принудительныя мѣры государственной власти. Словомъ, Соловьеву нетрудно доказать
- 63 -
противъ Толстого, что государство не есть зло: по сравненію съ тѣмъ хаотическимъ состояніемъ общества, гдѣ, говоря словами Гоббеса, „человѣкъ человѣку волкъ“, оно представляетъ собою даже относительное благо. Но для религіознаго оправданія государства этого недостаточно: ибо религіозный идеалъ требуетъ безусловнаго совершенства. Въ указаніяхъ Толстого на несовмѣстимость государства съ идеаломъ христіанскаго совершенства есть чрезвычайно много положительнаго и цѣннаго.
Какова бы ни была относительная польза, приносимая государствомъ, совершенно очевидно, что оно несовмѣстимо съ полнотою обладанія Бога человѣкомъ. Чтобы всею душою и всѣми помыслами принадлежать къ Царствію Божію, какъ того требуетъ религіозный идеалъ, — человѣкъ долженъ отрѣшиться отъ всякихъ заботъ о завтрашнемъ днѣ и жить какъ птицы небесныя. Но что такое государство, какъ не олицетворенная забота о завтрашнемъ днѣ? Можетъ ли оно вообще существовать, если евангельскій идеалъ будетъ осуществленъ во всей полнотѣ, безъ всякаго снисхожденія къ человѣческой слабости?
Доведеніе евангельскихъ требованій до конца, вообще, ведетъ къ упраздненію государства. Мы видѣли, что принудительныя мѣры, принимаемыя государствомъ, не суть зло, но онѣ необходимо предполагаютъ человѣческое несовершенство. Возможна ли принудительная власть въ обществѣ, гдѣ всякій готовъ отдать другому послѣднюю рубашку, и гдѣ никто не считаетъ дозволительнымъ судиться съ ближнимъ? Но и этого мало: спрашивается возможна ли полнота жизни въ Богѣ для тѣхъ христіанъ, которые по должности своей вынуждены принимать насильственныя мѣры противъ другихъ? Можно себѣ представить государство безъ смертной казни. Но мыслимо ли государство, которое бы не было готово защищать себя вещественнымъ оружіемъ противъ враговъ внутреннихъ или внѣшнихъ? Готовность къ войнѣ для государства является условіемъ существования. Но, спрашивается, возможно ли совершенство религіозной жизни для христіанина-воина или администратора? Не очевидно ли, съ другой стороны, что воспретить христіанамъ занятіе этихъ должностей — значитъ тѣмъ самымъ потребовать уничтоженія государства?
Всѣ эти вопросы, выдвигаемые Толстымъ, съ христіанской точки зрѣнія вполнѣ законны и даже необходимы. Но правильно поставить
- 64 -
вопросъ еще не значитъ дать правильный на него отвѣтъ.
Тутъ къ указанной раньше ошибкѣ Толстого присоединяется еще другая. Игнорируя мистическій смыслъ христіанскаго жизнепониманія, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ основываетъ всѣ свои сужденія объ этомъ жизнепониманіи на отдѣльныхъ текстахъ Евангелія, взятыхъ внѣ связи съ цѣлымъ, и оставляетъ въ сторонѣ то самое, что для христіанина должно служить высшимъ руководящимъ началомъ, — цѣльный образъ Христа, который не находитъ себѣ исчерпывающаго выраженія въ отдѣльныхъ Его изреченіяхъ.
Царствіе Божіе не укладывается въ рамки государственной организаціи именно потому, что оно есть порядокъ мистическій, между тѣмъ какъ государство — порядокъ естественный. Поэтому и самое требованіе упраздненія государства съ христіанской точки зрѣнія получаетъ совершенно иной смыслъ нежели у Толстого. Слова „да пріидетъ Царствіе Твое“, которыя выражаютъ собою конечный идеалъ христіанства, означаютъ не только конецъ государства, но и конецъ міра: ибо въ нихъ высказывается требованіе совершеннаго преображенія всего земного, человѣческаго, пресуществленія его въ божественное. Для осуществленія этого требованія нужно не только упраздненіе государства какъ отдѣльнаго мірского союза, но упраздненіе міра какъ обособленной и отличной отъ Царствія Божія сферы. Государство должно исчезнуть вмѣстѣ со всею внѣбожественной дѣйствительностью, къ которой оно относится какъ часть къ цѣлому.
Въ своемъ существованіи государство органически связано съ тѣмъ естественнымъ порядкомъ, въ которомъ еще нѣтъ полной внутренней побѣды добра надъ зломъ. Въ немъ зло не уничтожается въ самой своей сущности, а ограничивается извнѣ, сдерживается въ своихъ проявленіяхъ вещественнымъ оружіемъ и вещественными оковами. Въ этомъ заключается весь смыслъ существованія принудительной организаціи государства; но въ этомъ же — объясненіе того, почему государство не можетъ претвориться въ Царствіе Божіе, или войти, какъ звено, въ его составъ.
Слѣдуетъ ли отсюда, что въ нашемъ земномъ настоящемъ, съ христіанской точки зрѣнія, возможно только отрицательное отношеніе къ государству? Поразительно, что какъ Библія, такъ и Евангеліе безконечно далеки отъ такого прямолинейнаго максимализма.
- 65 -
Соловьевъ отмѣчаетъ двойственное и съ перваго взгляда будто противорѣчивое отношеніе Библіи къ мірской власти. Съ одной стороны Іегова порицаетъ желаніе еврейскаго народа имѣть царя, Онъ говоритъ Самуилу: „не тебя устранили они, а Меня устранили они отъ царствованія надъ ними“. Несовмѣстимость между Царствіемъ Божіимъ и царствомъ мірскимъ, человѣческимъ тутъ подчеркивается какъ нельзя болѣе рѣзко: или Царь Небесный или царь земной, — земное царство есть то, въ которомъ Богъ не царствуетъ. И не смотря на это, Богъ тутъ же велитъ Самуилу исполнить желаніе народа и дать ему царя. Въ виду несовершенства рода человѣческаго, Богъ благословляетъ то самое царство мірское, которое въ идеѣ Царствія Божія подлежитъ упраздненію.
То же самое мы видимъ и въ Евангеліи. Когда Христосъ говоритъ о своемъ царствѣ, Онъ прямо противополагаетъ его тому царству мірскому, которое борется внѣшней физической силой принужденія: „царство Мое не отъ міра сего: если бы отъ міра сего было царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не былъ преданъ Іудеямъ: но царство Мое не отсюда“ (Іоанн. XIX, 36). И тутъ же Царствіе Божіе изображается какъ царство истины, которое властвуетъ не насиліемъ, а убѣжденіемъ. „Пилатъ сказалъ Ему: и такъ, Ты Царь? Іисусъ отвѣчалъ: ты говоришь, что я Царь, я на то родился и на то пришелъ въ міръ, чтобы свидѣтельствовать о истинѣ; всякій кто отъ Истины, слушаетъ гласа Моего“ (Іоанн. XIX, 37). Слова Спасителя апостолу Петру ясно предрекаютъ грядущую гибель той внѣшней принудительной организаціи, которая орудуетъ мечомъ крови: „возврати мечъ твой въ его мѣсто: ибо всѣ, взявшіе мечъ, мечемъ погибнутъ“ (Матѳ. XXVI, 52).
И однако рядомъ съ этимъ поражаетъ благосклонное отношеніе Христа и Евангелія къ государству. Между Евангеліемъ и ученіемъ Толстого тутъ существуетъ цѣлая пропасть. Признавая грѣхомъ для христіанина платить государству подати, Толстой, самъ того не замѣчая, осуждаетъ Христа. Положительное предписаніе — платить динарій, воздавать „кесарево кесареви“ — выражаетъ собою нѣчто большее, чѣмъ терпимость по отношенію къ государству: Христосъ прямо вмѣняетъ въ обязанность христіанамъ участвовать въ заботахъ о его сохраненіи. Рядомъ съ этимъ, своимъ отношеніемъ къ мытарямъ Онъ показываетъ, что можно „сидѣть у
- 66 -
сбора пошлинъ“ и тѣмъ не менѣе слѣдовать за Спасителемъ (Матѳ. IX, 9).
Еще болѣе разительный контрастъ заключается между евангельскимъ и толстовскимъ отношеніемъ къ военной службѣ. Воспрещалъ ли Христосъ вѣрующимъ въ Него воинское служеніе, хотя бы въ языческомъ государствѣ? Ничего подобнаго Онъ не требовалъ отъ Капернаумскаго сотника, у котораго Онъ исцѣлилъ слугу. И прямо наперекоръ Толстому, который полагаетъ, что христіанство несовмѣстимо съ военной службой, Спаситель призналъ этого воина однимъ изъ лучшихъ христіанъ: „истинно говорю вамъ, и въ Израилѣ не нашелъ Я такой вѣры“ (Матѳ. VIII, 16). Въ Евангеліи есть еще болѣе поразительное мѣсто, гдѣ прямо говорится объ обязанностяхъ воина: „никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своимъ жалованьемъ“ (Лук. III, 14). Въ контекстѣ проповѣди покаянія эти слова особенно знаменательны. Евангеліе не велитъ воинамъ каяться въ ихъ воинскомъ званіи; а между тѣмъ устами Іоанна оно даетъ отвѣтъ на ихъ вопросъ о жизненномъ пути: „спрашивали Его и воины: „а намъ, что дѣлать (Лук. III, 14).
Отвѣтъ на поставленные Толстымъ вопросы этимъ, однако, не исчерпывается. Ибо, спрашивается, нѣтъ ли въ отношеніи Евангелія къ государству внутренняго противорѣчія? Какъ совершенно справедливо утверждаютъ и Толстой, и Соловьевъ, — религія не можетъ быть только чѣмъ-нибудь для человѣка; она или все, или ничего. Какъ можно съ этой точки зрѣнія понять благосклонное отношеніе Евангелія къ тому мірскому царству, гдѣ Христосъ не царствуетъ? Если безусловная цѣль Божія — все соединить съ собою, быть всѣмъ во всемъ, то какъ возможно съ этой точки зрѣнія терпимое, а тѣмъ болѣе, положительное отношеніе къ внѣ божественной дѣйствительности?
Нетрудно убѣдиться, что мы имѣемъ здѣсь лишь кажущееся, а не дѣйствительное противорѣчіе. Если Богъ долженъ стать всѣмъ во всемъ, то въ этомъ заключается не начало, не исходная точка, а цѣль мірового процесса; но эта цѣль, очевидно, не можетъ быть отрицаніемъ самаго процесса. Съ точки зрѣнія конечной цѣли всего менѣе возможно отвергать тѣ ступени бытія, хотя бы и несовершеннаго, которыя ведутъ къ ней въ послѣдовательномъ восхожденіи. Мы имѣемъ здѣсь ту самую трудность, которая заключается
- 67 -
въ понятіи процесса во времени и внѣбожественной дѣйствительности вообще. — Богъ заключаетъ въ себѣ полноту бытія, отъ вѣка совершеннаго: какъ совмѣстить съ этимъ возможность процесса, т. е. бытія несовершеннаго, а только совершающагося, становящагося во времени. Если Царствіе Божіе есть цѣль всего существующаго, то какъ возможенъ міръ, гдѣ его нѣтъ, какъ возможно вообще существованіе внѣбожественной дѣйствительности? Въ христіанскомъ вѣроученіи это противорѣчіе разрѣшается въ понятіи Бога какъ начала и конца всякаго существованія: все отъ Него и все къ Нему. Въ самомъ міровомъ процессѣ Онъ обнаруживается какъ имманентное его содержаніе, постепенно раскрывающееся и имѣющее раскрыться во всей полнотѣ въ концѣ временъ.
Вопросъ объ отношеніи Царствія Божія къ государству — не болѣе какъ часть общаго вопроса объ отношеніи Бога абсолютнаго и совершеннаго къ міру становящемуся и несовершенному. И отвѣтомъ на этотъ вопросъ является не то или иное отдѣльное положеніе христіанскаго ученія, а все христіанское міропониманіе въ его цѣломъ. Центральная мысль этого міропониманія именно въ томъ и заключается, что Богъ всемогущій и совершенный не подавляетъ своимъ всемогуществомъ бытія относительнаго, несовершеннаго, а напротивъ, — снисходитъ къ нему и привлекаетъ его къ себѣ. Безграничное по своей природѣ Слово Божіе свободно налагаетъ на себя рядъ ограниченій во времени, является въ оковахъ конечнаго бытія. Всемогущій Царь Небесный принимаетъ зракъ раба. Совершенный входитъ всѣмъ своимъ существомъ въ процессъ усовершенствованія. Богочеловѣчество рождается во времени, растетъ, развивается: оно само сравниваетъ свое царство съ зерномъ горчичнымъ, которое, будучи первоначально меньше всѣхъ зеренъ, къ концу временъ вырастаетъ въ большое дерево. Съ точки зрѣнія поверхностнаго раціоналистическаго пониманія всѣ эти утвержденія представляютъ собою рядъ безысходныхъ противорѣчій. А между тѣмъ въ сознаніи религіозномъ всѣ эти кажущіяся противорѣчія находятъ себѣ разрѣшеніе столь же необходимое, сколь и естественное.
Два коренныхъ требованія лежатъ въ основѣ всякаго религіознаго сознанія. Оно покоится на вѣрѣ въ Бога, какъ вѣчную, неподвижную основу всего: это значитъ, что Богъ въ Существѣ
- 68 -
своемъ безконечно выше нашихъ тревогъ, радостей и страданій. Съ другой стороны всякое религіозное сознаніе предполагаетъ, что нѣтъ ничего дѣйствительнаго, что бы не имѣло отношенія къ Богу, что Богъ есть смыслъ всего, что есть, а, стало быть, и всего относительнаго, конечнаго, временнаго. Однимъ словомъ, вѣра въ Бога какъ Абсолютное непремѣнно предполагаетъ, что Онъ находится въ двоякомъ отношеніи къ намъ и къ нашей дѣйствительности. Онъ одновременно и безконечно далекъ отъ насъ и безконечно къ намъ близокъ, безконечно возвышенъ надъ нами и вмѣстѣ съ тѣмъ живетъ въ насъ, участвуетъ въ нашихъ мукахъ и радостяхъ, свободно ограничиваетъ себя ради насъ и свободно преодолѣваетъ эти границы, претворяя наши страданія въ радости и наше несовершенство въ полноту.
Смыслъ всего становящагося — въ этомъ ростѣ Царствія Божія, въ этомъ постепенномъ преодолѣніи границъ „зерна горчичнаго“. Съ этой точки зрѣнія кажущіяся противорѣчія въ отношеніи Библіи и Евангелія къ государству разрѣшаются сами собою. Тутъ мы имѣемъ одно изъ тѣхъ неебходимыхъ самоограниченій во времени Слова Божія, которыя оправдываются вѣчною цѣлью Царствія Божія. Съ одной стороны несовершенство натуральнаго человѣчества дѣлаетъ для Христа необходимымъ отказъ отъ царства: но съ другой стороны и для этой внѣбожественной дѣйствительности Царство Божіе является цѣлью; поэтому съ религіозной точки зрѣнія далеко не все равно, какой въ ней водворится порядокъ, правильное ли государство, которое ограничитъ междоусобія и обезпечитъ возможность мирнаго общенія людей, или же дикое своеволіе, оргія взаимнаго истребленія.
Въ концѣ временъ восторжествуетъ добро всецѣлое и полное: тогда зло не будетъ противолежать добру, какъ внѣшняя граница: въ этой внутренней и вмѣстѣ внѣшней побѣдѣ и заключается идеалъ Царствія Божія. Та смѣшанная дѣйствительность, гдѣ зло сосуществуетъ съ добромъ, еще не есть Царствіе Божіе. Но для послѣдняго не безразлично, что дѣлается у его преддверія, приприближается ли къ нему та среда, гдѣ ему надлежитъ расти. Съ христіанской точки зрѣнія неизмѣримо лучше то состояніе человѣчества, гдѣ зло сдержано хотя бы внѣшней силой, матеріальными, вещественными преградами, нежели то, гдѣ господство зла безгранично и не сдержано ничѣмъ. Вотъ почему Самуилъ благословилъ
- 69 -
царя Израильскаго, и самъ Христосъ велѣлъ христіанамъ платить кесарю тотъ динарій, на который содержались римскіе легіоны.
Евангеліе цѣнитъ государство не какъ возможную часть Царствія Божія, а какъ ступень, ведущую къ нему въ историческомъ процессѣ. Кто хочетъ, чтобы человѣческая жизнь когда-нибудь претворилась въ рай, тотъ долженъ благословлять ту силу, хотя бы и внѣшнюю, которая, говоря словами Соловьева, до времени мѣшаетъ міру превратиться въ адъ. Въ извѣстномъ видѣніи Іакова путь къ царствію небесному явился въ видѣ лѣстницы между небомъ и землею. Ложный максимализмъ нашего времени съ мнимо религіозной точки зрѣнія отвергаетъ посредствующія и низшія ступени этой лѣстницы во имя ея вершины; это значитъ во имя христіанскаго идеала отвергать христіанскій путь; такъ поступаетъ максимализмъ не христіанскій, а безпутный.
Въ настоящее время встрѣчаются иногда христіане, которые во имя формулы — „или все, или ничего“ съ презрѣніемъ относятся ко всему относительному, въ томъ числѣ и къ государству. Это — точка зрѣнія тѣхъ, кто хочетъ быть болѣе христіанами, чѣмъ самъ Христосъ. — Не таково религіозное отношеніе къ дѣйствительности. Съ одной стороны оно выражается въ идеальномъ призывѣ — „будьте совершенны, какъ Отецъ Вашъ Небесный“; съ другой стороны, съ точки зрѣнія этого идеала безусловнаго совершенства, должно цѣнить всякое, даже относительное усовершенствованіе. Одинъ и тотъ же евангельскій духъ выразился и въ признаніи дѣвственной жизни высшею ступенью личной добродѣтели и въ благословленіи брака въ Канѣ Галилейской. Тотъ же Христосъ признаетъ недостойнымъ Себя человѣка, который ради Него не откажется отъ отца и матери, и благословляетъ семейное начало. Это значитъ, что по пути къ совершенству есть высшія и низшія ступени. Кто вѣритъ въ путь Христовъ, тотъ не долженъ отрицать ни тѣ, ни другія. Признаніе относительныхъ цѣнностей не только не противорѣчитъ религіозному идеалу, но прямо имъ требуется. Если совершенное Богоявленіе составляетъ действительный конецъ мірового процесса, то этимъ оправданъ весь процессъ — и несовершенное его начало и отдѣльныя относительныя его стадіи. Тѣмъ самымъ оправдано и государство. Христіанскою должна быть признана не та точка зрѣнія, которая требуетъ немедленнаго
- 70 -
его упраздненія, а та, которая считается съ несовершенствомъ человѣческаго рода, а потому воздаетъ „кесарево кесареви“. Вопреки брандовской формулѣ „или все, или ничего“, съ христіанской точки зрѣнія „что-нибудь“ всегда лучше, чѣмъ „ничего“. Если одинъ всемогущій Богъ можетъ быть всѣмъ, то отсюда не слѣдуетъ, чтобы человѣку было дозволительно быть ничѣмъ; если онъ не въ силахъ быть святымъ, то это не значитъ, чтобы ему не стоило быть добрымъ гражданиномъ.
Такимъ образомъ мы получаемъ нѣкоторый отвѣтъ на вопросъ, поставленный въ началѣ этого чтенія. Отношеніе къ государству съ религіозной точки зрѣнія не должно быть ни теократическимъ, ни анархическимъ. Соловьевъ въ своемъ утвержденіи святой государственности такъ же не правъ, какъ и Толстой въ своемъ отрицаніи государства. Государство — не болѣе какъ форма существованія натуральнаго, непреображеннаго человѣчества, и въ этомъ качествѣ ему принадлежитъ нѣкоторая относительная цѣнность.
Но этимъ, однако, еще не разрѣшается окончательно задача, поставленная споромъ Соловьева и Толстого: ибо цѣнность государства нуждается въ болѣе близкомъ и точномъ опредѣленіи. Мы должны уяснить себѣ его мѣсто и назначеніе въ христіанскомъ обществѣ.
По этому поводу мы находимъ рядъ замѣчательныхъ мыслей въ „Трехъ разговорахъ“, т. е. именно въ томъ предсмертномъ произведеніи Соловьева, въ которомъ онъ окончательно отказался отъ прежней своей теократической точки зрѣнія. Замѣчательно, что здѣсь, въ своей апологіи государства, противъ Толстого Соловьевъ становится на свѣтскую гуманитарную точку зрѣнія. Характерно, что самая рѣчь въ защиту государства влагается Соловьевымъ въ уста не представителю религіознаго идеала — г-ну Z, а свѣтскому „Политику“, дипломату, который съ своей исключительно гуманитарной точки зрѣнія относится къ религіи отрицательно. Онъ оправдываетъ государство аргументами чисто натуралистическими, — естественной необходимостью, — невозможностью безъ него устроить человѣческое общежитіе1). И Соловьевъ въ своемъ предисловіи
- 71 -
признаетъ „относительную правду“ такого взгляда. Въ „Трехъ разговорахъ“ онъ учитъ, что государство вообще есть область относительной правды и что за предѣлами относительнаго кончается его задача. Его назначеніе — не въ томъ, чтобы быть земнымъ явленіемъ безусловнаго, хотя бы и явленіемъ неполнымъ, частичнымъ, а въ томъ, чтобы осуществить „предварительныя условія проявления“ высшей безусловной истины. Для этого оно должно частью истреблять мечомъ тѣ внѣшнія проявленія зла, которыя доступны ударамъ вещественнаго оружія; частью же оно должно послужить общей культурной средой, гдѣ до времени должны совмѣстно развиваться какъ добрыя, такъ и злыя историческія силы1). Замѣчательно, что именно въ организации этой смѣшанной среды и въ обезпеченіи мира между ея составными частями „Три разговора“ видятъ высшее, что можетъ дать государство; „Политикъ“, который такъ понимаетъ его задачу, тутъ же присовокупляетъ, что онъ считаетъ дѣло созиданія государства „завершеннымъ въ общихъ чертахъ“2). Это заявленіе остается безъ возраженій со стороны представителя безусловной религіозной точки зрѣнія и, стало быть, выражаетъ взглядъ самого Соловьева. Но это еще не все. Мысль „Трехъ разговоровъ“ вообще заключается въ томъ, что задача государства — въ осуществленіи временнаго перемирія между добрыми и злыми историческими силами. Какъ только кончается это перемиріе, положительная миссія государства тѣмъ самымъ оказывается исчерпанною. Съ этой минуты государство не только безполезно, но и прямо вредно: оно служитъ уже не Христу, а антихристу.
Эта новая оцѣнка государства, очевидно, выражаетъ собою полный переворотъ въ воззрѣніяхъ Соловьева, переходъ отъ теократическаго пониманія „Царствія Божія“ къ анархическому. Съ одной стороны Царствіе Божіе безгосударственно: въ этомъ отношеніи Соловьевъ, повидимому, кое-чему научился у своего противника; съ другой стороны государство рисуется ему какъ область внѣбожественная и, слѣдовательно, внѣцерковная, неподчиненная какому-либо вѣроисповѣданію.
Раньше Соловьевъ думалъ, что разрѣшеніе религіозной проблемы
- 72 -
государства заключается въ подчиненіи его Церкви. Наоборотъ, въ „Трехъ разговорахъ“ оно представляется ему въ видѣ самостоятельнаго, чисто человѣческаго и мірского учрежденія. Съ перваго взгляда кажется непонятнымъ, какимъ образомъ такое государство можетъ служить цѣлямъ религіи. А между тѣмъ, въ этомъ парадоксальномъ утвержденіи заключается одна изъ глубочайшихъ мыслей „Трехъ разговоровъ“. Именно въ качествѣ учрежденія внѣконфессіональнаго государство можетъ быть цѣнно съ религіозной точки зрѣнія. Одно изъ коренныхъ религіозныхъ требованій заключается въ томъ, чтобы отношенія человѣка къ Богу были совершенно свободны, т. е. независимы отъ какого-либо внѣшняго давленія. Чтобы союзъ человѣка съ Богомъ былъ свободенъ, требуется во-первыхъ, чтобы человѣкъ не былъ привлекаемъ къ нему какими-либо побужденіями корысти и страха, а во-вторыхъ, чтобы принудительный государственный аппаратъ совершенно не вмѣшивался въ область вѣры. Первое, чего требуетъ отъ государства религіозный, христіанскій идеалъ, заключается въ томъ, чтобы оно не оказывало односторонняго покровительства какой-либо одной вѣрѣ или исповѣданію, а обезпечивало общую свободу; во имя религіозныхъ мотивовъ оно не должно полагать этой свободѣ никакихъ ограниченій: ибо свобода всѣхъ религіозныхъ мнѣній составляетъ необходимое предварительное условіе явленія Безусловной Истины. Съ этой точки зрѣнія въ государствѣ не должно быть никакого господствующаго вѣроисповѣданія: ибо съ господствующимъ вѣроисповѣданіемъ всегда связываются извѣстныя мірскія выгоды, которыя несовмѣстимы съ идеаломъ совершенной свободы человѣка въ Богѣ. Религіозный идеалъ требуетъ не подчиненія государства Церкви и тѣмъ болѣе — Церкви государству, а какъ разъ наоборотъ — полнаго ихъ взаимнаго освобожденія.
Чтобы быть дѣйствительной и совершенной выразительницей Царствія Божія, Церковь должна стать царствомъ не отъ міра сего; для этого она должна окончательно отрѣшиться отъ всякой юридической связи съ государственной властью. Въ ней не должно оставаться мѣста для какого-либо принудительнаго властвованія. Въ этомъ и заключается та правда религіознаго анархизма, о которой говорится въ Евангеліи: „князья народовъ господствуютъ надъ ними, и вельможи властвуютъ надъ ними. Но между вами да не будетъ такъ: а кто хочетъ между вами быть большимъ, да будетъ
- 73 -
вамъ слугою“. Этими словами Евангеліе утверждаетъ анархію не въ порядкѣ мірскомъ, а въ Царствіи Божіемъ. Оно не требуетъ немедленнаго упраздненія государства. Оно хочетъ не того, чтобы отношенія принудительнаго властвованія исчезли изъ міра, лежащаго во злѣ, а лишь того, чтобы эти отношенія и основанныя на нихъ іерархическія различія не вторгались въ Церковь, чтобы они стали ей окончательно посторонними и внѣшними.
Разумѣется, окончательный идеалъ заключается не въ этомъ раздвоеніи между Церковью и государствомъ, не въ этомъ взаимномъ отрѣшеніи и освобожденіи духовной и мірской сферы. Въ идеѣ Церковь есть универсальное Царствіе Христово, которое должно стать всѣмъ во всемъ; въ дѣйствительности она — только особый домъ Божій среди другихъ — не божіихъ строеній. Въ предѣлахъ земного своего существованія Богочеловѣчество есть ограниченное явленіе. И въ этомъ противорѣчіи между идеаломъ и дѣйствительностью заключается аномалія нашего несовершеннаго земного существованія. Но разрѣшеніе этого противорѣчія — не въ теократіи и не въ мірской монархіи, не въ поглощеніи государства и не въ его уничтоженіи. Разрѣшеніе заключается въ совершенномъ и окончательномъ упраздненіи внѣбожественной действительности какъ такой, — въ томъ совершенномъ объединеніи міра и Бога, которое составляетъ конецъ мірового процесса, въ грядущемъ всеобщемъ воскресеніи.
Въ этомъ и заключается окончательный отвѣтъ на вопросъ, поставленный споромъ Соловьева и Толстого. Оба они искали Царствія Божія и правды его; оба они поняли его, какъ всеединство, въ которомъ человѣкъ долженъ безъ остатка принадлежать Богу, какъ цѣлостную жизнь, въ которой должно исчезнуть раздвоеніе нашего земного существованія. И въ этомъ оба были правы; правы они были и въ томъ, что это объединеніе людей въ Царствіи Божіемъ должно совершаться уже здѣсь на землѣ. Ибо Царствіе Божіе въ одно и то же время и близко и далеко отъ насъ. Въ совершенствѣ своемъ оно — за предѣлами нашей дѣйствительности, но въ зародышномъ, зачаточномъ видѣ, оно уже внутри насъ и‚ стало быть, — здѣсь.
Но въ своемъ исканіи Царствія Божія запредѣльнаго и имманентнаго, оба писателя, хотя и каждый по своему, впали въ одно и то же заблужденіе. Оба они ошиблись въ опредѣленіи грани
- 74 -
между запредѣльнымъ и здѣшнимъ: оба попытались утвердить совершенство Божескаго Царства въ формахъ непросвѣтленнаго, здѣшняго существованія. И на этомъ оба потерпѣли крушеніе.
Злѣйшій врагъ всякой религіозной мысли есть тотъ имманентизмъ, коего сущность заключается въ утвержденіи здѣшняго, земного какъ безусловнаго. Въ чистомъ своемъ видѣ онъ выражается въ совершенномъ и полномъ отрицаніи запредѣльнаго; для религіозной мысли такой имманентизмъ не опасенъ: гораздо страшнѣе для нея тѣ компромиссныя, смѣшанныя формы имманентизма, гдѣ утвержденіе здѣшняго прикрывается тѣми или другими религіозными формулами, гдѣ трансцендентное, Божественное незамѣтно для неискушеннаго глаза заслоняется той или другой земной величиной. Этому имманентизму заплатили ту или иную дань почти всѣ религіозные мыслители, а въ ихъ числѣ — Соловьевъ и Толстой.
На всѣ попытки воплотить Царствіе Божіе въ формѣ внѣшней, принудительной организаціи Толстой совершенно справедливо отвѣчаетъ текстомъ Евангелія — „И не придетъ Царствіе Божіе примѣтнымъ образомъ и не скажутъ: вотъ оно здѣсь или вотъ оно тамъ. Ибо вотъ: Царствіе Божіе внутрь васъ есть“ (Лук. XVII, 20). Этотъ текстъ дѣйствительно изобличаетъ ложность теократіи и, слѣдовательно, бьетъ по Соловьеву. Въ качествѣ порядка мистическаго, Царствіе Божіе не можетъ найти себѣ адекватнаго внѣшняго выраженія въ порядкѣ естественномъ. Оно можетъ прійти примѣтнымъ образомъ только въ той преображенной, одухотворенной дѣйствительности, гдѣ какъ духовный, такъ и тѣлесный міръ становится прозрачной оболочкой и совершеннымъ воплощеніемъ Божественнаго. До всеобщаго преображенія, которое откроется въ концѣ вѣковъ, — Царствіе Божіе не находитъ себѣ адекватныхъ внѣшнихъ формъ, не исчерпывается никакимъ внѣшнимъ дѣломъ, не наполняетъ внѣшней дѣйствительности и постольку остается внутреннимъ.
Но этимъ изобличаются ошибки не только Соловьева, но и Толстого; ибо, если Царствіе Божіе не приходитъ примѣтнымъ образомъ, то оно не осуществится ни въ формѣ третьяго Рима, ни въ противоположной формѣ всеобщаго отказа отъ уплаты податей, отъ воинской повинности и отъ повиновенія государству. Оно не есть ни теократія, ни мірская анархія. Ложь той и другой заключается въ попыткѣ осуществить всеединство Царствія
- 75 -
Божія въ томъ естественномъ порядкѣ, который по самому существу своему обреченъ на раздвоеніе. Анархія Толстого отказывается отъ сопротивленія злу въ мірѣ, гдѣ злу принадлежитъ сила; этимъ она не утверждаетъ Царствія Божія, а только разнуздываетъ злыя силы. Не утверждаетъ Царствія Божія и государство: ибо оно не побѣждаетъ зла извнутри, а только ограничиваетъ его внѣшней силой пробужденія.
Совершенство Царствія Божія находитъ себѣ полное, адекватное выраженіе только въ совершенной побѣдѣ надъ зломъ, въ совершенномъ и всеобщемъ одухотвореніи, Чтобы побѣдить раздвоеніе духовнаго и мірского, Богочеловѣчество должно преодолѣть раздвоеніе духа и плоти. Эта окончательная побѣда выражаетъ собою предѣлъ и конецъ здѣшняго существованія. Ибо Царствіе Христово — не отъ міра сего.
Кн. Евгеній Трубецкой.
________