- 371 -

Е. И. РАЕВСКАЯ

ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ СРЕДИ ГОЛОДАЮЩИХ

С предисловием и примечаниями П. С. Попова.

Екатерина Ивановна Раевская (1817—1899) — дочь подполковника Ивана Петровича Бибикова (1787—1856) и Софии Гавриловны, рожд. Бибиковой (1787—1856). Отец, будучи военным, был участником турецкого похода при Кутузове; во время войны 1812—1813 гг. служил адъютантом при генерале Тормасове. В 1813 г. посетил Гете в Веймаре, был злаком с Пушкиным и писал стихи («Исторический Вестник», 1898, ноябрь, стр. 531). Выйдя в отставку, И. П. Бибиков вновь поступил на службу при воцарении Николая I под влиянием Бенкендорфа, с которым был дружен. Мать Е. Ив. Раевской С. Г. Бибикова в 1813 г. была сделана фрейлиной; вдова ее брата, Павла Гавриловича Бибикова, вышла замуж за Бенкендорфа. И. П. Бибикову принадлежало село Сергиевское, Данковского уезда, Рязанской губернии (около 3 000 десятин).

Шестнадцатилетней Екатериной Ивановной Бибиковой увлекался поэт Полежаев, проживая у ее отца летом 1834 г. И. П. Бибиков сделал не увенчавшуюся успехом попытку снискать у Николая I прощение опальному поэту. Полежаев скрылся, посвятив Екатерине Ивановне стихотворение «Черные глаза». Об этом стихотворении Полежаева, как важном для него жизненном факте, писал еще Белинский, не зная самых обстоятельств увлечения поэта. Другое стихотворение Полежаева: «К Е. И. Б—вой» («Таланты ваши оценить...»).

Выйдя в 1835 г. замуж за помещика Ивана Артемьевича Раевского (1815—1869), Е. И. провела конец своей жизни в Рязанской губернии, где занялась литературной деятельностью и опубликовала ряд очерков и воспоминаний под именем «Старушки из степи». В «Русском Архиве» напечатаны ею: «Встреча с Полежаевым (1882, III (6), стр. 233—243); «В память В. А. Золотова» (1883, I (1), стр. 200—206); «Из памятной книги Е. И. Раевской. Декабристы (И. Г. Бибиков, кн. Валерьян Голицын, М. Н. Нарышкин)» (1883, 1 (2), стр. 291—302); «Приживальщики и приживалки» (1883, II (3), стр. 70—79); «Заметка о гр. Е. П. Растопчиной» (1885, III (10), стр. 299—303); «В память немногих. О врачах (В. С. Георгиевский, Карл Мазинг, Д. В. Насонов, А. И. Дроздов)» (1888, I (2), стр. 292—310); «Из воспоминаний Е. И. Раевской. Барон Менгден. Князь Черкасский перед дуэлью. Его крестьяне» (1896, I (2), стр. 220—240). В книжках «Недели» Е. И. Раевская опубликовала: «Степные слуги» (1889 г., ноябрь, стр. 1—33). В «Историческом Вестнике» Е. И. Раевская напечатала свои мемуары, касающиеся ее предков, родителей и их окружения, доведя рассказ до смерти отца и матери в 1856 г. (1898 г., ноябрь и декабрь). Наконец, в одной театральной газете Е. И. Раевская напечатала: «К портрету Михаила Семеновича Щепкина». Этот портрет был нарисован самой Раевской. Екатерина Ивановна занималась живописью; она брала уроки рисования в московской Школе живописи и ваяния. Аккуратные подлинники ее воспоминаний снабжены ее рисунками, миниатюрами и виньетками. Сохранился также ряд сделанных ею больших акварельных портретов.

- 372 -

Приложенный к ефремовскому изданию Полежаева гравированный портрет поэта был нарисован с натуры Е. И. Бибиковой в 1834 г.

Увлекаясь садоводством, она разводила яблони и розы и произвела посадку как в имении Никитском, Епифанского уезда, так и в выделенном при замужестве ее дочери хуторе Данковского уезда Рязанской губернии, где она распланировала сады и парк. На этом хуторе она и жила до конца жизни; здесь она скончалась осенью 1899 г.

С Львом Николаевичем Толстым Е. И. Раевская была знакома с 1856 г. Когда Толстой в 1891 г. приехал в Бегичевку, имение своего друга Ивана Ивановича Раевского (сына Екатерины Ивановны), чтобы руковдить делом помощи голодающим нескольких уездов, Е. И. Раевская, проживая в двух верстах от Толстого, зорко следила за его деятельностью, бывала его оживленной собеседницей, когда он приходил на хутор, и внимательно фиксировала высказывания Толстого при всяком свидании с ним. Производя записи в своем дневнике с 28 октября 1891 г. до мая 1892 г., она составила довольно полное и весьма конкретное описание деятельности Толстого. Консервативная по своим взглядам и подчас даже реакционная в выводах и обобщениях, она, тем не менее, приводит данные и факты, которые часто ускользали от глаз панегиристов дела помощи голодающим того времени и которые выявляют противоречия благотворительной деятельности в связи с ненормальными условиями прежнего социального строя (см. записи о развитии тунеядства среди пострадавших, о кулаках и дефектах работы попечителей округов по оказанию помощи). Дневник Е. И. Раевской интересен также рядом новых данных о Толстом, неизвестными или мало известными его отзывами и высказываниями (например, о Крылове). Записи Е. И. Раевской отличаются точностью; разумеется, наименее достоверны записи о разговорах и событиях с чужих слов, особенно, если они воспроизведены в диалогической форме. Поэтому нужно относиться с осторожностью к ряду высказываний Толстого, ею воспроизводимых.

Публикуемый дневник представляет собою тетрадь без обложки и корешка. Страницы пронумерованы. Записи имеют дневниковый характер. Писано старческим, очень отчетливым почерком. Текст, по всем признакам, беловой, переписанный рукой автора дневника. В рукописи не хватает страниц: 1—24, 85—86, 111—112; кончается рукопись страницей 138. Экземпляр этот находился в архиве Н. Н. Ден (рожд. Философовой), в Ленинграде. Кроме данного экземпляра дневника, имеется другой автограф (хранится в Толстовском музее в Москве); это те же записи, но переработанные в мемуары; даты в ряде мест погашены; тексту придана особая литературность. Более ценны непосредственные дневниковые записи, отличающиеся фактичностью и точностью датировки, — поэтому в основу публикации кладем дневниковую тетрадь, восполняя утраченные части (начало, конец и два листка в середине) по мемуарному тексту. В начале и середине эта замена не дает себя чувствовать, поскольку текст сохраняет стиль конкретного рассказа; больше отличается конец, несколько расплывчатого характера. Из мемуарной (музейной) тетради взяты страницы: 29—53 (кончая словами: «тот мать свою не любил»), стр. 103—104 (со слов: «и она вместе с Марией Львовной» кончая «соседней деревней Прудков»), стр. 119—121 (со слов: «и проч. Его прислали» кончая: «другой был магистром») и стр. 147—182. Музейная тетрадь снабжена многочисленными фотографиями и миниатюрами с изображением Толстого, членов его семьи, а равно рядом пейзажей окружающей местности самой усадьбы. Рисунки мало удачны. Воспроизводится одна виньетка стр. 77-ой первой дневниковой тетради.

По составлении своего дневника Е. И. Раевская познакомила с его содержанием мужа своей сестры, барона Владимира Михайловича Менгдена. Последний в связи с этим сообщил о своей поездке к Толстому в 1862 г., когда он, узнав от тульского губернатора о предстоящем обыске в усадьбе Толстого, решил по просьбе губернатора предупредить об этом Толстого и ездил к нему в Ясную Поляну. Е. И. Раевская записала рассказ Менгдена в тетрадь, озаглавленную:

- 373 -

«Обо всем понемногу» 1 (находится у В. И. Мордвинова). Помещаем эту запись, поскольку она освещает еще недостаточно изученный и вместе с тем весьма интересный эпизод биографии Толстого. Нет оснований отвергать в целом рассказ барона Менгдена, но в нем имеется ряд неточностей и несообразностей, которые следует учесть. Если барон Менгден правильно относит весь эпизод к марту, то это не могло быть перед самым обыском, так как обыск в Ясной Поляне был 6—7 июля 1862 г., а предписание шефа жандармов князя Долгорукова было от 2 июля 1862 г. Далее, — обыска не могло быть на следующий день после беседы Менгдена с Толстым, потому что Толстого во время производства обыска в Ясной Поляне не было, а он находился на кумысе в Самарской губернии. В настоящее время трудно сказать, чем обусловливается неточность рассказа: забвением ли обстоятельств дела бароном Менгденом, который вспоминал обо всем эпизоде свыше тридцати лет спустя, или вольностью записи Е. И. Раевской. Зерно же рассказа представляется вполне правдоподобным, следует лишь откинуть самый обыск. Сообщение о беседе барона Менгдена с губернатором Дараганом может найти подтверждение в известном в литературе факте, что отношение Дарагана к Толстому было благожелательным. Надо думать, что с февраля 1862 г. губернатор Дараган был осведомлен о слежке за Толстым. Вернее всего, чго барон Менгден не ошибается во времени своего посещения Ясной Поляны — марте, но разговор с Дараганом не был непосредственно связан с обыском, а касался вообще того, что на деятельность в Ясной Поляне пало подозрение властей, почему и следует предупредить Толстого.

Ecce homo*.

28 октября 1891 г., утром, приехал в Данковский уезд Рязанской губернии, граф Лев Николаевич Толстой. Он принял приглашение Ивана Ивановича Раевского¹, с которым столько лет находился в дружеских отношениях, и поселился в доме его, в сельце Бегичевке, на границе Тульской и Рязанской губернии, на правом берегу Дона. Весть о голоде, угнетавшем эти обе смежные губернии, внушила маститому нашему (не хочу отчуждать его от нас, русских, но следовало бы назвать его всемирным) литератору и проповеднику добра перенестись в самый центр бедствия, чтобы проверить собственными глазами, до каких размеров оно доходит и постараться по возможности пособить страждущем. Он покинул свой удобный дом в Москве, большую часть семьи**, спокойную жизнь и, с двумя старшими дочерьми Татьяной и Марией приехал по ужаснейшей, мучительной дороге, в санях по бесснежной колоти и при сильном морозе: по такому пути те 40 верст, что отделяют с. Бегичевку от железнодорожной станции Клекотки², могут показаться вечностью мучения. Он приехал издали на помощь незнакомому ему краю, тогда как некоторые в нем старожилы спешили бежать от скорбного зрелища, бросили арену борьбы и переселились в города, благо имели на то достаточные средства... А тут приезжает шестидесятитрехлетний старик и две молодые девушки, отказавшись от столичных удобств и развлечений, сопровождают отца, чтоб ходить за ним и помогать ему посещать с раннего утра до поздней ночи дымные избы голодающих и больных крестьян.

Граф Л. Н Толстой приехал не с пустыми руками, а со средствами для устройства даровых столовых для крестьянских детей, стариков и старух, для покупки муки и проч, чтобы пополнить, где окажется нужным, незначительное продовольствие, получаемое от земства

- 374 -

Иван Иванович Раевский первый подал графу мысль о столовых, во всем помогал ему, закупал дрова для раздачи топлива, в котором особенно нуждались крестьяне за неимением соломы*, устроил у себя пекарню, откуда раздавался печеный хлеб кому за дешевую цену, кому и даром; из его же амбаров отпускалась мука, купленная графом. С осени Раевский не велел с своего огорода продавать капусты, а нарубить ее в кадки для снабжения ею даровых столовых. Он же сводил счет деньгам, получаемым Толстым от доброхотных жертвователей, и расходы им на голодающих. К тому же, зная на перечет, кто из соседних крестьян нуждается в помощи и кто нет, он мог руководить графа в раздаче его милостыни и не давать плутам злоупотреблять его щедростью и неведеньем.

31 октября граф Лев Николаевич приехал к нам на хутор с дочерью Марией и племянницей Верой Александровной Кузминской Приехали они в розвальнях, потому что другой экипаж по теперешней дороге немыслим; ехали в одну лошадь, без кучера и, не знавши дороги, проплутали лишний час, а может быть, и больше.

Наш хутор³ отстоит в полутора верстах от имения моего сына Ивана Ивановича, сельца Бегичевки. На этом хуторе живу я с меньшой своей дочерью Маргаритой Ив. Мордвиновой⁴; муж ее Иван Николаевич Мордвинов⁵ служит земским начальником в Данковском уезде; у них четверо мололетних детей⁶, и при них молодые наставницы разных национальностей.

С графом Л Н. Толстым я была знакома еще в 1856 г., когда, холостой, посещая московское общество, он бывал и у меня на вечерах; позднее, в 1879 г., уже женатый и отец семейства, он был у меня в деревне, в селе Никитском⁷, со старшим сыном Сергеем, тогда еще отроком. У нас шел тогда домашний спектакль; граф Толстой любовался игрой моей племянницы баронессы Ольги Владимировны Менгден⁸ и подписал благодарственный адрес, поднесенный ей молодежью за ее участие в спектакле. Ольга хранит этот адрес, как драгоценный автограф.

С тех пор произошла, конечно, в графе большая перемена: года и болезни оставили на нем свой отпечаток, но главная перемена не в том. Выражение лица его изменилось; на нем легла печать какого-то высшего духовного спокойствия; в глазах стала светиться какая-то божественная доброта, что-то небесное, чуждое земных тревог и мелких страстишек: такое выражение встречаешь только в ликах рафаэлевских праведников.

Простое обращение Льва Николаевича и дочери его всем нам понравилось; то простота была не деланная, не изученная перед зеркалом, где каждое движение, каждое слово тщательно подготовлены и могут обмануть только с первого знакомства (примеры таковые нередки), но простота настоящая, искренность душевная, которые невольно вызывают сочувствие.

Молодая хозяйка хутора, рожденная и выросшая в деревне, имеющая вечное сношение с крестьянскими семьями всего соседства, спросила у Марии Львовны: «Какие именно она посетила дворы?» и, когда она назвала их, то увидала, насколько народ ее обманывает притворными и лживыми жалобами на несуществующую бедность, тогда как до настоящих голодающих молодая девушка не добралась.

— Если хотите, я буду вам сопутствовать и укажу вам, где именно кроется настоящая нужда, — сказала дочь моя.

— Очень вам буду благодарна, — ответила Мария Львовна.

- 375 -

Пока молодежь разговаривала, старики толковали между собой о народном бедствии.

— Невозможно не кормить голодающих, — сказал граф, — но все же мы должны сознаться, что даровым хлебом совершенно развратим крестьян: они всю зиму пролежат на печи в полной праздности и совсем отвыкнут от всякой работы.

Тут вошли мои внуки, дети Мордвиновы. Лев Николаевич ласково с ними поздоровался.

— Сколько лет вашему внуку? — спросил он у меня.

— Девять лет.

— Какой он крупный и славный для своих лет мальчик.

Похвалил и приласкал также и маленьких девочек. Тут подали ему записку с уведомлением, что к нему приехали друзья — посетители, и он стал собираться домой, т. е. во временную свою квартиру, обещая вскоре опять побывать. Несколько дней спустя сижу у окошка с вечной своей работой — белья для внучат.

— Смотри, мать, — говорит мне Маргарита, — ведь это граф идет пешком.

Выслали к нему мальчика-лакея. Оказалось, что Лев Николаевич направлялся в село Лошаково навестить на пункте земского врача, Богоявленского, с которым давно знаком, но, попав на хуторскую усадьбу, не знал, как спуститься на Дон. Мальчик указал ему дорогу, а он с ним приказал сказать, что, на возвратном пути, зайдет на хутор, что и сделал. Мы ему приготовили черного кофе, который он пьет пополам с кипяченым молоком и без сахара. Лев Николаевич — вегетарианец; кофе — его обычный напиток; вина он не пьет, ни мяса, ни рыбы не ест, табака не курит.

— Отчего молодые люди так рано лысеют? — сказал граф. — Вот и мои сыновья также? Оттого, что ведут неправильную жизнь, едят мясо, пьют вино, курят, и дряхлеют преждевременно. Мясо разводит микробы. Молоко, овощи — вот самая здоровая пища, самая питательная. С тех пор, как перестал есть мясо и курить, я стал себя гораздо лучше чувствовать.

— Почему же, — возразила я, — один из самых ярых вегетарианцев (имя его, к сожалению, забыла) отказался от своих убеждений и пишет, что отсутствие мясной пищи развило у него опасную, нестерпимую глазную боль?

— Не верьте, — сказал граф, — это все вранье. Почитайте книгу английского вегетарианца⁹. Он свои доводы ведет от самых древних авторов, начиная с Пифагора, и доводит до нашего времени, подкрепляя их примерами. К тому же прибавляет, что в старости необходимо употреблять самую умеренную пищу.

— В этом вполне с вами согласна, — заметила я.

Лев Николаевич попросил газет. Ему принесли «Север»¹⁰, «Ниву»¹¹ и «Русские Ведомости»¹², которые он взял с собою, говоря, что читает в них всё то, что относится к народному продовольствию.

— Вот этого журнала я вовсе не знаю, — сказал он, взяв в руки «Север».

— Это мой любимый журнал, — заметила я; — литературный отдел в нем лучше, чем в «Ниве»; бывают и хорошие научные статьи. Издавал его Всеволод Соловьев, а недавно редактор переменился.

— Кто же он теперь?

— Евдокимов.

— Что ж? хуже стал журнал?

— Пока — нет. Что будет впереди?

- 376 -

— Иллюстрации в нем очень хороши, — продолжал граф, рассматривая в нем последний номер. Я не выписываю журналов: мне высылают «Русскую Мысль»¹³, «Северный Вестник»¹⁴ и «Неделю»¹⁵. «Неделю» я люблю; в ней печатают переводы всего выдающегося из иностранной литературы. Тут была «Исповедь идеалиста»¹⁶. Читали ее?

— Читала. Теперь печатается перевод с итальянского «Учительница»¹⁷: замечательна в ней картина народных нравов в Италии.

— Ее еще не читал. Есть еще хороший журнал — «Вестник Иностранной Литературы»; в нем печатаются переводы разных романов и рассказов. Переведено довольно хорошо, а стоит журнал очень дешево: всего четыре рубля. Можно таким образом следить за иностранной литературой.

— Признаться вам, граф, не охотница я читать переводы.

— Конечно, когда возможно читать их в подлиннике.

— Предпочитаю английские романы; в них описывается жизнь такая, какая она есть, семейная.

— Если у вас есть английские, то поделитесь со мной.

— С удовольствием. Ben-Hur (Бен-Хюр)¹⁸ читала с наслаждением.

— А мне он не понравился. Я начал его читать и попал на сцену трех волхвов, съехавшихся с севера, юга и востока. Это показалось мне таким театральным, деланным, что я бросил книгу и не стал дальше читать. — Меня в одном английском романе поразила сцена в доме умалишенных, и мы с братом напрасно старались припомнить имя автора и название книги, и никак не могли. Жаль, потому что этот автор поражает своей оригинальностью, но имя его мало известно.

Тут граф переменил разговор.

— Хотите вы старшую внучку¹⁹ поместить в гимназию?

— Нет. Отец ее говорит, что, пока он жив, дочь не поступит в гимназию.

— Отлично. В гимназиях обучают многому вовсе ненужному, лишнему, а чему нужно — не учат. Иностранные языки совершенно заброшены; а свой, русский, тогда только узнаешь хорошо, когда можешь его сравнить с иностранными. — А что это у вас за пряжа? — спросил вдруг граф, увидя в соседней комнате прялку. — Кто у вас прядет?

— Дочь и внучка прядут шерсть очень порядочно.

— Ваша ли ученица внучка ваша Катя Мордвинова?

— Она ко мне перешла с четырехлетнего возраста.

— Оправдывает ли она ваши о ней попечения?

— Знаете, граф, русскую пословицу: «Хороша дочка Аннушка, коль хвалит мать да бабушка». Позвольте мне не ответить на ваш вопрос.

Граф улыбнулся.

— Я встретил ваших внучат на Дону, по льду гуляют. Катаются они на коньках?

— Нет еще. Коньков, признаться, боюсь для детей, так легко расшибиться.

— Напрасно, хорошее упражнение. Я сам катался в молодости, и все мои дети катаются.

— Невозможно коньки пристегнуть к валенкам.

— Я видел, ваши внуки в валенках. Это хорошо нам, старикам, а молодым следует носить кожаные сапоги: валеные балуют ноги. А получили вы казенный пакет?

- 377 -

— Не знаю. Зять в городе для раздачи муки голодающим. Может быть, письмоводитель его получил.

— Я оттого спрашиваю, — продолжал граф, — что я на Дону встретил мужика совершенно пьяного: идет, шатается и несет большой конверт, видимо, казенный.

— Из волостного правления Лошаковского! — заметила я. — Там сегодня — 1 ноября, престольный праздник, Козьмы и Демьяна, вот мужик и пьян.

— Я у него спросил конверт, посмотрел; вижу — казенный, на имя земского начальника. Признаться, хотел у мужика взять его. Думаю, — он так пьян, немудрено конверт потерять. Посмотрел, посмотрел, и всё же отдал ему. А он говорит: — «Это, ты, старик, что-то... тово... не хорошо...» — Что он хотел этим сказать, я не понял.

В то же самое утро, 1 ноября, когда Лев Николаевич шел пешком к доктору Богоявленскому, урядник наш Муратов прискакал на хутор на своей маленькой, кругленькой лошаденке и вбежал в нашу кухню весь бледный и растерянный.

— Боже мой! — застонал он, — что со мной случилось?

— Что́ такое?

— Еду я по Дону из Лошакова сюда. Вижу — идет старый мужик в нагольном полушубке, в валенках. Вижу — чужой, не здешний. Я остановил лошадь. Говорю: «Куда идешь?»

— В Лошаково.

— Откуда?

— Из Бегичевки.

— А есть у тебя пачпорт?

— Пачпорта нет.

— А кто ты такой?

— Граф Толстой.

— Как он это сказал, я так испугался! ударил лошадь кнутом, поскакал, а сам оглядываюсь: не гонится ли он за мной? ну, так напугался. До сих пор в себя притти не могу! К вам зашел... Уф!..

Люди наши подтвердили ему, что точно граф заходил на хутор и от нас пошел в Лошаково и что одет он по-мужицки. Несчастный урядник ни жив, ни мертв ускакал дальше.

6 ноября во весь день шел снег и поднималась метель. Вдруг к удивлению нашему, вечером, когда уже зажгли лампы, раздался звонок у парадного крыльца.

— Кто же может быть? верно, запутавшиеся путешественники?

Бегут двери отпирать.

— Граф и с ним обе дочери и Ив. Ив. Раевский.

— Какими судьбами?

— Мы пришли к вам пешком.

— Как? пешком? в такую метель?

— Мы шли Доном, заплутаться не могли.

— Три версты! по такому снегу?

— Ничего. Дошли отлично.

Мы только плечами пожимали, да головой качали.

Тут познакомились с Татьяной Львовной, которая обворожила всех своим простым и милым обхождением. Она среднего роста, полненькая, отлично сложенная, хорошенькая брюнетка, совершенно тип, отличный от сестры ее Марии Львовны, которая при светло-белокурых волосах чертами лица походит на отца своего.

Мария Львовна, не видя моей дочери, пошла ее разыскивать: оказалось, что она возилась с кормилицей меньшой своей дочери; у этой женщины сделалось сильное кровотечение из носа, и все усилия

- 378 -

остановить ее оказывались тщетными. Мария Львовна употребила другие, придуманные ею средства, и успех оправдал ее старания.

Вслед за Толстыми приехала Наталья Николаевна Философова²⁰, молодая двадцатилетняя девушка, по примеру Толстых приехавшая в имение матери для подавания помощи нуждающемуся населению.

Разговор зашел о злобе дня. Наталья Николаевна с восторгом сообщила о том, что получила пожертвования: два вагона ржи. Один от графини Олсуфьевой²¹, другой — от великого князя Сергея Александровича, а мать ее²² прислала ей из Москвы 1 500 рублей сер., также жертвованных. Она открыла столовую в деревне Баскакове²³ для крестьянских ребят и старух, а теперь имеет возможность открыть еще три таковые же в деревнях Прямоглядове, Мосоловке и Шивке, в нескольких верстах от своего имения. Графиня Татьяна Львовна открыла таковые же столовые в селе Татищеве²⁴, деревне Мещер-ках²⁵, селе Екатерининском²⁶ и сельце Бегичевке. Крестьяне эти даровые столовые окрестили именем «кормёжки».

Племянница графа Толстого, дочь сестры графини С. А. Толстой, Вера Александровна Кузминская взяла на себя преподавание в сельской школе²⁷ с. Бегичевки, так как крестьяне не в состоянии в нынешнем году содержать учителя; она аккуратно ежедневно занимается с ребятами.

Лев Николаевич тут же сообщил, что получил из Англии письмо²⁸, где просят его, «так как он один только знакомый им русский, указать им, к кому достойному доверия лицу могут они, англичане, адресовать те денежные пособия, которые они намерены послать голодающему населению России? И какая именно местность более всех нуждается в пособии?»

Граф намеревался указать им на Тульскую и Рязанскую губернии.

Эти хорошие вести привели всё общество в веселое настроение; молодые девушки стали распевать песни; раздались: «Сени, мои сени, сени новые мои!» и «Конфетка моя, леденистая!» и мало ли что поется, когда поющим еле минул второй десяток?

Сам Лев Николаевич подсел к роялю.

— Давайте, — сказал он молодому хозяину, — сыграемте им что-нибудь посущественнее!

Хозяин взял скрипку, и всё притихло при звуках моцартовской сонаты b-mol — скрипки и пиано-форте.

— Какая у вас хорошая скрипка, — заметил граф, когда затих последний аккорд.

Игра Льва Николаевича всех удивила: он с листа уверенно и с выражением читает ноты.

— Часто ли играет батюшка ваш на рояли? — спросила я у Марии Львовны.

— Очень редко, — ответила она.

— Каким образом мог он до сих пор сохранить такой уверенный toucher* и такую быструю игру? Удивительно!

— Брат мой старший Сергей тот гораздо лучше играет, — заметила Мария Львовна. — Он на-днях участвует в концерте в пользу голодающих в городе Черни, Тульской губернии, где он служит земским начальником.

— Что будет он играть?

— Крейцерову сонату с госпожей Унковской²⁹.

— Знаю: она играет наравне с знаменитейшими артистами, давала концерты в Петербурге.

- 379 -

Импровизированный графом концерт продолжался более часа. После Моцарта играли сонаты Вебера, Шуберта и проч. Граф видимо увлекся музыкой, а скрипач был в восторге, имея хорошего пьяниста для аккомпанимента: такое счастье в деревне редко перепадает. Граф же хвалил скрипача и игру его, которую находил замечательною в любителе.

Когда гости собрались уезжать, оказалось, что метель до того разыгралась, что зги божьей не было видно. Кучера отказались вести господ домой.

— Ехать опасно, — говорили они, — наверно собьемся с дороги.

Мы уговорили гостей остаться у нас переночевать, и все сели за ужин. Графу и трем барышням было заготовлено кушанье вегетарианское, такое, какое можно найти в деревне, как-то: каша гречневая, которую Лев Николаевич особенно любит, огородник, яичница, огурцы соленые, яблоки моченые и сладкие пирожки, от которых, впрочем, граф отказался, как от всего сладкого.

На следующее утро Лев Николаевич встал рано и, несмотря на метель, пошел пройтиться по усадьбе. Сын мой Иван Иванович также встал рано и пил со мной чай в столовой. Он рассказал мне, что граф всегда встает рано и натощак пешком прогуливается во всякую погоду. Возвратившись, пьет кофе пополам с цикорным; на пол-чашки кофе прибавляет пол-чашки кипяченого молока; сахар же в эту смесь не кладет. После кофе он садится писать по нескольку статей зараз. Обедает рано; в час пополудни опять ходит пешком, заходит в даровые столовые и беседует с крестьянами соседних деревень; иногда, даже зимой, ездит верхом на довольно далекие расстояния. — В кабинете у меня, — продолжал сын, — мыши — одолели, я велел поставить мышеловку. Вдруг вижу — исчезла моя мышеловка! Опрашиваю у людей: Куда девалась мышеловка? — Оказывается, Лев Николаевич велел их убрать!

— Я мышей люблю, — говорит, — не хочу, чтоб их убивали. Вообще я всех тварей люблю. Жалею только о том, что до сих пор не могу принудить себя любить клопов: вожу везде с собой далматскую ромашку, чтоб от них избавиться.

К десяти часам собралось в столовой всё общество. Оказалось, что один из детей Мордвиновых заболел горлом: мать его, всегда страшно беспокоившаяся, когда кто из детей занеможет, пришла в столовую готовить ребенку полосканье.

— К чему так волноваться? — говорит граф, — и так пройдет; а все эти полосканья и проч. служат только не больному, а окружающим его, чтобы успокоить себя, а не больного. По-моему, все лучше было бы устроить топчан³⁰ для здоровых; пусть по нем ходят, если уж хотят бегать и суетиться.

Молодая мать ушла с полосканьем, а я обратилась к Наталье Ник. Философовой.

— Не можете ли вы мне сделать большое одолжение?

— В чем дело?

— Нет ли у вас в библиотеке завалявшейся там английской грамматики? Она пригодилась бы мне руководством в обучении внучки Кати английскому языку.

— У нас, — вмешалась тут Татьяна Львовна, — есть очень хорошие руководства, по которым мы обучались.

Следует заметить, что Татьяна Львовна говорит по-английски, как природная англичанка.

— Это руководство отличное, — сказал вошедший в комнату Лев Николаевич. — Тут обучение идет постепенно с самого юного

- 380 -

возраста до более старшего; произношение помечено, а к трудным словам приложено объяснение.

— Такого издания в Москве нет, — заметила я с сожалением.

— Конечно, нет, — сказал граф. — Оно у меня из Америки. Вовремя оно, когда я особенно занимался школами, познакомился я с американским консулом³¹, и он мне выписал эти книги, чтоб я мог переводить из них то, что пригодилось бы для наших школ.

— Из Америки! — жалобно вздохнула я. — Где же мне их достать?

— Очень легко, — возразила Татьяна Львовна.

— Легко? — изумилась я.

— Конечно, легко. У нас много друзей в Америке.

И она стала называть их: тут было имя и женщины, президентши одного Union (Womans Christian temperance Union)³².

— Можно выписать через нее, — продолжала Татьяна Львовна.

— Только предупреждаю вас, вы в этих книгах найдете чисто американскую тенденцию пуританизма.

— Этого я не боюсь, — сказала я.

Когда подали лошадей, Лев Николаевич благодарил нас, хозяев, за радушный прием и за удовольствие, ему доставленное.

Он благодарил.

Уселись они все четверо в сани розвальни, называемые у нас коробкой. Сын мой сел на облучок с кучером, а граф с дочерьми сжались в коробке³³.

9 ноября Лев Николаевич вечером опять приехал к нам³⁴ на хутор с дочерьми и племянницей Кузминской; заехала с своей стороны Наталья Н. Философова и доктор Богоявленский с молодой женой и сын мой Ив. Ив. Раевский с двумя старшими сыновьями (моими внуками), Иваном³³ и Петром³⁶, студентами Московского университета, приехавшими к отцу на несколько дней из Москвы; тут же был и внук мой Иван Б.³⁷, словом собрались, считая домашних, девятнадцать человек. Молодежь занялась музыкой: Татьяна Львовна села за рояль, аккомпанировал на скрипке хозяин Ив. Ник. Мордвинов, а граф с доктором остались в столовой, где отпили чай. Когда я вошла к ним, граф стоял, прислонясь спиной к стене.

— Не хочу садиться, — говорит, всё время дома сидел.

Доктор стоя разговаривал с графом. Я уселась против них.

— Анархия ни к чему не поведет, — говорил граф. — Вы говорите про французскую революцию 1793-го года? но подобные катаклизмы в истории не повторяются. Я знаю, что французские и другие писатели уверяют, будто Россия теперь переживает точь в точь такое же состояние, как было во Франции до революции, но они ошибаются. Мы, русские, т. е. наша интеллигенция, идем наравне с Европой и Америкой, но куда идем? — Неизвестно. Будущего никто отгадать не может. — Что же касается народа, то его держат в невежестве, и пока он так останется, то хорошего от него ожидать нечего. Я сам слышал, как в высших сферах говорили, что народ следует держать в невежестве, не то нельзя будет его обуздать. Заметьте, что около городов, даже самой Москвы, народ знает одно, и верит в одно только — в Иверскую и в крестные ходы. Далее его ум и мысли нейдут, — остальное для него не существует. — А посмотрите на сектантов! я знаю и видел такое селение в сорока верстах от Нижнего Новгорода. Это село принадлежало прежде Шереметевым. Крестьяне все придерживаются своей, особенной секты; они не молокане, не некрасовцы³⁸; у них своя какая-то особенная вера. Что за единодушие между ними! тут нет не только нищеты, но даже бедности:

- 381 -

они все грамотны, школы у них процветают. У одного из них, крестьян, я видел довольно просторную комнату, всю кругом обставленную шкафами с книгами; из них многие научного содержания. Другой крестьянин из того же селения пристрастился к математике, выучился французскому языку, выписывает математические книги, французские и русские руководства, выстроил себе вышку, приобрел телескоп и делает астрономические наблюдения. — Пьянства у них нет и преступлений также нет. — Я в переписке с одним из этих крестьян: он пишет, что голода у них нет; он же отправился на Урал и в Сибирь; говорит, что голод там превосходит всякое описание. Вот письмо. Получил я его от хорошего моего знакомого, который на железной дороге встретил этого крестьянина.

Граф прочел нам вслух это письмо: оно сделало на нас самое удручающее впечатление.

— А вот, — продолжал Лев Николаевич, — то, что хочу добавить от себя и послать напечатать в «Русских Ведомостях». Я вам прочту.

Он прочел свою статейку³⁹ вслух, потом, обратясь ко мне, спросил:

— Как вы находите? хорошо?

— Конечно, хорошо, — ответила я и сконфузилась.

Пишет Лев Николаевич Толстой, подумала я, и спрашивает у меня: хорошо ли? Если б не добрейшее выражение его лица, сочла бы его вопрос злой насмешкой. — Впрочем, я тут же вспоминаю, что бессмертный Мольер⁴⁰, перед тем как сыграть на королевской сцене вновь написанную комедию, прочитал ее своей кухарке и ценил ее одобрение...

— Кстати о крестьянах, — сказал граф, — я знаю одного из них, литератора! Да! имя его Касиров⁴¹, крестьянин из деревни Уварово. Он пишет книги для народа: эти книги разносятся коробочниками⁴² во всей России, где и книги и автор их гораздо известнее и славнее самого Пушкина, а обо мне и говорить нечего! Например, его повесть «Храбрый Портупей Прапорщик»⁴³ вытеснила из народа бессмертного «Милорда Георга» Орлова⁴⁴, а это много значит.

Льву Николаевичу необходимо было написать несколько писем. Я предложила ему пройти в мою комнату, подальше от шумной молодежи; он согласился и тут же, на том столе, где теперь пишу, набросал свою статью.

— Вы пишете в очках? — спросил он у меня.

— Пишу иногда и без очков, но читаю в очках.

— Очков не употребляю, — заметил граф, — а мне 63 года.

А молодежь пока в зале то пела хором, то играла в шумные игры: как то в индюшку, где передвигались и с треском падали стулья и сами громко хохотавшие игроки.

Граф пришел в залу с намерением позвать одну из дочерей, чтоб переписала она его статью, но, видя, как они от души веселятся: «Нет, — говорит он мне, — жаль их трогать, уж очень им весело. Сам перепишу». И ушел обратно в мою комнату. Когда он вновь вернулся в залу, игра шла какая-то в перегонки. Граф присел к детям и стал перегоняться с молодым доктором и перегнал его при восторженных криках всех присутствующих. Довольный своей победой, он удалился в кабинет моего зятя, и разговор принял опять самый интересный характер.

— Люблю Потапенко⁴⁵, а иногда и Гаршина, — говорил граф; — в нем всё естественно, неделанное; а Короленко мне не по душе, больше всё деланное, да и фантазия его искажает действительность.

- 382 -

Помните, как он описывает ночь на светло-христово воскресенье?⁴⁶ В ту самую минуту, как провозглашают: «Христос воскресе!», часовой стреляет в убегающего каторжника, и «месяц освещает стены острога». Разве в полночь пасхи когда-нибудь месяц светит? — Кого я еще не терплю, это — Крылова.

— Какого Крылова? — изумились мы.

— Крылова, что басни писал.

Мы так были поражены, что замолчали и не решились спросить графа, почему он не терпит всеобщего любимца? а он не объяснил, в чем виновен наш милый баснописец. Разговор принял другой оборот.

— Вот замечательный человек, — сказал Лев Николаевич, — это библиотекарь Румянцевского музея Федоров⁴⁷. Никакой монах-аскет не ведет такой строгой жизни, как Федоров. Я был у него. Он живет в крошечной комнате. Тут стоит деревянный сундук, прикрытый газетой, это — его постель. — Платье у него только то, что на плечах; пища — молоко, за которым он ходит в молочную, где и выпивает его. Одно! — сказал граф улыбаясь, — он курит! говорит, что от этой привычки отстать не может. Науку он высоко чтит, библиотекой занимается тщательно и аккуратно. Преследует же мысль, которая может вам показаться фантастической, и многие, пожалуй, сочтут его за безумца, но он полагается на прогресс науки, которая, по его мнению, дойдет до того, что победит саму смерть, и тогда он, Федоров, стал бы воскрешать своих предков. «Тот, — говорит он, — который, потеряв мать, сам не умер, тот мать свою не любил».

Гости наши разъехались после ужина в полночь.

———

Граф Л. Н. Толстой начал свою благодетельную деятельность на собственные средства. Между тем в «Русских Ведомостях» появилось Воззвание⁴⁸ графини Софьи Андреевны, супруги Льва Николаевича. Она в кратких, но искренних и прочувствованных словах высказывала бедствие, постигшее народ русский, говорила о том, что муж ее, сыновья и дочери спешили переселиться в самую среду голодающих, чтоб принести им более существенную помощь. Графиня взывала ко всем желающим жертвовать, но не знающим куда и кому доставлять свою лепту, чтоб не пропала она даром, а принесла действительную помощь нуждающимся. При сем давала она свой адрес, адрес мужа (Рязанская губерния, станция Чернава) и двух сыновей: Сергея, земского начальника (город Чернь, Тульской губернии) и Льва (Самарской губернии, Бузулукского уезда, Патровское волостное правление), куда с той же целью, как и отец его, уехал Лев Львович⁴⁹ вместе со внуком моим Иваном Александровичем Бергером.

В первые же два дня после выхода газеты с Воззванием* графини, ей в Москве переданы были 4 000 рублей серебром от разных лиц, обрадовавшихся, что нашли в графе и графине Толстых то, чего напрасно жаждали получить, т. е. людей, искренно желающих добра нуждающимся и умеющих делать это добро производительным. С каждым днем возрастало число пожертвований. Здесь же на нашу станцию Чернава, где почта приходит только два раза в неделю, посыпались на имя графа и графини Татьяны Львовны денежные пакеты с малыми и большими суммами, так что почтмейстер задерживал моего посланного с утра до позднего вечера, не успевая отмечать

- 383 -

и подписывать денежные объявления. Все они переходили, таким образом, через мои руки и передавались графам Толстым, и немало дивилась я великому числу доброхотных жертвователей. Получались по объявлениям деньги либо моим посланным, либо одним из моих внуков, либо самой Татьяной Львовной. Имя жертвователей и сумма, полученная от них денег, печатается в «Русских Ведомостях», а у Толстых ведется аккуратный счет как полученных денег, так и расход на них: на даровые столовые или кормёжки, как прозвали их крестьяне; их в настоящее время двадцать восемь (всё более в Епифанском уезде Тульской губернии), на покупку ржи, раздаваемой мукой нуждающимся или печеным хлебом, на дрова, на топку изб и проч.

11 ноября.

Сегодня приехал в Бегичевку студент⁵¹, который берется заведывать даровыми столовыми.

13 ноября.

Л. Н. Толстой заходил сегодня к нам с молодым человеком Матвеем Николаевичем Чистяковым, которого мне представил, как желающим также принять участие в вспомоществовании голодающим. Остались недолго, ушли пешком.

15 ноября.

Вечером, часов в семь, приехали обе молодые графини, Вера А. Кузминская, Наталья Николаевна Философова, невестка моя Елена Павловна Раевская⁵², оба сына ее, мои внуки, Иван и Петр, потом прибыл сам граф Толстой⁵³ с сыном Львом Львовичем и двумя кончившими курс студентами, естественником Григорием Поляковым, юристом Николаем Тулиновым⁵⁴; с ними приехала и жена врача Анна Николаевна Богоявленская.

Граф уселся за рояль, играл сонаты Бетховена, И. Н. Мордвинов аккомпанировал ему на скрипке. — Потом молодежь дела хором русские песни, играли в шумные игры. Под конец вечера обе графини Толстые и Наталья Николаевна Философова плясали русскую национальную пляску и вызвали общие апплодисменты. Особенно грациозно и шикозно пляшет Татьяна Львовна, хорошенькая брюнетка, среднего роста, хорошо сложенная, очень симпатичная.

Лев Николаевич, после игры на рояле, ушел в кабинет зятя, где отдыхал, устав от длинной прогулки пешком. Он издали, молча, прислушивался к скрипке Мордвинова и повторял:

— Нет, вы не знаете, Мордвинов замечательно хорошо играет для любителя.

Тулинов и Поляков приехали в Епифанский уезд Тульской губернии со своими средствами и поселятся либо в селе Орловке⁵⁵ Рафаила Алексеевича Писарева⁵⁶, либо в Монастыршине⁵⁷, где намерены открыть даровые столовые для нуждающихся.

Перед ужином граф Лев Николаевич попросил меня показать сыну его Льву мои акварели; они восхищались портретами моих детей, племянников и внучат.

Ужинали на двух столах. В зале накрыт был стол для вегетарианцев, а в столовой для нас, грешных. Граф от ужина отказался, говоря, что сыт. Молодежь в зале за ужином пела хором русские песни и Марсельезу.

- 384 -

17. Воскресенье.

Граф Лев Николаевич приходил сегодня пешком. Нам принесли воскресную почту. Граф взял газету.

— А! — сказал он, — вышла, наконец, в печать замечательная книга! книга американской женщины-врача. Алисы Стокгем: «Токология или наука о рождении детей». Книга замечательная⁵⁸. Автор начинает с половых отношений, переходит потом к беременности, родам, физическому и нравственному воспитанию детей, входя в малейшие подробности о пище и проч., словом, книга драгоценная для матерей. Таких у нас нет.

— Ваша правда. Несколько лет тому купила я в Москве книгу, изданную каким-то врачом «Материнское воспитание», читала ее со старшей дочерью. Мы только плечами пожимали, столько там было нелепостей, и, наконец, забросили ее.

— Так, так, до сих пор ничего подобного не было написано. Эта госпожа Стокгем была в России, была у меня; я написал ей предисловие к ее книге.

Граф засмеялся.

— Книгу запретили ради моего предисловия.

— Почему же? — удивилась я.

— Я написал сущую правду, то, что у нас в России пишут о числе бактерий и о способе их разыскивания, а о том, как взрастить здорового робенка, о том умалчивают. Я узнал о причине запрещения: меня заставили вычеркнуть всю эту фразу. И вы видите: книга вышла в печать!

22 ноября.

Пишу письма в своей комнате. Звонок с крыльца. Влетает ко мне моя пятилетняя внучка Аня Мордвинова, восторг блестит в ее черных глазках.

— Grand-maman! я тебе говорила, что сегодня приедут Толстые! Вот и приехали!

Девочка мгновенно убегает. Следую за ней черепашьим, старушечьим шагом и нахожу ее в зале уже сидящею на коленах у Марии Львовны. Это ее обычное место, а переходит она с него только, чтоб переместиться на колена Татьяны Львовны. На этот раз второго помещения не оказалось. Приехали только Мария Львовна и Вера Александровна Кузминская; добрые девушки приехали, чтоб немного успокоить меня насчет здоровья моего старшего сына Ивана Ивановича Раевского, который заболел инфлюенцой у себя в доме, где живут Толстые. Невестка моя Елена Павловна, в Туле с младшим сыном Григорием⁵⁹, что учится там в гимназии. За сыном моим некому ходить. Я уже столько зим заперта в четырех стенах, что от докторов получен мне запрет из них выходить до весны. «Если выйдете на зимнюю стужу, говорят, мы за вас не отвечаем». Я всё же стремилась всей душой к нему. Катя⁶⁰ зарыдала, Маргарита⁶¹ также; не пустили меня...

Молодые графини предлагали свои услуги, но больной их стеснялся, дочь Маргарита уехала к брату и сказала, что проведет с ним всю ночь, а лучше ее сиделки найти нельзя.

— Что вы так беспокоитесь? — сказал мне доктор, — Иван Иванович через два дня будет совсем здоров.

И я ему поверила.

— Пишет ли теперь граф что-нибудь для печати? — спросила я у Марии Львовны.

- 385 -

— Пишет статью о голоде⁶², другую о даровых столовых⁶³, и еще статью, которая начата им уже год тому назад: «О воинской повинности»⁶⁴.

— О несопротивлении злу?

— Да, но вероятно ее не пропустит цензура. Разве только Гайдебуров⁶⁵ напечатает: он — храбрый. — К нам приехали два газетных репортера, оба из Петербурга: Майков⁶⁶ от «Нового Времени» и Михневич⁶⁷ от «Новостей»; оба устроились на квартире в деревне, а весь день проводят у нас и записывают все, что мы или отец говорим: это несносно! — Возвращаюсь сегодня из даровой столовой и рассказываю отцу, как лошадь моя брыкалась, рассказываю с азартом, машу руками и представляю, как лошадь брыкала. Вдруг вижу — репортер вытаскивает из кармана книжечку и тут же при мне записывает мои слова о брыкании лошади! Как интересно! Просто невыносимо, несносно!

— Извините, если выражусь неприлично: но вы бы этих присяжных репортеров приказали в шею гнать.

— К нам в Ясную Поляну являются точно так же разные личности, которых мы не подозреваем в репортёрстве, а потом печатают всякую ложь о нас, всякие небылицы. И я попала таким образом в печать и в самом искаженном виде, даже имя мое переврал, назвал Надей. Как приятно!

— Где же это напечатали?

— В «Курском Листке»⁶⁸. Представили меня пошлой, вульгарной девочкой, употребляющей мужицкие выражения и такой грязной, что ни меня, ни отца остальная семья не принимает за свой стол! Что мы обедаем чуть ли не в буфете! К тому же, что мы оба издеваемся над святыней. Каково?

Мария Львовна такая милая, добрая девушка, что нельзя ею не любоваться. — Вот награда тому, чья слава гремит по всему образованному миру, в старом и новом свете! и тем, кто имеет счастье принадлежать к его семейству!

28 декабря 1891 г.

Более месяца прошло с тех пор, как записала последнюю строку в этом дневнике... Продолжать его была не в силах... Слишком ужасное, подавляющее, неожиданное несчастье обрушилось на нашу семью. — Сын мой старший, первая, страстная, земная моя привязанность — не стало его.

Болен он был всего шесть дней. Всё время его спрашивали: «что у тебя болит?» — один ответ: «ничего не болит, только слабость». — И вдруг — болезнь приняла крутой оборот.

— Не послать ли за Еленой Павловной? — говорят ему.

— Не надо, она испугается, — говорит он.

Он жену обожал, и она также любила его всей душой. Наконец, он сам ей написал

— Разлука с тобой мне тяжела. Приезжай.

Послали нарочного в Тулу, невестка моя немедленно приехала со старшим сыном Иваном; но сын мой при ней прожил менее двух суток.

Горя вдовы и нашего не стану описывать... Невестка моя из цветущей женщины обратилась в старуху. — Такой любви, такого обожания, такой заботливости о спокойствии жены я не видывала ни у кого, кроме как у сына.

— Не умирай, — говорил он ей, — потому что я тебя не переживу.

- 386 -

На себя он брал все хлопоты о хозяйстве, о детях, о племянниках, о народе, о всех, кто к нему ни обращался. Вечно в разъездах по своим и чужим делам, в хлопотах, он не имел ни минуты отдыха, заработался, затянулся, как добрый конь, которому ноша не по силам...

По природе он был очень веселого нрава; приезд его радовал меня, детей, внучат моих, к которым был чрезвычайно ласков. Но с самой нынешней весны, когда стал уясняться предстоящий для народа голод, сын стал задумываться, и прежняя его веселость исчезла: он заметно постарел.

— Ты болен? — говорю ему.

— Нехорошо себя чувствую.

— Посоветуйся с своим тульским врачом Рудневым⁶⁹, ты ведь имеешь к нему доверие.

— Некогда.

— Береги себя, не пренебрегай своим здоровьем.

— Некогда собой заниматься.

И так продолжал он трудиться до самой поздней осени.

Граф Лев Николаевич мне сам говорил, что приехал он, Толстой, в наш голодающий край безо всякого предвзятого плана, не зная, как приняться, чтоб доставить действительную помощь нуждающемуся населению. Тогда сын мой Иван Иванович Раевский подал ему мысль о даровых столовых*, сам горячо за нее ухватился и энергически привел в исполнение, открывая эти столовые у себя в деревне и в соседстве, делая вычисления в том, что будет стоить прокормление таким образом каждой единицы и рассчитывая по этому, сколько придется на нее израсходовать до будущего урожая. Все счеты графа Толстого взял на себя и проводил за ними все вечера, днем же разъезжал и хлопотал о доставке народу продовольствия, дров и проч. — И вся эта утомительная работа делалась в нервном, возбужденном состоянии. Погода была отвратительная, и сын, проводив жену и детей обратно в Тулу, несмотря на уговоры жены остаться дома и отдохнуть, захотел непременно ехать на экстренное земское собрание в уездный наш город Данков. Там спорил, горячился и на следующий день с температурой в 40 градусов проехал сорок верст в открытых санях, при страшном ветре, прозяб дорогой и слег, чтоб более не вставать...

Скончался он 26 ноября 1891 г. Потеря громадная для вдовы, детей, для всего нашего семейства, скажу даже, для всего края. — Нет такого мужика, который бы не говорил: «Хотел итти просить Ивана Ивановича, да вот их нет!»

Увидя Льва Николаевича, я зарыдала...

— Большое вам горе, — сказал он сочувственно.

— Не первое, — рыдала я.

— Хорошую жизнь прожил он...⁷⁰

Ответить не могла... меня душили слезы. —

Когда невестка моя Елена Павловна Раевская была у нас в первых числах ноября, видя какую тоску на меня и на дочь наводит голодный год, она сказала: «я сама не знаю, куда от тоски деваться. Мне всё кажется, что надвигается на нас какая-то каменная стена, готовая на нас обрушиться и нас всех раздавить».

Стена обрушилась!

- 387 -

29 декабря 1891 г.

До сего числа граф и дочери его открыли в Епифанском и Ефремовском уездах, Тульской губернии, и в Данковском, Рязанской губернии, до 70 даровых столовых. По расчету, сделанному еще сыном моим Иваном Ивановичем Раевским и подтвержденному опытом самих Толстых, каждая единица, едок, стоит им в месяц от 1 руб. 30 коп. до 1 руб. 50 коп. каждый, и, считая таким образом, каждая, доведенная до будущего июля месяца столовая будет стоить 500 рублей серебром, следовательно, все 70—35 000 руб. сер., не считая того, что раздают мукой, платьем и проч.

Деньги деньгами, но чем оценить труды маститого, многоуважаемого писателя и молодых дочерей его, оставивших в Москве просторный, покойный дом свой, чтоб кое-как приютиться в степи, среди грубого народа, ради подачи помощи нуждающимся, голодающим? — Какую стяжают они награду за свое самопожертвование? Благодарность тех, кого облагодетельствовали? Почет всех свидетелей их трудов? — Как бы не так! — Повсюду неудовольствие, брань, конечно, заочная, и гнуснейшая клевета! Богатые и достаточные крестьяне завидуют нищим, которых они кормят, стараются втираться в даровые столовые и, когда, узнав о их хитрости и обмане, им отказывают, тогда они злятся, бранят графа и его дочерей, распускают о них разные клеветы. Позор на человечество!

Не одни грубые крестьяне, но пастыри церкви, священники, которым следовало бы лучше понимать сподвижничество всей семьи графов Толстых, не устыдились потворствовать этим клеветам! Отец⁷¹ настоятель храма села Орловки отправился в соседние сёла и стал уговаривать всех священников следить за поведением (?!) графа, уверя их, что он пропагандирует какую-то свою, вредную секту. С этим прибыл он и к настоятелю церкви села Огарева⁷⁴ и стал ему поносить графа. Священник огаревский — почтенный старичок, простой и набожный.

— Что вы мне говорите о Толстом? — ответил он. — Никакого Толстого я не знаю и впервой о нем слышу!

С тем и отпустил непрошенного доносчика.

Между тем, клевета орловского священника, перенесенная им же к преосвященному Никандру, архиепископу тульскому и белевскому, принесла свои плоды. Явились в Епифанский уезд присланные от архиерея два следователя: благочинный и священник для исследования поведения графа Льва Николаевича Толстого!!!

Сын мой Дмитрий Раевский⁷³, предводитель дворянства Епифанского уезда, узнав о прибытии этих следователей в село Никитское, позвал их к себе и удостоверял их, что граф Толстой не пропагандирует никакой секты, а занимается только тем, что кормит голодных и нуждающихся, устраивая бесплатные столовые для детей, стариков, старух и вообще всех, кому недостаточно хлеба, раздаваемого земством.

— А школа сельская? — спросили следователи.

— В школе сельца Бегичевки, — продолжал Дмитрий, — занимался не граф; он даже в нее не ходил, а преподавала там племянница его Вера Александровна Кузминская, потому что крестьянам нечем было платить учителю; занималась она там только несколько дней, а теперь граф на свой счет выписал прежнего преподавателя и платит ему из своего кармана; следует его благодарить за это благодеяние учащимся ребятам.

- 388 -

Однако ж, курьезные следователи этим не довольствовались, отправились делать экзамен школьникам в Бегичевке. Оказалось, что всё взведенное на графа Толстого обвинение — чистая ложь. Школьники поют молитвы перед началом и после окончания учения, знают наизусть молитвы, требуемые по программе, а в законе божьем сделали значительные успехи.

Следователи уехали обратно в Тулу. Неужели клеветнику не будет выговора?

Не унялась клевета: подражая орловскому, стал ее распускать о. Василий Алексеевич Милованов⁷⁴, священник села Никитского; она принесла пагубные и опасные плоды. Крестьяне им поверили, как вообще верят всяким нелепостям, а разуверить их нет возможности.

— Разве господа скажут нам правду? — вот их всегдашний припев.

А то, что расскажет им прохожий солдат или полупьяная побирушка, то считают неоспоримой истиной. Вот то, что мы сами слышали, и точно то же рассказала нам Варвара Федоровна Ошанина, которой имение в двадцати верстах от нашего хутора.

— Мужики, — говорит она, — между собой толкуют: «Какой это граф? — одет по-мужицки, ходит по избам, никакая стыдь его не берет! всё пешком, аль верхом в метель, вьюгу, везде рыщет! Это не человек, это — антихрист! откуда такая в нем сила? Махнет одной рукой — деньги ему сыпятся! другой махнет — вагон с хлебом сам к нему катится! Нам его хлеба-то чертовского даже боязно есть-то!

Вот благодарность за неслыханные благодеяния! за прокормление целого края! Нас страх берет за графа. — Знают, почитают его имя во Франции, где зовут его не иначе как: «l’apôtre de Toula»*, в Англии, в Америке, а здесь грубые дикари, того гляди, убьют его, обзывая антихристом... А знают ли они, что этот воображаемый ими антихрист постоянно носит в одном из глубоких карманов суконной серой блузы, всегдашней его одежды, евангелие, листы которого почти истерты от частого перелистывания, а ночью эта книга покоится на столике у его изголовья**.

Как предупредить несчастье? — сказать графу? — он с презрением отнесется к этим слухам, считая их вздорными сплетнями, или скажет: «Что ж, если убьют меня, это, верно, так и следовало быть».

25 декабря пробыл у нас граф Толстой часа три, много толковал с Николаем Авенировичем Мартыновым***⁷⁶ о покупке льна, который крестьянки разбирают нарасхват. Много говорили и о том, как бы прокормить крестьянских лошадей до весны.

Граф предлагал закупить прошлогодней соломы, свести в одно помещение несколько сот лошадей и кормить их там этой соломой, посыпая ее толчеными жмыхами; а если нанять помещение вблизи винокуренного завода, то поливать солому бардой.

— Позвольте мне заметить, — возразила я, — что по опыту знаю, что горячая барда, поливаемая на корм в холодном помещении, развивает в лошадях чахотку.

- 389 -

Граф Толстой сообщал, что на Кавказе куплено 30 000 десятин лугов и предлагают отправить туда на прокорм крестьянских лошадей.

— Пока об этом пойдет переписка, — заметил зять мой И. Н. Мордвинов, — да соберут лошадей, дело затянется до февраля месяца, а в половине марта уже понадобятся лошади для пахоты, тут у нас самый овсяный сев. Когда же лошади вернутся? и что будет стоить провоз туда и обратно? К тому же вряд ли доверят крестьяне своих коней чужим людям; скорей извернутся здесь их кой-как прокормить. У того мужика, у кого в нынешнем году лошадь не продана, тот состоятелен, а у бедняков она продана или зарезана.

— Но ведь лошадь прокормить до уборки хлеба будет стоить мужику более 20 рублей сер., — сказал граф. — Мы же прокормим его лошадь до весны — до жива, а не до жира.

— Чем же мужик ее поправит весной, чтоб она годилась для работы? — возразил Мордвинов. — Как он ее впряжет в соху, выведет на пашню — она у него падет.

Толковали долго, но так и не столковались.

— Вышел сборник в пользу голодающих, обещали мне его прислать. Там две мои статьи⁷⁸, — сказал граф Толстой.

— Зачем не напечатали вы их в «Русских Ведомостях»? — спросила Екатерина Васильевна Степанова*. Лучше бы было, если б они раньше появились.

— Их завербовали издатели в свой сборник, — заметил Мартынов, — конечно, из своей выгоды.

— И тянули этот сборник непозволительно долгое время, — прибавил Лев Николаевич.

— На-днях, — сказал граф, — явились ко мне два гвардейских офицера; знаете, из таких, что признают голод только под видом корчи у умирающих или неизлечимой опухоли во всем теле от вредных суррогатов в пище. Если же этих признаков нет, значит, и голода нет. Наша же задача та, чтоб по возможности предупредить корчи и неизлечимую опухоль. Этого они понять не могут.

29 декабря, 10 часов вечера

Хочу записать здесь нечто о замечательной личности — Матвее Николаевиче Чистякове, одном из друзей и приверженцев графа Льва Николаевича Толстого.

Вечером 8 декабря дочь Маргарита Мордвинова, нервно расстроенная со смерти брата, ушла к себе наверх и легла отдохнуть. Я спать не могла и осталась в кабинете зятя с ним и с Матвеем Николаевичем, которого граф, вызванный графиней в Москву и уехав туда с дочерьми, уполномочил без себя заняться здесь открытыми им даровыми столовыми. Разговор переходил от одного предмета к другому. Чистяков во всем высказывал здравый смысл и начитанность. Наконец, Мордвинов обратился к нему с вопросом:

— Ваши познания, Матвей Николаевич, так глубоки и по таким разнообразным предметам... Скажите, прошу вас, где вы учились?

— Нигде, — простодушно ответил Чистяков.

— Как? Нигде? — воскликнули мы оба.

- 390 -

— Так, нигде. Я — сын крестьянина; дед мой был волостным старшиной, отец — бурмистром. То что знаю, тому сам обучился.

— Вы — замечательный человек! — сказал зять.

Молча смотрела я на Чистякова, с удивлением; скажу ли — с благоговением?

— Положительного места жительства я никогда не имел, — продолжал Чистяков. — В продолжение шести лет вел я все дела одного из братьев Серебряковых⁸⁰: знаете, этих Серебряковых, у которых на Урале золотые прииски. Старший из братьев, миллионер, имел свои пароходы на Северном океане, где вместе с Нордшильдом⁸¹ снаряжал экспедиции, разыскивающие себе путь среди северных ледников. У обоих братьев были свои поверенные в Японии, в Китае. Я же занимался делами меньшего брата на Урале, на Кавказе, в Самарской губернии.

— При вашей любви к передвижению, не захотели вы побывать в Японии, в Китае?

— К сожалению, не знаю иностранных языков, — тряхнул головой Матвей Николаевич. — А знаете? без английского языка туда и сунуться нельзя! Пробовал я учиться и по-французски и по-английски, да не даются мне языки. Дела же было через голову. Мой Серебряков разделился с братом, оставил ему золотые прииски и взял себе капитал; задумал основать в Самарской губернии земледельческую техническую школу со всеми новейшими изобретениями. Замысел грандиозный. Приобрел несколько десятков тысяч десятин земли, воздвиг целый посёлок и несколько отдельных хуторов. Строения все великолепные, всё камень, кирпич и железо. Главный посёлок был целым городом. Одно здание для школы стоило миллион. Земледельческие орудия выписывались все из Англии, стоили они двести тысяч, а может быть, и более. Кругом строились хутора — все здания каменные, железом крытые. Дома для рабочих — удобные, всё на широкую ногу. И всем этим я заведывал. Архитекторы, инженеры, техники все были под моим ведомством.

— Как у вас дело шло?

— Во всем отлично, но с работниками — отвратительно.

— Почему?

— У нас рабочие — всё больше были хохлы. Они до того упрямые, закоснелые в своем невежестве, что ничего с ними не поделаешь! Например, привезут новую машину из Англии, положим, хоть самое простое орудие, — плуг трех-четырех лемешный. Призовешь вечером старосту.

Тут Чистяков вскочил и вытянулся у притолоки кабинета.

— Вот так у притолоки вытянется, глаза в потолок уставит... Вот так.

Чистяков уставил глаза в потолок и скорчил глупейшую физиономию.

— Вот и толкуешь ему часа два, в чем состоит польза нового плуга, как с ним обращаться, сколько следует в него впрягать волов. У нас там на юге всё на волах работают. Наконец, спросишь: «Понял ты меня?»

— Как же, понял, Матвей Миколаич.

— Ну, так сберу завтра плуг, покажу на пашне, как им орудовать, а ты смотри, чтоб работник по моему приказу всё исполнял.

Староста в затылке чешет.

— Так-то так, Матвей Миколаич...

— Ну, что ж?

- 391 -

— Как вашей милости будет угодно, а по нашему сохой бы лучше...

Тут Чистяков взмахнул руками, отскочил от притолоки, сделал несколько шагов и уселся на прежнее место в кресло.

— Ну что ж прикажете с ними делать? Например, косилки выписали — траву, жнеи — пшеницу что ли, овес косить. Земля — новь, попадаются на лугах, на пашне кое-где кустик, либо пень, что не успели еще с корнем выкопать. Наладишь им косилку, либо жнею и говоришь работнику: «Ты смотри, если пень или куст попадется, ты объезжай его, не то поломаешь косилку. Понимаешь?»

— Слушаю-с.

— У меня же дел пропасть, не за каждой же жнеей или косилкой мне самому по полю ходить? Садится хохол на косилку и через пол-часа задремлет, качается с боку на бок, не видит, куда волы идут. А тут пень или куст на поле, хохол спит, косилка зацепит за пень или куст, хохол летит кувырком — косилка вдребезги! Все машины нам исковеркали. Поверьте! — целый сарай этими ломаными машинами завалили.

— Сколько у вас было рабочих волов?

— Тысячи полторы было. Который вол слишком стар становится, либо плохо в упряжи ходит, того продаем, а молодых покупаем, выезжаем.

— Где ж вам всякого вола знать, каков он?

— О! на это хохлы молодцы. Один у меня особенно был на то хорош. Возьму его, бывало, с собой на какой хутор, а хуторов много у нас было настроено. Поеду с ним в луга, где волы пасутся, и спрашиваю: «Ну, смотри, какой из них годен аль нет?»

— А хохол: «Вот эфтот, Пестряк, плох — не годится. А тот, Матвей Миколав, ничего — хорош еще».

— Как? — говорю, — что за Матвей Миколав?

Хохол ощеряется: «Да так, у него кличка такая, Матвей Миколавом зовут. А тот вон — Серебряков, бурый-то, уж стар становится».

— И у каждого вола у него была своя кличка, и каждого он по имени знал. Курьез!

— Что ж? как пошли у вас дела со школой?

Он рукой махнул.

— Куда тебе! Не поладил Серебряков с губернатором. Что у них там вышло, право, не знаю. Только губернатор тайком на него донес в Петербург, видите, что у нас будто бы тут в заведении социалисты пригреваются... А всё вздор! и в помине их не было! Ну, и запретили земледельческую школу — и всё прахом пошло... Серебряков всё бросил: с горя всё продал за бесценок; положил туда миллионы и душу свою в придачу... За всё взял, кажется, сто тысяч и уехал, разорившись до тла.

— Сколько вы у него получали гонорара?

— Семь тысяч в год.

— Сколотили ли вы хоть себе что-нибудь на черный день?

— Почти ничего; тысячи полторы осталось.

— Как же так?

— Видите, я деньгами не интересуюсь. Был у меня слуга, хохол, честный. Я ему давал деньги, он мне закупал всё, что мне нужно было. Счетов своих я никогда не сводил. Потом, когда я ездил по делам с самим Серебряковым, он спросит:

— Сколько вам нужно в день проездных?

— Всё равно, говорю.

- 392 -

— Шесть рублей, довольно?

— Довольно.

— А ездил я с ним всегда вместе, значит, по железным дорогам все в первом классе; в Петербурге стою там же, где он, значит, он у Демута⁸², я у Демута, чтобы быть под рукой. Что ж это стоит? А разъезды, извозчики и проч. Не шестью рублями это пахло. Я свои и тратил.

— Что ж вы ему не говорили?

— К чему? На что мне деньги? Я — один, проживу и без денег. Когда делов у Серебрякова не было больше, вижу — я ему не нужен, не к чему ему меня держать, только лишний ему расход, — я откланялся. — Тут услыхал я, что Чертков живет в духе Льва Николаевича; отдал вею землю свою крестьянам, а они подарили ему клочок земли. Он выстроил там себе избу и живет в ней, сам пашет и живет по-мужицки. Я — к нему, стал помогать ему, по округу народу помощь какую подавать; да отбили мужики у меня охоту с ними возиться: такое низкопоклонство, столько подлости, лести, хитрости и обмана на каждом шагу... Опротивели они мне. Долго не выдержал. Притом хотелось на месте пожить, поуспокоиться. — Взял в Воронежской губернии 175 десятин на аренду. Кстати вблизи живет мне друг-приятель — Эртель⁸³, держит также там аренду. Превосходный человек, мы друг другу сочувствуем.

— Тот ли Эртель, говорю, — писатель?

— Он самый. Вот я и поселился близ него. Народ там хороший, честный, т. е. крестьяне. Я им даю часть земли внаймы, они мне за нее отрабатывают, никогда никаких письменных условий с ними не делаю. Слову моему они верят, а я ихнему. — Когда я узнал, что Лев Николаевич приехал сюда, то захотел его повидать и посмотреть, как он действует. Теперь, пока он в Москве, я за него отрабатываю, а когда он вернется, я уеду на свой хутор.

— Останьтесь еще здесь!

— Не могу, у меня там дело есть неотложное. С Эртелем хотим и там столовые открывать. Ведь и в Воронежской губернии такой же голод, как и здесь.

Рассказывал мне Чистяков также про отшельника, которого он видел в Саратовской губернии.

— Услыхал я про этого отшельника в одном из сел, верстах в 25—30 от Саратова: мне захотелось его повидать. Этот отшельник был богатым крестьянином, жил хорошо, но захотел удалиться от мира и верстах в трех от родного своего селения стал рыть себе в горе пещеру. Я туда отправился. Подходя к горе, я увидал высокого, худого, бледного, но крепкого, мужественного еще старика лет шестидесяти; длинная белая борода, длинные белые волоса придавали величественный вид кроткому, спокойному выражению его лица. Он заступом копал землю в небольшом садике, окружающем его пещеру. Тихо и спокойно приветствовал он меня. Я стал любоваться его садом; всё там было чисто, в порядке, кусты окопаны, кой-где виднелись и цветы.

— Сами вы это всё засадили? — опросил я.

— Сам. Вот кусты малины, вот всякая смородина. Ягоды поспевают: я их иногда ем. Прилетают и птички небесные, клюют их. Ведь и они тварь божия, и ей надо питаться.

Я попросил позволения посмотреть его обитель. Он повел меня сначала в длинный, узкий коридор, вырытый в горе; в конце коридора была небольшая, пошире его, комната; на земле послана грубая его постель и стоял глиняный кувшин с водой, единственный напиток

- 393 -

отшельника: он ее черпал из колодца, находящегося у подножья горы. За этой комнатой опять длился узкий проход, а за ним опять вроде небольшой комнаты, освещенной лампадкой: посреди ее стоял деревянный крест, ножкой врытый в землю — то была молельня старика.

— Сами вы всё это вырыли?

— Сам.

— Чем же он питается? — спросила я.

— Хлеб ему носят родственники из села, но не каждый день Я выразил ему свое удивление насчет скромного его питания.

— Вы видите, — сказал он, — я, благодаря бога, здоров, могу и руками трудиться, и молиться всевышнему богу нашему.

———

— В Самаре же, — рассказывал Чистяков, — есть какая-то секта, совершенно особливая. Главная ей руководительница девяностолетняя старуха. Она с давних пор стала всем проповедывать умеренность, чистоту нравов, честность, воздержание от вина, любовь к богу и к ближнему, несопротивление злу. Сначала у нее было мало последователей, а теперь их насчитывается до пяти тысяч человек. Было время, когда начальство вообразило, что эта секта из зловредных, старуху схватили, в тюрьме держали. Она же преследование сносила покорно, и слава ее еще более распространилась. Наконец, начальство удостоверилось, что ничего в ее учении нет дурного, ни противного православию: старуху выпустили на свободу.

— К этой секте примкнул некий богатый человек, кулак и мироед, наживший капитал тем, что обманывал и обирал народ. Теперь же он совершенно изменился. Сын же его отказывается следовать его учению: он женат и живет своим домом. Я знал старика давно: услыхав об этом курьезе, я зашел к нему из любопытства; перемена в нем меня поразила. — При мне, пока мы разговаривали, прибежал его внученок, стал к деду приставать, надоедать ему, даже ухватил его за седую бороду. Старик тихонько высвободил ее из рук мальчика и с кротостью убедил его удалиться.

— В прежнее время, — обратился ко мне старик, — я бы его за ухо, да за дверь швырнул, а теперь — нет! совсем не то.

Я слышал, что прежний мироед теперь не только не грабит, но раздает милостыню нуждающимся.

— Это не та ли самая секта, — спросила я, — о которой говорил мне Лев Николаевич? — в Нижегородской она губернии?

— Нет; вовсе не та. Та секта мне не так нравится, потому что те сектанты много хлопочут о наживе. А эти вовсе нет. Они помогают друг другу, это правда, нищих между ними нет, но нет и богатых.

— Ходят они в нашу церковь?

— Ходят, как же: венчаются в церкви и детей крестят. — В условленные же дни собираются они в частных домах и все вместе молятся; а председательница их, старушка, проповедует им в этих собраниях.

— Школы у них есть?

— Есть, но народ мало грамотен. Я испросил позволение притти на их собрание и стал им читать евангелие, выбирая места доступные их пониманию. Они, не спуская с меня глаз, слушали с величайшим вниманием, более чем с удовольствием, и очень жалели о том, что некому чаще им читать такие хорошие поучения.

- 394 -

С Чистяковым засиделись мы почти до полуночи; вдруг слышим звон ямских колокольчиков.

— Кто же к нам так поздно жалует? — сказали мы. — Не здешний, вероятно.

В передней раздались шаги. Зять вышел посмотреть на ночного посетителя. Слышим, раскланивается, как с незнакомым.

Возвращается через несколько минут в кабинет в сопровождении высокого, красивого, черноволосого, молодого человека, который рекомендуется:

— Mister Braley, из Лондона.

Англичанин! говорящий по-русски безо всякого акцента. Вот чудо!

Объясняет, что прислан с целью объездить все страдающие от голода губернии, чтоб удостовериться, справедливы ли слухи, дошедшие до Англии о нуждающемся русском населении. Говорит, что до Скопина доехал по железной дороге, а оттуда просёлком на ямщике; заходил в крестьянские избы; разыскивая себе сносного ночлега, заехал к г-же Медведевой, скопинской помещице: там его не приняли. Тогда ямщик довез его до князя Михаила Владимировича Долгорукова⁸⁴, данковского земского начальника. Тут Бролей провел ночь, а Долгорукий дал ему письмо к И. Н. Мордвинову. С этим рекомендательным письмом он к нам и явился. Сообщил он, что в Англии уже собрано 60 000 фунгов стерлингов и ждут только известия о том, где более страдает от голода народ и к кому, в какие верные руки следует адресовать те суммы, которые желают жертвовать на помощь нуждающимся.

— Мы тогда только поверили ходящим слухам, — прибавил мистер Бролей, — когда узнали, что граф Лев Толстой переселился в провинцию, чтоб подавать помощь голодающим. Это известие было, если смею так выразиться, реклама о голоде.

— Граф Толстой действительно был в наших краях, и вот господин Чистяков, его уполномоченный, — сказал зять мой, указывая на Матвея Николаевича, который из учтивости пересел на дальнее кресло.

Лишь только англичанин это услыхал, как вскочил со стула и отвесил Чистякову глубочайший поклон. Потом стал его расспрашивать в подробности о деятельности графа, о даровых столовых и проч. Разговор принял деловой характер.

Мистер Бролей ужинал с большим аппетитом, ночевал у нас. Он изъясняется самым чистым французским и немецким языком, об английском и говорить нечего.

— Как случилось, что вы так хорошо говорите по-русски? — спросила я.

— В детстве я пробыл двенадцать лет в России, — ответил Бролей.

Утром в разговоре, обращаясь ко мне, он, говоря, о Мордвинове, сказал: «ваш племянник.»

— О ком вы говорите?

— Об Иване Николаевиче.

— Он мне не племянник, — возразила я, — а — зять, муж моей меньшой дочери. Я — Раевская.

— Неужели? — воскликнул Бролей, — неужели господин Раевский сын ваш?

— Да. Я имела несчастье лишиться его. Вы видите, я в трауре.

— Неужели? — повторил он, — мы хорошо знаем господина Раевского! Он друг графа Толстого.

- 395 -

Когда Бролей, откланиваясь, брал адрес И. Н. Мордвинова и давал ему свой, я услыхала из соседней комнаты, как он говорил ему:

— Мы вполне вам доверяем, потому что вы — зять г-на Раевского.

Слёзы брызнули из глаз моих, я спешила уйти, чтоб скрыть их.

И так доброе имя того, кто погиб жертвой своего непосильного сподвижничества, и по кончине своей принесет пользу народу своему, русскому...

31 декабря 1891 г.

Третьего дня приезжал к нам Лев Николаевич проститься, потому что графиня Софья Андреевна требует, чтоб они все вернулись в Москву встречать с ней новый год. Вслед за ним заехала и Татьяна Львовна дорогой из Чернавы, где с почты получила 2 000 рублей пожертвований.

— Долго ли пробудете в Москве, граф? — спросили мы.

— Я, — ответил он, — не остался бы там более суток, да вот они, — указал он на дочь.

— Лучше теперь пробыть там месяц, — возразила Татьяна Львовна, — чем беспрестанно ездить туда и назад. Останемся там до первых чисел февраля, а потом приедем сюда уже на всю весну.

— Скука мне в Москве, — продолжал граф, — вы не знаете того, что у нас там бывает? Каждый день, с утра до вечера, до поздней ночи, человек тридцать, которые говорят, шумят, курят!

— К чему вы их к себе пускаете?

— Невозможно иначе. Есть между ними такие, которых нельзя не принять, а другие, если не принять, обидятся!

— А я, — засмеялся Мордвинов, — только что хотел просить у вас позволения к вам приехать!

— Вот вы и будете тридцать первым, — пошутил граф, — и таким, которого невозможно не принять!

Все рассмеялись.

— Не прикажете ли кофею? — спросила дочь.

— Благодарю вас, я совершенно сыт. Был в Павловке⁸⁵ в столовой крестьянской и поел там овсяного киселя. Отлично там варят кисель.

— Бабы крестьянские мастерицы кисель варить, — заметила я, — лучше ученых поваров.

— Много значит в киселе хорошая, сухая овсяная мука, — заметил граф.

— Павловка принадлежит графам Игнатьевым⁸⁶, — сказала я. — Сестра Елизавета Ивановна Менгден⁸⁷ мне пишет из Петербурга, что мать графини и она сама ей сказали, что недавно молодой граф Игнатьев был в своих данковских имениях и написал им ужасы о голоде, постигшем их бывших подданных; что вследствие его письма они немедленно распорядились отправить туда разного платья (?) для народа и хлеба.

— Не хотим мы поручать раздачу земству*, а поручили выборным** из крестьян покупку муки и раздачу печеным хлебом всем мужикам поголовно (т. е. без разбора богатым и нищим?!) Чтоб

- 396 -

каждому члену семейства давали по два фунта печёного хлеба в день. C’est beaucoup plus que ce que leur donne le semstwo*. — А деньги поручили мы священнику нашему на сохранение.

— Я был сам в Павловке, — заметил граф на мои слова, — крестьяне все мне говорили, что «их графы» им раздают каждому по три фунта печёного хлеба на месяц, а вовсе не на день. Тут разница большая. Но они прибавляют: «И за то им спасибо».

То же самое подтвердил нам сегодня Николай Авенирович Мартынов, который помогает Наталье Н. Философовой открывать даровые столовые. Он также был в Павловке и сделал там поименную опись всем нуждающимся, сколько в каждом дворе едоков, что из земства получают они вспомоществования и, смотря по тому, сколько едоков следует из каждого такого двора записать в открытые ими даровые столовые. Эти списки сделаны им с удивительным тщанием и аккуратностью: он сверял их весь вечер со списками, находящимися у зятя моего Мордвинова, так как Павловка в его участке, и всё оказалось верным до точности. В списке его значилось 103 едока, принятых в даровые столовые.

— Ведь эти крестьяне, — спросили мы, — получают хлеб от своих бывших господ графов Игнатьевых?

— Но это в счет итти не может, — возразил Мартынов.

— Почему же?

— Вот в этой книжечке я нарочно записал то, что они получают от графа.

Он вынул из кармана записную книжечку и показал нам.

— Видите: на три человека в этом семействе — девять фунтов печёного хлеба в месяц. А тут, — он указал на другой двор, — на четыре человека — четырнадцать фунтов хлеба также на месяц. И странно как-то дают, как видите, кому по три фунта, кому по три с половиной фунта на человека. И хлеб-то отвратительный. Мы пробовали. Не хорош! Да может ли эта помощь в счет итти? Всего это еды на один день, и то прескверной!

Кто тут виноват, петербургские благодетели или крестьянские выборные? — трудно в этом разобраться. По-моему же — и те и другие. Петербургские благодетели из-за тысячи верст благодетельствуют и очень довольны собой. А выборные, которые, по их мнению, честнее земцев, беспощадно обкрадывают и благодетелей и свою же голодающую братию!

Нет, господа столичные филантропы, так дело не делается. Дело милостыни труднее и хлопотливее! Тут потребно личное самоотвержение, такое, как у графа и у тех интеллигентных людей, которым он доверяет это святое дело, и доверяет разумно.

История Павловки и петербургских благодетелей увлекла меня на два дня вперед, и я должна возвратиться к 29 декабрю и беседе с графом Львом Николаевичем.

— Странные взгляды у этих людей, — сказал граф. — Они признают голодом единственно корчи умирающего или неизлечимую опухоль всего тела — следствие вредных суррогатов, поглощенных поневоле за неимением здоровой пищи. Другого они не понимают. — Наша же задача состоит в том, чтоб предупредить корчи и опухоль всего тела, часто неизлечимую. — Конечно,нам предстоит дилемма, над которой как не задуматься, а разрешить ее — невозможно. С одной стороны — нельзя не помогать голодающим, — с другой, — понимаю, что мы портим крестьян своим даровым кормлением. Они

- 397 -

изленятся и будут всегда лежать на печи и ожидать, что даровой хлеб им в рот попадает! Разовьются праздность и лень! — Да, дилемма неразрешимая! Одно будущее может ее разрешить!

Граф задумался, и мы все замолчали.

Тут кто-то заговорил о тех бессмысленных сказках, что здесь разносятся о Льве Николаевиче.

— Знаю я всё, — улыбнулся граф. — Когда мы, во второй сюда приезд, остановились в селе Молоденках⁸⁸ перепрягать лошадей, я пешком пошел вперед по деревне. Мальчишка побежал за мной и кричал мне вслед: «Антихрист! Антихрист!»

Граф смеялся, а мы все негодовали.

— Еще курьезный рассказ, — кто-то прибавил, — это целая легенда. Иду я по дороге, повествует мужик, — и тут же идет прохожий в нагольном полушубке. Я стал с ним гуторить. — Кто ты? откуда? — А он вдруг, как распахнет полушубок! — ан под ним мундир, вся грудь золотом расшита, так и горит! Тут я смекнул, что это сам граф и есть!

А граф Лев Николаевич Толстой не выходит из своей серой суконной блузы!!!

C’est ainsi qu’on écrit l’histoire*. Вот вам и народное предание!

Другая легенда дышит самой отвратительной клеветой.

— Еду я из Скопина⁸⁹ (Лев Николаевич никогда в Скопине не был), — ораторствует мужик в кабаке. — Идет граф эвтот в полушубке по большому трахту пешком. — Говорит: «Подвези меня». Я его подсадил в свои сани.

— Куда едешь? — говорит.

— Спешу домой, — говорю. — Завтра Микола, у нас храмовой праздник. Хочу угоднику Миколе помолиться, чтоб урожаю помочь. А он, граф-то: «Никоего нет Миколы! Никоего угодника нет! всё враки!» Я развернулся, да его в зубы! Он так с саней и покатился.

Мы негодуем, а Лев Николаевич только смеется.

2 января 1892 г.

Из Самары по крайней мере вести отраднее: там, видно, народ и умнее и благороднее нашего. Вот то, чао пишет матери внук мой Иван Бергер, уехавший с графом Львом Львовичем Толстым в Самарскую губернию, в Бузулукский уезд, в Патровскую волость, чтоб итти на помощь голодающему населению.

— Доехали хорошо; взялись уже за дело. Крестьяне, увидав графа и узнав, что он приехал их кормить, бросились перед ним на колена и стали молиться. Мы выгружали вагоны с хлебом и устраивали даровые столовые.

20 января 1892 г.

30 декабря 1891 г. Толстые уехали в Москву, чтоб встретить новый год в среде всей своей семьи. Здесь оставалась невестка моя, Елена Павловна Раевская, в своем доме с. Бегичевки и сыновья ее, которым граф Толстой поручил попечение об устроенных им даровых столовых, чем они усердно и толково занялись.

— В первых числах января 1892 г. сидит невестка дома с детьми и молодой Н. Н. Философовой, приехавшей ее навестить. Слышит, кто-то подъезжает к крыльцу, и не обращает на то особенного внимания, потому что к ним ежедневно ездят соседи. Но очень удивилась, когда вошел в гостиную бледный, как полотно, двоюродный племянник ее Алексей Лопухин⁹⁰, товарищ прокурора в городе Рязани.

- 398 -

— Алёша! — удивилась она, — как тебе вздумалось ко мне приехать?

— Тетя, — отвечает Лопухин, — мне надо с тобой переговорить наедине.

Еще более изумленная невестка ведет его в прежний кабинет покойного мужа.

— Что такое? — спрашивает она.

— Очень неприятное дело, — выговаривает с усилием Лопухин. — Я приехал арестовать одного господина.

— Кого?

— Клопского⁹¹.

— Никакого Клопского здесь нет и не было. Впервые слышу это имя. А в доказательство, что не лгу: «Наташа!» — позвала она.

Наталья Ник. Философова немедленно пришла в кабинет.

— Наташа! — спросила невестка, — был здесь Клопский?

— Нет, — ответила Наташа, — его здесь не было.

— А знаешь ты его?

— Я с ним не знакома, но как-то раз видела его в Москве у Толстых.

— Как же, — спросил Лопухин, — мне оказали, что он приходил сюда пешком в лаптях?

— Приходил сюда один господин пешком и в лаптях, это правда, но только это был не Клопский, а***.

— Ваш приказчик, — обратился Лопухин к Елене Павловне, — сказал уряднику, что это был Клопский.

— Мой приказчик, — возразила смеясь невестка, — никого не знает. Вероятно, урядник ему сказал: «Это Клопский к вам приходил в лаптях?», а Яков Петров⁹² ответил: «Да», — сам не зная, что говорит.

— Признаюсь тебе, тётя, что со мной здесь жандармский офицер; он стоит в передней. Это очень порядочный человек.

— Попроси его сюда, — спешила сказать невестка.

Вошел жандармский офицер, очень приличный, и стал извиняться что обеспокоил.

— Из-за чего хотите вы арестовать Клопского? — спросила невестка.

— У него оказываются запрещенные книги.

— Из того только? — засмеялась невестка. — в каком же доме нет запрещенных книг?

Невестка, рассказывая мне эту курьезную историю, смеялась:

— Офицер, — сказал она, — сел за стол и стал писать протокол наведенного им следствия, а в том же столе, на котором писал, весь ящик набит был запрещенными книгами! Просто — комедия! Офицер хотел написать, что Наташа видела Клопского у Толстых, но я остановила его.

— Прошу вас не вмешивать Наталью Николаевну в ваши протоколы. Напишите, что я, Елена Павловна Раевская, там его видела.

Так и сделали.

Позвали приказчика Якова Петрова, который трясся, как осиновый лист, при виде жандармов (два солдата стояли у крыльца); он еще более испугался, узнав, что всё дело поднято из-за его необдуманных слов. Он так струсил, что никак не соглашался подписать протокол. Когда же увидел, что подписала его сама Елена Павловна, то решился и он руку приложить

— Почему вы знаете, что сюда приходил господин в лаптях? — спросила невестка у Лопухина.

- 399 -

— Жандармы донесли.

— Мы здесь ни одного жандарма не видали.

Офицер усмехнулся.

— Разве ходят они в мундирах, — сказал он. — Они переодетые у вас здесь каждую неделю ходят.

Как приятно быть благодетелем целого округа? Без благотворного содействия графа Толстого, может быть, не один, а многие, умерли бы с голода! И в награду за свои труды, самоотвержение, хлопоты и подаяние голодающим он находится под непосредственным присмотром невежественной полиции, которая каждый шаг спешит перетолковать в дурную сторону.

Donnez moi trois lignes de l’écriture du plus honnête homme du monde, — a dit Talleyrand⁹³, — et je vous promets de le faire pendre»*.

Тут даже и строки не нужно. У нас, вероятно, каждый шаг равняется строке? — Видишь — глаз колет, слышишь — уши вянут.

1892 г. 26 января.

Граф Лев Николаевич и Мария Львовна Толстые вернулись в с. Бегичевку в ночь с 24 на 25 января в сильный холодный дождь. С ними приехала и графиня Софья Андреевна.

25-го вечером дочь моя, Маргарита М., поехала в Бегичевку навестить графов Толстых и привезла оттуда Марию Львовну, которая у нас осталась ночевать. Она рассказала нам, что в прошлое воскресенье, т. е. 19 января, давали в Москве в Малом театре «Плоды просвещения», комедию сочинения ее отца. Он, уже столько лет не посещавший театров, захотел посмотреть, как идет его пьеса на сцене? У Толстых была взята в бель-этаже ложа, где помещались дочери графа. Он пришел к ним, но, во избежание любопытных взглядов зрителей, стоя спрятался в самый темный угол ложи, но и это не помогло. Во время антрактов видно было, как дамы, гуляя по коридору, с любопытством заглядывали в их ложу. К тому же граф близорук, из угла ложи ему плохо видно было то, что делалось на сцене. Тогда он послал старшего сына Сергея за кулисы, чтоб попросить, не дозволят ли ему там занять какой-нибудь уголок, где он мог бы, невидимый, следить за представлением пьесы.

Сергей отправился за кулисы и, встретив Гликерию Николаевну Федотову⁹⁴, обратился к ней.

— Граф Толстой в театре, — сказал он, — и просит позволения притти за кулисы, чтоб посмотреть представление.

— Кто? — воскликнула Федотова. — Сам старик?

— Он самый.

— Флакон! — закричала Федотова. — Мне дурно! мне дурно!

Когда она, с помощью флакона, пришла в себя, то восторг ее оказался выше всякого описания.

— Просите, просите графа! Мы найдем, где поместить его! Просите!

Лев Николаевич прошел прямо в уборную Федотовой. Она, не зная уже как выразить свою радость, бросилась к нему на шею, расцеловала его, потом сына его Сергея, и наконец, графа Олсуфьева⁹⁵, который тут же очутился.

Но и за кулисами любопытные взгляды следили за знаменитым мужем, так что его, наконец, поместили в директорскую ложу, где

- 400 -

он мог, незримый, следить за спектаклем. Играли великолепно: сцена с лекцией профессора была выше всяких похвал. Жаль, что Федотова немного шаржировала свою роль. Музиль⁹⁶ был превосходен.

На другой же день после этого представления явилась в газете «Новости дня» статья с самым лживым описанием приезда графа Льва Николаевича в театр. Напечатано было, что ему в кассе отказали в билете, считая его за мужика, что он будто бы был в нанковой блузе и в лаптах; что он сунулся за кулисы, а оттуда его также выпроводили, так что он принужден был уехать домой, не видав своей пьесы!?!?

О Москва! о репортёры газетные! Неужели на ваш язык и перо пропасти нет?⁹⁷

5 февраля 1892 г.

Граф Лев Николаевич ежедневно объезжает, а иногда и пешком обходит за несколько верст устроенные им даровые столовые в окрестных деревнях, а если ездит, то всегда один, без кучера, во всякую погоду и по неизвестным иногда ему местностям. Узнаем мы однажды, что он уехал в метель и еще не возвращался. Мы испугались и послали его разыскивать нашего Алексея Конова⁹⁸: будучи охотником — псарем, он знаком с каждым овражком, каждым кустиком и к тому — отчаянная голова, готов и в огонь и в воду. Алексей отправился верхом и нашел графа, идущего пешком по снежному полю, а лошадь от него ушла. Алексей ее поймал, усадил графа в сани и привез к нам.

Мария Львовна, с своей стороны, с раннего утра также отправляется навещать другие столовые; и она, и граф странствуют таким образом весь день и возвращаются в Бегичевку не ранее восьми часов вечера: тут им зараз — и обед и ужин.

На-днях граф уехал верст за восемь в с. Орловку, что на Дону (имение Р. А. Писарева), осмотревши столовую, он шел садиться в сани, как вдруг на него бросилась собака крестьянская и, прокусивши сапог, выкусила у него из ноги кусок мяса*. Графиня Софья Андреевна и Мария Львовна очень испугались, потому что несколько лет тому назад от почти подобной раны граф прохворал несколько месяцев и чуть не поплатился жизнью. — К счастью на этот раз рана скоро зажила, и в эту минуту Лев Николаевич, слава богу, здоров. Заезжал к нам сегодня.

Мария Львовна также была. Дети ей всегда очень рады. Шестилетняя Аня, увидя ее, стоит перед ней и вся дрожит от радостного волнения, а Катя и Володя высунули головы из классной комнаты, все красные от восторга, и улыбаются во весь рот.

— Кончил ли граф свою новую повесть? — спросила я у Марии Львовны.

— Нет еще, — ответила она; — он теперь очень занят давно начатым им философским сочинением⁹⁹, а легкие статьи оставил.

— Как жаль!

— Вообразите, что с этой повестью случилось?

— Что?

- 401 -

— Отец ни мама̀, ни нам не хотел показывать ее, потому что не переправлял еще, а в сыром виде не хотел, чтоб ее читали. Но вот пишет он мама̀, что посылает ей статью «о голоде» и наказывает ей показать ее разным личностям, которых называет ей в письме. А между тем, ошибкой вместо статьи «о голоде» кладет в конверт начатую повесть! — Мама̀ получает ее, сзывает гостей и вслух им ее читает!¹⁰⁰ Каково! И теперь эта повесть во всей Москве известна!

— Где же теперь эта рукопись? — полюбопытствовала я. — Нельзя ли мне ее прочесть?

— Должно быть, она в Москве. К тому же отец хочет ее переправить, да она еще не окончена.

11 февраля, 3 часа пополудни,
на солнце +12 градусов.

Сейчас заходил ко мне граф Лев Николаевич Толстой: он из дома шел пешком в одной блузе, шляпе и нагольных сапогах.

— Возможно ли, граф? как легко одеты?

— Очень тепло, я полушубок снял, нес его. Иду к Философовым, зашел к вам. Хочу завтра ехать с Натальей Николаевной в Богородицк, получил от тульского губернатора Зиновьева¹⁰² письмо: пишет, что объезжал Богородицкий уезд и что там дело продовольствия голодающим очень плохо поставлено, просит меня туда съездить и повидать, что там можно сделать. Владимир Бобринский¹⁰³ один там возится, помощников у него нет — никого, а дела через голову. Хочу туда пристроить кого-нибудь из своих. — Лев мой приехал из Самары за субсидиями.

— А внук мой Иван Бергер?

— Он остался в Самаре, всем там орудует. На-днях был у меня англичанин, он там был и очень хвалит Ивана Александровича; говорит — дело у него кипит.

— Что это за англичане здесь разъезжают?

— Это репортеры разных газет: «Daily News», «Telegraph News» и других.

— Чей же репортер был Hoggets?

— Гаваса¹⁰⁴. Он мне менее нравился трех последних.

— Будет от них толк? Пришлется ли какая помощь?

— В Америке мельники собрали четыре миллиона фунтов муки и спрашивают у меня: кому и куда их переправить? Посылают также своего агента, чтоб разузнать все поосновательнее.

— Не худо бы нам в Данков хорошей муки доставить; ведь здесь раздается кукуруза и отвратительные отруби.

— Да, я видел их, — отвратительны.

14 февраля 1892 г.

I

Елена Михайловна Персидская¹⁰⁴, помещица из казаков, богатая и образованная, выдержала экзамен на фельдшерицу и приехала на свои средства в с. Бегичевку к графу Льву Николаевичу Толстому, чтоб помогать ему в благотворительной его деятельности. Она привезла с собой инструменты и лекарства; к ней со всех сторон сбегаются больные, и она вместе с Марией Львовной Толстой ходит по избам, туда, где требуется медицинская помощь. Персидская вместе с Толстым заведует и даровыми столовыми. Их к февралю месяцу было 95 в Епифанском и Скопинском уездах, так что последние столовые

- 402 -

помешались в отдаленных от Бегичевки деревнях; уезжая туда рано утром, эти самоотверженные молодые девушки возвращаются домой голодные и прозябшие не ранее осьми часов вечера.

Какую же благодарность получают они за свои хлопоты?

Увидим.

Приезжает Елена Михайловна в деревню Пеньки¹⁰⁵, Данковского уезда, в даровую столовую, где кормится беднейшая часть сельского общества. Молодую девушку обступает толпа мужиков; многие из них пьяны: они начинают всячески ее поносить. По спискам знает, кто из крестьян нуждается, кто — нет; видит — пристают к ней все богатые мужики.

— Пусти нас, — кричат, — с семейством в свою кормёжку!

А она знает, что у них свой хлеб есть, да еще из земства получают продовольствие.

— Приходите, — говорит, — с своим хлебом, а приварок вам дастся.

— Очень нам нужен твой приварок! — орут грубые голоса, — возьмем свой хлеб, да почерпнем воды из колодезя, вот и твой приварок!

— У меня не одна вода, — говорит Персидская, — а щи, похлебка и проч.

— К чорту твои столовые! — ревут они. — Убирайся ты с ними.

И прибавляют кой-какие крепкие слова, которые, конечно, Елена Михайловна не захотела повторить. Да и то, что здесь написано, с трудом от нее выпытали. Узнал все это происшествие земский начальник от старосты соседней деревни Прудков¹⁰⁶.

— Бедная барышня, — сказал прудковский староста, — приехала к нам вся в слезах. Пеньковские мужики, сказывают, с кулаками на нее лезли. Уж мы барышню старались успокоить, как могли.

Напрасно приставал Мордвинов к Елене Михайловне, чтоб она ему назвала, какие именно мужики ей грубили. Она ни за что не хотела их назвать, хотя и знала их имена.

— На вашем месте, — заметила я, — следовало бы тотчас закрыть столовую. Не нуждаетесь в столовой? Ну, и не надо ее!

— Как можно? — ответила Елена Михайловна. — Ведь в столовую ходят действительно бедные ребята и старухи, а кричали-то богатые мужики.

II

Другой случай. Пришли к И. Н. Мордвинову из его второго участка, села Татищева, артель в двадцать человек крестьян просить свидетельства на удешевленный проезд на заработки в рязанские леса. Там дают за рубку и пилку одной швырковой сажени (т. е. треть кубической) дров 1 р. 10 коп. сер. Дали свидетельства. Мужики ушли. Вслед за ними поехал и Мордвинов в Данков. Видит мужики там стоят.

— Что ж вы не едете?

— У нас на билеты денег нет.

Мордвинов сам поехал на станцию ж. д., на свои деньги (13 р. с.) взял им билеты и роздал всем по рукам. Уехали.

Не прошло недели, как является назад вся артель.

— Зачем вернулись?

— Работа не годится.

— Нам дали, — говорил один из них, — каждому по топору и по

- 403 -

пиле. Я с двоими товарищами в один день засветло покончили три сажени дров.

— Ведь это каждому из вас по 1 руб. 10 коп. в день, — заметил Мордвинов. — Вычесть харчи, все же придется по 90 коп. в день, значит в месяц 27 руб. сер. Чего же лучше?

— Мы трое остались бы на работе, но вся артель не захотела остаться, мы и вернулись, а то они на нас осерчали бы.

— Отчего же те-то не захотели оставаться?

— Больно снежно в лесу.

III

У Владимира Петровича Глебова¹⁰⁷ большое имение на Кавказе: он нанял в голодающей Тульской губернии сто с лишком человек работников по 75 рублей сер. в год на хозяйских харчах, дал им задатки и повез их по жел. дороге. К сожалению, управляющий, полагаясь на то, что народ здесь голодает и должен за счастье считать предложенный ему хороший заработок, не сделал с работниками письменного условия и не взял им рабочих книжек, где обыкновенно вписывается то, что дается в задаток. Поехали. — С Ряжской¹⁰⁸ станции уж многие сбежали с задатками. Прибывшие же на Кавказ остались там немного времени, и от Глебова все сбежали.

Тамошние колонисты стали их удерживать и предлагали им в год до 120 руб. сер. — Никто не остался, все вернулись в свои деревни.

Управляющий В. П. Глебова подал на них прошение к мировому судье Головацкому¹⁰⁹ (он же и земский начальник). Но тот ничего сделать не мог, потому что ни письменного условия не было, ни рабочих книжек не взято. Немногие из крестьян явились на разбирательство и, сознавшись, что получили задаток, вернули его, но большая часть их ото всего отперлась.

— Как же вы с Кавказа вернулись? — опросил их Головацкий.

— Мы по дороге сначала милостыню просили. Каждый из нас набрал себе по 15 рублей. Тогда мы на машину сели.

— Зачем же вы оттуда ушли?

Тут же с ними была баба, она за всех ответила:

— Кормили нас там какими-то клёцками: в душу не шло!

IV

Граф Лев Николаевич на-днях говорит сыну моему Дмитрию, который взял на себя попечительство округа.

— Для распределения пособий лучше не быть здешним, коренным жителем, потому что у здешних могут быть лицеприятия, помнят, что такой-то когда-то ему нагрубил или сделал какой-нибудь проступок и поэтому не захотят его поместить в число нуждающихся. Или почему-либо имеют к одной личности пристрастие и захотят его ублажать не в меру. Мы же, чужие, не можем иметь никакого лицеприятия.

— Никто, как я, — отвечал Дмитрий, — не страшился более того лицеприятия, о котором вы говорите: особенно страшился и избегал его, будучи мировым судьей; поэтому моим правосудием всегда оставались довольны. Между тем, вы, не жители этой местности, не можете, как мы, знать всякого, кто придет к вам кляньчить и перед вами проливать крокодиловы слезы. Например: вы говорите, что нет жальче мужика, как моего Никитского Николая Волкова? — А он — отъявленный

- 404 -

вор, всем известно, что он из общественного хлебного магазина выкрал все дубовые доски, из которых он, как столяр, выделывал шкапы, столы и проч., которые сбывал по сторонам. У нас лес, особенно дубовый, очень редкий; все удивлялись, откуда Николай его добывает? А как хватились запертого магазина — оказался он пустой, все закрома выломлены, ни одной доски в нем нет! У своего брата-мужика крадет, что попало. Жену на-смерть бьет. А она женщина смирная, богомольная, только тем спасается, что в своей хате запирается и весь день богу молится. Есть он ей не дает. Спасибо, что Вы принимаете ее в свою столовую, а то бы давно с голода умерла. Сам же Николай ходит по всем клетям воровать и всё пропивает. Недавно еще в воровстве попался, его следует в острог, а не вам пороги обивать.

— Еще говорили вы, что жалеете, наравне с Волковым, Федота Афанасьева¹¹⁰. Это Федот растранжирил всё отцовское наследство, корову, лошадей, овец, и, наконец, избу. Всё в карты проигрывает. На-днях застаю его в моей людской, играет там в карты, прогнал его и послал за старостой, чтоб засадить его в холодную, но он убежал, скрылся, разыскал себе других партнёров и тут же проиграл не только полученные от меня деньги, жалованье, но всё земское продовольствие и даже сапоги свои. На другой день дядя его пришел ко мне на него жаловаться, просил, чтоб я его унял. Но разве могу я шаг за шагом следить за каждым негодяем, который к тому же прячется? А вы говорите, что он самый несчастный изо всего села! Если потворствовать негодяям в ущерб честным труженикам, то немудрено возбудить тем неудовольствие и ропот всего общества крестьянского.

Хороши и попечители!

Господин Иванов, один из деятельных епифанских попечителей¹¹¹ своего округа, но, к сожалению, не все на него походят. По болезни он не был в возможности объезжать дальние деревни своего участка, поэтому назначили ему в помощники Михаила Михайловича Корсакова¹¹². Всё же до сдавания должности г-н Иванов занялся тем, что удостоверился сам, засыпаны ли все крестьянские магазины положенным количеством четвертей семенного овса, обеспечивающего весенний посев? В том же числе был и магазин деревни Хворостянка¹¹³, Куликовской¹¹⁴ волости, где засыпано было сто четвертей овса, о чем Иванов и сообщил бумагою тульскому губернатору Зиновьеву.

Приезжает М. М. Корсаков в куликовское волостное правление, чтоб пересмотреть списки нуждающихся в продовольствии крестьян и назначить количество этого продовольствия на февраль и март месяцы. Но еще прежде, чем приняться за списки, он требует себе водки.

Староста засуетился: кабака в селе нет; он бежит в шинок* и берет там полуштоф вина, объявляя громогласно, что добывает его на угощение попечителя (?)!! — Хорошо.

Сбирается сход. Корсаков проверяет списки.

— Вас, робята, — говорит он, — ваш попечитель, как вижу, голодом морил?

— Так точно, ваше высокопревосходительство!

(Попал из ничего в высокопревосходительство!!!)

— Ну, а я, робята, вам прибавлю всем хлеба!

— Много благодарны, ваше высокопревосходительство!

- 405 -

А между собой мужики шепчутся: «Вишь, вино пьет, вот он и добрей того! понимает, что и мы не можем не пить!»

А в сущности не от него, Корсакова, а от земства, положено на февраль, март и апрель прибавить количество продовольствия крестьянам, потому что у всех почти запасы истощились.

— Ну, что же, робята, — продолжает Корсаков, — в Хворостянке засыпан амбар семеным овсом?

Мужики переглянулись, перешептались.

— Нет, ваше высокопревосходительство, не засыпан, нечем нам его засыпать-то.

— Ну, ладно. Так и доложу губернатору, что нечем засыпать. Вам семян дадут.

И, не осмотревши сам, засыпан ли амбар или действительно пуст, Корсаков тотчас отправил губернатору донесение о том, что в Хворостянке амбар не засыпан. А тем временем крестьяне из-под ключа стали из амбара растаскивать овес.

Вдруг получает Иванов от губернатора запрос: — Как это вы мне рапортуете, что в Хворостянке магазин общественный засыпан овсом? а Корсаков доносит, что там нет ни зерна?

Удивился и немного испугался Иванов и, по невозможности самому выехать, отправил надёжного старосту удостовериться в исчезновении овсяных семян. — Возвращается староста и доносит, что действительно в амбаре уже нет ста четвертей, а остается их только шестьдесят.

Несколько часов спустя посылает опять Иванов туда же верного человека; тот возвращается с докладом, что осталось в амбаре только 40 четвертей.

Иванов пропускает еще несколько часов, и новый посол отправляется в Хворостянку; этот доносит, что остается в амбаре всего четвертей двадцать.

— Хо! хо! — говорит Иванов. — Понимаю, в чем дело!

Он призывает волостного старшину и трех судей, приказывает им немедля ехать в Хворостянку, обшарить все клети и объявить крестьянам, что, он, Иванов, велит им тотчас обратно свести в амбар весь стасканный ими овес; чтоб было там опять сто четвертей.

Ловкие были эти четыре мужика — старшина и трое судей! Всё исполнили, как по писанному.

В тот же день овес обратно очутился в амбаре.

Хорош попечитель Корсаков?¹¹⁵

16 февраля 1892 г.

Сегодня Татьяна Львовна Т. и Вера Александровна Кузминская пришли пешком к нам на блины; после блинов заезжали к Наталье Н. Философовой и привезли ее к нам. Татьяна Львовна подарила мне портрет отца своего, им подписанного мне. Я поставила его на свой письменный стол. Когда на меня находит тоска, тогда люблю взглянуть на его изображение, как на лицо проповедника, когда он так спокойно и кротко на вас смотрит: это спокойствие, эта кротость успокоительно действует на мои взволнованные нервы. Жалею только о том, что фотография не передала на этот раз этого кроткого успокоительного взгляда, в котором светится душа человека, никого никогда не осуждающего, ни к кому не чувствующего неприязни.

Граф Лев Николаевич заходил к нам, а от нас пошел пешком навестить больного тифом врача нашего Н. Е. Богоявленского. Оттуда

- 406 -

опять к нам, но спешил домой и позвал с собой дочь и племянницу, говоря, что необходимо им разобрать ворох писем и ответить на них.

— Вы что-то тревожны сегодня, граф?

— Действительно, меня волнует масленица, повсюду пьянство...

— В Ефремовском уезде, — продожал граф, — по милости земского начальника Лобанова-Ростовского¹¹⁶ идет теперь у нас такая путаница... Он отказал в продовольствии всем деревням, где мы открыли столовые, и теперь крестьяне на нас негодуют. — Ведь наше стремление — пополнить недочет, оказывающийся в земской раздаче, итти рука об руку с земством, а теперь оказывается, что земство идет с нами вразрез, лишает народ хлеба за то, что мы кормим детей, которым земство ничего не давало. На февраль никому не отпустили продовольствия. Нам остается одно — объявить, что в марте будут закрыты все столовые в голодающих деревнях.

— Признаться, здесь дела у нас через голову. Я никогда не занимался хозяйственными распоряжениями, а теперь именно эти распоряжения мучат меня; постоянно стараюсь напрягать память, чтоб не забыть, куда что послать следует, когда и кого отправить на станцию за хлебом и т. д. Проснешься и заснул бы опять, а тут начнешь думать и стараешься вспомнить, что следует тому-то сказать, и то-то приказать, да туда-то послать за тем-то. Ну, и весь сон пропал. Вы наверно меня понимаете? — обратился ко мне граф.

— Вполне понимаю, — отозвалась я. — Вам бы, граф, следовало иметь расторопного помощника для хозяйственных распоряжений. Ваша идея — его исполнение.

— Такого-то и нет у меня.

— На это молодец был бы Иван Александрович Бергер, — заметил И. Н. Мордвинов. — Возьмите его из Самары к себе, а туда пошлите другого.

— Об этом подумаю. Ваша правда. Кстати в Самару едет Бирюков.

Лев Николаевич встал и стал ходить по комнате.

— Граф, — говорю, — в Петербурге плачут о вашей повести, умоляют ее кончить.

Он только рукой махнул.

— Не до повести мне теперь! У меня гораздо важнее есть сочинение, и к тому времени нет приступиться.

— Знаете, — обратился он к Мордвиному, — на какую сумму у нас куплено одних мешков для перевоза хлеба? — на тысячу рублей! а эти мешки рискуют растеряться и быть расхищенными разными кулаками по станциям! — Видите, на какие мелочи я скуп стал.

— Так и следует, — заметил Мордвинов.

— Деньги сборные, — сказал граф, — я за них должен отвечать. Вообще сегодня его обычное спокойствие духа было возмущено.

22 февраля 1892 г.

Сегодня был у нас граф Лев Николаевич и привез с собой художника Илью Ефимовича Репина, картины которого теперь в числе 180 выставлены в Москве¹¹⁷ и привлекают многочисленную публику; многие из них уже раскуплены, в том числе портрет графа Л. Н. Толстого, пишущего у стола в своем кабинете в Ясной Поляне; картина небольшого размера, продана Стахавичу за 1 500 р. сер.¹¹⁸ Репин теперь в большой славе как портретист: большая же его картина «Запорожцы»

- 407 -

— явление замечательное в области искусства. По словам его, она задумана им и начата уже десять лет тому назад. Он ездил на юг России, в Киев, посетил все места, где была Сечь запорожцев и писал сам массу этюдов со всех ему попадавшихся лиц и костюмов, подходящих к типам, нужным ему для верности композиции.

— Я слышал, — сказал мне Репин, — что и вы рисуете.

— Я жалкий акварелист, — ответила я.

— Прошу вас, покажите мне что-нибудь вашей работы.

Я пошла разыскивать то, что у меня осталось, портреты моих детей; когда я вернулась, застала Репина перед моим портретом Михаила Семеновича Щепкина, который украшает стену классной комнаты моих внуков. Он его хвалил.

— Вам посчастливилось Щепкина срисовать с натуры, а мне пришлось его писать с фотографии, — заметил Репин.

Он стал разглядывать принесенные мной акварели.

— Глаза ваших портретов — живые! — повторял он несколько раз. — И постановка, смотрите, как хороша! Кисть вольная, широкая.

Похвала великого художника доставила мне немалое удовольствие. Более всех хвалил он три портрета моего старшего сына в разном возрасте: одиннадцати, четырнадцати и двадцати лет.

— Настоящий итальянец, — сказал он, — что за глаза! и живые!

Еще хвалил два портрета старшей дочери. Я показала ему копию, которую сделала на-днях со старинного портрета моей матери 1815 года.

— Рисунок рук, — говорю, — тут плох, но в копии изменить его не могла, тут уж не моя вина.

— Да, — сказал Репин, — руки чересчур малы. Вот посмотрите ваш рисунок! — и он указал на портрет моей девятилетней дочери¹¹⁹.

— Видите. Вот у вас рука совершенно правильна.

Перешел в нашу столовую, где граф ел блины. Репин от завтрака отказался, но стал рассматривать акварели, украшающие стены.

— Чьи эти рисунки? — спросил он.

— Мои.

Ему понравились два pendants — белокурая крестьянская девушка и цыганка с ребенком на руках. Особенно любовался он почему-то крестьянкой.

— Это какой наряд?

— Тульский.

— Что это за странные серьги?

— Это не серьги, а гусиный пух, который они к серьгам привешивают.

— И мокрое белье несет она на коромысле! И как у вас везде руки хорошо сделаны! замечательно!

— Я ходила в школу живописи и ваяния, делала там этюды с рук.

— А! вот оно что!

— За эти два pendants я из Академии получила аттестат художника.

— Вижу, что засвидетельствованы ваши рисунки Рапусом, другом Иванова; они были в переписке; эта переписка теперь напечатана. Когда он свидетельствовал ваши рисунки, он, вероятно, уже был пожилым человеком.

Потом перешли мы все в кабинет зятя — Мордвинова: там висят пейзажи масляными красками, работы старшего его брата Евгения

- 408 -

Николаевича Мордвинова¹²⁰. Репин хвалил тот, что представляет подмосковный вид — воду и деревянный около нее забор.

Все уселись, и разговор с графом перешел на злобу дня. Граф Лев Николаевич говорил о том, что задуманные общественные работы не привились к здешним крестьянам: три артели, отправившиеся в рязанские казенные леса на рубку и пилку, тотчас вернулись, предпочитая сидеть дома и кормиться даровым хлебом.

— Если б они действительно голодали, — заметил граф, — то были бы рады всякой, даже плохо оплаченной работе, но их кормят, они и сидят дома, сложа руки.

На эту очевидную истину никто не возражал.

Наш земский врач Н. Е. Богоявленский ездил по эпидемиям, заразился сыпным тифом: жена его в отчаянии. Четверых его детей с тёткой перевезли в имение и дом Философовых.

Граф Лев Николаевич знал Богоявленского с самой гимназической скамьи, когда он был репетитором его сыновей. Пренебрегая опасностью заразиться, граф навещает больного, сидит около его кровати.

— Как жаль Николая Ефимовича! — говорит дочь моя графу. — И его жаль, и жену его жаль. Какое несчастье для семьи, если он умрет.

— Ну что ж? — ответил граф. — Если и умрет Богоявленский, большого несчастья в этом не вижу. Ему лучше от этого будет.

— А дети?

— Детей кто-нибудь призреет.

Такого слишком высоко-религиозного воззрения мы не в состоянии разделить.

23 февраля.

Мария Львовна Толстая и Вера Александровна Кузминская завернули к нам, по их словам, на минутку, и остались весь вечер, пили чай, пели в два голоса.

Мария Львовна рассказывала, что Репин сопровождает графа по устроенным им «столовым» и там, вынув альбом, всё время делает эскизы с едоков и проч. Вероятно, хочет картиной обессмертить благодетельные учреждения графа?

И. Е. Репин среднего роста и средних лет; волосы его темно-русые с красноватым (brun-rouge) оттенком, глаза голубо-серые, небольшая бородка (une barbiche), черты лица ничем не выделяющиеся.

Уезжая, обе барышни надели полушубки и бараньи шапки, Мария Львовна подпоясалась воронежским пёстрым кушаком, подаренным ей моей дочерью.

— Я всегда правлю за кучера, — смеялась Мария Львовна, — а Вера сидит со мной рядом. Так вдвоем и ездим. Когда въезжаем в деревню, мальчишки за нами бегут и кричат мне:

— Что ты — малый, али девка?

— Малый, — отвечаю, — и они успокаиваются.

— Барышню везет, — говорят.

— Вообразите себе, — продолжает Мария Львовна, — сегодня к нам наехало столько народа, что решительно не знаю, что с ними делать?

— Кто же?

— Всё не было помощников, а вдруг их явилось семь! — Репин восьмой. Сначала хватало кроватей и проч., а теперь откуда их взять? Придется им в столовой на голом полу спать, без подушек и одеял.

- 409 -

Видно, не понравилась ночевка гостям, потому что рано утром на следующий день все разъехались. Мой внук Николай Цингер, которого Толстые просили притти к ним помочь счеты сводить, утром того же дня в девять часов уже никого там не застал...

24 февраля уехала в Москву Татьяна Львовна совершенно больная, потому что здесь ей лечиться не у кого, да и удобств здесь для больной девушки нет никаких. Она уехала в сопровождении горничной и г-на Репина, Весь день мела метель и завывал холодный ветер. Как она, бедная, доехала? Ведь до станции ж. д. от нас 40 верст!

Наталья Н., Философова также принуждена была ехать в Москву, у нее на ноге сделался нарыв, который необходимо вскрыть хорошему оператору, а к тому же и уход необходим.

25 февраля.

Внук мой Николай Цингер¹²¹ провел вчера весь день у Толстых: ему поручили делать выборку из разных счетов.

Граф Л. Н. Т. накупил лык и раздает их крестьянам двадцати девяти деревень, чтоб доставить им зимнюю домашнюю работу. Раздается лыко таким образом: мужик берет себе один или несколько пучков лык и обязуется, конечно, на словах, сплести из них лапти из-полу, то есть за свою работу оставляет себе половину сплетенных лаптей, а другую половину должен принести Толстым, которые раздают их тем, кто действительно нуждается в обуви. Но крестьяне пользуются тем, что Толстые не знают, сколько пар лаптей можно сплести из каждого пучка лык. Их можно сплести из одного пучка девять пар, а они дают три пучка и получают шесть пар на свою долю вместо двадцати семи пар. Но этими шестью парами они очень довольны, потому что иные за шесть пучков приносят им только три пары: это вместо двадцати семи пар!! —

Эту выборку о раздаче лыка и получении лаптей из двадцати девяти деревень и поручена Н. Цингеру. Он сегодня весь день за ней сидел.

27 февраля.

В продолжение двух суток мела безостановочно сильная метель с восточным ветром, замела все дороги, по усадьбам и деревням нанесла сугробы, перегородившие проезд. Сегодня откапывали трое работников дорогу от нашего дома к конюшне, и прочим службам. В поле дорог вовсе нет. Надо ехать целиком, лошади утопают в снегу выше колен и выбиваются из сил.

Граф Лев Николаевич проехал мимо нас верхом, направляясь навестить больного нашего тифозного врача, которому, слава богу, получшело.

29 февраля 1892.

Вчера вечером, несмотря на мороз и метель, приехали к нам Мария Львовна Т. и Вера Александровна К.

— У нас опять сколько народа собралось! — сказала Мария Львовна.

— Кто да кто?

— Барыня одна — Баратынская¹²² приехала из Москвы и едет в Ефремовский уезд к какой-то г-же Вальцовой¹²³. Есть там такая?

— Есть. Зачем она туда стремится?

- 410 -

— Вальцова ее приглашала помочь ей устраивать столовые. Но полагаю, что вряд ли Баратынская на это дело будет годиться. Она городская жительница, никогда деревни не видела. Сюда только доехала и уже разнемоглась, лежит; горло заболело и т. д. Вот швед*¹²⁴ к нам приехал, тот молодец. На нем оленьи сапоги выше колен, доха шерстью вверх. Ездил со мной в одну столовую и пришел в ужас от того, что там увидал.

— У нас в Швеции, — говорит, — у каждого крестьянина дом в несколько комнат, чистота везде, для скотины особенное помещение, а здесь одна изба вроде хлева, и люди, и скот — всё смешано.

— Он привез с собой фотографический аппарат и снимал виды избы, раскрытых сараев, оборванных ребятишек и проч. Его прислали сюда друзья его, американцы, чтоб удостовериться в голоде, поразившем русское население, и доставить им сведения, кому им следует пересылать денежную свою помощь.

— Кроме шведа, еще кто?

— Толкую сегодня, — продолжала Мария Львовна, — с крестьянами, которые пришли с разными просьбами. Вижу — входят еще четверо мужиков. Только что хотела к ним обратиться с вопросом: «А вам что, насчет дровиц?» Но вижу у них котомки на плечах, это что-то не то... И между ними знакомые лица... И точно, это были темные!¹²⁷

— Что это за название — тёмные?

— Это у них семейная кличка, хотя их скорей следовало бы называть светлыми, чем темными личностями.

— Может быть, они светлые, — вмешалась тут Вера Кузминская, — но во всяком случае они чересчур молчаливы; сидят себе целый день в углу и молчат.

— Это они тебя, Вера, стесняются, — возразила Мария Львовна.

— Темными назвала их мама, — продолжала она. — Кто-то спросил у мама̀: кто такие у Льва Николаевича сидят? А мама̀ скучно было их всех по фамилиям называть. «Это тёмные», — ответила она. Так и пошло у нас: темные да темные.

— Но кто же они именно?

— Они последователи папашиного учения. У них устроены общины, где они живут по-крестьянски, обрабатывают сами землю.

— А много таких общин?

— Есть в разных местах. Была одна в Тверской губернии, но она распалась.

— По какому случаю?

— Поспорили между собой о праве собственности. Видите, у них всё было общее. Была и корова общая, которая снабжала их молоком. Приходит к ним однажды баба, просить у них корову. Некоторые хотели отдать ей корову, потому что сочли, что баба беднее их. А другие протестовали, говоря, что корова — общая и что без нее им самим придется голодать. Из этого перессорились и разошлись.

— А кого эти темные прежде из себя представляли?

— Один из них был пажем в Пажеском корпусе, из себя был так красив, что его всегда выставляли во дворце, как бы напоказ¹²⁸. Другой был магистром химии¹²⁹, есть между ними и художники¹³⁰.

— Полагаю, — заметила я, — что если б магистр химии занялся своей специальностью, он мог приобресть гораздо больше средств помогать

- 411 -

нуждающимся и не одну корову мог бы купить для нищей бабы?

— Вы хотите сказать, — возразила Мария Львовна; — что они бы больше денег заработали?

— Конечно.

— Им денег не нужно. Они и без денег довольны своим положением, — живо и немного высокомерно ответила молодая девушка.

— Они довольны своми положением, — заметила я, — но они, как вы видите, не в состоянии помогать нуждающейся братии, а деньгами они могли бы пополнить этот пробел. (Я не хотела прибавить: что бы здесь вы сделали, если бы не получали тех десятков тысяч презренного металла, который вам отовсюду присылается?) — вы упомянули о художнике? — продолжала я. Не понимаю, как художник в душе мог отречься от вдохновляющей его божьей искры и стремлений своих к искусству? А химик от стремлений к науке? Вот уж буквально зарыли свой талант в землю! (как сказано в евангелии).

Тут завязался между нами горячий спор, который прервал кто-то, войдя в комнату. Я только успела спросить:

— А этих темных вы также уложили спать на голый пол?

— Конечно, — был ответ.

Молодежь предложила играть в короли, мельники и проч. детские игры, и все уселись за карты.

— Вчера вечером, — рассказала Мария Львовна, — папа̀ устал и улегся на диван. Вдруг говорит: «расскажу вам сказку». И начинает: «Жил-был в некоем царстве, некоем государстве» и т. д. Да такую интересную сказку рассказал, что мы все заслушались.

— Что ж он рассказывал?

— Всего пересказать не могу. Ведь дело в том, как папа̀ рассказывал. Тут было много волшебных приключений. Сущность же та, что красавица-принцесса не находила никого, достойного ее руки. Наконец, являются еще три жениха. Один из них — знатен и богат, он принц, но глуп; другой умен, но небольшого роста и дурен собой; третий — статный молодец, красавец собой и умен, но он мужик.

— Тут кто-то помешал, и папа̀ прервал рассказ. Мы его упрашивали продолжать, но он отказался, говоря: «Дальше я еще не выдумал».

2 марта 1892.

День рождения моего зятя И. Н. Мордвинова. Приехал мой сын Дмитрий Р. и после первых приветствий вдруг спросил:

— Откуда и что за народ является к Толстым?

— А что?

— Третьего дня приезжаю к ним. Никого из Толстых дома не было. Вхожу. В гостиной сидят три разбойника: двое из них лысые, огромного роста. Все немытые, нечесанные, грязные, растрепанные, одеты в какие-то отрепья. На полу в гостиной — лужи грязи: это они на ногах натаскали... Порядочный мужик и тот, входя в дом, отряхнет с ног снег, а эти в гостиную так и влезли. — На диване тут же валялись грязные халаты, такие же овчинные полушубки, тряпье... Признаться, с первого взгляда, я пожалел, что в кармане у меня не было револьвера: так и ожидал, что эти разбойники втроем на меня накинутся и зарежут. Потом увидел и четвертого, помоложе тех: он был в посконной рубашке с заплатами на локтях и в жилетке из серого сукна. Что за народ?

- 412 -

— Это народ смирный, безвредный, — сказала я. — Это — тёмные, как зовут их у Толстых, т. е. последователи учения графа. Они отказались от мирской суеты, сами пашут землю и живут общиной. Один из них магистр химии.

Сын вскипятился.

— Что за последователи? — Это актёры, а грязь и лохмотья их — маскарадные костюмы, которые они надевают, надеясь этим понравиться Льву Николаевичу! ожидают, что слава его и на них воссияет. Это эгоисты, отчаянные эгоисты, живут только для себя! Ты говоришь, — безвредные? Разве достаточно быть безвредным? А какую они пользу приносят? Кому? — Лев Николаевич тот кормит теперь десять тысяч голодающих! а они что? Магистр химии! для чего его учили? образовали? чем отплачивает он обществу за свое образование? Он бы, мерзавец, хоть спички новые придумал, дешевые, или применение электричества к общественной пользе? А он надевает шутовской костюм и ковыряет землю для собственного удовольствия!

— Они пришли сюда, — вмешалась я, — чтоб помочь графу Толстому устраивать столовые, вот и принесут пользу обществу.

— Ничего они сделать не могут! — кипятился Дмитрий. — Они ничего не понимают. Они только наряжены мужиками. Разве они знают быт русского крестьянина? Разве они когда-либо вмешивались в его жизнь? Никогда. Они век прожили в городах, а теперь, перерядившись в маскарадное платье, живут особняком в своей общине, не зная ни интересов народа, ни его быта, ни его жизни; видят мимоходом его грязь и подражают ей, воображая, что вся суть-то именно и состоит в грязи. Они ничего не знают и поэтому ни на что не могут быть годны для пользы народной.

Сын горячился, а К...¹³¹ только молчал и улыбался.

Сейчас только вспомнила, что как-то раз в декабре* Лев Николаевич спросил у моего зятя Мордвинова:

— Иван Николаевич, зачем вы не открываете столовых?

— У меня на то денег нет, — ответил зять.

— На это деньги не нужны, а только доброе желание, — возразил граф.

Странное суждение! Мы не всемирная известность, как граф Толстой, и нам не сыплется со всех краев света, из западной Европы, Англии, Америки, тот золотой дождь, что сыплется ему. Лев Николаевич нам сказал месяц тому назад, что получил одними денежными пожертвованиями, кроме продовольствия натурой, до 40 000 руб. сер. А с тех пор с каждой почтой всё шлют деньги и еще деньги, которые все уходят либо на здешних, либо на самарских голодающих, о которых заботится третий сын графа — Лев Львович. По крайней мере для этих забот находятся и необходимые средства.

Мы же с самого лета до сих пор задумываемся, когда приходится покупать съестные припасы для людей наших и для нашего семейства. Мне 73 года, видала два голодных года, 1831 и 1840-й, но в первый раз в жизни ем в деревне хлеб ржаной из покупной муки, да и то еще слёглой и мешанной с картофелем! Своей ржи достало только на семена. И рожь-то взяли в долг, потому что платить за нее теперь было нечем. Здесь продажного хлеба не было, а воронежским нашим арендаторам платить было нечем, там голод еще хуже здешнего, т. е. тульского и рязанского.

- 413 -

Мордвинов обратился в московский благотворительный комитет с бумагой, в которой, как земский начальник и попечитель округа, он просил вспомоществования для своего данковского участка, но в продолжение целого месяца не получал никакого ответа. Тогда он решился урвать несколько дней из своей хлопотливой служебной деятельности и съездить самому узнать о судьбе своего прошения. Оказалось, по справкам, что бумага его в комитете затерялась. Тогда он сам перебывал везде, где следовало, и вымолил 500 р., на которые немедля и открыл шесть столовых в своем участке¹³².

5 марта вечером.

Часов в шесть вечера приезжал сегодня к нам граф Толстой верхом: таким образом, в глубокий снег ездил он за двадцать верст осматривать столовые в имении Остафьева¹³³, Данковского уезда.

— Я много кружил, — сказал он, — потому что дороги прежние все снегом занесены; был в Гороховке¹³⁴...

— Там живет юродивый, который порядком народ обирает, — заметила Маргарита.

— Помните, граф, вы несколько лет тому назад к нему ездили?

— Помню, помню, — засмеялся граф, — это — грубейший обман. А жаль, что забыл о нем, я бы к нему заехал.

— Он самый наглый развратник, — сказала я, — стоит послушать то, что сами его почитательницы рассказывают про него.

Мы предложили графу что-нибудь поесть.

— Я сыт, — ответил он, — поел у крестьян хлеба с квасом; меня только жажда мучит.

Мы сели за чайный стол.

— Мои все помощники разъехались — сказал граф, — все по местам распределены, Скороходова¹³⁵ отправил в Лучки¹³⁶, Ефремовского уезда, имение Миллера¹³⁷, чтоб присматривать за столовыми; тот край вовсе непочатый, народ бедствует. А Маша поехала сегодня с новоприезжей девицей-акушеркой¹³⁸ в Скопинский уезд в Боршевую¹³⁹ и в Горлово¹⁴⁰, где рядом с богатыми крестьянами есть много нуждающихся. Это верст тридцать от нас. Там устроены три столовые.

— Сколько же у вас теперь столовых, граф?

— До ста пятидесяти будет. Ужасно боюсь, что мы зарвемся и не достанет нам средств поддержать это дело до нового урожая. Американцы прислали целый корабль Индиана, нагруженный кукурузой, но она разошлась по всей России. Мельники американские прислали до 15 000 рублей, и те все разошлись.

— Англичане много наобещали, да что-то не видать от них ничего, — заметила я.

— Англичане прислали, но мало, — сказал граф.

— Не оттого ли, что с ними так грубо обошлись в Петербурге? Сестра мне писала, что приехал в Петербург англичанин и привез с собой 500 тысяч для голодающих: его приняли за шпиона и выгнали из города.

— Был у нас прелестный человек, — говорит граф, — швед¹⁴¹: он уехал теперь с сыном моим Львом в Самару. С ним уехал и Бирюков; он очень энергический человек. Я очень рад для Льва этому обществу. — А вот горе! молодой Димир Бобринский¹⁴² заболел тифом. А он — такая чудная личность! Так усердно ведет дело продовольствия нуждающимся. Я был у него: при мне принесли ему письмо, где говорено, что в таком-то селе появился сыпной тиф. Димир в

- 414 -

первую минуту будто даже обрадовался, что является случай применить свою деятельность.

— Вероятно, он там и заразился? — спросили мы.

— Не верю заразе, — продолжал граф. — Я всё время посещал Богоявленского, вчера еще долго сидел у его постели. — Мы теперь занимаемся кормлением крестьянских лошадей: в эту минуту это самое нужное дело, но оно втрое дороже, чем кормление людей. В сущности, следовало бы заранее объявить крестьянам, что кормить лошадей их не станем даром, а чтоб за прокорм одной лошади хозяин ее обязался бы вспахать безлошадному односельчанину одну десятину земли безвозмездно. Но они этим что-то недовольны, ожидали, что лошадей даром кормить станут.

— Долго вы здесь еще останетесь, граф?

— Нет, мои сотрудники направлены и будут действовать самостоятельно. А я очень устал.

Лев Николаевич немного помолчал, потом, улыбаясь, прибавил:

— Ведь вы не видели, что у нас в доме делается? У нас каждый день такая давка, как бывает в соборе, когда архиерей служит! И неизвестно, кто тут приходит? Какие-то ребята, которые вовсе ничего не просят, а так, стоят. Пишешь у стола, и вдруг против вас у самого стола стоит старик с котомкой и мальчуган. Зачем пришли? и сами не знают, а так, стоят. — Жена требует, чтоб к 15 марта я вернулся в Москву, и я даже рад, что она это требует, потому что сам чувствую, что мне необходимо отдохнуть.

— Николай Васильевич, — обратился он к Коле, — если поедете сегодня к Наталье Николаевне Философовой, то не забудьте ей сказать, что у долговского мужика болит палец на руке; я его встретил; он мне сказал, что ходит лечиться у какого-то знахаря-садовника. У мужика верно костоед; на это следует обратить внимание. Еще скажите, что я ей переслал шесть вагонов ржи и один вагон ячменя; да везут ей сена несколько вагонов, купили где-то на юге по 20—25 коп. сер. за пуд, перевоз — даром по жел. дор. до Клекоток. Сюда перевоз со станции будет, вероятно, стоить по шести коп. с пуда. Не забудьте!

— Как здоровье Татьяны Львовны?

— Она теперь совсем здорова, хотела сюда вернуться, но не стоит теперь ей возвращаться, так как жена нас всех требует к себе к 15 марта.

10 марта 1892 г. 3 часа пополудни.

Сидя у себя в комнате, я что-то писала, как вдруг вбежали ко мне свеженькие и веселенькие Татьяна и Маша Толстые и Вера Кузминская. Они пришли пешком в высоких сапогах и лёгоньких кофточках.

— А! вот сюрприз! — обрадовалась я. — Мы и не знали, что вы приехали, Татьяна Львовна!

— Вчера вечером прибыла и, вообразите? только на три дня! Не стоило приезжать на такое малое время, а всё же я рада, что приехала.

— Да, — говорю, — распутица началась, и дороги скоро будут непроходимы и опасны. Советую вам, увозите скорее графа, он здесь измучился, устал, ему необходимо отдохнуть.

— Мама̀ требует, чтоб мы все вернулись в Москву.

— Она совершенно права. Вы не знаете, что такое здесь распутица? Мы, как на необитаемом острове, отделены от всего света, ни медицинской помощи, ни писем получать не можем, и это угнетенное состояние продолжается иногда три и четыре недели.

- 415 -

— А я хочу здесь остаться, — вмешалась Маша.

— И я также останусь, — прибавила Вера Александровна.

— Вы со скуки пропадете, — говорю, — ведь никуда вам выйти нельзя будет.

— До вас всегда можно будет добраться, — засмеялась Маша.

— И того иногда не можно, — говорю.

— Мама̀ еще не дала тебе своего согласия, — вмешалась Татьяна, — и, вероятно, не даст.

— А как бы хорошо здесь весновать! — сказала Маша.

— Кончили вы копию с репинского портрета вашего отца? — спросила я Таню, — тот, что списывали в галлерее Третьякова?

— Нет еще, не успела.

— А мандолину* свою привезли?

— Нет, пожалела папашиных ушей.

— А у меня есть до вас просьба, Татьяна Львовна.

— Что такое?

— В Москве у графа будет более свободного времени, постарайтесь уговорить его кончить начатую им здесь повесть. Говорят, прелесть, как хорошо. Ее ждут не дождутся в Петербурге для помещения в сборник в пользу голодающих: без этой повести сборник в воду канет.

— Мы и сами рады, когда папа̀ пишет что-либо литературное, — отвечала она, — но он так увлекся сухим своим сочинением, что ни за что не хочет заняться чем-либо другим.

Тут прибежали дети и увлекли барышень с собой в залу. — Мы их вечером отвезли в Бегичевку, укутавши потеплее.

На следующий день они уложили свои вещи и 12 марта уехали в Москву.

10 апреля 1892 г.

Наталья Николаевна Философова осталась у себя весновать и открыла еще несколько столовых по окружным деревням.

Уполномоченные графа Льва Николаевича, два брат Олёхины¹⁴³ и другие, продолжали начатое им дело и каждое воскресенье собирались в с. Бегичевке, чтоб получать там субсидии хлебом и деньгами. В самой Бегичевке проживала Елена Михайловна Персидская и Вера Михайловна Величкина; обе занимались столовыми в отсутствии Толстых.

15 апреля.

Вчера в час пополуночи с 13 на 14 апреля возвратился в Бегичевку граф Лев Николаевич с дочерью Марией Львовной. Они со станции Клекотки (40 верст) ехали в тарантасе по отвратительной дороге шесть часов; в селе Никитском свалили телегу с их вещами, а коренная лошадь в их тарантасе пала, так, что граф с дочерью в страшную темноту принуждены были пешком итти более версты до бегичевского перевоза, где долго ждали лодку, пока спящие перевозчики не услыхали их зова. Всё это мне рассказал сам Лев Николаевич, приехавший вчера к нам верхом; на лошади он сидит молодцом, несмотря на свои 63 года; видно, что всю. жизнь был хорошим ездоком.

Усевшись с ними в кабинете, я послала сказать наверх, что граф Толстой у нас, потому что Евгений Николаевич жаждал познакомиться со всемирной знаменитостью, к которому питает самое горячее сочувствие. До прихода его в кабинет, я сказала графу: «Позвольте мне вам предоставить старшего брата моего зятя, Евгения Николаевича

- 416 -

Мордвинова: он — прелестнейший человек! Прискакал сюда из своего имения лишь только узнал, что брат болен.

Когда молодой человек вошел, Лев Николаевич встал к нему навстречу и подал ему руку.

— Вы — мой бог! — сказал Евгений¹⁴⁴.

Граф улыбнулся, и глаза его заблистали. Он стал расспрашивать Е. Н. Мордвинова, из какой местности он прибыл; узнав, что из Можайского уезда, спросил, не знает ли тамошнего помещика Уварова¹⁴⁵ и близкий ли он ему сосед?

— В двадцати верстах, — ответил Мордвинов, — мы хлопочем о том, чтоб избрать его к нам в предводители дворянства.

Потом разговор перешел на хозяйство в подмосковных деревнях и, конечно, на злобу дня.

— Тульский губернатор Зиновьев, — заметил Лев Николаевич, — сказал мне, что полученная им сумма на продовольствие крестьян так велика, что остается у него целый миллион. Уж переложено.

— Ваша статья, граф, — говорю, — причина этой щедрости. — Я слышала, что государь, прочитав ее, сказал: «Все мне лгали, один Толстой мне правду сказал».

— Зато, — улыбнулся граф, — в Петербурге моего имени слышать не хотят.

Лев Николаевич от кофе отказался, спешил домой.

— Маша меня ждет к обеду, — говорит.

Обед!? — уж был восьмой час пополудни.

Граф сел на лошадь и крупной рысью уехал в Бегичевнку.

1 мая вечером. 1892 г.

Сегодня в восемь часов вечера заходил к нам пешком Лев Николаевич и рассказал, что у него находится теперь швед¹⁴⁶, прибывший из Сингапура (?!!). Мы уже слышали о нем от г-на Бера¹⁴⁷, уполномоченного от цесаревича, приехавшего к моему зятю Мордвинову, чтоб переговорить с ним о продовольствии Данковского уезда и от нас ездившего познакомиться с графом Л. Н. Толстым. Возвратясь из Бегичевки, он нам сказал, что видел там шведа, которого сначала принял за безумного, но после, говоря с ним, убедился, что он в своем уме, но в весьма оригинальном.

— Наружность его, — говорил Бер, — такая, как представляем себе Диогена: волоса и борода длинные, с сединой и нечесанные, рубашку он, по-видимому, уже два месяца не сменял, нижнее платье истертое и короткое, вершка три не доходит до щиколок, ноги босые, грязные и в болячках. На нем черный люстриновый пиджак, а поверх его халат неопределенного цвета. Курьезная личность! — добавил он.

Заинтересованные описанием г-на Бера, мы спросили графа, кто этот швед?

— Зовут его Авраамом, — ответил граф. — Говорит, что швед а пачпорт его норвежский, ему за 70 лет, жены нет в живых, а есть несколько взрослых детей, но он с ними не живет, а странствует, разыскивая (по его словам) человека, который бы сочувствовал его убеждениям. Был он в Индии, в Китае, в Японии, долго жил в Америке. В Сингапуре ему сказал какой-то еврей, что я живу здесь в Бегичевке: он ко мне и явился. Говорит он только по-английски и немного на каком-то ломаном немецком языке: по-русски — ни слова.

- 417 -

Лев Николаевич очень смеялся (что редко с ним случается), когда дочь моя Маргарита ему рассказывала, что народ везде говорит, что теперь в Бегичевку прибыл настоящий антихрист, который напускает повсюду голод и засуху, а вместе обещает всякому, кто ему душу свою заложит, прокормить всю его семью, хоть человек десять, на одном осминнике, только, чтоб сохой землю не трогали, а чтоб народом весь осминник вскопали.

— Есть доля правды и в этом вздоре, — заметил граф. — Действительно, швед нанял у Раевских в усадьбе осминник земли (где пропала посаженная ими мята) и теперь копает его.

— Один?

— Один. Хочет наделать борозд и говорит, что те, кому будет принадлежать возделанная таким образом земля, должны всей семьей ходить испражняться в эти борозды и непременно делать это рядом и тотчас засыпать землей ими сделанное, иначе оно не принесет никакой пользы. Когда же исполнят им указанное, то всё тут посаженное принесет удесятиренный плод.

Не желала бы вкушать этих плодов!

Не мало смеялись этой затее.

— Что ж? — спросил зять, — начал он унаваживать свою борозду?

— Нет еще, — засмеялся граф, — только пока копает.

Тут пошли шутки о касторовом масле и проч., их повторять письменно не стану.

— Швед что-то странно одет? — спросили мы.

— Нет, только ходит босиком и немного декольте.

— Почему так?

— У него одна только рубашка, он ее вчера вымыл, ну и декольте!

— Сам мыл?

— Сам.

— Так и ходил без рубашки?

— Так и ходил. Он стыда не признает. «Посмотрите березу, — говорит, — разве она носит платье? разве ей от этого стыдно? Я ношу платье от холода, а когда будет жарко, я его сниму, и мне не будет стыдно».

Не желала бы проходить Бегичевкой, когда настанут жары!

— Что же он посадит на своей земле?

— Картофель, бобы и горох. Он ими только и питается. Хлеб себе сам печет. Говорит — зерно для пищи надо употреблять только сырое, никогда не сушить: сырое гораздо здоровее. Не следует молоть зерна. Он в ступе сам толчет сырую пшеницу пополам с картофелем, потом эту массу сам сваляет, выкладывает на тарелку и печет.

— Без соли?

— Без соли. Я немного попробовал, никакого вкуса нет, но есть можно, если не видать, какими грязными руками он тесто месит. Швед говорит, что у нас вкус испорчен разной пищей, поэтому его хлеб нам кажется безвкусным. Самовар он обозвал идолом, замахивается на него кулаками. — Это ваш идол! — говорит. — Так бы и сокрушил его!

— Откуда он к вам пожаловал?

— Прямо из Сингапура. В Америке он вращался более между земледельцами. Много интересного рассказывает. Я, — продолжал граф, — имею много сношений с американцами, но больше с высшим, образованным классом, а он именно знаком с низшим и говорит, что

- 418 -

он очень бедствует, и ему грозит полное банкротство. С одной стороны богатый класс воздвигает скороспелые города, как Чикаго, устраивает выставки и проч., а землевладельцы все в безоплатном долгу. Придешь, говорит, видишь отличный дом, обстановка хорошая, строения изящные, земля возделана, как нельзя лучше, но сам хозяин от тяжелых налогов и проч., должает, закладывает вперед весь будущий урожай и т. д.

— И я об этом читала, — говорю.

— И так, закладывая и перезакладывая землю, хозяин, наконец, принужден ее продать или отдать в аренду, а следующий хозяин или арендатор в свою очередь разоряется.

— К чему такие тяжелые налоги? — говорю. — Ведь государство там так богато? Печатают, что денег некуда девать?

— Вот подите. Сверху богатство, а снизу — всё сгнило.

Тут перешел разговор на общую тему — богатство и бедность.

— Ведь все мы, — говорит граф, — понимаем, что большая несправедливость в том, что у одного всего много, а у другого — нет ничего. Но как этому помочь — не знаем. Вот и ежедневные почти взрывы во Франции! Fin de siècle!* Чем кончится всё это? — неизвестно. Дело в том, — обратился он ко мне, — ведь вы помните, как и я, крепостное право? Тогда так сжились с этой мыслью, что она всем казалась совершенно ясной и естественной?** И хозяевам и рабам, которые спокойно принимали свое положение, как совершенно нормальное. Но теперь, напротив, стали возмущаться тем, что одни должны всю жизнь работать для пропитания себя, другие питаются, ничего не делая.

— Нельзя назвать ничегонеделанием, — говорю, — когда занимаются умственным трудом и тем приобретают возможность помогать неимущим и незнающим. Ведь ходят же к нам ежедневно крестьяне и крестьянки просить совета, медицинской и хирургической помощи не только для себя, но и для скота своего. «Вы, господа, всё знаете, говорят, а мы ничем не учены, ничего не знаем, помогите.»

— Конечно, и вы, и я это делаем, но этого для них мало. И мысли эти и понятия бродят повсюду. Что из этого будет?

Тут позвали нас к ужину. Лев Николаевич от него отказался и собрался пешком домой.

— Позвольте, мы вас довезем, — говорим.

— Благодарю вас, не нужно. Предпочитаю итти пешком.

Погода стояла холодная и ветреная. Граф ушел.

2 мая. Полдень.

Пришла из Бегичевки девчонка пешком с запиской от Величкиной. «Пожалуйста, пришлите винного спирта, граф захворал.

Величкина.»

Мы перепугались ужасно. Что с ним? Дочь Маргарита поехала узнать о нем и предложить послать за врачом.

Позднее. Когда дочь приехала в Бегичевку, граф, чувствуя улучшение, заснул. У него утром сделалась желчная рвота и сильные спазмы в печени; он подвержен этим страданиям.

- 419 -

5 мая.

Граф выздоровел. Внуки мои старшие и учительница древних языков так заинтересовались рассказами о шведе-Аврааме, что два дня сряду ходили пешком в Бегичевку, чтоб его видеть и послушать. Он говорил по-английски: внучка Мордвинова и учительница Анна Николаевна Змиева недостаточно усвоили еще себе этот язык, чтоб понять всё, что он говорил, но Мария Львовна Толстая была так любезна, переводила им всё, что им было непонятно, однако, случилось одно место его речи, которое заставило ее покраснеть до корня волос, и она решительно отказалась его перевести. В первый их визит Авраам излагал им свое учение; вот то, что он проповедует.

— Я — часть вселенной. Всё то, что я делаю, мне кажется, что так и должно делать. Если б я осуждал то, что делаю, то осуждал бы всю вселенную. Если осуждают одно колесо в машине, то осуждают и всю машину. Всё то, что делается, делается к лучшему. Если б кто пришел и сказал мне: — Я убил всю твою семью, то я ответил бы ему: «Друг, ты сделал самое лучшее, если я кого убью — это значит, что так должно было быть».

Религия ничья мне не нужна. Религия запрудила весь ход человеческой жизни, и самый большой чорт — это нравственность, так как она остановка жизни. Как реку запружают плотинами, так жизнь запрудили моралью. Надо брать пример с животных. — Благодарность — порок. Скота держать не следует, потому что он съедает траву, которая часть природы.

Этим не удовольствовалась А. Н. Змиева, она на следующий день написала несколько вопросов и опять отправилась в Бегичевку, где, в присутствии Марии Львовны, задавала шведу эти вопросы и записывала его ответы. Я списала их с ее тетради. Вот они.

Вопрос. Вы говорили, что тело не умирает, потому что съедается червями, которые в свою очередь либо поедаются, либо питают растения, а душа?

Ответ. Душа и тело нераздельны. Если тело обратится в траву, то и душа живет в траве. Отчего вы отрицаете, что в траве есть душа?

Вопрос 2. Верите ли в Иисуса Христа?

Ответ. Каждому человеку свое назначение. Иисус Христос настолько бог, как и я, и эта книга, и эта бумага. Бог — в природе*. Он просто такой же человек и в нем столько же божества, как и во всех людях**.

Вопрос 3. Чем же докажете чудеса Иисуса Христа.

Ответ. Чудеса — выдумка; люди тогда были ненормальные.

Вопрос 4. Как можете вы есть, не умывшись? Иисус Христос омывал ноги своих учеников.

Ответ. Это просто аналогия. Это написано в евангелии, чтоб показать, что Иисус Христос считал себя рабом своих учеников. В теплом климате хорошо мыться, а в нашем не нужно. Чистота не имеет смысла, это предрассудок. Мыться не нужно, потому что это стирает жир с тела.

Вопрос 5. Когда потеют, разве испарина не стирает жира с тела?

Ответ. Жир по̀том не стирается.

Вопрос 6. Вы говорите, что скота держать не следует, потому что он поедает плоды природы, из чего вы будете шить себе платья, особенно теплую одежду?

- 420 -

Ответ. Холодно не может быть, даже зимой, потому что холод бывает наружный, а не внутренний. Если будешь работать, никогда не будет холодно. Лучше носить одежду волокнистую, напр., бумазей. Если положить лист бумаги на тело, он греет больше шерсти.

Вопрос 7. Откуда вы взяли шляпу? и зачем ее носите?

Ответ. Я ношу шляпу, чтоб поддержать волосы, а чтоб согреть голову, мне достаточно волос.

Вопрос 8. Как вы сюда приехали, не зная русского языка?

Ответ. Мне дали записку, по которой я сюда приехал.

Вопрос 9. Читаете ли вы евангелие?

Ответ. Я так хорошо его знаю, что мне не нужно его читать. Если я нахожусь среди людей, хорошо знающих евангелие, то я пользуюсь евангелием, чтоб им доказать, что я его знаю. Если я говорю с евреями, то читаю им еврейское евангелие, чтоб доказать мое учение, то-есть выборные места в евангелии, которыми я пользуюсь. Не надо читать евангелия, потому что вера должна быть в душе; если я прочту в евангелии что-нибудь новое, чего прежде не знал, то не поверю ему.

Вопрос 10. Зачем вы не стрижете волос?

Ответ. Не должно стричь волос, ни ногтей; это отнимает сок у человека. Держите ваш желудок в порядке, никогда не лечитесь. Если желудок в порядке, то не тратьте более пяти минут на испражнение. Если вы на это тратите больше времени, вы — больны. Чтоб желудок был в порядке, ешьте больше яблок и картофеля и пейте три стакана воды в день. Если будете жирно есть, то и два часа просидите без последствий. Вы, барышни, бросьте свои корсеты, они вас губят. Вот эту (указывая на нашу полненькую швейцарку Эмму Боль) еще можно поправить, а эту (указывая на немку Зельму Ганзен, худую и бледную), эту не поправишь, погибла. — Когда я здороваюсь с моим приятелем, то всегда говорю: не зравствуйте, а: «Хорошо ли вы испражнялись?» и тот тем же мне отвечает.

Швед Авраам спит на голом полу, иногда только подстилает под себя свой грязный халат, а под голову кладет бутылку!! ее перекладывает то под висок над ухом, то ниже уха под щёку. Говорит, что от подушки глохнешь. Дети, пришед в Бегичевку, застали его спящим в этом виде на полу гостиной.

8 мая 1892 г.

Между тем невестка моя, вдова сына моего Ивана Ивановича, Елена Павловна Раевская, жившая в Туле, где два меньших сына посещали гимназию, узнала от прибывшего к ней управляющего, что граф Л. Н. Толстой занемог и что причина его болезни швед, который убедил его питаться одним ржаным хлебом и горохом. Елена Павловна тотчас письмом уведомила о том графиню Софью Андреевну. Получив письмо 6 мая в 10 часов вечера, графиня, немедля ни минуты, тут же выехала 6-го по двенадцати часовому ночному поезду и 7-го числа вечером прибыла в Бегичевку, приехав со станции Клекотки (30* верст) в маленькой тележке.

На следующее утро, узнав о приезде графини, я поехала ее навестить.

— Письмо Елены Павловны меня страшно испугало, — сказала Софья Андреевна. — Я знаю, как опасны эти спазмы. Муж мой однажды, уехав без меня из Ясной к брату своему за 40* верст, чуть не

- 421 -

умер там от этих спазмов. Узнав о его болезни, я поспешила к нему с врачом, который с трудом его отстоял.

— Виноват во всем швед, — говорю. — Не оставляйте его здесь с графом.

— Я и так ему объявила, что the lady comes back and orders him to clear the house*.

— Ну, что же?

— Обещает через несколько дней уехать.

— А его осминник?

— Он говорит, что ему где-то обещали дать земли.

— Внуки мои Мордвиновы с учительницей ходили смотреть этот осминник: они говорят, что швед роет там канавку не глубже двух вершков, а гряд между канавками вовсе не вскапывает. Что же на этих грядках может родиться?

— Он делает в них ямки, куда в одну и ту же кладет по четыре картофеля. Что же из этого выйдет?

— Швед уверяет, что ест только горох и бобы?

— Не верьте, — ответила графиня, — он всё ест и очень исправно. Сегодня сварили Льву Николаевичу кашицу на грибном бульоне, швед присел и всю очистил, так что мужу ничего не осталось; да еще опустошил целое блюдо картофеля. Он только и делает, что ест и спит.

Тут увидала я, что направляется к террасе, где я сидела с графиней, какое-то странное существо, пригодное только на помещение в зверинец. Мне вспомнилось описание г-на Бера, но то, что я увидала, было отвратительнее всякого описания. Это грязное существо поднялось на ступеньки террасы и, не поклонившись нам, прошло мимо и уселось тут же на стул, где скорчилось и заснуло. То был швед.

Так прошло с четверть часа, после чего он встал, высморкался в пальцы прямо на виноградную лозу, растущую около самой террасы, и ушел в дом, не обращая на нас ни малейшего внимания.

— Как вам это нравится? — спросила меня графиня.

— По всему видно, что́ он проповедывал нашим барышням, он человек опасный.

— Нет, он совершенно безвредный, — отозвалась Софья Андреевна.

— Помилуйте, — возразила я, — если он утверждает, что всё то, что делает, — превосхдно, то ему придет в голову дом поджечь или вас зарезать и скажет потом: «так должно было быть».

Тут вышел из дома на террасу граф и обратился ко мне.

— Хотите, — спросил он, — поговорить со шведом?

— Благодарю вас, граф, я его боюсь.

— Уж он себя показал нам, — заметила графиня и рассказала то, что он тут делал.

— Что он за человек? — обратилась я ко Льву Николаевичу. — Говорит он, что здесь совершенно счастлив, пьет, спит, живет только для себя, а о ближнем и думать не хочет. Это совершенно противно вашим убеждениям и принципам.

— Который час? — спросил граф у жены.

— Вообразите, — обратилась ко мне Софья Андреевна, — у мужа моего украли здесь с окошка часы с цепочкой. Дело не в часах — а грустно за принцип. Теперь ему негде посмотреть, который час.

— Это просители, вами облагодетельствованные, вас обокрали! — с горечью заметила я.

- 422 -

Граф повернулся и молча ушел в дом.

Графиня Софья Андреевна умная и энергичная женщина, я ей чистосердечно удивляюсь.

— В Петербурге, — сказала она, — собрался совет министров, чтоб обсудить учение Льва Николаевича. Победоносцев, Островский и Дурново решили, что следует арестовать моего мужа, запретить ему выезд из Ясной Поляны или что-нибудь еще хуже. За него заступились Вышнеградский, Волхонский и Бунге. Когда доложили государю об этом совете, он сказал: «Не трогайте Толстого». Говорят, что он прибавил: «Если тронете, вы из него сделаете всемирного мученика». Эти толки в совете министров как-то проникли за границу и возбудили всеобщее негодование во всей Европе. Все журналы: английский «Times», французские, немецкие, итальянские, испанские, шведские, все стали трубить о том, что такого знаменитого мужа, как Льва Николаевича Толстого, которым должна гордиться его родина, преследуют в ней, как преступника. «Et on ose toucher à sa tête vénérable»* — писали французы. Мне как-то доставили, — продолжала графиня, — выдержки из журналов, где говорили о моем муже. Я возмутилась и огорчилась взведенными там клеветами на милостивого и гуманного царя нашего и написала по-французски письмо, которое просила напечатать в одной из самых популярных французских газет. В письме своем я опровергаю все эти клеветы и говорила о многомилостивом обращении нашего монарха (de notre souverain) к мужу моему и ко мне. «Московские Ведомости», верные себе, перепечатали мое письмо, извращая мои выражения и делая из него новый предлог к моему обвинению.

Тут разговор был прерван приездом предводителя и трех последователей графа, под прозвищем темных. Завязалась речь, относящаяся к убеждениям этих последних.

— Вы отрицаете образование, — говорила графиня, — прогресс цивилизации? А позвольте вас спросить, что побудило вас к теперешней вашей деятельности? Ведь мысли ваши — плод вашего образования. Не мужики же невежественные обрекли себя на помощь нуждающимся? Нет ни одного человека из народа, который вызвался на то дело, что вы предприняли! Но что будут ваши дети, воспитанные с малолетства в невежестве и лишенные всякой религии. — Чем будут дети Черткова, который роздал всё свое имущество и детей даже не крестит? — Отвечайте же!

Темные молчали...

Я хотела ответить: «Они будут грабить по большим дорогам и проклинать отца, лишившего их того хлеба, который должен был им по праву принадлежать». Я предпочла молчать в ожидании опровержения темными слов графини.

Но темные молчали...

— Графиня, — сказал тогда молодой предводитель, — вы совершенно правы. Я всё это время искал ключ и разрешение этому вопросу, и вы мне его высказали!

Когда гости удалились, и мы с графиней остались вдвоем на террасе, я рассказала ей подробность, которой она еще не знала и которая в то время меня тронула и обрадовала.

— Вас здесь не было, графиня, когда 4 мая проезжал здесь генерал Михаил Николаевич Анненков¹⁴⁸ со свитой двадцати человек разных чинов и званий.

— Кто такие?

- 423 -

— Тут был предводитель елецкий — г-н Бехтеев¹⁴⁹, уполномоченный по продовольствию народа Тульской губернии — Владимир Петрович Глебов, — Рязанской губернии — г-н Кристи¹⁵⁰, князь Трубецкой¹⁵¹, потом инженеры и профессора и проч., всех не запомнишь. Анненков ехал с целью осмотреть русло Дона и разыскать способ увеличения объема вод его. — По долгу службы исправник, становой, урядник и проч. встретили генерала Анненкова на границе Данковского уезда и Рязанской губернии, т. е. в Бегичевке. Крестьяне, увидав, что полицейские чины, с раннего утра, в полной форме, при сабле и с револьвером через плечо, расхаживают около господского дома и, услыша, будто поджидают петербургского губернатора, вообразили себе, что готовятся арестовать Льва Николаевича, они собрались полным сходом и хотели броситься в ноги генералу Анненкову, умоляяя его «оставить им их отца».

Потолковав о том, о сем, разговор перешел на вторую злобу дня, то-есть на ужасающую всех засуху и на жгучий, бурный ветер, подымающий в продолжение месяца облака пыли и засыпающий этой пылью всходы овса так, что местами зелени не видать, всё замело точно так, как зимой метелью заметает поля снегом.

— Этот год, — говорю, — если не пойдет дождь, будет хуже прошлого 1891-го, ни у кого запасов нет, озими почти повсеместно пропали от сильных морозов, пшеницы звания нет, рожь кругами вымерзла, овес поздний не всходит, а ранний пылью занесло. Везде, по всем деревням идут молебствия о дожде, поднимают образа в поле...

— Меня как-то спрашивали, — подумав немного, сказала графиня, — верю ли я в святых? Как не верить в них? Если в каждом из нас есть искра божия, если у каждого из нас бывают минуты, мгновения, когда дух наш стремится слиться с божеством, когда он как будто возносится к нему, и какое-то неизъяснимое чувство говорит вам: «Твоя молитва будет услышана». Как же не верить, что люди, как, например, отшельники, посвятившие всю жизнь на поклонение божеству и на созерцание его, ежеминутно духом возносящиеся к нему, как не верить, что эта искра, что в нас таится, у них возгорается ярким пламенем, освещающим то, что для нас скрыто? как-то будущее? Я вполне этому верю и почитаю святость этих избранников.

— Я вам скажу, — продолжала она, помолчав, — что, едучи сюда и видя по дороге жалкое состояние полей, грозящее голодом, если благотворные дожди не оживят, по крайней мере, яровых полей, я, сидя одна в пустом вагоне, стала горячо молиться, и нашло на меня это мгновенье возношения духа к богу, и я сосредоточилась в горячем молении ниспослать нам этот благотворный, спасительный дождь. Ехав из Клекоток сюда, в тележке здешнего приказчика, мы с ним разговорились.

— Дай-то бог, — говорил он, — чтоб вы нам дождя привезли.

— Будет вам дождь, — почему-то уверенно сказала я ему. — Если не завтра и не после завтра, а на-днях будет. Если я — грешница, — засмеялась графиня, — то дождя не будет, а если господь услышал мою молитву, то будет вам дождь.

Говорила это Софья Андреевна 7 мая вечером в самую ужасную засуху, когда ни облачка не было на небе.

10 мая полил благотворный дождь, который не переставал до 12-го включительно.

Овес и травы ожили. Поспешили сеять гречу.

23 мая 1892 г. Лев Николаевич с Марией Львовной уехали в Ясную Поляну; в Бегичевке остался распорядителем и уполномоченным ими Матвей Николаевич Чистяков.

- 424 -

По сие время открыто графом Л. Н. Толстым 206 даровых столовых как в Тульской, так и Рязанской губерниях. Кроме того, он раздавал крестьянам дрова на топку, посыпку лошадям, семена овса, льна, проса, конопли.

Третий сын графа Лев Львович в Бузулукском уезде, Самарской губернии открыл и обеспечил до июля месяца 1892 г. 200 даровых столовых и обсеменил на свой счет 700 десятин овса для нуждающихся. Его считают там благодетелем всего края. Помощником в этом добром деле служил ему Иван Александрович Бергер.

2 июня 1892 г. вернулись в Бегичевку Лев Николаевич с Марией Львовной, а вслед за ними приехала и Татьяна Львовна.

В то время гостила на хуторе у Мордвиновых молодая школьная учительница из Тулы Юлия Васильевна Патрикеева¹⁵². Она сгорала желением увидать графа Л. Н. Толстого, и ей посчастливилось. Поехала она с детьми Мордвиновыми прогуляться: все они были верхами. На большой дороге они нагнали Льва Николаевича, который также куда-то ехал верхом. Он с ними поздоровался и присоединился к их кавалькаде, то ехал с ними шагом и приветливо с ними разговаривал, то скакал с ними рядом, и так в продолжение нескольких верст, вплоть до Сторожева¹⁵³, имения г-д Нечаевых¹⁵⁴.

И дети и Юлия Васильевна вернулись в восторге от своей прогулки.

Несколько дней спустя вернулись в Бегичевку невестка моя Елена Павловна с сыновьями Иваном, Петром и Григорием.

9 июня собралось на хуторе большое общество: все Толстые, В. А. Кузминская, трое молодых Раевских, двое Давыдовых¹⁵⁵, студент-медик, все Философовы с американкой мистрис Томас (Mistress Thomas), уже немолодой женщиной, приехавшей из Нью-Йорка, чтоб ознакомиться с деятелями по народному продовольствию. Мистрис Томас говорит только по-английски с американским, впрочем, акцентом, по-русски, конечно, ни слова: ей будет очень трудно, а скорее сказать, невозможно вникать в быт русского народа.

Пока молодежь распевала песни под звуки гитары Василия Васильевича Давыдова, мистрис Томас уселась на террасе с Софьей Алексеевной Философовой и со мной, очень довольная тем, что нашла собеседниц, знакомых с ее родным языком. Она сообщила нам много интересного об обработке полей в Америке, в окрестностях Бостона, и о пчеловодстве в их краях. Она говорила, что зимой температура редко у них падает ниже нуля. Ее же земельная собственность лежит, по ее словам, на берегу реки Делавер (Delaware), широкой и судоходной; по ней ходят пароходы, а вдоль берегов идет железная дорога.

Я опросила ее о цене поденных работ.

— Во время уборки сена и хлеба, — оказала она, — мы платим по 2 доллара в день мужчинам и по одному доллару — женщинам, Кроме того, кормим их три раза в день: — «Luncheon» (т е. полдник), обед и ужин; даем им всякий раз мяса (говядины, баранины или ветчины), картофель или капусту, кофе и чай.

— Виски ( водки) я не даю, — прибавила мистрис Томас, — потому что муж мой пастор, но давали им лимонад. Соседи мои давали виски и пиво, но я — никогда. А работать ко мне ходили охотно.

«Ну, — подумала я, — поблагодарил бы тебя наш русский мужик за твой лимонад».

— Хочу отсюда поехать в Самарскую провинцию, — обратилась ко мне путешественница. — Скажите, прошу вас, где мне там можно будет остановиться? Есть ли в деревнях гостиницы с чистыми комнатами,

- 425 -

постели с чистым бельем? У нас в Америке в каждой деревушке есть хорошая гостиница, где можно получить хороший обед.

— В самарских степях, — ответила я, — гостиных нет, а есть кочующие башкиры, магометане, киргизы и проч. Их жилища, где вам придется останавливаться — что-то вроде переносных палаток, крыша — звериные кожи, пол — земля, постели — грязные рогожи, еда — конина, а питье — кобылье молоко.

Эта перспектива, вероятно, испугала отважную американку, потому что она, посетив здешние столовые у Философовых и у графа Толстого, возвратилась опять в Москву.

Лев Николаевич с дочерьми пробыл в Бегичевке почти до конца июля месяца 1892 г. Там же летом жила и вдовствующая невестка моя Е. П. Раевская с сыновьями. Я поехала их навестить. Граф был болен лихорадкой и казался утомленным. Он сбирался уезжать из здешнего края и составлял отчеты своей благотворительной деятельности и всему оставшемуся у него в наличности. Помогал ему в том молодой человек Высоцкий¹⁵⁶, непохожий на прежних темных, буде то сказано ему в похвалу.

— У меня, — сказал мне граф, — осталось хлеба, пшена, дров и проч., причисляя к тому немного жертвованных денег, всего на сумму 8 000 рублей сер. Склад хлеба помещен в разных деревнях, он пригодится для раздачи в нынешнем году нуждающимся, ввиду того, что урожай в здешней местности еще хуже прошлогоднего. На берегу Дона в Тульской и Рязанской губерниях рожь почти вся пропала, овес также от весенней и летней засухи, трава сгорела; ни хлеба для людей, ни корма для скота. Овса не достает даже на семена. Дожди же пошли проливные только в июле и затянули уборку и без того скудного хлеба. Были даже два паводка; навоз и снопы с полей уносило в Дон; овраги гудели, как во время весеннего половодья.

Я осталась обедать в Бегичевке, отослав экипаж на хутор: граф же обещался сам меня отвести домой в кабриолете Раевских.

— Предупреждаю вас, граф, что я — страшная трусиха, боюсь лошадей: уж слишком часто пришлось мне вылетать из всех возможных экипажей. Но доверяю вполне вашему искусству.

Когда мы вдвоем уселись в шарабан: «Давно, — обратилась я к графу, — хотелось мне спросить вас, граф, почему не любите вы дедушку Крылова, баснописца? Вы как-то при мне выразились о нем неодобрительно?

— Не люблю я его quasi-народный язык: чувствуется неестественность. Например, возьмите басню: «Кот и повар». «Какой-то повар грамотей» — к чему грамотей? «Он набожных был правил и по куме тризну правил». Какая такая тризна? Разве в народе говорят о какой-нибудь тризне? «А дома стеречи съестное от мышей». Что это за стеречи? Это не по-русски и не по-каковски! и много такого встречается в его баснях. Хочет подделаться под народную речь, а выходит безобразие.

— А я думала, что вы его порицаете за то, что встречаются у него такие нравоучения:

«По-моему хоть пей,
Да дело разумей».

— Нет, — возразил граф, — я чисто с литературной точки зрения не одобряю его. Возьмите басню: «Ворона и лисица». «Вороне где-то бог послал кусочек сыра». Откуда вороне добыть сыра? У Эзопа сказано, что ворон держал в клюве мясо: это естественно. Если б

- 426 -

Крылов заставил кого-нибудь перевести ему басню с греческого, то он не сделал бы этой ошибки. А он перевел с французского Лафонтена, а Лафонтен поставил «fromage» для рифмы с «plumage».

Мы с графом так, заговорились, что пропустили поворот с большой дороги на хутор. Слишком поздно заметили мы свою ошибку. Граф забрал вожжи своей пары лошадей и поворотил их налево. Пришлось, чтобы попасть на торную дорогу, ехать целиком и переехать небольшую канаву, что граф очень ловко совершил. Я преспокойно сидела и вовсе не боялась. Когда шарабан покатил по гладкой проезжей дороге:

— Как я испугался! — сказал Лев Николаевич.

— Чему? — удивилась я.

— Я испугался тому, что вы испугаетесь.

Доехали благополучно до хутора. Меня поджидали с чаем. Лев Николаевич поел хуторского домашнего ситника и похвалил его. Потом стал советоваться с Мордвиновым о том, что ему делать с крестьянами села Бегичевки, которые хотят переселяться?

— Я, как земский начальник, — ответил Мордвинов, — получил циркуляр от министра внутренних дел¹⁵⁷: запрещается крестьянам переселение, пока не выделят новых участков земли в казенных дачах Уфимской и других губерний.

В доказательство слов своих он принес графу печатный циркуляр. Лев Николаевич стал его читать и заметил, что для народа многие места циркуляра покажутся темными и малопонятными.

Потом он встал.

— Мне пора итти. Хочу пешком сходить к Философовым*, а оттуда к доктору.

Предлагали его довезти, но он от экипажа отказался.

— Кого будет Софья Алексеевна сегодня ругать? — засмеялся Мордвинов. — Кажется, граф, и вам от нее достается?

— Когда я вижу Софью Алексеевну, — сказал Лев Николаевич, — то вспоминаю случай из моей молодости, когда я еще езжал на охоту. Еду я верхом с собаками мимо кабака. У дверей кабака стоит мужик пьян-распьян (sic!) и ругает меня всячески: «Ах ты, такой-сякой! что ты тут шляешься!» и проч. и проч. Я подъехал к нему. Он подумал, что я арапником его побью, а я ему таково тихо и кротко говорю: «Друг ты любезный, за что ты меня так ругаешь?» — Мужик оторопел, снял шапку и стал извиняться.

Граф, стоя, так смешно представлял в лицах и себя и мужика, что все расхохотались, и он засмеялся.

— Хорошо ваше сравнение с Софьей Алексеевной! — смеялся Мордвинов.

Лев Николаевич весело со всеми простился, быстро повернулся, набросил на левое плечо свое легкое пальто, взял палку свою и зашагал по дороге в Паники**.

29 июля утром Лев Николаевич с Марией Львовной уехали в Ясную Поляну.

Шведа Авраама Толстые также отправили в Ясную Поляну и поместили на хуторе, им принадлежащем, невдалеке от имения, где сами жили. — К этому чудищу приезжал тульский губернатор Зиновьев с молодыми дочерьми и чиновниками особых поручений и набожно выслушивал его дребедень, а он важно им проповедывал.

- 427 -

— И всё то, что он говорил, — сказывал мне впоследствии Матвей Николаевич Чистяков, — отзывалось таким фальшивым, деланным, что я не вытерпел, ушел.

И точно, вскоре открылось, что проповедник оказался самым грязным развратником. Графиня Софья Андреевна его выпроводила; он уехал в Польшу.

Летом, в отсутствии Льва Николаевича, заменял его одно время Матвей Николаевич Чистяков, но, получив известие, что друг его Эртель опасно занемог, он к нему уехал к сожалению хуторских жителей.

С осени же 1892 г. занимался после отъезда графа Л. Н. Толстого его благотворительными делами Павел Иванович Бирюков. Кончивши свое образование в Морской академии в Петербурге, Павел Иванович морским офицером совершил плавание вокруг Европы, был в Средиземном море. Светским молодым человеком посещал блестящие балы С.-Петербурга, танцовал на них, ухаживал за молодыми красавицами высшего круга. Но, увлекшись учением Льва Николаевича, бросил службу, отказался от своего имения и, оставив себе малый клочок земли, стал его обрабатывать собственным трудом. Когда же оказалась необходимость притти на помощь голодающему народу, он в 1892 г. помогал в Самаре графу Льву Львовичу Толстому в устройстве даровых столовых и прочей его деятельности. Осенью того же 1892 г. поселился в Бегичевке, когда здоровье графа Льва Николаевича принудило его возвратиться в Ясную Поляну.

Павел Иванович Бирюков небольшого роста, белокур, глаза его голубые; он не хорош собой. Одет он, как и Лев Николаевич, в чистую серую блузу, зимой носит нагольный полушубок. Но во всем его обращении виден человек образованный, умный и учтивый, привыкший к хорошему обществу, не то, что темные, вроде братьев Олёхиных, корчивших мужика, и уподобляющихся ему по грязи, неряшеству, всклокоченным волосам и грубым обращением. П. И. Бирюков [не может], как Митрофан Олёхин, в присутствии приезжих, незнакомых ему, образованных молодых девушек, залезть в гостиной под стол, развалиться там и захрапеть. Или явиться в гости в посконной, грязнейшей рубахе, распространяя нестерпимое зловоние. Словом, Павел Иванович Бирюков трудится для нуждающихся просто, неустанно и без всякой своего рода театральности, ни аффектации, ни желания бить на эффект.

Бирюков открыл на осень 1892 г. и зиму 92—93 г. 90 даровых столовых и ведет аккуратно все счеты жертвованным деньгам, следовательно, дела у него, как говорится, по горло. Несмотря на то, он находит иногда время возить по сельским школам волшебный фонарь со множеством картин и показывать их школьникам, толкуя им то, что на них изображается, чем приводят их в восторг.

В продолжение полугода приходилось им не раз видеться с Бирюковым.

В зиму 1891—92 г. и в продолжение лета и осени 1892 г. кроме бича-голода, свирепствовал по деревням смежных двух губерний Тульской и Рязанской другой бич — эпидемия сыпного тифа. Земские врачи, врачи, призванные в частные дома, на иждивении местных помещиков, так же как и молодые фельдшерицы, живущие в с. Бегичевке у графа Толстого, все с одинаковым самоотвержением ходили за болящими крестьянами, многих спасали, но многие и гибли, несмотря на подаваемую помощь.

Одна из самых доброотверженных, добровольных сестер милосердия пала жертвой своего подвига... второй агнец искупления страждущего

- 428 -

народа. — То была Марья Петровна Берс¹⁵⁹, жена Степана Андреевича Берс, брата графини С. А. Толстой. Эта чистая и кроткая душа прошла свой век никем незамеченная, посвятивши всю жизнь на служение отверженным и неимущим. В Москве посещала она тюремные больницы и вносила в них с собой тихое утешение христианской любви. Пусть хоть на этих страницах запишется с заслуженным ею уважением имя Марии многострадальной.

В 1892 г. Марья Петровна перенесла свою деятельность в с. Бегичевку и поселилась в соседней деревне Прудках, где заведывала даровыми столовыми, а вечером в свободные часы собирала к себе крестьянских ребят и вслух читала им разные, доступные их пониманию, книги, что не мало их радовало и занимало; родители же их горячо благодарили добрую барыню-благодетельницу, обучающую детей их уму-разуму.

Когда в Прудках открылась эпидемия сыпного тифа, Марья Петровна безустанно ходила по избам за больными и многих спасла разумным уходом. — Долго длилась эпидемия; наконец, утихла, больных более не оставалось. Тогда усталая и разбитая Марья Петровна решилась возвратиться в Бегичевку, надеясь там отдохнуть от непосильных трудов. В Бегичевке находился тогда Павел Иванович Бирюков и слушательница медицинских курсов, молодая девушка Павла Шарапова¹⁶⁰, очень симпатичная личность.

Узнав о предстоящем отъезде Марьи Петровны, всё народонаселение Прудков взволновалось.

— Благодетельница наша нас покидает! — твердили старые и малые. Всем сходом пришли мужики со слезами ее провожать; конца не было благодарению, благословениям и пожеланиям всего хорошего.

Недолго прожила среди друзей народная печальница.

Зараза, вероятно, в ней таившаяся, развилась; переутомление всего организма ей способствовало. Марья Петровна заболела тифом. Три врача и две фельдшерицы (одна привезена была из Тулы) день и ночь не отходили от больной. Употреблены были все доступные науке средства для ее врачевания, и всё напрасно. Тиф прошел, но Марья Петровна в полном сознании скончалась от упадка сил 20 ноября 1892 г.

Она просила, чтоб ее положили в простой, деревянный, не окрашенный гроб и похоронили на общем крестьянском кладбище, среди бедных поселян, которым посвятила всю скорбную жизнь свою. Не посмели ее ослушаться и свезли останки на кладбище села Никитского, Епифанского уезда, Тульской губернии.

Мир праху твоему, святая мученица!

В субботу на масленице 1893 г. приехал в Бегичевку Лев Николаевич Толстой с Татьяной Львовной, а на следующий день приехала и Мария Львовна.

Татьяна Львовна пришла к нам на хутор пешком. Она всё такая же хорошенькая, веселая и остроумная. Она рассказала, что к ним прибыли четверо темных.

— Они говорят, — прибавила Татьяна Львовна, — что могут пробыть у нас только несколько дней и просят себе занятия. — Ничего в нашем деле не знают, ничего не понимают! Только будут путать и мешать: на что они нам?

— Да вы их сплавьте поскорее, — посоветовала я.

Дня через два узнали, что молодцов уже выпроводили обратно на станцию Клекотки.

- 429 -

Уехав обратно в Москву в феврале, Лев Николаевич в мае 1893 г опять навестил свой стратегический пункт, с. Бегичевку, и верхом объезжал все столовые.

Татьяна Львовна, сопровождавшая отца, приезжала верхом на наш хутор: мы ей всегда рады.

В июле 1893 г. граф Лев Николаевич Толстой опять заглянул в устроенные им на берегах Дона и по окрестностям столовые и проч., и остался доволен своими уполномоченными.

Если б граф Лев Николаевич Толстой в какой-либо местности Европы, а не в России, прокормил в продолжение двух лет целый край, т. е. несколько десятков тысяч голодных бедняков и даже скот их, то ему воздали бы всем обществом шумные овации, поднесли адресы, приветствовали благодарственными речами... Но в своем отечестве не тут-то было. Графа обкрадывали те самые, которые ели его хлеб, обманывали его, а власть имеющие делали ему неприятности, клеветали, взводя на него всякие небылицы, подозревали его, шпионили и даже угрожали...

Он же без шума, неустанно продолжал свой благотворный подвиг и, покончив его, тихо и кротко удалился...

Приложение

К СТАТЬЕ О ЛЬВЕ НИКОЛАЕВИЧЕ ТОЛСТОМ

РАССКАЗ БАРОНА В. М. МЕНГДЕНА¹⁶¹

Графа Льва Николаевича Толстого я знавал еще молодым человеком в военной форме и сдружился с ним. В начале пятидесятых годов он еще был холостым, жил в имении своем Тульской губернии «Ясная Поляна», где усердно занимался сельской школой, издавая прелестный свой журнал для школ, под названием «Ясная Поляна». Тут жила у него на покое пожилая, воспитывавшая его тетка, г-жа Юшкова¹⁶². Я же служил тогда членом от правительства губернского присутствия по крестьянским делам. Однажды вечером приезжает ко мне Дараган, тульский губернатор¹⁶³.

— Барон, — сказал он мне, — я знаю, что вы дружны с графом Львом Николаевичем Толстым, знаю также, что он человек вполне благонадежный. Но вот, получил сегодня приказ послать к нему гражданского офицера с обыском. Повторяю, что знаю совершнную благонадежность графа, но у кого из нас, самых мирных личностей, не водятся запрещенные книги? Поэтому, прошу вас, барон, поезжайте завтра утром к Толстому и предупредите его об обыске и посоветуйте уничтожить или скрыть всякие сомнительные книги и бумаги. А я придержу обыск до следующего дня.

Я поблагодарил доброго старика-генерала и на другой день рано утром взял ямщика и покатил в Ясную Поляну. Март стоял теплый распутица была полная. По шоссе ехать не было возможно, и все 17 верст от Тулы до Толстого мы принуждены были ехать полями, на которых еще лежал снег. Кой-как дотащились до места.

Я передал Льву Николаевичу предостережение Дарагана.

— У меня нет ничего запрещенного, — ответил Толстой, — и скрывать ничего не стану. Пойдемте смотреть мою школу.

Пошли. Я пришел в восхищение от этого превосходного училища. На все вопросы ребята отвечали бойко, толково и умно. Многие из них писали сочинения, замечательные для их лет и сословия. Учителя были скромные и трудолюбивые: ни в одном не было того духа, в

- 430 -

котором их представляли правительству. Я с наслаждением провел весь день в этом мирном и ясном убежище.

Лев Николаевич меня благодарил за дружеское чувство и просил от него поблагодарить доброго начальника губернии.

На следующий день¹⁶⁴ наехала полиция и, конечно, ничего не нашла похожего на то, в чем оклеветали знаменитого нашего писателя.

¹ Иван Иванович Раевский (1835—1891), сын Ивана Артемьевича и Екатерины Ивановны Раевских. Познакомился с Толстым в 50-х годах в гимнастическом зале Пуаре в Москве. Приехав в Бегичевку, Толстой писал жене: «Иван Иванович очень всем нам мил. Сердечен, умен и серьезен. Мы его больше и больше любим» («Письма гр. Л. Н. Толстого к жене», изд. 2-е, М., 1915, стр. 364). Написанный Толстым некролог Раевского напечатан в «Красном Архиве», 1924 г., № 6. См. также: Новиков А. М., Л. Н. Толстой и И. И. Раевский — «Международный Толстовский альманах», составленный П. А. Сергеенко изд. «Книга». М., 1909, стр. 188—200.

² Клекотки — железнодорожная станция Сызрано-Вяземской ж. д., в 30 верстах от Бегичевки.

³ Хутор Мордвиновых Утес, в двух верстах от имения И. И. Раевского Бегичевка, Данковского уезда, Рязанской губернии.

⁴ Маргарита Ивановна Мордвинова (1856—1912) — дочь И. А. и Е. И. Раевских.

⁵ Иван Николаевич Мордвинов (1859—1917) — муж Маргариты Ивановны. Помещик, земский начальник. Учился на скрипке у концертмейстера Большого театра Кламрота.

⁶ Екатерина Ивановна (р. 1879 г.), вышла замуж за драматического артиста В. Н. Юматова (по сцене Рудин); Владимир Иванович (р. 1881 г.), певец, учился в Москве у проф. А. И. Книппер и в Милане у Сальваторе Коттона, женат на Анне Захаровне Акимовой (р. 1889 г.); Анна Ивановна (1886—1910), была замужем за Владимиром Владимировичем Бибиковым; Елизавета Ивановна (р. 1889 г.), первым мужем ее был А. В. Кошелев, по второму браку — Рязанцева.

⁷ Имение И. А. Раевского; затем принадлежало его сыну — Дмитрию Ивановичу. Село Никитское — Епифанского уезда, Тульской губернии, в двух верстах от Бегичевки, расположено на берегу Дона.

⁸ Ольга Владимировна Менгден, дочь барона Владимира Михайловича Менгден и Елизаветы Ивановны, рожд. Бибиковой, сестры Екатерины Ивановны Раевской. По мужу — баронесса Фредерике.

⁹ Толстой имел в виду книгу «The Ethics of diet» by Howard Williams, которая в следующем 1892 г. вышла в русском переводе в изд «Посредник» под названием: Х. Уильямс, «Этика пищи».

¹⁰ «Север» — литературно-художественный журнал, выходил с 1888 по 1894 г.

¹¹ «Нива» — иллюстрированный еженедельный журнал, издавался с конца 1869 г. в Петербурге; известен был своими приложениями в виде собрания сочинений русских писателей. Издателем был А. Ф. Маркс.

¹² «Русские Ведомости» — московская ежедневная газета русских либералов, близкая университетским кругам. Основана в 1863 г.; закрыта в 1918 г.

¹³ «Русская Мысль» — ежемесячный научный, литературный и политический журнал либерального направления; выходил с 1880 по 1918 г. в Москве. В 1891 г. редактором журнала был В. М. Лавров.

¹⁴ «Северный Вестник» — ежемесячный литературный, научный и политический журнал выходил в Петербурге с 1885 г. по 1897 г. Первоначально продолжал традиции «Отечественных Записок», с начала 90-х гг. — орган символизма.

¹⁵ В виде приложения к еженедельной петербургской газете «Неделя» (1867—1901) выходили ежемесячно «Книжки Недели» с 1878 по 1894 г. Редактором в 90-х годах был П. А. Гайдебуров. В 90-х годах «Неделя» была близка к взглядам Толстого.

¹⁶ Имеется в виду роман Марселя Прево Исповедь идеалиста, напечатанный в августовском и сентябрьском номерах «Книжек Недели» за 1891 г.

¹⁷ Речь идет о повести Эдмонда де-Амичиса, напечатанной в октябрьском номере «Книжек Недели» за 1891 г.

¹⁸ Роман «Ben-Hur» поинадлежит северо-американскому писателю Льюису Уоллесу (Lewis Wallace, 1827—1905). «Бэн-Хур» написан в 1888 г., имел громадный успех. Русский перевод: «Бэн-Хур» («Во время оно»). Повесть из римской и восточной жизни в эпоху возникновения христианства», изд. В. Н. Маракуева, М., 1898. Есть дневниковая запись Толстого о чтении «Бэн-Хура» в феврале 1889 г.

- 431 -

¹⁹ Двенадцатилетняя Екатерина Ивановна Мордвинова.

²⁰ Наталья Николаевна Философова (см. стр. 100). Н. Н. Философова оставила свои записки об общении с Толстым в период помощи голодающим (не напечатаны).

²¹ Вероятно, речь идет о жене графа Адама Васильевича Олсуфьева Анне Михайловне, рожд. Обольяниновой (1835—1899).

²² Софья Алексеевна Философова (1847—1901), рожд. Писарева.

²³ Баскаково — сельцо Данковского уезда, Рязанской губернии, в 7 верстах от усадьбы Философовых Паники и в 14 верстах от Бегичевки.

²⁴ Татищево — село Данковского уезда, Рязанской губернии, в 5 верстах от Бегичевки. Столовые в Татищеве были открыты М. Л. Толстой. Их описывает Толстой в статье «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая». О Татищеве см. также гл. VI воспоминаний В. М. Величкиной («В голодный год с Львом Толстым», ГИЗ, М. — Л., 1928).

²⁵ Деревня Мещерки — Данковского уезда, близ Татищева, в 6—7 верстах от Бегичевки.

²⁶ Село Екатерининское — Епифансхого уезда, Тульской губернии, на берегу Дона, против Никитского, имения Раевских. Имение Екатерининское принадлежало помещице Марье Ивановне Бегичевой. Толстой был дружен с Н. С. Бегичевым и приезжал к нему на охоту в наездку из Ясной Поляны в 60-х годах.

²⁷ Толстой писал С. А. Толстой 7 ноября 1891 г.: «Вера взялась за школу и с увлечением занимается ею; иногда ездит и ходит с дочерями» («Письма гр. Л. Н. Толстого к жене», изд. 2-е, М., 1915, стр. 366).

²⁸ Толстой записал в своем дневнике 6 ноября: «Письмо из Англии с предложением быть посредником помощи». Имеется в виду письмо издателя T. Fisher Unwin из Лондона от 5 ноября 1891 г. (хранится в Толстовском кабинете Всесоюзной публичной библиотеки им. Ленина в Москве).

²⁹ Александра Васильевна Унковская (ум. 1927 г.), рожд. Захарьина, скрипачка и дирижер, ученица Ауэра.

³⁰ Топчан — место, на котором топчется лошадь на машине для толчения конопли и льна.

³¹ В ненапечатанной автобиографии С. А. Толстой читаем: «Осенью 1868 года приезжал к нам молодой американец Mr. Schuyler — веселый, образованный. Он рассказывал много об американских детских школах и о книгах последовательного чтения. Когда он вернулся в Америку, он прислал нам очень много книг для последовательного чтения, которые так и озаглавливались: first, second, third и т. д. Reader или reading-book. В них очень строго наблюдалась последовательность трудности как чтения, так и понимания содержания. Составлены эти книги были прекрасно, их впоследствии читали все мои дети, и книги эти дали Льву Николаевичу мысль его «Азбуки» и четырех книг для чтения, которые вышли позднее» («Моя жизнь», II, стр. 259).

³² Женский христианский противоалкогольный союз. Президентом была Изабелла Гапгуд, переводчица на английский язык книги Толстого «О жизни».

³³ Это пребывание на хуторе сам Толстой так описал в письме ж С. А. Толстой: «Я целое утро был дома и решил итти пешком к Мордвиновым, по Дону версты четыре. Это прелестная прогулка. Таня собралась со мной, потом Иван Иванович, потом Маша; только Вера осталась, потому что у нее школа вечером. Мы пошли, надеясь вернуться вечером же. Шел снег с ветром; но когда мы пришли и посидели, то оказалось, что ехать нельзя — такая мятель. И вот мы засели и ночевали. Здесь очень милая семья: подростки дети, учительницы, бабушка. Наташа оказалась тоже тут и не могла уехать. Теперь утро, и я от Мордвиновых пишу тебе» («Письма гр. Л. Н. Толстого к жене», изд. 2-е, М. 1915, стр. 367, письмо от 7 ноября).

³⁴ В своем дневнике Толстой пометил: «9 [ноября]. У Мордвиновых».

³⁵ Иван Иванович Раевский (младший) (1871—1931) — сын И. И. и Е. П. Раевских; в 1896 г. окончил естественный факультет; с 1897 г. был женат на Анне Дмитриевне Философовой (1876—1919), двоюродной сестре Натальи Николаевны Философовой.

³⁶ Петр Иванович Раевский (1873—1920) — сын И. И. и Е. П. Раевских; кончил медицинский факультет в 1897 г., хирург; написал медальное сочинение о кэтгутах («Стерилизация кэтгута на месте изготовления»). Докторская диссертация: «К патологии терапии гноящихся ран». Работал у Левшина в московских больницах; занимался частной практикой у себя в имении. Был женат на Ольге Ивановне Унковской (р. 1875 г.).

³⁷ Иван Александрович Бергер. См. стр. 138. Его мать была Александра Ивановна, рожд. Раевская.

³⁸ Великорусские старообрядцы, жившие в Добрудже (Турция).

³⁹ Статья Толстого «Страшный вопрос», подписанная 1 ноября, была опубликована в «Русских Ведомостях» за 1891 г., № 306 от 6 ноября. Быть может, речь идет о статье «О средствах помощи населению» (см. подробнее в прим. 68).

- 432 -

Можно также предположить, что запись сделана Раевской несвоевременно, и данный разговор попал не под соответствующее число. Возможно, наконец, что речь идет о статье, в печати не появившейся (срв, слова: «Хочу добавить от себя»).

⁴⁰ Жан-Батист Мольер (1622—1673) — знаменитый французский драматург, прочитывал свои комедии кухарке Луизе Лефебр (ум. 1668 г.), прозванной им La-Forest.

⁴¹ Иван Семенович Ивин (псевдоним Кассиров) — лубочный писатель, известный в свое время поставщик литературного товара на Никольский рынок. И. А. Белоусов пишет о нем: «Ивин, кроме лубочной литературы, занимался писанием стихов и издал их отдельной книгой, помещал религиозно-философские статьи в журнале «Русское Обозрение», издаваемом Анатолием Александровым. Может быть, через Александрова Ивин и познакомился с Толстым, ходил к нему в Хамовники и вел с ним беседы на религиозные темы, — потом в кругу своих друзей Ивин говорил: «Я заставлю Льва Николаевича быть православным» (Белоусов И. А., Литературная Москва, М., 1926, стр. 33—34). В яснополянской библиотеке имеется статья Ив. Ивина «О народно-лубочной литературе. К вопросу о том, что читает народ (из наблюдений крестьянина над чтением в деревне), — два оттиска из XXIII тома «Русского Обозрения».

⁴² Коробейники.

⁴³ Имеется в виду книжка: Кассиров И., Сказки о храбром воине прапорщике Портупее.

⁴⁴ Имеется в виду старинная лубочная повесть: «Повесть о приключениях английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фредерики-Луизы». Первое печатное издание 1782 г. Автор — Матвей Комаров, а не Орлов.

⁴⁵ Игнатий Николаевич Потапенко (1856—1929) — писатель; в своих произведениях рисовал быт духовенства и городской интеллигенции. В марте 1891 г. Толстой читал вслух своим семейным повесть Потапенко «Генеральская дочь» («Дневники С. А. Толстой», II, стр. 16).

⁴⁶ Толстой имеет в виду рассказ Короленко «Под светлый праздник». Подобный отзыв Толстого засвидетельствован Гольденвейзером в записи от 25 июля 1902 г.: «Часто у хороших писателей встречаются непростительные небрежности... у Короленко, что, когда ударили к светлой заутрене, было светло от месяца, а пасха не может быть в полнолуние» («Вблизи Толстого», т. I, стр. 89).

⁴⁷ Николай Федорович Федоров (1824—1903), служил библиотекарем (Чертковской библиотеки, Румянцевского музея и библиотеки Архива иностранных дел). Философ. Статьи его объединены в двух томах: Федоров Н. Ф., Философия общего дела, т. I, Верный, 1906; т. II, М., 1913. О нем же Вл. Кожевников, Н. Ф. Федоров, 1908.

⁴⁸ Воззвание С. А. Толстой было помещено в «Русских Ведомостях» от 3 ноября и перепечатано в большинстве столичных и провинциальных газет, а также за границей.

⁴⁹ Лев Львович Толстой (р. 1869 г.), третий сын Толстого, в то время — последователь идей отца. Будучи студентом второкурсником Московского университета, уехал в Самарскую губернию, где прожил около года на голоде. Организовал вместе с товарищами около 200 столовых, кормивших до 20 000 человек.

⁵⁰ Имеется в виду заметка «Семейство его сиятельства графа Л. Н. Толстого», напечатанная в № 308 «Московских Ведомостей» от 7 ноября 1891 г. В ней читаем: «Графиня С. Толстая чрез посредство «Русских Ведомостей» возвещает России необычайно важное событие, а именно — что все высокое семейство его сиятельства разъехалось для оказания помощи голодающим... В настоящее время тысячи больших и маленьких людей в России посвящают свои силы святому делу... Только не кричат о себе. Семейство его сиятельства действует иначе... Графиня просит все газеты перепечатать адресы высоких членов, удостоивающих давать России столь светлый пример».

⁵¹ Дубровин — юрист, студент четвертого курса. Под 11 ноября Толстой записал в своем дневнике: «Приезд Дубровина».

⁵² Елена Павловна Раевская (1839—1907), рожд. Евреинова, дочь Павла Александровича Евреинова и Софьи Александровны Оболенской, жена И. И. Раевского-старшего.

⁵³ Толстой записал в своем дневнике под 15 ноября: «Вечер у Мордвиновых. Я ушел рано. Ходил к Н[аташе Философовой] с Тулиновым и Поляковым». Николая Ивановича Тулинова Толстой знал еще с 1887 г., когда Тулинов записался в организованное Толстым «Согласие против пьянства». Григорий Александрович Поляков (р. 1866 г.), будучи студентом, также записался в члены «Согласия против пьянства».

⁵⁴ Под тем же числом в дневнике Толстого читаем: «Утром приехали Тулинов и Поляков. Милые ребята.»

⁵⁵ Орловка — село Епифанского уезда на Дону, в 8 верстах от Бегичевки.

⁵⁶ Рафаил Алексеевич Писарев.

- 433 -

⁵⁷ Монастыршина — село Епифанского уезда, Тульской губернии, в 15 верстах от Бегичевки, рядом с Куликовым полем; здесь был переход через Дон, удобный для татар при нападении на Москву.

⁵⁸ Алиса Б. Стокгэм (Alice B. Stockham), рожд. Бункер (р. 1833 г.) — американская писательница, по взглядам примыкала к квакерам, доктор медицины. Автор книги: «Tocology. A. book for every woman», 1888. Русский перевод Толстой снабдил предисловием: Стокгэм Алоиза, Токология или наука о рождении детей. Книга для женщин, с предисловием Толстого, перевод С. Долгова, М., 1892. О Толстом написала: «Tolstoi, a man of peace», Chicago, 1900.

⁵⁹ Григорий Иванович Раевский (1875—1905) — сын И. И. и Е. П. Раевских.

⁶⁰ Екатерина Мордвинова.

⁶¹ Маргарита Ивановна Мордвинова.

⁶² В октябре 1891 г. Толстой написал для журнала «Вопросы философии и психологии» письмо о голоде. Эта статья о голоде не была пропущена цензурой. О ней Толстой писал Бирюкову в ноябре 1891 г.: «Я написал одну статью — поспешную и потому нехорошую в журнале Грота» (Бирюков П. И., Биография Л. Н. Толстого, т. III, Гиз, 1922, стр. 162). В январе Толстой опубликовал небольшой очерк «Помощь голодным» («Книжки Недели», 1892, № 1, стр. 17—36).

⁶³ Толстой отметил в дневнике под 18 ноября: «Потом писал статью о столовых». Статья эта с датой «26 ноября 1891 г.» была озаглавлена «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая»; была напечатана в книге «Помощь голодающим. Научно-литературный сборник», изд. «Русских Ведомостей», М., 1892, стр. 569—586.

⁶⁴ Статья эта о непротивлении постепенно разрослась в трактат «Царство божие внутри вас».

⁶⁵ Павел Александрович Гайдебуров (1841—1893) — в 60-х годах сотрудник «Современника» и «Дела», с 1869 г. — «Недели»; с 1876 г. до конца жизни редактор «Недели». Толстой сочувственно относился к Гайдебурову, симпатизировал его журналу и принимал в нем участие. 23 ноября Толстой писал Софье Андреевне о Гайдебурове: «Он всегда так желателен, а я его обхожу для «Русских Ведомостей», совсем мне чуждых» («Письма гр. Л. Н. Толстого к жене», изд. 2-е, М., 1915, стр. 374).

⁶⁶ В «Биржевых Ведомостях» была опубликована статья под инициалами М. М.: «У Л. Н. Толстого в голодный 1891—1892 г.» (№ 233 от 28 августа 1903 г.). 24 ноября 1891 г. Толстой писал Софье Андреевне: «У нас еще гостит корреспондент Майков, недурной молодой человек» («Письма гр. Л. Н. Толстого к жене», 1915, стр. 377).

⁶⁷ Владимир Осипович Михневич (1841—1899) — журналист, с 1877 г. один из главных сотрудников газеты «Новости». В архиве Толстого, хранящемся во Всесоюзной публичной библиотеке им. Ленина, сохранилось письмо Михневича Толстому, писанное с вокзала в Скопине 22 ноября 1891 г., в котором Михневич в теплых выражениях благодарит за радушный прием.

⁶⁸ В газете «Курский Листок» с мая по ноябрь 1891 г. нет статьи, о которой со слов М. Л. Толстой записано в дневнике Е. И. Раевской.

⁶⁹ Александр Матвеевич Руднев (р. 1842 г.) — старший врач губернской земской больницы в Туле.

⁷⁰ Под 26 ноября Толстой записал в своем дневнике об И. И. Раевском: «Он умер в три часа, мне очень жаль его. Я очень любил его».

⁷¹ В оригинале пропуск. Раевская имеет в виду священника села Орловки Евгения Герасимовича Нечаева, окончившего жизнь самоубийством.

⁷² Село Огарево (Никольское тож) — Епифанского уезда, Тульской губернии, в 7 верстах от Бегичевки.

⁷³ Дмитрий Иванович Раевский (1859—1896) — брат И. И. Раевского-старшего.

⁷⁴ Раевская ошибается в фамилии. Это — благочинный Василий Александрович Миловидов. Был известен своими поборами по приходу. Играл в теннис с братьями Раевскими. В настоящее время снял сан.

⁷⁵ Варвара Федоровна Ошанина — сестра земского начальника Данковского уезда Никифора Федоровича Ошанина. Ей принадлежало имение Прудки Осиновские.

⁷⁶ Николай Авенирович Мартынов (ум. 1913) — художник, сотрудник «Русских Ведомостей». Его картина голода находится в Толстовском музее в Москве Статья его о Толстом напечатана в № 309 «Русских Ведомостей» за 1891 г.

⁷⁷ Елизавета Васильевна Цингер — дочь профессора Василия Яковлевича Цингера (1836—1907) и Магдалины Ивановны, рожд. Раевской, по мужу — Рискина.

⁷⁸ Речь идет о книге «Помощь голодающим. Научно-литературный сборник» изд. «Русских Ведомостей», М., 1892. В этой книге помещены два произведения Толстого: статья «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая» и «Сказка» («Работник Емельян и пустой барабан»).

- 434 -

⁷⁹ Екатерина Васильевна Степанова (р. 1856 г.) — ученица Академии художеств в 1879—1884 гг., с 1884 г. некласный художник. В возрасте Степановой Раевская ошибается.

⁸⁰ Александр Михайлович и Константин Михайлович Сибиряковы, а не Серебряковы, как пишет Раевская. А. М. Сибиряков (р. 1849 г.) — золотопромышленник, уроженец Иркутска, воспитанник цюрихского политехникума. В 1876—1878 гг. поддерживал экспедицию Норденшельда. Известен в литературе. Его именем назван остров против устья Енисея. Чистяков служил у его брата Константина Михайловича; с К. М. Сибиряковым Толстой был в переписке.

⁸¹ Правильнее Норденшельд (Nordenskjöld). Адольф Эрик Норденшельд (1832—1901) — знаменитый шведский путешественник по полярным странам.

⁸² Гостиница, находившаяся на Большой Конюшенной улице в Петербурге; в ней останавливался еще Пушкин.

⁸³ Александр Иванович Эртель (1865—1908) — писатель. Его письма о Толстом и помощи голодающим в 1891—1892 гг. см. в сборнике «Лев Толстой и голод», Н.-Новгород, 1912, стр. 161—165; среди этих писем есть письмо М. Н. Чистякову.

⁸⁴ Князь Михаил Владимирович Долгоруков (1860—1924) — лейтенант, земский начальник Данковского уезда, Рязанской губернии.

⁸⁵ Нижняя Павловка на Дону — деревня при селе Стрешневе, Данковского уезда, Рязанской губернии, в 10—12 верстах от Бегичевки.

⁸⁶ Графы Николай и Павел Павловичи Игнатьевы.

⁸⁷ Елизавета Ивановна (1821—1902), рожд. Бибикова, сестра автора дневника С 1849 г. была замужем за бароном Вл. Мих. Менгденом (1826—1910).

⁸⁸ Молоденки (Введенское тож) — село Епифанского уезда, Тульской губернии, в 17 верстах от Бегичевки. Молоденки — имение Самариных.

⁸⁹ Скопин — уездный город Рязанской губернии.

⁹⁰ Алексей Александрович Лопухин (р. 1864 г.), был женат на Екатерине Дмитриевне Урусовой. С 1902 по 1905 г. — исполняющий должность директора департамента полиции.

⁹¹ Иван Михайлович Клопский (1852—1898?) — сын дьякона. Жил у А. Н. Энгельгардта; в 1890—1891 гг. — в тверской толстовской общине. Разыскивался полицией и был задержан в апреле 1892 г. Эмигрировал в Америку. В связи с своим образом жизни был посажен в дом умалишенных. Погиб, попав под трамвай.

⁹² Яков Петрович Шугаев — приказчик Раевских, из крестьян деревни Мясновки, умный и способный крестьянин.

⁹³ Шарль-Морис Талейран-Перигор (1754—1838) — французский дипломат. В своей жизни присягал разным французским правительствам восемнадцать раз.

⁹⁴ Гликерия Николаевна Федотова (1846—1925) — выдающаяся артистка московского Малого театра. В «Плодах просвещения» играла Анну Павловну Звездинцеву.

⁹⁵ Михаил Адамович (1860—1918) или Дмитрий Адамович (р. 1862 г.) Олсуфьевы, товарищи С. Л. Толстого. — Рассказ о том, что Федотова расцеловала Олсуфьева и С. Л. Толстого, — неверен.

⁹⁶ Николай Игнатьевич Музиль (1840—1906) — артист московского Малого театра, исполнитель комических ролей. В «Плодах просвещения» играл повара.

⁹⁷ Раевская неточно передала эпизод посещения Толстым Малого театра. На самом деле в фельетоне «За день («Новости Дня», 1892 г., № 3072, 13 января) В. Д-ч писал так: «нет, я вам должен рассказать эту историю во всех подробностях. К кассе Малого театра подошел в сопровождении молодого человека мужик, в зипуне, барашковой шапке и валенках. Увидел аншлаг: «билеты все проданы» — и пошел за кулисы. — Милый, могу я увидеть г-жу Федотову? — Федотову???? — Сторож оглядел мужика с ног до головы. — Нельзя Федотову видеть. Она теперь занята. «Плоды просвещения» играют. Графская пьеса. — А ты все-таки сходи, милый, и скажи: автор, мол, этой пьесы видеть их желает. — Автор? — Сторож перевел взгляд на молодого человека, видимо, догадался и побежал к режиссеру. — Автор нынешней пьесы видеть Гликерию Николаевну желает. Г. Черневский даже подпрыгнул от изумления. Автор? «Плодов просвещения?» — Они самые-с. Да ты не путаешь? Какой он из себя? — Молодые такие и лицо, этакое, вобче, видать — что графы. С мужичонкой пришли. Так, неважный мужичонка, в валенках. Мужичонка-то и сказал, что, мол, автор желает видеть. Г. Черневский, разумеется, моментально сообразил, кто этот «неважный мужичонка» в валенках, побежал, представился и проводил в уборную г-жи Федотовой. Весть «сам Толстой здесь» — моментально облетела кулисы. У артистов душа ушла в пятки. Как быть? Куда посадить такого редкого, желанного гостя?»

До 13 января, когда был опубликован вышеприведенный фельетон, в последний раз перед этим днем «Плоды просвещения» шли 7 января. К этому числу и следует отнести посещение Толстым Малого театра. «Плоды просвещения» шли в этот вечер вместе с водевилем Баташева «Слабая струна». В суммарной

- 435 -

записи от 30 января в дневнике Толстого отмечено посещение представления «Плодов просвещения».

⁹⁸ Алексей Коныч Плахов, кучер Раевских.

⁹⁹ «Царство божие внутри вас».

¹⁰⁰ С. А. Толстая писала Льву Николаевичу 20 ноября: «Спасибо тебе, милый друг Левочка, за письмо и статью. Вчера вечером собрались у меня Грот с женой, Лиза [Е. В. Оболенская] с Машей, Наташа с Вакой [Философовыми], и я им прочла вслух. Все очень заинтересовались повестью и пожалели, что дальше нет». Толстой писал в ответ 25 ноября: «Послал я тебе нечаянно начало повести». Речь идет о неоконченном рассказе «Кто прав?». Опубликован после смерти Толстого в 12 издании его «Сочинений», т. 16, М., 1911.

¹⁰¹ Богородицк — уездный город Тульской губернии.

¹⁰² Николай Алексеевич Зиновьев — с 1887 по 1893 г. тульский губернатор.

¹⁰³ Граф Владимир Алексеевич Бобринский (р. 1867 г.) — земский деятель, в то время председатель Богородицкой уездной земской управы, организатор летних женских школ. Впоследствии член третьей и четвертой Государственной думы, умеренный правый.

¹⁰⁴ Елена Михайловна Персидская. См. стр. 101.

¹⁰⁵ Пеньки — деревня Данковского уезда, Рязанской губернии, в 5 верстах от Бегичевки.

¹⁰⁶ Прудки (Хитровские) — деревня Данковского уезда, Рязанской губернии, на Дону, в 8 верстах от Бегичевки.

¹⁰⁷ Владимир Петрович Глебов (1850—1926) был епифанским предводителем дворянства Тульской губернии.

¹⁰⁸ Ряжск — уездный город Рязанской губернии.

¹⁰⁹ Михаил Алексеевич Гловацкий.

¹¹⁰ Федот Васильевич Калмыков (ум. 1918 г.), из крестьян села Никитского, служил поваром у И. А. и И. И. Раевских.

¹¹¹ «Деятельность попечителей проявлялась, главным образом, в даровой раздаче различных припасов и продаже их по удешевленной цене, причем в районе своих участков попечители были вполне самостоятельны» («Деятельность благотворительных учреждений Тульской губернии по пособию населению, пострадавшему от неурожая 1892—1893 гг.», Тула, 1894, стр. 19).

¹¹² Михаил Михайлович Римский-Корсаков (р. 1843 г.) — помещик Богородицкого уезда.

¹¹³ Хворостянка (Дубики тож) — казачья деревня Епифанского уезда, Тульской губернии, в 14—15 верстах от Бегичевки.

¹¹⁴ Называлась по имени Куликова поля, известного в истории битвой русских с татарами (1380 г.).

¹¹⁵ После этих слов в виде заключительной виньетки Раевская изобразила в своем дневнике голову осла со штофом водки.

¹¹⁶ Князь Николай Алексеевич Лобанов-Ростовский (1863—1921) — впоследствии сенатор, член Государственного совета по выборам.

¹¹⁷ Репин выставлял свои картины на выставках «Передвижников».

¹¹⁸ Портрет этот находится в Институте литературы при Академии наук в Ленинграде.

¹¹⁹ Александра Ивановна, рожд. Раевская, была замужем за Александром Даниловичем Бергером.

¹²⁰ Евгений Николаевич Мордвинов (1855—1915) в молодости работал в земстве очень короткое время; был слаб здоровьем и служить не мог.

¹²¹ Николай Васильевич Цингер — сын В. Я. Цингера и Магдалины Ивановны, рожд. Раевской.

¹²² Екатерина Ивановна Баратынская, рожд. Тимирязева, первая жена московского вице-губернатора Льва Андреевича Баратынского. Толстой писал жене 26 февраля 1892 г. «Если Екатерина Ивановна Баратынская не выехала, то не лучше ли её отговорить ехать к нам и направить в иное место» («Письма гр. Л. Н. Толстого к жене», М., 1915, стр. 395).

¹²³ Е. Вальцова, жена Дмитрия Павловича Вальцова (1850 — ум. после 1917 г.) управляющего делами вел. кн. Николая Николаевича. Жила Вальцова в имении Травино, Ефремовского уезда, Тульской губернии.

¹²⁴ Фамилия шведа — Стадлинг. Толстой писал о нем жене 29 февраля 1892 г.: «У нас же швед Стадлинг, очень приятный» («Письма гр. Л. Н. Толстого к жене», М., 1915, стр. 399).

¹²⁵ Стадлинг не был евреем. Вероятно, Раевская смешала его с другим приехавшим на голод шведом — Абрамом Бонде, который был евреем.

¹²⁶ Воспоминания Стадлинга были напечатаны в русском переводе в №№ 6201 и 6208 иллюстрированного приложения к «Новому Времени» за 1893 г. под заглавием «У графа Л. Н. Толстого».

¹²⁷ Под 25 февраля 1892 г. Толстой записал в дневнике: «Приехали к нам 1) Батерсби, 2) Швед Стадлинг, 3) Высоцкий и 4 темных. Мне тяжело от них».

- 436 -

¹²⁸ Борис Николаевич Леонтьев. См. стр. 101.

¹²⁹ Алексей Васильевич Алехин (р. 1859 г.), химик, был оставлен при Московском университете, но прекратил научную работу и в 1890—1891 гг. жил в земледельческих общинах. В 1896 г. вернулся к научной работе; с 1899 г. состоял преподавателем Киевского политехнического института.

¹³⁰ Митрофан Васильевич Алехин. См. стр. 102.

¹³¹ Вероятно, Николай Васильевич Цингер.

¹³² В уездах для помощи населению, пострадавшему от неурожая, действовали либо попечительства Красного креста, либо благотворительные комитеты; последние образовывались под председательством уездных председателей и членов уездных земских управ, уездных исправников и городских голов, причем право голоса на общих собраниях, кроме этих лиц, предоставлялось еще уездным членам окружного суда, податным инспекторам, уездным земским врачам и заведующим благотворительными учреждениями.

¹³³ Имение Рожня Николая Ивановича Остафьева, Данковского уезда Рязанской губернии, в 25—28 верстах от Бегичевки.

¹³⁴ Гороховка (Ивановка тож) — сельцо Дансковского уезда, Рязанской губернии, в 20 верстах от Бегичевки.

¹³⁵ Владимир Иванович Схороходов. См. стр. 84.

¹³⁶ Лучки — сельцо Ефремовского уезда, Тульской губернии, в 15 верстах от Бегичевки.

¹³⁷ Александр Васильевич Миллер — кирасирского полка полковник в отставке.

¹³⁸ Вера Михайловна Величкина. См. стр. 101.

¹³⁹ Боршевая — деревня Скопинского уезда, Рязанской губернии, приблизительно в 20—25 верстах от Бегичевки.

¹⁴⁰ Горлово — большое село (свыше двух тысяч жителей) Скопинского уезда, Рязанской губернии, в 30 верстах от Бегичевки.

¹⁴¹ Корреспондент Стадлинг уехал с Львом Львовичем Толстым в Самарскую губернию 4 марта.

¹⁴² Так звали в своем кругу Владимира Алексеевича Бобринского.

¹⁴³ Митрофан Васильевич и Аркадий Васильевич Алехины.

¹⁴⁴ В подлиннике помета рукой И. Н. Мордвинова: «Сомневаюсь, чтоб Евгений это сказал!»

¹⁴⁵ Граф Федор Алексеевич Уваров (р. 1866 г.) — сын основателя и первого председателя Московского археологического общества Алексея Сергеевича и Прасковьи Сергеевны, рожд. кн. Щербатовой, которой в молодые годы короткое время увлекался Толстой. Владелец Поречья, Можайского уезда, Московской губернии; председатель можайской земской управы, шталмейстер, член Государственного совета по выборам от московского земства.

¹⁴⁶ Абрам фон-Бонде, жил в Нью-Йорке, путешествовал по Индии. См. о нем Толстая-Сухотина Т. Л., Друзья и гости Ясной Поляны, изд. «Колос», М., 1923, стр. 123—140. О Бонде Толстой пометил в своем дневнике под 26 мая 1892 г.: «Явился швед Авраам. Моя тень. Те же мысли, то же настроение минус чуткость. Много хорошего говорит и пишет».

¹⁴⁷ Николай Николаевич Бер. См. стр. 84.

¹⁴⁸ Михаил Николаевич Анненков (1834—1899) — генерал, строитель Закаспийской жел. дороги.

¹⁴⁹ Сергей Сергеевич Бехтеев (1844—1911) — впоследствии тайный советник, член Государственного совета.

¹⁵⁰ Григорий Иванович Кристи — впоследствии московский губернатор.

¹⁵¹ Князь Сергей Николаевич Трубецкой (1862—1905), в качестве уполномоченного по общественным работам в Рязанской губернии, жил в то время в Рязани. Доктор философии. Профессор Московского университета, ректор в 1905 г.

¹⁵² Юлия Васильевна Патрикеева, впоследствии преподавала в Туле в железнодорожной школе.

¹⁵³ Сторожово (Полибино тож) — сельцо Данковского уезда, Рязанской губернии, в 7 верстах от Бегичевки.

¹⁵⁴ Дмитрий, Софья, Анна и Юрий Степановичи Нечаевы (Юрий — Нечаев-Мальцев).

¹⁵⁵ Николай Васильевич Давыдов (1848—1920) и Василий Васильевич Давыдов (1843—1896), член московской судебной палаты, женатый на сестре Е. П. Раевской.

¹⁵⁶ Капитон Алексеевич Высоцкий, был в дружбе с М. В. Алехиным.

¹⁵⁷ Иван Николаевич Дурново.

¹⁵⁸ Паники (Нелядино тож) — село Данковского уезда, Рязанской губернии, при Доне, в 7 верстах от Бегичевки.

¹⁵⁹ Марья Петровна Берс, рожд. Романова, жена Степана Андреевича Берса. В 1888—1889 гг. была оставлена мужем.

- 437 -

¹⁶⁰ Павла Николаевна Шарапова (р. 1867 г.) — с 1899 г. жена П. И. Бирюкова. Дочь ярославского купца. По окончании гимназии, желая «опроститься», поселилась с своей воспитанницей у крестьян Макаровых в Ясной Поляне, с целью жить земледельческим трудом.

¹⁶¹ Барон Владимир Михайлович Менгден (1826—1910) — государственный деятель; в 1889 г. по протекции близкого к нему Победоносцева назначен членом Государственного совета. Владелец имения Маклец, Богородицкого уезда, Тульской губернии. С 1849 г. был женат на Елизавете Ивановне Бибиковой (1821—1902), сестре Е. И. Раевской, по первому браку кн. Оболенской.

¹⁶² Ошибка Менгдена. Тетка, постоянно жившая при Льве Николаевиче, была Татьяна Александровна Ергольская. Пелагея Ильинична Юшкова бывала в Ясной Поляне временами.

¹⁶³ Петр Михайлович Дараган (1800—1875) — в 1850—1865 гг. тульский губернатор.

¹⁶⁴ Явная ошибка и несообразность. См. предисловие. Наиболее обстоятельное описание обыска в. Ясной Поляне 1862 г. с опубликованием новых документов см. в статье И. Ильинского «Жандармский обыск в Ясной Поляне в 1862 г.» («Звенья», I, изд. Academia, 1932, стр. 374—412).

Сноски

Сноски к стр. 373

^* [Се человек]

^** У графа Л. Н. Толстого жена, три дочери и шесть сыновей, старшему 29 лет, меньшому четыре года (1891 г.).

Сноски к стр. 374

^* Солома составляет единственное топливо крестьян в прибрежьях Дона, где вовсе нет лесов.

Сноски к стр. 378

^* [туше — удар]

Сноски к стр. 382

^* «Московские Ведомости» не изменили и в этом случае подлого своего направления: они не преминули грубо осмеять⁵⁰ великодушное самоотвержение всего семейства графа Льва Николаевича Толстого.

Сноски к стр. 386

^* Устроенные здесь по мысли и инициативе сына моего Ивана Ивановича Раевского даровые столовые уже по примеру графа Толстого вводятся теперь во всей России.

Сноски к стр. 388

^* [тульским апостолом]

^** Это сообщили мне мои внуки — очевидцы.

^*** Н. А. Мартынов, художник — живописец, имеет в Москве свою школу живописи, куда ходят молодые девушки, в том числе моя внучка Лиза Цингер⁷⁷, которая с. ним сделала большие успехи. Мартынов — корреспондент графа Толстого, закупает для его столовых разный хлеб, жмыхи, также лен для раздачи бабам, которые с радостью берутся прясть и ткать его из-полу, потому что в нынешнем году не родились ни лен, ни посконь. Он приехал сюда на праздник, чтоб переговорить с графом Толстым и помогать Нат. Ник. Философовой открывать даровые столовые.

Сноски к стр. 389

^* Екатерина Васильевна Степанова, девица лет двадцати восьми, кончала курс в московской Школе живописи и ваяния, в С. Петербурге прошла четыре курса в Академии художеств и вышла оттуда с золотой медалью. Она дает в Москву уроки в технической школе рисования, а на праздники приехала в наши края, чтоб по возможности быть полезной Наталье Ник. Философовой в деле помощи нуждающимся. Степанова приехала на собственные скудные средства.

Сноски к стр. 395

^* В Петербургском дамском великосветском обществе слово земец равносильно наименованию — социалист, а, пожалуй, и мерзавец. «Ah, c’est un земец!», говорят с презрительной гримасой петербургские аристократки. Хороши понятия!

^** Если боятся, что земство их деньги украдет, почему не поручить раздачу назначенному окружному попечителю?

Сноски к стр. 396

^* [Это гораздо больше того, что дает им земство].

Сноски к стр. 397

^* [Так пишется история]

Сноски к стр. 399

^* [Дайте мне три строки писания наичестнейшего человека в свете, говорил Талейран, и обещаю вам, что его сочтут достойным виселицы.]

Сноски к стр. 400

^* Несомненное преувеличение. (Ред.).

Сноски к стр. 404

^* Шинок — протипозаконная, тайная торговля водкой.

Сноски к стр. 410

^* Впоследствии оказалось, что это был не швед, а еврей¹²⁵; он напечатал описание своего визита приложив снимки сделанных фотографий и портрета всего семейства графа Л. Н. Толстого (1895 г.)¹²⁶.

Сноски к стр. 412

^* Когда открыто еще не было ни одного комитета благотворительности.

Сноски к стр. 415

^* У Раевской ошибочно: скрипку (Ред.).

Сноски к стр. 418

^* [конец века!]

^** Кроме мужа моего, могла я сказать, меня и друзей наших, которые считали освобождение крестьян освобождением от тягостного чувства.

Сноски к стр. 419

^* Пантеизм, давно обветшалое учение Спинозы («Этика»).

^** Renan (Ренан).

Сноски к стр. 420

^* У Раевской ошибочно: 70. (Ред).

^* У Раевской ошибочно: 70. (Ред).

Сноски к стр. 421

^* [хозяйка, т. е. госпожа Раевская возвращается и приказала ему убраться из дома вон]

Сноски к стр. 422

^* [и смеют касаться его почтенной головы]

Сноски к стр. 426

^* Второй сын графа, Илья Львович, женат на старшей дочери Софьи Алексеевны Философовой Софье Николаевне.

^** Паники¹⁵⁸ — имение Философовых.