- 117 -

ИЗ СТАТЬИ
«90-ТОМНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
Л. Н. ТОЛСТОГО (КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ)»*

Молодой Толстой

Так с некоторых пор стала называться одна из трудных и очень важных для понимания Толстого проблем: как случилось, что 23-летний «пустяшный малый» (как называл его старший брат Сергей)1, ничему как следует не учась и живя, по его собственным словам, «безалаберно», вдруг сел и написал «Детство», а вслед за ним «Набег», «Рубку леса», «Разжалованного», «Записки маркера»? Представление о юности Толстого как о периоде пустой «светской жизни» неправдоподобно, и его дневник 1847 года достаточно ясно свидетельствует об этом. Сороковые годы были пережиты Толстым не только как его личная юность, но и как юность новой эпохи, несущей веру в возможность «земного счастья». Вместе с этой эпохой он разочаровался в «умозрительной» философии и обратился к практической деятельности; вместе с нею пришел к выводу, что назначение человека состоит в том, чтобы постоянно совершенствоваться, что его естественное стремление есть стремление к счастью или «благосостоянию» и что цель жизни есть «сознательное стремление к всестороннему развитию всего существующего» (дневник 1847 года — 46, 31).

В 1846—1847 годах появились известные статьи В. А. Милютина, направление которого Белинский назвал в письме «дельным и совершенно гуманным»2.

- 118 -

Милютин утверждал, что одна из новых идей, извлеченных из самой жизни и принадлежащих к коренным убеждениям века, есть «идея о постоянном, постепенном, бесконечном усовершенствовании человечества». «Но совершенство, как для отдельного человека, так и для целого человечества, состоит в гармоническом всестороннем развитии его способностей и сил и в полном удовлетворении всем законным его потребностям, данным ему природой и развитым образованностью. Другими словами, истинное призвание человечества заключается в непрерывном стремлении к счастью, к блаженству, к развитию своего благосостояния в физическом, материальном, умственном и нравственном отношениях»1. Это была скрытая пропаганда социалистических идей в духе фурьеризма.

Вот каковы исторические корни толстовского учения о нравственном совершенствовании и самого его «психологизма». Это стало очевидным после опубликования ранних дневников и черновых редакций «Юности», «Романа русского помещика» и пр. Толстой не любил и не умел писать воспоминания («Связно описывать события и свои душевные состояния я не могу, потому что я не помню этой связи и последовательности душевных состояний». — 34, 372); зато само содержание своих душевных состояний Толстой хорошо помнил и, «соединяя правду с выдумкой» (его слова), наделял ими своих героев — особенно в черновых редакциях и первоначальных набросках.

В наброске ко второй половине «Юности» (2, 343) Толстой вспоминает «чудные незабвенные ранние утра от 4 до 8 часов», когда он «сам с собой перебирал все свои бывшие впечатления, чувства, мысли, поверял, сравнивал их, делал из них новые выводы и по-своему перестроивал, весь мир божий». (Курсив мой. — Б. Э.) Мысленная перестройка человеческой жизни («исправить все человечество, уничтожить все пороки и несчастия людские», как сказано в конце «Отрочества») и составляла главное идейное содержание его юности, впитавшей утопические идеи и «коренные убеждения века».

В четвертом томе нового издания напечатаны главы начатого Толстым в 1852 году автобиографического

- 119 -

произведения «Роман русского помещика». Герой этого романа Нехлюдов, бросив университет, едет в деревню, чтоб «обеспечить счастье своих крестьян и свое». Наблюдая жизнь крестьян, Нехлюдов восхищается тем, что им неизвестны бездействие, желчность, скупость, эгоизм старости, низкий страх приближающейся смерти — «порождения роскоши и праздности». Затем следуют слова: «Да, труд — великий двигатель человеческой природы; он единственный источник земного счастия...» (4, 337). Это цитата: взгляд на труд как на источник счастья был одним из основных положений в учении Фурье и его русских последователей — петрашевцев. «Труд есть настоящее назначение человека; только посредством труда он делается истинно царем и владыкой природы», — писал петрашевец А. П. Беклемишев1.

Далее связь предпринятого Нехлюдовым опыта с идеями утопического социализма становится еще более ясной. Нехлюдов постепенно убеждается в том, что произвести задуманную им реформу трудно: «Сколько препятствий встречала единственная цель его жизни, которой он исключительно предался со всем жаром юношеского увлечения!.. Искоренить ложную рутину, нужно дождаться нового поколения и образовать его, уничтожить порок, основанный на бедности, нельзя — нужно вырвать его. Дать занятия каждому по способности. Сколько труда, сколько случаев изменить справедливости» (4, 355. Курсив мой. — Б. Э.). Подчеркнутые мною слова — явная полуцитата из учения сенсимонистов: «Всемирная ассоциация — вот наше будущее. Каждому по его способностям, каждой способности по ее делам — вот новое право, которое заменит собою право завоевания и право рождения»2.

Кстати, в 1857 году Толстой написал рассказ-трактат «Из записок кн. Д. Нехлюдова (Люцерн)», полемически поправленный против В. Боткина — против его статьи

- 120 -

о Фете, содержавшей гимн Англии с ее капитализмом и индустрией («Практическое направление нашего века должно радовать всякого» и т. д.)1. Рассказ Толстого и по теме, и по терминологии, и даже по жанру (маленький случай, возведенный в степень мирового события) кажется написанным под впечатлением знаменитого трактата Фурье «Новый хозяйственный и социетарный мир», точнее — под впечатлением послесловия к этой книге, в котором Фурье возмущается «упростительством» в суждениях о жизни и тем, что философы осуждают человеческую душу «безвозвратно прозябать в разрушительном состоянии, в хаосе строя цивилизации и варварства»2. Событие, происшедшее с нищим певцом в Люцерне, Толстой считает более значительным, чем факты, описываемые в газетах и историях; это событие «относится не к вечным дурным сторонам человеческой природы, но к известной эпохе развития общества. Это факт не для истории деяний людских, но для истории прогресса и цивилизации», — утверждает Толстой, почти цитируя книгу Фурье. В черновой рукописи (5, 283) Толстой называет цивилизацию корыстной, себялюбивой ассоциацией (постоянный термин Фурье!), в противоположность «ассоциации инстинктивной, любовной»3.

Толстой и петрашевцы

Разочаровавшись в своих восторженных планах «помещичества» и наскучив «безалаберной» жизнью в Москве, Толстой в феврале 1849 года приехал в Петербург, с тем чтобы держать экзамены на степень кандидата прав и служить. Он успешно выдержал два экзамена, но вдруг все бросил и, забрав назад документы, убежал в Москву. Что случилось? «Почему Толстой прекратил дальнейшую сдачу экзаменов — неясно, — говорит Н. Н. Гусев. — По письму его к брату Сергею от 1 мая, это произошло оттого, что он «переменил намерение», а по письму к нему

- 121 -

же от 11 мая, потому, что «сделался болен и не мог продолжать». «„Перемена намерения“ Толстого вызвана была тем, — продолжает Н. Н. Гусев, — что была объявлена венгерская кампания, и у него явилась мысль поступить юнкером в кавалергардский полк»1.

Начало не совсем вяжется с концом: «неясное» вдруг оказывается ясным. А на самом деле надо бы уже привыкнуть к тому, что в такого рода тонких и противоречивых случаях (то «переменил намерение» и хочет вступить юнкером в полк, то «сделался болен», а в письме к Т. А. Ергольской он сообщал, что приедет в Тулу, будет готовиться к экзамену и всю зиму пробудет в Ясной) надо искать причину за пределами указуемых. Русская жизнь тех лет нередко заставляла менять намерения и скрывать настоящие причины этого.

Пребывание Толстого в Петербурге совпало с арестом петрашевцев (в ночь с 22 на 23 апреля 1849 года). Это было страшное событие — о нем говорил весь город.

Помню я Петрашевского дело,
Нас оно поразило, как гром,
Даже старцы ходили несмело,
Говорили негромко о нем.
Молодежь оно сильно пугнуло,
Поседели иные с тех пор,
И декабрьским террором пахнуло
На людей, переживших террор2.

П. В. Анненков впоследствии вспоминал о состоянии Петербурга: «...страх правительства перед революцией, террор внутри, предводимый самим страхом, преследование печати, усиление полиции, подозрительность, репрессивные меры без нужды и без границ, оставление только что возникшего крестьянского вопроса в стороне, борьба между обскурантизмом и просвещением и ожидание войны». Анненков прибавляет: «Я рад убежать из Петербурга»3.

Как ни далек, казалось бы, был молодой Толстой от «политики» и от всяческих кружков, а на самом-то деле

- 122 -

он видел и слышал больше, чем мы обычно считаем. Есть основания думать, что в Петербурге он встречался с людьми, имевшими связи с литературой и даже с кружком Петрашевского. В письме к брату Сергею от 13 февраля 1849 года он с радостью сообщил, что «Милютина нашел» (того самого В. А. Милютина, о котором говорилось выше) и что его, Толстого, представили многим и ему многих. «Одним словом, — прибавил он, — что как-то сделалось так, что знакомых гораздо больше здесь, чем в Москве, и достоинством выше» (59, 28). К сожалению, дневников этого времени (1848—1849 годов) нет. Принято считать, что их и не было, а между тем позволительно в этом усомниться. Дневник 1850 года открывается записью от 14 июня. «Опять принялся я за дневник, — пишет Толстой, — и опять с новым рвением и с новою целью. Который уж это раз? Не помню. — Все равно, может, опять брошу: зато приятное занятие, и приятно будет перечесть, так же как приятно было перечесть старые» (46, 34). Смотрим назад — где же эти «старые» дневники? Есть только один короткий дневник 1847 года (с 7 по 19 апреля и с 14 по 16 июня) — всего 4 страницы. Как же мог Толстой не помнить, который раз принимается за дневник, если была всего одна проба? Что-то не так! Дневники 1848—1849 годов, по-видимому, не дошли до нас. Уж не уничтожил ли он их, следуя примеру людей, боявшихся обысков и арестов? И не было ли у него знакомств и связей с некоторыми петрашевцами?

В дневнике 1851 года несколько дней подряд упоминается некто Беклемишев; по многим признакам (здесь не место их перечислять) это петрашевец Александр Петрович Беклемишев, помещик Алексинского уезда Тульской губернии (соседнего с Крапивенским, где Ясная Поляна), автор «Переписки двух помещиков», специально занимавшийся вопросом об организации крестьянских работ по Фурье. Он был арестован в Ревеле (где находился по службе) 23 мая 1849 года, но в сентябре был выпущен и командирован в Эстляндскую губернию. В марте 1849 года Толстой писал Т. А. Ергольской: «На лето я, как и вы, планов не строю. Может быть останусь здесь или же поеду в Ревель, а может быть в Тулу»1. Откуда вдруг явился Ревель? Уж не звал ли Толстого к себе

- 123 -

сосед А. П. Беклемишев? Иных связей Толстого с Ревелем мы не знаем.

В дневнике 1852 года (от 17 июля, в Железноводске) записано: «Разжалованный женатый Европеус очень интересует меня» (46, 135). Это Александр Иванович Европеус — фурьерист, петрашевец (член кружка Кашкина), сосланный рядовым на Кавказ. Вполне возможно, что встреча на Кавказе была не первой. В 1853 году в том же Железноводске Толстой познакомился и подружился с петрашевцем Н. С. Кашкиным. Тогда же был задуман рассказ «Разжалованный» и написано несколько глав «Романа русского помещика». Рассказ был испорчен цензурой; в нем идет речь о деле петрашевцев. «Разве вы не слышали про эту несчастную историю с Метениным?» — спрашивает Гуськов. Дальше идут намеки: «В 49 году мне обещали место при посольстве в Турине... В то время в Петербурге этот Метенин имел репутацию... — И Гуськов продолжал в этом роде рассказывать мне историю своего несчастия, которую, как вовсе неинтересную, я пропущу здесь. — Два месяца я сидел под арестом, — продолжал он, — совершенно один, и чего ни передумал я в это время». (Курсив мой. — Б. Э.) В рукописи Гуськов говорил о себе, поясняя причины ареста: «Все дурное я принимал к сердцу, бесчестность, несправедливость, порок были мне отвратительны, и я прямо говорил свое мнение, и говорил неосторожно, слишком горячо и смело» (3, 276). Это меняет образ героя и смысл рассказа. А. В. Дружинин просил Толстого: «Смягчите же историю даже более, чем он <цензор> просит, и верните корректуры поскорее. Я думаю, можно бы исключить крепость и вообще что встретится в этом роде» (3, 313). Слово «крепость» слишком явно намекало на то, что эта «несчастная история с Метениным» была политическая. Сам Толстой вспоминал впоследствии, что прототипом для Гуськова послужил не только офицер Стасюлевич, но и Н. С. Кашкин, «который судился вместе с Достоевским»1.

И наконец: в тетради 1851 года есть поразительная запись, бросающая новый свет на проблему «молодой

- 124 -

Толстой». Эта тетрадь заполнена выписками из книг и размышлениями о них. Среди них есть следующая: «Искали философальный камень, нашли много химических соединений. — Ищут добродетели с точки зрения социализма, т. е. отсутствия пороков, найдут много полезных моральных истин» (46, 72). Мало того, что это цитата из книги Пьера Леру «О человечестве» («En cherchant la pierre philosophale on a découvert la chimie»), — это к тому же распространенное в социалистической литературе того времени сравнение (им воспользовался и Достоевский в своем показании). Вспомним слова Маркса: «Первые социалисты (Фурье, Оуэн, Сен-Симон и др.) должны были неизбежно... ограничиваться мечтами об образцовом обществе будущего и осуждать все попытки рабочего класса, такие, как стачки, союзы и политические выступления, направленные хотя бы на некоторое улучшение его участи. Но если мы не должны отрекаться от этих патриархов социализма, как современные химики не могут отречься от своих родоначальников — алхимиков, то мы должны во всяком случае стараться не впасть в их ошибки, так как с нашей стороны они были бы непростительны»1.

Само собою разумеется, что речь идет не о том, чтобы сделать Толстого «петрашевцем», а только о том, чтобы показать связь молодого Толстого с передовыми социальными идеями 40-х годов. Права была Роза Люксембург, когда сказала, что Толстой был «с самого начала не только неутомимым художником, но и неутомимым социальным мыслителем», и причислила его к типу «великих утопистов социализма»2.

Сноски

Сноски к стр. 117

^* (Статья впервые опубликована в журнале «Русская литература», 1959, № 4, стр. 216—223. Из пяти «заметок» печатаются две. Идейными исканиями молодого Толстого, его увлечением идеями утопического социализма, темой «Толстой и петрашевцы» Б. М. Эйхенбаум много занимался в послевоенные годы. Это нашло отражение в его рукописном наследии. В черновых набросках «Толстой и петрашевцы» дата: 1946—1947. На основе этих набросков написаны публикуемые заметки. — Ред.

¹ Л. Н. Толстой, Полн. собр. соч. («Юбилейное издание»), т. 59, Гослитиздат, М. 1935, стр. 29. В дальнейшем ссылки даются по этому изданию — с указанием тома и страницы.

² В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. 12, изд-во АН СССР, М. 1956, стр. 408.

Сноски к стр. 118

¹ В. А. Милютин, Избр. произведения, Госполитиздат, М. 1946, стр. 69—70.

Сноски к стр. 119

¹ А. П. Беклемишев. О страстях и о возможности сделать труд привлекательным. — «Дело петрашевцев», т. 2, изд-во АН СССР, M. — Л. 1941, стр. 358.

² «Изложение учения Сен-Симона», перев. с франц. М. Е. Ландау, изд-во АН СССР, М. — Л. 1947, стр. 81. Ср. в изложении петравшевца И. Л. Ястржембского: «Промышленность он (Сен-Симон. — Б. Э.) советует устроить так, чтобы всякий мог заниматься сообразно своим способностям и получал вознаграждение по мере того, что произвел» («Дело петрашевцев», т. 2, стр. 208).

Сноски к стр. 120

¹ В. П. Боткин, Соч., т. 2, изд. журн. «Пантеон литературы», СПб. 1891, стр. 355.

² Шарль Фурье, Избр. соч., т. 3, изд-во АН СССР, М. — Л. 1954, стр. 258—259.

³ О понятии «ассоциации» Фурье много говорит в предисловии к книге «Новый мир».

Сноски к стр. 121

¹ Н. Н. Гусев, Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1828 по 1855 год, изд-во АН СССР, М. 1954, стр. 255. Курсив мой. — Б. Э.

² Н. А. Некрасов, Недавнее время. — Полн. собр. соч. и писем, т. 2, Гослитиздат, М. 1948, стр. 330.

³ П. В. Анненков, Литературные воспоминания, Гослитиздат, М. 1960, стр. 529.

Сноски к стр. 122

¹ «Литературное наследство», т. 37—38, М. 1939, стр. 142.

Сноски к стр. 123

¹ А. Б. Гольденвейзер, Вблизи Толстого, Гослитиздат, М. 1959, стр. 88. Скажу, кстати, что фамилия «Метенин» могла быть образована Толстым (по свойственной ему манере) при помощи первой части фамилии Петрашевского — Буташевич («бутаситься» — метаться).

Сноски к стр. 124

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., изд. 2-е, т. 18, Госполитиздат, М. 1961, стр. 298 (статья К. Маркса «Политический индифферентизм»). Это же сравнение было подхвачено Энгельсом в полемике с Дюрингом.

² Р. Люксембург, Эпигон утопического социализма. — «Красная новь», 1928, № 9, стр. 143, 149.