7

1908

1 января. Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Сергей Львович с женой, Андрей Львович с Екатериной Васильевной, Варвара Михайловна, Мария Александровна, Гусев.

Ночью помер Яков Курносенков. Утром вдова пришла к Л. Н. просить на похороны 10 р. Л. Н. удивлялся, что так дорого стоят похороны (с могилой).

Л. Н. ездил в Угрюмы. Вечером винт без Л. Н. Музыка (Сергей Львович играл на фортепьяно, Андрей Львович пел и плясал). Л. Н. вышел в 10.20 и наливал чай.

Сергей Львович показал Л. Н. в «Русской мысли» драму и стихи Бальмонта, изумительно бессодержательную, нелепую чепуху1. Сергей Львович негодовал, как это печатают и кто это читает.

Л. Н.: Как же не читать — декадентство. Это ряд вырождающихся во всем.

Разговор о Молочникове, что его письмо было такое интересное, а сам он производит неприятное впечатление2. Иные пишут легко: например, Маклаков; иные — с большим трудом: например, Сергей Николаевич.

Л. Н. сказал, что ему речь трудно говорить даже о предмете, который его интересует.

Л. Н. вынес «Мысли мудрых людей», и Андрей Львович прочел вслух 1 января. Гусев сказал, что в тюрьме «Круг чтения» — приятная книга, что надо бы ее узаконить для тюрем, чтобы в каждой была. Отвечает на мысли, которые там возникают у людей.

Л. Н.: Она нам подходит, мы все в тюрьме.

Л. Н. получил вырезку из болгарской газеты об отказах от военной службы (один болгарин — толстовец, три словака — назарены).

Между вырезками, которые получает Чертков, была статья из «Вестника Европы» — «Из деловой переписки с К. П. Победоносцевым. 1900—1904 г.» П. А. Тверского3. Гусев давал ее сегодня вечером, в 11 часов, Л. Н. прочесть. Л. Н. не взял. (Был слишком занят или другая причина.)

2 января. Много больных в амбулатории; ездил в Головеньки, встретил Л. Н. на купальной дороге. Он возвращался верхом. Вечером Л. Н. играл в винт с невестками и Александрой Львовной.

3 января. Сегодня Л. Н. говорил обо мне, что я счастливый человек, что полезен больным. За обедом Л. Н. в разговоре с Сергеем Львовичем вспомнил слова «das ewig weibliche»* Гете.

— Репутация установлена, — сказал Л. Н., — можно говорить что попало, и придают этому глубокий смысл, а его нет.

Л. Н. зашел ко мне, я грел ноги о печку. Л. Н. не одобрил:

— Я вам как врачу говорю. Вы никогда босиком не ходили?

А на следующий день сказал:

8

— Когда я не могу спать, я как раз обратное делаю: похожу босиком по комнате, пока не охладеют ноги, и тогда засну.

Вчера и сегодня Сергей Львович много играл на фортепьяно.

4 января. Л. Н. получает много серьезных писем об отказах и о религии. Сегодня получил фонограф от Эдисона. Андрей Львович его составил, и Л. Н. уже говорил в него, но воспроизведение слов неясно.

Был священник из Тулы1. Андрей Львович был рад ему, также и Софья Андреевна, Сергей Львович холоден или равнодушен, Александра Львовна скорее враждебна. Пробыл с 1.30 до 4-х. Л. Н-чу он как человек приятен.

Священник в разговоре с Л. Н. употребил сравнение, что обряды — скорлупа яйца; она, когда духовная жизнь (цыпленок) созреет, отпадает. Но пока она нужна. Л. Н. ответил ему, что скорлупа — тело, цыпленок — духовная жизнь, а обряды — дерьмо на скорлупе.

Гусев говорил Л. Н., что этот священник не верит твердо и не умеет защищать православие.

Л. Н.: Они привыкли проповедовать без возражений. Возражать на возражение не могут.

Вспомнил бывшего тульского архиепископа Никандра, с которым говорил о вере:

— Был добрый, простой, но спорить с ним нельзя было: жизнь провел под гипнозом службы, повышений2.

Вечером винт.

Сегодня Л. Н. получил три письма, про которые сказал:

— Из всех сквозит раздражение, отсутствие нравственных основ, их заменяет раздражение. Люди думают, что у них есть то, во имя чего можно раздражаться; что если я раздражен, я имею на это право3.

5 января. Приехали С. И. Танеев, А. Б. Гольденвейзер, Мария Александровна.

Л. Н. за обедом рассказал, что встретил равских мужиков (отца, сына и внука), приятно с ними поговорил. Вели себя без подобострастия, а как в старину — «чтобы быть ласковым со всяким встречным». Потом Л. Н. говорил о встреченном вчера политическом, уверенном в том, что он действует и страдает за благо народа.

Андрей Львович с радостью констатировал, что Сергей Иванович из «кадета» сделался «правым». Л. Н. по этому поводу вспомнил полученное письмо с вопросом о том, «как можно не вмешиваться, когда правительство казнит», и так далее. Л. Н. ответил: «Кто тебя поставил решать эти вопросы? Почему нужно решать так, что для общества нужно, чтобы вешали или чтобы прощали?»

— Мне их обоих одинаково жалко, — сказал Л. Н. — И Столыпина и экспроприатора.

Л. Н. с Танеевым о Ванде Ландовской:

— Ванда Ландовская мне была приятна тем, что играла вещи, записанные тогда, когда композиторы еще не находились под суеверием искусства.

Танеев и Гольденвейзер сыграли четвертый концерт Бетховена.

Л. Н.: Вещь отвратительная, играли прекрасно.

О сонате cis-moll Бетховена, которую играл Танеев:

— Прелестно.

Вариации Моцарта, сыгранные Танеевым, Л. Н-чу очень понравились.

Софья Андреевна получила письмо Ugo Arlotta, просит позволения приехать на два часа1. По просьбе Софьи Андреевны Танеев прочитал вслух это письмо, переводя его с французского. Arlotta описывает свое посещение Ясной Поляны и приводит свой разговор с Л. Н. о непротивлении

9

злу. Это учение кажется ему противным природе человека. Л. Н. по этому поводу сказал:

Толстой и Маковицкий. Фотография В. Г. Черткова и Т. Тапселя

ТОЛСТОЙ И МАКОВИЦКИЙ

Ясная Поляна, 27 марта 1909 г.

Фотография В. Г. Черткова и Т. Тапселя

— Они (журналисты, как Arlotta) в узком кружке своей газеты не знают, что были Эпиктет, Марк Аврелий, Будда, что их возражения были сделаны и опровергнуты.

Уго Арлотта негодует за недооценку Л. Н-чем Данте2.

Л. Н.: Рафаэль, Бетховен, Шекспир, Данте, Гете не подходят к моей оценке, которую я предъявляю к искусству, так как мне самому искусство — я этого стыжусь — близко и дорого.

Л. Н. получил письмо от Моода, чтобы подписать адрес Мередиту, празднующему свое восьмидесятилетие:

— Есть у них такой писатель, его теперь высоко ценят. Это понятно, потому что у них <другого> никого нет. Есть Бернард Шоу, пишущий драмы и эссе. Он оригинальный, но не имеет никаких твердых убеждений. Он скорее социалист.

О Мередите искали у Брокгауза — не нашли. Потом у Ларусса нашли, и Л. Н. вспомнил, что он в пятидесятых годах его читал; что герои его романов рассуждающие. Л. Н. не решил, подписать ли адрес или нет. Танеев его склонял подписать, чтобы доставить радость старику3.

Мария Александровна вечером, после концерта, говорила мне, что представляет себе, как крестьяне удивлялись бы, если бы их посадили на один день смотреть, как тут, в Ясной Поляне, господа живут. Роскошь, пресыщение, праздность, скука. А у них такая тяжелая, осмысленная жизнь, нужда.

10

— Как вы думаете? — спросила меня. Я ответил, что нужды не вижу; рассказал, как живут Ореховы.

Мария Александровна махнула рукой в удивлении, что не вижу нужды, и про Ореховых сказала, что у них работников много. О Л. Н. Мария Александровна сказала, что он говорил ей: ему «все совестно» (этой шумной, богатой жизни).

Правда, в эти святки было безумно шумно, концерты мне надоели, особенно сегодняшний. Русские музыканты играют всё классическую музыку. От Гольденвейзера я не слыхал ни разу ни одного русского мотива (исключая Аренского), от Танеева — тоже. Сергей Львович (играет русское) очень редко; иногда играет русские или норвежские народные песни.

6 января. В воскресенье утром приехал А. Н. Дунаев. Л. Н. верхом. За обедом Л. Н. забавлял гостей разговором. Получил письмо от крестьянина из Читы1. Был естественником-атеистом, потом висел в воздухе, и после 17 октября достались ему в руки книги религиозного содержания, и теперь о религии пишет. Другое письмо от казака, третье — от чувашина. Л. Н. вспомнил про бедных чувашей на берегу Волги, когда ехали в Казань.

— Дядька торопил их перепрягать лошадей, ходил за ними и колотил их. Беспрекословно терпели. Какие времена были! — прибавил Л. Н.2

Л. Н. спрашивал Дунаева про его детей. Дунаев говорил про одного, бывшего социал-демократом, читавшего только социалистическую литературу, что он познакомился с шлиссельбуржцем Морозовым и перестал быть социал-демократом. Морозов публично читал в Москве лекцию о своей книге «Откровение в грозе и буре».

Л. Н.: Странная книга. Он замечательно даровитый.

Л. Н. еще о письмах. Одно с такими искусными вопросами, чтобы вызвать ответ (автограф). Тут Юлия Ивановна рассказала, к каким уловкам прибегают. Одна барышня написала ему, что она чахоточная и просит утешения. Когда она получила ответ от Л. Н., ее сестра стала писать Л. Н. под разными предлогами, меняя адреса, написала шесть писем. Юлия Ивановна предостерегала, чтобы Л. Н. не отвечал ей.

Софья Андреевна о письмах к Л. Н. и Л. Н-ча:

— Эти копии Чертков собирает.

Л. Н.: Я не стою такого человека, как Чертков, который употребляет всю силу, энергию и средства на помощь мне.

Л. Н. дал читать вслух письмо Молочникова Столыпину; он усовещивал его прекратить казни, ввести единый налог, поехать посоветоваться с Л. Н., делать то, что ему перед богом нужно делать, а не для России.

Дунаев с Андреем Львовичем сцепились по поводу этого письма. Дунаев говорил, что надо прекратить казни; Андрей Львович возражал, что казнят не невинных, а только тех, кто хочет убивать. Дунаев — что письмо не нужно, Столыпин не послушается, а на его месте другой так же будет поступать.

Л. Н.: Столыпин — человек, которому показан тот путь, по которому он идет. Это единственное возможное действие друг на друга.

Еще Л. Н. заметил:

— Это не ложная скромность — что тут вспоминается обо мне, это самое слабое место в письме.

Шахматы с Танеевым. Танеев с Гольденвейзером играли Шумана. Потом Гольденвейзер играл сонату «Appassionata» Бетховена (опус 57). Потом вместе играли Аренского. Л. Н-чу понравились и Шуман и соната Бетховена.

Л. Н.: Это, должно быть, из его (Бетховена) переходного времени.

А от Аренского он пришел в восторг.

Юлия Ивановна припомнила, что Аренский, когда был в Ясной Поляне3,

11

начал играть ту же пьесу, которую играли сегодня, и не мог продолжать, потому что забыл ее. Еще вспомнила, что он здесь заболел. Была ранняя весна, он сидел у открытого окна на подоконнике, потом гулял. Приехав в Москву, он заболел инфлуэнцей, которая перешла в чахотку.

Л. Н. с Танеевым много разговаривали о музыке, о старых былинах, о Вагнере, о французской, немецкой музыке. Л. Н. спрашивал, Танеев обстоятельно излагал. Л. Н. спросил, известен ли Аренский за границей.

Танеев: Да.

Потом Танеев рассказывал о новой немецкой музыке:

— Мне приходилось слышать: одна рука играет C-dur, а другая — Fis-dur в то же время, — сказал он, смеясь.

Л. Н.: Я очень рад, что вы такой пример привели. То же самое в поэзии, романе.

Уехали Гольденвейзер и Дунаев.

7 января. Уехали Андрей Львович с Екатериной Васильевной домой в Таптыково. Ее пожалели (оставила детей) и полюбили (смирная, добрая).

Были: Г. А. Новичков из Саратовской губернии (по пути к Олсуфьеву — просить его содействия в освобождении невиновных, арестованных по доносу, якобы революционеров) и А. А. Офицеров.

Л. Н. говорил с Новичковым утром и еще в семь часов вечера. Тут ему сказал:

— Мне кажется, вы одной ногой в революции.

— Нет.

Л. Н. (ему): Может быть, вы сами этого не замечаете?

Новичков: Я никому не лгу, а вам совсем не мог бы.

Л. Н.: У нас у каждого столько своих грехов, недостатков, что не доберешься. А все хотим устраивать благо других. Это такое суеверие.

Офицеров — он сошел с пути, стал декадентом и критикующим «толстовцев и Толстого». Он ученик фельдшерской школы, занимается книготорговлей, (и декадентскими книгами). Он охотник читать, расширять свои знания, собирает газеты, вырезки. Он читал Л. Н. свои афоризмы (декадентские). Л. Н. было тяжело от них. Говорил ему:

— Бросьте писать. Таланта нет. Вы играете словами. Пьющему советовать бросить питье так <же> важно, как вам бросить эту игру словами.

Когда Офицеров прочел афоризмы, он сказал, что хочет напечатать их, пока еще жив, и из-за гонорара, и что он скоро умрет, на это Л. Н. сказал:

— Что тут интересного, удивительного или страшного (в том, что умереть)?

И опять говорил Офицерову:

— Жизнь — такое серьезное дело, жалко портить ее таким легкомысленным отношением к мысли.

И, переменив разговор, обратился к Новичкову. Новичков говорил про своего племянника, сидящего десять дней в тюрьме по доносу из мести. Л. Н. сказал ему:

— Не все ли равно, быть в тюрьме или на воле! Иконникову, Гусеву она ничуть не тяжела и даже помогла им одуматься.

Офицеров перебил:

— Гусеву не помогла. Он хвастается тем, что сидел и что полиция за ним следит.

Про Люси Малори.

Л. Н.: Ее слабое место — вера в духовное общение душ в известное время на известном меридиане живущих людей (т. е. что они тогда об одном и том же думают). Ее журнал лучше сотен других. Девятьсот девяносто девять тысячных печатного вредно. Все внушаем и нам внушают... Люди могут быть доведены до слабости, что поддаются внушению.

Офицеров не выслушивал Л. Н., перебивал его, возражал — было

12

очень тяжело. Я отозвал Офицерова смотреть библиотеку. Офицеров сделал нетактичное замечание, что это я хочу его отвести от Толстого, которому он неприятен, но пошел со мной. И очень заинтересовался каталогом книг и самой библиотекой. На меня произвел впечатление самодовольного, оригинальничающего, циничного декадента.

Когда уехали через 1—2 часа, Л. Н. пришел ко мне и заговорил об Офицерове:

— Мне жаль, что я с ним больше не говорил. Он испортился. Ненормальное что-то. Самодовольство, игра слов. Это осуждение Гусева...

Л. Н.: У меня работа, «Круг чтения», так подвигается! В заглавиях дней будет ясное миросозерцание мое1. Теперь довел до десятого числа.

Я сказал Л. Н. — о чем как раз думал, — что Новичков не остановился перед такой трудной поездкой ради того, чтобы добиться «справедливости», и народ какие тяжелые процессы ведет из-за нее. Эти жертвы за справедливость — то же, что жертвы ради перемены государственного строя.

Л. Н.: Отчасти совпадает (борьба за справедливость с революционной борьбой). Желание оправдания своего осуждения.

Л. Н. о новом номере «The World’s Advance Thought», что он содержит прекрасные мысли.

От 8 часов до 10 Танеев играл у Александры Львовны на фортепьяно Чайковского, Аренского и Бетховена. Л. Н. с Танеевым долго беседовал (я не присутствовал).

8 января. Пополудни Александра Львовна, Варвара Михайловна и Д. А. Кузминский уехали в Таптыково. Приехала Мария Александровна.

Л. Н. ездил на шоссе. Встретил лошадь в хомуте без узды. Что ему с ней делать? Пропустил. Потом встретился с запыхавшимся мужиком, бежавшим от колодца; он спросил про лошадь и почему Л. Н. ее не остановил и просил обогнать ее, что Л. Н. с удовольствием и с большим трудом исполнил, т. к. лошадь от него убегала. Он ее обогнал, не пускал мимо себя, тут ехал Адриан Большенков и ловко поймал ее за шею.

Вечером две партии в шахматы с Танеевым. После Танеев играл Баха, Шопена «Nocturne», сонату Бетховена с похоронным маршем, Мендельсона, Аренского.

Л. Н. о пьесах Шопена «Ballade» и «Nocturne»:

— Эти вещи чем больше слушаешь, тем больше понимаешь.

Об «Intermezzo» Аренского:

— Очень мило. Это одна из его прекрасных вещей.

О Мендельсоне:

— Вот это черта Мендельсона, что скромно, не хочет сказать больше, чем может.

О вариациях перед маршем Бетховена:

— Прелестно.

Когда Танеев кончил и встал, Л. Н. сказал:

— А что же вы старичка Гайдна не играли? Положим, его сонаты уж очень наивны.

Софья Андреевна (к Л. Н.): Теперь бы тебе почитать. Раньше ты должен был ему (Танееву) читать вслух, когда ты проигрывал в шахматы. А когда он проигрывал, он должен был играть.

В 11 часов уехал Танеев. Потом Л. Н. читал нам выдержки из произведения четы Daniel: «Love, Mariage and Celibacy» (хорошее).

За чаем, вечером, Л. Н. о своем разговоре с няней о старости. Она хвалит старость: «Не сердишься, не окрикнешь», и говорит, что это важнее (духовная лучшая жизнь), чем крепость, здоровье телесное в молодые года.

Приехавшая из Таптыкова Александра Львовна рассказывала о том, что у Андрея Львовича пропали деньги его горничной и некоторые его вещи (револьвер), и Андрей Львович позвал станового исследовать дело.

13

И тот увел заподозренных (одного 16-ти, другого 19-ти лет) мелких служащих его. Л. Н. тяжело было слушать всю эту историю.

Толстой у Яснополянского дома. Фотография С. А. Толстой

ТОЛСТОЙ У ЯСНОПОЛЯНСКОГО ДОМА

1908

Фотография С. А. Толстой

— Какое обращение с простыми людьми, какую обиду им наносим!

Л. Н.С. Д. Николаеве): Милый человек, живет одними мыслями. Он обещал мне прислать Реклю, что-то не посылает. (А Л. Н. как раз теперь занялся бы писанием географии для детей. Причина, почему не учит их и та, что нет у него ожидаемого Реклю.)

9 января. Были: Мария Александровна и В. И. Скороходов, живописно красивый, 50-ти лет, здоровенный, простой, приятный. Приехал повидать Л. Н. При разговоре его с Л. Н. я не присутствовал. Я ездил сегодня в Воздремы и Рекинку и плутал. Л. Н. сегодня заблудился около Двориков в половине пятого.

Уехали Скороходов и Варвара Михайловна.

10 января. Приехали Х. Н. Абрикосов с женой и двухлетней Верочкой.

Из вечерних разговоров: Абрикосов говорил, что он читал Ренана, хвалил его «Антихриста» и спросил, какого мнения о нем Л. Н.

Л. Н.: Я не помню «Антихриста». Я Ренана не очень люблю. Он такой манерный.

Л. Н. спрашивал Абрикосова о братьях. Абрикосов сказал, что младший поступил на математический факультет.

Л. Н.: Если не считать медицинского, то самый безвредный — математический.

Говорили о болезнях детей. Юлия Ивановна вспомнила, что Михаил Сергеевич говорил, что страдания маленьких особенно тяжелы, потому что они не могут перенести их в область духовную.

Л. Н.: Не могут утилизировать их.

Л. Н. Абрикосову о том, о чем сейчас пишет в «Круге чтения», что грехи оправдываются соблазнами, соблазны — суевериями научными, церковными,

14

государственными. По поводу этой мысли Л. Н-ча Абрикосов рассказывал про жизнь богатых московских семей, которая вся наполнена шумными забавами и дорогостоящими удовольствиями и развлечениями.

Л. Н.: Контраст — жизнь революционеров: мрачность, озлобление и самоотвержение. Без религиозного начала человек всегда легко подчиняется царствующему течению.

Потом Л. Н. говорил про людей добрых среди богатых и среди священников.

— Так кажется: как это человек не видит, что он не только ошибается, но недобросовестно ошибается. Такой человек не сознает недобросовестности своего положения.

11 января. Л. Н. поехал на Делире по шоссе, через Кудеяров колодец на Рвы, а потом в Засеке поблуждал (дороги заметены и слабо заметны). Ездил взад и вперед. Стемнело. Наконец выехал к Угрюмам и приехал домой в 5.45. Проездил три часа и сделал 25—26 верст, много рысью.

— Милая лошадь, устала, — сказал Л. Н.

Софья Андреевна упрекала его за неосторожность — это ее кошмар, что он где-нибудь в глуши упадет с лошади и сломает ногу. Кто его найдет? Умрет в овраге.

Л. Н.: Не все ли равно, в овраге или на горе?

С сегодняшней громадной почтой (особенно много книг, брошюр) Л. Н. получил английскую книгу какой-то женщины-адвоката о непротивлении1. Нравится ему. В какой-то французской брошюре или газете Л. Н. читал, что Armand (издатель «L’Ere Nouvelle») в тюрьме; его обвиняют в делании монет, но не судят, а держат третий месяц.

— Во Французской республике! Власть везде одинакова. Она будто бы для защиты слабых, а она — для эксплуатации их.

Близ Ясной замерзла семья переселившихся в другую деревню.

Софья Андреевна уехала в Москву на неделю.

12 января. Л. Н. ходил гулять на шоссе. Снег глубокий, с трудом вышел, устал больше вчерашнего. Не обедал.

Получает огромное количество писем, брошюр, книг, газет. С Нового года: «Новое время», «Слово», «Русь», «Голос Москвы», «Русские ведомости», «Русское слово», «Биржевые ведомости», «Сибирские отголоски» (Иркутск), «Голос Самары».

Вечером Л. Н. подписал автографы и ответил на все письма, на которые хотел сам ответить, кроме одного. (Многие дал Гусеву, два-три мне.) Не ответил на письмо еврея, сообщавшего, что жена ему неверна и что он хочет убить ее любовника и поехать к духоборам.

— Зачем он другим сообщает об этом? А может быть, ошибаюсь. Отвечу, как я думаю об этом, что лучше перенести измену1.

Л. Н. получил письмо от Элеоноры Стамо. Присылает статью Тенеромо (Файнермана) о том, что думает Л. Н. о юдофобстве.

Вот письмо госпожи Стамо:

«Многоуважаемый Л. Н.! Простите, что надоедаю вам, но я никак не могу успокоиться с еврейским вопросом. Только что прочла воспоминания о вас Тенеромо. Они произвели на меня и других, прочитавших его, очень неприятное впечатление. Он цитирует ваши слова, которые ни слогом, а большей частью и мыслью не похожи на вас. Заметка, вырезанная из газеты, которую я вам переписываю, просто возмутительна. Не хочу верить и не могу верить, чтобы это были ваши слова. Еще раз простите, что надоедаю вам...»

При письме приложена списанная из газеты статья Тенеромо «Л. Н. Толстой о юдофобстве», начинающаяся словами: «Когда в 1889 году, как и теперь, в нездоровых слоях страны зацвел ядовитый цвет антисемитизма...» и так далее.

15

Л. Н. написал на конверте ответ: «Само собой разумеется, что я никогда не говорил ничего подобного», и попросил Гусева так и ответить госпоже Стамо.

Л. Н. сказал, что ответит ей так, что ненависть к евреям как к народу — нехорошее чувство, что это народная гордость (национальное высокомерие). Как можно исключать целый народ и приписывать всем его членам известные дурные, исключительные свойства?

Л. Н.: Можно подобрать между русскими пять миллионов таких же, как евреи, или хуже. Почему же указывать на евреев? Надо относиться к ним с тем большей любовью2.

Я: Разумеется. Достоевский, разбирая дурные черты характера евреев — нетерпимость, ненависть, которою мы от них заражаемся, — кончает так: «Да будет братство».

Л. Н.: Где это Достоевский пишет?

Я: В «Дневнике писателя»3.

Л. Н.: Еще скорее можно относиться предубежденно к одному человеку, чем к целому народу.

Я передал Л. Н. новый русский теософский журнал (№ 3)4, который посылают Колесниченко и Рябов и спрашивают мнения Л. Н-ча. Л. Н. пересмотрел его:

— Очень плох. — Ему жалко было Колесниченко и Рябова, что они этим интересуются.

13 января. Дома: Александра Львовна, Юлия Ивановна, Абрикосов, Гусев. Вечером приехал П. А. Сергеенко.

За обедом Абрикосов рассказал, что Горбов переводит теперь с греческого, а раньше переводил и издавал Карлейля.

Л. Н.: Не люблю я Карлейля.

А. Н. Шарапова прислала Л. Н. рукописную статью на эсперанто и на русском языке (о происхождении мира).

Л. Н.: Ужасно плохая. Образец научного суеверия. Говорит про первых людей с подробностями, все знает. Это то же, что Троица. Так же, как богословы знают, что бог есть Троица.

Абрикосов говорил, что Горбов дает читать своим учителям только книги, не противоречащие православному закону божию. У одного учителя он отобрал «Круг чтения».

Л. Н.: Этакое требование закона божия — несомненный признак низкого нравственного и умственного состояния.

Разговор о том, как трудно воспитывать детей. Абрикосовы рассказывали о Верушке, о ее капризах и настойчивых требованиях чего-нибудь. Хрисанф Николаевич рассказал, как она всю дорогу от Москвы до Серпухова требовала и повторяла: «Воды, воды!» Наталья Леонидовна рассказала, как Верушка ее ущипнула, и, когда она заметила ей, что это нехорошо, она ответила: «Мне хочется».

Л. Н.: Они, дети, точно малые зверьки. Но тут является возможность внутренней борьбы. Чем раньше начать, тем лучше. Насилие, внешнее запрещение внушают страх, к ним не нужно прибегать. Я потому говорю, что с детьми трудно, что очень легко воздействовать насилием, дать шлепка.

Л. Н.: Я нынче захватил нечаянно «Русь». Восемь смертных казней! Это ужасно! Я читаю «Новое время», а оно про казни только мельком упоминает. Не надо его читать. Сколько смертных казней в год?

Гусев сказал, что точного подсчета нет. Его ведут только революционные газеты по своим сведениям.

Александра Львовна, Юлия Ивановна и Гусев стали подтрунивать надо мной, что досталось «Новому времени», которое люблю читать.

Л. Н., заметив это, заговорил о прочитанной им в «Новом времени»

16

статье об украинском языке1. В этой статье указывалось на то, как много в литературном украинском языке латинских слов — квестия, опиния* и другие, и спросил, много ли чужих слов в западноевропейских языках. Я ответил, что не более, чем в русском.

Л. Н.: В русском ведь тоже много.

Потом Л. Н. о польском языке:

— Дух польский изящный, а язык неблагородный, некрасивый.

Л. Н. позвал П. А. Сергеенко к себе в кабинет. Потом читал. В 10 часов вышел к чаю. Л. Н. говорил, что читал книжку Баллу «Учение о христианском непротивлении», издательство «Посредника»2, и книгу женщины о непротивлении:

— Баллу устарелый, но очень сильный. Он пишет, что через пятьдесят лет непротивление будет признано. Прошло шестьдесят лет, а все по-старому. Баллу пишет о непротивлении и притом признает «Ветхий завет» — весь. Ему надо его объяснять, перетолковать, чтобы согласовать с «Новым заветом». Это ужасно.

Гусев: Как Хельчицкий.

Л. Н.: Книга женщины «On Non-Resistance» — это очень сильно.

Вечером читали вслух новый рассказ Куприна «Изумруд», но не кончили3.

14 января. Л. Н., несмотря на давление в груди (начало жабы), долго разговаривал с Сергеенко. Ездил верхом.

За обедом Гусев спросил Л. Н., будут ли продолжать чтение «Изумруда».

Л. Н.: А мне надоело ужасно.

Л. Н. говорил о Черткове, который должен завтра приехать. Желал бы известить его письмом в Тулу на вокзал, что лошади его ждут в Ясенках. Как всегда перед приездом Черткова, радостно взволнован.

За чаем Сергеенко говорил о том, что социал-демократическая литература упала не тем, что перестали интересоваться ею, а по цензурным обстоятельствам. «Современный мир» — социал-демократический; «Русское богатство» — социал-революционное.

Сергеенко говорил про А. А. Столыпина. Л. Н. сказал, что его (Столыпина) шутки обо всем ему стали невыносимы.

Сергеенко говорил о появлении в журнале «Вестник Европы» интересных писем Фета, Тургенева и других литераторов к Александре Андреевне, тетке Л. Н-ча1. Л. Н. о ней — что она любила общение с выдающимися людьми и что ее добрыми свойствами были молчание и простота.

Разговор о том, что крестьяне держатся общины и избегают применения к себе нового закона — о выходе из общины, о покупке земли одинокими. Абрикосов сказал, что он, поживши на земле, изменил свой взгляд на общину и не сочувствует ей.

Л. Н. спросил:

— Почему?

— Потому что при трехпольной системе нельзя отдельным хозяевам улучшать культуру земли, и, кроме того, при общинном землевладении образовалась такая чересполосица, что у каждого двора поля разбросаны очень далеко друг от друга.

Л. Н.: В общине до̀рог основной принцип, что земля не может быть ничьей собственностью.

На слова Сергеенко о хуторском хозяйстве Л. Н. заметил:

— Хуторское хозяйство при Генри Джордже будет хорошо.

Л. Н. получил сегодня много писем, но все пустые: просительные или невежественные.

17

Толстой и Н. Н. Гусев. Фотография А. Л. Толстой

ТОЛСТОЙ И Н. Н. ГУСЕВ С КРЕСТЬЯНСКИМИ МАЛЬЧИКАМИ — УЧЕНИКАМИ ТОЛСТОГО

Ясная Поляна, январь 1908 г.

Фотография А. Л. Толстой

Юлия Ивановна спросила, какое было доплатное письмо.

Л. Н.: О том, что я со стражниками стрелял в мужиков.

Л. Н.: Получил два письма от Стамо, она посылает два письма русских, обиженных евреями, и спрашивает, что им делать. Я ей отвечать не буду. Пусть меня оставит в покое. Я ни за евреев, ни против них. Странно мне в ее душу вдуматься.

Л. Н.: Вы, молодые, доживете до того, что увидите, чем кончится нынешняя революция. Когда придете туда, скажите нам.

В Казани (говорил Л. Н.) жилось хорошо господам. Крестьянам жилось не хуже — лучше нынешнего. Не было десятков тысяч прохожих — помещик не допускал, чтобы его крестьяне побирались. Не было этого раздражения, волнения. Смуты теперешние до сих пор не улучшили, а только ухудшили положение народа. Этим не сказано, что они должны кончиться ничем.

15 января. Приехал В. В. Плюснин из Хабаровска, проезжавший через Японию, Канаду, Англию и Швейцарию. Дорогою он виделся с В. Г. Чертковым, Кропоткиным, Хилковым, И. И. Горбуновым. За обедом Л. Н. его расспрашивал о них.

О Хилкове Плюснин сказал, что он ему не понравился.

Л. Н.: Он раздраженный, умышленно оригинальный.

Когда Плюснин заговорил о Кропоткине, Л. Н. не мог сразу вспомнить свои личные сношения с ним.

18

— Я вспоминаю, мы не видались друг с другом, но между нами были самые дружелюбные отношения.

Расспрашивал Плюснина про японцев.

Л. Н.: Япония мне очень интересна.

Жалел, что Плюснин не видел Токутоми.

— Мне кажется, что он представлялся мне сочувствующим, — сказал Л. Н.

Юлия Ивановна заметила, что он у себя дома известный романист.

Л. Н.: Хотя они и разбили нас, во всей их литературе я видел низменность, никакого подъема.

Сергеенко посоветовал Л. Н. прочесть «Сакунталу» Калидаса.

Л. Н.: Это я знаю. Нам непонятно. Это все очень трудно. Думаешь — может быть, дурно переведено. Только не производит впечатления.

Когда я убирал газеты, Л. Н. пришел с «Wissenschaft und Sittlichkeit» А. А. Герцена в руке.

— Я читаю эту брошюрку Герцена-сына. Очень хороша. Она о половом воздержании, против распущенности, против теперешней молодежи. Я прочту ее и посоветую Ивану Ивановичу ее издать1.

Л. Н. сегодня играл словацкие песни.

Читали вслух письмо сестры Беневского, попавшейся с бомбой, которую хранила. Из ее письма видно, что в ней совершается духовный рост: религиозное сознание пробуждается2.

Заговорили о христианском и об общественном жизнепонимании.

Л. Н. ответил:

— Первое, несомненно. В старости религиозное сознание возьмет верх у всех людей и, убежден, в час смерти.

И Л. Н. рассказал сравнение приблизительно так: люди все стоят перед великой тяжестью, которую им нужно поднять; вот, например, этот стол, кругом которого сидим. Есть у нас у каждого религиозное сознание — рычаг, которым, если будем действовать, сдвинем стол. Но мы бросаем рычаг, вскакиваем на стол, начинаем цепляться за него руками, стараясь поднять его, и не только ничего не сделаем, но собою увеличим тяжесть. Это делают все революционеры. Им видеть самодовольного, бросающего рычаг и сложа руки сидящего трудно, но они ухудшают положение. Желаем царствия божия, оно в нас, как же его внешними средствами достичь? Надо любить и терпеть.

— Другое, что в старости несомненно, — говорил дальше Л. Н., — что истина должна быть проста. Иоанн в старости лет не говорил другого, как «дети, любите друг друга».

Не помню, по какому поводу зашла речь о французских друзьях Л. Н. и лучших французских переводчиках его сочинений — Саломоне, Буайе. Не помню, что̀ о них говорилось и по какому поводу. Л. Н. сказал о них, что они очень легкомысленные.

16 января. Сегодня я готовился к отъезду домой к больному отцу. Кончал письма, укладывал вещи. Простился и уехал в Тулу. Дорогой я встретил Л. Н. Он еще раз простился со мною очень, очень ласково. В Туле получил ответную телеграмму, что моему отцу лучше. Я не поехал дальше, а вернулся в Ясную. Главное потому, что Л. Н. страдает болью в сердце и удушьем (грудной жабой), ему трудно дышать. Нужно, чтобы он не переутомлялся. Мне все-таки можно действовать на других, чтобы его не утруждали разговорами и присутствием. Когда я приехал, Л. Н. встретил меня приветливым поклоном. Чертков послал мне воздушный поцелуй. После сказал мне, что Л. Н., думая, что я уеду, сказал ему, что он привык ко мне и что ему будет грустно во время отсутствия моего.

Вечером читали вслух письмо латыша Перна к Е. И. Попову о том, почему он перестал быть революционером.

19

Сегодня Л. Н. сказал:

— Ездил верхом. Как хорошо было! Думал о смерти. Примерял, по теряет ли моя жизнь со смертью, и сознавал, что нет, ничего не потеряет. Потом, на обратном пути, разболелся живот у меня, и я уже не мог легко относиться к мысли о смерти. Физические страдания но старой привычке выдвинули телесное я. Духовное я свободно только в здоровом теле.

Чертков спросил:

— Разве в болезни духовное я не свободно?

Л. Н.: Слабость, жар ему не метают, а страдания — да.

Л. Н. от 11 до 11.30 писал Татьяне Львовне письмо1.

Абрикосов рассказывал про родственника-армянина, живущего в Москве. Сильная армянская национальная организация потребовала у него, чтобы он принес в определенное место 30000 рублей, и он послушался. Недавно в Москве они убили непослушавшегося.

Л. Н.: Какой это сильный соблазн для других, так легко отдавать деньги, когда такие требования исполняются!

Плюснин рассказал, что во Владивостоке хунхузы похитили ребенка и потребовали выкуп в 15000. Родители сказали, что у них нет столько денег, и принесли только четыре тысячи, и хунхузы отпустили его.

Л. Н. расспрашивал про хунхузов, есть ли около Хабаровска, где жил Плюснин. Плюснин ответил, что есть и что они вымогают деньги главным образом (а раньше исключительно) у китайцев, которые их боятся и платят им подать, чтоб они их пощадили. Хунхузы живут среди китайцев, которые знают их, но не выдают.

Плюснин говорил про японцев, что они очень скромны в еде (скромнее китайцев) и очень быстро едят и убирают стол и что они очень любят купаться и предлагают гостям купаться в той же воде, в кадушке.

Л. Н. сказал, что ему после другого купаться в той же воде не представляется неприятным.

Был разговор о том, что делать для того, чтобы заснуть, когда бывает бессонница. Л. Н. сказал, что раньше он, когда не мог спать, ходил босыми ногами по полу, а теперь он просто студит их о железные прутья кровати и думает, что, когда после этого ноги начинают согреваться, кровь приливает к ним от головы, и засыпает. Чертков говорил, что, когда он страдает бессонницей и, наконец, засыпает, то ему представляется все то, что его страшит наяву: смерть его сына, матери, жены... Он думает о том, как тяжело будет его матери, жене и прочим, если он помрет. Спросил, бывает ли что-либо подобное у Л. Н.

Л. Н.: Нет.

Чертков: Когда я не могу заснуть, это мне полезная духовная работа. Когда не спится, я смотрю на себя со стороны и вижу в себе самопожертвование, смешанное с желанием славы людской.

17 января. Л. Н. написал длинное письмо революционерке Беневской в ответ на ее письмо к брату1. Она писала брату в первой части своего длинного письма о своих религиозных исканиях, в которых она близко подходит к взглядам Л. Н., а во второй части о том, что̀ она читала у Оуэна, Маркса и чему она от них научилась. Л. Н., когда читали вслух это письмо, первой частью был растроган до слез. Его читали третьего дня вечером.

— Написать ей, — сказал вчера Л. Н., когда еще не написал своего ответа на ее письмо, — это мне очень трудно и привлекательно.

Сегодня в числе прохожих было несколько человек, революционно настроенных. Л. Н. заговорил с одним из них и спросил, революционер ли он. «Да», — и начал говорить: «Когда Шереметев может жить так богато, почему я должен жить бедно, почему мне не грабить?»

Л. Н.: Когда держалось это (существующий строй) гипнозом, можно было его удержать, но когда это держится силой — тогда нельзя.

20

Л. Н. получил на днях два характерных письма: одно о том же, о чем говорил революционер, а другое от человека религиозного, который пишет, что богатство других его не беспокоит.

С. Д. Николаев прислал Л. Н. сочинение Элизе Реклю «Земля и человек»2. Л. Н. желал читать эту книгу для своих геоэтнографических уроков с учениками. Но, посмотрев, сказал, что не будет читать.

Я: Очень подробно и много ненужного.

Л. Н.: Начинается с фантастического, какой был первобытный человек. Это такая же фантазия, как то, что был рай.

Мы сидели за чаем: Александра Львовна, Абрикосов, Юлия Ивановна, Чертков, Гусев, Плюснин. Л. Н. бывает в особенно хорошем, добром, минорном, поэтическом настроении, когда беседует с Чертковым наедине или при немногих. Так просто и непринужденно беседует с ним, расспрашивает его про всякие житейские подробности его жизни. Вчера в кабинете Л. Н. расспрашивал Черткова про его юношескую, холостую жизнь, и Чертков рассказывал ему о ней, должно быть, обстоятельно, т. к. беседовали они часа два.

Л. Н. сказал, что он прочел бы драмы своего сына Левы3 и И. Ф. Наживина4. Я встал поискать эти книги на подзеркальном столе. Л. Н. заметил, что не следовало мне так коротко стричь бороду, седины с боков, что мне уже надо быть старичком.

Говорили о японцах, китайцах, о прочитанном вчера вслух письме Перна к Е. И. Попову. Х. Абрикосов подметил, что Перна пишет о ком-то: «Он уже человек пожилой, ему тридцать лет».

Хрисанф: Мне столько же, а я никак не воображаю себя пожилым, а очень молодым.

Л. Н.: Так будет (было со мной) и когда вам будет сорок лет и больше. А я до сих пор думаю, что мне только двадцать лет. Все эти телесные слабости мне не показывают мою старость, а духовная — какая тут старость, все молодеешь. Няня, моя ровесница, сказала мне на днях, что чем старше, тем все лучше и лучше, все менее сердится, добрее становится.

Хрисанф стал, как он умеет, хорошо рассказывать про их няню, шестидесятилетнюю старушку, поступившую к ним недавно. Какая она неправославная. Другие любят по церквам ходить, ставить свечи, целовать иконы, а она, когда они были в Москве, отпросилась только в баню. Спрашивала его про Черткова, где живет и за что его выслали. Хрисанф сказал ей, что за веру. Няня спросила: «Это за дедушкину?» (Наталье Леонидовне Л. Н. приходится дедушкой). «Он ничему дурному не учит», — сказала она про Л. Н. А Наталья Леонидовна рассказала, что спросила няню, почему она не говеет; та ответила, что у нее грехов нет: «Пить не пью, ругаться не ругаюсь, а другие какие же там грехи?»

Это Л. Н. очень понравилось, и разговорился о нянях (о нашей, Таниной, Лининой).

— Положение их вообще хорошее. Все за ними ухаживают. Вопрос роскоши для них не существует, а с малыми детьми очень приятно. Я желал бы быть няней, — все это говорил Л. Н. тоном радостного умиления.

Л. Н.: Танина няня хорошая, но не такая, как ваша. Они в душе отошли от обрядностей и исполняют их только по привычке и чтобы не отстать от других. Но у них в душе не пусто (в смысле веры).

Что-то говорил, что как ему близки такие души, в которых есть — хотя православная — вера.

Вечером Л. Н. зашел к Черткову, который рано ложился спать. В 10.40 ушел к себе. Я зашел в 11.30 к нему, в гостиной дождался, когда Л. Н. выйдет, хотел выслушать сердце, но Л. Н. сказал, что ему лучше, и переменил разговор. Сказал, что прочел драмы «Моя родина» Льва Львовича и «В долине скорби» Наживина. Видимо, не получил удовольствия.

21

Про первую он сказал: «Очень наивно», а про вторую — что в ней очень много напутано, не разработано.

Гусев завален работой: «Кругом чтения», перепиской, посылкой книг (сегодня вместе с Плюсниным изготовил около тридцати посылок).

Л. Н. сегодня написал Е. И. Попову письмо, которое просил не копировать — слишком серьезное, интимное5.

Я попросил Л. Н. подписать портреты Калалу, Шкультеты и Словацкому музыкальному обществу6.

18 января. Вечером В. Г. Чертков читал Л. Н. из своего журнала «Свободное слово» и книги «Наша революция» выдержки, которые войдут в его новую статью о стеснениях свободы совести в России новыми циркулярами (после законов 17 апреля и 17 октября 1905 г.), по которым можно переходить в неправославные вероисповедания только добровольно, пропаганда запрещена.

Л. Н.: Свежему человеку непонятно, как правительство запрещает веровать. Как же магометанское правительство запретит исповедовать буддизм; наверное, оно этого не пытается делать. И у нас власть основана на извращении христианства.

Л. Н. слушал на лестнице, как Александра Львовна играла Грига, и, когда она пришла в залу, заговорил с ней о ее игре.

Л. Н. сказал Владимиру Григорьевичу о музыке, что она очень хороша

— По правде сказать, когда играют знаменитости, бывает стеснительно, нужно благодарить. (Поэтому Л. Н. приятнее бывает слушать Сергея Львовича или Александру Львовну.)

Чертков желал бы съездить к Булыгиным, но не успеет. Л. Н. хвалил их и говорил про Сережу Булыгина, как он приходил в свитке при двадцати восьми градусах мороза: он не допускает никаких шуб.

— Как это происходит, что второе поколение там, где родители серьезны (Сергеенко, Чертков, Скороходов), не только остается в тех же убеждениях, но идет еще дальше?

Я был очень усталый, ушел спать. Л. Н. с 6.30 до 9.30 сидел в зале и разговаривал с Чертковым. Юлия Ивановна сказала мне, что, между прочим, говорили про Наживина, распекли его за его самоуверенность, поспешность в писании, навязывание своих взглядов, проповедование христианства вместе с нехристианским, осудительным отношением к людям. Л. Н. хочет ему написать письмо1.

19 января. Утром приехал П. И. Бирюков. В 7 часов вечера приехал Андрей Львович. Днем к В. Г. Черткову приехал архитектор с планом для постройки дома в Телятинках. Большой двухэтажный дом, тридцать комнат, зала втрое больше и на два аршина выше нашей, смета 35000. Л. Н. охал.

За обедом Хрисанф сказал, что в их деревне у всех крестьян курные избы, только одна изба с трубой.

Л. Н.: На моей памяти в Ясной были все избы курные.

П. И. Бирюков говорил о речи Бюлова против поляков с предложением ассигновать 350 миллионов марок на выкуп польских земель.

Л. Н.: Такие вещи мне подтверждают состояние безумия, в котором мы находимся. И это меня радует, потому что бессмысленно, потому что этот же расчет делают и французы и японцы. Бессмыслица. Не достигает цели. Планы ни на чем не основаны. Умнее дети, которые играют; умнее их расчеты, чем такие неопределенные планы. Лежит толстая палка, я ее возьму — другой все равно возьмет палку еще потолще. Как только разговор об общих делах народа, так милитаризм, условные термины.

Л. Н. спросил об Эртеле, пишет ли еще.

— Его вещи очень хороши были, лучше, чем то, что теперь печатается. Он освободился от этого литературного тщеславия, — сказал Л. Н.

22

Корректура

КОРРЕКТУРА ВТОРОГО ИЗДАНИЯ «КРУГА ЧТЕНИЯ», 1908.

Гранки титульного листа. Исправления рукой Н. Н. Гусева

«Л. Н. ... вчера послал Сытину прочитанные корректуры первых двух месяцев нового издания «Круга чтения»». — Запись от 9 марта 1908 г.

За чаем В. В. Плюснин рассказывал о духоборах. Л. Н. вспомнил про «свободников», которые опять вернулись на юг проповедовать; о них писал ему на днях Сахатов1.

— Очень интересные люди. Тут есть некоторое педантство, внешнее: не пользоваться трудом животных.

Плюснин спросил, почему раздеваются? (одно время «свободники» пытались ходить без одежды).

Л. Н.: Потому что одежда из шерсти животных.

О постройке дома Черткова Л. Н. сказал Марии Александровне:

— Что вам сказать? Мне всякие такие учреждения чужды; устроится само собой, когда нужно.

Об архитекторе Гусев говорил, что спросил его, читал ли он Л. Н. Он ответил: «Нет, мало».

Л. Н.: По нему видно, он нетронутый человек.

Заговорили о революционном эмигранте Теплове, живущем в Лондоне. Он давно писал Л. Н-чу, и Л. Н. ответил ему очень хорошим письмом (копия у Черткова, он хвалил письмо), но Теплов был недоволен ответом

23

Л. Н-ча. Теплов писал Л. Н., что голос божий может заставить человека сделать насилие2.

Корректура второго издания «Круга чтения», 1908. Гранки предисловия и мыслей на 1 января

КОРРЕКТУРА ВТОРОГО ИЗДАНИЯ «КРУГА ЧТЕНИЯ», 1908

Гранки предисловия и мыслей на 1 января

Исправления Толстого (чернилами) и Н. Н. Гусева

Л. Н.: Я как раз пишу теперь о том, что старые мудрецы, браминские, китайские, указали, что страсти мешают проявлению любви3. Но есть одно, чего прежние мудрецы не указали (а указал Христос), это есть непротивление злу злом, и он показал главную черту любви, то, что для меня уясняет силу любви. И вдруг являются люди, отрицающие эту черту.

Л. Н. сказал, что сегодня были оборванные прохожие, рабочие, административно высланные. На вопрос Л. Н. ответил один из них: «Что же, надо постоять за народ, нечего жалеть себя, надо потерпеть».

Л. Н. спросил о Н. Н. Ге. Плюснин и Бирюков рассказывали про его детей, что они ошвейцарились, и про него. Он учителем в гимназии Фидлера.

Л. Н.: Колечка, что бы он ни говорил, он наш. Он увлекается, но он полон любви.

О социал-революционном девизе «В борьбе обретешь ты право свое» Л. Н. сказал:

24

— Это чудесно! В борьбе — в какой борьбе? И право — какое право?

Л. Н. спрашивал Плюснина еще про Хилкова.

Л. Н.: Славное у него лицо. Он с проседью?

Плюснин стал рассказывать про Хилкова. Одно поразило его: стены комнаты Хилкова увешаны изображениями голых женщин.

Плюснин: Я его хотел спросить, что это означает.

Л. Н.: В «Трудовом пути» есть картина женщины полунагой и рядом картина Орлова. Женщина отвратительная, но прекрасно сделана. Орлова картина — священник собирает пироги — умная, но недобрая4.

Бирюков говорил об Орлове, что он теперь пишет иконы в церквах Орловской и Калужской губерний. Он скопил себе немного денег и пишет картину такого содержания: раненого солдата награждают Георгием, а по лицу его не видно, рад он этому или нет5. Бирюков о нем, что он всегда весел, какая бы у него ни была нужда.

Юлия Ивановна: Художественный клуб по просьбе Сергея Львовича дал ему пособие.

Л. Н.: Мы с ним (Орловым) были в Паниках, а оттуда в Бегичевку рысью. Он на своих коротеньких ногах подпрыгивал. Это шесть верст.

В 11 ночи уехал архитектор.

20 января. Приехал А. М. Хирьяков. Из Тулы пешком пришел двадцатипятилетний крестьянин Арсений Токарев, живущий в тридцати верстах от Тулы. Л. Н., как он ни устал, беседовал с ним больше часа. Крестьянин понравился ему.

Л. Н.: Правило Джемса: поступай с человеком так, как если бы ты уже имел чувства (любовь), которые хочешь иметь.

Л. Н. получает письма от подписчиков журнала «Ясная Поляна», издающегося в Петербурге, жалующихся, что фирма эта не дает того, что обещала подписчикам. Л. Н. прочел из письма и объяснил Токареву:

— Это фирма, которая издает мои сочинения, мошенническая и всех обманывает.

Я спросил Л. Н. о здоровье.

— Большая слабость, пульс шестьдесят, слаб, перебоев нет, — и прибавил с добродушной усмешкой: — Приближаюсь к дому.

Я пощупал пульс — восемьдесят четыре. Но Л. Н. только что поднялся по лестнице.

Александра Львовна жалела, что продала половину Телятинок Чертковым, что Чертковы едут там строить такой большой дом и вести пропаганду, и Л. Н-чу не будет стариковского покоя. И теперь Чертков относится очень деспотически. Постоянно останавливает его на прогулке, снимает. Софья Андреевна раз в год снимает его и то как не рада, что беспокоит его. Чертков берет у Л. Н. рукописи. Это и Гольденвейзер — взял списать такую рукопись («позволите переписать?»). Л. Н. не скажет нет, но по тону его ответа надо судить деликатному человеку, что неохотно дает согласие, позволяет. Александра Львовна думала, что этой рукописи никто не знает, кроме Марии Львовны и Л. Н. Мария Львовна переписывала ее и смотрела на нее, как на святая святых1.

Я получил телеграмму о серьезной болезни моего отца и решил завтра же поехать к нему.

21 января. Сегодня утром я уехал к больному отцу.

В десять часов я зашел в кабинет к Л. Н-чу. Л. Н. сидел в кресле в углу, за малым круглым столом, против него сидел Бирюков. Л. Н. собирался пить кофе. Я стал прощаться с ним. Л. Н. поцеловал меня и сказал:

— Желаю вам поступить самым лучшим образом, чтобы вам сделать то, что его сердцу самое приятное. Будем ждать от вас всякие известия; что̀ будет, то хорошо. Прощайте!

25

Дома я пробыл с 24 января до 4 марта. Шестого я вернулся в Ясную1...

7 марта. Первые слова, которыми меня встретил Илья Васильевич, были: «Лев Николаевич очень тужит, что вас побеспокоили, то есть телеграммой отозвали от больного отца, который в вас нуждался. Он даже не знал, что телеграфировали»1.

9 марта. Воскресенье. Дома: Л. Н., Софья Андреевна, Юлия Ивановна, Н. Н. Гусев и я. Л. Н. очень одобрил новую книжку Наживина «Голоса народов»1. Вчера послал Сытину прочитанные корректуры первых двух месяцев нового издания «Круга чтения».

За обедом Гусев:

— Я прочел письмо к вам, Лев Николаевич, ученика учительской семинарии в Иркутске. Первая страница мне очень не понравилась. Пишет о боге: «Как у нас есть монарх и депутаты, так и на небе бог, Христос — депутат, а вы, Лев Николаевич, предвестник другого депутата». Но, прочитав все письмо, увидел, что это остатки суеверия (якутского)2.

Л. Н.: Сегодня я получил письмо от «бессмертника», ответ на мой ответ ему. Не разубедил его. Он пишет: «Как же вы пишете, что вы одной ногой в гробу? Ведь доктора вас лечат, они не стали бы лечить, если бы вы были при смерти»3.

Гусев: Стало быть, понимание бессмертия у него основано на материальных предположениях.

Л. Н. спросил меня, куда я ездил.

— В Коледино, к старушке восьмидесяти лет. Она упала с лежанки и сломала себе ребро.

Л. Н.: Русская бедность после заграницы, должно быть, поразила вас?

Я: У нас беднее живут. Именно там, где я был врачом, в деревнях около Летавы, на каждого домохозяина приходится 1,4 морга земли, то есть не целая десятина. Тут, в Ясной, только в одном дворе живут двое хозяев. У нас же на одном дворе иногда по шесть-семь хозяев: комната о комнату — целый переулочек. Тут хлеб постоянно есть, у нас же не так, а картошка да капуста. Тут семьи живут вместе, если отец работает в городе. У нас из каждой семьи два-три человека уходят на заработки: отец — в отхожие промыслы, сын — в Америку или в город на фабрику, дочь — на службу. А русские (угорские) или румыны еще теснее живут. У них не так просторно.

Л. Н.: А маджары?

Я: У них за последние тридцать лет стало много безземельных (земля отошла к адвокатам, землевладельцам), и они тоже плохо живут.

Л. Н.: Как обманчива заграница! Когда я ездил по заграничным городам, мне казалось, что там везде благосостояние.

Л. Н.: Духоборы, «свободники» картофель сырой едят.

Гусев спросил, не у Наживина ли («Голоса народов») он об этом читал?

Л. Н.: Да. Он это, наверно, взял из Бодянского («Духоборы»). Я его (Бодянского) не читал.

Л. Н. принес Софье Андреевне книгу «The Black Stain» by George R. Sims — члена общества защиты голодных, заброшенных детей в Англии4.

Л. Н.: Книга эта живо описывает ужасное положение детей пьяниц в Лондоне, Бирмингаме.

Вечером, за чаем, в 9.30, Л. Н. принес письма для ответа Гусеву. Принес «Наш журнал» — очевидно, продолжение запрещенного «Трудового пути». Рассказал о помещенном там рассказе Леонида Андреева «Иван Иванович»5.

— Ниже, чем посредственно, бездарность, — сказал Л. Н. и стал — впрочем, с трудом — припоминать имена: Куприн... Серафимович... Арцыбашев, — как более художественно пишущих, чем Андреев.

26

После этого прискорбного интермеццо (что выставляемый современной прессой за лучшего русский писатель — такая бездарность), Л. Н. сказал:

— Я читал теперь, в кабинете, не это («Наш журнал»), — сказал, как бы оправдываясь, что долго засиделся в кабинете, — а Бернарда Шоу6. Очень умно. Он за социализм против анархизма. Мне это очень интересно. Он выставляет слабые стороны социализма. Два главных имени социализма и анархизма — Бакунин и Кропоткин — русские. Это авторитеты, с которыми не спорят. Бернард Шоу очень даровит. Его драмы, рассказы и особенно статьи даровиты.

Л. Н. хотел прочесть вслух что-нибудь и стал читать из «Нашего журнала» описание Гельсингфорса Куприна7. Читал спешно строк 30 и бросил — неинтересно.

Потом рассуждал Л. Н., как это Финляндию, Польшу с одной стороны русские, с другой — пруссаки и австрийские немцы хотят проглотить. На что это, кому это нужно?

Софья Андреевна: Никому...

Л. Н.: Меньшиков не этого мнения.

Потом Л. Н. вспомнил, что в «Руси» (теперь с четверть года читает не «Новое время», а «Русь») перепечатано о том, как хранятся рукописи Л. Н. у Черткова в Крайсчерче (в Англии). Гусев прочел вслух. Прочел место: «Теперь, при преклонном возрасте его, опасность конфискации или обыска, надо полагать, миновала. Беспокоит нас в этом отношении только Союз русского народа, который, как известно, в своей дикости не знает границ. С этой стороны всего можно ожидать»8.

10 марта. Понедельник. Л. Н. после болезни, начавшейся дней восемь тому назад, первый раз поехал верхом — к кузнецу под Косую Гору и там оставил лошадь ковать, сам же пошел пешком на Рудакову Гору.

За обедом Софья Андреевна разговорилась о чествовании 80-летия Л. Н., какие есть проекты: дешевое издание сочинений, устройство читален, высаживание деревьев и т. д. Я припомнил, что̀ предлагает Владимир Поссе (см. «Новое время», 8 марта)1.

Л. Н.: Это хорошо. Кто такой Поссе?

Долго не мог вспомнить, потом вспомнил его по сотрудничеству в гайдебуровской «Неделе»2.

Вечером Л. Н. продиктовал в фонограф шесть ответов на письма. Произносил ясно, громко, отчетливо, равномерно. Потом воспроизвел, призвав нас — Юлию Ивановну, Гусева и меня — в кабинет. Можно было все понять, только в хрипящем и крикливом голосе граммофона не был узнаваем мягкий, спокойный, выразительный, мужественный голос Л. Н.

К чаю вышел в 9.30. Мне передал написанный им английский ответ Болтону Холлу о Генри Джордже — исправить со словарем и переписать3. Я не нашел ошибок.

Потом я прочел Л. Н. о побоище в Черновой 21 октября («Blutbad bei Kirchenweine») и о суде над черновцами.

Л. Н. внимательно слушал и задавал вопросы. Был потрясен и возмущен, делал замечания, что творится такое и в стране конституционной, не в одной России. Но казалось ему слишком односторонне написанным, не хотелось верить, чтобы черновцы были так невинны, пассивны, как описано в прочтенной статье4.

Л. Н.: Послать бы в газету.

Я спросил Л. Н., не поместит ли он этот образец государственного насилия над невинными людьми в свою новую статью. (Л. Н. сам в декабре говорил об этом.) Л. Н. допускал возможность, что поместит, и особенно потому, что это недавнее происшествие5.

Я еще прочел из «Нового времени» от 6 марта (№ 11488) корреспонденцию

27

из Лондона «Мадьярский произвол над словаками» — о суде над черновцами, кончающуюся тем, что Бьёрнстьерне Бьёрнсон готовит по этому поводу новое обличительное сочинение против мадьярского режима.

Л. Н.: Таня виделась с ним (Бьёрнсоном) в Риме. Свежий старик6.

Разговор перешел на иную тему. Гусев заговорил об ином. Я еще раз вернулся к Черновцам, но разговор о них не возобновился.

Л. Н. о Наживине и его книжке «Голоса народов»:

— Он пишет об одних браминах, бабистах, духоборах, а мало ли в Китае и инде теософов, искателей.

Гусев: «Голоса народов» — это первый выпуск, будет продолжать.

Сравнительно рано, в 9.30, как и вчера, разошлись спать.

11 марта. Вторник. Л. Н. ходил гулять на Козловку, назад — на санях. Встает в 8 часов, в 8.30 выходит гулять, в десятом начинает работать, в час пополудни кончает, под вечер, с 5 часов до 6.30—7, спит, спит дольше, чем раньше, в прошлом году, и перестал раздеваться, ложится одетый.

Софье Андреевне казалось, что Л. Н. меньше ее: смерилась с ним — она ему до бровей.

Л. Н. за завтраком Гусеву о фельетоне в «Новом времени» (о юбилее Толстого):

— Меньшиков как ловко пишет! Во многом прав1.

Это мне Гусев сказал, и он же рассказал, что Л. Н. «Новое время» перестал читать, заявив, что оно «все одно и то же», и о Меньшикове, когда Татьяна Львовна прислала из Рима какие-то статьи его, выразился, что он «отвратительно пишет»; присутствовавший С. И. Танеев заметил: «Ведь Меньшиков был прежде вашим последователем?», на что Л. Н. возразил: «Я, по крайней мере, никогда его своим последователем не считал». Этот фельетон Меньшикова понравился Софье Андреевне.

За обедом говорили об ужасном множестве снега; его столько, сколько старые люди не запомнят.

Л. Н. спросил:

— Душан Петрович, нехорошие известия из дому получили? (т. е. о больном отце).

И потом расспрашивал про родных. Л. Н-ча очень мучит, что мне телеграфировали, что он заболел и я вернулся от больного отца.

Софья Андреевна говорила про свои Записки, пишет 1889 г. Вспоминала Урусова. Он говорил, что не mens sana in corpore sano*, а наоборот. Л. Н. соглашался, что mente sana — corpus sanum**. Он сегодня отвечал французской газете на вопрос, с каких пор вегетарианствует и как вегетарианство действовало на него. Ответил: 25 лет2. Софья Андреевна поправила его, что он еще в 1889 году ел осетрину; что он тогда несколько раз переходил от вегетарианства к убоине. Л. Н. не мог вспомнить и удивлялся этому, т. к., оставив-де мясо, никакого лишения не испытал — не то, когда бросил курение. Бросить курить было ему трудно.

Л. Н. ел за обедом брынзу, которую я привез из Липтова. Спрашивал, как ее делают.

Л. Н.: Сегодня поезд на юг имел тридцать вагонов; что они возят? Этого я никогда не пойму: поезда товарные и обозы с вином.

Л. Н. про письмо Ивана Ивановича, в котором жалуется на тяжелое положение «Посредника». Теперь административным порядком запрещают магазинам продажу книг3. Л. Н. перечислял: «Соединение и перевод Евангелий» (три тома), «Календарь на 1908 год», Сэндерленда «Библию», Наживина что-то. Л. Н. с сочувствием говорил про тяжесть положения Ивана Ивановича (стоящего иногда на краю финансового краха) и о большой работе,

28

сделанной им. В голосе слышалась грусть. Мне думалось, что ему тяжело за новое издание «Круга чтения», которое перешло к Сытину4.

Кто-то заметил, что Горбуновы заложили зимние вещи в ломбард и что так делают сколько лет, чтобы протянуть лето, до продажи школьных книг осенью.

Л. Н. решил завтра начать занятия с мальчиками от часу до двух часов дня. Будет читать с ними корректуры «Детского Евангелия», т. е. сокращение и упрощение краткого изложения «Евангелия»5.

— С ними видно, — сказал Л. Н., — что́ нужно поправить, они все («Евангелие») хорошо знают. А «Круг чтения» плохо идет с ними. Над ним надо еще много поработать; сделаю, если буду жив.

Вчера я услышал от Софьи Андреевны, что Гусев не читал ни «Войны и мира», ни «Анны Карениной». Гусев объяснил это тем, что ему некогда их читать и не нужно, когда есть «Круг чтения», зато он знает «Круг чтения» основательно. Софья Андреевна считает это невежеством и......* Гусев ответил мне, что ему дорого, если Л. Н. делает приписки к его письмам (ответам на письма к Л. Н. посторонних лиц) или напишет: «Гусев ответил на ваши вопросы так, как я бы ответил на них». «Вот этого мне добиться, — говорил Гусев, — стоило немало труда, направить мысль в этом направлении».

Л. Н. вышел в 10.40. Принес девять писем, шесть из них по фонографу списал Гусев, Л. Н. еще пересмотрел их, одно списал я6. Стал быстро ходить по зале, холодно ему было. Софья Андреевна ему предложила чаю с коньяком.

Л. Н.: Самое большое лишение (из мяса, курения, вина) — это вино.

Софья Андреевна: Почему же не пьешь его?

Л. Н. ответил что-то, что не следует пить его.

Софья Андреевна вспомнила:

— Таня вряд ли приедет. В деревне 16 случаев коклюша.

Л. Н.: Кто это усмотрит? Одна болезнь кончается, другая начинается (сказал в том смысле, что не надо бояться, не надо избегать).

Л. Н. получает — и сегодня — рукописи с письмами, из которых явственно (иногда скрыто), что пишут ради денег.

Л. Н.: Ради честолюбия — еще понятно: находишь сочувствие своим мыслям; но умственную деятельность сопрягать с деньгами — это отвратительно.

12 марта. Среда. Л. Н. гулял. За обедом разговор. Софья Андреевна начала его, сообщив, что получено письмо от архиепископа (А. П. Храповицкого) о возвращении Л. Н. в Церковь. Софья Андреевна спросила, что ответить. Л. Н. сказал, что он на прогулке обдумал ответ1.

Софья Андреевна объясняла, что хотят вернуть Л. Н. для того, чтобы возможны были церковные похороны.

Л. Н. спросил, кто такой Храповицкий. Николай Николаевич ответил, что председатель миссионерского съезда в Казани 1897 года. Он писал к Л. Н. письма в печати, очень сдержанно. (Убеждал его вернуться в православие.)

Л. Н.: Я думаю, что, точно, я очень умен, потому что никого не обращал — это неуважение (обращение в веру). Неужели мне, 80-летнему, Антоний что нового скажет, что̀ я не передумал? Точно так же, как я не сказал ничего нового Антонию (он все это знает). У него устройство психики такое, что все это соскакивает (с него).

Л. Н. (ко мне): Получил большое восторженное письмо от Досева2. Он пропагандист. Христианское — одна своя, внутренняя работа, — она важна. Есть двоякая деятельность: свое, внутреннее отношение и внешнее

29

воздействие. Иногда человек умный бросается на внешнее воздействие. Ищите царства божия, и все остальное — это внешнее воздействие — приложится вам. Есть люди, которые на это одно внешнее воздействие отдаются. Тут ничего дурного нет, но это не то.

Толстой на прогулке в Яснополянском парке. Фотография В. Г. Черткова

ТОЛСТОЙ НА ПРОГУЛКЕ В ЯСНОПОЛЯНСКОМ ПАРКЕ

Январь — февраль 1908 г.

Фотография В. Г. Черткова

Николай Николаевич сказал Л. Н., что тут крестьянин из Лаптикова, средних лет, пришедший поговорить о вере. Л. Н. был очень рад и пошел к нему. В дверях остановился и спросил Николая Николаевича:

— Читали вы «Письма к ближним» Меньшикова? В них письмо Чехова к нему. Интересно, что он пишет о себе, что он (Чехов) неверующий3. Очень интересен всегда мне был он — как и многие — тем странным отношением «пожалуйста, не трогайте меня» (не говорите про христианство), которые боятся, что христианство расторгнет его спокойствие, которое он себе устроил.

За вечерним чаем Л. Н. рассказал, что, возвращаясь с Козловки, написал палкой на снегу: «Братья, любите друг друга».

Говорил про своих учеников, из них шесть выдающихся: Коля Орехов — это первый......*, Болхин......*, Шураев......*, брат Архипки.

Сегодня первый раз после болезни учил в третьем часу пополудни в продолжение четверти часа одиннадцать мальчиков.

Софья Андреевна вырезывала из газет, что̀ пишут по поводу ожидаемого юбилея 80-летия Л. Н. со дня рождения, и говорила, что ежедневно, в каждом номере газет, есть статья.

Нынче присылают следующие газеты: «Новое время», «Русь», «Русские ведомости», «Слово», «Русское слово», «Биржевые ведомости», «Сибирь» (Иркутск).

30

Л. Н.: Зачем вырезывать? Откладывать номера.

Л. Н. (ко мне): Бодянский написал длинное письмо, как чествовать Толстого: «Заключить его в тюрьму — его последователей сажают. Это ему будет самое настоящее удовлетворение»4. Совершенная правда.

Софья Андреевна протестовала:

— Там распух бы, чистой постели не было бы.

Л. Н.: Уверяю тебя, что было бы приятно. Хоть было бы верное избавление от празднования — туда, куда-нибудь в Крапивну, с венками не пришли бы.

Софья Андреевна соглашалась, что духовно было бы спокойно.

Л. Н.: Не напечатала ни одна газета (письма Бодянского).

13 марта. Утром приехала Мария Александровна.

По поводу подготовляемых торжеств М. А. Стахович по поручению Петербургского комитета чествования 80-летия поехал за границу для договоров по этому делу с заграничными инициаторами. Л. Н. просил, нельзя ли это прекратить, и написал отказ от юбилейных торжеств1.

Приехал М. В. Булыгин. Ночью ожидается Александра Львовна. Михаил Васильевич рассказывал о предполагаемом соборе; ожидают, что он мог бы поправить православную церковь.

Л. Н.: Искажение церкви так далеко зашло, что ничего сделать нельзя.

Мария Александровна списывала детское «Евангелие» и сказала мне, что Л. Н. все переделал, много поработал.

Л. Н.: Сегодня с мальчиками читал прощальную беседу (Иисуса Христа с учениками)2. Ах, как хороша! Говорит о любви. Нигде так ясно, просто не высказано.

Л. Н.: Как это несносно: все это разбилось на бесчисленное количество партий; враждуют.

Л. Н.: У Рокфеллера 20 миллиардов. Это указывает на развращенность существующего строя.

Мария Александровна не понимала, сколько это 20 миллиардов. Л. Н. объяснял ей: 20 тысяч миллионов. 20 тысяч — это уж несчетно много...

14 марта. Ночью приехала Александра Львовна; утром в 17° мороза на санях из Тулы в осеннем пальто приехал сибиряк 20-ти лет из Омска, слесарь, помощник машиниста. Он читал случайно «Крейцерову сонату», и вся жизнь его перевернулась. Написал Л. Н-чу горячее письмо о целомудрии, получил ответ, написал снова хорошее письмо. Отсюда поедет в колонию Беневского. Симпатичное лицо, нервный, деятельный1.

Л. Н. ездил верхом, но снег очень глубокий.

— Я, — говорил Л. Н., — как встречные, поворачиваю до места, где можно объехать. А то, если посторонишься в снег, лошадь проваливается передними ногами, а зад торчит, потом проваливается задними ногами, а перёд высоко, делает разные гамбады*. Нельзя рассчитать, какие движения, становится на дыбы, можно упасть.

Л. Н. получил из Ясенок тринадцать заказных писем, принесли почту и вчера и третьего дня. Получил «Рассказы для детей» Глеба Макарова (Ярославль, 1907) в 20—30 экземплярах2. Нравились ему, читал вслух нам и мальчикам в школе и им роздал. Получил от Вересаева «На войне»3.

Просил Юлию Ивановну достать ему открытки и картинки из Третьяковской галереи: Верещагина, Орлова и т. д. для мальчиков. Сегодня почтой получил — неизвестно от кого — некоторые и показывал их мальчикам. Когда показывал узника, стоящего на столе и смотрящего в окно4, напомнил им Гусева, что он тоже был заключенный.

31

— Напрасно, — отозвался один мальчик.

— Не напрасно, за мои книжки, — сказал Л. Н.

Вечером взял иллюстрированное прибавление к «Новому времени», где на первой странице безвкусные, грубые карикатуры, «Дневник кавказского человека» — кавказца, убившего татарина и жарящего его ногу5.

— Карикатуры! — сказал, как бы вздохнув, Л. Н. — Ах, не люблю я! Особенно в «Руси». Там читаешь смертные приговоры, а рядом карикатуры. Это кощунство.

Софья Андреевна стала переписывать на ремингтоне то, что пишет Л. Н. Когда он болел, ей показалось, что она так мало помогала ему, служила, за ним ходила, с ним говорила в последнее время, — каялась в этом, что хочется ей поправить.

Рассказывала про 1889 год своих мемуаров, кто бывал у них из молодых людей «темных». Имена записала, но вспомнить большую часть не может. Л. Н. тоже мало кого помнил. После, когда остались у чая одни, Л. Н., Мария Александровна и я, Л. Н. к Марии Александровне:

— Как я успел все забыть, кроме того, что мне нужно (для духовной работы). А кто замуж вышел и... не помню. Вы мне припомнили Ге, все его картины вспомнил. Знаете вы про Ге? — спросил Л. Н. вошедшего Гусева. — И Л. Н. стал вспоминать, как он (Ге) восторгался хорошим. «Он больше затевал, чем мог исполнить. Был совершенный ребенок» (в 60 лет). Потом говорил о его сыновьях — Николае и Петре. — Сыновьям его далеко до него.

Мария Александровна спросила, пишет ли Л. Н-чу Колечка (Н. Н. Ге-сын).

Л. Н. сказал, что он не пишет; это соответствует его характеру. Он не любит сентиментальности и молчит.

15 марта. В «Русском слове» 14 марта Курбский (Г. С. Петров) в статье «У Л. Н. Толстого» описывает недавнее посещение Л. Н.1 За внешним почтением бесконечная далекость духовная (внутренняя). Он вообще пишет, выступает не как литератор, революционер, а во имя высших (христианских) соображений, а тут, в этом фельетоне, пишет о Л. Н., что самосовершенствование не нужно.

Л. Н. об этом фельетоне сказал, что это «нам практика в непротивлении». Л. Н. вспомнил текст «Евангелия», который сегодня читал с мальчиками, и по нему бы поступил с Григорием Петровым. Если бы был с ним наедине, сказал бы: «Напрасно вы так думаете о самом важном», — сказал бы ему кротко; а если бы не внял, ушел бы от него.

Л. Н. хочет «милому» Макарову написать и даже отметить баллами его рассказы, будут от 0—1: например, «Петр Великий»; до 5, например, «Мешки». (Как мужик вез мешок овса, сел на него, продавил, и овес рассыпался. Приехав домой, взвесил мешок, сильно негодовал на торговца, что тот его обвесил. На другое утро, ехавши тем же путем, видя полоску овса, обругал ротозеем мужика того, кто рассыпал.)

Л. Н. получил от американской дамы Mrs Isabel Martin Gray (Cincinnati) книгу: «My Mamie Rose. The Story of my Regeneration» by Owen Kildare. New York, 1903 — и даже просмотрел ее2.

— Неинтересно и плохо, — сказал о ней Л. Н.

16 марта. Л. Н. занимался между прочим корректурой нового (у Сытина) издания старого «Круга чтения». Софья Андреевна с Надеждой Павловной играли в четыре руки, поэтому Л. Н. вышел только в 10.30 и накоротко.

Л. Н. (ко мне): Во французской газете пишут, что, по словам «Руси», занимаюсь переводом Виктора Гюго и что это неправда, потому что он (Толстой) не любит стихотворений и занимается только потому, чтобы развенчать

32

Виктора Гюго. Я бы очень рад был случаю, — добавил от себя Л. Н., — заявить мое восхищение Виктором Гюго1.

Концом «Бедных людей» Л. Н. восторгался. Нашел сделанное Микулич изложение «Бедных людей» Гюго в «Круге чтения» 7 января нехорошим и пожелал найти в библиотеке или купить оригинал и по нему переделать2. Л. Н. восторгался также изречениями Ламеннэ, указал на 8 января в «Круге чтения» и сказал:

— Это его место о народе, что все, что важное, выходило, может вы ходить только из народа3.

Л. Н.: Я прочел Бирюкова «Духоборцы», очень хорошо составлено4. Вы, — обратился к Гусеву, — никому не посылаете ее? Посылайте таким серьезным, — и прибавил: — Я думаю, духоборцы возвратятся (Л. Н. так и сказал: «духоборцы»).

17 марта. Л. Н. ездил с Александрой Львовной в Таптыково.

Л. Н. вечером говорил Гусеву, что если бы общественное мнение было таково, что нельзя было бы писать за деньги, то сразу бы прекратились такие газеты, какие есть.

По поводу газетных толков, приготовлений к чествованию 80-летия Л. Н-ча говорили, что они могут переутомить Л. Н., и Александра Львовна сказала отцу:

— Спрятать тебя, увезти в Пирогово на тот день.

— У нее свой план, а у меня свой, — с задумчивостью сказал

Л. Н. Говорили, что мысль чествовать юбилей случайно возникла в компании Максима Ковалевского, М. А. Стаховича, И. Е. Репина и что воззвание к чествованию написал Г. Петров с Л. Андреевым и Венгеровым.

Разговор о филиппинцах, о духоборах канадских.

Л. Н.: Тогда я был еще молод, когда ожидал от властей исправления.

18 марта. Л. Н. за обедом:

— Получил второе письмо из Японии о том, что меня с радостью ждут. Там распространен слух, что приеду1. — И Л. Н. стал шутя говорить, что поедет, и вычислять, сколько туда езды.

После обеда Л. Н. сказал, что пойдет к себе, возьмет книжку и будет читать, а работа — корректура «Круга чтения» — останется несделанной.

Так и вышло, читал браминскую «Бхагавад-Гиту» и письма. Утром хочет читать корректуру «Круга чтения» (сытинскую).

Л. Н. сказал, что в «Бхагавад-Гите» сказано, что работа не есть самое важное дело и что работа тогда хороша, когда не думаешь о последствиях.

Николай Николаевич предлагал Л. Н. изречения Паркера («Свободное слово» Черткова) для «Круга чтения»2.

Л. Н. говорил, что сегодня искал изречений у Торо, Hazlitt*, Emerson, Carlyle, Ruskin3. Эмерсон содержательнее всех. Карлейль Л. Н-чу не нравится.

Николай Николаевич рекомендовал Карпентера.

Л. Н.: Он односторонен и нерелигиозен.

Николай Николаевич: У него ум большой.

Л. Н.: Я сегодня читал браминское изречение: «У кого много ума, надо столько же ума, чтобы управлять им» (пользоваться им — to use it).

19 марта. Утром приехал И. Ф. Наживин, днем — Андрей Львович, в четыре часа он уехал. В три часа пополудни пришел за мной в лечебницу Николай Николаевич, сообщив, что Л. Н. плох: таким слабым голосом говорит, как недели две тому назад после обморока, и, лежа на диване, говорил Александре Львовне, когда ее уже не было в комнате, а там был Илья Васильевич. Л. Н. пожелал пройтись, сказав: «Слабость пройдет на прогулке, на воздухе». — И пошел. Александра Львовна, узнав про его

33

слабость, поехала за ним на шоссе, ехала тихо вслед. Л. Н. не заметил. Когда догнала его и он спросил ее, почему не с той стороны приехала, ответила, что хотела побольше полукруг сделать (чтобы не дать ему знать, что опасалась за него). Л. Н. вернулся с желтоватым лицом, посидел с Софьей Андреевной (она не знала про слабость) и Александрой Львовной.

Л. Н. спросил меня об отце, я рассказал, что́ брат пишет о его болезни и слабости.

Софья Андреевна пожалела его за старость и понегодовала на старость вообще.

Л. Н.: Мы так и остаемся ни в чем не согласные. Старость — это такое блаженство. — И на новое возражение Софьи Андреевны Л. Н. продолжал:

— Всплывает божественная сторона, а телесная — страсти — слабеет. Доброжелательство, любовь чувствуешь. Вы, — обратился к Андрею Львовичу, Александре Львовне, — не знаете, не имеете понятия, какое старость благо.

Наживин желал бы издать все места из корреспонденции Л. Н., касающиеся юбилея, не называя лиц, и напечатать эти места хотя бы через Меньшикова, фельетон которого о юбилее Толстого, чтобы его не праздновать, ему очень понравился.

20 марта. Приехали Мария Александровна, Булыгин. Здесь Наживин. Юлия Ивановна уехала сегодня в Москву. Сегодня из Тулы 16 писем, из Засеки 16. Вчера первый раз Л. Н. все письма сам не просмотрел, а поручил Гусеву; сегодня тоже. Некоторые письма были с советами не праздновать юбилей, а некоторые — как праздновать.

Наживин: Зонов рекомендует в тот день молчать. Кто любит Л. Н., пусть в тот день сидит дома и молчит.

Булыгин: Читать Льва Николаевича.

Л. Н.: Излечиваюсь от тщеславия, не дорожу славой. Кто здоров — не дорожит здоровьем, кто богат — богатством. Прежде искал в газетах, где обо мне писано, теперь отворачиваюсь; скорее другое место посмотрю.

Л. Н. почтой получил книгу московского митрополита Иннокентия, что обращал сибирских инородцев, лично ездил к ним: «Указание пути в царствие небесное». М., 19001.

Когда Л. Н. ушел, Наживин вспомнил главу из индийского романа, где четверо возвращаются ночью по Бомбею домой и разговаривают о Л. Н. Он же вспомнил, что японцы в начале войны писали: «Разве жалко Россию? В ней ничего хорошего, кроме любимого Толстого».

Софья Андреевна: Он искренний, это к нему притягивает. Такой всемирной славы никто не добился.

Когда Л. Н. вернулся в залу, завязался разговор о бабизме. Наживину нравится любимое изречение Аббаса Эффенди: «Не будем делать из религии предмета распри». У магометан нравится ему их достоинство.

Л. Н. подробно рассказал, что читал в газете, как ограбили сборщика винных лавок и после убили и его и 17-летнего ямщика. Ужасался. В 80-летней его жизни не случалось такое так часто и легко.

М. В. Булыгин рассказал, как в Засеке, под Тулой, убили лесного сторожа и ограбили (взяли 60 р.) и в Туле лавочника — за три рубля.

Наживин: В Москве теперь всё мелкие грабежи, так как большие учреждения охраняются.

Л. Н. говорил, что в озверении виновны и казни.

— Разве, — сказал Л. Н., — это может проходить даром, что в день шесть казней? Это делают правительственные люди, благословляют священники.

Утром приехал тверской крестьянин «в колонию» — в Ясную Поляну; неинтересен. Вечером приехал Johannes Kordes из Москвы.

34

Вечером читали вслух письмо Беневской. (Ответ Л. Н-чу.) Чисто умственное, холодное. Не нравилось гостям2.

Вечером же Николай Николаевич читал вслух сегодня сделанный перевод Л. Н. из Гюго: разговоры материалиста со спиритуалистом3.

21 марта. Утром уехали Наживин и Булыгин. Писем из Засеки 14. За обедом Мария Александровна, Софья Андреевна, Александра Львовна, Николай Николаевич.

Разговор о чествовании Л. Н-ча. М. А. Стахович спрашивает телеграммой. Софья Андреевна ответила ему по-своему. Она желала бы удачи юбилею, но с тем, чтобы не тревожили Л. Н. Александра Львовна желает одного — не тревожить отца. Боится за его здоровье, и теперь его волнение юбилеем ей тяжело. Стахович склонен чествовать Толстого не ради его и не ради себя, а чтобы его чествовала Россия для России (то, что для нее сделал), и каждая страна также, и чтобы его особы не касались1.

Когда Софья Андреевна говорила, прочтя из письма Стаховича к ней о том, что чествование Л. Н. будет содействовать исполнению людьми его учения2, Л. Н. заметил:

— Оттого, что чествуем Христа церквами, обеднями, не исполняем его приказаний.

Софья Андреевна говорила что-то о деньгах для Андрея Львовича.

Л. Н.: Деньги — это только подмазка, по которой спускаются новые. Деньги — никакое <не> счастье.

Вечером Л. Н. говорил Марии Александровне очень наглядно, просто, убедительно, ласково:

— Как это люди не живут любовью? Как естественно, а мучаются.

В «Fortnightly Review» (January 1908) статья Л. Н. «Love one another» (его прощание с ребятами, посетителями Чертковых в 1907 г. в Ясенках)3. Л. Н. не мог вспомнить этой статьи и говорил, что ничего не помнит. Когда ему напомнили о ней, сказал:

— Как хорошо, вы не можете себе представить, ослабление памяти в старости! Тем сильнее, энергичнее, плодотворнее идет работа в умственной, религиозной области, когда голова не заполнена тем, что было.

Л. Н. прочел присланный ему французский памфлет Garzon о Южной Америке, как там начинает бить жизнь4. Я же рассказал про статью Эллиса о современных испанских идеалах в «Fortnightly Review», что испанские противокатолики не всегда атеисты, а христиане5.

Л. Н.: Как идет везде невидимая работа, но та самая, которая нужна. Работает мысль, и какая мысль — такие будут поступки.

Пришла Александра Львовна и рассказала про книгу Вересаева «На войне», которая запрещена. Вересаев на днях прислал ее Л. Н. Очень интересна ей. Рассказала про злоупотребления и другое там описываемое.

Л. Н.: Эта манера во всем видеть одно дурное, желание осудить — нехороша.

Л. Н. пересматривал большую новую книгу доктора М. Л. Шлезингера «Russland im XX Jahrhundert», Berlin, 1908. Не заинтересовала его. Написана с немецкой политической точки зрения, и содержание ее — политические неурядицы в России. Когда Л. Н. развернул объемистую карту России, европейской и азиатской, вложенную в конце книги, он умиленно проговорил:

— Ах, матушка Расея!

Из книги прочел Марии Александровне, переводя по-русски, посещение Деруледом Ясной Поляны, но сначала не мог его припомнить6.

Софья Андреевна говорила про крыс. Л. Н. вспомнил, что сегодня муха села на лист бумаги, на котором писал, и он почувствовал в ней живое существо. Не мог бы убить ее: «Непосредственное чувство, прямо жалко ее. Для меня прежде не существовало».

35

22 марта. Утром приехала Н. П. Сергеенко помочь ремингтоновать «Круг чтения» и А. Н. Шарапова по поручению эсперантского международного комитета поговорить с Л. Н., как чествовать его юбилей. Здесь М. А. Шмидт. Вечером приехал Афанасий Ечинац, полковник в отставке, бывший австрийский офицер, воевавший под командованием Черняева в сербско-турецкую войну 1877 г., занимавшийся обучением иностранных языков посредством фонографа. Приехал попросить Л. Н. наговорить в его фонограф1. Л. Н. наговорил из «Круга чтения» на 22 марта. Спросил его, что нового в Петербурге:

— Революция подавлена?

Ечинац: Притихла. Ежедневные обыски, наложение арестов на брошюры продолжаются. С составом Думы можно быть спокойным. Единодушно высказалась против злоупотреблений в строении и управлении флота. Ужасное бегство офицеров из армии. И в кадетские корпуса не поступает достаточно учеников. Им стыдно быть офицерами. В Сибири, когда подавляли революцию, их стыдили.

Ечинац уже когда-то давно, кажется, больше, чем десять лет тому назад, был у Л. Н-ча. Л. Н. сразу узнал его и спросил:

— Вы серб?

В фонограф ему сказал, между прочим: «Жизнь и смерть — одинаковое благо». Ечинац не понял и просил объяснить.

Л. Н.: Жить хорошо, умереть тоже хорошо.

А. Н. Шарапова говорила без конца об эсперанто, но спасибо Софье Андреевне, что увела ее к круглому столу. Когда они там вместе разговаривали, Л. Н. заметил, улыбаясь:

— Кто кого переговорит?

Разговор о Лебрене: вспоминали его приятные свойства, хорошие поступки.

Л. Н.: Все хорошо, когда сам хорош. Его почерк приятен... Мне даже неприятно: я его исключительно люблю, не как всех.

— Эти люди, у которых в голове исключительная мысль, как энергичны, — говорил Л. Н. о А. Н. Шараповой.

— Она, когда станет говорить, забывает про еду, отстраняет блюда и говорит, — сказал кто-то.

Л. Н.: Что она говорит — умно и хорошо. Только что одним занята. Какое счастье, что нашла себе занятие! Разъезжает по России по делу эсперанто. У нее эсперантизм основан на христианском единении людей.

Когда Анна Николаевна уезжала, Л. Н., прощаясь, сказал ей:

— Очень мило было мне ваше посещение.

23 марта. Утром уезжал Ечинац. Перед выездом из Ясной Поляны, против столбов, его сани встретились с санями, высланными за Гольденвейзером, но привезшими Надежду Павловну. На них сидел и Л. Н., возвращавшийся с утренней прогулки. Когда сани встретились и остановились от толчка, Л. Н. выпал и ударился обеими ногами, особенно внутренней стороной левого колена. Встал с трудом сам, без помощи; поговорил еще с Ечинацом о том, о чем Ечинац его утром спрашивал: «Жизнь и смерть — одинаковое благо?» («Das Leben und das Sterben ist gleiches Wohl?»). Потом Л. Н. сел в сани и поехал домой.

Пополудни гулял, «охромев на обе ноги». В шесть часов вечера позвал меня. На левом бедре припухло, покраснело, болезненно. Я растер хлороформовым маслом и забинтовал фланелевым бинтом. После обеда Л. Н. сильно хромал; на ночь приложил компресс со свинцовой примочкой.

За обедом Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна (только что вернувшаяся после трехдневной отлучки), Юлия Ивановна, Надежда Павловна, Н. П. Сергеенко, Гусев и я.

Юлия Ивановна рассказала про друзей московских. Николаева родила

36

— поперечное положение, ребенок жив, но у него сломана рука. Николаев — невыспавшийся, измученный, но бодрый. Желает приехать с третьим томом «Евангелия». Л. Н. с участием и любовью отзывался о них. Дунаев болен грудной жабой и недоволен политическими событиями, отчасти оттого и болен, и очень негодовал на конфискацию «Краткого изложения Евангелия».

Л. Н.: Это Ивану Ивановичу трудно. Могут запретить и другое — «Детское Евангелие», которое теперь печатает. (Тридцать пять глав из пятидесяти напечатано.) Даже тем более его запретят. Но что же им делать? («им» — т. е. властям).

— Заседают, нужно им что-нибудь решать. Хорошее слово «заседать», — сказал кто-то.

Л. Н. вспомнил и сказал смешно (как он умеет) четверостишие Пушкина:

В Академии наук
Заседает князь Дундук...
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь.
Отчего ж он заседает?
Оттого, что ж... есть.

Общий хохот.

После обеда Юлия Ивановна принесла Л. Н. открытки с картинками для его учеников. Сам Л. Н. просил ее привезти.

— Раздам им их, — сказал он. Вот список этих картин-открыток:

Верещагина «Смертельно раненый»; Ге «Тайная вечеря», «Голгофа», «Петр Первый допрашивает царевича Алексея»; Касаткина «В коридоре окружного суда»; Крамского «Христос в пустыне»; Маковского «Свидание»; Орлова «Молебен в казенке»1, «Обход прихожан»2, «Офеня-коробейник», «Умирающая», «Увод телки за недоимки»3; Репина «Перед казнью»4, две картины «Дуэль»5, «Запорожцы», «Не ждали» и еще некоторые.

Л. Н. смотрел. Первая попалась Орлова. Л. Н. про него:

— Даровитый человек. Даровитее всех Пастернаков, хотя не стоит сравнивать. Сердечно умный и религиозный человек.

Смотря картину Касаткина:

— Очень хорошо.

Юлия Ивановна заметила:

— Это («В коридоре окружного суда») — лучшее, что он написал.

Л. Н.: Вот у него лучшее удалось, а у Репина не удалось. (Имел в виду его последний портрет — «Л. Н. Толстой и С. А. Толстая». Л. Н. тогда говорил, что у хороших художников не все удается, а у посредственных — некоторые картины очень удачны.)

Глядя на «Запорожцев, пишущих ответ султану», Л. Н., смеясь:

— Это Репин своих сородичей изобразил. Смотря «Голгофу» Ге:

— Хорошо. Эти босые ноги. Какое это удивительное искусство — живопись! Как мало им умеют пользоваться! — Л. Н. почти прослезился. — А какие трогательные вещи!

Глядя на какую-то картину Орлова:

— Это прелесть. Настоящих царей пишет Орлов.

Юлия Ивановна: Он сам пишет текст к своим картинам. — И о «Молебне в казенке» заметила: — Как выбраны эти типы!

Л. Н.: Этот муж ее — жалкий человек. Этот фарисейски крестящийся мужичок. Это так умно. Вот сердечно пишет, не лукавствует, просто любит народ.

37

Толстой и С. А. Толстая, Маковицкий и крестьянские мальчики у «дерева бедных». Фотография А. Л. Толстой

ТОЛСТОЙ, С. А. ТОЛСТАЯ, МАКОВИЦКИЙ И КРЕСТЬЯНСКИЕ МАЛЬЧИКИ У «ДЕРЕВА БЕДНЫХ»

Ясная Поляна, 16 апреля 1908 г.

Фотография А. Л. Толстой

«Пополудни пять школьников Л. Н., с Александрой Львовной катали яйца на террасе. Когда привели лошадь Л. Н-чу, Коля Орехов попросил Л. Н. тоже катавшего с ними яйца, сняться с ними. Александра Львовна сняла группу. Л. Н. верхом, возле Софья Андреевна, пять учеников и я под вязом... Фотография удалась». — Запись от 16 апреля 1908 г.

Смотря Репина «Дуэль» (и ту и другую), Л. Н. сказал:

— Одна лучше (та, где «победитель» отвернулся).

Юлия Ивановна: Как можно этими картинами пренебрегать (как нынешнее русское общество), а интересоваться картинами голых женщин!

Л. Н.: Вот именно, что эту силу, которая может перевернуть душу, вдруг употребляют на рисование голых женщин.

Вечером Л. Н. отвечал на письма в фонограф6. Колено болело у него, лежал на кушетке.

Юлия Ивановна рассказала, что получила письмо от И. К. Дитерихса; намеревается перевести «Круг чтения» на самое распространенное на Кавказе татарско-турецкое наречие. Странное название, не может вспомнить его.

Л. Н.: Кумыкское? Самое распространенное кавказское. Когда я жил на Кавказе, даже немного говорил на нем.

24 марта. Л. Н. не выходил. Утром заехал Осинский, железнодорожный служащий из Вильны, живущий во Владивостоке, возвращается туда. Предан Л. Н-чу.

У меня с шести до девяти больные.

За обедом Л. Н.:

— Нынче по случаю слабости читал газеты. Читаю статью в «Новом времени» и думаю: как бойко, даровито. Совсем забыл, что туда Меньшиков пишет. А это он про Хомякова, про то, что начальнику с подчиненными

38

шутить не следует*. Остроумно, умно написано; вставлены примеры его неуместных шуток.

И Л. Н. рассказал как пример, что Хомяков сказал Шульгину.

— Меньшиков прав, — продолжал Л. Н., — пишет, что председателю следует быть беспристрастным.

Л. Н. продолжал говорить про Меньшикова. Александра Львовна заметила:

— Как его Дунаев ненавидит! Руки бы ему не подал.

Л. Н.: Это поветрие (т. е. «кого клюют вороны, того и сороки»).

Александра Львовна: Я его тоже не люблю. После того, как он только что отсюда уехал, как он подло про тебя писал1.

Л. Н.: Напрасно помнишь и не прощаешь.

После обеда Л. Н. прочел вслух рассказ П. И. Федосеева «Барабанщик Марков» из книги «По мытарствам»2.

— Хорошо написана, — говорил Л. Н. — Читая, смеялся почти до слез над «писанкой» (слова этого сам Л. Н. не понял). Федосеев, наверное, сам военный. Эту обстановку я знаю. Смотр с любовью описан. Эта важность, торжественность смотра. Ужасно странная вещь — искусство. Ведь прямо отталкивающее — смотр. А тут прямо вас притягивает.

Еще разговор о дровах для отопления, купленных, казенных; привезли дубовые.

Л. Н.: Дубовые из дуплистых стволов не хуже березовых, но от них угарно бывает.

Приехал Сергей Львович.

За чаем разговор об Эртеле. Он был управляющим имений Пашковых (стоящих двадцать миллионов). Софья Андреевна вспомнила:

— Его отец был управляющим, он — писателем, и пошел в управляющие.

Л. Н.: Я уважал его очень за то, что решился бросить писательство. Он был даровитый писатель, даровитее всех этих Андреевых...

25 марта. Вторник. Благовещение. Приехал Н. В. Давыдов (меня не было при этом), рассказал Л. Н., что должен был выйти в отставку. Требовали от его суда смертных приговоров (политическим), он не хотел; требовали также, чтобы при казнях присутствовал один из секретарей их суда, — тоже не хотел, и секретари не хотели. Подал в отставку. Еще говорил, что его не любят за то, что он в дружбе с Л. Н. и в родстве с Трубецкими, Евгением и Сергеем.

Говорили про юбилей. Давыдов — тоже член московского юбилейного кружка, и хотят его выбрать в председатели. Намерен принять председательство, дать иное назначение кружку.

Давыдов говорил про «труп» (т. е. про мужчину, о котором он рассказывал Л. Н-чу, и Л. Н. написал о нем драму «Живой труп»), что он недавно помер1. Давыдов устроил было его в суде. Затем говорил про устроенный им тульский приют для малолетних преступников. Некоторые из бывших питомцев — теперь порядочные люди, иные — рецидивисты. Говорил про тамбовский (такой же) приют, управляемый четой — мужем и женой, так что там живут, как в семье.

После обеда, уже при мне, Л. Н. спросил Давыдова:

— Вы должны много читать (новые законы и т. д.)?

Получив утвердительный ответ, спросил, есть ли что близкое его (Н. В. Давыдова) взглядам в новых законах, постановлениях.

Николай Васильевич: Очень мало, а что есть — и то недоделано.

Л. Н.: Мне попался рассказ Серафимовича «Пески»2. Это такая прелесть.

39

Ничего особенного (по содержанию), но настоящее художественное произведение. Это мне Чехова напоминает. Такой он мне чужой был по взглядам, такой ничтожный по содержанию, но настоящий художник.

Сергей Львович: Читал ты, папа́, в фельетоне Меньшикова письмо Чехова к нему о тебе?3

Л. Н. кивнул головой и сказал:

— Я не знал, что он меня так любил.

Л. Н. в первом и втором письме к М. А. Стаховичу хотел высказать свое мнение о юбилее. И Давыдова просил о том же хлопотать4. И был очень доволен, что освободился при помощи Михаила Александровича и Николая Васильевича (они постараются разъяснить и от себя) от затеянного юбилея.

Л. Н. просил Сергея Львовича сыграть на фортепьяно. Сергей Львович охотно сейчас же встал и играл.

Л. Н.: Такие музыканты приятны, потому что он себя не боится уронить, а те (имея в виду профессиональных — Гольденвейзера и др.), кроме Танеева, который тоже всегда готов играть, играют только то, что умеют в совершенстве.

Сергей Львович сыграл «Рысь» Рудольфа5. Л. Н. вспомнил про него, как пьяненький ходил в оранжерею и сочинял такие вещи6.

Л. Н. поручил Гусеву отвечать на письма7 и насчет одного ответа заметил: «Я с вашим согласен, как всегда».

26 марта. Л. Н. спрашивал Марию Николаевну, жену Сергея Львовича, о ее школах, приютах; она жаловалась, что очень дорого обходится каждый питомец — в других еще дороже — и что из этих приютов выходят избалованные.

Сергей Львович говорил, что он имеет дело с разными приютами и не удовлетворен их деятельностью.

Л. Н. ответил Марии Николаевне на это, что тут дело в ее самоотверженной деятельности: результаты всегда сомнительны.

27 марта. Уехали Сергей Львович и Мария Николаевна в Крым. Приезжала к Л. Н. монашка и отстаивала противление злу. Л. Н. каялся, что с ней кричал и горячился.

Л. Н.: Я с ней говорил горячо потому, что она религиозный человек, только запутанный.

Николай Николаевич говорил про полученное издание «Посредника» М. Арнольда «Сущность христианства и иудейства».

Л. Н.: Не конфискуют ли ее?

Николай Николаевич: Очень возможно.

Л. Н.: Хорошая книга, она имела на меня большое влияние1.

Николай Николаевич прочел Л. Н. вырезку из газеты «Дальний Восток» (Владивосток, № 49, 1 марта 1908 г.): «В японских газетах появилось известие об ожидающемся приезде в Японию графа Льва Толстого в марте или апреле нынешнего года. Японцы выражают свое удивление неутомимости и энергии маститого мыслителя, который, невзирая на сбой преклонный возраст (в августе этого года ему исполнится восемьдесят лет), решается на такое утомительное путешествие. Японская печать чрезвычайно заинтересована мотивом этого необычайного путешествия графа Толстого и в числе разнообразных догадок по этому поводу высказывает свое предположение, что, вероятно, он посетит, кроме Японии, и Корею, как часть света, самую подходящую, где высокая доктрина проповеди о непротивлении злу найдет самую благодарную почву».

Л. Н.: Как хорошо — непротивление злу. Что они связывают его со мной — я этому очень рад.

На днях кто-то рассказал, что «Краткое изложение Евангелия» (издание «Посредника») запретили.

40

Л. Н.: Это нелепость удивительная. Но что же им делать? (В их положении должно так делать.)

28 марта. Пятница. Александра Львовна рассказала мне, что отец, прочитав в интервью сотрудника «Русского слова» у Анатоля Франса о юбилее Толстого, сказал, что Франс — умный человек, и как все-таки не понимает непротивления злу. Старый, культурный человек1.

Л. Н. ходил далеко гулять.

Л. Н. сегодня переделал, совсем переделал, так что из старого не осталось камня на камне, «Будду» в сытинской корректуре «Круга чтения»2.

За обедом Л. Н. пил в первый раз кумыс, полученный из Петербурга, рекламированный. Допив, сказал:

— Теперь я не умру, — намекая на рекламную брошюру Лурье.

Софья Андреевна: Он послал вдвое больше, чем заказали.

Л. Н. спрашивал про нашу словацкую кислую «жинчицу» (овечий кумыс), про овец, шалаши, пастухов, и, очевидно, ему нравятся наши горы и жизнь народа в них.

— Должно быть, хорошо у вас в горах, — сказал он.

Тут же, обращаясь ко мне:

— Умер хороший друг Жемчужников (86 лет). Поэт — не особенный, но хороший человек. Хотя естественно умирать... — не досказал, по выражению лица, глаз видно было, что ему жалко.

Были неприятные просители, пять молодых людей. Л. Н. предполагал, что, наверно, сговорились на станции прийти за гривенниками.

Подписчик петербургского книгоиздательства «Ясная Поляна» просит Л. Н., чтобы он лично заступился письмом у издательства за него. Это книгоиздательство, судя по жалобам, получаемым Л. Н., многих надувает, не только не исполняя того, что обещает напечатать, но и не досылая заказов. У нас неизвестно ни кто издатель, ни издания его. Л. Н. не пришлось их даже видеть3.

Вечером с Александрой Львовной проверяли новый «Круг чтения», ее ремингтованные экземпляры. Она восхищалась тем, что̀ Л. Н. теперь пишет, — про безрелигиозность и государственные учреждения.

Александра Львовна получила письмо от С. А. Стахович. Выражает радость по поводу письма Л. Н. к ее брату Михаилу Александровичу о том, что не желает празднования юбилея. Пишет, что, когда Михаил Александрович сообщил это комитету, один, некто Аничкин «обыскался» (нашелся), воскликнув: «Еще раз Лев Толстой не дает себя использовать для освободительного движения». Как характерно!4

За чаем Л. Н., Николай Николаевич, Александра Львовна, Юлия Ивановна и Наталья Петровна Сергеенко.

Л. Н. говорил что-то о Челышеве. Юлия Ивановна заметила, что «Русское слово» пишет, что в его банях в Самаре тайно продают водку.

Л. Н.: О, это нет. Это наверно выдумано5.

Разговор о вчерашней монашке. Юлия Ивановна говорила:

— Хотя Лев Николаевич кричал с ней, она, уезжая, была очень до вольна, счастлива, благодарна ему, радостна.

Александра Львовна заметила о ней, что она спиритка, и какая спиритка!

Л. Н.: Она учреждает, воздействует......* Это как деятельность революционеров6.

Я заметил, что русские монашки кротки, тихи, несравненно смиреннее западных.

Л. Н.: У них есть форма, терпение.

В общем разговоре упомянули имя Сологуба.

41

Л. Н.: В газете стихи не настоящего Соллогуба, а Федора Сологуба. Это удивительное, ужаснейшее. Это женщины не могут читать7.

С. Т. Семенов писал из Женевы, что может возвратиться. Л. Н. обрадовался. Статью, которую Сергей Терентьевич просил поместить в журнале, Л. Н. послал в «Вестник Европы»8.

Я спросил Л. Н.:

— Как объяснить, что нерелигиозные люди бывают нравственны — например, Кропоткин, Стасов (см. книжку Гинцбурга «Из моей жизни», стр. 184)?9

Л. Н. ответил приблизительно так: надо взвесить разные стороны нравственности, и бессознательно-религиозные бывают в малой мере нравственны. Стасов — c’est sujet à caution* — он был художник, его занимало искусство, но его нужда в просвещенности и нужда в хлебе народа не трогала. Стасов — богатый человек, не нарушал нравственности в собственности, но имел врагов, которых он не любил. С ними сражался, ссорился. Когда ему было больше семидесяти лет, еще был доволен тем, что мог иметь дело с женщиной, от чего человек христианский, чуткий старается пораньше освободиться. Бывает, что религиозный человек не нравственнее нерелигиозного. Здесь обстоятельства, характер играют роль.

Л. Н. перешел в разговоре на Н. В. Орлова:

— Христианская чуткость у Орлова. Я с радостью смотрю на его картины. Вот художник! Это умное, христианское отношение к изображаемой жизни. Где он? — спросил Л. Н. и продолжал: — Его картина поп с мешком и женщина, говорящая нищей: «Теперь некогда»10. Весь трагизм жизни русского народа и его кротость, смирение, терпение. Этот старик... — и Л. Н. сложил руки, как набожный человек**.

За обедом: Л. Н., Сергей Львович с Марией Николаевной, Александра Львовна, Юлия Ивановна, Н. П. Сергеенко.

Л. Н.: Читал «The Gospel of Buddha» (by Paul Carus). Очень хорошее изложение. Карус — американец, он свободно переводит, а немецкий перевод — тяжелый, но зато добросовестный. Там и параболы, легенды... (но эти) слабы. Некоторые сходны с евангельскими — например, Будда с женщиной у колодца, только мотив другой.

Потом заговорил о письмах. Стал очень много получать.

— Петров наделал мне много дел, — сказал Л. Н. — Он написал (в фельетоне «Русского слова»), что отвечаю всем пишущим мне11. Нынче письмо карандашом, развязное, от мужика про конституцию, что я «должен»......*** Кроме просительных и автографов и чтобы отыскать места, стал получать письма несерьезного тона: спрашивают о вере и другом, чтобы получить ответ (автограф). Стал отмечать их: Б. о. (Без ответа).

Л. Н. получил письмо из Петербурга с десятью подписями, между прочим, Трегубова и Плюснина, просят написать Столыпину, чтобы были выпущены на свободу все заключенные, последователи его, Л. Н., взглядов12. Л. Н. сказал Николаю Николаевичу, что не будет писать:

— Если бы я и просил амнистию, это были бы пустые слова, я держусь того: меньше вступаться.

Я спросил, означает ли что-нибудь слово «Моница». С таким прозвищем был у меня больной, и оно встречается и у нас, на словацком.

Л. Н.: Нет.

42

Ваня заметил, что это так дразнят. Л. Н. подтвердил и рассказал, что тут (в Ясной Поляне) прозвище Курзик такое дразнительное. Курзику восемьдесят лет. И вспомнил, как с ним косил, и Андрюша, поднося кувшин людям, рядом работающим, пришедши к нему, сказал: «Вот тебе, Курзик». — У Курзика нет трех пальцев на правой руке, но может косить. Рассказал, как это случилось: ехал с тройкой, выпивши, и около озера, где всегда плутают, поблуждал, простоял целую ночь, отморозил пальцы; лежал в больнице, мясо опало, выписался и потом рассказывал: кости гремят, мешают, — взял топор — отрубил. Фамилия Фоканов (яснополянская) происходит от Фока, так звали их прадеда.

Л. Н.: Когда говорят неверно о моем нравственном (учении), тогда мне неприятно. Но написать (обо мне лично) могут нехорошо — мне все равно.

Л. Н. вошел в комнату Гусева, где собралась молодежь и галдела.

— Уйду, ведь я вам мешаю. — сказал Л. Н. И действительно, настроение, за минуту шаловливое, при появлении Л. Н. оборвалось. Я тут подумал, как мы, в сущности, далеки Л. Н., хотя мним себе, что близки. Я слышал давно, что Л. Н., спрошенный кем-то, кто ему самые близкие люди, ответил, что они среди умерших, не назвав их. Наша веселость была не та, в какой мог бы участвовать Л. Н.

29 марта. Л. Н. получил по почте теперь вечером, кроме 37 писем, разные книги; между ними новое мадьярское издание «Войны и мира» в новом переводе Амброзовича. Этот перевод сделан с оригинала1. Многие переводы на мадьярском, итальянском, испанском и других (иногда и чешском) языках сделаны не с оригинала, а с других переводов: французских, немецких и т. д. Приславшим эти книги издателям, братьям Révai в Будапеште, не ответили и не поблагодарили; Л. Н. не всегда до того и некогда, а окружающие его, которым бы полагалось это сделать (в этом случае мне), обыкновенно забывают. Мадьярский перевод хороший, и издание изящное.

Л. Н. спрашивал Марию Александровну, уезжающую к себе, как поедет; она, старушка тщедушная, больная, уезжает, как обыкновенно, одна. Ей трудно свернуть при встречах, и опасается за нее из-за холода. Спрашивал ее, что будет завтра делать.

Прокудин-Горский пишет о новом изобретении — о цветных фотографиях, — и спрашивает, может ли приехать снять Л. Н. Советовались, что ему ответить.

Л. Н.: Отмолчаться. Мне нежелательно фотографирование, но Софье Андреевне будет желательно.

Л. Н. не решил, а сказал:

— К вечеру выхожу весь (т. е. бываю утомлен), сколько бы часов ни было. А утром на все смотрю совершенно иначе.

На следующее утро, в семь часов, Л. Н. пришел и продиктовал ответ2.

30 марта. Был Сергеенко.

Татьяна Львовна говорила о коклюше в деревне, опасаясь, что заболеет Танечка.

Л. Н.: Ах, коклюш! Не опасайся ни о себе, ни о других. Когда бог велит — заболеет, когда бог не велит — не заболеет. Предвидеть этого нельзя.

Л. Н. спросил меня об отце.

Говорили о сновидениях. Л. Н. сказал, что Паскаль писал о них и сказал, что во сне нет нравственного усилия.

Говорили о евреях и поспорили.

Л. Н.: Чего же тут спорить? Подавлять недоброе чувство, если оно есть.

Л. Н. говорил, что вычитал из газеты: 1) что в Португалии убили

43

двух полицейских. «Там так же убивают, как у нас», — сказал Л. Н. 2) О побоище в Риме. Рабочий-социалист сорвался на постройке и убился. Рабочие ассоциации обличали архитекторов и инженеров, что не заботятся о безопасности рабочих, лишь бы дешевле строить. И убитого демонстративно хоронили. При этом столкновение с полицией и войсками, причем убито 40 человек. Об этом Л. Н. прочел в «Биржевых ведомостях» 28 марта1.

31 марта. Л. Н., Александра Львовна, Юлия Ивановна, Н. П. Сергеенко, Н. Н. Гусев. Приехал Илья Львович. Ночью температура выше ноля. Дождик. Санный путь стал портиться. Л. Н. гулял, хотел идти навстречу Илье Львовичу, подсел к звавшему его яснополянскому мужику. У Л. Н. были неприятные посетители: 15 молодых людей из Тулы нарочно пришли «по гривенники». Подобные партии парней в три — пять человек бывали и в последние дни. Л. Н. сказал, что, как ни противно ему, должен будет отказать в подаче таким.

Афанасий Агеев в Казначеевке, друг Л. Н., заболел воспалением легких.

Писем всем много. Сегодня читал Л. Н. опять «Новое время», а не «Русь».

Илья Львович поседел, постарел внешне. Не рад этому. Желал бы остаться молодым.

Л. Н.: Постарайся духовно постареть.

Илья Львович отнекивался. Л. Н. тоном мягким, добрым, внушительным подтвердил, что его совет хорош:

— Это хорошо.

Л. Н. спросил Илью Львовича, какие газеты читает.

— Никаких. Иногда заглядываю в «Русское слово» — иногда читаю «Русские ведомости».

Л. Н.: Я читаю две крайние: «Русь» и «Новое время». «Русь» — из-за краткого означения событий в заголовке крупным шрифтом: «Шесть казней, три смертных приговора...»

Илья Львович: Есть такая черносотенная газета «Русская земля». Там обратное — в траурной раме: «Убиты два стражника, три городовых».

Разговор Илья Львович перевел на Милюкова, на его инцидент с Бобринским. (Бобринский вызвал Милюкова на дуэль.)

Л. Н. сказал, что Милюкова читает в «Руси».

Илья Львович: Он в «Русь» не пишет, а в «Речь».

Александра Львовна: Душан Петрович спрашивал Сережу про Милюкова.

Я: Сергей Львович характеризовал его так: «Умный, очень способный, хитрый, холодный».

Илья Львович: Милюков препротивный человек.

Илья Львович говорил о том, какие книжки теперь в ходу и что̀ на сцене идет: «Шерлок Холмс» Конан-Дойля, литература о сыщиках и самая неприличная, эротическая. Потом на вопрос Л. Н. о Софье Николаевне он рассказал, что она отдалась, как вообще женщины теперь, теософии. Они думают, что они занимаются философией.

Л. Н.: Увлечение теософией — это реакция против материализма.

Л. Н. с Ильей Львовичем имел очень длинный разговор о стараниях правительства и Крестьянского банка уничтожить общину.

Л. Н. говорил об общине, что у нее основной принцип хорош, что земля общая и что грех разрушать ее, вводить собственность на землю. Это вводится для того, чтобы большой землевладелец мог сказать мужику: «И ты собственник земли».

Илья Львович рассказывал, какая борьба идет между обществами мужиков и Крестьянским банком. Банк продает отрубные участки одиноким

44

лицам. Отруба сделаны так, чтобы никак нельзя было делать чересполосицы. Крестьяне скупают несколько отрубных участков и соединяются в общество и делят их себе в пользование (трехпольное). Чтобы поощрять население на отдельные отрубные участки, их отдают стопроцентной ипотекой, т. е. крестьянин не должен платить при покупке ничего, рассрочивается на 28—45 лет проценте погашением. Если же покупает общество, дают только такие поля, где нет воды, и дают в долг только 60 процентов. Васильчиков и его чиновники уверены, что они, разрушая общину, делают великое дело, вроде петровского. Так и говорил чиновник, прибывший в симбирский (или калужский) Крестьянский банк. Столыпин и компания хотят уничтожить деление земель на чересполосицы. Отводят участки с лесом, а крестьяне сейчас же лес вырубают. Крестьян, у которых очутилось много наделов, земские начальники уговаривают выделиться из общины и закрепить землю за собой. И доводят об этом до сведения в Петербург; это им вменяется в заслугу.

*Илья Львович говорил, как крестьяне местами не покупают землю, ждут, хотят ее получить обществом.

Л. Н. очень внимательно слушал, переспрашивал, был очень тронут, задет, потом говорил:

— Возмущает меня это коверканье жизни крестьян. Такая дрянь — Васильчиков и эти Столыпины. Крестьяне, которые лучше, умнее, полезнее их... Как смеют на себя брать, решать эти ерники петербургские то, что крестьяне лучше их понимают? Какая дерзость — ломать крестьянскую общину! Даже эти социал-демократы, они должны бы об этом писать.

1 апреля. Вторник. Утром приехали из Москвы Софья Андреевна и П. И. Бирюков. Еще приехала Мария Александровна; здесь Илья Львович. За обедом Софья Андреевна много рассказывала, главное — вспоминала. Илья Львович очень живо дополнял. Софья Андреевна попросила его перечитать ее записки и дополнить их. Илья Львович ответил, шутя, что сумеет сам написать.

— Таня много и хорошо помнит, — добавил он.

Сидели за столом очень долго, и было очень шумно. Софья Андреевна и Илья Львович рассказывали один интереснее другого. И Л. Н. добавлял свои замечания и короткие характеристики лиц.

Разговор про скончавшегося недавно Жемчужникова. Л. Н. вспомнил про какую-то его пьесу, невообразимую чепуху. Ее ставили на сцене (присутствовал царь Николай Павлович — ушел)1.

Илья Львович спросил Л. Н., прочел ли он роман Арцыбашева «Санин».

Л. Н.: Нет. (Л. Н., кажется, только просмотрел и написал что-то про него, кажется, вследствие запроса в письме2.)

Илья Львович говорил, что в печати было «О Санине» переменено на «О Саде», и понимали, что речь о маркизе де Саде.

Кто-то спросил, кто такой маркиз де Сад.

Л. Н.: Этакий циник ужасный, порнограф, остроумный.

Илья Львович рассказывал про нескольких знакомых, которые развелись с женами.

Л. Н.: Не шутка, а прямо про кого из нашего круга ни говорят — он развелся с женой.

Разговор о Давыдове, старающемся прекратить чествование Л. Н. Софья Андреевна пустила слух в Москве, что в те дни — 28 августа — вся семья с Л. Н. уедет из Ясной.

Л. Н.: Я ему дал такую записку, какую он хотел (в Комитет почина чествования Толстого).

Илья Львович вспоминал о Гаршине, как он впервые пришел в Ясную.

45

Доложили, что какой-то «мужчина» желает видеть Л. Н. Когда Л. Н. спросил его, что ему угодно, Гаршин ответил: «Прежде всего рюмочку водки, огурца да селедки». И потом рассказывал про турецкую войну. Тогда он написал еще только «Записки рядового Иванова»3. Через несколько дней он приехал верхом, уже сумасшедший, и попросил карту, чтобы посмотреть, где Курск, — туда хотел ехать; там его заключили в сумасшедший дом. Дальнейшие свои сочинения написал после, когда выздоровел. Впоследствии бросился с четвертого этажа. (И Громека покончил самоубийством, застрелился.)

Л. Н. (о Гаршине): Приятное, очень приятное лицо. Потом я его видел в нормальном состоянии.

После Илья Львович вспоминал, как Л. Д. Урусов, споря с Тургеневым, скользил, скользил со стула, очутился на полу и продолжал спорить сидя; потом встал и засмеялся.

Л. Н. (об Урусове): Урусов был мне совершенно близок по взглядам. Он был не умный, а разумный. Тургенев был умный, но неразумный.

Про брата Урусова Жюля Урусова Л. Н. сказал:

— Он был ограниченный, но благородный. Ум очень маленький, но сердце и разум — большие.

Речь об М. А. Энгельгардте:

Л. Н.: Я никогда не видел Энгельгардта.

Л. Н. напомнили, что он ему писал большое письмо о непротивлении4.

За чаем Л. Н. сегодня снова потребовал фельетон Тимирязева в «Русских ведомостях» от 29 марта и прочел его5.

Л. Н.: Это такая смелость — критиковать Канта, Шопенгауэра с высоты своего величия, а у него ничего нет.

Потом Л. Н. говорил, что он искал, что̀ скажут философы революции своего, нового, должно же быть что-нибудь у них. Ничего не находит, у них ничего нет.

Л. Н. сейчас же после того о писателях:

— Такая мания — это писательство. За деньги писать. Это как есть, когда не хочется, или как проституция, когда не хочется предаваться разврату.

2 апреля. За чаем Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Юлия Ивановна, В. В. Нагорнова и П. А. Сергеенко с Наташей, Николай Николаевич, П. И. Бирюков. Вечером Сергеенко, Бирюков и Гусев рассказывали Л. Н. про ужасы подавления революции — по статьям и книге Владимирова1 и другим источникам. Александра Львовна рассказывала про описанные Вересаевым ужасы.

Александра Львовна привезла из Тулы 32 заказных письма, кроме простых писем и повесток. Хлопотала о доверенности, чтобы Л. Н. не нужно было самому подписывать повестки. Между письмами одно от крестьян-павловцев — безграмотное, но очень хорошее письмо2.

Александра Львовна хвалила «Пески» Серафимовича.

Л. Н.: Описание природы искусственно; старичок превосходный. У Андреева, Горького ничего подобного нет.

За чаем очень шумно. Говорили сразу: Софья Андреевна про стеклярусные платья, про прически и огромные шляпы московских дам; Сергеенко рассказывал всякие длинные истории, большинство которых — например, лопатинскую — кажется, все знали. Л. Н. говорил тихо с Бирюковым3.

Сергеенко: Когда мы доживем до того времени, когда дамы перестанут шляпы носить?

Об этом целый разговор. Главное — участвовали Софья Андреевна и Александра Львовна. Софья Андреевна удивлялась, где московские дамы берут деньги — 250 р. — на стеклярусное платье.

46

Когда Софья Андреевна говорила, что стеклярусное платье стоит 250 р., Л. Н. заметил:

— Я думал, что это самое дешевое.

Л. Н.: Когда мы доживем до того времени, когда с бедными станем делиться? — И вспомнил мальчика, который вел слепого нищего, промокшего насквозь.

Л. Н.: Я видел в прейскуранте такую огромною шляпу! Я никак не мог поверить, что это не карикатура.

Говорили о тяжелой дороге: просо̀вы, тает. Л. Н. вспоминал: когда он был в полной силе, раз лопнула завертка близ Ясной Поляны, и он стал держать оглоблю в руках и додержал ее до дому:

— Не можете себе представить, как это трудно! Подрагивает.

Александра Львовна с Наташей Сергеенко перепечатывают на ремингтоне новый «Круг чтения», уже 30 число. Софья Андреевна читает вслух свои воспоминания Бирюкову и Сергеенко. Бирюков привез корректуру второго тома «Биографии» Л. Н-ча. Сергеенко приехал, кажется, за дочерью. Спросил Л. Н-ча, кого из славян просить участвовать в его юбилейном сборнике. Л. Н. ему посоветовал Масарика, Шопова, Досева4.

3 апреля. Утром уехала Варвара Валерьяновна, днем — П. А. Сергеенко, вечером — Александра Львовна с Натальей Петровной.

Днем был у меня, а потом говорил с Л. Н-чем Ф. Ф. Ризенкампф, сын генерал-лейтенанта из Ковно, 38-ми лет, скромный, добрый, мягкий человек. Гуляет по России без денег. За пищу, ночлег дарит посредниковские книги и говорит, что с ним везде все милы и рады книгам. Вареной пищи не употребляет. Я ему предлагал овсянку — от супа и хлеба воздерживается, я ему предлагал — не ел. Остался не евши до трех часов дня. Ест зерна, овес, крупу, потом яблоки. От апельсинов воздерживается, т. к. они привозные, а он старается питаться местными продуктами. Ходит в сандальях и очень скудно одетый; огромнейшего роста, широкоплечий, застенчивый и тихий.

Огромная почта из Засеки, Тулы и Ясенок: 50 писем; ужасно много стихов, рукописей, просительных писем. Стихи от крестьян — и плохие. Сегодня приезжала из Тулы на извозчике дама просить денежную помощь для образования: курсы. Л. Н-чу она была очень тяжела.

Гусев прочел из письма одного, как он спрашивает, какая будет «денежная награда» за его стихи и где и когда помещены будут1. Мы смеялись.

Л. Н.: Несчастный, ждет.

4 апреля. Вечером приехал Лев Львович. Л. Н. и Софья Андреевна очень любовно приняли его, и он был очень приятен. Посерьезнел и говорил обо всем ближе к воззрениям Л. Н., чем когда-либо прежде. Вид у Льва Львовича здоровый, спокойное выражение лица.

Л. Н. сегодня гулял к мостам, там бродил с трудом и упал в тающий снег. По Кабацкой горе вышел на шоссе. Там половину шоссе скапывают, другую половину оставляют. Одна — на снегу — дорога, саженью выше другой. Л. Н., дошедши до Двориков, поговорил с винопольщиком, нанял лошадь и вернулся в розвальнях. Через деревню дорога очень ухабистая.

Л. Н. не помнит, чтобы когда-нибудь было столько снегу — сажени полторы, — как теперь.

За чаем Л. Н., Софья Андреевна, Лев Львович, Юлия Ивановна, Николай Николаевич.

Лев Львович рассказывал про взвинченную жизнь в Петербурге: игорные дома, карты, рулетка, лото; кинематографы, неприличные фарсы, оперетки; газеты врут, отвратительные выставки декадентских картин. Андреев там ходил с каталогом и серьезно всматривался в картины.

47

В. С. Морозов. Фотография, 1900-е годы

В. С. МОРОЗОВ

Фотография, 1900-е годы

«Под вечер был В. С. Морозов... первый ученик из первой школы Л. Н-ча... Л. Н. его попросил, чтобы написал воспоминания о яснополянской школе для биографии Бирюкову». — Запись от 9 мая 1908 г.

Когда говорили про Думу, Л. Н. сказал:

— Меня в Думе отталкивает отсутствие оригинальности. Во всем подражают: «переход», «лидер», «партия».

Лев Львович хвалил Челышева. Челышев ему говорил, что он свое сделал. Сказал, дальше не будет, устал. Его затравили газеты. Пусть делает дальнейшее общество. Челышев (прибавил Лев Львович) богатырского роста, похудел.

Лев Львович заговорил о Пуришкевиче, что он сумасшедший и что председатель теряется, как только Пуришкевич начинает говорить.

Л. Н.: Оригинален.

Лев Львович говорил по поводу карикатур на Л. Н. в......*, про Куприна и Андреева (в иллюстрированном «Новом времени»)1. О Куприне — что привел в семью вторую жену, вследствие чего его жена ушла от него.

Л. Н. остановил Льва Львовича:

— Кто с женой живет теперь!

Лев Львович говорил о Петрове, что он пустой; он жил рясой. Потом о членах петербургского комитета юбилея Л. Н. — М. А. Стаховиче, М. Ковалевском.

Л. Н. со Львом Львовичем дружно говорили, один другим интересовались и говорили задушевно.

5 апреля. Суббота. Л. Н. ходил к купальне и просил Льва Львовича, собиравшегося туда на тягу, по той дороге на санях не ездить, а то испортят ее, а это единственная дорога, куда гулять осталось возможным.

48

Л. Н. со Львом Львовичем часто и много беседуют. Он гораздо ближе к отцу, чем был. Вечером за чаем Лев Львович говорил отцу:

«Какой бы я был счастливый, кабы я мог смотреть на жизнь так, как ты».

Из кабинета пришли в зал Л. Н. со Львом Львовичем, разговаривая о Буланже. От него из Женевы Л. Н. получил два письма и отвечал ему1. Л. Н. говорил про то, что он оставил жену, живет с другой; как это Буланже по-своему, Андрюша по-своему, Куприн по-своему решают вопросы, разрывают отношения с женой, с семьей. Потом говорил, что как им самим от этого должно быть трудно. Прожить с женою пятнадцать лет и бросить! Ведь это оторвать пятнадцать лет от прошлой жизни, она выходит прелюбодеянием, неискренностью. И в мысли допустить нельзя, когда женишься, в возможность второй жены. Буланже отказывается от прошлого, от 15 лет жизни, что это не была любовь, а прелюбодеяние.

Софья Андреевна сказала что-то про жену Буланже, что она гадкая, и тем оправдывала.

Л. Н.: Чем гаже, тем скорее надо сдерживаться и не бросать ее.

Софья Андреевна еще что-то заметила.

Л. Н.: Женщина как женщина, — и продолжал: — Не осуждаю (Буланже, Куприна и т. д.), но жалею. Такой чуткий человек, как Буланже, не может бросить новую жену и не может порвать со старой. Несчастные дети отрываются.

Лев Львович говорил про Меньшикова, обвенчавшегося недавно с одной из своих жен; у него сын распутный, и он этим огорчен.

Л. Н.: Люди лишились сдерживающего начала, выработанного веками. Когда веришь в церковное учение, сдерживающее начало есть — тогда это хорошо. Когда не веришь в церковное учение, надо верить в другое (где сдерживающее начало тоже есть). Когда ничего нет (никакого сдерживающего начала), тогда спускаешься на ступень животного.

Л. Н. посоветовал всем прочесть книжку Ильинской «Исповедь бывшей сумасшедшей» (перепечатано из «Вопросов философии и психологии» 1893 г.)2».

Разговор Л. Н. со Львом Львовичем, дружащим с семьей Эрдели и хвалящим их.

Л. Н.: Тут есть преимущество у офицеров, что они по крайней мере не мудрят умственно.

Лев Львович о себе — что он не может не жить политическими и государственными интересами. Если б он иначе говорил, было бы ломание, фальшь.

Л. Н. ответил ему, что он его понимает.

— Тебе 38 лет, мне — 80. Ты не в силах освободиться от той инерции... А надо отрешиться от мысли, что я устрою жизнь других людей.

Лев Львович: Вся история человечества в том, что одни всегда устраивали других.

Л. Н.: Как же тысячи, десятки тысяч устроят миллионы? Всегда всякий по-своему устраивается. Энергию свою направить на то, чтобы воздействовать на себя, на любовь, этим я сближаюсь со всем миром.

И Л. Н. говорил дальше, что тем, что человек думает только о своем отношении к богу, старается исполнять его волю, он невольно содействует устройству мира, только это делается другими путями, а не по преднамеренной программе. Чем больше человек самостоятелен, тем скорее должен прийти к этому.

6 апреля. Вербное воскресенье. Приехала из Москвы Александра Львовна с В. М. Феокритовой. Л. Н. ходил им навстречу садом по насту к Ясенке, к мосту. Пополудни гулял к купальне. За обедом Лев Львович спросил отца, читал ли Потехина.

49

— Да, читал. Он Островского преемник и подражатель.

Лев Львович говорил с Л. Н. долго, до чая.

7 апреля. Понедельник. Приехала С. Н. Толстая со старшей дочерью Анной Ильиничной. За обедом Лев Львович стал говорить про астрономию, про темные пятна и их влияние на рост почек деревьев.

Л. Н. вспомнил про Бирюкова, как тот по его просьбе читал лекцию яснополянским мальчикам и рассказывал Л. Н-чу из астрономии заключение своих курсов. (Бирюков прочитал 16 лекций в Костромском народном университете.)

Л. Н. говорил про корреспонденцию «Руси» — «Из «подвигов» лбовской шайки», орудовавшей на Урале, в Перми и окрестностях в эти годы1.

— Сильное впечатление! — сказал Л. Н. — Хотел бы спросить Алексея Алексеевича Суворина, что с вождем шайки? Жив ли?

После обеда Л. Н. сказал:

— Душан Петрович, Афанасий помер, знаете?

Это помер от ползучего воспаления легких на тринадцатый день болезни Афанасий Агеев — 49 лет, из Казначеевки. Он был при весах на Московско-Курской железнодорожной станции. От него Л. Н. узнал о бессмысленных условиях работы и описал это в «Рабстве нашего времени». После Агеев был в ссылке пять-шесть лет в Сибири за хуление божьей матери. Он отозвался об иконе божьей матери такими словами: «Какая богоматерь! Наряжу жену, посажу в угол, и будет богоматерь»2.

Л. Н. много за него хлопотал, чтобы отпустили его. Родные Агеева пришли просить на похороны, Л. Н. отказал. Мне импонирует эта его правдивость и решимость, что умеет отказать, где менее нужно или не нужно, и щедр там, где действительно нужно. На похороны редко кому дает. А ведь давать на похороны одному — отбоя не будет. Будут все ходить. И почему давать на похороны, а не позже — сиротам, ежемесячно, как Л. Н. дает Жаровой и другим. Но сколько сил уходит у Л. Н. на эти отказы истинно нуждающимся и притворяющимся (приезжающим, как на днях графиня с двумя детьми нарочно из Москвы — с просьбой устроить их; она говорила Л. Н., что сын у нее помер с голоду: какое нелепое преувеличение — говорила при детях). Не осуждаю просителей, могу себя представить в их положении. Привожу это только ради иллюстрирования того, как тяжелы Л. Н. распространяемые плохо осведомленными людьми — главное, газетами — слухи о его богатстве и помощи деньгами. Лично у Л. Н. доход в год был от 600 до 1200 р. Это гонорар от императорских театров за представление «Плодов просвещения». Кроме того, у него около 2000 р. капитала, которые он бережет мне неизвестно для чего.

Л. Н. за чаем спрашивал Софью Николаевну, Льва Львовича и других про их года. В последовавшем затем разговоре о том, как прошла молодость, Л. Н. сказал, что старость лучше; что не желал бы, чтобы ему было 25 или 46 лет. Хорошо, когда поседеешь. Софья Николаевна заметила, что надо слушаться 79-летнего.

Л. Н.: Слушаться не 79-летнего, а тех, которые жили 2000 лет тому назад. Читаю Beal «Будду» (английская книжка «Buddhism of Chinese»)3. Какое высокое учение! С его учением случилось то же, что с Христовым. Его отвлеченное учение загромоздили храмами, обрядами, учением о будущей жизни, которую Будда отвергал, об аде и рае. Нравственное учение Будды очень высокое, у китайцев вошло в нрав: терпеть, не воздавать злом за зло. Кто мне это говорил на днях, как Вересаев пишет о них?

Разговор о книге Вересаева «На войне», что он правдиво пишет.

Л. Н.: Он пишет с тенденцией (т. е. подчеркивает неумелость, злонамеренность русских властей).

50

Л. Н., смотря иллюстрированное приложение к «Новому времени», хвалил некоторые картинки и о немцах сказал, что они хорошо рисуют карикатуры.

8 апреля. Ночью дождь, день солнечный, снег тает. Вода хлынула. Ходил еще через пруд. Вечером уехала С. Н. Толстая. Из Москвы спрашивают Сухотины, можно ли привезти их со станции. Целое совещание по этому поводу, и решено ответить завтра. Ужасно много снегу. Нельзя предвидеть, насколько разольется Ясенка.

Л. Н. желал читать о казнях. Я ему дал статьи Владимирова в «Руси» за декабрь, январь, февраль 1905—1906 гг. о подавлении революции. Л. Н. не был доволен.

— Нехороши, — сказал он, — надо бы записать одни факты, без преувеличений. В «Былом» была куда лучше описана казнь Каляева.

И Л. Н. рассказал, как описан палач: силач, в красном платье, с нагайкой за поясом, каторжник, убивший семь человек. Ему за каждую казнь сбавляли из срока каторги и облегчали заключение. Когда казнил (Л. Н. назвал кого), он уже не был заключен1.

Л. Н. спросил, кто был Балмашев. Потом, вешают ли у нас, в Австро-Венгрии; я ответил, что нередко, особенно в Австрии.

Потом Л. Н. говорил приблизительно так: нѐкто (Линней) сказал, что люди — разумные существа. Это изречение ошибочно. Казни совершаются, а люди об этом и не задумываются.

Лев Львович: Все-таки вследствие казней уменьшилось число убийств, разбоев.

Л. Н. не верилось.

Лев Львович: Сравнить перечисление их в номерах «Нового времени» прошлогоднего и нынешнего.

Л. Н.: Они (убийства) переходят в духовное раздражение. Люди заряжаются против правительства.

Л. Н. прочел из письма С. А. Стахович к Александре Львовне стихи:

— Это написано Хомяковым. Отличаются, как стихотворения Хомякова вообще, отсутствием поэзии2.

Гусев прочел Л. Н-чу из письма самарского крестьянина Калачева, разносчика посредниковских книг, о его брате, отказавшемся от военной службы в Киеве и препроводимом в 1 Селенгинский полк в Дубны. Калачев же пишет о преследовании его самарской полицией за продажу запрещенных администрацией книг. Самарский губернатор требует от него, чтобы назвал того, от кого получил эти книги, иначе грозит ему трехмесячным арестом.

Л. Н.: Пусть скажет, что от меня3.

Я сегодня читал дневник Гусева. Как хорошо он записывает! Лучше, чем я, понимает, что говорит Л. Н., и особенно связно и ясно, и короче.

9 апреля. Утром приехали Михаил Сергеевич, Татьяна Львовна с Танечкой и няней. Приехали из Швейцарии через Москву. Еще приехал С. Д. Николаев ради поправок в третьем томе «Соединения и перевода четырех Евангелий», последний раз по этому поводу. Он рассказал про художника Орлова, что видел его в Орловской губернии около мест, где живут Стаховичи. Там мужики хотят опять выкуривать помещиков. У них есть фитили и бомбы. Желание разрушать, а что будет — все равно: хуже не будет. Во время молитвы за царя никто не молится, не крестится. В голове у них дико. Орлов вынес впечатление, что мужикам нужно просвещение.

Л. Н.: <У них> одна зависть к богатым и озлобление.

Михаил Сергеевич сказал, что фитилем уже и его поджигали.

Сергей Дмитриевич говорил об Орлове, между прочим, что он и его семья очень милы. Он в Орловской губернии рисовал картину «Возвращение

51

с войны». Главная фигура не удалась1. Мечтает накопить от пятисот до тысячи рублей, чтобы купить домик в деревне и там жить. И собирается в Воронежскую — «богомазать».

Л. Н.: Что же делать, это такое устройство мира: за хорошее ничего не платят, за преступное — сколько хочешь.

Лев Львович: Тетя Таня на улице слышала, как пьяный ругал царя. Она остановилась и спросила, что тот ему сделал? А извозчик заметил: «Просто не нужен стал».

Михаил Сергеевич рассказывал про Колечку Ге, что он стал революционером. Ездил на похороны Гершуни в Париж и там участвовал в Конгрессе. Говорил, что революция запустила корни, на поверхности не видать.

Гершуни жил в Швейцарии с чужим паспортом на имя Сидорова. Итак как его под другим именем нельзя было там хоронить, то перевезли его тело в Париж.

Л. Н. не помнил, ни кто он был, ни что он подготовлял покушения на Сипягина, Плеве и Победоносцева, и спросил, был ли он еврей.

Михаил Сергеевич рассказал, как сильно сумел загипнотизировать Гершуни того, кого послал убить Победоносцева. Но тот, увидя дряхлого старика, не мог решиться бросить в него бомбу. Гершуни после извел его укорами. Человек этот был совсем уничтожен. Михаил Сергеевич рассказал:

— Лазарев объезжал Поволжье и говорил, что то, что было их целью — опропагандирование деревни, уже произошло. Теперь нужно только организовать и мобилизовать. «Воззвание выборгское»2, по мнению Лазарева, не было дурно. Оно везде принято было сочувственно — не платить податей, не идти в солдаты — только не было подготовлено к тому, чтобы поднять народ. А правительство в три дня может мобилизовать армию. Лазарев надеется, что и организация и дисциплинирование им удастся.

Л. Н. не верит в возможность этого:

— Правительство работало века, пока достигло того послушания, готовности исполнять его требования. <Появление среди русских мужиков> Римана с Семеновским полком — это так же невозможно сразу сделать, как от Танечки требовать поднять этот самовар. Это одни желания, но несбыточные.

Лазарев говорит, что поволжские мужики ни от царя, ни от правительства ничего не ждут и готовятся к восстанию (выкуривать помещиков — это считают прошлым, малым делом). Молодое поколение ни во что не верит, старики еще ходят в церковь, но больше из-за праздности жизни.

Л. Н.: Грустно при этом то, что партия, которая с ними (революционерами) борется, — еще хуже. Одобряет казни, царя, церковные обряды.

И Л. Н. говорил, что, живя в деревне, он сведущ в том, что делается, через письма, которые получает. Теперь по поводу юбилея ежедневно получает ругательные от черносотенцев, утверждающих, что он продался жидам, получил от них куш.

К обеду приехал Михаил Львович. Он в последние три четверти года был всего раз. Обижался что-то на родителей. Живой, красивый, румяный. Служит земским начальником. За обедом рассказал, как поймали 31 революционера, хотевших убить великого князя Николая Николаевича. Жандармский офицер втерся к ним в доверие, говоря, что он нарочно служит у Столыпина — как революционер. Л. Н. сказал, что революционеры могли бы переодетые приехать в хорошем экипаже к тому лицу, которого хотят убить.

Михаил Львович: Так было со Столыпиным. Приехали переодетые иностранными военными. Но теперь незнакомых не впустят.

Л. Н.: Так они опередили меня (мой план).

52

После обеда Л. Н. разговаривал с Николаевым, а Татьяна Львовна с Михаилом Львовичем пустили в ход рулетку, которую Татьяна Львовна привезла из-за границы.

Около нее столпилась молодежь и шумела.

Л. Н. говорил Николаеву о роскоши, праздной обстановке в доме. Что за обедом он смотрел на Ваню (лакея) — какое сосредоточенное лицо! Совестно стало.

Л. Н. говорил, что главное — непротивление злу; любовь в себе увеличивать:

— Иду, подвернется под ноги собака — рассержусь на нее, уже нарушил любовь. Мы, вы, я, Душан Петрович счастливы, что мы такие (понимаем непротивление злу), но как же требовать от других, чтоб они так же признавали его, если не доросли до этого. Тут надо терпение — подождать, пока до того дорастут. Принуждать их, как правительство делает, — выйдет одна наружная видимость, в душе же тех людей останется злоба, как и была. Надо допущение свободы, самобытности. Мы (вы, я, Душан Петрович) в главном сходимся, но каждый своим путем пришел к этому своему убеждению, и мы различны. Такое допущение свободы, самобытности, как в отношении к вам, так — ко всем и к детям. Дети такие же самобытные существа, как мы, взрослые. Насилием воздействовать на них так же не должно, как насилием воздействовать на вас. Танечка пусть перенимает сама, не заставлять ее быть, какой мы хотим ее воспитать, не ломать ее*. Придет человек из Томска, и он одинакового понимания со мной, а выросший возле меня — далек мне.

Это говорил Л. Н. к тому, что мы не должны сердиться на людей потому, что они не такие, какими их мы желаем видеть; что надо себя вести с людьми любовно, не противиться злу.

Потом Л. Н. играл в шахматы с Михаилом Сергеевичем до половины девятого. Потом поправлял с Николаевым «Соединение и перевод четырех Евангелий»; потом пустил в ход фонограф для Сухотиных, Михаила Львовича и Николаева: рассказ «Воров сын», так Толстой назвал переделанную им часть лесковского рассказа «Под праздник обидели». Сам ее наговорил в фонограф.

Голос Л. Н. неузнаваем, но интонация — да4.

Потом Михаил Львович с молодежью пели в фонограф — плохо выходило.

Л. Н. написал письмо Давыдову, прося его сообщить ему про приговоры к смерти и про казни — как, где, кем совершаются5. Татьяна Львовна рассказала, что в заграничных газетах писалось, по неправдивому сообщению «Голоса Москвы», будто Л. Н. заболел. Они поехали из Ушй в Вену и просили Андрея Львовича туда ответить, что̀ с папа̀. Швейцар посольства передавал им по телефону ответ: «Папа̀ болен, удар». Сколько раз ни повторял — все одно и то же, а в телеграмме стояло, как после сами увидали: «Papa bon état»**. Швейцар первый раз плохо прочел и потом повторял.

10 апреля. Четверг. Вчера вечером густой туман, сегодня ветер, много снегу стаяло. Утром можно было видеть крапиву, под вечер — зеленя.

Утром приехал А. Б. Гольденвейзер.

Л. Н. пополудни гулял с мальчиками — 12-летним Колей Ореховым (Ромашкиным)*** и с еще тремя. За обедом рассказывал, какие они удивительно

53

Толстой около «дерева бедных». Фотография С. А. Баранова

ТОЛСТОЙ ОКОЛО «ДЕРЕВА БЕДНЫХ»

Ясная Поляна, 11 мая 1908 г.

Фотография С. А. Баранова

«Сегодня был сибиряк-учитель, побывавший в Америке, с московским фотографом Барановым, просил у Л. Н. разрешения снять его для американцев, и сняли очень быстро, раз 20». — Запись от 11 мая 1908 г.

54

милые, хотят не есть мяса, знают, что птиц убивать не следует (это — Льву Львовичу: он вчера ходил на тягу, убил двух вальдшнепов).

Они говорили Л. Н.: «Мужики ваших книжек не любят, ругают «Восстановление ада» (Коля знал, читал).

Л. Н. ходил с мальчиками к разлившейся по лугу Ясенке и вернулся через сад. Снег удерживал их. Мальчикам просил дать книг о животных, как они сами просили.

После обеда шахматы с Гольденвейзером. В 9.20 я застал Л. Н., сидящего с Татьяной Львовной, Львом Львовичем и Гольденвейзером. Татьяна Львовна и Гольденвейзер рассказывали про русских, живущих за границей и выдвинувшихся там, — музыканта Попова, критика А. Н. Волкова, художника Казакова.

Потом Татьяна Львовна рассказывала про Бьёрнсона, которого она посетила в Риме, и он — ее. Рослый, свежий старик, очень приятный. Говорил, что не верит в священные книги, что не верит ни во что, кроме как в науку, поэзию.

Л. Н. ответил, не помню, на какой вопрос, что Европа теперь не имеет настоящего художника-писателя, кроме одного, — Анатоля Франса. Шоу же — второго, третьего разряда. Когда Татьяна Львовна напомнила Л. Н-чу Бьёрнсона, Л. Н. сказал:

— Бьёрнсон никогда для меня не представлял величины.

И Л. Н. не мог вспомнить никакого его сочинения.

Татьяна Львовна: Ты его ценил: помнишь «Перчатку»?

Л. Н.: Ах, как же, помню. Тоже посредственное второго, третьего разряда1.

Гольденвейзер припомнил его «Монополигамию»2. И упомянул о Гауптмане как о крупном писателе.

Л. Н. ничего не ответил на это, помолчал несколько времени и сказал:

— Сережа дал мне прочесть «Post-scriptum» Виктора Гюго. Там маленький рассказ «Un athée». Я его перевел для «Круга чтения». Глубина мысли, художественное изложение, сильный язык3. Там (на Гюго) западная литература остановилась.

Татьяна Львовна припомнила Мопассана, заметив, что его биография очень интересна. Ее привез с собой Михаил Сергеевич.

Л. Н.: Гюи де Мопассан, как Гаршин, выскочил и скрылся. Виктор Гюго же, Гете равномерно росли и до глубокой старости становились все глубже.

Биографию Мопассана Л. Н. желает прочесть. Вспоминал «Une vie» и спросил, кто написал этот роман.

Татьяна Львовна: Мопассан.

Л. Н. вспомнил.

Татьяна Львовна рассказывала про Бьёрнсона и его семью, потом про Волкова, что он требует от художника красоты, добра, правды, чтобы подражал природе.

Л. Н. говорил, что определение задачи искусства — рабски подражать природе — это такая же крайность, как та, что искусство — в том, чтобы писать, что́ придет в голову (как Андреев пишет). Это две крайности. Искусство должно выражать такое состояние души, которое было бы общее всем. Искусство вызывает известное душевное состояние, настроение чувства — только это и есть искусство.

Татьяна Львовна возражала, что нужна красота в искусстве.

Л. Н.: Красота — слово, не имеющее никакого смысла. В музыке нет красоты. А то, что есть в музыке — у Шопена, в народных песнях: венгерских, татарских, цыганских, немецких, русских, их каждый народ понимает, — это есть ядро настоящего искусства, то есть вызывание настроения, чувства, соединяющего всех.

55

Татьяна Львовна возражала.

Л. Н. объяснял:

— Искусство — не только подражание природе, а отношение, которое соединяет всех. Надо, чтобы своя мысль была глубока.

Потом Л. Н. продолжал:

— Красота, добро, правда — это старинная гегелевская троица.

Татьяна Львовна еще отстаивала красоту лица, тела, особенно в живописи.

Л. Н.: Почему бы художнику не собрать самых безобразных и не дать им делать добро? Орлов — художник. Каждый день смотрю на картины Орлова.

Спор был довольно острый. Спорила Татьяна Львовна, не совсем соглашалась с Л. Н. и Гольденвейзером. Лев Львович не возражал.

Л. Н.: Красота — это фальшивое чувство. Я не знаю, что такое красивый. Понятие красоты в эстетику вводит ложное.

11 апреля. За обедом Л. Н. говорил, что вчера был разговор об искусстве А. Н. Волкова. У него многословие о предмете, которого совершенно не знает.

Л. Н. рассказывал, что сегодня был у него старообрядческий учитель заводской школы Морозова. Его упрекают в толстовстве. Он сын священника. Чтобы избежать необходимости ходить в церковь по праздникам, он приехал сюда. Хотел жить в деревне, живет в Телятинках с Плюсниным. Утром, до 10, был у Л. Н. в кабинете, понравился Л. Н-чу. С ним один из старообрядческих епископов вступил в спор об убийстве. На его сторону против епископа стал другой старообрядец, и они заспорили между собой. Так как спор был богословский и при таком споре не полагается быть не священникам, он должен был удалиться. Один из епископов — социалист.

Епископ сказал ему в споре, что обряды нужны. Обряды нужны для того, чтобы через них заявлять свою зависимость от бога.

— Это очень справедливо, — заметил Л. Н.

Учитель говорил Л. Н-чу, что старообрядцев 20 миллионов.

Михаил Сергеевич говорил, что в Европе ставят на сцене Андреева «Жизнь человека». Разговор по этому поводу.

Л. Н.: Я не могу читать Андреева «Жизнь человека», стихотворения Сологуба. Мне сама мысль ненормальна, нехудожественна.

Л. Н. рассказал, что получил письмо от еврея: упреки, что в «Азбуке» как пример слов, оканчивающихся ером, приводится «жид», что это ругательное слово.

Л. Н.: Когда я писал «Азбуку», тогда это слово не имело этого значения1.

Софья Андреевна: Опера Галеви ведь называется «Жидовка». Гоголь тоже говорил о жидах, малороссы не знают слова еврей.

Вечером Л. Н. в шахматы с Гольденвейзером. С 9 до 10 Гольденвейзер играл две вещи Куперена. Л. Н. хвалил. Был очень растроган и едва проговорил: «Чудесно!» Потом что-то Кирнбергера (Л. Н.: «Прелестно»), сына Баха (не особенно понравилось), Скарлатти (веселый, понравилось Л. Н.) и несколько норвежских песен, потом Рахманинова, Аренского, Чайковского.

Л. Н.: У старых (Куперена) — отсутствие искания оригинальности. У Аренского (в «Эскизе») ни одного такта выбросить нельзя — чувство меры. У Рахманинова есть неравномерность отдельных частей (одни — лучше, другие — хуже).

Л. Н. (Николаю Николаевичу): Кажется, кончу статью «Всему бывает конец»2. Запинки не осталось. Теперь только поправить и сократить. От сокращения выигрывает.

56

Л. Н. мне на вопрос о его здоровье:

— Слаб, но поехал верхом. Плохо спал. Теперь перед обедом спал. Работалось хорошо. Для меня вопрос в том, чтобы кончить работу. Жизни мало осталось.

Татьяна Львовна стала говорить о Малявине, о его красных бабах на выставке картин3.

Л. Н.: Пейзажи, красные бабы — не искусство, портреты — очень изредка, когда удастся выразить духовную сторону личности.

Татьяна Львовна и Лев Львович защищали красных баб, Софья Андреевна — красоту. Л. Н. говорил, что у него есть определение всего искусства; не знает, право ли или ошибочно это определение, но что к нему он подводит все произведения искусства. И Л. Н. высказал это определение. Так как оно (искусство) не удается, то творят подобие искусства. Не помню, к чему, Л. Н. сказал:

— Достоевского лично не знал. У Тургенева была заметная скромность: своим сочинениям не приписывал значения. Когда в Москве дамы просили его подпись, рассказывая об этом, он удивлялся и даже был рад этому. Андреев принимал бы это за должное. Самоуверенность исключает обработку своих сочинений.

Разговор перешел на Гаршина.

Л. Н.: Не могу понять, как можно совершить самоубийство. Из вас кто-нибудь хотел убить себя?

Софья Андреевна: Я хотела несколько раз. Саша хотела в пруду топиться, но забыла калоши, вернулась.

12 апреля. Вчера Л. Н. сказал Александре Львовне, что кончил в первой редакции «Всему бывает конец», что теперь осталось только поправлять. А на следующий день попросил Александру Львовну переписать всю статью начисто. Стало быть, последние дни, как всегда, когда кончает статью, особенно усиленно работал, напрягал мысль.

Вчера же Л. Н. ездил верхом. Сегодня гулял, как обыкновенно в последнюю неделю, когда санный путь испортился, по осевшему снегу в саду. Снег липкий, ходьба трудная. Изжога мучает его, мало ест. Вследствие всего этого ослаб. Напряжение мысли, затруднительные прогулки. И сегодня за обедом случился с ним обморок. Был большой переполох и пререкания, делается ли, что нужно, не вызвать ли докторов и кого. Телеграфировали Никитину и Щуровскому. Софья Андреевна сваливала обморочное состояние на изжогу и суетилась, тревожилась, что Л. Н. от изжоги не лечится. Свалили вину на кумыс, которого Л. Н. выпил что-то бутылок 15 в продолжение 10 дней.

До обморока разговор о приливе и отливе моря. Лев Львович рассказывал про имение своего тестя в Швеции. Чудная осень там бывает. Недалеко морские купания. Тут зашел разговор о том, что такое, чем обусловлены приливы моря. Никто не знал хорошо.

Л. Н. (обо мне): Этого не знает! Если бы спросили его, сколько на луне жителей, знал бы.

Когда Л. Н. вечером, с 9.15 до 10, сидел в зале и его просили идти ложиться, он сказал:

— Что вы мной озабочены? Мне так хорошо, так хорошо! Умереть — так умереть, жить — так жить.

Л. Н. сидел в кресле в зале. Был сначала Лев Львович, потом пришли Татьяна Львовна, Михаил Сергеевич и Софья Андреевна. Старались говорить между собой. Л. Н. не спрашивали, но иногда сам Л. Н. вовлекался в разговор и не мог вспомнить, о каком Илюше, Андрюше, Ольге Константиновне идет речь.

Когда ему сказали, что во время обеда с ним была дурнота, Л. Н. с трудом проговорил:

57

— За обедом сидел? Что вы говорите, что вы! Ничего не помню. Я за обедом? Я сидел за столом? Ничего не помню.

Ничего не желал пить. В 10.15 лег.

Л. Н. с осени заметно постарел, стал настоящим стариком. Безучастнее стал ко многому — например, к возвратившейся теперь Татьяне Львовне. У него теперь есть самостоятельная жизнь, особенная. Перестал многим интересоваться и стал многое забывать. Бывали у него часы явно выраженного стариковского состояния — не мог вспомнить про сына Мишу (это было осенью), а потом вспомнил.

13 апреля. Праздник светлого воскресения. Л. Н. встал в 9 часов и пошел один гулять. В 10-м часу посидел в кресле в зале. Все не может вспомнить ни про вчерашнюю дурноту, ни про обед. Только говорил про вчерашнее вечернее состояние вообще:

— Очень хорошее состояние, очень хорошее.

Когда я вошел, поблагодарил меня, что ночью вставал к нему и делал массаж, после которого не было изжоги.

— Не знаю, — говорил Л. Н., — от магнезии ли (которую принял второй раз перед массажем) или от массажа.

Говорили о праздновании пасхи.

Л. Н. взял почту и удалился в свою комнату. Через короткое время вернулся с номером «Руси»:

— Вот эти празднуют хорошо! Четыре казни в Нижнем Новгороде, один смертный приговор. А вы говорите, — обращаясь к Михаилу Сергеевичу, — умирать не надо. Поскорее умереть! — сказал с ударением, донятый новыми казнями.

Опять ушел в кабинет. Скоро вернулся с письмом в руке:

— Получил очень хорошее письмо, кто прочтет?

Аля Сухотин прочел. Письмо из Сухума. Один отец упрекает Л. Н. за то, что дети его идут за Л. Н., что он причина развала России на радость немцам и жидам. Очень упрекает Л. Н-ча, ругает1.

Л. Н.: Очень хорошее письмо, православный пишет. Это мне истинно приятно.

В 11 часов дня уехали Лев Львович и Гольденвейзер.

От Никитина телеграмма, что дороги из-за наводнения нет, торопиться ли?

Л. Н. очень усердно занимался. Софья Андреевна шла ему сказать, чтобы прервал, отдохнул. Л. Н. ответил, что ему всего спокойнее за писанием. Вышел в 2 часа. Ходил гулять, после обеда посидел полчаса и беседовал. Михаил Сергеевич говорил про драму Мережковского «Павел»2, что спустя рукава написана. Разделить бы на пять актов и сдиалогизировать историю Саблукова о Павле3, и вышло бы лучше. Потом говорил о пьесе «Царь-Голод» Андреева4. Разговор об Андрееве.

Л. Н.: Андреева я не могу читать, недостает терпения. Это не то, что Горький. Болтает что попало.

Ваня рассказал, что Тихон Агафонович не допустил к исповеди троих парней, ходивших к Черткову. Разговор о том, что православие гибнет, о трудностях священников.

Л. Н. по этому поводу о священниках:

— Жизнь есть движение от детства до смерти, всегда движение, хочешь или не хочешь. А если одна сторона (физическая) движется, другая (духовная) стоит неподвижно — тогда страдание.

Михаил Сергеевич о запрещении абсента в Швейцарии и о том, что по статистике там больше пьют, алкоголических напитков, чем в России. Только там по рюмочке, не до опьянения, но регулярно, ежедневно, а в России стаканы залпом, допьяна.

Л. Н.: Русское пьянство хорошее, пьяницу осуждают все.

58

Потом говорил, что в Двориках (торговое сельцо в двух верстах от Ясной Поляны) в прошлом году продано 2 000 ведер, а в позапрошлом — только 1200. Этот взрыв безнравственности — не одного пьянства, а убийства, грабежей — временный.

Л. Н. играл в шахматы с Михаилом Сергеевичем.

Л. Н.: Прочел интересную статью в «Новом времени» о крестьянском землеустройстве5.

Михаил Сергеевич: А Столыпин принял Николаева?

Л. Н.: Отложил. Он так далеко ушел в этом...

С. Д. Николаев, знаток Генри Джорджа, должен был, по предложению Л. Н. и с согласия Столыпина, поговорить с последним по земельному вопросу.

Татьяна Львовна рассказала о старушке-американке 87 лет, живущей в Риме, — как она спокойно умирала.

Л. Н.: Аналогия сна и жизни поразительна. — И Л. Н. стал проводить ее. — Я хотел эту аналогию провести до конца, выспаться хорошенько и потом проснуться.

Разговор о 90-летнем Д. А. Милютине.

Л. Н.: Милютиных три брата (Володенька, который нам сказал, что бога нет) были лишены сердца большого, но имели большие способности умственные.

Л. Н. хочет писать Сергею Львовичу в Крым, чтобы узнал про Милютина хорошенько.

Не слышно скрипучего голоса Левы. Л. Н. сказал, что он был ему, Леве, очень рад.

Л. Н.: Я ему сказал что-то про женщин. Это секрет.

Татьяна Львовна, Александра Львовна, Гусев и я остались сидеть около Л. Н. Татьяна Львовна полюбопытствовала, что это могло быть.

Л. Н.: Ну, я скажу: если бы мужчины знали всех женщин так, как они знают своих жен, то бы с ними не спорили. У них есть высшие способности: самоотречение и деторождение.

Подошла Софья Андреевна.

Л. Н. (Татьяне Львовне тихим голосом): Какое самоотречение у Софьи Андреевны!

По поводу своей умственной работы Л. Н. сказал, что ему не было бы тяжело, если бы работа становилась хуже, но, напротив, замечает, что работает лучше, чем прежде, по утрам. Только вечером неспособен работать. И эта разница между утром и вечером больше становится.

По поводу Танечки:

— У старых родителей дети более утонченные.

Л. Н. заговорил о Н. В. Чайковском, который теперь на четыре месяца заключен в Петропавловскую крепость:

— Он хороший революционер, не террорист. Василий Иванович — бывший учитель детей; Сережа про него писал, что он хотел меня обратить в революционеры, а кончилось тем, что он обратился в близкого мне. Этого Василия Ивановича я уважал, и так как он уважал Чайковского, своего друга, то и я его (Чайковского) уважаю.

Л. Н.: Бывший телятинский учитель, вольноопределяющийся рассказал, что десятеро их рыло траншею для приговоренных к расстрелу, и потом должны были их расстрелять. Первый залп не попал ни в кого. Тогда за ними, чтобы их пугать, поставили других солдат с тем, что будут стрелять в них, если они не станут стрелять в приговоренных.

Вечером, в 8, приехал Г. М. Беркенгейм и рассказал про ужасное наводнение в Москве.

Л. Н. пошутил:

59

«Не могу молчать!». Машинописная копия с исправлениями Толстого

«НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ!». МАШИНОПИСНАЯ КОПИЯ С ИСПРАВЛЕНИЯМИ ТОЛСТОГО.

Первая страница второй редакции статьи, май 1908 г.

Л. Н. сегодня написал статью в десять ремингтонных страниц, вроде открытого письма — горячий... вопль против смертных казней...». — Запись от 13 мая 1908 г.

— Я постараюсь для вас, то есть для Григория Моисеевича и Душана Петровича, заболеть: консилиум приехал, а больного нет.

С Григорием Моисеевичем разговорился отрицательно о медицине.

Вечером читали вслух в комнате Александры Львовны «Всему бывает конец». Я не присутствовал.

14 апреля. Утром приехала М. А. Маклакова, среди дня — Андрей Львович. Были Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Юлия Ивановна, Михаил Сергеевич, Аля Сухотин, Григорий Моисеевич, Гусев. Я уезжал в Ясенки. С почты я привез какую-то диаграмму индуса. Я ее сам не видел. Гусев говорил мне, что Л. Н. не понравилась, потому что основана на правде. А «правда» не может быть основой. «Правда» — не что-то положительное, а только отрицательное (отрицание лжи).

Л. Н. утром гулял. Пополудни — верхом.

60

Вчера решили, чтобы отвлечь Л. Н. от вечерних занятий, писаний, развлекать его шахматами, винтом, чтениями, пением, игрой на фортепьяно, легкими разговорами. Сегодня пустили в ход фонограф. С осени, как уехали Сухотины, Л. Н. стал и вечерами усиленно заниматься, особенно корректурами.

Пришел из Тулы пешком Л. Д. Семенов и вечером беспрерывно, громко, внушительно, сидя совсем близко к Л. Н., рассказывал более часа про казни. Кажется, про одну, где казнен по ошибке невинный. Подобное рассказывал недавно еще кто-то. Л. Н. интересны казни, хочет писать про них. На днях просил Николаева узнать про дворника, исполняющего должность палача в Москве. Кажется, от Дунаева слышала о нем Софья Андреевна и рассказала, вернувшись из Москвы месяца два тому назад, что его извозчики ругают и предсказывают: «Не сдобровать тебе, убьют тебя!» Он отвечал им, что не боится, он их раньше перевешает1.

Л. Н. попросил меня вписать в статью про Немраву и привести фамилии венгро-сербских назаренов и еще кое-кого из отказавшихся2.

Л. Н. хвалил Гусева, говорил, как за него благодарен Черткову: способный, все помнит, находчив, работящий — большая помощь.

Вечером Гусев уехал на шесть дней в Рязань к родным. Уехал Беркенгейм.

15 апреля. Днем уехал Андрей Львович.

Л. Н. (за обедом): Я встретил шествие с иконами (Л. Н. ехал верхом), нарочно поехал правее, чтобы не было заметно мое неснимание шляпы.

Михаил Сергеевич говорил, что иконы эти называют богами: «Нельзя работать, еще не подымали богов».

Л. Н. спросил, какого направления Д. Д. Оболенский.

Сухотин: Его три раза жгли, будет крайний правый. После первого поджога — октябрист, после второго — умеренный правый, после третьего — Союз русского народа.

Л. Н. (мне): В восьмом часу придет молодой человек, он малоразвитый, стихи пишет. Займитесь им, книг ему дайте. Все-таки я с ним поговорю.

Это был 18-летний юноша из Ахтырки Харьковской губернии Георгий Григоренко, приехавший показать свои стихи. Л. Н-ча читает недавно, полгода. Л. Н. ему отсоветовал стихами заниматься и советовал ему блюсти в себе правдивость, целомудрие, любовность. Был с ним в моей комнате Л. Д. Семенов, прочел тут же некоторые наставления Серафима Саровского, они Л. Н. очень понравились.

После обеда, перед шахматами, Л. Н. спросил Л. Д. Семенова про Александра Добролюбова. Леонид Дмитриевич рассказал с восторгом и без лишних слов преинтересную, с самого детства самобытную жизнь Добролюбова. Л. Н. прервал рассказ только одним вопросом:

— Он девственник?

Л. Н. об Александре Добролюбове, когда он был первый раз в Ясной:

— Помню, пришел в лаптях, чистый, красивый. Он в той комнате, — кивнул на кабинет, — со мной разговаривал1.

После шахмат Л. Н. спросил Леонида Дмитриевича, в чем расходится Добролюбов с ним (Л. Н.). На это Леонид Дмитриевич не умел ответить как следует, смущало его присутствие Михаила Сергеевича (меня не было), а желал бы об этом поговорить с Л. Н. наедине. Он, Леонид Дмитриевич, считает Добролюбова ясновиднее, строже к себе (лучшей, более гармоничной жизни), больше ушедшим от мира, чем Л. Н. Просто он ставит Александра Добролюбова выше Л. Н. Так Леонид Дмитриевич рассказывал мне сегодня на прогулке. Говорил мне, что Л. Н. ему ответил, намекая на совет Добролюбова, переданный ему М. С. Дудченко в письме, чтобы перестал писать, что он уже все высказал, а углубился бы в себя, ушел из дому и жил просто своим или своих молодых друзей трудом2.

61

Л. Н. ответил Семенову приблизительно так, что писать можно без конца и что ему уже не до писания («Мне теперь одно дело осталось — готовиться к смерти»).

С 9 до половины 11-го концерт. М. А. Маклакова пропела около 20 песен французских и других, около 14 — под аккомпанемент Л. Н., шесть — Леонида Семенова. Потом с Анной Ильиничной и Александрой Львовной — дуэт, русские романсы и песни. Л. Н. сидел за большим круглым столом, не участвовал в чаепитии.

Л. Н. спрашивал Михаила Сергеевича, что имеет заметить о «Всему бывает конец», которую в первой редакции он сегодня прочел. Михаил Сергеевич возражал против принятия закона Христа как авторитета.

Л. Н. ответил, что Христос выразил человечеству его закон жизни. Человек не может жить разумной жизнью без исполнения этого закона, религиозного начала, как волк без мяса. Люди дошли до такой извращенности, что совсем отвергают его (религиозное чувство).

Старание, особенно со стороны Софьи Андреевны, развлекать Л. Н. пением (Мария Алексеевна), рассказыванием (Леонид Семенов) удавалось. Л. Н. просидел в зале и, очевидно, был рад отдыху. Вероятно, сам чувствует, что переутомляется.

Страшные наводнения в Москве (20 миллионов убытка), по Оке, Днепру.

16 апреля. Среда. Утром уехал Михаил Сергеевич в Кочеты с сыновьями Алей и Мишей. Здесь третий день Л. Д. Семенов. Сегодня приехала М. А. Шмидт. Шел теплый дождь. Л. Н. поехал на шоссе.

Ко мне приехал посоветоваться о жене колядинский крестьянин: заражение крови после аборта. Л. Н. поощрял меня поехать — видно было, что желал, чтобы я поехал к ней. Но т. к. дождь шел и очень трудная дорога, а мужик приехал верхом, а я верхом на Мальчике, нашей горячей лошади, не осмелился, так и не поехал.

Пополудни приехал из Москвы 20-летний юноша-слесарь, друг Фельтена, единственный сын. Читал о духоборах и стал иным человеком. Приехал спросить Л. Н., принимают ли духоборы у себя других. Хочет поехать к ним. Л. Н. ему не советовал, а советовал стараться быть между грешными, порочными людьми, как непьющий среди кабаков.

— Удивительная тайна для меня, — рассказывал Л. Н. про него, — отчего один может понять мысль, а отчего другой не может. Какой славный юноша!

Когда Л. Н. выходил из моей комнаты, где с ним беседовал, у него на глазах были слезы.

За обедом в разговоре Л. Н. говорил о понравившемся ему письме гимназиста 8-го класса, просящего совета, может ли идти в офицеры и как избавиться от лени. Леонид Дмитриевич ответил ему, а Л. Н. приписал, что, может быть, его лень есть просто отвращение к бессмысленным предметам учения в гимназии1. Л. Н. заметил:

— Самое обычное. Энергия бывает во имя тщеславия, людской славы.

Л. Н. говорил Марии Александровне про обвинительный акт Молочникова, в котором передано очень верно «вредное» содержание книг: «Письма к фельдфебелю», «Памяток» и других, которые он распространял. Так хорошо изложено в нем, в чем они полезны. Только нужно переменить слово «вредное» на «полезное». Молочникова хотят судить за распространение их2.

Пополудни пять школьников Л. Н-ча с Александрой Львовной катали яйца на террасе. Когда привели лошадь Л. Н-чу, Коля Орехов попросил Л. Н., тоже катавшего с ними яйца, сняться с ними. Александра Львовна сняла группу. Л. Н. верхом, возле Софья Андреевна, пять учеников и я под вязом. Среди учеников — два любимых Л. Н-ча: Коля Орехов, который, разговаривая с Л. Н., хочет говорить ему приятности и льстит ему, и Паша

62

Резунов — правдив. Фотография удалась. Особенно хорошо вышел, стоя спокойно, Делир, любимая лошадь Александры Львовны и Л. Н-ча.

Л. Н.: Это мы, три старые животные, вместе умирать собираемся.

— Кто папа́? — спросила Александра Львовна.

— Белка, я и Делир.

— Белка (старая сибирская лайка) — да, а ты и Делир — нет. Вы молодцы. Что же, Делиру 14—16 лет.

С 7 до 9.30 Л. Н. читал корректуры второго тома его бирюковской биографии. Мария Александровна же, Леонид Дмитриевич и я читали «Всему бывает конец». Я был радостно поражен необычайной ясностью, простотой изложения о неизбежности перехода людей от языческого мировоззрения к христианскому и тщете церковных, государственных, научных стараний создать благо людям.

Александре Львовне эта статья тоже нравится лучше всех, написанных Л. Н.

Леонид Дмитриевич хотел поговорить с Л. Н. наедине. Мы вышли в залу, где Л. Н. говорил с М. А. Маклаковой о Думе, что она земельной собственности не трогает.

Л. Н. (к нам, особенно к Леониду Дмитриевичу): Что за чудо случилось со мной! Расскажите Добролюбову про чудо, что случилось со мной. Подите, пойдемте все. Я вам почитаю сон, какой я имел 43 года тому назад.

Повел нас в кабинет, сел в кресло, нам показал напротив него на диван садиться и подал Леониду Дмитриевичу корректуру.

— Я не верил бы, если бы это не со мной случилось. Я тогда занимался охотой, хозяйством, был глуп до невозможности, всякие забавы, и вдруг такое.

И Леонид Дмитриевич прочел записанный Л. Н. в 1865 г. сон о том, что русскому народу предстоит освободить землю от собственности:

«Всемирно-народная задача России состоит в том, чтобы внести в мир идею общественного устройства без поземельной собственности.

«La propriété c’est le vol»* 3 останется больше истиной, чем истина английской конституции, до тех пор, пока будет существовать род людской. Это истина абсолютная, но есть и вытекающие из нее истины относительные — приложения. Первая из этих относительных истин есть воззрение русского народа на собственность. Русский народ отрицает собственность, самую прочную, самую независимую от труда, и собственность, более всякой другой стесняющую право приобретения собственности другими людьми, собственность поземельную.

Эта истина не есть мечта — она факт, выразившийся в общинах крестьян, в общинах казаков. Эту истину понимает одинаково ученый русский и мужик, который говорит: пусть запишут нас в казаки и земля будет вольная. Эта идея имеет будущность. Русская революция только на ней может быть основана. Русская революция не будет против царя и деспотизма, а против поземельной собственности. Она скажет: с меня, с человека, бери и дери, что хочешь, а землю оставь всю нам. Самодержавие не мешает, а способствует этому порядку вещей. (Все это видел во сне 13 августа.)»4

Когда Леонид Дмитриевич дочел, Л. Н., как бы все еще не верилось ему, сказал с удивлением:

— Это то же, что пишу теперь, даже тут — а писал я тогда скверным языком — тот же самый язык, каким теперь пишу. Мне показывает это то, — продолжал Л. Н. радостным голосом, — что мы ошибаемся, когда представляем себе жизнь души во времени, а она цельная вся уже есть.

Мы ушли, и Леонид Дмитриевич остался один у Л. Н. Потом рассказал мне, что Л. Н. поговорил с ним очень по душе. Л. Н-ча задел совет А. Добролюбова

63

— все говорит со мной о нем — и Дудченко. Л. Н. о совете Добролюбова сказал, что он суров, а нужно сострадание; что он, Л. Н., может быть, и понимает, а слаб (не может уйти из дому). Несколько лет тому назад мог бы, теперь не может. И Л. Н. говорил Леониду Дмитриевичу про свою жизнь в семье.

В кабинете было слышно пение. Л. Н. сказал Леониду Дмитриевичу:

— Девушки веселятся. Они не знают того блага, которое нам с вами известно.

Л. Н. с Леонидом Дмитриевичем пришли к чаю. Мария Алексеевна пела старые французские песни, Александра Львовна аккомпанировала на фортепьяно. Было очень приятно слушать. Тихое настроение, гармоничный, удачный семейный концерт.

Л. Н. (к Марии Алексеевне): Скажу вам о пении. В пении верх искусства — брать высокие ноты тихо. Я даже не знаю, как это делают.

Леонид Дмитриевич Л. Н-чу о Куропаткине, что он говорил посетившему его журналисту, другу Семенова5, как его укоряет совесть, что он причина погибели стольких людей. Он во все время войны писал дневник6. Простой.

Л. Н.: Из того, что я слышал о нем, у меня впечатление, что он хороший, добрый человек.

Леонид Дмитриевич рассказывал, как Куропаткин свиделся с царем, которого он очень любит и жалеет; что он (царь) очень плохо осведомлен, так его обманывают. Оба расплакались. Царь спросил, что́ виной проигранной войны:

— Вы вина всему, вы, — ответил ему Куропаткин. И с тех пор нет отношений между ними.

17 апреля. Теплый, настоящий весенний день. В Ясной Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна с Танечкой, Александра Львовна, Анна Ильинична, Варвара Михайловна, Л. Д. Семенов. Вечером, в 7, приехал и пробыл до 11 жандармский ротмистр Хуциев из Черного Яра. Пробыл у Л. Н. в кабинете ровно час1.

Пополудни был у Л. Н. старик-старообрядец из Тулы, тот, что Л. Н-чу говорит ты, и Л. Н. ему также. Просил и получил очень много книг. Л. Н. угостил его чаем.

За обедом Л. Н. говорил, что читал Дорошевича. Я поправил:

— Может быть, Немировича-Данченко?

Л. Н.: Да, Немировича-Данченко фельетон 16 апреля в «Русском слове» — «В Японии. Плоды побед — беспримерная нищета». Это что-то ужасное2. Барышни ушли, могу прочесть.

Софья Андреевна: А Юлия Ивановна тут. При ней можно? Она уже стара.

Л. Н.: Не из старых, а немолода.

Л. Н. прочел, как в Японии родители продают дочерей в «дом с решетками» и правительство облагает погибших налогами, и все у него на счету. Нищета там ужасная. Бюджет поднялся ужасно. Социализм — недовольство рабочих — распространяется. Л. Н. и об этом читал вслух. Просил сохранить этот номер и будущие. Это Сергеенко рекомендовал ему читать эти фельетоны Немировича-Данченко о Китае и Японии.

Огромная почта из Тулы: 41 письмо.

В 10.40 Л. Н. вышел к чаю. Говорил, что получил письмо от китайца. А, к сожалению, не видел никогда китайца.

— Пишет мне, — сказал Л. Н., — как китайцы интересуются христианством, и просит прислать то, из чего могли бы лучше всего узнать сущность христианского учения; пишет, что он знает русский. Пошлю ему Послание Иоанна. Это у меня первые отношения с китайцем, хотя не непосредственные3.

64

Юлия Ивановна напомнила, что уже были отношения с тем китайцем, которому Л. Н. писал свое «Письмо к китайцу»4.

Л. Н.: Все солдаты, все путешественники удивляются, какая у китайцев терпимость к оскорблению, как спокойно переносят казни. Это религиозное чувство установившееся, а мы про них мало знаем. Они буддисты. У них своеобразный вид буддизма соединен с конфуцианством.

Татьяна Львовна рассказала, что она в Риме познакомилась с двумя китайцами; хорошо, но слишком правильно, точно говорили по-французски. Потом вспомнила, как в купе ехали с арабом-сирийцем:

— И Танечка обращалась к нему «Алап», как к тебе: «Дедушка» или, показывая на Семенова, «Леонид».

Л. Н.: Танечка умнее всех думских деятелей, у нее араб и дедушка, и Леонид — все равны.

Л. Н. говорил, что хочет написать сказку для детей и рассказать ее разными голосами, попросить и Татьяну Львовну, в фонограф для своих учеников. Сказку веселую — например, о блохе, которую подковали тульские мастера5.

Семенов рассказывал про профессора Г. Ольденберга-буддиста и Макарова-рабочего, последователей Л. Н. в Петербурге, что они не обучают детей религии и не допускают, чтобы их в школе обучали, а только отвечают на их вопросы и находят, что нравственное религиозное учение очень легко дается детям.

Л. Н.: Я с мальчиками занимался этим, хотя встречается некоторая трудность, потому что у них есть уже православная закваска. Разумеется, надо ждать их вопросов.

Не помню, в какой связи Л. Н. рассказал обстоятельно про суд над солдатом, которого он защищал в 60-х годах. Один из трех судей, Колокольцев, поддался внушению председателя и голосовал за казнь. Стасюлевич — против. Л. Н. хочет сам писать об этом, т. к. в описании П. И. Бирюкова изложено неверно6.

18 апреля. Утром уехал Л. Д. Семенов, хочет поспеть к весенним работам. Уезжал с убеждением, что в последний раз жил в барском доме и обстановке. Там, в деревне рязанской, живет в избе. Рядом живет дедушка в барском доме.

Л. Н. ездил в Козловку нанимать дачу для Чертковых. За обедом говорили об этом и об открытке от Н. Н. Гусева и о нем. Л. Н. радовался на него, какой он душевно развитый, какие имеет умственные способности, трудолюбив, хороший помощник.

После обеда Л. Н. дал мне отвечать на письма и дополнить список заключенных теперь за отказ от воинской повинности в статье «Всему бывает конец». И возвратил вырезки фельетона о Китае и Японии Немировича-Данченко.

— Не люблю я его тон, — сказал Л. Н. — Много интересного, но такой развязный тон, несерьезный.

За чаем Илья Львович говорил, что читал две французские книги о спиритизме и что что-то там есть.

Л. Н. решительно ответил:

— Ничего нет.

Татьяна Львовна поддержала брата:

— Какие-то силы.

Л. Н.: Что важно — не исследуем, а придумываем...

Л. Н. перевел разговор на Китай. Немирович-Данченко пишет, что, хотя в Китае государственная власть есть, но, в сущности, китайцы не подчиняются ей, а устраивают свои общества, которые имеют свои законы, шпионов, казни. Таких товариществ бесчисленное количество, и законы этих товариществ обеспечивают их спокойствие. Китайцы живут не

65

Толстой. Фотография С. М. Прокудина-Горского

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, 23 мая 1908 г.

Фотография С. М. Прокудина-Горского

Первый русский цветной фотопортрет и единственный цветной фотопортрет Толстого «Приехал С. М. Прокудин-Горский, профессор химии... с П. Е. Кулаковым... снимать Л. Н. на цветной фотографии — новое изобретение». — Запись от 22 мая 1908 г.

66

государственной властью — она для дипломатических сношений с другими государствами, — а своими товариществами.

Разговор о заманчивости жизни без занятия. Илья Львович говорил, что он уже без занятия не жил бы.

Татьяна Львовна сказала, что ей за границей без занятия все время было некогда, а Буланже рассказывал, что, когда физически работал в Грозном (восемь часов), писал свои записки, и оставалось все еще много досуга (больше, чем в прежней его службе); не знал, что делать.

Л. Н.: Буланже прав. Когда занят физическим трудом, духовно совершенно отдыхаешь. А когда ты в гостиной с гостьей, то суетишься, думаешь о том и о сем.

Вспоминали о Фете. Татьяна Львовна, Илья Львович, Софья Андреевна рассказывали о его странностях, смешных сторонах, какой он был.

Л. Н.: Умен был. Он своим умом думал. От этого он и был поэт. Знаете, что означает «поэт»? По-гречески — ποίέω, работать.

Разговор о птицах. Илья Львович о ста тысячах диких гусей на Волге. Л. Н. об аистах в Бессарабии. На каждой избе гнездо, и на нем стоят два аиста.

Л. Н. говорил, что он в пении канареек ничего не находит, в соловьином — да. Разговор о гнездах птиц.

Л. Н.: Какая тонкость. Ведь это делают для детей. Витье гнезд и перелеты......* Тут теория Дарвина не годится (т. е. что слабые не перелетают и гибнут, перелетевшие же живут, и по ним другие унаследовывают эти способности). А первые, которые не перелетели?

19 апреля. Уехал Илья Львович с Илюшей и Володей, меньшими сыновьями. Приехали старшие, Миша и Андрюша.

Л. Н. вечером читал вслух по-французски Гюго «La guerre civile» в стихах.

— Это, понимаешь, — сказал Л. Н. Татьяне Львовне, — та революция, как у нас, убивают городового.

На первой же странице голос Л. Н. изменил ему, зарыдал. Отдал книгу Татьяне Львовне, сам ушел. Продолжая читать вслух, Татьяна Львовна тоже скривила рот, и слезы выступили на глазах, расплакалась; дочитал я.

Л. Н. (вернувшись): Вот это поэт, удивительно! Я все перевел.

Потом показал в той же книге «Fonction de l’enfant» (стихотворение) и дал прочесть Татьяне Львовне, сказав:

— На эту мысль (высказанную в «La guerre civile») наводит.

Потом ей рекомендовал прочесть «Petit Paul».

— Прелестно! — сказал Л. Н. — Постараюсь перевести. Жалко, что в стихах писал1.

Попросил Софью Андреевну купить все тома Гюго, кроме романов и драм2.

Татьяна Львовна рассказала про Щуровского, виделась с ним недавно; признался, что он материалист, не верит ни во что, живет в свое удовольствие. Притом же очень беспокоится о дочери, занимающейся живописью в Риме: Татьяна Львовна видела ее. Она сказала ему, что это непоследовательно.

Софья Андреевна: Щуровский с Никитиным приедут послезавтра; чтобы ты ему об этом не говорил!

Л. Н. ответил, что отнесется к ним, как к архиереям, пришедшим благословить. Поблагодарит, но предупредит, что от их посещения никаких последствий не ожидает, не предвидит.

67

20 апреля. Приехал Д. В. Никитин. Л. Н. ездил верхом к Марии Александровне. Она больна, похудела. Сказала, что охотно, легко умерла бы.

Л. Н. (ей): Пригласите меня, когда будете умирать, а я — вас.

Александра Львовна говорила про прохожего калужского старика 85 лет, бодрого, радушного — спокойно говорит про смерть, желает ее.

С 7.30 до 9 Л. Н. с Софьей Андреевной в четыре руки играли. Очень хорошо у них шло.

Теперь Л. Н., больше чем когда-либо уверен, что ему мало жить осталось и потому «надо торопиться», старается работать. Александра Львовна и Варвара Михайловна не поспевают переписывать.

За чаем говорили о том, какая эпидемия «идти на курсы», чтобы быть полезным народу.

Л. Н.: Какая дерзость «быть полезным народу»! Мне 80 лет, а я не умею быть полезным народу. Стараться не делать мерзостей. Вот это хорошо.

Татьяна Львовна: Недавно убили двух старух, чтобы добыть денег на образование (курсы).

Л. Н.: Они из народа......* камень ломать. Хочется каждый день чай пить. И бессознательно выбиваются из этого (из народа). Или она будет прачкой, или проституткой. Так что такие люди, как Семенов (Леонид), которые стараются идти вниз, — <совершают> подвиг. Они стремятся сюда — но тут не найдут духовного удовлетворения, успокоения, самого главного. Физическое — жить в таких комнатах, как мы живем, — найдут.

Татьяна Львовна говорила, что курсистки уходят от прямых обязанностей к воображаемым.

Л. Н.: Есть разряд людей (из коего идут на курсы), которым делать нечего.

Потом Л. Н. говорил об открытке Варнавского.

Л. Н. укорял себя, что не брал несколько доплатных писем, между ними было одно Варнавского.

Л. Н. о том, что в статье «Всему бывает конец» пишет, и исторически, об отказах, как в 1818 г. тамбовские сектанты отказались служить; их гоняли через строй при Муравьеве. Иконников (и ему подобные) совращают совсем невольно тех солдат, которые их караулят. И потому отказы от военной службы все распространяются1.

Дальше Л. Н. говорил, что в то же время все увеличивают войска; это большое заблуждение утверждать, что люди — разумные существа. В «Круге чтения» стоит, что есть люди, которые употребляют разум для согласования с ним доброй жизни, а есть которые наоборот поступают2.

Софья Андреевна: Николай Николаевич Страхов говорил: «Я все откладываю самое мое любимое дело — описание жизни в Ясной Поляне». Так и не написал.

В «Русских ведомостях» 19 апреля В. Булгаков пишет про посещение Ясной Поляны, о Л. Н.3

21 апреля. Утром приехал Щуровский для консилиума о Л. Н. Уехала В. М. Феокритова. Пополудни Л. Н. вспомнил, что Гусев не приехал. Д. В. Никитин стал говорить про их с Гусевым общего знакомого, который увлекался взглядами Л. Н., теперь же социалист-революционер.

Л. Н.: От добра добра не ищут. Боюсь, это было подобие христианства под видом социализма. Часто смешивают христианство с мирным социализмом.

От 4 до 5 вечера Щуровский расспрашивал и исследовал Л. Н. Мастерски, логично, подробно, немного торопясь, притом авторитетно, уважительно, но говоря как с пациентом, а не с Л. Н., себя ставя на пьедестал

68

врача (судьи). Л. Н. был пациент (подсудимый). Л. Н. отвечал на столько вопросов, временами был как бы ошеломлен, и на лице у него мелькало удивление, переходившее в добрую улыбку. Поразительно покорно, послушно отнесся к процедуре, только раз подшутил над медициной. Когда мы уходили из кабинета, Л. Н. сказал Щуровскому:

— Исповедь хороша, а насчет причастия, — и Л. Н. договорил улыбкой недосказанное (под исповедью он разумел врачебное исследование, а под причастием — лекарства).

Во время врачебного исследования Щуровского Л. Н. не помнил что-то из прошлого.

— Все, что касается моего тела, не помню, — сказал Л. Н.

Л. Н.: Сон — семь-восемь часов огромной важности. Утром, в самое время после пробуждения, работа для меня самая драгоценная: записи в книжечку.

Л. Н. пошутил, что нехорошо иметь друзей-докторов, затруднительно умереть, чтобы их не обидеть. «А наше дело стариковское — умирать спокойно, смиренно».

Щуровский спрашивал между прочим, как идет у Л. Н. работа мысли.

Л. Н.: Интересы души — это не ваша область.

Щуровский возразил, что надо исследовать всесторонне.

Когда Щуровский кончил и Л. Н. сел в кресло, он заметил про старания лечить тело:

— Ведь это лишнее, ведь это (тело) — иллюзия. Этого ничего нет.

После Л. Н. лег спать, но мало спал до обеда.

За обедом Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Александра Львовна, Анна Ильинична, Юлия Ивановна, Щуровский, Никитин.

Л. Н. вчера играл в пыжи с Александрой Львовной, Анной Ильиничной, внуками Мишей и Андрюшей, Варварой Михайловной и рассказывал Щуровскому про эту игру. Он, Щуровский, спортсмен, ее не знает.

Спросил про его детей. Щуровский рассказал между прочим и про старшего 22-летнего сына — боится, что из него ничего не выйдет... Он на филологическом факультете, но у него нет желания кончить.

Л. Н.: Молод, что будет — нельзя знать.

Щуровский сам извинял сына, что не может идти на земледельческий труд. Физически способен к нему, но душевно не удовлетворяет его.

Л. Н.: Университет, филологические науки — глупости.

Щуровский: А философические, юридические науки?

Л. Н.: Философические — тоже глупости, а юридические прямо подлое, ложное (оправдывать смертную казнь).

Щуровский говорил, что его сын изучает восточные языки: карачаевский, арабский, татарский и турецкий знает; что он его убеждает кончить факультет, а потом идти, куда хочет.

Л. Н. говорил, что сегодня был сектант, терский казак из сотни, стоящей в Туле. Пришел побеседовать; ограниченный. Л. Н. дал ему рассказы, отцу же его послал о Генри Джордже и религиозные книги.

Л. Н.: Слава богу, что есть сектанты, кроме староверов. Староверы еще более строгие обрядники, чем православные. А ихний архиерей Антоний — социалист.

Л. Н.: Когда тут прямое отступление от общего руководства, тем более надо придерживаться обрядов. Религиозное сознание должно развиваться. Есть известная степень развития, при которой религиозное учение отстает от жизни.

Л. Н.: С точки зрения 80-летнего старика мир кажется сумасшедшим домом. Бывшее отношение к жизни осталось, а она ушла вперед. Это мне

69

так очевидно, как, наблюдая молодого человека, который мотает наследство, можно предвидеть, что̀ из него будет; что если не будет новой основы, другого отношения к жизни, он пойдет на верную гибель.

С. А. Толстая в аллее парка «Клины». Фотография П. Е. Кулакова

С. А. ТОЛСТАЯ В АЛЛЕЕ ПАРКА «КЛИНЫ»

Ясная Поляна, 22—23 мая 1908 г.

Фотография П. Е. Кулакова

Щуровский сказал, что многим уже виден анархизм как луч спасения.

Л. Н.: Анархизм — только один луч, а если человек может увидеть целое (христианство), должен к этому идти. Религиозное сознание должно развиваться, и, я думаю, оно, благодаря этим насилиям с одной и другой стороны, будет пробуждаться, расти.

Л. Н.: Пишет мне эсер — так он написал о себе — из народа, что начинает читать Евангелие.

Л. Н. дал прочесть вслух из «Круга чтения» недельное чтение на 21 апреля, «Из письма» А. Дюма1.

Л. Н. (о Дюма): Он искренен, самобытно мыслящий.

Л. Н.: Анатоль Франс недурен, но нового не говорит. Бернард Шоу — тоже узкий человек.

Л. Н.: Я получил письмо с вопросом, кому следовать: Санину или Христу.

Щуровский стал говорить о законах природы; он не может согласиться с авторитетом Христа.

Л. Н. отвечал ему, что Христос только высказал общий, неизбежный всем людям закон, который находит все условия, свойственные всем людям.

70

Щуровский говорил: почему не развестись с женой, если обоим, мужу и жене, несносно, почему не противиться злу? Говорил с силой, увлекаясь.

Л. Н.: Любовь — закон выше всякого, он ни при каких условиях не может быть нарушен.

На горячее возражение Щуровского Л. Н. ответил:

— Как в треугольнике обязателен закон, что сумма углов равняется двум прямым и квадрат гипотенузы равняется сумме квадратов катетов, как бы мне ни хотелось, чтобы квадраты катетов не равнялись квадрату гипотенузы, — так нравственный закон еще более обязателен, потому что нравственный закон — высший закон; потому что свойственно дать благо и тем людям, которые его исполняют, и окружающим.

На новое возражение Щуровского Л. Н. сказал:

— Раньше сын не уходил от отца, когда было убеждение, что семья неразрывна. Тогда можно было перенести всякие страдания.

На возражение Щуровского, для чего всю жизнь страдать, Л. Н. заметил:

— Всякие страдания на пользу. А страдания нравственные, от того, что человека ругают, эти всегда на пользу.

Л. Н. рассказал суть статьи «Всему бывает конец», что наши страдания от того, что нет у нас общего религиозного убеждения.

Л. Н. больше всего возмущают казни.

22 апреля. Приехал Гусев после недельного отпуска. Л. Н. гулял. Был 18-летний еврей, просил протекции, чтобы его приняли в юнкерское училище в Германии, и просил на обратный путь в Минск. Л. Н. дал ему три рубля.

За обедом и после Л. Н. расспрашивал Гусева, как съездил домой, об отце.

За обедом Л. Н. перечитывал письма Иконникова. Был заперт в холодном, темном карцере, шинель утром отнимали. Множество больших лохматых вшей1.

Еще Л. Н. говорил про Калачева, Варнавского; будет писать о них в статье «Всему бывает конец» и хочет им писать2.

— Писать совестно, совестно жить, как мы живем, — сказал Л. Н. Николай Николаевич рассказал про С. Д. Николаева — был у него в Москве, — как он с гостями-рабочими разговаривал. Они социалисты. Говорили о капитале. Николаев сказал им, что, не будь привилегий правительственных (например, Николаевская железная дорога, вторая в России по доходности, сдана в аренду обществу, членом которого и один великий князь, и не приносит государству ничего), — капитализм не имел бы той власти.

Л. Н.: Зачем говорить о железных дорогах, а не о главном: если бы не было земельной собственности, капитал не имел бы и одной двухсотой доли того влияния, какое имеет теперь. Очевидно, основное — земельная собственность, а то не было бы так, что никто ни в печати, ни в Думе слова не промолвит о ней.

Л. Н. говорил, что в сегодняшних газетах читал о приеме в Петербурге молодого шведского короля, вступившего на престол.

Л. Н.: В перечислении тех людей, которые присутствовали на обеде, почти все такие, которые проживают 200—300 тысяч в год.

Л. Н. говорил это, недоумевая, негодуя, испытывая отвращение. Об этих же людях говорил еще раз за чаем, вспоминая свою беседу с М. М. Сухотиным, молодым кавалергардом, который поступил в кавалергарды, по словам Татьяны Львовны, для того, чтобы быть вхожим в высшее общество. Михаил Михайлович сказал Л. Н., что уходит в отставку, потому что достаточно насладился. Л. Н. говорил об обществе царей и о самих царях в связи с тем, что их общество так высоко ставится. Рассуждая

71

о том, что Михаилу Михайловичу так импонирует высокое общество, он сказал, что это люди самого низкого умственного и нравственного состояния, главное — нравственного.

Разговор об И. И. Горбунове, о запрещении администрацией продажи пяти книг Л. Н. и некоторых других, между прочим Наживина «В дни безумия»* 3.

Н. Н. Гусев хвалит этот рассказ Наживина: Наживин проникает в души описываемых, сильно действует. Сравнивал его с Андреевым, выше ставя Наживина.

Л. Н.: Он (Наживин) на меня не действует, мне не нравится.

И Л. Н. взял книгу и стал читать про себя именно тот рассказ. Прочел несколько слов, проговорил: «Нет!» и отрицательно качнул головой:

— Я его очень люблю, но это все меня отталкивает. — И Л. Н. прочел вслух выражения «нудные глаза», «лес, сжимающий городок», и т. п.

— Если эпитет, он должен бы... Нет, не одобряю, не могу читать.

Софья Андреевна: Простоты нет.

Но Л. Н. все-таки взял книгу к себе и продолжал читать. Интересовал его рассказ по теме (убийство городового, пулеметы), нужной ему для работы.

Л. Н. спросил меня, какое впечатление произвел на меня Щуровский.

— Как врач — очень хорошее.

Л. Н. качнул головой в знак несогласия:

— А мне нет.

И сказал, что когда его близкие желают, чтобы подчинился лечению, он подчиняется. Но это не может изменить и одной тысячной того, что совершается само собой в теле людском.

Уехал Никитин.

23 апреля. Утром приехали А. Б. и А. А. Гольденвейзеры.

Л. Н., выходя утром, увидел через окно передней многих дожидающихся прохожих:

— Ах, как же с ними быть! Не отказывать — будет их ходить миллион. Отказывать — трудно.

Когда вернулся с прогулки, говорил Николаю Николаевичу, что после всех подошел к нему один, просящий 200 рублей на окончание курса.

— Но что же жаловаться! Это урок, — сказал Л. Н.

Вечером играл Гольденвейзер. Винт.

Софья Андреевна читала что-то вслух о Л. Н., восхваляющее. Л. Н. не интересовался.

Софья Андреевна: Я безумно люблю, когда меня хвалят. Ты — нет?

Л. Н.: Я совсем от этого освободился. Драгоценно серьезное отношение человека к человеку, когда тебя бранят, ругают.

Л. Н. получил длинное письмо от Ечинаца, пересматривал его и прочел вслух малую часть.

— Неинтересно, не вник в любовь, — сказал он.

Л. Н.: В «Руси» эпиграмма: «В философии — риторика скучна, в религии она отвратительна»1.

Л. Н. спросил Гольденвейзера, какое настроение в Москве, успокоилось?

Гольденвейзер: Политикой не занимаются, а противоположным: эстетикой в дурном смысле.

Л. Н.: Это жалко.

Гольденвейзер, продолжая:

— Неохристианством и порнографией.

Уехали Гольденвейзер и М. М. Сухотин.

72

24 апреля. Утром приехал М. С. Сухотин. Утром же гимназист восьмого класса. Представился: «Я анархист-непротивленец», желал остаться тут работать на земле. Л. Н. с ним гулял, разговаривал. Гимназист был ему в тягость.

За обедом Михаил Сергеевич повторил рассказ венского агента, видевшего в Одессе, как из окна застрелен был казак. Как шесть казаков в квартире нашли еврейскую семью и ружье, из которого только что стреляли, и повлекли 16-летнего еврея расстреливать. Привязали его к столбу, и у него повисла голова до расстрела: «Das war so komisch»*, — и рассказчик-агент смеялся. Михаил Сергеевич был поражен его цинизмом. Русский человек не мог бы так рассказывать. Л. Н. поразил этот рассказ.

Вечером приехал М. А. Митин, парикмахер из Севска Орловской губернии, бывший два месяца тому назад. Ездил в Сибирь и все по вагонам передавал другим, что̀ он узнал; спорил о вере и доказывал Евангелием. Против Евангелия никто не возражал.

Л. Н. (ему): Я вам советую меньше об этом думать. Главной деятельностью пусть у вас будет не проповедование, а внутренняя работа над собой.

Митин: Как же не поделиться со светом, не поднимать других до той высоты, на которую я благодаря книгам, размышлениям, поднялся?

Л. Н.: О себе не быть высокого мнения. Мы нравственно ниже трудящихся людей.

Митин: Это мне известно, что я сквернее всех, которых знаю.

Л. Н.: Стараться самому быть чище, быть как бы стеклом в окне, через которое проходит божий свет. Соблюдать свою чистоту. Может быть, ваш разговор, поступок с незначительной старухой будет иметь большее действие, чем проповеди тысячам людей. Как, чем мы действуем, — не в нашей власти, а в божьей. Пусть будет не моя, а Твоя воля, не то, что я хочу, а то, что Ты хочешь.

Митрофан Антонович рассказывал, что видел в Красноярске, как солдаты конвоировали команду арестованных солдат; за что — не узнал.

Л. Н.: В печать проникает малая часть неповиновений в войске.

Л. Н. рассказал, что слышал сегодня от М. М. Сухотина, как за убийство исправника в Орле присудили к смерти еврея и русского. Еврей не встал и не отвечал суду; сказал, что он его, суд, не вызывал и не признает его. Еврея вывели и спрашивали его защитника. Привели, когда читали приговор смертный. Он упал без чувств. Нашелся человек, который повесил его за 75 р. Это Л. Н. ужасно поразило. Нанялся за 50, но перед казнью потребовал прибавки. Потом пришел другой человек и предложил себя в палачи новоприговоренных пяти человек по 15 р. с человека.

25 апреля. Пятница. Приехал Михаил Львович. За обедом был разговор о хозяйственных делах, приказчиках, лошадях... Л. Н. не пришлось говорить.

Шахматы с Михаилом Львовичем. После Михаил Сергеевич рассказывал про «Царь-Голод» Андреева и прочел вслух конец, как диковинку. Потом рассказал содержание его пьесы «Жизнь человека» и хвалил некоторые сцены. Л. Н. слушал внимательно рассказ. Когда же Михаил Сергеевич хвалил, Л. Н. сказал:

— Все это ребячество. Требовать от жизни, чтобы случалось то, что мне хочется, — самое низменное. Почему смерть ребенка должна быть <чем-то> таким трагическим? И для отца?! Еще если бы мать отчаялась... Низменно. И где же трагизм?

Л. Н. с Михаилом Львовичем заговорили о земле.

73

Л. Н.: С кем ни станешь из крестьян говорить, все о несправедливости разделения земли. Большая перемена в народе. Я это чувствую. Такая перемена совершилась в народе. Это общее недовольство...

Михаил Львович ответил, что оно всегда было, только его не высказывали.

Л. Н.: Они тогда не сознавали, а сознание назад не вернется.

Михаил Львович: Сегодня один близ Сергиевска сказал: «У меня одна четверть десятины, 50 сажен длины и столько же ширины, а у Гагариной 25 тысяч». А у него дети.

Михаил Львович стал говорить, что уничтожение собственности по Генри Джорджу, арендование земли — не поможет. Кто способнее, возьмет больше в аренду, как теперь, и будет то же неравенство, что и теперь.

Л. Н.: Что̀ будет — не знаем, а знаем, что̀ несправедливо и что̀ не должно быть. Уничтожится то, что нас мучает. Я ничего не знаю, что̀ будет, а знаю, что̀ я должен делать.

Михаил Львович: Если мы отдадим землю, это будет справедливо, хорошо, но неспособные останутся неспособными.

Л. Н.: Так можно было рассуждать при крепостном праве, что дворовые останутся дворовыми... Если люди будут жить христианской жизнью, они будут стараться не обижать неспособных. Как прежде крепостное право, так теперь предстоит уничтожить несправедливость в земельной собственности, которая режет глаза.

Л. Н. поправил кого-то, кто сказал «жид», чтобы говорил «еврей». Разговор о евреях.

Л. Н.: Я борюсь с недобрым чувством к евреям.

Александра Львовна переспросила:

— Что?

Л. Н. повторил.

Александра Львовна: А у меня его совсем нет.

Л. Н.: Это хорошо.

26 апреля. Приехали Колесниченко, И. И. Горбунов. У Л. Н. вечером озноб, ларингит, первая электризация.

27 апреля. Татьяна Львовна второй день больна, лежит. На ней сосредоточено внимание всего дома. Л. Н. сходит к ней раза три-четыре в день. Вечером читал у нее вслух письмо художника Орлова к нему о московском палаче Игнате, ночном стороже1.

28 апреля. Л. Н. гулял по шоссе.

За обедом Л. Н. сказал:

— Нынче нашел цветок ореховый, хотелось его принести, но просто жалко.

Софья Андреевна спросила, будут ли яблоки.

Л. Н.: Орехов мало, а яблочных почек много.

Л. Н. о детском Евангелии. Все переделывает Евангелие Иоанна; сказал, что у Иоанна Послания лучше, чем Евангелие.

Дал прочесть вслух «Мысли мудрых людей» на 26 апреля, мысль. Паскаля о том, что истинное благо такое, которое ни отнять, ни дать нельзя.1

Вечером, до 10-ти, Л. Н. у Татьяны Львовны; потом за чаем расспрашивал Михаила Сергеевича о подробностях экспроприации у его соседа Голицына.

29 апреля. Когда я электризовал Л. Н., он спросил:

— Это вы выписали из «Нового времени?»

Я выписал из статьи Меньшикова о Баке1 и выписку оставил в номере «Нового времени». Л. Н., придя завтракать, взял «Новое время» пересматривать. Хотя теперь утром берет «Русь» в кабинет, все-таки почти каждый день не удержится читать и «Новое время».

74

За обедом говорили о том, что сегодня было очень много прохожих (20). Анна Ильинична говорила, как трое прохожих остановили их кучера и отняли у него четыре рубля.

Софья Андреевна сердилась, что те прохожие, которым она подавала, шли навстречу Л. Н., чтобы от него получить. Софья Андреевна с обидой в голосе:

— Получают от двоих.

Л. Н. (успокаивая): Тем лучше.

Говорили о строящемся новом доме Чертковых в Телятинках с 32 комнатами.

Софья Андреевна: Зачем они строятся, когда у них дома в Ржеве, в Лизиновке, в Англии?

Л. Н.: Чтобы Диме устроить постоянное жилище.

Разговор о том, что в Козловке открывается пивная, неприятно. О том, что от кладбища к шоссе из большака много вспахано. Теперь разрешено от большаков отпахивать. До сих пор они в 15—20 сажен ширины были пастбищем, а теперь, кто владеет землей рядом с большаком, могут запахивать его, оставив только три сажени в ширину.

Михаил Сергеевич: Но так как русские законы строго не соблюдаются, вспашут больше, останется по полторы сажени. Дороги будут хуже, чем доселе.

Софья Андреевна: Какие перемены на нашем веку!

Л. Н.: Главный вопрос — не то, что ответил или не ответил Хомяков Коковцеву, а десятки тысяч голодных.

Михаил Сергеевич: Столыпин грозил отставкой, если Хомяков не удовлетворит Коковцева.

Л. Н. на это с возмущением сказал:

— Какая смелость, как если бы он был нужен!

С тульской почтой получена книга «Socialists at Work» by Robert Hunter2. Л. Н. читал ее и принес пришедшим к чаю; хвалил, что очень хорошая книга. Прочел вслух вступление о размахе социализма. Рекомендовал Татьяне Львовне читать эту книгу. Кто-то сказал, что Hunter с женой был у Л. Н.3

Михаил Сергеевич: Он сочувствует социализму?

Л. Н.: Как же! Социализм прекрасен, только это (у Hunter’а) такая каша! Как сделать, чтобы распутать это? Экономический вопрос связывает все государства: тут и Китай, и Индия.

Софья Андреевна уехала в Москву.

30 апреля. Среда. Л. Н. — за обедом — о социализме. Спросил, какая разница между Бернштейном и Марксом. Никто не знал. Л. Н. читал «ученых социалистов»1.

Во время обеда приехала двоюродная сестра жены С. И. Бирюкова З. М. Гагина. Расстроена, плакала. Л. Н. после обеда сошел к ней в бывшую столовую, где теперь живет Гусев. Вечером она читала вслух свои записки учительницы2. Читала больше часа, и не было утомительно. Наоборот, интересно. Описаны интересы учеников, как учатся, какие вопросы задают. Например, зачем отлучили Толстого. Учительница ответила: «За то, что он уличал попов, которые выдают ложь за истину».

— Хорошо ответила? — спросила Зинаида Михайловна.

Л. Н.: Это вы очень хорошо сказали.

Читала сочинения учеников. Когда кончила, Л. Н. к ней:

— Я очень вам благодарен, это было в высшей степени интересно.

И действительно, Л. Н. очень внимательно слушал, смеялся при живо описанных юмористических местах.

75

Толстой и др. Фотография П. Е. Кулакова

ТОЛСТОЙ, С. А. ТОЛСТАЯ, МАКОВИЦКИЙ, ДЖЕРОМ РЕЙМОНД С ЖЕНОЙ И С. М. ПРОКУДИН-ГОРСКИЙ (СНЯТ СО СПИНЫ) В ЗАЛЕ ЯСНОПОЛЯНСКОГО ДОМА

23 мая 1908 г.

Фотография П. Е. Кулакова

«...днем был Jérome Reymond, профессор социологии из Чикаго, с женой. Оба знатоки писаний Л. Н., вегетарианцы, приятные». — запись от 23 мая 1908 г.

Зинаида Михайловна рассказывала о школе, которую содержит на свои средства и сама в ней обучает 70 детей. Л. Н. ей дал разных рассказов для детей издательства «Посредник», четыре экземпляра «Изложения Евангелия для детей», один послал Насте, 12-летней ученице. Она читает «Царство божие внутри вас», понимает. И выписывает себе оттуда в тетрадку.

Л. Н.: Это у меня часто бывает. Ты стараешься объяснять ученику то, что он уже понял лучше тебя. У них силы гораздо больше, чем у нас.

Л. Н. говорил, что наши умственные и духовные способности от чтения многих книг ослабели.

Л. Н. говорил Зинаиде Михайловне, чтобы она им читала из «Круга чтения», из «Краткого изложения Евангелия».

— Главное, основное, чему их учить, — религиозно-нравственное начало. Я детям все говорю откровенно. Тут (в «Кратком изложении Евангелия») именно учение Христа в его религиозно-метафизическом значении, за исключением всего чудесного.

За чаем Л. Н. говорил Зинаиде Михайловне о Генри Джордже, спрашивал, знает ли его.

— Вопрос земли у крестьян стоит резче, чем стоял вопрос крепостного права. Генри Джордж дает способ решения этого вопроса. Я думаю, что в

76

школе очень полезно передавать это решение земельного вопроса, потому что он занимает всех крестьян.

Л. Н. говорил ей о «Рассказах для детей» Макарова, изданных в Ярославле.

— Это редко — так хороши!

Потом Л. Н. говорил, что сегодня получил письмо от своего друга Наживина, который ездил в Казань к главе магометанской секты, вроде духоборов. Ваисову3. Страдают за отказ от военной службы.

1 мая. Четверг. Утром уехал М. С. Сухотин в Кочеты. Л. Н. сегодня свежее. Дома: Л. Н., Татьяна Львовна, Александра Львовна, Анна Ильинична, Юлия Ивановна, Гусев.

За обедом Л. Н. сказал:

— Получил письмо от каторжного. Просит 150 рублей, чтобы бежать1.

Одна из женщин сказала, что перестала жалеть каторжных с тех пор, как они могут бежать: только ленивые не бегут. В каком-то городке в Сибири из 450 ссыльных бежало 100.

Разговор о тюрьмах. Татьяна Львовна говорила, что обращение с арестантами в русских тюрьмах не особенно жестоко. То, что пишут газеты, преувеличено.

Л. Н.: Мне тоже кажется, что преувеличено.

Л. Н. дал прочесть выписку из Геккеля, присланную ему Е. И. Поповым, о том, что смертная казнь полезна для породы человеческой: убивают вредных членов общества2.

Л. Н.: Вреднее Геккелей нет деятелей.

Разговор о Геккеле. Александра Львовна взволнована им:

— Не верится, что это признаваемый первым ученый, преемник Дарвина.

Л. Н.: Кто это будет решать — кто вредный?

2 мая. Л. Н. ездил верхом по шоссе на Рудакову Гору. Там разговаривал с тверянами, что камень бьют (щебень). От куба 10 рублей; в не делю — куб. Встают в 4, с 5-ти бьют, с 11-ти до 2-х отдых, потом — пока не стемнеет. Ноги обмотаны онучами, и бьют со страшным усилием, очень устают руки и ноги.

— На делание гильз есть машины, — сказал Л. Н., — а на такую механическую работу, все силы человека поглощающую, — нет.

Л. Н. разговаривал почти со всеми десятью. Один пожалел, что не остался на военной службе или не стал городовым. Л. Н. ему сказал, что это грех. Он сейчас понял и согласился. Л. Н. дал ему книг. «Спасибо, дедушка! А как фамилия тебе?» — «Толстой».

— Очевидно, не знает, — сказал Л. Н.

Сегодня большая почта из Козловки.

Л. Н.: Так много стало писем, что я уже не читаю по утрам. Это меня отрывает на полтора часа от работы.

Л. Н.: Полковник пишет — вероятно, раздраженный семьей: один сын кончил самоубийством, другой с ума сошел, третий сын и 18-летняя дочь — революционеры, в заключении, дожидаются суда. Дочь сидит в общей камере в Киеве, и ей очень трудно. Она пишет, что нельзя выглянуть из окна, стреляют в них и за это получают десять рублей награды. Полковник просит вступиться за его детей. Это уже второй полковник о таком пишет. Что-нибудь попробую, сделаю1, — добавил Л. Н. тоном, по которому видно было, что ему это тяжело.

Третьего дня Л. Н. получил письмо на двухстах страницах из Петербурга от буквоеда, разбирающего его учение и указывающего на неточности, например: слово «жизнь» выражает в одном месте то, в другом — другое и т. д. Л. Н. не читал. Гусев прочел четвертую часть. Не отвечено.

77

На днях Александра Львовна предложила Л. Н. съездить куда-нибудь:

— К Мише. Хорошо?

Л. Н.: Хорошо. Не будет ни нищих, ни писем.

Дня три тому назад Михаил Сергеевич перед отъездом также звал Л. Н. приехать в Кочеты: будет спать на пузинской кровати2, после сна на которой, как он сам сказал, Л. Н. ни писать, ни действовать не может.

Третьего дня босяк 19-летний, идущий из Петербурга в Батум. Умный, даровитый. Поет и тем прокармливается.

Сегодня за обедом был Плюснин. Разговор о Трегубове, который не может собрать нужных 50 подписей для регистрации общины Свободных христиан в Петербурге. Л. Н. высказал удивление, что так редки (?) люди половинчатые, идущие на компромисс с правительством, которые видят неправду церкви и вместе с тем религиозны. О самом Трегубове Л. Н. выражался с большой любовью и уважением, говорил про его самоотверженность, чистоту во всех отношениях.

Плюснин и Гусев говорили о Беневском, что он держится буквы Евангелия, что верит в чудесное и люди в его общине также. Л. Н. сказал, что он чувствует между ними (им и Беневским) какую-то преграду.

Гусеву Самсонов (Л. Н. сейчас его вспомнил, я же с трудом, а Л. Н. видит больше новых лиц, чем я, и вспоминает их легче), сибиряк, месяца полтора назад приехавший к Беневскому в общину, пишет, что члены недовольны, жалуются, что много затратили каждый, а Самсонов недоволен «сектантским» духом.

Сегодня Л. Н. получил письмо (с просьбой разорвать его) от начальницы гимназии; пишет, что у них «огарки», увлечение молодежи «Саниным» Арцыбашева, то есть что все возможно и что в том какая-то красота есть. Восемь гимназисток родили, одна лишила себя жизни, одна с ума сошла3.

Недавно по поводу разговоров о нескольких разводах — в последнее время разводы участились в кругу знакомых — Л. Н. говорил, что люди воображают себе, что они первые свободно смотрят на брак, что отбрасывают старые предрассудки воздержания, терпения, одноженства и решают с уверенностью, как если бы только теперь люди об этом думали. А эта проблема всегда была.

Сегодня привезли еще почту ясенковскую и тульскую.

Татьяна Львовна рассказывала про Тулу:

— Какая перемена! Какие стали туляки мне непонятные («огородились»). — Ничего не знает, что они думают, раньше знала их мысли, душу.

Л. Н.: А я, живя в деревне, все знаю. Получаю письма от всяких. Вот «невеста» Николая Николаевича, она умница, мне пишет4. Тут господин сегодня мне пишет: «Вы мне погубили двух дочерей». Он меня смешивает с революционерами*. Вот ветеринар, вчера бывший в Ясной Поляне, говорил, что теперь настроение в уезде тише, он рад этому.

Потом Л. Н. сказал, что не получает писем только из общества аристократического, такого, к которому принадлежат Стаховичи.

Татьяна Львовна что-то про тульских казюков5, что они дикие.

Л. Н.: Это народ бродячий, ужасный. Эти административные ссыльные, страшно сказать, бывали в тюрьме, где их колотят; видели какие примеры!

Татьяна Львовна пришла было в шляпе. Собираясь уйти, надела ее, чтобы в руке не нести. Л. Н. попросил ее снять.

— Мне это (т. е. дамские модные шляпы) вроде смертных казней. Как в смертную казнь не верю, так и в это, — Л. Н. показал на шляпу. — Потому что не верю в смертную казнь, а Геккель говорит, что это полезно.

78

Л. Н. на днях написал, а вчера поправил воспоминания о суде над солдатом для бирюковской биографии. И там стоит: «Должен сказать, что смертная казнь, приговоры одними людьми других к смерти и еще других к совершению этого преступного, противного самым низким требованиям человеческой природы поступка не то что возмущала меня, но представлялась чем-то невозможным, выдуманным поступком, в который нельзя верить, несмотря на то, что знаешь, что он совершается и что даже мне привелось видеть его»7.

3 мая. Утром приехал Бирюков. Вечером Клечковский. Бирюков привез Л. Н-чу от Давыдова описание какого-то следователя военных судов, на которых он присутствовал. На днях приедет Муравьев, московский адвокат, защитник, рассказать про политические суды1. У. Л. Н. теперь внешний материал есть, внутреннее создаст. Может быть, будет писать о казнях. Их постыдно много стало — до шести в день, смертных приговоров до 17 в день.

4 мая. Утром я вернулся из Таптыкова. Софья Андреевна вернулась из Москвы, приехала Надежда Павловна. Вечером Клечковский играл с Л. Н. в шахматы. Потом Л. Н., а после него Клечковский играли на фортепьяно. Разговор о музыке. Л. Н. сказал, что она отличается от всех искусств, к ней нельзя примешать умственного, идейного:

— Нельзя соединить два искусства — поэзию, музыку. Я на слова (когда поют) никогда не обращаю внимания.

Потом говорил, что из настоящей музыки «слова» не выкинешь, что следующее вытекает из предыдущего и есть последовательность необыкновенная. В рассказах нет такой строгой последовательности, там можно переменить. Потому музыка и запоминается. Ничего так не запоминается, как музыка.

Клечковский говорил про композиторов и выдвинул Рахманинова как лучшего из современных.

Л. Н.: Странно, что у Танеева ничего нет, в его композициях какая-то каша.

Клечковский говорил, какой Танеев отличный теоретик, «ученый музыкант».

Л. Н.: В его композициях это ученое есть, но нет свежего.

Клечковский спрашивал Л. Н. о новой музыке.

Л. Н.: Я мало слежу, не знаю. Вот иностранные композиторы какие есть, вы не знаете? — Л. Н. обратился к Клечковскому и Татьяне Львовне.

Они назвали нескольких новых.

Л. Н. о них не отозвался; помолчав, сказал:

— Шопена я из всех выделяю (за его оригинальность), а ему никто не подражает. Потому что нельзя подражать. Это такая необыкновенная сила.

Клечковский что-то о Моцарте, Бетховене, классиках.

Л. Н.: Они друг другу подражают, а Шопен был один. Л. Н. получил письмо от старика-корчемника. Разговор о тайных кабаках. Кто дает взятки уряднику, того не трогают.

Л. Н. о роли правительства:

— Учреждение, которое оправдывается тем, что оно заботится о благе народа, торгует водкой. Стыда нет!

5 мая. Утром уехал Клечковский. Л. Н. вернулся с прогулки, говорил Илье Васильевичу, что прохожие — здоровые, молодые — приезжают с поездом, в Засеке соскакивают и прямо сюда. Л. Н. их теперь видел. Он им говорит, что они отнимают у настоящих нищих. Так нельзя. В день три рубля раздавать — не хватит денег. Тула близка, их без числа.

За обедом Сергей Львович рассказывал про его поездку Ялта — Бахчисарай,

79

про Чуфут-Кале. Л. Н. интересовался этим, так как тоже там (в Чуфут-Кале) бывал1. Сергей Львович рассказывал истории о генерале Думбадзе, которыми полна пресса.

Крестьянские дети деревни Ясная поляна. Фотография П. Е. Кулакова

КРЕСТЬЯНСКИЕ ДЕТИ ДЕРЕВНИ ЯСНАЯ ПОЛЯНА

22—23 мая 1908 г.

Фотография П. Е. Кулакова

Л. Н. вечером за чаем — о судебных протоколах, которые прислал ему Давыдов. И рассказал про одну экспроприацию с браунингом. Один юноша другому: «Стреляй ты, я не могу стрелять». 3000 р. унесли. Каторга 20 лет (малолетние). Прокурор опротестовал. Кассация. Второй состав военного суда. Приговорены к смертной казни. Из протокола видно, что они были случайными исполнителями: ходили на сходки, там слышали, что нужно добиваться свободы, для этого же нужны организации и для них деньги. На них выпал жребий.

— Если меня спросят, — сказал Л. Н., — что делать? Я скажу: не знаю, но вешать нельзя. Устраивать жизнь других — не берусь. Сегодня из газеты много почерпнул, — продолжал Л. Н., — так как был в таком духовном настроении: всю прочел («Русь», кроме того «Новое время»). Там (в «Руси») о мозге Менделеева2. Как тот мальчик, про которого дама-учительница рассказывала, отвечал, говорил наугад, врал: «А вдруг выйдет», так и они смотрят пузырьки, банки с мозгами, завитки, извилины. Вдруг из этого что-нибудь выйдет. Ничего не выйдет!

Сергей Львович рассказал, как Менделеев один поднялся на баллоне ради астрономических наблюдений.

Л. Н.: Какая смелость! Страх высоты. На большой колокольне он есть.

6 мая. Приехала Е. Ф. Юнге с сыном Александром. Днем был Андрей Львович. Я с ним уехал в Таптыково. Вечером, в 11-м часу, вернулся. Вечером уехал Сергей Львович.

80

Л. Н., Гусев, Е. Ф. Юнге с сыном, Софья Андреевна сидели за чаем и говорили про какие-то стихи. Софья Андреевна утверждала, что они — Пушкина. Л. Н. утверждал, что нет. Оказались Фета. Л. Н. вспомнил про Тютчева и хвалил его. Про Фета заметил:

— Но у Фета уже есть такая смелость, впадающая в декадентство. Есть грешки, неясные вещи.

Молодой Юнге говорил про «Санина» Арцыбашева, что там есть и хорошее, правдивое описание того, что происходит; что обижают Арцыбашева как те, которые осуждают его, так и те, которые в сплошном восторге от него. Советовал Л. Н-чу прочесть. Л. Н. ответил, что пробовал:

— Одну страницу прочту, другую не могу, просто не могу, не из-за предвзятости. Как не могу читать Андреева. Нехудожественное. Когда в такте три фальшивые ноты — не музыка. Когда в художественном произведении......* — не художественное произведение. Во всякой добродетели самоотречение, самозабвение <есть первое дело>, так и в искусстве. Писатель не должен быть виден, а тут Андреев, Арцыбашев — себя вперед тиснуть. А мне никакого дела до них нет.

Молодой Юнге продолжал защищать «Санина»:

— У Арцыбашева видно вдохновение.

Л. Н.: Какое вдохновение? Пушкин двадцать раз переделывал.

Е. Ф. Юнге тут рассказала, как учитель живописи ее учил — травку на картине оставлять только если она нужна.

Л. Н.: Вдохновение — это тот момент, когда вы себе живо представляете, что̀ вы можете сделать. Кто не настоящий художник, тот оставит травку, кто настоящий — тот выкинет.

**Сегодня говорили о смертных казнях в Москве, Л. Н. сказал:

— Вы говорите про эти ужасы, как вешают в сарае. В Англии — публично, черный флаг вывешивают, толпы ходят смотреть на это.

Л. Н.: Во Франции президент (Фальер) всех милует, и там на это обижаются.

— В одной только стране, в Италии, нет казней, — сказал кто-то.

Л. Н.: Я всегда гордился тем, что Елизавета Петровна отменила казни.

Л. Н.: Вот эти голодные, <вот, что> поддерживает виселицы, — это жизнь богатых.

Л. Н.: Леонид Семенов пишет: «Шел пешком, видел в народе бедность и жадность к просвещению, к пониманию».

Л. Н. цитировал письмо: «Я крестьянин, люблю народ и хочу быть ему полезен и потому хочу быть образованным».

— Я должен этому сочувствовать, — говорил Л. Н. — А он просто хочет <сесть> на плечи (народа).

Л. Н.: С тех пор, как распространяются мои сочинения в России, каждый день получаю три-четыре письма. Искренное письмо женщины — отвечу1.

У Л. Н. бодрость поразительная. Л. Н. выработал, вернее, явилась она сама собой: ровность, одинаковость обращения, он один и тот же со всеми.

8 мая. Уехала Татьяна Львовна с Танечкой. Л. Н. получил известие, что Молочников приговорен на год в крепость и уже посажен. Это очень взволновало Л. Н.

Л. Н.: Как маленькая Таня ни мила, большой Тани мне больше недостает. — Потом добавил: — Она как часть меня. Я ее не замечаю.

Стасюлевич стал присылать Л. Н-чу «Вестник Европы» и писал1.

Л. Н. съездил на почту в Ясенки. Начальник ему говорил, что им заменили револьверы (у них четыре) новыми, самого последнего устройства.

81

Е. Ф. Юнге говорила о том, улучшает ли прогресс общество людей; самые средние люди не такие ли, какими были 700 лет тому назад, и доброты сердца не было ли больше? Идет ли человечество вперед в эволюции?

Л. Н.: Это один из тех вопросов, на которые разумный человек должен ответить: «Не знаю».

Вечером Л. Н. получил письмо от немца-вегетарианца. Восторженное, преувеличенное, с листовками о вегетарианстве. На одном из них изречение Рихарда Вагнера о любви к животным.

Л. Н. (ко мне): Я не знал, что Рихард Вагнер был вегетарианцем, вы слыхали?

Екатерина Федоровна стала говорить о музыке Вагнера и хвалила особенно «Парсифаль».

Л. Н.: Я его музыку недостаточно знаю. — И сказал Александре Львовне, едущей завтра в Москву, чтобы спросила Гольденвейзера, знает ли, что̀ играть Вагнера.

Екатерина Федоровна продолжала говорить о музыке Вагнера. Л. Н. сказал, что, когда Вагнер появился, у него, Л. Н., установилось мнение, что в нем музыкального дара нет, а соединение...

Екатерина Федоровна: Драматического с музыкой.

Л. Н.: Форма развивалась. Это ложное, фальшивое искусство, которое выросло среди богатых, непонятное для масс. Таков Вагнер. То же — декадентство. (То же самое в живописи.)

Уехал А. Э. Юнге.

Л. Н. хвалил «Petit Paul» Виктора Гюго в «Légende des siècles».

9 мая. Днем уехала Александра Львовна в Москву с Анной Ильиничной.

Утром был брат Григорий с письмом от Леонида Семенова ко мне. Приехал к Л. Н., чтобы проверить себя, и уехал успокоенный. Сказал мне: «Лев Николаевич и я — одна копна, во всем согласен с ним». Он крестьянин 40 лет из деревни деда Леонида Семенова. Писал Леониду, когда тот как революционер был заключен на 11 месяцев в курскую тюрьму, и склонял его к доброте. Леонид потом к нему приехал жить в деревню и работал у него прошлое лето, и у них харчевался, и теперь работает.

Под вечер был В. С. Морозов (с ним и Игнатом ездил Л. Н. в Самару и по окрестным школам в Ломинцево, зимой в метель плутали), первый ученик из первой школы Л. Н-ча. Друг Марии Александровны, от нее пришел. Приветливый, умный, лишнего не говорящий, теперь туляк. 30 лет извозничал. Л. Н. его попросил, чтобы написал воспоминания о яснополянской школе для биографии Бирюкову. Василий Степанович ответил, что он это написал два года тому назад и отдал П. А. Сергеенко; что ему только добавить об учении у Л. Н. духовной жизни после 1880 г. Этому в школе не учил их1.

Иван Иванович ему на это сказал, что в этом тогда Л. Н. сам был учащимся. В. С. Морозов сердечно пожалел А. Н. Агеева, главное за то, что тот просидел семь месяцев в одиночке. Из его сверстников-школьников жили в Ясной Поляне только четверо: Тарас Фоканычев, Евстигней Зябрев, Даниил Козлов и Семен Резунов. Л. Н. говорил с ним на ты, но избегал этого обращения. Василий Морозов учтиво и очень прямо, просто, любовно вел себя, ни нотки фальшивой, ни принижения. С ним был 16-летний сын, ученик технической школы в Туле. Василий Степанович дал Л. Н. свой рассказ «За одно слово».

— В нем все правда. Там яснополянские извозчики, Алеха Зябрев.

Л. Н. удивился тому, что у 60-летнего пострадавшего старика — малые дети. Василий Степанович на это возразил, что разве это не бывает, что и у него самого так. Л. Н. сказал, что, если позволит, он в рассказе кое-что поправит и поместит его в журнале (меня же попросил при случае,

82

когда будет литератор у нас, напомнить ему об этом рассказе). Сейчас же рекомендовал его Ивану Ивановичу. Тот отказал по той причине, что в отдельной книжке могли бы его конфисковать2.

Вечером, с 8.30 до 10, Л. Н. с Николаем Николаевичем и Иваном Ивановичем читали в кабинете описание казни пятерых — Л. Семенова3. Очень сильно действует. Л. Н. был тронут, потрясен, и Николай Николаевич и Иван Иванович не могли нахвалиться Семеновым как художником-писателем.

— А заметьте, — говорил Л. Н. им, когда пришли из кабинета в залу, — доктор пьяный, а священник добрый, но начальство — оно знает, что де лает (священник оправдывает свое неохотное, вынужденное участие в казни). Если бы писал революционер, доктор был бы хороший, а священник — злой.

Софья Андреевна выразила сожаление, что ее не позвали слушать; что она всегда рада слушать интересное и особенно теперь, когда глаза у нее болят. Софья Андреевна только что кончила чтение вслух истории своей жизни Екатерине Федоровне.

Л. Н. о самом писании Л. Семенова:

— Вначале декадентски неопределенно; приуныли, не знали, что̀ фантазия, что̀ правда. Потом сразу захватывающе, ясно, в нескольких словах, а главное — сюжет о казнях. (Должно быть, все правда.) Ах, как хорошо! — говорил Л. Н. взволнованным голосом и со слезами на глазах. — Морально эта вся наша революция, с этими казнями она не пройдет, как она прошла в Европе, она сказывается. Сегодняшние впечатления: такие ужасы, которые описал Семенов; маленькая вещица Морозова (описание старика — «За одно слово»), но видно в этом нарушение любви.

Николай Николаевич заговорил о частной жизни Семенова, что̀ о нем рассказывал брат Григорий. Семенов о себе не любит говорить.

Л. Н. (Ивану Ивановичу): Он не предстал перед комиссией и не сделал, как Алексей Петрович Сергеенко (Сергеенко убежал), заявляться не будет, пусть его ловят.

Л. Н.: Я так устал (все поправлял «Всему бывает конец») и стал читать газету. И прочел всю речь Столыпина (должно быть, о государственном отношении Финляндии к России)4. Как все это неправдиво, что он говорил!

Иван Иванович стал говорить о том, что Гучков и раньше Пуришкевич, Бобринский вызвали Милюкова на дуэль. Общее негодование, главное — Софьи Андреевны.

Екатерина Федоровна: Мне часто думалось: «Как могли жить люди в Средние века. Слава богу, что миновали те ужасы!» А теперь живем среди таких же ужасов, казней, убийств, грабежей, зверств. — И сообщала ужасы о днях московского восстания, какие ей рассказывала старая ее подруга Грейтман, вечно «шлявшаяся» по улицам (не раз свистали около нее пули), чтобы уговаривать, оттаскивать обезумевших барышень от грозящей им на улицах и на сходках смерти, и художник Поленов. В его или в соседнем доме было убито двое детей — полутора и трех лет, глядевших в окно, что было запрещено под угрозой стреляния, и девочка и ее гувернантка — на дворе шрапнелью, перелетевшей через дом. Рассказывала про убийство Воробьева-доктора в его доме приставом Ермолаевым на глазах жены и 12-летней дочери, которая от ужаса обезумела. Про аптекаря, принимавшего больных: из пушек расстреляли аптеку и т. п. Всем нам было жутко, сама Екатерина Федоровна разрыдалась, рассказывая.

Иван Иванович сказал, что теперь ряд процессов но делам из времен революции 1905— 1906 гг. Теперь привлекают к суду и присуждают. Потом рассказал, как он во время московского восстания сидел у брата и рыдал, что солдаты-братья убивают братьев (революционеров и прохожих

83

Рис. Толстой на терасе яснополянского дома. Фотография П. Е. Кулакова

ТОЛСТОЙ НА ТЕРРАСЕ ЯСНОПОЛЯНСКОГО ДОМА

23 мая 1908 г.

Фотография П. Е. Кулакова

«Кулаков прислал фотографию для стереоскопа: Л. Н., сидящего с рукой на палке, опертой о землю. Старческая фигура. Сегодня мне бросилась эта перемена в глаза. Л. Н., должно быть, устал: всю неделю было очень шумно». — Запись от 24 мая 1908 г.

84

на улицах), и написал в стихах «Обращение к солдатам». Мильк написал на ремингтоне и принес пачку Ивану Ивановичу. Когда Иван Иванович услышал грохот ружей на их улице, сжег их.

Л. Н. указал на Екатерину Федоровну и, имея в виду Василия Морозова, Л. Семенова, авторов на ту же тему, сказал:

— Таких нельзя поймать и заключать (у которых революция и подавление ее внутренно действуют дальше и через них на других). Перенесешься в положение рабочих — безвыходное положение, а перенесешься в положение Столыпина — он думает: «В такое время это (казни) необходимо, хорошо».

11 мая. Первый настоящий теплый, весенний день. Л. Н. гулял по Засеке к поляне близ Судакова, где фундамент недостроенного большого дома. Там случилась с ним легкая дурнота.

Обедали: Л. Н., Софья Андреевна, Юлия Ивановна, Гусев и я. Вспоминали об Александре Львовне, что̀ с ее глазом. Под вечер, с 7 до 9—10, Л. Н. читал «Вестник Европы», январь-апрель 1908 г., две статьи, касающиеся Герцена, и там же пересмотрел роман «За границей» из жизни революционеров1. По поводу этого романа сказал, что написан нехудожественно: во всех диалогах один и тот же язык; что, очевидно, между ревоционерами влюбленность играет большую роль. Одна имела последовательно четырех мужей. Другая рассказывает теперешнему мужу о своем прежнем, как он на ее глазах велел другому убить товарища-студента, подозреваемого в шпионстве. На этот рассказ в романе Л. Н. сказал, что пригодится для его работы, которую сейчас пишет и которая никогда не будет завершена2. Николай Николаевич спросил, откуда письма, приведенные в статье «Всему бывает конец». Л. Н. ответил, что отчасти сам сочинил, отчасти выбрал из материала, полученного от Давыдова, и из писем, которые получает сам.

Л. Н.: От Григория, бывшего здесь третьего дня друга Л. Семенова, я узнал про хлыстов, какие они целомудренные. Он сам был хлыстом. Так что утверждение, что между ними свальный грех, несправедливо.

Николай Николаевич: А утверждают противоположное. И Мережковский в своем романе3.

Л. Н. говорил, что сегодня считал, сколько живет одно поколение: около 30 лет. В семье Толстых, с Петра Андреевича (современника Петра) до Сергея Львовича, семь поколений в 200 с лишним лет.

Сегодня был сибиряк-учитель, побывавший в Америке, с московским фотографом Барановым, просил у Л. Н. разрешения снять его для американцев, и сняли очень быстро раз 20.

Л. Н.: На моей памяти появилась дагерротипия... Как пошли новые изобретения! В 50 лет бывали два-три изобретения общего пользования. Теперь почти каждый день новые. В первые 20 лет, кажется, одни шоссейные дороги, потом железные дороги, телеграфы, телефоны, аэропланы.

Л. Н. говорил, что в ясенковском почтовом отделении просили оставлять им «Тульскую молву».

— У нас такое изобилие газет, — сказал Л. Н., — прочтешь одну, просмотришь другую, во всех одно и то же. 80 статей об одном, и все ни к чему.

Л. Н. говорил о том, что̀ в Индии происходит. Близ афганской границы восстание, в сражении погибло 300 повстанцев и 19 солдат из туземцев, сражающихся за англичан.

— Какие у них орудия, приемы, — сказал Л. Н.

Софья Андреевна вчера и сегодня убирала книги и журналы русские 1907 г.

12 мая. Утром приехал Муравьев, защищавший павловцев, Ростовцева, Шипочко. Он прислан Давыдовым, чтобы порассказать Л. Н. о военных

85

судах и их приговорах. Молодой, 28—30 лет, скромный, приятный, точно выражающийся, владеющий речью (поэт) и вдохновляющийся — нравственно чуткий.

Л. Н. с ним и Николаем Николаевичем ходил пешком в Козловку. Вернулся усталый. Плохо помнит вчерашний день — вчера было у него состояние, близкое к обмороку, и сегодня медлителен в разговорах и действиях.

Софья Андреевна получила анонимное письмо (от яснополянского крестьянина-чудака Василия Михеева), просит закрыть лечебницу в деревне, потому что заносят в Ясную Поляну заразные болезни и потому что врач занимается больше приезжающими больными, чем своими, яснополянскими. Пишет, что были сходки, и общее желание закрыть лечебницу. Л. Н. в два часа пошел к старосте узнать, в чем дело, не застал его. Я говорил Л. Н., что в день, которым датировано письмо, я не принял одну из баб со двора Михеевых — пришла слишком поздно, когда я уходил, в 3.30, и при ней же делал выговор родителям, привезшим из Ясенков мальчика в скарлатине, что возят таких, в сыпной болезни, а не придут просто сказать о них, — что, может быть, это было поводом к письму. И прибавил, что те же родители привезли сегодня второго ребенка в скарлатине. Также привозят вторично больного воспалением легких, хотя предупреждаю, что при этой болезни нельзя перевозить; не верят моим объяснениям, что болезнь воспаления легких не переносит перевозки и что продолжается известный срок.

Л. Н.: Они в это не вникают, их отношение: исполнить долг, поехать к врачу.

За обедом: Софья Андреевна, Юлия Ивановна, Николай Николаевич, Муравьев. Н. К. Муравьев рассказывал, что в Туле два раза защищал — в 1905 или 1906 г. Раз — в деле убийства директора тульской гимназии. Убил его 14-летний гимназист-поляк, который бежал за границу; клиент Муравьева гимназист Гоппе был оправдан, его мать лишила себя жизни. И еще защищал в деле 24 экспроприаторов, одного повесили.

Л. Н. вспомнил, как ему недавно экспроприатор каялся, что к нему 35 рублей, экспроприированных для общей кассы (пропаганды), прилипли. Это его мучило.

Л. Н. говорил о Молочникове, которого за распространение запрещенных книг Л. Н-ча присудили на год к крепости. И Муравьев предложил и обещал взяться за его дело, добиться смягчения наказания.

Л. Н.: Давыдов меня отговорил, чтобы не идти защищать его и не подавать заявления. Если бы мне предстать перед судом: вот преступник, — что бы они?

Гусев: «Не доказан факт вашего авторства», — ответили бы.

Николай Константинович про павловцев, какие они смирные, духовные люди были. Верили, что вся кривда исчезнет и станет правда; они в экстазе свалили алтарь, «потому что под ним правда». Встречному уряднику женщина говорила: «Уверуйте в этого младенца» (т. е. будьте чисты, как он). Урядник ее нагайкой.

Л. Н.: Разумеется, правда не в алтаре, а в христианской жизни. В этих будущая сила русского народа.

Муравьев рассказал про палачей, между прочим, про екатеринославского, из арестантов, который при тамошнем бунте участвовал и застрелился. Рассказал про бунт в екатеринославской тюрьме, о попытке бомбой из бертолетовой соли сорвать стену двора и убежать; при этом стреляли из двух револьверов. Солдаты из 19 убили 17. Рассказал, что тюрьмы переполнены на 300%. Обращение с арестантами суровое.

Л. Н.: Это самое бросание камнями, попытки бежать ожесточили тюремщиков.

86

Муравьев сказал, что Столыпин поспешил телеграфно поблагодарить екатеринославские власти за решительное подавление бунта.

Л. Н.: Столыпин непостижим. Какого вы мнения о нем?

Муравьев: Столыпин — жестокий человек.

Л. Н. не мог сразу вспомнить павловцев, убийства директора тульской гимназии и др.

— Я забыл все, слава богу, как это хорошо! Желаю и вам того.

Еще долго беседовал Л. Н. с Муравьевым, собственно — слушал или расспрашивал Муравьева в своем кабинете. От него услышал поразившую его новость, что священники присутствуют при казнях. Трогательно рассказал Муравьев про суд над тремя обвиняемыми в приготовлении покушения на Николая II в 1907 г. Их казнили. Одного из них, болтуна, защищал, кажется, Муравьев. Л. Н. спросил, как царь отнесся к их казни. Царь засунул в карман телеграфное прошение о помиловании. Сознательно допустил ее.

Л. Н. был, мало сказать, тронут, но взволнован до глубины души. Я боялся, что с ним что-нибудь случится. Муравьев извинялся за сегодняшние сведения, так грустны...

Л. Н.: Нет, нет... Нас всех уверяют, что этот стол, эта комната обеспечены тем, что они вешают. Мы в этом участники1.

13 мая. Вернулись Александра Львовна и Анна Ильинична из Москвы. Л. Н. после вчерашнего впечатления от рассказов Муравьева о смертных приговорах и казнях и под впечатлением фотографии казней в Сибири (там днем совершаются, в России же — ночью) и сегодня полученного письма Молочникова, что его выпустили только на десять дней (на поруки, друзья сложились и внесли 3000 р.), и под впечатлением на днях прочтенной рукописи о казнях — Л. Семенова, Л. Н. сегодня написал статью в десять ремингтонных страниц, вроде открытого письма — горячий, сам собой вырвавшийся у него выстраданный вопль против смертных казней, резко нападая на Щегловитова (министр юстиции), П. А. Столыпина и Николая Романова1. Не могу себе представить, как они отнесутся к Л. Н. за такое уличение их в бесчеловечности, глупости. Думаю, что по крайней мере сделают обыск и домашний арест.

В этой статье описаны палачи орловские. Рассказал про них Л. Н-чу Михаил Сергеевич, а ему — Пузин, участвовавший каким-то образом при военном суде или казни.

Вечером Николай Николаевич вошел к Л. Н. в кабинет с копией статьи, чтобы Л. Н. прочел некоторые неразобранные слова. Л. Н. не сумел. Я в это время вошел в кабинет и тотчас же вышел. Л. Н., заметив, спросил:

— Это кто, Душан Петрович? Что вы, душа моя! Вы нам никогда не мешаете.

Л. Н. съездил к Марии Александровне.

Александра Львовна привезла из Москвы черного пуделя, спрашивала всех, как его назвать. Л. Н. посоветовал назвать Маркизом, так и осталось.

С 7 до 8 Александра Львовна, Анна Ильинична, Николай Николаевич, Ваня-лакей, Федор-стражник и я играли в пыжи. Л. Н. один гулял. Подошел к нам и тоже швырнул битом. Потом подъехал верхом на воронежской лошади приехавшего чертковского приказчика.

За чаем рассказывал Михаилу Львовичу и Андрею Львовичу про смертные приговоры и казни. С 9.30 до 10 Александра Львовна, привезшая из Москвы краснощековскую гитару. Михаил Львович, Андрей Львович, Анна Ильинична играли и пели русские песни. Л. Н. вышел и попросил спеть«......* петушки».

87

Андрей Львович говорил, что в Туле слух, что в Ясной Поляне беспорядки, и высланы стражники.

Много больных в лечебнице.

14 мая. Л. Н. уехал верхом. Когда я электризовал его, он спросил про славянских гостей, прибывших в Петербург (Крамарж, Грибарь, Глебовицкий, Вергун). Их «Новое время» и либералы — Бодуэн де Куртене — приветствуют1. До сих пор сочувствие к славянам проявляли только славянофилы из консерваторов.

Л. Н.: Ах, эти политики, парламентисты!

Л. Н. спросил о цели их приезда.

Я рассказал Л. Н. про назарен, как они все страдают по тюрьмам до восьми-девяти лет и не поддаются. Сегодня написал мне про них Иосиф Грегор. Потом говорил про полученные вырезки из мадьярской газеты «Ujság» о двух портных-евреях, сторонниках кропоткинского анархизма (его главный представитель в Венгрии — князь Эрвин Батьяни), приговоренных судом на 8 и 12 месяцев за перепечатание письма Шкарвана 1894 г. и его статьи «Почему нельзя быть военным врачом».

Л. Н. на это: «Ça ira!»*

За обедом на террасе: Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Анна Ильинична, Юлия Ивановна, Гусев. Гусев рассказал, что в «Русском слове» статья Розанова об евреях: что они дали России Шейна, записывавшего народные песни, Левитана, Антокольского, Гинцбурга2.

Л. Н.: Но Гинцбург не из первостепенных, Антокольский — да.

Гусев: Он еще вспоминает датчанина Даля: стоял за чистоту русского языка.

Л. Н.: Я его знал.

Л. Н. ко мне, что́ он думал про Крамаржа:

— Славянам бы не стоять за национальность, забыть просто, что они славяне, а помнить, что они люди; в жизнь вводить христианство. Зачем эти зады, отжившие формы, зачем возвращаться к ним?

— Я совершенно с вами согласен, — позволил себе заметить я.

Л. Н.: Евреи, я думаю, тем особенно неприятны, что они стоят за национальность.

Гусев: Не все. Особенно молодое поколение (не стоит за национальность). Как Хомяков в 1836 году в стихотворении «Англии»3.

Сегодня приходили семь мальчиков-школьников из Тулы. Л. Н. дал им по книжечке своих рассказов. Они сейчас же прочли, посидев под вязом. Авдотья Васильевна им дала булку.

Вечером, в 8, пришли Кузьмин, Плюснин и молодой механик железнодорожный 20-летний Перевозников из Тулы. Л. Н. от него узнал, что он теперь живет в Телятинках, пашет и хочет там остаться. Это тот, который в прошлом году на сходках в Ясенках смело отстаивал социал-демократическое учение против Л. Н-ча. Л. Н. раз отвечал ему.

Л. Н. разговорился с ним об общине и сказал, что община имеет недостатки, что она — оправдание перед людьми.

Вечером Л. Н. пересматривал книгу, изданную в память повешенной Фрумкиной и Бердягина (убил себя в тюрьме)4. Прочел вслух о цели социалистов-революционеров: освободить 130 миллионов русских от абсолютистского ига и потом работать на осуществление свободной жизни.

Л. Н.: Ребячество. — И отложил книгу.

Л. Н. пересматривал воспоминания Кони в «Вестнике Европы», собираясь писать ему. Софья Андреевна просила его, чтобы ей дал письмо к нему; хочет просить, чтобы выхлопотал место Андрею, и не хочет идти с этой просьбой, а скажет, что пришла передать ему письмо от Л. Н.5

88

Плюснин спорил с Л. Н.; хотел, чтобы Л. Н. признал, что общение в общине с единомышленниками полезно.

Л. Н. говорил, что бог живет во всех людях, но не все знают его. (Сегодня в «Круге чтения».)6 Ищите царства божия в себе, и выйдет и для тебя, и для людей лучшее. Зачем искать внешнюю поддержку тому, у кого есть внутренняя? Эта в миллион раз сильнее внешней. Зачем помочи, когда можно ходить на своих ногах? Будешь жить в Телятинках, придут 50 прохожих, их накормить нельзя. Зачем строить новое учреждение и во имя его считать возможным не исполнять высший закон так, как товарищ прокурора во имя государства может не исполнять (может нарушать его). Учреждение такое есть: государство, чего же выдумывать новое?

Плюснин говорил, что ему Л. Н. посоветовал пойти в общину Юшко и что это ему было полезно.

15 мая. В 5-м часу электризовал Л. Н., он спросил:

— Что скажете новенького?

Я не знал ничего.

Л. Н.: Придумываете? — И продолжал:

— Нынче письмо от брата отказавшегося Калачева. Его мучают. Какое страдание, и впереди три года! Иначе не может быть. Человек живет спокойно, и ему скажут, что он дурно живет. Будет злиться.

Л. Н. помолчал; я сказал, что одного из назарен, про которых мне вчера писал Грегор, тоже мучают. Навешали много ружей и поставили на припек, щипали уши, обрезали ногти, мучили голодом:

— Не поддался. Я думаю, что назаренам труднее, потому что они далеко не видят и не имеют надежды, что победят, а Калачев, Иконников — они видят вперед, что их победа.

Л. Н.: Все равно. Основа нравственно-религиозная у обоих. На вчерашний день в «Круге чтения» сказано: «Бог живет во всех людях, но не все люди живут в боге». Виды на успех — они у социалистов есть — мало значат. Когда есть религиозная основа — грубое сравнение: как организм состоит из клеток, так и я, клетка другого организма, и когда живу для себя, страдаю. Когда есть сознание, что живу для целого, тогда я легко переношу страдания. Так и они. Это правда, что чем более узкий взгляд, тем тверже вера. Магометанин ни за что не станет есть свинины, считает это одной из ненарушимых заповедей.

За обедом Николай Николаевич рассказал, что был у него молодой крестьянин из Дедлова, приезжавший в прошлом году с тамошним учителем. Он говорил, что теперь народ социалистам ни в чем не верит. А правительству и подавно.

Л. Н.: Я читал процесс анархистов (в «Русском слове»)1. Какая месть, ненависть, злоба в каждом слове.

Николай Николаевич: Очень замечательное дело.

Л. Н.: Они — мальчишки — невменяемы.

Л. Н. советовал гулять по Засеке, по насыпи старой железной дороги от Рвов к заводу:

— Какие цветы там цветут, какие деревья! — Потом говорил о русском народном языке, какой он ядристый: «Быть беде», «Это не к добру».

Гусев: Он изменяется под влиянием литературного.

Л. Н.: Я люблю это тульское в третьем лице глаголов: он делаеть.

Вечером, за чаем, Л. Н. о том, как хорошо у него на душе, и весна в природе:

— Какой восторг, так хорошо, так хорошо! Еду и смеюсь, точно мне 15 лет.

Уехала Софья Андреевна в Москву и Петербург. Везет с собой в Исторический музей две корзины писем за 1903—1906 гг.

89

Конверт письма Таракнатха Даса к Толстому от 24 мая (н. ст.) 1908 г.

КОНВЕРТ ПИСЬМА ТАРАКНАТХА ДАСА К ТОЛСТОМУ ОТ 24 МАЯ (Н. СТ.) 1908 г. С ПОМЕТОЙ ТОЛСТОГО НА ОБОРОТЕ:

«Душ<ану> — ответить. Желаю исполнить, нужны сведен<ия>»

«Ниже рукой Маковицкого: «О бедствиях Индии. Отв. VI.08.Д.П.М.», фамилия и адрес Даса... «Л. Н. вспомнил письмо индуса Taraknath Das: «В последнее время стали часто писать индусы». — Запись от 3 июня 1908 г.

16 мая. Л. Н. пятый день чувствует себя здоровым. Вечером приехали Плюснин, Кузьмины, «брат Сергей» и «брат Данила» — добролюбовцы из Патровки и Гавриловки Самарской губернии. Едут в Херсон посетить Кудрина и еще нам не известного, заключенного тоже за отказ в Полтаве.

Л. Н. говорил, что, должно быть, есть многие, про которых мы не знаем, и рассказал им про Иконникова, которого теперь перевели в гражданскую тюрьму, приговорив к четырем годам. После трехлетнего заключения в военной тюрьме потребовали от него присяги и считали бы арест за службу, и отпустили бы. Он не присягнул. Переводят в гражданскую тюрьму, чтобы не соблазнял караулящих его солдат; из них четверо отказались.

Л. Н. спросил про семьи заключенных, помогают ли им. Они ответили, что немного. Л. Н. просил на него тоже рассчитывать. Впрочем, Л. Н. помогает денежно почти всем заключенным за отказ. Мы же, другие, кажется, никто, кроме, может быть, Наживина.

Отличительная черта учеников Добролюбова: серьезность, торжественность и молчаливость. Все занятия делят на полезные и бесполезные; игры, разговоры, песни, снимание портретов — этого избегают. У «брата Сергея» (40 лет) лицо духовное, умное, аскетическое, очень похожее на лицо Христа на картине Мункачи «Христос перед Пилатом»1. У другого «брата» (37 лет), высокого и очень широкого в плечах, лицо странное, без

90

растительности. Оба говорят мало, но толково. Л. Н. с ними на ты. Как они ему говорят, я не заметил. Л. Н. спрашивал их об их общине (их пять семейств) и об их жизни в Томской губернии. О переселенцах. Удивлялся неустройству дела переселенцев. «Братья» говорили, что переселяются более нуждающиеся. Ищут участки один-два-три года, иные возвращаются. Иные ждут, пока им отрежут земли, целый год по баракам в городах. Правительство их кормит. Земли достаточно, землемеры не успевают нарезать. А народу туда идет каждый день тысячи. В Томской губернии земля хороша, береза, но воды нет, колодцы роют. Л. Н. с ними об общине:

— У них община христианская. Как же быть с бедными, кругом живущими? Жить без греха нельзя. Всегда приходится жить с большим или меньшим грехом.

Кто-то вспомнил общину Поссе — социалистов-революционеров.

Л. Н.: Без бога ничего не выйдет.

«Братья» говорят, что поселенцы — больше хохлы. Между ними баптисты. Л. Н. спрашивал их, какая разница между баптистами и молоканами.

— У них (баптистов) крещение, преломление хлеба, плоть Христа, меч. Мы им разъясняем про меч. Они говорят, что это до поры. Когда их будет много, перестанут служить2.

Л. Н.: Так я умру, дожидаясь, пока другие станут делать?!

Л. Н. ушел. Читали вслух его письмо в редакцию по поводу заключения Молочникова, в котором предлагает себя наказать. Потом читали и другую новую начатую статью3.

Кузьмин: Приходится молодым людям опять гектографировать, а Черткову за границей печатать. Я бы издал, если бы у меня был паспорт.

Л. Н. спросил его, зачем скрывается, советовал явиться и понести наказание.

В иллюстрированном «Новом времени» статья (перевод с французского) о том, что дети по полу следуют тому из родителей, который слабее.

Разговорились об этом.

Л. Н.: Нас четверо братьев и одна сестра; у меня отец был очень энергичен, мать была слаба. У тебя (к Анне Ильиничне) оба сильны, несомненно, мать более.

17 мая. Приехали Молочников1 и Николаевы — жить в деревне, на лето.

Л. Н. о братьях Сергее и Даниле:

— Удивительные люди.

Молочников, живой, нервный, рассказывал, между прочим, о разговоре, какой имел с секретарем суда: «Ваша власть держится штыками». — «Да, с согласия народа». — «Обманутого вами». — «А интеллигенция?» — «Подкуплена. Вы, пожалуй, получаете полторы тысячи?» — Секретарь отшучивался. Все чиновники отложили перья, прислушивались.

В 2 часа Л. Н. уезжал. Я догнал его в яблочном саду и спросил, куда едет:

— Через лес на шоссе в кузню (ковать Делира) под Косой Горой.

Л. Н. постоял и спросил:

— Тут ли еще добролюбовцы?

— Они с Молочниковым пошли к Марии Александровне.

Тяжелое впечатление произвели эти крестьяне на меня, особенно похожий на Христа. Попросили денег. Идут из общины — странное рассуждение: нельзя ли попользоваться? Я подумал: по глупости и наивности просили. Как многие, слышащие, что у Л. Н. есть семь миллионов капитала и, кроме того, суммы от богачей, предлагаемые ему для пользования, и что он не знает, что с ними делать.

91

Молочников приговорен к году тюрьмы. Не хочет апеллировать, хотя Муравьев и Маклаков готовы защищать его. Л. Н. согласился с его доводами против апелляции.

За чаем Николай Николаевич прочел вслух половину статьи «Всему бывает конец». Слушали: Л. Н., Горбунов, Кузьмин, Плюснин, Молочников, Юлия Ивановна. После — оживленная Молочниковым интимная беседа до 11.30.

В. В. Плюснин простился. Уезжает к больному отцу, домой в Хабаровск.

По словам Н. М. Кузьмина, Плюснин рассказывал, что, когда он был у Кропоткина, Петр Алексеевич спросил его о Л. Н. и сказал: ошибка Л. Н. в том, что он признает за силу религию. А религия — пустое место. Религия состоит из трех элементов: 1) космогонического, 2) культа, 3) нравственности. Несостоятельность первого и второго очевидна. А третье — нравственность — совсем не зависит от религии, потому что сущность нравственного учения: не делай другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, — выводится из наблюдений как над обществом людей, так и над обществом животных. Кропоткин передавал, что его знакомый наблюдал, как муравьи после войны между собой, две воюющие стороны, приходят друг к другу и доставляют сладкую жидкость. И в этом он видит, что они относятся друг к другу по этому правилу.

Л. Н. тут стал говорить, что есть большая разница между знанием и сознанием (относительно тех наблюдений) и что из того, что мы наблюдаем, из того, что есть, нельзя вывести того, что должно быть:

— А сознание определяет, что такое я, и это я — божественная моя сущность. Она может расширяться через любовь, тело же ограничено пространством и временем. Сознание это не зависит от знания. Сознание это врожденное у каждого человека. В детстве является вопрос «Что такое я?» у каждого человека. В детстве мне казалось, что я — то, что сознает себя; позже — то, что сознает сознающего себя, и так до бесконечности. И тут приходишь к сознанию того, что я, которое стремится к сознанию своей сущности, и есть в сознании, и к этому сознанию приходится выкладывать знания. Если это подходит к сознанию моего я, то это благо. Если не подходит, то это не благо. Сознание — это нечто такое, что уже не определяется пространством и временем. И вот расширение этой своей сущности, определяемой сознанием, и есть жизнь человека. (Нравственность эта вытекает не из наблюдения жизни общества людей и животных, а из религии, которая есть определение того, что такое я.) А сознание говорит, что я бесконечно. Я сливаюсь через любовь со всеми людьми. Сознание мне говорит, что я и ты — одно и то же; так как я люблю вас, я знаю, что в вас то, что и во мне, отсюда, из единства, вытекает правило: поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.

Потом говорили о науке, и Л. Н. говорил, что наука должна идти радиусами во всех направлениях. Радиусы могут быть короткими. Кропоткин и подобные ученые тянут одну линию (радиус), пренебрегая другими. Оттого эти примеры ученых тупиц. Дети, у которых эти радиусы по всем направлениям, гораздо умнее, с ними можно обо всем говорить.

Молочников заговорил о Великанове. Л. Н. сначала не мог вспомнить его. Горбунов, Кузьмин и Молочников говорили о нем, что он сатирик, с успехом говорящий на сходках против всего. Сам своей основы не имеет. Он много читает, много замечает в литературе. И пишет.

Л. Н. говорил, что есть птица (назвал ее), которая глохнет от своего пения.

Юлия Ивановна: И соловей.

Л. Н.: Такие люди, которые умеют обо всем гладко, связно говорить, такие люди, к несчастью, есть в Думе, и к тому же разряду принадлежит

92

и Меньшиков. Он не хочет и не может в глубину (в сущность вопросов) вникнуть, судит поверхностно.

Л. Н.: У меня поползновение писать художественное. Полковник снабжает меня материалом. Пишет мне о своих детях, погибших и погибающих в революции. Присылает и письмо 18-летней дочери. Она с негодованием отвергает обращение по делу о помиловании к императрице. Его письма интересны2.

Николай Николаевич: Все так бы поступали.

Молочников: В этом есть доля хорошего чувства.

И разговор перешел на революционеров вообще.

Л. Н.: У них есть гордость: «Моя партия устроит». Им в одном нельзя отказать: у них есть искреннее негодование против зла.

Когда в 11.45 разошлись, Л. Н. мне:

— Какой славный народ! В высоком (Кузьмине) идет работа.

В полночь приехала Н. М. Сухотина.

18 мая. Приехал Н. Л. Оболенский (полгода был за границей) с Г. Н. Фохтом и Андреем Львовичем. Андрей Львович скоро уехал. Днем были мальчики тульские, из крестьян, пришли пешком. Л. Н. дал им книжек, пустил фонограф1 накормил их. Попросили Л. Н. с ними погулять. Л. Н. пошел с ними и Молочниковым к Красному мосту над Воронкой на шоссе.

Вечером пришел Кузьмин. Л. Н. много беседовал с ним и Молочниковым. Молочникову подарил экземпляр своего письма в газету о нем с собственноручными поправками, и рукопись еще какой-то статьи2. Молочников был так рад, как кладу.

Когда я электризовал Л. Н., я ему сказал, что не готов ни к серьезной болезни, ни к смерти — струсил бы.

Л. Н.: Я думаю, старость подготовляет перемену. Тут нет другого выхода. А казни, смертельная болезнь в молодости — трудны потому что есть колебание, есть надежда.

— О Добролюбове, кроме хорошего, ничего не знаю, — говорил Л. Н., когда говорили про бывших третьего дня крестьян. Им тогда предложили прочесть из «Круга чтения», они отказались, не любят книг. Теперь они у Марии Александровны; она читала «Круг чтения», и они просят эту книгу. Первый том им дала Мария Александровна, а Кузьмин им несет второй и третий.

Молочников сказал что-то про книгу Добролюбова «Из книги Невиди́мой», Л. Н. не помнил ее. Молочников сказал, что пишет в ней о Л. Н., выше его ставит Метерлинка. Я принес книгу, и Молочников стал читать вслух.

Л. Н.: Ничего не понимаю... Чепуха... Это мифология, как об Адаме... Это слова, имеющие значение для посвященных, а для непосвященных, нас, не имеет значения.

Л. Н. остановил чтение, сказав:

— Лучше помнить милого Добролюбова в лаптях и хорошее влияние имеющего на людей.

Л. Н. получил через Марию Александровну (принес Кузьмин) рукопись В. С. Морозова. Л. Н. стал ее читать вслух и пошел в кабинет продолжать и сказал:

— Василий Морозов с Игнатом, который умер, — самый любимый ученик мой, и остался милым.

Л. Н.: Когда ставят себе цель видимую, определенную, идеал, который надо достигнуть, так это опасно. А <следует знать>, что есть путь, по которому надо идти, а куда приведет, не знаю... Дело не в том, чтобы стать в известное положение, а как борешься.

93

Молочников сказал про баптистов, что у них главное — родиться к новой жизни.

Л. Н.: Родиться. Такое состояние представлять себе, что я рождаюсь, двигаюсь.

Вечером, когда Молочников с Кузьминым уехали, Л. Н. посидел в обществе домашних и гостей: Александры Львовны, Анны Ильиничны, Натальи Михайловны, Юлии Ивановны, Н. Л. Оболенского, Г. Н. Фохта. Говорили про суровость мужей.

Л. Н.: Если бы женщины знали о мужьях, как они сердятся, то никогда не выходили бы замуж. А если бы мужчины знали кое-что о женщинах, никогда не женились бы.

Разговор о том, нужно ли наказывать животных. Л. Н. вспомнил, что он третьего дня, против обычая, ударил Делира и сегодня за то чуть не поплатился. Делир третьего дня раза три протянул голову за травой и не слушался поводьев, Л. Н. его ударил. Сегодня хотел то же сделать; как только поднял хлыст, Делир бросился; Л. Н., неприготовленный, чуть не упал.

Григорий Николаевич: Лучшие дрессировщики (Дуров) говорят, что никогда не надо наказывать животных, они без всякого битья дрессируют. Только ласкают.

Л. Н. Молочникову при прощании:

— Пишите мне искренно, как вам будет.

Когда он уехал, Л. Н. сказал Гусеву:

— Не раскается ли?

Гусев: Может быть, в минуту слабости, но будет на это смотреть как на падение.

19 мая. Понедельник. Жарко. Л. Н. ездил лесами в Горюшино. Когда я электризовал его, говорил, что Г. Н. Фохт был в Маньчжурии на войне, рассказывал, что солдаты к китайцам относились с пренебрежением, с отвращением. Но когда пригляделись к их обработке полей, к их огородам, изменили отношение.

Я добавил:

— Как везде и все — знаю по себе — относятся грубо к рабочему народу.

Л. Н.: Формы изменяются, а рабство (власть) остается. Разумеется, немного ослабевая.

В 6 часов приехали С. А. Стахович и М. А. Рыдзевская с племянницей Олюшкой. Л. Н. очень дружелюбно приветствовал их. Софья Александровна рассказала про Петербург, где видела Софью Андреевну. Про Д. А. Хомякова, автора книги «Самодержавие» (с которым ехали):

— Он очень остро, как купоросом брызнул, осудил Думу и сказал, что тот, к которому вы едете, будет в этом со мной согласен, — сказала С. А. Стахович.

— Я думаю, что он настолько умный человек, что не принадлежит ни к какой партии, или правый, — добавил Л. Н.

Вспомнил про него: его, Дмитрия, знает, а его брата Николая, нынешнего председателя Думы, никогда не видал. Вспомнил про их отца:

— Он был умен и оригинален. В нем было и остроумие, и едкость, и соединял многое, чего у сыновей нет. Был художник.

Софья Александровна: Ох, как он (Дмитрий Алексеевич) ѐдок!

Л. Н. спросил сначала про отца, потом про брата Софьи Александровны:

— Что Михаил Александрович, занят чем?

Софья Александровна: Амуром (т. е. железной дорогой Амурской), каждый день в трех заседаниях.

Разговор про близорукость, про пенсне с обыкновенными стеклами.

94

Л. Н. вспомнил, что, когда учился в Казани, татарин предлагал ему очки. «Мне не нужны». — «Как не нужны? — ответил татарин, — всякий хороший барин очкам носит».

В разговоре Л. Н. сказал «поп» — и поправился:

— Я никогда не говорю так, а «священник». А тут (поп) что-то есть, что это нехорошая должность, как «лакей», они это понимают.

Сестры Стахович приехали из Петербурга и удивлялись, какая запоздалая весна, еще только черемуха цветет.

Л. Н. говорил, как чу́дно, хорошо в лесу:

— Как вчера тульские мальчики бросались на цветы! Есть купавки, медунчики, незабудки, сергибус... Какие милые мальчики! Как жалко — предвидишь их будущность. Один из них курит, я его уговаривал.

Л. Н. рассказал, что они на лету вскакивают в поезд и так приезжают. Если их гонят, соскакивают (дачные поезда очень медленно ходят).

20 мая. Ночью уехали Н. Л. Оболенский, Г. Н. Фохт. Утром приехала Мария Александровна. В 12 часов дня Л. Н. вышел на террасу. Я спросил его о здоровье. — «Большая слабость».

Тут подошла к нам Мария Александровна.

Л. Н.: Такое счастье было бы теперь умереть! Счастье — дожить до такого состояния, нет той энергической работы мысли, есть спокойное согласие. Другие имеют страх, у меня страха смерти не бывает.

Л. Н. (Марии Александровне): Написал статейку о смертной казни. Назвал ее «Не могу молчать».

Л. Н. об особенности русского разговорного языка:

— Часто пропускается «я».

— Так, как во всех западных славянских языках, в них еще в большей мере, — сказал я.

Приехали из Тулы сто двадцать школьников с двумя учителями1.

Л. Н. им рассказал через фонограф свою переделку лесковского рассказа о мальчике-воре и дал им всем по одной-две книжки.

После обеда Л. Н. остался сидеть на террасе. Софья Александровна показала ему в драме Оскара Уайльда «Саломея» одно место, чтобы про себя его прочел, — «невозможно неприличное»2. Читает, чтобы иметь понятие о драме, обошедшей все сцены Европы. Потом, не знаю каким путем, разговор перешел на Н. Н. Гусева, которого захватывают некоторые произведения писателей-модернистов. Софья Александровна изумлялась этому.

Л. Н.: Он умный, нравственный, чуткий человек. Он говорит, что чувствует умиление, когда читает про братство природы с человеком. Я боюсь, что я не понимаю чего-нибудь, что молодые понимают, как старики не понимали Пушкина, Ломоносова, Карамзина; хотя старики всегда негодуют на молодых, но этого не следует делать; мои последователи все из молодых.

Софья Александровна заговорила о новой драме Горького, которую Художественный театр отверг, как ни желал ее принять — не мог, до того плоха3.

Л. Н.: Михаил Сергеевич с восторгом говорил о «Жизни человека».

Софья Александровна тут спросила, следит ли Л. Н. за новыми произведениями.

Л. Н.: Когда замечаю что̀, всегда читаю.

Вечером Л. Н. о «Саломее» и предисловии к ней Брюсова или Бальмонта. Л. Н. не мог вспомнить:

— Совершенное сумасшествие, набор слов.

21 мая. Вернулась Софья Андреевна из Петербурга, приехал Сергеенко.

Вечером уехала М. А. Рыдзевская с Олюшкой. Обе по-стаховически очень воспитанные, милые.

95

Л. Н. играл в городки. Вечером, после винта, Софья Андреевна рассказывала про 15-летнего Ванечку Эрдели, он в Училище правоведения; оправдывается, что идет в законодатели, судьи, чтобы внести туда больше справедливости.

Л. Н.: Ах, ах, бедные эти дети!

Л. Н. прочел вслух середину рассказа Леонида Семенова о казни пяти революционеров. Он и все мы были тронуты до глубины души. Л. Н-чу голос изменил, докончила чтение Софья Александровна.

Л. Н.: Удивительно, как хорошо. Это одна из вещей chef d’œuvre. Как это художественно сложено, какие подробности: «Было без семи минут три» — и всегда верные, и на своем месте. Заставляют меня переживать. Все эти чиновники ругают правительство. Они себя подстегивают к жестокости, которая им несвойственна.

Кто-то заметил, что Леонид Семенов, должно быть, присутствовал при казни, был очевидцем.

П. А. Сергеенко: Душевидец. — И стал говорить про «Семь повешенных» Леонида Андреева в альманахе «Шиповник»1, который привез с собой для Л. Н., и сказал, что в этом рассказе Л. Андреева чувствуется влияние «Божеского и человеческого».

Л. Н.: В «Божеском и человеческом» описание того, что переживают в душе приговоренные и исполняющие приговор, несравненно ниже, чем у Леонида Семенова. Ни у Андреева, ни у кого другого не знаю такого описания: удивительно художественно.

Кто-то сказал, что Леонид Семенов не хочет печатать.

Л. Н. сказал, что за двадцать лет ничего такого, что бы можно было сравнить с этим рассказом, не появилось.

Софья Александровна спрашивала, кто такой он?

Л. Н. говорил при его деда-сенатора, что он хороший человек, и про отца. Говорил про «брата Григория», рязанского крестьянина, у которого Леонид Семенов второе лето живет, что он говорил о нем: «Научился хорошо косить, мы ему рады, когда и сварим яичко лишнее для него, он обижается».

Кто-то говорил, что он до десяти лет не говорил по-русски, только по-французски, что кончил два факультета, попал в тюрьму как революционер, бежал, его поймали и ужасно избили; после, в тюрьме, стал из революционера христианином; просидел год, отказался от военной службы, на что, считая его революционером, нежеланным, не обратили внимания и оставили его так. Он пошел работать на землю и совсем опростился.

Софья Александровна передала Л. Н. о каком-то обществе мира в Москве, которое не совсем против солдатства, но за ограничение войн (Григорий Петров там играет роль); они хотят иметь своим членом Л. Н. и спрашивают Л. Н., могут ли его выбрать.

Л. Н.: Это вроде Гаагской конференции. — И сказал, что не хочет быть членом: — Потому что я никак не могу.

Софья Александровна смягчила, говоря, что они хотят уменьшения зла.

Л. Н.: Тут фарисейство, лицемерие величайшее. Какие могут быть ограничения нравственных требований? Вопросы нравственные абсолютны. Не убивать — никогда, не прелюбодействовать — никогда. Никаких ограничений. 99 процентов из всего зла делается во имя практических выгод (соображений). Это мне до такой степени ясно.

Сегодня в «Русских ведомостях» опровержение, что не 20 казней было, как Л. Н. читал в «Руси» и вписал в сегодня оконченную статью «Не могу молчать», а 122.

22 мая. Приехал С. М. Прокудин-Горский, профессор химии в Технологическом институте в Петербурге, приехал с П. Е. Кулаковым, крымским

96

помещиком, снимать Л. Н. на цветной фотографии — новое изобретение. Л. Н. много беседовал с ними1.

Л. Н. получил два письма, в которых его ругают за то, что «продался евреям». Л. Н. говорил, что ему это тяжело; тяжело, что люди ненавидят друг друга.

За вечерним чаем очень шумно: фотографы, П. А. Сергеенко с дочерью, С. А. Стахович, Николаева, Мария Александровна.

Мария Александровна рассказала мне: Л. Н. ей сказал, что он смягчил в двух местах «Не могу молчать».

К Л. Н. приехала старушка из Петербурга, желает отказаться от пенсии, потому что эти деньги народные тяготят ее, хочет просто заявить об этом.

Л. Н., по словам Марии Александровны, ей сказал, чтобы этого не делала, потому что ее пенсия пойдет на полки, на какое-нибудь украшение мундиров. Лучше ей получать ее и отдавать каким-нибудь неимущим, как это делает он с деньгами, получаемыми от казенных театров за представление его вещей; иначе эти деньги шли бы на усиление балета*.

Л. Н. показывал фотографии смертных казней в Сибири (там еще казни днем производятся).

Говорил, что читал Андреева «Семь повешенных» и ужасался, как цензура могла пропустить такой бред. Просто набор слов.

Смотрел фотографии Финляндии, любовался некоторыми. Их привез ему в подарок Кулаков.

Кулаков же издал стенной календарь с репродукциями хороших картин, который у Н. Н. Гусева висит в комнате, и календарь социалистическо-революционный.

23 мая. Утром уехала Мария Александровна. Утром же приехал баптистский проповедник Фетлер — латыш с другим баптистом — русским (я их не видал); этот, по мнению Николая Николаевича, нетвердый — сбежит. Николай Николаевич с ними долго беседовал и говорит, что у них цель — соблазнить Л. Н. в баптизм. Л. Н. с ними утром гулял и вечером рассказывал:

— Я должен, говорят они, обратиться к церкви, чтобы спасти всех сторонников моих, которые тоже заблудились.

Говорил вечером про баптизм, что главная догма его — вера в то, что мы спасены кровью Христа.

Софья Андреевна: Этого я никак не могу признать — чтобы тело Христа спасало; а на другое: брак, даже крещение — согласна.

Л. Н.: Нельзя в одни догмы верить, в другие — нет. Все основаны на учреждениях церкви.

Л. Н. рассказал, что вчера получил одно письмо увещательное, другое ругательное. Недавно получил письмо от баптиста — донского казака. Он рьяный сторонник своей веры и сильно нападает на православие.

Николай Николаевич рассказал очень живо, очень смешно, как латыш пытался обращать Алексея, Фильку, стражника Федорыча.

Л. Н. об этом проповеднике говорил, что у него никакой веры нет:

— Ведь он с высоты своего величия смотрит на православие, на чудеса. А верит, что кровь Христа спасет.

Днем был Jerome Reymond, профессор социологии из Чикаго, с женой. Оба знатоки писаний Л. Н., вегетарианцы, приятные.

Л. Н. разговаривал с ними про негров (которые не имеют ни одного представителя в Конгрессе вашингтонском. Если бы кто из них выступил кандидатом, его застрелили бы. Такое презрение и ненависть к ним),

97

о партиях демократической и республиканской и предстоящих выборах президента, и о кандидатах Брайане и Тафте.

Л. Н. сказал Реймонду, что он желал бы американскому народу, чтобы президентом был Брайан:

— He is upright, truthful*.

Разговаривая о положении в Америке, Л. Н. сказал:

— Как оно в Америке и в России почти одинаково.

Л. Н. рассказал Реймондам содержание своей новой статьи «Всему бывает конец». Реймонды обещали прислать Л. Н-чу книгу вождя негров в Соединенных Штатах: «Up from Slavery» by Booker Washington1.

Вечером Прокудин-Горский и Кулаков рассказывали про новые изобретения, про передачу фотографий по телеграфу; про однорельсовую железную дорогу с вертящимся волчком на передней площадке вагонов, об автомобилях, электрических трамваях.

Л. Н.: А все-таки нет лучше, как пешком или верхом. — И говорил, как он свыкся с Делиром. Сегодня ездил просекой по новым местам. В овраг вел Делира в поводу; как тот осторожно шел, испугался тени травы, бросился в сторону.

— Притворился, что испугался, — сказал Л. Н. — Так, как Бальмонт пишет, что, когда он мне в Крыму прочел своих два стихотворения, я говорил о них: «Глупости, глупости». Потом прочел третье, и я все притворялся, что мне не нравится его стихотворение2.

Кулаков привез альбом стереоскопических фотографий «Финляндия». Там, между прочим, лекция Мандельштама — «русского ученого» в Гельсингфорсе, как Кулаков выразился о нем.

Л. Н. спросил:

— Чего же он профессор?

— Государственного права.

Л. Н.: Государственного права? — и, переглянувшись с сидящим тут же С. Д. Николаевым, засмеялся. (Так чудно̀ ему, что есть такое право.)

Прокудин-Горский говорил об Эдисоне, что он ослеп от радия; потом говорил, что теперь нельзя быть энциклопедистом.

Ученые эти мне показались слишком занятыми своими специальностями. Говорили о своем и с Л. Н. и при Л. Н. с другими; было видно, что для них не было важно слушать Л. Н., чтобы дать выбирать темы разговора.

Говорили про цензуру, судей.

Л. Н.: Я не понимаю психологии судей: ведь знают общественное мнение, должны бы его уважать.

24 мая. Л. Н. слаб. В 12.15 гулял без верхней рубашки по саду, сгорбленный.

Кулаков прислал фотографию для стереоскопа: Л. Н., сидящего с рукой на палке, опертой о землю. Старческая фигура. Сегодня мне бросилась эта перемена в глаза. Л. Н., должно быть, устал: всю неделю было очень шумно.

Л. Н. вспоминал, что вчера не умел по-английски говорить: не находил выражений «лишенный», «смертная казнь».

— А по-французски хорошо знаю, — сказал он.

Этот язык с детства знает, даже, как сам сегодня сказал, часто думает по-французски.

Л. Н. верхом. Пополудни приехал Сергей Львович, а вечером Наталья Михайловна.

Л. Н. говорил с Сергеем Львовичем что-то о рабочих и при этом заметил:

98

— Были рабочие; будто бы интересуют их мои взгляды. Ничего их не интересует! У них такая каша в голове. Только бы выйти из своего положения.

В газете «Русь» 22 мая напечатано письмо Л. Н. о том, что Молочникова приговорили за распространение его сочинений, а его, главного виновника, оставляют в покое. «Русь», ей одной было письмо послано, очень бесцеремонно отнеслась к Л. Н.: не спросив предварительно, согласится ли он на это, обрезала его письмо, не означив пропусков, и — мало того — позволила себе изменить некоторые выражения.

Л. Н. рассказал Сергею Львовичу о Глюксмане и другом издателе, приговоренных в Венгрии — один на год, другой на восемь месяцев — за напечатание в мадьярском небольшом анархистском журнале «Tarsadalom — Forradalom» статьи Шкарвана «Почему нельзя быть военным врачом»* 1, а другого — за «Не убий» Л. Н. Точно так же осудили их, как Молочникова.

В «Новом времени», № 11563, 22 мая корреспонденция из Казани о «Ваисовом полке» — «Религиозные брожения среди мусульман»2. Л. Н. говорил об ней Сергею Львовичу.

Николай Николаевич заметил, что, пожалуй, после этой корреспонденции будут ваисовцев преследовать, т. к. в ней они изображены как исполняющие «Выборгское воззвание»3.

25 мая. Приехала С. Н. Толстая с А. В. Унковской — скрипачкой.

Вечером, с 8.15 до 9, А. В. Унковская играла на скрипке. Сначала ей аккомпанировал Л. Н., потом Надежда Павловна; Софья Николаевна пела — очень хорошо. А. В. Унковская рассказывала про эдофон. Народные русские песни и Глинка дают на нем определенные рисунки; модернистские композиции и Чайковский — расплывчатые. Л. Н. спросил: «А Шопен?» А Унковская не знала, что ответить. Говорила о Гофмане, что он прост, не рисуется, исчезает и что задача артиста сделаться проводником, а его личность должна исчезнуть.

Л. Н.: Да, во всем так.

Софья Андреевна говорила, что Гофман и Танеев — лучшие пианисты.

Л. Н. к вечернему чаю не выходил.

26 мая. Обедали на террасе. Нагрянула гроза. Близкие раскаты грома; град больше, чем в голубиное яйцо. Градовые тучи клубами, как дым; после радуга. Все Толстые, кроме Л. Н., боятся грозы.

Говорили о цветах, песнях. А. В. Унковская говорила, что она замечала, что чем больше солнца, тем народные песни ярче — например, на юге. В Архангельской губернии народные песни унылые, только в три тона, и народ любит яркие цвета: лиловые рубахи, пестрые рукавицы.

Л. Н. сказал, что сегодня читал в Брокгаузе про Маркса1 и желал бы читать подробнее и новее, т. к., если что скажешь против социализма, отвечают, что это устарело, новые с этим несогласны.

Л. Н. вспомнил Фроленко, как описал Шлиссельбургскую тюрьму2.

Л. Н.: Эта холодная жестокость казенная, никакого сочувствия к человеку.

Говорилось про депутатов I Думы, подписавших «Выборгское воззвание» и теперь заключенных.

Л. Н. вчера говорил, что читал полученные вчера два тома Свами Вивекананды. Удивительно глубоко: о боге, душе, человеке, о единстве религии. Он ученик Рамакришны и умер в 1902 г.

27 мая. После завтрака Л. Н. пошел на деревню к Э. Р. Стамо. Под вязом сидели два прохожих мужика и рабочие в фартуке. Л. Н. им сказал, что не может ничего дать. Они молча ушли.

99

Рис. Толстой верхом на Делире. Фотография В. Г. Черткова

ТОЛСТОЙ ВЕРХОМ НА ДЕЛИРЕ.

Окрестности Ясной Поляны, 29 июня 1908 г.

Фотография В. Г. Черткова.

«Л. Н. заговорил о лете, какое красивое, какая листва, зелень, трава. Ехали с Чертковым верхом на Горелую Поляну и на Козловку. На Горелой Поляне Чертков снимал его. Трава лошади по брюхо». — Запись от 29 июня 1908 г.

28 мая. Приехал из Тулы, где сын его губернатором, Кобеко, 72-летний директор петербургской Публичной библиотеки1.

Л. Н.нем): Я молодых уговариваю вино не пить, а старикам советую думать о смерти. Он признался, что совсем не думает. Вероятно, он ни во что не верит.

Появились второй и третий тома «Соединения и перевода четырех Евангелий»2. С. Д. Николаев принес Л. Н. в подарок переплетенный экземпляр I—III томов. Большое спасибо Сергею Дмитриевичу за его труды. Он показывал Л. Н. неясные места, вызывал его поправлять их, перевел цитаты из Рейса, держал корректуры, приезжал с ними к Л. Н.

29 мая. Приехал И. И. Горбунов с Марией Александровной. Из Кочетов вернулись Александра Львовна и Анна Ильинична.

После обеда Л. Н., Иван Иванович, Мария Александровна, Николай Николаевич и я. Говорилось, между прочим, о бывших сегодня у Л. Н. новобрачных — крестьянине и мещанке, хотящих развода; о позорном деле учителя-француза, насилующего девочек, о котором сегодняшние газеты пишут, и т. д.

Л. Н.: Когда встречаю детей, с годами все сильнее чувствую, что дети, эти милые существа, как они все будут развращены этими попами. Это пробка, которая затыкает то место, где должно войти нравственно-религиозное учение. И являются такие уродливые инстинкты, как у этого деда. (Иван Иванович рассказал из какой-то новой книги Мещанинова о каторжниках, о деде, изнасиловавшем внучку.)

Разговор о крестьянке Насте, приехавшей с Стамо. Она говорит, что есть два способа отобрания земли у помещиков. Один у революционеров:

100

перебить помещиков и отнять, а второй — толстовский: этот долгий, на 50 лет.

Разговор о том, что теперь надел можно продавать; пьяницы продают, их дети остаются без земли.

Разговор о социализме («материализм»).

Л. Н.: Может быть, это субъективно, но мне кажется, что социализм на отходе, отживает.

Николаев стал говорить про синдикализм.

Л. Н.: Сравнивая синдикализм с общими теориями социализма, я синдикализм предпочитаю. Мне это кооперативное устройство производства, о котором говорил Николаев, что оно есть у синдикалистов, сочувственно потому, что синдикализм обходится без государства, устраняет его форму, а социализм — государственный.

Николаев: Синдикализм со временем приобретает орудия производства.

Л. Н.: Может пойти только тогда, когда эти люди будут относиться братски между собой.

— Очевидно, что рабочим, работающим вместе, гораздо больше остается, — сказал Л. Н.

30 мая. Приехала Феокритова на все лето.

За обедом речь о посетивших Ясную Поляну людях — Унковской, молодой чете, сегодняшнем писателе — все вегетарианцы. Варвара Михайловна говорила, что в Москве много вегетарианцев, и перечисляла.

Л. Н.: Удивительно много. Это хорошо. Это признак серьезного отношения к тому, что делается.

Л. Н. вспомнил, что получил письмо от вегетарианца, который пишет, что у него страсть удить рыбу, можно ли?

— Странно, что об этом спрашивает, что ему нужен авторитет. Я ответил ему, что животных — от быка до комара — не следует убивать, а где остановиться — это дело каждого с самим собой1.

Софья Андреевна: Мне больше жаль срубить дерево, чем убить животное или букашку.

Александра Львовна вспомнила, что сегодня пьяная баба-попрошайка стащила ее кофточку. Прасковья Афанасьевна отняла у нее.

Л. Н. пожалел, что отняли, и как-то разговор перешел на «Кренкебиля»2. Николай Николаевич знает его дословно, как и многое другое из «Круга чтения», — изучил в крапивенской тюрьме.

Л. Н. сказал, что за это — изучение «Круга чтения» — стоит посидеть.

Потом сказал:

— Кого бы я желал из литераторов знать, это — Анатоля Франса.

Говоря о «Кренкебиле», касались суда. Л. Н. говорил, что, когда начнут судебное дело, как же его прекратить, признать ошибку? Им важно, чтобы из него что-нибудь вышло.

Вечером Л. Н. вышел только в половине двенадцатого в руке с французской книгой «Guillotine»3. Пришел за Софьей Андреевной, проведавшей его в кабинете. На вопрос, почему не пьет чай, ответил:

— Изжога.

— Страшно интересна глава — описание священником казни 80-летней жены маршала и двух девиц. В тот день казнили сорок человек. Священник все это видел. — И Л. Н. прочел вслух, как толпа обагрила себе руки кровью жертв.

Я передал Л. Н. привет от 85-летнего словацкого писателя Подградского. Л. Н. поблагодарил:

— Это особенно приятно от славян, когда помнят, почитают меня, — сказал он.

31 мая. Сегодня умер П. О. Зябрев, 65-летний молочный брат и ученик Л. Н. В последние годы был зол на Л. Н. за то, что не отдает землю крестьянам,

101

а проповедует, и говорил о Л. Н. и ему самому резко, с желчью, с несомненным сознанием своей правоты. Когда посетил его Л. Н. с Бутурлиным. Зябрев напал на него за то, что его дочь Александра Львовна купила Телятинки, не предоставив крестьянам купить это. Тут обращался к Л. Н. на ты. Он, как и другие крестьяне яснополянские, никак не мог понять, что пока глава семьи, хозяин, жив, имением может распоряжаться не он; что Ясная Поляна может принадлежать его детям, его жене и ею управляться и что дочь может себе покупать имение (Телятинки).

П. О. Зябрев был умный, образованный, начитанный. О себе говорил, что он эпикуреец. Любил древних греческих, латинских философов, особенно Сенеку, книги о путешествиях и исторические; был пчеловод, и сад у него хороший. Болел месяца два саркомой печени, с неделю как стал очень слабеть и худеть. Я только сегодня сказал Л. Н. о быстром ухудшении. Л. Н. сказал, что непременно посетит его. Вечером скончался.

Л. Н. ездил верхом, вернулся в пять часов. За обедом очень мало говорил. Софья Андреевна спрашивала, может ли она издать «Круг чтения» в полном собрании сочинений. Л. Н. согласился. Попросила Гусева откладывать ей сытинские корректуры, чтобы могла по ним вычислить цену печати. Корректуры оказались плохи. Во вторых корректурах сама типография портит хорошие места, доверяет вторую корректуру мальчикам.

Речь о ведении корректур.

Л. Н.: Главное, чтобы корректор не интересовался содержанием.

У Л. Н. случился обморок. За обедом он мало говорил и два раза покраснел и побледнел. После обеда сел в кресло в кабинете, читал «Guillotine». В 8.30 я зашел его проведать, он сказал, что очень слаб и ни в чем не нуждается. Пульс правилен: восемьдесят. Я ему сообщил, что Петр Осипов сейчас помер. Л. Н. расспросил про его болезнь. В 9.10 прибежала ко мне Анна Ильинична, испуганная, задыхающаяся; сообщила, что дедушка ничего не помнит: спрашивал ее, кто ее мать.

1 июня. Троицын день. Л. Н. хорошо спал; слаб. Не помнит вчерашнее. Утром вышел гулять, после занялся почтой. В 10 часов я ему внес книги Академии Наук, полученные по почте, между ними — одна о Пушкине.

Л. Н.: Я как раз думаю о Пушкине, — и попросил принести его сочинения1.

Л. Н.: Получил два письма о видениях и о спиритизме, и я как раз утром думал и записал, что все существа — отдельные проявления сознания; мы понимаем их в пространстве и времени. И земля и материальный мир, должно быть, имеют сознание, только оно нашему пониманию недоступно, как козявке человек.

Пополудни бабы, девки, парни, дети из деревни водили хоровод перед домом, плясали.

Приехал Андрей Львович, к обеду приехал князь Цертелев, раньше бывавший у Толстых. Л. Н. сейчас же заметил ему, что у него был вчера припадок, что слаб.

По словам Цертелева, он хотел известить о своем приезде телеграммой в Ясенки, но ее не приняли, т. к. название изменено, а на какое — не смогли сказать (в индексе телеграфных станций не помечено); телеграфировал в Тулу.

Л. Н.: Прежде была Козловка — теперь Засека; прежде Ясенки — теперь Щекино; еще спасибо, что Тула осталась Тулой.

Л. Н. рассказал, что читал биографический материал о Пушкине:

— Я заглянул в стихотворения, и с каким удовольствием! Какой у него французский язык в его письмах к Анненкову <!>. Анненкова я знал2.

Потом Л. Н. говорил, что о декабристах, с которыми Пушкин был знаком, ничего там не написано (цензурные условия). Потом говорил, что

102

не мог вспомнить, как помер Пушкин и каких лет. То же о Лермонтове.

Речь зашла о Кобеко-старике. Цертелев говорил про него, какую роль он играл как председатель Комитета печати. Позвал туда большинство левых, и решили, что можно говорить и писать все. Отклонили и проект Кони об ограничении порнографии3.

Л. Н. спросил:

— Разве он (Кобеко) таких взглядов (либеральных)?

Цертелев: У него никаких взглядов. Просто он склоняется перед Витте.

Л. Н.: Я политикой совсем не занят, но все случается слышать о Витте. Кто он такой? Что он делает?

Цертелев: Хотел быть регентом республики. Его жена спросила кого-то (преображенского офицера? Победоносцева?), что̀ бы сделали, если б ее муж был выбран президентом республики. Ответил: «Застрелили бы его».

Л. Н.: Столыпин может перестать быть Столыпиным, но не может перестать быть человеком.

Разговор перешел на бунт Преображенского 1-го полка. Между прочим, предложили правительству исполнить требования каких-то рабочих.

— Как тут быть? — говорил Цертелев. — Тут надо было наказывать, сам Кони был за то.

Л. Н.: Жалко мне слышать о Кони (что он был за смертную казнь). Вопросы смертной казни чисто субъективны: могу ли участвовать в том или нет. Тем и хороши нравственные вопросы, что они решают все безапелляционно.

Цертелев не соглашался. Л. Н-чу с ним дебатировать было невмочь. Цертелев приводил аргументы — между прочим, что Христос кровью искупил нас, и т. п.

Шахматы с Цертелевым. Вечером Л. Н. у себя до десяти часов, потом вышел в залу, вид у него был очень усталый. Около него Николаева, Анна Ильинишна, Варвара Михаиловна, Гусев и я. Л. Н. говорил Гусеву, что одну длинную главу из «Не могу молчать» совсем выкинул4. Завтра возьмемся за «Всему бывает конец».

— Главное в поправлении — выкидывать, — сказал Л. Н. — Когда только что написано, жалко выпускать, оно связано еще с тобою пуповиной; когда же статья отлежится, как теперь «Всему бывает конец» (Л. Н. не заглядывал в нее одну-две недели), то станет видно, что́ можно выкинуть.

Л. Н. дал прочесть вслух полученное сегодня письмо Кудрина5.

Цертелев рассказывал о медиумах спиритизма.

Л. Н.: Тут какой-нибудь обман.

Анне Ильиничне сказал сегодня, когда с ним говорила об обмороках: «Скоро совсем засну, навсегда».

2 июня. Л. Н. вчера кончил «Не могу молчать». Сегодня переписали в трех экземплярах.

Пополудни Л. Н. съездил на Делире к Марии Александровне. За обедом Николай Николаевич ему рассказал, что экзаменовал мальчиков от 10 до 13 лет, бравших книги. Все читали и знали. Один отлично понял «Как освободиться рабочему народу»; кроме того, что́ там о Генри Джордже.

Л. Н. за обедом говорил про письмо Молочникова, хорошее:

— Пришел к прокурору, там сидевшие три чиновника взволновались и посоветовали ему: «Напишите прошение, то есть апелляцию после приговора». — «Я за тем и пришел», — и, написав, подал прошение, чтобы его поскорее заключили1.

Цертелев: Ведь Сенат оправдал бы его.

Л. Н.: Он не апеллировал — стыдно им (судьям) будет. Он из духовно убежденных людей, никто ему вреда, кроме как сам себе, сделать не может.

103

Л. Н., вспоминая кого-то, не припомнил:

— Я истинно, в высшей степени благодарен за это ослабление памяти.

Вечером: Софья Андреевна, Цертелев и я. Л. Н. спросил Цертелева, чем занимается.

— Политикой. Пишу в «Петербургские ведомости».

Л. Н. заметил, что он «Петербургских ведомостей» не знает.

Разговор о «Новом времени». О нем Цертелев сказал, что оно игнорирует «Петербургские ведомости», как и все газеты, и что у «Нового времени» нет направления, программы.

Л. Н.: Как же нет? Правительственная.

Л. Н. сказал, что он пробует читать другие газеты*, но все возвращается к нему («Новому времени»), что оно — лучше других осведомленная газета.

Потом Цертелев говорил о Меньшикове, что у него нет убеждений.

Л. Н. (о нем): Как он даровит! Но сознаюсь, что перестал его читать. Уже знаю, что может дать.

Л. Н.: Чем более я стар, тем мне более неприятно шуточное отношение (к серьезному) Буренина, Столыпина.

Цертелев сказал, что пишет и стихи, и хвалил поэта Голенищева-Кутузова, его «Рассвет», написанный лет тридцать тому назад2. Критик нашел возразить «Рассвету» только то, что это подражание «Евгению Онегину».

Л. Н.: А как — легко читается, как «Евгений Онегин»?

Цертелев: Да.

Л. Н.: Тогда то, что подражание, — ничего. «Евгений Онегин» — единственное из стихотворений, где усилия стихотворства не чувствуется. Я все боюсь, что это борьба, которая тогда была между классицизмом и романтизмом (классики отрицали романтизм); я все боюсь, чтобы я теперь у молодых (Андреева, Горького...) чего не просмотрел.

Цертелев: Непохоже.

Л. Н.: Непохоже чтобы просмотрел?

И Цертелев и Софья Андреевна начали воспроизводить их стиль — отрывочный, короткий.

Л. Н.: Сегодня получил от моей незнакомой приятельницы Люси Малори номер «World’s Advance Thought». Ее краткие выражения религиозно-философских истин превосходны.

Разговор о взятках в судостроительстве с промышленников (не только при заказах). Л. Н. возмущался этим общим явлением:

— Как же на экспроприаторов сердиться, когда сами постоянно экспроприируют?

Об А. С. Хомякове.

Л. Н.: Я его знал — и очень хорошее впечатление (воспоминание о нем); он был очень приятный человек. Я очень уважал его деятельность и его славянофильские взгляды, и как поэта.

Барышни — Александра Львовна, Анна Ильинична, Варвара Михайловна и с ними Гусев — ходили гулять на Козловку. Когда вернулись, Александра Львовна была возмущена нехорошим тоном тамошней дачной молодежи; хотела бы уйти в одиночество.

Л. Н. ей говорил, что это пессимизм и это нехорошо, гордость. И принес из кабинета майский номер «World’s Advance Thought» и прочел по-русски следующее место: «You were not placed here to right the world, but to right yourself. Right yourself first of all, then the world will come to harmony»**.

104

Страницы из книги корреспондентов Толстого, заполненные Маковицким

Страницы из книги корреспондентов Толстого, заполненные Маковицким

СТРАНИЦЫ ИЗ КНИГИ ЗАПИСЕЙ КОРРЕСПОНДЕНТОВ ТОЛСТОГО, ЗАПОЛНЕННЫЕ МАКОВИЦКИМ.

Книга четвертая, июнь 1908 г.

105

Л. Н. сегодня послал «Не могу молчать» Черткову в Петербург для напечатания. Марии Александровне больно за эту статью.

— Это не он (Л. Н.). Писал не с любовью, а с озлоблением, — говорит Мария Александровна.

3 июня. Утром приехал М. А. Кузминский с женой Ольгой Михайловной. Он товарищ прокурора в Витебске. Вечером были Николаев и Мария Александровна.

Л. Н. говорил с удивлением о новых типографских машинах: чем глупее люди становятся, тем более средств для распространения их глупостей.

Николаев говорил про Croft Hiller, который пишет о непротивлении злу, что оно — основа христианства. Нельзя противиться злу, если тебя лично обидят, но можно, если обидят правду, бога. Стало быть, все войны из-за веры оправдывает. Также допускает прелюбодеяние, если оно зла не делает.

Л. Н. заметил, что как же зла не делает: а дети без родителей растут.

После молчания, Л. Н.:

— Ох, эта культура — английская, американская! Вот эта книга, — Л. Н. показал на сегодня полученную большую книгу «Our own Columbia that is to be». By Leonard Brown. Des Moines, Jowa»1. — Вот эта книга — как он смело пишет обо всем!

Потом Л. Н. вспомнил письмо индуса Taraknath Das, неприятное, озлобленное2:

— В последнее время стали часто писать индусы. Те, которые пишут мне, какие все образованные! Читают мои сочинения.

Мария Александровна рассказала о Досеве, что он в тюрьме в Болгарии — за отказ от военной службы*.

Л. Н.: В молодости есть желание опасности. Когда это направляется на служение истине — какая сила, радость!

Софья Андреевна говорила о крестьянских мальчиках; слышала от Л. Д. Николаевой, что они порочны, и очень нападала на них и на баб, портящих барскую молодежь.

Л. Н. вспомнил свое детство, что́ какой-то аристократический мальчик рассказывал им.

— Крестьянская среда несравненно лучше господской, — сказал Л. Н., обратившись к Николаеву, который только что рассказал, что он поговорил об этом со своими детьми и не уверен, одобрит ли это Л. Н., и добавил: — От этого (т. е. чтобы дети от детей о дурном не слышали) остеречь их нельзя, но, разумеется, что надо предупредить. Они в сердце чувствуют, что это дурно; тут поддержка со стороны отца, авторитет действуют.

Л. Н. рассказал, как сегодня пролетели мимо него двое военных верхами, его взял задор, и обогнал их и, очевидно, обидел, потому что потом, когда остановился, они перед самым носом лошади прошли. Л. Н. смутился, когда рассказывал про этот задор свой.

4 июня. У меня, как уже много недель, очень много больных. За обедом Л. Н. мне:

— Номера «Free Hindustan» получил.

Несколько дней тому назад писал издатель этого журнала Таракнатх Дас, студент, живущий в Соединенных Штатах, что посылает ему номера своего журнала. Но они вместе с письмом не пришли. И Л. Н. просил меня об этом написать ему (что журналы получены):

— Нехорошо. Хотят конституцию, хотят участвовать в правительстве — и только.

И Л. Н. стал рассказывать к вчерашнему разговору о том же, как

106

англичане стали властителями Индии. Рассказал про португальцев, голландцев, про компанию английских купцов, поддержку ее английским правительством и т. д. Про сипайское восстание, вспомнил картину Верещагина1:

— Со стороны смотришь — какие же сипаи — они сами себя угнетают. Сто тысяч англичан против этих трехсот миллионов.

Гусев сказал, что он вчера «проповедовал невежество». Приходили рабочие из Тулы, хотят готовиться к аттестату зрелости. Они с большим уважением относятся к образованию. Их вожди подчеркивают свою образованность, и они на это попадаются.

Л. Н.: Хотят сделаться господами. Я в каком-то своем сочинении сравнил это так: есть подмостки с господами (образованными, интеллигенцией) они давят рабочих, а из них все больше и больше влезает на подмостки, которые тем тяжелее становятся для оставшихся рабочих.

Сегодня до обеда Л. Н. под деревом оживленно разговаривал с рабочими. Старается где кому возможно, сколько хватает сил, объяснять.

Гусев рассказывал про запрос в Думе о неудавшемся побеге арестантов из екатеринославской тюрьмы*, причем застрелено сорок арестантов и пятьдесят ранено. Столыпин послал по телеграфу благодарность за энергичное подавление смуты.

М. А. Кузминский говорил о переполнении тюрем. В Витебске в тюрьме, рассчитанной на 280 человек, заключено 720. Белья нет.

Вчера приехали на лето в Телятинки Гольденвейзеры. Сегодня вечером приехал Александр Борисович, играл в шахматы с Л. Н. Вечером Л. Н. не выходил.

5 июня. Четверг. Утром, в 8.40, когда я шел в лечебницу, догнал Л. Н-ча, гуляющего по прешпекту. Был в белой рубашке, шел очень старческой походкой, колена согнутые — при каждом шаге играли, как пружины; голова опущенная; с Евангелием в кармане. Услышав мои шаги, обернулся и заговорил об индусском вопросе — что вчера читал об Индии:

— Они рады, что из того полудикого состояния выходят в западную культуру. У них требования государственной культуры. Напишу письмо Chitale1 (приславшему сочинения Свами Вивекананды). Утром с шести часов об этом думал и кое-что записывал. Вчера целый день читал Вивекананду2. Там есть глава об оправдании противления злу. Очень даровито написано. Он, как (Л. Н. назвал имя), софист своих прежних убеждений.

За обедом Л. Н. рассказал анекдот (индусскую сказку: как человек пожелал богатства, дом, жен...) — по поводу разговоров о том, что, если бы все наши желания исполнялись, было бы плохо.

Сергей Львович говорил, что читает «Братьев Карамазовых» (ему очень нравится) и Martin Rudolf — «Russland’s Zukunft»3; в этой книге указывается, что в России земля истощается вследствие вывоза хлеба.

Л. Н. сказал, что читал биографию Пушкина и некоторые стихи:

— Какая случайная вещь — два огромных дарования, которые родятся раз в многие века, — Пушкин и Лермонтов — убиты на дуэли.

Потом Л. Н. говорил, что у Пушкина предпочитает прозу.

Волошкевич (он с женой, дочерью Н. Я. Грота, сегодня приехал) рассказывал, что Горький не может вернуться — посадят его и его жену Андрееву: дал революционной партии 60000 р.4 Сергей Львович говорил, что Горький как писатель кончился. В недавнем номере «Слова» Поссе пишет про «Семь повешенных» Л. Андреева, что чувства казненных выдуманы

107

автором5. Л. Н. о «Смертной казни» Л. Семенова и его полученном сегодня письме. Он работает в шахте6.

Л. Семенов оказался троюродным братом присутствующей Волошкевич.

— Он способный, — сказала она про него.

Л. Н.: Мало — способный: он сильный, твердо убежденный, высоконравственного подъема.

Потом Л. Н. говорил о непротивлении злу — очень хорошо:

— Оно должно быть общим принципом; а во имя воображаемого блага, так, как оно его понимает, правительство вешает революционеров.

Вечером, с 7 до 8, играли в городки. Л. Н. с нами. За чаем Николаев. Сергей Львович рассказывал очень интересно, между прочим, о гибели матросов «Жанетты» в устье Лены. Поклялись не есть друг друга. Половина их достигла Нижнеколымска. Из другой половины спасся один, другие замерзли. Л. Н. вспомнил, что читал в газете о случае людоедства. Я заметил, что он невероятен и описан с расчетом на сенсацию. Сергей Львович доказал, что бывают случаи в Сибири.

Сергей Львович о трудах Прескотта о завоевании Мексики и Перу. Л. Н. хвалил эти книги7.

6 июня. Жаркий день. За обедом Л. Н. восхищался весной — как быстро все цветет, сколько листвы на деревьях; не помнит такой весны, полной жизни. Весна запоздала, наверстывает, что́ замешкала.

М. А. Кузминский о снах.

Л. Н.: Отличие сна от действительности — что нет нравственного усилия.

Михаил Александрович о предчувствиях. Он и Софья Андреевна верят в них.

Л. Н.: Я должен сознаться: если бы даже все случилось, что предчувствую, я не верил бы в предчувствия.

От «Neue Freie Presse» телеграмма, спрашивает мнение Л. Н. о внешних событиях, угрожающих нарушением мира. Л. Н. догадывался, что это по поводу свидания английского короля Эдуарда с царем в Ревеле, но никто в Ясной Поляне об этом свидании ничего не читал.

— Какая смешная телеграмма «Neue Freie Presse», — сказал Л. Н. — Какое они имеют обо мне представление, воображая, что меня это интересует.

Сегодня был несколько часов Михаил Львович и уехал с Андреем Львовичем на свадьбу к Кулешеву в Горячкино. Сегодня опять была школа с учителем из Тулы. Просили и получили книги.

В 7 вечера уехала Ольга Кузминская. Шахматы с Гольденвейзером. Л. Н. вышел в 10.15, рассматривал цветные фотографии картин, между прочими, Крюгера: Николай I верхом с братьями и сановниками. Говорил, что она напоминает ему значение Николая во времена его молодости. Долго смотрел на знакомую ему картину. Цветные фотографии прислал Прокудин-Горский.

Софье Андреевне Л. Н. передал письмо пастуха, укравшего ремень передаточный с молотилки и приговоренного к четырем месяцам тюрьмы. Просит позаботиться о его детях, оставшихся без хлеба*.

Софья Андреевна сидела за малым круглым столом и, читая в «Голосе Москвы» об убийстве семьи, в том числе четырех детей, и еще о чем-то, вспоминала о воровстве на даче чертковской, случившемся сегодня, негодовала на русский народ. Сергей Львович рассказал из своей практики земского начальника, как мужики сломали и увезли помещичий дом; 15 из них присудили к двум — четырем месяцам, хотя никто из них не был виновен: «Когда другие увозят, почему мне не брать?». Я напомнил Л. Н.: в «Войне и мире» он писал, что помещения, оставшиеся пустыми при приближении

108

французских войск, народ разрушал или сжигал и что это свойственно русскому народу. Л. Н. ответил с негодованием: «Глупость писал!». И сейчас же спросил, читал ли я письмо Л. Семенова, сказав, что он сегодня ему отвечал. Семенов работает в шахте и описывает, как там работает народ. Страдания и унижения не только духовные, но и телесные. На четвереньках работают. Людей, которые для нас все делают, не поворачивается язык осуждать. Потом Л. Н. говорил, что Семенов, наверно, вынесет оттуда и новое, хотя он не затем работает, а затем, что считает для себя должным.

Софья Андреевна еще какую-то гадость (скорее всего вымышленную или преувеличенную) вычитала в газете, передала и горячилась по этому поводу.

Л. Н.: Все мудрые люди говорят, что не надо говорить о дурных делах, а газеты о другом и не пишут.

Александра Львовна стала говорить, что газеты подбирают самое дурное, а что̀ есть хорошего в жизни, того не замечают.

Л. Н.: Хорошее дело молчит (не кричит), это свойство его.

Л. Н. с Сергеем Львовичем о смертных казнях. Л. Н. где-то читал, что правительство уже перевешало с января 1907 г. до сих пор 2000 человек.

Л. Н.: Это уже столько, сколько было казнено во Французской революции.

Сергей Львович утверждал, что тогда больше было казнено.

В полночь приехала мисс Гентш с Сережей.

7 июня. Я ездил в Тулу, в Земскую управу из-за пособия лечебнице. Очень много больных обращаются; эпидемия тифа, много расходов; хотел, чтобы земство взяло на себя часть. Возвращался пешком через старое Басово-Скуратово, зашел к Марии Александровне, к Горбуновым. Там застал Картушина. Едет в Петербург покончить с запасами «Обновления», намерен предложить их даром Л. Н-чу и Черткову. Картушин хочет взять участок, соседний с участком Суткового в Сочи, и там работать. Картушин беседовал с Л. Н. наедине в кабинете, был очень доволен; он застенчив, неврастеник. В зале при других ему трудно говорить.

Л. Н. писал письмо индусу Chitale, а другое индусу Das1:

— Я ему хочу сократить статью «Всему бывает конец» и послать. Они добиваются права участвовать в правлении, то есть подтвердить то насилие, которое над ними совершается.

Л. Н. (мне): От Кузьмина хорошее письмо о малеванцах. Все они стали вегетарианцами, читают мои книги и, как он пишет, стали свободные2.

Л. Н. получил толстую книгу от Ч. Ветринского «Герцен». В ней между прочим о сходстве мыслей Герцена и Л. Н. Хорошие портреты3. Л. Н. пересматривал (одни портреты).

— Кто будет это читать, ты, Сережа? Я читать не буду. Меня теперь не интересует.

Получил от Л. Семенова книгу Якоба Бёме, немецкую.

Вечером Л. Н. просил М. А. Кузминского сыграть на балалайке. Он мастер; с Александрой Львовной отлично играли. Л. Н. просил повторить некоторые русские народные песни.

8 июня. Ночью приехала графиня Зубова. За обедом Мария Николаевна, жена Сергея Львовича, говорила про Сережу, что он подробно расспрашивал М. А. Кузминского, в чем состоит его прокурорская должность, и сказал, что он будет прокурором. Л. Н. это смутило, неприятно озадачило, и он стал рассказывать про мальчика, которого родители воспитывали нравственно-религиозно и который хотел по этим законам поступать, жить. Родители тогда испугались и стали ему перетолковывать эти законы — что это так следовало бы делать, но в жизни нельзя.

109

Рис. Толстой за шахматами. Рисунок (карандаш) Т. Л. Сухотиной

ТОЛСТОЙ ЗА ШАХМАТАМИ

Ясная Поляна, июль 1908 г.

Рисунок (карандаш) Т. Л. Сухотиной

Л. Н. (с болью в голосе) огорчался за мальчика, что́ тогда в душах прозревших детей, понявших закон и хотящих и готовых исполнять его, происходит.

Л. Н. (о Николаеве): У него жилец, который не платит, зная, что Николаев на него в суд не подаст.

Рассказал мне это Николаев. Разговор происходил на балконе между Л. Н., Дмитриевым и Николаевым. Дмитриев из бессарабской колонии Н. Н. Александри, желает жить, работая в деревне, и притом оказывать медицинскую помощь деревенскому населению безвозмездно. И потом хочет выучиться медицине, поступить на медицинский факультет. Он об этом советовался с Л. Н., который ему ответил:

— Я разочарую вас, молодой человек. Туда не следует ходить. В православии, пожалуй, меньше суеверия, чем в медицине. В университете все это больше казовое (внешнее). Там учатся на средства народа... Если человек умирает, это не беда, а гораздо хуже, когда человек лжет, когда человек грабит. Душан Петрович просто относится к этому; он справляется

110

в книгах о симптомах и лечит по книгам. Но что происходит в больном — не знает.

Внизу, перед террасой, играли Александра Львовна и М. А. Кузминский на гитаре и балалайке «По улице мостовой». Л. Н. притоптывал ногой, с удовольствием слушал, сказал:

— Надо применять такую народную музыку в общинах.

Дальше играли «Под яблоней», «Выйду ль я на реченьку», «Барыню» и другие.

Дмитриев рассказал Л. Н., что Александри занят переводом на румынский язык «Круга чтения», милейшей для него книги.

Л. Н. рассказал про одну сенаторшу — про нее говорила ему Т. А. Кузминская — и про свою сестру-монахиню, от которой Софья Андреевна сегодня получила письмо; в этом письме и о «Круге чтения». Обе тоже читают его, и Мария Николаевна особенно любит Ламеннэ, Эпиктета и Лао-тзе1.

Л. Н. говорил еще про письмо друга Л. Семенова — Левинсона, который хочет издать рассказ Семенова о смертных казнях. Пишет, что он был когда-то сторонником Л. Н.; когда была революция — отшатнулся, а теперь опять вернулся к этим дорогим ему идеям2.

Л. Н. вечером слаб, читал Пушкина3.

9 июня. Л. Н. слаб. Сегодня писал письма: 1) Черткову и делал поправки по его указаниям в статье о смертных казнях, которую Чертков торопится издать в Петербурге; она раньше появится, чем «Всему бывает конец»1. 2) «Индусу».

За обедом говорили с восторгом о бывших сегодня двух стариках-прохожих хорошего типа, каких через 20—30 лет не будет. Один из них уже был в Старом Афоне и теперь, устроив сыновей, идет туда окончательно, навсегда. До Одессы идет пешком. Л. Н. хотел записать их слова в фонограф, но не было ни Александры Львовны, ни Софьи Андреевны, умеющих обращаться с фонографом. Л. Н. ему все-таки говорил, как ни сочувствует ему, что богу угодить можно дома.

Графиня Зубова рассказала страшный рассказ, какие теперь в моде, о калеке-солдате, вернувшемся из Маньчжурии с войны и повесившемся. Л. Н. эти темы и их разработка ради сенсации не по душе. На вопросы к нему по поводу этих страшных рассказов он не отвечал и перевел разговор на другое.

Л. Н. получил письмо от адвоката Муравьева с обвинительным актом Молочникова. Этот обвинительный акт следовало бы напечатать. Только его запретят2. Я попросил М. А. Кузминского прочесть его вслух.

Л. Н.: Это прелестно, какого сотрудника нашел! (т. е. что прокурор прелестно изложил содержание брошюр Л. Н., найденных и распространяемых Молочниковым).

Говорили о письмах; неприятность у Софьи Андреевны из-за одного полученного ею письма. Л. Н., чтобы загладить впечатление и отвлечь разговор, шутя сказал:

— Дамы — позволяю себе сказать при дамах — любят разговаривать и письма писать.

Гольденвейзер говорил, что читал в газете о задержании брошюры Генри Джорджа «Да приидет царствие Твое».

За чаем Л. Н. говорил, что получил письмо от Е. И. Попова из Болгарии, он посетил отказавшегося Досева <!> в дисциплинарном батальоне. Досев веселый, цветущий3. Там дисциплинарный батальон — не то, что у нас.

Софья Андреевна припомнила Л. Н., что он в письме к Тане о Евгении Ивановиче выражается как о пронырливом, хитром, восточном человеке4.

111

Л. Н.: А я — глупый русский человек. Это только поучение, как не надо осуждать.

И Л. Н. стал говорить с любовью и уважением о Евгении Ивановиче.

Софья Андреевна: Это был крик сердца, когда ты так о нем написал.

Л. Н.: Он человек очень умный, образованный, разошелся с женой; было сближение с Таней. Тут личное чувство отца заговорило.

Софья Андреевна: Он самоистязатель, самомучитель.

С графиней Зубовой о царе и Столыпине.

Л. Н.: Этих людей — государя — жалко. Он поставлен в это положение. Ему Пуришкевич и другие убежденные люди не позволят отказаться. Они скажут, что царствовать, смертные приговоры выполнять — это нужно, а Столыпин — делает карьеру. Я его невольно любил, но чем дальше вижу (что делает), тем жальче. Его нельзя не упрекнуть.

Графиня Зубова заговорила про книгу «Guillotine». Ей показалась интересной. Л. Н-чу — наоборот. Ему не нравится, больше перелистывал, чем читал ее. Не хвалил.

Л. Н. разговорился о том, как свирепел народ во время казней, присутствуя при них, и всплакнул... И потом как короля везли, и голова у него лежала между ног.

Разговорился с графиней Зубовой про семью Олсуфьевых. Л. Н., которому, очевидно, приятны разговоры о старых знакомых, вспоминал теперешних Олсуфьевых, когда были детьми. Ему они запечатлелись тогда как приятные, и теперь их так же вспоминает, представляет.

По поводу не знаю чего Л. Н. рассказал анекдот. Был в Казани сановник Булыгин. Ему лакей докладывал, что барышни вскоре начнут петь, и приносил кусок ваты.

Л. Н. вспомнил и поручил написать Бирюкову, чтобы он обратился к В. И. Алексееву, директору училища в Нижнем, бывшему учителю Сергея Львовича, и попросил его написать для биографии воспоминания5. Л. Н. с любовью и уважением говорит о нем.

Л. Н. получил письмо. Девушка пишет, что у него доходы огромные, и просит денег для продолжения образования.

10 июня. Л. Н. молчалив. Вечером Софья Андреевна пожаловалась гостям, сколько новых книг набралось: столик под зеркалом полон, а только месяц как все убрала.

Л. Н. заметил, что нынче присланы такие хорошие книги: «Герцен» Чешихина, «Горе от ума», «Раевский-декабрист»1. И Л. Н. вспомнил картинку из книги «Герцен» — шутку Левицкого, как Герцен сам себя усовещивает за восстание Польши2.

(Я сегодня ездил к больным, был усталый, вечер проспал.)

11 июня. Л. Н. пополудни слаб. В 3 часа ложился спать, так же как и третьего дня.

Л. Н. за обедом по поводу письма магометанина-чувашина; ответил ему1.

Про Коран Л. Н. сказал:

— Такая смесь, такие неясные предания, нескладно, но все говорят, что это на арабском языке прекрасно. Я удивился, как Коран захватил такую большую часть человечества. Сколько магометан, Душан Петрович?

— Седьмая часть.

— Я его (Коран) давно читал и вчера. Я хотел писать магометанину и искал хорошие изречения, но не нашел. В «Круге чтения» есть одно, — и Л. Н. процитировал его.

Гусев: Там еще есть, — и процитировал два хороших2.

Александра Львовна: Гусев выдержал экзамен по «Кругу чтения», а Душан Петрович — по статистике.

Л. Н. начал говорить, что получил интересное письмо от англичанина, но его перебили.

112

Сегодня Л. Н. продолжал писать письмо индусу. Списывалась начисто «Всему бывает конец». Третьего же дня послана была Черткову в Петербург статья «Не могу молчать».

Сегодня Л. Н. получил в гранках все «Евангелие для детей». Он его назвал в письме Петрову (чувашину) иначе. Я сверил с Николаем Николаевичем сегодня несколько последних писем Л. Н.: в одном он советует магометанину перевести «Круг чтения» на арабский язык.

Сегодня был Шеломов, рязанский друг Н. Н. Гусева, в последние пять лет ездящий к Л. Н.

М. А. Кузминский говорил, что нужна независимость церкви от государства.

Л. Н.: Признавая церковь, нельзя иначе.

Вечером был Николаев, разговор о социализме и коммунизме, шахматы, винт.

12 июня. Утром приехал Н. Г. Молоствов — биограф Л. Н., 17 лет занимается, собрал 14 тысяч номеров библиографических. Такого материала ни у кого нет. По нему написал подробную биографию в 14 выпусках. Первый выпуск должен скоро появиться1. Гусеву говорил, что некто Цукерман готовит к юбилею Толстого «Еврейский сборник» — сборник всех его отзывов о евреях, писем к евреям и статей евреев о нем. Книга будет в 20 листов2. Мне говорил, что он довольно точно высчитал: отдельные сочинения Л. Н. на разных языках (около 60) появились в 25 миллионах экземпляров. У него собрано много материалу, и считает самым нужным учредить музей Толстого. Он охотно отдал бы туда свою коллекцию — только было бы здание несгораемое и можно было бы свободно пользоваться материалами. Рассказал, что у сибирского купца Юдина, страстного любителя книг, в его огромной библиотеке была коллекция книг Л. Н. и о нем, газетных вырезок о Л. Н. Когда он умер, наследники продали и библиотеку и толстовскую коллекцию; купил город Вашингтон. Молоствов был лет 10 тому назад у Л. Н., и тогда Л. Н. отговаривал его от писания биографии. Он все-таки занялся ею, но о детстве Л. Н. тогда ничего не мог раздобыть. Молоствов понравился Софье Андреевне своей кропотливостью, педантичностью. С 1.30 до 2.15 на террасе читал Л. Н-чу вслух о его матери и отце.

Л. Н. высказался Гусеву о нем, что пишет искусственно.

Л. Н. после зашел к А. Г. Шеломову в бывшую библиотеку и там дольше задержался. Софья Андреевна приходила два раза напомнить о его усталости. После Л. Н., видимо, очень усталый, опять разговаривал, гуляя, с двумя одесскими студентами. Софья Андреевна ужасно волновалась, что у него, усталого, крадут здоровье:

— Эти хуже, чем экспроприаторы, надо от них браунингами защищать Льва Николаевича. Какой вы доктор, когда позволяете так утруждать его? Вы бы их предупредили, что нельзя беспокоить Льва Николаевича. Л. Н. все продолжал гулять с одесскими студентами между домом и флигелем. На террасе же было все семейство, гости. И Софья Андреевна несдержанно, громко выражала, волнуясь, свое опасение и негодование и вместе с тем стояла около Молоствова, чтобы он по уходе студентов не занял Л. Н. Но Л. Н. вскоре простился, сел на Делира и поехал к Мясоедову.

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Анна Ильинична, Мария Николаевна с Сережей, графиня Зубова, Юлия Ивановна, мисс Гентш, Варвара Михайловна, Н. Н. Гусев, Молоствов и только что приехавший Горбунов.

Софья Андреевна рассказала услышанное от Молоствова про мать Л. Н., что она мерзких книг не читала и сказала о них, что они душу загрязняют.

113

Л. Н. (к этому): Моя мать читала книги гораздо лучшие, чем «Санин». Тогда читали только выдающиеся книги.

Молоствов стал говорить про какую-то выдающуюся книгу — 800 страниц на немецком языке — Вейнингера. Написал ее, когда ему было 23 года, и потом застрелился. В этой книге он доказывает, что нет мужчин и женщин, что всякий человек бисексуальный3.

Л. Н.: Что такое бисексуальность, я не понимаю.

Молоствов стал разъяснять мысль Вейнингера.

Л. Н.: Что за чепуха!

Софья Андреевна горячо:

— Это уроды. Женщина родит детей, мужчина — нет. Это решает. Какая такая бисексуальность!

Молоствов стал ссылаться на биологию, приводить научные данные. Л. Н. слушал, но не вытерпел:

— Как биология, так может всякая чепуха быть биологическая. Из этого выводы делать можно только вследствие праздности нашего высшего сословия, ограниченности того, что называется наукой.

Молоствов объяснял дальше:

— Есть мужчины мягкие, нежные, женщины — курящие.

Л. Н.: До какой степени это неважно! Это от большого ума. Что же женщина — женщина, мужчина — мужчина. Наука (это не парадокс), наука — сложное невежество. Что теперь считается наукой, то будет считаться в будущем отклонением деятельности ума от здравого смысла. Я, может быть, ошибаюсь, но это мое искреннее убеждение.

С 9.20 винт. Л. Н. очень устал. В 11.20 разошлись.

13 июня. Приехала Глебова с Михаилом Львовичем. Вчера приехала к Л. Н-чу Э. Р. Стамо, остановилась в деревне. К ней Л. Н. заходил два раза, а также Николай Николаевич, Николаевы и я.

К Л. Н. после обеда подошел Молоствов. Л. Н. сидел со своими сватьями: Зубовой и Глебовой. Он держится с ними по-старинному, очень почтительно и любезно.

Михаил Львович и М. А. Кузминский играли русские песни. За обедом было множество народу, я сидел у Молоствова и разговорился с ним. Он рассказывал про мать Л. Н. Он сегодня получил от Л. Н. ее и Николая Ильича письма и их читал. Говорил, что она была удивительная личность, все мысли Л. Н. уже были в зародыше у нее: что муж и жена должны жить духовной жизнью, мысли о воспитании детей, что «политика — гадость». Замечательные родители! Молоствов всю свою работу по биографии Толстого основал на родителях, ведет ее с родителей. Отец Л. Н-ча был очень размашистый, мечтательный. Любил все: историю, естественные науки, математику. Был неуравновешен, ни на чем не мог остановиться. Был фрондер, не любил казенщину, чиновников, фальшь. Молоствов о своей и Сергеенко биографии Л. Н.: его материал книжный, литературный, а у Сергеенко — иллюстрационный. Литературный материал, который дал Сергеенко, весь находится у Бирюкова или же относится к позднейшим годам, после 1870 г. Он прежде всего относится критически к материалу, выбирает один неопровержимый.

Л. Н. о бессарабских патриотах и о Стамо. Потом об ухудшившемся после революции положении русского народа, о судах.

Л. Н.: Давыдов говорил, что нигде не видел таких вежливых судей, как военных, когда приговаривают человека к смерти.

13 июня, утром, между нищими был слепой. Я проходил как раз в то время, когда Л. Н. разговаривал с ним: «Что, брат?» — обращаясь к нему.

Вечером шахматы с Молоствовым. С 8.30 в кабинете с Стамо, потом винт, потом в гостиной с Молоствовым, который задавал Л. Н. вопросы по биографии. Туда же зашли Николай Николаевич, Стамо, позже и я.

114

Когда Молоствов спрашивал про друзей-литераторов 60-х годов, Л. Н. сказал:

— На ты я был с одним Островским, который был мне ближе своим русским складом жизни, серьезностью.

И Л. Н. рассказал, как он, Л. Н., написал комедию «Зараженное семейство» (это была насмешка над нигилизмом).

— Мне хотелось скорее ее напечатать. «А что, ты боишься, что поумнеют?» — сказал мне Островский. Такое остроумие!

И Л. Н. сказал:

— Какой хороший совет это был! — и пошутил, что по нему следовало бы поступить на днях, когда поторопился послать Черткову статью о смертных казнях.

Молоствов спросил Л. Н., как относился к критикам.

Л. Н.: Критиков я, как всегда, не любил.

Молоствов: Михайловского знали?

Л. Н.: Знал.

Молоствов: На вас он не произвел впечатления?

Л. Н. поддакнул, кивнув головой:

— Как все критики. Читаю «Герцена» Чешихина-Ветринского; как начинаю читать Белинского (цитаты из него в этой книге) — пропускаю: скука. А Герцен брызжет.

Молоствов спросил про П. М. Леонтьева.

Л. Н.: Леонтьев и Катков были в «Русском вестнике». Я с Леонтьевым был знаком. Он был умный. А Катков — бестолковый; бывший друг Герцена сделался тем, что теперь называют черносотенцем. Леонтьев был чуток к художественному.

Молоствов спросил о Панаеве.

Л. Н.: Панаева я знал вскользь, это был легкомысленный человек.

Молоствов спросил о Некрасове.

Л. Н.: А Некрасов мне нравился. «Если сделаете вызов Тургеневу, то вы прежде со мной стреляйтесь», — сказал мне Некрасов. Не помню, по какому поводу между мной и Тургеневым вышло недоразумение, ссора, а он потом принял участие. Об этом Сергеенко знает. Недавно писал (в мае, в «Русском слове»1. Некрасов был очень сильный человек, жестокий, холодный. Говорил: «Я знаю, как играть».

И Л. Н. рассказал, как Некрасов в карты играл. (На это Молоствов первый намекнул, как Некрасов в карты играл.)

— Человек был очень нравственно невысокий. Нравился — характер цельный, но несимпатичный. Дружинин был милый человек. Тургенев — я его всегда любил. Эх, какой глупый я был (что хотел стреляться с Тургеневым)! Это вспоминаешь! Он (Тургенев) был добрый. Но он не был самобытный. Островский, я его помню, я его за то выбрал (и предложил ему на ты), что он был самостоятельный, простой, и жена его простая. Достоевский? Я его не знал.

— Он ехал к вам, но не доехал, — сказал Молоствов.

Л. Н.: Большой человек, его ценю. В его произведениях он вначале все скажет, потом размазывает — может быть, вследствие его болезни.

Потом Молоствов стал спрашивать Л. Н. про братьев.

Л. Н.: Для меня лучше всех был Сергей, он мне больше всех моего отца напоминает. Сергей был, в сущности, красив, но скромен. Если бы ему об этом сказали, он не знал бы, куда деться. Он не выдвигал никаких вопросов (каких у него не было), никакой фальши в нем не было. Любил цыган.

О брате Дмитрии Л. Н. говорил, что он был девственник:

— Мы этого не понимали. Подтрунивали над ним. Его совратил дед моей жены Исленьев, слабый, распутный человек. Брат пал с женщиной самого низкого поведения, и он это считал браком и жил с ней.

115

Рис. Толстой. Фотография К. К. Буллы

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, 7 июля 1908 г.

Фотография К. К. Буллы

«Были фотографы от «Нового времени»: Булла с сыном. Снимали Л. Н. одного и с другими, многократно». — Запись от 7 июля 1908 г.

116

Молоствов еще что-то спросил.

— Все это вы лучше меня знаете, так что меня вам нечего спрашивать, — закончил Л. Н., обращаясь к Молоствову.

Л. Н.: А у Филарета я был (этого, оказалось, Молоствов не знал).

Л. Н. рассказал, что перед Севастополем тетка его А. А. Горчакова, когда он к ней заехал, сказала: «Непременно заезжай к Филарету».

— Он очень ласково со мной говорил. Разговор был какой-то серьезный, и потом меня благословил и подарил мне образок финифтяный. У Софьи Андреевны он есть. Анна Александровна нашла это особенной милостью: «Моих сыновей не благословил, а тебя благословил»2.

Л. Н. пожаловался на изжогу, встал и, прощаясь, пригласил Молоствова еще заехать. Молоствов едет в Шамордино к Марии Николаевне, и Л. Н. сказал Стамо, что с ней еще не прощается:

— Еще увидимся (наверно, утром).

Л. Н. сегодня должен был переутомиться, со столькими говорил: Стамо, Николаева, Гольденвейзеры, Глебова, Молоствов, прохожие, посетители, родные...

14 июня. Уехали графиня Зубова, мисс Гентш с Сережей. За обедом Л. Н. о книге Ветринского «Герцен»:

— Какая превосходная книга, такое дает живое понятие о нем.

Л. Н. рассказывал между прочим о жене Герцена (как увез ее Гервег, поэт, друг Герцена)1 о ее письмах:

— Совсем язык Герцена, но только без этой его талантливости.

Дальше говорил о книге:

— В этой книге виднее, чем в сочинениях Герцена, как он увлекался революцией и постепенно разочаровывался в ней. Эта правдивость его, требование чего-то другого, и не робеет перед тем, что ему неясно. Революция 1848 года ужасно похожа на нашу революцию, только там вышел Наполеон, а у нас — старый царь. Те же расстреливания, баррикады, народное собрание, в котором между 700 членами оказалось 500 консерваторов.

Л. Н. читал тульскую почту. Вышел в 11. Ходил по комнате, не садился. Пожаловался Сергею Львовичу, как устал сегодня:

— Уехать бы куда-нибудь от посетителей и писем. Утром был тот, плачущий, потом еврей. Теперь, вечером, двое «умственных». Потом письма, посылают литературные произведения, мне их читать и отвечать. (Кроме рукописных статей и стихов, некто В. прислал «Русскую мысль», где его статья, обратной бандеролью; Л. Н., как только видит ответные марки, считает себя обязанным отвечать.)

Потом Сергей Львович заговорил о Герцене, о его дочери — она пишет, сколько посетителей бывало у ее отца (в Париже накрывали для 20-ти)2, и Сергей Львович сказал, что Герцену было, наверно, тяжелее с ними, чем Л. Н. Потом Л. Н. вспомнил свое впечатление о Герцене при личной встрече: впечатление от лица, такого живого.

— А как трогателен роман его. Эта жена его, которая ушла с поэтом, и потом поэт ее бросил, и она вернулась к мужу, и он принял ее назад. Это чудесная черта.

Л. Н. поручил мне собирать «The Vedic Magazine» — индусский браминский журнал. Интересен.

Я, Душан Петрович, сегодня был у Николаевых. Сергей Дмитриевич поправлял сверстанную корректуру «Учения Христа для детей». Иван Иванович не хотел утомлять Л. Н., оно осталось бы так. Сергей Дмитриевич нашел несколько ошибок, о которых считает нужным поговорить с Л. Н. Сергей Дмитриевич помогал поправлять «Соединение и перевод четырех Евангелий»; без его большого труда, находчивости, указаний Л. Н-чу не было бы так поправлено, как оно есть. Л. Н. ввиду трудности и недостатка времени совсем не поправлял бы его.

117

Я, Душан Петрович, был у Стамо. Она возражает Л. Н-чу, повторяя нападки, слышанные от иных, что не отдал землю мужикам и что живет в достатке. А толстовцев упрекают, что они живут сами по себе, не влияют на крестьян, среди которых живут. Например, Николаевы делают работу, которую бы могла сделать прислуга вместо того, чтобы поучать народ, как лучше пахать, лучше избы строить. Я на это возразил, что Л. Н. воздает дань книжному веку; писаниями разъясняет человечеству заблуждения.

Л. Н. сказал молодому писателю, хотевшему писать его биографию:

— Вам нечего обо мне писать, вы молоды, вы меня не поймете.

Л. Н. отсоветовал Сереже Булыгину, когда он хотел бойкотом рабочих привести отца к тому, чтобы отдал землю крестьянам:

— Если он чего не делает, то не хватает у него сил на это. Но он искренний вполне человек.

Через день-два приехал Булыгин и говорил с Л. Н. по этому поводу.

Булыгин: Я не против того, когда несправедливость возмущает сыновей.

Л. Н.: Как же, нет! Это осуждение других. Стало быть, я хорош, мне себя нечего исправлять.

15 июня. Л. Н. ездил верхом через Горелую Поляну. Спускаясь к речке, лошадь до половины груди ушла в воду. Мосты снесены паводком.

Сегодня уехала Стамо. Вечером были Алексеев из «Посредника» и С. Д. Николаев с поправленной корректурой «Учения Христа для детей».

Л. Н.: Главное значение общины — что нельзя признать землю собственностью.

Л. Н. сегодня усталый.

16 июня. Вчера Н. Н. Гусев говорил, что уже четвертый день нет почты из-за повреждений железнодорожных мостов паводком.

Л. Н. это только приятно: нет писем, газет.

— Нельзя ли так сделать, чтобы это всегда так было? — сказал Л. Н.

Сегодня почта получена из Засеки. Л. Н. с 7 до 10 вечера читал письма (38). Между прочим от Варнавского, Куртыша, Иконникова, Леонида Семенова. Трое первых сидят за отказ*. Одно письмо получил, в котором возражают против непротивления злу. Л. Н. это кстати, хочет разобрать эти возражения и написать о них в новой главе ко «Всему бывает конец»1. Этой же почтой — какое совпадение! — получил английский листок о непротивлении по Гаррисону. Начинается с рассказа об индусе, узнавшем об учении Иисуса и приехавшем в Лондон, изумившись тому, как оно на деле проводится.

В Ясенках стали принимать заграничные телеграммы.

Вечером Л. Д. Николаева говорила между прочим о том, что они, не имея прислуги, сделались прислугой своих детей; что этого не должно быть; что старших мальчиков так же следует приучать няньчить меньших детей, как старших девочек. Лариса Дмитриевна нервная. Л. Н. третьего дня вслед Сергею Дмитриевичу:

— Скажите Ларе, чтобы болеть не смела.

Лариса Дмитриевна жаловалась, что при такой занятости детьми некогда ни думать, ни читать.

Л. Н.: Закон жить в любви со всеми тем и хорош, что его всегда можно исполнять: и когда некогда, и с больной печенью.

17 июня. У Л. Н. голова болит. Днем и больше вечером, утром — ничего. Помогает массаж хлороформовым маслом; очевидно, невралгия.

Вечером Софья Андреевна сбегала вниз за чайным печеньем.

Л. Н.: Бабушка сидела в вольтеровском кресле, мы ходили с трепетом, мы говорили ей вы, а тут бабушка летает.

За чаем Л. Н. предложил померяться силою в руках: «Кто кого перегнет?»

118

Схватываются ладонями одной руки и, опираясь локтями о стол, стараются пригнуть руку противника к столу. Л. Н. перегнул руку Анны Ильиничны и Александры Львовны. Сергей Львович же — Л. Н-ча. Потом на одной ноге опуститься к земле и так же встать. Л. Н. пробовал, но не мог, и другие не могли. Потом с мальчиками Ильи Львовича подымал гири, свой бронзовый бюст. Потом пляска.

Л. Н. прислали «Московский сборник» Победоносцева1. И грек Pol Arcas прислал свою книгу «Les deux Testaments», посвященную Л. Н., во французском переводе2. Л. Н. дал мне просмотреть ее.

Л. Н.: Дочитываю «Герцена»: польское восстание, «Колокол» перестает иметь прежнее значение, Герцен путешествует. Ему под 60 лет, начинают бродить серьезные мысли. Верно описывает полное одиночество-путешественника где-нибудь в Италии, в гостинице. Я это испытывал. В России (дома) такого одиночества нет.

— Чешихин (Ветринский, автор книги «Герцен») — социалист. Он с точки зрения социализма пишет, но добросовестно, — сказал Л. Н.

18 июня. Уехала Анна Ильинична с двумя братьями. Под вечер приехал М. В. Булыгин. Говорил об ужасном наводнении от Карамышева да Хатунки. Речка разлилась на версту. Снесло железнодорожную насыпь, мельницы, мосты, стада; погибли люди. У него снесло пасеку — больше 100 ульев, как ему жаль пчел! Потом рассказал, что его сын Сережа читает Евангелие и хочет быть таким, как Франциск Ассизский. А по мнению отца, он сумасшедший.

Булыгин рассказал Л. Н., как спокойно умирала на днях его 60-летняя сестра; простилась со всеми, просила их идти спать, священника поблагодарила за причащение и молитву, потом заснула, все реже и реже дышала — и умерла.

Разговор об умирании.

Л. Н.: Так мне — это совсем не парадокс — представляется, что смерть есть пробуждение. При смерти совершается то же, что при пробуждении.

Александре Львовне сегодня сравнялось 24 года. Ее поздравляли за обедом. Когда Л. Н. узнал о дне ее рождения, сказал ей:

— Я рад, что это случилось.

Александра Львовна от радости, а может быть стыда, вся покраснела.

Л. Н. получил от Веригина письмо, что канадские духоборы купили в Британской Колумбии у гор Нельсона в устье реки, впадающей в реку Колумбия, 2700 акров земли под огород, сад и луга и намерены постепенно, в пять-шесть лет, туда переселиться. Кроме того, приобретают для не пользующихся скотом еще участок в более теплом климате1.

Л. Н. рассказал сон, который видел ночью, — о трех сосланных в Казань повстанцах-поляках: Росоловском — высокий, в очках, мрачный, настоящий революционер; Бржозовском и Ячевском — молодчина, лихой — аристократы. Губернатор их звал к себе как гостей.

Л. Н. (о сне): Охота, выстрел, проснешься — а это стук в окно. Я думаю, что вся эта история создалась в тот момент, когда постучали.

Л. Н. по поводу «Герцена» Ветринского:

— Бедный Герцен, как его затравили революционеры за то, что он отстал. В этой книге слова самого Нечаева и Нечаевым написанное определение революционера. Страшное, ужасное. — И Л. Н. прочел его вслух. (Разрешение уничтожать все2.)

— Бакунин сочувствовал Нечаеву, — сказал Л. Н.

Сергей Львович вспомнил, что слышал от Бутурлина, который сам был нечаевцем, о Нечаеве, что он был неприятный. В Петровско-Разумовской академии, в кружке нечаевцев был Иванов, который ревновал Нечаева, соперничал с ним; Нечаев его убил «за шпионство» (неизвестно, был ли шпион). В «Бесах» Достоевский описывает Нечаева и нечаевцев.

119

Рис. Толстой в кругу родных и знакомых за игрой в шахматы. Фотография К. К. Буллы

ТОЛСТОЙ В КРУГУ РОДНЫХ И ЗНАКОМЫХ ЗА ИГРОЙ В ШАХМАТЫ С ЗЯТЕМ М. С. СУХОТИНЫМ

Слева направо. Толстой, Т. Л. Сухотина с дочерью Михаила Львовича — Таней на руках, Ю. И. Игумнова, А. Б. Гольденвейзер, С. А. Толстая, сын Михаила Львовича — Ваня, М. С. Сухотин, М. Л. и А. Л. Толстые

Ясная Поляна, 8 июля 1908 г.

Фотография К. К. Буллы

Л. Н. (опять о Герцене): Герцен — удивительный в художественном смысле. Я другого такого не знаю. Остроумие, небрежность (т. е. отрывочен), блеск.

Сегодня Софья Андреевна делала расправу со служащими из-за увезенных дров и очень волновалась. Л. Н. успокаивал и усовещивал ее.

Вчера приехал на шарабане священник Троицкий из Тулы, посещающий Л. Н. много лет. Тихий, мягкий старичок. Почему он приезжает — загадка. Предполагают, что по поручению высшей церковной власти, которая хочет быть в курсе того, каково здоровье Л. Н., телесные силы и духовные взгляды. Сергей Львович не скрыл неприязни к его посещениям и с укором в голосе спросил его, зачем приезжает. Священник ответил, что из-за личной привязанности к Л. Н.: «Я его жалею». (По здешнему диалекту — люблю.)

Уехал Сергей Львович с Марией Николаевной. Вечером вернулся из Шамордина Молоствов. Л. Н. радовался его приходу, что услышит вести о сестре. Вечером приехали в Козловку на дачу Чертковы.

19 июня. У Л. Н. болит голова так сильно, сильнее вчерашнего. Не выходит гулять. Озноб. За обедом Л. Н. говорил о погоде, что холодная, рожь еще только начинает цвесть. Сказал, что получил письмо Моода с вопросами биографическими. Л. Н. хочет продиктовать ответ Александре Львовне1.

Разговор о биографиях: Софьи Андреевны, Бирюкова, Молоствова, Моода.

Л. Н.: Биографию писать трудно, требует художественного дарования, надо заглянуть в душу того человека.

120

Потом Л. Н. говорил о том, что биограф пользуется часто случайными сведениями и их выставляет и рисует (на них зиждет свое представление о человеке).

Софья Андреевна: Молоствов, основываясь на трех-четырех письмах отца Л. Н., описывает его и думает, что схватил его характер.

Л. Н.: Бирюков пишет лучше, он ближе мне по мировоззрению. Молоствов мне чуждый.

Л. Н. читал конец «Герцена»:

— Напишу Чешихину2.

Сначала Л. Н. хвалил его книгу.

— Однако к концу он плох, — сказал Л. Н. — Он поверхностен. Он социалист и Герцена таким выставляет. А Герцен был глубже, чем социалист.

20 июня. Утром приехал В. Г. Чертков. Пополудни я спрашивал Л. Н. о здоровье. Ответив, спросил меня, куда я вчера вечером ездил. Л. Н. обыкновенно перебивает мои расспросы, чтобы прекратить медицинские разговоры.

Л. Н. не гулял, спал с 3 до 6. За обедом он спросил:

— Что нового в газетах? (Он их неделю не читал.)

Молоствов ответил, что ничего, одни смертные казни каждый день.

Гольденвейзер рассказал про политические события в Персии1.

Л. Н. спрашивал, есть ли в меджилисе партии за шаха и против шаха, и эти события ему интересны.

Л. Н. просматривал почту; журнал «Review of Religions» из Пенджаба.

Л. Н.: Я несколько дней пишу письмо индусу. Они (индусы, часть их) усвоили идеалы европейские — газеты, желание своего парламента. Это жалко. Неужели все идеалы должны быть в усвоении либерализма?

Софья Андреевна: Где их держатся, в Западной Европе, там упорядочили свою жизнь.

Л. Н.: Очень хорошо упорядочили свою жизнь! В Англии устроена башня, где казнят усовершенствованным способом. Потом выставляюг флаг, по которому публика узнает, что казнь совершена, и аплодируют.

Софья Андреевна сказала, что она верит своим детям («Таня такая умница и никогда не врет»), когда они рассказывают о Швеции, Швейцарии, — там воровства нет.

Л. Н.: Я только привел образец. Там кипит ненависть пролетариата против богатых. Это хорошо тем людям, которые, как говорит Пушкин, привели свои дела в порядок или которые привыкли к беспорядку своих дел.

Шахматы с Гольденвейзером. О

Вечером Л. Н. читал «Новое время» и спросил Гольденвейзера, что такое Всероссийский союз2. Гольденвейзер объяснил, что это дело Меньшикова и Пуришкевича. Потом Л. Н. позвал меня в кабинет и расспрашивал о Македонии, Болгарии, об Аннаме, Тонкине.

— Как вы это все помните, я вам завидую, — сказал он.

Придя в залу, Л. Н. стал говорить о том, как теперь во всем мире (в России поляки, прибалтийские, финляндцы, кавказские народы, английская Индия, французский Тонкин и т. д.), захваченные чужими государствами, желают освободиться: «Дайте нам жить, как мы хотим».

— После бесчисленных насилий, совершив захват, когда народ после одного — шести лет шевельнется, это считается бунтом, и забыто, что над ним совершено так недавно насилие и что оно продолжается.

Присутствовали Молоствов, Николаев.

Разговор Л. Н. с Николаем Николаевичем о чудесах. Л. Н. вспоминал восточную легенду про пастуха из победоносцевского «Московского сборника» и рассказал ее3.

121

— Я нахожу, что это хорошо, — сказал Л. Н., — нам трудно перенестись в тех людей, в которых только брезжится свет. Моя сестра — как этот пастух. Что по ее духовным силам, больше она не может. Я прежде был строг в этом отношении, теперь — менее.

Л. Н.: Как раз читаю материал биографический о Пушкине Анненкова: очень хорош. Очень интересен потому, что Анненков в своих работах пользовался материалом, тогда для печати недоступным. И его (Пушкина) письма к брату Левушке, его отношения с отцом интересны. Это такой блеск остроумия, полнота здравого смысла.

Л. Н. припомнил с похвалой свойство Пушкина: ценить писателей — своих современников.

Николай Николаевич сказал, что если бы Пушкин дольше пожил, у него последовал бы религиозно-нравственный кризис, он уже наступал.

Л. Н.: Это один из тех людей, которые растут, подымутся и остановятся. Признание героев, которое у него было, «великая жена»* — это все бы улетело. (О дуэли — как идея дуэли тогда была сильна.) Теперь не то... Очень хорошо устроено богом, что человек 80 лет проживает, а 100 не может. Что бы делалось в голове человека!

Молоствов спросил Л. Н., существует ли ответ Хомякова на его, Л. Н-ча, речь, в каком-то московском обществе4. Л. Н. не вспомнил. Молоствов сказал, что его, Л. Н-ча, речи нет.

Л. Н. (со смехом): Потери большой нет.

Разговор о речах, о последней, четырехчасовой Пуришкевича.

Л. Н.: Совершенно это бесполезно, если долго говорить. Всякую речь можно свести на короткую, только нужно очень много поработать, чтобы коротко сказать.

Молоствов спросил:

— Привьется ли парламент в России? Во мне такое чувство, что в России не может привиться.

Л. Н.: Кто его знает... Теперь очевидно, что парламент никак не может достигнуть тех целей, какие себе ставит: усовершенствование правительства посредством парламента. Никак его не усовершенствуют.

Уехал Молоствов с художником-фотографом. Поехал в Казань снимать дома, где жил Л. Н.

21 июня. Приехал Владимир Григорьевич. Спал; читал дневник Л. Н-ча. После обеда играл в шахматы с Л. Н.

За обедом разговор об Орлове-художнике.

Л. Н.: Эта курская дама, знакомая Надежды Павловны, хорошо делает, что требует от него веселой картины (из жизни русского народа). А эти (которые в кабинете у Л. Н.) — грустные, обличительные.

Владимир Григорьевич: Он единственный из русских художников, который поддерживает идейные традиции.

Л. Н. говорил, что придумывает ему предисловие (к альбому его картин) и считает, что придумал1.

Л. Н. рассказал про письмо Веригина.

Л. Н. заговорил с любовью о свободниках (не хотящих порабощать скотину) и по этому поводу рассказал, что Магометом предписано жалеть скотину, когда устанет; дать ей отдохнуть.

С этого перешел на последний номер «Review of Religions» — индийского магометанского журнала («очень низменного» — по отзыву Л. Н.). Там длинная статья о том, как поступать с женщинами-отступницами. В Индии женщины, отступающие от Ислама, перестают быть женами — разрывают брак. Есть и такое предписание в Коране, чтоб отступников убивать.

122

Разговор перешел на индийские дела. Л. Н. о религиозных браминских журналах и о письмах, которые получил от индусов.

Чертков говорил про бомбы, которыми, по русскому революционному способу, индусы орудовали против англичан месяца полтора тому назад, и про брошюру (о ней читал отзыв в «Daily News»), которая призывает на путь к богу. Чертков хочет достать эту брошюру.

Л. Н. сожалел, что индусы, глубоко религиозные брамины, хотят сделаться англичанами. Потом разговорился о Свами Вивекананде и о его статье о Кришне. Кришна иногда велит платить добром за зло, а иногда убивает делающего зло и потом воскрешает его и делает его жизнерадостным (и Л. Н. объяснил это в том смысле, что это смягчение наказания, что это ведет к тому же закону отплаты добром за зло).

Чертков спросил о «Круге чтения», новом и для детей. Л. Н. сказал, что мало работы нужно для окончательной обработки:

— Если бы я умер, могли бы быть напечатаны, в таком они положении.

Л. Н. удивлялся, как «Круг чтения» мало читается. Он думал, что эта книга станет широкому кругу читателей так дорога, ежедневно нужна, как ему.

Чертков предполагает, что сытинское издание больше распространится особенно потому, что появляется и отдельными месяцами-выпусками.

Александра Львовна подразнила Николая Николаевича «кисляем», как Петров назвал толстовцев в фельетоне, где описывал посещение Ясной Поляны2. Чертков сказал, что Петров был популярен из-за того, что был священником.

Софья Андреевна сказала о нем, что в нем ничего священнического нет, что он просто ловкий журналист, и продолжала говорить, как легко писать, и что она поправляет теперь один из своих двух романов3.

Л. Н. еще по поводу Петрова:

— Эх, писательство! Это делает людская слава.

Гусев (Софье Андреевне): Тургенев говорил, что ему писать очень трудно, что это — рожать.

22 июня. Л. Н. не выходил, нездоровится. Читал Пушкина.

23 июня. Л. Н. все пишет «Всему бывает конец». Теперь называется «Закон насилия и закон любви». Вчера так переработал, что из прежней статьи остались одни воспоминания. Писем мало пишет, читает Пушкина. Дочел Ветринского «Герцен» и книгу Демчинского «Россия в Маньчжурии»1. Это интересовало его.

Об А. К. Чертковой. Л. Н. — что она похудела, о Владимире Григорьевиче, что он красив стал.

— И спокоен, — добавил Гусев.

Вечером шахматы. Гольденвейзер играл Шопена, Моцарта. Владимир Григорьевич списывал записную карманную книжку Л. Н. из отдельных листков.

Софья Андреевна говорила, что больше всего расходятся «Детство», «Отрочество», «Война и мир», «Казаки» и «Анна Каренина». Меньше всего — педагогические статьи.

Л. Н. хочет послать «Смертную казнь» Л. Семенова в «Вестник Европы»2.

Л. Н. о Василии <?> — крестьянине, у которого живет Семенов:

— Он понимает и любит мировоззрение Семенова и ничего не требует ни от кого.

Л. Н. рассказывал и читал вслух некоторые воспоминания (анекдоты) Пушкина.

24 июня. Л. Н. с 2 до 7 утра не спал, голова болела, стонал. В 4 входила к нему Юлия Ивановна. От 4 до 7 я был в соседней комнате. Днем не выходил. С 3 часов дня Чертков у него. Списывал дневник. У Владимира

123

Григорьевича начинается возбужденное, суетливое состояние. Вечером шахматы. За обедом Л. Н. говорил, что, когда Юлия Ивановна вошла спросить его, почему охает, он притворился спящим и сказал ей, что ему неприятно, что она беспокоит себя из-за него, но что, в сущности, ему была приятна помощь.

Вечером Л. Н. читал газеты, Пушкина и письма. С 10 до 10.30 слушал чтение. Софья Андреевна читала вслух «Несчастную». Читала полчаса. Л. Н., кажется, не слушал, глаза закрыл и дремал в кресле у дверей гостиной и потом остановил, дальнейшее чтение.

Софья Андреевна была в Москве, и Маслов посоветовал ей прочесть «Несчастную», утверждая, что это лучшее произведение Тургенева. После Л. Н. ушел к себе, и я массировал ему голову. Л. Н. сказал, что это ему было приятно, спрашивал про моего отца, который старше Л. Н. на четыре года. Когда я сказал, что он забыл, что болел и что я был у него в прошлом году, Л. Н. сказал:

— Это хорошо. С нами, стариками, это так. У Свами Вивекананды читал: к пустыннику пришли и говорили ему про его жену. Он спросил: «Кто такое моя жена? Забыл». Ему объяснили, что это его жена. Кто такое Лев Николаевич? Забыть про свое я. Это идеал — стараться забыть.

Потом Л. Н. спросил:

— С каких пор вы с нами? И что нас вместе свело?

Я рассказал.

Л. Н. показалось, что я дольше у них, чем три с половиной года. Потом спросил, как я и Шкарван с ним и с Чертковым познакомились, и расспрашивал о Шкарване. Я ему передал письмо Шкарвана, которое сегодня получил в письме ко мне. В нем Шкарван объясняет, что не он не хочет иметь дела с Чертковым — просить статьи Л. Н-ча у Черткова для перевода на немецкий язык, — а Чертков с ним. Л. Н. сказал, что жалко, что возникло это недоразумение, непременно хочет поговорить с Чертковым1.

Потом расспрашивал о жизни Шкарвана, о его жене. Я рассказал, что она ревнива.

— Но у нее ведь нет повода? — спросил Л. Н. со страхом и боязнью, что может разочароваться в Шкарване.

— Разумеется, что не может быть.

Л. Н.: У женщин это так. Ревность — это полуживотное состояние.

25 июня. Л. Н. спал хорошо, голова болит меньше, не выходил. Днем был Герман Бернштейн, американизированный германский еврей 30 лет, писатель-беллетрист, сотрудник «New York Times», симпатичный. Был у Л. Н. два раза в кабинете, при нем записывал. В яснополянской библиотеке имеются его два романа: «The Contrite Hearts», «The Gates of Israel»1. Он интервьюирует шесть человек: Л. Н., Репина, Витте, Милюкова, Максима Ковалевского, Лопухина.

За обедом Чертков, Гольденвейзер. Шахматы с Гольденвейзером. Владимир Григорьевич спросил, над чем Л. Н. работал. Л. Н. ответил, что писал предисловие к альбому картин Орлова, но еще ничего из этого не вышло. Л. Н. хотел что-то сказать Бернштейну, но остановился.

— Без вас, — сказал он Черткову, — я по-английски так и разливаюсь, а при вас — нет.

Владимир Григорьевич: Почему это?

Л. Н.: Потому что англичанин делает уступки, русский — нет.

Л. Н.: Мне приятно думать, что могут оказать пользу тем людям, которые только по-английски могут читать.

Л. Н. спрашивал Бернштейна:

— А что «New York Times», у него много подписчиков? Кто у вас будет президентом, кто выиграет?

124

Бернштейн: Я думаю, Тафт выиграет.

Л. Н.: Брайан мне очень понравился.

Софья Андреевна вспомнила про вчерашнее чтение «Несчастной».

Она дочла до конца и находит, что это не самое лучшее произведение Тургенева.

Л. Н.: Я говорил с Бернштейном о литературе. После Пушкина, Достоевского (и потом, как бы поправляясь), после Достоевского, Островского — ничего нет. Еще Чехов, который мил, но бессодержателен. А потом пошла самоуверенная чепуха.

Вечером Л. Н. читал «Пиковую даму». Придя в залу, был в восторге от нее, назвал ее шедевром, мастерски написанной.

— Следовало бы ее прочесть вслух. И просто и... Я жалею, что давно не перечитывал Пушкина. (Теперь читает его с неделю.)

Вечером приехали Андрей Львович с Екатериной Васильевной на два часа. Л. Н. с головной болью и слаб, уставши от трех разговоров, одного по-английски (Бернштейн тут же записывал), от Гольденвейзера, от Черткова. Л. Н. мало выходил. Сидел у себя.

По поводу вопросов, которые ему задавал Бернштейн, Л. Н. сказал:

— Иностранные корреспонденты умеют прямо ставить вопросы, а на прямой вопрос приятно отвечать.

Вечером поссорились Софья Андреевна с Александрой Львовной. Л. Н. уместно сказал, в чем Софья Андреевна ошибалась. Александра Львовна ушла, огорченная укорами матери. Л. Н. подозвал Варвару Михайловну и сказал ей, чтоб она пошла за Сашей попросить, чтобы она сдерживалась, подавила в себе гнев.

— Хорошо б, если б у меня сейчас заболела голова, я бы промолчал и мне бы хорошо стало на душе. У нее (Александры Львовны) был такой случай поступить хорошо, она не удержалась, а теперь ей неспокойно на душе.

Л. Н. в следующую ночь так и поступил. У него были сильные головные боли, он просидел полтора часа — протерпел, не звал никого. Еще Л. Н. говорил, как бы укоряя себя, про вчерашнее свое страдание (головную боль ночью), что он не находил удовольствия в страдании.

Софья Андреевна осуждала Александру Львовну за то, что она груба с ней. Андрей Львович ей тактично выговаривал, что Александра Львовна не такая. И говорил про своего тестя, как он осторожен в отзывах о людях. «Это надо пуд соли съесть, пока его узнаешь» — его поговорка.

Л. Н.: Это русская поговорка. «Сто пудов соли съешь и другого не узнаешь». Другого нельзя узнать. Себя можно.

Софья Андреевна: А ты третьего дня сказал мне, когда я говорила, что я себя знаю, что себя знать нельзя.

26 июня. У Л. Н. ночью болела голова. Полтора часа просидел. Днем не выходил. Днем кончил вчера начатое предисловие к картинам Орлова.

За обедом Чертковы, отец и сын. Л. Н. говорил, что он посмотрел сегодня приложение к «Биржевым ведомостям»: книжку об оккультизме. И она объяснила ему, почему к нему в последнее время обращались с вопросами об оккультизме. Жалеет, что «Биржевые ведомости» распространяют такие книги.

— Это меня так удивило, что человек, который еле коснулся образования, вдруг спрашивает: «Что вы думаете об оккультизме», — сказал Л. Н. — Но, к сожалению, выбор очень плохой. Мне понравился прием популяризации. Наряду с плохими книгами и хорошие книги о философии расходятся в народе.

Л. Н. говорил, что получил письмо от С. Т. Семенова, неприятное, с задором написанное, о том, что Сергеенко напечатал письма, какие получает Л. Н., хотя анонимно. «Непротивление — непротивлением, а корректность

125

— корректностью», — пишет С. Т. Семенов1. Л. Н. дальше сказал, что Чертков ему об этом говорил приблизительно так: «Как вы это допускаете печатать полученные письма? Мне жаловались, что вам нельзя писать, так как письма все читают». Л. Н. ему ответил: «Вы ведь меня поставили в такое положение, что письма, которые я разорвал бы, и черновики моих писем сохраняете».

Рис. Толстой. Фотография К. К. Буллы

ТОЛСТОЙ БЕСЕДУЕТ С КРЕСТЬЯНАМИ

Ясная Поляна, 7—8 июля 1908 г.

Фотография К. К. Буллы

Л. Н. пожалел Семенова, что выбился из крестьянской жизни, живет с частью своей семьи в Швейцарии; что ему, должно быть, тяжело держать себя интеллигентом в таком кругу.

— В лаптях, за сохой, куда лучше, жизнь для души, — сказал Л. Н.

Юлия Ивановна говорила Л. Н., что приедет Татьяна Львовна.

— Это будет праздник для меня, — сказал Л. Н., — и спросил, с Танечкой ли и с Михаилом Сергеевичем? Когда же узнал, что теперь одна приедет, а с семейством осенью, перед отъездом за границу, подивился, что опять хотят за границу (не сочувствует этому), и еще более был удивлен, когда Юлия Ивановна сказала, что они предполагают проводить каждую зиму за границей.

У Л. Н. сегодня вид лучше, и хвалится, что мог работать, голова уже не так болит.

Вчера, в 10.45, пришел в залу с одним томом из трех томов Свами Вивекананды и сел к круглому столу и прочел одну довольно длинную мысль оттуда, но за чайным столом Софья Андреевна заговорила с кем-то о делах, и Л. Н. не продолжал.

— Превосходная книга, тут столько мыслей для «Круга чтения», — сказал Л. Н.

В 12 часов, когда я ему гальванизировал голову, Л. Н. читал Вивекананду и подчеркивал. Вечером большая почта из Тулы. Часть писем дал прочесть Гусеву.

126

«Socialism is only one side of the idea of love»*, — прочел Л. Н. откуда-то и заметил:

— Основание его (социализма) материалистическое и экономическое. Это его слабая сторона, а основание настоящей любви — духовное.

27 июня. Л. Н. ночью просидел три четверти часа. Он докончил предисловие к картинам Орлова. Днем боли в голове постоянные, побаливает и стреляет иногда. Л. Н. сегодня выходил. Вечером читал Свами Вивекананду.

28 июня. Приехали Ю. Л. Оболенский с женой и сестрой — А. Л. Долинино-Иванской. С утра же сидит на скамейке под вязом костромской слепой, упрекает Л. Н., что он, как и все, только говорит о любви, но не живет так. Не уйдет, пока Л. Н. не покается в своих грехах. Обличал Л. Н. в роскошной жизни и внушал ему отдать землю крестьянам1. Л. Н. выходил к нему раза четыре, говорил с ним спокойно, но, вероятно, слепой был ему тяжел («религиозный фанатизм», — слова Л. Н. о нем). Владимир Григорьевич укорял слепого в гордости, что незваный хочет учить людей. Пищи и питья не принял весь день никакой. Николаеву вечером удалось его увести. Слепой — под влиянием Апокалипсиса, знает его, у него память удивительная.

Л. Н. сегодня не работал, из-за головной ли боли, слабости, из-за слепого, гостей или всего вместе. Вечером сказал, что чувствует себя совершенно хорошо, много думается.

За обедом Л. Н. похвалил Черткову вчерашнюю игру прелюдий Шопена Гольденвейзером. Особенно понравилась ему вторая прелюдия. Чертков спросил, не слышал ли ее раньше.

Л. Н.: Слышал от Рубинштейна. Милый Чайковский пригласил меня в консерваторию, там был целый квартет, и Рубинштейн, Чайковский и я один.

— Вивекананда меня очень разочаровал, — сказал Л. Н. — Он пишет про чудеса, которые он видел и сам проделывал.

И Л. Н. рассказал про чудеса с фруктами, виноградом и другие чудеса, о которых пишет Вивекананда.

— Как это странно соединяется с глубиной мысли! — сказал Л. Н.

Л. Н. рассказал про полученное сегодня письмо казачьего офицера.

Очевидно, порадовало его.

Вечером С. Д. Николаев говорил Л. Н. о плотниках крыльцовских и некоторых яснополянских крестьянах, читающих Евангелие, Бондарева и других, и что нужны им не подробности некоторых вопросов, а подъем религиозного сознания.

Л. Н.: Надо им сознание своей духовности, свободы от тела, от правительства.

Л. Н.: Полная голова стихов Пушкина. Ямбы западают, как музыка Шопена.

29 июня. Петров день. Л. Н. съездил к Чертковым в Козловку. Приехали теософки, знакомые Софьи Николаевны, почитающие Л. Н.: Унковская, Каменская — редакторша теософского журнала, Писарева — главная сотрудница. Мы сидели за столом, когда Л. Н. пришел. Софья Андреевна представила ему Унковскую как скрипачку и Каменскую и Писареву как теософок.

Л. Н.: Ай, ай, ай! — Потом спросил, сколько подписчиков.

— Четыреста; первый год.

Подавали блюда. Все три дамы оказались вегетарианками.

Л. Н. рассказал про полученное вчера письмо дамы, как забавляются в Петербурге: травят кошек фокстерьерами.

127

Унковская об игре на скрипке; желала бы, чтобы ей аккомпанировал Гольденвейзер.

Л. Н.: Он оригинальный, скромный, серьезный и во всем основательный.

Л. Н. заговорил о лете, какое красивое, какая листва, зелень, трава.

Ехали с Чертковым верхом на Горелую Поляну и на Козловку. На Горелой Поляне Чертков снимал его. Трава лошади по брюхо.

Потом Л. Н. спросил сидящую против него Каменскую:

— Что, вам индийские философы известны? Raya Yoga, это совсем по вашей части.

Каменская отвечала...

Л. Н.: Когда я эту чепуху (Raya Yoga) у Вивекананды читал, это мне совсем испортило впечатление Вивекананды. Когда он из-под кресла вытаскивал виноград...

Л. Н. спросил Каменскую, читала ли она Люси Малори. Каменская знала ее журнал только по названию.

Л. Н. высказался против «Таблиц времени для общения душ», которые печатаются на обложке каждого номера ее журнала.

Л. Н.: Очень замечательно мне было в статье интересное такое понимание вопросов духовных, какое редко можно читать в христианском мире.

Каменская про Анну Безант.

Л. Н.: Она мне не нравилась.

Каменская: Познакомьтесь с ее писаниями.

Л. Н.: Я читал, у нее есть мне чуждое. Мне кажется, что у нее есть преимущественно Raya Yoga.

Каменская утверждала, что у нее главное — этическое совершенствование:

— Ее лекции по психологии в нашем журнале, который мы привезли.

Л. Н.: Это самое важное. — И охотно согласился прочесть. — У меня осталось недоверие к ней, но, может быть, заблуждаюсь.

Писарева: Анна Безант совершенно не придает значения сверхъестественным вещам.

Л. Н. попросил Писареву:

— Трудно сказать, но если можете — скажите, в чем сущность ее взглядов.

Писарева рассказала и зашла в сверхъестественные объяснения.

Л. Н.: Ну вот! Это именно то самое, что меня отталкивает, это то, что может быть открыто особенным путем. Это свойство есть и у Вивекананды. Но то, что просто, ясно — у всех одно. Мне одинаково дорог ядреный мужик Эпиктет и тонкий Кант.

Писарева сказала в пользу какой-то книги издания «Посредника» (?), которую она перевела, что появилась во втором издании. Стало быть хороша, когда ее многие читают.

Л. Н.: Что многие читают — это самая дурная репутация.

Писарева: Ваши сочинения многие читают. Стало быть...

Л. Н. играл с Писаревой в шахматы, но бросили играть, разговорились о теософии. Меня отозвали. Когда я вернулся, Л. Н. говорил, возражая Писаревой:

— Мы живем в иллюзорном мире, жизнь есть все большее и большее пробуждение во мне и в нас божественного начала, духовного.

На возражение Писаревой в пользу материального Л. Н. сказал:

— Потому оно проявляется в теле, времени, потому условия времени и материального мира, пространства... Материальный мир, для чего это существует?.. Как можно знать, зачем существует мир... Я занят тем, как самым лучшим способом помогать друг другу и... и эта область бесконечная, область освобождения...

128

Л. Н.: Уж если меня что̀ пугает, то это родиться в дворце, а не в трущобе. Жизнь есть процесс освобождения духовного начала, того самого, которое есть в каторжнике и во всех. И на это наши усилия должны быть направлены, а не на то, что такое эфиры и что будет с нашими душами. И это самое важное сказано везде, одно и то же.

Писарева: Теософия есть самая чистая истина.

Л. Н.: Самая нечистая истина, когда они рассуждают о том, что никому нельзя знать, наблюдать душу в течение 1000 лет, какое же это существо, которое может в продолжение 1000 лет наблюдать за душой — это чепуха. (Л. Н. начал раздражаться.)

Весь разговор был спором. Говорили столько же теософки, сколько Л. Н. Он все возражал на их утверждения.

Пришла Софья Андреевна и заговорила об ином. Мне показалось, что нарочно. Показала с негодованием сегодня полученные «Биржевые ведомости» с статьей Тенеромо «Толстой о порнографии», где Тенеромо, по его обычаю, в уста Л. Н. вкладывает такие несвойственные ему речи, грубые выражения, и язык не только не Толстого, но и не русский1. Спросила Л. Н., может ли опровергнуть.

Л. Н.: Ничего тут страшного нет. Я совсем не одобряю его деятельность, его писания... Ну, бог с ним.

Потом Л. Н. прочел вслух теософкам, Софье Андреевне и Юлии Ивановне «Предисловие к картинам Орлова». Но как-то неуверенно. Пропускал некоторые абзацы. Не нашлась последняя редакция: оба экземпляра у Черткова. Читал по второй редакции, часть — по первой. Притом Софья Андреевна шумела, а Л. Н-чу очень мешает всякое неспокойствие, шум, когда читает вслух. Лицо его выражает усталость, хотя Л. Н. всеми силами старается подавить в себе, не показать этого. И никогда никому упрека не делает.

Пришел Иван Иванович и рассказал о слепом, что он желал бы еще видеться с Л. Н. Я передал это Л. Н., и он вышел к нему. Сидел на тарантасе у подъезда, и с упреком обратился к Л. Н.:

— Я пришел вам сказать, что вы мерзавец и негодяй.

— К черту вас! — крикнула Софья Андреевна и продолжала кричать на него.

Л. Н. вернулся подавленный и сказал:

— Когда тонко ругают, поднимается злоба, когда же так грубо, видишь, что он делает из доброго чувства, и <это> не огорчает. Он горит религиозным, хотя ложным жаром.

Иван Иванович о слепом, что он разрушается и психически — у него явственный психоз — и телесно: туберкулез. Иван Иванович хочет ему ежемесячно помогать материально. И теперь ему дали.

Иван Иванович рассказал, какой обыск произвели в «Посреднике» — в конторе и в магазине, взяли 600 экземпляров «Соединения и перевода четырех Евангелий», и полиция телеграфировала на станции, куда разосланы Евангелия, чтобы вскрыть тюки и вернуть. Тут сидящие теософки удивлялись, что Евангелие запрещают.

Л. Н. рассказал про обвинительный акт Молочникова, в котором, между прочим, есть такой обвинительный пункт. В статье Л. Н. «Как освободиться рабочему народу» говорится, что «бога следует слушаться больше, чем царя и исправника». Это запрещают!

Иван Иванович подал прочесть Л. Н. следующую телеграмму «Русского слова» от 27 июня: «Харьков, 26.VI. Крестьяне Грайворонского уезда Ченцов и Дудкин явились в лавочку в слободе Починке и потребовали бубликов. Когда же лавочник им отказал, они пригрозили ему револьвером, взяли бублики, два рубля денег и скрылись. Вчера военный суд приговорил обоих к смертной казни через повешение».

129

Л. Н.: Вот это должны бы запретить, а это не запрещают.

После этого разговор о казнях между Л. Н. и теософками.

Л. Н.: Чем больше они казнят, тем больше надобность для них (революционеров) продолжать эти убийства. Когда идет борьба — желание оградить себя.

С девяти — концерт Унковской на скрипке. Аккомпанировал ей Гольденвейзер. Унковская предупредила: «Красивая легенда Венявского». А когда сыграли, разъяснила ее содержание.

Л. Н.: Да, она немного искусственна.

Потом сыграли Моцарта. Когда кончили, Л. Н. сказал:

— Не боюсь пошлости у Моцарта, а Венявский — это все искусственное.

Потом играли Вебера. Л. Н. попросил «Мазурку» Венявского. Софья Андреевна попросила «Легенду» Вебера.

Л. Н. с нравственными стремлениями теософок вполне согласен:

— Мне дорого то, что доступно всем и что повторяется всеми учителями мира.

Они все были восторженно поражены, глядели на Л. Н., как на Христа.

Унковская показывала эдафон — трубу с воронкой и барабаном, на который сыплют порошок, а в трубу поют. По звукам — разные фигуры.

Л. Н. смеялся этому.

Л. Н. с полчаса разговаривал с Писаревой. Она рассказывала свое горе, про сына женатого, покончившего с собой. Сегодня была пропасть любопытствующих посетителей, ходивших по парку. Л. Н. со многими пришлось говорить.

Л. Н., вернувшись от Чертковых, опасался за Владимира Григорьевича, чтобы его не выслали. У него было сегодня столько народу — ясенецкие друзья Димы, Булыгины, постояльцы. Снимали Л. Н. с группой в 24 человека. Поздно разошлись. Писарева с Каменской уехали, Унковская осталась. Вечером последний раз гальванизовал голову Л. Н-чу, он еще читал корректуру июня «Круга чтения». Было за полночь.

Почему-то вспоминали скрипача Лясоту, поляка.

Л. Н.: В молодости я чувствовал отвращение к полякам, а теперь — особенную нежность. Расплачиваюсь за прежнее.

На днях Л. Н. сказал, что современные музыканты-композиторы — то же по отношению к Шопену, Моцарту, Бетховену, что Андреев, Горький по отношению к Пушкину, Гоголю.

30 июня. Я ездил к больной у Горбуновых. Иван Иванович мне читал статью, которую пишет о Кросби1. Превосходная. Л. Н. ездил верхом. За обедом Александра Львовна рассказала, что в Елочках собака Найденый выгнала зайца, и заяц напугал ее, пробежал мимо нее и даже ударил ее в ноги. Л. Н. рассказал, что когда он — как сегодня — едет по краю оврага у Козловки, то думает о том, что если бы слева выбежал заяц, лошадь могла бы шарахнуться в овраг, но Делир до того умен, что он не сделал бы этого.

— Он остановился бы, — заметила Александра Львовна.

— Делир молодеет, — сказал вчера Л. Н., хваля его резвость.

Л. Н. рассказал, как три камердинера его отца: Демьянушка, Петрушка и Ванюшка ехали на тройке и вывалились на Козловке с коляской в овраг. Пьяному Ванюшке ухо оторвало.

Владимир Григорьевич спросил Л. Н. про смерть его отца — правда ли, что его отравили.

Л. Н. ответил, что нет. Догадки разные возникали: он в Туле был и, главное, что у него денег было много, и деньги эти пропали2.

Унковская рассказала, что получила письмо от сыновей, которые одни вдвоем полтора месяца тому назад выехали из Калуги на лодке по Оке,

130

Волге в Астрахань, куда прибыли на 35-й день. Главное в том, что это дело их рук — лодки, мачты; сами себе стряпают и т. д.

Софья Андреевна заговорила о том, как она вчера злилась и осуждала Тенеромо. Унковская по этому поводу разговорилась о теософии, что они не осуждают.

Л. Н.: Теософы — молодцы.

Унковская спросила Л. Н., какое различие между рассуждением и осуждением.

Л. Н. ответил, что осуждение узнается по недоброму чувству, если оно у тебя есть, к человеку. С удовольствием сам себе воспроизводишь недостатки другого, зло в мысли нарождается и оттуда выйдет в какой-нибудь форме.

После обеда был у Л. Н. его бывший ученик В. С. Морозов, старик за 50 лет, спокойный, разумный, симпатичный. Л. Н. пускал для него фонограф в кабинете.

Шахматы с Владимиром Григорьевичем. За чаем Николаева. Разговор, главным образом, вели Унковская с Л. Н. о теософии.

Л. Н. (мне): Рассказ Морозова надо переделать.

Я хвалил его Л. Н-чу, что ни слова лишнего в нем нет.

Л. Н.: Я неясности переделаю, а Николай Николаевич — по языку. Это так было, как он рассказывает. Надо поместить рассказ где-нибудь. Он в бедственном положении, деньги ему нужны.

Гусев: Сергеенко попросить.

Унковская говорила о теософии.

Л. Н.: Духом слиться. Тут (в теософии) смешение духовного с материальным. А для бога, для духовного, нет времени. Потому что временное только тут есть, в этой жизни.

Унковская о воплощении эволюции, об Анне Безант.

Л. Н.: Я очень желал бы полюбить Анну Безант, но она занимается в той области, которая мне неинтересна.

Л. Н. спросил, есть ли в библиотеке Анна Безант. Я ушел искать. Нет. Когда вернулся, Унковская говорила, что страдания не проходят даром. Потом об идеях эволюции, воплощения, о разных их стадиях, что никого не надо презирать. Он находится в такой стадии эволюции, которую ты прошел.

Л. Н. пояснил:

— Да, это все равно, что ребенка презирать. Но это все вытекает из самого простого принципа любви.

Л. Н.: На всех теософках есть особенный отпечаток. На каком-то курорте из публики восемь теософок выделились. Сейчас узнали по свойственной им кротости, <по желанию> делать угоду другим. И так, как всякое молодое движение в молодости, отличается чистотой особенной.

Унковская рассказала, что душа выбирает себе семью, где она должна родиться. Потом рассказала про съезд теософов в Петербурге (?). На нем было много поляков. Поляки говорили в том смысле, что теософия имеет почву, будущность преимущественно у славян. Говорили со слезами о том, как не любят русских, что это несет карму той, прежней вражды поляков с русскими.

Л. Н.: Да, карма, карма. А майя вы знаете что такое? Карма — связь причины со следствием.

Унковская привела Христа, что он не имел друзей.

Л. Н.: Отчего?

— Петр его оставил.

Л. Н.: Петр в опасности не выдержал.

Л. Н. спросил, кто основал их учение.

— Блаватская.

131

А. Л. Толстой и др. Фотография К. К. Буллы

А. Л. ТОЛСТОЙ, Т. Л. СУХОТИНА и М. Л. ТОЛСТОЙ В ЯСНОПОЛЯНСКОМ ПАРКЕ

8 июля 1908 г.

Фотография К. К. Буллы

Л. Н.: Потому дамы ухватились за него.

Унковская говорила о Блаватской. Что у нее были учителя и что и теперь есть индийские учителя. Потом говорила, что ее обвиняли в шпионстве и шарлатанстве.

Л. Н.: Почему шпионка? А что шарлатанка — это может быть. — И Л. Н. вспомнил, что, когда она была в славе, было недоверие к ней.

Лариса Дмитриевна рассказала, как она отвернулась от православия, а была ярой верующей: когда ей Сергей Дмитриевич показал в требнике место, где грозится священнику, у которого по нерадению заплесневеет причастие, расстрижением, так она прозрела. Если причастие может заплесневеть, так и мощи. А о них учат, что они не тлеют.

Унковская рассказала еще очень хорошо про 17—22 октября 1905 г. в Калуге. Она была царистка и юдофобка. От нее отвернулись ее ученики. Им манифест, свобода не были достаточны. А надобно было «море крови»:

132

перерезать купцов, дворян, капиталистов и т. д., как ей выразилась 16-летняя девушка. Она (Унковская), действительно, ожидала смерти. 22-го же разгромили шесть домов революционеров по списку, который будто бы церковный староста написал. Это ее побудило отвратиться от православия.

Л. Н. (о браке): Когда поживешь, постоянно видишь, что люди, которые думали, что нашли единство, пожили некоторое время — и разошлись. В народе оба любят одного бога и одну нравственность, это главное (почему браки прочны). В крестьянстве ни у кого нет мысли уйти от православия.

Сегодня были посетители Л. Н.: застенчивая барышня, которая за завтраком ни слова не проговорила, и крайний контраст ей — очень развязный москвич.

Иван Иванович читал мне вступление к статье о Кросби, где выделяет англосаксов как таких, которые чтут Толстого и считают его своим. И в истории упорное проведение учения Христа в жизни — лолларды3, квакеры, Дж. Кингсли, Вильберфорс, Чаннинг, Гаррисон.

1 июля. Утром Владимир Григорьевич снимал Л. Н. с 86-летним странником-псаломщиком, гуляющими в красивых местах сада и на большой дороге, — 12 раз. Владимир Григорьевич утомился на солнце, а снимки по ошибке не вышли. Был несчастен. Уехала Унковская. Софья Андреевна полюбила ее и негодует на Гольденвейзера, что он ей вчера таким быстрым темпом аккомпанировал. Днем 37° на солнце, 22 — в тени. Вечером — на балконе, при раскрытых дверях. Молчание. Я заговорил о том, что по по следней книжке журнала «Transactions of Anglo-Russian Society» китайцев не 425 миллионов, а 175 <!>. А так как в Китае восемь больших наций (очень далеких друг от друга), то вряд ли найдется одного народа столько, сколько русского или английского (то же самое в Индии). А англичан, по моему вычислению, 103 миллиона, на два миллиона меньше русских. Так что сейчас самый большой народ — русский.

Л. Н. через некоторое время сказал, что у него нет настолько патриотического чувства, чтобы русскому языку давать особенное преимущество. Как Французская революция сделала с весами, мерами, завела такие, которые теперь общеприняты, — не будет ли то же с языком? Николай Николаевич сказал, что, по его мнению, — нет. Что эсперанто бледно, невыразительно, и в каждом языке есть отдельные слова, которые не выражают одно и то же. Л. Н. не высказался определенно, но не отрицал возможности выработки (в будущем) общего языка. И говорил в том смысле, что это было бы шагом к пониманию, единению народов:

— Русский язык удобен для выражения, но слова очень длинные, не красивы (самоотречение, самосовершенствование); самый красивый — французский язык.

Потом Л. Н. говорил о Китае: каково отношение народа к правительству? Но не имеет о нем ясного понятия, а о Японии имеет. Там правительство крепко организовано. Желал бы прочесть хорошую книгу о Китае.

2 июля. Л. Н. проходил через мою комнату и заговорил со мной. Я ему передал поклон от Немравы, отказавшегося в Моравии1. Л. Н. поручил написать ему, что он сегодня получил письмо от Ваисова2; что мысль — религиозные требования ставить выше государственных — проявляется не только в христианстве, но и в магометанстве, и велел ему от него кланяться. Л. Н. спросил:

— Читали в «Новом времени» Меньшикова о толстовцах?

Я прошел в залу и прочел фельетон «Письма к ближним» в «Новом времени» 29 июня. Л. Н. подошел ко мне:

— Какой набор слов, какая игра словами! Спросите, что он сказал, — никак не перескажешь простыми словами. Когда касаются такого серьезного вопроса, это особенно бьет в глаза3.

133

Николаев сказал мне, что утром Л. Н. говорил ему о теософках: «Вот занимаются теософией. Ведь как сказать: один пастух молился богу и говорил ему: «Вспомни обо мне, ведь я тебя люблю; если бы ты пришел ко мне, я бы тебе вымыл ноги самой чистой водой, зарезал бы лучшего барана» и дальше в таком роде. Услышав это, Моисей обрушился на пастуха: «Что ты делаешь, разве можно так?» Но бог обратился к Моисею: «Зачем ты смущаешь раба моего?» Так и тут в отношении бога — может быть, есть что-нибудь грубое, но все-таки они стремятся его познать».

Н. Н. Гусев мне сегодня говорил, что Владимир Григорьевич представил Л. Н. поправки к «Не могу молчать» — некоторые из них мелкие, некоторые же ослабляют соответствующие места — и предложил Л. Н. отдельные главы поместить в конце, в виде дополнения. Л. Н. в ответ на это отдал ему статью, сказав, чтобы он, Владимир Григорьевич, поступил как хочет.

Это, по мнению Николая Николаевича, значит, что Л. Н. это не по душе.

Л. Н. ходит пешком на Воронку, на барсучьи норы.

Вечером шахматы с Гольденвейзером, и он играл Рахманинова и Бетховена.

— Композиция эта (Рахманинова) очень хороша, — сказал Л. Н., — совсем ясна, несмотря на сложность, ясна; одна мысль проникает всё.

Л. Н. просил еще что-нибудь русское. Гольденвейзер был усталый, обещал в будущий раз: русское новое и старинные композиции — Баха.

Л. Н.: Чтобы сличить. У новых композиторов богатство формы.

Л. Н.: хвалил фортепьяно как музыкальный инструмент. Квартет скрипачей редко сыгрывается, на фортепьяно же чувствуется личность пианиста. В молодости скрипка и виолончель действовали сильнее.

Я рассказал Софье Андреевне про фельетон в «Руси» «Сплетня о Достоевском», где опровергается, что Достоевский будто бы был безнравственной жизни, как недавно вспоминала Софья Андреевна, опираясь на письмо Н. Н. Страхова4.

Л. Н. не знал, что такие вещи говорились о Достоевском:

— Нехорошо было со стороны Страхова.

3 июля. Л. Н. сегодня в пруду и вчера — в Воронке один купался, но не плавал. В Воронке мало воды, а в пруду трудно ему показалось выплыть из купальни.

Л. Н. сказал Николаеву на днях: «Совсем разучился писать на старости лет. Все, что ни напишу, оказывается непригодным для печати. Вот и об Орлове нельзя печатать: «Нецензурно», — говорят».

Днем, как во все дни, — Владимир Григорьевич. Сегодня был К. Х. Классен, управляющий из Гаспры, предобрый немец, старичок. Из пасторской фамилии, голландский выходец. Сам — гольштинец. Из-за него я сегодня почувствовал возможность естественного, братского отношения к немцам, как и ко всем другим людям.

Вечер прекрасный. Л. Н. сравнивал его с декорациями. Поздно, до полуночи, доносились песни на деревне.

Вечером был С. Д. Николаев. Л. Н. просил прочесть вслух письмо Н. В. Орлова о московском палаче, дворнике Игнате1. Письмо тронуло Л. Н.

Л. Н. (о Вивекананде): Превосходно полемизирует с Шопенгауэром о боге, которого никак нельзя признавать метафизической основой. У него и таблица: абсолют через время, пространство, причинность проходит в мир2. Какой у Вивекананды английский язык! Все тонкости его изучил! Это даже слабая его сторона, что он слишком красноречив.

134

С Николаевым о Генри Джордже. Николаев вспомнил письмо Генри Джорджа к социалисту, которое перевела перед смертью Мария Львовна, и Николаев передал его в «Календарь для каждого на 1909 год». В нем Генри Джордж ожидает от единого налога ослабления правительства, анархизма3.

Л. Н.: Но ставить целью своей деятельности будущность — никак нельзя. Цель — исправление нарушенного права. Такому человеку будет совершенно безразлично, будет ли это пугать или нет, а ему некого будет пугать.

Л. Н. подарил К. Х. Классену «Круг чтения», 1-й том с надписью......* 2-й том — графине Паниной с надписью «Прошу читать», и сказал, что он очень рад, когда эту книгу читают. Было радостно ему услышать: свояченица рассказала, что спросила знакомую в Петербурге, знает ли «Круг чтения». «C’est mon Evangile»**, — ответила та.

Николаев заметил Карлу Христиановичу, что это любимая книга Л. Н.

Л. Н.: Самая милая моя книга!

Л. Н. расспрашивал об общине, есть ли она еще где, кроме русских, индусов? Есть ли у сербов, словаков, болгар?

4 июля. Получена «Критика догматического богословия», изд. Герцика, СПб. Перепечатано почти дословно с чертковского издания. Первый раз напечатана в России. Теперь главные сочинения Л. Н.: «Царство божие», «Соединение и перевод четырех Евангелий» (это преследуется) — в России напечатаны.

Вечером у Л. Н. два старообрядца-сибиряка. Родом — терские казаки. Один 60-ти лет, в молодости отказался от военной службы; рассказал, как боялся; ноги у него тряслись, а все-таки, когда перед судом полковник спросил его, за кого же он их принимает, ответил: «За слуг антихристовых». У них община.

Л. Н. говорил о нем:

— Есть старинная Библия (у меня она есть) — в ней при каждом стихе сноски, он их выучил.

Николай Николаевич: Он мне говорил, что вы ему сказали: «Напрасно так углубились!» — «Я сам теперь вижу, — ответил он, — что напрасно, но что делать».

Николай Николаевич: У народа такое убеждение, что в тех старославянских словах таится особенная мудрость.

Л. Н.: Совершенно справедливо, что <мысль, будто> древнее всегда переходит в святость, — заблуждение.

Почта из Тулы, около 30 писем Л. Н-чу. В полученных сегодня московских газетах телеграммы о появлении 2(15) июля в «Daily Chronicle» и «Matin» новейшей статьи Л. Н. о смертных казнях «Не могу молчать». По-русски должна появиться сегодня — в какой-нибудь петербургской газете, куда Хирьяков поместил. Разумеется, с пропусками1.

Л. Н. сам искал в газетах известий о «Не могу молчать». Интересует его появление этой статьи и желал бы, чтобы имела успех.

5 июля. Приехала сестра Л. Н. Мария Николаевна с дочерью Елизаветой Валерьяновной. Л. Н. ездил к Чертковым. Про Анну Константиновну сказал: «Еле жива».

Обедал Торба, конторщик издательства Софьи Андреевны. Софья Андреевна ему сказала, что мясные котлеты ради его одного.

Л. Н.: Вегетарианство раньше было подвиг, нынче много людей стало

135

не есть мяса. А считается это таким простым, само собой разумеющимся, как не ругаться.

Рис. Толстой за работой в своем кабинете. Фотография С. А. Толстой

ТОЛСТОЙ ЗА РАБОТОЙ В СВОЕМ КАБИНЕТЕ

Ясная Поляна, 7 июля 1908 г.

Фотография С. А. Толстой

Мария Николаевна рассказывала, что был у нее в монастыре Молоствов. Дала ему читать письма братьев. Он ей понравился. Лучше, чем П. А. Сергеенко, который тогда, в 1906 г., когда фотографировал, сказал: «Сниму весь монастырь», это монашки поняли как «Разнесу весь монастырь»* и перепугались. Когда через несколько дней затем Мария Николаевна уезжала в Ясную Поляну, одна монашенка со слезами с ней прощалась. Когда Мария Николаевна спросила, отчего на этот раз плачет, ведь, когда прежде уезжала, она не плакала, та ей объяснила, что ведь разнесут монастырь, ведь ее брат из-за этого выписал.

Кто-то сказал, что монашки глупенькие и что это неудивительно, когда некоторые с семилетнего возраста там живут.

Л. Н.: Они только умнее тех, которые живут в Париже.

136

Елизавета Валерьяновна рассказала, как ехали из Шамордина в Калугу 50 с лишком верст в коляске и как на крутой горе, у въезда в Калугу, барин ругал извозчика за то, что медленно едет.

Л. Н.: По нонешним временам спасибо, что не палил.

Елизавета Валерьяновна рассказала, что в Туле на улице мужик рассердился на жену, вынул револьвер и застрелил ее. И потом, сообразив, что сделал, застрелил себя. Нынче у всех револьверы. В досаде обращаются к ним. Не имей он револьвера, он, может быть, ударил бы бабу, и помирились бы.

На веранде: Л. Н., Мария Николаевна, Софья Андреевна, Александра Львовна, Елизавета Валерьяновна, Гольденвейзер, Торба, Николай Николаевич. Разговаривали, главное, Л. Н. с Марией Николаевной. Мария Николаевна — что слово, что суждение — то умное, часто с юмором, метко. Она, должно быть, очень даровитая.

Л. Н. вспомнил легенду («Отличная легенда», — сказал Л. Н.), которую почерпнул из «Московского сборника» Победоносцева, присланного ему князем Цертелевым. И ради нее дал прочесть Николаю Николаевичу вслух его, Л. Н-ча, письмо к священнику И. И. Соловьеву, где Л. Н. приводит эту легенду1. Л. Н. добавил на словах к письму: «Я не хотел ему много писать, а только хотел сказать, что я держусь церкви, которая соединяет, а не церкви, которая разъединяет людей».

Мария Николаевна пожелала прочесть «Московский сборник» и говорила про «Круг чтения», который ежедневно сама читает и некоторым другим монашкам читает вслух. Ей больше всех нравится Эпиктет и меньше всех — Лабоэти. Его не дочла до конца. «Он ведь социалист», — сказала она. Л. Н. просил Николая Николаевича прочесть из «Круга чтения» сегодняшнее, 5 июля, четвертую мысль, которая ему очень нравится:

«Когда же не плоть, а ты будешь глава в человеке? Когда поймешь ты блаженство любви ко всякому, когда освободишь себя разумением жизни от скорбей и похотей, не нуждаясь для своего счастья, чтобы люди служили тебе своею жизнью или смертью: когда поймешь ты, что истинное благо всегда в твоей власти и не зависит от других людей?» (Марк Аврелий).

Мария Николаевна говорила про Недельные чтения, которые любит читать: «За что?» — очень наглядное; «Душечка» — хороша; «Корней Васильев» и другие.

Мария Николаевна хвалила «Воспоминания» Задонской о 1812 годе2. Л. Н. спросил:

— Что же тебе понравилось — мысли или Записки?

Мария Николаевна рассказала, как они детьми играли в прятки и как Л. Н. сказал, что он так скроется, спрячется, что никто его не найдет. Действительно, искали — и не нашли его. Тут пришла баба, работавшая в подвале; она увидела, как Л. Н. упал, и сказала, что он лежит в траве: Л. Н. выпрыгнул со второго этажа.

Л. Н. вспомнил это, ему было около восьми лет:

— Я еще подпрыгнул вверх, я хотел это чувство испытать3.

Л. Н. расспрашивал Марию Николаевну про монастырскую жизнь, восхищался покоем тамошним, некоторыми монашками, про которых Мария Николаевна ему особенно рассказывала (Саша, вступившая молодой девушкой, и еще другая — такая же). Мария Николаевна спросила его, не дуры ли они:

— Ведь так назвал нас, — сказала она*.

Л. Н.: Нет, прекрасные женщины.

Удивлялся, что их столько — семьсот.

137

Софья Андреевна и Елизавета Валерьяновна добавили, что они очень бедные, на коровье масло им не хватает.

Л. Н. спрашивал, чем занимаются, и т. п. Л. Н. рассказал, что новое для него слышал от Николаева: как концессионеры в России строили железные дороги на гроши народа, и жалел, что раньше не знал:

— Как эти богатые банкиры мошенничали! — И рассказал, что компания строит линию железной дороги на условии, что она вложит 50 миллионов и правительство — 50. Она же ее построит на одни правительственные 50 миллионов. Получает доход с дороги, а когда казна ее выкупает, то из расчета 100 миллионов.

6 июля. Покос сена кончается. Когда мы обедаем, яснополянские крестьяне поблизости возят себе сено. Появились лоси. На Воронке, на Отводе, в Чепыже их видят. Ночью подходят к лошадям, среди дня — к коровам. С ними пасутся. Мальчики принимают их за лошаков, мужики — за диких коров.

У Л. Н. был 25-летний Савинов из Урюпина, неврастеник. Потом Перна. Вечером — Николаева. Л. Н. долго не выходил. Я пошел, понукаемый Александрой Львовной, к Л. Н.

Л. Н.: Все не умею из злого делать доброе, а пора бы.

Потом пришел к нам. Рассказал про Левицкого, Скороходова и остановился на подрастающих детях Скороходовых, Булыгиных:

— Подрастают орлы — не лгут, не пьют, женщин не знают, вегетарианствуют, только и желают людям помогать.

Софья Андреевна: А предстоит им вшами быть съеденными. Не хотят служить. А войны были со времени Христа, 2000 лет, и будут.

Л. Н. сказал, что он сегодня думал, писал о том, как в первые три века были христианские мученики, не хотевшие воевать, как смотрели на войну Татиан, Лактанций, Тертуллиан — были против войны. А с Константина, принявшего христианство, — крестоносцы, религиозные войны. Только в конце XVIII и в начале XIX века подымается и растет со всех сторон: Ваисов полк, бабиды... что они должны служить богу1.

Сегодня приехала бонна-немка с двумя детьми Михаила Львовича.

7 июля. Были фотографы от «Нового времени»: Булла с сыном. Снимали Л. Н. одного и с другими многократно. Снимки за столом, во время обеда, не удались. Л. Н. не мог удержаться от смеха; рассмеялся именно тогда, когда снимали.

Л. Н. (к Черткову про Буллу): Отсюда поедет встречать Фальера*. Я очень уважаю его — не утверждает смертных приговоров.

Я не дослышал, по какому поводу Л. Н. сказал о французах: «Милый народ».

Потом Владимир Григорьевич заговорил об Анатоле Франсе:

— Он вас очень любит.

Л. Н.: И я его люблю.

Обедали на крокете, около нас мужики возили сено.

Л. Н. сказал Александре Львовне про работу, что бы ей поработать на сенокосе — одна радость. Сколько бедноты! Сегодня слышал, как говорили про нее: «У нее все масленица».

Потом обо мне Л. Н. сказал, что хочу его лечить, отдалить смерть; лучше, если б я знал средство ускорить ее.

Вид у Л. Н. утомленный, и, может быть, он все еще недоволен собой. Сегодня далеко ездил, и утомляли его фотографы, и одна барыня, приехавшая из Смирнова, которая вела себя высокомерно с Л. Н., и Л. Н. и не узнал от нее, зачем приехала.

138

Сегодня были Картушин, Рябов и дочь художника Орлова. Картушин избегал встречи с Софьей Андреевной; у них, живущих у Чертковых, приказание «не быть ею видимыми».

В 8 часов вечера приехала Ершова, рожденная Штевен, известная учредительница школ. Сидела на балконе с Софьей Андреевной. Л. Н. там же играл в шахматы с Гольденвейзером. Мария Николаевна там же лежала на кушетке.

Софья Андреевна долго, почти все время, одна говорила упорно о том, как мужики не платят аренды, как воруют и т. д. Елизавета Валерьяновна, Юлия Ивановна и я сидели под вязом и жалели Л. Н., что должен это слушать. Я всего не слышал, но воображаю себе, что Ершова, загипнотизированная Софьей Андреевной, принялась в том же духе и смысле говорить. Л. Н. кончил шахматы, стал говорить с ней и не мог согласиться с их речами. Наконец встал и, взволнованный, со словами: «Это кощунство», — ушел с веранды. Пошел было к себе, но увидел нас под вязом, повернул к нам:

— Эта барыня говорит, что мужики без нас, господ, — звери. И самое страшное то, что она учит, и за то, что учила детей арифметике и закону божию, она считает себя вправе их презирать, ругать.

Потом Л. Н. вернулся на террасу — наверно, для того, чтобы объяснить спокойно даме, как надо относиться к народу, свою точку зрения, как это Л. Н. всегда после спора старается смягчить. За чаем Л. Н. говорил про интересное письмо революционера.

Л. Н.: Изменение сознания народного совершилось огромное. Правительство своими подавляющими мерами только хуже делает.

Юлия Ивановна вспомнила, как Л. Н. удивлялся Татьяне Львовне, которая была равнодушна к поражениям русских в японской войне: «Неужели в тебе нет чувства патриотизма?» Татьяна Львовна ответила, что его в ней совершенно нет, как и у Юлии Ивановны. «Ведь ты уничтожил его в нас, а в тебе самом осталось».

С 10.30, когда Александра Львовна с Варварой Михайловной вернулись с купанья на Воронке, проверяли «Закон насилия и закон любви». В 11.15 Л. Н. пришел к окну комнаты Александры Львовны и позвал нас к чаю. За чаем ответил, что сниматься ему (его снимали сегодня 20—30 раз) ничего, а неприятно быть в «Новом времени» рядом с этой барыней.

8 июля. Приехали Андрей Львович, Михаил Львович, Татьяна Львовна, М. С. Сухотин. Фотографы от «Нового времени» фотографировали. Вечером на веранде. Татьяна Львовна рассказывала про знакомую семью и об N. N. сказала, что развелась.

Л. Н.: Зачем же говорить про тех женщин, что «развелись». Надо говорить про тех, что «не развелись».

Татьяна Львовна продолжала говорить и опять говорить про другую N. N., которая... (Л. Н. вставил: «которая не развелась»).

Татьяна Львовна: Не вполне развелась.

Л. Н.: Ну вот.

Михаил Сергеевич рассказывал длинно, очень художественно и подробно про ограбление почтовой конторы в Благодатном, что та же шайка ограбила Голицына и собиралась ограбить и его. Они убили двоих, и из шайки убиты двое.

Л. Н. вспомнил про вчерашний разговор госпожи Штевен о мужиках и сказал, что это (у них) теперь прорвалось сознание несправедливости. Ненависть, которая копилась веками за обиды, выразилась теперь. «Нас грабят — это еще милостиво, — Л. Н. говорил это с болью и стыдом за господ. — Это та мысль, которая вошла в сознание народа; она не пройдет. Правительство же хочет подавить».

Разговор о дороге близ Тулы, которую никто не чинит.

139

Л. Н.: Правительство на то, чтобы было всем хуже, а какому-нибудь Ивану Ивановичу лучше.

Николаев говорил, что свойство цивилизации такое: жизнь людей дешева — земля дорога. От этого sky-scrapers*.

Андрей Львович привез от Афросимова Л. Н-чу медицинский совет, а также мел и уксус от невралгии головы.

Л. Н.: Благодарю за внимание.

10 июля. За обедом Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Александра Львовна, Михаил Сергеевич, Мария Николаевна, Елизавета Валерьяновна, дети Михаила Львовича с немкой, Надежда Павловна, Варвара Михайловна, Владимир Григорьевич, Н. Н. Гусев, Танечка Николаевых. Л. Н. разговорчив и шутлив. Говорил, что если бы он подписал «Выборгское воззвание», то попал бы в тюрьму, и жалко ему, что не сидит.

Хвалил Владимиру Григорьевичу отрывок «Песчинка» Фихте1.

Л. Н. говорил, что с женщиной можно разговаривать о чем угодно: о боге, о высоких предметах, но если только упомянешь редингот, она, докончив разговор, возвратится к рединготу.

Л. Н. говорил о романе «Санин»:

— Веселись вовсю, ни о чем не думай. Это очень неразумно. Это 20 раз опровергнуто. Молодые люди учатся греческой грамматике, а этого не знают2.

После обеда пристал к Л. Н. развязный инженер, одна рука в кармане, шел с Л. Н.

Вечером Звегинцева с одной дамой. Гольденвейзер играл.

Чертков, увидя в передней под зеркалом браунинг Звегинцевой, возмутился, как можно к Л. Н. ездить с браунингом, и сказал в шутку Ване, чтобы его забросил в помойную яму. Сделано было так: к нему подложили статью Л. Н. «Не убий». Звегинцева, посмотрев, взяла ее.

11 июля. Л. Н. несколько дней занят «Кругом чтения». Много работает. Поправляет, перерабатывает в день по два отдела, в 12 дней каждый. Сегодня сказал Черткову, что надеется через неделю кончить. Пишет письма — по три в день. Ходит купаться. Сегодня видел, как в купальне 12-летние мальчики курят. По своему обыкновению, усовещивал их. Они ответили, что научились курить в ночном, чтобы не заснуть.

Перед обедом Михаил Сергеевич прочел свое описание шоссейной дороги около Ясной Поляны, на которой Л. Н. часто встречается с людьми и разговаривает с ними1. Л. Н. понравилось. Присутствовал Чертков. При нем Л. Н. сделал одно замечание Михаилу Сергеевичу, что о революционерах он иронизирует от себя. Михаил Сергеевич возразил, что Л. Н. хуже к ним относится, чем тут написано. Как он возмущался, когда какой-то революционер-студент облил керосином хлеб на базаре в Туле и поджег за то, что посмели продавать его, невзирая на объявленную забастовку**.

Я это объяснил Гусеву влиянием присутствия Владимира Григорьевича. Гусев же на это сказал, что Л. Н. раньше гораздо резче высказывался о революционерах, чем теперь. При Муравьеве-адвокате Л. Н. сказал, что прежде действия революционеров возмущали, а теперь, сравнивая с теми ужасами, которые Муравьев рассказывал про военные суды, смертные казни, он видит, что революционеры в сравнении с ними — святые люди. И в статье «Не могу молчать» Л. Н. мягче пишет о революционерах.

За обедом Л. Н. о двух старших детях Михаила Львовича, обедавших с нами и, как всегда, тихо ведших себя, сказал, что это редко в таком возрасте,

140

чтобы дети не были крикливы, а эти ни разу не шумели. И сказал их бонне, что die Kinder artig sind*. Л. Н. еще заметил:

— Характер у обоих их родителей хорош.

Л. Н. рассказал детям, как на прогулке летом увидал в кусте гнездо на такой высоте (показал рукой с аршин) и в нем трое птенцов:

— Они смотрят на меня, они меня испугались, я — их. Старой не было.

После обеда был прохожий — речистый, взволнованный малоросс с Евангелием в кармане. Возмущен безземельем, безработицей и всякими неправдами и думает, что если бы хорошо растолковать Евангелие людям, то он может сделать французскую республику в России и т. д. Очевидно, помешан. Л. Н. с ним говорил, как со всеми, спокойно, терпеливо, разумно разъясняя ему, как имеет обыкновение говорить и с сумасшедшими (и заметил как-то давно, что они ценят это и относятся с доверием к тому, кто серьезно говорит с ними, особенно в сумасшедших домах, где привыкли к обращению несерьезному). Когда малоросс говорил, что есть единое Евангелие у всех, Л. Н. заметил:

— Какое одно — у магометан свое, у......** — свое.

Л. Н. советовал ему меньше говорить и еще — развивать в себе любовь вместо осуждения.

Л. Н. получил письмо от Кудрина (искреннее, сознается в слабости: иногда трудно ему бывает) и от Иконникова — «силен».

В 7.30 приехал Сергеенко. Рассказал про свой альманах, как изменился из альманаха литераторов в альманах почитателей: Досева, Новикова и т. д. Хрестоматию «Детям от Льва Николаевича» в 500 страниц печатает в 300 тысячах экземпляров. Туда постарался поместить все лучшее Л. Н-ча. Лучшее — не одно «Детство»2.

Прислал ему в альманах статью в стихах словацкий поэт-ветеран Подградский — «Как дьявол искушал Льва Николаевича». Ее не поместит.3 М. М. Ковалевский прислал бессодержательную4. Л. Н. спросил, кто Ковалевский, знает ли он его. Услыхав от Сергеенко, что Ковалевский — человек большой эрудиции, Л. Н. вспомнил его и сказал, что большая эрудиция несовместима с самобытностью мысли. Такой человек знает, что сказали другие люди об известном вопросе, и повторяет их мнение.

Михаил Сергеевич звал Л. Н. и Софью Андреевну приехать на 28 августа в Кочеты. Л. Н. не отказывался и не обещал. Софья Андреевна также.

Для Марии Николаевны в Ясной Поляне слишком шумно. Она гуляет по саду, сидит на скамейках, на кушетке, читает «Круг чтения».

Сегодня па́рит.

«Русские ведомости» от 4 июля со статьей «Не могу молчать» продавались газетчиками по рублю за номер, мы его не получили.

12 июля. Уехала Татьяна Львовна. Приехали Бутурлин и Беркенгейм.

Л. Н. показал на письмо Репина в «Слове» о том, что все молчат насчет смертных казней, а Л. Н. отозвался1. Бутурлин спросил Л. Н., знает ли, что Гаррисон в 1859 г. отказался от принципа непротивления злу?

Л. Н.: Дамские речи о любви. Любовь без непротивления немыслима. Гаррисон откажется от непротивления во имя негров, Столыпин — во имя......** Павел отказался и говорил слова о любви — они мне всегда были противны. Это ничего не значит. Хулисон откажется от того, что дважды два — четыре. Оно так есть, как и непротивление, — неизбежное условие любви, а любовь — основной закон нашей жизни.

Л. Н. сказал, что царство божие усилием берется. Знает по своему опыту: чтобы бога иметь, его помнить, нужны усилия, упражнения, как Гольденвейзер упражняет пальцы.

141

Купальня на реке Воронке. Фотография В. Г. Черткова

КУПАЛЬНЯ НА РЕКЕ ВОРОНКЕ

Ясная Поляна, лето 1908 г.

Фотография В. Г. Черткова

«Л. Н. несколько дней занят «Кругом чтения». Много работает... Пишет письма... Ходит купаться». — Запись от 11 июля 1908 г.

Сегодня Михаил Сергеевич (сам октябрист и скорее правый), Гусев (левый), Бутурлин и Беркенгейм (еще левее). Последние со смехом говорили о том, что Л. Н. стал левый. Михаил Сергеевич сказал на это, что Чертков приписывает это своему влиянию, что он перевернул Л. Н. с тех пор, как он здесь.

Бутурлин: Софья Андреевна говорила, что Л. Н. красотой формы не дорожит, пренебрегает. Когда она переписывала, то разбивала длинные периоды, избегала лишних «который», «что».

Бутурлин вспомнил: Л. Н. когда-то рассказывал и теперь не вспомнил, что приезжала дочь Захарьина и благодарила его. Л. Н. спросил, чем ей понравились его сочинения. «В «Анне Карениной» я в первый раз поняла всю прелесть светской жизни», — ответила она.

Словацкий писатель Светозар Гурбан-Ваянский в описании скачек в «Анне Карениной» почувствовал прелесть и перевел эту главу, выпустив место, где лошадь сломала спину2.

По предложению Сергеенко, послано в «Слово» выражение сочувствия Репину и присоединение к его открытому письму по поводу «Не могу молчать» («Слово», № 505, 10 июля). Подписали Бутурлин, Беркенгейм, Сухотин, Гусев3.

Софья Андреевна высказала опасение за Л. Н. — в связи с тем, что он в этой статье царя и палача ставит в один ряд.

Бутурлин: Лев Николаевич должен это во всю силу сказать. Царю тронуть его нельзя, сделался бы смешным.

Л. Н. днем с Бутурлиным не говорил, задыхался. Отложил на вечер.

Сегодня Л. Н. написал статейку о судебном деле Молочникова4.

Играл в шахматы с Михаилом Сергеевичем и Гольденвейзером. Проиграл. Сказал, что не будет играть.

142

Л. Н. получил сочувственное письмо от В. И. Ламанского по поводу «Не могу молчать». Л. Н. дал его прочесть вслух. Там Ламанский пишет, что есть данные, по которым можно заключить, что Фридрих II дал поручение отравить Елизавету Петровну5.

Мария Николаевна живет тихо своей жизнью. Молчит, слушает. Должно быть, ей кажутся пустой суетой эти разговоры о Горьком, Арцыбашеве и т. д.

Вечером Михаил Сергеевич рассказал, как вели себя непристойно в церкви парни, вернувшиеся из шахт: сами не становились на колени и другим места не давали и не послушались, когда их попросили стать сзади.

Л. Н.: Бабы этим не тронуты совсем. Я думаю, опыт о Троице* и теперь удался бы6.

Бутурлин заговорил об Орлове, спросил, войдет ли в альбом картина «Телесное наказание»? (Николай Николаевич читал внизу вслух «Предисловие к картинам Орлова».)

Л. Н.: К сожалению, осталась. Чертков для полноты коллекции настаивает на том, чтобы осталась. Нехудожественно и грубый замысел.

Л. Н. сказал, что, по его мнению, мальчик хорошо написан, но что Юлия Ивановна находит, будто у него фигура взрослого7.

Бутурлин хвалил «Смерть».

Л. Н.: Орлов — очень умный, он пишет в письме, что картина должна выразить то, чего нельзя рассказать. «А я умею рассказать». Он прав.

Бутурлин хвалит «Освящение кабака»8.

Л. Н.: Это и хорошо написано.

Л. Н.: Дети никогда не лгут; у них равенство людей, а потом будут учиться различать. Все высшие качества есть у детей. Одного нет — самоотречения, это вырабатывается с возрастом. Смирение у них есть, способность прощения9.

Кто-то заметил, что эгоизм, зависть у них есть.

Л. Н.: Я не знаю. Этого мало...**

Сергеенко спросил Л. Н., читал ли он «De profundis» Оскара Уайльда. Л. Н. не вспомнил, кто такой Оскар Уайльд. Когда ему напомнили, сказал:

— У меня впечатление, что это один из тех, кого не нужно читать. — Потом добавил на возражения Сергеенко, что «De profundis» составляет исключение из остальных произведений Уайльда:

— Может быть, я ошибаюсь, надо бы почитать10.

Л. Н. хвалил Виктора Гюго «L’athée» и рассказал содержание. На вопрос, почему не поместил в «Круг чтения», Л. Н. ответил, что оно слишком длинно11.

Л. Н.: Как я давно не читал ничего художественного, что бы на меня произвело глубокое впечатление. Боюсь, не пропустил ли я что по моей старости, не поняв, не заметив чего, — говорил он, обращаясь к Бутурлину.

Бутурлин уверял Л. Н., что ничего не было и нет у новых. Бутурлин вспоминал Горького, Андреева, Скитальца и т. д.

Софья Андреевна: Куприн умирает от чахотки, спился.

Л. Н.: Читаю Пушкина.

Разговорился о нем и прочел вслух следующее место: «Чем более мы холодны, расчетливы, осмотрительны, тем менее подвергаемся нападениям насмешки. Эгоизм может быть отвратительным, но он не смешон, ибо отменно благоразумен. Однако есть люди, которые любят себя с такою

143

нежностью, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своем благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет всю смешную сторону энтузиазма и чувствительности»12

Л. Н., обращаясь к Гольденвейзеру:

— Это и по вашей части — кончилось и в литературе и в музыке.

Бутурлин выразил мнение, что этот упадок искусства есть временное явление.

Л. Н.: Не думаю.

И Л. Н. объяснил это тем, что наша культура доходит до конца, как римская отошла. Признак — декаданс, как эта потребность искать в новых формах — не в глубине понимания, а в формах. Искание новых форм только потому, что нет содержания. Есть что сказать — вырази в старой форме. Вот «Кренкебиль»13 — старая форма.

Сергеенко рассказал, в каком доме живет Андреев в Финляндии — построен ему книгоиздательством «Шиповник», и жизнь его заведена на 30000 р. Рассказывали про героев его писаний. Л. Н. сказал, что, по его мнению, быстрый успех молодых писателей объясняется тем, что они пишут в том одном направлении, которое царствует сейчас, и получают восхваление.

Когда все говорили про Андреева, Горького, Скитальца, про их успех и бессодержательность, Л. Н. прекратил разговор замечанием:

— Надо об этом не говорить. Это как Накашидзе пишет про Моллу Насреддина — комическое лицо.

И Л. Н. рассказал, как Молла Насреддин в восточном городе сказал толпившемуся около него народу: «Что вы здесь стоите? На площади там пилав раздают». Вся толпа побежала. И он вообразил себе, что, может быть, в действительности это так, раз все туда побежали, и сам туда побежал14. Так это и с Андреевым.

Сергеенко рассказал, что он был у Короленко в Полтаве. Короленко, когда он в Крыму посетил с Чеховым Л. Н-ча, говорил с ним о политических убийствах, и Л. Н. в беседе будто бы допускал, что они могут временно практически привести к цели. Но потом Л. Н. или написал ему, и Короленко это письмо не получил, или просил кого-то передать ему, что нам только кажется, что политические убийства могут быть полезны, а они ни в каком виде полезны быть не могут15.

13 июля. Уехал Сергеенко. Приходил Беневский с проходным свидетельством на пути в Томск. Сидел под колокольчиком. Ему, как прочим, подали пятачок. Был Брихничев — священник и рассказал истории, которые Л. Н. ужаснули. Л. Н. просил его написать это без преувеличений. Приблизительно год тому назад в Тифлисе взбунтовались солдаты из-за тараканов в супе. Вызванные для усмирения казаки ранили и убили нескольких. 45 солдат приговорили к смертной казни. Тогда священники 18 разных народов и церквей подписали заявление, что если этих солдат казнят, то они затворят храмы и не будут служить. Не казнили. Власти стали воздействовать на священников. Армянские, за ними грузинские священники поддались и уступили. Его, Брихничева, железнодорожного священника, как главаря заперли в крепость, в Мцхет, лишили сана. В Мцхете в камере для 15 сидело 60 в кандалах, с парашей. Он не сидел с ними, а отдельно — с политическими, но ходил к ним. К нему как к «главарю анархистов», каким его считали, обратился начальник тюрьмы с просьбой, чтобы его, начальника, они пощадили. Какой разврат! Поэтому он и пользовался относительной свободой и влиянием. В камере, где сидело 60, был солдат чахоточный. Просили доктора перевести его в больницу. Доктор им обещал, а начальству говорил, что солдат не так плох. Тогда политические дали ему 25 р., и он солдата перевел в больницу, где тот вскоре помер.

144

Тогда потребовали 25 р. обратно и пригрозили, что донесут на него. Доктор отдал и подал в отставку. Брихничев (у него болезненная жена и дети) желал бы получить занятие. Брихничев говорил еще о положении священников. Их женят раньше, чем получат приход, и потом они — хотя и не веруют — связанные семьей, не могут уйти.

У Л. Н. растянута жила на ноге, повязка со свинцовым компрессом.

Л. Н. до 3 часов занимался, потом, не евши, ушел с Николаем Николаевичем, И. А. Беневским, Картушиным, Брихничевым в аллею, там сидели. Софья Андреевна волновалась за него и сердилась на Черткова и на темных, что его осаждают не вовремя, когда он ест и гуляет. Грозилась с Чертковым объясниться. Она оберегала Л. Н. — и убережет. Не она его взяла, а он ее. В его дневнике в двух местах записано, что если она не выйдет за него, то он застрелится. А с его страстной натурой он сделал бы это. И обратилась к Марии Николаевне с вопросом, что она думает, застрелился бы? Мария Николаевна ответила: думает, что нет, не выкинул бы эту шутку.

На веранде Софья Андреевна читала свои воспоминания Марии Николаевне, Александре Владимировне, Беркенгейму, Юлии Ивановне. В 4 часа Л. Н. пришел сюда и рассказал про Беневского, Брихничева и Картушина.

Картушин в Киеве вышел на улицу, где была демонстрация. Полицейские всех пропустили, его же одного из-за высокого роста арестовали и, как только привезли в участок, избили и продержали три месяца.

Беневский с проходным свидетельством нигде больше суток не может останавливаться, иначе хозяина оштрафуют. Л. Н. удивлялся, что такое происходит: одни люди другим такое зло чинят. Не легче ли умереть, уйти из такого мира?

Вечером, за чаем, Софья Андреевна рассказала: Сергеенко ей говорил, что в день юбилея, 28 августа, хочет привезти хор Архангельского, декламаторов и т. д. Она наотрез отказала.

*15 июля. У Л. Н. ослабел голос. Приезжал Лопухин, тульский вице-губернатор. Вызвал его погулять. Разговор на террасе был о родне Лопухина в Туле, об Афросимове. Присутствовали: Чертков, Гусев, Бутурлин.

Л. Н.: Суеверие — думать, что можно устроить жизнь других людей, что насилием это можно.

Мария Николаевна спросила Л. Н.:

— А ты помнишь, что ты Тургеневу посвятил повесть? Кажется, «Двух гусаров»1.

Л. Н. не помнил.

Мария Николаевна: Тургенев встал на стол, поднял книгу («Современник») до потолка — комната у нас низкая была: «Вот как я вырос теперь! Толстой посвятил мне рассказ».

Л. Н. спрашивал А. С. Бутурлина про его библиотеку: должно быть, хорошая у него; и разговорился о словаре Брокгауза.

Л. Н.: Тут видно направление тех людей, которые его составляли. Научные пустяки всякие есть. Должно быть, масса читателей интересуется именно наукой. А философских статей мало. Я прочел на днях там об Индии: хорошо написано2.

Л. Н. спросил А. С. Бутурлина про Амиеля. Л. Н. дал Бутурлину прочесть сегодняшнее в «Круге чтения» после вчерашнего разговора с ним, в котором Бутурлин признался, что не верит в бога, в смысл жизни. Жизнь по его мнению, злая шутка, которую кто-то с ним сотворил. Бутурлин

145

в отчаянии. У него умерла близкая ему женщина, с которой жил двадцать лет; ходит по аллеям и плачет.

Толстой в деревне Ясная Поляна. Лето 1908 г. Фотография В. Г. Черткова

Толстой в деревне Ясная Поляна

Лето 1908 г.

Фотография В. Г. Черткова

Л. Н. (ему): Амиель хорошо пишет? Не журнальная тина?

Л. Н. (мне): получил письмо от чеха-литератора. Интересное. Пишет, что он читает Виктора Гюго и Горького. В одном ряду их ставит!

Вспоминали, что есть новый гувернер у Сережи (Сергеевича) Толстого — немец, готовится в пасторы.

Л. Н.: Я удивляюсь, как это в наше время молодой человек может идти в пасторы.

Бутурлин спросил, откуда взято в «Круге чтения» Ницше «Христианство и католицизм»? Как он тут пишет про христианство, не ругая его, а ведь он всегда ругает его.

Владимир Григорьевич: Очевидно, что он только что прочел «В чем моя вера». Тут у него пять заповедей, которые оттуда взял3.

Л. Н.: Католики правее: у них безбрачие священников, а положение православных священников — с семьей, в семинарии ничему нужному не научившихся и переставших верить, — трудное.

Софья Андреевна спросила Л. Н., кто лучше играет: Танеев или Гольденвейзер?

Л. Н.: Танеев пианизмом пренебрегает, Гольденвейзер — отчетливее.

Софья Андреевна: Нельзя сравнивать обоих. Души нет у Гольденвейзера.

16 июля. Л. Н. за обедом говорил, что, когда он был у Чертковых, подъехал старик в военной форме и спросил его. Когда Л. Н. вышел к нему в комнату, тот разрыдался и ничего не говорил. Потом сказал, что, наконец, удалось ему увидеть Л. Н. и на прощанье просил поцеловать его.

Это был Нарбеков (И. В.), врач тульского оружейного завода.

Л. Н. спросил Надежду Павловну, не пьет ли он.

— Не пьет.

Бутурлину показалось это трогательным.

146

Л. Н. говорил о письме Салиенко, крестьянина, работающего за полтинник в день и покупающего себе серьезные книги. Пишет хорошие письма. В последнем говорит про Библию, про сотворение мира; мысль его та, что мир — это наше субъективное представление. (Но в Библии об этом нет.)

Л. Н. о А. В. Калачеве-брате, который сейчас у Черткова:

— Его брат (П. В. Калачев) отказался от военной службы. В последнем письме пишет, что он духом укрепился.

Кто-то заметил, что вчера вице-губернатор Лопухин особенно внимательно отнесся к Н. Н. Гусеву.

— Я с вами знаком по делу, — сказал ему.

Л. Н.: Как же, это мой друг и помощник.

17 июля. Л. Н. сказал Софье Андреевне:

— Чем больше лечат, тем хуже нога.

Сегодня выходил, но мало гулял. С трех до четырех сидел с Чертковым, С. А. Бибиковой и со мною «на крокете».

Приехала Александра Львовна со свадьбы А. И. Толстой. За обедом и после рассказывала про жениха Анны Ильиничны (Хольмберга): молодой, молчаливый, серьезный, с выдержкой; его мать, урожденная княжна Горчакова, нравится Илье Львовичу. Анна Ильинична в церкви рассмеялась. На свадьбе было весело, радушно...

Л. Н. жалел, что им (Анне Ильиничне и ее жениху) не написал.

Я с Юлией Ивановной вечером у Чертковых.

Были два матроса-беглеца из дисциплинарного батальона. Жихарев их приютил и собрал им денег на дорогу за границу (Л. Н. дал 25 р.).

«Тульскую молву» закрыли.

Л. Н. (Александре Львовне): Зачем ты переписываешь? Ведь завтра опять то же самое будет.

Л. Н.: Нам, лаям (т. е. den Laien*), рассказать, что такое новая физика. Но новую физику ожидает та же судьба, что и старую.

По поводу газетного известия, что он умер, Л. Н. вспомнил подобное про Марка Твена, который опроверг так: «Слухи о моей смерти значительно преувеличены»1.

— Это и я мог бы сказать о себе, — добавил Л. Н.

Л. Н.: Софье Андреевне, с ее подвижностью, с относительной моложавостью, грозит <опасность> стать через девять месяцев прабабушкой.

Л. Н.: Получаю много ругательных писем по поводу статьи. Это потому, что она напечатана отрывочно и вызвала сочувствие революционеров безусловное, что мне очень неприятно, потому что я не заслужил его.

Л. Н.: Господа так поступают? Это так было. Престиж кончился, и это презрение, негодование, которое вышло у них наружу, я вижу. Через пять лет поднимется это самое.

— Почему то самое (революция) подымется? — спросил кто-то.

Л. Н.: Я думаю, что это не прошло даром. Становится людей все больше понимающих. Все проникнуты негодованием к губернатору, коменданту...

Утром уехали Беркенгейм, Михаил Сергеевич. Вчера приехали Мария Александровна, Иван Иванович.

18 июля. К Чертковым приехали Сытин, Хирьяков. Утром приходили и к Л. Н-чу. Сытин рассказал, что политические книги не идут...

Вечером играл Гольденвейзер первый номер «Вариаций» Чайковского.

Л. Н.: Совсем нехорошо, это не музыка. Одна вариация из этих — подражание

147

старому. Эти виртуозы заняты исполнением. Вот Сережа, виртуоз, играет такую чепуху — Листа.

Софья Андреевна стала защищать Листа, утверждая, что у него есть хорошие композиции.

Л. Н.: Нет ничего хорошего у Листа.

Л. Н-чу больше всех нравится Шопен.

Третьего дня, после игры Шопена Гольденвейзером, Л. Н. сказал, что музыка — не просто удовольствие, а полезное дело. Так мне пересказала Александра Львовна.

Юлия Ивановна рассказала, что слышала от Л. Н.: «Нельзя проповедовать учение выше своей жизни, а если уж проповедовать, то в самой отвлеченной форме».

19 июля. Днем был Н. В. Орлов с Владимиром Григорьевичем.

У Л. Н. после вчерашней верховой езды воспаление вены на берце хуже. Он предполагал, что не повредит себе, т. к. этим местом не прикасается к лошади. И съездил.

Л. Н.: Ездил от Горелой Поляны по дорожке, по которой никогда не ездил. Очень красивая дорожка. Цветы, колокольчики... Для кого они цветут?

Мария Николаевна: Для птичек.

Л. Н.: Птица вывелась (птенцы), — и рассказал, где живут вороны, где другие птицы.

Сегодня пополудни не сходил вниз. Вечером приехал Д. В. Никитин (по пути из Кочетов) и уехал ночью, а также В. С. Толстая и Мария Александровна. Л. Н. сказал Дмитрию Васильевичу и мне, что в его возрасте переход туда скорее желателен.

Л. Н. на днях поправил рассказ В. С. Морозова «За одно слово» и написал к нему предисловие.

Работает в библиотеке, у большого окна к Чепыжу. Сидит с ногой, лежащей на кушетке горизонтально или на стуле. Часто к нему входят не только Владимир Григорьевич и Николай Николаевич, но и другие. И я. Как-то перестали относиться к его занятию как к ненарушимому.

20 июля. Совсем уехала Ю. И. Игумнова, с пребывания Л. Н. в Крыму (1901 г.) жившая у Толстых, переписывавшая для Черткова письма Л. Н. и исполнявшая секретарские работы. Уехала к сестре в Льгов за няться писанием портретов Л. Н.

Л. Н. говорил, что получил хорошее письмо из Томска, только пишущий хочет уйти из дому и жить среди единомышленников1.

Л. Н.: Все дело не в какой обстановке жить, а что, находясь в известной обстановке, в ней жить самой простой жизнью. Это во власти человека, и он в самой плохой обстановке может сделаться свободным и действовать на людей. А менять обстановку — не во власти каждого.

Л. Н.: В молодости — желание воспрепятствовать тому, чтобы все шло, как идет. В старости видишь, что этому воспрепятствовать нельзя, и все сводится к увеличению любви в себе.

Вечером Булыгин говорил о заседающем миссионерском съезде в Киеве. И будто бы там тайком предали Л. Н. анафеме2. Л. Н. остановил его, чтобы не осуждал и что это неинтересно — менее интересно, чем то, что он рассказывал о промахах и плутовствах при постройке чертковского дома в Телятинках.

В Англии и Америке все эти пасторы проповедуют мир, любовь, а как только война — войну, повешения, — сказал Л. Н.

Мария Николаевна: Павел хотел, чтобы его прибили к кресту, как Христа.

Л. Н.: Это ни к чему, — и сказал, что есть другое, что́ хотеть. — В старости

148

видишь, что все это зло в мире продолжается. В молодости и люди христианского мировоззрения хотят устраивать других, а старому видно, что это ни к чему и что только самому надо от зла отстраниться.

21 июля. Был Носков-живописец. Л. Н-чу понравился. Он с Дона, где шахты. И, сравнивая здешний народ с тамошним, сказал, что здешний кажется ему темным.

Л. Н.: Темнота — ничего, а <дурно> ложное просвещение.

Приехал Ф. А. Страхов с Владимиром Григорьевичем. Со вчерашнего дня здесь Булыгин с сыном Мишей. Вечером Гольденвейзеры. Вечером Л. Н. передавал, что слышал от Страхова о его племянниках Авиловых, которые предаются искусству, и это их удерживает и от дурной жизни, и от резолюции, и от христианства, которого родители боятся. (Сами студенты юридического факультета, но не посещают лекций, зная, что к экзаменам в несколько недель можно приготовиться.)

Мария Николаевна рассказала, что недавно видела во сне свою мать. Приписывает этому сну, что мать скоро позовет ее. Предполагает, что она умрет раньше Л. Н.: она слаба, Л. Н. же сохранился.

Л. Н. спрашивал Марию Николаевну, какой она себе представляет мать.

Мария Николаевна: Маленькой, худощавой, мелкие черты лица, темносерые глаза, глубокий взгляд.

Л. Н.: Из нас только у меня и у Николая были серые глаза.

По поводу того, что Л. Н. сам ездит по лесам, Софья Андреевна вспомнила, как Л. Н. не очень давно, лет десять тому назад, в один темный осенний вечер — дождь как из ведра — в своем собственном саду заблудился, два часа ходил туда-сюда. Пришел в 10 часов вечера. Потом как-то раз, когда ей было 24 года, Л. Н. выбрался к Саблукову и, обещав вернуться в 12, просидел до 4 часов утра у Аксаковых. Потом как он упал с лошади, дополз до шоссе, его привезли. Вывихнул себе руку1.

Мария Николаевна припоминает:

— Мы тут с тетенькой Татьяной Александровной пришли, а он сидит бледный, и челюсть трясется, как в лихорадке. Бабка простая ему плечо правила. Тащила вместо того чтобы вправлять.

Софья Андреевна продолжала говорить о своем страхе за Л. Н. (это ее кошмар), что Л. Н. где-нибудь в глуби леса упадет в обморок и помрет и что его даже не разыщут раньше как в три дня, и в сердцах сказала:

— Что же с таким человеком, он никогда ни о ком не думает, только о себе.

22 июля. Был Дунаев, вернувшийся из Баденвейлера. Хвалил немецкие порядки. Порицал русское правительство. Л. Н. не было интересно. Дунаев рассказал про новое сочинение Горького — «Исповедь» — и рассказал содержание1. Говорил с некоторым энтузиазмом и советовал прочесть Л. Н-чу.

Л. Н. (выслушав): Меня не интересует. Это все умные слова. Что значит «народ», «бог»? (Горький в «Исповеди» пишет так.)

Дунаев: Рабочий народ.

Л. Н.: Какой рабочий народ? Где его пределы, граница, что такое значит народ? — И Л. Н. привел в пример Пушкина, у которого все ясно; слова имеют свое определенное значение.

У Л. Н. болит нога. Слабый жар. Но выходил из дому. Пополудни лежал на кушетке, прочел из нового номера «Слова» «Тилили» Д. Философова (о бессмысленной модернистской поэзии Бальмонта)2.

Похвалил фельетон Поссе в «Слове» (около 18 июля) «Мы» и наши дети»3 (о том, что теперь изумляются распространению порнографии, порочности современной молодежи, а Поссе, сравнивая ее с своим поколением 70-х годов, находит, что то было порочнее).

149

Л. Н.: Сытин говорил, что порнография теперь не идет, а социализм совсем не идет. Теперь идет Шерлок Холмс, Пинкертон и тому подобное.

Дунаев рассказал, будто бы в Совете министров было предложено Щегловитовым покарать Л. Н. за «Не могу молчать». П. А. Столыпин воспротивился.

Вечером Л. Н. дал читать вслух Николаю Николаевичу письмо из Канады Мульченко. Его исповедь, как был баптистом, хлыстом, как ему нравятся религиозные книги Л. Н., кается в своих грехах, особенно в половом блуде4.

Дунаев ночью уехал.

Софья Андреевна сказала что-то об Авиловой, что нехорошо, скучно пишет.

Л. Н.: Авилова пишет лучше Андреева. Она выбирает старые нравственные темы и пишет на них. Пишет умственно — сухо.

23 июля. У Л. Н. разошлось воспаление вены в верхней половине берца в длину сантиметров двенадцать.

Был Андрей Львович с женой и двумя свояченицами, Е. И. Попов (приехавший из Болгарии), Клечковский и Страхов.

24 июля.* Была вице-губернаторша Фере с дочерью. Играл Клечковский на фортепьяно, был Файнерман, и вышла сцена из-за него с Софьей Андреевной. Два английских корреспондента1, Е. И. Попов, Д. Д. Оболенский, Страхов.

Л. Н. с Николаевым о земле:

— Как никто не обращает внимания на неустройство земельного вопроса!

Говорили о культуре полей по Демчинскому.

Л. Н-ча привозили в залу в кресле.

Л. Н.: Мне весело, что совершенно не боюсь болезни.

Фере спросила Софью Андреевну:

— Ваш дядюшка Исленьев хорошо играл Шопена?

Л. Н.: Шопена тогда еще не знали в Москве, он вводил его. Я помню, что тогда еще было в обществе некоторой смелостью хвалить Шопена. Это еще не было в обществе принято.

Кто-то заметил, что в переписке Тургенева есть такое место: «Появился новый писатель, некто Островский»2.

Кто-то сказал по поводу игры Клечковского: «Никогда не умрет».

Л. Н.: Я не так думаю. Старая музыка: Бах, Бетховен — вот это не пройдет.

Д. Д. Оболенский: У Бетховена в сонатах есть русские народные песни. Отец Юрия Голицына посылал ему русские песни. Первым Голицын составил хор певчих (русской и славянской песни), Агренев-Славянский у него перенял. C-durная соната Бетховена, последняя — прямо русская.

Когда Д. Д. Оболенский уезжал, Л. Н. велел кланяться Суворину и высказался о «Новом времени» непохвально и что он не читает его.

Дмитрий Дмитриевич ответил, что Суворин жалуется: в «Новом времени» пишут бог знает что, он не может управиться. Когда он (Суворин) этого не может, как же требовать от царя, чтобы он управлял Россией?

Л. Н. спрашивал Н. Л. Оболенского про новые французские книги.

Николай Леонидович: Есть женщина одна Marcelle, две из первых ею написанных книжек хороши. Очень серьезные. Потом стали ее хвалить, и она стала писать по вкусу публики, испортилась.

Л. Н. переспросил имя Марсель и сказал:

— Как женщина, так для меня кончено.

Николай Леонидович: Пишет необыкновенно умно и хорошо.

150

Л. Н.: Евгений Иванович озабочен тем, что́ будет после смерти.

Софья Андреевна сделала какое-то замечание Евгению Ивановичу. Л. Н. заступился за него и продолжал говорить:

— Об этом не думают или люди легкомысленные, или суетливые... Более глубокие додумываются до конца.

*25 июля. Л. Н. второй день в кресле. Была А. М. Булыгина с трехлетним мальчиком, со знакомой и с чужим мальчиком. Н. Н. Фере (дочь бывшего тульского губернатора, ныне сенатора Зиновьева) рассказывала, что ее отец — православный, не пропускающий обеден, — каждый день читает всем вслух «Круг чтения». Л. Н. обрадовался и разговорился про другие два «Круга чтения».

Л. Н.: В новом «Круге чтения» мысли одного дня вытекают из мыслей предшествовавшего, и так весь месяц. Ряд их повторяется 12 раз. Бог мне дал сотрудником Николая Николаевича, который мне так помогает.

Когда дивились (и сам Гусев дивился) его (Л. Н.) памяти, что может новый «Круг чтения» писать, Л. Н. сказал:

— Кто на ком женился, кто Надежда Петровна, кто Иван Петрович — это я забыл, а мысли я помню лучше, чем прежде. Нисколько в старости умственные способности не ослабевают, а получают другой характер.

** Л. Н.: Анархизм есть только проявление христианства в области политической. Если пространственно христианство огромное, то только в маленькой части совпадает с политическим анархизмом.

Л. Н.: Аренский — премилый человек. Очень талантливый. Я помню, последний раз приехал, очень мне понравился. Хорошие вещи, очень, такие простые, ясные.

26 июля. У Л. Н. нога больше припухла. Говорил: «Перетрудил ее. Быстро шел с купальни в гору длинными шагами. Все хорошо; умереть мне не неприятно!»***.

Я рассказал Л. Н., что брат мне пишет о «Круге чтения»: ему дорога эта книга.

— Разве есть по-чешски? У такого маленького народа! По-английски нет, — сказал Л. Н.

— «Царство божие» появилось по-чешски во втором издании. Среди чехов есть близкие вам по духу люди, — сказал я.

Л. Н. говорил о письмах от крестьян. Радуют его. Те же выражения, как если бы сговорились, теми же словами: отошел от церкви, к революции, — не то... О жизни...

Л. Н.: Есть определенное религиозное понимание без чудесного.

Владимир Григорьевич: В Англии от суеверия церковного уходят и останавливаются на атеизме, материализме. А в России усваивают себе ваше религиозное жизнепонимание.

Л. Н.: Шопен писал очень трудно, постоянно марал и был вечно неспокоен.

Л. Н.: Свойство всякого таланта — скромность и простота не напущенная, смирение, неверие в себя. Это прямо определяет величину.

151

Рис. Художник Н. В. Орлов. Любительский снимок

ХУДОЖНИК Н. В. ОРЛОВ

Ясная Поляна, июль 1908 г.

Любительский снимок

«Днем был Н. В. Орлов...». — Запись от 19 июля 1908 г.

Об отношении к Жорж Санд.

Л. Н.: Трудно себе представить это — Жорж Санд, все, что про нее знаешь, отвратительно. Самая отвратительная особа.

— А есть вещи хорошие. «Consuelo», — сказала Мария Николаевна.

Л. Н.: Нет, нет! Своего рода напыщенность.

Мария Николаевна вспомнила Жорж Санд в Йере, когда Николенька умер: крупные черты лица. Она немолода была.

Фере пела романсы. Гольденвейзер играл.

Около Л. Н. — девицы, оставшиеся ими Христа-ради, вегетарианцы, абстиненты, непротивленцы, опростившиеся люди, земледельцы, отказавшиеся от военной службы, отказавшиеся платить подати, судиться, переставшие быть помещиками, студентами, офицерами, писателями (профессиональными).

27 июля. Л. Н. по поводу своего вчерашнего мрачного состояния говорил мне, что и когда дурно — хорошо, и когда хорошо — хорошо. Когда дурно, работа мысли плодотворна.

Л. Н. проснулся в 8.30, умылся в постели, перелез в кресло на колесах; ему приложили три пузыря со льдом на бедро, колено и берцо и перевезли в кабинет к четырехугольному столу. Здесь он прочел почту, и Николай Николаевич читал ему до двух часов «Свод мыслей» по ремингтонному экземпляру Черткова. И Л. Н. выбирал из них для «Круга чтения». Пополудни же, когда Николай Николаевич ушел к Черткову, сам Л. Н. читал свое «Об искусстве» и выбирал мысли. Сказал, что о науке много мыслей в «Круге чтения», об искусстве же мало.

152

Пополудни был Чертков и просил Л. Н. не соображаться с Сытиным при корректуре нового издания «Круга чтения» (т. е. Л. Н., внося иную мысль, шутя говорит: «Это для Сытина», «Это для Зиновьева»), вообще с цензурой. Можно напечатать второе издание за границей.

С 3.30 до 5-ти Л. Н. в кресле на балконе, около него Владимир Григорьевич, Сергеенко, Перна и я. Л. Н. рассказал, что умер Сиксне и дал прочесть вслух письмо его брата. (Сиксне — эстонец, отказавшийся от военной службы и умерший в тюрьме от чахотки.)1

Л. Н., очевидно, был очень тронут, сидел задумавшись. Недели три-четыре тому назад умер отказавшийся Мокрый. Сообщавший о его смерти (от тифа в Херсонском дисциплинарном батальоне) из того же батальона Варнавский сам болен «хронической пневмонией», — как он пишет2.

Разговор о тюрьмах, о карах. Л. Н. — о полученном письме Молочникова из переполненной тюрьмы в Новгороде3 и еще кого-то, пишущего, что обращение на ты там самое вежливое, а то «сволочь», и т. п. Л. Н. с П. А. Сергеенко о том, какая кара постигнет его сына Алешу в случае отказа. Она теперь неопределенна. При Ванновском была установлена ссылка в Якутскую область на 18 лет. Чертков сказал, что в заседании, где это было поставлено, Победоносцев был за шесть лет, Ванновский — за 18, и его проект был принят, после заменили (во время революции), боясь массовых отказов, более тяжелой карой — заключением до шести лет в арестантские роты. Тут строгости, холодные карцеры. Многие умирают от чахотки.

Л. Н. задал вопрос:

— Сколько теперь заключенных за отказ, человек 15?

Сергеенко и Чертков думают, что больше; что нам известно только про малую часть их. Сергеенко думает, что сотни — вместе с отказавшимися не по религиозным убеждениям.

Л. Н. с 5 до 6 спал на диване. Обедал на кресле с нами. Кресло поставлено боком к столу. После играл в шахматы с Сергеенко, Гольденвейзером и пробыл до 10.45. Были Звегинцева, А. А. Гольденвейзер. В 11.45 потушил свет.

Сергеенко приехал объясниться с Софьей Андреевной, написавшей ему резкое письмо, потому что без ее спроса печатает в юбилейной книжке «Толстой — детям» треть из «Книги для чтения» и части других произведений — «Детство» и т. д. Софья Андреевна была с Сергеенко бесцеремонна, как бывает во всех денежных и хозяйственных делах. Сегодня прогнала стражников за то, что не устерегли (вчера рассчитанные садовые сторожа унесли из кузминского дома тюфяки). На днях разочла пятого приказчика в продолжении одного года. Сергеенко погрозила судом и пропечатанием в газетах, что все, кто нарушит издательские ее права, будут привлечены к суду. Сергеенко ответил, что он предъявит письмо Л. Н. к нему (в котором Л. Н. позволил ему пользоваться своими сочинениями в его юбилейной книжке для детей), и пусть Софья Андреевна с ним (Л. Н.) судится4.

Софья Андреевна рассказала это с большим волнением. Бранила Сергеенко после его отъезда и приходила к Л. Н. высказаться. Л. Н. мне о ней: «Несчастная женщина».

28 июля. У Л. Н. ночью, между 12 и 2, озноб, не спал до двух. Проснулся в 9.30.

Я сказал Л. Н., что Николай Николаевич в передней разговаривает с революционерами, разъясняет им, они спорят. Как редко теперь революционеры спорят, а раньше...

Л. Н.: Я нынче думал, как все ведет к одному. Правительство с его подавлением приводит революционеров к христианскому пониманию,

153

далеко более опасному для него. Не имея успеха, принимают эти взгляды.

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Мария Николаевна, Александра Львовна, Наталья Михайловна, Андрей Львович, Варвара Михайловна, Николай Николаевич, позже Чертков. Л. Н. рассказал про беседу Стэда со Столыпиным1: «Ужасно!» И рассказал содержание. Столыпин на вопросы, сколько смертных казней, сколько ссылок, отвечал, что он не знает, не ему подведомственно.

— Кто-то пишет мне, — сказал Л. Н., — что кто-то был приговорен к смертной казни и вследствие ходатайства Столыпина был освобожден. Так что видно, что смертная казнь зависит от него.

Софья Андреевна говорила о том, что пойман сторож яблочного сада, укравший вчера ночью из кузминского дома тюфяки, занавеси, чехол с дивана.

— Тот, кто украл, святой перед Столыпиным. Столыпина бы не пускать в переднюю, — говорил Л. Н. возмущенно. — Один ворует и продает краденые вещи, а тот подписывает и продает совесть. С тем здороваемся; подаем ему руку.

Л. Н.: Пишет мне ученик четвертого класса гимназии о том, как ему понимать «Санина». Это литература для гимназистов! Есть вопрос для них: что есть Христос и Арцыбашев — кому из них ему следовать. И женщина пишет мне, чтобы я написал о порнографии2.

Л. Н.: Сегодня был молодой человек, я просил Душана Петровича сказать ему, что ни ходатайственной, ни денежной помощи оказать не могу. Он из крестьянской семьи, «вышел в люди» и помог своим братьям «выйти в люди», как он выразился. Тут я ему сказал, что под «вышедшими в люди» у меня подразумеваются те, кто в лаптях. Он наделал долгов, и остается ему или жениться «на деньгах», или тюрьма, или самоубийство.

Андрей Львович рассказал, что ехал в вагоне с председателем военного суда в Риге. Тот сказал, что он 17 смертных приговоров подписал и что трудно смотреть в лицо человеку, которому читаешь смертный приговор.

— Он читал твою статью «Не могу молчать», — сказал Андрей Львович, — отлично понимает ее, но считает своим долгом хоть и еще 17 смертных приговоров подписать.

Л. Н.: Но есть божий закон.

Софья Андреевна: А тут был становой и говорил, что хорошо, что Лев Николаевич заступился за осужденных на смерть, что не надо смертных казней.

Л. Н. сегодня диктовал и сам писал.

Л. Н.: Еще кончить «Круг чтения» — на 14 дней работы осталось. Если буду жив — этим словам теперь приписываю более действительное значение, — кончим.

Л. Н.: У меня нынче и вчера было нехорошее расположение духа*.

Владимир Григорьевич сказал Л. Н., что он опять прочел статью «о непротивлении и находит в ней новое.

Л. Н.: Эта статья и еще......**

Мария Николаевна подала Л. Н. письмо, полученное от докторши Дубенской, урожденной Цуриковой, из Калуги. Гусев прочел его вслух. Пишет, что много Л. Н-чу грехов бог простит за его отклик о смертных казнях, и пишет о грехе землевладения и о законе, по которому каждый пьянчуга может лишить жену, детей земли. Просит переслать это письмо Столыпину.

154

В зале перевязывал ногу Л. Н-чу. Кто-то заговорил по поводу перевязок.

Л. Н.: Тут только та беда, что после всего этого (перевязок) я умру.

Речь о вырезании почки у брата присутствующей Натальи Михайловны (Льва) и у одной из двоюродных сестер Владимира Григорьевича.

— А вы бы дали себе вырезать почку?— спросил кто-то Л. Н.

Л. Н.: Нет, ничего бы себе не дал отрезать. Другое дело другим (разумелось согласие Л. Н. на операцию Татьяны Львовны, при которой он присутствовал даже3). Тут соблазн. Лечиться, следить за собой — это стоит жизни. Болезнь иногда продолжается годами, и ты все внимание обращаешь на уход за своим телом.

После обеда у себя Л. Н. читал новую книгу Анатоля Франса «Jocaste»4 и потом в зале прочел первую главу, хохоча. И Чертков и Мария Николаевна смеялись добрым, им обоим свойственным смехом.

Л. Н.: Первая глава остроумна, это так бодро, весело. Только французы могут так писать художественно.

Когда я перевязывал ногу, Л. Н. пошутил, что лечение это напрасное. С тех пор, как лежит, ему только хуже, больнее. Раньше мог наступать без боли, теперь — нет. Я объяснил ему, что это оттого, что, лежа, нога отвыкла от движения, но что покой тут необходим. Л. Н. прочел в «Jocaste» о докторе Пинеле, который, констатировав болезнь (рану), сам не лечил, а смотрел с удивлением на ее самозаживание. Л. Н. сказал, что лечение, лекарства в девяти десятых случаев только вредят естественному ходу самовыздоровления.

29 июля. Приехал Н. Л. Оболенский. Л. Н. плохо спал от изжоги. Ночью, с 12 до 2, уже третью ночь в это самое время, знобило его. Хотя температура только 36—36,9. Пульс 90—84. Утром последний тромб в середине бедра болит. Опухоли прибавилось, краснота. Л. Н. в подавленном состоянии духа. Утром был у него по-русски говорящий немец, германский офицер Кульман, поговорить о войне. Он за войну, как за неизбежную для человечества нашего времени. Едет в Киао-Чао, в немецкий гарнизон.

Вечером пришел из Петербурга «бессмертник»-учитель и очень настаивал на свидании с Л. Н-чем. Л. Н. послал к нему Николая Николаевича. Наконец «бессмертник» написал письмо, просит похлопотать за него1.

Л. Н. (Николаю Николаевичу): Пусть он войдет в мое положение. Они думают, я один и он один.

Николай Леонидович: А их миллион.

Днем был Чертков с управляющим имением Козловым. Вечером С. Д. Николаев, Гольденвейзер.

Л. Н.: Я прочел «Jocaste» Анатоля Франса — плохо, очень плохо. Начало хорошо. Есть блестящие места бойкой французской болтовни, но в общем плохо. — И Л. Н. рассказал обстоятельно его пустое, не объясненное автором содержание.

30 июля. После пятидневной остановки воспаление вены пошло дальше, повыше середины бедра. Л. Н. тоскливый. Мало ест. Весь день пробыл в кабинете, только с 8 до 8.30 на балконе. Вечером были И. И. Горбунов, Мария Александровна. Е. И. Попов, Гольденвейзер, Страхов, Наталья Михайловна. Евгений Иванович пришел с философскими вопросами — не вовремя. Л. Н. был слаб, усталый, и сказал, что философские вопросы надо ему решать самому с собой, с богом... Нечего советоваться.

Л. Н. говорил, что вчера пришел «бессмертник». Когда «бессмертник» умирает, значит не крепко верил в бессмертие. Мария Николаевна, убежденно говорившая с православной точки зрения о вечной жизни, говорила между прочим, что будет награда справедливым — слияние с богом. Л. Н. на это ответил, что нельзя время, понятие времени, переносить

155

в загробную жизнь и что нет — будет, а есть — есть, что все сольются с богом. Бог — любовь. Между самым лучшим и самым худшим человеком такая малая разница против той, какая между ними и богом.

Толстой с дочерью Александрой Львовной за роялем. Акварель И. Е. Репина

ТОЛСТОЙ С ДОЧЕРЬЮ АЛЕКСАНДРОЙ ЛЬВОВНОЙ ЗА РОЯЛЕМ

Акварель И. Е. Репина с автографической подписью художника «Илья Репин. Август 1908 г.»

Рисунок был сделан Репиным во время пребывания в Ясной Поляне в сентябре 1907 г.

Л. Н. беседовал с Александрой Львовной о грядковом посеве хлебов по Демчинскому (Демчинский должен приехать). Александра Львовна и в прошлом году, и теперь делала пробные посевы в Телятинках. Александра Львовна вырезала из «Нового времени» сообщения об опытах этих1.

Л. Н. говорил, что он читал в газетах: воздушные шары, подводные лодки, новый вокзал в Петербурге в 12 миллионов, — все силы уходят на самые глупости, а это — грядковая культура — самое существенное.

1 августа. Л. Н. после шахмат рассказал, что сегодня читал подробно газеты, и рассказывал про данную Турции конституцию1:

— Все дело в солдатах. На них нельзя было положиться, султан дал конституцию.

Получено письмо из Москвы: незнакомый, которому по его просьбе было послано «Не могу молчать», благодарит и обещает прислать 100 экземпляров Л. Н-чу. Вечером не было гостей. Л. Н. в кресле, Мария

156

Николаевна и Софья Андреевна около круглого стола в зале; Л. Н. с Марией Николаевной говорили о детстве, о Митеньке, о Сергее Николаевиче, его болезни и смерти.

Л. Н. читает Диккенса «Our Mutual Friend» и говорит, что читает не с таким удовольствием, как года два тому назад: или потому, что это не из лучших его произведений, или — возраст.

Л. Н-чу сегодня лучше — и ноге и желудку. Александра Львовна вечером уезжала в Москву по финансовым делам. Так как Л. Н-чу лучше, Мария Николаевна торопится в Пирогово, а оттуда в монастырь. Соскучилась по нему.

2 августа. Л. Н-чу вчера и особенно сегодня значительно лучше. Воспаление вен на берце и в середине бедра прошло. Теперь только на внутренней стороне колена довольно сильно и повыше до половины бедра менее воспалено. Л. Н. сегодня позвал Ф. А. Страхова на балкон и с 3.30 до 4 беседовал с ним. Главное — о посадке ржи по Левицкому («Новое время», 27 июля)1 и по Демчинскому, чем интересуется Александра Львовна, и о предполагаемом поселении на зиму Страховых в Телятинках. Федор Алексеевич с Л. Н. о решении земельного вопроса: 1) о решении нравственном (Л. Н.: Захвата земли нет у животных. Мыслимо ли, чтобы гнезда захватывали? Одна кукушка кладет яйца в чужие. У Шереметевых земли, коих даже в век свой и не видят. Как это люди не видят греховности, безнравственности земельной собственности? Русский народ до недавнего сознавал его), 2) об интенсивной культуре земли.

Об этом же самом говорил Л. Н. с Чертковым и Перной за обедом. Присутствовали Софья Андреевна, Мария Николаевна, Николай Николаевич, Перна. Л. Н. рассказал, как сажать рожь в конические ямки, по Левицкому; каждые три недели окучивать, засыпать, у нас так — шесть раз, в Ташкенте — одиннадцать раз. Получится глубокий корень и большой куст со стеблями в камыш. С одного корня получится семь пудов ржи. С десяти квадратных саженей столько, сколько при теперешней обработке в Ясной Поляне — с десятины.

Софья Андреевна говорила, что просил нанять его огромного роста человек, которого в пути обокрали, и она наняла его. Работает превосходно. Разговор о том, как все воруют: и на железных дорогах, и на постоялых дворах, и везде.

Л. Н. сказал, что среди богатых одна тысячная того воровства, которое терпят бедные, потому что друг у друга не крадут и лучше охраняется.

Вечером должен приехать Сибор, скрипач. В разговоре о нем Л. Н. заметил, что его тетка ненавидела его, Л. Н-ча. Сибор ей прочел мысли из «Круга чтения» — ей понравились; когда спросила, кто писал их, назвал Л. Н., и она стала читать «Круг чтения».

Гусев: Это со многими было бы, если бы имели возможность читать.

Л. Н.: Есть французская пословица: «Нет более глухих, чем те, которые не хотят слышать»2.

Л. Н. по поводу скрипача Сибора:

— Как это странно — как ни сильно действует скрипка, меня более трогает игра на фортепьяно. Скрипка более действует на нервы, и пение также.

Л. Н. рассказал сон, Владимир Григорьевич тоже, и он был пойман на том, что приятность его сна была построена на тщеславии.

Л. Н. сказал по этому поводу, что с чем наяву борешься, то во сне снится (не совладеешь с ним):

— Знаете, что Паскаль носил колючий пояс, и когда чувствовал себя в грехе тщеславия, то нажимал на пояс.

Шахматы с Владимиром Григорьевичем.

В «Русском слове» напечатано письмо Софьи Андреевны, написанное

157

по поводу Сергеенко, чтобы никто не перепечатывал сочинения Л. Н., написанные до 1881 г. Л. Н. сегодня весел, радостен. Неделю тому назад говорил про будущее так: «Если буду жив — этому теперь приписываю более действительное значение», — и прощался вечером серьезно, как если бы не ожидал, что утром будет жив.

Вечером, с 8 до 11, концерт: Моцарта три вещи, Бетховена «Соната e-moll», Грига «Соната e-moll».

На вопрос Гольденвейзера, как нравится Григ, Л. Н. ответил:

— Искусственно. Сначала мелодично, потом однообразно. Не вижу, чтобы это вырвалось из сердца, как у Моцарта; чтобы одно вытекало из другого, предшествовавшего.

Затем Л. Н. сказал:

— У Гайдна ясно, просто; у Моцарта уже есть то, что у Бетховена в такой сильной мере выражено, — драматизм, но у Бетховена — со страшной силой; вот ему подражает Григ и делает гадость. У новых — у Грига — драматизм доведен до скуки. Какое это отклонение от настоящей музыки! Только там и отдыхаешь, где мелодия — народная песня.

Когда Л. Н. хвалил Гайдна, Гольденвейзер сказал, что, по новым исследованиям, он славянского происхождения и в его вещах много мотивов славянских, например — в девятой симфонии «Скерцо» русское.

3 августа. Приехала М. А. Маклакова. Днем Чертков. После обеда рассказала очень хорошо Л. Н-чу новости. За обедом Л. Н. спросил ее:

— Сколько вам лет?

— Тридцать.

Л. Н.: Поздравляю вас, Мария Алексеевна.

Мария Алексеевна: Я желала бы быть 20-летней.

Л. Н.: А я ни с кем не поменялся бы.

Мария Алексеевна рассказала, как хорошо провела она последние месяцы за работой, которую ей дал Чертков, — переводить «Историю церквей» Mrs Mayo. Л. Н. поблагодарил Александру Львовну за книги, которые вчера привезла ему из Москвы.

Александра Львовна: Мама́ меня упрекнула, что я тебе не привезла новейших романов.

Л. Н. спросил Маклакову про новейшие романы, знает ли. Ответила, что да. Есть романы Вилли (Willy), 80-е издание, настолько грязные, что нельзя читать. У Золя описано так, как есть, а Вилли смакует. Потом распространена книга Мирбо «Le jardin des supplices» — всевозможные китайские пытки и казни. В России эта книга запрещена и в русском переводе издана с сокращениями.

Л. Н.: Русские не отстанут от них в казнях.

И Л. Н. привел только что полученное письмо Молочникова из тюрьмы и прочел его вслух, чуть не рыдая. Письмо длинное1. Потом Л. Н. спросил про выборжцев. М. А. Маклакова рассказала. Потом про политические новости. Она была у Паниной, где живет И. И. Петрункевич, — пока из-за болезни на свободе. Там полторы недели тому назад ожидалось, что будет поворот, что Столыпин как слишком либеральный не удержится.

Л. Н.: Какой же поворот от Столыпина? Он plus royaliste que le roi*.

Вечером (было нас 19) Гольденвейзер с Сибором играли Моцарта, Шуберта, «Крейцерову сонату» и Направника русские песни.

Л. Н.: Направника русские песни чудесны.

Гольденвейзер: Мне не нравятся — не в русском духе сделаны.

Л. Н.: Да. (И то и другое говорил от усталости.)

158

Разошлись в 11.20. Л. Н. благодарил Гольденвейзера и Сибора, главное — за Марию Николаевну, что ей доставили удовольствие.

Мария Николаевна после Моцарта:

— Как же это с ним Грига сравнять? После «Крейцеровой сонаты» Бетховена сердце умирает.

Третьего дня Владимир Григорьевич спросил Л. Н., читавшего на днях Эльцбахера «Анархизм»2, правда ли, что Л. Н. ставит Кропоткина на последний план (т. е. из тех семи анархистов, о которых пишет Эльцбахер).

Л. Н.: Не на последний план, а есть гораздо сильнее мыслители. Градация такая: первый — Годвин, потом Прудон, Бакунин, потом Штирнер (Штирнер силен, но уже средний), потом Кропоткин, потом Тукер.

Владимир Григорьевич: Шелли был женат на дочери Годвина. У Шелли есть сочинение «The Mask of Anarchy» — поэма.

4 августа. Днем приехал Гинцбург. Когда я перевязывал Л. Н. ногу, он с Николаем Николаевичем говорил о Лао-тзе, которого сегодня читал. Лао-тзе был известен в свое время, и прежде, чем уйти, он написал свою книгу. Когда ему исполнилось 100 лет, он исчез — перешел Варварскую стену. Эта книга есть основа китайской мудрости. Все китайские философы его знают. И Конфуций — его современник. Последователей Лао-тзе не оставил, он писал китайским письмом; как трудно его переводить! Китайское письмо имеет 240 (основных) коренных знаков, и 30000 других. Эти подставляются под основные. Чтобы выразить «мысль», надо нарисовать стрелу и рот, а чтобы выразить «путешествие», надо нарисовать оленя и хождение.

— Я добавлю (в своих сочинениях), — сказал Л. Н., — что не у одного Христа, а и у Лао-тзе, и у Будды есть непротивление, у Конфуция нет, он говорит: «Если будем добром платить за зло, какая же будет награда за добро?»1.

За обедом Гинцбург рассказывал про Репиных, что они устроились так, что не могут принимать гостей на петербургские обеды. «Теперь будем жить без рабов (прислуги)», — говорят они.

Это известие было приятно Л. Н.

Мария Николаевна возразила:

— Как же, придут гости, приятно вместе поесть.

Л. Н.: В Петербурге безобразие с едой — ужинают ночью. Зачем же гостям непременно есть? К Николаевым ходят не на обеды, а с ними чай пить и то есть, что они едят, это естественно.

Л. Н. рассказал, что получил письмо от Т. А. Кузминской:

— Пишет «с великой просьбой», спрашивает (я ожидал серьезный вопрос, радовался): между ее сыном-кавалергардом и другими возник спор, был ли Вронский кавалергард или лейб-гусар. Какие вопросы интересуют петербургскую молодежь!2

(В другой раз кто-то так же серьезно обратился к Л. Н. с вопросом, в каком он — Вронский — чине вышел в отставку.)

Гинцбург рассказал про скульптора Трубецкого в Париже. И между прочим сообщил, что Трубецкой целые годы считался профессором Московской Художественной академии и ни разу не преподавал. И продолжал быть учителем и получать жалование. Отказаться не хотел, потому что тогда пригласят другого, который будет учить, а он считал заслугой, что не учил: «Учение портит самобытность. Если я откажусь, — говорил Трубецкой, — пригласят другого, и тот будет учить, а учить вредно. Я бы всем профессорам платил двойное жалование, только бы не учили»3.

Л. Н.: Это верно. Он сам не учился, а какой художник! Он дорожит тем, что не учит учеников. Если художника учить, будет ученик и потеряет самобытность, а он (Трубецкой) — художник такой самобытный.

159

Л. Н. добавил весело:

— Молодец! Это кажется парадоксально. Трубецкой живет своим умом.

Л. Н. (Гинцбургу): Рекомендую вам читать в августовской книге «Вестника Европы» (ее у нас еще нет) рассказ Леонида Семенова о смертной казни.

И Л. Н. рассказал про Семенова, кто он такой:

— Живет в деревне, молод, энергичен, холост. Такой переворот даже меня пугает. У Репина маленький переворот. Леонид Семенов литературного тщеславия боится, напечатать я его уговорил. У него есть дед — географ, сенатор, старик. В последнем письме Леонид Семенов пишет, что жизнь его деда тяжела, что ни во что не верит, «любит о вас слышать, напишите ему». Я хочу ему написать4. Это мой сверстник. Стасов, Тургенев — мои сверстники — считали религию слабостью. Семенов много работал по географии, в Сенате, в Государственном совете. Не успел ни минуты подумать о душе, а теперь так и отвык.

Приехал Чертков с Евгением Ивановичем. Разговор после обеда продолжался.

Л. Н. Гинцбургу о Молочникове.

Гинцбург Л. Н-чу о Семенове (которого, оказывается, он знает), что за ним в Петербурге следили. Хорошо, что поехал в деревню.

Чертков: Я нашел между своими вещами маленькие рассказы Аполлова. Хочу показать вам.

Л. Н. просил отдать их прямо Гусеву, «чтобы прочел».

Разговор о Гусеве.

Л. Н.: Стенография хороша, я думаю, со временем все выучатся, полезная вещь.

О Молочникове, его письме, Л. Н.:

— Удивительно сильный человек! Как он пишет! Он свое уныние не скрывает.

Потом Л. Н. говорил, что Молочников хотел сидеть в одиночке, но ему не дали; сидит в общей камере, где о занятиях, чтении, учении и речи не может быть. Молочникову тяжело, но не негодует. Л. Н. говорил дальше, что так хорошо. Не надо себе желать особого положения, внешне менее тяжелого.

Владимир Григорьевич: Он был присужден к году за свое поведение на суде.

Л. Н.: Ему бы сбавили наказание с года на месяц, если бы подал апелляцию. Хотели защищать его Маклаков, Муравьев; он, не признавая суда, не хотел к ним обращаться.

Л. Н. продолжал рассуждать:

— Недурна тюрьма — дает возможность передумать. В тюрьме сидеть или ходить в Петербурге обедать — никакого сравнения, последнее, несомненно, хуже*.

Л. Н. остался с Евгением Ивановичем и разговорился с ним о смерти. Евгений Иванович на днях было признался Л. Н., что он боится ее, и спрашивал, что ожидает нас после смерти.

Я услышал, как Л. Н., намекая на только что бывший разговор (М. А. Маклакова говорила, что у ее брата диабет, и Софья Андреевна подхватила: «Диабет — опасная болезнь» — и т. д.), сказал:

— Мы так привыкли думать, что жизнь — что-то такое, где можно себе ставить цели. Иллюзия. Это как если бы работник, приставленный на работу, придавал работе значение жизни.

160

Гинцбург спрашивал Л. Н. о Похитонове. Л. Н. сразу не припомнил, кто это. Потом, когда ему напомнили, сказал:

— Я, признаюсь вам, пейзажей не ценю. Никогда я их особенно не любил. Сравнение с природой...

Гинцбург спросил Л. Н. о Нестерове. Л. Н. тоже сразу не вспомнил его, а когда Гинцбург напомнил его «Явление Христа»5, Л. Н. сказал о самом Христе:

— Я терпеть не могу изображений Христа и ни одного не знаю, которое бы хоть сколько-нибудь мне нравилось, они меня отталкивают.

Л. Н-чу напомнили о Крамском. Л. Н. про него:

— Забыл. Тут видишь глубокомысленный...6

Гинцбург напомнил «Христа» Александра Иванова с Иоанном Крестителем как хорошее изображение7.

Этот разговор о Похитонове, Нестерове и т. д. Л. Н. вел вынужденно, торопясь. Он хотел уехать на кресле в свою комнату, но дал задержать себя вопросами и отвечал быстро, чеканя, не своим спокойным, неторопливым тоном. Побыв у себя, опять покатил в залу и со Страховым, Евгением Ивановичем и другими беседовал. Между прочим о музыке.

Л. Н.: В музыкальном выражении нет осуждения, только стремление к чему-то, что подымает.

5 августа. Гостят М. А. Маклакова, Гинцбург, сегодня приехали М. А. Шмидт, Горбунов, Якубовский из Ташкента, Картушин, Чертков, Страхов, Андрей Львович и Илья Львович. За обедом Л. Н. рассказал про Рекламовскую книжную фирму, приславшую каталог Универсальной библиотеки, дошедший до номера 5000.

О статье Морозова «За одно слово». Поправил ее Л. Н. и написал предисловие. Появится в «Вестнике Европы» и за границей. Чертков постарается о переводе. Л. Н. расспрашивал Илью Львовича о деятельности земельного банка и о его деятельности как оценщика. Илья Львович рассказывал обстоятельно. Л. Н. задавал все более подробные вопросы и, когда слышал, как крестьяне должны обходить закон, чтобы делить по-своему, обществом, сказал:

— Не могу удержаться от чувства негодования. Господин живет в Петербурге и предписывает крестьянам... у которых для понимания этого разуму во сто раз больше.

Крестьяне, как рассказывал Илья Львович, не имея возможности покупать землю обществами (банк не продает), покупают в одиночку отрубными участками и потом передают обществу, а оно делит. Л. Н. был очень возмущен этим.

Л. Н.: Для меня интересна книга индуса о положении Индии1.

Л. Н.: Я хочу написать, как у индусов. Они хотят добиться конституционного правления, а тем навалят себе только новое бремя. Если б это не делали (не на это обращали усилия), так нашли бы другое средство освобождения.

Л. Н.: Как индусы расхваливают себя — и это большой недостаток. Им нечего искать? Монотеизм? А у нас есть один бог и, кроме него, еще несколько меньших богов.

Л. Н.: У меня теперь с индусами большая корреспонденция. Получил книжку, где описано, что̀ делают англичане. Что-то ужасное. Пошли на вывоз, на ввоз... Повторяют, что это хуже русского правительства. Они хотят доказать, что они — самый лучший, древний народ. А между тем между ними это деление на касты, и одни с другими не соединяются.

Илья Львович интересно рассказал — как все интересно рассказывает — про препротивную барыню, к которой ездил оценивать имение:

161

— По скверной дороге — ямщик утешал, что тут все можно, и шею сломать и заблудиться, — приехал в ее имение. У калитки сада сказал мужику — дворнику или садовнику, — чтобы доложил. И тот побежал к дому. Навстречу ему шел сын барыни и закричал на меня: «Не приближайся ко мне, а то застрелю». И действительно нацелился на меня из браунинга. Такой трус раздерганный.

Его мать говорила Илье Львовичу, что он офицер Семеновского полка. На Казанской дороге он расстрелял 20 человек. Л. Н. спросил, какой он из себя. Илья Львович рассказал и добавил:

— А это племянник Кропоткина. Его мать — сестра Кропоткина.

Софья Андреевна: Кропоткиных два брата — сыновья моего отца. — И рассказала историю, как ее отец молодым врачом лечил их мать, которая была замужем за стариком, и в результате она в скором времени родила одного за другим двух сыновей. И Софья Андреевна принесла фотографию своего отца и сличала с фотографией Кропоткина, которая оказалась у Черткова.

— В моего отца, вылитый, — говорила Софья Андреевна, сравнивая. Илья Львович говорил, что отец Кропоткина дал хороший надел крестьянам. Якубовский рассказывал про ташкентскую колонию (В. А. Репина).

Л. Н.: Как эти (Сутковой, Лебрен) прочнее!

6 августа. До полудня остались Илья и Андрей Львовичи. Л. Н. с Ильей Львовичем о культуре — что англичанам трудно расстаться с ней, русским — легко.

Л. Н.: У англичан такая цивилизация, что жалко ее бросить. А у нас — разбойник наверху, разбойник внизу, не жалко ее.

Вечером были А. К. Черткова, Е. Д. Хирьякова, Э. Я. Перна, Дима.

Л. Н. с Димой о спорте. Дима рассказывал про сенегальскую деревню в Лондоне и про великана-кавказца.

Л. Н.: Людьми играть ужасно.

Огромная почта. Л. Н. обдумывает письмо индусу и читает книгу «India and her People» by Swami Abhedananda.

Суета.

Вчера получил Л. Н. чешскую поздравительную телеграмму от съезда славянских учителей в Праге1. До половины сам прочел и понял; дальше перевел я.

Илья Львович сказал про кого-то:

— Умер от заражения крови.

Л. Н.: Я думаю, он умер от смерти. Обыкновенно умирают от смерти.

Александра Львовна детски весела. Л. Н-ча нога лучше.

7 августа. Л. Н. с 2 до 5 ночи не спал. Знобило его. Утром опухоль меньше. Утром три офицера: Постников — эсперантист, Альмедиген, возражавший Л. Н-чу на его «Солдатскую памятку» (вышел из строевой службы в преподавательскую), и еще один офицер. Первого ввел Чертков, последних двух — Софья Андреевна. Ей понравились и пожалела их, что приехали нарочно издалека, хотя это не было так. Один живет в Туле. Л. Н. они были не в пору и тяжелы.

Утром Л. Н. в 10 часов проснулся, когда уже я зашел посмотреть, почему так долго не дает о себе знать. С 10.30 до 10.45 Анна Константиновна у него. Вечером приехала С. А. Стахович. Л. Н. говорил Черткову, что «Круга чтения» осталось на пять дней работы.

За обедом Владимир Григорьевич говорил что-то смешное, чудаческое про Крофта Хиллера.

Л. Н.: Люди, которые относятся к религии несерьезно, стоят дальше от религии, чем атеисты.

Л. Н. получил милое письмо от четырех человек, начавших жить общиной

162

на Кавказе; знают Лебрена, вегетарианцы; и, так как им нужны деньги, один отправился на заработки на железную дорогу.

Л. Н. спрашивал у С. А. Стахович, знает ли, что̀ нового, хорошего в русской и французской литературе.

Л. Н.: А то старик брюзжит; может случиться, что он прозевает доброе, что̀, может быть, есть. Старики не понимали Гоголя, Достоевского совсем не оценили.

Софья Александровна ответила, что не знает. Потом хвалила как второ-третьестепенное что-то французское. Говорила про последнее произведение Горького «Исповедь». Оно неинтересно.

Л. Н.: Не неинтересно, а скучно.

Софья Александровна рассказала про книгу о St.-Vincent, о нравах XVI века во Франции, как тогда благотворительность явилась чем-то совсем новым, люди были равнодушны к голоду, чуме, косившей города. Софья Александровна говорила, как сестры милосердия учреждения «St.-Vincent» ходили с ним (св. Винцентом), с фонарями по темным улицам и собирали выброшенных больных детей.

Л. Н.: Когда нравственность такая, что выбрасывают детей на улицу, то благотворительность такая ничего не сделает.

Софья Александровна возражала.

Л. Н.: Мы одинаковые христиане и не понимаем друг друга. Христос не помогал (благотворительностью не занимался) и апостолы не помогали, а учили жизнью. Если люди искренно помогают, к этим отношусь с величайшим уважением.

Л. Н. по поводу благотворительности прочел Софье Александровне, переводя по-русски, из книги Lao-Tze «Tao Teh King». «Thus one loses reason and then virtue appears. One loses virtue, and then benevolence appears. One loses benevolence, and then justice appears. One loses justice, and then propriety appears. The rules of propriety are the semblance of loyalty and faith and the beginning of disorder» (page 116 Lao-Tze’s Tao The King)*.

8 августа. Л. Н. плохо спал, знобило его, мало ел. Боль в левом подреберье; по-моему, невралгия. Л. Н. (и особенно Софья Андреевна) предполагают внутреннюю болезнь, злокачественный нарост. В три часа пополудни Л. Н. был уверен в этом и мрачен. Когда я ему говорил, что это боли поверхностные, в брюшной стенке, Л. Н. приписывал это самонадеянности врача, который не может внутри видеть. Говорил раздраженно, нетерпеливо. Я доказывал невралгию тем, что болит при поверхностном давлении, не только при глубоком, что в том месте невралгии часты, особенно при инфлуэнце, что у него три месяца тому назад уже это место болело. За такое долгое время у старого человека злокачественная болезнь, нарост уже иначе бы проявились. Предложил гальванизацию.

Л. Н. вечером согласился и сказал, что в пользу моего предположения говорит то, что он почувствовал боль на другой стороне подреберья. Вечером у Л. Н. кашель и гербес на верхней губе.

— Это показывает, — сказался, — что боли под ребрами нервные.

Л. Н.: Как вы рады тому, что ваш диагноз прав, и я рад и за вас и за себя. Я было приготовился умирать — опять ничего.

У Л. Н. тело горячее, жар у него.

Сегодня Л. Н. составил один день нового «Круга чтения», Софья Андреевна вчера и сегодня читала корректуру «Биографии» Бирюкова, второй том, и Т. А. Кузминской «В Ясной Поляне». Была обоими очень недовольна

163

— описанием ее роли в жизни Л. Н., но смирилась, искала поддержки. Вычеркнула много из корректур и запретила Бирюкову цитировать ее письма1.

Получены августовские книги «Вестника Европы» и «Исторического вестника». В одной из них сочувственная статья о «Не могу молчать»2. Николай Николаевич прочел вслух. Л. Н. получил от Молоствовой масонский «Сионский вестник» 1817 г., чтобы воспользоваться им для «Круга чтения».

Л. Н.: Я воспользоваться ничем не могу, но приятное чтение — там религиозные вещи.

Сегодня Л. Н. читал газеты, между прочим о фальсификации почтовых и гербовых марок в Москве — семь миллионов штук; подчищали употребленные3.

За обедом М. А. Маклакова угощала соседей:

— Никто из вас есть не будет...

Л. Н. рассказал хирьяковский анекдот: хозяин угощает яблоками гостя: «Кушайте яблочки». Гость отвечает: «Не буду, я уже два съел». — «Вы четыре съели, но кушайте».

С. А. Стахович о поэте Жемчужникове.

Л. Н. (о нем): Он никогда не чувствовал зависти к другим, за это я его особенно ценю.

Потом Софья Александровна заговорила о новой книжке Измайлова «Кривое зеркало». Пародии на поэтов и писателей русских, исключая Пушкина и Толстого. Удачно написано, смешно4.

Л. Н.: В «Вестнике Европы» современный роман Измайлова5. Я его читаю. Язык очень хороший. Тут и Союз русского народа на сцене.

На днях кто-то рассказал, что Союз русского народа недоволен царем и хочет его сместить и посадить на престол женщину. Софья Андреевна сегодня намекала на это и сказала: пусть изберут ее или Софью Александровну, энергичную, умную.

Л. Н.: Я думаю, что нет ни одной женщины, которая бы не думала, что ее выберут.

Л. Н.: Индус (Баба Бхарати) пишет прекрасное письмо и присылает статью обо мне для Сергеенко. Мне хочется ему ответить6.

Мария Николаевна об игре Гольденвейзера;

— Он исполняет форте и пиано — но тут (показала на сердце) у него нет.

9 августа. Ночью, в 2 часа, Л. Н. знобило, температура 37,2. Л. Н. не спал до 7. В 7 температура 36,7. Выпил боржому, заснул и проснулся в 11. Был вялый, медленно умывался. В 11.45 засел в кресло и стал читать письма. Четыре первые просительные. Потом поговорил минут шесть с баронессой Тизенгаузен, которая понравилась ему. Потом с Чертковым. Съел два яйца, выпил кофе и молока. С 12.30 идо 3.15 работал с Гусевым над «Словом» (29-й день нового «Круга чтения»). Сидел хорошо одетый, в кресле и накрытый, при открытых дверях на балкон. С 3.15 до 4.15 в зале чай пил. Кругом сидели Мария Николаевна, Чертков, Софья Андреевна, Софья Александровна, Шелковников (помощник Демчинского).

Третий день простудное состояние. Вчера температура 38,1. Флебит почти прошел. А ночью появился новый тромб (закупорка) вены бедра. Кругом опухло.

С 5 до 7 дремал, температура 37,5 до 37,9. Не обедал, а продолжал лежать на диване до 11. Попросил Александру Львовну почитать ему вслух Диккенса. Читала меньше часа. Температура 38,2. Изжога. Сода с молоком очень помогала. Л. Н. принимает соду в ничтожном количестве, но всегда с молоком. Софья Андреевна напугалась. Л. Н. не обедал. Сегодня

164

не занимался, только раз или два по пять минут диктовал Гусеву. В 7 попросил к себе Гусева — наверно, продиктовать что-нибудь.

10 августа. Ночью сильная изжога, «какой никогда не было», — сказал Л. Н. В 2 часа массаж живота. Потом до 5 потел. С 5 до 8 утра крепко спал. С часу до трех с Гусевым занимался «Кругом чтения». Софья Андреевна заходила к нему, спрашивала, не утомляет ли его занятие.

Л. Н.: Так хорошо работается, оставь! На четверть часа работы осталось.

Третьего дня с полдня до трех, когда был жар, тоже хорошо работала голова. Здесь Чертков.

Л. Н. тосклив и мрачен. Говорит, что умирает. Не хочет никаких приспособлений для удобств. Хочет спокойно умирать, как умирает Курзик: без стараний о «гадком теле» и без доставления хлопот другим.

Письма не все сам прочел, а отдал Николаю Николаевичу. В 5 часов дня позвал к себе дам: сестру Марию Николаевну, Софью Александровну, Варвару Михайловну.

Мария Николаевна: Когда думают, что умирают, тогда не умирают. Когда человек умирает, он не думает об этом.

Николай Николаевич бывает у Л. Н. для отвода Софьи Андреевны, чтобы она к нему не входила. Он и читает там книгу.

Разговор о докторе. Л. Н-чу неприятен новый доктор.

11 августа. С часу до трех Л. Н. занимался с Николаем Николаевичем, кончил 31-й день нового «Круга чтения». Пополудни был доктор Грушецкий, привезенный Сергеем Дмитриевичем. Когда Грушецкий исследовал Л. Н., то расспрашивал его, но пустых вопросов не задавал.

Л. Н. (Грушецкому): Не говорите «80 или 81 год», а не все ли равно умирать, в 25 или в 60 лет. 25 лет хорошей жизни, а потом может быть дурной.

12 августа. Много писем. Л. Н. с 11.30 до 3 занимался хорошо. Чертков часто заходил к Л. Н. беседовать. Пополудни священник из Владимирской губернии и дьякон из Эриванской (армянин) у Л. Н. Священник спрашивал, личен ли бог и что такое материальный мир. Л. Н. ответил, что материальный мир — иллюзия, не следует заниматься им, надо заниматься только тем, в чем видна бесконечность вопросов: откуда я взялся и т. д. и что это обращает человека к добру, любви, духовному, реальному.

Армянин говорил Л. Н., что его патриарх обманул и что он хотел застрелиться. Л. Н. привел ему текст из Евангелия и сказал:

— Имеете случай простить ему.

Армянин: Но ведь он меня обидел, зачем прощать?

Л. Н.: Если бы он вас не обидел, вы не имели бы случая простить ему, а так — вам дан такой случай.

Просили автографы на его «Обращении к духовенству». Л. Н. им сказал, что этого не нужно. Обращались к нему: «Ваше сиятельство». Армянин поцеловал руку.

Когда я после четверти часа вошел к Л. Н., он сказал: «Неинтересные были эти священники».

Вечером большое раздражение из-за фельетона Меньшикова в «Новом времени» 10 августа1.

Софья Андреевна была взволнована статьей Меньшикова «Толстой и власть» и начала писать ему открытое письмо2.

Сергей Дмитриевич был у кровати Л. Н. Говорил ему, что с женой решили переехать в Гагры на зиму. Говорил, что ему путешествие на Кавказ неинтересно, а что есть нечто другое — интересна стала работа над собой, борьба со своей злобой.

Л. Н. сказал ему, что он тоже так работает над собой, и теперь, находясь

165

в постели, работает над собой, и это его занимает, другое занимать перестало, о славе — и говорить нечего:

«Не могу молчать! Л. Н. Толстого». Тула, август 1908 г. Нелегальное издание. Страница первая

«НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ! (О СМЕРТНЫХ КАЗНЯХ) Л. Н. ТОЛСТОГО».
ТУЛА, АВГУСТ 1908 г. НЕЛЕГАЛЬНОЕ ИЗДАНИЕ

Страница первая (фрагмент)

На все периодические издания, поместившие эту статью, были наложены взыскания

— Статья Меньшикова? Если б он был здесь, я только сказал бы: «Не могу ли я вам быть чем-нибудь полезен?»

Сергей Дмитриевич: Даже и с внешней стороны работа эта хороша, люди ищут развлечений, а она занимает время, развлекает.

13 августа. Среда. Л. Н. спал всю ночь под морфием. Утром, проснувшись в 8, хотел встать и сейчас же заняться работой — нога не болит, готов встать. Но это был отдых после крепкого сна и возбуждение в жару, который оказался 38°, притом перебои. Выпил два стакана горячего молока с эмсом и чашку кофея с молоком.

Л. Н. спросил, чему приписываю перебои. Я ответил, что отчасти повышенной температуре и тому, что уже шестой день жар, отчасти приему морфия. Л. Н. с последним согласился и сказал:

— Все сразу делать нельзя, надо воздержаться от морфия. Как у журавля: нос вытянул — хвостом увяз, хвост вытянул — носом увяз.

В 9 часов приехал Д. В. Никитин, и вместе исследовали Л. Н.: прибавилось хрипов в нижней правой доле легкого.

Дмитрий Васильевич посоветовал принять три-четыре капли настойки строфанта: «Помните, как хорошо действовал, когда у вас были перебои сердца?» Л. Н. отклонил: «Ох, оставьте меня. Я вам хочу сделать удовольствие, вашей науке». — И пошутил, что это вроде предложения сестры

166

Марии Николаевны: «Дай молебен за тебя отслужу — увидишь, выздоровеешь; помнишь, я тогда дала на молебен, и тебе стало легче».

С 10 до часу Л. Н. занимался, но и входили к нему родные и Чертков. В час переложили его в кресло, пролежал два дня и три ночи на непостланной кровати. После в кабинете посидели около него Сергей Львович, Владимир Григорьевич и другие.

Л. Н. о Бернарде Шоу, книгу которого «Man and Superman» дочел до конца:

— Он очень оригинален и остроумен. He he has got more brains than is good for him* — он с большим умом и энергией искания. Пишет, что люди сначала спасаются в религии, потом в науке, потом в политике, искусстве, красоте женской1.

Л. Н. дал прочесть Черткову вслух отмеченные им места на 107 странице.

Л. Н.: Он близок с нашим пониманием. Он называет life-force** то, что мы называем богом; только у него ошибка, что он это связывает с эволюцией.

Л. Н. получил болгарское письмо, прочел его сам и понял2. Я ему сказал, что в последнее время читает и польские, и чешские, и болгарские письма и понимает.

Л. Н.: Когда скорый почерк, трудно прочесть; в болгарском мешают артикулы на конце слов. С некоторым усилием можно понять.

Сергей Львович сказал, что он желал бы попутешествовать по Индии.

Л. Н.: В Индии все это древнее так же загромождено и извращено, как у нас; даже более, потому что более давнишнее. Там самое идолопоклонство. Некоторые их религией увлеклись, например, Шопенгауэр, но тогда ее еще мало знали.

Л. Н.: Вивекананда хвалит: все у них хорошо: религия, медицина, юриспруденция, не теперь, а прежде.

Перенесли кровать в кабинет и переложили Л. Н. (Илья Васильевич, Ваня, Сергей Львович и Владимир Григорьевич).

Софья Андреевна спросила Л. Н.:

— Тебе, должно быть, скучно, что не можешь в лес ездить, наслаждаться погодой, природой?

Л. Н.: Ничего мне не недостает.

Дмитрий Васильевич говорил Л. Н. о докторе Голицыне; им же Л. Н. интересуется. Сказал, что он религиозен в основе.

Л. Н.: Я в последнее время все отдаляюсь от христианства. Все религии со временем извращаются, и во всех есть верное, вечное. Некоторые евангельские выражения для буддистов, браминов непонятны, им они приписывают особое значение.

О магометанстве Л. Н. сказал, что оно первое из протестантств против церкви.

Вечером были: Хирьяков, Л. Д. Николаева, Гольденвейзер — он играл.

Весь день Л. Н. почти не был один, постоянно входили к нему, перестали считаться с его покоем.

Софья Андреевна написала письмо в газеты против статьи Меньшикова.

Никитин с Сергеем Львовичем и Чертковым решили пригласить хирурга Мартынова.

14 августа. Л. Н. спал с часу до пяти. Перебои, бронхит на левой

167

нижней доле. В 8 часов утра — 38, после часа — 38,2. Приехал А. В. Мартынов, профессор хирургии из Москвы. Ногу он нашел менее опасной, чем состояние легких. Строфант от перебоев Л. Н. и сегодня отклонил:

— Что в этом сложном инструменте строфант может подействовать — ошибаетесь... Действует ничегонедавание. Вчера я принял этого лекарства (ничегонедавания) — и подействовало.

Я посоветовал Л. Н. к изголовью кровати поставить вешалку, чтобы сам мог подниматься, поворачиваться. Л. Н. не желал никаких приспособлений, сказав, что самое приятное, главное — спокойствие, его не лишать.

Никитину и мне по поводу приглашения хирурга сказал:

— В неловкое положение поставили его. Он чувствует, что ему нечего нового сказать, и придумывает новые слова.

Дмитрий Васильевич хвалил его совестливость, скромность и что все-таки он может что-нибудь показать.

Л. Н.: Именно, что он чуткий (тем более чувствует).

Был очень интересный разговор между А. В. Мартыновым, Михаилом Львовичем и Д. А. Олсуфьевым.

Михаил Львович рассказывал о восторге В. Бобринского — перед Пражским Славянским съездом — национализмом славян, что у них ему учиться.

Олсуфьев не видит важности для России вмешиваться в славянские дела; Славянский съезд был направлен против Вильгельма, столь дружелюбно отнесшегося к России в Японскую войну, когда мог взять у России, что хотел; славяне не так угнетены, они хорошо живут, они политиканы; главный вопрос теперь: выход из Черного моря, Константинополь. Олсуфьев боится Японии и рассчитывает на столкновение Германии с Англией.

Мартынов — русский патриот, славянофил и видит в Германии главного врага:

— Германия завела нас в дальневосточную авантюру. Надо славянам покровительствовать и новой японской войны не бояться; мы ее проиграли потому, что не было национального сознания и что она велась в южной, плотно заселенной Маньчжурии; солдаты говорили: «На что нам она?»

Мартынов аргументировал убежденно. У спорящих не было желания остаться победителем в споре, внушить свои мысли другому, как это бывает, когда спорят словаки, чехи. Было простое высказывание убеждений.

Вечером, в 9, Мартынов присел к кровати и коротко поговорил с Л. Н.

Л. Н.: Меня волнует всякий задушевный разговор и музыка.

Ночью Мартынов уехал, не приняв гонорара.

Л. Н. с Сергеем Львовичем еще о Д. А. Олсуфьеве:

— Он соединяет в себе большой здравый смысл и добродушие.

Сергей Львович не соглашался насчет большого здравого смысла. Л. Н. припомнил его речи в Государственной думе и сказал:

— Что он делает — делает во-всю. Таким я и называю здравый смысл, что если человек что делает — так вовсю.

Гольденвейзер играл. Была Мария Александровна, но не входила к Л. Н. и не дала ему знать, что она здесь.

Л. Н.: Если бы я был художник, я описал бы его (Д. А. Олсуфьева) родителей. Его мать была, так сказать, оригинальная и очень верила в науку, как в церковь. К ней ходили люди науки, с ними беседовала. А ее муж — простой, добрый человек, который покорно переносил слабости своей жены. У них были два сына, а у этих детей нет.

Л. Н. (мне): Если эта болезнь освободит от жизни, буду очень рад.

А потом сказал, что если болезнь пройдет и он останется жив, то воспользуется опытом, что не надо делать напряжений через силу, что надо верить своему инстинкту старческому. Когда быстро шел из купальни, чувствовал, что делает усилия через силу; от них случилось (воспаление вариксов).

168

Вчера я ездил верхом с Сергеем Львовичем в Телятинки. Совестно мне было ехать мимо работающих на поле знакомых яснополянских женщин, редко мужчин, что мы гуляем, а они работают.

Третьего дня, когда Л. Н. спросил Сергея Львовича про выборжцев, досиживающих срок заключения, и я сказал, что, испытав заключение на себе, они усомнятся в нужде тюрем и будут действовать в этом смысле, Л. Н. сказал: «Какой вы мечтатель!»

15 августа. Уехала М. Н. Толстая (жена С. Л. Толстого); под вечер Олсуфьев. Л. Н. спал плохо, под морфином. Утром температура 38, но вскоре упала на 36,7 и поднялась только поздно вечером на 37,1.

Л. Н. занимался. К вечеру был раздражен:

— Простите, временами бывает тяжелое душевное состояние, тоска.

Был Л. Семенов и молодой William Bellows, 28-летний сын квакера Джона Беллоуза: приятный, интеллигентный человек; внятно говорит по-русски, все можно понять. Леонид имеет вид крестьянина. Говорил про знакомство с хлыстами. Удивляется высоте и духовной силе хлыстов: такие смелые, сходные с Л. Н. в понимании Евангелия, только государственно-религиозную сторону пропустили: не видят ее.

Говорили о смерти. Семенов не боится ее, даже желает, но медленного умирания, не несчастным случаем, чтобы сам подготовился и другим был полезен, сделал в жизни то, что может. Его сестра желает жить трудовой жизнью. К крестьянам идти девушкам трудно. Сам он в раздумье, не поселиться ли на земле деда, и чтобы с ним жила. Его друг, крестьянин Григорий, по его совету вернулся в хлысты и успокоился.

Л. Н. долго беседовал с Семеновым. Об этой беседе Л. Н. рассказал:

— Семенов о чем ни говорит — о хлыстах, молоканах, крестьянах — говорит сердобольно, не осуждая. Жизнь хлыстов ставит высоко, учение их — тайна и сообщается лишь примыкающим к ним.

Уехал окончательно Ф. А. Страхов, проживший месяц в павильоне, где с Рябовым раскладывали «Свод» по новой программе, по программе «Детского круга чтения». Из десяти томов успели один разложить.

Л. Н., видя, что для больной ноги требуется много ваты, просил купить простой, дешевой.

Какая радость ходить за больным Л. Н.!

Александра Львовна привезла из Москвы новые книги Л. Н-чу, между прочим «Jeune Italie»1.

Л. Н.: Не будет интересно.

Сегодня я узнал, что у Л. Н. не было двоюродных братьев и сестер: его отец и мать были единственные дети.

16 августа. У Л. Н. утром не было жару; спал хорошо, хрипов меньше. Утром приезжал председатель Общества трезвости из Петербурга (или из Петербургской губернии); у них сто тысяч членов. Общество под покровительством православного священника, пока компромисс. Он сам — сын врача, свободомыслящий. У них есть и пять школ. Приехал спросить Л. Н., как руководить этими школами.

Леонид Семенов рассказал мне, о чем он беседовал вчера с Л. Н.: прежде всего о писательстве. Л. Н. сказал ему, что каждый раз, как он приходит, окружает его соблазнами. Теперь напечатана статья Семенова «Смертная казнь» (в августовской книжке «Вестника Европы»). Он знает, что это нехорошо — давать соблазн другим, но говорит, что у Семенова есть эта сила писать, и этого не надо ему забывать. Когда-нибудь она пригодится и ему и людям. Предостерегал от декадентства, говоря, что если в науке нужны точность и правдивость, то в искусстве эти точность и правдивость нужны вдвое. Потом сказал:

— Но об этих пустяках довольно. — И стал расспрашивать его о жизни, об отношениях его к родным и в особенности об отношениях его к его деду,

169

члену Государственного совета. При этом сказал, что от государственного заблуждения вряд ли его дед откажется.

Л. Н.: Значит, духовное ему (дедушке) еще не открывалось.

Семенов: С теми людьми, с которыми, я думал, отношений не будет, отношения оказались. Вот со священниками.

Два раза Л. Н. спрашивал Семенова о Григории — хлысте, бывшем у него. Леонид рассказал ему о хлыстах.

Л. Н.: Это у сектантов есть утверждение, что «у меня есть истина». Это такая ошибка, которой надо беречься. Этого никогда никто не может сказать. Никто не имеет права сказать, что он один знает истину. Кто так скажет, тот уже ошибается, любовь — главное.

Л. Н. читает какие-то изречения Магомета и больше половины их подчеркнул.

Много писем, главное — просительных. Сегодня в «Новом времени» две статьи о Л. Н.1

Были Сережа Булыгин, Чертков. Сегодня прибыл М. В. Булыгин; приезжали А. Л. Долинино-Иванская с сестрой М. Л. Маклаковой.

17 августа. Ночью Л. Н. не спал, температура 37,4. Утром перебоев нет — 36,4. Вечером слабость большая, температура 37,4.

Был В. Беллоуз из Глочестра второй раз; с ним сестра — очень приятные люди. Сестра два года жила учительницей среди ассинибойских духоборов; оба знают по-русски; простые, обязательные люди.

Л. Н. с Леонидом. После очень подробного расспроса о хлыстах Л. Н. ему посоветовал присоединиться к хлыстам. Очень было бы хорошо и очень было бы нужно, если б он присоединился к хлыстам.

Сегодня Софья Андреевна очень устала и раздражена. Пополудни съехались гости.

— Надоели мне все эти люди, — сказала она. — Кому они нужны, когда Лев Николаевич болен? Я не принимаю: к стенам они ходят?

Софья Николаевна, не хотевшая даже войти к Л. Н., вступалась за посетителей:

— Бирюков и Семенов ему сто раз ближе меня. И если я ему близка, то только тем, что я его с той точки ценю, как Бирюков и Семенов, а не оттого, что я Ильи жена.

За обедом сидели: Софья Андреевна, Мария Николаевна (сестра), Александра Львовна, Варвара Михайловна, Софья Николаевна, Николай Николаевич, Чертковы, Беллоузы, Никитин, Л. Семенов, Бирюков. Вчера вторично заболела Александра Львовна; вчера лежала, сегодня не выдержала в постели, пришла в залу. Беспокоимся за нее.

За столом разговоры о Меньшикове. Завтра появится ответ Софьи Андреевны; разослала его в несколько газет. «Русское слово» ее по телеграфу благодарит. Софья Андреевна ликует, упиваясь ударом, который она нанесет Меньшикову. Другие, в том числе Чертков, говорили, что не следовало Софье Андреевне писать письма — только потому, чтобы не мараться с Меньшиковым и не давать ему повода переворачивать опровержение по-своему, и что он может грубо ответить. Все, кроме Л. Н., бросают камни в Меньшикова.

Николай Николаевич стенографически поправляет под диктовку Л. Н. «Круг чтения» и говорит: «Это мне школа — сильно и ясно выражать мысли».

Л. Н. читал книжечку и поправлял по-английски же и отмечал мысли из нее в «Круг чтения»: «The Sayings of Mohammed». Edited by Abdullah-al-Mamun Suhrawardy. L., 1905 (прислана ему составителем).

Сегодня розданы сто кос крестьянам, их прислал Л. Н-чу с одной хорошей, специально для него, Л. З. Фишман из Пружан1. Л. Н. уже несколько лет не косит.

170

Бирюков спросил через меня Л. Н., может ли он войти проститься?

«Всегда рад». И потом сказал, что может придти Леонид. Леонид застал их на разговоре о молитве. Л. Н. говорил, он хочет сочинить молитву (слова), как можно точнее выразить просительную молитву. Потом говорил Бирюков, как он понимает «Царство божие».

Потом Л. Н. о Шоу:

— Жизнепонимание его: надо понять мировой закон и исполнять Его волю. Но он остался материалистом, дальше не пошел. Цель жизни та, чтобы человек стал сверхчеловеком, к этому надо стремиться, говорит Шоу. Эта идея сама по себе была бы нам близка, как рождение нового человека. Но это Шоу думает грубо, материалистически — что этого можно достичь через половой подбор.

Бирюков: И Ницше также.

Леонид Семенов, который хорошо знает Ницше, рассказал про него.

Л. Н. был тронут его жизнью и попросил Никитина прислать его книги. Когда Семенов говорил, что Ницше себе часто противоречит, Л. Н. заметил:

— Это хорошо, это значит, что Ницше был искренний человек.

Л. Н. сказал, что ему мешает понять Ницше его возбужденная и туманная речь.

Когда мы уходили, Л. Н. стал спрашивать, где Бирюков остановился в биографии.

— На 1884 году.

— Это, действительно, трудное время, — согласился Л. Н.

Павел Иванович и Семенов пробыли у Л. Н. с 7.30 до 7.50. Софья Андреевна была очень раздражена против них и не скрыла это от Бирюкова. Он плакал, уходя, и по дороге разрыдался:

— Вот уже двадцать лет как продолжается это недоверчивое отношение со стороны Софьи Андреевны.

А Семенов мне сказал:

— Л. Н. всегда желал попасть в тюрьму, теперь он в ней, даже воздуху ему не достается и даже прикован к кровати.

Павел Иванович рассказал мне, о чем разговаривали с Л. Н. Павел Иванович напомнил Л. Н., что теперь ему следовало бы написать о задачах воспитания, как в 60-х годах. Теперь вводится трехверстовый радиус — круг, в котором должна быть школа. В Костромском уезде к 50 прибавится 150 новых школ. Из христианского и учений Востока выбрать нравственное, оно и станет на место закона божия, хотя преподавание его не устраняет. Л. Н. сказал, что об этом же во время болезни сам думает.

О семейной жизни Л. Н. сказал:

— Она крест, материал для работы. Теперь есть между молодыми людьми соблюдающие целомудрие. Это и нужно, целомудренное супружество — это выше нецеломудренного супружества.

Бирюковы остановились у Горбуновых. Говорили об Иване Ивановиче — идейном человеке, как ему трудно вести практическое дело «Посредника». Висит на волоске. Л. Н. на это сказал, что задача христианина — сладить.

Владимир Григорьевич говорил, что, когда закупорка вены на ноге, все больше и больше приближаясь к сердцу, дошла до паха, Л. Н. говорил: «Подойдет к сердцу — я умру».

Когда же на днях нога перестала болеть: «Если бы не было жару, я верхом поехал бы, такое самочувствие».

Владимир Григорьевич начал строить дом в Телятинках; на замечание Софьи Андреевны, что он строится, надеясь на продолжение жизни 80-летнего старика, он высказал предположение, что Л. Н. переживет его.

Сегодня был еще художник Орлов, не входил к Л. Н.

171

Толстой в кресле-коляске. Ясная Поляна, 28 августа 1908 г. Фотография С. А. Толстой

ТОЛСТОЙ В КРЕСЛЕ-КОЛЯСКЕ

Ясная Поляна, 28 августа 1908 г.

Фотография С. А. Толстой

«...здоровье Л. Н. значительно улучшилось... утром свеж... читал почту и занимался...». — Записи от 23 и 24 августа 1908 г.

Уехали Софья Николаевна и Никитин.

18 августа. Л. Н. спал довольно хорошо, ночью было ему холодно от озноба или от открытой балконной двери. Температуру в это время не смерили, а после часа, в 5 утра, было 36,9. Утром обмыли Л. Н. мыльным спиртом, переложили на другую кровать и перенесли в кабинет.

Л. Н.: Я придумал письмо Меньшикову в другом духе (чем Софья Андреевна)1.

Николай Николаевич: Это хорошо. В «Слове» о вас хорошая передовая статья2.

Николай Николаевич был тронут отношением прогрессивной печати к Л. Н.: в «Слове» на первой странице в заглавии большими буквами: «Здоровье Л. Н. улучшилось».

Сегодня утром Л. Н. поговорил с Леонидом между прочим о том, что уже раз писал ему в письме: «Боюсь, боюсь», «Люблю, люблю», — что он, Леонид, слишком радикален, слишком высоко забрал. Опасно: как бы он (Леонид) своего содержания не стал приписывать другим людям, у которых его нет, и как бы, разочаровавшись в других людях (что в них нет того духовного содержания), не разочаровался бы в том, что это содержание (в нем самом, Леониде) есть иллюзия. Люди слабы3.

Спросил Леонида, какие отношения у Сережи Булыгина с отцом:

— Нужно его предостеречь, что это очень ложная мысль — будто от места зависит содержание души, будто от перемены места может что-либо улучшиться. Но, — сказал Л. Н., — возвращаясь к прежнему сообщению Семенова, что Добролюбов хочет уйти в уединение, уйти в пустыню (одиночество) — это может быть важно.

Леонид занимается «Сводом» Л. Н.4

172

— Это самое лучшее, что есть, — говорил Семенов. — Лучше того, что из него делает Лев Николаевич (т. е. «Круга чтения»). Непосредственнее.

Теперь Леонида у Толстых все обдают такой любовью и так интересуются им, как Л. Н-чем после его первого писательского дебюта.

19 августа. Л. Н. спал хорошо, перебоев нет. Очень слаб и вял. Не занимался, кроме того, что читал, и то мало; больше отдыхал, сидя на кровати. Читал фельетон Меньшикова, в котором тот пробирает Волынского архиепископа Антония1; спросил, кто такой Антоний. Ему ответили, что тот самый, который в марте, во время болезни Л. Н., предлагал (в письме к Софье Андреевне) тайно приехать, чтобы спасти душу Л. Н. (причастить).

Леонид Семенов: Православный старовер.

20 августа. Спал спокойно и долго. Слабость большая: когда Л. Н. поговорит — слезы.

Приехала В. С. Толстая за Марией Николаевной. Была Звегинцева с дочерью — княгиней Волконской. У Л. Н. был Леонид Семенов, он сам рассказал мне. Л. Н. в кабинете на постели, солнце через большое окно; сперва помолчали совершенно спокойно, потом Л. Н. начал говорить, что он сегодня читал в «Круге чтения» Ницше и себя упрекнул в том, что недостаточно внимательно отнесся к нему; говорил, что еще раз хочет перечитать его.

Потом разговор был разбросанный. Л. Н., услыхав от Николая Николаевича, что Семенов спит не больше пяти-шести часов, заговорил о сне — что он тоже над собой наблюдает: когда много спит, сон делается хаотичен, со сновидениями.

— А наблюдали вы, когда спите пять часов, что сон крепче? — спросил Л. Н.

Семенов ответил, что после больше чем шестичасового сна очень тяжело делается, день плохой. Потом Л. Н. просил Семенова рассказать о вчерашнем госте (В. И. Фельде), растрогался я пожелал было взглянуть на него. Часто плакал.

Семенов: У него (Фельда) в голове хаос. Не применил главного правила, что нужно прежде всего разобраться, что̀ главное, что̀ не главное в своей жизни, — это правило, которому я научился у вас. (Л. Н. прослезился.)

Л. Н. прибавил, что он боится за молодых людей, чтобы не входили в мелочи. В. И. Фельде не хочет по железной дороге ездить, потому что она казенная, не хочет ремня, кожаных сапог носить, полуслепому отцу, объездчику в лесу, помогать составлять протоколы. А помнит ли самое главное: воспитание любви внутри себя? Это главное дело — отличать от другого.

О хлыстах. Л. Н. вспомнил о том, что читал французскую научную книгу о хлыстах; не понравилась ему, т. к. книга эта научная1.

— Они, научные люди, внешним путем наблюдают, со стороны; думают, что могут что-нибудь постичь. А нужно внутренним, сердечным путем подходить к этому, — сказал Л. Н.

О книжке, которую только что прочел: «The Sayings of Mohammed», — Л. Н. говорил, что он всегда относился предвзято к Магомету, Корану; попалась ему эта книжка правил, и они так хороши, что он многие из них отметил.

Л. Н. о своем положении:

— Не подумайте при этом, что я это говорю для оправдания своего положения, того, что я остался в этих условиях жить. В том жизнь, чтобы не делать то, что ты считаешь неистинным, но не в том, чтобы менять те условия, в которых ты считаешь, что жить нельзя.

При прощании Семенов простился: «До свидания».

173

Толстой и С. А. Толстая. Ясная Поляна, 27 августа 1908 г. Фотография В. Г. Черткова

ТОЛСТОЙ И С. А. ТОЛСТАЯ

Ясная Поляна, 27 августа 1908 г.

Фотография В. Г. Черткова

«Был Владимир Григорьевич, снимал Л. Н.: одного, с Гусевым, с Софьей Андреевной». — Запись от 27 августа 1908 г.

Л. Н.: Тут ли?

Семенов: В этой комнате.

Л. Н.: Кажется, эта болезнь не последняя.

Семенов ушел, намерен придти через месяца три с Добролюбовым. Пойдет частью по железной дороге с братом В. И. Фельдом, частью будут проситься в поезд.

Л. Н.: Говорить о пустяках не устаю, поговорю о серьезном — поплачу.

Чертков: Хорошее умиление не может утомлять.

Семенов всем, и Софье Андреевне, понравился сердечностью, серьезностью. Л. Н. его прямо полюбил. Он до десяти лет только по-французски говорил; кончил два факультета; художественное дарование у него. На него не Л. Н., а Добролюбов сначала влиял. Он самостоятельный. Отношение к родным самое лучшее.

Были Д. Д. Оболенский, В. Г. Чертков, Бирюковы; они прощались. Много писем поздравительных и телеграмм, в том числе от города Праги (Groš — староста — подписал)2.

21 августа. Приехал Г. М. Беркенгейм. Мария Николаевна — сестра — с Верой Сергеевной уехали в Пирогово. В 10 часов Л. Н., проснувшись, сказал вошедшему Григорию Моисеевичу:

— Спасибо, что приехали. — И сказал нам, что странно чувствует себя нынче:— В особенном состоянии, все забыл. Не могу вспомнить, сколько мне лет. Смерть близка. (Раньше Л. Н. говорил, что прежде был равнодушен к смерти, а теперь прямо желает помереть.) А мысль ясна, голова работает хорошо.

Руки у Л. Н. холодные, голос слабый, вид немощный, усталый. Предложили кофе выпить — отклонил и просил оставить его в покое: «Заниматься

174

не мешайте». Попросил Илью Васильевича принести столик, два листа бумаги и стал писать.

Л. Н.: Нога совсем пришла в нормальное состояние.

В 11 часов пульс 82 — полный. Температура 36,3. В 12 выпил две чашки кофею, чаю, молока.

Сегодня сутолока, и все очень раздражены. Больше всех Софья Андреевна, потом Владимир Григорьевич, как никогда не бывал, и я.

Владимир Григорьевич о Софье Андреевне (за то, что влетает к Л. Н. и настаивает, чтобы он принимал лекарства, пил, ел в те минуты, в которые предписано, за то, что далека Л. Н., не понимает, как ему желателен покой от мирского):

— Никогда не говорила и теперь не скажет слова правды. Человек без-всякого религиозного жизнепонимания.

Вечером, после того, как с Григорием Моисеевичем и Ильей Васильевичем уложили Л. Н. и я остался еще делать массаж, Л. Н. спросил меня по-немецки все ли не начинаю любить евреев? Я ответил, что немного начинаю их любить. Я только что думал, читая книгу «Цареубийство 1801 года»1, как тогда вельможи и бюрократия делали с крестьянами то, что́ теперь евреи (что евреям приписываем).

Л. Н. сегодня начал какую-то новую работу2.

22 августа. Утром, в 3 часа, приехали Сухотины и М. А. Стахович. Пополудни Андрей Львович и Н. Л. Оболенский. Стахович в ударе, остроумен. Софья Андреевна очень тщательно собирает вырезки из новых газет о Л. Н. и о предстоящем юбилее. И хочет загородить въезд между столбами и поставить стражников, чтобы никого не пускать 28-го, и даже Андрея Львовича, хотевшего приехать с Екатериной Васильевной и дочкой в этот день, попросила не приезжать1.

Софье Андреевне сегодня исполнилось 64 года. Был парадный обед.

23 августа. Л. Н. до двух не мог уснуть без причины. С 9 до 10 записывал в записную книжку, в 10.15 — общий массаж и правильный массаж живота. В это время Л. Н. разговаривал с Григорием Моисеевичем, стоявшим возле; спрашивал, что̀ рассказывал Михаил Александрович. Григорий Моисеевич сказал, что он рассказывал про Тургенева — за что тот был выслан. Тургенев написал статью о Смерти Гоголя, а тогда было запрещено писать о Гоголе, за то его сослали1.

Л. Н.: Как же чиновникам не вмешиваться?

Спросил, что хорошенького в газетах или, скорее, что дурного. Григорий Моисеевич ответил. Л. Н. добавил:

— В Петербурге опять одиннадцать самоубийств.

Потом спросил, за что оштрафованы «Русские ведомости».

Григорий Моисеевич: За статью о том, что циркуляр Шварца вызовет волнения в университетах2.

Л. Н.: Только из-за этого? Кем был раньше Шварц?

— Директором пятой московской гимназии.

Л. Н.: Две противоположные должности. Видно, тут не требуется ума, тут нужны грубость, решительность.

Л. Н. спросил о Никитине, когда и как подружились. Никитин грустен, недоволен жизнью, т. е. нет у него довольства жизнью. Беркенгейм объяснял это тем, что он по складу ума — человек науки, призван к деятельности клинической, а не земского врача. Л. Н. сказал, что важнее вылечить ребенка от кровавого поноса, чем сделать самое большое изобретение в науке.

— Так, по-моему, деятельность земского врача выше, — сказал Л. Н.

Григорий Моисеевич: В ней много пустого занятия, совещаний, заседаний, комиссий, на которые уходит много времени.

Л. Н. был необыкновенно бодр и шутлив. Вчера и сегодня просил к

175

себе почаще «двух Михаилов» (Сухотина и Стаховича), играл в шахматы с Михаилом Сергеевичем и Гольденвейзером. Часто призывал Н. Н. Гусева, чтобы сказать ему пришедшие в голову мысли касательно «Круга чтения». Сегодня было спокойно после сутолоки и взаимного раздражения прошлых дней, особенно 21 и 19-го. В дни с 20 до 23-го здоровье Л. Н. значительно улучшилось. 21-го был большой упадок сил и очень пониженная температура — 35,9.

В разговоре с Беркенгеймом Л. Н. сказал:

— Что делают врачи — для непосвященного кажется бессмысленным: слушают, стукают. Что делают чиновники — кажется осмысленным нам.

24 августа. Воскресенье. Уехал М. А. Стахович, вечером М. С. Сухотин. Приехал Д. А. Кузминский.

Л. Н. утром свеж, в 11 ослабел и опять прилег; читал почту и занимался. Перед обедом пересел в первый раз в кресло и обедал у стола с нами.

Л. Н.: Получил письмо на ты.

Софья Андреевна: Ругательное?

Л. Н.: Нет. От Николая Сергеевича Кашкина. (Петрашевец, был сослан на Кавказ, там познакомились1.)

Софья Андреевна: Отец Цуриковой. Он в твоих годах.

Татьяна Львовна рассказала про свою работу: переписывает письма Лескова к Л. Н.2

Принесли телеграммы с Козловки. В одной спрашивают о здоровье, вторая «Великому писателю земли русской» с 200 подписями из Лукоянова. Л. Н. не был ей рад:

— Нечаянно Тургенев сказал глупые слова, все подхватили3.

Пришла Авдотья Васильевна, экономка, с грибами к Софье Андреевне (к столу) и рассказала, что явился дачник и спросил, как здоровье графа. Когда ему сказала, что «они первый раз приехали к столу», сказал: «Слава богу» и перекрестился. Вечером был С. Д. Николаев (я не присутствовал) и рассказал Л. Н-чу, что был у него Леонид Семенов и он, Сергей Дмитриевич, заговорил с ним о земельном вопросе, как религиозные люди могут игнорировать земельный вопрос.

Л. Н.: Земельный вопрос — дело справедливости, и, конечно, решение его не может быть иное, как генриджорджевское. Религия имеет дело с высшими состояниями, религия учит самоотверженности (высшей справедливости). Подставь правую щеку, отдай рубаху — вот религия.

Сергей Дмитриевич: Если религия учит этому: «Отдай рубаху тому, кто отнимает у тебя кафтан», так этим самым предполагается, что уж не будет отнимать кафтана у другого; это уж простая истина, а такая же простая истина Генри Джорджа. Может ли религиозный человек игнорировать эту истину?

Л. Н.: Во всяком случае, религиозный человек это признает. Как при освобождении крестьян это сознание было сильно в русском обществе и как слабо теперь сознание этой несправедливости! Тургенев не понимал того, что такое в России земельный вопрос, а он был чуткий человек; он чутко относился к освобождению крестьян, а этого-то он не понимал. Я читал его письмо к Герцену: «Что ты там пишешь о сохранении общины (крестьянских учреждений), русскому народу нужно только к одному стремиться: к усвоению высшей западной цивилизации»4, где обезземелен народ, — добавил Л. Н.

Л. Н. говорил относительно закона непротивления. Большинство людей не понимает его, смеется над этим законом. Камень подчиняется законам сцепления частиц и тяготения. Растения в прибавку к этим законам подчиняются закону роста. Животные, кроме этих трех законов, подчиняются закону взаимного общения. Для человека прибавляется новый закон — закон непротивления злу. Люди, которые не хотят знать

176

этого закона, остаются на животной ступени и превращают человеческое общество во что-то уродливое, безобразное.

Сергей Дмитриевич приходил жаловаться Л. Н., что религиозные люди, требующие непротивления злу, пренебрегают законом Генри Джорджа.

Л. Н. сказал, что есть высший закон справедливости, но он не позволит себе отвергать низший закон (Генри Джорджа).

— Генри Джорджа отвергать и признавать Христа — это строить на песке, — сказал Л. Н. — Вы мне скажете, что̀ нужно: во-первых, справедливость, а потом милосердие.

Сергей Дмитриевич рассказал Л. Н., что И. П. Накашидзе избили из-за его лекции о Генри Джордже. Какой-то грузинский князь разозлился на него.

Вечером прибыл курьер из кабинета петербургского городского головы Резцова с письмом к Софье Андреевне, в котором уведомляет, что пришлют телеграмму ее супругу, сообщает текст телеграммы, и что посылает поздравление ей, Софье Андреевне, ко дню рождения. Курьер переночевал. Софье Андреевне было неприятно, что должна была сейчас же отвечать.

25 августа. Л. Н. чувствует себя на ногу совсем здоровым: спал без подушки между коленами, может давить на вену-сафену. Как ее ни давит — не чувствует боли; хотел бы завтра встать. Сегодня Л. Н. много поработал.

Днем приехал Т. А. Назарян — седоватый, с глушинкой, армянский писатель и редактор. Привез адрес от союза португальских писателей1, кипу армянских иллюстрированных журналов и книгу со статьями Л. Н. и о нем. Сам так растрогался, целовал руку Л. Н. раз 20. От общества чешских женщин поздравительное письмо2. Л. Н. поручил мне ответить на него.

Леонид Семенов заинтересовал было Л. Н-ча Ницше, и Л. Н. попросил Д. В. Никитина раздобыть ему Ницше. Дмитрий Васильевич прислал три тома по-немецки. Владимир Григорьевич, сам изучавший Ницше, тоже принес полдюжины его книг во французском переводе. Я сегодня взял «Jenseits von Gut und Böse» и прочел о расах.

Вечером, перевязывая ногу Л. Н., я сказал, что пробовал читать Ницше; он показался мне труден, непонятен, растянут.

Л. Н.: Мало — растянут, он сумасшедший. Читать нельзя. Все основано на противоречии тому, что признается истиной. Я теперь посмотрел и кончил, больше не буду. — И велел убрать книги Ницше3.

— Я удивляюсь, как могут к нему серьезно относиться и еще считать его философом. Ницше — мерило уровня общественной мысли! — Л. Н. говорил это с негодованием.

Сегодняшний день Л. Н. провел в постели. Приезжал к нему Владимир Григорьевич; вечером никаких гостей не было, кроме Д. А. Кузминского.

26 августа. Л. Н. спал хорошо.

У Л. Н. был И. И. Горбунов. Рассказал мне, что читал Л. Н. вслух свое «Предисловие» к Кросби (книга должна появиться в «Посреднике») и некоторые псалмы Кросби. Л. Н. хочет взять некоторые псалмы в «Круг чтения»1.

По поводу народоведения (этнографических изданий «Посредника») говорила: это разрушит то представление, что одна Россия есть на свете, а другие — басурманы или бог знает какие люди, что это очень важно.

27 августа. Утром Л. Н. оделся и перешел без поддержки с кровати на кресло и поехал в залу, где с Гусевым занимался выбиранием мыслей из «Свода» в «Круг чтения». Там же пересмотрел почту: ясенковскую, засекскую и сегодняшние газеты, полные известий, касающихся Л. Н. или юбилея. В зале занимался до 3. Был Владимир Григорьевич, снимал Л. Н.: одного, с Гусевым, с Софьей Андреевной. От 3 до 6 Л. Н. у себя.

177

Толстой и Чарлз Райт. Ясная Поляна, 28 августа 1908 г. Фотография С. А. Толстой

ТОЛСТОЙ И ЧАРЛЗ РАЙТ

Ясная Поляна, 28 августа 1908 г.

Фотография С. А. Толстой

«Приехал ...Wright, привез адрес английских друзей-писателей». — Запись от 28 августа 1908 г.

Приехал нарочный, привез альбомы, и почтой получен альбом: всего три — изящные, большие. Первый — от 25 художников русских с их оригинальными произведениями1; второй — от «Общества любителей российской словесности»; третий — от деятелей периодической печати (адрес плохой, как бы благодарят за одно «Не могу молчать»). Поздравительных писем получены десятки, телеграмм около 30: есть между ними трогательные, искренние.

Приехали Сергей Львович и Андрей Львович. За обедом Л. Н., Софья Андреевна, Сергей, Андрей, Александра Львовна, Д. А. Кузминский, Николай Николаевич. Л. Н. на кресле, сидит боком к столу.

Разговор об иллюстрациях «Искр», номер от 24 августа, посвященный юбилею Л. Н.2

Сергей Львович рассказал, что в Туле на вокзале встретил молодых — Аннушку с ее мужем Хольмбергом; конфузились, особенно он.

Л. Н.: Это хорошо.

Софья Андреевна разговорилась про Татьяну Львовну, М. А. Стаховича, вспоминая, что́ он ей рассказал.

Л. Н. по поводу этого сказал приблизительно так:

— Женщина определенно знает, что̀ ей нужно, а про мужчин я этого не скажу: мужчине все равно, на ком жениться. Девица выбирает белее определенно (она выбирает отца детям). А мужчина — ему все равно, на ком жениться, у него преобладает чувственность.

Л. Н. говорил Андрею и Сергею Львовичам, против него рядом сидящим, как они похожи друг на друга. Видно, что братья.

Сергей Львович рассказал про свой Каменный лес, что там много волков, которые никого не боятся.

Л. Н.: В мое время Каменный лес было известное обиталище волков.

178

Л. Н. Сергею Львовичу сказал, что между сегодняшними письмами есть письмо от его — Сергея Львовича — учителя3 и от П. Н. Ге.

После обеда приехали Хирьяковы. Л. Н. с Александром Модестовичем играл в шахматы. Андрей Львович спрашивал Л. Н. про ногу, не очень ли слаб. Л. Н. ответил, что нет, что он мог бы ходить, только ради Душана Петровича не ходит.

В 6 вечера приехали кинематографисты, француз и русский, желают снимать Л. Н.4 Андрей Львович отказал им в приеме, показав напечатанное в газетах письмо матери.

Л. Н. с обеда до 11 все сидел в зале, поиграл в шахматы с А. М. Хирьяковым, потом приглядывался к их партии с Сергеем Львовичем, пересматривал ясенковскую почту, беседовал с С. Д. Николаевым и Хирьяковым: очень кротко, спокойно, духовно. С Хирьяковым о его работе «История христианства», которую Александр Модестович пишет.

Л. Н.: Христианство опередило на тысячу лет свое время. Марк Аврелий — для него государство было непоколебимо.

Александр Модестович: И браминизм, буддизм также?

Л. Н. поддакнул. Л. Н. говорил дальше, что, когда теперь заговоришь о непротивлении, возбудишь удивление, а любовь ведь без непротивления — какая любовь? Любить одних приятных людей? Секты — попытки вернуть христианство. Потом заговорили о книге, которая ему была сегодня прислана, о русских сектах5.

Л. Н. за обедом и весь вечер более всего страдал за Илью Васильевича, у которого было много работы. (Другой лакей — Ваня — утром уехал в Тулу и вернулся только ночью.) Илье Васильевичу никто не помогал. Л. Н. за обедом рассказал, что слышал от Черткова: за обедом у них подавала еду, вставая от стола, одна Аннушка. Приехал Досев, он встал из-за стола и помогал.

Я был весь вечер очень невнимателен к Л. Н., усталому от суеты: может быть, нужно было предложить ему свезти его в кабинет отдохнуть.

От официантов сада «Фарс» в Петербурге получен самовар с хорошей надписью6; от грузинского художника портрет Л. Н. из букв целого текста сказки «Бог правду видит»; шелком на атласе вышитую картину пашущего Л. Н.7 Всего сегодня 152 письма и телеграммы. Разбирали и читали их Александра Львовна, Андрей Львович и Николай Николаевич. Несколько адресов

Л. Н. очень устал от многих впечатлений, суеты. В 10.50 лег спать. Ночью было ему холодно, причина внутренняя. До пятого часу не заснул.

С Сергеем Дмитриевичем Л. Н. говорил о Генри Джордже.

Л. Н.: Как христианство преждевременно, так и Генри Джордж. Человечество слишком тупо.

Сергей Дмитриевич растрогался, поцеловал Л. Н.

Еще Л. Н. решил на место одного недельного чтения поместить в новый «Круг чтения» статью о Генри Джордже из посредниковского календаря 1908 г. и попросил Сергея Дмитриевича поправить, приспособить ее. Сергей Дмитриевич был в восторге; попросил позволения поцеловать руку, которая пишет.

28 августа. Утром, в 7.50, позвонил. Пришли сразу Николай Николаевич из одной двери, я — из другой. Л. Н. спросил, спали ли мы, и пожалел, что разбудил нас. Голос слабый, вид усталый — не спал больше трех часов. Здоров, но слаб. Просил боржому. Вошел Илья Васильевич и поздравил Л. Н., я тоже. Л. Н. на это не ответил, заговорил об ином. Николай Николаевич извещал о письмах и о статье Короленко1. Хорошая, хотя кое в чем не согласен как революционер. О Меньшикове2, о «Круге чтения».

Л. Н., когда я ему делал массаж, просил не утомлять его.

179

— Здоровье хорошо, но малейшее волнение — сейчас слезы, нервное, — сказал Л. Н.

Компресс наложил только на бедро, а не на целую ногу, как до сих пор.

Л. Н.: Из писем, телеграмм — мало читал. Вижу, что помог им освободиться от религиозной лжи. Благодарят, что им стало спокойнее. Это была моя главная деятельность, и я рад, что она признана. Желаю, чтобы все это скорее кончилось, своя жизнь важнее всего внешнего.

Л. Н. с 10 у себя в кабинете диктовал Николаю Николаевичу в «Круг чтения».

Софья Андреевна суетилась из-за позднего завтрака.

К 12 часам нищих около десяти, любопытных около двадцати. С Иваном Ивановичем пришедшие Досев и Якубовский пошли к Николаевым, не посмели беспокоить Л. Н. От «Тульской молвы» было пять человек. В 2 часа приехал из Тулы посыльный с 432 телеграммами, не принял таксы за доставку.

Андрей Львович стал читать телеграммы вслух у стола в зале.

Пришел Иван Иванович и стал разбирать получаемые кипы телеграмм и писем. Большинство телеграмм длинные, особенно от рабочих. Есть 350 подписей. Одна телеграмма в 855 слов, из них текст — 30, остальное — подписи; много телеграмм на ты. Есть телеграмма Редьярда Киплинга. «Привет гордости российской — почитательница-немка». «Богоискателя поздравляет ксендз». Из сербского Белграда телеграмма: «Ко дню 80-летия рождения Л. Н. Толстого поздравление Христа»; «Горе вам, если вас все люди любят. Словаки подградские»3. Сегодня получено 432 телеграммы.

Приехал Charles Theodore Hagberg Wright, привез адрес английских друзей-писателей. Приехали Страхов, Сухотин.

Приехал Дима Чертков. Л. Н. услыхал, позвал его. Дима, вошедши: «Не знаю, поздравлять вас или нет». И рассказал историю о своем последнем дне рождения в Англии. Аладьин был у них и язвительно высказался о том, что его поздравляют. Дима решил поздравлять только тогда, когда самому поздравляемому хочется. Рассказал это по-своему, откровенно, просто, мило. Потом поехал за почтой в Ясенки.

Есть телеграммы и письма от священников, от евангелических пастырей, пасторов разных английских вероисповеданий.

В 6.45 Л. Н. позвал Андрея и при его и Михаила Львовича помощи перешел от кровати к креслу, находящемуся в другой комнате — кабинете, — переехал в столовую и остался отдельно у круглого стола. За столом, за обедом нас сидело 22 и галдели: Софья Андреевна, Райт, Сергей Львович, Илья Львович, Андрей Львович, Екатерина Васильевна, Михаил Львович, Д. А. Кузминский, Дима Чертков, А. А. Гольденвейзер, Александра Львовна, я, Варвара Михайловна, Николай Николаевич, Иван Иванович, А. Б. Гольденвейзер, Владимир Григорьевич (он больше отсутствовал, был у Анны Константиновны в бывшей библиотеке), М. С. Сухотин, М. А. Стахович.

Л. Н. сидел один и про себя думал, в общий разговор совсем не вмешивался; просил принести записную книжку и записывал в нее4. Когда налили шампанское, Софья Андреевна подошла к нему чокнуться, Л. Н. сказал:

— Прошу, не подходите.

Мы, все остальные, встали у стола и поклонились Л. Н. И он сказал:

— Благодарю и радуюсь такому хорошему собранию и даже страшно, слишком уж хорошо.

Андрей Львович поднес ему подписать портрет для кого-то. Л. Н. не только подписал, но написал и несколько, довольно много, строк, что очень редко делает.

180

Димочка не пил шампанского, он еще никогда не вкушал вина. Радость — этот Дима: и добрый, и наивный, и простой, и умный, и веселый. И хороший рассказчик, и готовый на все хорошее.

Николай Николаевич рассказывал про телеграммы, их получено до сих пор около 600; есть и такие — в 10 страниц: текст 30 строк, прочее подписи. Сегодня 79 писем с Козловки, 10 — от городских Дум; одно — от университета.

После обеда подошел к Л. Н. первым М. А. Стахович, потом Райт еще поздравить и проститься. Л. Н. спросил его, знает ли он Б. Шоу, и сказал, что у него блестящее отрицание и осуждение существующего порядка.

Пришла наверх Анна Константиновна, она во время обеда занималась на террасе с ясенскими детьми.

Владимир Григорьевич (мне): Как хорошо, что Л. Н. здоров. Сейчас он говорил: так хорошо ему, что думает — что-нибудь случится.

В 9 часов Л. Н. стал в зале пересматривать письма; очевидно, очень слаб.

Приехала Мария Николаевна (невестка). Между адресами есть и от священников, и от крестьян (очень хорошие).

Пришел Иван Иванович, обнял и поцеловал меня: «Какая рамка, хороший день к юбилею», — и стал перечитывать все поздравительные адреса, телеграммы, письма и выписывать из них трогательные, серьезные места для сообщения в газеты5. Он уже третьего дня посылал первое сообщение в пять газет, писал там о любви, чтобы помешать чествованию с политической окраской.

Хорошая статья о Л. Н. в «Die Standarte» (Berlin, 3 September, Wochenschrift — «Tolstoi, von xxx»)6.

Л. Н. (читая): Это хорошо.

В «Петербургских ведомостях» статья князя Цертелева, человека православного, начало особенно хорошее7.

Л. Н. сегодня же написал австралийским генриджорджистам ответ на поздравительное письмо, полный убеждения в правоте, необходимости генриджорджевского решения8.

29 августа. Л. Н. спал хорошо. Утром оделся и один, без помощи, прошел от кровати к креслу и стал заниматься в зале. Гусев предложил ему пересмотреть избранные телеграммы. Л. Н. отклонил и писем не стал смотреть, первый раз с тех пор, как я здесь живу; стал сейчас же пить кофе и заниматься работой над «Кругом чтения». Почта из Козловки — около 100 писем; телеграмм привезли 925. Утром уехал М. С. Сухотин. Приехали молодые: Анна Ильинична с мужем Хольмбергом. Остались Сергей Львович и Илья Львович с женами, Михаил Львович, Д. А. Кузминский. Днем были: Райт, Чертковы — отец с сыном, Иван Иванович (все время делал выписки из писем и телеграмм для «Русских ведомостей»), Николаев, Хирьяков.

Вечером Софья Николаевна читала вслух из «Вестника Европы» Гершензона о Киреевском длинную статью1. Л. Н., лежа на кушетке, внимательно слушал. Другие играли в шахматы и карты. Когда Софья Николаевна читала, что журнал Киреевского, в котором он сам много писал, «Европеец», после второго номера был запрещен, Л. Н. сказал: «Очень интересно». Когда кончила читать, Л. Н. заметил:

— Сущность учения Киреевского вкратце в том, чтобы свою волю слить с волей бога.

Сергей Львович спросил Л. Н. об А. С. Хомякове. Л. Н. ответил, что Хомяков был глубже.

Л. Н.: Хомякова я знал. Всегда вспоминаю его с большим удовольствием. Очень самобытный человек. Монгольское лицо. Хорошая произнесена была им речь. Я ее где-то читал2.

181

На вопрос об Аксаковых Л. Н. ответил, что Аксаковы держались более внешнего (обрядности, национализма); они были, как Кант выражается, софистами своих прежних, в детстве воспринятых мыслей. И Киреевский был такой.

Я спросил Л. Н., не христианский ли дух учения Киреевского привлекал Л. Н. к славянофилам.

Л. Н.: У славянофилов было самодержавие, православие, народность. Я их любил за народность. Они прикрывали народность православием. Это меня отталкивало от них.

Гольденвейзер спросил Л. Н. о впечатлениях юбилея, почему не интересуют его письма, телеграммы. Л. Н. ответил, что у него настало переполнение, как от сладкого, когда насытишься; перестал интересоваться; что эта сторона была ему до сих пор незнакома. Общее впечатление от писем, телеграмм — что своей деятельностью он разрушил ложные верования и указал истину. Это сделалось трюизмом.

Сергей Львович и Николай Николаевич говорили о телеграммах (вчера их 600, сегодня более чем 1 000). Л. Н. спросил, есть ли от Стасюлевича и есть ли от славян. (Есть обе.)

Гольденвейзер: «Вестник Европы» кончится. И Стасюлевич и Арсеньев — старики, и не находят, кому его передать.

Сообщили Л. Н., что есть телеграмма от Кропоткина3.

Л. Н.: Я не знаком с ним?

— Нет.

— У меня чувство, будто бы знаком, — добавил Л. Н.

Сергей Львович: Есть телеграмма от старика, который «всю жизнь мелкими шажками бежал» за тобой.

Николай Николаевич сообщил Л. Н. содержание одной телеграммы от священника, вроде: «Горячо приветствую дорогого Льва Николаевича за хлеб насущный».

Л. Н.: Вот и о вере можно говорить с добротой, а не ругательно.

Есть такие телеграммы: «Вы — живая совесть России» (несколько раз эта мысль по-разному выражена). «Искренно желаю еще много лет чувствовать ваши удары по нашей совести». «Drahý Lev Nikolaivič, žite ešte mnohé bláhê letá ku dobru ludstva. Peter Makovický»* 4.

Вечером очень шумно. Играл Гольденвейзер. Когда Илья Львович с женой, Аннушкой и ее мужем уезжали, все сошли их провожать.

Л. Н. остался с Димой. Я застал их, когда Л. Н. говорил Диме, что у него (Димы), кажется, самомнения мало.

— Не надо думать о том, что́ обо мне думают люди, а думать о том, как мне поступать.

Жалко Илью Львовича с его семьей. Все они такие простосердечные, добрые, славные.

Хольмберг Л. Н-чу понравился. Он ему по матери своей (кн. Горчаковой) родственник и похож на карикатуру Л. Н. на картине, где литераторы носят рукописи Некрасову5.

30 августа. Л. Н. встал бодрый. С 9 стал заниматься в зале с Гусевым новым «Кругом чтения». Входил к нему Николаев спросить, что оставить, что выпустить из речи Генри Джорджа «Вера сторонников единого налога», напечатанной в посредниковском календаре, которую Л. Н. выразил желание поместить в новый «Круг чтения». Л. Н. ответил, что надо переделать всю и написать простым языком и что займется этим сам1. Николаев пришел поделиться своим восторгом и заговорил с Сергеем Львовичем

182

о chef d’œ, uvre — адресе австралийских джорджистов Л. Н-чу и его ответе им, утверждая, что этот ответ будет иметь громадное значение.

Сергей Львович: Какой вы фанатик!

С. Д. Николаев: Я не фанатик. Я с Джорджем не во всем согласен. Я анархист. Он мог это писать в Америке, где правительство порядочное; его недостатки там ему не были видны, как нам, в России. Я еще десять лет тому назад в Москве беседовал с Л. Н. о том, в каких мы счастливых условиях, что у нас паскудная церковь, паскудное правительство, нам это все виднее.

Сергей Львович хочет заняться группированием и изданием поздравительных телеграмм. Его радуют, интересуют телеграммы, выражающие порицание правительства; таких больше всего из Саратова, Харькова, где губернаторы особенно усердствовали, чтобы не проявлялось чествование Толстого. Репрессия — реакция.

С 2 до 2.30 Л. Н. с молоканами, потом до 4-х на балконе читал корректуру второго издания «Круга чтения». Приходили к нему на одну-две минуты Перна, Владимир Григорьевич, Николай Николаевич, Александра Львовна.

Во время обеда Л. Н. сидел на кушетке и там обедал. Были: Райт, Чертков с сыном, только что приехавший Н. Н. Ге, Перна, Гольденвейзеры, Сергей Львович, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Николай Николаевич. Л. Н. сегодня опять не читал писем, за обедом был бодр, много беседовал, только из-за шума я мало мог расслышать Л. Н., хотя он старался громко говорить. Н. Н. Ге говорил с Софьей Андреевной, на ее расспросы отвечал, что живет уроками и что это самое неблагодарное занятие, ничего от него не остается, одна подготовка к экзаменам. Л. Н. спросил его, зачем это делает. Николай Николаевич ответил, что расходы большие, на покрытие их.

Л. Н.: Это вам скажет всякий судья. Есть обязанность по отношению к своей душе. Средство от того одно: уменьшить свои потребности; много средств добывать — это одно из старых суеверий, как православие. Пять десят пять часов в неделю работать гораздо вреднее, чем......* Вот где революция и энергия нужны.

Л. Н. продолжал:

— Старичок тут был — сектант-молоканин, — но какой сектант! Ищущий. Грамоты почти не знает; как только начинает говорить, станет плакать и жаловаться; угадайте о чем? Что он богат.

Л. Н. спросил Н. Н. Ге о Буланже и сказал, что его воспоминания из его бурной жизни с рабочими не читал, но, говорят, очень интересны2.

Говорили про Шерлока Холмса; Сергей Львович сказал, что интересен, разошелся в 270 тысячах экземпляров. Л. Н. не читал. Об ответе на адрес австралийских джорджистов, написанном Л. Н. третьего дня и вчера. (Это первый и пока единственный ответ Л. Н-ча поздравившим его в день рождения.)

Л. Н. прочел сегодня несколько прошлых дней в «Круге чтения» и нашел там изречение Руссо о земле; его хочет поставить в эпиграф ответа3. То, что теперь совсем игнорируется, а между тем 200 лет назад сознавалось. Лучшие люди, которые думали о том (земле), сейчас указали на это. И Л. Н. продолжал разговаривать с Перна о земельном вопросе. Говорил об общественном мнении. Он (Толстой) жил во времена рабства. Все привыкли к рабству, и ему казалось естественным переселять крепостных и т. п. И вдруг прояснилось, сделалось общественным мнением, что крепостное право — грех. Теперь надо решать, к какому общественному мнению примкнуть: Меньшикова или Генри Джорджа. Назревает

183

Адрес Московского общества поваров, присланный Толстому ко дню его восьмидесятилетия, 28 августа 1908 г. <Первый лист>

АДРЕС МОСКОВСКОГО ОБЩЕСТВА ПОВАРОВ, ПРИСЛАННЫЙ ТОЛСТОМУ КО ДНЮ ЕГО ВОСЬМИДЕСЯТИЛЕТИЯ, 28 АВГУСТА 1908 г. <Первый лист>

 

Адрес Московского общества поваров, присланный Толстому ко дню его восьмидесятилетия, 28 августа 1908 г. <Продолжение>

АДРЕС МОСКОВСКОГО ОБЩЕСТВА ПОВАРОВ, ПРИСЛАННЫЙ ТОЛСТОМУ КО ДНЮ ЕГО ВОСЬМИДЕСЯТИЛЕТИЯ, 28 АВГУСТА 1908 г. <Продолжение>

 

Адрес Московского общества поваров, присланный Толстому ко дню его восьмидесятилетия, 28 августа 1908 г. <Продолжение>

АДРЕС МОСКОВСКОГО ОБЩЕСТВА ПОВАРОВ, ПРИСЛАННЫЙ ТОЛСТОМУ КО ДНЮ ЕГО ВОСЬМИДЕСЯТИЛЕТИЯ, 28 АВГУСТА 1908 г. <Продолжение>

184

общественное мнение, и надо людям решать. Когда большинство будет на стороне прогрессивного общественного мнения, несправедливость земельного рабства будет так же очевидна, как в то время стала очевидна несправедливость крепостного права.

С 7 до 9 шахматы, потом в кабинете сидел четверть часа, погруженный в свои мысли; потом заходили Чертков, Райт прощаться. Л. Н. расплакался; потом опять сидел, задумавшись. Просил записную книжку и Январь нового «Круга чтения». В 10.20 вышел в залу и разговорился с Н. Н. Ге. Сначала спрашивал о С. Т. Семенове. Ге говорил, что Семенов прожил в Женеве два года, подружились; говорил о его детях — сыне и дочери, посещавших там школу. Л. Н. спросил, какой же вид у него, не крестьянина ли?

В разговоре Ге заметил, что у французов детей совсем не видать. Есть младенцы и малые взрослые люди, но типа детей нет.

Л. Н.: Очень понимаю, что это может быть. Ведь и у нас в городах гимназисты......*

Л. Н.: В «Вестнике Европы» (сентябрьская книжка) все прочел, и Арсеньева. Какая умная статья!

— О чем? — спросил Гольденвейзер.

— Обо мне, грешном. Но (Арсеньев) именно умный, серьезный человек. Пишет, что об учении, взглядах Толстого преждевременно говорить, а большинство в газетах, в статьях все знают4. Спасибо, что напечатали статью Морозова («За одно слово») — она слаба, — так, из благодарности напечатали5.

Ге вспоминал Морозова:

— Не тот ли, против которого жил Тенеромо?

Потом заговорили о Тенеромо.

Л. Н.: Сделался журналистом; старается возможно больше писать; пишет обо мне. Журналистика развращает пишущих и читающих. Это какое-то подобие мысли, а выработалось такое искусство, это удивительно — двадцать страниц прочтешь, думаешь, что что-то такое есть, и ничего нет, le bien-dire**.

Л. Н. говорил насчет статьи о Киреевском, которую вчера прочла вслух С. Н. Толстая; писал ее Гершензон. Он считает философами нашего времени Ницше, Метерлинка, Карпентера.

Л. Н.: Это философы? Ницше — это бред сумасшествия и самоуверенности.

Кто-то прервал, что талант у него есть.

Л. Н.: Таланта никакого, только самоуверенность.

В 10.45 Л. Н. ушел к себе. В 11.50 потушил свечу.

31 августа. Л. Н. спал пять часов. Утром, в 6 и в 8, ел виноград. Спросил меня, сколько мне лет (42), и спросил — слабею ли. — «Нет». — Л. Н. сказал, что все-таки нет тех сил, что в 30 лет, а если кажется, что есть, то выносливости меньше. В эти годы, когда сил еще много, убыток их меньше чувствуется, чем в старости; когда сил мало, тогда ухудшение больше чувствуется.

С 8.45 занимался с Николаем Николаевичем новым «Кругом чтения».

Приехал Владимир Григорьевич, прошел к Л. Н. и рассказывал ему минут 20—25 совсем неважные вещи. Года два тому назад Владимир Григорьевич не сделал бы этого, чтобы во время занятий войти к Л. Н.; еще негодовал на Бирюкова, когда тот, не званный Л. Н-чем, входил к нему в вечерние часы с вопросами по биографии. Считалось ненарушимым

185

одиночество Л. Н., и особенно во время, когда занимался — с 9—10 до 2—3 часов.

Л. Н. обедал на кушетке.

Л. Н.: Я прочел Горького «Исповедь». Невообразимое. Все лица одинаковые (монах), одинаково говорят, выдуманные положения. — И Л. Н. удивлялся и тому, как это можно писать, и — более — тому, что это печатают.

Ге сказал, что у Бальмонта читал такой стих: «Тик-так, тик-так»1.

Л. Н. сказал, что он понимает: они думают, будто поэзия есть что-то недосказанное, неопределенное, а ведь написание стихотворения требует столько же труда, как геометрия.

Л. Н.: Хотел веселенького. Стахович прислал, и Михаил Сергеевич хвалил L. Halévy «Madame Cardinal»2. Это такая мерзость! Отец и мать продают своих двух дочерей, и автор над этим подтрунивает, и в двух томах. Этой мерзости просто знать не хочется.

Потом Л. Н. заговорил о Поль де Коке. Я в это время ушел за книгой Л. Н-чу. Когда вернулся, Ге мне сказал, что про Поль де Кока Л. Н. говорил, что это французский жанр — и мило, и смешно, и легко, а Л. Галеви — это грязь.

Сергей Львович рассказал про Арцыбашева, читавшего в собрании в Ялте, что он похож сам на Санина: силен, лицо бледное, нахальное, умное, неприятное, голос противный.

Л. Н. сказал, что у Арцыбашева есть некоторый талант. «Санина» не читал, но получил письмо от гимназиста с вопросом: «Кому верить: Христу или Санину?».

Ге сказал, что Хилков очень хвалил «Санина», тогда и он прочел его. Считает непристойным подсказывать такие мысли, свойства людям, каких у них не бывает. Познакомиться с барышней и ее изнасиловать — это все равно, что писать, будто гость ложки крадет.

Л. Н.: Он хочет показать, что не красть — это есть старое суеверие. Это и выбирает.

Пришли Горбуновы, Алексеев, Якубовский, Николаев. Николаев пошел в комнату Николая Николаевича прочесть ответ Л. Н-ча австралийским джорджистам, там же прочел и ответ отказавшемуся3. Письма его растрогали. В умилении произнес:

— Милая рука пишет и почти только эта одна рука и пишет!

Л. Н. говорил про бывшего сегодня утром молодого человека харьковского, присужденного к полутора годам за распространение сочинений Л. Н. Он был и раньше здесь, и тогда с ним был припадок. Теперь сидел под арестом, и выпустили его на короткое время. Он говорил сегодня точь-в-точь то, что тогда: «Если вы этот конец карандаша нажмете, погибнет сто, если другой — погибнет тысяча».

Л. Н.: Я ему говорил, что это то, с чем боремся; во имя этого Столыпин казнит: «Мы казним сотню, а предупредим революцию, убийство тысяч». Но не убедил его. Он говорил, что надо иначе устроить жизнь. Я ему говорил, во-первых, что устроить жизнь других людей совсем нельзя (нельзя знать, что будет), что это суеверие (верить, что одним можно устроить жизнь других), что люди — свободные существа; во-вторых, что человеку нельзя внушить свои мысли, как это видно и на нем, — я не убедил его; разумеется, есть такое состояние, когда человек ищет, и тогда у передового человека перенимает мысли (а есть, как этот студент, которого никак не убедишь).

Иван Иванович рассказал про драму Метерлинка, которую будут ставить в Художественном театре. Одно действующее лицо — пролитое молоко4.

Л. Н. недоумевал. В десять часов поехал спать.

186

Еще в 7 часов вечера были четверо тульских типографщиков-депутатов (знакомые Гусева) с адресом и сопроводительным письмом от их общества — библиотеки, в котором 70 человек. Л. Н. поговорил с ними в гостиной и дал им книжки. Они хотели для своей библиотеки полное собрание его сочинений.

1 сентября. Л. Н. хорошо спал; встал в 7; с 8.30 до 12.30 занимался.

Приехал М. В. Булыгин. Л. Н. получил письмо из Харбина от солдата, который уже призывным чувствовал, что не следует быть солдатом; не вытерпел — отказался. То же услышал о пяти отказавшихся солдатах в Тифлисе. Л. Н. говорил, что на окраинах свободнее солдатам и мягче поступают с ними. Потому туда из сочувствия и высылают отказавшихся.

За завтраком Л. Н., Н. Н. Ге, Булыгин, Сергей Львович, Софья Андреевна говорили о том, зачем Н. Н. Ге, выйдя из подданства русского, не остался так, а принял подданство другое, и именно французское. Вспоминали, как следили чиновники за его сыновьями.

Л. Н.: Сколько есть законов! Прудон вычислил — 150 тысяч, и все-новые. Сколько новых отношений между людьми, столько законов, и никто их не знает, и никто не может оправдываться незнанием их.

Утром был Владимир Григорьевич в возбужденном состоянии после бессонной ночи. Л. Н. с 2 до 6 у себя. В 3.30 позвонил и спросил, где Александра Львовна; хотел ее попросить съездить к Черткову, разузнать про него, но тот только что был и уехал.

Вечером с Гольденвейзером шахматы, потом разговор про декадентство. Л. Н-чу кто-то писал, что занимался декадентским писанием, но что оставил это, потому что оно связано с распущенностью. Л. Н. в этой исповеди показалось основным, что декадентство идет вместе с распущенностью.

Привезли огромную почту из Тулы — 30 заказных, 120 простых писем, 60 повесток, 50 книг, газет, журналов. Л. Н. дали некоторые прочесть. Одно прочел вслух, Bréal выражает сочувствие его критике Шекспира, утверждая, что он давно так же думал1. Тоже вслух начал читать и дал Николаю Николаевичу докончить письмо Леонида Андреева, который хочет Л. Н. посвятить «О семи повешенных». Письмо сердечное, прямое2. (Куда лучше его писаний!)

Сергей Львович, Михаил Васильевич и Н. Н. Ге занимались сортировкой (1700) юбилейных телеграмм.

Л. Н. спросил у Гольденвейзера о его композициях, потом последовал интимный разговор (Гольденвейзер о своей жизни). Гольденвейзер играл Шопена, под конец — его балладу. Л. Н. был растроган.

Софья Андреевна, обращаясь к Гольденвейзеру:

— Как вы, так Шопена не играет никто.

Л. Н.: Никто. Я так слился с Шопеном; когда я слушаю, у меня впечатление, точно я сочинил.

Какой-то пекарь прислал Л. Н. 21 фунт хлеба. Софья Андреевна заподозрила, не отравленный ли? Об этом пересуды. Л. Н. заметил, что теперь Шерлок Холмс так читается (в моде), а что он (Л. Н.) никогда в жизни шпионов не встречал.

Трогательное письмо получено от шести тульских телеграфистов3; смешное от человека, узнавшего о Л. Н. из газеты, в которой была завернута колбаса. Нашлась поздравительная телеграмма Ку Хун-мина из Шанхая, которому Л. Н. писал «Письмо к китайцу».

Л. Н.: Какое сближение народов произошло! Как за последние двадцать пять лет Индия, Китай, Япония стали причастны европейской жизни! Персия — меньше.

Есть поздравительная телеграмма от бурят. Есть письмо от лужицкого серба Яна Брыла4; присылает и первые семь номеров «Лужицы».

187

Толстой. Ясная Поляна, осень 1908 г. Фотография В. Г. Черткова

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, осень 1908 г.

Фотография В. Г. Черткова

Н. Н. Ге, не видевший Л. Н. с 1902 г., после болезни, не находит у него телесной перемены. Переменилось отношение к самому себе. Бережется от болезни, удерживается от всякой всячины, чего тогда не было. В Ясной недостает Марии Львовны, она была звеном между Л. Н. и другими; она была солнечным лучом. Ге готовится издать переписку Л. Н. со своим отцом и отвести много места воспоминаниям о Марии Львовне5.

2 сентября. Л. Н. утром сам перешел в кабинет, сел у письменного стола и занимался. Почту сегодня уже читал сам. Писал новый «Круг чтения» и письма. С часу до 2.15 в зале; завтракал и разговаривал с Н. Н. Ге, М. В. Булыгиным, Сергеем Львовичем. Меня не было. Ге говорил мне, что он рассказывал Л. Н., как в северной Италии крестьяне кооперативными артелями арендуют помещичьи экономии и как артели между собой кооперативно держат агрономов, техников и т. д. Л. Н. на это говорил, что,

188

чем больше усовершенствований в этом, тем хуже (дальше забираются по ложному пути), труднее им будет вернуться. Ге с этим не соглашался.

Вечером приехал верхом из Тулы казачий подполковник Сехин, племянник Е. И. Сехина (фамилия происходит от сейхи, было такое чеченское племя), описанного Н. Н. Толстым под именем Епишки, а Л. Н-чем — Ерошки. Он внук его брата Алексея, бывшего офицера и учителя в Червленой, соседней со станцией Старогладковской; 43 лет, небольшого роста, сутуловатый, усатый, лысый, простой; прям, басит. Л. Н. расспросил его, как там живут, про «мамук», про «кумыков», про старообрядцев-казаков, чеченцев, леса, кабанов, оленей:

— Перемены, должно быть, большие в полвека?

Сехин говорил, что перемен нет, только начали уже курить; так же одеваются и живут, как тогда, как описал Л. Н. Железная дорога не проведена; кумыки — мирные; чеченцы редко прорываются — места запестрели русскими поселками — 30 конных молодцов прискачут ночью в городок, ограбят золотых дел мастеров и ускачут в темную ночь. Там было и есть спокойно, только в самые новейшие времена стали производиться грабежи. Ружья не нужно было носить, а теперь опять стали носить.

Про Епишку Л. Н. сказал:

— Был милейший человек, простодушнейший, веселый.

Сехин рассказал про него, что к старости в скиты перешел. Это было Л. Н. ново, удивился.

Л. Н.: Посмотрел бы я эти места!

Софья Андреевна стала показывать чудные фотографии Буллы. Л. Н. сел играть в шахматы с Гольденвейзером. Я спросил Сехина, читал ли он Н. Н. Толстого о Епишке в «Современнике» 1857 г.

— Нет.

Я вспомнил слова Епишки Л. Н-чу: «Что ты судишь? Ты бы оставил судение там, где был; брось (он про писание говорил) судить»1.

Л. Н.: Напрасно я его не послушался... Я шутю, — добавил Л. Н., — так он (Епишка) говорил: «шутю».

Сехин: И теперь у нас так говорят.

Л. Н. говорил с ним о его службе: тяжелая, мол, в эти времена. Сехин не понял, ответив:

— Теперь всякая служба тяжелая.

Л. Н. вспомнил, что Каспийское море от Старогладковской станицы в ста верстах, Владикавказ — в двухстах.

Сехин вспомнил про статью Тенеромо в рязанской газете (29 августа) о том, как Мария Львовна собиралась замуж выходить за крестьянина2.

Софья Андреевна: Этого ничего не было. Это Файнерман, который все врет, пишет, чтобы получить деньги, а газеты подхватывают, потому что интересное, и перепечатывают. Я бы его убила.

Л. Н. от шахмат успокаивал Софью Андреевну.

На днях в «Биржевых ведомостях» была напечатана Тенеромо сплошь выдуманная беседа с Л. Н. Длинная сказка об известном публицисте3.

Софья Андреевна говорила, что приедет С. А. Стахович, которая очень любит Л. Н.

Л. Н. на это:

— Она любит частицу меня. Она из тех, которые разрывают меня по частицам4.

3 сентября. Утром уехал Сергей Львович, приехала С. А. Стахович.

В час Л. Н. пришел в залу и тут завтракал. Говорилось о выздоровлении от болезни, о дне рождения, поздравительных письмах, телеграммах. До сих пор телеграмм 1700, но еще получается по 20 ежедневно. Подписей на них 50 тысяч.

189

Л. Н. письма и телеграммы очень мало читал; говорит, что не может: скучны ему повторения. Приятно ему, что сделалось «общим местом» — «я был атеист....» (и Л. Н. не докончил, т. е. «и благодаря вам нашел бога»).

— Приятно читать те письма, где это все искренно, серьезно высказано, но повторения скучны.

— Должно быть, господь-бог испытывает то же чувство при повторениях: «Помилуй, помилуй», — сказал Л. Н., шутя, Софье Александровне.

Приятны были письма от священников (их немного) и из чужих стран благодарности и с религиозных точек зрения (поздравления).

Софья Александровна: А ругательных не было?

Л. Н.: Нет.

Тут Софья Андреевна вставила, что ругательные были: она получила четыре.

Софья Александровна продолжала выспрашивать Л. Н., и он отвечал. Говорил приблизительно так, что в старости — духовная жизнь, а внешнее не интересует.

— Тщеславие прошло, я был очень тщеславным; слава богу, могу говорить в прошлом. В последние годы похвал было столько, что от тщеславия излечили, уже слишком сладки были.

Л. Н. продолжал говорить, что ему так легко живется, близкие друзья есть.

В 4 часа Л. Н. вышел в залу, где Софья Андреевна с Софьей Александровной за чаем говорили про отобранные интересные телеграммы. Соглашались в том, что они неинтересны — все от рабочих, в революционном духе; видно, что отбирали их нигилисты — Сергей Львович и Николай Николаевич.

Л. Н.: Тут эта черта задора против правительства.

Николай Николаевич сказал, что выбирали не по содержанию интересные, а по подписям: от рабочих и т. п.

Софья Александровна прочла одну от рабочих Путиловского завода и сказала, что это, верно, сочинили конторщики1 и что все телеграммы, на одно копыто.

Л. Н. Софье Александровне про «Madame Cardinal», что это не то, что он хотел. В этом романе сюжет такой (родители продают дочерей), над чем шутить нельзя. Спросил, нет ли чего другого. Софья Александровна не могла ничего вспомнить.

Л. Н.: Поль де Кок — добродушная веселость.

Софья Андреевна запротестовала против сальностей Поль де Кока:

— Толсты́е — все такие, любят такие вещи читать. Сергей Николаевич любил их.

Л. Н. заговорил про книгу «Les Indes mystérieuses»2.

— Французская бодрая серьезность, — и рассказал смешной пример оттуда по-французски; я не понял.

Сегодня получен подарок от табачной фабрики «Оттоман» — несколько тысяч папирос в коробках с выпуклым портретом Л. Н-ча. Л. Н. с Владимиром Григорьевичем решили: чтобы не обидеть пославших, Л. Н. напишет, что одну коробку оставляет для музея и большую коробку с надписью — для своих целей, а прочее возвращает, т. к. он больше 20 лет не курит и другим советует не курить3.

Софья Андреевна взволновалась харьковской газетой («Друг народа»), в которой Л. Н. ругают, называют лжецом4. Говорила, что, когда прочла, у нее было такое желание — поехать туда с револьвером, прямо в редакцию, и бац!

— Как это смеют так писать?! В старину за такую ругань была бы дуэль.

Л. Н. с 6 до 11 все время провел в зале. Приехал к обеду в кресле на

190

колесах, т. к., погуляв по балкону, почувствовал, что жилы под коленом разболелись.

После обеда с Софьей Александровной разговаривал. Почта из Тулы — около 120 писем. Л. Н. по поводу какой-то статьи о нем, а в ней разговора с ним, сказал:

— Если бы я еще восемьдесят лет жил, я не успел бы переговорить всего того, что мне приписывают и что будто бы я сказал.

Шахматы с Гольденвейзером; пришли Николаевы.

Л. Н.: Как Сытин справится с новым «Кругом чтения»? Я пишу для себя, не буду изменять.

Сергей Дмитриевич: А что, это будет издавать Сытин? Не Горбунов?

Л. Н.: Чертков сделал, что Сытин; так больше распространится. — И Л. Н. рассказал, что поправляет Февраль нового «Круга чтения»; до сих пор было так, что первые четыре мысли были для детей, народа, а дальше — потруднее. Теперь решил оставлять только самые выразительные — шесть в день. Л. Н. рассказал, что в новом «Круге чтения» каждый месяц содержит его мировоззрение. День за днем мысли вытекают из прежних.

— Печататься будет народное (детское) отдельно, а народное и более трудное вместе. Радостная работа, нужная.

С Софьей Александровной Л. Н. говорил о любви, что в молодости — восторженна, а в старости — тиха, и эта выше, глубже.

Л. Н.: Как много стало вегетарианцев! Старик-молоканин — вегетарианец. Сегодня от Репина получил телеграмму, подписанную двадцатью, что они обедали по-вегетариански, без вина, сами себе готовили, без прислуги живут.

Л. Н. о евангельских Марфе и Марии — что у Марии мужской характер.

Л. Н. читал вслух письма и даже подписи.

4 сентября. Л. Н. слаб; у него насморк четвертый день. Много и долго работал.

Приехала Варвара Валерьяновна; вечером М. В. Булыгин, Гольденвейзер. Л. Н. разговаривал с Н. Н. Ге о Швейцарии, о тамошнем милитаризме, управлении и церквах.

Софья Андреевна вырезывала из газет о Л. Н. Заметила в «Новом времени» 31 августа статью Меньшикова. Заглавие одной части ее — «Подложное Евангелие»1. Софья Андреевна стала читать часть. Л. Н., читавший раньше, сказал об этой статье, что нехорошо. Софья Андреевна все продолжала читать и огорчаться.

Л. Н.: Для меня эта статья поучительная, потому что есть предел, где перестаешь серьезно относиться, как в молодости; вот Софья Андреевна серьезно относится.

Говорили о холере в Петербурге: в один день умерло 60.

Гольденвейзер играл Шопена, а после Л. Н. пожелал Аренского. Говорили о нем. Л. Н. сказал, что Аренский как композитор искренен.

5 сентября. Л. Н. встал в 7; вчера побольше походил по балкону, нога немного припухла.

За завтраком разговор о том, что Л. Н. пишет художественное.

Александра Львовна в восторге и дразнила Николая Николаевича, что «Круг чтения» отсунут в сторону. Николай Николаевич же жалел, говорил, что такие вещи, как «Ягоды», через 20 лет не будут читать, а «Круг чтения» — навсегда.

Л. Н. просил Александру Львовну позвать ему деревенскую бабку и священника, хочет расспросить о родах; меня утром расспрашивал про тяжелые роды. Недавно же расспрашивал Софью Александровну о том, как одевались ее братья мальчиками1.

191

Уехали Н. Н. Ге, М. В. Булыгин, Варвара Валерьяновна.

За обедом Софья Андреевна вспомнила, что Овсянико-Куликовский в новой своей книге о Л. Н. пишет, что он религиозный философ, а случайно и художник2.

Вечером пришел 23-летний казак из станции Новопокровской Екатеринодарской губернии — М. С. Астахов. Пришел к Л. Н. «в рабы наниматься», как ответил на вопрос Вани. (Они, сектанты, любят выражаться таким языком.) Сам из православных, ищет правды, был баптистом и прошел через многие секты. Теперь читал «Хулу» Иоанна Кронштадтского о Л. Н., что он предтеча антихриста. Тут он подумал, что, скорее, обратное будет правда, и приехал, т. е. пришел, пробыв в дороге 17 дней. Сильный, страстно правды добивающийся, упорный человек, жаждущий по правде любви. Л. Н. с ним поговорил в гостиной; потом он (Астахов) поехал с Чертковым к нему (Черткову).

Владимир Григорьевич спросил, присылаются ли славянские газеты со статьями о Л. Н. Я должен был ответить, что мало.

Софья Андреевна была у Анны Константиновны и говорила о том, что французы мало отозвались на юбилей. И во время голода англичане, американцы отозвались, французы — нет; что французы несимпатичны.

Я: А мне симпатичны.

Л. Н.: И мне симпатичны.

За обедом Л. Н. рассказал, почти шутя, что сегодня получил письмо «от матери» с полным адресом: «Что, просите веревку от правительства? — я ее посылаю», и действительно отдельно в пакете прислала. Л. Н. того мнения, что она легковерно думает, будто он причина революции, как это правые газеты утверждают. Л. Н. же ей вчера ответил на ремингтоне3.

Нога к вечеру больше припухла, чем утром. Компресс с 3-процентной борной водой.

Софья Андреевна, услыхав, что завтра приедет Тихон Агафонович (местный кочаковский священник), спросила, зачем.

Л. Н.: Расспросить про семинарскую жизнь хочу.

Софья Андреевна: Попы злятся на тебя.

Л. Н.: Как не злиться, когда отнимаешь у них, чем они живут.

Софья Андреевна сегодня рассказывала с радостью, как чествовали Л. Н. в Берлине и Лондоне4.

6 сентября. Суббота. У Л. Н. опухла вся левая нога. Сел в кресло на колесах и так занимался. Пополудни была у него около полутора часов Настасья Фоканычева, 80-летняя яснополянская бабка, премилая женщина; Л. Н. расспрашивал ее, как принимает ребенка, про обстоятельства родов; подарил ей портрет с автографом и коробку конфет, которую ему привезла Софья Александровна. После нее был священник — Т. А. Кудрявцев.

За обедом были Владимир Григорьевич и Дима. Вечером Гольденвейзеры, Николаев.

Николай Николаевич передал Л. Н., что получена телеграмма Союза русского народа из Самары, чтобы Л. Н. отказался от поименования его именем самарской улицы по постановлению Городской думы1. Николай Николаевич уговаривал Л. Н. сделать это — дескать, могут проезжающие по той улице ругать его.

Л. Н.: Я не могу вступаться в эти дела.

Софья Андреевна сообщила, что из Женевы просят разрешения назвать его именем школу, что им ответить? Л. Н. отказался вмешаться и тут сказал, что он хочет избавиться от этого.

Л. Н. рассказал про одного тульского жителя, который, прочитав «В чем моя вера», письменно заявил духовной консистории, что не может быть православным.

192

Гр. Л. Н. Толстой. «Единое на потребу и другие произведения». Товарищество типолитографии Владимир Чичерин, М. Обложка

ГР. Л. Н. ТОЛСТОЙ. «ЕДИНОЕ НА ПОТРЕБУ И ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ».

Товарищество типолитографии Владимир Чичерин, Москва

Обложка

В 1907 г. книга была изъята из продажи, а в августе 1908 г. Московская судебная палата утвердила ее арест

Л. Н. с Владимиром Григорьевичем о Брайане. Л. Н. сказал, что он наверное знает, что Брайан — антимилитарист.

Л. Н. читает Murger «Scènes de la vie de bohême».

Софья Андреевна рассказала с негодованием, что переменила прислугу, которая забеременела; принялась морализировать и осуждать.

Л. Н. со страданием в голосе останавливал:

— Что же делать, среда такая! — И стал рассказывать, чтобы остановить Софью Андреевну: — Нынче в «Новой Руси» история грабежей очень интересна. В шайке участвовали железнодорожные служащие, полиция; кондуктора, которые ездили, — переодетые грабители2.

Софья Андреевна: Как дознались?

Л. Н.: Открыла девушка. Начальник шайки похитил девушку, держал насильно, жил с ней matrimonialement*.

Получена телеграмма от официанта: «Бессмертному из смертных» и т. д.

Л. Н.: Официанты. Я в первый раз понял, что это сословие большое. Знал Новикова-лакея. Они у нас служат — они нас судят.

Л. Н. просил свезти его в кабинет. Вернулся и попросил Гольденвейзера поиграть на фортепьяно. Тот сыграл сонату Бетховена E-moll опус 90 и этюд Шопена. Л. Н. спросил, какого времени эта соната Бетховена.

Разговор о музыке. Гольденвейзер сказал, что это ошибочное мнение, будто последние сочинения Бетховена трудны. Они очень просты, богаты мелодичностью, но они трудноисполнимы и при плохом исполнении кажутся запутанными.

Гольденвейзер: Я ужасно Бетховена люблю.

193

Л. Н. Толстой. «Об общественном движении в России». Изд. «Обновление». СПб., 1906. Обложка

Л. Н. ТОЛСТОЙ. «ОБ ОБЩЕСТВЕННОМ ДВИЖЕНИИ В РОССИИ».

Изд. «Обновление». СПб., 1906

Обложка

Брошюра была изъята из продажи и в августе 1908 г. арест ее утвержден

Л. Н.: Я не могу этого сказать.

Л. Н. спросил Софью Андреевну про Урусову, которая любила играть Бетховена. Софья Андреевна рассказала, как она умерла. Ее мать хотела, чтоб она попала в концерт Рубинштейна, была готова употребить все средства, чтобы к концерту выздоровела; смазала ей горло каким-то крепким карболовым раствором. Когда дочь стала задыхаться, мать ей сказала: «Вот тебе и концерт Рубинштейна!» Софья Андреевна продолжала рассказывать, что Урусова любила играть Мендельсона.

Л. Н.: Вы знаете его (Мендельсона) пределы. Он очень милый, чудесный, но ограниченный. У Бетховена есть широта; это неожиданное совершенно, вдруг подымается высоко.

Гольденвейзер: Шопена первые произведения, должно быть, было трудно понять и оценить — не соответствовали тогдашнему музыкальному вкусу. Публике было ново; отличалось от существовавшего. А Мендельсон — он творил в царившем духе, имел при жизни успех.

Л. Н.: В жизни такие люди руководствуются мнением людей, а большие пишут для себя, потому что он (большой) в себя верит, а тот (Мендельсон) пишет для людей.

Л. Н. просил повезти его в ремингтонную, где Александра Львовна, Варвара Михайловна и Николай Николаевич переписывали «Круг чтения». Туда же пошли Гольденвейзеры и Николаев.

— Они меня балуют, — сказал Л. Н. — Они начисто переписывают, а я все это помараю, хотя стараюсь удерживать себя.

Александра Львовна с упреком и удивлением в голосе:

— Папа́, что ты говоришь!

У Николаева зубы болят; Л. Н. спросил его об этом и пошутил:

— Хорошо, когда зубов нет, нечему болеть. А если бы и ног не было, тогда бы и им не болеть.

194

Александра Львовна: А ноги болят?

Л. Н.: Душан Петрович говорит, что болят.

С. Д. Николаев вернулся к бывшему раньше разговору о немецких врачах (Ламане и других), что они, основываясь на физиологии, рекомендуют вегетарианство.

Л. Н.: Я так умру дураком. Я не верю в физиологию. Они поверили в вегетарианство на опыте тех, кто из нравственных причин соблюдает его, и они некоторыми физиологическими явлениями стараются доказать, что оно естественно. Не то, чтобы это было неверно, а тут так многообразно... Они исследовали один ряд явлений, а один ряд соприкасается со ста рядами других явлений. Думаешь, что это последние явления, но после них еще бесконечные явления.

Л. Н. много читал Силезиуса (в немецком оригинале) и много из него о боге помещает в новый «Круг чтения». Канта Л. Н. не переделывает, а в точном переводе помещает. Очень высоко ценит его.

Сегодня приехал Евгений Иванович, но не входил к Л. Н. Привез выписки из Будды, П. А. Бакунина и Спинозы.

Александра Львовна тоже стала записывать, Варвара Михайловна уже с месяц как записывает. Николай Николаевич, Владимир Григорьевич, Гольденвейзер и Софья Андреевна тоже ведут записи.

7 сентября. Днем был коломенский богобоязненный старик1. Мне показался олицетворением истинно русского человека, радеющего о душе своей, божественной сущности ее. Годился бы в монастырские старцы. Л. Н. сказал о нем, что не употребляет слова в их точном значении, что играет словами.

Он от него устал: поговорил с ним с 3 до 4 часов; после у него были перебои через четыре удара.

Л. Н. получил интересные письма: одно от черносотенца, другое — от социал-демократа — снисходительное: «Хотя вы ошибались относительно нас, мы вам прощаем». Утром был у Л. Н. студент.

Л. Н. получил письмо любителя лошадей, полковника, спрашивающего, на лошади какой породы ускакал Л. Н. от чеченцев2. Л. Н. вспомнил и рассказал:

— Ехали мы в Грозный, шла этот раз оказия, солдаты идут спереди и сзади, и я ехал с моим кунаком Садо — мирным чеченцем.

— И с Полторацким, — добавила Софья Андреевна.

— И перед тем я только что купил кабардинскую лошадь — темно-серую, с широкой грудью, очень красивую, с огромным про́ездом (знаете, что такое про́езд? что рыси равно; ходак — такую лошадь зовут ходаком) — но слабую для скачек. А сзади ехал Садо на светло-серой лошади, ногайской, степной (там были ногайцы-татары) — была на длинных ногах, с кадыком, большой головой, поджарая, очень некрасивая, но резвая. Поехали втроем. Садо мне: «Попробуй мою лошадь», и мы пересели. И тут очень скоро после того выскочили из лесу, с левой стороны, на нас человек восемь-десять и кричат что-то по-своему. Садо первый увидал и понял. Полторацкий на артиллерийской лошади пустился скакать назад. Его очень скоро догнали и изрубили. У меня была шашка, а у Садо ружье незаряженное. Он им махал, прицеливался и таким способом уехал от них. Пока они переговаривались с Садо, я ускакал на лошади, а он за мной. Меня спас особенный случай — что я пересел на его лошадь.

Александра Львовна: А какое было место, горы?

Л. Н.: Ровное место3.

— А что Садо, он как скончался?

— Не знаю. Он был здоров. Может быть, он до сих пор жив. Он одних лет со мной.

— А откуда он происходил?

195

Л. Н.: Из аула Старый Юрт, по ту сторону Терека. Там жили чеченцы.

За обедом Л. Н. много каши ел. Софья Андреевна удивилась, и он пошутил: «Умирающие так не едят».

Л. Н. о письмах, которые себе оставил для ответа и отлежались:

— Я хочу отвечать, а потом просто сил нету.

У Л. Н. обычай каждый день кончать почту. Если письмо полежит несколько дней, оно уже, «отлежалось». Исключение — такие письма, которые требуют подготовки для ответа.

8 сентября. Были: Владимир Григорьевич, Евгений Иванович (недолго). Вечером — Хирьяков, Николаев, Н. В. Давыдов, Мария Александровна. Вечером, с 6.40 до 10, Л. Н. в зале. Беседовал, главное, с Давыдовым. Н. В. Давыдов привез адрес «Московского литературно-художественного кружка»1. Рассказывал про «свободный университет Шанявского», которого он директором. Он его учреждает теперь. Должен начать действовать до 3 октября. До сих пор три преподавателя: Муромцев, Кизеветтер и......* Л. Н. спросил, какие же побуждения поступать в этот университет.

— Получить образование, прав же никаких.

Л. Н.: Мне это особенно сочувственно потому, что прав не дает никаких.

Спросил про выборжцев — Муромцева и других, — как перенесли заключение.

Давыдов: Все очень хорошо. В некоторой степени даже довольны: поработали, отвлеклись.

О полученном воззвании П. Д. Долгорукова по поводу «Общества мира». Л. Н. не подпишет и не ответит, потому что надо бы отвечать обстоятельно, а на это нет времени:

— Общество ни к чему (ничего не сделает). Сделает перемена мировоззрения — что я не могу убивать: не желаю в этом участвовать.

Софья Андреевна вызвалась Долгорукову это ответить. Л. Н. поблагодарил и согласился2.

Л. Н. вспомнил, что Купчинский ему писал о своем сборнике против войны. Заглавия статей интересны, просил его прислать самую книгу3. Хирьяков сказал, что книга бойка, показно-криклива — такая, какой была газета «Русь».

Говорилось про то, что министр просвещения Шварц потребовал от шести московских доцентов и профессоров, выпущенных из заключения за «Выборгское воззвание», чтоб они в своих лекциях не выступали против правительства. Он не пропустил курсисток в университет, не только новых, но и допущенных в прошлом году. Ненужное раздражение.

Л. Н.: Мое представление о Шварце, что он обыкновенный, дюжинный директор гимназии; им таких и нужно.

Николай Васильевич говорил, что это, вероятно, делается, чтобы исполнить слова, сказанные государем.

Александр Модестович: Тут, вероятно, требование самого государя. Он высказался за смертную казнь, и со стороны окружающих — поддерживание ее.

Л. Н.: Государственная форма устарела, и наше общественное сознание современного человека требует другое. В других государствах народы больше признают нужным государственное учреждение в их общественной жизни.

Л. Н.: Вы юрист. Я помню, когда-то я усердно интересовался и занимался юридическими науками — что-то на меня нашло.

196

Н. В. Давыдов говорил, что «Речь» просила его написать статью «Толстой и суд»:

— Не успел. Они обратились ко мне потому, что мои взгляды на суд близки вашим. Я несколько раз в лекциях ссылался на ваши взгляды.

Потом рассказал, что в юридическом журнале описано, как Л. Н. присутствовал при разбирательстве дела о ранении проститутки кинжалом. Свидетельницы — проститутки и дама, содержательница притона. Поранившего ее оправдали. Когда уходили из суда, Л. Н. сказал потерпевшей, что надо простить. Она с удивлением посмотрела на него4.

Л. Н.: Как я это забыл то, что вы рассказываете про этих проституток.

Л. Н.: Болезнь, слабость, множество писем, работа, которую мне очень хочется сделать, что я прямо не могу. Я видел на этом юбилее, что это сделалось модой; что 99 процентов поздравивших меня — такие, которые только под гипнозом.

Л. Н.: Нынче кто-то рассказывал про Кропоткина, что он — за убийства, а вместе с тем добрый человек. Он — по Канту — софист своих прежних убеждений.

Л. Н. спросил, так ли, за убийства ли он? А. М. Хирьяков, лично знающий Кропоткина, ответил, что, по Эльцбахеру, Кропоткин......*

Гусев: Он единоличные, неорганизованные бунты одобряет.

Л. Н.: Если есть у тех людей (как Кропоткин) самоотверженное прошедшее, то им отказаться от него трудно; скорее Столыпин может отказаться, чем они.

О новой литературе.

Л. Н. (Николаю Васильевичу): Я все думаю, не стары ли мы, не по глупости ли мы не понимаем.

Николай Васильевич: Нет. — И рассказал, что́ пишут Минский и Кузмин.

Л. Н.: Тут есть нарочное. Есть желание удивить. Таланта не признаю (у Минского — Н. В. Давыдов очень подробно пересказал рассказ Минского, ужаснейшую чушь, но подчеркивал, что местами описание природы талантливо). Вы очень снисходительны. Я недавно перечел прозу Пушкина. Это (Пушкин) люди серьезные, а эти (декаденты) швыряют словами, как попало. Искусство — дело, которое требует большой серьезности.

Давыдов рассказал еще сюжет романа Кузмина о половой любви между мужчинами5. Л. Н. удивлялся:

— В наше время это говорилось шепотом, что есть такие уроды, а теперь считается должным рассказать это всем.

Л. Н. о революционных прокламациях:

— Я несведущ, я очень мало читал; но сегодня прочел одну... Там на писано, что возбуждать в народе ненависть к высшим классам есть святое дело6.

Л. Н. спросил Давыдова:

— А как в уголовном праве, нет вопроса об уничтожении смертной казни?

Давыдов рассказал свои мытарства у ученых-юристов по уголовному праву, а Хирьяков свои — на съезде русских журналистов (в июне под председательством Федорова)7. Он хотел внести проект, чтобы высказались против смертной казни в России и чтобы предложили журналистам из других стран так же поступить в своих странах. Федоров и М. Е. Ковалевский признали это неуместным.

Л. Н. после этих разъяснений:

— Мне казалось, что никому и в голову не пришло бы в свободной печати не писать против смертной казни.

197

О литературе. Л. Н. спросил, нет ли чего веселенького. Хирьяков хвалил веселую французскую книгу: «Les aventures de monsieur Haps»8.

Л. Н.: У французов теперь нет больших писателей. Анатоль Франс меня пленил своим «Кренкебилем», потом читал другое — слабо.

Л. Н.Бернарде Шоу): Отсутствие мировоззрения, большая эрудиция и блестящая способность выражать.

Л. Н. говорил, что теперь обращаются к нему военные: был внучатый племянник казака Епишки; пишет ему любитель лошадей, полковник, спрашивая, на какой лошади он спасся от чеченцев; был подполковник Ечинац.

— Теперь получил письмо от генерал-адъютанта, бывшего саратовского губернатора Косича; пишет, что он в Государственном совете отстаивал систему Генри Джорджа (говорил о проекте Генри Джорджа), и вспоминает, что он в Севастополе больной был и я его посещал9, — сказал Л. Н.

Говорилось о том, сколько воспоминаний, встреч с Л. Н. описано теперь в газетах, сборниках. Софья Андреевна вспомнила из новой статьи Измайлова по поводу юбилея Л. Н.: в том, что теперь пишут, так много лжи и воды, что впоследствии будет трудно разобраться10.

9 сентября. Много больных. У Л. Н. отек ноги опал. Днем были Хирьяковы. Александр Модестович разбирал юбилейные письма. Вечером Клечковский и Николаев. Из Тулы пять писем, из Засеки — 40.

Л. Н.: Все письма — одно и то же.

Тронуло его письмо проститутки, начинающееся словами: «Не думайте, что я пьяна...»

Николаев читал Л. Н. свое изложение проекта Генри Джорджа для крестьян. Л. Н. делал ему свои замечания.

Вечером Л. Н. прочел фельетон о себе Шредера («Zeit», 9 September); сказал, что он ему слишком большое значение приписывает; удивился его утверждению, что у русских писателей юмора нет.

— Что он под юмором подразумевает? — сказал Л. Н. — Пишет, что русская литература серьезна; это правда. Ernst ist das Leben*.

Л. Н. получил письмо врача, не подписавшего своего имени, — медицинские советы. Был ему рад, понравилась ему скромность врача.

Давыдов говорил о своем слуге, что он высших сановников останавливал, но всех низших впускал.

Л. Н.: За это стоило его держать.

Л. Н. (о Соловьеве): Доказывает недоказательное и верит, во что нельзя верить.

10 сентября. Среда. Л. Н. стал наступать на ногу; вечером зябнул. За обедом рассказал про хорошее письмо командира: хочет оставить военную службу и приехать жить в Ясную Поляну, работать какую угодно работу. Л. Н. о нем сказал, что первое дело христианина — освобождаться и посторонней помощи не требовать. Николай Николаевич смягчил:

— Он на первой ступени находится. Тут можно.

Л. Н. рассказал подлинные слова одного просительного письма:

— «Я приобрел долг в триста рублей. Пошлите мне их. Возвращу в три года». Какое понятие имеют обо мне!

Над словом «приобрел» смеялись.

Приехала Елизавета Валерьяновна; вечером Клечковский играл в шахматы и на фортепьяно. Винт.

11 сентября. Л. Н. вчерашнее наступание на ногу не повредило; сегодня ходил по комнате и сидел на балконе. За обедом Александра Львовна рассказала, как ее с кучером Иваном в шарабане молодая Вьюга трепала по яблочному саду в Телятинках, испугавшись велосипеда.

198

Софья Андреевна высказалась решительно, чтобы ее — пугливую — не держать.

Л. Н.: Всякая хорошая лошадь — пугливая.

Разговор о статье Буланже по поводу болезни Л. Н. в Крыму — в журнале «Минувшие годы»1. Потом о все увеличивающемся числе заболеваний холерой в Петербурге, о предохранении и о лечении ее. Софья Андреевна удивила сообщениями по этому поводу. Л. Н., шутя, вспомнил слова Давыдова о его болезни (определили и лечили не ту), что лечиться можно тогда, когда лечение не очень вредно.

Чертковы вчера переехали из Ясенок жить в Телятинки. Владимир Григорьевич привез проредактированный им благодарственный ответ Л. Н. тем, кто поздравил его с 80-летием2.

12 сентября. Перед отходом ко сну, перевязывая ногу Л. Н., я спросил, что́ он делал вечером. Л. Н. ответил, что читал французское пустяшное: «Scènes de la vie de bohême», par H. Murger, что отдыхал так хорошо. Пробовал поправлять ответ на письма, которые привез Чертков с его по правками, и то не мог.

Сегодня, кроме Владимира Григорьевича, никого не было. Елизавета Валерьяновна уехала утром.

Софья Андреевна высказала план — переселить Николая Николаевича в гостиную, возле кабинета Л. Н., а его комнату (бывшую Юлии Ивановны) переменить на гостиную. Я отсоветовал с той точки зрения, что Л. Н. покойнее, привычнее так, как есть. Александра Львовна — тоже. Л. Н. на план Софьи Андреевны соглашался.

Вечером Софья Андреевна рассказывала Николаю Николаевичу и мне о том, что не она затеяла и провела переезд семьи в Москву в 1881 г., а Л. Н. для того, чтобы Сергея Львовича, поступившего в университет, не пустить одного в лес — Москву — после деревенской жизни. Л. Н. же купил дом, перестроил, обставил его по своему желанию, и к ним стали ездить его гости: Долгоруков, Самарин, Олсуфьев, Уварова. Но, пожив там короткое время, он стал тосковать и дал это почувствовать ей, родившей Алешу, девятого ребенка. Со старшими детьми был, когда их учил, очень строг. Маша, когда входила к нему, крестилась. О воспитании младших детей (Андрея, Михаила) совсем не заботился, запускал семью, был писателем, а не отцом. Когда хотел имущество отдать бедным, Софья Андреевна была встревожена и решила просить царя, чтобы заступился за нее и отдал имущество жене и детям. В 80-х годах, когда происходил у Л. Н. перелом, было ей и семье тяжело.

13 сентября. Л. Н. хочет написать письмо Гермогену, саратовскому архиерею, с озлоблением напавшему на него1.

14 сентября. Сегодня был у Л. Н. обамериканившийся русский из Лос-Анжелеса (Калифорния)1. Там много русских, тысячи. Утром были у Л. Н. четверо тульских социалистов-рабочих. Николай Николаевич записал стенографически беседу Л. Н. с ними о социализме и христианстве.

Л. Н. на чье-то замечание, что, если бы он остался в войске, был бы теперь высокопоставленным генералом:

— Я бы в чинах не пошел.

— А почему?

— У меня не было к этому способностей.

Я спросил Л. Н., как это лошади находят дорогу в неизвестных им местах.

Л. Н.: Я так наблюдаю, у них есть точно как компас: они помнят всякое отклонение от направления.

Л. Н. читал в «Московском еженедельнике» критику на Леонида Андреева и говорил о ней с недоумением:

— Что Андреев пишет самого непонятного — и образы и язык, — эти

199

слова критик цитирует и несколько раз повторяет как что-то знаменательное. Например, «душу переломил о колено, как палку»2.

Н. А. Морозов. Фотография, 1900-е годы

Н. А. МОРОЗОВ.

Фотография, 1900-е годы

«...Вечером... с В. Д. Лебедевой (революционерка...)… с Н. А. Морозовым (астроном, химик, автор книги об Апокалипсисе, просидевший около 25 лет в Шлиссельбургской крепости...). Л. Н. разговаривал около двух часов». — Запись от 28 сентября 1908 г.

По какому-то поводу Н. Н. Гусев сказал Л. Н., что Генри Джордж считал возможным в будущем, когда люди проникнутся религиозным сознанием, полное уничтожение частной собственности (добровольный коммунизм).

Л. Н.: Мне это очень приятно слышать.

Л. Н. говорил, что он в 30 лет не приобрел столько, как в эту болезнь; и действительно — он, успокоенный, в нирване находится.

15 сентября. Приехал В. Г. Шелковников (второй раз насчет культуры хлебов по Демчинскому). За столом Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Варвара Валерьяновна, Владимир Григорьевич, Шелковников.

Софья Андреевна спрашивала Шелковникова про Хомякова — председателя Думы, у которого Шелковников только что был в его «доходном» имении, в Рязанской губернии.

Владимир Григорьевич спросил Л. Н., знает ли он этого самого Хомякова.

Л. Н.: Его старшего брата, кажется, я знал — очень умный, а этот (т. е. младший, председатель Думы) — добродушный, неглупый, невыдающийся1.

Л. Н. спросил Шелковникова об армянском языке, об армянской церкви, в чем отличие от православной, какие языки еще знает. Еще знает, кроме армянского, русского, лезгинский, грузинский, татарский, французский, немецкий, латинский и греческий.

Я спросил, есть ли сходство между армянским и грузинским языками.

Шелковников: Некоторые слова схожи.

Л. Н.: Которые местного употребления, а не по свойству языков.

200

Потом Л. Н. отвечал Гусеву, спросившему о переводе его сочинений на арабский язык:

— Арабский — мертвый язык. Язык, которым говорят нынешние арабы, я не знаю; он отличается от арабского, как итальянский от латинского.

Шелковников рассказал, как у Нарышкиных пастух оказался хорошо рисующим. Он сказал Нарышкиной, и она отправила его в Петербург.

Л. Н.: Это так часто бывает. Музыкальный, живописный, скульптурный талант так может выразиться.

Вчера привезли второй том биографии Л. Н. от Бирюкова.

Сегодня вечером Л. Н. отделял книги, которые для него лишние, и просил унести их из кабинета. Между ними и этот второй том, неразрезанный. Стало быть, внимательнее и не посмотрел его (читал корректуры).

Сегодня первый раз утром не видел Л. Н. У меня натерта пятка; в лечебницу и оттуда возили меня.

Софья Андреевна уж с 9 сентября не пишет историю своей жизни, стала писать дневник; до сих пор записывала только на листочках стенного календаря. Сегодня уезжают Николаевы в Москву на зимовье. Сергей Дмитриевич с детьми приходил проститься; все дети ринулись к Л. Н.; Юрушка потянулся поцеловать Л. Н. на прощанье.

Третьего дня Александра Львовна и я возобновили уроки стенографии у Варвары Михайловны. Л. Н. поощряет Александру Львовну выучиться. Николай Николаевич успел вчера стенографически записать всю беседу Л. Н. с тульскими рабочими-социалистами. Вечером, когда Л. Н. говорил об их беседе, Софья Андреевна спросила, зачем он их звал и убедил ли их в чем? Л. Н. сказал, что они принесли ему адрес и ему жалко стало их, что блуждают, исповедуя политические учения, за которые могут поплатиться годами в тюрьме, и позвал их поговорить. Они привели четырех лучших ораторов своих. Убедить не убедил их, но, может быть, кому-нибудь из них запало что-нибудь.

В. В. Нагорнова вспомнила про Н. Н. Толстого. Ей еще не исполнилось девяти лет, когда он умер в Hyères, она жила с матерью в нескольких верстах от Hyères на даче. Дядя Николай был очень добрый, тихий, веселый, удивительно умел рассказывать; им — детям — рассказывал сказки, рисовал — особенно карикатуры; у младшей сестры Леночки есть его рисунки, которые она ей дала. Помнит, какие у него были огромные глаза, исхудалые, впалые щеки и огромные кисти на худых предплечьях. Он заставлял их — детей — разыгрывать в лицах сказки Андерсена. Все братья были дружны, но его, Николеньку, особенно любили, уважали.

Вошла Софья Андреевна, спросила, о ком говорят, и сказала сейчас же что-то про его беспутную жизнь:

— Он мне совсем не был интересен, был некрасивый, низенький, кособокий.

16 сентября. Уехал Шелковников.

Л. Н. с 21 июля первый раз сошел вниз и прокатился в коляске с Николаем Николаевичем.

В 4 часа за чаем Л. Н. с Владимиром Григорьевичем, рассказывающим содержание американского романа «Broken Hearts». Л. Н. получил его от автора со скромным письмом, в котором тот просил прочесть и ответить. Обличение американской жизни.

Л. Н.: Это и там уже обличают, как у нас.

Это единственное, что Л. Н. понравилось в нем.

Л. Н.: Горький пишет в газетах, просит посылать ему материал о революции 1905 г.1

Была В. С. Толстая и Горбуновы. Вечером Л. Н. остро спорил с Николаевым. (Я поздно пришел.)

201

— Если бы мы не были грешны, если бы не освобождались от греха, не было бы блага жизни. Благо в освобождении от грехов, — закончил Л. Н.

Л. Н. получил письмо от вдовы французского юриста, который доказывал, что преступления совершаются в состоянии невменяемости2. Л. Н. вспомнил о своем взгляде на сон, что во сне поступаешь дурно и нет нравственной силы удержаться. Этим-то, что нет нравственной силы удерживающей, отличается сон от действительности. Есть и полусон. Как же тут наказывание может действовать на причину преступления?

У меня пятка болит, Л. Н. предлагал мне перевязать ее.

За обедом Л. Н. рассказал, что видел Плюснина; он возил больного отца из Хабаровска в Петербург лечиться и слепую мать — в Саратов. Рассказал, что там от источника проведены теперь трубы на дальнее расстояние, чтобы могли купаться в иных местах в этой воде.

Варвара Валерьяновна заговорила о Филарете Московском, что его хотят в святые произвести.

Николай Николаевич: Суровый был человек. Говорили про него, что каждый день съедал двух денщиков и пять попов в придачу, но умный аскет. Он написал указ 19 февраля об освобождении крестьян.

Л. Н. вспомнил, как аннушкина бабушка, А. А. Горчакова, его уговорила идти к Филарету для благословения, когда ехал на Кавказ. Маленький, худенький старичок. Подарил ему образок, который Татьяна Александровна очень любила. Должно быть, он висит в киоте у Софьи Андреевны.

Перевели разговор на монахов, что они скоромное едят и вино пьют. Николай Николаевич рассказал, что Анна Константиновна вспоминает, как к ее отцу ходили монахи и ели мясо. Раз пришел Филарет Киевский, и Анна Константиновна скрылась в столовую и, когда он ел ветчину, расплакалась и сказала: «Не могли ему дать масла или сдобного хлеба!» Филарет сказал ей: «Деточка, успокойся, не буду». Этим Л. Н. заинтересовался, тронут был, сказал, что спросит Анну Константиновну.

Софья Андреевна — про монахов всякое. Про монахинь Л. Н. сказал, что они хорошо (чисто) живут.

— Семьсот, — сказал Л. Н., имея в виду число их в Шамординском монастыре, и, шутя, предложил Варваре Валерьяновне поступить в монастырь, сказав, что и он поступит.

Варвара Валерьяновна заметила, что ей не нравятся, между прочим, молитвы «пятисотницы»; пятьсот раз в день повторять: «Господи, Иисусе Христе, сыне божий, помилуй ны».

Л. Н.: Это бессмысленно: во-первых, Христос не бог, а, во-вторых, не помиловать, а самому стараться быть лучше.

Л. Н. получил сегодня письмо Иконникова — книг ему не дают, но работу дали: тачает сапоги с радостью, только одно ему тяжело, что с обманом: в подошвы кладут картон, а снаружи прилепляют кожу3.

Владимир Григорьевич говорил об обращении к русским людям, что в статье к революционерам Л. Н. несправедливо (осудительно) к ним относится4.

Л. Н.: Чтобы быть всегда беспристрастным, надо не быть человеком.

Л. Н.: Дети — они свежи, от бога приходят, потом мы понемногу все портимся и потом все понемногу исправляемся.

17 сентября. Л. Н. утром пошел погулять около дома. Пополудни прокатился с Александрой Львовной; Владимир Григорьевич на козлах. Ездили на Козловку. Владимир Григорьевич снимал. Был тверянин-крестьянин. Л. Н. поговорил с ним о воспитании детей — учить нравственному учению Христа, а богословского не касаться. «Откровение» Иоанна —

202

книга плохая, ее не надо читать. Напрасно была взята в Священное писание.

У тверянина двое детей глухонемых. Рассуждал, почему они глухонемые; думает, что они по материнской линии пошли, — вылитая мать, а она рассудком слаба.

Л. Н.: Тут причины слишком сложны, чтобы мы могли угадать.

Тверянин говорил, что обучает их в школе для глухонемых в ущерб другим детям, но что их больше жалко. Какая будущность?

Л. Н.: Что о будущности стараться? Может быть, они вам будут поддержкой.

Софья Андреевна именинница. Приехали Андрей Львович с Екатериной Васильевной и Мария Александровна поздравить ее.

Андрей Львович за обедом сказал, что в приложении к «Ниве» читал письма графа Алексея Толстого к С. А. Миллер:

— Там пишет и про тебя, папа̀. Помнишь ты его?1

Л. Н.: Он человек был очень хороший, красивый, сильный, но сочинитель, по-моему, плохой. Я никогда......*

Андрей Львович предложил принести читать.

Л. Н.: Принеси.

Андрей Львович рассказал оригинальную историю с лисицей: щенки затравили большую лисицу. Пастух принес ее живую, держа за задние ноги. Андрей Львович взял ее в свои руки, внес в переднюю; тут был охотник Офросимов и другие гости и борзые собаки. Ноги у лисицы были скользкие. Она вырвалась у него и убежала. Не травили ее. Офросимов отсоветовал, сказав: «У меня правило — не травить лисицу, раз она спаслась».

Л. Н. рассказал про письмо Ц. В. Хилковой, что хочет приехать к Л. Н. с дочерью, чтобы он с ней поговорил2. Софья Андреевна отказалась принять ее, невенчанную жену:

— Я терпеть не могу любовниц. Я уеду, — говорила задорно.

Л. Н. говорил, что получил хорошее письмо от священника, без подписи, и еще говорил, что в газетах напечатано его письмо к священнику Соловьеву3.

Мария Александровна привезла «Учение Христа для детей», издание «Посредника». Появилось шесть дней тому назад и до сих пор Цензурный комитет не вмешался.

У Н. Н. Гусева опять дело. Послезавтра допрос4.

За чаем, после винта, Л. Н. принес из нового «Круга чтения» один месяц и читал вслух и объяснял:

— Второе число вытекает из первого, третье — из второго и связаны вместе. Первое — о религии; второе — о боге во мне; третье — о боге в других людях; четвертое — о любви к богу, и так далее. Есть животная жизнь — любовь к детям, и есть высшая, духовная, эту полагать высшей, ей подчинять животную. Хорошо, если сознательно идет к духовному; оно идет к старости особенно у крестьян — хочет не хочет, а бессознательно идет к этому.

Когда Л. Н. говорил о любви, Софья Андреевна вставила:

— Как же любить Тенеромо, когда его ненавижу?

Л. Н.: Только одна и есть любовь. Другое — пристрастие.

Л. Н. читал и целый «день» и отдельные мысли и разъяснял, желая растолковать Андрею Львовичу (который живо интересовался, старался понять, задавал вопросы о том, что ему мешает понять), Варваре Валерьяновне, Екатерине Васильевне и всем. Разъяснял со страданием, с духовной работой и торопясь, чтобы Софья Андреевна не перебивала, близок

203

был к слезам. Так хорошо разъясняет Л. Н., когда разъясняет своим детям: Илье, Михаилу, Андрею. В последнее время случалось, что они (особенно Михаил Львович, менее Андрей Львович, еще менее Илья Львович, как мне казалось) истинно хотели поучений, разъяснений. Александра Львовна очень внимательно, напряженно слушала, так же и Мария Александровна; Гусев, тоже вслушиваясь, улыбался. Л. Н. разъяснял очень понятно всем и такие трудные мысли: о проявлении нашего я, об ограничении нашего я временем и пространством. Я понимал, когда говорил Л. Н., а теперь записать не умею. Л. Н. кончил так: «Я очень доволен этой работой».

Уехали Андрей Львович с Екатериной Васильевной, утром уедут Варвара Валерьяновна и Мария Александровна.

18 сентября. Утром приехал Н. Н. Ге. Пополудни Л. Н. с ним, Владимиром Григорьевичем и М. В. Булыгиным за чаем.

Л. Н. спросил Владимира Григорьевича про его выписки из Герцена. Разговорились о лондонской типографии Герцена и о нем.

Л. Н.: Герцен мне очень нравился. Раз он напал на меня. У него был поляк, и при нем я сказал что-то про поляков. «Это только русский может быть такой бестактный», — сказал он (Герцен). А Огарев мне не нравился; он был какой-то расслабленный, он пил, кажется.

Николай Николаевич: У него была падучая.

Я много ездил по больным, вечернюю беседу проспал.

19 сентября. У Л. Н. была вчера неприятность с Софьей Андреевной. Софья Андреевна, услышав третьего дня, что Николая Николаевича будут допрашивать (его звали на сегодня в Жандармское управление), вскипела и захотела, чтоб у нее в доме было все законное, и вчера объявила, что потребует сделать в доме обыск. Л. Н. это было очень тягостно, сердце у него сильно билось, и чем больше подавлял в себе огорчение, тем больше страдал сердцем. Софья Андреевна выводила из терпения; Л. Н. объявил, что тогда он уйдет, что он во всем уступил, только свободу слова оставил себе, это хочет удержать за собой — не уступит. Тогда Софья Андреевна сделала другое лицо, стала ласковой и хотела написать в Тулу жандармскому полковнику, что Николай Николаевич неповинен, — чтобы его не трогали. (Что я тут записываю — это слабые намеки на то, что было.) Николай Николаевич ездил в Тулу с Александрой Львовной в Жандармское управление. Против него возбудили дело за то, что в бандеролях отправляет запрещенные книги.

Был бабид-персианин, купец из Мерва, Аз Изулла Измайлов, 50-летний, низенького роста с «персидскими глазами», большим мясистым носом; смахивает на еврея, слащавый в обращении, сердечный, смирный, восторженный, братский человек. Л. Н. с ним говорил наедине; и вечером говорил, что он ему был очень интересен — не он лично, а как репрезентант* массового движения бабидского. У них братство всемирное; ничего чудесного, догматического, одно нравственное учение.

Л. Н. спросил его про Ваисов полк. Измайлов его не одобряет: сектантский, исключительный. Он приехал из Акки (Сирия), где живет сын Беха Уллы — Аббас Эффенди, нынешний руководитель бабидского движения.

Баб был казнен. В продолжении 66 лет, как бабизм существует, было их казнено и убито 80 тысяч. Он сам, Измайлов, был в кандалах в персидской тюрьме. Всех бабидов теперь насчитывают 18 миллионов: в Индии, Персии, Турции, Алжире, Египте, Соединенных Штатах. Переходят и христиане и евреи в бабизм. В Персии половина населения «бабисты», как Измайлов выражался, и они в теперешней политической смуте не

204

участвуют. Если у кого револьвер, тот не бабист. Не курят, вина не пьют; те, которые просвещеннее, бросают есть мясо. Два года тому назад Аббас Эффенди, когда его спросили насчет мяса, ответил, что лучше его не употреблять, а Измайлов думает, что постепенно все перестанут его есть. Он чаю не пил и, когда уезжал и его большой, тяжелый куль Ваня хотел ему снести на телегу, отказался, сказав: «Мы братья, я сам могу сделать», и потащил. Перед самым домом не сел на телегу, а подальше. Это у них так полагается.

Утром Л. Н. прочел почту, около 20 писем; были между ними и интересные. Вечером около 40 писем. Из них прочел два вслух: одно о содержании в тюрьме, другое о казни 28 августа. Это от бывшего депутата I Думы — Френкеля1.

Л. Н.: Как мы привыкли к казням! Читаешь в газете между прочими новостями о казни — не замечаешь.

Софья Андреевна: За последние два месяца было семнадцать казней.

Л. Н. сказал, что он думает, что больше; в месяц — 60. По-моему, он ошибается.

Сегодня были П. Н. Ге и М. В. Булыгин.

Третьего дня кто-то спросил Л. Н., читает ли газеты, и добавил:

— Я думаю, что это полезное занятие.

Л. Н.: Нет, бесполезное — раздражает, любопытство пустое.

20 сентября. Софья Андреевна убирала книги в библиотеку. За обедом: Владимир Григорьевич, Якубовский, приехала Мария Александровна. За обедом и после Л. Н. долго беседовал с Якубовским, вернувшимся из Петербурга. Якубовский рассказывал очень хорошо про бабидов и про 1905 и 1906 гг. в Туркестане, про бесчисленные экспроприации. Говорил про Косича, был у него, его письмо к Л. Н. ходит по рукам в Петербурге;. про Субботича, губернатора в одном из закаспийских городов. В 1905 г. он в пределах манифеста 17 октября действовал. Рабочего (по Якубовскому — агента-провокатора), покушавшегося на него бомбой, простил и отпустил.

Л. Н.: Ведь это очень хороший поступок, это могло иметь влияние.

Якубовский: Правительство его обвинило в попустительстве, сменило и не дало ему пенсии. Он (Субботич) велел кланяться вам, Лев Николаевич. В Туркестане при Кауфмане не было ни жандармов, ни полиции, ни монахов, а теперь есть, даже наблюдают за либеральными чиновниками.

Л. Н. говорил по поводу полученных вчера писем о смертной казни и о содержании в тюрьме, и о напечатанном сегодня в «Слове» письме, вызывающем коллективно всех протестовать против смертной казни. Л. Н. сказал, что смертная казнь — только звено во всем этом движении; если ее не будет, будут голых в кандалах держать.

В газетах теперь частые сообщения, как истязают при допросах и в тюрьмах. Вчера, когда читали такое письмо об этих истязаниях, Л. Н. сказал Гусеву:

— Это ваша будущность.

Николай Николаевич ответил, что и то не будет трудно.

Мария Александровна в ужасе:

— Лучше было бы сейчас повеситься.

Л. Н.: Нет, нет! Ужасно насилие; не столько мучение, как вызывание ненависти.

Якубовский говорил, что в каком-то деле истязания замешан Статковский — тот самый, который бывал в собраниях друзей Л. Н. в Москве, а вместе с тем доносил полиции. Ему (Якубовскому) отдал «Крейцерову сонату», а на следующий день был произведен у него обыск и отняли у него все его копии писаний Л. Н-ча.

205

Л. Н.: Мне теперь трудно вспомнить, что могло быть запрещено в «Крейцеровой сонате», что противоправительственного?

Софья Андреевна от круглого стола спросила, в какой отдел библиотеки занести «Жизнь и учение Спира». В биографический?

Л. Н.: В философский.

Софья Андреевна: А ведь тут жизнь?

Л. Н.: Что же такое жизнь? Интереснее его учение.

Л. Н.: Чувствую, что я теперь не могу отвечать. Я теперь о том думал: столько писем есть хороших; не могу.

Якубовский говорил про И. М. Трегубова, про его затеи1. Л. Н. сказал, что как серьезная мысль — желаешь одиночества, другой только мешает. Через бога соединен с другими, а Иван Михайлович — все организация.

Л. Н. сегодня читал «The Game of Life». Parables by Bolton Hall2 и читал «Слово». Одно из них — вслух. Л. Н. прочел вслух из «Слова» «События дня: приговоры, казни, вооруженные нападения и грабежи».

— Какие ужасы! — воскликнул Л. Н., кончив чтение.

В. Г. Чертков сказал, что экспроприации и грабежи не хуже, даже лучше тех хронических грабежей, которые мы, обеспеченные классы, постоянно производим. Л. Н. на это сказал, что эти наши хронические грабежи — давнишнее, и потому не режут глаз. К ним привыкли, многие их не замечают (не сознают), а это — экспроприации — новое явление.

Когда Л. Н. ложился, Софья Андреевна из ванны пришла прощаться. Н. Н. Ге — Миколай Миколаевич, как его зовет Л. Н., в отличие от Н. Н. Гусева — ее спросил: разве она после ванны поедет в Тулу? Не советует. Л. Н. рассказал, что он сегодня от себя написал в Жандармское управление в Тулу, что он сделал, и ей не нужно туда ни ездить, ни писать. Л. Н. говорил это торопясь, голос у него дрожал, прерывался от волнения (страха перед Софьей Андреевной). Софья Андреевна не ответила Л. Н., как бы соглашаясь, что ей нечего вмешиваться, а предостережение Миколая Миколаевича приняла с согласием. Когда они вышли, я ощупал пульс Л. Н. — правилен. Л. Н. как бы к правильности пульса заметил:

— Я очень рад. что Софья Андреевна успокоилась. Я очень боялся, как она примет насчет Жандармского управления, а она приняла спокойно.

Л. Н. в этом письме написал, что виновник не Гусев, а он; что он распространитель запрещенных сочинений и считает нужным распространять их, и будет распространять.

21 сентября. За обедом Л. Н., Софья Андреевна, Миколай Миколаевич, П. Н. Ге, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Владимир Григорьевич, Николай Николаевич.

Л. Н. рассказал про огромного лохматого студента, бывшего сегодня. Семинарист, теперь в университете. Никакого мировоззрения у него нет. Задавал Л. Н. такие вопросы: что думает о позитивизме, «презентист» ли он или «футурист». Читал в газете эти слова и думает, что эти журналистами выдуманные и раз употребленные слова имеют определенное значение.

— Как это вследствие отсутствия физического труда является путаница мысли, — закончил Л. Н.

Л. Н. говорил про веселое чтение Tristan Bernard «Mémoires d’un jeune homme rangé»1 (присланное ему М. А. Стаховичем), что очень интересно изображение пошлости этой жизни. Смешная история. Л. Н. рассказывал смешные и притом художественные подробности. И сам, и все очень смеялись. Л. Н. весь обед очень интересно, весело рассказывал и шутил. В кабинете Л. Н. прочел Владимиру Григорьевичу из записной книжки черновик своего письма в газеты (оно сопровождает его письмо к жандармскому полковнику в Тулу); в этом письме он вину Гусева берет на себя. Через газеты хочет довести до сведения всех властей, чтобы в таких случаях (распространение его сочинений) привлекали к ответственности его.

206

Владимир Григорьевич советовал не посылать в газеты. В данном случае (в Жандармском управлении) действует, а в газетах не имеет этого действия. Л. Н. согласился2.

Владимир Григорьевич просил Л. Н. дать ему все это списать.

Софья Андреевна вчера и сегодня вписала в каталог и убрала в библиотеку 185 книг, полученных за последние два-три месяца.

Я сегодня продолжал читать второй том биографии Л. Н-ча — Бирюкова. Сильно подействовала критика Достоевским «Анны Карениной»3. Я говорил об ней Л. Н., он пожелал прочесть и сказал:

— Достоевский — великий человек.

Посоветовал Л. Н-чу прочесть фельетон «Pester Lloyd» 8 September 1908: «Tolstoy’s Stellung in Socialismus». Л. Н. спросил в нерешимости, читать или нет:

— Он социалист?

— Вряд ли.

Л. Н. стал читать и приговаривал: «Сильно, очень интересно».

22 сентября. Приехал Н. Г. Молоствов с корректурой первого выпуска своей, совместно с П. А. Сергеенко написанной, иллюстрированной работы «Л. Н. Толстой. Критико-биографическое исследование». Издание Сойкина. Петербург. Просил Л. Н. посмотреть и сказал:

— Наверно, очень несовершенное, но оно дело души моей.

Л. Н. сидел в кресле в зале. Софья Андреевна быстро, но очень внятно читала ему вслух. Л. Н. трогало описание жизни его матери. Л. Н. взял корректуру к себе и еще раз сам прочел ее и карандашом отметил кое-что. Вечером сказал Николаю Германовичу, что письма о хозяйстве и географии лишни, ослабляют поэтическое впечатление от ее личности, произведенное другими ее письмами и писаниями, приведенными там же. То, что его отец писал о своем отвращении к военной службе, назвав ее ремеслом, «это мне ново и приятно», — сказал Л. Н. Николай Германович объясняет причины, побудившие Николая Ильича идти на военную службу. Софья Андреевна заметила ему, что это тогда было общее: все аристократы шли в офицеры. Л. Н. подтвердил тоже, что, как теперь того круга люди не идут в сапожники, слесаря, так тогда не шли в штатские. Когда Оголин пошел в прокуроры, это было из ряда вон.

Л. Н. удивился высокой цене издания — назначено 50 р. Николай Германович привел цены заграничных изданий Леонардо да Винчи, Доре и других — от 500 до 3 тысяч франков.

Л. Н. намекнул, что странности его детства, кроме попытки летать и бегать наперегонки с тройкой, — лишни. Неясно, что должны означать.

Л. Н. произносил Ѐргольская с ударением на первом слоге. Вечером играл в шахматы с Николаем Германовичем. В 10 пришел к чаю. Разговор о труде Молоствова. В 11 Л. Н. ложился. Миколай Миколаевич Ге смотрел его припухшую ногу. Л. Н. заговорил с ним; поощрял его переводить на французский язык его сочинения, а то переводы Бинштока (парижское издание Stock полного собрания сочинений Л. Н. в сорока томах) отвратительны и не передают смысла, и язык не французский. Л. Н. просил Н. Н. Ге прочесть несколько строк. Ге достал с полки одну книгу (они находятся на полке в спальне), открыл в середине и прочел первые попавшиеся ему два предложения; оба бросались в глаза своим не французским языком. Миколай Миколаевич объяснил это так: Биншток — русский еврей, не знает по-французски; говорит бойко, но совсем плохо. Он дает переводить кому попало — таким, которые тоже не знают хорошо языков, и поправляет его жена, совсем не знающая по-русски. Миколай Миколаевич хочет поговорить об этом с Чертковым и со Стоком.

207

Так переводят Л. Н. на всемирный французский язык, в таком плохом переводе читает его весь романский, большая часть магометанского мира, и с него переводят, с этого плохого французского перевода, на итальянский, испанский, португальский, мадьярский, турецкий и многие другие языки.

23 сентября. Сегодня 46-летие свадьбы Л. Н. с Софьей Андреевной. Приехал И. И. Горбунов с известием, что на второй том бирюковской биографии Л. Н. наложен арест. Получил телеграмму, которую понимает в этом смысле. Надеется сохранить (отстоять), вырвав нецензурные места, выпустить новое издание.

Владимир Григорьевич ждет обыска у себя.

Пополудни, с часу до 4.45, Л. Н. беседовал с Николаем Германовичем и с Владимиром Григорьевичем. Заставил Александру Львовну рассказать Владимиру Григорьевичу ее сон, который сегодня утром Николай Николаевич пересказал Л. Н-чу.

За обедом Иван Иванович говорил о том, что теперь, когда грозит война с Турцией из-за Македонии, Досеву и болгарским друзьям следовало бы выступить с провозглашением. Достигли бы чего или нет, момент удобный, сделать следовало бы. Л. Н. поддакнул.

Иван Иванович: Австрия толкает Болгарию. Как это смешно писать, что «Болгария хочет войны». Хочет князь и несколько министров.

Иван Иванович вспомнил ужасы маньчжурской войны, где раненых было столько, что не хватало приспособлений для них; гибли. Приехал Д. Д. Оболенский.

Иван Иванович о стачке студентов, начавшейся из-за того, что Шварц не пропустил вольнослушательниц; потом уступил и пропустил тех, кто в прошлом году был записан, чтобы кончили.

Иван Иванович говорил, возмущаясь, о вызывающем поведении Шварца. Л. Н. сказал, что тут нет никакой беды: если бы от него зависело, он бы их только поблагодарил: сделали так, что перестали ходить учиться. Самоуверенность, ничему нужному не научатся. Иван Иванович допустил, что жалко, когда юристов учат одной неправде, но когда уже есть учреждение, не следует исключать из него.

Д. Д. Оболенский говорил, что огромное большинство слушательниц записываются в университет не из-за учения, а для того, чтобы приобрести право местожительства (еврейки) и матримониальных целей.

Л. Н.: Студенты хотят учиться, учителя хотят учить, с какой стати вмешивается правительство в это?

На объяснения Ивана Ивановича, что правительство хотело привести к закрытию университета, Л. Н. сказал, что нельзя предвидеть, что будет, так же как при шахматной игре, — всех комбинаций не предусмотришь, и как не посвященным в шахматную игру непонятны ходы игроков, так и этот ход для них, правителей, неизбежен. Ведь это трудно войти в их положение.

Д. Д. Оболенский о холере в Петербурге и о том, что в Неве есть вибрионы*, и о споре ученых. Буардель говорит про бактерии, что неизвестно: причина ли они холеры или последствия ее. Л. Н. поддакивал (он давно говорит, что через 50 лет будут смеяться бактериологи ее нынешнему значению). Дмитрий Дмитриевич рассказал про Д. А. Хомякова; был у него на днях в Богучарове, ему 67 лет. Л. Н. слушал и спросил, ядовит ли?

Дмитрий Дмитриевич: Да, и злится на Думу, на брата. Он, Дмитрий Алексеевич, правый, говорит, что надо было бы собрать народное собрание, а не Думу.

208

Л. Н. сказал, что это у него задор против западничества. Дмитрий Дмитриевич рассказывал, что у Д. А. Хомякова все, как у его отца Алексея Степановича, было; отношение крестьян к барину, и наоборот: бедный получает лошадь через контору. Олени в саду, стулья в комнатах на тех же местах, как при отце. Он разговорился с крестьянами и сказал Дмитрию Алексеевичу, что говорят про него, что он добрый барин. — «А вы разве не знаете, что это по-русски значит — дурак?»

Дмитрий Дмитриевич рассказывал что-то про охоту.

Л. Н.: Охота скоро отойдет.

Дмитрий Дмитриевич: Тысячи лет охотились и будут.

Л. Н.: Нет. Жестокая. Как это странно, это была мода. Самарин ходил на охоту, а у него никакой наклонности не было*.

Иван Иванович сказал, что он не понимает, как такие люди и художники, как Тургенев, А. С. Хомяков, Л. Н., охотились. Ведь тут, кроме немилосердия, и нарушение красоты, гармонии природы; птица летит, а ты ее убиваешь. Л. Н. согласился, но сказал, что тут есть другая красота, которая охотника захватывает, — собаки; любуются на движение собак. А что стрелять он мог без сострадания: так весь переносишься в это дело, которое считаешь нужным, как солдат на войне. На войне есть своя опасность, а охота — шутка.

— А добивать мне бывало ужасно тяжело, — сказал Л. Н.

Софья Андреевна: Заяц орет, как дитя. Я ездила со Львом Николаевичем на охоту.

Л. Н. говорил по поводу запрета книг, что в России это делается самым глупым манером. Кому это интересно — запрещать «Евангелие» или «Биографию», — ни прокурору, ни цензору. Разве двоим-троим лицам, Столыпину. А за границей это связано — множество лиц содействует, не найдешь виновника.

Н. Г. Молоствов надеется кончить свою работу в два-три года, т. к. подготовлен. Работает что-то уже 16 лет.

Про новейшую биографию Моода1 Л. Н. сказал:

— Сухой перечень фактов. Ошибки, которые делает Бирюков, повторяет Моод.

Л. Н. вечером купался. В ванную снесли его на руках Д. Д. Оболенский и Миколай Миколаевич.

24 сентября. У Л. Н. изжога, слабость. Утром попил немного кофе, бросил и до 6.30 ничего не ел. Потом съел два яйца. Утром спал до 9.45, что для него необыкновенно.

В 2 часа сошел вниз и прошел в аллею, хотел на скамейке посидеть, но, не дойдя туда, вернулся: холодно было ему, лег на диван и дремал до 4.30, потом пересел в кресло заниматься.

Сегодня узнали, что угрюмовские мужики (15 из 18 дворов) присуждены на месяц в тюрьму за кражу дубов из леса Софьи Андреевны. Владимир Григорьевич с Александрой Львовной съездили в Угрюмы поговорить с ними, чтобы они попросили Софью Андреевну простить их и удовлетвориться какими-то деньгами (94 р.), которые они и принесут. (Обещали же им их дать Владимир Григорьевич и Александра Львовна.) Цель их поездки была та, чтобы убедить крестьян, что не Л. Н. судит их, а Софья Андреевна. Яснополянские и окрестные крестьяне уверены, что хозяин имения — Л. Н. Сама Софья Андреевна удерживает их в этом мнении.

Н. Н. Ге: Л. Н. в некотором отношении король Лир. Надо было или отдать землю крестьянам, или уйти из дому, сойти на нет. А так положение его фальшиво: платит долги за всех.

209

Толстой. Ясная Поляна, 1908. Рисунок (уголь, белила) Ю. И. Игумновой

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, 1908

Рисунок (уголь, белила) Ю. И. Игумновой

У Л. Н. были три посетителя: молодой немец-студент из Германии, 20-летний студент и офицер — петербургские. Все приехали из любопытства и ради подписи карточек Л. Н-чем. Петербургскому студенту Л. Н. не подписал, но потом пожалел. Говорил о нем, что он дикарь. Крупный помещик и хочет устроить школу для крестьян и усовершенствовать систему хозяйства, чтобы показать крестьянам пример улучшения хозяйства. Когда ему Л. Н. сказал, что школа — пустое дело, и стал ему говорить о боге, он по своей простоте и ограниченности заявил искренно: «Ведь бога нет».

25 сентября. Четверг. У Л. Н. нога совсем опала и после вчерашней прогулки не отекла. Пополудни катался в коляске с Александрой Львовной; Владимир Григорьевич правил.

Приехали Сергей Львович и Бирюков с Горбуновым по поводу ареста второго тома «Биографии». Арест произошел по поводу такого случая: миссионер Айвазов издал в десятках тысяч экземпляров книжку против Л. Н. «Кто такой Толстой», где цитирует самые нецензурные места ради

210

обличения Л. Н. в неуважении к царю и т. д.1 Цензура получила выговор и решила теперь не пропускать никаких цитат из запрещенных сочинений Толстого и потому обрушилась на второй том «Биографии».

За обедом Л. Н. о том, сколько писем получает со стихотворениями, с просьбами о помощи, от желающих поступить на курсы, чтобы, получив образование, быть полезными народу. Л. Н. хочет одному ответить, что дело в ином: в желании сделаться барином2.

О Молочникове, сидящем четвертый месяц. Ему тяжело в общей камере. Получил книжки о бабизме, Л. Н. поручил ему составить статью о бабидах в «Круг чтения»3. Его жена должна была жить на четыреста рублей, которые ему остался должен за работу трактирщик и обещался месячно, по частям, уплачивать, но не исполняет. До тюрьмы умерло у Молочникова двое детей от скарлатины, жена тяжело переносит его заключение. Говорили о С. Т. Семенове. Л. Н. расспрашивал о нем Павла Ивановича.

— Еще больше барином стал. Уже говорит совсем не своим языком, а газетным.

Бирюков сказал, что он слышал, что Долгорукий хочет устроить библиотеку в Ясной Поляне по каталогу, составленному Л. Н. Л. Н. о вчерашних трех посетителях:

— Дай бог, чтобы это было исключение: трое людей, приехавших за тем, чтобы получить автографы.

Л. Н. об одном из них, о петербургском студенте:

— Я большое усилие делал, чтобы жалеть его.

О труде Молоствова Л. Н. говорил, что его критический разбор материалов более обработан, но он прямо не имеет способности хорошо писать — слишком напыщенно, многословно.

Сергей Львович говорил о давнишнем фельетоне «Нового времени» Л. Попова (Эльпе) о веке народов, что те народы старше, у которых раньше женятся; у них больше поколений: таковы негры, монголы, евреи, южане, и что им предстоит бо́льшая будущность, чем славянам.

Л. Н.: Это понятно. Когда женятся старшие, они личное свойство выработали и передают его, а молодые передают расовое.

Сергей Львович продолжал рассказывать, что есть стремление (народов) к слиянию...

Л. Н.: Да, выделение личности, семьи, народа — антинравственно.

Разговор о бабидах. Бирюков подчеркнул, что у них главное — внутреннее — Христос, а не внешние социальные реформы. Л. Н. сказало бывшем здесь бабиде А. И. Измайлове, что он передал ему привет от Аббаса Эффенди; что бабиды стоят за всемирное братство; что бабизм такой (такое учение) — что нечего прибавлять. Бирюков говорил, что у них есть сходство с догматическим учением, вроде баптизма.

Иван Иванович говорил об объявлении австрийского императора: присоединяет Боснию и Герцеговину к империи; народами распоряжаются, как вещами: не спрашивают их, чего хотят сами, — присоединиться ли к Сербии. Он желал бы об этом написать статью.

26 сентября. Третьего дня получено «Учение Христа, изложенное для детей». Вчера — 100 экземпляров хрестоматии для детей, составленной П. А. Сергеенко из сочинений Л. Н-ча. Л. Н. сегодня, катаясь, видел мальчиков, стерегущих лошадей, и позвал их.

Вечером на площадке над лестницей читал с ними «Учение Христа для детей» — они читали по очереди — и раздал им по экземпляру и показывал им картинки в хрестоматии. Эту раздаст им, когда их в следующий раз позовет. Коля Ромашкин, Пашка Резунов удивительно хорошо, осмысленно читали.

Софья Андреевна переписывала каталог иностранных книг в новую великолепную книгу и бранила тех, кто в каталог французских книг вписывал

211

немецкие и наоборот, и жаловалась, какой это лишний труд — переписывать.

Л. Н. (шутя): А их ругать при этом — двойной труд.

— Нельзя не сердиться.

Л. Н. (добродушно): Можно перенести всегда. При этом удовольствие: беречь спокойствие.

Когда Л. Н. ложился и я перевязывал ему ногу, сказал, что в сегодняшних газетах первое, что бьет в глаза: как раздувают события на Балканах — провозглашение Болгарии независимым царством и присоединение Боснии и Герцеговины к Австрии. Интервьюируют послов, подсчитывают военные силы Сербии, Австрии, Болгарии, Турции; видно, что желают столкновения ради того, чтобы им было о чем писать. Второе, пишут о том, как в Боснии православные сблизились с мусульманами и провозгласили, что не желают присоединения к Австрии, а предпочитают оставаться при Турции. Как лет 30 тому назад казалось сербам, болгарам невозможным жить под турецким владычеством, теперь предпочитают его австрийскому.

Л. Н.: Какое это твердое убеждение в неизбежности войн и нужности силою увеличивать свое государство!

27 сентября. Л. Н. пополудни с Софьей Андреевной и Владимиром Григорьевичем катались. Л. Н. после страшной изжоги сегодня до вечера не ел; слабость. Вечером говорил Николаю Николаевичу и мне:

— Получил письмо англичанина; пересылает мне письмо Шоу к нему обо мне и сам пишет: «Редко, кто вас понимает так хорошо, как Шоу»1. Письмо из Томска, неграмотное. Но какой умница! пишет: «Одни вами восхищаются, другие ругают». Благодарит за книги и просит прислать «Круг чтения» наложенным платежом. Послать ему так (без наложенного). Письмо крестьянина о Генри Джордже. Зависть, что рабочие не будут платить налога. Он не понимает, что все положение тогда изменится... Обратительное письмо — всегда меня трогает.

После обеда вчера сказал:

— Когда я был болен, вино мне было приятно, а теперь прямо неприятно.

Вечером Л. Н. спрашивал про события в Сербии, Боснии, Болгарии.

28 сентября. Днем был у Л. Н. петербургский типографщик, больше для рекомендации; он без места; Владимир Григорьевич с приехавшим Хирьяковым. Я ездил к больным.

Л. Н. за обедом встретил меня вопросом:

— С пользой съездили?

Вечером, с 7.30 до 10, с В. Д. Лебедевой (революционерка, ее родные: Перовская и другие — революционеры; ей 55—60 лет), с Н. А. Морозовым (астроном, химик, автор книги об Апокалипсисе, просидевший около 25 лет в Шлиссельбургской крепости. Первых восемь месяцев безвыходно, питье и еду ему подавали через окошко. В эти восемь месяцев и в продолжении следующих полутора лет из 12 товарищей заболели цынгой и умерли восемь). Л. Н. разговаривал с Лебедевой и Морозовым в кабинете около двух часов. Когда вышли в залу, Л. Н. лег на кушетку, а Морозов и Николай Николаевич сели около него; Софья Андреевна с Лебедевой разговаривали около круглого стола. Я застал разговор на том: Морозов рассказывал про княжну Дондукову, добивавшуюся 15 лет свидания с ними, и добилась его только во время Японской войны, за полгода до того, как их выпустили. Морозов говорил про нее — она была, кажется, ирвингианка, христианка, но у нее не было склонности проповедовать. Ее заветным делом было посещать заключенных, утешать, помогать им.

Л. Н.: Это дочь «Академии наук?»*. Он был добродушнейший человек.

212

Действительно, ему было неуместно заседать. В наше время вырабатываются такие типы, как Дондукова.

Морозов: Она единственный в своем роде тип.

Л. Н. ответил, что единственный видный — среди высшего общества, а среди простых таких много. Она не разделяет тех взглядов, из-за которых политические заключенные страдают, она жалеет именно их — страдающих...

Лебедева рассказала, как Дондукова хлопотала за сына Л. П. Никифорова, приговоренного к повешению. Металась во все стороны и, наконец, добилась помилования, но его уже казнили. Л. Н. расплакался.

Морозов говорил, отвечая Л. Н., как ему пришла мысль, что Апокалипсис написан Иоанном Златоустом в 395 году, того и того-то дня (все это рассказано в его книге)1. Веские возражения против его утверждений такие, что отцы церкви ссылаются на Апокалипсис еще раньше 395 г. Книги, в которых об этом сказано, только печатные; рукописей их нет, а эти места считает Морозов подложными. Известно, что в этих книгах много подложного. Веский же аргумент за верность его утверждения сообщил ему Маковский — брат художника, что до IV в. нет никакой живописной памятки (изображения на темы Апокалипсиса), а после IV в. сразу они очень обильны. Л. Н. признал это доказательство серьезным.

Морозов первых восемь месяцев заключения не получал никаких книг. После — французскую Библию, изданную в 1817 г.; декабристы пользовались ею.

Морозов рассказал об извозчике, о дороге; припомнил, что на верхнем конце деревни мальчик бросил палкой и задел его шляпу2. Софья Андреевна заметила, что неучтивым стал народ. Морозов сказал, что у них, в Ярославской, народ остался таким же, каким был, — например, отношение к нему, а где были разгромы усадеб — в Саратовской, — там невозможные отношения; в центральной России отношения хороши. Софья Андреевна подтвердила, что здесь хороши. Морозов рассказал, как его крестьяне, когда вернулся из тюрьмы, приняли: «Вы похожи на свое изображение»; стали читать газеты, книги, журналы.

Л. Н. сказал, что, судя по письмам, какие получает, в народе просветительное движение более всего в Западной Сибири и на востоке России.

Одна из дам перевела разговор на наследника Алексея (что он, мальчик трех-четырех лет, любит царские почести, чтобы ему кланялись и т. д.) и на членов царской семьи.

Л. Н.: Бог с ними, жалкие люди! Я без всякого усилия испытываю к ним сострадание.

Морозов 53-х лет, какой-то ссохшийся, плоский лоб, в очках, впалая грудь, ушедший в себя; кажется, что не замечает, что́ кругом него делается; глаза тусклые, голос глухой, монотонный, говорит, словно лекции читает. Интересует его наука, прочее — мало. Недавно женился на ученице — 28-летней, которой давал уроки химии. В 9.45 простились и уехали. Морозов нам на дворе показывал звезды.

Л. Н. рассказал, что случайно сегодня говорил о злоключениях с Хирьяковым, Чертковым, Морозовым, и рассказал длинную историю, которую слышал от Черткова, как он, кавалергардским офицером, дежурил в военном госпитале. В отделении умалишенных (в секретном отделении его) одному заключенному один день в 20° мороза не топили, а в другой перетапливали, так что с трудом мог дышать. Чертков велел открыть форточку; за это ему досталось от начальника военного госпиталя и еще иного начальства, что посмел вмешаться в дело «секретных» узников; их нарочно морят. «Ему лучше умереть, чем жить! Что его ожидает?!» — кричал в исступлении высший начальник. Л. Н. рассказывал это, волнуясь, почти плача:

213

— Виноватого тут нет: «Мне приказано свыше, у меня шесть человек детей»3.

В 11 часов ночи, массируя живот Л. Н., я рассказал про старика, которому сын сломал ребра.

— Были выпившие, верно, оба?! — спросил Л. Н.

Потом я рассказал про другого мужика из Малахова, как убил племянника; к обоим сегодня ездил.

Л. Н.: Живешь в идеальном мире добра, а кругом правительство, революционеры, грубые поступки народа — игнорирование духовного закона — не игнорирование, неверно, — Л. Н. подумал, — сознательное непризнание духовных начал (нравственных начал, духовной природы). Это как лошадь без ноги, птица без крыльев. В Туле пятерых убили.

Л. Н.: С Морозовым стал говорить серьезно, то есть о тщетности науки, о ее вреде, но видел, что это ему неинтересно, потом стал его спрашивать. Такие люди науки, как он, по природе добрые, притом живут бессознательно нравственно — и не беда, но другие люди, которые живут во имя науки (одно научное признают) и по природе недобры, — беда4.

Л. Н. спрашивал меня, кто такой Колесниченко: получил от него письмо из Самары; он там с Леонидом Семеновым и собирается приехать с Добролюбовым5.

29 сентября. Пополудни у Л. Н. Чертков с Хирьяковым. Л. Н. катался с Владимиром Григорьевичем и со мной к купальне, в Грумант. Хирьяков сказал, что поморы зовут Гру̀мантом Шпицберген.

Л. Н. рассказал, что один из Волконских за то, что не хотел жениться на родне Потемкина, которую они ему сватали, был сослан на один из островов Северного моря; когда вернулся, Грумантом назвал ферму1. Она была фермой еще в детстве Л. Н., теперь деревня — 18 дворов.

Л. Н. восхищался природой, осенней красотой лесов. Собаке, лаявшей на нас: «Не сердись, не сердись». Возвращались Заказом и яблочным садом.

За обедом Владимир Григорьевич, Хирьяков. Л. Н. с Владимиром Григорьевичем разговаривал о молодых людях, которые бывают у него, у Владимира Григорьевича; о студенте, живущем близ Ясенок, сеявшем революционные взгляды среди парней, тех, которых Владимир Григорьевич в прошлом году обращал; о железнодорожном рабочем.

А. М. Хирьяков приговорен на месяц за «Мирную Марсельезу», которую даже не он напечатал, а кто-то другой; и предстоит ему суд за газету «Голос», как раз за время, когда он уже сложил с себя редакторство. Его жена Евфросинья Дмитриевна приговорена по изданию газеты на три недели2; кроткая, добрая Евфросинья Дмитриевна!

Хирьяков рекомендовал Л. Н-чу стихотворение в сентябрьской книжке «Вестника Европы» знакомого ему Жемчужникова. Л. Н. прочел и сказал: «По крайней мере, глупостей нет»3.

Когда Л. Н. вышел, Чертков стал шутить над Хирьяковым, что он вращается в среде, где, кроме глупостей, ничего не слышит, и потому показалось ему это хорошим. Хорошо протежировал своего автора. Л. Н., вернувшись во время этого разговора, еще повторил, что поэтического дарования нет (у оного автора).

Вечером шахматы с Хирьяковым. Почту читал.

30 сентября. Л. Н. сегодня, по словам Николая Николаевича, очень много работал и вечером начал диктовать ему1. Остановила его Софья Андреевна, вошедшая после 7-ми; обстоятельно рассказала ему про свои хозяйственные сегодняшние хлопоты, а потом, после 8, до 11 часа был Ф. Р. Герман, бывший сосед Лебрена, теперь живет с семьей на юге Тульской губернии на 70 десятинах. Общее с Л. Н. то, что работает на земле,

214

и вегетарианство; кажется, больше ничего; ищет другое занятие, т. к. дохода не хватает.

Александра Львовна заметила после обеда, что «папенька не в духе»» Думаю, просто усталый, занят корректурой старого «Круга чтения» и новым «Кругом чтения».

Вечером Николай Николаевич рассказал Александре Львовне, как Софья Андреевна мешала Л. Н. работать, и вспомнил афоризм Сергеенко, который слышал от Владимира Григорьевича. П. А. Сергеенко сказал в глаза Софье Андреевне: «Если все грехи Льва Николаевича свалить на одну чашу весов, а на другую то, что с вами 45 лет прожил, господь бог ему все простит».

Я сказал на это, что ничему так не удивляюсь, как тому, как Л. Н. переносит терпеливо, смиренно крест супружеский — Софью Андреевну.

1 октября. Л. Н. сегодня первый раз после болезни (воспаления вен на ноге) поехал верхом; два с половиной месяца не сидел на лошади; садился на лошадь со скамейки легко. Сама езда верхом привыкшему к ней была легче, чем в коляске. Выехал за деревню, к «Утятнику»; вернувшись, посидел с нами вечером. О Делире сказал, что брюхо у него растолстело, надо его проезжать, надо овсеца дать, копыта расчистить, подковы подкрепить, привести в порядок. Нога совсем не болела и не болит.

Сегодня приходил урядник. Николай Николаевич уже с тех пор, как его допрашивали в жандармском отделении, желает только одного — чтобы его не взяли еще дней восемь, пока не кончит работу с новым «Кругом чтения». Стало быть, ожидает, что его не оставят. Настроение у нас подавленное; обдумываем возможность, что нагрянет полиция не только к Чертковым, но и к нам. Сегодня за чаем не было никакого разговора об этом, а Л. Н., как если бы чувствовал о чем мы — Александра Львовна, Варвара Михайловна, Николай Николаевич и я — думаем, сказал:

— Вот какие дела, боюсь только я за своих сотрудников.

Никому так тяжело не будет, как Л. Н., если лишат его Владимира Григорьевича или Николая Николаевича.

После обеда Л. Н. читал почту. Удивился просительному письму офицера и прочел его вслух. «Какое у них представление обо мне?!» Потом прочел вслух письмо заключенного за отказ Калачева к брату.

Вечером Л. Н. чаю не пил и не беседовал, а просматривал иллюстрированные газеты. В «Искрах» картинка — болгарские крестьяне1.

Л. Н.: Как они хорошо одеты!

Я указал Л. Н. в полученном сегодня (сразу прислали целый пакет) номере «Обновления» от 5 апреля, в рубрике «Обзор печати», характеристику правой и левой печати одесской газетой «Русская речь». Л. Н. просмотрел:

— На что мне это читать, я тут не виноват. Простите, не буду. Александра Львовна спросила:

— О чем?

Л. Н. ответил:

— О еврейской печати.

— Как бы Черткова не выслали, — проговорил Л. Н.

В 11 вернулся Николай Николаевич. Л. Н. спросил его, что было у Чертковых (где по воскресеньям бывают беседы, чтение новых статьей Л. Н., Евангелия). Николай Николаевич рассказал, что тульские революционеры не пришли, а ясенковские парни на два часа опоздали. Владимир Григорьевич был расстроен; парням прочел новейшую статью Л. Н.2 Что революционеры не пришли, Владимир Григорьевич был потом даже рад, а то так был расстроен, что не мог бы с ними беседовать. Лев Рыжий сказал парням, после прочтения новой статьи, чтобы это не осталось для

215

них одними словами: «Старайтесь к делу приложить». Лев Рыжий Николаю Николаевичу очень нравится, он очень умен.

— Таким людям, как вы, — говорил он Гусеву, — с широким мировоззрением, другое дело: у вас столько новых мест, над которыми есть поработать (т. е. Л. Н. хотел сказать, что при широком мировоззрении отрицательное отношение к существующему государственному устройству не поглощает всего человека, а занимает в душе его только столько места, сколько следует).

Гусев сказал, что считает революционные взгляды все-таки расширяющими кругозор. Л. Н. согласился с этим и сказал, что он не удивляется, что рабочие так крепко держатся их. Воспринять христианские взгляды и страдать за них им трудно. Тем, которые только что усвоили революционные взгляды, кажется, что отказаться от них — значит все потерять, упасть опять в тот мрак, в котором был.

Николай Николаевич сказал, что спросил Льва Рыжего об уголовных; тот ему ответил, что они очень доступны, восприимчивы, отзывчивы на христианские взгляды.

Л. Н.: Как же, Вальжан — уголовный. Я только что поправлял. Вместо «государь мой», вставил между словами «сударь»3.

За массажем Л. Н. опять заговорил о том, что боится высылки Черткова. Урядник, который сегодня был у Николая Николаевича, пришел разведать. По Тульской губернии Жихарев распространил много «Солдатской памятки», даже волостные писаря ее раздавали. Он пришел разузнать, откуда происходит.

2 октября. Л. Н. ездил верхом в Засеку, проехал верст десять. Владимир Григорьевич с ним. Был разговор, что Л. Н-чу нужен в будущем провожатый верховой, и Л. Н. согласился; раньше никак не мог согласиться на это.

За обедом Александра Львовна показала письмо из Германии, которое она получила, с вырезкой о том, как в Озерках, торговом селе Саратовской губернии, когда священник говорил проповедь против Л. Н., весь народ вышел из церкви.

Л. Н. (прочитав письмо): Он старательно оговаривается, что не сочувствует моим взглядам. Они «mal vues»* в известных классах.

Л. Н.: Сегодня в «Слове» ни одного смертного приговора, ни <одной> казни. — Заметил это как поражающую редкость.

Софья Андреевна вычитала из газеты, что в Петербурге в продолжении последних семи месяцев 800 самоубийств. Л. Н. рассказал, что читал в газете:

— В Художественном театре Сулержицкий отличился. Ставили Метерлинка «Синюю птицу». Дети засыпают и во сне видят, что летают, с чем встречаются, и представлено все, что видят во сне. Такая чепуха!

За массажем Л. Н. спросил, что я читал (дожидаясь в гостиной).

Я: Вырезки из газет о юбилее; между прочим, в «Русских ведомостях» выдержки из статьи Репина в «Neue Freie Presse»1, — и рассказал.

Л. Н.: Если бы я сомневался в том, что я обыкновенный человек, то этот шум, который около моего имени подняли газеты, должен бы убедить меня в том. Разве мыслима такая шумиха, как около певиц, около человека серьезного, истинно великого? Но мне этого доказательства не было нужно. В «Мыслях мудрых людей» 29 сентября: «Полезнее всего было бы составить описание жизни тех людей, о которых мир и не думал и не слышал, но которые теперь исполняют главную долю всех его работ, от которых мы можем лучше всего научиться, как исполнять их» (Рёскин)2.

216

Я рассказал, что̀ пишет Буланже в сентябрьской книжке «Минувших годов»; цитирует почти все русские и заграничные газеты — будто бы Победоносцев отдал распоряжение местному духовенству, чтобы, как только станет известно о кончине Толстого, священник вошел в дом и, выйдя оттуда, объявил дожидающимся у ворот, что граф Толстой перед смертью покаялся.

— Я думаю, — сказал я, — что Победоносцев к такой иезуитской интриге не прибег бы.

Л. Н.: Нет, это возможно, похоже на него.

После этого молчали.

Л. Н. продолжал говорить, что́ газеты пишут, — идет дело к войне между Австрией и Сербией из-за Боснии. И спросил, как можно предполагать участие сторон в этой войне, если дойдет до нее?

Я ответил, что войны не будет. Сербы должны быть настолько благоразумны — не пускаться в войну.

Л. Н.: Они слишком слабы.

Я: Может быть, против Австрии на стороне Сербии будут участвовать болгары, сомнительно — черногорцы; может быть, Франция и вряд ли Россия.

Л. Н.: А турки где же?

— Турки не будут воевать. В Боснии магометанское население тает. У Турции интереса к Боснии больше нет.

Л. Н.: Франция — из-за вражды к Австрии?

— Нет, из-за вражды к Германии, которая на стороне Австрии, а Италия, ее союзница, тоже. Да, она получила бы Албанию.

3 октября. Л. Н. с Владимиром Григорьевичем — верхами на Рвы. Приехали Наживин и Сергей Львович. Вечером шахматы с Хирьяковым.

За обедом о Морозове. Л. Н. говорил, что посмотрел его книгу:

— Главный пункт его — что положение небесных светил было только раз, в 395 году, такое, какое описывается в Апокалипсисе Иоанном Златоустом. Как он описывает облака — это натяжка. Но он очень мил. Как он перенес 28 лет заключения? Я от него узнал, что Н. В. Чайковский в заключении. Он сказал себе: «Все дела кончил, детей устроил, приехал в Россию участвовать в социал-революционном движении».

Наживин рассказал — слышал от знакомых рабочих, — что теперь все заключенные (политические) рвутся в одиночку. Наживин заговорил о тюрьмах — германских, даже швейцарских, как в них истязают; и как истязали духоборцев, свободников в канадских тюрьмах: и жгли, и в холодную воду окунали.

Владимир Григорьевич: Что это про духоборов правда, я знаю через губернатора: писал мне, что некоторые смотрители могли поступать жестоко. Они свирепели от отказов духоборов подчиняться.

Л. Н.: Я понимаю это. Такое подобострастие перед узаконением: «Как же мы, образованные, исполняем их, а какие-нибудь мужики (необразованные) не хотят».

Владимир Григорьевич: Некоторые (свободники, духоборы) умерли в тюрьме.

Владимир Григорьевич рассказал, как свободники хоронили своего: вынесли в лес, за ними шел полисмен. Они тело оставили, не погребая его. Полисмен настаивал на погребении; отвечали, что оставляют волкам в пищу.

Вечером винт.

Наживин на днях напечатал первый выпуск «О половом вопросе» и готовит второй. В первом начинает с описания «огарков»1. Наживин об этом заговорил, сказав, что у него есть материал еще хуже этого.

217

Л. Н.: Мне (в «огарки») не верится, гнусно...

Наживин рассказал, какие письма получает от гимназисток, которые страшно страдают от того, что существует такая распущенность.

Л. Н.: Умственно преднамеренное, решенное развратничание — гнусно. Куда хуже, чем самое ужасное (что можно себе представить), совершенное в порыве страсти.

Наживин рассказал, что готовится читать лекции против разврата.

В дальнейшем разговоре о половом вопросе произошел спор. Л. Н. говорил о целомудрии и что нечего бояться вымирания рода человеческого: половое чувство так сильно.

Софья Андреевна: Если было бы целомудрие, тогда не было бы детей и незачем было бы жить. Так говорить можно тебе в 80 лет.

Л. Н. на это ответил, что, когда ему было 16 лет, чувствовал к этому отвращение (видно из дневников), а брало верх звериное. Потом, не помню каким путем, Л. Н. пришел к сравнению: как от полового невоздержания родятся дети (по Амиелю, каждый день 80000 невинных существ освежает жизнь), так и из революции, всего того зла, которое мы видим, может быть, выйдет что-нибудь хорошее.

На вопрос Наживина, куда это приведет (нынешнее распутство), Л. Н. ответил, что это, как и духовный прогресс, который в других сословиях и отдельных лицах идет, — это две крайности, а середина осталась, как была.

Л. Н.: В духовной жизни крестьянства совершилось что-то ужасное: с одной стороны, убийства (что бывало раньше исключением), вырезывание семейств, грабежи — теперь частое явление; с другой стороны, в половом отношении распущенность.

Наживин говорил про 16-летнего публициста Вержбицкого, который пишет бойко о разных вопросах и о половом. Печатала «Русь». Он, Вержбицкий, писал Л. Н., прося высказаться о его фельетонах2.

Л. Н.: Меньшиков, Вержбицкий — бойкость писания с серьезностью мысли не идет.

Сегодня утром ждали Гольденвейзера из Москвы. Не приехал. Л. Н. сказал, что, как он ни приятен ему, — все-таки этому рад. Спокойнее будет поработать.

4 октября. Уехали Сергей Львович и Наживин. Л. Н. ездил с Владимиром Григорьевичем верхами к Марии Александровне. Л. Н. рассказал за обедом про посещение. Мария Александровна лежит, очень кашляет, потеет ночью, три рубашки сменяет. Когда услыхала, что «Учение Христа, изложенное для детей» арестовано, ахнула и села на постели. Первое издание разослано по магазинам, второе арестовано.

Николай Николаевич думает, что повредила неблагоприятная критика в «Голосе Москвы». Октябристы — влиятельная партия.

Л. Н. сказал, что никто так не содействует распространению его писаний, как они (осуждающие, запрещающие их).

Николай Николаевич: Только нельзя их нигде купить.

Л. Н. рассказывал со слов Марии Александровны, что у нее был священник из-под тульского села с двумя крестьянами:

— Спрашивал ее, правда ли, что я с Петровым (Григорием) хочу общину основать. «Я ему очень исправно ответила, — рассказывала М. А. Шмидт, — что Л. Н. общину признает ненужной и что с Григорием Петровым ничего общего не имеет». Он ловкий фельетонист и всё, — добавил Л. Н.

Заговорили о присяге. Мария Александровна подала священнику изречение Златоуста о присяге. Священник с ним согласился. Тогда один из крестьян стал говорить о причастии, что ведь хлеб и вино так и остаются хлебом и вином, не превращаются в тело и кровь Христовы, и требовал

218

объяснения от священника, сильно нападал на него. Священник был сконфужен и не знал, что отвечать. Другой мужик все молчал.

— Какая внутренняя работа идет в народе! — заключил Л. Н.

Софья Андреевна рассказала, что Лина укоряет Николая Леонидовича за то, что через два года после смерти Маши уже женится. Л. Н. на это не ответил. Затем рассказал, что получил письмо от молодого человека; он женат, есть дети, жена у него хорошая, но он «ушел вперед нее». Познакомился с девицей, она исключительная, духовно сблизились; он ей сказал, что он ее любит, как сестру, а она ответила, что она его больше, чем брата. Она уехала, теперь они на ты и хотят жениться. Он спрашивает, продолжать ли жить с нелюбимой, духовно далекой ему женщиной, или жениться на близкой по душе1.

— Всё, как по программе, как всегда. Он думает, что это только с ним случилось, — сказал Л. Н.

Софья Андреевна: В ней разочаруется скоро, как и в первой. Оставаться с первой.

Потом говорили об адресе из Шанхая на английском, русском и китайском языках с подписями. Послал его Струменский. Первым подписал Ku Hung Ming2.

Л. Н. рассказал с любовью и комично, как Чертков снимал его верхом раз 12 сегодня. Потом говорил о преданности Черткова. Если б не так изменилась его жизнь, он был бы генерал-губернатором, запрещал бы всякие книжки.

Николай Николаевич: Сажал бы под арест.

Софья Андреевна: Влюблялись бы в него. Он настоящий аристократ, достойный, каких очень мало.

Я: Высылал бы евреев из губерний.

Александра Львовна: Разъезжал бы на четверне серо-пегих.

5 октября. Воскресенье. Пополудни Клечковский с женой и семи- и девятилетними детьми просил у Л. Н. разрешения привезти их, чтобы они увидели его. Л. Н. был с детьми очень приветлив и подарил им по книжке.

Вечером винт. В 9.30 уехали Александра Львовна, Варвара Михайловна в Москву; Д. А. Кузминский, пробывший два дня, — в Петербург. Клечковский — на деревне.

С Клечковским был разговор о заметке Морозова в «Русских ведомостях» от 3 октября1. Л. Н. заметил:

— Наука ничего не может дать ни нравственности, ни религии. Разговор об «Опросе (Страница из половой исповеди студенчества)». Москва, книгоиздательство «Основа». Опрошено 100 студентов, вопросительных пунктов 27.

Л. Н. не было интересно. Сказал, что всякие мотивы, могущие влиять на половую жизнь, исследованы; одного только нет — религиозного.

Л. Н. о Клечковском, с которым имел беседу о религии, что он очень милый человек.

— Какая это тайна: почему у одних чувство религиозное подымается, а у других нет?!

6 октября. Л. Н. вследствие сильного отека ноги просидел день в кресле. Был Владимир Григорьевич; вечером Л. Н. в залу не выходил.

7 октября. Л. Н. просидел день в кресле, днем был Владимир Григорьевич, вечером Л. Н. не выходил, хвалил свое одиночество и пасьянс в одиночестве. Софья Андреевна рекомендовала ему просмотреть новые журналы. Л. Н. ответил, что он не может читать их и газеты также и что в газетах только самые животрепещущие вещи читает.

Теперь читает «Слово» вперемежку с «Новою Русью», иногда «Новое время» или «Русские ведомости».

219

Толстой и Ф. А. Страхов. Ясная Поляна, 2 ноября 1908 г. Фотография В. Г. Черткова

ТОЛСТОЙ И Ф. А. СТРАХОВ

Ясная Поляна, 2 ноября 1908 г.

Фотография В. Г. Черткова

«Вечером Ф. А. Страхов, приехавший на всю зиму к Чертковым заниматься «Сводом»». — Запись от 4 ноября 1908 г.

В полночь вернулись Александра Львовна и Варвара Михайловна.

Софья Андреевна вот уже 18-й день переписывает каталоги библиотеки. В старые каталоги вписывались книги, как поступали в библиотеку, хронологически; в новых Софья Андреевна сводит книги одного автора вместе и пропускает пропавшие книги. Так что этот новый каталог не представляет бывшую библиотеку Ясной Поляны, а такую, какая она теперь. Очень много самых интересных книг разошлось по рукам. Л. Н. отдавал их для переводов, переработок или просто для чтения.

8 октября. Л. Н. стал ходить по комнатам. Пополудни поехал с Чертковым и Гольденвейзером в Телятинки и в Дворики, где нечаянно убился из ружья молодой человек; еще жив.

Шахматы, винт. Андрей Львович извинялся перед Л. Н., что ему рекомендовал молодого студента Кулябко-Корецкого, который, оказалось, Л. Н-чу был неприятен.

Л. Н.: Ничего особенного, мне просто интересно видеть людей. Это характерно: объявил мне, что бога нет.

220

Андрей Львович рассказал, как в тульской тюрьме при попытке обезоружить надзирателя застрелено двое заключенных, а четыре сами себя застрелили. Об этом Л. Н. уже получил письмо от Надежды Павловны1. Потом Андрей Львович рассказал, что в Новосильском уезде мужики убили богатую крестьянку, у которой арендовали землю, и ранили станового пристава. Поехал туда губернатор, и восьмерых из общества предали военному суду.

Андрей Львович говорил, что, как будто, опять будет революция. Л. Н. ответил, что революция и не прекратилась: ненависть с обеих сторон продолжает быть.

— Я понимаю вполне всех, — сказал Л. Н. — И с точки зрения Столыпина, Меньшикова нечего больше делать, как вешать. От них требовать, чтобы они поняли, что жизнь в том, чтобы любить друг друга, — нельзя. Когда я буду большой, напишу об этом.

Тут Л. Н. вспомнил последнее письмо Молочникова и, намекая на Кулябко-Корецкого, сказал об атеистах, что это те люди — sans foi ni loi*, которые грабят. Андрей Львович что-то заметил.

Л. Н.: Самые худшие атеисты это те, которые воображают себе, что они верят, которые ходят в церковь.

9 октября. Нет гостей. Л. Н. опять верхом после двух дней, проведенных в кресле. Нога к вечеру немного припухла. Пополудни Чертков. Вечером большая почта. Л. Н. вызвал Александру Львовну и меня помогать прочесть ее. Между прочим, получил письмо от латыша: спрашивает о еврейском вопросе и присылает книжку Тенеромо «Толстой о евреях». Л. Н. удивился, что Тенеромо такое пишет, и удивлялся предисловию Пергамента и поручил ответить ему, что все это выдумки1. «Все вранье», — сказал он мне о том, что̀ Тенеромо пишет. Вечером, когда я массировал Л. Н., он заговорил об этой брошюре с негодованием. Я сказал, что поя вился немецкий перевод ее, Шкарван прислал мне реферат о ней из «Neue Freie Presse». Там еще усилены утверждения Тенеромо. Я сказал Л. Н., что ему предстоит написать о евреях. Л. Н. ответил:

— У мужиков здесь ненависти к ним нет.

10 октября. Л. Н. пополудни ездил верхом с Владимиром Григорьевичем к Марии Александровне. Владимир Григорьевич его по пути фотографировал. Приехал из Тулы на извозчике черкес с Северного Кавказа, нарочно, чтобы видеть Л. Н.; т. к. он сказал, что ему от Л. Н. ничего не нужно, нечего спрашивать его, то Николай Николаевич ему посоветовал не тревожить Л. Н. Он еще, к тому же, приехал в такое время, когда Л. Н. занимался. Черкес уехал и ждал на тульском вокзале, но не мог уехать, не видевши Л. Н.; сел на извозчика и опять приехал. Л. Н. по говорил коротко с ним, спросил его, знает ли о бабидах.

В 6 часов вечера приехали М. А. и С. А. Стаховичи. За обедом Михаил Александрович говорил об огромном государственном бюджете в два с половиной миллиарда, который с 1881 г. возрос в два с половиной раза. И в четырех пятых идет на непроизводительные затраты. Потом говорил об огромности армии.

Вчера же мне Л. Н. рассказал, как садился с отекшей ногой со скамейки на лошадь. Хвалил Делира:

— Это такая лошадь! Не стареет, у брата Сергея была такая лошадь, лет 20 на ней ездил.

Михаил Александрович курит и считает это маленьким грехом. По поводу этого Л. Н. добродушно сказал:

— Это у меня в «Круге чтения» записано, что это из самых больших

221

соблазнов — думать, будто маленькие грехи такие, что не стоит ими заниматься1.

После обеда Софья Андреевна смотрела адрес и 24 картины альбома, присланного русскими художниками Л. Н-чу. Л. Н. похвалил акварель старика Соколова.

— Русский тип, самый милый русский тип.

Винт: Л. Н., С. А. Стахович, Михаил Александрович. Варвара Михайловна. С 9.30 до 10.30 Л. Н. у себя. Потом со мной говорил; пожалел, что не поговорил с черкесом. Позвал Михаила Александровича и побеседовал с ним о политике. Михаил Александрович — член Государственного совета. Во-первых, о земельном вопросе. Л. Н. опять должен был объяснять нужность и сущность единого налога. Михаил Александрович извинялся, что он забыл, но, очевидно, не интересовался, не читал Генри Джорджа, хотя ему Л. Н. при мне раза три о нем обстоятельно говорил, его книги давал и убеждал его заняться им, проводить его идеи.

Михаил Александрович так близок к Л. Н., предан ему, любит его и так мало внимателен к его взглядам на землю, на Генри Джорджа, которому Л. Н. придает такое важное значение! Столько трудов прилагает, чтобы его поняли и оценили.

Михаил Александрович опять обещал прочесть Генри Джорджа. Он говорил опять о столыпинской реформе — покупке крестьянами в собственность земли помещичьей и государственной. За два с половиной года куплено на целый миллиард, а то, что крестьяне будут вносить ежегодно проценты и амортизацию, никак не обеспечено. Настанут один-два неурожайных года, крестьяне не будут платить. По закону могут продать их участки. Если это станут делать, что тогда будет?

Л. Н. с грустью заметил, что у нас вводится Столыпиным то, от чего на Западе ищут выхода; что собственность на землю на Западе не оправдалась. Стахович сам высказал мнение, что собственности на землю не должно быть — отжила. Это не решение, и он предполагает, что у народа не привьется.

Л. Н. о земельной программе социалистов:

— Отдать землю работающим на земле. Кто работающий? Сегодня работает, завтра — нет. Демчинскому, добывающему триста пудов с десятины, дают землю.

Стахович возражал: а что, если Демчинский потребует тысячи десятин? Л. Н. отвечал, что надо дать ему — ведь будет платить вознаграждение обществу (сапожникам и другим, не пользующимся землей) за пользование землей.

Стахович говорил Л. Н. о том, что в России с 1881 г. существует усиленная охрана, и начальство привыкло к произволу (административные кары, административная ссылка) и что даже не знает, как иначе — по законам — судить. Отвыкло — не знает. Трудно от самовластного произвола перейти к законному порядку, какой везде за границей.

Л. Н. сказал на это, что за границей тот же произвол, только в законной форме.

Софья Андреевна все переписывает каталог книг библиотеки.

11 октября. Приехал швед Vincens Hansen из какого-то города, 62 лет, инженер-строитель железных дорог, с тем, чтобы сообщить Л. Н., что у них присужден к году тюрьмы журналист, напечатавший «Солдатскую памятку» Л. Н. Кроме него, присужден еще один, и трое ждут суда за распространение ее. Он, Хансен, сам антимилитарист и ожидает, что свободомыслящие люди, теперь вошедшие в шведский парламент, сумеют ослабить милитаризм. Сам он социалист, борец за хорошее внешнее устройство жилищ, за обработку земли, воздержание от алкогольных напитков и за исполнение христианского долга, как его проводят молодые

222

люди в «Армии спасения». Генерал Бутс хочет в Россию, и он, Хансен, ожидает большого успеха от этой «Армии». Он хочет Л. Н. уговорить написать письмо шведскому королю, чтобы изменили закон, по которому наказывают людей, исповедующих христианское учение, но не желающих воевать. Или чтобы Л. Н. приехал в Швецию и потребовал наказать его как автора «Солдатской памятки» так же, как накажут ее издателей и распространителей на шведском языке. Этого не посмели бы и устыдились бы.

Он привез шведский листок «Солдатской памятки», сокращенной социалистами на три пятых. Выпущено религиозное основание.

Л. Н.: Не хотят во̀йска ради фантастического устройства без правительства и без религиозных основ.

Владимир Григорьевич: Забывают, что войско росло и растет постепенно, как последствие борьбы людей между собой. Нельзя им, правительству, войску, сразу прекратиться, а людям надо переменить свою жизнь. Владимир Григорьевич говорил Л. Н., что завтра хочет с социалистами-революционерами говорить о том, что политические установления — только малая сторона нашей жизни; главное — как нам одному, каждому жить.

На слова Хансена, который утверждал, что церковь должна бы быть государством, а государство — церковью и что нельзя наказывать за следование христианскому закону, Л. Н. сказал: — But the government pretends to be christian*.

Л. Н. не решился и не сделал того, что швед просил. Окончательного разговора у них не было, т. к. с 8 до 10.30 был винт: Стахович, Л. Н., Александра Львовна.

Я ходил со шведом пополудни по больным в Ясенки и Воробьевку. Его поражала бедность, теснота, нечистота в избах, и он сожалел и восклицал, что так у христиан не должно, не смеет быть. Знает ли об этом Л. Н.? Он должен это поправить. Но радушие, веселость крестьян ему бросались в глаза, и он опять говорил, что они свободны и что и он себя чувствует здесь свободно.

Л. Н. сегодня верхом. Посетил Курзика, яснополянского крестьянина 82 лет, но он уже не в уме, не вышел разговор. Потом священника Т. А. Кудрявцева на Поповке в Кочаках. Потом какую-то семью в Воробьевке («Я был поражен жалкими избами в Воробьевке, вошел в одну») и молодежь у Чертковых в Телятинках.

Швед ожидал бы многого от «Армии спасения» в России. Впрочем, согласился, что не реформированное правительство, а любовь нужна (Liebe tut Not), что делать насилие над своей совестью — не по-христиански, как это заставляют делать солдат и т. п.

Уехал М. А. Стахович с литературой Генри Джорджа и о нем, она была у него на столе с утра. Но и здесь не ее читал, а французский бульварный роман.

12 октября. К Л. Н. приехал гимназист с Юга с вопросами о боге и в конце просил на дорогу за границу, чтобы выучиться какому-нибудь механическому занятию. Л. Н., как вышел, ждали бедные и фотографы (Владимир Григорьевич и Александра Львовна). Л. Н. сел на стул у крыльца и разговаривал с гимназистом. Подошедшей женщине из Новой Колпны, просившей денег, отказал: «Не могу».

Софья Андреевна сидела в коляске, ждала Л. Н. и ворчала, что приходят к нему и задерживают его всякие болваны. Проехались кругом по шлаковой дороге. Очень долго снимали. Потом приехали тульские рабочие

223

— социалисты-революционеры — за книгами, и мальчики 10—12-летние из Тулы пешком приходили переменить книжки.

За обедом С. А. Стахович. Разговор о бедноте в Воробьевке, куда я с Варварой Михайловной ходил к больной. Бедность тут от малоземелья, пьянства и воровства друг у друга. В доме, где мы были, корову загнали в сени, там и ночует. Мужик, у которого пять лет тому назад было девять лошадей, коровы, овцы, теперь никакой живности не имеет. Зерно таскают друг у друга. В шинках пьют не за деньги, а за зерно, картошку, одежду.

Разговор о ворах. «В Ясной Поляне есть один, который тем и живет. Раз шесть сидел в остроге», — вмешавшись в разговор, сказал лакей Ваня.

Л. Н. вспомнил из письма Молочникова, которое он читал вслух Софье Александровне, про каторжника, который ожидает, что через два дня его выпустят, и намерен пойти по своей одной дороге — пожить воровством. И Л. Н. художественно передал подробности о нем из письма1.

Николай Николаевич: И чем же ему жить? На работу его не возьмут.

Л. Н.: Это целая школа, она воспитывает тех людей. И он не может воздержаться (от воровства), как мы от охоты.

Л. Н. (Гусеву): Лев сидит. (Лев Томилов, полтавский крестьянин, бывший у Владимира Григорьевича и живший в ташкентской колонии, босой, рыжий. Его урядник разыскивал за беспаспортность.)

Софья Александровна и Софья Андреевна полюбопытствовали о нем.

Л. Н.: Босой, билета у него нет; ему дали, он сейчас же разорвал; он очень сильный человек. «В тюрьме сидеть — только пользительно», говорит он.

Софья Андреевна сказала что-то осудительное про него.

Л. Н.: Я с ним одинакового взгляда.

Л. Н. рассказывал про него тепло, как про друга.

Л. Н. вернулся к прежнему разговору, словам Молочникова из его сегодняшнего письма. «Трещит по швам жизнь наша в России»2. В тюрьме он еще сильнее убедился, что нужно все духовные силы применить на внутреннюю духовную работу (а не на внешние изменения) Л. Н. объяснил примером: как бить прикладом ружья вместо того, чтобы повернуть ружье — там, где сила в нем.

Л. Н. с Николаем Николаевичем о революционерах, сегодня бывших у Чертковых. Гусев говорил об одном, который пять лет тому назад был убежденный революционер, его товарищи или погибли, или на каторге, или за границей. Он остался — и свеж. Тогда с Л. Н. и не считались: «Из ума выжил, глупости говорит старик». А теперь Л. Н. у них передовой человек. Чертков говорит:

— Мы быстро поумнели в эту революцию.

Л. Н.: Какое отношение революционеров к своей деятельности, как они разочаровались, как были грозны последствия их деятельности и деятельности правительства! Как отразилось это на нашем народе! Я всем этим болею, но все это ведет к добру. Непременно к добру, что̀ бог чини́т — все доброе.

Л. Н.: Всегда так бывает, что хочется то делать, к чему уже сил нет. И мне хочется писать художественное, а зубов нет.

Николай Николаевич напомнил Л. Н. слова матроса Леппардта, латыша-революционера, умершего от чахотки, о том, что сказал Светлогуб, когда его вели на казнь3.

13 октября. Здесь С. А. Стахович. Приехал С. Т. Семенов.

Владимир Григорьевич: Он слабый человек. Лев Николаевич вывел его в люди, поддержал, а он взял да и повернул, и из-за кого же — из-за Петрова и еще кого-то.

224

Л. Н. ездил верхом, с ним Иван Макаров, кучер. Круг: Кудеяров колодец — Козловка. Л. Н. с ним разговаривал, между прочим о пьянстве. Тот говорил, что он и не хочет перестать пить.

— Семья хорошая, три брата живут вместе, его дядя был мой хороший ученик, — сказал Л. Н.

За обедом Чертков. Л. Н. пожалел, что Семенова нет (он пошел к Чертковым). Николай Николаевич говорил о нем, что он не такой конституционалист, каким себе его представлял. Читал беседу Л. Н. с социалистами, стенограмму, и там нашел, что положение рабочих за границей лучше. Он на это заметил, что, по его мнению, положение рабочих в России (лучше, чем где-нибудь. Рабочие часы короче за границей, но и работа тяжелей, и опаздывать нельзя, штрафуют. На ткацкой фабрике, например, станок доведен до высшего напряжения, ни на минуту нельзя отвести внимание, а то нитка оборвется.

Потом Николай Николаевич говорил, что Л. Н. не поверил в сыщиков, которых Сергей Терентьевич где-то описывает, а с Сергеем Терентьевичем говорил теперь, что они такие есть. Его дядя служил сыщиком, это у них спорт, как охота. Л. Н. не может себе представить душу такого человека.

Л. Н. (о Сергее Терентьевиче): Он не такой либерал, как я думал о нем.

Николай Николаевич, Софья Андреевна вспоминали его первые рассказы и хвалили как творения народные например, «Дворник», — язык простой.

Владимир Григорьевич, редактировавший их в «Посреднике», заметил, что это стоило труда — такой язык. Семенов и тогда все сбивался на литературный язык, и ему приходилось сызнова писать ту же вещь.

Л. Н. вспомнил письма. Между прочим, фельдшера-морфиниста — умное1.

— К фельдшерам имею большое сочувствие, — сказал Л. Н., — потому что Бука был фельдшер. Бука — псевдоним Архангельского, ветеринарного фельдшера.

Софья Александровна говорила о морфинистах, что они то же, что курильщики, — не могут воздержаться.

Л. Н.: Я думаю, что всегда можно удержаться; усилие всегда возможно.

На возражение Софьи Александровны, что можно воздержаться в действии, но нельзя в мысли, Л. Н. ответил:

— Тут есть суеверие — думают, что не могут. Я могу положить конец мыслям. Мысль пришла — этого я не могу остановить, но я могу не продолжать думать в том направлении. Например, пришла мысль осуждения, я могу не продолжать осуждать.

Тут Николай Николаевич сказал Л. Н., что три года тому назад, говоря с Бригсом о свободе воли, он обратное говорил, и Владимир Григорьевич подтвердил, что Л. Н. после отказался от того. Тогда Л. Н. говорил, сказал Владимир Григорьевич, что бывают такие времена, когда духовная сила закрывается.

Л. Н.: От этого отрекаюсь.

Сегодня была дама Скаржинская, желавшая заинтересовать Л. Н. и просить его помощи в учреждении «дома для русских» (столовая, читальня и т. д.) в Лозанне.

Владимир Григорьевич мне рассказал про Диму, который сейчас в Англии, что он очень рад, что он там, но что в России лучше; что английская молодежь на 100 лет отстала от русской; это говорил он Перне после праздника с его друзьями, рабочими-футболистами.

Когда я делал Л. Н. массаж живота, он спросил:

225

— Что, южные славяне — боснийские, черногорские — желают вмешательства России? Что́ в газетах?

Я не отвечал, потому что не читаю об этом, сам не сочувствую боевой готовности, и русские газеты столько об этом пишут неправдивого, всякие вымыслы венских корреспондентов и агентств.

Л. Н.: Мне, стоящему вдали, странно, как это Фердинанд (болгарский) или Рудольф (хотел сказать Франц-Иосиф) какой-то может сделать, что люди теряют спокойствие.

14 октября. С. А. Стахович, С. Т. Семенов. Л. Н. ездил верхом, с ним Ваня-лакей. У Л. Н. нога опала порядочно.

Большая почта из Тулы. Получены отпечатанные экземпляры благодарственного письма Л. Н. по поводу приветствий к его 80-летнему юбилею.

За обедом Софья Андреевна получила письмо о новой книге Тенеромо — «Живые речи Л. Н. Толстого». Эта книга, собственно, не самого Тенеромо. Он собрал то, что за последние годы появлялось в газетах о посещениях Л. Н-ча разными лицами, но он об этих лицах не упоминает и перемешал эти разговоры с разговорами с ним Л. Н.; придает вид, что все они ведены с ним.

Софья Андреевна о Тенеромо:

— Это самый лживый и бездарный из пишущих о Льве Николаевиче.

Л. Н.: Почему бездарный?

Николай Николаевич: Из Томска получено письмо о Тенеромо. Приведены из его книги («Толстой о евреях») такие приписанные вам слова: «Я потерял желание с миром сбалансировать мою жизнь».

Сергей Терентьевич спросил про Тенеромо, исказил ли он мысли Л. Н.

Л. Н.: Не только исказил, а выдумал. Его книга о евреях — это поразительные выдумки.

Л. Н. просматривал почту. Между прочим, получена большая книга «Русский язык и стихи Брюсова» — о том, что Брюсов употребляет слова не так, как они употребляются1.

Л. Н. посмотрел:

— Ничего резкого в языке Брюсова. Ужасно на него нападает. Покамест я на его (Брюсова) стороне.

Л. Н. просмотрел еще восемь мест и нашел одно, о котором мог согласиться с автором книги.

— Этот упрек верен, — сказал он.

На чей-то вопрос о Брюсове Л. Н. ответил, что не помнит, читал ли его или нет.

Николай Николаевич припомнил:

— Три года тому назад я был у вас с Поступаевым, он прочитал наизусть из Брюсова одно стихотворение — «Скука жизни», и оно произвело на вас большое впечатление2.

Л. Н., беря в руки «Vedic Magazine»:

— Вот этим индийским я интересуюсь. Ведийский журнал.

Л. Н. прочел телеграмму, полученную из Бухареста, о том, что Брайан пользуется словами Л. Н. о нем для агитации в пользу себя как кандидата в президенты республики3.

Л. Н. сказал как-то Морозову, корреспонденту гельсингфорсского «Hufvudstadsbladet», что Брайан — сторонник Генри Джорджа, антимилитарист и искренний и умный человек, и потому желал бы американскому народу его иметь президентом.

Получен том Канта по-немецки4.

Л. Н.: Ах, времени нет, почитал бы это очень. Ох, нет, не осилишь, а хотелось бы мне...

Николай Николаевич прочел статью в социал-демократическом журнале

226

«Современный мир» «Толстой в Германии»5. Смысл тот, что Толстой на немцев никакого глубокого влияния не имеет; они в общем преклоняются перед ним, но основные мысли его отрицают.

Николай Николаевич говорил это Л. Н. вечером за чаем в перерыве винта и добавил, что Чертков то же самое говорил об англичанах.

Л. Н. принял это как само собой разумеющееся:

— Я в этом не сомневаюсь, что марксистов совсем не поколеблют мои религиозные взгляды, — сказал Л. Н.

Николай Николаевич поправил, что там написано про немцев вообще, не одних марксистов.

Л. Н.: Не только марксистов, а вообще германцев, англичан.

— Я по поводу Льва (Томилова), — продолжал Л. Н., — думаю, что это только в русском народе такое радикальное отношение к государству. Таково оно и у Добролюбова. Люди живут, совершенно не считаясь с государством, бросают все. На Западе это было в разных степенях; у Франциска Ассизского; но там остается догматическая сторона, а у русского народа остается одно религиозно-нравственное отношение; русский человек бывает именно такого типа, то есть это в русском характере: все или ничего.

Николай Николаевич говорил Л. Н. также про статью Кранихфельда в «Современном мире»6. Я, придя к самому концу разговора, ребячески заметил:

— Кранихфельд — еврей. Л. Н. улыбнулся:

— Если бы этого у вас не было, вы были бы святой человек. Да, заметно — этот возвышенный, красноречивый тон.

Когда я массировал Л. Н., он спросил о письмах, которые дал прочесть. Первое — сербской девушки Анджи Петровичевой из Белграда. Я сказал, что письмо горячее, патриотическое; что с аннексией Боснии, если будет признана державами, для сербов потеряно все. Когда их раздробят политически, им останется только броситься в войну и погибнуть. И что ни у одного народа нет такой готовности умереть за свой народ, как у сербского.

Л. Н. ответил, что это будет так (готовность умереть), что это отмечают и газеты.

— Подумаю завтра, что̀ ей ответить, — сказал он.

Л. Н.: Я сегодня прочел в газете: «When seems all to be lost all is won»*.

Я сказал:

— То же самое подумал и я про сербов.

Л. Н.: Можете ей написать, что мы говорили по поводу ее письма, что, когда внешнее потеряно, человек сильнее идет внутрь, к богу. К чему оно приведет (какие последствия будут) — неизвестно, но последствия могут быть только хороши7.

Потом я рассказал о другом письме, уже втором, очень назойливом, высокомерном, самоуверенном пастора-немца; обращает Л. Н. в протестантизм8.

Л. Н.: Им еще труднее, чем католикам. Откинули толкование отцов церкви, а оставили чудесное, не имеющее разумного смысла; незачем было огород городить. Каждого оставить верить по-своему. Характерно, что он такой же изувер-ложновер, — пояснил Л. Н.

15 октября. Вчера вечером Софья Андреевна уехала в Москву. Л. Н. — верхом с Владимиром Григорьевичем. Здесь С. А. Стахович.

227

За обедом Л. Н. сказал, что сегодня внимательно прочел газеты («Слово» и «Новое время»), и, обращаясь ко мне:

— Кажется, будет война.

Я: Не дай бог!

Л. Н.: Именно не дай бог! Сербский архимандрит Дмитрий призывает к войне. Австрийский посол отозван из Петербурга.

Софья Александровна: Сербский королевич едет в Петербург. Где-то было заседание о сербских делах, где говорили Маклаков, Милюков... Начинаются заискивания, любезничания со стороны сербов, как перед той войной, а после войны — холодность.

Л. Н. сказал, что есть такая распространенная мысль, что войну затевают, чтобы отвлечь внимание от внутреннего положения.

Николай Николаевич: Теперь России нельзя воевать, финансовые дела плохи. И военных запасов нет.

Владимир Григорьевич: Недавняя война истощила военные силы и снизила престиж. Можно ожидать массовых отказов от военной службы. Я думаю, русское правительство не решится на войну.

Л. Н.: Неполитичной была бы война со стороны правительства, она была бы в ущерб правительству.

Разговор был прерван получением телеграммы московского студенчества; желают прислать депутацию. Л. Н. думал, что по поводу студенческих волнений, и полагал себя обязанным принять их, поговорить с ними. Но, по газетным сообщениям, эта депутация — поздравительная, и Л. Н. ответил ей отказом, ссылаясь на то, что и другие депутации не были приняты1.

Л. Н.: Я желал бы избавиться от этого. Волнительно, беспокойно и бесполезно. Мне студентов более жалко, чем военных людей. Такая у них путаница в голове. Это самовнушение. Им в их возрасте кажется важно то, что неважно. Гипноз толпы... Я этого гипноза толпы совсем не испытал.

Разговор вернулся к грозящей войне. Л. Н. спросил Софью Александровну, кто такой Извольский. Она знает его, рассказала. По внешности — настоящий дипломат; он очень умный. Л. Н. спросил, кто был раньше министром иностранных дел. Разговор об А. М. Горчакове.

Л. Н.: Я его знал. Был приятный, был очень приятный. Малого роста.

На вопрос, как он познакомился с ним, Л. Н. ответил:

— Я был офицером (после Крымской войны), меня ему представили. Вспомнили Берлинский конгресс и что Горчаков был уступчив, как и Шувалов.

Владимир Григорьевич: Шувалов жаловался, что Горчаков ему портит. Он, Шувалов, был в ладах с Бисмарком и мог одно-другое вымочь. А Горчаков уже был из ума выжившим стариком, уступал.

Л. Н. (ко мне): Почему сербы так противятся присоединению Боснии и Герцеговины к Австрии? Что потом и их заберут?

Л. Н. сказал, что он легкомысленно продиктовал (ответ сербке) и что поправит.

Л. Н.: Австрия — это образец государственной нелепости, потому что даже одной нации нет (как во Франции, Италии), а странная амальгама.

16 октября. У Л. Н. был Чертков. Вечером винт. Уезжала С. А. Стахович. На этот раз была очень проста и разговорчива с Николаем Николаевичем и со мной. Вчера с Софьей Александровной, Александрой Львовной, Варварой Михайловной рубили и собирали дрова в Абрамовской посадке и привезли два воза. (Я ездил по больным.) Сегодня дамы ездили с Ваней туда же собирать.

Вечером разговор об этой посадке, которую сажал Л. Н. лет 40 тому назад. Л. Н. сказал при этом о земле, что крестьянин, обрабатывая, ковыряя

228

ее, с десятины получает шесть-семь рублей в год, а если она под лесом, в 50 лет даст 500 рублей, кроме того — ежегодно хворост.

Опять были разговоры о возможной войне Сербии с Австрией. Я рассказал свои соображения о том, что происходило бы на юге в Австро-Венгрии, в славянских войсках, среди румын, мадьяр: погромы евреев и помещиков. Л. Н. сказал, что войны, вероятно, не будет, будут компенсации. Уже говорят о свободном проходе через Дарданеллы.

17 октября. Владимир Григорьевич выписал И. Д. Сытина, чтобы ему поручить издание нового «Круга чтения», и привел его в пять вечера. Пробыли до 7. Днем был Евгений Иванович у меня в лечебнице, ходит с неделю. Пришел почитать новый «Круг чтения». Ему показалось странным, что в нем не будет художественных недельных чтений.

Николай Николаевич: Я просто считаю, что художественная форма ниже в сравнении с простым изложением мысли. «Ягоды»1 не на одной доске с остальным.

За обедом Л. Н. с Сытиным. Сытин высказал опасение, что новое издание старого «Круга чтения» запретят в Москве — Гершельман, строгая цензура; потому он повезет стереотипы в Петербург и там напечатает.

Владимир Григорьевич: Новый «Круг чтения» проредактирует для цензуры Хирьяков. Он знает, что́ не пройдет.

Л. Н.: Мне приятно, что Иван Дмитриевич не робеет.

Сытин: Было бы грешно.

Л. Н.: «Кругов чтения» будет три. Тот, который будет общедоступный, тот будет смирный. Мне кажется, что это («Круг чтения») — очень важное. Всегда, о чем пишу, мне кажется важным.

Л. Н.: Я читал в газетах, как в Петербурге запретили евангелическое собрание (там присутствовала мать Черткова и пашковцы). Написал об этом И. М. Трегубов.

Владимир Григорьевич рассказал, что у них погрызла собак, вероятно, бешеная собака.

— Или вы не думаете, что есть бешеные собаки? — спросил он Л. Н-ча.

Л. Н. ответил, что верит, только иногда (погрызанные собакой) заражаются, а иногда не заражаются.

Л. Н. рассказал, какие письма получил: из Полтавы отказавшегося Шнякина — шурина Кудрина2. Из Владивостокской тюрьмы с 150 подписями: «Великому писателю и бунтарю».

Вечером винт; Л. Н., Александра Львовна, Варвара Михайловна и бывшая учительница Сухотиных Н. М. Степанова, которую барышни сегодня привезли из Тулы.

18 октября. Утром я передал Л. Н. письмо, которое он четвертого дня продиктовал как ответ сербке по поводу аннексии Боснии и Герцеговины Австрией. Л. Н. принялся за обработку, и пополудни разрослось в четыре раза. Л. Н. был заинтересован письмом. Как раз в сегодня полученном номере «Нового времени» вторая часть статьи Меньшикова «Поменьше фраз»1.

— Тут, — сказал Л. Н., — все есть о Боснии, Сербии (статистические данные).

Поговорили о Боснии и об ответе сербке; Л. Н. хочет его еще переработать. Л. Н. (в кабинете в кресле, Николай Николаевич и я около него) о языке дипломатическом:

— Что такое аннексия, компенсация? Компенсация — на это русского выражения и нет. Это как если бы вы, Николай Николаевич, у Душана Петровича взяли пять рублей, я бы у него взял еще два рубля, зачем? Извольский спроста проговорился — Михаил Александрович мне об этом говорил, — что Россия в компенсацию получит проход военных судов через

229

Дарданеллы. Никому это не нужно. Он (свободный проход) должен быть для всех, не только для России. Я очень желал бы хорошенько написать (письмо сербке), если бы мне удалось это ясно выразить. В статье Меньшикова все об численности народонаселения есть, читал и в Брокгаузе.

Толстой на прогулке близ Яснополянского парка. Ноябрь 1908 г. Фотография В. Г. Черткова

ТОЛСТОЙ НА ПРОГУЛКЕ БЛИЗ ЯСНОПОЛЯНСКОГО ПАРКА

Ноябрь 1908 г.

Фотография В. Г. Черткова

«Ездил с Александрой Львовной в Тулу... Между столбами и первым мостиком обогнали гуляющего с понурой головой, усиленно думающего Л. Н. с палочкой-сиденьем в руке». — Запись от 8 декабря 1908 г.

Молчание. Л. Н. взялся за «Круг чтения». И, протягивая руку к нему, сказал:

— Это интереснее.

Сегодня, кроме того, что написал ответ сербке и ответ Булыгиной, просмотрел и поправил 72 отдела, т. е. шесть раз по 12 дней «Круга чтения», или 720 мыслей.

За обедом: Чертков, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Гусев. По поводу того, что рассказывал Л. Н-чу Сытин, как жгли его типографию, в которой работало 1200 человек2. Разговор о декабрьском восстании в Москве. Гусев показал ему картинки в «Искрах» того времени. Л. Н. смотрел с интересом3.

Л. Н.: Я Сытину не хвалил его «Искры». Картины слишком грубого содержания.

Гусев раньше рассказал, что стражник, который теперь у нас, при его (Гусева) обыске прочел статью Л. Н. и с тех пор читает Л. Н-ча. Он рассказал, как на австрийской границе пропускал контрабанду. Было ему выгоднее. За накрывание получал вознаграждение в год десять рублей, а за пропускание сто рублей.

Л. Н. (Николаю Николаевичу): Вы бы это написали.

230

Александра Львовна: Я пойду писать.

Л. Н.: И я пойду писать.

Александра Львовна: Тебе нечего.

Л. Н.: У меня свое.

19 октября. Воскресенье. Утром возвратилась Софья Андреевна. Александра Львовна повезла Л. Н. в Телятинки. По пути к Ясной Поляне распрягся жеребец Лучший. Л. Н. выскочил с больной ногой из саней и подержал его (жеребец очень горячий), пока не пришел на помощь мужик и не запряг его.

Вечером пришел Ярцев, революционер 70-х годов, товарищ Лизогуба, которого Л. Н. описал в «Божеском и человеческом» как Светлогуба. Около часу беседовал с ним Л. Н. в кабинете. Приятный, простой, глуховатый. Когда мы остались одни — Ярцев, Гусев и я, — Ярцев разговорился о западных народах, сравнивая их с русскими.

— Наша школа лучше в том отношении, что она менее патриотична, менее пакостит, — говорил он. — Там жизнь пустая — в рамках, обычаи вошли в веру, консерватизм. У нас живая перемена: взгляды наши, что́ считаем хорошим, что́ дурным, иные, чем взгляды наших родителей.

Вечером с Чертковым в шахматы. Л. Н. писал письмо сербке. Вечером мне прочел часть его сам, часть я прочел вслух. Софья Андреевна привезла Л. Н. из Москвы газеты 1886 и 1887 гг. для его художественной работы1.

Между утренними прохожими были двое ищущих работы и письменно обращавшихся к Л. Н. о помощи. Л. Н. им дал так, как всем:

— Не могу делать исключений, войдите в мое положение.

20 октября. Утром приехали Сухотины. Л. Н. спросил Михаила Сергеевича про сербские дела.

Михаил Сергеевич: Как бы не втянули Россию в войну! Война — это будет крах России.

Л. Н.: Я заглянул в газеты и читал, что все довольны, что Россия не признает аннексии.

Михаил Сергеевич: Именно. Австрия может требовать: признай — или война.

Л. Н.: Я по случаю этого прочел об Индии (в Лексиконе), что́ там делается, как англичане мошенничают! Раньше была в войске одна десятая англичан, теперь — одна треть. Сипай обходится в четыреста рублей, английский солдат — в две тысячи рублей в год. Земля принадлежала царькам, теперь — Англии. Ни один индус не имеет земли. Должен за нее платить англичанам.

Потом говорили о смерти окулиста Крюкова, актера Ленского, драматурга Потехина.

Л. Н.: Потехин умер? Как же, я его знал1.

За обедом: Владимир Григорьевич, Надежда Павловна. Л. Н. рассказал Черткову, что̀ сегодня делал:

— Поправлял письмо сербке, по слабости своей восхищался «Кругом чтения», но чем более занимаюсь, тем более вижу, что в России он не пройдет. Не пропустят его; немыслимо.

Владимир Григорьевич: Тем более пойдет в других государствах.

Л. Н. говорил, что думал о том, как можно было бы посылать отделы «Круга чтения» в ответ на письма. Владимир Григорьевич высказал готовность издать «Круг чтения» и такими отделами.

Л. Н. разговаривал с Марией Александровной. Танечка стала что-то крикливо рассказывать матери.

Л. Н. (ей): Не кричи.

И она сейчас же стала говорить тихо, как всегда.

Вечером шахматы, винт.

Л. Н. (ко мне): Что это вы читаете?

231

— Смотрю спиритическую газету из Бостона «The Herald of Truth».

Л. Н.: Ах, спиритизм! Когда по преданию верят в глупости, то оправдание есть. А когда вновь выдумывают, это ужасно.

Л. Н. продолжал писать письмо сербке и сказал, что очень захватил его государственный и анархический вопрос, и очень желал бы, чтобы ему хорошо удалось написать. Сегодня читал «The Free Hindusthan» № 7 с интересом:

— Англичане как мучают индусов! Там сообщается, как англичане секли Вивекананду до крови — в молодости, наверно, — «flogged him till he bled» за то, что он рассказал заключенным с ним вместе о том, как его преследовали.

Я спросил Л. Н., кончит ли Письмо к индусу». Л. Н. забыл про него и не знал, где оно. Решил кончить. (Будет шесть писем о национальном, политическом, государственном вопросе: Здзеховскому, Ку Хун-мину, Сенкевичу, Моравцу (продиктованное мне), Андже Петровичевой и индусу Дасу)2.

Николай Николаевич припомнил Л. Н., что во время болезни, кроме «Письма к индусу» Л. Н. продиктовал ему шесть страниц о науке (начало трактата)3.

21 октября. Ночью сгорели надворные постройки у Чертковых. Сгорело много «Соединения и перевода Евангелий», «Учения Христа для детей», «Царства божия», старые издания «Посредника», «Библия» Сэндерленда и много других книг, а также ценных фотографических вещей. Коллекция вырезанных из газет изображений Л. Н. и карикатур за много лет. Там же оригинал картинок Бем: параллельно богатый и бедный ребенок.

Мария Александровна поехала домой. Она рассказала о болезни жены сторожа. Л. Н. послал ей три из своих набрюшников. И поговорил со мной о ней — видно было, что желает, чтоб я ее навестил.

Вечером Цингер. Л. Н. привел, встретив его со старостой и бумагой, Льва Рыжего. Его арестовали в Подольске и водворили в Ясенецкой волости.

За обедом Л. Н. говорил про студента-философа Боброва (?) из Орла, бывшего у него утром и читавшего ему дневник. Л. Н. долго беседовал с ним. Самоуверен, философствует, открывает Америку, которая давно уже открыта, и даже не ту.

Потом спросил Цингера, знает ли Челпанова, про которого говорил Л. Н-чу этот студент. Цингер рассказал о нем обстоятельно, что он провозглашает какое-то одухотворенно-материальное начало, наполовину духовное, наполовину материальное.

Л. Н.: Что-то совсем недопустимое.

Говорили об искусстве. Цингер про Художественный театр, про какие-то стихи, картины декадентские.

Л. Н.: Мне кажется, что в наше время этот знаменатель — самоуверенность, который губит все. Вот эти художники всяких родов очень мало понимают, что нужно большее напряжение во всех мелочах.

Татьяна Львовна принесла свои пастели: череп, белые цветы и портрет француженки. Л. Н. перед первыми недоумевал, не узнавал цветов (что это за цветы и зачем около черепа). А о портрете француженки сказал:

— Хорошо написано; мне только не нравится, что она слишком красива.

Л. Н. (не при мне) рассказал, что был на пожаре у Черткова. Загорелось на чердаке над спящими, еле выбежали и вывели лошадей. У одной грива загорелась. Там стоял народ, слышен был благовест. Л. Н. спросил, зачем звонят. Один старик злорадно ответил: «А в церковь богу молиться».

232

— Какой мрак! В том-то и наше призвание, его рассеивать. Только его слишком много — embarras de richesses*, — сказал Л. Н. (Записал со слов Варвары Михайловны.)

Шахматы, винт. Л. Н. стал с азартом играть. Неделю тому назад, когда были М. А. и С. А. Стаховичи, начал играть с ними, уставший, не желающий разговоров. И продолжал играть каждый день.

22 октября. Не было гостей. Дома Сухотины, Надежда Павловна, Чертков. За обедом Л. Н. читал статью Молочникова о бабидах, — нехороша. Л. Н. с Чертковым говорили о писателях Эртеле и Чистякове, жившем одно время у Чертковых. Об Эртеле Л. Н. говорил довольно одобрительно, но заметил, что не имеет чувства меры, преувеличивает.

Л. Н. слышал от Гусева, что мне понравился фельетон Меньшикова об умершем Потехине1. Л. Н. сказал, что он его не читал, но желает прочесть.

— Потехин, я его знал, — старик. Он был подобен Островскому, только ниже его, — сказал Л. Н.

Разговор о немецком студенте-философе, швейцарце, бывшем недавно, месяца два тому назад, у Л. Н.; о том, как швейцарцы мало интересуются серьезными вопросами, Татьяна Львовна иллюстрировала примерами. Л. Н. ему говорил, что Канта не ценят. Он о Шопенгауере знал только, что тот пессимист, что советует отказаться от жизни и кончать самоубийством.

Л. Н.: Я им (швейцарцам) благодарен за Руссо и за Амиеля. Как Амиеля мало ценят! Удивительная глубина! Важно не знание, а что̀ нужнее и что̀ менее нужно. Теперь количество знаний такое большое, что можно всю жизнь учиться и остаться дураком.

Владимир Григорьевич рассказал Л. Н., что П. А. Сергеенко просил у М. С. Сухотина статью о Л. Н. в свой альманах. Михаил Сергеевич написал «Лев Николаевич и Тульское шоссе», и там его отзывы о революционерах, которые могут раздражить старые раны. Владимир Григорьевич тогда сказал Михаилу Сергеевичу, что этого приводить не следует. Владимир Григорьевич написал Сергеенко, чтобы тот смягчил выражения, выпустил кое-что, что Сергеенко и сделал и послал статью в таком виде Михаилу Сергеевичу. Тогда Михаил Сергеевич отказался печатать ее в альманахе и сообщил причину Сергеенко. Сергеенко сказал об этом Владимиру Григорьевичу, который к словам Михаила Сергеевича приписал свои замечания. Теперь их Михаил Сергеевич и Татьяна Львовна читают. Владимир Григорьевич сказал Л. Н-чу, что он это сделал, чтобы не обидеть революционеров; что было время, когда Л. Н. был раздражен против них и резко о них выражался.

Л. Н. не возражал Владимиру Григорьевичу и сказал, что он всего того, что о революционерах говорил, не написал бы. Во-первых, говорил необдуманно, а что писал, то обдумал бы. Второе, несправедливо печатать отрывочные его суждения, слова, тогда надо бы печатать все его разговоры в их связи.

После обеда Л. Н. вынес роман Эртеля «Гарденины»2 и показал место, которое Михаил Сергеевич прочел вслух.

Шахматы, винт.

23 октября. Л. Н. катался верхом, за ним, на расстоянии, Александра Львовна с Михаилом Сергеевичем в розвальнях. Осмотрели дом Чертковых. Михаил Сергеевич сказал, что это образец того, как не должно строиться толстовцам: все первый сорт, отделка великолепная. В смысле пожара опасно. Сквозняк, и нет в такой громадной постройке каменной преграды. Перна рассказал, как горели надворные постройки. Чердак в один миг

233

вечером загорелся вследствие сквозняка, и не было по всей длине ни одной перегородки. Мужики говорят о причине пожара, что загорелось от лампы, оставленной на чердаке кем-то ходившим за сеном.

За обедом разговор об ожидаемых сегодня или завтра Ольге Константиновне с детьми, которые в сопровождении Димы приедут из Англии. У детей коклюш. Разговор о том, может ли зараза передаться через третье лицо. Татьяна Львовна решила, что, когда Чертков будет приходить, не подпускать к нему Танечку.

Михаил Сергеевич читает бирюковскую биографию, хвалит ее хороший, серьезный, спокойный тон — не слащавый, как воспоминания С. Т. Семенова в «Вестнике Европы»1.

Софья Андреевна упрекала Павла Ивановича за то, что много у нее взял, и свою сестру упрекала в том же, и даже в том, что нехорошо поступила, описывая, например, как Л. Н. сам ее, Татьяну Андреевну, катал в коляске, а это он ее, Софью Андреевну, катал2. Больше не даст читать своих записок, сказала Софья Андреевна.

Л. Н. сказал, что хочет дочесть «Гардениных».

После обеда Гусев отозвал Л. Н. в кабинет. Вернувшись, Л. Н. рассказал, что нужно было в «Круге чтения» на место выпущенных, ненужных мыслей вставить новые:

— И как это легко сделали сейчас благодаря «Своду». Что Чертков для меня делает! Тридцать шесть огромных томов «Свода» — систематизированных мыслей из писаний, писем, дневников. Если бы я того стоил!

Михаил Сергеевич спросил, знает ли Л. Н. лично Боборыкина. Л. Н. сказал, что знает, и ушел. Михаил Сергеевич рассказал, что, когда Боборыкина выбирали в члены Академии, Л. Н. сказал о нем: «Если бы у меня было десять шаров, все отдал бы за него. Он умеет писать».

Л. Н. возвратился и подхватил последние слова, сказав:

— Вот кто умеет писать: герой Душана Петровича*. Я читал его статью об умершем Потехине, еще не дочел.

О картине Крамского «Иисус оплеван»3 Л. Н. выразил движением головы, что не одобряет — не то... Крамской как настоящий художник почувствовал, что ошибся или не по силам ему, и бросил. Л. Н. рассказал, что картина неоконченная, огромных размеров, находится в семье Крамского. Л. Н. картину знает.

Л. Н. продолжал о Меньшикове:

— Он дело хорошее делает, какая-нибудь родственница просила его напомнить в печати о картине и предложить ее музею. Он цену две тысячи, какую предложил музей, находит смешной4. Мужику не смешна.

24 октября. Утром приехала Ольга Константиновна с детьми и Димой. Л. Н. верхом, Софья Андреевна с Александрой Львовной в санях ездили пополудни к Чертковым встретить их. За обедом Чертковы, отец и сын. Когда Л. Н. рассказывал про Ольгу Константиновну, выступили у него слезы на глазах.

Л. Н. рассказал, что в «Слове» два раза читал: на каком-то заседании кто-то хотел читать про него, ему запретили; что хотел читать его защитительную речь на суде над Шибуниным, его остановили1.

— Ужасно подумать! — сказал Л. Н.

Татьяна Львовна хвалила Фаресова и предлагала прочесть вслух статью Фаресова о крестьянских союзах и т. п.

Л. Н. вспомнил, что́ ему С. Т. Семенов говорил об общине крестьян (Нижегородской губернии), которые осуществили проект Генри Джорджа: землю соединили в одно и положили за нее плату, и ее отдают на подати, а если превышает, раздают по рукам.

234

— У крестьянства, — продолжал говорить Л. Н. Татьяне Львовне, — или ведут себя по преданию, или свободно относятся ко всему.

Дима рассказал про капитана Уайта, приехавшего в Токтонгауз. Хочет бросить военную службу, начитавшись Л. Н-ча, застенчивый человек.

Л. Н. думает, что получил письмо от провокатора из Петербурга: просит книг запрещенных. Получил сочувственное, серьезное, умное письмо от японца 23 лет, студента из Токио. Получил книгу немецкую «Christus Monist» von Diesing. Он социалист; пишет, будто несомненно доказано, что вечной жизни нет и что религию можно как полезную часть социализма использовать — и которую часть? — «Откровение»2.

Николай Николаевич говорил, что Л. Н. сказал какому-то интервьюеру, что у русского человека нет уважения к закону и потому русские чиновники такие плуты.

Софья Андреевна говорила о Санине.

Л. Н.: Там главное, что никакого воздержания не должно быть.

25 октября.* Л. Н. говорил, что получил ремингтованное письмо — это характерно — крестьянина-социалиста1:

— Он читал мои сочинения во времена революции, тогда не писал мне, потому что был занят делом: пропагандой социалистических идей. Разбивает вдребезги мои взгляды и настаивает на том, что самое важное — знание экономических законов жизни, что землю надо отнять у помещиков и отдать трудящимся. Кому и как это сделать?

Л. Н.: Сергей Терентьевич очень интеллигентен стал.

Л. Н.: Я думаю, что недовольство жизнью есть уже первый шаг к самоубийству.

Л. Н. говорил, что читал «Слово»:

— Скучно. Весь номер — пошлые, однообразные статьи. Это обратная сторона газет, а положительная, светлая — то, что все делается известным человечеству, что́ творится на всех концах мира.

С вечерней почтой Л. Н., между прочим, получил экземпляр «Книги скорби», изданной Союзом русского народа имени архангела Михаила, с 29 некрологами убитых революционерами русских людей и с надписью пером: «Вот когда надо сказать «Не могу молчать»2.

Л. Н. с Михаилом Сергеевичем просматривали молча — между убитыми знакомые Михаила Сергеевича. Присутствующий Чертков тоже молчал.

Л. Н., получив увещевательное письмо, сказал:

— Увещевательные письма мне всегда приятны.

Л. Н.: Для меня непонятно это затмение, что для блага людей можно убить Столыпина или казнить революционеров.

Сегодня утром околела Белка, старая сибирская лайка, очень умная и когда-то сильная; была любимой собакой Л. Н. Разговор о ней. Л. Н. на утренней прогулке заметил ее, лежащую в снегу, кто-то накрыл ее ковром; Л. Н. подошел к ней, окликнул ее, она повела ухом.

Л. Н. получил благодарственное письмо от двух чехов3, книжку стихотворений Сватоплука Чеха4 и номер журнала «Кветы» с его исповедью5, и сочинения чешского астронома Зенгера6. Его новая теория о законах гравитации заинтересовала Л. Н.; желал бы прочесть книгу, если б она была на более понятном для него языке.

26 октября.** Были: М. В. Булыгин, Андрей Львович с Екатериной Васильевной, Чертков.

Л. Н. рассказывал, что получил письмо от американца, который утверждает, что он, Толстой, был не прав, когда рекомендовал Брайана в президенты1.

235

— О Брайане меня спросили и напечатали ответ2. Его не выбрали, — сказал Л. Н.

Михаил Сергеевич: Стало быть, Лев Николаевич проиграл.

Л. Н.: Американец пишет, что Брайан — методист, верит в бога, а Тафт не верит, надо было его поддерживать. (На днях телеграфное сообщение, что большинство избранных выборщиков — за Тафта.)

Еще Л. Н. рассказал про письмо Новикова. Желал бы приехать, поговорить с Л. Н. Из намека можно заключить, что он желает, чтобы Л. Н. поместил его сыновей в какую-нибудь школу его имени или помог им получить стипендию3. Л. Н. пожалел об этом; было ему странно, что Новиков, так же как С. Т. Семенов, хочет воспитать детей барами.

Кто-то: Все этого хотят.

Л. Н. сказал о Новикове, что он замечателен тем, что основательно знает, — умственно — христианское учение, и что он выше профессоров.

Раз, года полтора тому назад, Л. Н. сравнивал его умение писать с меньшиковским.

Л. Н.: У меня невестка — теософка. Что такое теософия, не знаю. Им, очевидно, нужно суеверие.

Л. Н.: И это мне утешение, хотя маленькое, что, когда вспоминаешь свою военную службу, тогда мне та сторона убийства не приходила в голову. К нам на батарею приходили французы, мы ручки друг другу жали, говорили, а у меня два орудия, заряженные картечью.

Л. Н-ч Булыгину о воинственности маленькой Сербии (из-за аннексии Боснии Австрией):

— Посылает королевича в Петербург. Готовится к войне, говорит речи (Радован-Кошутич в Москве и Петербурге) и не думает, что эти речи сделают то, что матери потеряют сыновей, жены — мужей. Никакого — ни нравственного, ни умственного — оправдания (вызывать им войны) нет. Это народ, у которого есть назарены.

Вечером разговор о том, что в «Новом времени» 24 октября известие, что три хорватских офицера, просившие перевести их из южной австрийской армии в северную, чтобы не участвовать в войне с братьями-сербами, были приговорены к смерти и расстреляны.

Разговор о столкновении братьев-офицеров Коваленских с шофером, дворниками и городовыми: застрелили двоих.

Л. Н.: Поразительно...

На Кавказе в его время все носили кинжалы, но Л. Н. никогда не слыхал, чтобы к ним прибегали.

Л. Н. негодовал, как и о чем Александр Столыпин пишет. Кто-то объяснил это тем, что он иногда любит выпить и что он свои «Заметки» в «Новое время» строчит в пять минут.

М. В. Булыгин рассказал, как его 14-летний Миша прибежал из Богородицка, из сельскохозяйственного училища, домой и в тот день не мог от волнения сказать, почему. Только успокоившись, на другой день, рассказал, какое там ужасное распутство среди учителей и учащихся: вино, ругань.

Л. Н. рассказал Михаилу Васильевичу о только что полученном письме от Ку Хун-мина. Пишет, что в конфуцианском учении нет места для бога, а есть нравственное учение, которому китайцы повинуются; и, несмотря на то, что беднота, голод и отсутствие помощи, в Китае преступлений очень мало. В Шанхае, где он живет, много иностранцев (в их квартале), там полиция есть, и ее численность почти такая, что равняется численности полиции во всем Китае вместе.

— Я этому верю, — сказал Л. Н. — И мы бы могли так жить, если бы у нас не было извращенного христианства с его законами.

236

Ку Хун-мин прислал Л. Н. две книги: «The Universal Order, or Conduct of Life. A Confucian Catechism» by Ku Hung Ming. Shangai, 1906. «Great Learning (of Higher Education)».

Л. Н.: Книга о Конфуции хорошая.

27 октября. Л. Н. спал с 12 до 10.30 утра крепким сном и не помнил, что̀ с ним было. Вероятно, обморочное состояние ночью, во сне. Не узнает письмо сербке, которое пишет, и не помнит, зачем он его писал. Никакой работы переписывать не дал. Должно быть, ничего не работал или художественную вещь писал. В 2 часа лег в постель: слабость, сильно знобило. Пульс около 70, неравномерный и слабый. Перебоев не было. Встал в 6.30 вечера. С самого утра до вечера ничего не ел. Приехали, но не видели Л. Н-ча Д. Г. Янчевецкий, востоковед, сотрудник «Нового времени» и Е. А. Липеровская, директорша учительской семинарии в Москве. Янчевецкий передал привет от православных японцев. Софья Андреевна, как услышала, что он сотрудник «Нового времени», уже по этому одному решила не допустить.

Николай Николаевич в Москве, Чертков сегодня не приезжал. Утром Л. Н. выходил и говорил с ломинцевским мужиком, попавшимся за нелегальную литературу.

Пока мы — Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Михаил Сергеевич — обедали, Л. Н. сидел в кресле, ноги подняв на подставку, и сам заговорил по-французски, чего я в четыре года, как здесь живу, не слыхал, о том, что les domestiques* чувствуют envie**, прислуживая за обедом господам. Л. Н. часто высказывался, что ему совестно, что лакеи прислуживают, но никогда не говорил этого при них. Раньше, когда Софья Андреевна при прислуге заговаривала по-французски, Л. Н. не поддерживал ее французского разговора, а отвечал по-русски или молчал, чтобы не обижать прислугу, чувствующую, что речь о них.

Татьяна Львовна с Софьей Андреевной говорили про кухарку у Сергея Львовича, которая до 23 лет не говорила.

Л. Н.: Приятная женщина!

Татьяна Львовна: И мы будем. Когда скажешь: «Расскажи что-нибудь, Таня», буду молчать.

Софья Андреевна сегодня очень беспокойна за Л. Н., как никогда. Старательно и особенно нежно ходила за ним.

Л. Н. вчера совсем кончил новый «Круг чтения». Январь можно переписывать начисто. Решил его назвать «Учение о (смысле) жизни. Чтение на каждый день»1.

Разговаривали о Екатерине Васильевне и об Ольге Константиновне, жалея обеих. Екатерину Васильевну за то, что теперь в ней поднимается материнское чувство к брошенным детям.

Л. Н.: Нашему брату, мужчине, непонятно, как из-за такого сокровища можно детей бросить.

Разговор продолжался.

28 октября. Л. Н. спал до 9.30. Свежее, чем вчера; нога опала. Пополудни сидел на скамейке между домами. Приехала Елизавета Валерьяновна, вернулся Николай Николаевич из Москвы. С 3 до 7 Владимир Григорьевич. Я ездил к заболевшим Ольге Константиновне и детям. Л. Н. справлялся о них. После обеда Николай Николаевич с Л. Н. о письме бессмертника, с убежденностью написанное, длинное, простое. «С тебя взыщется, ты не поверил», — пишет он Л. Н-чу.

Л. Н.: Это письмо трогательно тем, что он верит в мои взгляды.

237

Разговор о «Гардениных» и других писаниях Эртеля.

Л. Н.: Подробности хороши (художественные), но недостает правдивости и чувства меры.

Татьяна Львовна заговорила о какой-то повести Тургенева, что ее теперь не напечатали бы и не читали бы, что она растянута. Л. Н. заметил, что это из слабейших его вещей, помнит ее.

Л. Н.: У Тургенева описания природы хороши, и у него, что̀ народ говорит, — верно. Но он принимает au sérieux* влюбление и придает ему, значение. Вообще художественное описание — пустое писание.

Получена книжка И. Айвазова «Кто такой Лев Толстой». Книжка — наполовину ругань, наполовину цитаты: там лучшее, что написал Л. Н., сгущено. Она напечатана в 30 тысячах экземпляров и несколько недель распространялась «правыми». Потом из-за цитат признана вредной и конфискована. В ней нарисован с православно-патриотической точки зрения религиозный облик Л. Н. и государственный: Л. Н. как порицатель патриотизма, цивилизации, сеятель либерализма, социализма, атеизма. Эта книга издана книгоиздательством «Верность» в Москве в связи с постановлением Московской городской Думы о чествовании 80-летия Толстого. Цена 5 к. Она послужила причиной конфискации II тома «Биографии» Бирюкова.

Николай Николаевич рассказал, что, когда делали обыск в «Посреднике» (арестовали II том «Биографии» Бирюкова), то полицейский говорил про Л. Н.: «И славу он нажил, и жизни он хорошей, но почему же он ругает богородицу?»

Л. Н. сказал о листке, который ему прислал Хирьяков и который жалел, что потерял: письмо православных людей к Синоду о том, почему его отлучили. Письмо милое, доброе, в конце желают ему, чтобы богородица его опекала.

Александра Львовна рассчитала с тяжелым сердцем Григория Павлова, однорукого садовника, за то, что обсчитывал ее. Так готовилась и долго не могла. Все ее еще расстраивали, рассказывали, какое трудное дело — отказать служащему, особенно Михаил Сергеевич. За обедом об этом шла речь.

Александра Львовна: Григорий Павлов ревет.

Татьяна Львовна говорила, что ее сторож в Овсянникове построил себе дом и собирается уходить весной. Она его спросила, зачем ее оставляет. Мирон Егорыч ответил, что он не уйдет, век ей хочет служить. Татьяна Львовна не знает, как это понять.

Л. Н.: Это приличие так требует.

Л. Н. лежал на кушетке. Мария Александровна говорила с ним. Л. Н. говорил ей, какое временами бывает у него высокое духовное состояние сильной любви ко всем, тогда ему хочется в этом состоянии умереть, перейти к богу. И спрашивал Марию Александровну про это состояние у нее. Она ему сказала, что у нее бывает то же самое, особенно во время болезни.

— А вы не ропщете, что тяжело?

— Бывало, когда была мирским человеком: на прислугу, доктора злилась, даже стен не могла видеть. А теперь состояние духа такое кроткое, смирение нападает, удивительная любовь.

За столом в одиннадцатом часу Л. Н. с Марией Александровной:

— Как бы мне хотелось высказать свой взгляд Андрюше на его жизнь. Но высказать любовно.

Софья Андреевна: Не нужно. Только раздражишь его.

А Л. Н. остался при своем:

238

— Непременно хочу поговорить с ним, не осуждая и не оскорбляя его.

29 октября. Уехала Елизавета Валерьяновна. Приехала Ю. И. Игумнова из Льгова, где у Л. Ф. Анненковой кончала картину: Л. Н. верхом. Я ездил в Крыльцово.

За обедом: Сухотины, Чертков, Юлия Ивановна, Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Варвара Михайловна и Н. Н. Гусев. Разговор о Михаиле Львовиче, ночевавшем в гостиной и кричавшем во сне. Разбудил почти всех.

Л. Н. говорил, что Максим Ковалевский, принявший «Вестник Европы» от Стасюлевича, просил его в январский номер рассказ В. С. Морозова с несколькими строками Л. Н-ча.

Николай Николаевич рассказал про Леонида Андреева, получающего тысячу за лист, что он, по словам вчера бывшего студента Русова, говорит: «Пока я молод и пользуюсь славой, пишу, чтобы сколотить денег на старость».

Л. Н.: Это уж едва ли.

Софья Андреевна: Ты никогда столько не получал.

Л. Н. (шутя): И какое мое положение!

Л. Н. удивился тому, что Морозову за его рассказ в «Вестнике Европы» Стасюлевич так мало дал, 39 р. Разговор продолжался об Андрееве.

Л. Н.: Мне нужно больше усилий, чтобы снисходительно отнестись к Горькому, чем к Андрееву. Разговор про Шаляпина.

Л. Н.: Пение — ни женское, ни мужское — на меня не действует. Как-то я чувствую человека, и ее и его.

Разговор про Арсеньева, сотрудника «Вестника Европы».

Л. Н.: Не помню, видел ли я его.

Я напомнил Л. Н., что они вместе сидели в Казани в карцере, и Арсеньев описал их разговор. И Гусев вспомнил, что Л. Н. там осуждал историю, как ее учат.

Л. Н.: Какие были времена! За непосещение лекций сажали в карцер. Это был такой профессор истории Иванов, мой величайший враг. Он настаивал, чтобы меня посадили за то, что я не посещал его лекций. Потому я так разошелся против истории1.

После обеда шахматы с Владимиром Григорьевичем. Сегодня Л. Н. писал почти весь день письмо к сербке, но, как мне сказал, оно будет статьей, а не письмом. Поручил мне написать ей это.

30 октября. Я весь день с больными. Утром приехала Н. Н. Ден, сестра С. Н. Толстой. Серьезная, приятная. Утром уехал в Москву Михаил Сергеевич. За обедом: Л. Н., Софья Андреевна.

Л. Н. рассказал, что ездил с Чертковым к своему другу Андрею Маслову (60-летнему мужику), больному водянкой. На его взгляд, умирает. Сегодня-завтра помрет. Очень слаб. Говорил, как он легко ожидает смерти, и что просил Черткова сфотографировать его, что Чертков и сделал. Я вчера был у Андрея Маслова, и он меня просил сказать Л. Н., что болен и чтобы он его посетил. «Он непременно приедет», — сказал он. Так и случилось. А. Маслов, ученик Л. Н., после — вор.

Л. Н. о разговоре с Досевым: Досев читал ему стенограмму суда над отказавшимся. Судья говорил: «Толстой хорошо пишет, но нельзя его слушать». Потом священник начал уговаривать его, ссылаясь на Ницше.

Николай Николаевич: А Иван Вазов упрекает вас за то, что вы против цивилизации.

Л. Н.: Очень хорошее письмо от того шведа (бывшего недели три тому назад); и приглашает меня в Швецию, чтобы защищать распространителей шведского перевода «Солдатской памятки»1.

239

Зимой в деревне Ясная Поляна. Фотография В. Г. Черткова. 1908

ЗИМОЙ В ДЕРЕВНЕ ЯСНАЯ ПОЛЯНА

Фотография В. Г. Черткова

1908

Вечером Л. Н. хотел прочесть вслух письмо сербке, но почему-то не прочел. Беседовал с Н. Н. Ден.

Юлия Ивановна заговорила об околевшей на днях ее любимой лайке Белке. Необыкновенно красивая была. И о том, что помощник садовника ее ободрал и кожу продал. Отсюда разговор перешел на меха, одежду, кожаную обувь, перья на шляпах. О том, можно ли из шерсти или бумаги готовить такую теплую одежду, которая заменила бы меха. Л. Н. сказал, что вегетарианство в одевании не менее важно, чем вегетарианство в питании. Странно: дошли до такого совершенства меховых вещей, а вместе с тем остались птицы на шляпах.

Н. Н. Ден рассказала про какую-то сходку, где Маклаков говорил о Боснии, о славянах, и высказалась в том смысле, что хорошо было бы единение хоть между славянскими народами. Л. Н. не одобрил, а сказал — первое, что надо, это христианское мировоззрение, из которого вытекает христианская любовь, которая не разъединяет людей, а соединяет их.

31 октября. У Л. Н. вид слабого, ходит сгорбленный, с трудом. Гуляет около дома. Вечером нога очень отекшая. Писал статью о Боснии. Вечером винт. Был разговор о царях, и Л. Н. говорил о своих впечатлениях:

— Николай Павлович — величественен; Александр Николаевич — симпатичен (не лицом, а освобождением крестьян); Александр Александрович — чуждый, грубый, нечуткий; Николай Александрович — ничтожный. Не знаю, не возраст ли мой этому причина, что так сужу о последних.

2 ноября*. Л. Н. ездил верхом по лесу. Вечером у него мальчики. Первое в этом году занятие с ними. Читали новый «Круг чтения». Хорошо пересказывали. Л. Н. продолжает занятия. Продолжает читать «Гардениных».

240

Татьяна Львовна говорила про статью «Н. С. Лесков в последние годы своей жизни» Макшеевой («Русская мысль», октябрь):

— Читаю про себя. Лесков меня за губернатора замуж выдал1.

— Он чуть не губернатор, — сказал Л. Н. про М. С. Сухотина. — И если не губернатор, то потому, что он слишком хорош.

Говорили о Лескове.

— Он производил на меня впечатление очень сильного человека, — сказал Л. Н.

О каком-то писателе Л. Н. сказал:

— Он хорошо знает народ, но нет у него чувства меры, а когда этого нет, это значит, что выдумывает. Если начну преувеличивать, то я уже выдумываю. Восприятие — то же творчество. Художник залезает в душу читателя и заставляет его думать, что он так же бы действовал и страдал, как тот, кого описывает.

3 ноября. Л. Н. верхом, Александра Львовна на санях. Утром у Л. Н. был Д. Г. Янчевецкий, едет в Персию.

Вечером школа четверть часа. Л. Н. второй раз занимался с мальчиками. Читал им Евангелие и «Круг чтения». Намерен продолжать.

За обедом Владимир Григорьевич и Дима. Владимир Григорьевич показывал какую-то статью из «Times».

В ремингтонной Л. Н. говорил с Владимиром Григорьевичем и Димой о пропаже у Чертковых. Л. Н. советовал лучше всего не запирать вещей — внушить доверие. К Софье Андреевне приходили грецовские мужики внести аренду и просить продать им тамошнюю землю по 200 р. Софья Андреевна пошла спросить Л. Н. и возвратилась с известием, что Л. Н. просит ее исполнить желание мужиков. Татьяна Львовна, Александра Львовна в один голос то же. За обедом Л. Н. говорил, что читал газеты, и там о 75-летнем юбилее офицерства Милютина, бывшего военного министра. Ему теперь 95 лет. Пишет воспоминания, бодр. Л. Н. вспомнил:

— Милютин не знает, что он был тот, который меня побудил ехать на Кавказ.

Они (Толстые) были дружны с младшим его братом Володей, который объявил им, что бога нет. И Милютин приехал в офицерском мундире и с шашкой и казался им героем.

— Это была Даргинская экспедиция, в которой он участвовал, и это меня прельщало1, — сказал Л. Н.

Л. Н.Милютине нынешнем): Я понятия не имею, какие его взгляды.

Л. Н. рассказал, что утром был у него Д. Г. Янчевецкий. Был в Китае, православие в Японии его интересует. А мне вечером Л. Н. о нем сказал*, что он поверхностный, озабочен величием России.

— Патриотизм — это внушение суеверия; предание, не соответствующее нынешнему сознанию (русских людей). Величие России! Все выгоды его в том, что финляндцы нас ненавидят, кавказцы нас ненавидят, — сказал Л. Н.

Л. Н. сегодня кончил статью «О присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии» и отдал Черткову. Вспомнил о Шкарване, чтобы ему ее послать для перевода.

Прощаясь в 11.15, после винта, Л. Н. сказал:

— Прощайте все, добрые люди.

Л. Н.: От Лебрена получил письмо; пишет, что случились с ним две неприятности: женитьба (к весне будет жениться) и покупка земли (купил четыре десятины)2.

241

Татьяна Львовна: Женитьба еще не случилась, это впереди, этого сам хочет.

Л. Н.: Бывает часто так, что хочет угодить...

4 ноября. Вечером Ф. А. Страхов, приехавший на всю зиму к Чертковым заниматься «Сводом», Досев, Мария Александровна. Л. Н. спросил Федора Алексеевича, кого видал в Москве. Тот ответил: «Горбунова». С него перешла речь на его сына «Льва Николаевича Горбунова-Посадова-Толстого», как он себя называл маленьким. Когда ему было 12 лет, говорил: «Я буду ярым революционером», а теперь, когда ему 15, говорит уже: «Я не революционер».

Татьяна Львовна рассказала про восьмилетнюю девочку, у которой были десять томов Шерлока Холмса и десять томов Нат Пинкертона, прочтенных. Восхищалась ими и говорила, что она будет сыщицей. Владимир Григорьевич говорил, что Шерлок очень интересен, он его читал. И передал русский рассказ, который он читал в английском переводе, под названием «Русский Шерлок Холмс». Выследил преступника в канаве, увидел его жалкое лицо, пожалел его и ушел.

Страхов привел рассказ Авиловой «Без привычки».

— Это случилось у тебя, — сказал он, обращаясь к Владимиру Григорьевичу. — Помещик следил, кто рубит лес, увидел бабу с грудным ребенком — она в промежутках кормила его, — усовестился и, крадучись, отполз, чтобы не напугать ее.

Чертков вспомнил, как Хилков наткнулся на беременную бабу в своем лесу; это сильно подействовало на его нравственное перерождение.

Л. Н. рассказал, что утром была баба по политическому делу. «Ни в чем муж не виноват», — говорила она. Л. Н. заметил по этому поводу, что теперь много таких личностей в народе, жегших одно время усадьбы.

Федор Алексеевич (о Никифорове): А вы давно не видели Льва Павловича?

Л. Н.: Давно, а желал бы видеть. Он во мне оставил впечатление близкого человека.

Владимир Григорьевич сказал, что никогда не мог понять, почему Никифоров — близкий. Последовал разговор о Льве Павловиче.

Л. Н.: Как личность он вызывает уважение.

Говорилось про умершего на днях великого князя Алексея Александровича, четвертого сына Александра Николаевича. Что он был виновником плохого состояния, а потом и гибели русского флота и казнокрадом. Л. Н. не высказался о нем.

Л. Н.: Янчевецкий о Китае. Он подтвердил, что у них голод, конституция, никаких властей, полиции. У них только есть нравственный закон.

Л. Н. про открытку от крестьян из киевской тюрьмы: они судятся за убийство семьи Островских. «Мы по вашему учению поступили, потому что у них были деньги, а у нас их не было. Защитите» и т. д. Л. Н. было, видимо, тяжело недоразумение, тем паче, что в газете читал — им грозит повешение.

Софья Андреевна решительно стала утверждать, что они правы, когда пишут, что они ученики Л. Н., что он тому учит. Л. Н. стало еще тяжелее от этих слов, и Софья Андреевна, видя его огорчение, перестала трещать. Николай Николаевич заметил:

— Письмо это настоящее, но чувство — поддельное.

Федор Алексеевич и я указали, что это подделка: ни одного сердечного слова и нарочно испорченное правописание.

Сегодня Л. Н. учил мальчиков. Разговаривал с дочерью полицейского. Винт до 11.15.

242

5 ноября. Уехала Мария Александровна. Приехал Алексей Колесниченко из Самары. Пополудни беседовал с Л. Н.

Л. Н. (о Колесниченко): Он полон любви, весь под влиянием Добролюбова. В Самаре прожил полгода с братьями, работая с ними и веруя с ними. Его вера не есть довольствие пониманием нового мировоззрения, а как верит, так и живет. Блаженная его жизнь.

Приехал Сергей Львович. Вечером Л. Н. с Владимиром Григорьевичем и со мной в кабинете — о том, как бы устроить так, чтобы его новейшая, уже совсем законченная статья «О присоединении Боснии и Герцеговины» возможно скорее появилась, пока вопрос о Боснии обострен. Л. Н. выразил желание, чтобы в славянских газетах статья была напечатана в тот же день, что в английских и немецких.

Владимир Григорьевич: Раньше, чем через две недели со дня рассылки ремингтонных копий, невозможно.

Владимир Григорьевич хочет, чтобы в один день появилось в больших газетах на разных языках, а то большие газеты не перепечатывают. Благодаря его организации новые статьи Л. Н. стали известны большому кругу читателей.

Л. Н. с 7 до 8 вечера читал вслух «Гардениных»; винта не было.

6 ноября. Утром был портной из Петербурга. Колесниченко присутствовал при разговоре. Портной читал сочинения Л. Н., но только одно направление рассуждений принял (против правительства, церкви). Рассказывал, как спорил со священником, — тяжело было за него. Пополудни Л. Н. катался с Владимиром Григорьевичем по полотну брошенной железной дороги — рельсы и шпалы сняты — между станциями Рвы и Судаково.

За обедом, торжественным, с шампанским (день рождения Танечки) Чертков, Колесниченко, Юлия Ивановна, Сухотины и домашние. Умерли на днях 82-летний крестьянин Резунов по прозвищу Курзик — бондарь, потом Пелагея Федоровна (теща С. Н. Румянцева — повара). Теперь остался старше всех яснополянских — Л. Н.

Л. Н.: Получил письмо: спрашивают меня, какая моя любимая английская поэма. А у меня никакой нет. Мое любимое английское сочинение — «Давид Копперфилд»1.

Владимир Григорьевич рассказал Л. Н. про сочинение Шелли «Mask of Anarchy»:

— Сильно о государстве: «Вы не сопротивляйтесь, когда будут на вас наступать войска, вы стойте смирно»2. Удивительно в вашем духе. Вы не читали, не знаете Шелли?

Л. Н.: Я бы не сказал, кто Шелли, но знаю, что он мне близок.

Л. Н. получил какую-то итальянскую книгу, говорил, что в конце ее стихи Горького; смысл их тот, что выше человека ничего нет3.

Вспоминали про кумыс, про похмелье от него. Софья Андреевна говорила, что в Самаре все уходили в степь пить кумыс, напивались до веселья-пьяна, и ей одной приходилось исполнять всю домашнюю работу.

Колесниченко с 9 до 10 у Л. Н. в кабинете.

В передней Л. Н. начал говорить о сегодняшнем занятии с детьми. Рассказывал им о любви, о духовной жизни и заметил, что в них работа идет.

— Ты говорил о любви, а как же различить любовь? — вставила Софья Андреевна.

Л. Н. объяснил ей, что такое истинная духовная любовь.

Колесниченко прочел Л. Н. стихи Александра (Добролюбова) о любви. Понравились. И еще прочел песни. Л. Н. сказал, что он против рифмы, что это нарушение закона слова. Мысль искажается, и поэтому он не любит стихов.

243

А. М. Хирьяков и В. Г. Чертков в мастерской И. Я. Гинцбурга у скульптуры Толстого. Петербург, 1908. Фотография

А. М. ХИРЬЯКОВ И В. Г. ЧЕРТКОВ В МАСТЕРСКОЙ И. Я. ГИНЦБУРГА У СКУЛЬПТУРЫ ТОЛСТОГО

Петербург, 1908

Фотография

На переднем плане (справа) сам скульптор

Потом начал говорить о самарских братьях, что он радуется и опасается, как бы там не была только форма, и просил о молчании (которого они придерживаются).

— Это молчание, — сказал он, — никак не понимаю я. Трудно для меня. С очень близкими людьми я никак не могу молчать. Если кто молчит — думаю, он осуждает меня, недоволен.

Затем Колесниченко объяснял Л. Н-чу, как молчание понимать. Л. Н. согласился.

О Добролюбове спрашивал, кто его родные; вспомнил о первом свидании, как ему радостно было. Начал говорить, что он все больше и больше против мистики становится теперь и против познания бога. Не то что понятие уничтожить, а самое слово — надо признать его только как непостижимое. Чистота китайской жизни потому — что исповедуют учение Конфуция, Лао-тзе, сущность которого в том, что главное здесь — жизнь, дела, любовь, а познание бога невозможно. Затем Л. Н. расспрашивал Колесниченко об отношении его и Добролюбова к половому вопросу.

Колесниченко напомнил о портном и сказал, что ему с ним было тяжело, потому что он внутренней стороны книг Л. Н. не разумел, а только отношение к правительству, церкви. В городе встречал таких людей, и самое трудное бывает — наружное принимать.

Л. Н. удивился его словам, что он раньше курил и бросил. Его жена согласилась даже идти в деревню.

Л. Н. сказал про детей, что они говорят только одни слова, у них эта еще только наружное; внутренняя работа начинается только у того, который спросил — что значат эти слова. Наружное пусть пока остается.. Мистического ничего не нужно.

244

Л. Н. опять сказал, что чувство это туманное, что нужна только борьба со своими недостатками, любовь к людям. Опять о молчании.

Колесниченко: Есть арабская пословица, что нужно говорить, если слово лучше молчания4.

Л. Н. согласился, но повторил, что он с близкими людьми не любит молчать.

Вступил Чертков и сказал, что взрослые парни желают поговорить с Л. Н.

Л. Н.: Я так стесняюсь, что робею даже перед детьми: теперь занимаюсь с детьми. А перед взрослыми совсем робею.

7 ноября. Л. Н. получил письмо от Хэйга (Haig) с советами, из которых ему нравятся как натуральные: есть только, когда хочется, и ограничиться двумя repas*; пить меньше жидкостей, 30 унций в сутки (около пяти стаканов), что Л. Н. как раз и делает. Хочет попробовать по его указаниям есть и пить.

Сергей Львович играл на фортепиано.

Вечером разговор про Хэйга, сочинения которого есть в яснополянской библиотеке. И Л. Н. прочел их. Л. Н. говорил, что ночью была у него сильная изжога. Магнезию, уголь, лепешки из магнезии и буры принимал, ничего не помогает.

— Так хорошо, — прибавил Л. Н. —«Круг чтения» мне помогает. Человек плакался, что он без обуви, и рядом с ним в мечети — безногий. В мои годы изжога — слава богу, что нет паралича.

Сергей Львович говорил про Московскую городскую думу, где он гласным; про электрический трамвай, обошедшийся в 8 миллионов (бюджет 30-миллионный). Говорил про дом Черткова и кто и зачем его сжег: подрядчик — за то, что Чертков грозил взыскать неустойку за неготовность к сроку. Л. Н. говорил, что получил сегодня письмо просительное от поджигателя: он прежде поджигал помещиков по приговору и убедился по книгам Л. Н., что поступал неправильно.

Сергей Львович, у которого осенью тоже сожгли стога, говорил, что кругом в Чернском уезде, у всех помещиков сожгли их, — видимо, организация.

Был разговор про Desjardin, Л. Н. желал бы его читать. Потом говорили о Суворине. Чертков не знал, что он был учителем в школе Л. Н. У Л. Н. спрашивали про него, какой он человек. Л. Н. сказал:

— Он человек добрый.

8 ноября. Приехали И. И. Горбунов, С. Д. Николаев, Мария Александровна. За чаем Л. Н. сказал, что С. Т. Семенов рассказывал ему — где-то в Калужской губернии крестьяне оценили всю надельную землю, сколько какая стоит, обложили по стоимости налогом и деньги отчасти употребляют на подати, отчасти делят между собой. Признали, что земля общая, и завели у себя «единый налог».

Л. Н. признался, что он поступил по-детски, когда писал Столыпину о введении единого налога, и что сделается это помимо правительства.

Л. Н.: Я продолжаю удивляться Столыпину, членам Думы, как они из-за славы людской не поднимут этого вопроса о едином налоге. То, что они говорят теперь в Думе о земельном вопросе, — пустые слова. Все это нужно только для того, чтобы разочаровать народ в его ожиданиях. Крестьяне не думают теперь о бывших дворовых, о фабричных — они хотят, чтобы вся земля даром досталась им одним. Благодаря революционной деятельности Бобринские говорят, чтобы земля осталась у помещиков, а крестьяне — чтобы отошла крестьянам. Недавно, — продолжал Л. Н., — я говорил с Василием Михеевым. Как только я сказал: земля

245

должна быть ничья, божья, его лицо просияло, а как сказал, что нужно будет обложить, он: «Да, да», но видно, что только из учтивости. Они (крестьяне) хотят сделаться помещиками.

Сергей Дмитриевич: В Рязанской губернии земский начальник внушает крестьянам выход из общины так: «Будете панами, торопитесь выходить, пока этот закон существует».

Л. Н. возмущался этим законом, вводящим земельную собственность и разрушающим общинное землевладение.

— Они делают это при условиях, когда рядом стоят люди, говорящие: «Вы делаете это, разоряя нас», а они все-таки это делают. Тут главное — не вмешиваться в дела других людей. Требуя свободы для себя, оставлять и других делать свободно, что они хотят. Если существуют люди, которые признают за собой право насилием заставлять людей поступать так, как они считают хорошим, так будут другие люди, которые будут заставлять других поступать по-своему. Так нам вмешиваться туда нечего.

С. Д. Николаев напомнил Л. Н., что он одно время допускал, что только правительство может ввести единый налог. Л. Н. не помнил этого.

Татьяна Львовна негодовала на пустые разговоры в Думе по аграрному вопросу, главное — безучастные, незадушевные. Сказала, что, если бы туда выбирали женщин, не говорили бы хуже. Л. Н. в последнем усомнился.

Л. Н. спросил Николаева, сколько ему лет, и, узнав, что 47, сказал:

— Как хороша старость!

Софья Андреевна: И изжога!

Л. Н.: В молодые годы и не такую изжогу имеют.

Николаев согласился и сказал, что теперь есть молодые люди и не такие*.

Л. Н.: Я спрашиваю иногда молодых людей, и завидуешь просто.

Николаев: Они начинают тем, чем мы кончаем.

Горбунов: Они лучше начинают, чем мы кончаем.

9 ноября. Воскресенье. Утром приехал А. Н. Дунаев. Вечером — Д. Г. Бурылин из Иваново-Вознесенска. Со вчерашнего дня — И. И. Горбунов. Дунаев говорил с Михаилом Сергеевичем про недовольство крестьян, про деятельность революционеров и что через года два будет революция. За обедом про речь Милюкова в Думе 5 ноября против закона 9 ноября о выходе из общины. Милюков в душе против этого закона из-за того, что он решает земельный вопрос без принудительного отчуждения земли дворянской и т. д., как хотели кадеты. Столыпин же ввел его потому, чтобы создать крестьян-собственников (на Западе самый консервативный элемент), опору правительства. Ни одному, ни другому нет дела до крестьян, а важны партийные соображения. Содержание речи Милюкова серьезное, хорошее, тон — задирающий, нехороший.

За обедом — о Художественном театре, о «Синей птице» Метерлинка. Публика уходит неудовлетворенная, поражает лишь постановка. Варвара Михайловна рассказала содержание. Пьеса написана для детей.

Л. Н.: Если бы я был помоложе, я утром стал бы писать и к полудню написал бы пьесу глупости, а все бы восхищались.

Л. Н. рассказал сегодня: один из друзей Димы справлял свадьбу, повинуясь родителям. (Старший брат, женатый, ушел из дому и мало подает.) Решили его женить на девушке старше его из Рвов, которую он никогда не видел. Он не хотел жениться (т. е. хотел соблюсти целомудрие) и приходил к Л. Н. за советом. И повиновался только воле родительской,

246

идя под венец. Совсем по-старинному. Это Л. Н. трогает. У Чертковых устроили молодым угощение.

Бурылин, промышленник, фабрикант ситцев, основал музей, школу и читальню и приехал поговорить о них с Л. Н.1 Он старообрядец-единоверец. Много путешествовал, иностранных языков не знает. Простой, старого покроя русский человек.

Дунаеву Л. Н. добродушно заметил, что он все русское бранит, а иностранное хвалит. Л. Н. говорил, что продолжает читать «Гардениных»:

— Все хуже и хуже. Сначала хорошо, язык превосходен. А потом — не то что в мои 80 лет, а и в молодые годы любовные похождения были мне скучны.

Михаил Сергеевич: Книжку, которую вам на днях прислал Анатоль Франс —«L’Ile de Pingouins»2, — не советую вам читать.

Михаил Сергеевич мастерски рассказал ее содержание. Л. Н. сказал ему, что он интереснее изложил, чем там написано.

Михаил Сергеевич: Это французский Щедрин.

Л. Н.: Щедрина я не люблю.

Михаил Сергеевич: Щедринским языком, эзоповским, писано. Догадываться нужно. У нас щедринский язык имел смысл ввиду цензуры. Зачем он Анатолю Франсу?

Дунаев хвалил какую-то книгу Мирбо о путешествии на автомобиле по Франции3.

Иван Иванович: Автомобили, кинематографы, «Синяя птица» — яркие впечатления, бешеная скачка, самозабвение, в суете куда-то стремишься.

Л. Н. (к Дунаеву): Расскажите мне про ваших детей.

Дунаев рассказал, что они после неспокойствия в 1905—07 годах теперь угомонились, учатся. Он их от выступления на баррикадах только тем удержал, что хотел идти с ними и стать между ними и солдатами.

10 ноября. Приехал Михаил Львович с Александрой Владимировной. За обедом Чертков. Вечером пение (Михаил Львович и Михаил Сергеевич). Удивительно хорошо пел Михаил Львович старинную русскую песню «Все я глазки себе проглядела», на мотив которой подплясывал.

Л. Н. подошел к Михаилу Львовичу:

— Ноги у тебя хороши, а плешив. Голос у тебя хороший. И Л. Н. стал говорить о народных песнях:

— Я люблю простую музыку. Искусную, ту я стараюсь понять, а эта (простая народная) прямо душу переворачивает. Когда Гольденвейзер играет, я чувствую, что переслащивает, я чувствую господина. А в народной — тут есть чувство меры, тут есть точка, не переделана и не недоделана, как раз сколько нужно.

Л. Н., чтобы не разговаривать (был усталый) и чтобы все-таки доставить удовольствие присутствующим, пробовал читать вслух «Гардениных». Хвалил народный язык:

— Эртель играет им, этого языка уже нет.

Видно было по голосу, как устал и как ему трудно дается чтение и что читает по обязанности. Скоро кончил.

Владимир Григорьевич на днях и сегодня плутал — замело дорогу. В начале 10-го торопился домой. Одетый вышел на лестницу, слушал пение Михаила Львовича, не мог оторваться. Как он любит музыку!

Л. Н. говорил (и давал читать Владимиру Григорьевичу и другим) про «Zvěsti» («Вести») — чешско-русскую газету. В ней статья Поссе о Л. Н. (о том, что значит для него Л. Н.)1 и письмо Льва Львовича о славянском национализме, кончающееся тем, что он сторонник его и в этом враг своему великому отцу.

247

Л. Н. (мне): Получил письмо из Венгрии — справляют какой-то юбилей и спрашивают мое мнение о Венгрии. У меня никакого нет. Я ответил бы им — но некогда, — что меня интересует род человеческий, а не Венгрия.

Это газета «Magyar Hirlap» устраивает анкету в рождественском номере о Венгрии. Л. Н. написал на конверте, что хочет ответить, но раздумал. И ни Гусеву, ни мне не поручил ответить2.

Вечером винт. Юлия Ивановна беседовала со мной. Я ее уговаривал писать воспоминания о Л. Н. Не систематически, а то, о чем живо в данное время вспоминала. Она жалеет, что не делала наброски с Л. Н-ча3.

11 ноября. Пополудни уехал Михаил Сергеевич с Татьяной Львовной, с Варварой Михайловной и Александрой Владимировной в Таптыково. Ночью приехал С. М. Сухотин.

Л. Н. ездил верхом на Делире на Козловские дачи: по опушке на Ливенцово, шоссе, Кудеяров колодец, на отвод к гумну. Мы с Юлией Ивановной за ним. На шоссе Л. Н. сам слез и сел на лошадь с кучи щебня. Л. Н. в валенках, полушубке, рукавицах; какой он ловкий! Делир ведь довольно часто не дает садиться.

Л. Н. сидит на лошади, как прикованный к седлу, но сгорбленный, так что правое плечо высоко, левое — низко. Так, как он сидит у стола пишущий. Л. Н. сидит у стола странным образом, как если бы он садился ненадолго. Правая рука и локоть на столе, левой руки только пальцы на столе, запястье и локоть висят.

Пополудни, в час, Л. Н. позвал меня в кабинет и расспрашивал о Венгрии, чем она выдается. Я рассказал об Арани, в поэзии выразившем просто и верно душу мадьярского народа, как Пушкин — русского. Только стремления мадьярского народа не такие глубокие, христианские, как русского. Про назаренов; про характерный гимн мадьярский, в котором выражены желания мадьяр (правда, дворян-патриотов); про три места в сочинениях Л. Н., где он касается Венгрии: о музыке (чардашах) в «Что такое искусство?»; об Эмме в «Воскресении» и об угнетении народов в Венгрии в двух политических произведениях Л. Н-ча1. Л. Н. мои рассказы о мадьярах не удовлетворили и не заинтересовали. Только то ему было приятно, что среди них есть назарены.

Л. Н. сказал мне, что уже получил два отклика на его письмо в газетах, чтобы к нему не обращались за денежной помощью и об искании мест, работы. Полемизируют.

— Не выдержал, грешный человек, одному ответил, — сказал Л. Н.2.

12 ноября. Л. Н. гулял осторожно, потому что нога больше отекла. До завтрака слабость и сильная изжога. Вечером говорил мне, что ничего не работал, только написал одно письмо. Вчера — 10 писем1. Читал английскую книжку английской высшей церковной иерархии о буддизме в Китае, об истории его проникновения в Китай, столкновения с конфуцианством; их точка зрения очень ограниченная, но факты, приводимые ими, интересны. Книжка небольшая, с географической картой распространения буддизма.

Вечером винт. Я проспал вечер, пришел в 11.15.

Л. Н.: Как я рад, что вы пришли! Хотелось вас спросить о чем-то.

— О Венгрии?

— Нет, не буду о ней писать. Лучше in dubiis absta*.

Софья Андреевна: Ведь ты уже написал.

Л. Н.: Это о Сербии (т. е. о Боснии и Герцеговине). А спрашивают моего мнения о Венгрии.

248

Софья Андреевна: Мне Сербия, Венгрия, Чехия — все одно и то же. Я их там не разберу.

За обедом Михаил Сергеевич рассказал Л. Н., что в Одессе городовой застрелил двух офицеров за то, что к нему пристали, почему им не отдает чести.

Л. Н.: Что же, был пьян?

Михаил Сергеевич рассказал коротко обстоятельства. Лицо Л. Н. сморщилось, на момент появилось страдальческое выражение.

Сегодня получен журнал «Современный мир» (ноябрь) с очерком Куприна о Толстом, о свидании с ним на пароходе в Ялте. Трогательно в нем описано, как простой народ, не знающий Л. Н., расступался перед ним, давая ему место, и признание Куприна — он высоко ценит, что живет в одно время с Л. Н.2

13 ноября. Сегодня ночью Иван-кучер, отвозивший гостей на станцию Козловку, привез девицу, приехавшую на Козловку. Она представилась Л. Н. как «собрат по литературе».

— Почему же он-то сам пишет, а мне советует не писать? — сказала она Николаю Николаевичу после разговора с Л. Н.

Л. Н. говорил, что получил интересную французскую книжку о цивилизации будущего J. A. B. «De la vraie civilisation». Paris, 19081. Отрицает нынешнюю цивилизацию и социализм. Еще получил очень интересную английскую книжку о Беха Улла. Хочет попросить Татьяну Львовну перевести ее. Книжка эта называется: «The Story of the Bahai Movement. An Universal Faith» by Sidney Sprague. London, 1908.

Вечером Чертков и Досев. Разговоры обыденные о разном. Я не следил за ними, потому что был не в духе.

14 ноября. Л. Н. ездил верхом, 15 верст, три часа. За ним Михаил Сергеевич с Юлией Ивановной.

Подъехав к полотну Лихвинской железной дороги около Рвов, Л. Н. увидел, как в кустах бежит волк.

— Когда я закричал, он остановился. Когда засвистел, он побежал, — сказал Л. Н.

Л. Н. близорук; узнал его, во-первых, по хвосту — не собачий, совершенно прямой, а потом по следам — прямые, когти глубоко отпечатываются.

Сегодня Чертков послал своему заграничному агенту Масси в Лондон для заграничных переводов шесть экземпляров Января новейшего «Круга чтения»: «Учение о жизни в мыслях на каждый день». Л. Н. еще будет вносить небольшие поправки.

Л. Н. (Владимиру Григорьевичу): В «Русском слове» читал короткую заметку, что вы категорически опровергаете слух, будто пожар был <вызван> поджогом, сделанным крестьянами (письмо Черткова во вчерашнем «Русском слове»)1.

Л. Н. о «Гардениных», которых кончил читать, и об Эртеле:

— Я помню, что я всегда (и прежде) хвалил «Гардениных». Мне очень понравились.

И Л. Н. пожалел, что не мог с Эртелем о них поговорить. Он несколько месяцев тому назад умер.

Владимир Григорьевич: Он бывал у вас в Москве. Тогда много народу бывало у вас, и не пришлось вам с ним поговорить. Он досадовал на это2. Я писал вдове, как вы читали из «Гардениных» вслух о ссоре. Эта часть помещена будет в альманахе его имени, который хотят издать его друзья3.

Л. Н. говорил, что есть много писем, на которые надо отвечать. Хорошее письмо от Давыдова, отказавшегося; его посадили в сумасшедший дом. Он говорил им, что в полном рассудке отказывается служить4.

Вечером шахматы, винт.

249

Нога припухла.

— Довольно много ездил, опираясь на стремя, — сказал Л. Н.

15 ноября. Ездил к родам. Была Мария Александровна. Вечером Л. Н., Татьяна Львовна, Александра Львовна, Михаил Сергеевич играли с 9 до 12 в винт «в пересадку». Л. Н. волновался, не мог заснуть до 3-го часа. До этого с 7.30 играл в шахматы с Михаилом Сергеевичем, причем устал.

16 ноября. Л. Н. ездил на Делире, Чертков сопровождал на санях. Вернувшись, Л. Н. рассказал о своих поездках на Делире с Владимиром Григорьевичем:

— Я тогда так делаю: к дому сажусь в сани, а Делир бежит за санями и сегодня бежал, вдруг схватил меня за голову зубами, за башлык.

Делир бегает за Л. Н., как собака.

Л. Н. с 7 до половины 8-го, хотя усталый, занимался с мальчиками, их было 17. Читал им «Круг чтения». Вернувшись наверх, сказал:

— Чем старше, тем тупее становятся.

Софья Андреевна: А когда вырастут, совсем тупыми станут.

Л. Н.: Напротив, тогда опять понимать будут.

Л. Н. получил письмо от Шкарвана о большом успехе «Круга чтения» среди чехов, особенно среди учителей. Л. Н. порадовало это1.

— Eppur si muove!2* — сказал он.

Утром Л. Н. сказал, что не станет играть в винт, а вечером, когда Софья Андреевна пригласила, согласился и играл опять чуть ли не до 12 «в пересадку» — очень волнительно, интересно.

Гусев вчера передал Л. Н. сказанное вчера Досевым, что лучшие книги в мире — «Круг чтения» и «Свод».

17 ноября. Я ездил в Кожуховку к женщине после родов. Татьяна Львовна с Юлией Ивановной уехали в Чифировку.

Л. Н. (за обедом): Странно, что у Павла Ивановича был обыск. И в деревне, и в городе (Костроме). Он пишет, что по доносу. Причина — распространение книг1.

Александра Львовна передала деревенские слухи, что в Крапивне часть призывных отказалась присягать и погрозила остальным, если будут присягать, перебить их. Л. Н., разумеется, не поверил. Владимир Григорьевич заметил, что революционная пропаганда в войсках очень усердно ведется.

Михаил Сергеевич говорил о взяточничестве Рейнбота и полиции в Москве и Рязани, о чем полны газеты. Описывают разоблачения, целые пинкертоновские истории2. Софья Андреевна распространялась насчет московской полиции. Л. Н. останавливал ее.

Л. Н.: Это не каламбур, не шутка, а действительность, что если мы не будем противиться злу, то дурные не будут властвовать. Они при теперешнем противлении властвуют.

Владимир Григорьевич вспомнил, что петербургские студенты высылают депутацию с адресом3 и что его пригласили читать о Л. Н. Он отказался. Свободно говорить нельзя, а попасть в тюрьму из-за этой лекции не хочет.

Л. Н.: Все эти вечера, театры (в честь Л. Н.) — малую долю принимаю на себя; главное (они устраивают) — в пику правительству.

Л. Н.: Хотите получить приятное и сильное впечатление: прочтите «Бега» у Эртеля4. Немного притворяется, что он к этому равнодушен и с высоты величия смотрит на это. Но видно, что он страшно любит это. Он еще говорит самоуверенно о невежестве народа и о невежестве образованных людей, не знающих Добролюбова (критика). В этом мне противен.

250

Все-таки в нем видна тайная симпатия к интеллигенции; она выражается в том, что он презрительно относится к той барыне, которая не читала Добролюбова, которая говорит: «Какой-то либерал». Я думаю, можно быть совершенно спокойным, не зная Добролюбова, Чернышевского.

18 ноября. У Л. Н. утром жар, 37,9, слаб, остался в постели. Кроме чтения писем, газет и книг, вероятно, ничем не занимался. Приехал Лев Львович, был Чертков. Я с 7 до 11 вечера был с больными.

19 ноября. Вернулись Татьяна Львовна с Юлией Ивановной из Чифировки. Был Андрей Львович. Л. Н. встал с постели, но не выходил, слаб. В «Новом времени» описание посещения великим князем какого-то учреждения, в котором директором старик Боткин, Генеральный комиссар выставки барон Врангель ударил его по лицу. Боткин не привлек его к ответственности. Л. Н. написал ему сочувственное письмо1.

Л. Н. читал вчера и сегодня об Индии, хочет продолжать «Письмо к индусу». В Брокгаузе искал и не нашел данные о численности и составе индийской армии (сколько англичан в ней). Перечитывал прогрессивный революционный журнальчик «The Free Hindusthan»2. Ужасался размерам голода, унесшего в последнее десятилетие пять с половиной миллионов жизней и остановившего прирост населения.

Лев Львович заговорил о предстоящем приезде Павла Долгорукова, профессора Анучина и Звегинцева с целью устроить библиотеку в Ясной Поляне. Андрей Львович не сочувствует: «Будет рассадник революционных книг», — и спросил Л. Н. об этом, какие книги туда войдут. Л. Н. сказал, что он им скажет, чтобы книги были нравственно-религиозного содержания преимущественно и этнографические (не географические: это описание внешнего).

Лев Львович: Исторические, беллетристические.

Л. Н.: Менее исторические, а беллетристические — которые нравственного содержания. Этнографические действуют развивающим образом, возбуждают смирение к своей жизни — что есть не одна Ясная Поляна, а Индия, Китай.

Лев Львович заметил, что еще нужны книги по естествознанию, Дарвин.

Л. Н.: Нет. Я, скорее, этих не люблю. Нынче получил письмо из Сибири от крестьянина; пишет, что бога нет, так как он читал, что морского ежа можно научно произвести3. Дарвин — он хорош тем, что разрушает библейскую легенду о сотворении мира.

Лев Львович сказал:

— Священники воспротивятся устройству библиотеки.

Л. Н. возразил, что нет. Священники теперь уже такие жалкие, что язык у них не повернется осудить.

Андрей Львович говорил, что земская управа — правая, не согласится на библиотеку. Л. Н. сказал, что жалко будет, если не осуществится, т. к. школа связана преподаванием закона божия, а тут, вероятно, выстроили бы помещение для чтения и приставили бы человека, который будет руководить.

Л. Н.: Религиоведение — это целая наука, для которой даже названия нет. Я этим занимаюсь. — И Л. Н. сказал, что основные истины во всех религиях одни и те же.

На днях я обратил внимание Л. Н. на статью Меньшикова о том, что грозит мировая война, и как все государства, не одна Россия, слабы, нет в них идеи, за которую воевать4.

Л. Н. сказал, что он думает — Англия тверже, решительнее всех. Она будет отстаивать свои владения. В Германии критическое отношение к политическим речам императора показывает, что нет того единомыслия, какое было лет 30 тому назад.

251

Л. Н. читал в «Слове» о взяточничестве, участии в деяниях экспроприации Рейнбота.

Говорил, что «Слово» удивляется тому, что власть, которой можно карать людей, дана безответственным людям.

Л. Н.: Лева говорит, что в его книжный магазин поступают требования самые разнообразные. Одни земства выписывают революционные, другие — самые правые книги.

20 ноября. За обедом Л. Н. советовал Михаилу Сергеевичу прочесть Шопенгауэра «Диалог о религии». Книжка в русском переводе только что появилась и уже запрещена1. Прекрасно изложено. Л. Н. читал раньше и помнит.

Л. Н. рассказал обстоятельно о письме Салиенко — сектанта, железнодорожного рабочего из Фастова; очень интересное письмо. Он образованный человек. Посетил Кудрина в Киеве, принял шестилетнего его сына в свою семью.

Л. Н. говорил, что получил первые два тома полного собрания сочинений Эртеля и его биографию2. Будет читать. Вечером винт.

Разговор о смешной книге купца Поликарпова («Стихотворения купца-самоучки М. А. Поликарпова с его автобиографией». Петербург, 1908 г.)3. Трогательная наивность и большая самоуверенность.

21 ноября. Пятница. Вчера разговоры о Сибири. Лев Львович передавал рассказы Г. Е. Львова о непригодности почвы для посевов в Приамурье, что было напечатано месяца два тому назад в фельетонах «Русских ведомостей».

Л. Н. мало доверял им.

Лев Львович вспомнил слова Афанасия Агеева, бывшего в Сибири в ссылке: «Не там Сибирь, а тут».

Сегодня приехали П. Д. Долгоруков — 42 лет, профессор Московского университета; географ Д. Н. Анучин — 70 лет; Е. А. Звегинцев (деятель по народному образованию) и председатель земской крапивенской управы доктор Игнатьев поговорить о народной библиотеке, которую хочет устроить в Ясной Поляне Московское общество грамотности.

Л. Н. с Анучиным разговаривали о науке и поспорили. Анучин сначала возражал на все и переходил с предмета на предмет. Л. Н. горячился, потом позвал Анучина в кабинет (где, вероятно, извинился за горячность).

Когда вернулись, Анучин вел себя сноснее. Л. Н. говорил ему об отсутствии науки религиоведения, самой нужной науки.

О студентах Московского университета, бывших месяц тому назад, Л. Н. сказал, что они успокоенные, не возлагающие уже тех надежд на революцию — разочаровались в ней.

Л. Н. о диалоге «О религии» Шопенгауэра:

— Читатель почувствует глубину этих двух взглядов, религии и философии, и никак не победу одного. Защитник религии сильный.

Л. Н. припомнил, что Герцен прочел свой диалог с кем-то. Белинский ему: «А зачем ты спорил с таким болваном?»1. Про диалог Шопенгауэра нельзя этого сказать.

Л. Н. хочет, чтобы Московское общество грамотности дало книги в яснополянскую народную библиотеку художественные (нравственные, без воинственного, патриотического), этнографические, путешествия.

Л. Н.: То, что в религиях общего, то есть и в Коране: проповедь любви. Коран последователен. Магомет не позволяет убийства, распространения веры войнами. Мы не знаем магометанства, как магометане — христианства. А народ, у которого нет религии, не может не быть в бедственном положении. А говорят: «Лев Толстой, непротивление — это глупость». А без непротивления нет любви, а без любви нет религии.

252

Говорилось о присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии, Л. Н. говорил Анучину, что нам, славянам, следует домогаться внутренней свободы — тогда не будем подчинены.

Говорилось о земельном вопросе, о котором сейчас идут прения в Думе.

Лев Львович сказал, что система Генри Джорджа не годится, когда умные американцы и те ее не ввели.

Л. Н.: То, что ты говоришь про Америку, — это слабость русского интеллигента, который не умеет думать и делать сам, а только принимает то, что за границей введено.

И Л. Н. разговорился о разнице западного и русского человека. Русский человек ищет в себе, верит в добро. И Л. Н. говорил, какие письма получает от русских и какие с Запада:

— Все, что я получаю оттуда: автограф, высказать мнение о Наполеоне и т. п. Там нет жизни, конец жизни. Не видишь ничего живого.

Л. Н.: Земельный вопрос — это первый вопрос, который из политических вопросов интересует меня. Ведь его можно решить в духе русского-народа. Русский народ признает, что земля не может быть чья-нибудь. Дума это игнорирует вполне. Но решен будет этот вопрос, как русский народ его сознаёт, в скором будущем. Будет решен. Дума же делает то, чего желают лишь единичные крестьяне; но не следует забывать, что вся революция держится на недовольстве крестьян.

Кто-то сказал:

— В Рязанской губернии в одной деревне обложили землю и из этого налога платят подати.

Л. Н.: Вы доживете, — говорил, обращаясь к Звегинцеву, — когда единый налог будет введен. Я не доживу.

Лев Львович возражал.

Л. Н.: Тогда зачем же революция? Ведь революция только тем и хороша, что указала на земельный вопрос.

24 ноября. Понедельник. Уехала Юлия Ивановна, погостив три недели.

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Сухотины, Лебрен, Елизавета Валерьяновна, Чертковы, отец и сын.

Л. Н. рассказал про французскую книгу «Les aventures de monsieur Haps» de Max Maurey et G. Jubin, рекомендованную ему как юмористическую Хирьяковым. Рассказал ее содержание: поразительно пусто и несметно.

Л. Н. удивлялся, как хватает духу такие пустые книги писать, печатать и как раскупают их в тысячах экземпляров.

Л. Н.: Сегодня были письма очень разнообразные. Одно — крестьянина, очень наивное: «Как надо выбирать стихи из Евангелия и соединять»? Другое: «Народ так страдает от правительства, что надо делать? Мне скоро пятнадцать лет, я ученица шестого класса». Третье: «Что значит рукопожатие, правда ли, что это печать антихриста?» Четвертое — о том, что чай пить вредно.

Михаил Сергеевич рассказал про описание поездки Андросова, духобора, к П. В. Веригину в Березов близ устья Оби, где был в ссылке. Какое уважение к нему. О губернаторе, о всех говорил «он», об одном П. В. Веригине «они»1.

Разговор об Изюмченко. Он теперь сидит в тюрьме за распространение книг Л. Н-ча. О Молочникове, который за это же сидит, о его последнем письме насчет сумасшедшего соседа, как с ним поступили, т. к. доктор решил, что он симулянт2. О письме Шейермана, сегодня полученном3. Об обысках у ясенковских крестьян, друзей Димы. Становой делал вид, что их

253

арестует; отнял у одного «Соединение и перевод четырех Евангелий» и «Исповедь», у другого — то же. Л. Н. говорил о письме Буланже про Зороастра4.

Общедоступные издания» Толстого, выпускавшиеся «Посредником». Москва, 1900-е годы

ОБЩЕДОСТУПНЫЕ ИЗДАНИЯ» ТОЛСТОГО, ВЫПУСКАВШИЕСЯ «ПОСРЕДНИКОМ»

Москва, 1900-е годы

Формат книжек 12×9 см, цена 1 ½ — 3 коп.

Обложки (монтаж)

«Л. Н. говорил Ивану Ивановичу, чтобы он продолжал издавать свои новые маленькие книжечки...Их издал около пятидесяти по 20 000, теперь новое издание... Л. Н. в восторге от такого успеха и говорил, что если не умрет, то хочет поработать: «Все силы приложу на этом поприще народных рассказов для le vrai grand monde (истинного большого света)». — Запись от 19 марта 1909 г.

Читали в лексиконе о парсах5; их нравственные положения очень высоки.

Л. Н., вспоминая о них, где и как живут, вспомнил об их способе хоронить покойников: «Тело выставляют на башню в пищу хищным птицам».

Владимир Григорьевич: Хоронят, как свободники (духоборы), которые выносят тело в лес и следующему за ними полисмену объясняют, что они должны волков накормить.

Лебрен — о жизни парсов и других кавказских народов и персов в Персии, что они честные, как вообще магометанские народы.

Л. Н.: Общественная внешняя честность там больше, чем у нас; так же и в Китае.

Николай Николаевич заговорил о письме женщины, которая грозит вскоре покончить самоубийством, если ей Л. Н. не ответит на ее вопрос.

Л. Н.: Говорят, я психолог. Но самоубийства я не понимаю. Никогда не был в таком состоянии6. Мне ясно, что это делается из-за каких-то

254

очень неглубоких чувств. Ведь если подняться в область свободы, так все это отпадает.

Разговор о свободе воли.

Л. Н.: Люди некоторые еще не дожили до этой потребности бога. Если до нее дойдут, тогда не надо будет рассуждать, спорить о слове бог.

Л. Н. (о И. К. Дитерихсе): Жозя — оригинальный, спокойный человек.

Л. Н.патриотизме): Не знаю, радоваться ли этому, с разных сторон получаю письма, из них видно — патриотизм очень падает, и Пуришкевич тому много содействовал. Совсем нет того (прежнего) патриотизма, большинство людей к этому совсем равнодушно.

25 ноября. Л. Н. поздно начал работать, но работалось ему не плохо.

Приехали М. В. Булыгин и Чертков. Я ездил к больному. Лебрен рассказал мне, что, когда меня не было, Булыгин говорил Л. Н., что читает Лескова и приходит к заключению, что в его время люди были честные и самоотверженные. Лесков изображает директора пажеского корпуса при Николае Павловиче, каких теперь уже не встретишь1. Сравнивая с теперешними людьми, видишь, что произошел страшный упадок нравственности в людях. Л. Н. долго молчал, потом сказал:

— Переставились... Из этого сословия перешли в крестьянство. Вот те люди, которые теперь отказываются от военной службы, они в крестьянстве.

Л. Н. продолжал говорить о том, будто бы в людях нравственность падает.

Л. Н.: Чертков был бы губернатором, и был бы честным губернатором, а теперь с мужиками чай пьет. Все это потому, что дискредитированы правительство и церковь.

Лебрен спросил, что ему читать из Шопенгауэра. Л. Н. сказал, что уже плохо помнит. Подумал, все-таки посоветовал: «Мир как воля и представление» и «Parerga und Paralipomena».

Винт с Михаилом Сергеевичем, Татьяной Львовной, Александрой Львовной и Софьей Андреевной.

Когда массировал живот Л. Н-чу, он заговорил про Австрию, что было бы интересно спросить австрийского государственного человека, чем они объясняют жестокое обращение со славянами.

Я объяснил германской высокомерностью, презиранием славянской расы как низшей, сознательным немечеством и католицизмом Габсбургов, историческими традициями. В России таких исторических преданий не сознают.

Л. Н. сказал, что теперь и в России хотят их пробудить, привить, но не удастся.

26 ноября. Л. Н. выходил гулять, поправлял «Письмо к индусу». Приехали П. И. Бирюков, Мария Александровна. Владимир Григорьевич привез управляющего Пашковых Козлова. Фотограф Тапсель снимал Л. Н. и Танечку.

У Бирюкова был обыск, и будут его судить за распространение запрещенных сочинений Л. Н-ча. Губернатор за это лишил его места в костромском земстве, где Павел Иванович служил по части школ. Павел Иванович говорил про деятельность губернатора и вице-губернатора. Губернатор — как Вильгельм — деятельный, вмешивается и тем беспокоит жителей. Вице-губернатор Оболенский по приказу начальства уволил со службы стражников, удалившихся бегством от угрожающей толпы и не употребивших огнестрельного оружия. Это — подчеркнул — для защиты чести мундира.

255

Л. Н. рассказывал про разговор с Козловым, который говорил ему про отношение крестьян к священникам.

Л. Н.: Мне не нравится, когда мужики ругают попов. Это такой трюизм. Так же и наш брат, когда ругает правительство.

Л. Н. говорил, что вчера Булыгин утверждал, будто прежде были люди лучше. Декабристы показывали на то, что дурно, сами (а не как нынче либералы — примечая только то, что введено за границей).

Павел Иванович говорил, что Ивана Ивановича и Николаева привлекают к суду за Генри Джорджа — «Да приидет царствие твое», напечатанное два года тому назад1. (По статье закона — за призыв к ниспровержению существующего порядка — до четырех лет каторги.) И что в Петербурге есть комитет, просматривающий все издания с 1905—1906 гг. и теперь преследующий за них издателей.

Л. Н.: Какое это суеверие, что люди — разумные существа.

Мария Александровна тут возражала.

Л. Н.: Нет, неразумные.

Л. Н. говорил сначала о том, что стоит в газетах: отец Диомидова, одного из двух офицеров, убитых городовым в Одессе, на панихиде упал мертвым, а в связи с этим Л. Н. вспомнил про женщину из Тулы, у которой городовой убил брата, осталось семеро сирот. Л. Н. написал для нее на днях письма к губернатору и прокурору2 и спросил Надежду Павловну о случившемся. Л. Н. еще говорил о Козлове, управляющем. Пашковы продали крестьянам землю по сто сорок рублей, а цена ей — триста. Продали общине. Теперь же те, у которых семья малая и надел большой, хотят выделиться и выделяются (т. к. по закону могут — разрешает земский начальник); те же, у которых семья большая, хотят передела; для этого надо согласия двух третей общины. К тем, которые выделяются, недобро относятся оставшиеся в общине, и они, чтобы потушить эту враждебность, хотят опять вернуться в общину. И Л. Н. добавил: «Вот трогательно!»

Говорили об отрубных участках, о выделении (оно уже Думой принято), о том, что в Воронежской губернии правительство копает колодцы на шесть дворов по одному и на постройки дает по сто рублей.

Л. Н. удивлялся, что никто в Думе не обмолвился о Генри Джордже.

Михаил Сергеевич говорил, что стойловое хозяйство в России — глупо. Если были бы общие выгоны, все мужики охотно пошли бы на отрубные участки.

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Татьяна Львовна, Александра Львовна, Михаил Сергеевич, Бирюков, Мария Александровна, Варвара Михайловна, Гусев.

Мария Александровна рассказала, как недавно к зарытовскому, а через полторы недели к кишкинскому священнику ночью явились шесть человек и увели по две коровы, лошадей, овец, кур. Священник видел, но не посмел выйти. Как смелы стали!

Бирюков говорил об обыске у него и лишении службы «заведующего народным образованием».

Винт. С Марией Александровной, Софьей Андреевной, Николаем Николаевичем за чаем. С Софьей Андреевной я любовно поговорил о ее здоровье и о другом и очень рад. С Александрой Львовной давно очень мало беседую. За массажем я рассказал Л. Н. про полученную им вчера брошюру «VIII Sjezd Slovanskjch Novinaru v Lublani, 1908. Usporǎdal I. Vejvara»* 3. В ней сказано, что председатель съезда Голечек в своей речи упомянул о том, что графиня Потоцкая, вдова убитого по политическим

256

мотивам наместника Галиции, простила убийцу своего мужа и старается, чтобы суд как можно меньше наказал его.

— Интересно, что книжка напечатана пестро, на тех славянских языках, на которых делегаты говорили, — заметил Л. Н.

Л. Н. говорил, что Поша привез «Aurore» со статьей P. H. Loyson4. Возражает против непротивления:

— Это мне всегда интересно. Об этом пишу в «Письме к индусу».

Л. Н. говорил, что Иван Иванович пишет: 20 книжек нового маленького формата издания народных рассказов Л. Н. издали в первом издании — 400 тысяч, во втором — 500 тысяч, а третье будет опять 500 тысяч.

— Как теперь стали произведения ума общедоступны! — сказал Л. Н.

Л. Н. заговорил о немецкой гигиенической брошюрке, о советах, как есть: хорошо жевать, малые глотки, и т. д.:

— Это все знаем; к сожалению, мало исполняем.

Привезли почту из Тулы. Толстая переплетенная книга: «New Worlds»5. Л. Н. наскоро просматривал:

— Это по рекомендации Моода мне автор прислал. Это социалистическое. Это я не прочту.

Михаил Сергеевич: В «Русском богатстве», в августовской книжке, статья Короленко о вас — интересна. Главное возражение, которое вам делает, — что вы описываете одних бар и крестьян, а не занимаетесь средним сословием, которое создало освободительное движение6.

Л. Н.: Интеллигента? Но если правду говорить, он мне был всегда несимпатичен. Современники Некрасова, Чернышевский, Михайловский — они всегда были мне очень неприятны. Очевидно, не либерализм их меня отталкивал. Перед Герценом я всегда преклонялся, а здесь какая-то серединность, журнальная либеральность7.

Михаил Сергеевич: Короленко еще возражает, что вы фабричными рабочими не занимались.

Л. Н.: Это mea culpa*.

Софья Андреевна что-то говорила и заключила:

— Жизнь складывается не по нашей воле.

Л. Н., в то время уходивший из залы, услышал, остановился в дверях и сказал:

— Великая истина.

Л. Н.: Сегодня 26-е? Через десять дней появится статья («О присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии»).

Л. Н. попросил полстаканчика Эмсу, в 12 потушил свечу.

Я сегодня свободно разговаривал с Л. Н., без напряжения и без стеснения.

27 ноября. Уехали Михаил Сергеевич, Татьяна Львовна с Танечкой и няней в Москву и Швейцарию. С ними было за месяц, который прожили, очень приятно Л. Н. и всем нам. Михаил Сергеевич наблюдателен, знаток людей, добрый, с юмором и комизмом рассказывает. Татьяна Львовна — радушная, Танечка — живая.

Л. Н. в халате. Были Чертков, Бирюков, Мария Александровна; Николай Николаевич в столовой читал вслух письмо Молочникова1.

Л. Н.: Чудесно пишет.

— Такое хорошее, что можно его напечатать, — сказал кто-то.

Бирюков: Слишком хорошее для печати. Такое хорошее, что в нынешнюю печать не годится.

Чертков говорил, что вчера пришли к нему трое рабочих из крестьян, участвовали в вечерней беседе (чтении «Круга чтения» и разговорах) и после

257

пришли к нему и пробеседовали до второго часа. Оказались серьезными людьми, которые находили в разговоре то, что им нужно было.

Там был тульский рабочий, бывший черносотенец, теперь красный. Он возражал, что хорошо любить людей, когда сыт, и что, во-первых, нужна революция, которая все это перевернет. Говорили о боге. Бирюков вспоминал, как социалисты (Плеханов) отрицают всеми данными науки бога православного, бородатого. Этого отрицают, а внутреннего бога не знают и потому не могут отрицать. Чертков сказал, что цель «Круга чтения» — объединение религий, выразить, что̀ общее во всех. Если прочтет «Круг чтения» китаец, скажет: это наше, и магометанин также.

Л. Н. вспомнил, вероятно, что-нибудь нововставленное в «Круг чтения» от Иоанна Златоуста:

— Иоанн Златоуст всегда хорошо говорит.

Потом Л. Н-чу показали фельетон Анучина в «Русских ведомостях» 27 ноября о посещении с Звегинцевым и П. Долгоруковым Ясной Поляны. Очень подробно. Л. Н. удивлялся его памяти, все подробности помнит. Ведь не записывал.

Кто-то сказал, что, наверно, вдвоем с Звегинцевым писали. Звегинцев ему припоминал.

Николай Николаевич: Тот не припомнил, он вдумывался вглубь. Внешнее не запоминал. Это Анучин запомнил.

Л. Н. заговорил о письме Loyson в «L’Aurore»:

— Он пишет по поводу «Не могу молчать» и возражает против непротивления. Я нигде не встретил таких ясных возражений. Я был очень рад вставить их в статью (в «Письмо к индусу»). Первое — что существует закон борьбы (за существование) Дарвина; второе — что при непротивлении злые уничтожат добрых; третье — что любовь — слишком много, что нужна не любовь, а нужна справедливость2.

Владимир Григорьевич: Кропоткин опровергает борьбу за существование в мире животных; утверждает, что животные существуют не борьбой, а любовью. Бабочек, кроликов все уничтожают, а они существуют.

Л. Н.: Это законы животных. Им человек не подлежит, а человек непременно должен подчиняться тому закону, который вытекает из его духовных свойств.

Софья Андреевна заинтересовалась рецензией на второй том бирюковской «Биографии» в «Вестнике Европы» и «Современном мире»3. Там же и критика книги Овсянико-Куликовского о Л. Н.Софья Андреевна прочла вслух:

«По заявлению господина Овсянико-Куликовского, «Толстой родился с несомненным призванием к деятельности религиозного реформатора и к моральному творчеству, но «кто-то» вместо того, чтобы вооружить его соответствующими такому призванию силами и талантом, наделил его совсем иным, неподходящим даром гениального художника-психолога и реалиста»4.

Л. Н. вставил:

— Это правда.

Когда Софья Андреевна кончила, Л. Н. сказал:

— Это, право, нужно мне — на каждую похвалу хоть одно ругательство.

Чертков: И то есть: черносотенцы ругают вас.

Чертков прощался. Л. Н. слаб, сегодня не выходил. Сказал Черткову:

— Я уже в Петербург перестал ездить. В Москву перестал ездить. В Тулу... А скоро к вам перестану ездить.

Чертков: Я надеюсь, что не скоро. Нарочно так близко поселился.

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Михаил Львович с женой Александрой Владимировной, князь Вяземский, тамбовский

258

помещик, правовед (привел его Михаил Львович), Варвара Михайловна, Бирюков и Гусев.

Л. Н. (Александре Владимировне): Таня говорила, что у вас видела хороший французский роман. Привези мне его.

Александра Владимировна: Bazin «La terre qui meurt» — об уходе крестьян с земли в города.

Л. Н. сказал, что это его интересует, прочтет5. И рассказал про две французские книги, которые в последнее время читал:

— Образцы глупости. Первая — «Les aventures de monsieur Haps». Вторая — стихи декадентские. — И Л. Н. рассказал содержание первой книги до половины, прибавив: — Дальше противно рассказывать. Образец бессмыслицы, безвкусицы, выставляет смешным, что не смешно.

Потом Л. Н. говорил про Эртеля, которого читали и Михаил Львович с Александрой Владимировной.

Л. Н.: Эртель подражает Тургеневу в описании природы.

Л. Н. о стихах. Между прочим, о стихах к нему (Л. Н.) крестьянина, которые вчера получил в письме. Есть и такое выражение: «писатель массивный», и сейчас видно, почему массивный: следующая рифма — «дивный».

Софья Андреевна: Александра Владимировна любит стихи, сама пишет их.

Софья Андреевна вставила, что Л. Н. не любит стихов, а сам в последнее время все лучшие стихи Пушкина, всего «Онегина» прочел.

Л. Н.: У Пушкина стих лучше, чем у других проза. Только Пушкин может. Никакого усилия в стихах не чувствуется.

Михаил Львович рассказал, что запрещен в кинематографе юбилей Толстого.

Михаил Львович рассказал про своего друга, военного защитника, задавшего себе цель — и достигшего многого — действительно защищать, вырывать подсудимых у военного суда. Рассказывал, как приговоренных больных вылечивали, полтора года в больнице держали и после казнили.

Л. Н. это отношение к приговоренным к смерти объяснил деловым отношением (канцелярщиной бездушной). Заболел — нужно его по предписаниям перевести в больницу; выздоровел — в тюрьму; смертный приговор есть — исполнить.

Михаил Львович рассказывал, как молодой человек на суде после прочтения ему приговора вынул пузырек, приложил к губам, выпил и упал. Переполох. Вызвали врача. А он со смехом встал: «Это я вас, дураков, морочил». И подобные случаи. Они Л. Н. очень тронули, пересказывал их в следующие дни гостям.

Бирюков уехал в 9 вечера к Чертковым. За чаем Софья Андреевна рассказала князю Вяземскому (сердечный, разумный, приятный молодой человек) про письмо Л. Н. к Боткину и милый, восторженный ответ Боткина6. Его Гусев тут же прочел. Л. Н. был умилен ответом и вместе с тем как бы устыжен:

— Слишком похвальное, слишком сладкое, благодарное.

Михаил Львович разговорился с одной женщиной о ленточном посеве у Вяземских: двурядный на один вершок, а потом на восемь вершков расстояния от других двух рядов. Всё так сеют, кроме овса. Это не по способу Демчинского, который сеет в один ряд. Перепахивают планетами; их сразу восемь на поперечной раме лошадь тянет. Перепахивают так для влаги. У них земля суха.

Л. Н.: Пропашка — это очень важно.

Разговор о Танечке. Александра Львовна удивлялась: сколько она, трехлетняя, знает стихов. Потом о Танечке Михаила Львовича, которая в пять лет пишет дневник и говорит и пишет по-русски и по-немецки.

259

Л. Н. спрашивал Александру Владимировну про нее, Танечку. Александра Владимировна говорила, что она очень застенчива.

Л. Н.: Застенчивость — это хорошая черта. Застенчивый чувствует потребности других людей.

Михаил Львович спросил отца о Столыпине, не писал ли ему в последнее время.

Л. Н. ответил, что нет, что на днях хотел ему послать письмо 13-летней дочери Юшко, сосланного с Кавказа на Север; описывает, как им трудно живется без отца, и просит Л. Н. хлопотать, чтобы им отца вернули. Но Л. Н. было неприятно обращаться к Столыпину — не как к человеку, а как к министру, к его положению7.

Потом Л. Н. говорил с Михаилом Львовичем, отвечая ему что-то в том роде, что теперь получает часто письма о боге, как прежде письма о политическом переустройстве в России.

Потом разговаривали о переписке на ремингтоне, о стенографии, о фонографах, записывании речи Л. Н. Принесли и пустили в ход фонограф — песни (для князя Вяземского).

Больше всего нравились смех Анны Ильинишны, когда пела в фонограф, песни Михаила Сергеевича (комизмом) и песни Михаила Львовича — мелодичностью и хорошим пением.

В 11 часов Л. Н. ушел спать, попрощавшись по-французски, т. е. общим поклоном, не подавая руки.

Александра Владимировна не стала читать вслух письмо Л. Н. к индусу, еще не вполне готовое.

Я зашел в гостиную подождать, когда Л. Н. ляжет. Л. Н. раздевался и поинтересовался, какое место из «Письма к индусу» читают. Прислушался у дверей.

Спрашивал меня про Александра Пѐтровича — серба, переводящего на сербский язык «О присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии».

— Сегодня от массажа не откажусь, — сказал мне Л. Н.

Михаил Львович рассказал, что в Туле двоих казнили: повесили ночью вблизи шоссе, к утру прибрали. Огромное здание тюрьмы в Туле возвышается на окраине города близ Киевского шоссе. Тюрьма в Туле рядом с огромным зданием монополии и церковью. Приезжающему с юга эти три здания бросаются прежде всего в глаза.

28 ноября. Пятница. Днем уехали Михаил Львович, Александра Владимировна, князь Вяземский.

Бирюков рассказал, как сегодня Дима Чертков вычитал в газете, что в один день семнадцать смертных приговоров (или казней); был до глубины поражен, ходил по дому с номером газеты и объявлял. Это говорил Бирюков за чаем, когда зашла речь о Диме, и присутствовавшие в один голос хвалили его за искренность, серьезность, ум. Л. Н. прибавил:

— Он самобытный.

Зашла речь о нем вот почему. Была сегодня в первый раз Ольга Константиновна и рассказала, что ее дочь Сонечка стала вегетарианкой; пришла к ней и сказала, что Дима не ест цыплят, потому что ему их жалко, и она не будет есть, и ей их жалко.

Я сегодня разъезжал, мало присутствовал при беседах Л. Н. с Павлом Ивановичем и Владимиром Григорьевичем.

Павел Иванович с юмором рассказывал про новую науку — педологию — в педагогике. Это физиологические опыты на детях; например, капают одному уксус, другому сироп на язык и фотографируют выражение лица, из этого делают какие-то заключения:

Л. Н. на эти и вообще на не одушевленные любовью занятия ученых заметил, что занятия ученых всегда похожи на то, чтобы без усилий мысли, даже без ума, достигать результатов, которые достигаются умом.

260

Л. Н. читает Сэндерленда о происхождении Библии. Бирюков заговорил о Библии.

Л. Н.: Как эта Библия скучна — столько раз читал, не мог <дочитать> до конца. Что делается с религией, когда она закрепляется книгами! Теперь мною получены были два письма: еврея и христианина о чудесах.

Л. Н.: Ни в какой области знания не творится столько чепухи, как в самой важной области — религии. Тут ужаснейшая бессмыслица.

Разговор о религиозном воспитании детей.

Л. Н.: Надо воздерживаться от каких бы то ни было <религиозных> внушений им и только отвечать на вопросы; иногда они бывают тяжелые, навеянные посторонними, со стороны, а надо отвечать на их искренние вопросы.

Бирюков говорил, что в «Круге чтения» нет изречений Пифагора1.

Л. Н. высказал желание достать три тома Легге про Китай2.

Л. Н.: Как хорошо было бы по железной дороге проехаться в третьем классе, разговаривать...

Бирюков: Еще лучше на пароходе. Только сейчас же узнали бы вас.

Л. Н.: A инкогнито непременно, а то сейчас фальшь пошла бы.

Бирюкову предстоит суд. Приехал повидать Л. Н. и проститься на случай заключения.

Л. Н.: По железной дороге хорошо, а в тюрьме еще лучше.

29 ноября. Л. Н. не выходил, гостей не было. Дома: Л. Н., Александра Львовна, Варвара Михайловна, Гусев.

Был Чертков. Софья Андреевна в Москве. Л. Н. спросил Черткова, читал ли, что́ Лева написал в «Новом времени» об издательстве «Ясная Поляна»1, и сказал, что он написал в редакцию от себя, что не имеет ничего общего с этим издательством и не знает хорошенько, кто издатель. (У нас, в Ясной Поляне, не было во все время существования периодического издания «Ясная Поляна» ни одного экземпляра.)

Владимир Григорьевич сообщил, что Шкарван пишет, что словацкие газеты не берутся напечатать (боятся суда) «О присоединении Боснии»2. Я сказал, что и польский переводчик Здзеховский вчера телеграфировал: невозможно перевести (издать в Австрии по-польски). Л. Н. на это сказал, что могут выдержками печатать.

Чертков показал Л. Н. маленькую, в дюйм, библию с лупой на английском языке. Александра Львовна стала ее без лупы читать, но разболелись глаза.

Л. Н. рассказал про письма:

— Хорошо написано письмо крестьянина, убежденного революционера, 30 лет; пишет, что он максималист, убивал и не разубедился, готов продолжать. Он изувер революции, пишет, что знает мои писания, но они ему ни во что, как и православным. Письмо вегетарианца-голодоянца; ест через день.

Гусев вспомнил книжку Оскрагелло, тот советует в неделю один день не есть3. Разговорились об этом. Л. Н. высказался за малоедение.

Владимир Григорьевич предложил Л. Н. играть в шахматы. Л. Н. не пожелал; сказал, что вчера провел это время за Сэндерлендом и сегодня будет его читать. Там читал об обрядах:

— Как это странно: причастие, кроме христианских церковных вер, есть и в нескольких других верах, и крещение во многих.

30 ноября. Пополудни были: Владимир Григорьевич, Евгений Иванович, Христо Досев, Сережа и Ваня Булыгины. Булыгины одеты очень просто, в рабочих рубашках, подвязанные веревками, в свитках, шерстяных шапках, рукавицах, сверху брезент, внутри сукно, в валенках. Ничего на меху.

Л. Н. про письма: одно Молочникова, новое1. Его Николай Николаевич

261

прочел вслух. Пишет про разговоры с социалистами-интеллигентами в тюрьме на тему о вреде школ. Очень живо, интересно, художественно написано.

Л. Н.: Приедет кто из Парижа, Лондона, ничего не умеет рассказать а он сидит в тюрьме...

Николай Николаевич вставил:

— В одиночке.

Л. Н.: Только на прогулке видится с другими, а всякое письмо — новое, интересное. Я предложил ему сократить, упростить Сандерленда о Библии2. В этой книге такие простые, краткие аргументы, которые можно выставить в беседах с православными.

Л. Н. поговорил с Досевым и Булыгиным. С Досевым о его некрологе Жечкова, его лучшего друга, в зоновском календаре 1909 г.3 Досев говорил Л. Н. об «Учении о смысле жизни» («На каждый день»), как оно легко читается и усваивается; что он прочел один месяц в один присест и совсем не устал и все понял.

Л. Н. в 2 часа ушел к себе со словами:

— Меня извините, я уйду; я привык уже каждое утро от себя все вылить, и потом я уж свободен весь день.

Сегодня очень много поправлял, дополнял «Письмо к индусу». Слабость, не выходил из дому. В 4 часа Чертков вошел в кабинет, Л. Н. дремал сидя. В 4.30 спросил, где народ, и жалел, что уехали и что ушел от них. Они же уехали потому, что была метель, чтобы засветло добраться до дому.

Сегодня пополудни чая не было, отменили. За обедом Николай Николаевич говорил Л. Н. о письме сторожа из Астрахани4.

Потом говорили о письме Гагиной, пишущей о своей школе, как читают «Учение Христа для детей», и дети понимают его. Это считается у них главным уроком, он же первый с утра5.

Л. Н. читал Анатоля Франса «L’Ile des Pingouins» и сказал, что апробация Михаила Сергеевича и Владимира Григорьевича об этой книге верна: скучно. А английская книга «Brothers» by Horas Annesly Vachell (Edition Tauchnitz)6 очень интересна.

— Давно у меня такого чтения не было, — сказал Л. Н.

Л. Н. встал от стола, чтобы идти продолжать читать эту книгу, со словами:

— Это я знаю, что меня там дожидается старый, хороший знакомый, приятный.

Евгений Иванович спросил, может ли у меня положить начало своей геометрии; у них не так безопасно, может нагрянуть обыск и — пропасть.

За вечерним чаем Александра Львовна рассказывала, как яснополянские крестьяне составляли приговор, что хотят земскую школу вместо церковной; и теперь священник Тихон Агафонович обещает им все то, что в земской школе: и ремонт здания, и отопление, и школьные принадлежности даром, и помощника учителя, и содержание сторожа; и хвалит учительницу, что она хорошо учит, т. е. хорошо знает все молитвы. На это староста сказал ему, что молитвы не нужны, а нужна арифметика, хорошая грамотность, и Александра Львовна в восторге от будущей земской школы. Я возразил, что земская школа будет вносить атеизм, который хуже церковного учения, основанного на зубрежке молитв, материалистическое мировоззрение и социализм. Гусев возражал на это, что именно церковность и воспитывает атеистов и что все же атеизм — отсутствие религии — лучше, чем внушение ложной религии. Не знающий религии будет ее искать, а такой удовлетворен, другой религии не ищет. Александра Львовна и особенно Варвара Михайловна возражали Гусеву, что обучением молитв внушается детям страх перед грехом.

262

Л. Н. слушал и сказал, что церковная школа удерживает старое, но не вводит новое политическое воззрение. Уходя, остановился в дверях в нерешимости, сказать ли свое слово, вмешаться ли, постоял и ушел к себе. Когда мы разошлись, Л. Н. пришел за газетой «Слово» и попросил еще чашку чаю, и читал до 11.45. Когда я вошел к нему, раздевающемуся, и во время массажа он говорил мне:

— Я не хотел вмешаться в ваш спор, за этим последовали бы длинные объяснения, но я скорей на вашей стороне. Они приписывают ваше противление земским школам — консерватизму с вашей стороны. Вы еще молоды, ваша национальность, воспитание еще удерживают вас, невольно заставляют вас интересоваться политическими вопросами. У меня же в моем возрасте политических мотивов нет, а есть одни религиозные запросы. Правда, в церковных школах учат религии такой, от которой народ отходит и к которой никак нельзя вернуться. Тут нужен переход к религиозному жизнепониманию, соответствующему современному мировоззрению. А выбор между церковной школой и земской равняется выбору между церковным учением и атеизмом, дарвинизмом, интересами социально-экономическими. Что за пятьдесят лет совершилось! Что теперь происходит в Китае и на моей памяти совершилось в России! В Китае еще теперь, наверно, ихнее церковное учение крепко держится, соответствует нынешней степени духовного развития народа, и тогда обучение его в церковном направлении хорошо. У нас же вопрос в том: какое учение вносит больше любви в жизнь. Несомненно — что настоящее христианское вероучение. Церковные школы или земские — несомненно, что эти вносят более раздражения и озлобления. За время Николая I не было от его деспотического правления столько озлобления, как от нынешнего конституционного государственного строя. Вы читали письмо крестьянина-революционера, третьего дня полученное?

Просто Л. Н. свел наш спор к тому: какая школа воспитывает любовнее, и что надо стремиться к такой, которая будет больше любви вносить. Старая церковная неудержима, а новая, земская, не та, она еще меньше любви вносит. А желательна вносящая больше любви.

1 декабря. Вернулась Софья Андреевна из Москвы. Я ездил в Фалдино и Упскую Гать. Вечером: Чертков, М. В. Булыгин, Лебрен. За обедом разговор о письмах. Шахматы с Чертковым. После Л. Н. показывал иллюстрированное приложение к «Новому времени» и говорил про статью «Казнь Достоевского» (приготовления к ней, описание очевидца)1.

— Очень интересно.

Показывал там же портрет Евгении, бывшей французской императрицы:

— Какая она жалкая старушка в нарядах. Никакой роман этого не может передать. Красавица бывшая... Жизнь, красота, влияние в мире, все это мало-помалу терялось... приближается к могиле.

Там же картина: султан едет в коляске, и сопровождающие пешие гвардейцы бегут рысью. Л. Н. это показалось таким странным, что выезду султана придают значение. По ассоциации мыслей Л. Н. стал рассказывать, чему придает значение Vachell, автор английского романа, который Л. Н. сейчас читает. Идеал мальчика: сначала быть героем в Индии, потом королевским проповедником, потом ходить по трущобам и спасать пьяниц, и вместе с тем он роскошно живет, повару платит 55 фунтов, и умный писатель убежден, что это лучшее.

Разговор перешел на какое-то сочинение о «мальчике в штанах» — немце и «мальчике без штанов» — русском, о их разговоре, шутках русского2. Рассказывал Михаил Васильевич, нему нравилось. Л. Н-чу — нет.

Владимир Григорьевич стал говорить о щедринских двух генералах в рубашках и орденах на пустом острове3.

263

Л. Н.: Что-то не слышно о Щедрине.

Софья Андреевна похвалила его лучшее произведение — «Помпадуры и помпадурши». Михаил Васильевич сказал, что ходил он в школу с племянником Щедрина, и тот не любил, когда его расспрашивали про дядю. Очевидно, дядя был l’enfant terrible* семьи и в своем романе «Господа Головлевы» описывал родственников.

Владимир Григорьевич спросил Л. Н., знал ли Щедрина, и, когда Щедрин служил в Туле, ездил ли он сюда.

Л. Н.: Нет, что-то он меня не любил. В Петербурге я его часто видал в редакции «Современника»4.

Михаил Васильевич рассказал сказку «О потерянной совести»5 Щедрина; Софья Андреевна, Варвара Михайловна говорили о ней, Л. Н. молчал. Наконец сказал:

— Остроумно. Но мне неприятно шуточное отношение к вопросам огромной важности.

За чаем разговор о женитьбе. Пришел Л. Н. и сказал, что он как раз теперь писал об этом письмо6; что ошибка — представлять себе, что от женитьбы делается жизнь легче, приятнее — напротив, тяжелее; и жениться — это надеть на себя хомут. Это только романы кончаются так: поженились и были счастливы. На самом же деле это начало новых больших страданий.

Софья Андреевна: Если это испытывают мужчины, то что же должны испытывать женщины?

Л. Н.: И женщины, еще бы.

Софья Андреевна: Но почему же тогда женятся?

Л. Н.: Потому что это потребность, которой человек не может победить.

Михаил Васильевич: Человек думает, что женитьба — рай, а это, в действительности, оглобли. В то время, когда человек не может не жениться, он, несомненно, сумасшедший.

Софья Андреевна (Лебрену): Вы сумасшедший?

Лебрен: Нет, но то, что оглобли, знаю и чувствую.

Л. Н.: Вот в том и дело, чтобы знать, что это оглобли. Новое тяжелое испытание, а не рай.

Михаил Васильевич очень интересно, с большим знанием и наблюдательностью над общественной жизнью пчел рассказывал о пчелах.

Разговор о декадентстве. Михаил Васильевич стал цитировать какой-то декадентский стих и говорил, что есть в нем что-то, и объяснял. Л. Н. дополнил его стих словом, над которым все, кроме Софьи Андреевны, ужасно расхохотались.

— Вы в этом видите прогресс? — сказал Л. Н. — Нелепое принятие аксиомы, что декадентство — это историческое явление, причем не рассуждать, хорошее ли или дурное. Разве можно допустить, что этот маленький кружок заблудившихся есть представитель всей Европы; эта смелость, дерзость в употреблении слов лишают слова их значения, язык перестает быть средством передачи мыслей. Это признак распадения высшего класса.

Михаил Васильевич что-то привел в их защиту.

Л. Н.: Только непосредственное мое чувство: пожимаю плечами. Кто влезет в их душу?

Михаил Васильевич сегодня был — собственно, таков он всегда — оригинален, остроумен, притом совершенно прост, правдив и, как обычно, очень оживлен, непосредственен. Очень приятный Л. Н-чу собеседник.

264

2 декабря. Были Чертковы с Сонечкой, Лебрен. Л. Н. рекомендовал читать Диме, Анне Константиновне роман «Brothers» by Horas Annesly Vachell. Послала ему его С. А. Стахович.

Л. Н. получил немецкую статью Шкарвана: изложение статьи Л. Н. «О присоединении Боснии». Шкарван спрашивает мнение Л. Н. о ней1.

Л. Н.: Хорошо изложено, только к концу слабо. Это и моя слабость, что (в конце статьи) мои возражения на возражения мне — слабы.

Софья Андреевна вспомнила по какому-то поводу охоту на медведя и как медведь покусал Л. Н.2, и смотрела шрам на лбу Л. Н. Шрам там, где была граница волос — над и левее tuber ossis frontalis sin*, — хорошо виден, продолговатый, а другой шрам над sulcus alai nasi sin**, еле заметный, круглый, в малую чечевицу.

Л. Н.: Все забыл, совершенно забыл. Кто-то другой был... и медведя забыл...

Софья Андреевна вспоминала, как он говорил, что́ думал тогда: только бы глаз спасти, чтобы глаз не попал в пасть.

— Теперь вспоминаю, — сказал Л. Н. — И как скоро это произошло! Это было одно мгновение, как я увидел бегущего на меня медведя и как тот уже повалил меня и грыз. Медвежатник прибежал с хворостиной в руке и закричал на медведя: «Что ты, что ты! Бог с тобой!» — и медведь убежал.

Чертков рассказал очень интересную, трогательную историю (следовало бы ее записать), бывшую с его дядей при охоте на медведя — совсем противоположную истории Л. Н. Там раненный медведем дядя спас слугу от набросившегося на него медведя; дополз до него на четвереньках.

Л. Н. говорил с Николаем Николаевичем о полученных письмах, между иными — и о письме С. Н. Глебовой, которая, между прочим, пишет, что князь Вяземский — правовед, бывший на днях с Михаилом Львовичем и Александрой Владимировной, — писал ей, что он в восторге от приема в Ясной Поляне3.

Л. Н. (Гусеву): Есть продолжение о разбойнике Савицком (в «Биржевых ведомостях»). — И Л. Н. в нескольких словах рассказал о его поведении в женском монастыре. Корреспондент замечает, что гимназисты послали Савицкому адрес4. — Не мне одному.

Вечером Л. Н. не выходил.

Софья Андреевна с Варварой Михайловной собирали и приводили в порядок юбилейные номера газет, чтобы их потом свезти в Исторический музей. Софья Андреевна принесла один номер чешского журнала, в котором не могла найти статьи о Л. Н. Я нашел, и Л. Н. сказал:

— Я вчера получил второе письмо от сербской девушки5, пробовал читать — как легко понять.

Л. Н. попробовал читать из чешского журнала «Zájmy Strojmistiu» статейку о себе6; всю прочел и, кроме одного слова, все понял!

— Чешский язык интересный, — сказал Л. Н., — слова с другой стороны освещаются. Слово «ласка» (làska) — любовь — какое хорошее.

3 декабря. За завтраком: Александра Львовна, Варвара Михайловна, Гусев, Лебрен. Софья Андреевна заговорила было о рукописях, которые у Черткова, но тут Александра Львовна горячо заступилась за Черткова, говорила о его любви, преданности Л. Н-чу, о собирании всего, что Л. Н. пишет, и делала выговор братьям Льву и Андрею, что они пальца о палец не ударили, чтобы помочь отцу; Черткова следует благодарить. Когда же Софья Андреевна высказала опасение, что будет с рукописями после смерти Владимира Григорьевича и Димы, заявив, что рукописям следует быть

265

не за границей, а в России, тут Александра Львовна сказала, что Чертков в будущем передаст все рукописи семье, но не исключительные права на издание.

Толстой. Ясная Поляна, январь — март 1909 г. Фотография В. Г. Черткова

ТОЛСТОЙ

Ясная Поляна, январь — март 1909 г.

Фотография В. Г. Черткова

Пополудни Софья Андреевна подняла разговор с Л. Н. и Владимиром Григорьевичем о том, чтобы неизданные рукописи Л. Н. (вроде «Хаджи-Мурата»), хранящиеся в копиях у Владимира Григорьевича, перешли семье и чтобы семья одна имела право издавать их. Л. Н. сказал, что его желание — отказаться от литературной собственности на эти сочинения. Софья Андреевна приводила аргументы, что сыновья (Лев, Андрей) хотят рукописи иметь в семейной собственности и что внукам деньги будут нужны. Вышел спор. Владимир Григорьевич все тут же записывал и к концу сам принял участие в споре, сказав острую правду Софье Андреевне в глаза. Владимир Григорьевич удивлялся потом, что Л. Н. очень мало расстроился. Л. Н. ему сказал, что испытывает к Софье Андреевне только чувство жалости. Софья Андреевна ходила к Л. Н. извиняться.

За обедом Гусева не было — он у Чертковых, а тут его ждет урядник

266

для допроса. Сегодня приезжал жандармский полковник допрашивать начальника почты в связи с делом Гусева (что отправлял запрещенные книги). За обедом разговор об этом.

Л. Н. рассказал, что в Петербурге на собрании (славянском) говорили Бобринский и Родичев. Полицейский чиновник остановил произносивших речи, и они подчинились — замолкли. Л. Н. негодовал на такую покорность:

— Какое рабство, как к нему люди привыкли! Если бы я был литератор (журналист), я написал бы об этом. Полицейский чиновник решает, когда надо перестать говорить. Я бы не остановился.

Софья Андреевна: Вывели бы.

Л. Н.: А пока вели бы, я бы говорил, пока рот не зажали бы.

Лебрен: Сильная кара — три месяца тюрьмы.

Л. Н. сказал, что и так не следует подчиняться, что ведь все равно сидят они в тюрьме. За «Выборгское воззвание» сидели. Тут они замолчат, а в Думе привыкли так говорить.

Л. Н. говорил о том, что читал в английском романе «Brothers», как писатели в Англии, в Америке находятся в зависимости от издателя: нужно или дать взятку, или писать в направлении, которое определит издатель, или же не печататься:

— Удивительное развращение нашего богатого общества! Дошло до последней степени.

Лебрен: И мало надежды, чтобы положение литературы у нас улучшилось.

Л. Н.: Да, высшее сословие спело свою песню. Одна надежда на народ, на тот народ (ту часть его), который находится еще в положении детства, который еще не заражен ложными рассуждениями и суевериями.

Гусева урядник оповестил, чтобы он завтра явился в Жандармское управление в Тулу. Николай Николаевич говорил, что он хочет завтра поговорить с ними по душе, объяснить им, какие они нелепости делают. Тот раз допрашивали его жандармский полковник и генерал.

Л. Н. советовал ему этого не делать, а ясно и решительно отвечать. Это больше подействует, и он, если на этом сосредоточится, сильнее выразит свои воззрения, а так, в обстоятельном изложении, они будут слабее выражены и для них потеряются.

Было письмо, что баптист Фетлер собирается приехать в Ясную мужиков обращать.

Л. Н. сказал, что он не помнит многого и этому рад: что̀ ему нужно, то помнит. Софья Андреевна ему рассказала про ее родственника — красавца-офицера, женатого на красавице, оба богаты, — как они покаялись в грешной жизни, поклонились друг другу в ноги, сняли кольца, поступили в монастырь. Она основала новый женский монастырь, была игуменьей, пожертвовала имение, а он вышел из монастыря и стал уланским офицером, женился на танцовщице. И она вышла из монастыря. (Живут в Петербурге.)1

Л. Н. по этому поводу:

— Этого офицера, как он в ноги кланялся и опять в офицеры пошел, я понимаю. Но этого Фетлера никак не могу понять. Оставаться в той вере, в которой родился, — это делается по инерции, но тут придумывается новое — такое же несовершенное, как та вера, от которой он отошел.

— Вот Хилков, — сказал Лебрен, — всю землю отдал крестьянам, сказав им, чтобы ему выделили, что будет милость их, а потом сделался революционером.

Л. Н. спросил о нем, где он, что с ним.

Лебрен, узнавший о нем через братьев Дудченко, посетивших Хилкова, рассказал о нем.

267

Л. Н.: Приятный человек, горячий.

Разговор перешел на А. М. Бодянского — старика, который сидит за распространение сочинений Л. Н.2 Какая жестокость и злоба должны быть, чтобы приговорить и посадить такого человека!

Л. Н. прибавил:

— Тут ответственность за это так разложится на многих лиц, что никто не будет виноват. От этого важно строгое неучастие в этом (в государственной службе).

4 декабря. Гусев ездил на допрос в Жандармское управление, и так как не знал, не задержат ли его, он дал мне некоторые свои письма. Лебрен же вчера предсказывал, что если Л. Н. помрет, немедленно будет обыск в доме Ясной Поляны. Гусев на вопрос допрашивающих, отправлял ли он запрещенные книги по почте, отвечал одно: что не признает за ними права привлекать его к ответственности, спрашивать его, и потому не отвечает им. Были с ним очень любезны. Расспрашивали о Л. Н.

Письмо Л. Н. к жандармскому полковнику, в котором он указывает на себя как на распространителя запрещенных книжек и пишет, что Гусев по его поручению высылает их лицам, обращающимся к нему (Л. Н.); что главный виновник — он, Л. Н., чтобы его и привлекали1. Полковник признал письмо это частным и не приобщил к «делу». Дело смягчено ими, сведено на покушение, т. к. те посылки, из-за которых возбуждено дело, задержаны, не выданы адресатам, поэтому не распространение, а покушение на распространение запрещенных книг. Дело передано будет Московскому окружному суду, прокурор решит — возбудить ли его или нет.

Чертков предложил Л. Н. послать копию к тульскому жандармскому полковнику и требовать, чтобы оно было приобщено к делу. Оно даст делу такой поворот, что Гусева не будут привлекать к ответственности.

Л. Н. на настоятельное, повторенное предложение Владимира Григорьевича сейчас не согласился, а ответил, что о нем подумает.

Софья Андреевна известила о письме И. Е. Репина, о желании его с Нордман приехать на полдня ради портрета, который написал у себя. Софья Андреевна пригласила их на более долгое время2.

Андрей Львович: Папа̀, ты читаешь «Новое время»?

Л. Н.: Нет*.

Андрей Львович: Там А. А. Столыпин описал посещение им Репина3.

И Андрей Львович рассказал, как А. А. Столыпин с А. А. Стаховичем посетили Репина в Финляндии и описали их жизнь. Одна прислуга у них, и она через день свободна.

Хвалили Репина как писателя.

Л. Н.: Репин — оригинальный человек, кроме его огромного таланта.

Гусев рассказал про Кузьмина. Он заявился к властям, и его сослали. Писал из Устюга, там тысяча ссыльных.

Л. Н.: Я очень рад, что он заявился.

Гусев рассказал, что ссыльные получают от 8 до 11 р. ежемесячно и что местные жители удивляются. Лебрен нашел странным такое наказание, где правительство платит.

Л. Н. читал в «Слове» речь Образцова — крестьянина, правого члена Думы, о законе 9 ноября, о выделении из общины и укреплении надела в собственность. Л. Н. хвалил эту речь: «Превосходна»4.

В этой речи Образцов говорил, что уже теперь миллион безземельных крестьян. Протестовал против права исключительной собственности,

268

когда отец может исключить сына из владения землей. Раньше давало землю общество, теперь — отец. «Вы делаете бездомных». Правый крестьянин сошелся с крайними левыми против закона 9 ноября.

Андрей Львович рассказал, что его друг, член землеустроительной комиссии, вышел из нее, потому что ему совестно содействовать ее деятельности: пролетаризации крестьян, т. к. те, которые выделяются из общины, большею частью продают свою землю.

Л. Н. рассказал, что в «Искрах» картинка: боснийцы, политические арестанты на одной цепи. Был поражен и возмущен этим («Искры», № 47, картина: «Сербы православные и мусульмане, обвиняемые в велико-сербской пропаганде»).

Л. Н. разбирал тульскую почту. Получил рукопись: «Причина появления вещества»5, и, не взглянув в нее, рукой отстранил.

В холсте упакованные стихи.

Л. Н.: Сегодня третья посылка стихов. Чуть не каждый день получаю две-три. Эти от 14-летнего гимназиста, его письмо преинтересно. Пишет: «Прочел множество авторов и пишу трагедию». — Л. Н. тут же продиктовал ему ответ — не советует писать6.

Сегодня были Андрей Львович с Екатериной Васильевной, Чертковы. Вечером винт.

Сегодня Варвара Михайловна именинница. Л. Н. ей:

— Смею поздравить вас; вас, наверно, всегда поздравляли.

5 декабря. В «Голосе Москвы» 4 декабря появились три первые главы статьи Л. Н. «О присоединении Боснии и Герцеговины к Австрии». Первые три главы из двенадцати. Чертков поражен, как туда попала статья. Он «Голосу Москвы» даже не послал копии, он послал следующим пяти газетам: «Слову», «Речи», «Новой Руси», «Русским ведомостям» и «Русскому слову» — и срок появления назначил не на сегодня. Чертков боится, что после начала ничего не появится — запретят. Гусев думает, что «Голос Москвы», будучи «правительственной» (октябристской) газетой, мог напечатать с меньшими пропусками и за ним посмеют другие газеты. Л. Н. был, скорее, рад, что появилась (хотя преждевременно и неприятно для Черткова и заграничных газет), главное — что с небольшими пропусками1.

Л. Н. о полученных письмах: понравилось ему здесь приводимое без подписи («Это бывают самые лучшие письма»):

«Желаю от души доброго здравия.

Многолюбящий мир дедушка Лев Николаевич.

Ты один указываешь свет, а тысячи людей его загораживают и показывают вместо света тьму. Ты, как щепка в морских волнах: щепка в морских волнах не справится с своей силой, так и ты не справишься с тьмой.

Поступают к тебе письма с просьбой о помощи. Пошлешь пятьдесят рублей, все равно он из них пошлет Ивану Кронштадтскому три рубля и скажет, что это мне бог дал. С понятием человек будет доволен тем, что показываешь нам свет, а остальное мы должны искать сами.

Сейчас тебя ругают, а со временем будут на тебя молиться и будут обирать тобой народ так же, как и Иисусом.

Хотя легко, но и трудно жить людям твоего убеждения.

Христианин Пензенской губернии.

Ноября 29 дня, 1908 года»2.

— Какие есть типы сильные! — сказал Л. Н. — Полный атеизм, вроде Вольтера.

Софья Андреевна возразила, что он не тип русского народа. Л. Н. согласился, что он не представитель русского народа. Сегодня опять три письма со стихами.

Л. Н.: Это особенная способность — в стихах писать. Я удивляюсь:

269

в «Слове» в каждом номере есть прекрасные стихи, коротенькие, и так ловко.

Потом Л. Н. произнес стихотворение Фета, в котором слышится приближение к декадентству.

Софья Андреевна рассказала, что сегодня разбирала ящик, куда собрала письма, книги Пелагеи Ильинишны, и рассказывала, и читала вслух отрывок французский, в котором она пишет про себя что-то таинственное, неясное. Предложила Л. Н. прочесть письмо его (Л. Н.) к Татьяне Александровне о женитьбе. Л. Н. было тогда 23 года3. Л. Н. не пожелал, сказав, что и Бирюкова биографию всю не читал, «это немножко волнует меня».

Еще про письма. Л. Н. вспоминал на днях полученное письмо девушки, «молодой Марии Александровны», как он ее назвал: хочет не кончать гимназию и больше не брать паспорта4.

Л. Н.: Сегодня сильное письмо молодого священника Стефановича. Сомневался; попались ему мои книги, вышел <из священников>.

Гусев: Чем он живет теперь?

Л. Н. ответил, что, вероятно, писательством. Присылает книжку «Верую в единого бога»5. Гусев прочел ее вслух Лебрену и мне — оказалась хорошей.

6 декабря. В «Голосе Москвы» продолжение «О присоединении Боснии» (всего до седьмой главы).

Приехала С. А. Стахович.

Л. Н. после 12 дней сегодня в первый раз ездил верхом.

За обедом Софья Александровна рассказала про неграмотного камердинера ее отца, как он расспрашивал про больную ногу Л. Н., и т. д.

Л. Н.: У неграмотных всегда — не всегда, а очень часто — есть большое преимущество: память и знание.

Л. Н. вспомнил про неграмотную женщину, пришедшую неделю тому назад нарочно из Киева, рассказать ему свои сны. Как она рассказывала их народным языком, связно, — если бы было можно стенографировать!

Л. Н. рассказал про новое письмо Молочникова. Пишет, что сидевший вместе с ним социалист, когда его выпустили, не нашел работы и поступил сторожем в тюрьму. Л. Н. выразил свое удивление1.

Разговор про правоведов и лицеистов. Л. Н. говорил, что в его молодые годы из среды лицеистов было больше либеральных людей, а из среды правоведов — государственных.

Вечером с С. А. Стахович, Софьей Андреевной, Варварой Михайловной, Надеждой Павловной. Софья Александровна рассказала, что фраза Паулуччи в «Войне и мире» о дрисских укреплениях находится в воспоминаниях декабриста С. Г. Волконского, и так как он их писал гораздо позже, то Л. Н. должен был слышать эту фразу лично от него, после его возвращения из Сибири в 50-х годах2.

Л. Н.: Может быть.

Говорили о Репине, о написанном им дома портрете Л. Н.3; о Н. В. Орлове, что он задумал работу мысленно, а художественно она ему не по силам.

Л. Н.: Как милому Лебрену говорил, что жениться можно не иначе, как когда нельзя не жениться, когда не совладаешь с собою, так и в искусстве: когда вопрос — не создать выдуманное, а выразить созревшее во мне; когда вопрос для Репина, который пишет мой портрет: как мне избавиться от Толстого, который у меня в мысли. Хотя Репин — большой мастер, и он и тогда может и умеет написать, когда захочет.

Софья Александровна: Мне не нравится, как изображают Христа нынешние художники — Крамской, Ге: каждый изображает его по-своему.

270

Разговор о картинах, изображающих Христа, что они не удовлетворяют представлению о Христе.

Л. Н.: Они портретируют Христа по одному внешнему, они выставляют мне его тело вперед, а я по-духовному себе его создаю. Тело — мне все равно, пусть у него будет нос провалившийся — мне все равно.

Л. Н. рассказал, что читал А. Франса «L’Ile de Pingouins» и английский роман «Brothers» by Vachell, первый том которого интересный, остальное — плохо. О «Господах Гардениных». Потом говорил о пьесах, в которых всё — обстановка, и об упадке искусства.

Софья Андреевна вспоминала старину: 1774 год, 1835 год по письмам, запискам хозяйственным и другим, которые вчера нашла, когда разбирала в сундуке вещи, которые после смерти Пелагеи Ильинишны она (Софья Андреевна) свалила в сундук. Там письма и записки деда и отца Л. Н.

Разговор о том, как теперь пишут (признание в романе Vachell) ради денег и для чьих вкусов. Софья Андреевна к этому прибавила, что теперь в Париже ценность пьесы понижается, если нет раздевания на сцене.

Л. Н. говорил, что лет 70—150 тому назад был малый кружок, где объедались, но среди них находились люди, которые понимали тонкое искусство; из него выделялись отдельные люди, которым авторы старались угождать, а теперь авторы стараются угождать парижской толпе:

— Жалко за свое ремесло, которое считалось почтенным. Как только деньги вмешиваются в дело творческое, делается самое гадкое.

Л. Н.: Нужно будет упражняться в английском языке — приедут двое от Эдисона с хорошим фонографом, чтобы мне по-английски, по-французски наговорить, и непременно и по-русски. Хочется сказать хорошее.

Софья Александровна заметила, что это дело внешнего интереса: голос Патти, голос Льва Толстого.

Л. Н.: Если из тысячи одному западет сказанная мысль, то ему будет радостно. Считаю своей обязанностью, как лучше воспользоваться фонографом, наговорением в него.

Софья Александровна рассказала об описанном недавно в «Новом времени» посещении кем-то Эдисона. Эдисон — ученый, любящий свое дело, но не занимающийся отвлеченными вопросами, и business man*. На вопрос, что он думает о бессмертии души, ответил, что об этом ему некогда думать. О другом ученом, об Анучине, с которым Л. Н. говорил о науке, Л. Н. сказал:

— Ему нисколько не интересно было, что́ я говорю, а просто, чтобы запомнить. Он того типа человек, у которого от себя внутренной работы никакой нет, а восприимчивость огромная. Анучин — мешок, который собирает все, что туда попало. Это мне интересно было профессора-ученого слышать, слышать его аргументы в пользу науки.

Софья Андреевна спрашивала о впечатлении Л. Н. от П. Д. Долгорукова и сама говорила, что он милейший и хороший человек, но совершенно не умеет говорить.

Л. Н. не высказался о нем, а сказал в ответ:

— Как раз я с Чертковым говорил о том, что его приглашают в Петербург говорить на собрании, а он говорит: «Это мне очень неприятно: в разговоре сейчас же чувствую, что хочу понравиться». Когда пишешь книгу, этого нет.

Софья Александровна: Вы часто не бываете самим собой.

Л. Н.: У меня только есть одно хорошее — что я невысоко о себе думаю, что я конфужусь. Вот было бы интересно на сцене изобразить тип двух конфузящихся людей, из которых покраснеет то один, то другой, прежде чем заговорить о чем-нибудь. Вы не можете себе представить, как мне делается

271

стыдно... я всегда жду......* Слава есть наказание, очевидно, заслуженное. Как ее получишь, чувствуешь, как это тяжело, лишаешься простого отношения к людям. Лишаешься общения с людьми. Единственное качество, которое я в себе признаю, что я о себе никакого мнения — я всегда конфужусь.

Софья Александровна говорила в защиту Долгорукова и всех посетителей Л. Н.:

— Как они робеют перед вами и говорят совсем не то, что хотят, конфузятся.

Л. Н.: Бывают два человека, которые конфузятся; взаимный конфуз. Это со мной сколько раз случалось.

И Л. Н. рассказал про недавний разговор с Павлом Ивановичем, что хорошо было бы проехать в вагоне, но инкогнито, а то сейчас же пойдут ненатуральные отношения:

— С одними мужиками можно еще разговаривать. А то все, кроме мужиков, будут относиться ко мне неестественно. Но все прекрасно! — заключил Л. Н.

Софья Александровна возразила против этого восклицания.

Л. Н.: Это прекрасно. Если мне не нравится, тут я виноват.

Софья Александровна о втором томе бирюковской биографии — что он лучше первого, а она бралась с робостью читать его. Спросила, читал ли ее Л. Н-ч. Л. Н. ответил, что нет; в корректуре пересмотрел; волнует его:

— Чувствуешь, что недосказано, не все сказано, неловко, каждая подробность, эпизод вызывает целый ряд воспоминаний, не менее важных, но нет времени вспоминать и записать. В 80 лет есть свои неотложные, серьезные мысли.

Софья Александровна: Я не умею думать, я живу одними глазами.

Л. Н.: Как же не думать, всегда думается: идти ли мне спать или не идти, говорить ли вам приятное.

Разговор о Хомякове, который уйдет с председательства в Думе в связи с речью Розанова-трудовика.

Софья Александровна о нем, что Хомяков — примиряющий, хорошо к себе всех располагающий человек. Очень хороший председатель.

Потом разговор об уничтожении общины законом 9 ноября 1906 г.

Л. Н. спрашивал, продают ли землю в Елецком уезде крестьяне, а потом рассказал про речь Образцова (в Думе 1 декабря) и продолжал:

— Стараюсь об этом не думать, стараюсь спокойно относиться к этому. Люди (Столыпин и компания) позволяют себе — и это с таким авторитетом — нарушать основы, уклад русской жизни. Если я этим горячо занимался, об этом писал, то потому, что слишком люблю народ.

Л. Н. пересел на кушетку и долго молчал, затем заговорил снова:

— Чтобы решать общественные вопросы, есть один способ: перенести все на личное отношение к добру и злу мира, самому не участвовать во зле, так решаешь лучшим образом общественные вопросы.

Еще был разговор о восточных народах. Л. Н. говорил о том, что теперь с ними гораздо лучше ознакомились и что этому содействовала отчасти японская война, а раньше о Востоке знали очень мало. Л. Н. вспомнил, как брат Николенька рассказывал, что китаец в такой шапочке, которую, если снять с головы, — кровь пойдет.

— Раньше знали о Китае: чай, опий, — сказал Л. Н. — Теперь из Индии получаю троякого направления журналы: ведического, либерального, магометанского.

В 11.20 Л. Н. простился. Сегодня был особенно мягок, прост. «Не

272

доктринерски и не по обязанности говорил, — как выразилась Софья Александровна, — а от души беседовал».

Когда я массировал живот Л. Н-чу, я говорил ему о том, что как ему не дает покоя разрушение правительством земельного уклада, строя русских крестьян, так и мне не дает покоя разрушение евреями народного быта.

Л. Н. сказал на это приблизительно то, что я недоверчиво, враждебно отношусь к известному народу, все члены которого не могут быть такими, как я говорю, дурными:

— Все мы сыны божий. А в земельном вопросе — отношение правительства к известному учреждению. Если бы Робинзон на острове огородил землю, в том не было бы чуда. Это свойство человеческое такое; а тут народ, хотя и в малом круге, в общине, сделал землю общей, сумел высшее сделать, а ради воображаемой лучшей культуры обработки земли указывают на заграницу; у нас уничтожают это высшее. Народ ушел вперед, а возвращают его назад, как если бы обработка при общинном владении также не могла улучшиться. Как надо устроить, тоже не берусь решить, но возмущаюсь, когда разрушают установленный народом строй.

7 декабря. Александра Львовна страдает зубной болью. Л. Н. за обедом:

— А нам скучно, у нас ничего не болит.

Софья Александровна заметила, что действительно иногда, когда страдает близкий человек, тяготишься, что ты совершенно здоров.

Гусев рассказал про допрос: спрашивали его, признает ли себя виновным в распространении запрещенных книг. Отвечал, что в этом не видит виновности.

Винт.

Софья Андреевна: По газетам с 1 января до 30 ноября 1908 года в России казнено 1116 человек — больше, чем за все царствование Иоанна Грозного.

8 декабря. Ездил с Александрой Львовной в Тулу дергать корешки под наркозом. Между столбами и первым мостиком обогнали гуляющего с понурой головой, усиленно думающего Л. Н. с палочкой-сиденьем в руке; как нас увидел, ехавших параллельно по другой, проложенной дороге, побежал, чтобы перед мостиком, где обе дороги сходятся, поравняться с нами, и так и бежал шагов длинных сорок. Мы его дожидались. Сказал Александре Львовне, чтобы не была в нерешительности, а взяла себя в руки, и тогда сразу решится. Ухватился за спинку саней, стал на полозья и проехал так с нами несколько десятков шагов; лошади шли шагом, по том по просьбе Александры Львовны соскочил. Александру Львовну поведение отца умилило: «Какой папенька миленький», — сказала первые слова после четверти часа. Вернулись в пять. Днем приезжал от «Голоса Москвы» редактор извиняться, что «Голос Москвы» напечатал «О при соединении Боснии» 4 вместо 7 декабря. Объяснял незнанием. Будто их белградский корреспондент получил русскую копию и предложил ее «Голосу Москвы», и тот принял. Теперь напали на «Голос Москвы» другие газеты, и редактор просил Черткова, чтобы письмом в газету защитил «Голос Москвы». Чертков отказался: «Поделом ей (газете «Голос Москвы»), должна была знать, что статьи Л. Н. печатаются всеми газетами сразу, в один день, или могла спросить Л. Н. — может ли печатать». Впрочем, нападает «Русское слово», и в нападках не огорчение за бесстыдное от ношение к Л. Н., к другим газетам и публике, а злоба против «Голоса Москвы» за что-то другое. Случай со статьей — только средство опозорить «Голос Москвы».

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Софья Александровна, Варвара Михайловна, Ф. А. Страхов, Чертков, Гусев.

273

Л. Н. спросил Николая Николаевича, что за журнал «Образование», новый номер которого получен.

Николай Николаевич: Социалистический и декадентский. Они послали впервые, до них не посылали номеров.

Владимир ГригорьевичЛ. Н.): Вы не читали газеты? Год тому назад суд присудил одного к смертной казни по свидетельству двоих против всех остальных свидетелей, что он участвовал в экспроприации. Но губернатор заменил бессрочной каторгой; теперь стало явным, что те двое из вражды к нему лжесвидетельствовали. Я думаю, что военные судьи часто ошибаются; у них нет технической сноровки соображать.

Молчание.

Л. Н.: Вот счастливый Николай Николаевич — на суд пойдет!

Николай Николаевич рассказал про последний допрос, и как его поставили под надзор пристава, т. е. что он без разрешения пристава не будет уходить с места жительства; на это он объявил, что не будет этого соблюдать. Не ответили ему.

Л. Н. спрашивал про родных братьев, сестер Федора Алексеевича, и тот подробно рассказывал о Павле Алексеевиче — рассказчике, недавно оперированном (сращение желудка с печенью) и теперь доживающем век свой, — ему 41 год. Ему скучно. Федор Алексеевич давал ему читать «Круг чтения» и другое, но он не умеет читать.

Л. Н. махнул рукой и сказал что-то в том смысле, что это ему не годится — трудно.

Л. Н. сказал, что, чем дольше живет, тем ему яснее, что это суеверие — думать, будто возможно воздействие одного человека на другого. И сказал, что главное различие людей в том, что одни — религиозные, а другие — нерелигиозные. Как есть лошади серые и вороные, так и люди такие и такие. Есть такие люди, для которых вопросы религиозные не существуют. И отношение к тем людям совсем другое. Как к крестьянскому мальчику нельзя обращаться на французском языке, так к ним нельзя обращаться с вопросами религиозными.

Затем сказал:

— Пусть человек над собой работает и через эту работу на других будет действовать.

Федор Алексеевич говорил про своего брата, какой он привлекательный, обаятельный.

Шахматы с Владимиром Григорьевичем. С 9 до 9.40 Л. Н. читал вслух Софье Андреевне, Софье Александровне и Варваре Михайловне из середины книги «Les aventures de monsieur Haps» смешные сцены, разговоры. Читал очень плавно, с разными оттенками голоса разных лиц. Выходило живо, как если бы слышали самих лиц.

Разговор о братьях Коваленских. Софья Андреевна негодовала, что суд оправдал их, потому что отец их сенатор.

Л. Н.: Почему бы ни оправдал, надо радоваться.

Л. Н. говорил о двух крестьянах, пришедших к Черткову записаться в его партию. Затем Л. Н. рассказал, как к нему приходил потемкинский* староста, старик 70 лет, жаловаться. Он поймал двух воров, а ему не дали награды, какая за это полагается, и он судится из-за получения ее уже десять лет с властями. Л. Н. ему объяснил, того ли ему нужно, ведь те воры — жалкие люди, и по дурному обычаю такие, какие есть; что не ловить, а приютить, накормить их надо. Старик послушал и сказал:

— Теперь я узнал, буду спокоен, — заплакал и с тем и ушел.

Л. Н. расспрашивал, как Александре Львовне под наркозом корешки дергали.

274

9 декабря.

Л. Н.: Из петербургских газет не напечатала ни одна («О присоединении Боснии и Герцеговины»). «Голос Москвы» сделал довольно большую неприятность. Мне это жалко, петербургская публика большая.

Л. Н. ездил верхом. Вечером: Владимир Григорьевич, Дима. Ольга Константиновна, С. А. Стахович, Мария Александровна, Лебрен, Софья Андреевна, Александра Львовна, Варвара Михайловна, Гусев. Дима привез граммофон. Граммофон чудесный, каких в России неслышно. Первое — Карузо. (Л. Н.: «Хорошо».) «Фауст» Гуно и «Ave Maria», затем Варя Панина. Лицо Л. Н. сделалось восторженным, поговаривал: «Хорошо как, прекрасно!» — И, когда граммофон пропел, Л. Н.: «Бис, бис, повторить!» — но Дима не повторил. Николай Николаевич вмешался, что еще будет многое такое: «Хор Архангельского».

Л. Н. спросил:

— Что это будет?

Дима: «Казнь Стеньки Разина». После этого Л. Н.:

— Что будет теперь?

Дима: Сейчас узнаете.

«Камаринская». Умилялись все. Л. Н. ожил, сиял:

— Вот подите, пускай Бетховен это напишет! Никакой Бетховен не напишет — простота, веселость, бодрость.

«Вниз по матушке по Волге» — хор Архангельского.

Л. Н.: Сейчас после этого надо плясовую.

Поставили русскую плясовую (смесь), исполненную английским оркестром.

Падеревского «Менуэт».

Л. Н.: Очень мило.

Christchurchские колокола с оркестром.

Л. Н.: Попрошу первую (Карузо), хор Архангельского, а после хора сейчас «Камаринскую».

«Турецкий патруль».

«Ora pro nobis».

Л. Н.: Прекрасно. Как это хорошо, прелестно!

Кубелик на скрипке «Cavatina».

Вяльцева. Ее не хотели играть. Когда пропела, Л. Н. сказал:

— Совсем недурно, очень хорошо. Следующий номер — Варя Панина. Л. Н. хлопал:

— Чудесный голос. Собинов пел Чайковского.

Л. Н.: Это Чайковского — набор слов, бессмысленно.

Панина пела «Коробочку». У Л. Н. во время ее пения вырвалось:

— Прекрасно, еще раз!

Рассказ Горбунова в исполнении П. А. Страхова Л. Н. понимал, смеялся (хохотал).

Л. Н.: Варя Панина — это первый сорт, народный тон, какою-то древностью дует. Если есть еще Варя Панина — то это. Это первый сорт.

Варя Панина — «Хризантемы».

Л. Н.: Хорошо, но то, прежнее, лучше было. Это не характерно, не цыганское, не народное.

Повторен Карузо.

Л. Н.: Ни одной фальшивой ноты — характерное, итальянское.

Повторен хор Архангельского.

Л. Н. с самого начала: «А-а!» — и хлопнул в ладоши, выражая звуками удовольствие. Весь обратился в слух. (Сидел на кушетке с поджатыми

275

под себя ногами). Пальцами шевелил в такт. Когда хор допел, Л. Н. усмехнулся:

— Как хорошо, вот хорошо! Чудесно! Это очень хорошо! Повторена «Камаринская».

Л. Н.: Что же никто не пляшет? Без памяти хочу плясать!

Дима: «Казачка» хотите?

Л. Н.: Да, это хорошо, — Но, когда сыграли (гармошка), Л. Н. не выразил удовольствия.

Закончили концерт повторением «Ora pro nobis».

Л. Н. (к Диме): Очень тебя благодарю. Очень приятно.

Л. Н. (Владимиру Григорьевичу): А «Haps» поправляется. В середине театр — очень хорошо, это сатира на искусство, на театр, на политику.

Черткову это было приятно слушать. Был сегодня в очень веселом настроении, смеялся.

Л. Н. был внимателен к Ольге Константиновне, больше всего с ней беседовал, меньше с Марией Александровной. Раз назвал ее Машенькой.

Лебрен, Мария Александровна и я прочли предисловие Л. Н. к художественному альбому «Русские мужики» Н. В. Орлова. Мария Александровна восхищалась им и просила позволения переписать для себя, приводя аргументы в доказательство: никогда не будет больше напечатано ничего Л. Н. Эти дни отошли.

Второе издание Генри Джорджа «Да приидет царствие твое» запрещено, — это очень сильная вещь.

10 декабря. Ночью приехал повидать Л. Н. и Толстых Х. Н. Абрикосов. Л. Н. завтракал с нами. С недели полторы завтракаем не в 12, а в час.

Л. Н. принес «Новую Русь» и «Слово» и был смущен самоубийствами и, главное, казнями, которыми газеты полны.

Сначала говорили про Трегубова. Он на сходке старообрядцев высказал мысль, что Иисус не был богом, — на него обрушились. Он всегда смело высказывает свои убеждения на сходках. По поводу казней Л. Н. сказал:

— Вспомнил я Столыпина-отца. Он недалекий был человек, генерал был, либерал, но он ужаснулся бы тому, что делает его сын.

Об отце — А. Д. Столыпине Л. Н. еще говорил, что неясно было у него в голове, и тщеславный был в молодости, и очень красивый.

Софья Александровна в защиту деятельности П. А. Столыпина напомнила о покушении — попытке взорвать его дом, где он был с семьей1.

Л. Н.: Когда дочь его изуродовали, именно тут он должен был быть кроток.

Софья Александровна заговорила про выдающиеся способности П. А. Столыпина и что он нужен на этом посту. Л. Н. на это ответил с иронией:

— Этот мальчишка нужен на этом посту? Каждый встречный может так.

Приехал П. А. Стахович — генерал: приятный, скромный, добрый, умный и застенчивый до робости перед Л. Н.

За обедом Л. Н. рассказал Черткову, что в «Голосе Москвы» тот господин редактор нынче описывает, как он у нас был, и очень доволен. Он извиняется, оправдывает «Голос Москвы», говорит, что они не нарушили поставленного им условия2.

Л. Н.: В «Русских ведомостях» напечатали статью («О присоединении Боснии») и там же в заметке сочли своим долгом опровергать ее3. До такой степени глупо только профессора могут.

Софья Александровна, от души смеясь:

— Я люблю, когда вы говорите про профессоров, что они глупы.

Л. Н.: Это совсем не парадокс.

276

Владимир Григорьевич: В «Русском слове» пишут, что в «Berliner Tage blatt» появилась ваша беседа с социалистами (стенограмма Гусева)4, и газету берут нарасхват.

П. А. Стахович рассказывал Л. Н. о маневрах на бумаге, в которых он участвует. Л. Н. расспрашивал с интересом новизны.

Л. Н. рассказал, что пятилетний Илюшок сказал Ольге Константиновне: «Как ты могла выйти замуж за охотника?»

Шахматы с Владимиром Григорьевичем; винт с Софьей Александровной, Александрой Львовной, П. А. Стаховичем. За чаем Л. Н. спрашивал его про буров. Он был военным делегатом русского правительства в английской армии; про Гершельмана, про китайцев — он был на манчьжурской войне.

П. А. Стахович о китайцах в Манчьжурии:

— Удивительно добродушный народ: нетребовательный, незлобивый, к обидам относились очень спокойно.

Л. Н.: Их сдерживает нравственно-религиозное чувство, которого у нас нет; нас сдерживает только насилие. Нравственно-религиозное чувство у нас в народе на наших глазах разрушается.

П. А. Стахович: Стоит оказать им самое малое внимание — очень благодарны и признательны. Как они обрабатывают землю!

Л. Н.: Вот вы, Хрисанф Николаевич, Демчинского не признаете — напрасно, напрасно.

Хрисанф Николаевич объяснил тем, что Демчинский малоопытен и большой рекламист.

Разговор перешел на удобрение земли томасшлаком, фосфатами, азотистыми веществами. Хрисанф Николаевич все ясно излагал. Как земля беднеет фосфором. Зерно вывозится, употребляется на водку и т. д.

Л. Н. сказал, что он старовер и что искусственные удобрения, в конце концов, ни к чему не служат, потому что цивилизация разрушает всякую нравственность и создает такую непроизводительную трату во вред, как табак, вино и вся деятельность этих господ военных (Л. Н. кивнул головой в сторону Стаховича, разговаривающего у дверей в кабинет с Софьей Андреевной и сестрой). Так что если бы люди жили нравственно, то эти калий и фосфор ни к чему. Можно было бы обходиться и без удобрений, если бы люди жили все по нравственно-религиозным законам. Л. Н. говорил с некоторым раздражением.

П. А. Стахович о Гершельмане говорил, что он честный человек, попал на этот пост как решительный, исполнительный генерал. Он в манчьжурской войне проявил себя способным.

Л. Н. рассказал про Ильзу Фрапан, немецкую писательницу, жившую с подругой в Женеве, больную раком. Она простилась, дала нравственные наставления и потом, по согласию, была убита подругой, и подруга себя тут же убила.

П. А. Стахович рассказал похожее: брат застрелил сестру и себя.

Л. Н. объяснял это безверием или тем, что̀ выдается за веру. Он получает все чаще и чаще письма, наряду с просительными — сегодня два таких, — в которых спрашивают: «Как это на свете так дурно устроено, когда есть бог?» Не чудо, когда люди застреливаются, — это даже люди самые серьезные. На встающие перед ними вопросы они получают ответы, которые могут удовлетворить лишь детей. Это мировоззрение: есть бог — Промыслитель, — как же он допускает зло? Это низменное понятие бога допускается православием, католичеством: бог — Промыслитель, а не бог любви.

Л. Н. попросил Софью Александровну через ее брата Михаила Александровича устроить детей человека, писавшего неделю тому назад, —

277

умного, бойкого, завзятого революционера. Устраивать его детей будут люди совсем противоположных (правых) воззрений.

Л. Н. был сегодня раздражен. Ночью уехали Стаховичи и Софья Андреевна — повезла в Исторический музей адреса и юбилейные подарки.

11 декабря. Л. Н. ездил верхом по Засеке. Александра Львовна сопровождала его. Простудился, а может быть, вчера еще ему нездоровилось, но не заметили; вечером знобило, изжога, слабость, кашель.

К обеду приехал Чертков из Тулы.

Сегодня в «Новом времени» жалкая — какие очень изредка пишет — статья Меньшикова, начинающаяся словами П. А. Столыпина1. Мне было грустно за Меньшикова. За обедом Л. Н. ко мне:

— Как это вы можете читать Меньшикова? Пишет в сегодняшней статье о сохранении дворянства. Такая чепуха!

Владимир Григорьевич: А вы сами дали ему аттестат, написав ему письмо.

Л. Н. спросил, по поводу чего. Николай Николаевич объяснил, что по поводу картины Нестерова «Святая Русь»2.

Л. Н. тихо, как бы про себя:

— Мало ли я глупостей написал!

И Л. Н. перевел разговор на другую тему. Когда я массировал живот Л. Н-чу, он сказал:

— Перечитывал Пругавина «Сютаев». Вы читали?

Я: Давно, да.

Л. Н.: Основа жизни у него (Сютаева) одинаковая с моей; его ответы точны и ясны. Мне совестно сказать, что он пришел самостоятельно к тем же истинам, что я. Один у него был недостаток: признавал авторитетность Священного писания, одинаково Старого и Нового завета, хотел их соединить. Надо рекомендовать прочесть его молодежи у Черткова.

12 декабря. Пятница. Л. Н. мало спал, слаб, изжога. Я весь день был занят в амбулатории, только за обедом был с Л. Н., ночью опять у больного.

За обедом: Л. Н., Александра Львовна, Варвара Михайловна, Владимир Григорьевич, Х. Н. Абрикосов, Лебрен, Гусев. Л. Н. рассказал, что в Думе кто-то сказал: «Разве можно переносить в один день 33 смертных приговора и 20 казней?» — «А Аптекарский остров?» — крикнул Бобринский. Когда говорили о казнях, кто-то из депутатов сказал: «Еще мало»1.

Чертков спросил про книжку «Les aventures de monsieur Haps» de Max Maurey et G. Jubin, дочел ли ее Л. Н-ч. Л. Н. ответил, что да; к концу нехороша, кроме одного эпизода:

— Видно обоих авторов: грубая сатира — это одного, веселое, бойкое остроумие — это другого.

Л. Н. рассказал про полученное сегодня увещевательное письмо священника (и вчера получил — доброе):

— В первой, длинной половине жалеет меня, оттого что меня ожидают вечные муки. И в эту веру обращает меня.

Чертков: В вечные муки верят и протестанты-баптисты.

Л. Н.: То ли дело — мужики. Сютаев: говорил: «И рай и ад здесь — все в этой жизни», и Зосима также.

Л. Н. разговорился о книге Пругавина «Религиозные отщепенцы», где о Сютаеве пишет:

— Какая хорошая! Не запрещена ли?

Гусев: Первое издание было запрещено, второе пропущено и свободно продается.

Л. Н. советовал Черткову читать про Сютаева молодежи:

— Тут все сказано, и не рассуждения, а жизнь.

После обеда Гусев позвал «Гутенберга», т. е. Лебрена (потому что он

278

вчера и сегодня гектографировал «О присоединении Боснии» в 80 экземплярах).

Л. Н.: Вы шутите Гутенбергом, а собственно, вас всех, — обратился к Гусеву, Александре Львовне, Варваре Михайловне, — следует посадить в кутузку.

Привезли почту из Тулы. Между прочим, новый номер «Современного мира» с каким-то рассказом Арцыбашева2. Его прочли вслух. Всем не понравился.

Шахматы с Владимиром Григорьевичем. Вечером Л. Н. позвал к себе Абрикосова на беседу.

13 декабря. Л. Н. чувствовал себя неладно — изжога, слабость, кашель. Утром гулял, пополудни не выходил. Приехал С. Д. Николаев с книжками к Марии Александровне. В Москве погромы, обыски в типографиях, издательствах, у частных лиц. Привез и «Свободное воспитание» — целые первые годы, боится, что его конфискуют. Издательство «Донской речи» целиком запрещено.

Л. Н.: Как забастовки обличают отношение правительства к рабочим! Уж какое же право принуждать работать? Не хочу работать1.

Л. Н.: Мне помог Анучин. Он такое наивное дитя. С ним серьезно говорить нельзя. Он, как говорит Сютаев, «написано много, а ничего нельзя понять».

Потом Л. Н. говорил, что занятия с учениками были ему полезны: он должен был кратко и ясно выражаться по уровню их понимания; если говоришь не так, то видишь по глазам ученика, что мысли его не здесь — смотрит тебе на пуговицы.

Николаев рассказал про какую-то статью о Л. Н., что портят его толстовцы. Они и чаю не пьют, а он папиросы покуривает и политическим помогает.

Л. Н. (полушутя): Это считается самым дурным.

Александра Львовна получила рукопись и письмо от теософки Писаревой из Калуги. Л. Н. не пожелал видеть рукописи:

— Теософы мне совсем неинтересны.

Кто-то спросил, какая разница между ними и спиритами.

Л. Н.: У спиритов религиозного-то нет, а у теософов очень высокое религиозно-нравственное учение, отрицают всякие обряды.

Я извинился перед Л. Н., что из-за нас, славян, статья «О присоединении Боснии» попала в «Голос Москвы» и преждевременно там напечатана (как это случилось — не выяснено, редакция «Голоса Москвы» раздобыла каким-то путем в Белграде копию и напечатала раньше срока), и выразил удивление, что не получаю ни одной славянской газеты с этой статьей. Л. Н. сказал, что им это нипочем, они пишут о компенсациях.

14 декабря. Л. Н. не выходил, слаб. Много времени отвел чтению газет. За обедом говорил, что сегодня у него тяжелые впечатления: 1) перестрелка на Лосином острове под Москвой (обыск дачи с отстреливанием), 2) суждение декадентов-художников о старых — Репине, Маковском, Айвазовском — называют их хулиганами-художниками1. Какая уверенность, дерзость.

— И искусство Репина не годится, — сказал Л. Н. и добавил: — А их подавно!

Л. Н. говорил, что сегодня поправлял ответ девушке, продиктованный вчера:

— Мать ее — сочувствующая, понимающая, писала мне когда-то, теперь дочь2.

За обедом Л. Н. прочел вслух «Из зала суда. Драма за печкой» («Русское слово», 13 декабря). Художественно хорошо, как только Л. Н. умеет

279

читать, подчеркивая выразительные, характерные места. Дело в следующем: муж в ревности исполосовал ножом жену, его оправдали.

Толстой, С. А. Толстая и А. А. Корсини в кабинете Толстого. Ясная Поляна, 1 марта 1909 г.

ТОЛСТОЙ, С. А. ТОЛСТАЯ И А. А. КОРСИНИ В КАБИНЕТЕ ТОЛСТОГО

Ясная Поляна, 1 марта 1909 г.

«...Пополудни <была> Ольга Константиновна с... г-жой Корсини и фотографом. Снимались с Л. Н. в кабинете». — Запись от 1 марта 1909 г.

Л. Н.: Это у нас хорошая черта (оправдание). Я боялся прокурора. Я думаю, что она не без греха, а жильцы из добродушия выгораживали ее.

Владимир Григорьевич рассказал, что он тоже недавно читал: муж убил жену, и его оправдали.

Л. Н. говорил о пользе стенографии в схватывании народных выражений. Референт судебный, наверно, стенографировал и потому так живо передал суд.

Л. Н.: Завтра будем иметь удовольствие видеть Репина.

Александра Львовна: Телеграммой отсрочен приезд Репиных3.

15 декабря. Возвратилась Софья Андреевна из Москвы1. Был Чертков. Софья Андреевна рассказывала Л. Н. про посетившую ее в Москве бывшую монахиню, у которой idée fixe* вернуть Л. Н. в православие. Ее выгнали из монастыря за то, что, не спросивши позволения архиерея, поехала в Ясную Поляну обращать Л. Н. Она была здесь в марте нынешнего года2. Софья Андреевна рассказала про ее аскетизм, молитвы за Л. Н. и прочее.

Л. Н.: Тут есть слава людская. Она получила бы одобрение от тысяч и тысяч людей.

280

Софья Андреевна рассказала про Кузьминского, помощника библиотекаря в Историческом музее и сотрудника «Голоса Москвы», — он вышел из редакции из-за того, что в «Голосе Москвы» напечатали преждевременно «О присоединении Боснии» Л. Н. Он бывший артиллерийский офицер, вышедший из службы из-за Л. Н.

Софья Андреевна рассказывала про выставку русских художников в Историческом музее, про новую картину Репина «Запорожцы в лодках»3.

Л. Н.: Зачем это?

Софья Андреевна про картину Мясоедова «Сеятель»: на ней сеятель-мужик должен представлять Л. Н-ча4. Л. Н. возражал против того, что картина должна передавать размышления. Картина должна нравиться. Должна в ней быть видна любовь к тому, что изображает, как в картинах Орлова заражает зрителя его любовь к народу.

Л. Н.: Дайте мне лекарство от старости... Скоро оно будет.

Гусев: Ведь нашли микроба старости.

Л. Н. (шутя): Надо другого, который его пожирать будет.

Л. Н. утром был слаб, к вечеру окреп.

Во время массажа я сообщил Л. Н. о кончине А. С. Будиловича, в последнее время издателя «Московских ведомостей», и рассказал, что̀ он сделал для ознакомления России со славянским миром, о его искренной, горячей вере в славянство.

Л. Н.: «Московские ведомости» — что-то о них не слышно. Перестали иметь значение, которое имели при Каткове.

Я сказал:

— Какая перемена наступила в русском обществе в отношении словаков. В Думе, в речах депутатов по поводу аннексии Боснии Австрией какое политическое сочувствие славянам австрийским и балканским!

Л. Н.: Оно у правых?!

Я: Нет, у всех, и у Милюкова.

Л. Н.: А у Покровского?

Я: Не знаю. Он социалист и издевается над заграничной ближневосточной политикой русского правительства.

Л. Н.: Мне, скорее, нравится его речь.

И, помолчав немного, Л. Н. сказал:

— Я с тем убеждением помру, что патриотизму, расовому национализму наступил конец. Избави бог единения расового. Оно бы еще ничего, если бы народы были свободны. А так как у болгар — немецкий принц, у нас тоже, они пользуются патриотизмом для своих целей.

16 декабря. За обедом Софья Андреевна о выставке художников в Историческом музее в Москве.

Владимир Григорьевич: Мы такое время переживаем, столько событий, и никто их не изображает. Я думаю, что причина этого — цензура и что никто не купит. Маковский написал «Ходынку» — сняли. (На днях по предписанию Гершельмана.)1

Софья Андреевна говорила про гастроли Сары Бернар в Москве; она не пошла. Раз видела ее, давно, и не понимает, как может нравиться эта кривляка2.

Владимир Григорьевич: Почему же у нее такая известность?

Я: Потому что она еврейка. Еврейская печать выдвинула ее.

Смех над моим cherchez le Juif* и возражения. Я отвечал.

Л. Н.: Они очень даровиты и самоуверенны. Это черта поддержки и сплоченности есть <у них>, как у гонимого народа.

Владимир Григорьевич спросил меня:

— А Спиноза был еврей?

281

Я: Был, и притом гонимый своими же.

17 декабря. Приехали Репин с Нордман и Мария Александровна. Софья Андреевна попрекала Илью Ефимовича, что новейший его портрет Л. Н. поступил к М. А. Стаховичу, а не в музей Александра III или Третьяковскую галерею, в общее достояние1.

Разговор о вегетарианстве. Репины очень им заинтересованы. За обедом Чертков. Л. Н., очевидно, усталый, задавал вопросы такие, на которые ответами были целые рассказы. О скульпторе Трубецком, о Ходынке, об убийстве Сергея Александровича, великого князя. Рассказывал Репин подробно, интересно. О Трубецком — что он не видел столь одушевленного своей работой художника, как Трубецкой, когда лепит. Что он совсем не такой необразованный, неначитанный, каким прикидывается. Его жена спросила Трубецкого про статую Венеры Милосской, что это за статуя. А Трубецкой ответил ей, что не знает.

Репин вспомнил изречение Л. Н., что Венера Милосская сделалась знаменитой потому, что она без рук.

Л. Н. в шахматы с Владимиром Григорьевичем. Репин рисовал его или обоих2.

За чаем Л. Н. с Репиным и Марией Александровной.

Л. Н.: Как прежде было суеверие чудотворца, так теперь суеверие устройства.

Репин: Сколько теперь опустившихся людей, как же им помочь? А что эти опустившиеся люди?

Л. Н.: Не знаю, не знаю. Я был самым опустившимся человеком 30 лет.

Л. Н.: Не могут участвовать ни в шайке Савицкого (известного разбойника Черниговской губернии), ни в шайке Романова (царя).

Говорил Л. Н., что нам следует делать то, что бы мы делали, если бы знали, что сегодня нас повесят. Тут ни картин бы не писали, ни палкой не махали (намек на Никиша), а если бы старуха стонала, ей воды подали бы, ее растирали бы. Самое простое, доброе дело.

— Тогда не было бы «Войны и мира», — сказал кто-то.

Л. Н.: Я об этом плакать не буду.

Л. Н.: Вчера был в этом состоянии равнодушия ко всему, в состоянии упадка духа. Тогда понимаешь других людей, на которых обыкновенно сердишься. Есть люди, которые в этом состоянии проводят девять десятых жизни.

Л. Н. сказал сегодня утром:

— Вчера отдыхал мозгами.

Говорили об Орлове. Он без работы. Хочет издать альбом своих картин. Репин говорил, что альбом не так пойдет, как открытки.

Л. Н. о его картинах, что он лучше всех русских художников изображает народную жизнь. Теперь затеял картину казни, и не дается ему.

— Мы это знаем с вами: не дается, не с того конца возьмешь, а потом попадешь, и идет, — сказал Л. Н.

Репин говорил, что, если ему начатую работу похвалят, тогда пропала, дальше испортит ее. Л. Н. сказал, что он его понимает, с ним то же бывает. Репин сказал, что он ученикам своим их работу не хвалит.

Репин рассказал историю, как пропали картины Орлова и других русских художников у устроителя американской выставки русских картин Гринвальда-меховщика. Говорил об Орлове: чем больше знает его картины, тем больше ему нравятся. Орлов не сумеет сделать так, как Верещагин, предложивший царю свои картины за 200 тысяч, угрожая в ином случае продать их в Америку, и царь взял их для музея: серия 1812 года3. Верещагин — черный эффект, фальшь. Орлов выше Верещагина.

282

Нордман спросила Марию Александровну, одна ли живет. — «Нет, с, помощницей». —«А не скучно вам»? —«Я этого слова не понимаю», — ответила Мария Александровна.

Разговорились о пьянстве, о способах лечения в санаториях в Финляндии; говорили, главное, Репины. Л. Н. подчеркнул, чтобы они (пьющие) не верили в невозможность воздержания.

Репин стал говорить, что пишут в «Новом времени» об эффективной победе трезвенности — обещаниями не пить две — четыре — шесть и так далее недель — 70 тысяч таких нашлось в Петербурге.

Репин говорил про знаменитую книгу графа И. И. Толстого, бывшего министром народного просвещения в продолжение года, и очерки Гессена о еврейском вопросе4. Остроумно и интересно.

Л. Н.: Я до 70 лет не чувствовал старости, слабости, усталости.

Л. Н. 15 декабря стал читать «Былое», и Гусев достал ему еще разных книг около 20 — о действиях революционеров и борьбе правительства с ними5.

18 декабря. Уехал веселый, жизнерадостный, работящий, разумный Лебрен. Скучаем по нему. Днем уехали Репины. Софья Андреевна заболела инфлуэнцей. Л. Н. слаб, не выходил. За обедом говорил, что все читал «Былое». Л. Н. говорил дальше, что в книге Пуришкевича (первый том некрологов убитых революционерами лиц) читал про убийство Александра II и Мезенцова.

— Ужасное убийство, — сказал Л. Н. про убийство Александра II. Спросил, кто был убийцей Александра. Потом говорил про Мезенцова:

— Я приятель с ним по военной службе, был на ты, несколько родня. Он высоко пошел в чинах. Меня очень удивляла его жестокость, ибо добродушнейший был человек, красивый, высокого роста. Выпить, песни петь — это было его.

Разговор о Гагиной, которую Л. Н. ожидает. Часто пишет Л. Н-чу, посылает свой дневник; Л. Н-чу понравился. Пишет почти исключительно о своих занятиях в школе, об удивительных способностях учеников, понимании ими христианского учения. Она имеет школу, в которой сама учит.

Л. Н. сказал Черткову, о ней спросившему, пишет ли она, т. е. печатает ли:

— Она и хороша тем, что не пишет, что не ищет славы людской. Гагина приехала в 8 часов вечера.

Л. Н. говорил о письме Трегубова. Пишет о «Новой Руси», что она желала бы помещать все новое и не напечатанное до сих пор Л. Н-чем1. Это показалось смешно и наивно Л. Н. и Владимиру Григорьевичу. Гусев же думает, что нет, что какие-нибудь «Русские ведомости» этого не сделали бы: они ведут свою газету в определенном направлении, и взгляды Л. Н. мешали бы направлению их газеты, и потому не желали бы их помещать. Трегубов пишет еще о том, что в чертковском издании «Краткого изложения Евангелия» недостает послесловия: изложение Послания Иоанна (в элпидинском издании оно есть и в списке Н. Н. Ге, который находится у Трегубова, оно есть).

Л. Н.: Ах, какой был удивительный писатель тот, который называется Иоанн! Это удивительный писатель: такие мысли, которые я нынче только первый раз понял.

19 декабря. Л. Н. не выходил. Сегодня окончили переписку начисто «Письма к индусу». Я весь день с больными. Л. Н. за обедом рассказы вал о письмах. Один пишет: «Никто себе не может представить такого склада жизни, какой в ночлежных домах. К каждому слову ругательство». О письме Фельде, очень длинном и очень интересном, в котором с юмором описано пьянство1.

283

Толстой и А. А. Корсини. Ясная Поляна, 1 марта 1909 г. Фотография

ТОЛСТОЙ И А. А. КОРСИНИ

Ясная Поляна, 1 марта 1909 г.

Фотография с дарственной надписью А. А. Корсини Толстому: «На память от А. Корсини,
9 марта 1909 г.»

Л. Н. расспрашивал меня про раненого мужика в Саломасове, к которому я ездил прошлой ночью. Он копал руду в ходе, в 20 шагах от дудки2. Глыба спустилась по стенке, налегла на землю и на него, придавив ему голову и сильно поранив ее. Сотрясение мозга, впал в беспамятство. Л. Н. спрашивал подробности и сказал, что если бы он был здоров, то поехал бы к нему. Л. Н. принял очень сердечное участие в его судьбе.

Л. Н.: За границей, вероятно, эти случаи не бывают, потому что там ставят подпорки. И слабая подпорка задержит первый напор, он ведь бывает слаб.

Говорили о копании руды около Ясной Поляны. Я передал со слов возницы, что вырученные деньги за руду пропивают. Л. Н. усумнился:

— Не все.

Софья Андреевна заговорила о пьянстве народа, что следовало бы учреждать чайные и увеселительные зрелища, концерты.

Л. Н.: Не подымается рука осуждать. Это замена всего нашего дурмана, концертов, газет... Половину жизни на корточках копать руду...

Л. Н. с глубоким интересом расспрашивал и говорил про копающих руду и вообще про крестьян. Хотя я часто наблюдал его любовь к ним, но сегодня особенно был поражен ею. Из одних сочинений Л. Н. она не так видна.

Владимир Григорьевич третьего дня, вчера и сегодня пробыл у Л. Н. до 9.30 вечера и всё с ним. Я боюсь, что Л. Н. это тягостно.

Л. Н. советовал Владимиру Григорьевичу прочесть дома вслух смешное письмо об алкоголе. Владимир Григорьевич говорил, что на днях читали

284

«Ревизора». И Владимир Григорьевич задал странный вопрос Л. Н-чу, хорошо ли сделал Гоголь, что сжег вторую часть «Мертвых душ», или нехорошо?

Л. Н.: Не знаю.

20 декабря. Л. Н. выходил. Вечером Л. Н. дал прочесть Николаю Николаевичу вслух из «Нового времени» 18 декабря «Заметки» А. А. Столыпина в защиту смертной казни. Сказал, что хотелось бы ему написать А. А. Столыпину одно слово: «Стыдно»1.

Вечером, в 12 часов, Л. Н. сказал мне:

— Я читал священника описание смертной казни, как этот священник обращал преступника. Очень интересно, зачитался.

Ко мне, дожидавшемуся его в гостиной, когда будет ложиться спать:

— Не ждите, идите спать.

21 декабря. Л. Н. выходил утром. Много просительниц — баб деревенских, просят «на праздники».

Пополудни Л. Н. гулял в Чепыж, на гумно, в сад по аллее к дому. Почти ровно две версты. А место ровное.

Приехала Н. П. Иванова. Барышни ходили на лыжах и у оврага против сада видели волка. Глаза — как электрические искры.

Я дал прочесть Л. Н. статью А. Сиротинина о чешском поэте Махаре1.

Л. Н.: Поэт ваш очень малоинтересен. К чему он чувствует отвращение, как вы думаете? — обратился Л. Н. к Черткову, сидевшему напротив, — К христианству. Это все от большого ума. Времена такие. Это все равно, что наши Горькие. Махар сам признает, что никаких идеалов не имеет. Никаких идеалов, и все этим очень довольны.

Софья Андреевна по просьбе Л. Н. перевела английскую книжечку о бабистах. Л. Н. теперь поправляет ее перевод2.

Л. Н. вспомнил за обедом про них: один из догматов бабистов — общий язык.

Л. Н.: Эсперанто — попытка, но неокончательная.

Это вспомнил к тому, что сегодня читал по-сербски.

— Как странно! У них (сербов) много чужих выражений? — спросил Л. Н. меня.

Я ответил, что нет, скорее, меньше, чем в русском языке. Но Л. Н. читал не по-сербски, а по-чешски цитаты из Махара.

Л. Н. про магометан, что, по ихнему учению, должен каждый человек наслаждаться жизнью, и потому они против безбрачия.

Вечером приехали двоюродные сестры С. Н. Толстой: старшая — Раевская, младшая — Философова. В 10 часов вошел Л. Н. Обе сестры очень моложавы. Л. Н. спросил, которая Раевская, и обратился к ней:

— У вас бесчисленное количество детей. Это хорошо.

Л. Н. спрашивал ее про детей, которых сама дома воспитывает, но старшую девочку готовит в гимназию:

— Будьте рады, что не ходит в гимназию, а вы хотите в гимназию их отдать, чтобы их развратить.

И Л. Н. говорил, что дома можно всему выучиться и, главное, отвечать на то, что интересует самих детей.

— В гимназии языки гадко учат, — сказал Л. Н.

Младшую сестру — певицу — Л. Н. спросил, что́ будет петь, не искусственные ли вещи. Ответила, что попроще, что она такие любит. Л. Н. одобрил. Л. Н. нашел, что Раевская — типа философовского, а младшая — столыпинского. Вспомнил про А. А. Столыпина «Заметки» и что вчера ему написал «стыдно и гадко». Пожалел, что отослал письмо:

— Это меня мучает. Он доказывает необходимость смертной казни словами Евангелия — у одного Марка есть это место. И тут Столыпин делает две подтасовки: 1) за злословие, а не за непрокормление родителей,

285

2) должны умереть, но не сказано в Евангелии, что насильственной смертью, а Столыпин этот смысл подтасовывает. Это все вытекает из приписывания непогрешимости букве3. Л. Н. спросил, не были ли они на Женском съезде, и рассказал, что, как только одна женщина выступила против смертной казни, чиновник остановил ее и закрыл заседание4.

22 декабря. Приехали: Гольденвейзер, Мария Александровна, Ольга Константиновна, Владимир Григорьевич, Дима. Сестры Философовы читали «Хаджи-Мурата». За обедом Чертков рассказал, как началось писание «Хаджи-Мурата»:

— Вы мне стали рассказывать этот рассказ, я просил не рассказывать, а написать.

Софья Андреевна же рассказала, что́ побудило Л. Н. написать этот рассказ1.

Разговор о землетрясении в Сицилии и Калабрии, при котором погибло 200 тысяч человек.

Л. Н.: Это удивительная вещь, как остаешься равнодушен к такому событию, а этот заваленный глыбой руды саломасовский крестьянин меня трогает. Это непосредственное чувство — не говорю, что так должно быть, но оно естественно.

Л. Н. по поводу вчерашнего рассказа Раевской о ее семилетней девочке (что̀ она говорит, какие разумные вопросы задает) заговорил о том, что следовало бы составить книжку из детских изречений. Раевская рассказала такие ее речи: «Говорят, что есть какие-то господа, какие-то мужики, а все люди как люди. Они для нас работают, а мы работать ничего не умеем. Только деньги платим».

Л. Н. рассказал про Сонечку (Андреевну) внучку.

В газете пишут, что статья Л. Н. «О присоединении Боснии» в Боснии запрещена.

Л. Д. Философова пела сначала старые итальянские песни, а потом немецкие: Баха, Моцарта, Шуберта. Потом романсы Брамса, Аренского, Чайковского, Римского-Корсакова. Гольденвейзер аккомпанировал. Потом он сам сыграл Шопена и еще что-то. Л. Н. из романсов больше всего понравилась «Ночь» Чайковского на слова Полонского. Софья Андреевна упрекнула Леопольдину Дмитриевну, что поет бесстрастно; сказала, что и Танеев делает ей тот же упрек. Л. Н. находил и говорил ей, что у нее в страстности пения как раз чувство меры. Хвалил ее пение и благодарил ее и Гольденвейзера. Л. Н. больше всего нравились Чайковский и Шопен.

Л. Н.: Шопен как удивителен! Брамса я не люблю, нет цельного впечатления. Спойте Аренского, потом Чайковского на закуску.

Л. Н. спрашивал Гольденвейзера, что нового в политике. Гольденвейзер ответил, что политикой теперь общество московское не интересуется, а скорее мистицизмом, зрелищами, нарядами.

Л. Н. сказал, что он общения с этим сословием меньше всего имеет, а имеет с миром рабочих выдающихся, от них получает письма. Молодое сословие крестьянское просыпается. Получил письмо от крестьянина, осужденного на полтора года за то, что давал читать «Не убий» (он ничуть не жалуется Л. Н. и ничего не хочет от него). Он необразованный, нашел правду в этой книжке и считает долгом своим сообщить ее другим и удивляется тому, что его образованный сын не воспринимает ее.

Л. Н.: Вот приехал тверской помещик, у него семилетний сын; вопрос у него главный, как его воспитать. Он занят научным христианством (или христианской наукой) — christian science. Это вроде теософии. Свободное христианство, но у них много допускается чудесного. Так, de gaieté de cœur*, люди не выдумывают никаких суеверий, а чтобы возможно

286

было говорить хорошие слова и не чувствовать, что живем дурной жизнью. И потому, чем дольше живу, тем больше боюсь всяких суеверий, священного писания, из которого можно доказывать, что хочешь. Я чем дольше живу, тем яснее вижу, что мы, христиане, да, вероятно, все человечество, переживаем период, когда старые формы верования разрушаются: в истинное христианство никто не верит.

Л. Н. спрашивал о Махаре и высказал желание прочесть что-нибудь из него, и сегодня опять вспоминал о нем и заключил:

— Ваш поэт очень малоинтересен.

23 декабря. Приехали двое от Эдисона с хорошим фонографом для того, чтобы записать голос Л. Н. и воспроизвести его1. Л. Н. интересовался отзывами о «Заметках» А. А. Столыпина. Был только один отзыв в «Русских ведомостях» от 20 декабря2. Л. Н., прочитав его, сказал:

— Скрывают, что ни во что не верят; таков и Меньшиков, а другие переделывают христианство в идолопоклонство: Иоанн Кронштадтский. Сегодня в газетах, что Иоанн Кронштадтский скончался 79 лет.

Л. Н. за несколько дней до приезда эдисоновских людей волновался и сегодня упражнялся, особенно в английском тексте. На французский язык сам себя переводил и написал. По-русски и французски хорошо наговорил. По-английски из текста «Царства божия» нехорошо вышло, запинался на двух словах. Завтра снова будет говорить.

Л. Н. об англичанине, приготовляющем фонограф:

— Характерный англичанин — и физически сильный, и упорный, практичный, а главное сосредоточен на том деле, которое делает. Тот англичанин, который Индию завоевал.

Александра Львовна с Варварой Михайловной ездили в Тулу за покупками перед Рождеством. Говорили, какие у приказчиков и покупателей измученные лица.

Л. Н.: Понимаю. Все это в связи: Рождество, праздники, смертные казни.

Александра Львовна потеряла кошелек со ста рублями. Софья Андреевна заподозрила кого-то.

Л. Н.: Quiconque soupçonne invite à le trahir*.

Из Тулы 20 писем. Прошлый раз — 40. Между прочим книжка немецкая «Nacktheit»3. Л. Н. посмотрел и сказал:

— Имеет успех своей мерзостью эта, как бы гигиеническая, книжка. Проповедует наготу и изображает нагое тело в природе.

24 декабря. Утром спросил Л. Н-ча, как его здоровье:

— Прекрасно. Как это странно — то сонливость и слабость, а нынче мало спал и чувствую себя здоровым.

Опять американцы от Эдисона. Л. Н. говорил английский текст в фонограф. За обедом Л. Н. передавал письма Гусеву и пересказал слышанный анекдот: «Наблюдатель школ вышел в 12 с четвертью и пришел в час без четверти, сколько он в это время водки выпил?»

Эдисоновские американцы очень были довольны приемом. За обедом Л. Н.:

— Попались мне Henry Murger «Scènes de la vie de bohême». Тоже презабавно. Это гораздо лучше, чем «Haps». Каламбуры на каждом шагу. Местами оно...

Софья Андреевна вставила:

— Скабрезно.

Л. Н.: По-французски презабавно, прекрасно.

Ночью уехал Гусев на пять дней.

25 декабря. Л. Н. 21-го начал писать статью по поводу «Заметок»

287

А. А. Столыпина в «Новом времени» 18 декабря в защиту смертной казни. Сегодня уже более 20 ремингтонных страниц1. Ездил верхом к Чертковым. Были Андрей Львович с Екатериной Васильевной, очень простые и милые. С третьего дня здесь Д. А. Кузминский.

Л. Н. поправлял сегодня вчера написанные письма, очень много поправок. Переписывали Александра Львовна с Варварой Михайловной. Л. Н. жаловался и суетился и был недоволен, что не успел сегодня написать все письма, и действительно некоторые не тронул, оставил на завтра2. Были: Владимир Григорьевич, Досев и Л. В. Томилов. С этими двумя Л. Н. был очень недолго. Лев Викентьевич — босой, без шапки, говорил Л. Н-чу, что в христианстве главное — быть чистым и человеку с человеком всегда откровенным.

26 декабря. Утром был трогательный 19-летний юноша из Москвы. Заговорив с Л. Н., заплакал и долго не мог говорить. Л. Н. дал ему книг и направил его к Гусеву, т. к. он ехал в Рязань.

За обедом: Л. Н., Софья Андреевна, Александра Львовна, Мария Николаевна (невестка), Сергей Сергеевич, его учитель Николай Александрович, Д. А. Кузминский, Варвара Михайловна, Чертков.

Л. Н. говорил про письма Молочникова, показывающие, что хорошо сидеть в тюрьме тому, у кого есть внутреннее содержание, хотя обстановка ужасная, насекомые. Мария Николаевна подтвердила, что ее знакомые, сидевшие за «Выборгское воззвание», довольны были заключением.

Л. Н.: Сейчас получил письмо от двух сидящих за отказ от военной службы. Пишут, что им очень хорошо, ничего не желают.

Еще речь об обстановке и жизни в общей камере.

Владимир Григорьевич говорил, что друг Димы работает в сумасшедшем доме в Туле, и рассказал удручающее. Потом Владимир Григорьевич обратился к Л. Н. с вопросом:

— В сумасшедшем доме хуже, чем в тюрьме?

Л. Н.: Я думаю. Сожитие людей невольно вызывает недоброжелательство.

Л. Н. рассказал, куда лесом ездил на санях с внуком Сергеем Сергеевичем и его учителем Николаем Александровичем. Видели следы зайцев, и Л. Н. рассказал, что у русака лапки маленькие, у беляка — плоские, широкие. Об охоте и об убийстве животных для еды (для кухни). Л. Н. говорил, что на охоте убивать менее ужасно — не видишь страдания. Но добивать птиц на охоте всегда тяжело.

Л. Н.: Я нынче слышал, как индюшки плакали о смерти своей подруги. (За обедом была индюшка.)

Из внуков Л. Н. вегетарианцы одни Сонечка и Илюшок Андреевичи.

Владимир Григорьевич рассказал, кто был у них сегодня и что читали вслух. У них хорошие чтения и беседы. Прочитывают, что пишет Л. Н., хорошие письма, которые получает, книги, статьи, которые рекомендует читать (все это подмечает Владимир Григорьевич и проводит), хорошие сочинения русской литературы — например, Гоголя, Достоевского. И веселые вещи. Музыка, пение, беседы.

Вчера и сегодня очень много работы Александре Львовне и Варваре Михайловне на ремингтонах. Л. Н. спросил у вернувшихся Александры Львовны и Дмитрия Александровича, что делали.

Александра Львовна: Философию наводили.

Л. Н.: Это хорошо. Я всегда упрекаю себя, когда не навожу философию с такими малыми хорошими, которые находятся в тумане.

Вчера приехала С. Н. Глебова. Л. Н. был ей рад и очень внимателен. Читал ей, Софье Андреевне и Марии Николаевне вслух из книжки Мюрже, сначала, как познакомились Chaunard с Collin, и очень забавлялся В продолжение четырех месяцев второй раз читает эту книгу.

288

— Забавно и мило это, — сказал Л. Н., — немножко безнравственно, но безнравственность такая добродушная, что нельзя......*

Вечером Л. Н. ко мне:

— Что мне скажете хорошего или я вам?

Я, намекая на его подшучивание надо мной за то, что мне нравится Махар, который называет христианство ядом, сказал, что очень благодарен Сиротинину и Л. Н. за то, что высказались о Махаре, указав на его безверие. Он имеет успех в Чехии потому, что разбивает католицизм, и как большой художник.

Л. Н.: Я думаю, что должно быть что-нибудь в нем, как в этом юноше, который сегодня утром был. Когда я ему сказал, что надо по-христиански жить, он воскликнул: «Избави меня бог от христианства!» — подразумевая под ним православие, как Махар подразумевает католицизм. А у нас церковное христианство все-таки лучше католицизма с непогрешимым папой во главе. Философ Соловьев дошел до того, что нужно признание папы. Ведь что это такое!

Л. Н.: Я кончил то, что написал по поводу А. А. Столыпина. Чертков находит много повторений. Завтра думаю так, как есть, просто отправить в какую-нибудь газету.

27 декабря. Приехал Сергей Львович. Л. Н. гулял. В 1.30 приехала депутация из пяти студентов Петербургского университета, привезшая адрес Л. Н-чу. Л. Н. с ними около полутора часов беседовал в кабинете. Более всех понравился ему востоковед Осипов — малоросс (прочие четыре юристы: Ленский — тверянин, Вл. Кузьмин-Караваев — петербуржец, Шубаков — белорусс, Войтинский — еврей). Все студенты старших курсов, уже не сомневающиеся, хорошо или дурно быть студентом. Но об этом был разговор; Л. Н. сказал, что он говорит им, студентам, то, что сказал бы священникам: выйти (из университета)1.

В 4 часа пошли к Черткову. Там резкая беседа о том, что интеллигенты не приносят пользы народу; что быть студентом — значит быть паразитом и готовиться паразитом остаться и что борьба с правительством, приготовлением к которой они оправдывают нынешнее существование университетов (профессоров и студентов), вредная.

Елка. Была Ольга Константиновна с детьми и много других детей.

28 декабря. Утром уехал Д. А. Кузминский. Сегодня Л. Н. писал письма, пять1. Пополудни был Ф. А. Страхов с дочерью. Уехала Ольга Константиновна с детьми. Л. Н. что-то слаб.

За обедом Л. Н. сказал:

— Получил письмо от бессмертника. Их человек пять, они верят, что не умрут, и это только суеверие. Что люди только от того умирают, что верят, будто это нужно. Они все старики; убеждение такое, что чувствуешь: никакое разубеждение невозможно. А если кто умрет из них, то говорят, что он не поверил достаточно сильно. Один из них рыбный торговец, чернский крестьянин2. Л. Н. был с ним знаком в Москве.

Владимир Григорьевич: Один приезжал в этом или прошлом году и был недоволен, что пришлось ему у столбов долго дожидаться. Потом получил письмо от Л. Н. и был очень рад.

Л. Н.: Читаю журнал «Былое» (теперь «Минувшие годы»), Николая Морозова — шлиссельбуржца, интересные его воспоминания. Он описывает подробно, как он участвовал в заговоре 1 марта и как он был один принадлежавший к той партии, которая требовала террора. Удивительно, что печатались в то время (1906 г.)3.

289

Л. Н.: Есть такая книжка Сэндерленда о происхождении Библии, я ее всегда распространяю.

Сергей Львович говорил, как Гершельман преследует печать в Москве. Например, И. И. Горбунова. Потом говорил, как Гершельман дал повесить покушавшуюся на его жизнь больную, даже не дав ей выздороветь. Как градоначальник Рейнбот стрелял в человека, бросившего в него бомбу, — стрелял, когда того городовые держали.

Л. Н.: Рейнбот, Столыпин... меня удивляет: пропустить случай проявить кротость, прощение.

Софья Андреевна объявила, что по желанию папа̀ (Л. Н.) будет елка для малышей в деревне. И еще одну елку, вторую, справляет Ольга Константиновна 30-го (декабря).

Сегодня были тульский старообрядец с 25-летним рабочим из крестьян (лазаревских), читавшие сочинения Л. Н. и очень хорошо понявшие их, всем существом. Я им прочел утром вслух хорошее письмо псаломщика к Л. Н. о различии «церкви христиан» и государства.

Л. Н. (о старообрядце): Старообрядец; собственно, он распространяет мои сочинения.

Владимир Григорьевич принес слышанную им революционную песню.

— Ее знают наизусть около Тулы. В ней все ваши обращения к солдатам в стихах, — сказал Чертков.

Сергей Львович прочел ее вслух. Последний стих ее — революционный. Владимир Григорьевич предложил Л. Н. поправить песню, но не настаивал.

Л. Н. говорил о чем-то с Николаем Александровичем, учителем Сережи. Я слышал конец:

— Вот рабочие мне рассказывают: больной рабочий — по городам его кормят рабочие, а в Англии ему или идти в рабочий дом, или умирать с голоду.

Л. Н. просил Сергея Львовича сыграть на фортепьяно. Сергей Львович играл. Между прочим, что-то Чайковского. Л. Н. спросил, что это было, и похвалил:

— Очень мило.

Сергей Львович играл Чайковского, Шопена. Двери к Л. Н. в кабинет открыты.

— А вы знаете Вагнера? — спросил меня Сергей Львович.

— Да, и мне нравится, сыграйте.

— Мне тоже нравится, я бы сыграл, но Лев Николаевич не любит, — сказал Сергей Львович.

Однако Сергей Львович сыграл из «Тангейзера» хор. Потом Софья Андреевна говорила, что Л. Н. это понравилось.

У Л. Н. сегодня слабость. Вечером голова болела. Пульс 90. Сегодня утром ждали просители, нищие. Вернувшись, сказал Илье Васильевичу, чтобы меньше народу было, т. е. чтобы раньше подавать, до его выхода. Вероятно, был расстроен вчерашним недомоганием, как и третьего дня.

29 декабря. Л. Н. вчера и сегодня прочитывал брошюры революционеров и «Минувшие годы». Вечером — почту. Но всю не прочел.

Л. Н. говорил о книжном хаосе в яснополянской библиотеке, какие разные книги он получает, — например, сегодня от Троицкого исследование о Троице1.

Л. Н. рассказал про письмо Петровой и ее мужа. Она в тюрьме. Попала за то, что, живя в своем маленьком имении, она установила близкие отношения с крестьянами. Ее письмо раздраженное, переслала его тайком. Попалась за распространение книжек Л. Н.2

Разговор о прогулках Л. Н.: как загуляется, замучивает с ним вместе гуляющих.

290

Софья Андреевна: Я с ним боюсь гулять.

Владимир Григорьевич признался, что он раз имел нехорошее чувство к Л. Н. — именно на прогулке, когда Л. Н. водил его по оврагам. Боится, когда Л. Н. возвращается прямиком.

Разговор о 79-летнем графе Олсуфьеве, генерале, дяде Марии Николаевны, большом оригинале. Он каждое утро ходит в церковь, ставит свечку «дежурному», как он выражается, святому.

— Я ни во что не верю, а вдруг все это правда? — говорит он.

Л. Н. рассказал, как Олсуфьев в Севастополе, будучи адъютантом, передал приказание Л. Н-чу, командовавшему четырьмя орудиями, и вызвал его пройти из его окопа в свой по пространству опасному, для того чтобы получить приказ.

Л. Н. ответил: «Вы переезжайте ко мне». А Олсуфьев повернул и уехал.

Л. Н.: Место было настолько опасно, что бессмысленно было по нему ехать без нужды, а Олсуфьев был послан главнокомандующим только осмотреть положение войска, а не с каким-либо приказом.

Л. Н. вспомнил и пересказал это подробно3.

30 декабря. У Чертковых елка. Александра Львовна, Варвара Михайловна, М. А. Маклакова, М. Н. Толстая с Сережей, его учитель Николай Александрович, Н. Н. Гусев, Верочка С., Женя-портниха, Ваня Шураев и я поехали к Чертковым ряжеными. Сергей Львович там. Играл на фортепьяно. Там были тоже ряженые. Было весело. М. А. Маклакова учится по-польски.

31 декабря. Утром уехал Николай Александрович, учитель Сережи. Пополудни приготовление ко второй елке для крестьянских детей с 7 до 10 лет. Катались на лыжах и скамейке: Сергей Львович, Мария Николаевна, Александра Львовна, М. А. Маклакова, Сережа и я. За обедом Чертков. Л. Н. говорил про письма: «Обратительное от Кулакова». «Зачем вы гоните Христа»? — пишет он Л. Н., а о себе, что он пьет1.

Л. Н.: Из Томской губернии очень много писем, там, наверно, оживленное духовное движение.

Разговор о бывшем вчера у Л. Н-ча В. Н. Джонсе, бабуринском помещике, профессоре технологического института в Томске.

Л. Н. (о нем): Он мне понравился, хорошее впечатление.

Владимир Григорьевич: Он очень добрый человек. Его в Бабурине крестьяне очень уважали. Он по их делам ежемесячно ездил в Крапивну. У него жила Ветрова, которая облилась керосином и сожгла себя в тюрьме, в одиночке2.

Софья Андреевна рассказывала о разных убийствах, самоубийствах, вторичных женитьбах и т. п.

М. А. Маклакова говорила, что она в обществе избегает спрашивать про семейные положения, настолько запутанные они теперь.

Л. Н. рассказал про письмо молодого человека, влюбленного в девушку; к нему приходит другая девица и ему говорит: «Я вас так люблю, вы от меня не уйдете». Две характерные черты — у одной легкое отношение к смерти: она готова застрелиться, а у другой — отсутствие pudeur*, этой женской черты.

И Л. Н. вспомнил, сколько на его веку произошло технических изменений, а в духовном отношении еще больше.

Разговор о том, как впускать детей на елку, их будет 150. Елка будет в мастерской, где Александра Львовна устроит елку так, чтобы не было свалки. Мария Николаевна предложила впускать их парами, держась за руки. Л. Н. это одобрил.

291

Александра Львовна вспомнила, как где-то знакомые бросали конфеты в толпу и хохотали, а ей было до слез жутко, и она остановила их, укоряя. Софья Андреевна вспомнила, что то же самое произошло у Самариных; Юрий Федорович бросал с балкона конфеты, а Л. Н. горячо остановил его, назвав это безобразием.

— Это характерно для Самарина. Он умный был человек, но лишен чутья, хотя у него не было презрения к народу, — сказал Л. Н.

М. А. Маклакова с восторгом рассказывала о Дмовском и что слышала от него о положении поляков в России. Мария Николаевна дополняла с точки зрения сочувствующей полякам. Л. Н. подробно расспрашивал, с большим вниманием. Мария Алексеевна говорила о недоразумениях на судах, об усиленной охране, дающей губернатору право издавать «законы», о роспуске им школ польской матицы, о том, что берут подписку у гимназистов в том, что не будут говорить дома по-польски. Мария Алексеевна говорила еще о деморализующем влиянии учителей на детей, которых убеждают не слушаться родителей; т. е. не желают, чтобы дети учились по-русски, и воспитывают их в католицизме и польском национализме.

Л. Н.: Как же при таком нарушении человеческих прав толковать о таких мелочах, как введение земств, позволение самим заботиться о школах при обязательном обучении русскому языку, без пособия казны деньгами, введение польского языка в суды, администрацию? Можно добиться только, если говорить о корне вещей, а не о внешних проявлениях. Корень — русское государство. Тут бомбы или любовь. Или, наконец, прийти к истине, что люди — люди, что правительство не нужно и что середины нет.

Л. Н. посмотрел на портрет Дмовского, заинтересовался его лицом и сказал:

— Какое умное у него лицо, я бы желал его видеть.

Я предложил Л. Н. позвать кого-нибудь из поляков, например, Бодуэна де Куртенэ. Л. Н. не согласился.

Л. Н. расспрашивал о том, сколько народу в Польше живет земледелием, сколько на фабриках, о школьном деле, о влиянии правительства на католицизм, что такое мариавитство3.

Л. Н.: Воображаю — мы тут, русские люди, видим это самовластие, деспотизм, а воображаю у них...

Л. Н. встал и отошел от стола. Мария Алексеевна спросила меня, о чем мы говорили днем по поводу книги Дмовского «Немцы, русские и польский вопрос»4. Действительно ли я предполагаю, что поляки в королевстве через 20 лет добьются самоуправления через Думу? К нашему разговору прислушивался Л. Н. Ему показались мелочными такие интересы, что о самоуправлении, автономии в Думе заботятся исключительно, и сказал очень серьезным, запинающимся голосом, несмело, но убежденно:

— Я думаю (и решительно): мы стоим на пороге большого переворота, в котором Дума никакой роли играть не будет.

Винт до 11.15. Встречали Новый год без Л. Н.

Сноски

Сноски к стр. 7

* «вечно женственное» (нем.).

Сноски к стр. 16

* questio — жалоба (лат.); opinio — мнение (лат.).

Сноски к стр. 27

* в здоровом теле здоровый дух (лат.).

** дух здоров — тело здорово (лат.).

Сноски к стр. 28

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 29

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 2901

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 2902

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 30

* скачки́ (франц. gambades).

Сноски к стр. 32

* Hazlitt. Reflections on Life. Thoughts. London, C. W. Daniel, s. a.

Сноски к стр. 38

* Хомяков — председатель Думы — по своей прихоти не дал говорить Пуришкевичу и исключил его на одно заседание.

Сноски к стр. 40

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 41

* это нуждается в подтверждении (франц.).

** Я думаю, что Л. Н. имел картины Орлова в кабинете над диваном не только потому, что их любил и ценил, но и потому, чтобы ему, отвлекающемуся работой и обстоятельствами от тесного общения с народом, эти картины напоминали: «Не забывай жизнь, нужду нашу». — Позднейшая приписка Маковицкого.

*** Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 44

* Отсюда до конца записи 31 марта текст вписан Маковицким позднее. — Ред.

Сноски к стр. 47

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 52

* Л. Н. об этом писал на днях ответ матери3.

** «Отец в хорошем состоянии» (франц.).

*** Этот Коля вскоре был отдан в кондитерскую в Тулу, в ученики; он там мяса не ел, не курил, пить не стал; его там дразнили Толстовым.

Сноски к стр. 62

* «Собственность — кража» (франц.).

Сноски к стр. 66

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 67

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 71

* Из Московского восстания, декабрь 1905 г.

Сноски к стр. 72

* «Это было так комично» (нем.).

Сноски к стр. 77

* Монархические газеты упрекают Л. Н. в том, что он сделал молодежь нигилистической, и читатели верят. Впрочем, и Стасов говорит, что Л. Н. сделал революцию6.

Сноски к стр. 80

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

** Отсюда до конца записи 6 мая текст вписан Маковицким позднее. — Ред.

Сноски к стр. 86

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 87

* «Дело пойдет!» (франц.). Припев известной революционной песни. — Ред.

Сноски к стр. 96

* О. К. Дмитриева поступила по совету Л. Н. и отдавала пенсию заключенным за отказ от воинской повинности.

Сноски к стр. 97

* Он честен, правдив (англ.).

Сноски к стр. 98

* Эту статью Л. Н. поместил в «Круге чтения», но по цензурным соображениям она была опущена; в немецкий перевод «Круга чтения» вошла («Für alle Tage»).

Сноски к стр. 103

* Почти с начала сего года — «Русь», с середины мая — «Слово».

** «Вы посланы сюда не для того, чтоб исправлять мир, а чтоб исправлять себя самого. Исправьтесь прежде сами, и тогда в мире наступит гармония» (англ.).

Сноски к стр. 105

* Этот слух оказался неверным.

Сноски к стр. 106

* Взорвали стену двора, где арестанты гуляли во время прогулки; стреляли из трех револьверов.

Сноски к стр. 107

* Впоследствии этой семье помогали Л. Н., Александра Львовна и другие.

Сноски к стр. 117

* Варнавский и Куртыш впоследствии умерли в тюрьмах.

Сноски к стр. 121

* Эпитет, прилагавшийся поэтами к Екатерине II.

Сноски к стр. 126

* «Социализм — это только одна сторона понятия любви» (англ.).

Сноски к стр. 134

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

** «Это мое Евангелие» (франц.).

Сноски к стр. 135

* И приписывали эту затею толстовцам.

Сноски к стр. 136

* И подарила Л. Н. подушку, на которой вышила: «Одна из 700 дур»4.

Сноски к стр. 137

* Фальер — президент Французской республики, должен на днях приехать в Ревель.

Сноски к стр. 139

* небоскребы (англ.).

** Эту статью Михаил Сергеевич написал для альманаха Сергеенко, но не была помещена именно из-за отношения к революционерам.

Сноски к стр. 140

* дети благонравны (нем.).

** Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 1401

** Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 142

* Описан Михаилом Сергеевичем в статье «Киевское шоссе».

** Тут и часто, почти всегда, так записано, как если бы Л. Н. больше других говорил, а было наоборот.

Сноски к стр. 144

* Отсюда до конца записи 17 июля текст вписан Маковицким позднее. — Ред.

Сноски к стр. 146

* профанам (нем.).

Сноски к стр. 149

* Записано 4 августа и, может быть, неточно.

Сноски к стр. 150

* Отсюда до конца записи 26 июля текст вписан Маковицким позднее. — Ред.

** Отсюда и до конца 26 июля идут разрозненные записи. — Ред.

*** Самое большое страдание для Л. Н., когда заболевает, — не болезнь, а лечение, приставание — особенно Софьи Андреевны, — чтобы лечился. Софья Андреевна всецело убеждена в том, что недостаточно только не вредить болезни, вести себя сообразно, спокойно и терпеливо, переждать, пока пройдет, а всегда нужно лечить ее разными средствами. Софья Андреевна страсть к лечению, вероятно, унаследовала от отца. Л. Н. в письме к ней от 25 ноября 1864 г. так пишет о нем: «А. Е. (А. Е. Берс) тоже тяжел своей непрестанной, томящей заботой о своем здоровье, которое было бы действительно много лучше, ежели бы он меньше о нем заботился и воздерживался бы» (Из книги «Письма гр. Л. Н. Толстого к жене». Москва, 1913)1.

Сноски к стр. 153

* У Л. Н. вчера и сегодня небольшой жар. Вследствие этого плохо владеет собой.

** Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 157

* более роялист, чем сам король (франц. поговорка).

Сноски к стр. 159

* Когда была речь о Репиных, Гинцбург говорил, что он в неделю на десять обедов приглашен, так что на хлеб ему зарабатывать не нужно.

Сноски к стр. 162

* «Так теряют разум, и тогда появляется добродетель. Теряют добродетель, и тогда появляется милосердие. Теряют милосердие, и тогда появляется справедливость. Теряют справедливость, и тогда появляется собственность. Законы собственности подобны верности и вере и началу беспорядка» (с. 116 Лао-тзе «Тао-те-Кинг») (англ.).

Сноски к стр. 166

* У него ума больше, чем это ему нужно (англ.).

** жизненной силой (англ.).

Сноски к стр. 181

* «Дорогой Лев Николаевич, долгих вам лет жизни на благо человечества. Петр Маковицкий» (словацк.).

Сноски к стр. 182

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 184

* Пропуск в-подлиннике. — Ред.

** уменье говорить (франц.).

Сноски к стр. 192

* супружески (франц.).

Сноски к стр. 195

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 196

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 197

* Жизнь серьезна (нем.).

Сноски к стр. 202

* Пропуск в подлиннике — Ред.

Сноски к стр. 203

* представитель — от франц. représentant.

Сноски к стр. 207

* нитчатые инфузории (франц. vibrions).

Сноски к стр. 208

* См. Записки В. В. Нагорновой, как 15-летней девочкой с борзыми собаками ездила с Л. Н. на охоту. Ей не было никакого дела до охоты, а подчинялась тогдашнему обычаю.

Сноски к стр. 211

* Пушкинское: «В Академии наук заседает князь Дундук...»

Сноски к стр. 214

* «на плохом счету» (франц.).

Сноски к стр. 220

* без стыда и совести (франц.).

Сноски к стр. 222

* Но правительство претендует на то, что оно — христианское (англ.).

Сноски к стр. 226

* «Когда кажется, что все потеряно, — все выиграно» (англ.).

Сноски к стр. 232

* затруднение из-за большого выбора (франц.).

Сноски к стр. 233

* Т. е. М. О. Меньшиков.

Сноски к стр. 234

* Переписано с черновых записей на 4-й день.

** Переписано с черновых записей на листках на 3-й день.

Сноски к стр. 236

* слуги (франц.).

** зависть (франц.).

Сноски к стр. 237

* всерьез (франц.).

Сноски к стр. 239

* Это число переписано мною через пять лет.

Сноски к стр. 240

* Когда я завел речь о китайском адресе из Шанхая к 80-летнему юбилею (напечатан в «Русских ведомостях» 30 октября), заметив, что он и адрес австралийских джорджистов, по-моему, самые лучшие приветствия.

Сноски к стр. 244

* приемами пищи (франц.).

Сноски к стр. 245

* «Очевидно, речь шла о расточении светскими молодыми людьми сил на служение страстям. Мои слова «есть молодые люди и не такие», без сомнения, сказаны были, имея в виду Сережу Булыгина и прочих других, которые сразу встали на путь служения долгу». — Примеч. С. Д. Николаева в рукописи Маковицкого.

Сноски к стр. 247

* в сомнении — воздержись (лат.).

Сноски к стр. 249

* А все-таки вертится! (итал.).

Сноски к стр. 255

* «VIII съезд славянских журналистов в Любляне. 1908. Составил И. Вейвара».

Сноски к стр. 256

* моя вина (лат.).

Сноски к стр. 263

* бедовый ребенок (франц.).

Сноски к стр. 264

* шишки выступа лобной кости (лат.).

** углубления крыла носа (лат.).

Сноски к стр. 267

* Чуть ли не с Нового года, но, наверно, с весны, с тех пор, как здесь Владимир Григорьевич, Л. Н. читает регулярно «Слово» и иногда «Новое время», реже — другие газеты. Раньше, с 1904 — до начала 1908 г., читал регулярно «Новое время».

Сноски к стр. 270

* деловой человек (англ.).

Сноски к стр. 271

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 273

* Потемкино — село в окрестностях Ясной Поляны.

Сноски к стр. 279

* навязчивая идея (франц.).

Сноски к стр. 280

* ищи еврея (франц.).

Сноски к стр. 285

* ни с того, ни с сего (франц.).

Сноски к стр. 286

* Кто подозревает, того и обманывают (франц. пословица).

Сноски к стр. 288

* Пропуск в подлиннике. — Ред.

Сноски к стр. 290

* стыдливости (франц.).