ФЭБ: Опульская. Толстой: Материалы к биографии с 1892 по 1899 год.

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
им. А. М. ГОРЬКОГО

Л. Д. ОПУЛЬСКАЯ

ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ

ТОЛСТОЙ

———————

Материалы
к биографии
с 1892 по 1899 год

———————

МОСКВА 1998

ББК 83.3

Книга представляет собой собрание материалов о жизни и деятельности Л. Н. Толстого в 1892 (вторая половина) — 1899 годах. Освещена история работы над трактатами «Царство Божие внутри вас» и «Что такое искусство?», статьями этих лет, драмой «И свет во тьме светит», романом «Воскресение», повестью «Хаджи-Мурат»; общественная и личная жизнь великого писателя.

Рецензенты:
Г. Я. Галаган, П. В. Палиевский

Издание осуществляется при финансовой поддержке
Российского гуманитарного научного фонда
Номер проекта 98-04-16033

ISBN 5-201-13327-4

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Материалы к биографии Л. Н. Толстого с 1892 по 1899 год» — шестая книга в ряду вышедших ранее (в 1954—1979 гг.) трудов Н. Н. Гусева и автора настоящей работы.

Как и прежде, поскольку речь идет о биографии величайшего писателя — художника и мыслителя, главное внимание сосредоточено на творчестве Л. Н. Толстого. В рассматриваемый период созданы и создавались роман «Воскресение», рассказы и повести «Хозяин и работник», «Отец Сергий», «Хаджи-Мурат», драма «И свет во тьме светит», трактаты «Царство Божие внутри вас», «Христианское учение», «Что такое искусство?», статьи о Гюи Мопассане и С. Т. Семенове, множество других статей — горячих откликов на современные события и одновременно размышлений о сущности человеческой жизни и путях достижения ее блага.

В жизни Толстого, одухотворенной стремлением (столь характерным для России конца XIX века) к новым формам бытия, идеей жизнестроительства — общего и личного, в первую очередь личного, эти годы исполнены высоких свершений и драматичных конфликтов. Безвозмездное, без авторского гонорара, печатание своих сочинений; живое участие в деятельности издательства «Посредник» (и похожих на него международных изданиях); помощь обиженным и гонимым: голодающим русским крестьянам, сектантам, переселяющимся в Канаду духоборам — все это приводило к явному или скрытому столкновению с привычным порядком, властью, семьей. Конец столетия Толстой все больше ощущал как символический, евангельский «конец века» — нравственное крушение существующего строя, старого мировосприятия и рождение нового — «воскресение». Естественно, что на страницах этой книги много материалов о философских, эстетических, религиозных взглядах писателя. В 1906 г. Д. П. Маковицкий отметил такое суждение Толстого: «Заговорили о том, как обычно пишут биографии. Л. Н. сказал:

— Как можно описывать внешнюю жизнь человека: что он пьет, ест, ходит гулять, когда в человеке есть самое важное — это его духовная жизнь. Описание внешней жизни так не соответствует тому громадному значению, какое имеет в жизни внутренняя работа»1.

Международная слава и авторитет Толстого в 1890-е годы стали такими, что с трудом удавалось отразить даже существенные моменты этой стороны биографии: встречи, переписка, переводы, отклики.

Как и в «Материалах к биографии с 1886 по 1892 год», нитью повествования служила двухтомная «Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого», составленная Н. Н. Гусевым и редактированная автором настоящей работы. Фактографической основой стало, в первую очередь, 90-томное «Полное собрание сочинений» Л. Н. Толстого (1928—1958). Затем «Литературное наследство» — тома, посвященные Толстому (35—36, 37—38, 69, 75, 90); сборники воспоминаний и переписки, дневники членов семьи и современников; публикации в «Яснополянских сборниках» и других изданиях последних лет, в частности, книгах «Неизвестный Толстой в архивах России и США» (М., 1994) и «Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева» (Мюнхен, 1997).

Автор приносит глубокую благодарность сотрудникам архива и библиотеки московского Музея Л. Н. Толстого за неизменно доброжелательную помощь в работе.

————

Глава первая

ЗАВЕРШЕНИЕ КНИГИ
«ЦАРСТВО БОЖИЕ ВНУТРИ ВАС»

20 июня 1892 г., вернувшись в Ясную Поляну из Бегичевки, Толстой написал «милым и дорогим друзьям» — отцу и сыну Ге: «Никогда я так не был занят, как теперь. Все работаю свою 8-ю главу, 5 часов сижу над ней, выпущу весь дух и ничего уже не остается. А тут текущие дела и отношения. Кажется, что кончил, но кажется. Не осуждайте за это, милый друг отец. Вы знаете, как для зрителей и читателей кажущееся неважным важно для нас. И важно потому, что читатель говорит о себе одном, а я должен приготовить такое, что годилось бы, подействовало — если я верю в себя — на миллионы разнообразных людей»1.

Спустя два дня, поставив под текстом дату и подпись, Толстой рассказывал в письме В. Г. Черткову: «Писание мое, кажется, что кончил. Нынче опять подписался. Как много труда и как мало кажется на невнимательный взгляд разницы. А я думаю, разница при переделках есть большая... Каждый день по 5 часов усердно пишу... И хочется освободиться от этой работы и жаль с ней расстаться» (т. 87, с. 149—150).

До расставания было еще далеко, почти год. Вероятно, Толстой не преувеличивал, когда говорил, что «никогда» так напряженно не был занят: рукописи этой книги составляют более 13 тысяч листов — почти столько же, сколько у всех трех романов: «Война и мир», «Анна Каренина», «Воскресение».

Летом 1892 г., как раз в связи с бумагами «Царства Божия...», возник конфликт, с письменными объяснениями, между С. А. Толстой и В. Г. Чертковым. Толстому пришлось успокаивать обе стороны. Чертков пристально, как обычно, интересовался работой Толстого, в особенности если речь шла о «теоретическом» сочинении, и старался организовать помощь — перебеливанием черновиков, поисками переписчиков, издателей, переводчиков и т. п. Толстой ценил внимание Черткова к его труду: «Вы мне очень много всегда помогаете в моем писании. И в этом вы мне помогли тем, что собираете черновые.

Иногда жалко выбросить то, что не в характере всего и ослабляет общее, а нужно, и я бы возился, желая удержать. А теперь я смелее выкидываю, зная, что если там есть нужное, то оно не пропадет» (т. 87, с. 149—150, письмо 22 июня). Ради справедливости надо сказать, что и в Ясной Поляне все, что касалось рукописей, тщательно сохранялось Софьей Андреевной и дочерьми.

Когда еще в апреле Чертков отправил в Бегичевку очередную рукопись «Царства Божия...», а с нею и переписчика (Е. П. Соколова), Софья Андреевна усмотрела в этом вмешательство в творческий труд Толстого, желание торопить и выразила свои чувства в резком письме. Письмо не сохранилось, потому что Чертков переслал его Толстому, прося, впрочем, уничтожить (что Толстой, видимо, исполнил). Софье Андреевне 8 мая Чертков, как всегда обстоятельно и подробно, изложил в письме комментарии к инциденту: «Никого я к Льву Николаевичу за рукописью не посылал и нисколько я его не тороплю, не «мучаю» окончанием этой работы. Я, наоборот, послал ему списанную рукопись, следуя в этом его собственному желанию, определенно мне сообщенному». И, разумеется, не удержался от урока Софье Андреевне: «В вашем письме ко мне вы упоминаете о Льве Николаевиче, как об «утомленном нервном старике». Вы знаете, Софья Андреевна, как давно я уже совсем воздерживаюсь от высказывания вам моего мнения о ваших отношениях к Льву Николаевичу... Он вообще, по моему глубокому убеждению, гораздо разумнее нас всех; а по отношению к своим поступкам и распоряжению своими занятиями он несомненно гораздо лучше кого-либо из нас знает, что, где, когда и как делать. И потому ни вам, ни мне, и никому из нас не подобает становиться по отношению к нему в положение «оберегателя его труда», как вы о себе выражаетесь... Я знаю, что вы не разделяете этого моего мнения и что разность в наших взглядах на этот предмет и составляет то, что нас с вами главным образом разделяет... Думая обеспечивать его спокойствие и безопасность, вы только временно заслоняете от людей ясное, истинное представление о его нравственном облике, чем нарождаете целый ряд недоразумений и усложнений, которые, конечно, в свое время рассеются; но которые тем не менее теперь, при его плотской жизни, вызывают только самые грустные и нежелательные практические последствия...» (т. 87, с. 147—148).

Софья Андреевна извинилась за ошибку (она не знала, что Толстой, находившийся в Бегичевке, в то время как она жила с младшими детьми в Москве, сам попросил рукопись), но тоже не удержалась ни от оценки наставлений Черткова в письме мужу: «...что за тупой и односторонне понимающий все человек! И досадно, и жаль, что люди узко и мало видят; им скучно!»2; ни от того, чтобы горячо

ответить Черткову (сохранился черновик этого ответа): «О духовном его состоянии я не говорила: не вам, не мне его судить, а вы наивно выражаетесь, что он — разумнее нас всех! Да разве такое сравнение возможно? Мы — люди простые, крайне односторонние, а он — вековое явление. И если я 30 лет оберегала его, то теперь ни у вас и ни у кого-либо уж учиться не буду, как это делать... Не забыла и не прощу я вам никогда одного — это еще несколько лет тому назад я прочла в вашем письме сожаленье Льву Николаевичу, что ему в лице меня послан крест. Теперь вы это повторяете иносказательно — мне»3.

В письмах к жене Толстой не упоминал эту историю, а Черткову написал: «Вы правы, но и она не виновата. Она не видит во мне того, что вы видите» (т. 87, с. 148).

Е. П. Соколов, 19-летний крестьянский парень с хорошим почерком, который возил рукописи в Бегичевку, вернулся в Лизиновку «светлый и бодрый духом». «Одно только, — жаловался Чертков, — он очень увлекается игрою на скрипке, в чем, кажется, вы его немножко поощрили... Мне жаль видеть, когда в лучшие, наиболее чуткие годы главное внимание, энергия и увлечение юноши уходят на старания как можно лучше производить приятные звуки ради того, чтобы либо перещеголять другого, либо, в лучшем случае, доставлять себе приятное слуховое раздражение» (т. 87, с. 151).

Толстой ответил: «Об Евдокима Платоновича скрипке я не могу судить строго, потому что весь окружен, да и полон такими скрипками» (там же, с. 150).

Как это случалось теперь каждое лето, в Ясную Поляну приехал Н. Н. Страхов. И хозяева, и гости (а в это время здесь находились помощники Толстого по работе на голоде — К. А. Высоцкий, М. А. Новоселов, Арк. В. Алехин) подробно рассказывали о деле, которое их объединило. На четвертый день по приезде, 23 июня, Страхов делился своими впечатлениями в письме другу, поэту А. Н. Майкову: «Вообще я застал в Ясной то светлое оживление, радостное возбуждение, которое свойственно жизни этой семьи. Л. Н. в наилучшем духе и усердно работает над своею книгою о непротивлении... Л. Н. прочел мне последнюю главу своей книги — она поразительна, как все, что он пишет»4.

По совету Страхова Толстой решил разделить эту 8-ю главу на три, и снова показалось, что работа почти окончена. «Кажется, что кончу завтра, — сказано в письме В. Г. Черткову. — Страхов говорит,

что хорошо. Мне это приятно и ободряет, но не останавливает в работе» (т. 87, с. 153, письмо от 27 ? июня 1892 г.).

Как обычно, со Страховым велись серьезные разговоры на философские и религиозные темы. Отразились они в дневнике Толстого. «Говорил с Страховым. Как религия, которая, считая себя абсолютной, непогрешимой истиной, есть ложь, так и наука. Говорят о соединении науки и религии. Только бы и та и другая не держались бы внешнего авторитета, и не будет разделения, а религия будет наука, и наука будет религия»5.

Главное, что увидел Страхов в Толстом — страстную увлеченность своим трудом. «Литературная страсть, — писал он А. А. Фету, — есть самая жестокая и неизлечимая. Однако же я чувствую, что она у меня совершенно простывает... Задуманных тем у меня много, но не таких, как у Льва Николаевича, который считает свое писание самым важным и нужным делом в мире. Оттого и несравненная сила и свежесть в его писаниях»6.

Страхов уехал 5 июля. Но в этот день в Ясной Поляне уже не было «светлого оживления». Фету накануне Страхов писал о «коловращении, которое здесь происходит»7.

III

В начале июля съехалась вся семья, чтобы юридически оформить договоренность прошлого года о разделе: Толстой отказывался от своих прав на недвижимую собственность в пользу жены и детей.

5 июля, возобновив после месячного перерыва дневник, Толстой записал: «Тяжело, мучительно ужасно. Молюсь, чтоб Бог избавил меня. Как? Не как я хочу, а как хочет Он. Только бы затушил Он во мне нелюбовь. Вчера поразительный разговор детей. Таня и Лева внушают Маше, что она делает подлость, отказываясь от имения. Ее поступок заставляет их чувствовать неправоту своего, а им надо быть правыми, и вот они стараются придумывать, почему поступок нехорош и подлость. Ужасно. Не могу писать. Уж я плакал, и опять плакать хочется. Они говорят: мы сами бы хотели это сделать, да это было бы дурно. Жена говорит им: оставьте у меня. Они молчат. Ужасно! Никогда не видал такой очевидности лжи и мотивов ее. Грустно, грустно, тяжело мучительно». И в конце записи опять: «Грустно, грустно. Тяжело, тяжело. Отец, помоги мне. Пожалей меня. Я не знаю, что, как надо делать. Помоги мне. Научи любить».

Толстой поделился своими переживаниями с В. Г. Чертковым — только с ним — в письме от 5 июля, прося письмо разорвать8: «Мне очень грустно весь нынешний день. Очень, очень грустно. Кажется, что запутался, живу не так, как надо (это даже наверное знаю), и выпутаться не знаю как: и направо дурно, и налево дурно, и так оставаться дурно. Одно облегченье, когда подумаешь и почувствуешь, что это крест, и надо нести. В чем крест, трудно сказать: в своих слабостях и последствиях греха. И тяжело, тяжело иногда бывает». Но тут же Толстой преподает другу и урок бодрости: «Мы все люди слабые, стремящиеся быть лучшими, жить лучше. И зачем ставить себе предел? Это соблазн. Может быть, вы будете жить много лучше, чем вы себе представляете. Я стою одной ногой в гробу и все надеюсь и хочу жить лучше, и может и буду. Может, и буду нищим с сумой и умру в навозе. За что же загораживать от себя возможность совершенства, ставить себе предел?» (т. 87, с. 154—155).

Получив такое исповедальное письмо, Чертков хотел было сразу ехать в Ясную Поляну, но стояла жаркая погода («во время таких жаров, если днем не сижу в комнате, то у меня голова расстраивается, а больной головой я только причинял бы вам излишнее беспокойство»), да и ответил лишь спустя несколько дней — находился, по его словам, «в душевной пустоте» (т. 87, с. 156).

7 июля раздельный акт был подписан Толстым и всеми совершеннолетними членами семьи, за исключением Марии Львовны, отказавшейся от своей доли (которая, впрочем, ей была оставлена)9. Ясная Поляна выделялась самому младшему в семье — Ивану Львовичу и Софье Андреевне, которая была назначена опекуншей и других малолетних детей — Андрея, Михаила, Александры10.

9 июля Толстой с дочерью Марией Львовной снова уехал в Бегичевку, где пробыл до конца месяца.

«Делаем перерыв всех столовых — думаю, до конца сентября. Что дальше будет, покажут обстоятельства», — заметил Толстой в письме к жене (т. 84, с. 155).

Софья Андреевна, хоть и сочувствовала голодающим, увидела в этих словах угрозу семье. 17 июля она решительно написала: «Я считаю, что ты более физически не в состоянии переносить трудности прошлогодней жизни, а нравственно неправ отдавать свои последние силы и годы на другое что, чем твою умственную и художественную

деятельность. Кроме того, я считаю себя не в состоянии пережить еще то, что пережила весь этот год»11. Далее шли строки о том, как «это гордое дело помощи народу» подорвало здоровье Татьяны Львовны.

Летом 1892 г. в России разразилась другая беда — холера, достигшая, увы, и Ясной Поляны. Мария Львовна, как обычно, посещала больную женщину на деревне. Толстой писал И. И. Горбунову-Посадову, просившему Софью Андреевну выделить, сколько можно, из пожертвований на голодающих в помощь холерным: «Маша... вынесла тяжелые упреки; мне же и думать нельзя идти служить больным. Если я это сделаю, то я вижу, что убью жену... Впрочем, как придется поступать далее, будет видно» (т. 66. с. 252)12.

Толстой успокаивал жену, говоря, что в предстоящую зиму все устроится без его личного присутствия, особенно если поселить в Бегичевке Пошу, и написал П. И. Бирюкову, предлагая ему с осени взять на себя руководство помощью голодающим (тот, конечно, согласился). В дневнике 6 августа решил о себе: «Буду продолжать отсюда», т. е. из Ясной Поляны.

Вероятно, с разговорами о Бегичевке связаны две записи этого времени:

«Ясно понял возможность уйти» (записная книжка, 13 августа, т. 52, с. 223).

«...Мне не в минуту раздражения, а в самую тихую минуту, ясно стало, что можно — едва ли не должно уйти» (дневник, там же, с. 71).

В августе в Ясной Поляне было много посетителей.

Снова приехал Н. Н. Страхов. 2 августа он извещал Фета: «Здесь, в Ясной, я застал все то же непрерывное кипение, но не совсем благополучное. Лев Николаевич несколько дней назад вернулся из Бегичевки с простуженными ушами и теперь так ими мучится, что не может хорошенько спать. Несмотря на то, он продолжает сидеть за своим писаньем...

Лев Николаевич, несмотря на свою болезнь, в хорошем духе и даже бывает необыкновенно мил в своей веселости. На Софью Андреевну напала новая страсть — приводить в порядок сад (по предположению, он достанется младшему, Ване)»13.

Черновики «Царства Божия...» переписывал Е. И. Попов, посланный для этого дела Чертковым, — «писаный красавец» (по слову Страхова), неравнодушный к Татьяне Львовне.

Как отметил Толстой 6 августа в дневнике, «очень тяжелое впечатление» оставили В. И. Скороходов и А. М. Бодянский. В их планах особенной — «общинной» — жизни и разговорах об «искуплении» Толстой увидел «тщеславие» и, возможно, действительные грехи.

В те же дни пришли письма от других «толстовцев» — И. Б. Файнермана из Полтавы с предложением собраться в Ясной Поляне всем единомышленникам, чтобы обсудить дальнейшие планы жизни, и о том же — от М. В. Алехина. Толстой ответил обоим пространными письмами, не соглашаясь и высказывая свои самые дорогие мысли. «Единение возможно только в истине, а чтобы достигнуть истины, надо одно: искать ее постоянным, неперестающим духовным усилием... Надо все это откинуть и вперед быть готовым к тому, что познание истины будет невыгодно мне, унизит меня. Собраться же вместе не поможет познанию истины... Потом, кому да кому собраться для искания единения? И кому и кому помогать матерьяльно и духовно? Где та печать, по которой мы узнаем наших? Не грех ли выделять себя и других от остальных? И не есть ли единение с десятками — разъединение с тысячами и миллионами» (т. 66, с. 241). В дневнике относительно писем Файнермана и Алехина Толстой заметил: «Какое ребячество!... Они хотят того, что есть последствия того, что дает единение, т. е. чтобы мы делали бы дело Божие и были бы все вместе, без того, что это производит — одинокой работы перед Богом».

Видимо, отголоском этого эпизода стал рассказ Л. Я. Гуревич, как раз тогда впервые посетившей Ясную Поляну: «Кто-то сообщает, будто в газетах говорят о предполагаемом съезде толстовцев. Толстой весело подмигивает одному из присутствующих «толстовцев»...:

— Вот отлично!.. Явимся на этот съезд и учредим что-нибудь вроде Армии спасения. Форму заведем — шапки с кокардой. Меня авось в генералы произведут. Маша портки синие мне сошьет...»14.

Молоденькая (ей не исполнилось 26 лет) Гуревич, недавно ставшая редактором-издателем солидного петербургского журнала «Северный вестник», приехала в Ясную Поляну по делу: просить Толстого участвовать в журнале. По ее словам, Толстой заговорил сам,

стал расспрашивать о мотивах, побудивших ее взяться за это дело, и о том, на какие средства она его ведет. Как бы там ни было, начиная с первого номера 1893 г., где появилась «Суратская кофейная», рассказы и статьи Толстого стали печататься в «Северном вестнике», почти всякий раз вызывая огорчение и раздражение со стороны Софьи Андреевны.

Л. Я. Гуревич, как и В. М. Величкина (помощница в голодный 1891/1892 год, тоже гостившая в Ясной Поляне), сохранили воспоминания и о следующем дне — 28 августа, когда Толстому исполнилось 64 года. «Был чудесный солнечный день. Деревья, окружающие поляну с цветником перед домом, стояли, не шевелясь, уже тронутые золотом, и дикий виноград у веранды заалел. Мы с Марьей Львовной собирали в букеты осенние цветы, чтобы поставить их на стол, и она напевала протяжную народную песню. В доме и во флигеле были гости: Кузминские и несколько «темных»... После обеда приехали из своего имения Фигнер с женой, Медеей Фигнер, тульский губернатор Зиновьев с дочерьми и еще другие гости. Вечером Фигнер пел арию Ленского и цыганские романсы, по просьбе Татьяны Львовны, а потом Фигнер с Медеей пели дуэт: «Далеко, далеко»... И Толстой так наслаждался пением»15.

Величкина вспоминала: «Лев Николаевич был очень весел за столом, шутил, смеялся и принимал самое живое участие в разных играх, которые затеивались за столом. Вечером устроилась музыка и пение... Когда я взглянула на Льва Николаевича во время пения, глаза у него были сияющие и полны слез»16.

Младший сын, Михаил Львович, написавший за три года до смерти (умер в 1944 г. в Марокко) воспоминания «Мои родители», рассказывал, что вся дворня собиралась у окон послушать певцов: «Помню, как отец, смеясь, рассказывал, что он однажды спросил, после пения Фигнера и его жены, у второго кучера Михайлы, хорошо ли пел вчерашний барин, и Михайло ответил: «Хорошо, говорить нечего, хорошо. Голос уж очень звонок, да громок, даже за версту на деревне слышно». Но сами песни ему не понравились, так как не похожи на деревенские»17. Скорее всего, рассказ относится к 1892 г. (Фигнеры пели в Ясной Поляне и летом 1890 г.).

Толстой в эти дни ничего не отмечал в дневнике, а короткие заметки в записной книжке — мысли к «Царству Божию внутри вас».

Что касается толстовцев, мечтавших в августе о съезде, жизнь внесла свои жесткие поправки. И Митрофан Алехин, и Александр

Бодянский, обвиненные в распространении среди крестьян антирелигиозных взглядов, вскоре были арестованы и заключены в тюрьму. Они писали Толстому из острога, но письма оказались изъяты прокурором и переданы харьковскому губернатору — для приобщения к делу. За недостатком улик Алехина через несколько месяцев освободили, а Бодянского сослали на пять лет в Закавказье.

Толстого «очень взволновало» пришедшее в октябре письмо Алехина. «Письма из Волчанска ни от вас, ни от Бодянского не получал — ужасно жалко, — писал он ему 7 октября. — Особенно милого, дорогого Бодянского, с которым я так горячо и напрасно спорил. Не мне его учить, а ему меня учить надо. Переносился душою в ваше положение и страдал вместе с вами за этого конвойного, который заряжает на людей ружье и готов убить, и вместе понимает учение Христа. Я особенно живо чувствую это, потому что не переставая 2-й год стараюсь проникнуть эту тайну, вдумываюсь в эти явления и живу в них... От всей души люблю вас, дорогие друзья!» (т. 66, с. 262—263).

Написал он и А. М. Бодянскому, но письмо остается неизвестным.

Важным событием в конце августа — начале сентября стала переписка с Н. Н. Страховым о Достоевском. Защищаясь от критики В. В. Розанова, упрекавшего автора книги «Мир как целое» (в 1892 г. вышло второе издание) в том, что он не договаривает своих мыслей до конца, не желает открыть самые заветные убеждения, Страхов написал Толстому, что он поступает так из скромности, потому что, в отличие от Руссо и Достоевского, не считает себя «образцом людей»: «Достоевский, создавая свои лица по своему образу и подобию, написал множество полупомешанных и больных людей и был твердо уверен, что списывает с действительности и что такова именно душа человеческая» (т. 66, с. 254).

Толстой, подобно тому, как это было в 1883 г., не согласился: «Нет, я остаюсь при своем мнении. Вы говорите, что Достоевский описывал себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее. Не только в художественных, но в научных философских сочинениях, как бы он ни старался быть объективен — пускай Кант, пускай Спиноза, — мы видим, я вижу душу только, ум, характер человека пишущего» (там же, с. 253—254).

Таким было глубокое, задушевное убеждение Толстого, столь ярко сформулированное два года спустя в статье о Мопассане и столь многое объясняющее в его собственном творчестве.

Тою же осенью в Ясной Поляне по вечерам читали вслух «Братьев Карамазовых»: «очень мне нравится», — написал Толстой в Москву жене (т. 64, с. 167)18.

Сентябрьское письмо Страхову Толстой закончил сообщением о своей книге: «Я все живу по-старому. Все то же работаю и все так же ближусь к концу, но не достигаю его... Мы на днях едем на короткое время в Бегичевку». Самые последние слова письма, после даты: «Погода чудная» (т. 66, с. 253—254).

В Рязанскую губернию Толстой отправился на этот раз с Татьяной Львовной. Мария Львовна осталась в Ясной Поляне, и перед самым отъездом был разговор с отцом — о ее новом увлечении, Петром Ивановичем Раевским. Как продолжение разговора Толстой из Тулы отправил ей ласковое, но и укоризненное письмо: «Неужели свет сошелся клином и на этом клину только один человек». Он даже нарисовал этот клин и на скрещении двух линий маленькую фигурку. «Если бы ты вышла замуж, это не отдалило бы тебя от меня. Но тебе я желаю лучшего. И это не много» (т. 66, с. 257).

Вернувшись 13 сентября из Бегичевки в Ясную Поляну, Толстой 15 сентября записал в дневнике: «Мучительно тяжелое впечатление произвел поезд администрации и войск, ехавших для усмирения».

История повторялась. Совсем недавно Толстой благодарил Н. А. Тучкову-Огареву за присланные, в ответ на его просьбу, подробности расправы с крестьянами, убившими в ее имении управляющего: состоялся военный суд, двое крестьян были повешены, двенадцать сосланы на каторгу. Спор шел о лугах, которыми спокон века пользовались мужики, а строгий управляющий решил навести порядок и загнал с лугов весь крестьянский скот. Тучкова-Огарева, поселившаяся в этом имении по возвращении в Россию в 1877 г., после смерти Огарева, писала, «как бы оправдываясь»19. На ее два письма, полученные в июне, Толстой не ответил; в июле она напомнила о них, и 6 августа в Пензенскую губернию была направлена открытка: «Я получил ваши письма с описаниями и очень благодарен вам за них» (т. 66, с. 243). Толстой был, конечно, на стороне крестьян.

Теперь он собственными глазами увидел, что значит карательная экспедиция, посылаемая для усмирения «беспорядков». На этот раз

крестьяне села Бобрики не давали помещику рубить лес, который они считали своим. «В Узловой мы нагнали поезд с 400 солдат, которых туда гонят с ружьями, готовыми зарядами и музыкой. Это произвело на нас всех и особенно на папа ужасно неприятное впечатление», — писала Татьяна Львовна матери (т. 84, с. 161). «Впечатление Узловой было ужасно», — написал и Толстой из Бегичевки (там же, с. 160).

Жизнь предложила свое заключение в книге, которого так долго искал автор.

Главу XII «Царства Божия внутри вас» Толстой открыл словами: «Я кончал эту двухлетнюю работу, когда 9-го сентября мне случилось ехать по железной дороге в местность голодавших в прошлом году и еще сильнее голодающих в нынешнем году крестьян Тульской и Рязанской губерний. На одной из железнодорожных станций поезд, в котором я ехал, съехался с экстренным поездом, везшим под предводительством губернатора войска с ружьями, боевыми патронами и розгами для истязания и убийства этих самых голодающих крестьян» (т. 28, с. 220).

«Начальником всей экспедиции» был тот самый Н. А. Зиновьев, тульский губернатор, позднее сенатор и член Государственного совета, который 28 августа приезжал в Ясную Поляну по случаю дня рождения Толстого. Татьяна Львовна писала матери, что теперь он казался очень сконфуженным и жалким. Толстой первоначально тоже изобразил его с некоторым сочувствием: «Следующее, что я увидал, — это начальника всей этой экспедиции, седого человека, у которого, я знаю, дочь выходит замуж и маленькая 5-летняя дочка, невинный ребенок, которую он любит и крестит, старушка мать, у которой он целует руку и тоже крестит. Лицо этого человека несчастно. Он знает всю мерзость того дела, которое он совершает, но старается притвориться спокойным. И бегающие глаза и неестественная развязность тона выдают его»20.

В окончательном тексте об этом рассказано жестче: «У стола, уставленного бутылками, в своем полувоенном мундире сидел губернатор, начальник всей экспедиции, и ел что-то и спокойно разговаривал о погоде с встретившимися знакомыми, как будто дело, на которое он ехал, было самое простое и обыкновенное, что оно не могло нарушить его спокойствия и интереса к перемене погоды» (т. 28, с. 229).

Биограф Толстого П. И. Бирюков позднее рассказывал: «Я жил в это время в Бегичевке, заведуя столовыми Льва Николаевича. Мы ждали его приезда для составления отчета за прошлый год, и в назначенный день, 9 сентября, он приехал. Я встретил его на крыльце

дома, когда он выходил из экипажа. Радостная улыбка встречи остановилась на моих губах, когда я увидел взволнованное, расстроенное, мрачное лицо Л. Н-ча. Я понял, что что-нибудь случилось дорогой. И только что Л. Н-ч взошел в дом, как, не садясь, с волнением и слезами в голосе начал рассказывать о том, что с ним произошло...»21.

Среди рукописей есть автограф, датированный этим днем: 9 сентября. После переделок он стал началом заключительной, XII-й главы трактата.

Вся эта глава — плач, вопль, протест против жестоких расправ вооруженных насильников с бесправным народом. Совершаются эти расправы не в одной России, но везде, в Европе и Америке: «Недавно была международная тюремная выставка в Петербурге, где выставляли орудия истязаний: кандалы, модели одиночных заключений, т. е. орудия пытки худшие, чем кнуты и розги, и чувствительные господа и дамы ходили осматривать это и веселились этим» (т. 28, с. 270).

Толстому карательная экспедиция, встреченная 9 сентября, с наглядной ясностью подтвердила верность его общих выводов: «Судьба, как нарочно, после двухлетнего моего напряжения мысли все в одном и том же направлении, натолкнула меня в первый раз в жизни на это явление, показавшее мне с полной очевидностью на практике то, что для меня давно выяснилось в теории, а именно то, что все устройство нашей жизни зиждется не на каких-либо... юридических началах, а на самом простом, грубом насилии, на убийствах и истязаниях людей» (там же, с 226).

Обостренное зрение замечало резкие контрасты везде, в дружественных и как будто милых помещичьих семьях. Из Бегичевки Толстой написал жене: «Самарины, и особенно он, были чрезвычайно милы. Здесь все так претерпелись к бедствию, что идет везде непрестанный пир во время чумы. У Нечаевых были именины, на которых была Самарина, и обед с чудесами французского повара, за которым сидят 2 1/2 часа. У Самариных роскошь, у Раевских тоже — охота, веселье. А народ мрет... Не хочется осуждать и не осуждаю в душе, а больше жалею и боюсь. Контраст между роскошью роскошествующих

и нищетой бедствующих все увеличивается, и так продолжаться не может» (т. 84, с. 160).

В октябрьском письме М. В. Алехину, и ему рассказав о встрече с экстренным карательным поездом, Толстой продолжал так: «Близко царствие Божие, при дверях. Я не могу не думать этого и буду умирать с этим сознанием и жить, главное, то, что мне осталось жить, хочу жить так, чтобы содействовать этому осуществлению» (т. 66, с. 263).

Уверенностью в том, что жизнь не может продолжаться на прежних основах и близки «какие-то новые формы жизни», Толстой заключил свою книгу, озаглавив ее так: «Царство Божие внутри вас, или Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание».

27 сентября Толстой известил Черткова: «Живу в Ясной; жизнь идет, как заведенные часы, утро работаю усердно и много, потом хожу или пилю, потом читаю, вечером письма или беседа. Работа подвигается. Написано 11 глав и окончены и начерно написана 12-я глава, составляющая заключение» (т. 87, с. 160).

Работа продолжалась всю осень, зиму и весну.

В день 30-летия свадьбы, 23 сентября, кажется впервые за всю жизнь, Толстой был не вместе с женой.

VII

Осенью 1892 г. в Москве тяжело болел, умирал А. А. Фет.

23 октября Толстой писал Софье Андреевне: «Нынче начали «Фауста» Гете, перевод Фета. Поклонись ему хорошенько от меня. Скажи, чтобы он не думал, как он иногда думает, что мы разошлись. Я часто испытываю это — и с ним особенно, что люди составят себе представление о том, что я должен отчудиться от них, и сами отчудятся меня» (т. 84, с. 163).

Они, конечно, «разошлись». Последнее письмо Толстого было в 1881 г., Фета — видимо, в 1884. Правда, весной 1891 г. Фет с женой провели два дня в Ясной Поляне. Читались стихи о любви, звучала музыка, и Фет, вернувшись к себе в Воробьевку, написал Софье Андреевне восторженное письмо о «впечатлении могучих перстов графа», о ней и ее сестре Татьяне Андреевне: «При вас обеих и я возрождаюсь, и мне кажется, что моя старость только сон, а наступает действительность, т. е. вечная юность»22. Дочери Марии Львовне, уехавшей погостить к Философовым, Толстой написал тогда совсем другое: «Фет говорит, что он завидует молодым за то, что они сильны и молоды, а я говорю, что если человек поставил себе целью быть тем, чему учит Христос, т. е. отречься от себя и жить

для Бога, то старость приближает к этому положению, и потому выгоднее быть христианином, чем язычником» (т. 65, с. 301).

«Язычник» Фет не понимал и не принимал этого, как и его младший современник, поэт А. Н. Апухтин.

20 или 21 марта 1892 г. Фет, отвечая на визит Толстого, посетил его в Хамовниках и застал представителей города Филадельфии Рудольфа Блакенбурга и Вильяма Грунди, которые привезли чек на 7000 руб., собранных в Америке в пользу голодающих России. Фет написал тогда А. В. Жиркевичу: «Янки выразились, что высшим счастием в России была для них возможность пожать руку графу Толстому»23.

И на пороге смерти с той же чуткостью, как прежде, даже острее, Фет ощущал художественную силу Толстого. Софья Андреевна бывала часто на Плющихе и в письмах постоянно рассказывала о разговорах, происходивших там. Однажды Фет нарисовал «поэтическую картину»: «в Африке мы пришли в пустыню, вся она белая, покрытая песком, и никого нет. И вдруг мы увидели, ходит могучий лев и рычит. И он один и кругом пустота». И вот этот Лев — ты. А еще он говорил на мои слова, которые ты ему велел передать: «вот я это время умирал и вспомнил «Смерть Ивана Ильича», как мужик здоровый с ним сидел и ноги ему держал, и ему было легче. И если б в эту минуту вошел Толстой, я поклонился бы ему в ноги. Кто такую вещь понял и написал, тот не просто человек, а единица, или громадина», я уж не помню этого последнего слова»24. Спустя два дня дочери Татьяне Львовне Софья Андреевна рассказывала: «Сегодня, гуляя с Ванечкой, зашла к Фету. Он медленно умирает, дышит все кислородом из какого-то мешка. Но духом он удивительно бодр и хорош. Сегодня говорит: «Скажите Льву Николаевичу, что я, читая «Войну и мир», прежде осуждал его за то, что князь Андрей, умирая, сурово отнесся к Наташе. А теперь я понял, что это удивительно верно. Когда человек умирает, то и любовь его умирает. У меня сердце перерезано пополам страданием и бессилием; бессилием во всем, стало быть и в любви»25.

Фет умер 21 ноября. Толстой в этот день уехал с дочерью Татьяной Львовной к брату в Пирогово, а 25 ноября они отправились из Ясной Поляны в Москву. Ни в одном из писем тех дней — ни слова о смерти Фета. В феврале следующего, 1893 г., находясь в Ясной Поляне, Толстой написал дочери в Москву на открытке: «Лежит эта карточка без употребления, вот я и пишу, чтоб сказать тебе — не то, что солнце встало и т. д., а что я об тебе часто поминаю и что тебя нам недостает. И никто не поет» (т. 66, с. 302—303).

Так он вспомнил стихотворение Фета «Я пришел к тебе с приветом...».

Спустя четыре года, 23 октября 1896 г., в письме к жене всплыло вдруг имя Фета: «Я нынче все утро в постели сочинял стихи в роде Фета, в полусне. В полусне только это простительно» (т. 84, с. 265). Это была пора напряженных размышлений об искусстве и писания трактата. В дневнике того времени — объяснение, почему отвергался Фет, стихи которого на молодого Толстого произвели «большое» впечатление (как сказано в письме к М. М. Ледерле 1891 г.): «Вчера переглядывал романы, повести и стихи Фета. Вспомнил нашу в Ясной Поляне неумолкаемую в четыре фортепьяно музыку, и так ясно стало, что все это: и романы, и стихи, и музыка — не искусство, как нечто важное и нужное людям вообще, а баловство грабителей, паразитов, ничего не имеющих общего с жизнью: романы, повести о том, как пакостно влюбляются, стихи о том же или о том, как томятся от скуки. О том же и музыка. А жизнь, вся жизнь кипит своими вопросами о пище, размещении, труде, о вере, об отношении людей... Стыдно, гадко» (т. 53, с. 101). Сам он в этот день — 18 июля 1896 г. — увидел, идя по передвоенному черноземному пару, раздавленный репей, который напомнил Хаджи-Мурата: «Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее» (там же, с. 100).

Стихи Фета — некоторые — помнились до старости. Летним вечером 1894 г. на покосе, когда солнце стало заходить, крестьяне ушли, Толстой, «облокотившись на косу и смотря на горизонт, стал припоминать стихотворение Фета, где описывается наступление ночи: Летний вечер тих и ясен...

— Это превосходно, здесь каждый стих — картина»26.

И незадолго до смерти, в сентябре 1909 г., вспомнил стихотворение «Осенняя роза» и продекламировал:

Осыпал лес свои вершины,
Сад обнажил свое чело,
Дохнул сентябрь, и георгины
Дыханьем ночи обожгло.

«Как это хорошо: «Дыханьем ночи обожгло»! — сказал он. — Это совсем тютчевский прием... Как смело, и в трех словах вся картина!»27

Осенью же 1892 г. в разговоре с А. В. Жиркевичем Толстой поставил рядом с Фетом другого поэта, К. М. Фофанова («люди с талантами»). Жиркевич написал тогда Фофанову: «Лев Николаевич вообще не признает современных поэтов, а Вас считает настоящим

поэтом. Это должно Вас порадовать. Толстой ужасно строг к пищущей братии, особенно к поэтам. Я за Вас душевно порадовался, зная, что многие позавидуют мнению Толстого о Вашей Музе...». Фофанов ответил. «Несказанно я был обрадован вниманием такого огромного гения, как Лев Николаевич»28.

VIII

27 октября, рассказывая о визите к Фету, Софья Андреевна написала Толстому, что встретила там публициста «Московских ведомостей» Ю. Н. Говоруху-Отрока: «Я с ним сцепилась за прошлогоднюю историю. Он очень сконфужен, говорил, что он не при чем, но что-то пустил насчет того, что жаль, что ты статьи пишешь и т. д.»29.

«Прошлогодняя история» — это поход «Московских ведомостей» против Толстого и философа В. С. Соловьева с обвинением их в «революционном заговоре». Еще в 1890 г. Соловьев и Диллон просили Толстого написать протест или подписать коллективное заявление против готовящихся новых правил для евреев, живущих в России30. В первом Толстой отказал, «не могу себе приказать писать на заданную тему, а побуждения нет» (т. 65, с. 45). Коллективный протест подписал, но публикация текста была запрещена, и он появился лишь в лондонской «Times».

В консервативной прессе имя Толстого объединялось с именем Соловьева — как врагов православной церкви. Хотя у них и раньше, и теперь все больше появлялось разногласий. Соловьев был сторонником церковности, склоняясь к католицизму. В дневнике 1891 г. Толстой записал: «Мне объяснилась вера слепая, вера в нелепость, вера в прошедшее, Соловьева, Трубецкого, Стаховича, Рачинского, которой я прежде не понимал». Увидеться с Соловьевым было ему «тяжело». В свою очередь Соловьев, по свидетельству его биографа, «отрицал Толстого не только как мыслителя, что часто бывает, но, что бывает весьма редко, и как художника»31.

По поводу протеста относительно евреев К. П. Победоносцев переписывался с Александром III. В итоге 26 декабря 1892 г. последовал циркуляр министра народного просвещения И. Д. Делянова с предписанием не принимать для прочтения в ученых обществах, состоящих при Московском университете, никаких рефератов и статей от гр. Л. Н. Толстого и Вл. С. Соловьева. Философ, узнав об этом,

обратился с протестом к всесильному обер-прокурору Синода; Толстой не обмолвился ни одним словом.

Соловьев, впрочем, продолжал интересоваться каждой новой работой Толстого32, а летом 1894 г. предполагал издать сборник «Критика лже-христианства, из сочинений Толстого». Толстой ответил: «Спасибо за ваши добрые намерения, я с радостью жду их осуществления» (т. 67, с. 185). План осуществлен не был.

В последние месяцы 1892 г. круг толстовского чтения был разнообразен, причем нередко возникало желание писать статьи о прочитанном. Казалось, что «хорошую можно составить статью» о «Довольно» и «Гамлете и Дон Кихоте» Тургенева: «это отрицание жизни мирской и утверждение жизни христианской» (дневник, 7 октября). Хотелось «написать предисловие» к «Journal intime» («Дневник») швейцарского философа и поэта Амиеля. Рассказ И. Н. Потапенко «Поздно» показался «очень милым», а получив присланную из Москвы книгу Ш. Бодлера «Petits poèmes en prose» («Маленькие поэмы в прозе»), Толстой написал Софье Андреевне: «Не стоило того. Это только, чтобы иметь понятие о степени развращения fin de siècl’a <конца века>. Я люблю это слово и понятие» (т. 84, с. 172, 173). Статья Вл. Соловьева «Смысл любви» вызвала несогласие; в книге Н. Н. Страхова «Воспоминания и отрывки» (СПб., 1892) понравились давние его работы — статья «Теория благополучия» (по поводу трех романов М. В. Авдеева) и повесть «Последний из идеалистов».

Англичанку Гемфри Уорд Толстой раньше оценил высоко по ее роману «Роберт Элсмер»; ее новая книга «Miss Bretherton» — «очень хорошая»: «Задача автора: показать обманчивость, подкупание людей женской красотой. Очень тонко и умно» (т. 84, с. 174—175). И. И. Горбунову-Посадову, издавшему позднее в «Посреднике» «Палату № 6», Толстой написал 24 декабря, прочитав повесть в только что вышедшей одиннадцатой книжке «Русской мысли»: «Какая хорошая вещь Чехова «Палата № 6» (т. 66, с. 288).

В октябре 1892 г. Толстой написал первое — ставшее единственным — письмо самому младшему сыну, четырехлетнему Ванечке. У Ванечки была любимая игра: отец носил его по комнатам в закрытой корзинке, а мальчик угадывал, в какую комнату его принесли. Теперь

Толстой написал в Москву: «Ваничка, хороший мальчик. Получил твое письмо и был рад ему. Я хочу его положить в корзинку и буду носить его. У нас грязно и дождик. А керосиновая кухня хорошо горит и не воняет. А мама мне оставила винограду, и я все ем его и еще много осталось. Если бы ты был с Сашей, я бы вам дал. Поцелуй Сашу и поклонись от меня M-lle Detras33. А у меня по комнате бегают мыши, и я их не боюсь и они меня не боятся» (т. 66, с. 269).

Самыми близкими Толстому детьми стали в это время дочери Татьяна и Мария, особенно Мария, вполне разделявшая взгляды отца. Обе самоотверженно помогали во всех делах: копировали рукописи; отвечали, когда отец поручал, на письма; участвовали в помощи голодающим и близ живущим крестьянам; иногда вместе с ним учили в яснополянском доме крестьянских детей.

Софья Андреевна временами сетовала на родительский, в особенности отцовский эгоизм, препятствующий их замужеству. В самом деле Толстой ревниво и часто неприязненно относился к претендентам. 6 ноября в дневнике записано: «Бывают дурные периоды. Один я пережил недели три тому назад, один недавно по отношению Попова. Возненавидел его. Но поборол, кажется. Его надо, должно любить, а я ненавижу. Лева в Петербурге. Я его все больше люблю. Девочек тоже».

Воспитанник Московской военной гимназии, Е. И. Попов 23-летним молодым человеком познакомился в 1887 г. с Толстым и стал горячим сторонником общинного земледельческого труда. Теперь все это было позади: и общины, и разрыв с женой. Он помогал работе «Посредника» и переписывал для Толстого, Черткова и др. Виноват он был только тем, что претендовал на сердце Татьяны Львовны.

Сыновья Сергей Львович, Илья Львович жили своей жизнью. Но когда приезжали в Ясную Поляну, Толстой бывал рад. В одном из летних писем 1892 г. к Татьяне Львовне: «Сережа у нас и, к сожалению, сейчас с этим письмом едет. Я очень радуюсь тому, что не только не осталось у меня того странного прежнего чувства неловкости и холодности, а напротив, смотрю на его затылок, и он мне мил. Тетя Таня34 мне говорила, что я стал очень равнодушен к людям. Если это так, то только к тем, к которым я всегда был равнодушен, а к тем, кого я любил, как к вам, например, дочерям, я стал обратное, а к Сереже, Илье чувствую увеличение любви» (т. 66, с. 233—234).

Младшие сыновья Андрей и Михаил дурно учились в Поливановской гимназии, огорчая мать. Отца эта сторона их жизни совсем не занимала, и это тоже огорчало Софью Андреевну. 4 мая 1893 г. Толстой записал в дневнике: «Два мальчика, Андрюша и Миша, в

особенности Андрюша, в самом дурном и далеком от меня настроении. Маша увлеклась и опомнилась». Последнее — о П. И. Раевском.

Сыну Льву Львовичу, отправившемуся летом 1893 г. с Машей-сестрой лечиться кумысом, Толстой писал ласковые письма, называя «милый друг Лева» (ему было тогда 25 лет): «Я очень обрадовался Маше. Так же и еще больше обрадуюсь тебе, когда ты приедешь и приедешь здоровым. Ужасно то, что это cercle vicieux <заколдованный круг> — от нездоровья ты думаешь о своем здоровье, а от думы ты делаешься нездоров. Нужнее всего и полезнее всего тебе было бы увлечение сильное мыслью и делом. И этого я желаю тебе, зная, что этого нельзя заказать» (т. 66, с. 357).

Дважды в конце октября — ноябре Толстой побывал в Туле. Первый раз хотел увидеть хорошего знакомого, прокурора Тульского окружного суда Н. В. Давыдова; пошел в суд и «застал большое дело о шайке воров». «Я посидел там с час. И мне это было нужно», — писал Толстой жене (т. 84, с. 165). Нужно — конечно, для книги «Царство Божие внутри вас».

Еще нужнее оказались сцены рекрутского набора, и 14 ноября Толстой ездил в Тулу с этой целью. В книге об этом рассказано так: «...Проезжая по Туле, я увидал опять у дома земской управы знакомую мне густую толпу народа, из которой слышались вместе пьяные голоса и жалостный вой матерей и жен. Это был рекрутский набор.

Как и всегда, я не мог проехать мимо этого зрелища; оно притягивает меня к себе какими-то злыми чарами. Я опять вошел в толпу, стоял, смотрел, расспрашивал и удивлялся на ту беспрепятственность, с которою совершается это ужаснейшее преступление среди бела дня и большого города» (т. 28, с. 241). И дальше несколько страниц отдано описанию новобранцев, их отцов и матерей, комнаты «присутствия» и пр.

«— Ну, а если арестант — твой отец и бежит? — спросил я у одного молодого солдата.

— Могу заколоть штыком, — отвечал он особенным, бессмысленным солдатским голосом. — А если «удаляется», должон стрелять, — прибавил он, очевидно гордясь тем, что он знает, что нужно делать, когда отец его станет удаляться.

И вот когда он, добрый молодой человек, доведен до этого состояния, ниже зверя, он таков, какой нужен тем, которые употребляют его как орудие насилия. Он готов: погублен человек, и сделано новое орудие насилия» (там же, с. 244—245).

XII

Среди людей искусства самыми духовно близкими Толстому в эту пору стали двое — художник Н. Н. Ге и писатель Н. С. Лесков.

Ге работал в 1892 г. над картиной «Распятие», начатой восемь лет тому назад, и Толстой очень интересовался ею. Еще в апреле он видел другое полотно — «Повинен смерти» («Суд синедриона»): возвращаясь через Москву с выставки передвижников, при открытии которой картина была запрещена и удалена, Ге показал ее другу. Теперь Толстой вспомнил картину и советовал переписать Христа: «сделать его с простым, добрым лицом и с выражением сострадания — таким, какое бывает на лице доброго человека, когда он знакомого, доброго старого человека видит мертвецки пьяным, или что-нибудь в этом роде. Мне представляется, что будь лицо Христа простое, доброе, сострадающее, все всё поймут» (т. 66, с. 258—259). В другом, более позднем письме об этом же предмете сказано: «Только бы Христос не был исключителен, и даже исключительно непривлекателен» (там же, с. 424).

На хуторе Ге в Черниговской губернии жизнь семьи была поглощена земледельческим нелегким трудом. Г. С. Рубан-Щуровскому, женатому на племяннице художника Зое Григорьевне, Толстой написал: «Когда слышу и думаю про вас, всегда мне прежде всего становится завидно за то, что так сложилась ваша, а не моя жизнь» (т. 66, с. 284). Многие письма этого времени адресованы обоим — отцу и сыну (оба Николаи Николаевичи) или одному Ге-младшему.

Лескову Толстой писал не часто, да и редкие письма 1892 г. не сохранились; встретиться им уже не довелось, хотя, узнав о болезни Лескова, Толстой собирался в Петербург, а Лесков все надеялся попасть в Москву, чтобы повидаться с обожаемым другом (до Ясной Поляны он уж не мечтал доехать). Письма Лескова полны трогательных признаний: «Я не пишу к Вам, конечно, только потому, что мне совестно отрывать Вас от трудов на общую пользу»; «С Вами я сообщен ежедневно»; «Ваши слова мне все в помощь»; «Вы для меня имеете значение, которое пройти не может, ибо я с ним надеюсь перейти в другое существование, и потому нет никого иного, кроме Вас, кто бы был мне дорог и памятен, как Вы... За одно Ваше намерение посетить меня я Вам благодарен до слез...»35.

Помимо интереса к литературному труду друг друга, особенно со стороны Лескова к Толстому, были общие дела — забота о преследуемых властью, чаще всего — о сектантах; общие знакомые — А. Ф. Кони, М. О. Меньшиков, Л. Я. Гуревич и др.; общие мысли — о смерти, для Лескова уже близкой, а для Толстого постоянно обдумываемой (в дневнике начиная с 1889 г. почти всякая запись завершалась

пометой и мольбой: «Если буду жив», или кратко: «Е. б. ж.»).

Иной раз Лесков осторожно не соглашался. «В пользе гонений я с Вами не согласен, и Вы не докажете, что все гонения «ничего не могут произвести, кроме содействия истинному просвещению». Это, к сожалению, не так, но если бы и так было, то все-таки надо стараться унимать гонения, так как при этом люди жестоко страдают»36. Да и для Толстого «польза гонения» существовала лишь в теории; на практике почти ни один день не проходил без заботы о гонимых и заступничестве за них. В другой раз Лесков просил дополнительно пояснить, почему у нее — смерти — «кроткие глаза», как выразился Толстой в не дошедшем до нас письме.

Всегда с волнением ждал Лесков отзывов Толстого, допытываясь, например, чем нравятся «Импровизаторы» и почему не понравились «Пустоплясы» (письмо к Т. Л. Толстой от 17 февраля 1893 г.) и нетерпеливо ловил возможность поскорее прочитать каждое новое сочинение Толстого, хотя бы в рукописи. 10 января 1893 г. Лесков писал в Москву: «Из Ваших 12-ти глав я читал 7. По-моему, все это нужно, и все хорошо, и все «на пользу»37. И 26 января 1893 г. — Л. И. Веселитской, посылая ей одно из гектографированных изданий: «Книги Толстого я всегда и всем даю охотно, так как уважаю защищаемые в них идеи и ненавижу ложь, которую они назначены рассеивать»38. После чтения «Царства Божия...» целиком Лесков написал Веселитской: «Разложение и распластание очезримой фальши церковного учения, подменившего учение Христа, произведены со страшной силой и яркостью молнии, раздирающей ночное небо»39.

Рассказ «Пустоплясы» печатался в «Северном вестнике». Л. Я. Гуревич, придя к Лескову, рассказала ему: цензор огорчился, что разрешил (его «подвели»), потому что «пустоплясы — это дворяне, а на печи лежал и говорил Толстой». «Сытину теперь этого рассказа будто уже не позволят. Вот чем заняты!» — возмущался Лесков в письме Толстому40.

Когда в самом начале 1893 г. к Лескову пришла познакомиться писательница Л. И. Веселитская (Микулич), первые слова ее были: «Я знаю, что Вы больны и что Вы любите Льва Николаевича, и я пришла к Вам»41. Позднее Веселитская вспоминала: «Как-то, вдоволь намолившись на Льва Николаевича, Николай Семенович сознался в том, что глубоко скорбит о том, что старик не роздал своего

имения нищим: «Он должен был сделать это ради идеи. Мы были вправе ожидать этого от него. Нельзя останавливаться на полпути»42.

В ноябре 1892 г. Веселитская, еще не знакомая с Толстым, написала ему первое письмо. А. С. Суворин, посетивший Ясную Поляну в мае 1891 г.43, сказал ей, что Толстому понравилась повесть «Мимочка на водах». Потом Т. А. Кузминская, встретившись с молодой писательницей в Петербурге, приглашала приехать летом в Ясную Поляну. Теперь Веселитская отважилась на письмо: «Я охотно пошла бы к Вам пешком и думаю, что недурно бы мне так пройтись по голодной и холодной России...» (т. 66, с. 276).

Толстой 17 ноября ответил трогательным письмом: «То, что вам передавал Суворин о моем восхищении перед вашей повестью, наверное только в малой степени выражает то, как она мне нравится» (там же, с. 275).

После встречи с Лесковым, вероятно по его совету, Веселитская 12 мая 1893 г. приехала в Ясную Поляну.

Лесков умер в ночь на 21 февраля 1895 г. в Петербурге. Над диваном, на котором он спал и умер, висел большой портрет Толстого. В третьем номере журнала «Северный вестник» был помещен некролог, и там сообщалось, что среди бумаг оказалась записка, датированная 2 декабря 1892 г., — «Моя посмертная просьба». Лесков просил, чтобы его хоронили «по самому последнему разряду», чтобы не было никаких нарочитых церемоний, собраний «у бездыханного трупа», не говорить никаких речей, а на могиле «никогда не ставить... никакого иного памятника, кроме обыкновенного, простого деревянного креста»44.

Прочитав 26 марта 1895 г. завещание Лескова, Толстой решил, что ему нужно «написать такое же». 27 марта в тетради дневника это было выполнено (т. 53, с. 14—16). Первые два пункта читаются так:

«1) Похоронить меня там, где я умру, на самом дешевом кладбище, если это в городе, и в самом дешевом гробу — как хоронят нищих. Цветов, венков не класть, речей не говорить. Если можно, то без священника и отпеванья. Но если это неприятно тем, кто будет хоронить, то пускай похоронят и как обыкновенно с отпеванием, но как можно подешевле и попроще.

2) В газетах о смерти не печатать и некрологов не писать».

Далее говорилось о бумагах, изданиях, но об этом речь впереди, в третьей главе.

XIII

Весь ноябрь 1892 г. шла переписка о Москве, куда Толстому не хотелось ехать.

«Митя Олсуфьев говорил, — писала Софья Андреевна 3 ноября, — что ты очень жаловался на то, что тебе в Москву придется ехать, — и это ужасно всегда больно. Я ведь и не зову тебя, во-первых, вы меня приучили к разлуке, и во-вторых — я вас боюсь. Боюсь упреков молчаливых и высказанных, боюсь твоих скучливых и безучастных требований здесь, — и не разберешь, что тяжеле: разлука и беспокойство о вас — или последнее»45.

И снова 8 ноября: «Поша мне говорил, что вы совсем не собираетесь в Москву46. Я и понимаю, что вам покойнее и лучше в Ясной, т. е. тебе. Но мне жалко, что жизнь девочек поглощена их обязанностями. Неужели так они никогда и не будут жить своей личной жизнью?»47

Толстой, напряженно занятый своей книгой, раз в два-три дня непременно писал жене, успокаивая: «Очень приятна мне здесь после усталости утренней работы — я стал больше уставать — тишина вечеров. Никто не развлекает, не тревожит. Книга, пасьянс, чай, письма, мысли свои о хорошем, серьезном, о предстоящем большом путешествии туда, откуда никто сюда не возвращается. И хорошо. Только ужасно грустно по твоим письмам, — по нынешнему Тане, — что ты все тоскуешь. Как бы тебе дать спокойствия, радостного, довольного, благодарного спокойствия, которое я иногда испытываю» (т. 84, с. 171).

Софья Андреевна на время успокаивалась: «Ты в первый раз написал мне, милый Левочка, письмо, в котором я почувствовала твое сердце, и мне стало сразу легко и весело, точно опять вся жизнь осветилась. Ты совершенно прав, что нам никому нельзя друг на друга сердиться, и особенно нам, старикам, не следует этого делать»48.

Но скоро поднималась снова боль: «Тебе уж кроме тишины и спокойствия — ничего не нужно. Бурная — особенно умственно — жизнь, пресыщение всего, усталость, — все это в твои годы естественно. А больно мне только то, что у тебя к нам — ко мне и детям — любви не осталось. Нет желания быть вместе и общаться. Это больнее всего. Что делать»49.

Относительно любви это было сказано несправедливо. 18 ноября Толстой написал: «Мы решаем ехать в Москву 25-го. И с большим удовольствием думаю о том, что увижу не только тебя, но детей. Что Андрюша? Отчего ты так отчаиваешься в нем? Мне, напротив, он всегда кажется как-то лучше, чем он бы мог почему-то быть» (т. 84, с. 174).

Приехав 25 ноября в Москву, Толстой пробыл здесь до 22 января 1893 г.

В декабрьских письмах к друзьям снова рассказывал о неустанной работе над книгой «Царство Божие...».

«Никогда так напряженно не работал, как все эти последние месяцы. От этого не могу и ничем другим заниматься», — писал он Черткову 11 декабря, отказываясь и от того, чтобы написать заключение к статье Черткова о половых отношениях, и от того, чтобы поправить его статью «Не убий» («Об убийстве живых существ») (т. 87, с. 171).

Н. Н. Ге (сыну) 24 декабря: «Мы в Москве, я весь в своей книге, в писаньи ее — последняя глава — заключенье, и ничего не вижу, ни о чем не думаю, кроме как о ней» (т. 66, с. 287).

О. А. Баршевой и М. А. Шмидт, жившим в это время на Кавказе: «Я живу весь в своей книге, которую все кончаю; вас очень люблю и радуюсь на вашу жизнь» (там же, с. 288).

П. И. Бирюкову: «Живем мы в Москве. Стараюсь не одуреть от суеты Гротов и т. п. Продолжаю свою работу и нахожусь все в том же заблуждении, что то, что пишу, нужно» (там же, с. 290).

XIV

По обыкновению, в Москве Толстой посетил своего давнего знакомого, библиотекаря Румянцевского музея Н. Ф. Федорова. Автор «Философии общего дела», создатель теории воскресения мертвых, страстный библиофил, Федоров в каждой книге видел как бы останки автора — залог воскрешения. Это по его предложению в 1887 г. рукописи Толстого были переданы на вечное хранение в Румянцевский музей, а несколько лет спустя, не без его влияния, Толстой отказался от права литературной собственности на сочинения, созданные после 1881 г. и вновь создававшиеся. Но разногласия возникали постоянно. Теперь произошла окончательная ссора.

Поводом послужила опубликованная в январе 1892 г. английской «Daily Telegraph» статья Толстого, озаглавленная переводчиком «Почему голодают русские крестьяне?» Для преодоления общественного разлада и хаоса Федоров считал необходимой деятельность государства, церкви — Толстой отрицал все это. Ноябрьскую встречу того года описал тогдашний заведующий рукописным отделом Румянцевского музея Г. П. Георгиевский.

«Увидев спешившего к нему Толстого, Федоров резко спросил его.

— Что Вам угодно?

— Подождите, — отвечал Толстой, — давайте сначала поздороваемся Я так давно не видел Вас.

— Я не могу подать Вам руки, — возразил Федоров. — Между нами все кончено.

Николай Федорович нервно держал руки за спиной и, не переходя с одной стороны коридора на другую, старался быть подальше от своего собеседника.

— Объясните, Николай Федорович, что все это значит? — спрашивал Толстой, и в голосе его тоже послышались нервные нотки.

— Это Ваше письмо напечатано в «Daily Telegraph»?

— Да, мое.

— Неужели Вы не сознаете, какими чувствами продиктовано оно и к чему призывает? Нет, с Вами у меня нет ничего общего, и можете уходить.

— Николай Федорович, мы старики, давайте хотя простимся...

Но Николай Федорович остался непреклонным, и Толстой с видимым раздражением повернулся и пошел»50.

Это была последняя встреча с Толстым, хотя Федоров прожил еще более десяти лет (умер в 1903 году). Когда в 1895 г. Толстому предложили подписать адрес Федорову, чтобы он не оставлял службы в Румянцевском музее, Толстой с радостью согласился. «И как бы высоко вы в этом адресе ни оценили и личность и труды Николая Федоровича, вы не выразите того глубокого уважения, которое я питаю к его личности, и признания мною того добра, которое он делал и делает своей самоотверженной деятельностью» (т. 68, с. 246—247). 71-летний старик согласился продолжать работать в библиотеке, чтобы избежать подношения адреса.

Как известно, некоторые черты Федорова и его взглядов воплотились в образе революционера Владимира Симонсона, изображенного с безусловным авторским сочувствием51

В 1901 г. Толстой сказал, критикуя В. С. Соловьева «Был у нас действительно один настоящий мыслитель с ясной головой — впрочем, он, кажется, и теперь еще жив. Это Николай Федорович Федоров.

Я как-то давно с ним встречался в Румянцевском музее и очень любил с ним беседовать, только, к несчастию, и он забрался в дебри этой книжной учености и сошел с верного пути. В то время, когда я видался с ним, у него было что-то «свое» и в мыслях и в жизни»52.

В начале декабря Хамовнический дом посетили английские квакеры Джон Беллоуз и Джозеф Нив, направлявшиеся в Южную Россию и на Кавказ, чтобы ознакомиться с жизнью сектантов — духоборов, молокан, штундистов — и оказать им помощь.

В жизнь и деятельность Толстого вошла забота, не покидавшая потом много лет: судьба русских крестьян, не повинующихся официальной церкви, установлениям власти (например, отказ от воинской повинности) и за это преследуемых и гонимых.

Квакеры знали о Д. А. Хилкове, князе и гвардейском офицере, крупном помещике Полтавской губернии, который отказался от своих имений и привилегий; в 1890 г. он был сослан в Закавказье. Толстой познакомился с Хилковым еще в 1887 г., постоянно переписывался с ним и теперь с квакерами отправил ему письмо, высказав свои задушевные мысли: «...Я сам не гоним, но я гонений не боюсь. И если бы работал по случаю гонений, то работал бы прежде всего над тем, чтобы избавить гонителей от зла. Они, а не гонимые, жалки» (т. 66, с. 282).

В жизни все оказывалось сложнее. Поразительная смелость, отвага всей деятельности Толстого этих лет — явное свидетельство того, что гонений он не боялся, и одновременно мучился тем, как страдают люди, разделившие его убеждения. В творчестве это связалось с драмой «о жизни», как она названа в дневнике 5 февраля 1890 г., — «И свет во тьме светит», замысел которой уже несколько лет не покидал Толстого. Жалость к «гонителям» звучит в письмах, публицистике этих лет, хотя гораздо больше здесь обличения, гнева и заступничества за «гонимых».

В эти же декабрьские дни Толстой читал тетрадь А. И. Аполлова, присланную Чертковым. Аполлов еще в 1889 г. подал записку ставропольскому архиерею о том, что в силу убеждений не может исполнять свою должность и просит снять с него священнический сан. Теперь его дело находилось в Синоде, а сам он жил у Черткова, помогая в делах «Посредника». Толстой похвалил его «Исповедь» («очень интересна и хороша»), «Христос», «Ради Христа» и писал Черткову, что был бы рад видеть их у себя: «У нас постоянно приезжают, но расположение жены вас принять существует, и потому приезжайте к нам, найдете место» (т. 87, с. 174).

Поездка Черткова, Аполлова и Емельяна Ещенко53 не состоялась, а летом 1893 г. Аполлов умер от туберкулеза кишечника — в родной деревне Костромской губернии. Ему было всего 29 лет.

9 августа 1893 г. Толстой писал Б. Н. Леонтьеву, тоже молодому человеку, недавнему воспитаннику пажеского корпуса, а теперь участнику кавказской земледельческой общины: «Два самые меня тронувшие события за это последнее время было 1) смерть Аполлова, бывшего священника (вы, верно, слышали про него). Он физически мучительно, но спокойно и радостно умер, как мне писал Горбунов, бывший с ним до конца. Прекрасный и сильный был человек; другое это страдания курского учителя народного Дрожжина в дисциплинарном баталионе в Воронеже» (т. 66, с. 379).

Толстой выведет священника, отказавшегося от сана и вновь принявшего его, в пьесе «И свет во тьме светит». Там же будет представлена драматическая участь отказавшегося от военной службы. В жизни эта история завершилась в 1894 г. тоже трагически.

В конце 1892 — начале 1893 г. в Москве случились новые литературные знакомства, произошли важные встречи.

К А. А. Александрову, бывшему репетитору мальчиков Толстых (в 1889 г.), а теперь доценту истории русской литературы Московского университета и редактору журнала «Русское обозрение», Толстой направил молоденькую девушку из Мценска. В. И. Соколова принесла свои стихи. «Я вообще не охотник до стихов и стал просматривать их с большим недоверием, но некоторые из них тронули меня. У ней, по моему мнению, настоящее поэтическое настроение», — писал Толстой (т. 66, с. 289).

15 декабря в Хамовнический дом пришел вятский писатель-самоучка М. И. Ожегов, принесший свою книгу «Песни и стихотворения»54. Говорили об учении Христа; Толстой прочел гостям (были еще книгоноша И. И. Старинин, лубочный писатель И. С. Ивин и японец-студент) по рукописи «Суратскую кофейную», Ожегов читал стихи и услышал совет — писать лучше прозой. Разговор зашел о песне, и Толстой сказал, что он никогда не пел.

Вскоре в книжном магазине Суворина Толстой познакомился с поэтом-самоучкой С. Д. Дрожжиным. Вероятно, не без влияния разговоров с Толстым этот крестьянский сын, проучившийся «две неполных зимы» у дьячка, но с молодых лет, отправленный родителями на заработки, живший в разных городах, спустя несколько лет снова поселился в родной тверской деревне55.

Судя по воспоминаниям издательницы детского журнала «Игрушечка» А. Н. Пешковой-Толиверовой, она впервые увиделась с Толстым зимой 1892 г. и рассказывала, в ответ на его расспросы, о Гарибальди56.

В конце декабря произошла встреча с А. Ф. Кони. Толстой не виделся с ним с лета 1887 г , когда была рассказана история Розалии Онни, послужившая началом «Воскресения». Теперь Толстой просил похлопотать за врача П. С. Алексеева, сосланного в Читу. Кони, как всегда, исполнил просьбу. Спустя два месяца, когда возникла новая нужда (студент Московского университета М. А. Сопоцько «за историю 90-го года» был лишен права жить в Москве), Толстой благодарил за «ходатайство об Алексееве» (т. 66, с. 305)57.

Что касается Сопоцько, заступничество Кони не помогло, молодой человек принужден был немедленно покинуть Петербург и вернулся к деятельности, которой был занят с октября 1892 г. — организации помощи голодающим в Ефремовском уезде Тульской губернии.

Около 20 декабря к Толстому пришел П. А. Сергеенко, в прошлом однокашник А. П. Чехова по таганрогской гимназии, а теперь беллетрист, сотрудник различных периодических изданий. 5 января 1893 г. Сергеенко написал Чехову, что Толстой (Сергееико нескромно назвал его «мой друг Лев Толстой») очень интересовался им и рад был бы свидеться: «...мой друг приходил в «Америку»58 за твоим адресом. (Они были с Репиным, который хотел видеть тебя.)»59. Чехов в те дни находился в Петербурге и в конце месяца писал И. Е. Репину: «У меня был Л. Л. Толстой, и мы сговорились ехать вместе в Америку»60 (на всемирную выставку в Чикаго; поездка не состоялась). Вернувшись в Мелихово, Чехов отвечал Сергеенко, но ни словом не обмолвился о Толстом. В начале марта, проведя несколько дней в Москве, Чехов написал А. С. Суворину о знакомстве с А. И. Эртелем: «Он просил сходить вместе к Толстому, который стал

ко мне благоволить особенно, но я отклонил сие предложение, ибо мне некогда, а главное — хочется сходить к Толстому solo»61. И 13 апреля — в письме к сестре Марии Павловне, также сообщавшей о настойчивых просьбах Сергеенко и о том, что Толстой и Репин «разыскивали» Чехова, были в Кудрине и на Малой Дмитровке62: «Боюсь также, что Сергеенко потащит меня к Толстому, а к Толстому я пойду без провожатых и без маклеров»63.

Вспоминал эту историю Чехов и позднее. «Я хотел быть у Толстого, и меня ждали, но Сергеенко подстерегал меня, чтобы пойти вместе, а идти к Толстому под конвоем или с нянькой — слуга покорный»64.

Чеховские письма этого времени наполнены восторженными отзывами о Толстом.

«Я читаю Тургенева. Прелесть, но куда жиже Толстого! Толстой, я думаю, никогда не постареет. Язык устареет, но он все будет молод», «Как вспомнишь толстовскую Анну Каренину, то все эти тургеневские барыни со своими соблазнительными плечами летят к черту»65.

9 января 1893 г. Репин рисовал в Хамовническом доме акварельный портрет Толстого для журнала «Север». В этот же приезд в Москву написал большой портрет Татьяны Львовны66. Вернувшись в Петербург, в письме к своей возможной ученице67 заметил. «У вас, вероятно, будет на днях Чехов. Какой молодец! Он при писательстве и медицину не оставляет — земский врач с большой практикой на большое расстояние — и очень доволен этой деятельностью»68.

Чехов приехал в Ясную Поляну лишь в августе 1895 г. и тогда впервые увиделся и разговаривал с Толстым.

В январе 1893 г. в Москве находился художник Н. Н. Ге — в связи с предстоящей здесь Передвижной выставкой. Толстой написал его сыну: «Он очень увлечен своим искусством. Я это так понимаю и радуюсь пока, что сам не в таком же увлеченьи. Хотя всякое может случиться» (т. 66, с. 292). Как видно из письма М. В. Нестерова, дважды побывал Толстой у В. И. Сурикова: смотрел картину «Христос исцеляет слепого».

Тогда же Толстой участвовал в собрании общественных деятелей, обсуждавших пути сбора пожертвований для голодающих крестьян. Собрание происходило в доме земского врача М. И. Петрункевича (впоследствии известного кадета, члена Государственной думы); были Д. И. Шаховской, В. А. Гольцев и др. Воспоминания об этой встрече оставил А. А. Корнилов, автор изданной в 1893 г. книги «Семь месяцев среди голодающих крестьян Тамбовской губернии в 1891—1892 гг.». Когда Гольцев заговорил об «утомлении» общества, Шаховской горячо воскликнул: «Позор это будет, позор для нас всех, если мы не сумеем этого устроить!» «Я как сейчас помню, — писал Корнилов, — ласковое выражение глаз Толстого, устремленных в ту минуту на Шаховского»69.

Попросил Толстой у Корнилова «Былое и думы» Герцена, чтобы прочесть вслух своим детям. Разговор зашел о литературе. Из десяти баллов по три было отдано Гоголю, Герцену, Достоевскому, а оставшийся один балл — Тургеневу. Книгу Герцена Толстой вернул сам, придя в квартиру В. И. и Н. Е. Вернадских на углу Большого Левшинского переулка и Смоленского бульвара. Корнилов интересовался анархистами и услышал «наилучший отзыв» о сочинениях П. Кропоткина — «La conquête du pain» (в русских изд.: «Хлеб и воля»; «Завоевание хлеба»).

XVI

За два месяца жизни в Москве Толстой оторвался от книги «Царство Божие внутри вас» только для работы, связанной с Мопассаном.

Л. П. Никифоров, занимавшийся переводами иностранных писателей для «Посредника» и других издательств, выпустил в 1893 г. роман Мопассана «Une vie» (под заглавием «Жизнь женщины») и некоторые рассказы, с кратким предисловием Толстого, датированным: «1893 г. 20 января». Вот его текст: «Из всех сочинений Гюи де Мопассана выбраны мною для издания их в русском переводе следующие лучшие, по моему мнению, романы, повести и рассказы».

В предисловии к третьему изданию этой книги (М., 1912) Никифоров рассказал, что самую мысль переводить Мопассана дал ему Толстой, высказав «сожаление, что некоторые лучшие французские художники пера, и в особенности Мопассан, мало или совсем неизвестны» в России. «Лев Николаевич с таким восхищением отзывался о Мопассане, что у меня явилось желание начать переводить его». Дальше Никифоров сообщал, что Татьяна Львовна согласилась редактировать перевод, а Толстой взялся отобрать лучшее у французского писателя.

В записной книжке Толстого этого времени находится перечень сочинений Мопассана (21 название), с оценками по пятибалльной системе. Роман «Жизнь» не обозначен: дело с переводом его уже было решено. Высшую оценку получили «La rempailleuse» («Починщица мебели»), «Un fils» («Сын»), «Histoire d’une fille de ferme» («История батрачки»), «En famille» («В семье»), «Le père de Simon» («Отец Симона»).

В своих «Воспоминаниях о Л. Н. Толстом» Никифоров, рассказав о том, как хорошее дело Толстой никогда не любил откладывать, написал: «Точно так же, задумав выбрать лучшие произведения Гюи де Мопассана и согласившись сделать этот выбор для моих переводов, он тотчас же принялся перечитывать Мопассана, хотя ему сильно нездоровилось, и когда я заметил, чтоб он не утруждался и что лучше это отложить, он с упреком заметил мне, что никогда не следует откладывать хорошее дело, если уже решил взяться за него. И в этом он всегда был верен себе и не только не откладывал, а постоянно спешил, с ужасом иногда замечая, как много нужно еще сделать хорошего, и всегда опасаясь, что не успеет»70.

25 января, когда Толстой уже уехал из Москвы в Ясную Поляну, Е. И. Попов писал В. Г. Черткову: «Л. Н. выбирает Никифорову для перевода статьи Мопассана и все время восхищается им как художником» (т. 30, с. 490).

В упомянутом списке около названия «Монт-Ориоль» стоит вопросительный знак. По словам Никифорова, когда Толстой «еще раз перечитал этот роман, на него произвели такое сильное впечатление некоторые сцены и в особенности сцена трупа осла и людей, везущих тележку, что в течение последующих бесед он не раз возвращался к этому роману и высоко ценил его» (там же).

Предисловием к этому роману, изданному «Посредником» в 1894 г., явилась статья Толстого о Мопассане, завершенная в апреле этого года, но задуманная, несомненно, в январе 1893 г.

5 февраля в письме из Ясной Поляны Толстой просил Софью Андреевну прислать не просмотренные тома Мопассана. Никифоров

же спрашивал 4 марта: «Что, как характеристика Мопассана? Мне думается, у Вас так мало времени, что едва ли Вы приступили к ней, но если Вы не отказываетесь написать ее, то для этого тома нужно было бы выбрать все особенно характерное» (там же, с. 491). Черткову Никифоров написал, что Толстой обещал предисловие к Мопассану. Видимо, это обещание было подтверждено в письме, отправленном в конце марта, но не дошедшем до нас, как и письма от 28 марта к сыновьям Илье, Льву и Сергею71.

XVII

По приезде в Ясную Поляну Толстой написал Софье Андреевне 30 января: «В доме тепло, хорошо, уютно и тихо. И в доме и на дворе. И тишина эта очень радостна, успокоительна» (т. 84, с. 177). Но после утренних занятий, поехав с П. И. Бирюковым в деревню Городну, увидел и почувствовал другое. Там «нищета и суровость жизни»: «В доме моей молочной сестры умерла она72 и двое ее внуков в последний месяц, и, вероятно, смерть ускорена или вовсе произошла от нужды, но они не видят этого» (там же). И на другой день: «В Ясенках умер мужик от холода и голода — неделю не топил» (там же, с. 178).

О своей книге Толстой извещал Черткова 3 февраля: «...Я упиваюсь тишиной здешней и очень счастлив. Работа идет прекрасно. Я не отчаиваюсь дня через 3 кончить, с тем чтобы отпустить Евгения Ивановича и поехать около 7 в Бегичевку свободным и приняться за многое, что хочется» (т. 87, с. 179). Но, уезжая 6 февраля в Бегичевку, рабочие рукописи взяли с собою, и Е. И. Попов поехал, чтобы переписывать. Дочери Мария Львовна и Татьяна Львовна отправились вместе с отцом.

Перед отъездом Толстой занимался исправлением перевода «Дневника» Амиеля, сделанного Марией Львовной. Амиель «очень хорош», — написал он в Москву жене (т. 84, с. 179).

В Бегичевке пробыли до 20 февраля, осматривая столовые, знакомясь с работой сотрудников. Толстой собирался писать здесь очередной «Отчет об употреблении пожертвованных денег» и, «если успеет», рассказ, который обещал в сборник для переселенцев.

«Отчет об употреблении пожертвованных денег с 20 июля 1892 г. по 1 января 1893 г.» в цифровой его части был составлен Бирюковым; Толстой дописывал его, вернувшись в Ясную Поляну. Рассказ — вероятно, «Кто прав?», но и к нему Толстой вернулся лишь

в мае 1893 г.73. В Бегичевке продолжалась работа над книгой. 13 февраля в письме на Кавказ Д. А. Хилкову сказано: «... Все кончаю свое писанье. Очень, до греха, поглощен им» (т. 66, с. 295).

Впечатления от голодающих деревень были такими же, как в прошлую зиму, даже более тяжкими. Консулу США, через которого в Петербург поступала часть американских пожертвований, Толстой написал 14 февраля: «Голод в некоторых частях нашей местности грозен не менее прошлогоднего и мы продолжаем нашу работу в этом году, хотя не в тех размерах, как в прошлом. В этом году мы имеем свыше 90 столовых (кухонь)» (там же, с. 296).

Своим друзьям Толстой писал подробнее и ярче. 8 февраля — Н. Н. Ге (сыну): «Положение очень тяжелое в народе, но как чахоточный, на которого страшно взглянуть со стороны, сам не видит своей исчахлости, так и народ. То же и я испытывал в Севастополе, на войне. Все говорили: ужасы, ужасы. А приехали, никаких ужасов нет, а живут люди, ходят, говорят, смеются, едят. Только и разницы, что их убивают. То же и здесь. Только и разницы, что чаще мрут. А этого не видно» (там же, с. 293).

В Москве беспокоилась Софья Андреевна: «Хоть бы скорей кончилось это испытание! Сегодня Екатерина Ивановна74 говорила, что Таня пишет, как вы, в снегу по пояс, вылезали, когда ездили, и насилу двигались, и как ты утомился»75.

В другом письме недоумевала, зачем объезжать все 90 столовых, и рассказывала о детях: «Миша читает «Анну Каренину», оторвать не могу и не одобряю, рано еще»76. Толстой ответил, что Мише «Анну Каренину» читать, «разумеется, рано». Мише было тогда 13 лет.

Сама Софья Андреевна весь 1893 год была занята корректурами нового, 9-го издания Сочинений гр. Л. Н. Толстого. В одном из писем — признание: «Как я была глупа, когда ты писал «Войну и мир», и как ты был умен! Как тонко — именно гениально написана «Война и мир». Только одно: при «Детстве» я часто плакала, при «Семейном счастии» в носу щипало, а в «Войне и мире» все время удивляешься, любуешься, в недоумении, — но не плачешь. Увидим, что будет с «Анной Карениной»77.

XVIII

В последний день пребывания в Бегичевке Толстой отправил два письма: одно, короткое, И. А. Бунину и другое, пространное и трогательное, М. А. Шмидт.

К Бунину это было первое письмо — ответ на его предложение помогать голодающим78.

В книге «Освобождение Толстого» Бунин рассказал о том, как сильно и почему он стремился к Толстому. «В ранней молодости я был совершенно влюблен в него, в тот мной самим созданный образ, который томил меня мечтой увидеть его наяву. Мечта эта была неотступная, но как я мог осуществить ее? Поехать в Ясную Поляну? Но с какой стати, с какими глазами? «Что вам угодно, молодой человек?» — спросят меня в Ясной Поляне. И что я отвечу тогда?...

Позднее, страстно мечтая о чистой, здоровой, «доброй» жизни среди природы, собственными трудами, в простой одежде, главное же, опять-таки от влюбленности в Толстого, как художника, я стал толстовцем, — конечно, не без тайной надежды, что это даст мне наконец уже как бы законное право увидеть его и даже, может быть, войти в число людей, приближенных к нему. И вот, началось мое толстовское «послушание»79.

Летом 1892 г. Бунин напечатал в «Орловском вестнике» очерк «Помещик Воргольский», где ведутся разговоры о «теории Толстого»80.

Толстой ответил, что приезжать не стоит, поскольку Бунин предлагает свои услуги только на короткое время. Так что не нужно бросать службу. Впрочем, произошла и ошибка: Толстой подумал, что это письмо другого Бунина, который обращался раньше (в 1887 г.) в поисках работы и был направлен к И. Д. Сытину. Лишь 15 июля Бунин собрался с духом и в письме разъяснял недоразумение. Тогда же Бунин послал Толстому свою «брошюрку» — оттиск рассказа «Деревенский эскиз» (позднее назван «Танька») и писал: «Посылаю ее Вам как человеку, каждое слово которого мне дорого, произведения которого раскрывали во мне всю душу, пробуждали во мне страстную жажду творчества... Много раз мне хотелось написать Вам многое, увидать Вас. Но боюсь, что причислите меня к лику тех, которые осаждают Вас из пошлого любопытства и т. п.»81.

М. А. Шмидт рассказывала в письме о тяжелом горе: 3 февраля от крупозного воспаления легких умерла О. А. Баршева, ее самый

близкий друг. Толстой ответил: «И я поплакал, читая ваше письмо, — не от грусти, что не увижу ее больше, хотя и это жалко, особенно за вас, — но от чувства умиления... Как теперь вижу вас двух в зале утром, когда вы пришли ко мне, и я в первый раз увидал вас обеих...82. Пишите, что вы решите делать. Велите мне служить вам, чем могу» (т. 66, с. 298).

3 июня М. А. Шмидт, простившись навсегда с Кавказом, появилась в Ясной Поляне: «очень хороша: ясна, спокойна, бодра и необыкновенно тверда в своем мировоззрении» (там же, с. 351). Скоро она поселилась в Овсянникове, кормясь своим трудом на огороде. Близ Толстого оказался восторженно его почитающий, преданный друг и переписчик83.

XIX

Закончив 21 февраля в Ясной Поляне исправлять и дополнять «Отчет об употреблении пожертвованных денег», Толстой боялся, что написанное им «не пропустят» (т. 84, с. 187). Так оно и случилось.

Передав свой разговор с крестьянкой о детях-сиротах: «— Ну что, живы ребята твои? — спросил я. — Хоть бы померли, — мрачно ответила она мне», Толстой добавлял от себя: «Ничего подобного она мне не говорила прошлым годом... И, говоря это, она выражала то, что чувствовал весь страдающий народ. Силы и терпение народа доходят до своего предела» (т. 29, с. 353).

Перед отправкой статьи в редакцию, уже в Москве, Толстой еще дополнил ее, опровергая установившееся и такое удобное для богатых людей мнение, что «даровая помощь развращает народ». Редактор «Русских ведомостей» В. М. Соболевский 16 марта сам принес гранки, «чтобы переговорить о некоторых местах статьи». Возвращая их, Толстой написал: «Я решил ничего не прибавлять и уничтожить три последние гранки» (т. 66, с. 308)84.

Письмо к П. И. Бирюкову и С. Т. Семенову85 в Бегичевку Толстой заключил словами: «Очень жаль людей, и тех, которые страдают, и тех, которые мучают. Думаю и верю, что это, такой порядок вещей, продолжится не долго. Созрели уже новые души людей, которые не могут уложиться в старых мехах» (там же, с. 304).

И снова Толстой взялся за «Царство Божие внутри вас». Вскоре в беседе с Л. И. Веселитской упомянул В. А. Жуковского (еще в 1891 г. И. И. Горбунов-Посадов просил В. Г. Черткова прислать из имения матери том Жуковского со статьей «О смертной казни»: «Лев Николаевич просит выслать ему ее, как прекрасную иллюстрацию из области подобных воззрений»86).

25 февраля написал в Петербург Н. Н. Страхову, поблагодарив за статью «Несколько слов о Ренане», которая «очень понравилась»87: «Я в жизни никогда с таким напряжением и упорством не работал, как я теперь работаю над всей моей книгой и в особенности над заключительными главами ее. Должно быть, я поглупел или, напротив, ослабел творчеством, а поумнел критическим умом. Боюсь сказать, что я думаю кончить через дни 3, потому что это мне кажется уже 3-й год. — Чувствую себя хорошо, спокойно, радостно. Кажется, что не боюсь смерти» (там же, с. 299).

Письма и воспоминания остаются для этого периода единственными свидетелями духовной жизни Толстого (конечно, вместе с текстами сочинений); дневник после 6 ноября 1892 г. возобновился лишь 5 мая 1893 г., когда появилась запись: «Все это время был напряженно занят своей книгой: последней главой, и то еще не совсем кончил».

Из воспоминаний Л. О. Пастернака («Записи разных лет») известно, что в конце марта 1893 г. Толстой посетил московскую выставку передвижников перед ее открытием. 5-м апреля этого года датирован первый портрет Толстого, сделанный художником «по памяти». На нем пометы: «Первая встреча»; «На передвижной выставке до открытия»88. Пастернака Толстому представил К. А. Савицкий. Художник мечтал показать создателю «Войны и мира» свои иллюстрации к роману и был приглашен в Хамовники.

М. В. Нестеров в письме родным 4 апреля свидетельствовал, что Толстой «разбранил» картину С. А. Коровина «На миру» («Сходка»).

Из дневника В. И. Вернадского, тогда 30-летнего молодого ученого, известны некоторые подробности встречи 29 апреля: «Был у нас Л. Н. Толстой — с ним продолжительный разговор об идеях, науке, etc. Он говорил, что его считают мистиком, но скорее я мистик. И я им быть был бы рад, мне мешает скептицизм. Я думаю, что в учении Толстого гораздо более глубокого, чем мне то в начале казалось. И это глубокое заключается, 1) основа жизни — искание истины и 2) настоящая задача заключается в высказывании этой истины

без всяких уступок. Я думаю, что последнее самое важное, и отрицание всякого лицемерия и фарисейства составляет основную силу учения, так как тогда наиболее сильно проявляется личность, и личность получает общественную силу»89.

Книгу Толстого давно ждали издатели и переводчики.

Редактор журнала «Вопросы философии и психологии» Н. Я. Грот в феврале 1892 г. передал через Льва Львовича свое предложение. Еще раньше, в декабре 1890 г., работая над первыми главами, Толстой обещал рукопись для перевода знакомому лично англичанину Эмилию Диллону, а в сентябре 1891 г. датчанину Петеру Ганзену. Шла переписка и с немецким издателем Иосифом Кюршнером, для которого перевод должен был подготовить Рафаил Левенфельд.

Левенфельд летом 1890 г. приезжал в Ясную Поляну и провел здесь три дня: он готовился писать биографию Толстого90. В Берлине в этом же году вышло собрание сочинений Толстого под редакцией Левенфельда. Биография, доведенная до 60-х годов («Войны и мира»), была издана в 1892 г.: R. Löwenfeld. Graf Leo Tolstoj. Sein Leben, seine Werke, seine Weltanschauung91. Толстой в июне 1891 г. читал корректуры этой книги.

Летом 1892 г. Толстой, Чертков и Татьяна Львовна переписывались и о Левенфельде, и о преподавателе английской литературы в Александровском лицее Карле Ивановиче Тернере (Turner). Впрочем, в последнем сомневался Чертков — из-за религиозных убеждений Тернера; Толстой в трех кратких тезисах изложил тогда в письме к возможному переводчику «главные мысли» своей книги (т. 66, с. 235—236).

17 марта 1893 г. из Москвы, куда он приехал 27 февраля, Толстой написал В. Г. Черткову: «Янжул профессор едет в Америку92. Я с ним посылаю Гапгуд мою рукопись всю. Он едет в субботу. И я кончил, могу допустить, что кончил. Сказать, что кончил, я никогда не дождусь. Но уж дошел до того, что стал портить ... Удобно то, что Янжул поможет Гапгуд в трудных местах и, в случае отказа Гапгуд, даст другому» (т. 87, с. 182). 13 марта в сопроводительном письме к переводчице Толстой заметил, что «очень завидует» супругам Янжулам, едущим в Америку93. Сохранилось интересное воспоминание о том, как была вручена Янжулу рукопись книги. Оно принадлежит Н. Ф. Страховой, дочери Ф. А. Страхова94, друга Толстого и глубокого почитателя его взглядов95. «Однажды Лев Николаевич зашел к Страховым на Плющиху и принес только что оконченную им рукопись «Царство Божие внутри вас»... Тут же с отцом они сверили статью, а потом Л. Н. попросил отца свезти рукопись на вокзал для передачи Янжулу. В это время пришел приятель моего отца, Евгений Иванович Попов, и они вместе, на лошади Льва Николаевича, отправились на вокзал.

На вокзале Янжула провожала целая группа профессоров. Выполняя данное ему поручение, отец передал рукопись Янжулу, который о ней уже знал.

— А где же сам Лев Николаевич? спросил Янжул.

— Он сказал, что, может быть, придет вас проводить позже, — отвечал отец.

И действительно, через некоторое время, перед самым третьим звонком, на вокзале появился Л. Н., пришедший пешком»96.

И. Хэпгуд была хорошо знакома и лично, и как переводчица. В голодные годы она организовала Толстовский фонд для спасения русских крестьян, и семья Толстых (Лев Николаевич, Софья Андреевна, Мария Львовна, Татьяна Львовна) в 1892—1893 гг. находились с нею в постоянной, энергичной переписке. Перевела Хэпгуд и напечатала в Америке статью «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая». Толстой даже хотел весной 1892 г.

писать особую статью про «последние выводы и впечатления о голоде и борьбе с ним»: «Очень, очень хотелось бы написать статью и напечатать у вас в Америке, хотя бы как выражение благодарности за братское сочувствие к нашему бедствию, выказанное вашим народом»97.

14(26) апреля Янжул известил Толстого из Нью-Йорка, что рукопись отдана переводчице. Далее случилось то, что, вероятно, предвидел Толстой.

«Спустя несколько дней, — вспоминал Янжул, — фигура огромной г-жи Хэпгуд опять появилась на пороге нашего скромного жилища. Мы, разумеется, ее приветствовали очень любезно, но на этот раз нашли ее в самом дурном настроении духа. С большим раздражением, можно сказать, гневом, она бросила мне на стол огромный сверток рукописи, ей врученный ранее, и быстро заговорила:

— Я удивляюсь, как мне подобная рукопись могла быть прислана для перевода! Я хорошая христианка и не могу сочувствовать распространению этого анархического сочинения! Знаете ли, что в нем заключается? Читали ли вы его?»98

16(28) апреля Хэпгуд отправила письмо Толстому, где благодарила за доверие к ней как переводчице, но подтвердила отказ («мои убеждения не позволяют мне переводить эту книгу») и обещала указать другое лицо99. Не получив от Хэпгуд этой рекомендации, Янжул сам нашел переводчицу. Ею оказалась Алина (Александра Павловна) Делано, русская по происхождению, жившая в Бостоне.

XXI

Около 22 апреля Толстой передал со своим знакомым, художником Н. А. Касаткиным, уезжавшим за границу, одиннадцать глав книги — для Р. Левенфельда в Берлин и Гальперина-Каминского в Париж. В заключительную, XII-ю главу, еще вносились поправки.

А. Делано выполнила свою работу, учтя измененный и присланный в мае новый вариант XII-й главы, но, видимо, не одна Хэпгуд думала, что резко обличительная книга Толстого не должна распространяться

в Америке. В августе Делано известила Толстого, что предлагала перевод трем издателям, все отказываются либо сомневаются, и приложила письмо сына У. Л. Гаррисона, сотрудника изд. Houghton and Mifflin, с прямым отказом. Перевод «Царства Божия внутри вас», сделанный Делано, появился в начале 1894 г. в Лондоне (изд. Walter Scott). В мае Делано послала Толстому это издание, сообщив, что фирма Вильяма Гейнемана выпустила перевод Констанции Гарнет, и обе книги продаются в США.

Все это было уже после того, как в Париже появился французский перевод И. Д. Гальперина-Каминского100, в Риме итальянский Софии Бер, в Штутгарте немецкий Рафаила Левенфельда. При этом в Германии печатался и русский текст. 13(25) января 1894 г. Левенфельд извещал, что экземпляр русского издания (Август Дейбнер, Берлин) уже послан Толстому, а немецкий будет отправлен немного позднее. Это письмо — ответ на запрос Толстого: «Я предполагаю, что издатель сомневается выпустить ее, чтобы не подвергнуться обвинению. Если это так, пожалуйста, сообщите мне все это. Может быть, я могу устранить предстоящие затруднения. Выпускать же книгу с пропусками мне очень нежелательно, но, я думаю, и неудобно, так как она в целости вышла в Париже и, должно быть, теперь уже вышла и в Лондоне» (т. 67, с. 16)101.

Однако русское издание вышло в Берлине с цензурными пропусками: в VIII главе опущены две страницы о Вильгельме II, в двух последующих главах изъяты или смягчены характеристики немецких правителей, Петра I и Екатерины II. В Германии возник и конфликт. Другой переводчик, Вильгельм Генкель, решил выпустить сокращенный вариант книги. Левенфельд протестовал. Толстой написал Генкелю сочувственное письмо, сожалея о «неприятностях», которым тот подвергся «вследствие несправедливых нападок г-на Левенфельда»: «Мысль ваша о составлении сокращенной и дешевой книги из «Царства Божия...» мне очень нравится»102.

По одному из английских текстов прочитал новую работу Толстого 25-летний Мохандас Карамчанд Ганди, живший тогда в Южной Африке. В 1928 г. он сам вспоминал об этом: «Сорок лет тому назад, когда я переживал тяжелейший приступ скептицизма и сомнения,

я прочитал книгу Толстого «Царство Божие внутри вас», и она произвела на меня глубочайшее впечатление. В то время я был поборником насилия. Книга Толстого излечила меня от скептицизма и сделала убежденным сторонником ахимсы ненасилия. Больше всего меня поразило в Толстом то, что он подкреплял свою проповедь делами и шел на любые жертвы ради истины»103.

В России книга читалась по рукописным и гектографическим копиям.

А. И. Эртель писал П. А. Бакунину 24 декабря 1892 г.: «Недавно я слышал от человека, прочитавшего последние пять глав, что еще никогда Толстой не доходил до такой энергии и красоты выражений и что общая основная его мысль развита здесь в размерах едва ли не революционных. Сочинение, конечно, не может появиться в России»104.

В июле 1893 г. А. М. Хирьяков, молодой журналист, сотрудничавший некоторое время в «Посреднике», привез в Меррекюль, где проводил лето Лесков, свой рукописный экземпляр. Как вспоминала Л. И. Веселитская, чтение продолжалось несколько вечеров. Кроме нее, присутствовал М. О. Меньшиков. В письме к Толстому Лесков ограничился краткими замечаниями: «...сочинение Ваше мудро и прекрасно сделано. Надо жить так, как у Вас сказано, а всякий понеси из этого сколько можешь... Все то, что Вы думаете и выражаете в этом сочинении, — мне сродно по вере и по разумению, и я рад, что Вы это сочинение написали и что оно теперь пошло в люди»105. Татьяне Львовне Лесков пояснил: «О впечатлении теперь не буду говорить, так как оно огромно и еще не утряслось. Может быть, нам и не следует писать своих впечатлений, так как все, что нам кажется, — вероятно, было у Льва Николаевича на уме и им отвергнуто по достаточным причинам»106. Лесков думал, что интересные замечания высказал Меньшиков, и тот 20 июля написал Толстому свое первое письмо.

«Не могу отделаться от душевной тревоги и раздумья, навеянного этою мужественною, прекрасною книгой, — писал Меньшиков. — Вся она, а в особенности ее выводы и заключения, производят захватывающее, могучее впечатление, будят стыд и совесть и желание быть лучшим... Нет сомнения, что эта книга вызовет против Вас новые взрывы ненависти, но она же вызовет и искренние слезы раскаяния, сердечного возмущения, чувство глубокой признательности к единственному человеку, самоотверженно ставшему на защиту

общечеловеческой, божеской правды»107. Толстой 3 августа ответил, что был рад: «Я давно знаю вас и люблю ваши писанья. И потому мне очень дорог был ваш отзыв» (т. 66, с. 375).

Находившийся с Толстым в переписке с 1887 г. Ф. А. Желтов сетовал на чрезмерный критицизм книги и ждал изложения положительных взглядов: «Необходимо удерживать читателя у того окна, из которого Вы смотрите на мир»108.

По какому-то гектографированному списку читал «Царство Божие...» и В. В. Стасов. 25 августа 1894 г. он писал Толстому, что «не помнил себя от восторга, читая эту первую книгу нашего века». «...У меня была только одна печаль и беда: зачем так скоро кончилась книга, зачем она не продолжается еще 200—300 страниц, зачем она не поворачивает гигантской львиной лапой еще сто других вещей»109.

Немного раньше И. Е. Репин в письме из Парижа к Татьяне Львовне назвал «Царство Божие...» «вещью ужасающей силы» и рассказывал, что видел ее в витринах итальянских книжных магазинов110.

В Россию все же проникали и немецкое издание на русском языке, и переводы. 18 мая 1894 г. Главное управление по делам печати распространило секретный циркуляр Е. М. Феоктистова: «До министерства внутренних дел дошли сведения, что сочинение графа Л. Толстого «Царство Божие внутри вас есть», напечатанное за границею и безусловно запрещенное к обращению, в настоящее время в значительном количестве экземпляров тайно проникло в пределы империи и распространяется между прочим путем перепечатывания на пишущих машинах, в особенности в южных губерниях»111. Предписывался бдительный негласный надзор за всеми типографиями, литографиями и лицами, имеющими пишущие машины.

По немецкому изданию читали книгу студенты Московского университета, в частности, В. Ф. Лебедев (впоследствии артист), посетившие Толстого весной 1895 г. «Большой шум вокруг новой книги Л. Н. Толстого «Царство Божие внутри вас». Восторги толстовцев, споры и возмущение противников», — писал Лебедев в воспоминаниях. Он был не согласен с теорией непротивления злу насилием. «В вас сидит Михайловский», — сказал Толстой студенту, горячо растолковывая

свою позицию, а в конце беседы заметил: «Хорошо, что вы пришли ко мне, что вас волнуют эти вопросы, что вы спорите, отстаиваете свое... Горите, как сейчас. Не угашайте духа — в этом смысл жизни»112.

Пресса охотно помещала критические разборы запрещенной в России книги. Консервативно настроенный Я. П. Полонский опубликовал в журнале «Русское обозрение» (1894, № 3—4) пространную статью «Заметки по поводу одного заграничного издания и новых идей графа Л. Н. Толстого», а два года спустя выпустил ее отдельной брошюрой. Здесь говорилось: «Я возражаю графу вовсе не ради себялюбия или ради того, чтоб как-нибудь повредить ему. Мы никогда не были врагами, и я до сих пор люблю его, как доброго старого знакомого, и поклоняюсь ему, как гениальному художнику. Но виноват ли я, если мое разумение жизни иное, что я иначе понимаю, как идти к нравственному совершенству»113. Полонский был против толстовской критики государства и церкви. «В сущности же любовь, проповедуемая Толстым, таит в себе такие семена ненависти, и затем братоубийственного кровопролития, что становится страшно»114.

Доктор медицины И. Т. Рид из Монреаля (Канада) в письме к Толстому (28 сентября 1894 г.) ссылался на исторические примеры, в частности освобождение негров от рабства, и пытался доказать «святость противления»115.

На русском языке без пропусков книга «Царство Божие внутри вас» была напечатана в 1896 г. в Женеве М. К. Элпидиным. Под текстом стояла дата и подпись. «14 мая 1893 г. Ясная Поляна. Л. Толстой».

Это был день, когда Толстой отметил завершение трехлетнего труда. «Я свободен».

Глава вторая

СТАТЬЯ «НЕДЕЛАНИЕ» И МНОГООБРАЗИЕ
ДЕЯТЕЛЬНОСТИ 1894 ГОДА

14 мая 1893 г. Толстой записал в дневнике: «Перечитываю начатое. Не знаю еще, за что возьмусь», а 20 мая рассказывал в письме В. Г. Черткову: «Я давно не испытывал того чувства свободы мысли, которое испытываю теперь, отослав последнюю главу...1 Пересматриваю начала и примериваюсь к тому или другому делу, и истинно не знаю, какое нужнее, угоднее Богу: хотелось бы только этим руководиться... Тоже подумываю и о науке и искусстве2. Обещал еще предисловие к Мопассану и Амиелю... Да 4 начала повестей, которые тоже манят к себе» (т. 87, с. 196). Четыре начала — это «Коневская повесть», будущее «Воскресение»; «Отец Сергий», оставленный в 1891 г.; «Кто прав?» — рассказ, начатый осенью 1891 г. в Бегичевке; «Мать», или «Записки матери», начатые весной того же года. Ни одна из этих художественных работ не была продолжена теперь, если не считать попытки с рассказом о голоде («Кто прав?»), который «забрал за живое», но «не шло», как отмечено в дневнике 23 мая3. Помогал дочери Татьяне с переводом романа Мопассана «Une vie», посоветовав назвать его в русском издании «Жизнь женщины» (позднее делал поправки и в корректуре).

Был еще один художественный замысел, который Толстой вспомнил теперь, как свидетельствует первая же дневниковая запись, сделанная по приезде на лето в Ясную Поляну: пьеса «И свет во тьме

светит». Рассуждение о природе драматического искусства закончено в дневнике 5 мая так: «Это опыт в лаборатории. Это мне хотелось бы сделать в предстоящей драме». Но первая рукопись относится к 1896 г., хотя и до того — в ноябре 1893 г. (письмо В. Г. Черткову), феврале 1894 г. (Т. Л. и Л. Л. Толстым) — Толстой говорил о пьесе, что ее «хочется писать». Думал он о ней, «своей драме», читая осенью 1894 г. статью о дружбе Гете с Шиллером; в марте 1895 г. включил в перечень девяти художественных замыслов, которые надо завершить. Но лишь после того, как «бредил ею ночью» (дневник, 23 декабря 1895 г.), началось писание.

Теперь, в мае 1893 г., захватила другая тема, опять публицистическая.

13 мая в газете «Русские ведомости» Толстой прочитал корреспонденцию из Парижа о речи Э. Золя, обращенной к студентам: французский писатель рекомендовал молодым людям труд и занятия наукой. Это связалось с собственными мыслями, занесенными тогда в дневник: «Думал: Поразительно ограбление земли у нас в Херсонской, Самарской губернии и др. И великолепие Москвы, арки для встречи государя и иллюминация. Или в Чикаго выставка и обезлесение, омерщвление земли. И все это нам поправит наука искусственным дождем, производимым электричеством. Ужасно! Истребят 98% и восстановят 2» (16 мая).

Д. А. Хилкову Толстой написал: «Вчера читал в “Русских ведомостях” речь Zola к студентам против проявляющегося в них расположения к мистицизму, как он называет религиозные течения в новой французской молодежи... И против этого он им рекомендует науку и труд, не объясняя того, что мы должны называть и признавать наукой, и, главное, какой труд» (т. 66, с. 325—326).

Вскоре редактор журнала «La revue des revues» Эрнест Смит отправил из Парижа две газетные вырезки: речь Золя и письмо А. Дюма-сына в газету «Голуа». П. И. Бирюкову Толстой написал: «Прислали мне письмо Al. Dumas в газеты, ответ на вопрос: что ожидает человечество? Он пишет, что мы, ему кажется, дожили до того времени, когда люди всерьез возьмутся исполнять правило: aimez vous les uns les autres <любите друг друга>, что это будет увлечением всех, что к этому и идет и что кроме этого нет выхода ни из антагонизма сословий, ни из вооружений народов. Все письмо грациозно полушутливо, но это заключение и видимо сердечно, искренно» (т. 66, с. 347).

Статья «Неделание» открывается благодарностью г-ну Смиту за его посылку: «Оба документа эти и по знаменитости своих авторов, и по своей современности, и, главное, по своей противоположности представляют глубокий интерес, и мне хочется высказать несколько вызванных ими мыслей.

Трудно нарочно подыскать в текущей литературе в более сжатой, сильной и яркой форме выражение тех двух самых основных сил, из

которых слагается равнодействующая движения человечества: одна — мертвая сила инерции, стремящаяся удержать человечество на раз избранном им пути, другая — живая сила разума, влекущая его к свету» (т. 29, с. 173).

В статье Толстой привел полный текст речи Золя и письма Дюма.

12 мая в Ясную Поляну приехала Л. И. Веселитская (В. Микулич).

Старика-ямщика молодая писательница спросила, знают ли Толстого в Туле и что говорят о нем.

«— Знать-то все знают, а говорят — разное говорят. Говорят, что он вроде как бы чудак. Господин богатый, а ходит просто и работу тоже простую какую-то делает. Видно, хочет всякое состояние узнать... Как Петр Великий...»4

Об этой первой встрече, разговорах с Толстым, Софьей Андреевной, Татьяной Львовной, маленьким Ванечкой и гостившим в Ясной Поляне художником Н. Н. Ге Веселитская подробно рассказала в своих воспоминаниях.

«Сначала лицо его кажется мне только умным и строгим; но вот он улыбается, и эта улыбка придает его лицу выражение доброты и мягкости...

Заговорили о последней книжке «Вестника Европы» и о романе Боборыкина5. Л. Н. сказал, что Боборыкин пишет очень хорошо, но у него нет определенного миросозерцания: «Прочтешь его роман — литературно, интересно написанный, и не знаешь, для чего он все это рассказал, что хотел сказать. Точно он рассказывал из вежливости, а не для того, чтобы разрядиться от накопления в нем внутреннего чувства и ощущений. О Достоевском не спросишь: что он хотел сказать. Его — где ни раскрой — ясно видишь его мысли, и чувства, и намерения, его ощущения, все, что в нем накопилось, что его переполнило и требовало выхода...

Заговорили о «Братьях Карамазовых», и Л. Н. сказал, что Алеша непременно ушел бы из монастыря...

Л. Н. спросил меня, читала ли я Герцена. («О, сколько раз!..») А он сейчас перечитывал его и с большим удовольствием. И не потому, что внешне так блестяще и изящно, а потому, что видишь человека, которому было ясно, что делалось вокруг... И такой писатель не входит в учебники, а зубрят о Жуковском, который был за смертную казнь!»6

Конечно, гостью ознакомили с речью Золя. «Я читала вслух, а он изредка делал замечания, вошедшие потом в статью. Он вообще

не соглашался с Золя и говорил, что большая ошибка принимать так называемую энергичную житейскую деятельность за силу, тогда как, напротив, такая суетливая деятельность есть большей частью признак слабости, покорности, иногда это просто заражение... Он привел несколько примеров такой суетливой деятельности, которая усыпляет человека вместо того, чтобы пробуждать его, что самое важное и главное»7.

Когда на другой день Веселитская уезжала, ей была вручена объемистая рукопись заключительной главы «Царства Божия...» — для передачи в Москве Е. И. Попову и затем отсылки переводчикам.

По словам Веселитской, с художником Ге, когда тот стал собираться на поезд, Толстой прощался «так же нежно и ласково, как графиня с Ванечкой».

15 мая Толстой написал о самой «Мимочке» (так ласково-шутливо называли Лидию Ивановну, по имени героини ее повестей): «Очень умная, скромная и чуткая женщина» (т. 66, с. 323). В этот день из Ясной Поляны уезжал Илья Львович. Толстой «поговорил с ним о жизни»: «Он все молчал. И, боюсь, ему было неприятно, хотя я ничего неприятного не говорил» (там же).

III

Душевное состояние в майские дни 1893 г. было грустным, даже тяжелым. Толстой, отправив книгу, «точно осиротел без этой привычной работы», как заметила Татьяна Львовна в письме к Черткову; к тому же физически был нездоров: желудочная лихорадка и температура.

В дневнике 14 мая: «Очень я не хорош все это время. Недоволен своим положением, мучаюсь. Хочу перемены внешней». На другой день в письме Д. А. Хилкову, сосланному на Кавказ: «Я, окончив свою работу, особенно тягочусь своей жизнью среди развратной, бессмысленной роскоши и часто унываю и завидую вам» (т. 66, с. 328). И потом — Н. Н. Ге (сыну): «Не переставая думаю о вас и, каюсь, завидую. Знаю, что претерпевый до конца спасен будет, но иногда становится особенно тошно. Теперь так. Заключение свое кончил и послал и, как человек, уткнувшийся в одну точку и не видавший ничего кругом, оглянулся и возмутился, и уныл. Сколько ошибок сделано, много и непоправимых и вредных для детей, соблазняющих их. И как я был и продолжаю быть плох — слаб... Очень уж многого от меня требуется теперь после всех сделанных мною ошибок; требуется, чтобы я жил постоянно противно своей совести, подавал пример дурной жизни — лжи и слышал бы и читал восхваления себя за свою добрую жизнь... Я должен быть юродивым, а не в силах этого

делать». В конце письма спрашивал молодого друга, ждет ли он гонений: «Ждите. Это нужно», а сам он, Толстой, — «опоздал» (там же, с. 329—330).

Тему о «юродстве» Толстой думал «разработать в Сергии», как отмечено в дневнике 29 мая; но к повести «Отец Сергий» он вернулся лишь в 1895 г. Весной 1893 г. в дневнике мысль была выражена так: «вредно, как есть гнилое» — притворяться порочным; «естественно и должно» не разрушать дурного мнения о себе других людей и радоваться ему.

17 мая в записной книжке — горькие (и несправедливые) слова: «Вспоминаю: что мне дал брак? Ничего. А страданий бездна».

21 мая с дочерью Татьяной Львовной Толстой уехал в Бегичевку, собираясь пробыть там около недели. Черткову накануне он писал: «Там все разъехались, а помощь продолжается, и я боюсь, что там путаница. Надо быть там и постараться довести до конца это мучительное и соблазнительное дело» (т. 87, с. 196—197).

По дороге встретились сектанты-меннониты, и Толстой беседовал с ними: «Они закоченелые и не лучше православных» (т. 66, с. 339).

По приезде отправились по деревням. «Бедность ужасна. Ужасен контраст. Ходил по тифозным и к стыду — жутко», — записано в дневнике 23 мая. В этот же день Толстой ответил на длинное (25 листов) письмо сельского учителя из Воронежской губернии Ф. И. Рыбакова8, утверждавшего, что настоящая жизнь — лишь то, что есть; а то, чего нет — то выдумано, мистическое. Свое убеждение Толстой сформулировал с предельной четкостью и уверенностью: «Как раз наоборот... Как прекрасно сказал Шиллер: истинно только то, что никогда не случилось...9 В том, что вы называете противоречием, и заключается жизнь. Если бы не было этого противоречия, или несогласия идеала с действительностью, не было бы постоянного движения всего живущего к идеалу, к все большему совершенству — не было бы никакой жизни» (т. 66, с. 340).

В жизни Толстого это противоречие воплощалось переживанием, о котором 24 мая сказано в письме к Льву Львовичу и Марии Львовне: «Все больше и больше страдаю от лжи этой жизни и верю в ее изменение» (там же, с. 342). Содействовать этому изменению все больше и больше становилось целью писательского труда.

Всю жизнь любил Толстой физический труд. В первый же день по переезде из Москвы в Ясную Поляну (5 мая) он записал в

дневнике: «Благодаря напряженной работе (кажется, я ни одного дня не пропустил) я как будто опустился в своей физической жизни: именно в физической работе».

Теперь, вернувшись 26 мая из Бегичевки, с радостью отдавался такой работе. Сначала ходил на хутор к М. В. Булыгину, в 16 верстах от Ясной Поляны, рубить колья, потом увлекся косьбой. «Пытался работать — слаб стал» — помечено 21 июня в дневнике. Но 1 июля — в письме Черткову: «Третий день кошу и с большим удовольствием» (т. 87, с. 208). В этот же день Софья Андреевна рассказывала американской переводчице И. Хэпгуд: «В настоящее время Лев Николаевич утром и вечером косит с мужиками, а днем пишет или, вернее, исправляет собранные Чертковым разные статьи, написанные прежде, Об искусстве»10.

К этому времени относится рисунок Л. О. Пастернака «Толстой на косьбе». Пастернак писал Т. Л. Толстой 6 июня: «Хотелось мне не раз поговорить с папой, как с Львом Николаевичем, по интересующим меня вопросам, но по разным причинам каждый раз умалчиваю. Из главных причин — робость и сознание, что и без меня довольно у папы, и порядком ему досаждает всякий прохожий!»11 15 июня Татьяна Львовна пригласила художника в Ясную Поляну «отдохнуть». Пастернак приехал. На рисунке дата: «1893 г. июль. Ясная Поляна». Это могло быть только в начале июля, потому что 11 июля Толстой уехал опять в Бегичевку.

Однажды, после вечерней косьбы, Толстой пригласил художника в комнату под сводами и читал отрывок из рассказа «Кто прав?» В том же письме В. Г. Черткову сказано: «Писать ни за что не взялся. В статье об искусстве — пописал и запутался. И теперь в мыслях больше занятия художественным, именно: «Кто прав». Дети богатых среди голодающих. Очень мне нравится. Но не пишу» (т. 87, с. 208). Художник изобразил этот эпизод в картине «Чтение рукописи» (1894), сделав слушателем не себя, а собрата по искусству — Н. Н. Ге.

Как уже говорилось, в 1893 г. по заказу журнала «Север» Пастернак делал иллюстрации к «Войне и миру». В июньском письме к Татьяне Львовне он рассказывал о работе над акварелями: «...Желая хоть чуточку докарабкаться до духа и художественной красоты этого гениального произведения (не боюсь Вам так выражаться — оба полушария сказали это), из кожи лезу, стараюсь, ночи продумываю каждую черточку типа, сцены; переделываю, испытываю “муки творчества”, чтобы лучше закрепить на бумаге представляемое в воображении, и вот уж кажется, по силам своим достиг приблизительно чего-то...»12

Осенью Пастернак все же обратился с письмом к Толстому, спрашивая: «...есть ли эпоха, а главное, есть ли тон, настроение, характер “Войны и мира”, это “что-то”, что присуще этому произведению, ибо в иллюстрациях это — основное требование»13. Ответа Толстого не последовало, но начиная с этого времени художник бывал у Толстых и в Москве и в Ясной Поляне. В Хамовническом доме еще весной, вскоре после знакомства, он показывал оригиналы своих иллюстраций к «Войне и миру». Толстой сказал, что он «мечтал о таких иллюстрациях», когда писал роман14.

Позднее, в день рождения Толстого, 28 августа (год неизвестен), Пастернак писал П. А. Сергеенко: «У меня какое-то особое чувство всегда было к нему, какое-то благоговение что ли, я и сам не знаю, и это с первой минуты знакомства: сидел бы и смотрел только на него, следил бы его — ни разговаривать с ним не хочется, ни чтобы он говорил, а только смотреть или скорее, глядя на него, внутренне в себе выражать его «стиль», его всего, — монументальным его выражать. Помните, я Вам передавал о моем желании или представлении написать его портрет не обычно, а «творчески», не с натуры фотографический, а суммированно. Ну, словом, создать «стиль» Льва Николаевича: могучий, монументальный. Как явление природы он для меня всегда. Что-то в нем есть стихийное. Такое он на меня впечатление при первом знакомстве произвел... Таким я отчасти его нарисовал»15.

В Москву и в Ясную Поляну все чаще приходили теперь труды, касающиеся самого Толстого, его философии и творчества. В мае 1893 г. это были две книги.

Француз Жорж Дюма, тогда молодой доцент по кафедре философии, прислал изданный в Париже этюд «Tolstoï et la Philosophic de l’amour» («Толстой и философия любви»). Работая над ним, Дюма весной предыдущего года, перечитывая «Исповедь», недоумевал, почему Толстой отнес к 1877 г. сомнения в нравственной ценности своей жизни и начало «новой жизни»: «Я полагал, что принципы Вашей моральной философии находятся в “Анне Карениной” и даже в “Войне и мире”» (т. 66, с. 189). Толстой ответил тогда: «Я думаю, что вы совершенно правы, предполагая, что перемена, о которой я говорю в “Исповеди”, произошла не сразу, но что те же

идеи, которые яснее выражены в моих последних произведениях, находятся в зародыше в более ранних. Эта перемена показалась мне неожиданной потому, что я неожиданно ее осознал» (там же, с. 188).

Получив книгу Ж. Дюма, Толстой написал, что любуется верностью его суждений, изяществом и ясностью изложения16.

Швейцарец Феликс Шредер прислал свое исследование, вышедшее тоже в Париже: «Le Tolstoïsme» («Толстовство»). Он также писал раньше издателю и владельцу французского книжного магазина в Москве Тастевену, наводя разные справки, и тот адресовал его к Софье Андреевне. Теперь Шредер обратился к Толстому. Пространный ответ (по-французски) Толстой начал, после благодарности, словами: «Я редко видел себя настолько полно понятым, как вы это сделали, что должно было быть для вас тем более трудным, что моя главная работа, которая составляет основу всех других моих писаний, — Критика догматического богословия и соединение и перевод четырех евангелий с комментариями и объяснениями, — была вам незнакома, как и вообще иностранной публике» (т. 66, с. 335). Толстой полагал, что заключение книги Шредера могло бы служить предисловием к тому труду, который он только что закончил и который появится за границей через несколько недель («Царство Божие внутри вас»). Оспорил Толстой лишь дату и значение повести «Ходите в свете, пока есть свет» («Это писание — только набросок, который я оставил года за два перед “Крейцеровой сонатой”») и посетовал на ошибку, допущенную вслед за Эмилем Пажесом, издавшим в 1890 г. перевод труда Т. М. Бондарева с предисловием Толстого: указание на Сютаева и Бондарева, как на источник толстовских идей17. Источник между тем один — учение Христа: «Было бы по меньшей мере странно заимствовать мысли у ученика, когда имеешь перед собою учение учителя» (т. 66, с. 336). Тут же Толстой опровергал «иллюзию», что католическая церковь — синоним христианства.

О своих занятиях в эти дни Толстой написал Льву Львовичу и Марии Львовне: «Я пишу письма, примериваюсь к писанию и не могу ни на что решиться и потому гуляю и много думаю» (т. 66, с. 339).

В первых числах июня была начата статья «Неделание»: «Я занялся писанием не художественного — художественное писать стыдно» (т. 66, с. 347). В письме к Черткову 4 июня — о том же:

«Примеривался к художественной работе — совестно» (т. 87, с. 200).

В толстовской философии и этике неделание — не бездействие, а отказ от делания лишнего. Он любил повторять изречение, что лучше ничего не делать, чем делать ничего, т. е. пустяки, ненужное и тем более вредное. Незадолго до начала работы над статьей «Неделание» в письме Черткову сказано: «Никогда не отчаивайтесь в борьбе: не считайте борьбу предшествующим действием чего-то; в ней-то и жизнь: тяжелая, мучительная, но истинная жизнь, где бы она ни происходила — на верху или на низу лестницы» (т. 87, с. 187). Тогда же Толстой пояснял свою мысль: «Для того, чтобы делать добро, надо прежде всего перестать делать зло, подойти к точке, где не делаешь зла. В нашей исполненной зла жизни едва ли это не высший идеал, который мы можем ставить себе, и потому «non agir» есть для нас великая добродетель» (там же, с. 191).

Выражение «неделание» взято у древнекитайского философа Лао-Тзе, из французского перевода книги о пути добродетели, сделанного Ст. Жюльеном. Впрочем, сознавалось и отличие от китайского мудреца: «Я уже имею откровение Христа и потому не довольствуюсь откровением истины Лаодзи, но не могу не видеть всю глубину и правду этой забытой нами истины» (т. 66, с. 326).

Тема увлекла Толстого, была чрезвычайно близка и ясна; статья писалась быстро. 18 июня она была закончена, переписана автором и 19 июня отправлена с А. М. Кузминским в Петербург для французского переводчика.

В эти же дни Толстой ответил наконец А. А. Майкову, который вместе с драматургом И. В. Шпажинским от имени Общества русских драматических писателей дважды извещал в официальных бумагах, что 27 января 1893 г. комитет Общества присудил премию за «Плоды просвещения». Толстой распорядился, чтобы деньги (329 р.) отправили П. И. Бирюкову для помощи голодающим крестьянам.

В. Г. Чертков советовал печатать «Неделание» в журнале «Вопросы философии и психологии», но Толстой обещал Л. Я. Гуревич для «Северного вестника», и статья появилась там в сентябрьском номере18. Окончательный текст датирован 9 августа 1893 г.

Главная мысль сформулирована в конце статьи так: «Все великие перемены в жизни одного человека или всего человечества начинаются и совершаются только в мысли. Какие бы ни происходили внешние перемены в жизни людей, как ни проповедовали бы люди необходимость изменения чувств и поступков, жизнь людей не изменится до тех пор, пока не произойдет перемены в

мысли. Но стоит произойти перемене в мысли, и рано или поздно, смотря по важности перемены, она произойдет в чувствах и в действиях и в жизни людей так же неизбежно, как произойдет поворот корабля после поворота руля... Нужно хоть на время освободиться от того, что индийцы называют “сансара”, от той суеты жизни, которая более всего другого мешает людям понять смысл их существования... Ищите царства Божия и правды его, а остальное приложится вам» (т. 29, с. 196—201).

Для перевода рукопись была передана Г. Вилло, корреспонденту журнала «Revue de famille», служащему французского общества страхования жизни в Петербурге. Еще летом 1892 г. он посетил Ясную Поляну и потом в письмах напоминал про обещание дать какую-нибудь статью или хоть «несколько строк» для журнала. Толстой написал в конце июня 1893 г., что просит прислать рукопись и перевод: «я задержу их только на один или два дня» (т. 66, с. 360). Он беспокоился за свой «неразборчивый почерк». Вилло ответил, что перевод уже отправлен в Париж, и он может предоставить лишь копию.

Перевод не удовлетворил Толстого, и весь июль и начало августа продолжалась работа над русским и над французским текстом. Посылая статью 10 августа в Петербург, Толстой заметил в письме к издательнице и редактору «Северного вестника»: «Статья моя окончена, но она очень изменилась и не к лучшему в отношении цензурном. Не знаю, как вы с ней справитесь» (т. 66, с. 380). Гуревич помог А. Ф. Кони; что касается «Revue de famille», журнал не опубликовал статью вовсе, и лишь в 1894 г. парижскому переводчику И. Д. Гальперину-Каминскому удалось найти французскую рукопись Толстого19.

Между тем популярный «Revue des revues» напечатал в октябре наскоро сделанный перевод текста «Северного вестника», и Толстому пришлось отправлять заявление в «Écho de Paris», писать директору «Revue des revues» Жану Фино — с объяснениями. В письме к Фино Толстой признался, что никогда не входил в дело переводов, потому что «нисколько им не интересовался»; этот случай особый — речь идет о переводе статьи, касающейся французских писателей.

«Но это все не важно», — заметил Толстой в письме к Гуревич. Важно было другое — чтобы в «Северном вестнике» появилась работа А. И. Аполлова (священника, снявшего сан), умершего 2 августа. Толстой направил Гуревич два письма И. И. Горбунова-Посадова с

описанием последних дней жизни этого человека. О сочинении же Аполлова заметил: «Я помню, статья хорошая, а кроме того, вы видите, что это важно для его бедной семьи в матерьяльном отношении» (т. 66, с. 380)20.

VII

10 июля, накануне последней поездки в Бегичевку, Толстой написал несколько писем.

Курскую помещицу Л. Ф. Анненкову благодарил «за доброе отношение к Васильеву» — помощь студенту, исключенному за революционные настроения из Петербургского горного института. Друзьям Н. С. Лескову и Н. Н. Ге (отцу) рассказывал о своей работе. К сожалению, письмо Лескову известно лишь в отрывке, опубликованном в 1911 г. газетой «Русские ведомости»: «Начал было продолжать одну художественную вещь21, но, поверите ли, совестно писать про людей, которых не было и которые ничего этого не делали. Что-то не то. Форма ли эта художественная изжила, повести отживают, или я отживаю? Испытываете ли вы что-нибудь подобное?22

Еще начал об искусстве и науке. И это очень и очень забирает меня и кажется мне очень важным» (т. 66, с. 366).

В письме к Н. Н. Ге об этой последней работе сказано немного подробнее: «Об искусстве я все думаю и начинал писать. Главное то, что его нет. Когда я сумею это высказать, то будет очень ясно. Теперь же не имею права этого говорить». И о статье «Неделание»: «Мне показалось очень интересно: глупость Зола и пророческий, поэтический голос Дюма». Тут же — радость по поводу того, что Ге доволен своей последней картиной — «Распятие» (Толстой ее «видел во сне»), и одобрение замысла — писать воспоминания о Герцене: «Только не торопитесь; а постарайтесь поподробнее, т. е. ничего не забыть, и по-сжатее написать» (т. 66, с. 365)23.

VIII

В Бегичевке Толстой пробыл до 19 июля.

Н. Н. Страхову, отвечая отсюда на его восторженное письмо о консервативном славянофильском кружке, неожиданно открытом им в Петербурге, написал довольно резко: «Вам нравится славянофильский кружок, а мне бы он очень не понравился, особенно если Розанов — лучший из них... Я вообще последнее время перед смертью получил такое отвращение к лжи и лицемерию, что не могу переносить его спокойно даже в самых малых дозах. А в славянофильстве есть много самого утонченного и того и другого».

Дальше Толстой говорил, что, заканчивая дело помощи голодающим, он хотел бы «написать о положении народа, свести итоги того, что открыли эти два года»: «становишься грустен и приходишь в недоумение, как могут люди нашего круга жить спокойно, зная, что они погубили и догубляют целый народ, высосав из него все, что можно, досасывая теперь последнее, рассуждать о Боге, добре, справедливости, науке, искусстве» (т. 66, с. 367).

О законченной своей книге «Царство Божие...» он думает теперь, что она пройдет бесследно, а пока писал ее — «думал, что она изменит весь мир».

Конечно, Толстой пригласил Страхова приехать в Ясную Поляну.

В двух письмах из Бегичевки к Софье Андреевне — рассказы о заморышах-детях, предвещающие деревенские картины «Воскресения».

«Вчера в Татищеве получил мучительное впечатление... Обступили заморыши, старые и молодые, и, главное, дети в чепчиках, изможденные, улыбающиеся. Особенно одна двойнишка» (15 июля).

«Везде нужно и для народа, насилу доживающего до нови, и для жалких заморышей детей» (17 июля; т. 84, с. 190—191).

Последний «Отчет об употреблении пожертвованных денег» — с 1 января 1893 г. — составлялся вместе с П. И. Бирюковым, датирован 17 октября и напечатан 19 октября в «Русских ведомостях». Толстой заключил его словами о том, что в людях нет братской любви и этот изъян нельзя заполнить никакими пожертвованиями.

В «Заключении к последнему отчету о помощи голодающим», датированном 28 октября 1893 г., сказано резче: «Связь нашей роскоши с страданиями и лишениями людей одной породы с нами народа — слишком очевидна. Мы не можем не видеть той цены прямо человеческой жизни, которой покупаются у нас наши удобства и роскошь» (т. 29, с. 207). Эта статья вообще не смогла появиться в России, была напечатана лишь в 1895 г. у М. Элпидина в Женеве и тогда же в Лондоне (сборник «Последние произведения графа Л. Н. Толстого, запрещенные в России», Фонд вольной русской прессы).

25 июня в дневнике Толстой записал: «Как ни страшно и ни трудно положение человека, живущего христианской жизнью среди жизни насилия, ему нет другого выхода, как борьба и жертва — жертва до конца».

В реальной жизни такие жертвы становились все более частыми: среди последователей толстовского учения, революционеров, сектантов. Стала постоянной роль: помогать гонимым, обличать гонителей и «просить мучителей поменьше мучить» (т. 66, с. 376)24.

15 июля Толстой написал Софье Андреевне из Бегичевки: «Поразительно письмо Попова и Черткова о Дрожжине. Не будет таких людей, никогда узел не развяжется, а когда есть эти люди, становится страшно, особенно за мучителей» (т. 84, с. 190). И 20 июля Черткову: «Что Дрожжин? Страшно читать. Точно, как черкесы мучали пленных» (т. 87, с. 211).

В конце июля Чертков с Бирюковым приехали в Ясную Поляну (поговорить о передаче организационных дел «Посредника» Бирюкову и И. И. Горбунову-Посадову), и Чертков рассказал подробно историю сельского учителя Е. Н. Дрожжина, сына бедного крестьянина, отказавшегося в 1891 г. от военной службы. Военный суд приговорил Дрожжина к заключению в дисциплинарном батальоне. Там, в Воронежском батальоне, его посетил Чертков. «Удивительной силы человек», — заметил Толстой в письме Новоселову. Б. Н. Леонтьеву, переехавшему из Полтавы на Кавказ в общину А. М. Бодянского и В. И. Скороходова, Толстой написал 9 августа: «Дрожжин уже два года терпит мучения и приговорен за разные провинности до 1903 года. А все говорят, что там более 3-х лет не выносят и умирают в чахотке, и он уже харкал кровью, но бодр, весел даже и ничего не просит и спокоен. Я постараюсь достать вам выписку из его дневника» (т. 66, с. 379).

Чертков пытался помочь (врач дисциплинарного батальона оказался давним знакомым); в декабре Дрожжин был признан негодным к военной службе и отправлен в больницу Воронежской губернской тюрьмы. 27 января 1894 г. он умер. Ему было 28 лет. В дневнике Толстой записал: «Дрожжин умер, замученный правительством» (9 февраля 1894 г.). О статье, посвященной этому событию, речь впереди.

Как всегда летом, в августе в Ясной Поляне было много посетителей и гостей.

16 августа, возобновив после почти месячного перерыва дневник, Толстой записал: «Маленькое, достойное замечания событие — это мои естественно пришедшие добрые отношения к Кузминскому».

Свояк, довольно крупный чиновник (прокурор Петербургской судебной палаты, впоследствии сенатор), уж по одному этому оказался чрезвычайно далеким Толстому человеком. Последнее письмо к нему было в 1886 г. С осени 1893 г. эти отношения возобновились. Толстой снова стал обращаться к «его превосходительству» — как и прежде, с просьбами о заступничестве: за студента М. А. Сопоцько, врача М. М. Холевинскую и др.

«Самое важное» тогдашнее семейное событие, отмеченное в дневнике — увлечение Марии Львовны учителем младших сыновей Н. А. Зандером. В Москве Зандер приходил учить игре на скрипке (Михаил был музыкально одарен), а весной 1893 г. переехал с семьей Толстых в Ясную Поляну. Толстой волновался, писал письма дочери, Зандеру — переданные и непереданные. Одно, неотправленное, начал такими словами: «Как ты доехала и как себя чувствуешь, милая гадкая Маша?» (т. 66, с. 373). 16 августа в дневнике записано: «Она была очень жалка. Теперь опомнилась и, кажется, отказала...». Впрочем, когда история совсем улеглась, Толстой записал в дневнике: «Надо не мешать им жить, не мешать им ошибаться, не мешать им страдать и каяться и идти этим вперед» (5 октября). С дочерью Татьяной Львовной продолжалась работа над Мопассаном: как видно из ее письма Л. П. Никифорову, в середине августа она отправила в печать два рассказа, просмотренные отцом — «Одиночество» и «Лунный свет».

Около 23 августа в Ясную Поляну приехал Н. Н. Страхов с французом Шарлем Саломоном, промышленником, издателем журнала «Социальный музей», впоследствии автором статей о Толстом и переводчиком.

Со Страховым давно не было полного понимания. В дневнике отмечен «неприятный разговор»: «Он говорит, что не видит необходимой связи между богатством богатых и нищетой бедных. Это удивительно» (23 августа). Тогда же случился «плохой разговор» с Митей Олсуфьевым, сыном тех самых Олсуфьевых, друзей Толстого, у которых он любил гостить в Никольском-Горушках Дмитровского уезда. С Митей разговор шел о религии.

О Страхове в дневнике записано еще: «Он хочет во всем находить хорошее и, по крайней мере, не пропускать его там, где оно есть. Но дело в том, что, как ни опасно пропустить хорошее, не оценив его, еще опаснее признать хорошим и удерживать то,

что мы призваны всей нашей жизнью уничтожать и заменять. На ноже ходить.

Другой разговор с Страховым о том, что, как дошли люди теперь до обеспеченья каждого человека от насилия, грабежа, убийства, от диких зверей, так теперь пора дойти до обеспеченья каждого человека от голодной смерти. Это теперь предполагается только, но этого нет. Как скоро правительство берет в свое ведение человека, оно его кормит».

Толстой советовал Страхову заняться организацией издания «Книга о книгах» — наподобие подготовленного в 1892 г. И. И. Янжулом рекомендательного указателя литературы по важнейшим отраслям знания. Имелся в виду перечень книг по разным вопросам жизни. Как писал Толстой 23 августа Черткову, Страхов обещал в Петербурге сделать это. В дальнейшей переписке со Страховым эта работа не упоминается.

В первом же письме из Петербурга Страхов вспоминал совет Толстого «писать самое важное и сосредоточиваться долго на одном предмете»; перечитав «Неделание» в «Северном вестнике», делился впечатлением: «Направление у Вас, как всегда, удивительно верно и чисто. А об Дюма услышал я на днях от одного юноши, бывшего в Париже, что он совершенно изменился в образе мыслей, бранит свою «Dame aux camélias» и т. д.» В другом письме приводил «замечательные» отзывы о Толстом немецкого историка философии Куно Фишера, из его новой книги «Артур Шопенгауэр», добавив при этом: «Я знаю, что Вы не очень любите такие известия. Я вспоминаю, как я раз привез Вам целую пачку вырезок из газет, где упоминалось и прославлялось Ваше имя, а Вы, не читавши, бросили всю пачку в огонь»25.

На рубеже веков все новые и новые писательские умы склонялись к религиозно-нравственным и религиозно-философским исканиям.

Толстой в перипетиях жизни и труда думал о своей позиции и роли.

В дневнике записано: «Представлял себе, как прокурор или жандарм будет требовать от меня подписки не писать или чего подобного, говоря, что у меня на это высочайшее повеление. Не может быть высочайшее, потому что у меня высочайшее — защищать братьев своих и обличать их гонителей. Есть только два средства заставить замолчать меня: или то, чтобы перестать делать то, что я обличаю, или убить меня, или запереть навек; действительно только первое, и потому скажите тем, кто вас послал, чтобы они перестали делать то, что делают».

Споры неизбежно возникали не только с защитниками существующего строя. С революционерами, мечтавшими насилием сокрушить

этот строй, тоже. Прежде всего потому, что, по мысли Толстого, всякое насилие порождает ответную реакцию, то есть увеличивает зло. Задача состоит в том, чтобы не покоряться злу и не служить ему. И потому главная цель — не в перемене внешних форм жизни, а в перемене сознания, отношения к людям, миру. Тогда сами собой изменятся и внешние формы.

В дневнике 16 августа записан «разговор с социал-демократами (юноши и девицы)»: «Они говорят: «Капиталистическое устройство перейдет в руки рабочих и тогда не будет уже угнетения рабочих и неправильного распределения заработка». — «Да кто же будет учреждать работы, управлять ими?» — спрашиваю я. «Само собой будет идти, сами рабочие будут распоряжаться». — «Да ведь капиталистическое устройство установилось только потому, что нужны для всякого практического дела распорядители с властью. Будет дело, будет руководство, будут распорядители с властью. А будет власть, будет злоупотребление ею, то самое, с чем вы теперь боретесь».

В записной книжке эти мысли изложены (более кратко) 5 августа и, таким образом, их можно связать с визитом в Ясную Поляну А. Я. Коца, горного инженера, работавшего на одном из рудников Подмосковного угольного бассейна, близ ст. Ясенки, переводчика на русский язык «Интернационала», автора сборника «Песни пролетариев» (1906, псевд. Данин)26.

4 сентября Толстой отметил в дневнике: «Ничего не пишу, умственная бездеятельность, но душевно хорошо». И в тот же день — в письме А. К. Чертковой: «...За последнее время... я ничего не делаю. Начинал, а теперь даже не сажусь к столу. А ем, сплю, пилю дрова. Не могу ничего делать, а делать, т. е. писать нарочно, не от того, что не могу иначе отделаться от мыслей — не могу» (т. 87, с. 218).

Погода стояла чудесная, летняя. 9 сентября Толстой писал жене в Москву: «...Пошел за рыжиками в дальние елочки. Набрал полну корзину. Вечером не рубил, не пилил, а писал письма и теперь вот свезу их сам в Козловку» (т. 84, с. 192). Пятилетний Ванечка оставался пока в Ясной, по обыкновению прихварывал; о нем много рассказов в сентябрьских письмах. «Ванечка поутру еще кашляет, но только поутру. Сейчас лежал со мной на диване внизу. Я рассказывал

ему сказки. Он очень мил»; «Очень мил, больше чем мил — хорош»; «Очень Ванечку люблю. Вчера пришел утром и говорит: а я все сидел в зале и думал: скоро ли мама приедет!» (т. 84, с. 193—195). Когда Софья Андреевна увезла маленького сына в Москву, Толстой написал: «О Ванечке поминаю часто, скажи ему, что в корзинке мне некого носить» (там же, с. 199).

Работа понемногу все же продолжалась. «Мы с отцом каждый день читаем Мопассана», — писала Татьяна Львовна 4 сентября Л. П. Никифорову о корректурах и добавляла: «Ему очень хочется написать к нему предисловие, в котором бы он высказал свой взгляд на искусство вообще». 5-м сентября датирована Марией Львовной первая копия предисловия к сочинениям Мопассана. 6 сентября Татьяна Львовна извещала Л. П. Никифорова, что Толстой «начал писать предисловие к Мопассану»: «Но я боюсь, что, как всегда со всеми его работами бывает, это затянется надолго» (т. 30, с. 492)27. 11 сентября в письме к Софье Андреевне Толстой заметил, что они «зачитались Мопассаном». 18 сентября Татьяна Львовна отправила Никифорову продиктованный дочерям перевод рассказа «Un échec» («Не удалось»)28, а предисловие к Мопассану и в декабре 1893 г. оставалось написанным лишь «начерно» (т. 66, с. 437).

24 сентября Толстой известил Черткова: «Я все по-старому — пытаюсь писать, но не втянулся хорошенько» (т. 87, с. 225).

Работа шла над статьей «Религия и нравственность», начатой 14 августа. Толстого захватили тогда вопросы, поставленные в письме профессором философии Берлинского университета Георгом фон Гижицким, основавшим «Этическое общество» и журнал «Für Ethische Kultur». От имени редакции Гижицкий спрашивал, что понимает Толстой под словом «религия» и считает ли возможным существование независимой от религии морали. Ответ разросся в статью. Авторская дата под нею: «28-го октября 1893 г. Ясная Поляна».

5 октября Толстой написал своему корреспонденту: «Я имел намерение немедленно ответить на ваше достойное письмо. Но так хорошо поставленные вами вопросы представляют для меня такой глубокий интерес, что я старался ответить насколько возможно обстоятельно, что отняло у меня больше времени, чем я думал, так что я только теперь покончил с моим ответом. Ответ, статью приблизительно в один печатный лист, я написал по-русски и теперь дам ее перевести на немецкий язык. Как только перевод будет окончен, я

пошлю его вам, если вы этого пожелаете, для того чтобы он появился в вашем журнале, если вы этого пожелаете и найдете стоящим труда» (т. 66, с. 401).

Статья была напечатана в № 1 за 1894 год журнала «Северный вестник», с большими цензурными пропусками, искажениями и с измененным по цензурным причинам заглавием: «Противоречия эмпирической нравственности». Отдельное же издание в виде брошюры запрещено циркуляром Главного управления по делам печати 19 сентября 1894 г.29 В переводе С. Ю. Бер под заглавием «Religion und Moral» статья напечатана в журнале «Ethische Kultur» дважды: 1893, № 52, 53 и 1894, № 1—3 (с последними исправлениями Толстого).

Сущность того, что называется религией, Толстой определил следующим образом:

«...Всякий человек, когда-либо, хотя бы в детстве, испытавший религиозное чувство, по своему личному опыту знает, что чувство это всегда вызываемо было в нем не внешними страшными вещественными явлениями, а внутренним, не имеющим ничего общего с страхом перед непонятными силами природы сознанием своего ничтожества, одиночества и своей греховности... Сущность всякой религии состоит только в ответе на вопрос: зачем я живу и какое мое отношение к окружающему меня бесконечному миру?» (т. 39, с. 6—7).

Христианское отношение к миру «состоит в том, что значение жизни признается человеком уже не в достижении своей личной цели или цели какой-либо совокупности людей, а только в служении той воле, которая произвела его и весь мир для достижения не своих целей, а целей этой воли» (там же, с. 9).

«Человек без религии, т. е. без какого-либо отношения к миру, так же невозможен, как человек без сердца. Он может не знать, что у него есть религия, как может человек не знать того, что у него есть сердце; но как без религии, так и без сердца человек не может существовать» (там же, с. 10).

«Для того чтобы человеку познать свое отношение к окружающему его миру или началу его, ему не нужно ни философских, ни научных знаний, — обилие знаний, загромождая сознание, скорее препятствует этому, — а нужны только хоть временное отречение от суеты мира, сознание своего материального ничтожества и правдивость, встречающиеся чаще, как это и сказано в Евангелии, в детях и самых простых, малоученых людях. От этого-то мы и видим, что часто самые простые, неученые и необразованные люди вполне ясно, сознательно и легко принимают высшее христианское жизнепонимание,

тогда как самые ученые и культурные люди продолжают коснеть в самом грубом язычестве» (там же, с. 13—14).

И, наконец, об отношении религии и нравственности:

«Если религия есть установленное отношение человека к миру, определяющее смысл его жизни, то нравственность есть указание и разъяснение той деятельности человека, которая сама собой вытекает из того или другого отношения человека к миру... Нравственность не может быть независима от религии...» (там же, с. 16, 18).

Так изложил Толстой самые глубокие основы своего миросозерцания в письме-статье, адресованном человеку, которого никогда не видел и которому писал еще только дважды в жизни: один раз — одновременно с письмом к немецкой переводчице30 и другой — 5 января 1894 г., благодаря за присланные номера журнала со статьей «Religion und Moral».

XII

Около 20 сентября в Ясную Поляну приехал П. И. Бирюков. Толстой много говорил с ним о «Посреднике» — «кажется, небесполезно» (т. 87, с. 224). Бирюков известил Черткова: «Л. Н. дал уже мне порядочное количество тем научно-популярных, исторических и философских, и я приступаю уж к разработке их» (там же).

По словам П. И. Бирюкова в его «Биографии Л. Н. Толстого», теперь, когда центр деятельности редакции переместился из Петербурга в Москву, Толстой принимал большее участие в делах.

По-прежнему приходили сочинения разных авторов, даже и не предназначенные «Посреднику». В октябре Н. А. Полушин прислал рассказ «Блуждающая душа» — в защиту церковного учения. Редактор «Русского обозрения» А. А. Александров не желал печатать без ведома Толстого. В кратком ответе Полушину сказано: «Я прочел ваш рассказ и, разумеется, ничего не имею против его печатания в том смысле, в каком он относится до меня; но не скрою от вас, что очень сожалею о том, что он будет напечатан и будет, хотя и в малой мере, содействовать укреплению вредных суеверий» (т. 66, с. 405)31.

Для «Посредника» готовилась книга, которой Толстой много занимался в последние месяцы 1893 г.: «Изречения Лао-Тзе».

Перевод книги китайского философа «Тао-те-кинг» («О добродетели») сделал Е. И. Попов — по немецкому изданию. Как переписчик Попов жил в Ясной Поляне. «И мы с ним перечитываем и исправляем, — рассказывал Толстой в письме Софье Андреевне 21

сентября, — перевод глубокомысленнейшего писателя, Лао-Дзи, и я всякий раз с наслаждением и напряжением вникаю и стараюсь передать, соображая по французскому и особенно хорошему немецкому переводу» (т. 84, с. 196—197). В тот же день — в письме Черткову: «Вчера мы читали Лао-Дзи. Какие там есть места!» (т. 87, с. 223). В дневнике 5 октября: «Попов здесь. Мы с ним по немецкому Штраусу переводили Лаотзи. Как хорошо! Надо составить из него книжку».

Как раз в это время Ясную Поляну посетила Л. И. Веселитская и, уезжая, спросила, не будет ли каких поручений. Осведомились, бывает ли она в Публичной библиотеке и знакома ли с В. В. Стасовым.

В письмах конца октября — начала ноября Стасов посылал подробнейшие отчеты о своих исследованиях в библиотеке, беседах с учеными синологами32. И, конечно, направил Толстому просимые книги по Лао-Тзе. Работа продолжалась до декабря. 9 октября Попов рассказывал в письме Татьяне Львовне: «Каждый вечер мы переводим и пишем с ним объяснения к Лао-дзы. Мне не хочется прерывать эту работу, пока он ею увлекается» (т. 40, с. 500). Упоминается эта работа и позднее — в письме Толстого Попову 14 мая 1894 г. и дневниковой записи 15 мая.

Однако книга в печати не появилась33. Только в 1910 г. «Посредник» выпустил сильно сокращенный вариант: «Изречения китайского мудреца Лао-Тзе, избранные Л. Н. Толстым», с кратким предисловием Толстого, датированным 12 августа 1909 г., и вступительной заметкой И. И. Горбунова-Посадова «О мудреце Лао-Тзе».

XIII

8-м октября 1893 г. датирован первый автограф новой работы, опять публицистической — статьи, озаглавленной позднее «Христианство и патриотизм».

Толстого все более волновали военные настроения в европейских странах, милитаристские союзы и блоки, тайные приготовления к войне.

В дневнике и письмах статья называлась «Тулон»: поводом к ней послужили шумные празднества по случаю прибытия 1 октября в порт Тулон русской эскадры под командованием вице-адмирала Ф. К. Авелана — в ответ на такой же визит французских моряков в Кронштадт.

Печатая статью, законченную лишь в марте 1894 г., Толстой открыл ее словами: «Франко-русские празднества, происходившие в октябре прошлого года во Франции, вызвали во мне, вероятно так же как и во многих людях, сначала чувство комизма, потом недоумения, потом негодования, которые я и хотел выразить в короткой журнальной статье; но, вдумываясь все более и более в главные причины этого странного явления, я пришел к тем соображениям, которые и предлагаю теперь читателям» (т. 39, с. 27)34.

Статья переполнена гневом и сарказмом. Может быть, поэтому временами Толстой сомневался в том, следует ли ее печатать. С самого начала было ясно, что в русской прессе она появиться не может. Были планы послать переводчикам в Германию; Н. С. Лесков, узнав от Л. И. Веселитской об этом, советовал английские газеты, и Толстой согласился, заметив в ответном письме, что пошлет и в немецкие и в английские, если пошлет, потому что пока статьей недоволен, хотя дело важное: «Тут не только протест, но и совет молодым и неопытным, который старику не следует скрывать» (т. 66, с. 406). Потом Софья Андреевна подала «хорошую мысль», как заметил Толстой в письме 22 октября к дочери Татьяне Львовне, о журнале немецкой писательницы-пацифистки Берты фон Зутнер «Die Waffen nieder» («Долой оружие»): тогда статья «будет иметь характер протеста войне, а не личного задора; не будет причины русским и французам обижаться; а это всегда лучше»35.

3 ноября появилась заметка в дневнике: «Написал Тулон и не посылаю», и в тот же день Толстой извещал Черткова: «С Тулоном сделалось то, что он мне опротивел» (т. 87, с. 234). Спустя два дня интерес снова пробудился: «Я вам написал, что статься о Тулоне оттолкнула меня, и я принял это за внутренний голос. Это было очень глупо с моей стороны. Я опять ею занят, хотя хорошего в ней очень мало» (там же, с. 236).

1 декабря Толстой подписал статью, и 3 декабря сообщил Г. А. Русанову: «Теперь пишу о Тулоне, гипнотизации патриотизма, кажется кончил» (т. 66, с. 426). Работа продолжалась еще три с половиной месяца, долго не удовлетворяла («Много есть концов средних, но нет настоящего сильного», — сказано 9 февраля 1894 г. в дневнике), а когда все было «совсем, совсем, совсем кончено», в дневнике 23 марта отмечено: «За все это время писал Тулон и дней пять тому назад кончил и решил не переводить и не печатать. И это облегчило меня».

Лишь спустя месяц возникло новое решение: «Тулон решил послать переводчикам. Все одобряют». Французский перевод Жюля

Легра был опубликован в мае 1894 г. («Journal des Débats»), английский В. Г. Черткова в июне того же года («Daily Chronicle»), немецкий В. Е. Генкеля в августе (изд. Г. Мюллера). По-русски статья «Христианство и патриотизм» напечатана в 1895 г. М. К. Элпидиным в Женеве, а в России смогла появиться лишь в 1906 г., причем издатель Н. Е. Фельтен привлечен к судебной ответственности за издание этой и других запрещенных статей Толстого.

Главная мысль сформулирована в первой же рукописи: тулонские и парижские празднества — свидетельства военной эпидемии, и беда в том, что распространяют эту эпидемию могущественные люди, «обладающие и властью и громадными средствами» — «не их Паскали, Руссо, Дидероты, Вольтеры... а самые пошлые и жалкие представители правительственного патриотизма» (т. 39, с. 229)36.

Разные вариации этой мысли — в законченном тексте, при этом Толстой постоянно подчеркивает, что вражда между народами вызывается их правительствами, играющими на «патриотических» чувствах. В таком «патриотизме» не только нет братской любви, которую исповедовал и завещал Христос, но нет любви к своему народу и своему отечеству.

С язвительной иронией воспроизводит Толстой во второй главе статьи изысканные меню обедов, устроенных по поводу встреч французских и русских военных моряков, названия разных напитков («количество это так огромно, что едва ли все пьяницы России и Франции могли бы выпить столько в такое короткое время»), фальшивые слова о «мире» и «любви» друг к другу: «Что еще можно прибавить к этому?! особенно под звуки торжественной музыки, играющей одновременно два гимна: один — прославляющий царя и просящий у Бога для него всяких благ, другой — проклинающий всех царей и обещающий им всем погибель» (т. 39, с. 32). «...Епископ в Тулоне, при спуске броненосца «Жоригибери», молился Богу мира, давая чувствовать при этом однако, что если что, то он может обратиться и к Богу войны» (там же, с. 33).

Какие бы то ни было протесты против этих «беснований», в частности ставшее известным Толстому открытое письмо московских студентов-юристов к французским студентам, скрывались, заглушались и, конечно, не печатались37.

Вспомнил Толстой и французских писателей: «Г-н Зола, который недавно писал о том, что война необходима и даже полезна, и г-н Вогюэ, который не раз печатно высказывал то же, не говорят ни

слова о войне, а говорят только о мире». Нельзя верить, что правители не думают о войне, если «миллиарды тратятся на военные приготовления и миллионы людей находятся под ружьем в России и Франции» (там же, с. 41).

Пересказав историю с Полем Деруледом, создателем и почетным президентом «Лиги патриотов», приезжавшим в 1886 г. в Россию для агитации за франко-русский союз против Германии, о его разговоре на яснополянском покосе с Прокофием Власовым38, Толстой уверенно написал: «Я никогда не слыхал от народа выражений чувств патриотизма, но, напротив, беспрестанно от самых серьезных, почтенных людей народа слышал выражения совершенного равнодушия и даже презрения ко всякого рода проявлениям патриотизма. То же самое я наблюдал и в рабочем народе других государств, и то же подтверждали мне не раз образованные французы, немцы и англичане о своем рабочем народе» (т. 39, с. 52—53).

Конечно, речь тут идет не о любви к своей родине, нации, ее характеру, языку и пр., но о чувстве, которое Толстой назвал «правительственным патриотизмом», умело организуемым, а мы теперь — шовинизмом, то есть о предпочтении своей нации или группы наций — остальным. Идея исключительности, преимущества одной нации перед другой и создает обычно оправдательные мотивы для войны. В гл. XIII статьи Толстой формулировал так: «Чувство это есть, в самом точном определении своем, не что иное, как предпочтение своего государства или народа всякому другому государству и народу, чувство, вполне выражаемое немецкой патриотической песней: «Deutschland, Deutschland über alles» <«Германия, Германия выше всех»> (т. 39, с. 61). Христианский идеал равенства и братства людей, всех людей, исключает такой «патриотизм», препятствующий единению между народами.

Толстой был убежден и высказал это убеждение в статье, что правительства намеренно вызывают враждебные отношения «во имя» патриотизма и потом делают вид, что умиротворяют народы между собой: «Вроде того, как цыган, который, насыпав своей лошади перца под хвост, нахлестав ее в стойле, выводит ее, повиснув на поводу, и притворяется, что он насилу может удержать разгорячившуюся лошадь» (там же, с. 64). Таким путем правительство держит в повиновении свой народ, поэтому — «патриотизм есть рабство» (там же, с. 65). Подчинение народов правительствам «есть признак величайшего неразумия».

В конце статьи найдена новая идея, ранее с такой силой и основательностью никогда не формулированная Толстым: о роли и силе общественного мнения. Начался этот разговор еще в книге «Царство Божие внутри вас» (гл. X и XI), однако заключительная, XII-я

глава трактата была построена как призыв к уму и совести отдельного человека, с постоянным обращением «ты», «ты». Теперь Толстой уповает на новое общественное мнение, на убеждения и поступки многих людей, к каким бы сословиям, нациям они ни принадлежали, и от перемен в общественном мнении ждет появления новых форм жизни.

В современном мире власть правительств держится лишь на том, что называется «общественным мнением». «Общественное мнение производит власть, власть производит общественное мнение. И выхода из этого положения кажется что нет никакого» (там же, с. 71). Но свойство общественного мнения — постоянное и неудержимое движение. Толстой завершает статью твердой уверенностью, что люди все больше и больше верят в солидарность и братство народов. «И потому переход людей от прежнего, отжитого общественного мнения к новому неизбежно должен совершиться. Переход этот так же неизбежен, как отпадение весной последних сухих листьев и развертывание молодых и надувшихся почек» (там же, с. 73). «Только бы люди понимали ту страшную власть, которая дана им в слове, выражающем истину» (там же, с. 79).

Образ весны, возрождения будет повторяться во всех работах 90-х годов, пока не воплотится, наконец, с полной силой в романе «Воскресение».

В декабре 1893 г., рассказав Н. Н. Ге, что он все «бьется» «над статьей о Тулоне», Толстой написал: «Мне все кажется, что время конца века сего близится и наступает новый; в связи с тем, что и мой век здесь кончается и наступает новый, все хочется поторопить это наступление, сделать, по крайней мере, все от меня зависящее для этого наступления. И всем нам, всем людям на земле только это и есть настоящее дело» (т. 66, с. 452).

Это предвестие «нового» века улавливали и современники в новых сочинениях Толстого. В. В. Стасов, прочитав «Христианство и патриотизм» во французском журнале, не соглашался с тем, что русские никогда не испытывали чувства особой приязни к французам, оспаривал толстовские мысли о внутреннем пробуждении людей, как главной надежде, но критическим пафосом статьи восторгался: «Да это — продолжение той XII-й главы, те же слова и мысли великого реформатора, и моей радости не было ни конца, ни меры»39. Н. Н. Страхову Стасов тогда же написал: «На днях читал «Patriotisme» того же, «Льва». Это одного калибра (особливо с X главы) с XII главой его «Царства Божия», т. е. гениально и поразительно до невозможности!!... Ведь я считаю «Царство Божие» и «Patriotisme» — первыми

книгами всего XIX века, наравне с Герценом!!»40. Стасову Толстой ответил: «Вы так неумеренно хвалите меня за Тулон, что я мог бы возгордиться, если бы я не получал постоянно ругательных за него и за «Царство Божие» статей и писем. Вчера вместе с вашим письмом пришла целая французская книга «L’anarchie passive, par Marie de Manasséine»41. Вероятно, она либералка с оттенком революционерства. И меня всегда радует вид горящих шапок как на консерваторах православных, так и на вольнодумных либералах» (т. 67, с. 216).

XIV

В октябре 1893 г. произошли два события в мире искусства, глубоко затронувшие Толстого.

25 октября Софья Андреевна написала из Москвы в Ясную Поляну: «... Узнали сегодня грустное событие — умер от холеры в Петербурге Чайковский композитор»42. Чайковский болел всего четыре дня.

«Мне очень жаль Чайковского, — сразу ответил Толстой, — жаль, что как-то между нами, мне казалось, что-то было. Я у него был, звал его к себе, а он, кажется, был обижен, что я не был на «Евгении Онегине»43. Жаль как человека, с которым что-то было чуть-чуть неясно, больше еще, чем музыканта. Как это скоро, и как просто и натурально, и ненатурально, и как мне близко» (т. 84, с. 200—201).

В «Новом времени» 1 ноября была напечатана статья брата композитора, Модеста Ильича: «Болезнь П. И. Чайковского. Письмо в редакцию». Прочитав ее 3 ноября, Толстой написал Н. Н. Страхову: «Вот это чтение полезно нам: страдания, жестокие физические страдания, страх: не смерть ли? сомнения, надежды, внутреннее убеждение, что она, и все-таки и при этом неперестающие страдания и истощение, притупление чувствующей способности и почти примиренье и забытье, и перед самым концом какое-то внутреннее видение, уяснение всего «так вот что» и... конец. Вот это для нас нужное, хорошее чтение. Не то чтобы только об этом думать и не жить, а жить и работать, но

постоянно одним глазом видя и помня ее, поощрительницу всего твердого, истинного и доброго» (т. 66, с. 418—419).

Не лишне напомнить, что композитор был восторженным читателем «Смерти Ивана Ильича».

Спустя год Толстому довелось снова, как и в 1876 г., сильно пережить музыку Чайковского.

23 ноября 1894 г. Софья Андреевна записала в дневнике: «Левочка, Таня и Маша уехали к Пастернаку слушать музыку. Играет его жена с Гржимали и Брандуковым»44. Пианистка, скрипач и виолончелист исполнили трио «На смерть великого артиста» — в память об умерших Н. Н. Ге и А. Г. Рубинштейне. Л. О. Пастернак вспоминал, что были еще 2—3 приглашенных: «На моей акварели (которую потом лишь по памяти я исполнил) и запечатлен этот вечер, который оказался особенно удачным и в музыкальном отношении, и по доставленному Льву Николаевичу удовольствию»45.

В перерыве между частями трио раздался отчаянный детский плач. Пятилетнего Борю вынесли к гостям, чтобы он успокоился. Позднее поэт писал: «Эта ночь межевою вехой пролегла между беспамятностью младенчества и моим дальнейшим детством. С нее пришла в действие моя память и заработало сознание, отныне без больших перерывов и провалов, как у взрослого»46.

31 октября 1893 г. в Петербурге Обществом поощрения художеств было устроено чествование Д. В. Григоровича — в связи с 50-летием его литературной деятельности. 27 октября Толстой отправил поздравительное письмо:

«Вы мне дороги и по воспоминаниям почти 40-летних дружеских отношений47, на которые за все это время ничто не бросило ни малейшей тени, и в особенности по тем незабвенным впечатлениям, которые произвели на меня, вместе с “Записками охотника”, ваши первые повести.

Помню умиление и восторг, произведенные на меня, тогда 16-летнего мальчика, не смевшего верить себе, «Антоном-Горемыкой»48, бывшим для меня радостным открытием того, что русского мужика — нашего кормильца и хочется сказать: нашего учителя — можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно писать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом.

Вот за это-то благотворное на меня влияние ваших сочинений вы особенно дороги мне, и через 40 лет от всего сердца благодарю вас за него.

От всей души желаю вам того, что всегда нужно вообще, но что нам, старикам, нужнее всего в мире: побольше любви от людей и к людям, без которой еще кое-как можно обходиться в молодости, но без которой жизнь в старости — одно мученье.

Надеюсь, что празднование вашего юбилея особенно будет содействовать исполнению моего желания» (т. 66, с. 409).

Григоровича это поздравление тронуло «больше всех остальных вместе взятых», а среди собрания, как писал он Толстому, «вызвало единодушный восторг, доказавший, как высоко Вас ценят и любят» (там же, с. 410).

О восторге, с которым было встречено публикой приветствие Толстого, подробно написал в тот же день В. В. Стасов. Толстой ответил: «Хотел сказать, что благодарю Вас за ваше описание юбилея Григоровича, но чтобы быть правдивым, не скажу этого. Такие сведения всегда щекочут пакостное неистребимое тщеславное самолюбие, и потому я не рад, когда получаю их. Благодарю за ваши добрые чувства ко мне. Так вот как» (т. 66, с. 428—429).

Как видно из письма С. А. Толстой Григоровичу от 6 февраля 1894 г., зимой, будучи в Москве, Григорович приходил в Хамовники.

В день, когда отмечался юбилей Григоровича, произошла первая встреча Толстого с К. С. Станиславским (Алексеевым). За плечами создателя любительского кружка — Общества искусства и литературы — был к тому времени режиссерский опыт, в частности, постановка в 1891 г. «Плодов просвещения». Теперь артисты играли несколько спектаклей в Туле. Репетиции происходили в доме хорошего знакомого Толстого — судебного деятеля Н. В. Давыдова. «Однажды, в разгар веселья, — вспоминал Станиславский, — в передней показалась фигура человека в крестьянском тулупе. Вскоре в столовую вошел старик с длинной бородой, в валенках и серой блузе, подпоясанной ремнем. Его встретили общим радостным восклицанием. В первую минуту я не понял, что это был Л. Н. Толстой»49.

Толстой попросил: «Доставьте радость старику, освободите от запрета «Власть тьмы» и сыграйте!» Стали обсуждать распределение ролей и то, как объединить два варианта 4-го акта.

Станиславскому довелось поставить «Власть тьмы» лишь в 1902 г. Тогда произошли новые встречи и к этому же времени, по всей видимости, относится правка Толстым печатного текста пьесы50.

Вероятно, под впечатлением этой встречи Толстой написал 3 ноября В. Г. Черткову: «... Мне кажется, что хочется писать ту драму, о которой я вам говорил» (т. 87, с. 234). Драма эта — «И свет во тьме светит».

В письме того же дня Л. П. Никифорову — общие, но и очень личные размышления об искусстве и жизни: «Я очень понимаю, что суждение о том, что писателя нужно судить по его писаниям, а не по делам, не нравится вам. Мне такое суждение тоже противно. Но я, как и говорил вам тогда, только делаю замечание, что писание — дела писателя, как это метко сказал Пушкин, т. е. что если хороший кузнец, работник, напивается, то я должен принять во внимание его работу и не равнять его с праздным пьяницей. Если Руссо был слаб и отдавал детей в воспитательный дом и многое другое, то все-таки дела его, как писателя, хороши и его нельзя равнять с праздным развратником. А что человеку надо всеми силами стремиться делать и исполнять то, что он говорит, то про это не может быть и речи, потому что только в этом жизнь человеческая. Скажу даже, что если человек не стремится всеми силами делать то, что он говорит, то он никогда и не скажет хорошо того, что надо делать, никогда не заразит других» (т. 66, с. 417).

В последних числах октября в Ясную Поляну пришел калужский крестьянин Михаил Максимович, прозванный «Табачная держава». Толстой рассказал об этом посетителе в письме Софье Андреевне: «... Старообрядец, считающий теперешнее правительство царством антихриста, начавшимся со времен Петра, который был сам Сатана. Он сидел за свои речи в остроге, но продолжает говорить то же с диким упорством убеждения. Все его рассуждения очень дики, но выражения иногда поразительны. Антихрист всех царей примотал к табачной державе, всем людям велел клясться, что они, не щадя отца и матерь, будут защищать табачную державу. Все основано на вычислениях 666 и т. п. Я читал и слыхал про таких, но в первый раз видел такого» (т. 84, с. 201—202).

Спустя десять лет Толстой вспомнит этого старика, когда начнет рассказ «Божеское и человеческое», а теперь — в ближайшие же

дни — пришли вести о действиях властей, очень похожих на антихристовы и сатанинские. 5 ноября Толстой написал в Москву: «Известие, полученное мною нынче от Хилкова, страшно удивило меня: его мать приехала к нему с приставом и, отобрав у него детей, увезла их. Трудно даже понять, на чем основываются эти поступки» (т. 84, с. 204).

Между тем сделано это было по «высочайшему повелению» и «с благословения» Иоанна Кронштадского, которые получила в Петербурге княгиня Ю. П. Хилкова, мать Д. А. Хилкова, чтобы «спасти» малолетних некрещеных детей, воспитать их как положено дворянам и сделать наследниками состояния. Для этой цели она и приехала с полицейским приставом к сосланному на Кавказ сыну и его жене «девице Цецилии Винер», как та называлась в официальных бумагах, поскольку они не были венчаны в церкви.

Для Толстого и его друзей, прежде всего В. Г. Черткова, хорошо знавшего благодаря своей матери петербургский высший свет, наступило время тяжких хлопот.

Получив 5 ноября письмо Хилкова51, Толстой тут же написал самому Дмитрию Александровичу, его матери, Н. Н. Ге, В. Г. Черткову. Хилкова поддерживал, утешал, горевал вместе с ним.

«Меня гнали и вас будут гнать52. Я не могу не повторять этого сам себе; и хотя мне больно, что я повторяю это только о других, я все-таки не могу не видеть истинности и неизбежности этого... Претерпевый до конца спасен будет. Сколько раз мне случалось раскаиваться, что немного не выдержал и изменил тому, что начал» (т. 66, с. 422).

Получив сухой ответ от Ю. П. Хилковой, написал сыну: «Не могу вам высказать того странного чувства недоумения и ужаса перед той степенью заблуждения и поэтому жестокости, до которой могут доходить люди. Как только вспомню об этом, так на меня находит какое-то физическое чувство — сердце сжимается от боли и страха за вас и вашу жену» (там же, с. 431).

Как раз в те же дни, когда пришло письмо от Хилкова, в Ясной Поляне находился англичанин Уильям Барнс Стевени, корреспондент лондонской газеты «Daily Chronicle»53. Стевени интересовался социальными вопросами, и Толстой дал рекомендательное письмо к А. Н. Дунаеву, служившему в Московском торговом банке. Хотел рассказать о беде Хилковых, но «потом раздумал, — как написал 18

ноября Хилкову, — особенно не посоветовавшись с вами»: «Если писать об этом, то надо написать так, чтоб всем стало стыдно и больно, и люди не могли бы делать больше такие вещи» (там же, с. 432).

Новый, 1894 год начался для Толстого с писем императору Александру III и министру императорского двора И. И. Воронцову-Дашкову о детях Хилковых.

2 января в Москву приехала Ц. В. Винер с надеждой на то, что Толстой исправит подаваемое ею прошение на высочайшее имя. Толстой решил написать царю сам54. Письмо было передано по назначению. В «Биографии Л. Н. Толстого» П. И. Бирюков рассказывает о своей встрече с Воронцовым-Дашковым 5 января и затем спустя несколько дней, когда министр заверил: «Скажите графу Льву Николаевичу Толстому, что его письмо лично мною передано государю»55. Никакого влияния на судьбу детей Хилковых это событие не оказало.

Жену Хилкова Толстой направил к А. Ф. Кони и просил помочь: «Вы именно тот человек, который, глубоко чувствуя всю возмутительность неправды, может и умеет в приятных формах уличить ее. Помогите этой несчастной и почтенной женщине» (т. 67, с. 3). 21 февраля Цецилия Владимировна вернулась, получив отказ на свое прошение царю. Толстой стал писать генералу О. Б. Рихтеру, заведующему делами комиссии по принятию таких прошений, но от волнения и негодования — не смог: «как начну писать ему, так начинаю ругаться» (т. 67, с. 69)56.

XVI

В конце 1893 г. возобновилась переписка с далеким другом, крестьянином-философом, жившим в Минусинском крае, Т. М. Бондаревым57. Письмо, отправленное 1 октября из дер. Иудино (Бондарев, как известно, принял веру субботников и за это был сослан), начато строчками: «Вы, Л. Н., со всего мира и со всего света единственный друг мне. Не было, нету да и быть не может подобного Вам друга

для меня, Бог свидетель между мною и Вами, что я истину говорю Вам».

В пространном, как обычно, письме Бондарев спрашивал, почему евреи и сектанты-субботники ненавидят Христа. По мысли Толстого, эта ненависть началась с тех времен, когда безбожники первосвященники, фарисеи и саддукеи, мучили и распяли Христа за то, что он будто бы называл себя Богом. Христос «никогда не говорил про себя, что он Бог, а называл себя сыном Божьим так же, как и всех людей». Христа «надо признать человеком (К Тимофею послание, глав. II, 5)», «самым последним и великим пророком, открывшим нам истину» (т. 66, с. 438—439).

Толстой обещал выслать «на днях» французское издание книги Бондарева «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца», вышедшее в Париже в 1890 г., и просил присылать «еще писание». В последующих письмах Бондарев продолжал развивать свои мысли о грехе владения землей: «Тут четыре рода преступлений: 1. дармоедство, 2. рабство, 3. прикрытие закона и 4. нагло отнятая от людей земля» (30 апреля 1894 г.); рассказывал о своем желании «написать письмо в великое Министерство с выражением их тунеядства и нагло отнятой у людей земли и притом горячей огня их обжечь и холодней мороза ознобить» (31 августа 1894 г.); составил и послал Толстому новую статью «Польза труда и вред праздности» (12 августа 1896 г.); предчувствуя недалекую смерть (он родился в 1820 г.), размышлял о загробной жизни и был уверен, что там он соединится с Толстым (при жизни они никогда не виделись); рассказывал, что, отчаявшись донести до людей свою истину, высекает на каменных плитах все главное и просит положить эти камни на свою могилу.

Толстой был согласен с Бондаревым во всем, кроме надежд на «великое Министерство», т. е. правительство и царя, и рассуждений о «загробной жизни будущего века».

В августе 1895 г. Толстой предложил называть друг друга ты: «проще и приличнее нам, старикам, писать друг другу ты, а не вы» (т. 68, с. 143). В одном из писем послал свою фотографию. Бондарев ответил восхищенно 28 декабря 1896 г.: «Прошу и умоляю тебя, Л. Н., скажи ты мне откровенно, за что ты меня столько пламенно уважаешь? Ведь я пред тобою, известным всему свету человеком, нуль без единицы... Даже и портрет мой показывает меня со всех 4-х сторон, сверху и снизу, изнутри и извне, что я по будням заношен, да, впрочем, и твой портрет никакой пышности не представляет, а показывает тебя в великих трудах изнуренного человека, одна рука за поясом, рубаха посконная, холщовая, на голове и на бороде волосы в беспорядке и несколько сгорблен».

Французское издание дошло до Бондарева лишь в 1898 г., кто-то перевел, но автор остался разочарован: «О, сколько много там не наилучшие, а наихудшие измены и какая темнота да запутанность».

Отвечая 11 сентября 1898 г., Толстой уверял, что в Париже книга была переведена «прекрасно», а пропущено «только то, что могло не привлечь, а оттолкнуть читателя»: «Вновь печатать и добавлять и не станут, да и незачем. В том виде, в каком она есть, книга делает и сделает свое дело, т. е. распространит между людьми сознание их греха и укажет им средства его искупить». Заключительные строки этого последнего письма — пожелание «душевного спокойствия и в жизни и в встрече близко уже предстоящей нам смерти» (т. 71, с. 438).

Бондарев умер 3 ноября 1898 г. и перед смертью просил известить Толстого. Получив это сообщение от сына, Даниила Тимофеевича, Толстой ответил, что высоко ценил его отца как писателя, любил как человека, и спрашивал, исполнили ли его желание похоронить в поле, где хлеб растет.

XVII

3 ноября 1893 г. Толстой написал Н. Н. Страхову: «Мы живем в Ясной одни с Машей, и мне так хорошо, так тихо, так радостно скучно, что не хотелось бы изменять, а вероятно скоро поеду в Москву» (т. 66, с. 419). Посетивший Ясную Поляну в эти дни знакомый помещик и судебный деятель А. А. Цуриков записал в своем дневнике: «Накормили ужасающим обедом из овсянки. Слава Богу, хоть каша гречневая была с маслом, а то хоть волком вой. Нет, без графини туда ездить опасно. Умрешь с голоду. Читал многое из его произведений в рукописи. Очень сильно, еще более ярко и очень односторонне. Протест против мирных празднеств во Франции по поводу приезда наших моряков очень тоже резок, но и остроумен. Должен очень понравиться в Германии и Англии. Вечером после обеда он очень оживился, много говорил горячо, сильно, но мягко. С ним спорить нельзя, он подавляет не столько мышлением, сколько своеобразным красноречием, которое неотразимо, как гипноз. Соединение при этом страшного яда с детской иногда наивностью»58. Что касается еды, Толстой еще 5 октября отметил в дневнике: «... Я уже недели три совсем бросил чай, кофе, сахар и, главное, молоко и чувствую себя только бодрее». А спустя три дня написал в Тулу разделявшей его взгляды Л. Ф. Анненковой: «Моя жизнь идет лучше

и радостнее, чем я того стою. Я последовал вашему примеру и отказался от молока, кофе и чаю уже с месяц, но заменил это овсянкой. Сделайте это: утром и вечером, когда пьют чай. И прекрасно: меньше сплю и голова свежей» (т. 66, с. 403). Студенту-медику из Голландии, который прочитал в газете, что Толстой «тратит на питание 18 сантимов в день», и спрашивал, чем же он питается, последовал в феврале 1894 г. ответ, подтверждавший истинность газетного сообщения (т. 67, с. 32).

11 ноября Толстой и Мария Львовна уехали в Москву. Конечно, с собою были взяты рукописи.

В письме Г. А. Русанову, который горячо интересовался творческой, в особенности художественной работой Толстого, подробно рассказано о распорядке московской жизни: «Поглощает теперь всю мою жизнь писание. Утро от 9 до 12, до 1 иногда, пишу, потом завтракаю, отдыхаю, потом хожу или колю дрова, хотя сил уже становится меньше, потом обедаю, после обеда перевожу с Машей Амиеля (такой милый, умерший уже писатель-женевец); он будет напечатан в «Северном вестнике»; или Лаодзе с Поповым, потом письма или посетители. Но все это по энергии жизни, направленной на это, относится к утренней работе как 1:10. Вся жизнь сосредоточчивается в утреннем писании».

За художественное, «начатое и не начатое, к которому особенно тянет», признавался Толстой, нельзя взяться, пока не окончены статьи — предисловия к Амиелю и Мопассану, о Тулоне, об искусстве, послесловие к «Царству Божию внутри вас»: «Часто думал и думаю, вот если бы посадили меня в тюрьму и дали бы бумагу и перо, как бы я радостно стал писать художественное» (т. 66, с. 436—437).

Впрочем, временами казалось, что писание, во всяком случае художественное, кончилось и представлялось тщеславной мечтой. 22 декабря, рассказывая в дневнике о чтении «прекрасной» книги американца, приверженца Генри Джорджа — Фрэнка Парди Вильямса «Истинный сын свободы», Толстой заметил: «Вызвало желание писать драму59. Думаю иногда, что я вышел уже и не в силах писать. И мне грустно, точно как будто я и умирая буду писать и после смерти тоже. Недаром я записал в своей книжечке, скоро после приезда в Москву, что я забыл Бога. Как страшно это забыть Бога. А это делается незаметно. Дела для Бога подмениваются делами для людей, для славы, а потом для себя, для своего скверного себя. И когда ткнешься об эту скверность, хочется опять подняться».

XVIII

В черновой редакции Предисловия к «Дневнику» Амиеля Толстой рассказал, как он узнал о швейцарском философе-эстетике и поэте: «Уже давно Н. Н. Страхов говорил мне про особенные достоинства дневника Амиеля. Но мне все не приходилось прочесть его. Года 1½ тому назад я прочел эту книгу, и книга эта дала мне много душевных радостей. Читая ее, я отмечал из нее места, особенно поражавшие меня» (т. 29, с. 360).

Двухтомник «Fragments d’un journal intime» («Отрывки задушевного дневника») вышел после смерти Амиеля, в 1883—1884 гг. Отобранные фрагменты переводила Мария Львовна, Толстой помогал, и уже в сентябре 1893 г. уезжавший из Ясной Поляны Страхов взял в Петербург начало. Издательница «Северного вестника» Л. Я. Гуревич настойчиво просила предисловие к Амиелю, «чтобы видно было, кто он, что такое его дневник и что из этого дневника выбрано и печатается» (там же, с. 417). Эта просьба вполне соответствовала желанию самого Толстого: написать предисловие к Амиелю. Ко второй половине ноября — началу декабря следует, видимо, отнести ответное письмо профессора Московского университета по кафедре всеобщей литературы Н. И. Стороженко60. Знаток иностранной литературы писал, что во всех книгах и справочниках нашел лишь несколько строк из биографии Амиеля, называл его научные труды и послал две статьи французского философа Э. Каро. Толстой упомянул Каро в своем предисловии, как и другого француза, писавшего об Амиеле — Э. Шерера. Но тут же добавил, что труды этих критиков «едва ли долго переживут своих авторов, тогда как нечаянный, не настоящий труд Амиеля, его дневник, останется навсегда живою, нужною для людей и плодотворно действующей на них книгой».

Толстой пояснил далее свою мысль, высказав самое задушевное и устойчивое убеждение, выраженное вскоре и в предисловиях к рассказам С. Т. Семенова, к сочинениям Мопассана, а позднее в трактате «Что такое искусство?»: «Писатель ведь дорог и нужен нам только в той мере, в которой он открывает нам внутреннюю работу своей души... Все, что Амиель отливал в готовую форму: лекции, трактаты, стихотворения, было мертво, дневник же его, где, не думая о форме, он говорил только сам с собой, полон жизни, мудрости, поучительности, утешения и навсегда останется одной из лучших книг, которые нам нечаянно оставляли люди, как Марк Аврелий, Паскаль, Эпиктет».

Первостепенное значение имело для Толстого и то, что в «Дневнике» Амиеля открываются духовные искания личности, путь человека к Богу: «Можно найти много более стройных и красноречивых выражений религиозного чувства, чем выражения религиозного чувства Амиеля, но трудно найти более задушевные и хватающие за сердце» (т. 29, с. 210—211).

В рукописи статья датирована: «19 декабря. Москва». Последняя, четвертая рукопись заканчивается словами Толстого: «От редакции надо сделать примечание, что печатаемое составляет выборки из первого тома, в следующем же номере будут выборки второго тома, еще более богатые содержанием» (там же, с. 419).

Статья появилась в первом номере журнала «Северный вестник» за 1894 г. вместе с начальными отрывками из «Дневника» Амиеля, печатание которых продолжалось до июля. Гуревич вспоминала, что бесчисленные корректурные поправки Толстого в переводе пленяли всех в редакции «тонкостью оттенков и гибкостью оборотов»61.

20 июня 1894 г. В. Ф. Лазурский, только что окончивший Московский университет и приглашенный (по совету Н. И. Стороженко) в Ясную Поляну для занятий греческим и латинским языками с Андреем и Михаилом Львовичами, записал в своем дневнике: «Долго коректировал с Л. Н. «Дневник Амиеля». Часто Л. Н. повторяет: «Как хорошо!» по поводу афоризмов автора дневника. Не потому ли его так влечет Амиель (он называет эту книгу одной из «любимых» своих), что темы предсмертных рассуждений о жизни, ее смысле и развязке делаются все более близкими, так как ему уже 65 лет»62.

В том же 1894 г. «Посредник» выпустил книгу Амиеля с предисловием Толстого. Вошла статья и в тринадцатую часть девятого издания «Сочинений гр. Л. Н. Толстого», издававшегося Софьей Андреевной63.

Женевский мыслитель стал для Толстого спутником до конца жизни: многочисленные выдержки из Амиеля входят в книги «Круг чтения», «На каждый день», «Путь жизни».

XIX

За два с половиной месяца московской жизни (до отъезда в Гриневку, имение сына Ильи Львовича) Толстой сделал в дневнике только одну, и очень горькую запись: «Мне тяжело, гадко. Не могу преодолеть себя. Хочется подвига. Хочется остаток жизни отдать на служение Богу. Но Он не хочет меня. Или не туда, куда я хочу. И

я ропщу. Эта роскошь. Эта продажа книг. Эта грязь нравственная. Эта суета. Не могу преодолеть тоски. Главное, хочу страдать, хочу кричать истину, которая жжет меня». В первой записи, сделанной в Гриневке 24 января 1894 г., — те же признания: «Тяжесть от пустой, роскошной, лживой московской жизни и от тяжелых или скорее отсутствующих каких-либо отношений с женой особенно давила меня. Она не могла, потом не захотела понять, и этот грех ее мучает ее и меня, главное, ее. Девочки хороши. От них и от Левы радость. Последнее письмо от Левы64. Он сердится на меня за то, что я допускаю эту безобразную жизнь, портящую подрастающих детей. Я чувствую, что я виноват. Но виноват был прежде. Теперь же уже ничего не могу сделать... Я не могу разорвать всех этих скверных паутин, которые сковали меня. И не от того, что нет сил, а от того, что нравственно не могу, мне жалко тех пауков, которые ткали эти нити».

Так останется до конца жизни: внутренний разлад, жалость, временами нежность, забота, любовь, а порой — резкие столкновения, пока все не завершится уходом и концом.

Москва с ее суетой мешали, как написал Толстой Н. С. Лескову, «работать столько и с такой свежей головой, как в деревне» (т. 66, с. 445).

Среди московских заметок в записной книжке появилось: «Басня о человеке, потерявшем дорогу и потому бегущем изо всех сил, куда попало» (т. 52, с. 251). Так родилось художественное произведение, опубликованное в 1895 г. под названием «Три притчи»65. В декабре 1893 г. были созданы две. В плане биографическом все притчи необычайно интересны и важны: это прямая попытка художественным путем разъяснить свои взгляды, объясниться с читателями, освободить их от заблуждений насчет сути своей позиции, уменьшить свою горечь от непонимания. В середине 90-х годов в Толстом очень сильно жило это стремление: раскрыть положительные, т. е. истинные основы своего миросозерцания. С этой целью писались «Три притчи», драма «И свет во тьме светит» и «Катехизис» — статья «Христианское учение». Все это исповедальные книги.

Первая притча — о «сорной траве на хорошем лугу», которую «добрый и мудрый хозяин» советует не косить, а вырывать. Но его не послушались, и все поле заросло сорняками. «То же самое случилось и со мной, — продолжает Толстой, — когда я указал на предписание евангельского учения о непротивлении злу насилием... Я говорил, что по учению Христа вся жизнь человека есть борьба со злом, противление злу разумом и любовью, но что из всех средств

противления злу Христос исключает одно неразумное средство противления злу насилием, состоящее в том, чтобы бороться со злом злом же. И эти слова мои были поняты так, что я говорю, будто Христос учил тому, что не надо противиться злу» (т. 31, с. 58—59).

Вторая притча — о том, как торговцы стали подмешивать в свои товары разные дешевые и вредные примеси, и городские жители все страдали, но никто не решался высказать неудовольствия, а когда одна хозяйка, всегда кормившая семью домашними припасами и случайно приехавшая в город, открыла обман, бранить стали ее — «грубую деревенщину». «То же случилось со мной, — пишет Толстой, — по отношению к науке и искусству нашего времени. Я всю жизнь питался этой пищей и — хорошо ли, дурно — старался и других, кого мог, питать ею. И так как это для меня пища, а не предмет торговли или роскоши, то я несомненно знаю, когда пища есть пища и когда только подобна ей... Когда я стал говорить это, никто, никто, ни один человек ни в одной статье или книге не возразил мне на эти доводы, а изо всех лавок закричали, как на ту женщину: Он безумец! он хочет уничтожить науку и искусство, то, чем мы живем. Бойтесь его и не слушайтесь! Пожалуйте к нам, к нам! У нас самый последний заграничный товар» (т. 31, с. 62)66.

Третья притча — та, что была в истоке замысла: «Шли путники. И случилось им сбиться с дороги, так что приходилось идти уже не по ровному месту, а по болоту, кустам, колючкам и валежнику, загораживавшим им путь, и двигаться становилось все тяжелее и тяжелее».

Совет рассудительного человека, что надо остановиться и обдумать свое положение, а не двигаться вперед по ложному или метаться в разных направлениях, был с негодованием отвергнут. «Точь-точь то же самое случилось со мной, когда я попытался высказать сомнение в том, что путь, по которому мы забрели в темный лес рабочего вопроса и в засасывающее нас болото не могущих иметь конца вооружений народов, есть не вполне тот путь, по которому нам надо идти... Все рассердились, обиделись и поспешили заглушить дружным говором мой одиночный голос. «Мы и так ленивы и отстали. А тут проповедь лени, праздности, неделания!» Некоторые прибавили даже: ничегонеделания...

— Что стоять? Что думать? Скорее вперед! Все само собой сделается!..

Если бы можно было еще сомневаться в том, что мы заблудились, то это отношение к совету одуматься очевиднее всего доказывает, как безнадежно мы заблудились и как велико наше отчаяние» (т. 31, с. 64—65).

В Москве зимой 1893/94 г. бывало много посетителей: друзей, толстовцев — «темных», как их называла Софья Андреевна, новых знакомых. Мария Львовна писала 6 февраля 1894 г. Л. И. Веселитской: «В Москве мы последнее время измучились и устали от постоянных посетителей. В Москве невозможно оградить себя от них; да и не должно этого делать. Папа считает, что раз люди идут к нему, он должен, как только может, удовлетворять их требованиям и никак не может не пускать их к себе»67.

Молодые студенты, кончавшие филологический факультет Московского университета, Ю. А. Веселовский и М. Берберьян, принесли изданный ими первый том сборника «Армянские беллетристы». Толстой расспрашивал об участи армян в Турции и выразил сомнение, что восстание может чему-либо помочь: «Одно освобождение и достижение политической самостоятельности еще ничего не значит. Оно еще не делает народа счастливым и не устраняет ни гнета, ни эксплуатации. Освободись завтра Турецкая Армения, какое-нибудь другое правительство будет угнетать бедных и слабых. А какое это будет правительство — армянское, русское, французское, в сущности — безразлично...»68.

В литературной части беседа шла об Амиеле и Мопассане. Толстой сказал: «Мопассан после Виктора Гюго — лучший писатель новой эпохи. Я его очень люблю и ставлю выше всех его современников... О нем многие судят неверно. Это не только замечательный талант, это — единственный писатель, который, наконец, понял и воссоздал всю отрицательную сторону отношений между женщиной и мужчиной... И никто с такой меткостью и художественностью, как он, не изображал все страдания, все душевные муки, порождаемые низменными отношениями к женщине»69.

О писателях говорил Толстой и с молодым профессором литературы в Бордо, переводчиком Жюлем Легра, посетившим Хамовники под вечер 20 декабря 1893 г.

В мемуарах, опубликованных к столетию со дня рождения Толстого, Легра вспоминал70: «Толстой мне кажется высоким, крепким,

стройным, ему не дашь и пятидесяти лет, хотя на самом деле ему уже шестьдесят пять. Он еще необычайно бодр... Он приветствует меня на превосходном французском языке, звучащем естественно, ненапыщенно, благородно и без тени педантизма... Наибольшее впечатление... производит непроницаемый, щупающий, сверлящий взгляд. Временами, когда Толстой улыбается, из-под огромных, кустящихся бровей неожиданно вырываются теплые, мягкие вспышки света»71.

Говорили о народном образовании в России, хвалили Чехова, его рассказ «Беглец», появившийся незадолго до того в «Revue des Deux Mondes».

Спустя неделю Легра пришел с Н. И. Стороженко. На этот раз Толстой с восхищением отозвался об Амиеле («Это был почти великий писатель, ему не хватало лишь электрической искры — той искры, которая превращает в воду разрозненные элементы»); о книге П. Сабатье «Жизнь св. Франциска Ассизского», недавно прочитанной72, и о романе Э. Золя «Земля» («Он находит только, что Золя скрыл лучшие стороны сельской жизни и крестьянского характера, что он придал своим героям преувеличенную эротическую чувствительность...»).

Когда разговор коснулся «Войны и мира», Толстой сказал: «... Мои романы — дело прошлое. И я потерял к ним всякий интерес.

— Полно, Лев Николаевич, — необдуманно заметил я. — Если бы вы не написали своих романов, кто читал бы ваши философские сочинения?

— Может быть, может быть! Люди так несерьезны!..»

«Впечатление умилительное, благостное, успокаивающее, утешительное произвел этот бодрый старец-мыслитель. От него исходит доброта — не приторная, а совершенно естественная, откровенная, свободная», — закончил Легра этот свой рассказ73. Те же мысли одушевляют повествование о Толстом в книге Легра «Au Pays Russe», изданной в Париже в 1895 г.74

В дневниковой записи 22 декабря Толстой счел нужным отметить лишь одно посещение — профессором Московской консерватории пианистом Д. С. Шором: «Мы с ним говорили о музыке, и мне в первый раз уяснилось истинное значение искусства, даже драматического». Из воспоминаний художника П. И. Нерадовского, тогда студента Училища живописи, ваяния и зодчества, известно, что пианиста Шора пригласил поехать к Толстым М. А. Олсуфьев. Нерадовский тоже был в этот вечер в Хамовническом доме. Шор играл

Шопена; Толстой с волнением слушал, а потом «сам исполнил отдельные музыкальные фразы, стараясь втолковать ему свое понимание этой вещи Шопена и какие оттенки особенно нужно придать отдельным местам ее»75.

XXI

Последние дни 1893 г. кроме работы, умственной и физической76, были заняты мыслями и хлопотами об отнятых у Хилковых детях и об арестованной в Туле женщине-враче М. М. Холевинской. Толстой написал по этому поводу в Петербург А. Ф. Кони и А. М. Кузминскому. «Сколько мы, друзья ее, можем догадываться, ее схватили по оговору еврейки, фельдшерицы, по фамилии Труша, взятой в Киеве еще осенью. Еврейка эта кажется мне мало опасный человек — я ее видел — шальная социалистка, каких много развелось теперь. Холевинская же наверное ни в чем не замешана и ее наверное отпустят. Нельзя ли сделать так, чтобы ее отпустили пораньше, не замучив ее до смерти» (т. 66, с. 455)77.

Но жизнь собственной его семьи шла своим чередом, со своими волнениями, радостями и горестями, своими буднями и праздниками. Решено было на 1 января пригласить не просто ряженых, а устроить костюмированный вечер. П. И. Бирюков, часто бывавший теперь в доме Толстых (по делам «Посредника»), написал позднее: «Если затеи не представляли какой-нибудь безумной траты денег и роскоши, то Л. Н. сам увлекался и радовался общему добродушному веселью.

Таков был вечер 1-го января 1894 г. Во время вечернего чая, на котором присутствовал и Л. Н., разговаривая с гостями, послышался звонок, и вскоре дети с радостью объявили, что приехали ряженые. На лице Л. Н-ча пробежала улыбка недовольства. Но двери отворились, и в залу вошло несколько почтенных, хорошо известных Москве лиц, художников, литераторов и ученых. Все были несколько удивлены и встали со своих мест, чтобы поздороваться с вошедшими. Но удивление достигло высших пределов, когда среди вошедших заметили самого Л. Н-ча в темносерой блузе, подпоясанной ремнем, с заложенными за него пальцами, который подошел к настоящему Л. Н-чу и, протягивая ему руку, сказал: «Здравствуйте, Л. Н.» Два Л. Н-ча поздоровались и настоящий Л. Н. с недоумением рассматривал своими близорукими глазами своего двойника. Это оказался искусно

загримированный его друг Лопатин. Помню, что такой же эффект произвели загримированные И. Е. Репиным, Вл. Серг. Соловьевым, А. Г. Рубинштейном и другими. Напряженное недоумение сменилось вскоре бурным весельем, среди которого слышался и громкий хохот Л. Н-ча»78.

3 января в Хамовническом доме впервые появился И. А. Бунин.

Отмечая 24 января, после месячного перерыва в дневнике, свои новые встречи, Толстой записал: «Познакомился с женой Хилкова. Та же женщина без нравственного двигателя. Еще с Волкенштейном и Меньшиковым: оба внешние, хорошие, добрые, умные последователи — особенно Меньшиков». И свои грустные мысли по этому поводу: «Никак не отделаешься от иллюзии, что знакомство с новыми людьми дает новые знания, что чем больше людей, тем больше ума, доброты, как чем больше вместе углей горящих, тем больше тепла. С людьми ничего подобного: все те же, везде те же. И прежние и теперешние, и в деревне и в городе, и свои и чужие, и русские и исландцы и китайцы. А чем больше их вместе, тем скорее тухнут эти уголья, тем меньше в них ума, доброты». Полтавский земский врач А. А. Волкенштейн, в прошлом революционер, теперь увлекался идеями Толстого; ехал в Москву вместе с Буниным.

О встрече с Толстым подробно рассказал сам Бунин — позднее, в книге «Освобождение Толстого». Свидание было коротким.

Молодой писатель услышал слова:

«Пишите, пишите, если очень хочется, только помните, что это никак не может быть целью жизни».

«С женщиной можно жить только как с женой и не оставлять ее никогда... Хотите жить простой, трудовой жизнью? Это хорошо, только не насилуйте себя, не делайте мундира из нее, во всякой жизни можно быть хорошим человеком...»

«Не ждите многого от жизни, лучшего времени, чем теперь у вас, не будет... Счастья в жизни нет, есть только зарницы его — цените их, живите ими...»79.

Возвратясь в Полтаву, Бунин написал: «Ваши слова, хотя мне удалось слышать их так мало и при таком неудачном свидании, произвели на меня ясное, хорошее впечатление; кое-что ярче осветилось от них, стало жизненней»80.

Б. Н. Леонтьев, бывший воспитанник пажеского корпуса, ставший толстовцем (в декабре 1891 г. он пешком пришел в Бегичевку, принеся собранные в Полтаве деньги на содержание двух столовых), написал 30 января: «Бунин рассказывал про всех московских друзей, но приехал очень огорченный, что так мало провел времени с вами, — вы были главная цель его поездки, — он вас очень любит и давно жаждал знакомства с вами. Он не может спокойно, без волнения говорить о вас... Он хочет бросить свою службу и заняться продажей книжек “Посредника”» (т. 67, с. 49).

Толстой отправил Бунину ласковое письмо, повторив советы, высказанные при встрече, и заключив строгим напутствием: «Смерть Дрожжина и отнятие детей Хилкова суть два важные события, которые призывают всех нас к большей нравственной требовательности к самим себе и к все большему и большему освобождению себя от всякой солидарности с той силой, которая творит такие дела» (т. 66, с. 48).

10 января Толстого навестил друг молодости, ровесник по годам, Б. Н. Чичерин. Теперь от прежних чувств остались одни воспоминания — «произошло отчуждение», как выразился сам Чичерин в письме к жене81. Толстой 14 января заметил в записной книжке: «То, что вочеловечение, искупление и воскресение может доказываться философски (как у Чичерина), доказывает, что философия может доказывать все, что хотите, и потому ни в чем убеждать не может».

Такое понимание сущности христианства было изложено Чичериным в книге 1879 г. «Наука и религия», не изменилось и теперь, и было очень далеко от взглядов Толстого.

XXII

24 января в дневнике отмечено: «Глупое положение на съезде натуралистов, которое было мне очень неприятно».

Этот, девятый по счету, съезд естествоиспытателей и врачей проходил в Москве с 3 по 11 января под председательством К. А. Тимирязева. Во время общего заседания 11 января в колонном зале Благородного собрания в зал вошел Толстой — послушать речь профессора-математика В. Я. Цингера «Недоразумения во взглядах на основания геометрии». Как вспоминал сын докладчика А. В. Цингер, тема была избрана в связи с юбилеем Н. И. Лобачевского, которого Толстой помнил как ректора Казанского университета.

Остаться незамеченным, конечно, не удалось, пришлось подняться на эстраду, занять место рядом с председателем и выслушать овацию публики. Вечером Толстой со смехом упрекал молодого Цингера: «И что же вы говорили, что нет парада? Такая пропасть народу,

все фраки и все точно «именинники»... Это уж не «праздник науки», а какая-то ученая масленица... А скажите, почему это, когда читали благодарность Капнисту82, студенты зашикали, а Столетову так сильно хлопали?.. Жаль, не слышал я речи Василия Яковлевича Столетова с начала. В конце мне понравилось: «не только свету, что из окошка»83. В перерыве Толстой беседовал с физиологом И. М. Сеченовым.

На другой день присутствие Толстого на съезде отметила газета «Русские ведомости». Астроном К. Д. Покровский написал своему другу С. В. Щербакову: «Вчера не общем собрании на эстраде в 1-м ряду сидели два графа: 1) граф Капнист и 2) гр. Лев Толстой. Первый был, конечно, во фраке, под которым на белой груди красовалась красная лента, второй в штанах и в блузе, подпоясанной узким ремнем. Первого, хотя и случайно, но довольно эффектно ошикали, второго встретили страшным громом рукоплесканий»84.

Уезжая 23 января в Гриневку, Толстой в вагоне поезда встретился с харьковским профессором физиологом, материалистом по убеждениям, В. Я. Данилевским, прочитавшим на съезде доклад «Чувство и жизнь». Об этой речи Толстой знал из рассказов А. В. Цингера и печатного «Дневника съезда». Не зная, кто его собеседник, сказал, что ему особенно не понравилась речь Данилевского. «Оказалось, что это сам Данилевский. Очень умный и симпатичный человек. Речь его получила такой резкий смысл потому, что она урезана. Мы приятно поговорили. И я вновь подтвердил себе, как не надо осуждать», — написал Толстой в Париж сыну Льву Львовичу (т. 67, с. 20).

24 января на годичном собрании Московского психологического общества Толстой был избран почетным членом этого Общества, впрочем — не единогласно: «за» было 25 голосов, против — 585.

Международная известность и авторитет Толстого в это время были уже так велики, что представители разных европейских и американских обществ обращались с просьбами об участии в своей деятельности или рассказывали о ней, надеясь на одобрение.

Эдуард Казалет, организовавший в 1893 г. «Англо-русское литературное общество», писал из Лондона, и Толстой с радостью согласился быть членом: «Я всей душой сочувствую всякому способу

единения людей, независимо от политических партий...» (т. 66, с. 402).

От имени общества «Молодых друзей мира», созданного на юге Франции, обратился Феликс Шредер и просил что-нибудь для журнала. Толстой обещал статью «Христианство и патриотизм», когда она будет закончена, а пока посоветовал сделать краткое изложение всего, что касается войны, из книги «Царство Божие внутри вас» (т. 66, с. 402). Такое изложение появилось в январском номере за 1894 г. журнала «La paix par le droit».

И, конечно, в Ясную Поляну и московский дом постоянно шел поток писем, статей, книг; все это читалось, просматривалось, обсуждалось в переписке. В январе 1894 г. француз Шарль Саломон сожалел, что при встрече с Толстым он «с некоторой иронией» отозвался об А. Дежардене, издателе журнала «L’union pour l’action morale» («Союз морального действия»). Толстой ответил: «О Дesjardin я имею самое хорошее мнение, усиленное теперь вашим письмом, и буду держаться его. В 1-м № «Revue des deux mondes» была его статья о свободе и социализме, которая мне очень понравилась доказательством очевидной неисполнимости программы социалистов, и я поручил перевести ее с тем, чтобы напечатать в изданиях «Посредника»86. Я не согласен с ним только в том, что читается между строк его статьи, что если программа социалистов неисполнима, то настоящее положение вещей может и должно оставаться, каким оно есть, с собственностью земли и капитализмом. Я думаю, что настоящий порядок вещей еще менее может продолжаться, чем государственный социализм — осуществиться» (т. 67, с. 24).

Случилось так, что с Дежарденом в Париже встретились Татьяна Львовна и Лев Львович. Татьяна Львовна писала матери: «Вчера вечером был у нас Desjardin, очень интересный человек, рассказывал про Мопассана, которого он хорошо знал. Говорил, что раз они пообедали вместе и шли домой по бульварам и говорили о Толстом. Мопассан читал только «Войну и мир» и «Анну Каренину», и Дежарден ему посоветовал прочесть «Смерть Ивана Ильича», которую он только что прочел и от которой был в восторге. Он в нескольких словах передал ему содержание. После этого Мопассан замолчал, взял его под руку, и они долго шли молча. Потом Мопассан стал говорить, что вся его деятельность никуда не годится, что он прожил пустую, ненужную жизнь, лучше было бы, коли бы он был cultivateur <земледельцем>, и просил прислать ему «Смерть Ивана Ильича». Это была последняя книга, которую он прочел. Через пять-шесть дней он сошел с ума»87.

19/31 января некая Бона Вейльшоф из Милана крупным почерком старательно написала, что она выучилась по-русски, чтобы читать сочинения Толстого в подлиннике. На приложенном ею листочке Толстой выполнил ее просьбу и отправил свои несколько слов: «Вам сказано: око за око и зуб и зуб, а я говорю вам: не противься злому.....» Сознание исполнимости этого правила дает человечеству новую, блаженную жизнь» (т. 67, с. 31).

Другой иностранец, англичанин Эдвард Петерсон, спрашивал мнение Толстого о церкви — «как мнение человека, чье учение мы исповедуем». Толстой ответил кратко, но вполне определенно: «...Я считаю, что церкви являются величайшими врагами хорошей христианской жизни» (т. 67, с. 42).

Из Флоренции прислали брошюру «Новое священство» английской романистки Марии Луизы де ла Раме (псевд. Уйда) — «против докторов и вивисекции» (т. 67, с. 45). Толстому брошюра показалась «очень сильной», «замечательной»; он хотел издать ее по-русски и даже написать предисловие — «высказать свои взгляды по тому же вопросу» (т. 67, с. 61).

Из Манчестера писал Джон Крауфорд: прочитав «Царство Божие внутри вас», он увидел человека, близкого по взглядам, и тоже посылал свои брошюры. Толстой ответил благодарственным письмом: «Я твердо верю, что очень близко то время, когда учение Христа станет не только учением, но действительностью, и ваши писания и деятельность укрепляют эту веру» (т. 67, с. 63).

В марте 1894 г. началась переписка с Джоном Кенворти. Посетившему его (по просьбе Толстого) Эрнесту Кросби Кенворти сказал, что день, когда он получил первое письмо Толстого, был «одним из счастливейших дней его жизни». Книгу Кенворти «Анатомия нищеты» (Лондон, 1893) Толстой «достал у одного книгопродавца и дал перевести ее на русский язык» (т. 67, с. 62) раньше, чем получил от автора. В 1900 г. для третьего английского издания этой книги написал предисловие.

XXIII

В Гриневке Толстой пробыл до конца января. Илья Львович находился в это время за границей, дома хозяйничала молодая Софья Николаевна. Внучке Анночке было уже 6 лет, маленькому Мише три с половиной месяца; двухлетнего Николеньку похоронили в декабре. Вернувшись в Ясную Поляну, Толстой записал 9 февраля в дневнике: «Уехали от Сони Т. 1-го. Мне было очень хорошо там. Я полюбил ее». И 28 января — в письме Льву Львовичу: «Соня очень мила, и дети прекрасны» (т. 67, с. 20).

Но в первый же день по приезде в Гриневку открылись так знакомые картины народной жизни: «С утра вижу, по метели ходят, ездят в лаптях мужики, возят Илюшиным лошадям, коровам корм, в

дом дрова. В доме старик повар, ребенок девочка работают на него и его семейство. И так ясно и ужасно мне стало это всеобщее обращение в рабство этого несчастного народа. И здесь, и у Илюши — недавно бывший ребенок, мальчик — и у него те же люди, обращенные в рабов, работают на него. Как разбить эти оковы? Господи! помоги мне, если ты открыл мне это так ясно и так нудишь меня» (дневник, 24 января).

О том же через несколько дней в письме Льву Львовичу: «Здесь, приехавши в Гриневку и увидав заморышей мужичков ростом с 12-летнего мальчика, работающих целый день за 20 к. у Илюши, мне так ясно то учреждение рабства, которым пользуются люди нашего класса, особенно ясно, видя этих рабов во власти Илюши, который недавно был ребенком, мальчиком, что рабство это, вследствие которого вырождаются поколения людей, возмущает меня, и я, старик, ищу, как бы мне те последние годы или месяцы, которые осталось мне жить, употребить на то, чтобы разрушить это ужасное рабство; но в Париже то же рабство, которым ты будешь пользоваться, получив 500 р. из России, то же самое, только оно закрыто» (т. 67, с. 19).

В Гриневке продолжалась правка статьи «Христианство и патриотизм»; Татьяна Львовна, поехавшая с отцом, вечерами переписывала. Как всегда — чтение. На этот раз — французские романы: Э. Род. «Жизнь Мишеля Тесье» и А. Дюма-отец «Сильвандир». В письме к Софье Андреевне отзыв: о первом — «как бездарно! Как все выдумано. Не видно той страсти, из-за которой он погубил все, и еще менее видна его, Тесье, талантливость... С важностью мажет и воображает, что он психолог». О втором: «Бодро, весело, умно и талантливо, и sobre <скромно> и без претензии» (т. 84, с. 207).

Отправлялись письма, в том числе приветственное В. В. Стасову по случаю 70-летия. Толстой просил жену пересылать приходящие на его имя письма, потому что «бывают нужные. Кроме того, если не пересылать, слишком много наберется».

27 января ходил пешком в Никольское, принадлежавшее Сергею Львовичу: «любовался на Сережин дом и intérieur», как сказано в том же письме к Софье Андреевне.

XXIV

В Ясной Поляне, куда приехали 2 февраля, снова пошла жизнь, окруженная посетителями: «Сначала Поша, который только радостен, потом М. Н. Чистяков с Тарабариным, мужиком рационалистом. Он был только день, и было только приятно88; потом Емельян. Этот очень

понравился всем нам. А мне был особенно интересен тем, что уяснил мне смысл сектантства» (дневник, 9 февраля). Под влиянием В. Г. Черткова Е. М. Ещенко отказался от сектантства (хлыстовства), и теперь Толстой написал о нем: «Емельяна я очень полюбил. Какой понятный мне и родственный по духу человек! Я никогда не ожидал его таким. В особенности поразили меня в нем ясный и твердый ум, спокойствие и правдивость... Лучшие люди, которых я знаю из народа, — таких я знаю трех — совершенно свободны от всякой формы. И они-то и подобные им теперь — передовые борцы, делающие дело Божие. Я в первый раз по Емельяну узнал силу этой мертвящей организации, и это мне было очень поучительно» (т. 87, с. 253—254)89.

Это письмо Черткову Толстой писал в Туле, где встречал Н. Н. Ге. На другой день в дневнике отмечено: «Ге увлекается искусством».

Обычно всегда воодушевленный, Ге в этот раз был особенно радостен: он закончил картину «Распятие» и, послав ее пока в Москву, намеревался везти в Петербург на Передвижную выставку.

На другой день по приезде Ге Толстой записал в дневнике: «Думал за это время с ужасной силой о значении своей жизни, но высказать не могу ¹/₁₀₀ того, что чувствовал!» Далее идет расшифровка, обрывающаяся на полуфразе. «Смысл жизни» определен так: «служить Богу, спасая людей от греха и страданий». И рядом — запись художественного замысла, никогда не осуществленного: «Ясно пришла в голову мысль повести, в которой выставить бы двух человек: одного — распутного, запутавшегося, павшего до презрения только от доброты, другого — внешне чистого, почтенного, уважаемого от холодности, не любви»90.

П. И. Бирюков свидетельствует еще: «... В эти дни пребывания в Ясной Поляне Л. Н. в первый раз рассказывал нам легенду о старце Федоре Кузьмиче, еще долго потом занимавшую его мысли и воображение. Мне удалось записать с его слов этот первый набросок его рассказа»91.

11 февраля Толстые вместе с Ге и Бирюковым приехали в Москву. Конечно, Толстому не терпелось увидеть картину (она находилась в частной мастерской на Долгоруковской улице). Бирюков стал свидетелем этого события и так рассказал о нем: «Два друга, два великих художника, поставивших целью своей жизни воплотить в искусстве новый христианский идеал, были в этот момент соединены

одним созданием, через которое, как через хороший проводник, передавался таинственный ток художественного созерцания. Волнение их достигло высшего предела, когда Л. Н. вошел в мастерскую и остановился перед картиной, устремив на нее свой проницательный взгляд. Н. Н. Ге не выдержал этого испытания и убежал из мастерской в прихожую. Через несколько минут Л. Н. пошел к нему, увидал его, смиренно ждущего суда, он протянул к нему руки и они бросились друг другу в объятия. Послышались тихие сдержанные рыдания. Оба они плакали, как дети, и мне слышались сквозь слезы произнесенные Л. Н-чем слова: “Как это вы могли так сделать!”»92.

26 февраля Толстой на вокзале провожал друга в Петербург. «Они едут вместе весело, Касаткин, Пастернак, Левитан. Я, кажется, без тебя, Таня, — писал Толстой дочери, — обидел Касаткина, высказав ему очень откровенно неодобрение его картине «паровая конка». Очень мне уж стало противно искусство для забавы» (т. 67, с. 56). В письме 18 февраля Н. А. Касаткин извинялся за то, что огорчил своими картинами (на 22-й Передвижной выставке в Москве) и своим «желанием оправдаться».

Президент Академии художеств великий князь Владимир Александрович, посмотрев на картину Ге, отвернулся и произнес: «Это бойня!» Полотно было снято с выставки и показывалось потом лишь в частной квартире, где его могли увидеть, конечно, немногие.

Узнав обо всем этом93, Толстой утешал и ободрял друга: «То, что картину сняли, и то, что про нее говорили, — очень хорошо и поучительно. В особенности слова «это бойня». Слова эти все говорят: надо, чтобы была представлена казнь, та самая казнь, которая теперь производится, так, чтобы на нее было так же приятно смотреть, как на цветочки. Удивительная судьба христианства! Его сделали домашним, карманным, обезвредили его и в таком виде люди приняли его, и мало того, что приняли его, привыкли к нему, на нем устроились и успокоились. И вдруг оно начинает развертываться во всем своем громадном, ужасающем для них, разрушающем все их устройство, значении... Снятие с выставки — ваше торжество. Когда я в первый раз увидал, я был уверен, что ее снимут...» (т. 67, с. 81—82).

Наверное, под впечатлением от картины Ге и в связи с постоянными размышлениями об искусстве94 Толстой 17 февраля отправился

в Третьяковскую галерею. О впечатлениях удается узнать по письмам к Татьяне Львовне (в Париж) Софьи Андреевны и Марии Львовны. Толстой «умилился» картиной Н. В. Орлова из народной жизни («Умирающая»); «долго не мог уйти» от «Ареста пропагандиста» И. Е. Репина, «очень понравилась» его картина «Отказ от исповеди», но отрицательно отозвался об «Иван Грозный и сын его Иван» и «Не ждали»; возмущался В. М. Васнецовым: «бездарно и просто технически дурно»; нашел «прекрасной» картину Ге «Что есть истина?»

XXV

В феврале 1894 г. в Москве появился парижский переводчик русских писателей И. Д. Гальперин-Каминский. Он был командирован писательскими и художественными организациями для пропаганды в пользу литературной конвенции между Францией и Россией. Не раз посетил он Хамовнический дом, намереваясь, как сказал он Толстому, писать его биографию. Он просил разрешение использовать письма Толстого к Н. Н. Страхову, А. А. Толстой и С. С. Урусову. Толстой было согласился, но Страхов засомневался: «мне стало страшно за это мое сокровище», — написал он 15 марта. В следующем письме Страхов извещал, что А. А. Толстая дала копии с писем к ней, и замечал: «Будет с него! Пусть нанижет книжку ходячих фраз с ходячими приемами глубокомыслия и тонкости. Он довольно умен, но ничуть не подготовлен для понимания Вас и русской литературы. Для него это — чужая область»95. 16 марта Толстой направил отказ Гальперину-Каминскому: «Эти письма слишком интимного характера, чтобы они могли быть напечатаны при жизни как тех, кому они адресованы, так и того, кто их писал» (т. 67, с. 83)96.

О своих беседах с Толстым в 1894 г. Гальперин рассказал в мемуарах, опубликованных в 1898 и 1901 г. парижским журналом «Revue Illustrée»97.

Вспоминая, вероятно, свое недавнее поражение с детьми Хилковых, Толстой сказал парижанину: «Я говорю всю правду и делаю это не только из сознания своего человеческого долга, но и потому, что я единственный человек в России, имеющий возможность свободно высказываться. Этим я пользуюсь и для своих книг и даже

когда пишу царю; если я и не получаю ответа, то, во всяком случае, знаю, что письма мои доходят по назначению, быть может, они когда-нибудь и окажут свое действие — ведь царь, как и все люди, наделен разумом и душой».

В альбом Жени Гальпериной-Каминской Толстой сделал запись, которая в переводе звучит так «Я прежде всего желаю Женечке узнать, зачем она живет на земле, и выполнить именно то назначение, ради которого она была на эту землю послана»98.

Пересказал переводчик и суждения Толстого о французских писателях, прежде всего — о Мопассане. «... Мэтр признался мне, что его огорчает необходимость осуждать тенденции автора «Жизни». Ставя талант Мопассана выше таланта Бурже и даже Золя и Доде, Толстой находит, что он пишет как художник только тогда, когда выставляет перед нами животные инстинкты человека, сладострастие, чувственность. То же у Анатоля Франса, чьи гривуазные рассказы правдивы и естественны, тогда как его описания жизни святых манерны и фальшивы. Хорошо описывать можно только то, что сильно любишь. Мы видим это же у Эмиля Золя. Его лучший роман — “Земля”; портреты крестьян, картины сельской жизни написаны превосходно. Среди молодых писателей, которых Толстой читает с удовольствием, следует назвать Эдуарда Рода и Поля Маргерита, из произведений первого он, впрочем, больше ценит философские этюды и литературно-критические статьи, чем романы. Великими, искренними поэтами были Виктор Гюго, Дюма-отец, а в наши дни — Сюлли-Прюдом. Особенно поразило автора “Власти тьмы”, что он встретил единоверца в авторе “Дамы с камелиями”».

Любопытен и приведенный Гальпериным-Каминским факт, последнее свидание Толстой назначил ему по телефону — «следовательно, не пренебрег возможностью использовать этот канал ненавистной ему цивилизации, и отправился для этого в контору соседней фабрики».

Во время зимних гастролей 1893/94 г. Лессинг-театра в Москве Толстого посетил немецкий театральный критик и драматург Оскар Блюменталь99. Позднее основатель театра вспоминал. «Я явился с намерением ставить вопросы, а вынужден был отвечать сам. Новое литературное движение в Германии, политическая жизнь, как она развернулась при Вильгельме II; имена народившихся новых талантов на поприще новелл и драматических произведений, основы представления и инсценировка пьес, как они изображались гастролировавшим

в Москве Лессинг-театром... словом, все чрезвычайно интересовало графа»100. Когда гость заговорил о том, почему бы не взглянуть на столицу Германии и познакомиться лично с ее живой и разнообразной умственной жизнью, Толстой ответил: «О, нет! Я разделяю мнение индийского мудреца, приведшего в числе семи смертных грехов также и путешествия без необходимости... Я никогда более не покину России». Разговор зашел и о задуманной пьесе («И свет во тьме светит»): «В этой драме я хочу изложить мою собственную исповедь — мою борьбу, мою религию и страдания, словом, все, что близко моему сердцу... Но поверьте, я умру, не окончив желанной работы». Спросил гостя о последних вещах Г. Ибсена, критически отозвался о «Дикой утке» и «Привидениях»: «Впрочем, плохой перевод может совершенно испортить впечатление. Я сам на себе испытал нечто подобное»101.

12 марта, субботним вечером (приемный день у Толстых), Хамовники посетил Андрю Диксон Уайт, американский посол в Петербурге (с 1892 по 1894 год), приехавший на неделю в Москву: «Нашел все большое семейство за длинным чайным столом. Граф и графиня, дочери и брат102 весьма любезно приветствовали меня. Встретил профессора Грота из университета. Долгий и интересный разговор с графом Толстым»103. На другой день американец опять встретился с Толстым — в Третьяковской галерее: «Граф очень интересен. Я сопровождал их по дороге домой»; 14 и 15 марта — новые встречи: «Он интересно говорил о религии, женщинах, мормонах... о поклонении крестьян мощам, о жизни после смерти и т. д.». Вместе навестили богатого купца-старообрядца (К. Т. Солдатенкова), гуляли по Кремлю. Тогда же Уайт продиктовал своему секретарю содержание бесед с Толстым, а позднее подробно рассказал о них в автобиографии104.

Оказавшись в Москве после 35-летнего перерыва, Уайт нашел мало перемен: «Произошла единственная перемена, которая интересовала меня: впервые в истории России появился человек с мировой славой

писателя и мыслителя — этим человеком был Лев Толстой». Пораженный скромностью обстановки и одежды хозяина, американец отметил его радушную манеру, одновременно полную «достоинства и величия»: «весь вид... говорил о том, что он прирожден повелевать».

В галерее Толстой, конечно, обращал внимание гостя на картины, которые любил сам: «Что есть истина?», «Распятие», «Выход с Тайной вечери» Н. Н. Ге, «Арест пропагандиста» и «Не ждали» И. Е. Репина, «Умирающая» Н. В. Орлова; критиковал как «неправдоподобные» исторические полотна Репина: «Правительница царевна Софья Алексеевна», «Иван Грозный и сын его Иван». «Мне становилось еще более понятно, — писал Уайт, — что сочувствие крестьянам и стремление проникнуть в их заботы и печали составляют основное начало его жизни».

«Человеком огромнейшего таланта», хотя «развращенным» (и потому «действие всех его произведений вращается вокруг женщины»), назвал Толстой Мопассана; выразил «симпатии» к Эмерсону, Готорну, Уиттьеру, одобрительно отозвался о Хоуэлсе, но, к удивлению собеседника, самой крупной фигурой в американской литературе назвал Адина Баллу, автора «Катехизиса непротивления» — «превосходного» сочинения, оцененного так же при первом чтении в июне 1889 г.

Спросил Уайт, когда и как, по мнению Толстого, в России будет сделан значительный успех в деле свободы и культуры. И услышал ответ, что произойдет это «скоро и решительно».

XXVI

Однажды в зимние месяцы 1894 г., возвращаясь на конке от заболевшего художника И. М. Прянишникова, своего давнего знакомого, Толстой встретился с писателем С. Т. Семеновым, и тот познакомил его с поэтом-самоучкой И. А. Белоусовым105. Знакомство с Белоусовым прервалось до 1909 г., когда тот вместе с редактором газеты «Столичная молва» и сотрудниками фирмы «Граммофон» приехали в Ясную Поляну для записи голоса Толстого. Семеновым же весной 1894 г. Толстой занимался особо: в марте было написано предисловие к его рассказам.

Еще 3 февраля Семенов рассказал в письме о намерении издать свои рассказы отдельной книжкой. Толстой ответил, что будет рад помочь делу: «Книжечка может выйти хорошая, и я могу искренно похвалить ее» (т. 67, с. 43). Скоро нашелся издатель: К. Т. Солдатенков. И. И. Горбунов-Посадов известил об этом Толстого 18 марта; предисловие начато на оставшемся пустым месте этого письма.

100

21 марта Горбунов-Посадов сообщил Семенову, что к его «томику» Толстой «написал несколько вступительных слов». В печати статья, появившаяся как предисловие к сборнику «Крестьянские рассказы», датирована: 23 марта. В 1904 г. книга была переиздана «Посредником», а в 1909 г. открыла шеститомник рассказов Семенова106.

В короткой, всего две страницы, статье Толстой сначала изложил свое «правило судить о всяком художественном произведении с трех сторон»: содержания, формы, искренности автора; потом критиковал рассказ Г. Флобера, переведенный Тургеневым, «Юлиан Милостивый» — за холодность; наконец дал сжатую, но прекрасную характеристику рассказов русского крестьянского писателя: «Искренность — главное достоинство Семенова. Но, кроме нее, у него содержание всегда значительно: значительно и потому, что оно касается самого значительного сословия России — крестьянства, которое Семенов знает, как может знать его только крестьянин, живущий сам деревенскою тягловою жизнью. Значительно еще содержание его рассказов потому, что во всех главный интерес их не во внешних событиях, не в особенностях быта, а в приближении или в отдалении людей от идеала христианской истины, который твердо и ясно стоит в душе автора и служит ему верным мерилом и оценкой достоинства и значительности людских поступков.

Форма рассказов совершенно соответствует содержанию: она серьезна, проста, подробности всегда верны: нет фальшивых нот. В особенности же хорош, часто совершенно новый по выражениям, но всегда безыскусственный и поразительно сильный и образный язык, которым говорят лица рассказов» (т. 29, с. 214).

В сентябре Толстой написал С. Т. Семенову в его деревню: «Рассказы ваши большинству людей не предубежденных нравятся. Либеральные же журналы осуждают: один («Вестник Европы») за то, что они слишком не тенденциозны, а «Мир Божий» за то, что они тенденциозны. Пишите, не думая об этих критиках, а только о том, чтоб не погрешить словом»107.

XXVII

Окончив предисловие к Семенову, Толстой отметил в дневнике: «Многое хочется писать, но как будто сил нет. Надо попробовать художественное».

Среди внесенных в этот день мыслей особенно примечательны две: о жизни человеческой как художественном произведении — она также может заражать людей, действовать на них, и об ощущении

101

своей собственной жизни. «Часто за это последнее время, ходя по городу и иногда слушая ужасные, жестокие и нелепые разговоры, приходишь в недоумение, не понимаешь, чего они хотят, что они делают, и спрашиваешь себя: Где я? Очевидно, дом мой не здесь».

Впрочем, настроения бывали и другие. Софья Андреевна, записав 2 марта в дневнике, что Лев Николаевич «приуныл», далее рассказывает, как он «с удивительной жизнерадостью, взглянув в окно на яркое солнце и взяв с окна фиников, отправился с Дунаевым на грибной рынок, чтоб посмотреть coup-d’oeil <взглянуть> на этот торгующий грибами, медом, клюквой и проч. — народ»108. Немного раньше десятилетняя Саша Толстая писала Татьяне Львовне: «Вчера вечером мы танцевали с Андрюшей, Мишей и Ваней, а Сережа играл, он теперь в Москве, и когда он заиграл Grand Rond, то все большие прибежали: папа, дедушка109 и англичанин110, начали танцевать вместе с нами, было очень смешно»111. А в другой раз, когда дети собирались на какой-то вечер и Сашу с Ваней завивал модный московский парикмахер Теодор, их отцу было «очень больно видеть Ваню завитым и Сашу разряженною» (т. 67, с. 56).

25 марта с дочерью Марией Львовной Толстой уехал к В. Г. Черткову на его хутор Ржевск Воронежской губернии. С собою были взяты рукописи Предисловия к Мопассану.

На воронежском вокзале виделись с Г. А. Русановым и обещали заехать к ним на обратном пути.

У Чертковых и Русановых Толстому было хорошо, радостно. Незадолго до того Татьяна Львовна записала в дневнике слова отца: «Папа говорит, что никто, как Чертков и Русанов, его не понимает. Русанов более с художественной, Чертков с моральной стороны. И что Чертков даже с излишним уважением все подбирает, что его касается, но зато ничего не упустит»112.

По возвращении Толстой отметил в своем дневнике: «Полюбил и оценил Галю. Очень полюбил Русанову и ее детей».

Галя — А. К. Черткова, которая была тогда тяжело больна, боялись за ее жизнь. Толстого, как всегда, покорила ее духовная высота. «Она очень жалка и мила, и тверда духом. Я сейчас с ней поговорил с полчаса и вижу, что она устала. Приподняться на постели она даже не может сама», — писал Толстой Софье Андреевне. И на другой

102

день: «Нам очень хорошо, главное хорошо нравственно среди людей, которые нас любят» (т. 84, с. 212, 213).

Пробыли у Чертковых пять дней. Толстому нравилась красивая местность, он работал и гулял, собирая первые весенние цветы — подснежники. Решили, что на лето Чертковы снимут дачу где-нибудь поблизости от Ясной Поляны: «так мы с ним душевно близки, столько у нас общих интересов, и так редко мы видимся» (т. 84, с. 212).

Как только в конце апреля Толстой переехал с Марией Львовной из Москвы в Ясную Поляну, тотчас начались поиски подходящего «помещения». Уже 30 апреля Толстой извещал Черткова, что нашел в Деменке, в 5-ти верстах от Ясной, маленький домик, нарисовал в письме его план, потом хлопотал о пристройке, вызывая ревнивые чувства у Софьи Андреевны. Она даже написала Черткову письмо, укоряя в том, что он утруждает своего друга заботами о даче. Толстой разъяснил: «Татьяна Андреевна не будет жить у нас113; вас, как поддерживающего во мне то, что ей страшно во мне, она опасается. Она боится тоже, что будет одинока. Я ж имел неосторожность сказать, что у вашего Димы114 не так, как у Ванечки, нет игрушек» (т. 87, с. 277).

Чертковы в мае поселились в Деменке и прожили здесь до середины августа; но тяжело заболел какой-то изнурительной лихорадкой сам Владимир Григорьевич, и Софья Андреевна хлопотала, чтоб его осмотрел тульский врач А. М. Руднев (он посоветовал скорейшую перемену климата, и они вернулись к себе в Воронежскую губернию).

Помимо других дел, Чертков, посещая Ясную Поляну, переписывал дневники Толстого, в том числе дневник 1894 года. 7 августа, уезжая в Москву, Мария Львовна отдала отцу портфель с тетрадями дневника, но не объяснила, как открывается портфель. Чертков, по нездоровью, просил разрешения делать эту работу у себя дома. Толстой отправил ему весь портфель115.

У Русановых в Воронеже Толстой пробыл, возвращаясь в Москву, всего ночь и один день: 2 апреля. Этим днем датирована завершенная здесь статья о Мопассане. По воспоминаниям Г. А. Русанова, поработав до первого часа в детской комнате, с дешевенькой конторкой и столом, накрытым изрезанной и вытертой клеенкой, Толстой отправился навестить свою племянницу, дочь сестры Марии Николаевны Елену Сергеевну, бывшую замужем за И. В. Денисенко, председателем Воронежского окружного суда.

103

Разговоры с Русановым касались преимущественно художественной литературы.

Толстой похвалил А. Ф. Писемского, посетовал, что он «забытый теперь писатель», и готов был согласиться с хозяином дома, что Писемский выше Гончарова; потом добавил о Гончарове: «Лучшее, что он написал, это его первая вещь: «Обыкновенная история». Сыну Русанова Борису посоветовал читать роман «Бесы»: «Из выведенных в нем лиц он остановился на Шатове и Степане Трофимовиче Верховенском. В особенности нравится ему Степан Трофимович». О критиках сказал, что они «никогда не имели большого значения» для него; впрочем, «в Писареве хороша смелость, с которой говорит он». Увидав старый номер «Современника» с очерком Н. Н. Толстого «Охота на Кавказе», заметил: «А как хороша эта статья брата! И вообще хорошие тут вещи. Кто тут еще? Островский, его «Праздничный сон до обеда», Фет... Все это прошло...»

Конечно, разговор коснулся Чехова. «Рассказ неизвестного человека» — «плох», но «Черный монах» — «прелесть»; «Степь» — «прелесть! Описания природы прекрасны. Рассказ этот представляется мне началом большого биографического романа, и я удивляюсь, почему Чехов не напишет его», — сказал Толстой.

«Настоящими христианскими писателями» были названы Диккенс и Гюго; «из сорока трех томов Гете (я все прочел) два тома хороши, а остальные плохи»; «Ибсен не нравился ему».

Гимназисту П. Е. Щеголеву, будущему известному пушкинисту, Толстой написал: «Желаю вам думать своим умом»116.

Посещение Толстым чертковского хутора Ржевск встревожило местные власти. В 1894 г. Воронежское губернское жандармское управление завело дело № 24 «О распространении в Воронежской губернии лжеучения графа Льва Толстого».

Воронежским приверженцам языка эсперанто (искусственного международного языка, изобретенного в 1887 г. варшавским врачом Л. Л. Заменгофом) визит Толстого придал смелости, и мировой судья В. Л. Кравцов обратился с письмом от имени участников кружка. Толстой положительно оценил этот язык, заметив, что сам он, получив лет шесть тому назад эсперантскую грамматику, словарь и статьи, «после не более двух часов занятий был в состоянии если не писать, то свободно читать на этом языке». «Я всегда думал, — писал далее Толстой, — что нет более христианской науки, как знание языков, то знание, которое дает возможность общения и единения с наибольшим количеством людей» (т. 67, с. 102).

104

XXVIII

Вернувшись из Воронежа в Москву 3 апреля, Толстой передал рукопись статьи о Мопассане для набора. Время с конца февраля до начала апреля — период самой напряженной работы над нею. По мнению исследователя117, в это время было создано восемь последовательных рукописей, а из первых шести взято все, что понадобилось в окончательном сводном тексте.

Еще 2 марта Толстой писал дочери Татьяне Львовне, в ответ на ее рассказ об увиденных в Париже трех выставках современной французской живописи: «Работаю над предисловием к Мопассану. Злодеи напечатали, что тот, кто купит 2-й том Мопассана, получит статью Толстого о Мопассане, и надо дать эту статью, иначе будут ругать, а мне стал противен Мопассан своей нравственной грязью, и я бросил все прежнее предисловие и начал писать новое, в котором хочется сказать то, что думаю об искусстве, но до сих пор еще не сумел все высказать... Ты пишешь про внешнюю сторону искусства и отсутствие содержания, вот это-то и причины и вред этого мне хочется выразить в статье о Мопассане. Он сам говорит, что цель искусства faire quelque chose de beau. А beau это un convention humaine <создавать что-либо прекрасное. А прекрасное — это условное человеческое понятие>, т. е. что где что считается beau, то и beau. И этак все думают: и Репины, и Касаткины, и Чеховы. А надо показать, что есть истинно прекрасное и что условное» (т. 67, с. 59—60).

Статья была закончена в сравнительно короткий срок только потому, что общие вопросы искусства Толстой отложил (кроме нескольких соображений, замечаний и отсылок), сосредоточив внимание на творчестве Мопассана, его эволюции, на различиях между его романами и рассказами. Имена учителей Мопассана — Г. Флобера, И. Тэна, предшественника декадентов Ш. Бодлера и самих декадентов не вошли в предисловие к Мопассану, чтобы затем, три года спустя, заполнить страницы трактата «Что такое искусство?»

Статья, которая, конечно, еще правилась в корректурах и в конце мая 1894 г. появилась как предисловие к переводу романа «Монт-Ориоль», стала не только блистательной характеристикой Мопассана, но и глубоким постижением сути его жизни: «Трагизм жизни Мопассана в том, что, находясь в самой ужасной по своей уродливости и безнравственности среде, он силою своего таланта, того необыкновенного света, который был в нем, выбивался из мировоззрений этой среды, был уже близок к освобождению, дышал уже воздухом свободы, но, истратив на эту борьбу последние силы, не будучи в силах сделать одного последнего усилия, погиб, не освободившись» (т. 30, с. 22).

105

Заключительная фраза статьи — благодарность «этому сильному, правдивому человеку и за то, что он дал нам».

Прочитав статью Толстого, В. В. Стасов написал из Петербурга: «Я только что узнал новый ваш шедевр, «предисловие» к «Монт-Ориолю», и был в таком бесконечном восторге, что поскорее послал эту вещь Генкелю в Мюнхен, пусть тотчас же переведет и напечатает, пусть поскорее узнают в Европе, что такое нынче думают и пишут в нашей России, — да еще когда? — в эпоху всеобщего ретроградства, измены, поворачиванья оглобель назад и все более и более распространяющегося ничтожества, мелкоголовия, вина и карт». В конце письма Стасов признавался, что он 30 лет готовился писать книгу об искусстве, о «фальши большинства оценок и слав». «Но теперь я принужден сказать себе: «Всуе мятешися! Уже родился и живет человек, который думает и понимает лучше и глубже целых сотен и тысячей нас, простых расхожих людей, который выскажет глаголы истины, и все их услышат, поймут и примут. Значит, любезный друг, можешь спрятать свою работу в карман и забыть ее. Настоящее дело и сила уже народились»118.

Дважды — 12 и 19 сентября — по поводу статьи писал Толстому Н. С. Лесков. «Критическая статья о Мопассане чрезвычайно хороша. Этот могучий человек мне всегда представлялся птицею с огромными и сильными крыльями, но с вытрепанным хвостом, в котором все правильные перья изломаны: он размахнет широко, а где сесть, не соразмерит. Все сказанное Вами о нем очень верно, и статья написана так, как бы и надо писать критики, не только для того, чтобы дать людям верное понятие об авторе, но чтобы самому автору подать помощь к исправлению своей деятельности». И спустя неделю: «Мне очень стыдно за глупые слова, которые я написал Вам о Мопассане. По поводу Вашей статьи о нем я принялся за него наново и перечитал все, с хронологическою последовательностью по времени писания. Вы совершенно правы: он рос, и кругозор его расширялся, и то, что он дал, есть дорогое достояние. Моя погудка о несоответствии силы крыльев с рулевою силою хвоста этой могучей и дальнозоркой птицы никуда не годится... Благодарю Вас, что Вы дали мне возможность проверить свои понятия и исправить их»119.

Статья Толстого была перепечатана, с небольшими авторскими поправками, в сборнике рассказов Мопассана «На воде», выпущенном «Посредником» в том же 1894 г.

В переводе Ш. Саломона статья появилась во Франции. «Предисловие ваше имело здесь огромный успех, — извещал Толстого переводчик 21 июня 1894 г., — это доходило до меня со всех сторон.

106

Успех был и у тех, кто вполне согласен с вашим мнением, и у тех, кто не совсем разделяет вашу точку зрения»120.

XXIX

Мысль о том, чтобы изложить свою «веру», пришла Толстому еще в феврале 1894 г. — как «изложение христианского учения для детей» (т. 67, с. 45).

В апреле была начата эта работа, которая в дневнике и письмах обычно называлась «Катехизис» (предполагалась в форме вопросов и ответов), занимала Толстого более двух лет и появилась в печати под названием «Христианское учение». 3 мая в дневнике записано: «Нынче утром делал пасьянсы и думал. Все думал о катехизисе. Это гораздо — как всегда бывает — серьезнее и важнее и труднее, чем я думал». Первая копия с несохранившегося автографа датирована Марией Львовной 5-м мая и помечена: «Закон Божий». В августе Толстой озаглавил рукопись: «Учение блага». Это было не просто изложение христианского учения, а постулатов своей веры — «в самой короткой и всем понятной форме своего религиозного исповедания веры» (т. 67, с. 219).

12 апреля приехавший из Петербурга Н. А. Ярошенко начал в московском доме писать портрет121. Толстой высоко оценил художника еще в 1889 г., когда в Третьяковской галерее увидел его картину «Всюду жизнь» («Голуби»); теперь он с ним «приятно сблизился». Вместе с В. С. Соловьевым Ярошенко провожал Толстого и Марию Львовну, когда они 29 апреля уезжали в Ясную Поляну. Накануне был закончен портрет. С картины, совсем лишенной фона — чуть видны подлокотники кресла, — спокойно, проницательно и серьезно смотрит прямо в глаза зрителю Толстой.

Начиная с апреля и все лето 1894 г. Толстому пришлось много думать, писать и говорить о Генри Джордже, книги которого так понравились еще в 1885 г.122 Переписки с американским экономистом у Толстого не было (единственное письмо относится к марту 1896 г.), а встреча так и не состоялась: в 1897 г. Джордж умер, не осуществив намерения поехать в Европу.

Весной 1894 г., отвечая немецкому последователю Джорджа Бернгарду Эйленштейну, Толстой написал: «Вы спрашиваете моего мнения о деятельности Генри Джорджа и его системе единой подати... Заслуга Генри Джорджа в том, что он не только разбил все те софизмы, которыми религия и наука оправдывают земельную собственность, довел вопрос до последней степени ясности, при которой

107

не признать незаконности владения землей нельзя иначе, как заткнув себе уши, но и в том, что первый дал указание на возможность разрешения этого вопроса» (т. 67, с. 103—105). Письмо это сохранилось в нескольких редакциях (немецкий подлинник остается до сих пор неизвестным), и вскоре было опубликовано: по-английски в Нью-Йорке Эрнестом Кросби123 и по-русски М. К. Элпидиным в Женеве124.

Накануне отъезда из Москвы, 28 апреля, Толстой ответил В. Н. Мак-Гахан, рожд. Елагиной, бывшей замужем за американским журналистом. Мак-Гахан и сама выступала в печати. Находясь тогда в Петербурге, она известила, что Г. Джордж просил ее передать Толстому свои книги и «уверить в тех чувствах глубокого расположения, которые он к вам питает с той поры, как ознакомился с вашими произведениями»125. 2 августа Мак-Гахан с сыном посетила Ясную Поляну и привезла книги, в том числе вышедшую в 1891 г.: «The Condition of Labor as open letter to Pope Leo XIII» («Положение трудящихся — открытое письмо папе Льву XIII»)126. Неизвестны были Толстому до того и еще две книги: «Рабочий вопрос» (1891) и «Покровительство свободной торговли» (1892). В дневнике 9 августа отмечено: «Прочел вновь «Perplexed philosopher» <«Запутавшийся философ»>. Прекрасная. Очень живо сознал грех владения землей. Удивительно, как не видят его. Как нужно бы писать об этом — написать новый «Oncle Tom’s Cabin» <«Хижина дяди Тома»>». 22 сентября в письме к Мак-Гахан о них сказано: «Читая их, я, как и всегда при чтении книг Джорджа, испытывал восхищение перед ясностью, блеском, мастерством изложения и убедительностью, и чувство негодования против тех людей, которые стараются не понимать и замалчивать его проповедь» (т. 67, с. 226). По предложению Толстого книги Джорджа были переведены и в 1902—1906 гг. появились в России.

В письме к Мак-Гахан сказано еще: «Но удастся ли ему увидать плоды своих трудов? Я никогда не отчаиваюсь. Мне кажется, что нужно работать всегда так, чтобы быть готовым завтра осуществить свою мысль и не огорчиться тем, что она отложится, может быть, на столетие» (там же, с. 226—227).

Мак-Гахан недоумевала, почему толстовцы, о которых она собиралась писать в американских газетах, «проявляют мало рвения к пропаганде мыслей, которые осчастливят человечество». Толстой ответил, что он не знает «не только каких-либо других последователей,

108

но и толстовцев»: «Есть несколько человек, которые так же понимают учение Христа, и с этими людьми — человек 5, 6, я всегда радостно видаюсь и общаюсь. А о толстовцах, движении и т. п. я ничего не знаю, или даже знаю, что этого ничего нет. Если же вы у меня спросите, почему я не забочусь о том, чтобы как можно поскорее распространить свои мысли, то я отвечу, что я об этом не могу заботиться и беспокоиться, так же как не мог беспокоиться человек, написавший таблицу умножения, о том, чтобы она как можно скорее распространялась» (там же, с. 225—226).

Толстой попросил Мак-Гахан сказать Генри Джорджу, создателю своей «таблицы умножения», что высоко ценит его и любит.

В июне теорию Джорджа Толстой разъяснял в подробном письме Т. М. Бондареву.

«Со смертью Джорджа я потерял близкого друга. Надеюсь, что после его смерти его идеи распространятся еще больше», — сказано в письме 1897 г. к Эрнесту Кросби127.

XXX

15 мая Толстой отметил в дневнике: «Был американец Crosby. Не знаю, как определить его». За три дня до того в письме к Софье Андреевне сказано, что с Кросби «гулял и промок, и что-то устал и слаб»: «Crosby такой, как все американцы, приличный, не глупый, но внешний. Главное, устал говорить по-английски» (т. 84, с. 217—218). Кросби пробыл в Ясной Поляне два дня128.

Все вспомнилось и осмыслилось иначе, когда вернувшийся на родину Кросби жизнью и деятельностью своей подтвердил серьезность своих намерений. В 1907 г. Толстой написал об этом небольшую статью «Первое знакомство в Эрнестом Кросби»129.

«К стыду моему, помню, что, несмотря на привлекательную личность Кросби, я в своем суждении не выделил его из обычных американских посетителей, руководимых в своих посещениях только моей известностью. Помню, однако, что его вопрос, прямо обращенный ко мне, удивил меня.

109

Мы шли, как теперь помню, на выходе из старого дубового леса. Это было летним вечером. Он сказал: «Что вы мне посоветуете делать теперь, вернувшись в Америку?» — Это был вопрос до такой степени выходящий из обычных приемов посетителей, что я удивился и все-таки не понял тогда и его совершенную искренность и то, что в нем в это время совершался тот великий для жизни человека переворот, который пережил и я и которого желаю всем людям, — переворот, состоящий в том, что все многообразные прежние цели жизни вдруг исчезают и заменяются одной: делать то, что свойственно человеку, и то, что хочет от меня воля, руководящая тем миром, в котором я живу.

Я никак не думал, что этот образованный, красивый, богатый, пользующийся хорошим общественным положением человек мог серьезно думать о том, чтобы, пренебрегши всем прошедшим, посвятить свою жизнь служению Богу.

Помню, мы остановились, и я, хотя и не доверял вполне его искренности, сказал ему, что есть у них в Америке замечательный человек Джордж, и послужить его делу есть дело, на которое стоит направить все свои силы.

И к удивлению и радости моей, я скоро узнал и по его письмам, и по другим сведениям, что он не только исполнил мой совет и стал энергичным борцом за дело Джорджа, но стал человеком, во всей своей жизни и деятельности преследующим одну и ту же со мною цель» (т. 40, с. 339—340).

2 сентября 1894 г., отвечая Кросби на два его письма, Толстой закончил свое словами: «Очень рад узнать, что вы приняли сторону трудящихся, и надеюсь услышать о вас как о поборнике правого дела» (т. 67, с. 212).

XXXI

2 июня в Ясную Поляну пришла тяжелая весть: накануне на своем хуторе Плиски Черниговской губернии, только что вернувшись домой, скоропостижно умер Н. Н. Ге.

Еще совсем недавно, в апреле, Ге, по дороге из Петербурга, жил у Толстых в Москве, 1 мая выступал в Историческом музее на первом съезде художников130, потом неделю гостил в Ясной Поляне. А когда уезжал, Толстой отдал письмо «Колечке» — Н. Н. Ге-сыну, где даже мало писал о «старике» (художнику было 63 года), но заметил о себе: «Я все подвигаюсь к плотской смерти и годами, и силами, а главное — сознанием. Так иногда манит та новая жизнь, которая ожидает там, что если бы здесь не было так много хорошего,

110

радостного дела, то стремился бы туда, несмотря на трудность этого маленького переезда из этой жизни в ту» (т. 67, с. 117).

2 июня Толстой записал в дневнике: «Сейчас получил телеграмму о смерти Ге. Не пишутся слова: смерть Ге... Мне ужасно жалко его. Это был прелестный, гениальный старый ребенок».

В ближайшие дни письма о смерти «бесценного друга» были отправлены Н. Н. Страхову, Д. А. Хилкову, И. И. Горбунову-Посадову, В. В. Стасову, Л. Ф. Анненковой, П. Н. Ге (ответ на письмо от 4 июня: «Вам первому пишу о нашем несчастии... потому что отец любил и ценил вас больше всякого другого человека...»), Н. Н. Ге. В первом из этих писем сказано: «Это был очень большой человек, наивный и «детик», как все гениальные люди. Надеюсь, что его смерть откроет толпе глаза на значение того, что она потеряла в его лице» (т. 67, с. 141). В июне в дневнике записано: «Я никогда не думал, что так сильно любил его».

В сентябрьском письме В. В. Стасову Толстой сформулировал свой взгляд на значение Ге: «... Кроме его удивительной реальности, т. е. правдивости... он нашел то новое отношение к христианству в живописи, вокруг которого ходят и которое ищут все живописцы в Европе, и Беро, и Уде, и другие». Суть этого нового подхода — в интересе к эпизодам, где высказалось «отношение людей к тем вечным истинам, которые с того времени еще осуществляются в мире, и те практические положения, в которые становятся люди, осуществляющие их и борющиеся с ними» (т. 67, с. 216—217).

Деятельная натура Толстого проявилась в это время со всею яркостью. Он поощрял В. В. Стасова писать книгу о Ге и отдавал для нее все материалы, в том числе — письма; разным лицам, в частности — Н. С. Лескову, настойчиво советовал писать воспоминания о художнике; дочь Татьяну Львовну побуждал записать ее разговоры с «дедушкой». И главное, спустя всего пять дней после смерти начал письмо, которое 14 июня отправил в Москву, основателю картинной галереи П. М. Третьякову, советуя ему приобрести все, что осталось от Ге: «чтобы ваша, т. е. национальная русская галерея, не лишилась произведений самого своего лучшего живописца с тех пор, как существует русская живопись» (т. 67, с. 154—155).

Толстой уверял Третьякова, что прошедшей зимой он трижды был в галерее и всякий раз невольно останавливался перед «Что есть истина?» Владелец галереи (подаренной им городу) ответил, что не понимает картину Ге «Распятие» и сомневается, «можно ли поставить ее в галерею»131. Толстой продолжал убеждать: «... Люди, ужасающиеся на произведения Ге, ужасаются только потому, что не находят в них той лжи, которую они любят... Лет через 100 иностранцы

111

попадут, наконец, на ту простую, ясную и гениальную точку зрения, на которой стоял Ге, и тоже задним числом какой-нибудь русский критик догадается, что то, что кажется таким новым и гениальным, уже 100 лет было показано людям нашим художником Ге, которого мы не поняли. Очень жалею о полном нашем разногласии» (т. 67, с. 175). И на другой день: «Произведения настоящие, нужные человечеству, как картины Ге, не погибают, а своим особенным путем завоевывают себе признание. Оно иначе и быть не может. Если бы гениальные произведения были сразу всем понятны, они бы не были гениальные произведения» (там же, с. 177).

26 июля Третьяков ответил корректно: «В наших разногласиях не может быть, чтобы не были правы вы, и, наверное, заблуждаюсь я, но если и заблуждаюсь, то искренно». Переписка оборвалась до 1898 г., когда Толстой обратился за денежной помощью «несчастным духоборам». Третьяков опять отказал, потому что не сочувствовал делу переселения в Канаду.

Что касается Ге, то две его последние картины «Повинен смерти» («Суд синедриона») и «Распятие» летом были доставлены в Ясную Поляну132. Позднее «Суд» все же оказался в Третьяковской галерее, а «Распятие» и доныне находится в женевском Городском музее, где картину выставил в 1903 г. сын художника.

Толстой надеялся, что, приехав в Москву, он найдет богатых людей, помещение, чтобы создать «музей Ге», собрать все его работы — «и хранить и показывать» (т. 67, с. 189). Осуществить этот замысел не удалось.

Татьяна Львовна рассказывает, что Третьяков, посетив Толстого спустя год, согласился принять от наследников все картины (бесплатно), обещав приготовить отдельное помещение через пять лет. «Но пяти лет не прошло, как Третьяков умер. После этого некоторые из картин Ге были то выставляемы, то опять, вследствие строгости цензуры, скрываемы от публики»133.

В январе 1895 г. пришло письмо от В. В. Стасова с таким рассказом: когда вскоре после смерти художника черниговцы хотели отслужить в кафедральном соборе панихиду, «преосвященный соблаговолил произнести: «Как! Панихида по толстовце? Нет, никогда!»134

112

XXXII

3 июня Татьяна Львовна отметила в своем дневнике: «Вокруг много арестов и обысков. Булыгин сидит в Крапивне на две недели за отказ вести своих лошадей для записывания135, Кудрявцев в тюрьме за переписку сочинений папа, Сопоцько в Петербурге арестован мы не знаем за что. Должно быть, и до нас дело дойдет... Папа часто говорит, что был бы рад гонениям, но я думаю, что и ему это было бы тяжело»136. Вскоре произошли обыски у Е. И. Попова в Москве и П. И. Бирюкова в Костроме, были взяты бумаги, касающиеся Е. Н. Дрожжина — его гибели в Воронежском дисциплинарном батальоне (Попов писал книгу «Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина»).

Толстому становилось все больше «совестно и обидно самому быть на воле» (дневник, 25 июня). Он навещал Булыгина в тюрьме и удивлялся бодрости его духа; волновался о Д. Р. Кудрявцеве, херсонском помещике, пострадавшем за то, что печатал на гектографе запрещенные в России сочинения; радовался тому, что Попов и Бирюков «очень просто и твердо держали себя» во время обыска. Но одновременно и боялся: «мы слишком радуемся началу и подобию гонений и желаем их».

Доходили вести и про другое: отход от новых убеждений, разочарование и т. п. Н. Н. Ге-младший, женатый на крестьянке и сам занимавшийся земледельческим трудом, тот Колечка, которому недавно Толстой завидовал, переживал такой период. В дневнике 14 июня появилась запись: «Будут и есть охлаждения, отпадения, отречения и даже предательства. Тем лучше. Прожигается все то, что может сгореть».

И следом за этими словами — замечательная запись, воплотившая оптимистический взгляд Толстого на жизнь:

113

«Смотрел, подходя к Овсянникову, на прелестный солнечный закат. В нагроможденных облаках просвет, и там, как красный неправильный уголь, солнце. Все это над лесом, рожью. Радостно. И подумал: Нет, этот мир не шутка, не юдоль испытания только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, кто после нас будет жить в нем»137.

В октябре, когда приехавший в Ясную Поляну с Бирюковым Ф. А. Страхов рассказал про обыск у него, Толстой записал в дневнике: «У Страхова был обыск, и ему объяснили, что Толстой теперь другой и опасен. Мне как будто не захотелось гонения. И стыдно стало за это на себя».

XXXIII

Все лето и осень продолжалась работа над «Христианским учением», казавшаяся нужной, временами радовавшая, но вялая и трудная. Н. С. Лесков горячо поощрял Толстого и с нетерпением ждал это сочинение: «Положительное изложение христианского учения в катехизисной форме нужно более всякого иного литературного труда, и работа эта, — Вы увидите, — будет знаменитейшим Вашим произведением, которое даст место Вашему имени в веках и сделает дело прямо сказать апостольское»138. Толстой ответил 14 августа: «... Боюсь, что работа, за которую я взялся и о которой вы пишете, мне не по силам. До сих пор, несмотря на упорное занятие, я очень мало подвинулся. Я думаю, что я захотел слишком многого: изложить в краткой, ясной, неоспоримой и неспорной и доступной самому неученому человеку форме истину христианского мировоззрения — замысел слишком гордый, безумный». Впрочем, добавлял Толстой, лично для него эта работа полезна — «поучает и смиряет» (т. 67, с. 192).

Гостившему в Ясной Поляне (с 10 июня до 4 августа) Н. Н. Страхову Толстой дал читать свои «начала»: «поощряет меня к продолжению», отмечено 19 июля в дневнике. Однако от своего «Катехизиса» Толстой отвлекся лишь однажды: вечером 15 июля продиктовал дочери Марии Львовне пьесу «Петр Хлебник» — замышлялся домашний спектакль мальчиков Толстых и крестьянских детей.

114

Представления не было, но машинописная копия с рукописи осталась139. В ней художественно воплощены те мысли о смирении, как величайшем благе для человека, которые волновали Толстого в то время применительно к самому себе.

Действие пьесы происходит в III столетии в Сирии. Жадный сборщик податей, никогда не подававший нищим, бросивший в нищего хлебом, потому что не нашел поблизости камня, вдруг, после тяжкой болезни, стал непомерно щедр. И обращается к рабу Елизару: «Видишь ли, семья не дозволяет мне раздать последнее имение мое. Не могу я силой идти против них, и не могу я остаться так, как я был». Петр просит продать его в рабство, а вырученные деньги раздать нищим. В четвертом действии, переносящемся в Египет, совершается эта продажа, а в пятом, когда спустя восемь лет гости из Сирии говорят хозяину, что его раб похож на Петра Хлебника, которого разыскивает жена, Петр скрывается. Заговоривший вдруг немой произносит: «Это был святой, я видел, когда он вышел в ворота, как сияние окружило его, и он исчез». Сирийские купец и врач подтверждают: «Это он, это он, он скрылся, чтобы люди не восхваляли его».

Со Страховым бывали, как обычно, разговоры на религиозные, философские темы и нередко возникали разногласия. В. Ф. Лазурский записал в дневнике: «Страхов как секретарь у Льва Николаевича, читает книги и статьи и рассказывает их содержание. Может быть, поэтому Л. Н. и любит с ним беседовать. Что же касается его мнений, высказываемых всегда Страховым в форме: «Не знаю, не согласитесь ли вы?» — то на них часто бывают отрицательные ответы». И еще: «Как-то Л. Н. о нем сказал: «Как посмотрю я на Николая Николаевича, быть бы ему архиереем: хороший бы архиерей вышел». К такому званию, правда, очень шли бы его седая борода, а главное — стойкость мнений славянофильской окраски, скромность и спокойная мягкость»140.

Вообще дневник В. Ф. Лазурского, который он вел, живя летом в Ясной Поляне (репетитором младших сыновей Толстого), с 14 июня по 12 августа, зафиксировал многие суждения Толстого о литературе и писателях141. В частности, о современниках, русских и европейских.

115

«Скоро он перевел разговор на декадентов, Л. Н. знаком с ними, читал Бодлера, Метерлинка; говорит, что некоторые вещи у них не лишены интереса и своеобразной красоты; но вообще называет это движение болезненным и радуется, что оно у нас не прививается» (с. 451).

«Из молодых Л. Н. признает талант лишь за Гаршиным (указывает его «Ночь», «Глухарь», «Два художника» и др.) и Чеховым» (с. 457).

Понравился рассказ Чехова «Учитель словесности», напечатанный тогда в «Русских ведомостях». «Для Л. Н-ча это человек симпатичный, — записал Лазурский о Чехове, — относительно которого можно всегда быть уверенным, что он не скажет ничего дурного. Хотя он и обладает художественной способностью прозрения, но сам еще не имеет чего-нибудь твердого и не может потому учить. Он вечно колеблется и ищет. Для тех, кто еще находится в периоде стояния, он может иметь то значение, что приведет их в колебание, выведет из такого состояния. И это хорошо» (с. 464).

Получив роман Марселя Прево «Les demi-vièrges» («Полудевы») и письмо переводчицы с просьбой о предисловии, Толстой ответил, что роман этот «может быть только вреден, как всякое порнографическое сочинение» (т. 67, с. 172), а в беседе сказал: «Я прочел роман: грязный и безнравственный» (с. 464).

В другой раз, по случаю прочтенной вслух повести Ольдена «Женитьба Кнауса» (перевод с немецкого) Толстой сказал: «Недурно... У меня явилась мысль, если бы я был помоложе, написать три романа — подделку под французский, немецкий, английский. Особенно удался бы мне английский» (с. 483).

В июльских номерах тогдашних либеральных журналов («Русское богатство», «Вестник Европы», «Мир Божий») появились отрицательные отзывы о «Крестьянских рассказах» С. Т. Семенова. «Рецензии написаны так, что видно просто враждебное отношение к Л. Н. и его предисловию; потому осуждается и Семенов. По этому поводу Л. Н. возмущался нетерпимостью наших либеральных органов», — отметил Лазурский 12 августа (с. 483).

Летом 1894 г. напомнил о себе живший в Епифани В. П. Мазурин, тоже пытавшийся сочинять. 17-летним парнем он приходил к Толстому 15 августа 1890 г., и тогда в дневнике отмечено: «Юноша, Епифанский мещанин, с стихами и просьбой о помощи» (т. 51, с. 77). В письме Мазурин вспоминал: «Я пришел к Вам утром, вы только что встали и встретили меня. Пробыл я у Вас до 11-ти часов утра. Во время нашей прогулки в саду, я прочитал Вам мои стихи. Вы сказали, что они звучны, но что это ни что иное, как набор красивых фраз, и советовали мне бросить стихотворство. Вы говорили: Лучше и полезнее чистить выгребные ямы, чем писать. Тут мы чистим их, а там засоряем. Я знал много молодых людей, которые счастливо начали писательскую карьеру, но потом погибли. Первые

116

произведения писатель обдумывает и много трудится над ними, потом же, когда приобретает известность, когда получает за свои произведения много денег, он быстро портится и нисходит до степени писателя-поденщика. Губит человека успех. При известности, у него является гораздо больше потребностей, а оне требуют много денег и вот начинается почти бессмысленная работа только ради денег»142.

Написав теперь «небольшое произведение в драматической форме» на сюжет из крестьянской жизни, Мазурин хотел прислать его на суд. Толстой, видимо, не ответил, и отношения прервались до 1899 г., когда Мазурин был у Толстого в Москве. Позднее, в дневнике 16 апреля 1910 г., упомянут «учитель с юга»: «совсем близкий человек» (т. 58, с. 38). Мазурин преподавал труд, столярное и другие ремесла, в Херсонской губ.

XXXIV

21 августа в Ясной Поляне впервые появился молодой словак, недавно окончивший медицинский факультет Пражского университета, — Д. П. Маковицкий. Толстой записал: «... Очень интересный доктор славянин. Много интересного рассказывал о том зловредном влиянии, которое производит патриотизм в маленьких народностях Австрии. Они грызутся между собой и с верховной властью, и им кажется, что они заняты очень важными делами».

И более подробно — в письме В. Г. Черткову: «Маковицкий очень мне был интересен. Они, славяне, угнетены и всю духовную энергию употребляют на борьбу с этим угнетением; но борются они оружием угнетения: отстаивают свою национальность против чужой национальности, свое исповедание, свой язык, свои выгоды. И все это делают они через споры, журналистику, через интриги, кружки, общества, выборы в сейм и т. п. А тут же у них, рядом с ними, в их стране, в народе все более и более разрастается секта назаренов (их в 1876 было 6 тысяч, теперь 30 тысяч), которые не признают власти выше закона Христа, не судятся, не присягают, не берут оружия. Их засаживают в тюрьмы сотнями, некоторые сидят 10 лет. И интеллигенты не видят, что освобождение от всех уз и всех угнетений в этой вере, и смотрят через них, отыскивая себе спасение в том, что губит их. Мы много говорили с ним про это. И он понимает» (т. 87, с. 284—285).

Назарены, подобно русским духоборам, отрицали церковные обряды и отказывались от военной службы. Отныне ссылки на них станут постоянными в книгах Толстого.

117

Маковицкий пробыл в Ясной Поляне неделю. Спустя месяц он рассказывал о своей поездке в письме профессору славянской филологии Петербургского университета, этнографу В. И. Ламанскому. Когда речь зашла о книге ученого «Три мира западно-европейского материка», Толстой сказал, что не знает этого сочинения, но достанет и прочтет143.

Мысли, высказанные в разговорах с молодым доктором-словаком, были глубоким убеждением Толстого, подтверждающимся множеством писем того времени.

Англичанину Джону Кенворти, приславшему две свои только что вышедшие книги: «От рабства к братству. Послание к рабочим» и «Христианское восстание», Толстой ответил: «Для того, чтобы христианство было могущественным, оно должно быть свободным от всякой примеси как догматизма, сентиментализма и евангелизма, так и социализма, анархии и филантропизма». И радовался, что «такой способный и искренний человек», как Кенворти, занимается тем же делом, на которое он, Толстой, «положил свою жизнь, и положил не потому, что избрал это призвание, а потому, что это единственное дело в этой нашей жизни, которое стоит делать» (т. 67, с. 128).

В июле Кенворти было отправлено другое пространное письмо — относительно общин, анархизма и необходимости духовного единения. «Драгоценна не та община, которую мы образуем в Туле или Croydon’е из близких по времени и пространству людей, хотя и такая община может иметь свое место и значение, но драгоценна та община людей всех времен и народов, которые сходятся в единой истине, в которой я встретился с такими далекими по месту и по времени людьми, и между прочим с вами» (т. 67, с. 169).

В конце июля, получив книги от американского христианского социалиста Джона Моррисона Давидсона, Толстой тоже благодарил его: «Самая большая радость моей жизни — знать таких людей, как вы, и видеть, что идеи, для которых я живу, служат важнейшим источником жизни для других людей...» (т. 67, с. 179). В дневнике, впрочем, отмечено: «Читаю Моррисона. Хорошо. То, что я с болью рожал, теперь бегает по улицам».

В августе к Толстому обратился немецкий музыкальный критик Карл Грунский. Решив начать издание журнала «Neues Leben» («Новая жизнь»), он прислал свои пробные статьи и просил Толстого о сотрудничестве. Толстой ответил, что печать вообще едва ли

118

поможет «перевороту, к которому готовы и которого жаждут люди», и потому более всего желал успеха «в деле — исполнении слова» (т. 67, с. 191).

Тогда же началась переписка с Эугеном Шмитом, который издавал в Будапеште журнал «Religion des Geistes» («Религия духа») и прислал свою брошюру «Мамон и Велиал»144. «Я полагаю, — писал Толстой, — что теперь наступило время, когда наибольшая энергия должна быть направлена на уничтожение основных неправд, на которых покоится все зло нашего общества, как вы это прекрасно делаете в вашей брошюре» (т. 67, с. 202).

Хотел, чтобы эти книги переводились и печатались в России, и содействовал этому. «Мне кажется, — сказано в письме М. В. Алехину, — что одновременно разгорается свет с одной стороны и сгущается мрак с другой: казни, розги, гонения за веру, поощрения убийств на дуэлях; в Европе безумная ненависть к анархистам с безумным приложением око за око» (т. 67, с. 197).

Ненависть к анархистам вспыхнула тогда в связи с убийством итальянцем Дж. Казерио французского президента Карно. Толстого сильно взволновало это событие. Конечно, он не был на стороне анархистов, хотя и заметил в письме Кенворти, что «анархизм есть поразительное знамение времени. Это начало разрушения старого порядка» (т. 67, с. 170). Но, по мысли Толстого, новый порядок нельзя основать на терроре. В дневнике 18 августа появилась запись: «Как могут не видеть вреда насилия анархисты? Как бы хотелось написать им об этом». 27 августа он думал «об анархистах, о письме им».

Читая в те дни присланный редактором английский журнал «Labour Prophet» <«Пророк труда»>, Толстой нашел там «прекрасные» мысли Торо (в статье Джона Тревора) и «прекрасное письмо Мадзини о бессмертии». Это письмо он перевел и отправил издателю газеты «Неделя» и журнала «Книжки Недели» В. П. Гайдебурову. Перевод был напечатан в сентябрьском номере журнала. 12 сентября откликнулся Н. С. Лесков: «Письмо Мадзини это один восторг и упоение. Очень хорошо сделали Вы, что обрели его и подали в русском переводе»145.

Что касается анархистов, свое отношение к их главной идее — отрицанию государства, всякого государства, Толстой высказал в октябрьском письме к Ч. Фойстеру. Прочитав «Царство Божие внутри вас» и помещенную в лондонской «Daily Chronicle» статью «Христианство и патриотизм», англичанин с недоумением спрашивал, как же можно обойтись без правительства. Над ответом Толстой работал 10 дней, а потом переделал его в статью для «Daily Chronicle». 25

119

октября так определен смысл ответа: «письмо в английские газеты о том, что христианство не имеет целью разрушать существующий порядок и заменять его другим, а только спасение людей» (т. 84, с. 229). В русском тексте письма Фойстеру мысль эта сформулирована точнее: «Если все люди, как сказано у пророка, будут научены Богом и потому будут следовать закону Его, то существующий порядок разрушится и наступит новый, лучший порядок, при котором копья перекуют на серпы и мечи на орала» (т. 67, с. 260). В декабре эту статью Толстой послал и в Германию — Карлу Грунскому, который напечатал ее в журнале «Neues Leben» (1895, № 4) под заглавием «Как относится христианин к правительству».

В октябре-ноябре 1894 г. писалось большое послание баронессе А. Г. Розен (из Эстляндской губ.). Задумав издать литературный сборник в пользу больных проказой, Розен еще в мае просила Толстого дать что-нибудь, а в сентябре просила ответить на ее вопросы о разуме и религии, чтобы этот ответ она могла поместить в сборнике. Толстой нашел ее вопросы «умными» (дневник, 29 сентября) и захотел ответить. По мысли Толстого, между разумом и верой противоречия нет и не должно быть. «И потому ответ мой на коренной ваш вопрос о том, нужно ли добиваться сознательности в внутренней своей жизни? — тот, что это самое нужное и важное дело, которое мы можем делать в жизни» (т. 67, с. 277)146.

XXXV

28 августа Толстой записал в дневнике: «Вот и 66 лет. Вот и срок, который казался мне столь отдаленным; а работа катехизиса далеко не окончена, и никакой новой не начато». Ему было очень грустно.

Но к этому дню пришелся прекрасный «подарок»: Татьяна Львовна, которой принадлежали по семейному разделу деревни Овсянниково (там поселилась М. А. Шмидт) и Скуратово, решила отдать землю крестьянам — по Генри Джорджу, как предложил отец.

Толстой составил черновик «домашнего условия», Мария Львовна изготовила копию, и 8 сентября Татьяна Львовна и крестьяне двух деревень подписали соглашение. Крестьяне получали землю, пахотную, покосную и лесную, но обязаны были охранять сад и уплачивать в общественную кассу 425 рублей ежегодно — «на содержание сирот, убогих и старых, по решению собрания общества обеих деревень» (т. 90, с. 348). Вечером 5 сентября Толстой сам ходил в Овсянниково и «прекрасно покончил с мужиками», «разъяснил им весь смысл дела», как помечено в дневнике. Татьяна Львовна вспоминала,

120

что разговор «довольно точно описан в романе «Воскресение»147. Утром 8 сентября Толстой опять «ездил с девочками верхом» в Овсянниково.

У Татьяны Львовны, по ее словам, с «души свалилось тяжелое бремя»; повеселел и Толстой. Вслед за грустным, очень грустным письмом от 27 августа к Льву Львовичу и Марии Львовне («Между ими и мной стена непроницаемая») 30 августа в Москву было отправлено радостное послание: «Нынче после холодной ночи — заволоченное легкими тучками небо, тихо, тепло, но чувствуется свежесть ночи, трава ярко зеленая и лист. В лесу тишина, только ястреба визжат. На полях пусто. Озими высыпали на чистых от травы пашнях частой зеленой щеткой, где с краской, где совсем зеленой. Паутины начинаются. Под ногами лист, грибы, и тишина такая, что всякий звук пугает. Ходил я за рыжиками, ничего не нашел, но все время радовался. И то наплывут мысли ясные, связанные, добрые (одно время весь — теперешняя работа — катехизис показался), то нет никаких, а только радостная благодарность» (т. 67, с. 210—211).

В таком настроении утром 6 сентября Толстой «продумал очень живой художественный рассказ о хозяине и работнике», в тот же день «стал было записывать его», а вечером 13 сентября начерно написал148. И хотя основная работа над рассказом проходила позднее — в декабре 1894 — феврале 1895 г., этот замысел стал предвестником возвращения к художественному творчеству — после трехлетнего перерыва.

В конце сентября Толстой дважды ездил в Тулу за яблоневыми саженцами и сам высаживал их в Овсянникове.

Когда 25 сентября из Москвы вернулась Софья Андреевна, в дневнике отмечено: «Наши отношения прекрасно. Что-то радостно доброе, взаимное». И потом 4 октября: «Сидел наверху с Сережей сыном, и — какая радость — ни малейшего прежнего недоброго чувства к нему, а напротив, теплится — любовь. Благодарю тебя, Отец любви — любовь. Нынче рождение Тани. Ей 30 лет. Она грустна, тиха и кажется неспокойна сердцем. Помогай ей Бог... Третьего дня, 3-го, приехал из Пирогова с больной ногой149. Застал Соню очень бодрою и доброю. Все становится лучше и лучше». 8 октября, правда, опять возникли огорчения: «то яблони украденные

121

и острог бабе, то осуждения того, что мне дорого, то радость, что Новоселов перешел в православие, то толки о деньгах за “Плоды просвещения”». Толстой снова вспомнил про «свою» драму — «И свет во тьме светит».

В октябре, продолжая работать над «Христианским учением» («Катехизисом»), признавался в одном из писем, что увидел «опасность отвлеченного умствования»: «Не успеешь оглянуться, как забредешь в страшные дебри... Поверка одна — доступность младенцам и простым людям — чтобы было понятно Ванечке и дворнику. А если нет, то ищи, в чем заврался» (т. 67, с. 253).

«Хозяин и работник», особенно поначалу, создавался в общедоступной форме, напоминающей «народные рассказы» 80-х годов150.

XXXVI

20 октября умер царь Александр III. 9 октября в дневнике Толстого записано: «Болезнь и вероятно скорая смерть государя очень трогает меня. Очень жалко». Когда же 22 октября в Ясной Поляне было получено известие о смерти, в дневнике отмечено другое: «Боюсь за друзей с присягой», т. е. присягой новому царю.

Еще 16 октября либеральный московский профессор, редактор «Вопросов философии и психологии» Н. Я. Грот излагал в письме положительную оценку царствования Александра III и «умолял» Толстого высказать «свои мысли об этом». Толстой ответил: «Мне его очень жалко, как человека страдающего и умирающего в таких тяжелых для души условиях, но эта жалость не заставляет меня изменить мое мнение о плачевном итоге его царствования. И от этого-то мне его особенно жалко» (т. 67, с. 250). В этом же духе сказано о царствовании Александра III в письме 20 октября к Софье Андреевне.

Внимательно следил Толстой за поведением нового царя, ничего хорошего не ожидая. «Вообще при перемене царствования, — писал он 25 октября жене в Москву, — виднее вся та ложь, которая совершается, и больно и страшно видеть ее. Впрочем, манифест исключительно неприличен: «Россия сильна беспредельной преданностью к нам» (т. 84, с. 229).

30 октября в дневнике: «Велено присягать 12-летним. Неужели они думают связать этим детей? Разве не очевидно это самое требование показывает их вину и сознание ее. Хотят удержать и спасти тонущее самодержавие и посылают на выручку ему православие, но

122

самодержавие утопит православие и само потонет еще скорее». Ужасали «нелепости», которые писались и печатались, говорились и проделывались по случаю перемены царствования.

Когда 7 ноября совершился переезд в Москву, стало все еще виднее и тяжелее. 10 ноября в дневнике: «... Безумие и подлость по случаю смерти старого и восшествия нового царя... Шествие через Москву с гробом было очевидным лицедейством, которое должны были производить цари. Такое лицедейство они производят всю жизнь: в этом проходит вся их жизнь. А люди еще завидуют им».

30 ноября в Московском университете В. О. Ключевский читал лекцию, восхвалявшую покойного царя. Студенты возмутились, после чего более 50 из них были отчислены и высланы на три года без права проживания в университетских городах. 11 декабря студенческая делегация явилась в Хамовники. Толстой написал им письма в Петербург. Одно из них сохранилось — к А. Ф. Кони: студент Н. О. Глинка рассчитывал просить аудиенции у государя или подать коллективное прошение. Ответ Кони неизвестен — видимо, просьба Толстого осталась без последствий. 24 декабря В. Ф. Лазурский записал слова Толстого: «После глупого, ретроградного царствования вдруг со всех сторон подымаются восхваления, самая бесстыдная ложь. И эта печальная студенческая история. Впрочем, почему же печальная? Это — единственное светлое явление во всей этой истории. Одна молодежь осмелилась высказать правду»151.

Но сколь бы резкой ни бывала критика, вера в добрые, положительные начала бытия и сознания не покидала Толстого никогда. 24 ноября в письме к Э. Кросби сказано: «Если бы новый царь спросил у меня, что бы я ему посоветовал делать, я бы сказал ему: употребите свою неограниченную власть на уничтожение земельной собственности в России и введите систему единого налога, а затем откажитесь от власти и дайте народу свободу управления» (т. 67, с. 273). Потом Е. П. Раевская, вдова умершего в 1891 г. друга, И. И. Раевского, прислала «тульский адрес государю с намеками на конституцию» (т. 67, с. 288). И Толстой оставил на время работу над «Христианским учением» ради нового рассказа, который в дневнике 25 декабря назван «Сон молодого царя».

«Молодой царь только что вступил на царство», — начинается эта рукопись, оставшаяся единственной. Во сне перед царем предстают тяжкие картины: на границе убит человек — ради соблюдения закона о пошлинах и дохода государству; в другом месте умирают от белой горячки, даже дети, а кабак нельзя закрыть — «патент дается с орлом от государя императора»; в третьем — суде — женщину

123

приговаривают к двум месяцам тюрьмы за то, что она унесла с помещичьего гумна полснопа овса152; в четвертом — Сибири — «в остроге секут плетьми бродягу»; потом — «Еврейская семья часовщика за то, что он беден, выгоняется. Жиденята ревут» и т. д.

«— Но что же мне делать? — с отчаянием вскрикнул царь. — Ведь я не хочу никого мучать, сечь, развращать, убивать, — я хочу добра всем людям. И неужели я ответствен за все то, что делается моим именем? Что же мне делать? Как мне избавиться от этой ответственности? Что мне делать? Не может быть, чтобы я был ответствен за все это».

Царь «заплакал и проснулся в слезах».

Придворный, разумеется, успокаивает царя, уверяя, что все идет, как следует тому быть. Молодая жена думает не так. Внутренний голос тоже говорит правду. «И он проснулся. Жена будила его.

Какой из трех путей избрал молодой царь, будет рассказано через 50 лет» (т. 31, с. 105—112).

Так завершается рассказ, к которому Толстой больше никогда не возвращался и который был напечатан лишь в 1912 г. в берлинском издании «Посмертных художественных произведений» (в России был запрещен цензурой).

В печать в конце 1894 г. Толстой отдал другое — переложение сказки «Карма» американского писателя Поля Каруса, напечатанной в религиозно-философском журнале «The Open Court» («Открытая трибуна»). Сказка «очень понравилась... и своей наивностью, и своей глубиной» (т. 67, с. 269). К заглавию Толстым сделано примечание: «Карма есть буддийское верование, состоящее в том, что не только склад характера каждого человека, но и вся судьба в этой жизни есть последствие его поступков в предшествующей жизни и что добро или зло нашей будущей жизни точно так же будет зависеть от тех наших усилий избежать зла и совершения добра, которые мы сделали в этой» (т. 31, с. 47).

Изложению сказки Толстой предпослал письмо к редактору, которое заключил словами: «Я читал эту сказочку детям, и она нравилась им. Среди больших же после чтения ее всегда возникали разговоры о самых важных вопросах жизни. И мне кажется, что это очень хорошая рекомендация» (там же).

«Карма» была опубликована в журнале «Северный вестник», 1894, № 12.

124

XXXVII

В начале ноября Толстой получил от Е. И. Попова составленную им биографию Е. Н. Дрожжина. Хотя при обыске у Попова и были изъяты бумаги, связанные с этой работой, у не ленившихся на переписывание толстовцев нередко оказывались копии, хранившиеся в другом месте. Так было и на этот раз.

В письмах к Попову Толстой постоянно давал ему советы. 30 апреля: «Ваше сомнение о том, насколько Дрожжин делал то, что он делал, для людей, а не для Бога, мне кажется, не может мешать вам... Для описания людей, как образцов для жизни, нужнее всего не забывать элемент человеческий, слабостей, в деле Дрожжина тщеславия даже, привычки к одурманению табаком и т. п. Сильнее, благотворнее подействует на людей описание разбойника с его злобой, жестокостью и похотью и проблесками раскаяния, жалости, чем описание святого без слабостей» (т. 67, с. 112—113). 14 мая: «Разумеется, надо описывать Дрожжина именно так, как вы понимаете его, — простым, горячим, решительным и добрым человеком, который сделал гораздо больше того, что он хотел» (там же, с. 121). В том же письме — совет брать побольше подробностей его интимной жизни, какие рассказывала про него мать; «быть вполне, вполне искренним» и еще «избегать всяких отступлений, всего того, что не рисует его».

В день получения рукописи Толстой начал читать ее и в коротком письме Попову похвалил предисловие: «Буду читать внимательно и с карандашом, отмечая, что придется, и все вам сообщу» (т. 67, с. 265).

В Москве, куда Толстой переехал 7 ноября, рукопись была поправлена, а в январе-феврале следующего года написано предисловие. Как сказано в письме В. Г. Черткову, «хотелось написать коротко, но стало разрастаться» (т. 87, с. 313). Кончается статья так: «Ужасно замучить невинную птичку, животное. Насколько же ужаснее замучить юношу, доброго, чистого, любящего людей и желающего им блага. Ужасно быть участником в этом деле». Последние слова — уверенность относительно царства Божия: «Оно приходит и пришло уже»153.

Конечно, ни сочинение Попова, ни статья Толстого не могли появиться в России. Книга вышла в 1895 г. в Берлине. В 1898 г. в Англии Чертков повторил ее, поместив статью как послесловие (еще в марте 1895 г. он предложил это, и Толстой тогда согласился). Отклик на берлинское издание поместил 18 января (н. с.) 1896 г. революционер-народник С. М. Степняк-Кравчинский в № 28 «Летучих листков, издаваемых Фондом вольной русской прессы в Лондоне». О статье Толстого здесь говорилось: «Это безусловно лучшая

125

и самая сильная вещь из всего, написанного им в этом роде... Воздав божие Богу, Лев Николаевич принимается за кесаря и воздает ему должное с силой, убедительностью и смелостью, какую мы редко встречали даже на его страницах»154.

В статье о Дрожжине Толстой упомянул другого человека, отказавшегося от военной службы, про которого он узнал «недавно» — «высокообразованного, совершенно свободомыслящего, военного врача» (т. 39, с. 85). Это был словак Альберт Шкарван; о нем написал 4 февраля 1895 г. Д. П. Маковицкий. «Когда я узнаю про такого рода поступки, то испытываю всегда очень сильное смешанное чувство страха, торжества, сострадания и радости», — ответил Толстой Маковицкому (т. 68, с. 29). С этого времени в жизнь Толстого войдет и этот человек — Шкарван, последователь, но очень свободомыслящий, христианского учения155.

Случилось так, что в декабре 1894 г. Толстому довелось впервые встретиться с русскими людьми, вера которых воспрещала им убийство и, стало быть, военную службу.

Это были духоборы. Их руководитель П. В. Веригин пересылался по этапу из Архангельской губернии в Сибирь и находился в московской Бутырской тюрьме. Позади остались семь лет ссылки, предстояло столько же. Проводить Веригина приехали брат Василий Васильевич, В. Г. Верещагин и В. И. Объедков. С ними-то 9 декабря встретился Толстой: повидать самого Веригина не было возможности, он на другой уже день отправлялся с партией в Березов Тобольской губернии. Толстого сопровождали два спутника — П. И. Бирюков и Е. И. Попов. Позднее в «Биографии Л. Н. Толстого» Бирюков рассказал про эту встречу: «Мы вошли в большой просторный номер гостиницы и увидали трех взрослых мужчин в особых красивых полукрестьянских, полуказацких одеждах, приветливо, с некоторой торжественностью поздоровавшихся с нами. Это были духоборцы: брат Петра Веригина, Василий Васильевич Веригин, Василий Гаврилович Верещагин, умерший на пути в Сибирь, и Василий Иванович Объедков. Всех нас поразил скромный, но достойный вид этих людей, представлявших не только местную, но как будто расовую или, по крайней мере, национальную особенность; никому из нас ни раньше, ни после не приходилось встречать подобных людей вне духоборческой среды.

Мы, а по преимуществу Л. Н. Толстой, стали расспрашивать их о их жизни и взглядах. Короткое время свидания и малое знакомство с их прошлым не позволило нам вдаться в подробности

126

и мы могли обменяться только общими положениями. На большую часть вопросов Льва Николаевича по поводу насилия, собственности, церкви, вегетарианства они отвечали согласием с его взглядами...»156.

После встречи с духоборами Толстой написал сотрудничавшему в «Посреднике» Н. Н. Иванову: «Сосланный Веригин виновен в том, что оживил дух застывших в своих верованиях и опустившихся по жизни единоверцев, вызвал в них истинную христианскую жизнь, так что они стали отдавать все свое имущество в общину, перестали курить, пить, есть мясо и отказываются от присяги и военной службы» (т. 67, с. 279).

Этот Иванов (между прочим, сын бывшего фельдшера Бутырской пересыльной тюрьмы) сам был тогда арестован за то, что давал знакомым читать запрещенные сочинения Толстого. И Толстой снова горевал и досадовал, что «преследуют и гонят людей» за распространение его книг, «а не гонят того, кто их написал и пишет» (т. 67, с. 281). Иванова подбадривал: «Искать гонений грех, но нельзя не признавать того, что гонения невинные, за правду, желательны, потому что доказывают хоть то, что ты не вместе с гонителями» (там же, с. 279).

Неудивительно, что когда в конце декабря проездом в Петербург, куда он отправлялся по делам Хилковых (об отнятых детях), в Хамовниках появился В. Г. Чертков и предложил сфотографироваться группой, Толстой согласился. В заведении Мея он снялся с Чертковым, Бирюковым, Горбуновым-Посадовым, Трегубовым и Поповым. Это были его друзья, «близкие по духу», активные деятели «Посредника». 31 декабря в дневнике отмечено: «Вышло очень неприятное столкновение из-за портрета. Как всегда, Соня поступила решительно, но необдуманно и нехорошо».

В своем дневнике Софья Андреевна объяснила дело так: «Снимаются группами гимназии, пикники, учреждения и проч. Стало быть, толстовцы — это учреждение. Публика подхватила бы это, и все старались бы купить Толстого с его учениками. Многие бы насмеялись. Но я не допустила, чтоб Л. Н. стащили с пьедестала — в грязь»157. Вежливый немец-фотограф отдал Софье Андреевне все негативы, и она уничтожила их, сохранив лишь изображение

127

Толстого159. Мария Львовна и Татьяна Львовна были тоже не на стороне Черткова: поход в фотографию произошел втайне, а они привыкли, ежедневно помогая отцу, быть в курсе всех его дел. Потом долго шла их переписка с «самым близким другом»: Чертков все находил недостаточными их извинения.

1 января с дочерью Татьяной Львовной Толстой уехал в Никольское-Обольяниново к Олсуфьевым. До последнего часа перед отъездом, как отмечено в дневнике, он работал над рассказом «Хозяин и работник».

Врачу Н. А. Белоголовому (лечившему Льва Львовича) во время встречи зимой 1894/95 года Толстой говорил, что художественная работа служит для него «величайшим наслаждением». Еще сказал: «... А я так на себе убедился, что никогда так ясно и так легко не работал мой мозг, как в этот период моей жизни, т. е. между 60 и 70 годами»160.

128

Глава третья

1895 ГОД. СМЕРТЬ МЛАДШЕГО СЫНА.
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ХУДОЖЕСТВЕННОМУ ТВОРЧЕСТВУ

В Никольском у Олсуфьевых Толстой пробыл до 18 января. 25 января Мария Львовна написала Л. И. Веселитской: «Папа с Таней вернулись веселые, отдохнувшие, поздоровевшие»1. 29 января в дневнике Толстого отмечено: «Хорошо прожил у Олсуфьевых. Больше всего был занят рассказом. И все еще не кончил, хотя он в корректурах».

Рассказ — «Хозяин и работник», начерно завершенный в Москве в декабре 1894 г. «Стало порядочно по художественности, но по содержанию еще слабо», — записал Толстой в день отъезда, 1 января, а 4 января, прочитав рассказ вслух хозяевам и гостям Никольского, заметил: «Нет характера ни того, ни другого. Теперь знаю, что сделать».

Рукописи свидетельствуют, как все новые и новые детали обогащали и проясняли характер и Никиты и Василия Андреича: добродушная ласковость, покладистость, терпеливость одного и прижимистая деловитость, самоуверенность, бестолковая суетливость другого. «Слабость» содержания относилась, видимо, к финалу. С самого начала сюжет был ясен и не претерпел изменений: хозяин замерзает, повалившись тяжелым телом в сани и тем спасая от смерти работника. Но заключительные страницы много раз переписывались — в поисках психологической убедительности. Сперва смерть Брехунова изображалась как чудо «просветления», напоминающее конец Ивана Ильича в повести 1886 года: «А, так вот это что? — сказал он себе. Смерть. За что? Матушки родимые, за что? Как же быков-то? И рощи? И зачем быки? Зачем роща? Милые мои. Что же это? — Ему захотелось плакать. Он не заплакал, но ему было нежно, умильно. — Милые мои голубчики, что же это? И вдруг ему стало светло, радостно. Он поднялся над всем миром. Все эти быки, заботы показались так жалки, ничтожны. Он узнал себя, узнал в себе что-то такое высокое, чего он в 40 лет ни разу не чувствовал в себе. Слава Богу, и мне тоже, и я не пропал, подумал он. И что-то совсем другое, такое, чего и назвать нельзя, сошло на него, и он вошел в него, и

129

кончилось старое, дурное, жалкое и началось новое, светлое, высокое и важное» (т. 29, с. 304).

В следующей рукописи о том же рассказано проще и спокойнее: «И вдруг Василию Андреичу стало жалко Никиту. Кабы не я, не пропал бы мужик. Как старался, и мальчонка моего ласкал. И не пил нынче. А веретьем не укрылся, лошадь пожалел. И Василий Андреич опахнул с Никиты снег и полез в сани». Потом картина сна и наконец: «Что же это такое? — Да это смерть. — А, так это вот что, — сказал он себе и удивился и обрадовался. Он проснулся совсем, хотел встать, пошевелить ногами, но ног не было, хотел подняться на руки, и рук не было, и спину согнуть нельзя было, и спины не было. — Должно, смерть пришла. Что же, я ведь не знал, как это, сказал он тому, в чьей власти он был. Я бы и рад теперь. Да я буду, буду. Все хорошо. Слава Богу, — сказал он и сам не знал, что с ним сталось: заснул он или умер» (там же, с. 311—312).

Потом было еще несколько вариантов, пока не появилось последнее: подробный рассказ о том, как Василий Андреич с обычной своей деловитостью и решительностью, «с которой он ударял по рукам при выгодной покупке», выгребает снег с Никиты и ложится в сани; разговаривает с Никитой и про себя: «Небось, не вывернется» (про то, что он отогреет мужика); видит сон о том, что «кто-то пришел за ним», просыпается, «вспоминает про деньги, про лавку, дом, покупки, продажи и миллионы Мироновых; ему трудно понять, зачем этот человек, которого звали Василием Брехуновым, занимался всем тем, чем он занимался... «Иду, иду!» — радостно, умиленно говорит все существо его. И он чувствует, что он свободен, и ничто уж больше не держит его» (там же, с. 41—44).

На пороге смерти приходит новое знание о жизни. «И больше уже ничего не видел и не слышал и не чувствовал в этом мире Василий Андреич», — такими словами завершил Толстой повествование о хозяине, чтобы затем последнюю главу посвятить Никите.

Несмотря на радость и напряжение работы, видимо, что-то не удовлетворяло и в конце ее. 14 января, посылая рукопись с ехавшей домой в Петербург баронессой Р. М. Мейендорф Н. Н. Страхову (для передачи в «Северный вестник»), Толстой просил друга: «... Вы просмотрите его и скажите, можно ли его печатать. Не стыдно ли? Я так давно не писал ничего художественного, что, право, не знаю, что вышло. Писал я с большим удовольствием, но что вышло, не знаю. Если вы скажете, что нехорошо, я нисколько не обижусь... Если же вы найдете годным рассказ, то уж, пожалуйста, вы подпишите корректуру к печати» (т. 68, с. 15). О том, что корректура поручена Страхову, сообщил Толстой в тот же день издательнице журнала Л. Я. Гуревич, приписав в конце, что по возвращении в Москву он и сам займется этим. В конце января — феврале рассказ был сильно выправлен автором — в корректурах.

130

В Никольском, вероятно, в связи со своим писанием, Толстой посетил местную земскую больницу, где врач П. В. Плавтов делал операцию на отмороженной ноге.

Как сказано в письме к Софье Андреевне, «очень хотелось» в Никольском написать еще «нечто, давно задуманное» — вероятно, «И свет во тьме светит». Но кроме «Хозяина и работника» продолжалась работа лишь над «Катехизисом», да и то неудовлетворившая: «Очень занимает и очень близко, но все не нахожу формы и недоволен» (дневник, 6 января).

О пребывании в Никольском, кроме дневника и писем Толстого, сохранились интересные мемуары. Упомянутая выше родственница Олсуфьевых Р. М. Мейендорф написала в 1930 г. свою «Страничку воспоминаний о Л. Н. Толстом»2, а еще позднее, в 1955—1956 гг., о встречах с Толстым рассказал П. И. Нерадовский3.

По словам художника, Толстой говорил, «что ему там хорошо пишется, что ему нравится весь уклад жизни семьи Олсуфьевых, их дом, в котором ему, между прочим, очень нравилось отсутствие преувеличенной и стеснительной чистоты... Он жил здесь, не меняя своего привычного образа жизни. Он не пользовался трудом прислуги, сам убирал комнату, сам приносил себе чистую воду и выносил ведра с грязной. Шил сапоги. Пару сапог своей работы он подарил Михаилу Адамовичу Олсуфьеву». Вообще ограничение всех житейских, бытовых потребностей нередко озадачивало мало знакомых с Толстым людей. Композитор С. И. Танеев, проводивший лето 1895 г. в Ясной Поляне, с удивлением заметил, как Софья Андреевна принесла мужу шляпу сына, сказав при этом, что Лев Николаевич для себя ничего не покупает и донашивает вещи своих детей.

Нерадовский сопровождал Толстого в его прогулках — в Щелково к Левицким, в Храброво к Оболенским, в Ольгово к Апраксиным.

Пожалуй, самое интересное место воспоминаний — разговор о напечатанной давным-давно, в 1857 г., «Юности»:

«— Когда же будет продолжение «Юности»? Ведь вы кончаете повесть обещанием рассказать, что будет дальше с ее героями.

Л. Н. сразу нахмурился. Было очевидно, что мой наивный вопрос испортил ему настроение.

— Да ведь все, что было потом написано, и есть продолжение юности, — сказал он сухо».

131

Поясняет Нерадовский и смысл дневниковой записи Толстого о старшем сыне Олсуфьевых Михаиле Адамовиче: «М. А. явно боится Тани, и очень жаль». Татьяна Львовна гостила в Никольском вместе с отцом, Михаил Адамович ей нравился; но, как пишет мемуарист, тот «был совершенно равнодушен к женщинам, — по выражению одного остряка (Афросимова), он проходил мимо женщин, как мимо стульев».

В дневнике 6 января Толстой записал, что дважды спорил с Дмитрием Адамовичем, младшим сыном Олсуфьевых: «Он пристроил себе практическое в славянофильском духе служение народу, т. е. пуховик, на котором лежать, не работать. Все дело в том, что они признают жизнь неподвижною, а не текущею». В письме к Софье Андреевне — признание: «Мне все здесь хорошо, исключая того, что я должен воздерживаться от высказыванья всех своих мыслей» (т. 84, с. 235).

Молоденькая племянница Олсуфьевых рассказывала: «Надо сказать, что Толстой не любил гулять по прочищенным дорожкам. Худой, коренастый, всегда деятельный старик, он любил выйти за ограду сада и бродить по снегу, куда глаза глядят. Раз как-то мы, молодежь, задумали вечером пойти по его следам, но нам скоро пришлось отказаться от своего намерения: глубокие ямы в рыхлом снегу от его валенок были на таком большом расстоянии, что мы вернулись домой и объявили, что “нам не по силам идти по стопам Толстого”».

III

17 января вступивший на престол царь Николай II произнес речь перед депутатами от земства и дворянства, в которой предостерегал их от увлечения «бессмысленными мечтаниями об участии в делах внутреннего управления» и заявил, что будет «охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его незабвенный родитель». Толстой записал в дневнике: «Событие важное, которое, боюсь, для меня не останется без последствий, это дерзкая речь государя». И 23 января — в письме к А. М. Олсуфьевой: «По случаю «бессмысленных мечтаний» всеми силами стараюсь негодование заменить состраданием, но до сих пор безуспешно»4.

Спустя два месяца в письме на Кавказ Д. А. Хилкову, снова и снова горюя о том, что «другие страдают», а он, виновный, с точки зрения властей, более других, «сидит спокойно», Толстой признавался: «Я смутно надеялся, что «Царство Божие», потом письмо мое о ваших детях, потом Тулон заставят их взяться за меня, но все напрасно. Видно, Бог не считает меня достойным этого. Иногда хочется

132

нарочно вызвать чем-нибудь гонение, но чувствую, что это дурно. Так, недавно, я совсем было хотел написать письмо Николаю по случаю его речи земствам, но почувствовал, что руководило мною не доброе чувство, а, с одной стороны, раздражение, а с другой, желание вызвать на гонение, — и оставил... Может быть, так и не нужно, а может быть, придет случай и время, когда потребуется» (т. 68, с. 46).

В мае была начата эта статья, оставшаяся незаконченной и опубликованная лишь в 1917 г.

Между тем, как это всегда бывает при перемене власти, началось общественное брожение, преимущественно в либеральных кругах.

Редактор журнала «Новое слово» В. А. Поссе привез в Хамовники адрес от имени ученых и литераторов, где они «просили царя дать русскому народу свободу слова, совести и собраний и созвать народных представителей». Толстой отказался подписать адрес. И сказал: «Они ему пишут, что он все может, что он может теми или другими законами и распоряжениями осчастливить свой народ. Это значит — обманывать и себя и его. Он ничего не может. Так ему и следует написать: “Ты ничего не можешь сделать, пока ты царь. Единственное, что можешь сделать для народа и для себя лично — это отказаться от престола, перестать быть царем”».

И уверил Поссе (легального марксиста), что напрасно его, Толстого, упрекают, будто он пишет о том, как лучше устроить жизнь, не зная экономической науки, в частности того, что «открыл Карл Маркс»: “Ошибаются. Я внимательно прочел «Капитал» Маркса и готов сдать по нему экзамен”»5.

Земский деятель Д. И. Шаховской (впоследствии член Государственной думы) пригласил Толстого участвовать 26 января в совещании, под председательством П. Н. Милюкова, где обсуждался вопрос, как выразить протест по поводу речи царя. Собравшиеся просили Толстого написать протест от лица русской интеллигенции, чтобы потом напечатать его за границей. Толстой записал в дневнике: «Были на собрании Шаховского. Напрасно были. Все глупо и очевидно, что организация только парализует силы частных людей». Писать протест он отказался6.

Та же участь постигла петицию петербургских и московских писателей, ученых и публицистов (114 подписей) об освобождении печати от произвола и подчинении ее лишь законодательству. Толстой пометил в дневнике: «Я отказался подписать петицию...».

Тем временем двое английских квакеров доставили царю записку с просьбой прекратить гонения за веру и дать свободу совести. Один

133

из них, Эдмонд Брукс, посетил Толстого и читал прошение. «Записка с обычной формальной риторикой. Царь выслушал их и ничего не сказал им — ровно ничего», — написал Толстой Д. А. Хилкову и добавил: «Ждать сверху какого-либо изменения и улучшения никак нельзя и не могу отделаться от той мысли, что оно и не нужно. Все в нас самих, и мы свободны, если только живем истинной жизнью» (т. 68, с. 46—47).

Прочитав тогда в газете «Новое время», как веселились студенты Санкт-Петербургского университета в ночь с 8 на 9-е февраля, празднуя очередную годовщину, Толстой записал: «Событие, за это время сильно поразившее меня, это пьянство и буйство петербургских студентов. Это ужасно. До чего они довели молодежь — они это не только правительство, но и либералы и революционеры, коноводы без основы».

Между тем Н. Н. Страхов прочитал рассказ «Хозяин и работник», рукопись которого ему передала Мейендорф и который был уже набран для журнала «Северный вестник».

25 января он написал: «Боже мой, как хорошо, бесценный Лев Николаевич! В первый раз я читал, торопясь, отрываясь на несколько часов, и все-таки у меня осталась в памяти всякая черта. Василий Андреич, Никита, Мухортый стали моими давнишними знакомыми. Как ясно, что Василий Андреич под хмельком! Его страх, его спасение в любви — удивительно! Удивительно! А Мухортый ушел от него к Никите... целая драма, простейшая, яснейшая и потрясающая»7.

В конце января, отправляя Страхову «очень измаранные корректуры», Толстой снова просил: «Пожалуйста, напишите порезче все, что вы скажете об этом рассказе, говоря не со мною. Мне интересно знать: ослабела ли моя способность или нет. И если да, то это меня так же мало огорчит и удивит, как и то, что я не могу бегать так же, как 40 лет тому назад» (т. 68, с. 20).

Снова Страхов заверял друга: «Опять я с жадностию принялся читать и не оторвался, пока не кончил. Изобразительность Ваша несравненна. Что же я могу сказать, кроме похвал? Просто, ясно, определенно у Вас рассказано то, что почти недоступно рассказу, и действующие лица, не исключая Мухортого, делаются нам страшно близкими. Мороз подирает по коже... Тайна смерти — вот что у Вас бесподобно. До сих пор я, впрочем, не встречал читателей, которые

134

бы умели это вполне оценить... Душевное смягчение и его смысл — только у Вас это можно найти. А сны! Удивительно... «Ослабела ли Ваша способность?» Не ослабела, а в каждой строчке показывает полное мастерство. Странная мысль Вам пришла в голову! Верность и чистота каждой черты — изумительная» (письмо 29 января).

И потом, прочитав новую исправленную Толстым корректуру: «Как всегда, Вы исправляете бесподобно, т. е. удивительно добавляете и удивительно вычеркиваете. Некоторые слова и мысли у всеми любимого и достойного любви Никиты, чем-то задевавшие меня прежде, оказались выкинутыми. Особенно поразило меня возвращение Василия Андреича к Никите: вдруг Вы перестаете описывать его душевное состояние и рассказываете только, что он делал и говорил. Чудо как хорошо!» (3 февраля).

Толстой, однако, попросил А. Л. Флексера, фактического редактора журнала8, тем более — в отсутствие Л. Я. Гуревич (она находилась за границей, в Монте-Карло), прислать корректуру еще раз в сверстанном виде: «Мне нужно теперь исправить только вкравшиеся неточности и стилистические ошибки. Но и это нужно, и потому очень прошу поскорее прислать» (т. 68, с. 31).

Еще до выхода в свет, видимо в корректуре, рассказ стал известен В. Г. Черткову. В трех письмах Чертков изложил свои похвалы, но и некоторые критические замечания. Толстой ответил 2 февраля, что согласен: «Никита слишком рассуждает». «Я это смягчил, кажется, и еще хотел бы смягчить. То же, что вы говорите о том, что он мог бы почерпнуть этот взгляд из Евангелия, — неверно, мне кажется. Мне главное хотелось показать то, что душа человеческая христианка9 и что христианство есть ничто иное, как закон души человеческой» (т. 87, с. 313).

Спустя две недели Толстой просил А. Л. Флексера поскорее исполнить просьбу Черткова — послать ему экземпляр рассказа для английского переводчика10.

7 февраля Толстой записал в дневнике: «Несчастный рассказ. Он был причиной вчера разразившейся страшной бури со стороны Сони. Она была нездорова, ослабла, измучилась после болезни милого Ванечки, и я был нездоров последние дни. Началось с того, что она

135

начала переписывать с корректуры. Когда я спросил зачем». Дальше в дневнике вырван лист.

Что случилось, восстанавливается по дневнику Софьи Андреевны, на этот раз очень подробному, и письму Толстого от 14 февраля к Страхову (изложив историю на отдельном листочке, Толстой попросил сжечь его, но Страхов не сделал этого). «Рассказ мой наделал мне много горя, — рассказано здесь, — Софье Андреевне было очень неприятно, что я отдал даром11 в «Северный вестник», и к этому присоединился почти безумный припадок (не имеющий никакого подобия основания) ревности к Гуревич. Совпало это с женскими делами, и мы все пережили ужасные дни. Она была близка к самоубийству, и только теперь 2-й день она опять овладела собой и опомнилась. Вследствие этого она напечатала объявление, что рассказ выйдет в ее издании, и вследствие этого писала вам, спрашивая о размере гонорара за лист. Она хотела потребовать с Гуревич гонорар и отдать его в Литературный фонд» (т. 68, с. 32). 21 февраля Софья Андреевна записала в дневнике: «И мне и «Посреднику» повесть отдана. Но какою ценою! Поправляю корректуры и с нежностью и умилением слежу за тонкой художественной работой. Часто у меня слезы и радость от нее»12.

Софья Андреевна сердилась на то, что рассказ не дан в ее издание, а будет содействовать успеху дорогого журнала (подписка стоила 13 р.). Л. Я. Гуревич, в свою очередь, телеграфировала из-за границы, прося задержать хотя бы на месяц выход «Хозяина и работника» в других изданиях. Толстой ответил 28 февраля телеграммой (на французском языке): «Очень огорчен невозможно сделать иначе» (т. 68, с. 40).

В итоге 5 марта 1895 г. «Хозяин и работник» появился одновременно в трех изданиях: третьем номере «Северного вестника», приложении к 13 тому 9-го изд. «Сочинений гр. Л. Н. Толстого» и «Посреднике». При этом для «Посредника» Толстой еще раз просмотрел рассказ (184 исправления), и по этому тексту он печатается в современных изданиях.

В первые четыре дня дешевые книжки «Посредника» (по 15—20 коп.) разошлись в количестве 15 тыс. экземпляров, а 9 марта пущенное в продажу «народное» издание продавалось по 3 копейки. Приложение к 13 тому стоило 50 копеек и тоже в несколько дней куплено 10 тысяч книг13. Кроме того, рассказ перепечатали многие газеты. И. Е. Репин писал А. В. Жирковичу: «Читал Чехова рассказы, Дедлова — очень недурно. Но все это меркнет перед «Хозяином и работником».

136

Вы, конечно, читали этот перл, как и весь свет прочел его теперь. Чисто художественная вещица. Тенденция только в самой малой степени, почти незаметна и почти не мешает»14.

Художник П. И. Нерадовский, оказавшийся в Хамовническом доме в эти дни, вспоминал, как Толстой говорил:

«— Иду по Арбату и неожиданно слышу за собой: «Новое произведение Льва Николаевича Толстого. Цена 1 рубль, «Хозяин и работник», цена 1 рубль». Оглядываюсь — на перекрестке мальчик с ворохом газет и журналов. Бойкий такой, кричит на весь Арбат, подбежал ко мне и сует мне книжку... Я отмалчиваюсь, а он за мной. Очень ему хотелось всучить мне новое произведение Толстого. Еле ушел от него»15.

Видимо, к февралю 1895 г. относится и воспоминание Б. Н. Бугаева (Андрея Белого). 15-летний гимназист, учившийся вместе с Михаилом Львовичем в Поливановской гимназии (пока тот не перешел в Катковский лицей), был с другими мальчиками у Толстых. Софья Андреевна 5 февраля отметила в дневнике: «Вчера вечером собрались товарищи Миши, и С. М. Мартынова нам прочла «Фауста» Тургенева»16.

«Подпоясанный, в синей блузе, он стоял здесь и там, пересекая комнаты или прислушиваясь к окружающему, или любезно, но как-то нехотя давая те или иные разъяснения. Он как-то нехотя останавливался на подробностях разговора, бросал летучие фразы и потом ускользал. Он, видно, не хотел казаться невнимательным, а вместе с тем казался вдалеке, в стороне... У меня потом осталось странное впечатление. Мне казалось, будто Толстой не живет у себя в Хамовниках, а только проходит мимо: мимо стен, мимо нас, мимо лакеев, дам, — выходит и входит»17.

Утром 22 февраля Софья Андреевна записала в дневнике: «Со вчерашнего вечера опять заболел Ваня. У него сегодня уже скарлатинная сыпь, болит горло и понос. Был Филатов и определил». Накануне вечером Н. Ф. Филатову была послана записка, но не застала его дома. Поздно ночью, после двух часов, Толстой появился у врача, умоляя прийти18. Ванечку доктор нашел в безнадежном состоянии. 23 февраля — в дневнике Софьи Андреевны: «Мой милый Ванечка скончался вечером в 11 часов. Боже мой, а я жива!»19 Ее

137

И. Л. Толстой. С фотографии Шерер, Набгольц и Кº (Москва, 1893—1894)

И. Л. Толстой. С фотографии Шерер, Набгольц и Кº
(Москва, 1893—1894)

138

дневник прервался почти на два с половиной года — до 1 июня 1897 г.

Толстой — ночью 26 февраля: «Похоронили Ванечку. Ужасное — нет, не ужасное, а великое душевное событие. Благодарю тебя, Отец. Благодарю Тебя». И 12 марта: «Так много перечувствовано, передумано, пережито за это время, что не знаю, что писать. Смерть Ванечки была для меня, как смерть Николеньки20, нет, в гораздо большей степени, проявление Бога, привлечение к Нему». Страдая физически, Толстой испытывал религиозно просветленное чувство.

7 марта Софья Андреевна написала сестре: «Левочка совсем согнулся, постарел, ходит грустный с светлыми глазами, и видно, что и для него потух последний светлый луч его старости. На третий день смерти Ванечки он сидел рыдая и говорил: «В первый раз в жизни я чувствую безвыходность»21. Сохранилась фотография, сделанная летом 1895 г. в Ясной Поляне: в объектив смотрят два одинаково старые и очень грустные человека. Но лицо Толстого мужественно, у Софьи Андреевны будто окаменело.

Ваня родился 31 марта 1888 г. в Москве и не дожил до семи лет месяца с небольшим. Необыкновенный мальчик, внешне очень похожий на отца, он поражал всех серьезностью и добротой: «духовно, любовно одаренный мальчик» (т. 68, с. 70). Отец надеялся, что он продолжит его дело22; мать только от него получала ласковую нежность. Погребен он был на кладбище при с. Никольском близ Покровского-Стрешнева под Москвой23. Теперь Толстой вспоминал, как он, влюбленный в Соню Берс, ходил по этой дороге в Покровское: «умилялся, плакал и очень ласкал словами и воспоминаниями», — написала Софья Андреевна сестре.

В автобиографии «Моя жизнь» Софья Андреевна посвятила смерти Ванечки отдельный очерк, куда включила цитаты из писем и дневников.

Там рассказано, как Ванечка незадолго до смерти спросил, правда ли, что дети, умершие до семи лет, бывают ангелами: «Лучше и мне, мама, умереть до семи лет. Теперь скоро мое рождение, я тоже был бы ангел. А если я не умру, мама милая, позволь мне говеть, чтобы у меня не было грехов».

139

На кладбище «с саней сняли гробик, опять же Лев Николаевич и сыновья. Все плакали, глядя на старого сгорбленного, убитого горем отца...

Вернулись мы, осиротелые, в наш опустевший дом, и помню я, как Л. Н. внизу, в столовой, сел на диван, принесенный раньше для больного Левы и, заплакав, сказал:

— Я думал, что Ванечка один из моих сыновей будет продолжать мое дело на земле после моей смерти.

И в другой раз — приблизительно то же:

— А я-то мечтал, что Ванечка будет продолжать после меня дело Божие. Что делать!»24

В эти тяжелые дни Мария Львовна писала А. Н. Дунаеву: «Мама страшна своим горем. Здесь вся ее жизнь была в нем, всю свою любовь она давала ему. Папа один может помогать ей, один он умеет это. Но сам он ужасно страдает и плачет все время»25. В конце марта Софья Андреевна рассказывала в письме к сестре, Татьяне Андреевне: «Левочка очень со мной добр, водит меня гулять, возил в тюрьму к заключенному политическому...26 Мне утешительна его доброта и ласковость; но мне тяжело то, что и он все больше и больше сгибается, стареет, худеет, плачет и никогда уже не только не улыбнется, но даже не подбодрится»27.

Многие люди выражали сочувствие; художник Н. А. Касаткин сделал два этюда с могилы Алексея и Ивана Львовичей на Никольском кладбище28. Горе сплотило семью. Как написал Толстой в Петербург двоюродной тетке Александре Андреевне: «Никогда мы не были так близки друг к другу, как теперь, и никогда ни в Соне, ни в себе я не чувствовал такой потребности любви и такого отвращения ко всякому разъединению и злу. Никогда я Соню так не любил, как теперь. И от этого мне хорошо» (т. 68, с. 71).

8 марта, поблагодарив Н. Н. Страхова за сочувствие, Толстой рассказывал: «Для меня эта смерть была таким же, еще более значительным событием, чем смерть моего брата. Такие смерти (такие, в смысле особенно большой любви к умершему и особенной чистоты и высоты духовной умершего) точно раскрывают тайну жизни, так что это откровение возмещает с излишком за потерю. Таково было мое чувство.

140

С. А. поразила меня. Под влиянием этой скорби в ней обнаружилось удивительное по красоте ядро души ее. Теперь понемногу это начинает застилаться. И я не знаю, радуюсь ли я тому, что она понемногу успокаивается, или жалею, что теряется тот удивительный любовный подъем духа. Хотя и года все больше и больше сближают нас, смерть эта еще более сблизила нас с нею и со всею семьею» (т. 68, с. 43).

Думал о «силе детства». В дневнике 12 марта: «... Хорошо поддерживать в себе любовь тем, чтобы во всех людях видеть детей — представлять их себе такими, какими они были 7-ми лет. Я могу делать это. И это хорошо».

В тот же день отмечено: «Нынче захотелось писать художественное. Вспоминал, что да что у меня не кончено. Хорошо бы все докончить, именно:

1) Коневская. 2) Кто прав. 3) Отец Сергий. 4) Дьявол в аду. 5) Купон. 6) Записки матери. 7) Александр I. 8) Драма. 9) Переселенцы и башкиры. — Рядом с этим кончать Катехизис. И тут же, затеяв все это — работы лет на 8 по крайней мере, завтра умереть. И это хорошо».

«Коневская» названа первой. Вскоре, в мае, возобновилась работа, продолжавшаяся затем почти весь год. Повесть получила свое окончательное название — «Воскресение».

27 марта, прочитав в мартовской книжке «Северного вестника» (где был напечатан «Хозяин и работник») некролог Н. С. Лескова, Толстой, как уже говорилось, написал в дневнике свое завещание.

О рукописях и печатных сочинениях здесь было сказано:

«Бумаги мои все дать пересмотреть и разобрать моей жене, Черткову В. Г., Страхову, [и дочерям Тане и Маше] (что замарано, то замарал сам. Дочерям не надо этим заниматься), тем из этих лиц, которые будут живы. Сыновей своих я исключаю из этого поручения не потому, что я не любил их (я, слава Богу, в последнее время все больше и больше любил их), и знаю, что они любят меня, но они не вполне знают мои мысли, не следили за их ходом и могут иметь свои особенные взгляды на вещи, вследствие которых они могут сохранить то, что не нужно сохранять, и отбросить то, что нужно сохранить»29.

Дальше говорилось о дневниках: в записях молодых лет надо выбрать лишь то, что «стоит того», а в дневниках женатой жизни «уничтожить все то, обнародование чего могло быть неприятно кому-нибудь». Но далее: «А впрочем, пускай остаются мои дневники, как

141

они есть. Из них видно, по крайней мере, то, что несмотря на всю пошлость и дрянность моей молодости, я все-таки не был оставлен Богом и хоть под старость стал хоть немного понимать и любить Его.

Из остальных бумаг моих прошу тех, которые займутся разбором их, печатать не все, а то только, что может быть полезно людям».

Особый пункт — о праве на печатание. «Право на издание моих сочинений прежних: десяти томов и азбуки прошу моих наследников передать обществу, т. е. отказаться от авторского права. Но только прошу об этом и никак не завещаю. Сделаете это — хорошо. Хорошо будет это и для вас, не сделаете — это ваше дело. Значит, вы не могли этого сделать. То, что сочинения мои продавались эти последние 10 лет, было самым тяжелым для меня делом в жизни».

Еще Толстой просил «всех и близких и дальних» не хвалить его после смерти, а вникнуть в те места его писаний, где через него «говорила Божья сила».

В начале, между строк, Толстой приписал и подчеркнул: «Мое завещание приблизительно было бы такое. Пока я не написал другого, оно вполне такое».

В марте 1895 г., второй раз в Хамовниках (и последний — дома у Толстого), был И. А. Бунин. Об этом есть единственный, и прекрасный рассказ — в книге «Освобождение Толстого»:

«Меня провели через залу, где я когда-то впервые сидел с ним возле милой розовой лампы, потом в эту маленькую дверку; по ступенькам за ней и по узкому коридору; и я робко стукнул в дверь направо.

— Войдите, — ответил старческий альтовый голос.

И я вошел и увидал низкую, небольшую комнату, тонувшую в сумраке от железного щитка над старинным подсвечником в две свечи, кожаный диван возле стола, на котором стоял этот подсвечник, а потом и его самого, с книгой в руках. При моем входе он быстро поднялся и неловко, даже, как показалось мне, смущенно бросил ее в угол дивана. Но глаза у меня были меткие, и я увидел, что читал он, то есть перечитывал (и, вероятно, уже не в первый раз, как делаем это и мы, грешные) свое собственное произведение, только что напечатанное тогда, — «Хозяин и работник». Я, от восхищения перед этой вещью, имел бестактность издать восторженное восклицание. А он покраснел, замахал руками:

— Ах, не говорите! Это ужас, это так ничтожно, что мне по улицам ходить стыдно!30

142

Лицо у него было в этот вечер худое, темное, строгое: незадолго перед тем умер его семилетний Ваня. И после «Хозяина и работника» он тотчас заговорил о нем:

— Да, да, милый, прелестный мальчик был. Но что это значит — умер? Смерти нет, он не умер, раз мы любим его, живем им!

Вскоре мы вышли и пошли в «Посредник». Была черная мартовская ночь, дул весенний ветер, раздувая огни фонарей. Мы бежали наискось по снежному Девичьему полю, он прыгал через канавы, так что я едва поспевал за ним, и опять говорил — отрывисто, строго, резко:

— Смерти нету, смерти нету!»31

VII

В марте-апреле Толстой почти не мог работать. Только один раз «немного пописал к «Отцу Сергию», но не хорошо» (дневник, 18 марта) и в начале апреля отправил С. А. Венгерову короткую заметку о Т. М. Бондареве для «Критико-биографического словаря русских писателей»32. «Сочинение Бондарева, — писал здесь Толстой, — над наивностью которого мы снисходительно улыбаемся с высоты своего умственного величия, переживет все те сочинения, которые описаны в этом лексиконе, и произведет большее влияние на людей, чем все они, вместе взятые» (т. 31, с. 69).

14 апреля, проходя мимо Александровского сада, как отмечено в дневнике, «вдруг с удивительной ясностью и восторгом представил себе роман — как наш брат образованный бежал с переселенцами от жены и увез с кормилицей сына. Жил чистою, рабочею жизнью и там воспитал его. И как сын поехал к выписавшей его матери, живущей во-всю роскошной, развратной, господской жизнью. Удивительно хорошо мог бы написать. По крайней мере так показалось». Этот роман никогда не был даже начат. 25 апреля снова мысли о трагичности положения матери, от которой уходят дети — «в жизнь или смерть»: «Жить надо, а жить нечем. Нет привычки, нет даже сил для духовной жизни, потому что все силы эти затрачены на детей, которых уже нет. Вот что надо бы высказать в романе матери». И дальше в тот же день: «За все это время отсутствие энергии, инициативы мысли. Только изредка вспыхивают — и особенно ярко художественные, и не художественные образы, а целые задачи, замыслы художественных произведений».

Однако работа все не начиналась. 26 апреля: «Сейчас сел за письменный стол, хотел продолжать Коневскую, решительно не могу.

143

Вот и взял дневник». 5 мая, в письме Н. Н. Страхову, горькое признание: «Я вот уж скоро три месяца ничего не работаю. Этого со мной не бывало уже лет 10» (т. 68, с. 89).

По-прежнему приходили письма, книги, вести — жизнь с разных сторон требовала участия, да и сам Толстой постоянно испытывал ответственность за нее, за то, как сложится и будет развиваться жизнь общая, всех людей.

Так родилась идея «международного посредника».

Еще в начале февраля Толстой писал в Воронеж Г. А. Русанову: «Радуют особенно загорающиеся в разных местах Европы центры священного огня, который Христос свел на землю. У меня теперь истинных друзей, единомышленников и соработников несколько в Англии, в Штутгарте некто Грунский, в Будапеште целый кружок людей, принадлежащих к «религии духа», из которых я общаюсь с Eugen Schmitt, в Дании Лахман написал чудесную книгу о христианстве в жизни33, и на днях получил из Финляндии письмо и книги от Арвида Эрнефельда, который весь горит огнем христианского учения и проповедует в Финляндии и Швеции» (т. 68, с. 24).

15 февраля, разговаривая с какой-то богатой дамой, спросившей, куда полезнее употребить деньги, сказал о европейском международном издании на четырех языках, которое «проводило бы идеи всемирного братства» (т. 68, с. 35—36). Четыре языка — русский, немецкий, французский и английский, как сказано в письме 12 марта Д. А. Хилкову, где Толстой разъяснял задачи издания. И опять ссылался на единомышленников: «Таковы в Англии Kenworthy и Morrison и их кружок, в Будапеште Шмит и союз религии духа, в Штутгарте Грунский, в Финляндии Jarnefelt, в Венгрии кружок врачей — Маковицкий, бывший у нас, и Шкарван, на днях отказавшийся от военной службы и посаженный за то в сумасшедший дом» (т. 68, с. 24).

Наконец, 27 марта было отправлено большое письмо Эугену Генриху Шмиту с программой международного издательства: его можно было бы назвать «Возрождение» и обосновать в «свободном государстве, в Швейцарии, например». Над этим письмом Толстой трудился целый месяц, сохранилось шесть его редакций34. Здесь говорится: «Людей, сознающих невозможность продолжения существующего порядка жизни и видящих возможность исправления его совершенным изменением строя жизни и исполнением в жизни учения

144

Христа, в последнее время является все больше и больше, и в нашем крестьянстве, и в образованном мире, и у вас, и в Америке, и в Англии. И радостно жить в такое время. Жидкость начинает не только согреваться, но и закипать. И не успеете оглянуться, как она вся сольется в одну кипучую волну и очистится и установится в новом, ином, лучшем виде».

Дальше изложена суть перемен, которых ждал Толстой:

«Существующий строй жизни подлежит разрушению. В этом согласны как те, которые стремятся разрушить, так и те, которые защищают его.

Уничтожиться должен строй соревновательный и замениться должен коммунистическим; уничтожиться должен строй капиталистический и замениться социалистическим; уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией; уничтожиться должен сепаратизм узкой национальности и замениться космополитизмом и всеобщим братством; уничтожиться должны всякие религиозные суеверия и замениться разумным религиозным нравственным сознанием; уничтожиться должен всякого рода деспотизм и замениться свободой; одним словом, уничтожиться должно насилие и замениться свободным и любовным единением людей» (т. 68, с. 62, 64).

Проект Международного посредника не был осуществлен. Роль его отчасти выполнило созданное Кенворти «Братское издательство», а позднее, после высылки Черткова в Англию, его «Свободное слово»; словацкий «Посредник» Д. П. Маковецкого.

В марте 1895 г., вместе с письмом, Толстой послал Э. Шмиту для его журнала «Религия духа» «правдивый рассказ о новом движении среди духоборцев на Кавказе и об их вожде Веригине» (т. 68, с. 68). Это был дневник уголовного арестанта А. С. Д., который попал в одну камеру с П. В. Веригиным и записал свои разговоры с ним35.

В апреле — новая забота. В Нюрнберге выходил журнал «Esperantisto» — на языке эсперанто, но большинство подписчиков было в России. Желая поддержать журнал, И. М. Трегубов послал туда две статьи Толстого, и журнал оказался запрещенным к ввозу в Россию. Н. Н. Страхов взялся помочь, обратившись к поэту А. Н. Майкову, в то время председателю Комитета иностранной цензуры. Толстой пообещал Страхову ничего не печатать в этом журнале и «не принимать никакого участия» (т. 68, с. 89).

145

VIII

В этот год Толстые дольше обычного оставались в Москве. Не знали, что делать. Думали о поездке за границу. 5 мая Толстой писал Н. Н. Страхову: «Я предлагаю — так как уже непременно хотят ехать куда-нибудь — ехать за границу, в Баварию, на озера около Мюнхена. Не знаю, что выйдет» (т. 68, с. 89). Софья Андреевна рассказывала о том же в письме к Л. И. Веселитской: «Л. Н. собирает сведения о разных тихих уголках Баварии, где красива природа и мало людей. И ему и мне совсем безразлично, где и как жить. Думаем, что детям это будет хорошо и здорово. В Ясную же Поляну до того всем больно ехать и жить воспоминаниями о Ванечке, что никто не решается»36. Скоро выяснилось, что из-за границы можно и не вернуться — не пустят. И. И. Горбунов-Посадов извещал В. Г. Черткова: «Толстые уедут после конца мая окончательно в Ясную, так как Софья Андреевна узнала о том, что возвращение из-за границы могло быть затруднено, и это рассеяло все колебания»37.

Кончилось тем, что Софья Андреевна в конце апреля съездила в Киев к сестре Татьяне Андреевне, а Толстой две последние недели мая провел с дочерью Марией Львовной в Никольском у Олсуфьевых, где и Софья Андреевна погостила несколько дней. Толстой был рад, что отпала заграница. 6 июня из Москвы они уехали наконец в Ясную Поляну38.

Все лето, с 3 июня по 27 августа (с двухнедельным перерывом в июле), во флигеле усадьбы жил, занимаясь своими музыкальными делами и вечерами играя для Толстых, пианист и композитор С. И. Танеев, 39-летний профессор Московской консерватории39. Еще в мае он получил это приглашение от Софьи Андреевны. Впоследствии в автобиографии «Моя жизнь» она подробно рассказала о том, как после смерти младшего сына утешение нашла в музыке, особенно в прекрасной игре Танеева.

В письме от 13 июня к сыну Льву Львовичу Толстой так пояснял происходящее: «Мне кажется, так бы просто ей было понять меня, примкнуть ко мне, но — удивительное дело — она ищет везде, но только не подле себя, как будто не то что не может понять, но не хочет, нарочно понимает превратно. А как бы ей легко было, тем более, что она любит меня. Но горе в том, что она любит меня такого, какого уже нет давно. А того, какой есть, она не признает, он ей

146

кажется чужд, страшен, опасен. Мало того, она имеет rancune <злопамятство> против него, в чем, разумеется, я виноват» (т. 68, с. 105—106).

Танеев стал знакомым семьи Толстых с зимы 1889 г. 28 ноября 1894 г. вместе с А. С. Аренским, И. В. Гржимали, А. А. Брандуковым он исполнял в хамовническом доме сонаты Бетховена, квартет Шуберта и др. В танеевском дневнике первых месяцев 1895 г. довольно часто упоминается имя Толстого, встречи с ним.

17 февраля Ю. И. Блок, делавший в Москве фонографические записи, предлагал Танееву прийти к нему 20-го: «Должен быть Толстой»40. 17-го же Толстой был у Танеева, и тот сыграл ему несколько прелюдий и фуг Баха. Концерт Шумана Толстой «похвалил». Как видно из дневника Танеева, голос Толстого был тогда записан41. 26 марта, в воскресенье, Танеев «вечером ходил к графу Толстому»; потом встречал его в манеже катающимся на велосипеде. 25 апреля в дневнике Толстой записал: «За это время начал учиться в манеже ездить на велосипеде. Очень странно, зачем меня тянет делать это. Евгений Иванович42 отговаривал меня и огорчился, что я езжу, а мне не совестно. Напротив, чувствую, что тут есть естественное юродство, что мне все равно, что думают, да и просто безгрешно, ребячески веселит»43. 15 мая в дневнике отмечено, что «велосипедное увлечение» проходит. Навестившая Толстых как раз в мае Л. И. Веселитская вспоминала, что во дворе Хамовнического дома она увидела Толстого, который «делал круги на велосипеде. Он уже лихо летал и с увлечением предавался новому спорту»44.

Из дневника Танеева известно, что 22 апреля Толстой был на оперном представлении учеников консерватории: исполнялись отрывки из «Ифигении» Глюка, «Домика в горах» Адана, «Руфи» Ипполитова-Иванова и целиком опера Аренского «Рафаэль». Спустя неделю отмечен разговор с Толстым: «Он не бывал в театрах около 20 лет45. Очень удивлялся, что столько средств — 100 человек в оркестре, 100 человек хора — используется ради такого небольшого эффекта». «Руфь» Толстому не понравилась («композитор не знал, что хотел сказать»), а оперу Аренского он не слышал — ушел46. Художник Н. Н. Дубовской передавал в письме 11 апреля А. М. Васнецову свой разговор с Толстым на 23-й Передвижной выставке.

147

Так пополнялись художественные сведения для будущей книги об искусстве.

25 апреля с дочерью Сашей и ее подругой Надей Мартыновой Толстой смотрел в Малом театре комедии А. Н. Островского — «Таланты и поклонники» и отрывки из двух других: «Волки и овцы» и «Лес». Как отмечено в дневнике, по дороге домой «они стали говорить про то, какой будет скоро матерьяльный прогресс, как — электричество и т. п. И мне жалко их стало, и я им стал говорить, что я жду и мечтаю, и не только мечтаю, но и стараюсь, о другом единственно важном прогрессе — не электричества и летанья по воздуху, а о прогрессе братства, единения, любви, установления Царства Божия на земле. Они поняли, и я сказал им, что жизнь только в том и состоит, чтобы служить приближению, осуществлению этого Царства Божия. Они поняли и поверили. Серьезные люди — дети, “их же есть царство Божие”».

По-прежнему волновала Толстого жизнь людей, разделявших его взгляды. В марте, обращаясь к Д. А. Хилкову, не приславшему ничего с августа, Толстой написал: «Дорогой друг Дмитрий Александрович, мне очень грустно, что давно не получал от вас прямых сведений, т. е. писем... Мне недостает общения с вами» (т. 68, с. 45—47). Судьбы разных людей складывались по-разному. П. Г. Хохлов (к ужасу Софьи Андреевны, преследовавший Татьяну Львовну предложениями выйти за него замуж) заболел психически. Толстой несколько раз навещал его в московской Преображенской больнице и думал «написать о жестокости этого насилия» (дневник, 27 марта), не ожидая «такой подлости и жестокости врачей» (14 апреля)47. Так откладывались впечатления для драмы «И свет во тьме светит».

Творческим сознанием Толстого больше всего владела теперь повесть о суде над проституткой. 11 апреля он отправился в Московский окружной суд и сделал там множество заметок (в печатном тексте т. 53 занимают с. 245—247)48. В дневнике отмечено: «Ужасно. Не ожидал такой неимоверной глупости».

Когда в конце апреля пришло письмо от украинских учителей с просьбой высказаться против телесных наказаний крестьян, Толстой ответил им, что порка крестьян розгами «давно до глубины души возмущает его», а их письмо «поощряет» его высказаться; но статья на эту тему тогда не была даже начата.

148

Остановилась в начале и работа в первых числах мая над статьей «Бессмысленные мечтания» (о речи Николая II 17 января): «без entrain <увлечения> и не пошло дальше».

Перед самым отъездом к Олсуфьевым получена была немецкая газета со статьей «о клеветах и глупостях книжки Seuron», немного огорчившая, как отмечено в дневнике: журналист предлагал «опровергать». Толстой и не подумал делать это49.

Иная судьба ждала на этот раз «Воскресение».

20 мая, в первый же день пребывания в Никольском у Олсуфьевых, Толстой «вечер писал». 26 мая в дневнике отмечено: «Потом заболел лихорадкой. День не писал, и потом еще вечер писал и довольно много, так что больше половины набросано. Странно складывается; нужно, чтобы Нехлюдов был последователь Генри Джорджа и вводил это, чтобы он ослабевал, примериваясь к дочери лежащей утонченной дамы — (Мэри Урусовой)»50. 29 мая: «Нынче писал немного и нехорошо — без энергии. Но зато уяснил себе Нехлюдова во время совершения преступления. Он должен был желать жениться и опроститься. Боюсь только, que cela n’empiète sur le drame <чтобы это не было в ущерб драме>. Решу, когда буду в более сильном состоянии». Этот замысел не воплотился ни в рукописях, ни в окончательном тексте.

Установлено достаточно точно, что было сделано Толстым в мае 1895 г. в Никольском. Это часть автографа (рук. № 3), написанная светло-фиолетовыми чернилами — такими же, как дневник тех дней. «В этой части речь идет о суде над Катюшей, о возвращении Нехлюдова с суда домой, о его поездке на обед к родителям девушки, которой он собирается сделать предложение (здесь ее фамилия колеблется: то Ивина, то Тихоцкая; впоследствии Толстой ее будет звать Кармалиной, затем Корчагиной), о втором дне судебной сессии и об отказе Нехлюдова от звания присяжного»51.

Работа продолжалась в Москве, куда Толстой вернулся 31 мая, и потом в Ясной Поляне. «Л. Т. 1 июль 1895» — эта подпись и дата проставлена в рук. № 5, являющейся первой законченной

149

Страница автографа второй (незаконченной) редакции «Воскресения»

150

редакцией52. При этом были использованы рукописи, созданные в 1889—1891 гг., хотя многое изменено и поправлено. Оттуда перешло не изменявшееся до конца заглавие — «Воскресение» и эпиграф из Евангелия от Иоанна: «Я есмь воскресение и жизнь». И самое начало — рассказ о Нехлюдове, правда, несколько преображенный. Было: «Князю Аркадию Неклюдову было уж 28 лет, но все еще не установился, как говорили про него...» (т. 33, с. 19). Стало: «“Что это какая нынче корреспонденция”, подумал Дмитрий Нехлюдов, выйдя из своей спальни в столовую и разбирая письма и бумаги...» (там же, с. 23). Заканчивалась рукопись рассказом о том, как, женившись на Катюше, Нехлюдов живет с нею в Сибири (на поселении), занятый «сочинением книги о земельной собственности и кроме того обучением детей, которые приходили к нему». Катюша занимается устройством сада и огорода; кроме домашнего хозяйства, она «много читала и училась и, поняв дело своего мужа, помогала ему и гордилась им». Статьи Нехлюдова в русских и заграничных изданиях показались вредными правительству, ему грозила ссылка в Амурскую область. Представился случай, он бежал за границу и «теперь живет в Лондоне с женою, прошедшее которой никто не знает, и, пользуясь уважением своих единомышленников, усердно работает в деле уяснения и распространения идеи единой подати» (т. 33, с. 94). Это последние слова текста первой завершенной редакции «Воскресения», дальше — подпись и дата.

Все лето в дневнике и записных книжках продолжались заметки к «Воскресению», многие из которых отчеркнуты на полях — как заготовки.

4 июня: «Писать хочется — уяснилось важное для Коневской: именно двойственность настроения — два человека: один робкий, совершенствующийся, одинокий, робкий реформатор и другой поклонник предания, живущий по инерции и поэтизирующий ее».

Читая в тот же день в шестом номере «Северного вестника» статью М. Прозора «Характер ибсеновских драм» (Ибсен «говорит, что, отрекшись от плотской любви, застынешь, что она приведет к истинной»), Толстой заметил: «О как хорошо может выйти Коневская. Как я иногда думаю о ней. В ней будут два предела истинной любви с серединой ложной». Смысл записи очевиден: «истинная любовь» — юношеская чистая в начале и христианская в конце, «ложная» — соблазнение Катюши.

«К Коневской», как отмечено на полях, предназначалась и запись 8 июня, сделанная на третий день по приезде в Ясную Поляну: «Летняя Москва: замазанные окна, чехлы, свобода дворников и оставшихся

151

при домах и их детей, летние севшие одежды — ляжки, обтянутые старыми белыми штанами, и чудные сады у домов пустые, и на улице, на раскаленных камнях, в пыли мостовщики. И гулянья с папиросами, апельсинами и пьяным и распутным хохотом».

Несколько дней Толстой был тяжело болен, температура 40,1º. «Дочери, очень милые, перепугались. Как жаль, что неизбежно почти буду причиной их горя моей смертью» (дневник, 12 июня). Но и больной возвращался мыслями к Коневской. 13 июня для нее «кое-что уяснилось»; 15-го «обдумал среду, в которой живет Нехлюдов: нянюшка, почти невеста и мать, только что умершая. Очень это оживило его и все начало»; 17-го: «уясняется Коневская». 28 июня в дневнике отмечено: «Последние дни писал «Воскресение». И оно все больше и больше занимает меня и все больше и больше уясняется». И наконец 4 июля: «За эти дни было то, что раза два хорошо писалось. И я могу сказать, что подмалевка Коневской кончена».

В записной книжке — разные заметки, перенесенные и не перенесенные в дневник. Среди последних: «Точно смерть на Любке»; «Она и не она»; «Только та и любовь, которая не получает награды: Нехлюдов бьется о том, чтобы она поняла свое положение и его. И — награда»; «Она читает Тургенева» и др. Тут же — «спросить у Давыдова», перечень вопросов к прокурору Тульского окружного суда и подробное описание судебного заседания в уголовном отделении, сделанное, видимо, со слов Н. В. Давыдова и по собственным наблюдениям.

Работа продолжалась и в июле: «Пишу почти каждый день. Подвигается. Точно так же, как узнаешь людей, живя с ними, узнаешь свои лица поэтические, живя с ними» (дневник, 12 июля).

Пополнялись и деревенские впечатления: «Застала меня буря в Колпне. Я просидел у мужиков. Они богаты и ужинали: картошки, хлеб, огурцы было особенное угощение. Рахитические дети, измученные работой члены, без постели, мухи, нечистота. И ужаснее всего безнадежность душевного спасения. Не верят в будущую жизнь, не верят в возможность жить по Христу» (дневник, 5 августа).

6—7 августа написанное было прочтено вслух семейным и гостям Ясной Поляны.

Летом 1895 г. произошло важное семейное событие: 32-летний Сергей Львович 9 июля венчался с М. К. Рачинской, дочерью директора Петровской сельскохозяйственной академии.

Толстой в апреле записал в дневнике: «У Сережи что-то делается с Маней. Трудно ему будет и много надо будет ему себя переделать. И если переделает, ему будет хорошо». Потом 20 мая: «Сережа трогателен, сама жизнь заставила его строго нравственно отнестись к себе». Потом «Сережу с Маней стало вдруг жалко». Разъяснение —

152

в письме П. И. Бирюкову 8 июня: «Я и рад, и страшно мне за них, а чаще всего прямо жаль. Люди, которые женятся так, мне представляются людьми, которые падают, не споткнувшись. Я сам женился так. Не женитесь так. Если упал, то что же делать. А если не споткнулся, то зачем же нарочно падать» (т. 68, с. 100). Осенью молодые отправились за границу, а спустя год Толстой извещал Татьяну Львовну, что получил «от Мани» письмо — «она решила окончательно разъехаться»: «Жалко и его и ее» (т. 69, с. 211). Толстой писал невестке, отговаривая от этого шага, но получил «легкомысленный» ответ53.

Еще в мае, в письме из Никольского, Толстой и Софья Андреевна приглашали в Ясную Поляну Н. Н. Страхова. На этот раз Толстой «с особенным чувством» обращался к другу: «Как давно уже я знаю вас, а мне кажется, что только теперь понял самое настоящее, задушевное и потому дорогое в вас. Пожалуйста, приезжайте. Это будет доброе дело и для меня и для Сони, и в самом настоящем, а не переносном смысле слова. Если можно вас этим подкупить, то буду стараться заниматься все лето художественными работами, которые очень привлекают меня» (т. 68, с. 98). Страхов приехал 4 июля, после перенесенной им операции рака языка (о ней Толстые узнали только в июне), и пробыл до 9 августа. «Я очень рад ему, — записал Толстой в дневнике. — Я писал Веселитской, что когда мы знаем, что человек приговорен к смерти, мы добры к нему — любим. Как же мы можем кого-нибудь не любить, когда знаем, что все приговорены».

Л. И. Веселитской 10 июля отправил из Ясной Поляны письмо и Страхов, рассказывая с восторгом про работу Толстого над «Воскресением». Толстой же, вспомнив, вероятно, историю с «Хозяином и работником», заметил, что не хотел бы, чтобы про его новое художественное произведение знали редакторы — «а то не будет покоя и будет какой-нибудь грех» (т. 68, с. 115). Немного позднее Л. Я. Гуревич (через А. Ф. Кони) обратилась с просьбой о печатании новой вещи в «Северном вестнике». Толстой ответил, что работа не окончена, да если и будет окончена, он отдаст ее в «Посредник» (т. 68, с. 145). «Пишу я, правда, тот сюжет, который вы рассказывали мне, — сказано в письме к А. Ф. Кони, — но я так никогда не знаю, что выйдет из того, что я пишу, и куда оно меня заведет, что я теперь сам не знаю, что я пишу теперь» (т. 68, с. 146).

Своеобразной хроникой летней яснополянской жизни 1895 г. стал дневник Танеева, который велся чрезвычайно аккуратно. Там отмечены разговоры об искусстве, в которых, конечно, участвовал Страхов.

153

Толстой играет в шахматы с С. И. Танеевым. С фотографии С. А. Толстой

Л. Н. Толстой играет в шахматы с С. И. Танеевым.
С фотографии С. А. Толстой
(Ясная Поляна, 1895)

154

В частности, о музыке. Страхов вспомнил книгу А. Г. Рубинштейна «Музыка и ее представители», вышедшую в 1891 г.; Толстой отозвался о ней «очень одобрительно». О философии беседовали тоже. «Л. Н. говорил, что волю Шопенгауэра он понимает, а бытие Гегеля — нет. Н. Н. защищал Гегеля, говорил, что нападки Шопенгауэра на Гегеля безосновательны»54.

Слушал Страхов, вместе с Танеевым, Чертковым, А. М. Олсуфьевой и другими гостями, чтение 6—7 августа романа «Воскресение». И здесь дневник Танеева — единственный свидетель события. В дневнике Толстого между 5 августа и 7 сентября — перерыв. Танеев же 9 августа записал:

«6-го и 7-го Лев Ник. читал свой новый роман «Воскресение». Началось чтение 6-го в воскресенье в 8 ч. вечера, после ужина продолжалось до 1-го часа. Л. Н. читал тихим голосом, очень взволнованным, передавая по временам рукопись Татьяне Львовне, которая его сменяла. В 1-й день было прочитано до окончания сцены в суде. После чтения, за ужином и после, начались жаркие споры, преимущественно между дамами, о том, должен ли был герой жениться на героине... Заутреня и сцена перед окном, когда ломается лед, восхитительны».

На другой день чтение началось после ужина. «2-я половина романа еще не отделана и не производит того впечатления, что 1-я. Л. Н. чаще передавал рукопись Т. Л., т. к. во многих местах затруднительно было разобрать написанное»55.

После чтения Танеев сыграл две пьесы Вагнера из «Валькирии», многим они понравились, а Толстой воскликнул: «Какая гадость!» Чтобы сгладить тяжелое впечатление, Толстой попросил сыграть полонез Шопена. Разошлись во втором часу.

Когда Танеев уезжал из Ясной Поляны, Толстой, прощаясь, сказал: «Мы с вами очень хорошо прожили лето, надеюсь, что и зимою будем видаться». Софья Андреевна сделала несколько фотографических снимков и подарила композитору те, которые были получше56.

18 июня, получив от А. Н. Дунаева корреспонденцию «Биржевых ведомостей», Толстой записал в дневнике: «9 солдат духоборов отказались от военной службы и несколько запасных возвратили свои билеты. Удивительное дело, это не радует меня». Дальше — объяснение:

155

«В последнее время я очень слаб и потому близок к смерти, т. е. к новой высшей жизни, и потому яснее, проще (слава людская соскочила) чувствую. И вот успех внешний, осуществление, по моим понятиям, царствия Божия не земле, не радует меня. Отказы от военной службы — ну хорошо. А потом? И что бы ни было, разве это все? Разве что-нибудь внешнее может удовлетворить? Только одно внутреннее движение вперед и то, какое в моей власти, движение и приближение к Богу, только это может вечно удовлетворять и радовать. И я чувствую это всей душой».

Но десять дней спустя, в ночь с 28 на 29 июня, кавказские духоборы торжественно сожгли все свое оружие — в знак отказа от всякого насилия и от военной службы, в частности. Начались преследования: ссылки, истязания, надругательства. Около двухсот «зачинщиков» посажены в тюрьмы, семьи их расселены по глухим татарским, армянским и грузинским деревням, где, лишенные земли, люди бедствовали; отказавшиеся от военной службы попали в дисциплинарный батальон. Жизнь снова потребовала внимания к ее бедам.

В конце июля пришло письмо с Кавказа от Д. А. Хилкова с рассказом о событиях. Хилков просил опубликовать все это в русских или иностранных газетах. Толстой 29 июля ответил, что ни одна русская газета не напечатает, а в иностранные тоже нельзя послать: «... Рассказ этот написан очень дурно, и дурно не потому, что в нем нет литературных достоинств, напротив, в нем нет простоты, точности, определенности и правдивости, и тон всего рассказа нехороший — какой-то иронический, шутливый, такой тон, которым нельзя говорить о таких ужасных делах» (т. 68, с. 132).

Толстой думал написать английскому своему другу Дж. Кенворти, с просьбой прислать в Россию корреспондента. Но отказался от этой мысли, посоветовавшись с В. Г. Чертковым (как и в прошлый год, Чертковы жили в Деменке, близ Ясной Поляны). Дело кончилось тем, что П. И. Бирюков сначала составил (по письму Хилкова и газетным публикациям) краткое изложение событий, а вскоре сам отправился на Кавказ; Толстой же принялся дополнять и поправлять короткую записку Бирюкова. Статья писалась в форме открытого письма в иностранные газеты: «Дорогой друг. В настоящую минуту на Кавказе происходит гонение на христиан духоборцев. И, право, кажется, что мучители, хотя и в другом роде, но не менее жестоки и глухи к страданиям своих жертв и жертвы не менее тверды и мужественны, чем мучители и мученики времен Диоклетиана». Затем статья несколько раз копировалась, вновь исправлялась и даже начала переводиться (видимо, Чертковым), но отправлена не была. Датирована она 2/14 августа 1895 г.57 Толстой решил ждать возвращения Бирюкова с достоверными сведениями.

156

Рассказано было здесь и о личной встрече с духоборами в декабре 1894 г. (по ошибке памяти событие отнесено к «нынешнему 95 году»): «... Самого Веригина мне не удалось видеть, так как он очень строго содержался, как преступник, в тюрьме» (т. 39, с. 211).

Бирюков привез в Ясную Поляну и прочитал вслух статью «Гонение на христиан в России в 1895 году». 8 сентября Толстой записал в дневнике: «Очень хорошо. Надо написать предисловие. Просмотрел прежнюю статью — она не годится». Эта новая статья была начата 15 и завершена 19 сентября. Сперва Толстой озаглавил ее любимым латинским изречением «Carthago delenda est»58 («Карфаген должен быть разрушен»), но потом стало: «Послесловие к статье П. И. Бирюкова...» 22 сентября все ушло в Англию Дж. Кенворти, а 29-го Э. Шмиту для немецкого перевода. «Статья моя недурна. А может быть, ошибаюсь», — помечено в дневнике.

В газете «Times» 23 октября н. ст. помещено было, однако, не послесловие, а личное письмо Толстого к Дж. Кенворти от 10 сентября (русский текст — т. 68, с. 173) и сокращенный перевод статьи Бирюкова. В конце ноября лондонский Фонд вольной русской прессы выпустил все полностью, с предисловием С. М. Степняка-Кравчинского, где о статье Толстого сказано: «Выступивши смело и открыто со своими разоблачениями, Лев Николаевич исполнил свой долг человека и гражданина. Появившись с его именем и под гарантией его непререкаемого авторитета, факты, им сообщаемые, облетят всю Россию и не одной тысяче людей послужат они новым стимулом для борьбы — все равно, желает ли он этого или нет»59. Толстовское «Послесловие» в 1896 г. было напечатано и в женевском издании М. К. Элпидина.

Эпиграфом к своей статье Толстой взял евангельские слова: «В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, я победил мир» (Ин. XVI, 3).

«Положение правительств ужасно, — сказано здесь, — ужасно тем, главное, что им не на что опереться. Ведь нельзя же признать дурными поступки тех людей, как замученный в тюрьме Дрожжин, или теперь еще томящийся в Сибири Изюмченко, или врач Шкарван, приговоренный к тюрьме в Австрии, или как все те сидящие теперь по тюрьмам люди, готовые на страдания и смерть, только бы не отступить от своих самых простых, всем понятных, всеми одобряемых религиозных убеждений, запрещающих убийство и участие в нем» (т. 39, с. 102).

Восемнадцать веков назад «на место истины внешней справедливости поставлена была истина любви. Сколько бы ни набрасывали на горящую кучу хвороста дров, думая этим затушить огонь, — огонь,

157

непотухающий огонь истины, только на время приглохнет, но разгорится еще сильнее и сожжет все то, что наложено на него ... Божеское должно победить человеческое» (там же, с. 103—104).

Заканчивается статья убеждением в том, что если люди будут мужаться, исповедуя Христа, «очень скоро не будет не только тех страшных гонений, которые совершаются над всеми истинными учениками Христа, исповедующими его учение на деле, но не будет ни тюрем, ни виселиц, ни войн, ни разврата, ни роскоши, ни праздности, ни задавленной трудом нищеты, от которых теперь стонет христианское человечество» (там же, с. 105).

5 октября Толстой написал Н. Н. Страхову: «Нас теперь очень занимали гонения на духоборов... Все это очень радостно, как радостны страдания родов, приближающихся к концу. Знаю, что вы не верите этому. Я же верю и знаю несомненно, что это так. И от этого мне хорошо жить и умирать» (т. 68, с. 207).

В те же дни пришло письмо с Кавказа от сосланного туда А. М. Бодянского, предлагавшего переселение духоборов куда-нибудь за границу, например, в английские владения. Толстой не соглашался: «Христос сказал: меня гнали и вас будут гнать»; гонения неизбежны и приближают к Богу.

Тогда же В. Г. Чертков думал об отъезде. Толстой возражал, думая, что опасности от правительства «никакой нет» и повториться то, что было сделано с Хилковыми, не может.

Вскоре, однако, и то и другое переселение стало неизбежностью.

XII

8 августа в Ясную Поляну приехал А. П. Чехов и провел здесь еще день, 9-го. Это была их первая встреча. Толстой подарил Чехову свою фотографию.

Как уже говорилось, Толстой после 5 августа больше месяца не вел дневника, а 7 сентября отметил лишь то, что читал «Воскресение» разным лицам, Чехову в том числе (на самом деле Чехову дал прочесть рукопись). Сыну Льву Львовичу, который уже был знаком с Чеховым, Толстой написал 4 сентября: «Чехов был у нас, и он понравился мне. Он очень даровит, и сердце у него, должно быть, доброе, но до сих пор нет у него своей определенной точки зрения» (т. 68, с. 158).

«Я прожил у него 1½ суток. Впечатление чудесное. Я чувствовал себя легко, как дома, и разговоры наши с Л. Н. были легки. При свидании расскажу подробно», — обещал Чехов А. С. Суворину. В августовских и сентябрьских письмах: Ал. П. Чехову, Г. М. Чехову, Н. А. Лейкину, И. И. Горбунову-Посадову — никаких рассказов. Только просьба к старшему брату помочь слепому страннику из Каширы, о котором хлопотал Толстой (Ал. П. Чехов редактировал журнал «Слепец», издававшийся попечительством о слепых), и там же,

158

в обычном чеховском стиле, шутка: «Я говорил про тебя Толстому, и он остался очень недоволен и упрекал тебя за развратную жизнь».

В другой раз в письме к Суворину Чехов отозвался о Татьяне Львовне и Марии Львовне: «Дочери Толстого очень симпатичны. Они обожают своего отца и веруют в него фанатически. А это значит, что Толстой в самом деле великая нравственная сила, ибо, если бы он был неискренен и не безупречен, то первые стали бы относиться к нему скептически дочери, так как дочери те же воробьи: их на мякине не проведешь...»60.

Толстой отвечал дочерям нежной любовью. Когда они уехали в Москву, а он оставался еще в Ясной Поляне, в одном из писем — признание: «Скучно без вас, милые дочери. Нет-нет и ждешь, что придет какая-нибудь и начнет говорить глупости, а все-таки мне будет приятно и успокоительно» (т. 68, с. 208). Младшей дочери, Александре, было еще только 11 лет: «Саша стала огромная и еще представляет загадку и для нас, и для себя самой, но натура хорошая» (т. 68, с. 281). В Москву Толстой написал Софье Андреевне о «милой Саше»: «Без нее пусто и без ее смеха не так весело» (т. 84, с. 242).

Татьяна Львовна весной 1896 г. призналась в своем дневнике: «Вот Чехов — это человек, к которому я могла бы дико привязаться. Мне с первой встречи никогда никто так в душу не проникал»61. Известен рассказ дочери Татьяны Львовны Т. М. Альбертини (Сухотиной): «Мама так увлеклась Чеховым, что думала выйти за него замуж. Она сказала об этом бабушке, которая воскликнула: “Это не партия для тебя!...” Мама не говорила больше о Чехове... и вышла замуж за Сухотина»62.

Одновременно с Чеховым в Ясной Поляне гостил С. Т. Семенов. Его воспоминания — единственный материал о чеховских суждениях по поводу прочтенной рукописи. «Воскресение» «достаточно задело»: «Ему показалось все очень верным. Он недавно был сам присяжным заседателем и чувствует, как в описании суда схвачены все детали. Потом и преступление Масловой. Когда он был на Сахалине, то большинство преступниц сослано туда именно за отравление. Только вот приговор. В первом варианте Маслову приговаривали к двум с половиной годам каторги. Таких приговоров не бывает; в каторгу

159

приговаривают на большие сроки. Л. Н. принял это к сведению и впоследствии изменил в повести эту часть»63.

Сам Толстой в те дни отзывался о своей работе сдержанно: «Пишу художественное. И совестно, и вместе с тем думаю, что, может быть, это будет на пользу людям» (т. 68, с. 141—142).

В августе высказал свое обдуманное за пределами Ясной Поляны мнение Н. Н. Страхов, слушавший чтение 6—7 августа. 22 августа он написал Толстому: «Что меня истинно восхищает — это ваша героиня. Кажется, видишь ее живою и был знаком с нею. Суд также живой и будет тем поразительнее, чем больше ослабите комический оттенок. Ведь вашему герою не до комизма, и следовательно впечатление комических черт — не его64. А всего менее ясно то, что всего труднее и всего важнее — ваш герой. В нем ведь должно совершиться возрождение, и картина этого возрождения должна действовать всего сильнее. Предмет самый любопытный. В том или другом виде это будет история Черткова, и если бы вы уловили эту фигуру и ее внутреннюю жизнь — дело было бы удивительное. Но пока — лицо героя остается бледным и совершенно общим. Какой захват вашего рассказа! Великодушные мечты молодости, домашний разврат, увлечение пустой жизнью, публичный разврат, суд, пробуждение совести и крутой поворот на новую жизнь — как важны все эти точки рассказа! А между тем он прост, как все, что вы пишете» (т. 33, с. 346—347)65.

XIII

Толстой между тем охладел, правда не надолго, к «Воскресению». «Писание мое не идет и опротивело мне», — сказано в письме 4 сентября к Марии Львовне (т. 68, с. 160). В дневнике через три дня: «Я очень недоволен им теперь и хочу или бросить, или переделать». Только 22 сентября появилась обнадеживающая запись: «В повести вижу новые стороны и очень важные, которые я было упустил. Именно радость нарушения всех принятых законов и обычаев и сознание своей доброй жизни».

В первой половине сентября продолжалась работа над обширным письмом к М. Э. Здзеховскому, молодому доценту славянских литератур

160

в Краковском университете. «С юных лет я тяготился вопросом, — рассказывал поляк, — как жить по-христиански и сознанием противоречия между жизнью в мире и учением Христа». Принимая толстовскую «критику учения мира», «не умел согласиться с положительной частью». Теперь, прочитав статью «Христианство и патриотизм», Здзеховский спорил с Толстым, защищая «патриотизм угнетенных». Этот же взгляд выражен был им в статье «Религиозно-политические идеалы польского общества» («Северный вестник», 1895, № 7). Ответ поляку Толстой закончил благодарностью и за его «хорошее письмо», и за «прекрасную статью», которые дали повод «еще раз проверить, обдумать и высказать... мысли о патриотизме» (т. 68, с. 179)66. В мягкой форме Толстой убеждал оппонента, что не может быть «хорошего патриотизма», если он основан на «учении» о преимуществе одного народа перед другими. Переписка продолжалась до конца 1896 г. и касалась разных тем. В августе этого года польский ученый приезжал в Ясную Поляну; потом снова писал Толстому по поводу «Воскресения»67.

Другая полемика тех дней — с М. О. Меньшиковым. В майском номере «Книжек Недели» по поводу рассказа «Хозяин и работник» критик напечатал статью «Сбились с дороги», где превозносил как идеал «стихийную мудрость» и кротость Никиты — в противовес «разумному» подвигу христианского самоотвержения. Близкий Толстому по взглядам Л. П. Никифоров написал возражение Меньшикову под заглавием «Где же дорога?» и прислал на просмотр в Ясную Поляну. Толстому статья Никифорова «очень, очень понравилась»: «Она указала на корень разномыслия с нами» (т. 68, с. 163). Внеся некоторые изменения, Толстой посоветовал автору смягчить резкости и напечатать68. Меньшикову же отправил несколько писем, оспаривая его точку зрения. По мысли Толстого, высшая ступень любви, которую явил Христос, когда «с креста жалел тех, которые не знали, что творили», может быть охарактеризована так: «различение злых и добрых, непротивление злым и еще большее, чем к добрым, доброжелательство и любовь к ним (это высшая, божеская святость)» (т. 68, с. 149). В другом письме Меньшикову сказано: «Очень буду огорчен, если мои доводы не уничтожат нашего разномыслия. Я же согласиться с вами никак не могу, потому что для того, чтобы сделать это, мне нужно отречься от всего того, чем я жил эти последние 15 лет, и чем живу теперь, и с чем собираюсь умереть» (т. 68, с. 162).

Углубились в это время разногласия и с Вл. С. Соловьевым. В 1895 г. философ напечатал статью «Принцип наказания с нравственной

161

точки зрения» — «дурную», с точки зрения Толстого (дневник, 12 марта), а потом — «Смысл войны. Из нравственной философии», где утверждал, что «организация войны в государстве есть первый великий шаг на пути осуществления мира». Прочитав в сентябрьской книжке «Северного вестника» возражение Соловьеву со стороны А. Л. Флексера (Волынского), Толстой «почувствовал радость сознания того, что есть единомышленный орган» (т. 68, с. 192).

Тогда же, отвечая совсем незнакомому лицу, сотруднику Русского археологического института в Константинополе Александру Фадееву, Толстой изложил «в трех строчках» самые глубокие основы своего миросозерцания. Ответ на вопрос: «Зачем я живу?», неизбежно встающий перед каждым человеком, может быть один: «Я живу затем, чтобы исполнять волю Того, кто послал меня в жизнь. Воля же его в том, чтобы я довел свою душу до высшей степени совершенства в любви и этим самым содействовал установлению единения между людьми и всеми существами в мире». Такой ответ способна дать только религия: «Если та религия, в которую вы верили, разрушена вашим критическим отношением к ней, тотчас ищите другую, т. е. другой ответ на вопрос: зачем вы живете?» (т. 68, с. 184).

Об этом же говорил Толстой и с приехавшим в Ясную Поляну 5 сентября французом Полем Буайе, славистом, директором школы восточных языков в Париже. «Третьего дня был француз от Эртеля. Верит в материю, а не в Бога. Я говорил ему, что это эпидемия душевной болезни», — отмечено 7 сентября в дневнике. И дальше: «... Француз говорил мне, вопросительно: что недостаточно ли будет для обоснования нравственности доброты и красоты? Т. е. опять тот же Бог, которого они по той болезни душевной, которой они одержимы, боятся признать»69.

Что касается Л. П. Никифорова, в 1895 г. продолжалась его переводческая деятельность для «Посредника», и Толстой рекомендовал нужные книги. В конце августа в этой связи упомянут только что вышедший роман Гемфри Уорд «История Бесси Кострелл» (переведен не был). Тогда же переводился сборник мыслей Джона Рескина «Воспитание. Книга. Женщина». К ней Толстой подготовил краткое предисловие. Как видно по письмам П. И. Бирюкова и И. И. Горбунова-Посадова, заметка была получена «Посредником» в сентябре 1895 г. «Джон Рескин, — писал здесь Толстой, — один из замечательнейших людей не только в Англии и нашего времени, но и всех стран и времен... Рескин пользуется в Англии известностью как писатель и художественный критик, но как философа, политико-эконома и христианского моралиста его замалчивают в Англии так же, как

162

замалчивают Матью Арнольда и Генри Джорджа в Англии и Америке» (т. 31, с. 96)70.

XIV

В конце сентября Толстой вернулся к работе над «Воскресением», хотя и признавался в письме 23 сентября дочери Марии Львовне: «...Не могу писать с увлечением для господ — их ничем не проберешь: у них и философия, и богословие, и эстетика, которыми они, как латами, защищены от всякой истины, требующей следования ей. Я это инстинктивно чувствую, когда пишу вещи, как «Хозяин и работник» и теперь «Воскресение». А если подумаю, что пишу для Афанасьев71 и даже для Данил и Игнатов72 и их детей, то делается бодрость и хочется писать. Так думал нынче. Надеюсь, что так буду делать» (т. 68, с. 186). И немного позже — в письме В. Г. Черткову: «Ужасно мне противно последнее время наше мерзкое паразитное общество богатых людей и ученых. И писание мое надоело мне. Не то надо делать накануне смерти. Я думал делать это так, между прочим, а залез туда с ушами, и это скверно» (т. 87, с. 333).

Дневник постоянно фиксировал и новую работу, и сомнения в ней. 24 сентября: «Начал писать Коневскую повесть, не пошло». 25-го: «Писал утром Коневскую, пересматривал с начала. Довольно хорошо. По крайней мере, без отвращения». 26 сентября: «тяжелый был день» — огорчения от сына Андрея Львовича73. «Писание тоже не шло. Переменял слишком много и запутался. И стыдно писать эти вымыслы. Правду пишет Бодянский, что не годится писать художественное иносказательное. Я всегда это чувствую и спокоен только, когда пишу во-всю то, что знаю и о чем думаю». 29 сентября:

163

С. А. и Л. Н. Толстые. С фотографии С. А. Толстой

С. А. и Л. Н. Толстые. С фотографии С. А. Толстой
(Ясная Поляна. Сентябрь 1895)

164

«Третьего дня и вчера писал Коневскую». Но в начале октября в письме к Н. Н. Страхову, сожалея, что тот не смог заехать в Ясную Поляну (по дороге из Крыма в Петербург), рассказывал о себе: «Писание мое ужасно усложнилось и надоело мне — ничтожно, пошло, главное, противно писать для этой никуда ни на что не годной паразитной интеллигенции, от которой никогда ничего, кроме суеты, не было и не будет» (т. 68, с. 207). 5 октября, отвечая в письме М. О. Меньшикову редактору «Недели» В. П. Гайдебурову, который просил повесть и собирался употребить возможный доход в пользу «несчастных евангельских христиан, высылаемых за границу», Толстой заметил, что едва ли будет печатать ее в России да и где-нибудь: «она далеко не кончена и стала мне противна» (т. 68, с. 204). На другой день, 6 октября, в дневнике: «Писанье мое опротивело мне».

Для практики в языке Толстой в эти дни читал Евангелие по-итальянски: он считал, что иностранный язык легче всего усвоить так — читать знакомую книгу. В своем «Царстве Божием внутри вас», тоже итальянском переводе, увидал «ужасно много длиннот» (т. 87, с. 338).

«Воскресение», однако, не отпускало. «Осеннее приятное чувство. Ходил гулять и думал о двойственности Нехлюдова. Надо это яснее выразить». И 12 октября: «Сейчас, раскладывая пасьянс, думал, как Нехлюдов должен трогательно проститься с Соней» (сестрой). Но 24 октября снова — неутешительный итог занятий: «Брался за «Воскресение» и убедился, что это все скверно, что центр тяжести не там, где должен быть, что земельный вопрос развлекает, ослабляет то и сам выйдет слабо. Думаю, что брошу. И если буду писать, то начну все сначала». «“Воскресение” совсем скверно, и я его бросил пока. Если писать, то надо все сначала» (В. Г. Черткову, 25 октября — т. 87, с. 337). В творческой работе Толстого такого рода сомнения, искания обычны; они вели к открытию нового.

Новое начало «Воскресения», созданное 5—7 ноября, составило рукопись, значащуюся в архиве под № 2774.

В дневнике — знаменательные записи. 5 ноября: «Сейчас ходил гулять и ясно понял, отчего у меня не идет «Воскресение». Ложно начато. Я понял это, обдумывая рассказ о детях — «Кто прав»; я понял, что надо начинать с жизни крестьян, что они предмет, они положительное, а то тень, то отрицательное. И то же понял о «Воскресении». Надо начать с нее. Сейчас хочу начать». И 7-го: «Немного писал эти два дня новое «Воскресение». Совестно вспомнить,

165

как пошло я начал с него. До сих пор радуюсь, думая об этой работе так, как начал».

Вот это новое начало: «Было 28 апреля. В воздухе была весна. И как ни старались люди изуродовать ту землю, на которой они жались несколько сот тысяч, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли животных и птиц, — весна была весною даже и в Москве» (т. 33, с. 95). Дальше идет рассказ о Катюше. Заканчивается автограф словами: «В суд привели рано, еще 9 часов не было, а суд начался только в 12. Намучалась пока и наголодалась, да и скучно было. Но вот позвали в суд и посадили» (там же, с. 99).

Работа продолжалась до 15 ноября, и хотя затем снова остановилась и возобновлена лишь в феврале 1896 г., а затем последовал более чем двухгодичный перерыв, никогда уже не вызывала прежнего разочарования. В ноябре 1895 г. было найдено не только новое начало, но угол зрения, оставшийся таким до конца.

5 октября Толстой написал Н. Н. Страхову: «Нынче приехал американец посетитель и говорит, что Америка совершенно та же Россия, но только там нет мужика. Он этим хотел прельстить меня. А я подумал: я бы давно уже умер бы от тоски и отчаяния, если бы его — мужика — не было» (т. 68, с. 207). В дневнике об этом американце сказано: «разбогатевший рабочий — финляндец родом, социалист, коммунист». Он рассказывал, как в Америке из 60 миллионов руками работают только 6 миллионов, остальное делают машины — так разрешается «рабочий вопрос». «Чувствую, что тут много нового и важного, но как это выразить, еще не знаю. Коли Бог велит, обдумаю» (дневник, 6 октября). Однако никаких следов размышлений о том, как «сделать труд привлекательным» и тогда «капиталисты захотят быть рабочими», нет ни в сочинениях, ни в дневниках, ни в письмах.

Определяя же вскоре в дневнике предметы, о которых хочется, нужно сказать, Толстой написал: «Жить остается накоротке, а сказать страшно хочется так много. Хочется сказать и про то, во что мы можем, должны, не можем не верить, и про жестокость обмана, которому подвергают сами себя люди, обман экономический, политический, религиозный, и про соблазн одурения себя — вина, и считающегося столь невинным табака, и про брак, и про воспитанье». Заканчивая в этот день, 28 октября, тетрадь дневника, начатую 15 февраля, Толстой заметил: «Почти 9 месяцев. Много пережито внутренне и хорошо, вперед. Благодарю Тебя. Помоги».

166

Отвечая тогда же сосланному в Олонецкую губернию М. А. Сопоцько на его вопросы о писательстве, советовал, «чтобы всеми силами стараться не быть сочинителем или быть им только тогда, когда уж не быть им не можешь... А вы именно хотите быть писателем, выработать, как вы говорите, писательскую способность. Избави вас от этого Бог. Попробуйте вот что: сказать себе, что то, что вы пишете, вы никому не покажете и предоставите опубликовать только после вашей смерти, и пишите. Если и при этом условии будете писать, это будет настоящее» (т. 68, с. 236—237).

XVI

16 октября произошло событие, которого Толстой ждал почти десять лет: представление «Власти тьмы» в театре. Наконец было снято запрещение, наложенное в 1887 г.

Первый спектакль состоялся в Петербурге 16 октября на сцене суворинского Театра Литературно-артистического кружка; 18 октября — в Александрийском театре, в бенефис Н. С. Васильевой75.

26 октября пьеса шла впервые в московском общедоступном театре М. В. Лентовского «Скоморох»; 29 ноября — в Малом театре. Накануне вместе с женой Толстой был в Малом театре на генеральной репетиции76. Поставлена и в московском театре Ф. А. Корша, во многих городах провинции. Киевскую постановку 1895 г. отметил

167

А. И. Куприн, приветствуя появление на театральной сцене «мужицкой жизни», ее трагедии «в ужасной картине окутанных чудовищной тьмой и мечущихся в ней людей»77. Петербургских спектаклей Толстой не видел. Туда ездила Софья Андреевна, чтобы послушать первое представление музыкальной трилогии С. И. Танеева «Орестея» в Мариинском театре и увидеть «Власть тьмы» в Александрийском. 19 октября Толстой написал сыну Льву Львовичу в Москву: «Мама поехала с Таней и Мишей в Петербург слушать первое представление оперы Танеева. Я очень рад, что она поехала и развлечется. Горе ее изменило ее очень. Мы с ней все более и более дружны и близки, и это для меня неперестающая радость» (т. 68, с. 229).

Когда Софья Андреевна вернулась в Ясную Поляну, Толстой отметил в дневнике: «“Власть тьмы” — успех. Слава Богу, не радует». Отношения с женой продолжали быть «лучше, чем хорошие» (дневник, 24 октября). В дневнике 25 октября — трогательная запись о прощании с Софьей Андреевной, уезжавшей в Москву. В последних числах октября — начале ноября Толстой выполнил данное жене после смерти Ванечки обещание: взял хранившиеся у Черткова дневники и вымарал неприятные для нее места78. 5 ноября в дневнике отмечено: «Пропустил 6 дней. Казалось, мало делал за это время: немного писал, рубил дрова и хворал, но много пережил. А много пережил оттого, что, исполняя обещание Соне, перечел все дневники за 7 лет». Жене он написал, что убедился: «связывала нас и связывает самая неразрывная любовь... различие верований, т. е. переворот, происшедший во мне, заставил нас страдать, но победила любовь» (т. 84, с. 245).

В постановке «Власти тьмы» Малым театром Толстому довелось принять довольно близкое и заинтересованное участие.

168

Артисты хотели приехать в Ясную Поляну. Татьяна Львовна написала матери 3 ноября в Москву: «Вчера получили от вас письмо с известием о приезде актеров79. Папа это невозможно тяжело. Он говорит, что он и забыл «Власть тьмы» и с трудом в своей памяти восстановил действующие лица и связь их между собой, — а нам весело, что они приезжают, и мы постараемся их получше принять»80.

4 ноября в Ясную Поляну из Москвы приехали художник-декоратор Малого театра К. Ф. Вальц и режиссер С. А. Чернявский, а затем и помощник декоратора. Они хотели видеть деревенские избы, дворы, костюмы, типы. Вальц тогда же, в 1895 г., напечатал в еженедельнике «Литературное обозрение» (№ 47) рассказ о беседах с Толстым: «Л. Н., например, потребовал, чтобы постановка была сделана не только вообще верно, но и этнографически верно, чтобы декорации дали не только деревню, но именно деревню Тульской губернии». Дочери Толстого помогли театральным деятелям закупить на деревне образцы одежды и предметов домашнего обихода.

Толстой продолжал переживать новые отношения с женой. 7 ноября записано в дневнике: «Радостное письмо от Сони. Неужели совершится полное духовное единение?» Это послание — ее ответ на письмо Толстого от 25 октября, где было сказано: «Странно это чувство наше, как вечерняя заря. Только изредка тучки твоего несогласия со мной и моего с тобой уменьшают этот свет. Я все надеюсь, что они разойдутся перед ночью и что закат будет совсем светлый и ясный» (т. 84, с. 242).

Впрочем, несогласия оставались, и не только житейские. Софья Андреевна обрадовалась, узнав, что Толстой «окончательно бросил начатую повесть» (т. 84, с. 243), т. е. не любимое ею «Воскресение». 29 октября она ответила: «Мне хотелось бы от тебя что-нибудь такое, при чем я могла бы так же на всякое слово твоего произведения одобрительно радоваться, как Аким радуется на исповедь и раскаяние своего сына. Как хотелось бы мне поднять тебя выше, чтоб люди, читая тебя, почувствовали бы, что и им нужны крылья, чтоб долететь до тебя, чтоб умилялись, читая тебя, и чтоб то, что ты напишешь, не обидело бы никого, а сделало лучше, и чтоб произведение твое имело вечный характер и интерес. Вот целая страница рецепта, по которому ты должен писать. По этому рецепту написано «Детство». Буду теперь с наслаждением его перечитывать опять в корректурах. Я его печатаю в издании для детей»81.

169

Очевидно, насколько этот рецепт не подходил. Спустя всего несколько дней было начато то «новое» «Воскресение», где Катюша поставлена в центре повествования.

7 ноября Толстой написал Софье Андреевне: «Я вчера хорошо обдумал свое писанье — нашел точку зрения настоящую, и мне весело» (т. 84, с. 246). А спустя два дня отметил в дневнике: «Писал «Воскресение» мало. Не разочаровался, но оттого, что слаб». В тот же день навестил больного крестьянина К. Н. Зябрева — того самого Костюшку-бедняка, о котором в 1881 г. было подробно рассказано в неоконченных «Записках христианина»: «Потом прошел по деревне. Хорошо у них, а у нас стыдно».

Еще 19 октября в «Новом времени» была помещена заметка, что Толстой кончил новую повесть. Л. Я. Гуревич просила, если решено печатать в «Посреднике», дать для «Северного вестника» «хоть одновременно с другими». Толстой ответил 8 или 9 ноября: «Ничего у меня теперь нет — повесть, о которой говорят, что она кончена, была не кончена, и я ее вовсе бросил, а другого пока нет» (т. 68, с. 250). В том же письме — похвалы последнему номеру журнала (№ 11), с «прекрасным» рассказом С. Т. Семенова («В день итогов»), критика «невозможной неряшливой бессмыслицы» Ф. Сологуба (гл. XI—XIII романа «Тяжелые сны») и «столь же неряшливой статьи» Н. П. Вагнера (рассказ «Сон художника Папильона»).

12 ноября, обещая жене скоро приехать в Москву, Толстой так описывал яснополянскую жизнь: «Ты права, что чужие люди мешают; а у нас их много: нынче воскресенье, еще Бухман82, Марья Михайловна83 и Хирьяков, приехавший из Петербурга. Про тех я не говорю: Поша друг, Дунаев такой же, да еще дрова колет и печи топит. А Марья Васильевна84 все делает. Но все-таки было бы лучше, спокойнее, если бы мы были одни. Хорошее бы вошло на ум. Но так это мне и тебе, но им хочется визжать и хохотать. И когда это так невинно, то пускай их. Вчера они с Бухманом с восторгом плясали мазурку, я играл им» (т. 84, с. 246).

Видимо, в эти дни в Ясной Поляне появился с письмом Поля Буайе француз Люсьен Бенар, впоследствии театральный деятель и драматург. По его воспоминаниям, Толстой критиковал Шекспира за то, что он рисовал только героев. Сошлись собеседники на общем интересе к народному театру. Бенар смотрел в Москве «Власть тьмы», которую за несколько лет до того видел в Париже у Антуана, и нашел, что «артисты Московского народного театра своей игрой далеко превзошли всех других исполнителей этих ролей»85. 7 ноября Толстой отметил в дневнике: «Был ... француз с стихотвореньем —

170

глупый»86. Вероятно, речь идет о молодом тогда Бенаре. Судя по письму Бенара от 6 сентября 1896 г., сохранившемся в архиве Толстого, беседа шла еще о соединении слова и музыки в драматургии. Толстой назвал эти идеи Бенара декадентскими.

19 ноября состоялся переезд Толстого на зиму в Москву. За четыре дня до отъезда в дневнике записано: «Читаю Афоризмы Шопенгауэра. Очень хорошо. Только поставить: служение Богу вместо познания тщеты жизни, и мы согласны».

XVII

Еще в конце октября Толстой спрашивал Е. И. Попова: «Как написать Веригину в Обдорск? Мне хотелось бы» (т. 68, с. 234).

Первое письмо, отправленное из Москвы — от 21 ноября — адресовано П. В. Веригину. Так начался этот диалог мыслителей, учителей жизни, завершившийся лишь со смертью Толстого87. «Иван Михайлович Трегубов переслал мне ваше письмо к нему88, и я очень радовался, читая его, радовался тому, что узнал про вас и как будто услыхал ваш голос, понял, о чем вы думаете и чем живете. Вижу из письма вашего, что вы живете в духовном мире и заняты духовными вопросами», — так начал Толстой первое письмо Веригину.

Веригин излагал Трегубову одно из главных своих убеждений: жизнь, человеческая жизнь, устное слово убеждения важнее книги, грамотности. Толстой согласился с этим, хотя дальше и защищал книгу — не оттого, что сам занимался в основном писанием книг, но потому, что хорошая, добрая книга способна духовно объединять людей, живущих далеко друг от друга. В письме находятся знаменательные слова. Приведя цитату из веригинского письма о том, что духовное знание, необходимое человеку для счастья, «получается непосредственно свыше или от самого себя», Толстой заметил: «Это совершенно справедливо, и я точно так же понимаю человека» (т. 68, с. 262—265).

Сообщение с Обдорском было нелегким. Письма шли долго, пропадали, задерживались89. Веригину запрещалась переписка, кроме

171

родственной. Его первое письмо Толстому — ответ на ноябрьское 1895 г. — датировано 1 августа 1896 г.

В конце октября — первых числах ноября 1895 г. Толстой занят был еще одним делом, связанным с духоборами.

В. Г. Чертков предполагал издать сборник о преследовании царским правительством сектантов и привлек к участию в нем Я. В. Абрамова, публициста-народника, автора книжки «Духоборцы» (М., 1884), жившего в Ставропольской губернии на Северном Кавказе. «2 ноября 1895» (вероятно, по новому стилю) датирован черновик коротенького послесловия к статье Абрамова о гонениях на духоборов, сохранившийся в архиве Толстого. «Этим кончается правдивый обзор истории гонений духоборцев. Но история их гонений не кончается этим. Гонения эти продолжаются, потому что продолжается та борьба света со тьмою, которая началась с начала мира и будет продолжаться до конца его» — этими словами начато послесловие90.

8 ноября Дж. Кенворти уведомил, что статья Абрамова и заметка Толстого получены, а 4 декабря сообщал, что «работает над статьей Абрамова» и надеется, что «может быть, она сможет появиться в январской книжке какого-нибудь журнала». Дальнейшая судьба этого материала в Англии неизвестна.

21 декабря Кенворти, по приглашению Черткова, приехал в Москву и пробыл здесь более двух недель. 23 декабря Толстой записал в дневнике: «Два дня, как приехал Kenworthy. Он очень приятен». Так произошло личное знакомство. Основанному Кенворти издательству «The Brotherhood Publishing» было предоставлено право первого издания на английском языке новых произведений Толстого. Речь, в первую очередь, шла о публицистике, которая в России по цензурным условиям почти не попадала в печать, художественных сочинений завершенных пока не было, и неясной оставалась их возможная творческая судьба. Решение с Кенворти остановило намерения Черткова уехать всей семьей за границу, в Англию, чтобы там продолжать дело «распространения света» от писаний Толстого, про что он думал и писал в сентябре 1895 г. Толстой тогда «огорчился немного» планами друга и уверял, что писания не могут быть «причиной или хоть поводом» страданий самых близких и дорогих людей (т. 87, с. 332).

XVIII

Вечером 23 ноября состоялось чтение артистам Малого театра драмы «Власть тьмы». Происходило это в кабинете управляющего

172

конторой императорских театров на Большой Дмитровке. Газета «Новости дня» поместила 28 ноября заметку об этом.

Воспоминания о чтении оставила В. Н. Рыжова (тогда еще, по отцу — Музиль), игравшая в театре всего третий сезон. «Собралась почти вся труппа, и чувствовалась во всех какая-то приподнятость, торжественность... И вот он вошел — скромный, с какой-то тихой, стыдливой улыбкой на лице, и эта простота и скромность еще больше возвысили его в наших глазах... Мы сидели ошеломленные, очарованные его чтением. Исключительно он читал Акима — это знаменитое «тае» Акима он так разнообразно и удивительно говорил, что в этом «тае» читались целые глубокие мысли». Молодой артистке была поручена роль Акулины. «Я была бесконечно счастлива, — писала Рыжова, — когда получила похвалу из уст самого Л. Н., что я даю настоящую деревенскую девку»91.

Управляющий конторой императорских театров П. М. Пчельников написал в 1908 г. более сдержанные мемуары. По его словам, великий писатель не был великим чтецом. «... В чтении не чувствовалось одушевления. Проблески его вспыхивали только при чтении роли Акима да в 5-м действии при чтении роли Митрича...» После чтения «начался общий разговор о постановке и исполнении ролей. Но разговор не клеился. Л. Н. сказал о Митриче как о басистом, широкорожем мужике. Между тем роль эту должен был исполнять Н. И. Музиль, располагавший как раз обратными физическими свойствами. И собравшимся сделалось как-то неловко. Разговор стал еще более натянутым.

Нескладно начался и разговор о внешней постановке. Он вертелся по преимуществу на обуви. Для облегчения вопроса Л. Н. сделал карандашом набросок «котов». Наскоро простившись, Л. Н. торопливо собрался домой»92.

28 ноября Толстой присутствовал на генеральной репетиции. В записной книжке сделаны по ходу исполнения разные заметки — в основном о том, как «не надо» играть, и далее общее суждение: «Искусство началось с игры, так и осталось игрою» (т. 53, с. 268—269), развитое позднее, 7 декабря, в дневнике93.

На спектакле 29 ноября, состоявшемся в бенефис артистки Н. А. Никулиной (играла Анисью), Толстой не был. П. М. Пчельников вспоминал, что пьеса успеха не имела, в некоторых местах публика (далекая от народной жизни) даже шикала.

Большая группа студентов после спектакля отправилась в Хамовники и устроила Толстому овацию в его доме.

173

14 декабря газета «Новости дня» сообщила, что «третьего дня», т. е. 12 декабря, Толстой был на представлении «Власти тьмы» в театре «Скоморох»:

«Знаменитый писатель одет был в свой обычный зимний костюм: на нем были полушубок, валенки и войлочная шапка. В театре он находился вместе со своим сыном94, приехав совершенно инкогнито, и поместился в «райке», на второй лавочке. Среди публики, к сожалению, на этот раз не особенно многочисленной, присутствие графа было замечено, и взоры всех стали больше устремляться к тому месту, где сидел граф, нежели на самую сцену. Графа, видимо, тяготило это внимание, и, когда послышались вызовы автора, он уехал из театра. Это было в конце пьесы. На прощание граф высказал антрепренеру «Скомороха» г. Черепанову, что “в его театре пьеса проходит с несравненно большим ансамблем, чем в других театрах. Местами — прямо превосходно”»95.

Сохранилось воспоминание С. Т. Семенова о том, что зимой 1895/96 г. Толстой побывал в народном театре на московской мануфактурной фабрике Прохорова. Ставили «Мещанина во дворянстве» Мольера. Толстой был в восторге: «Какой юмор и какая художественная правда! Превосходны эти классики». Фабрикант спросил, какие пьесы ставить для рабочих. Толстой посоветовал «Короля Лира» Шекспира и «Разбойников» Шиллера; «хорошо бы поставить «Ткачи» Гауптмана, но их, конечно, не разрешат»96. Из русских пьес назвал «Горькую судьбину» Писемского и бытовые комедии Островского: «Бедность не порок», «Не в свои сани не садись», «Не так живи, как хочется»97.

XIX

В Москве, как обычно, слушалось много музыки, шли разговоры об искусстве. Главный источник сведений об этом — дневниковые записи В. Ф. Лазурского98.

174

Однажды в середине декабря Толстой посетил Дворянское собрание, где в Малом зале выступал знаменитый чешский струнный квартет, и слушал концерт из артистической комнаты. Музыканты предложили сыграть в хамовническом доме. Толстой написал С. И. Танееву: «Лучше бы всего было, если бы они приехали во вторник обедать в 5. Если поезд их идет поздно, то они могли бы играть после обеда, если же рано, то, приехав в 3 или около этого — до обеда. Надеюсь, что вы тоже приедете» (т. 68, с. 279). В день концерта 19 декабря пригласил на него своего севастопольского товарища А. Д. Столыпина с дочерью.

29 декабря зашел разговор о чешском квартете (Ганс Виган, Карл Гофман, Иосиф Сук, Оскар Недбал) и о молодом пианисте К. Н. Игумнове. Лазурский записал: «Играли квартет Бетховена (из первых), Шуберта, Гайдна. От всего Л. Н. был в восторге: «Ясно, прозрачно». Квартет же Танеева между ними, по его мнению, похож на стихотворение, которое составлено из набора всяких слов без связи, но с соблюдением размера и рифмы. Игру Игумнова он находит безукоризненной. Тот был так любезен, что для него выучил прелюдию F-dur Шопена, бурную, которою его восхищал Н. Рубинштейн».

«Л. Н. был на ученическом вечере консерватории, хвалит всех... Хвалил игру Исакович»99.

Присутствовавший во время беседы Ф. А. Страхов захотел узнать, по каким побуждениям Толстой ходил слушать «Короля Лира» (видимо, музыку М. А. Балакирева), и разговор зашел о Шекспире.

«Его мнение о Шекспире, «дикое», как говорит сам Л. Н., давно интересовало меня. Он напал на «Короля Лира», находит много неестественных сцен и лиц, например, сумасшествие Эдмунда, характер Кента. Недавно перечитывал «Ромео и Юлию». Сцена с аптекарем, к которому приходит Ромео за ядом, возмутительна по неестественности. Во всем видна небрежная работа актера, который спешит окончить пьесу, чтобы забавлять ею публику. Клоуны его возмутительны: это глумление над простым народом. В них виден автор-шут. Конечно, он умный, и многие сцены у него глубоки. Это не Шпажинский; но полной художественности у него нет; не видно, чтобы автор любил свое создание. Наконец, возмутительно его равнодушие, называемое объективностью. Отелло ли душит Дездемону или убивают подряд несколько человек — ему все равно. Все это для него лишь занятные картины. Мольер художественнее Шекспира, Бомарше — и подавно. У Мольера, правда, нет такого разнообразия и глубины содержания, но зато всякая вещица хорошо отделана, художественна. Даже некоторые из первых вещей Островского художественнее некоторых шекспировских. Гете как драматурга Л. Н. совсем

175

не любит: «так и видно, как сидел он и сочинял». Шиллера ценит очень высоко и больше всего любит его «Разбойников». Хотя там все и приподнято, но это вечно — и Карл Моор и Франц Моор. Хороши и «Мария Стюарт» и «Орлеанская дева» — все».

Заговорили об истории литературы, преподавании ее. Лазурский записал мнение Толстого: «Начал бы он с былин, которые очень любит и на которых надолго остановился бы, потом сказки, пословицы народные... Потом из книжной словесности остановился бы, например, на таком превосходном стилисте, как протопоп Аввакум... Далее («в этом я согласен с славянофилами») весь период литературного хищничества, когда паразиты отбились от народа, и Ломоносова, несмотря на его заслуги, и Тредьяковского и т. д., пропустил бы совсем. Потом стал бы говорить о том, как с Пушкина до настоящего времени литература мало-помалу освобождалась от этого, хотя и теперь еще не вполне освободилась. Литература должна дойти до такой простоты, чтобы ее понимали и прачки, и дворники. На мои слова, что мы стараемся представить непрерывное развитие литературного дерева, взаимодействие писателей, как один развивался под влиянием другого и т. д., Л. Н. сказал, что, может быть, это и интересно, но все это ни к чему».

В Москве тогда гастролировал знаменитый итальянский трагик Эрнесто Росси. Спектакли давались в театре «Эрмитаж». Н. Н. Страхову Толстой написал в середине января 1896 г.: «На днях я, чтобы проверить свое суждение о Шекспире, смотрел «Короля Лира» и «Гамлета», и если во мне было хоть какое-нибудь сомнение в справедливости моего отвращения к Шекспиру, то сомнение это совсем исчезло» (т. 69, с. 28).

Во второй половине ноября — декабре Толстой снова вернулся к «изложению веры» — статье «Христианское учение». В письме Е. И. Попову 30 ноября сказано: «... Я теперь уже две недели опять всеми силами души занят тем же: выразить, как можно проще и бесспорнее, наше миросамопонимание» (т. 68, с. 268). И 1 декабря — В. Г. Черткову: «Я всеми силами пытаюсь изложить свою веру — то, что было катехизис — совсем сначала, и то вспыхнет и кажется ясно, то опять потухнет и останавливаюсь» (т. 87, с. 341). 7 декабря — в дневнике: «... Занимаюсь усердно, хотя и с малым успехом, изложением веры». 18 декабря — в письме сыну Льву Львовичу: «Хочется мне писать много, но не позволяю себе ничего другого, кроме того, что я начал в форме катехизиса, теперь просто, без вопросов и ответов» (т. 68, с. 281). Нескольким корреспондентам Толстой писал, что хотел бы, чтобы смерть застала его за этой работой, т. е. смотрел на нее как на своего рода завещание. «Продолжал

176

писать изложение — подвигаюсь», — отмечено в дневнике 23 декабря. Работа продолжалась весь следующий год.

6 декабря, в один день, была написана статья «Стыдно». В дневнике об этом рассказано так: «Лег спать днем и только забылся, как будто толкнул кто, поднялся и стал думать о сечении и написал».

«Толкнула» Толстого мысль о декабристах, вспомнившихся ко времени — накануне 14 декабря, спустя 70 лет после восстания на Сенатской площади. Статья начата словами: «В 1820-х годах семеновские офицеры, цвет тогдашней молодежи, большей частью масоны и впоследствии декабристы, решили не употреблять в своем полку телесного наказания...» (т. 31, с. 72). Дальше рассказано, как С. И. Муравьев-Апостол исправил попавшего в его полк дурного солдата, не прибегая к каким бы то ни было наказаниям. Толстой, по его словам, услышал эту историю от брата казненного декабриста, Матвея Ивановича (с 1860 г. жил в Москве, умер в 1886 г.). Потом рассказана история знакомого «почтенного, пожилого крестьянина», выпоротого розгами за то, что он поругался со старостой. В конце статьи — призыв к правящим классам «признать свой грех и смиренно покаяться в нем».

Работа продолжалась и во второй половине декабря; статья получала новые заглавия: «Странный вопрос», «Одичание», «Декабристы и мы», наконец «Стыдно», но и в самой последней рукописи проставлена дата: «14 декабря 1895». Толстой как бы отдавал честь «лучшим русским людям», как он любил называть декабристов.

С большими искажениями и сокращениями статья «Стыдно» появилась 28 декабря в «Биржевых ведомостях», а 31 декабря в «Русских ведомостях». Полный текст напечатан в 1899 г. в Англии («Листки Свободного слова», № 4) и лишь в 1906 г. — в России (изд. редакции журнала «Всемирный вестник» — «Серия не изданных в России сочинений гр. Л. Н. Толстого», № 5)100.

Когда совсем незнакомый человек, бывший студент Харьковского ветеринарного института, И. Ф. Лебединский, прочитав статью в «Биржевых ведомостях», написал сочувственное письмо, Толстой ответил: «Я ненавижу так же, как и вы, то устройство, при котором возможны те насилия, которым вы подверглись, и все силы употребляю, не скажу — на борьбу с ним, — эта цель слишком частная, — а на деятельность, долженствующую разрушить это устройство и заменить его новым... Вы меня хвалите за статейку о телесном наказании, а я думаю, что такие статьи бесполезны. Из этой, например, выкинуто самое существенное, и сколько бы мы ни писали, безобразное

177

беззаконие будет продолжаться до тех пор, пока будут люди порядочные рассуждать в собраниях и присутствиях об этих мерзостях. Средство уничтожить это и всякое другое зло — в том, чтобы общественное мнение казнило презрением людей, подающих руку правительству в таких делах» (т. 69, с. 38—39).

Весь конец 1895 г. Толстому много пришлось думать о войне, военной службе, связанных с этим конфликтах, о тюрьмах и каторге.

Голландский писатель и журналист, пацифист Ван Дейль рассказывал в письме о своих лекциях среди молодежи; Толстой отвечал ему длинным посланием (по-французски), где упомянул о двух молодых людях, друзьях, отказавшихся от военной службы и несущих наказание. Один — это крестьянин П. В. Ольховик; другой — художник Л. А. Сулержицкий, которого тогда поместили в отделение для душевнобольных при военном госпитале в Москве101. Толстой посетил Сулера, как звали его друзья, «и был тронут и поражен его простотой, спокойствием и благодушием» (т. 68, с. 268). Он жалел их всех и пытался помочь. В дневнике появилась такая запись о себе: «Я часто желал пострадать, желал гонения. Это значит, что я был ленив и не хотел работать, а чтоб другие за меня работали, мучая меня, а мне только терпеть».

Посещала Сулержицкого в госпитале и С. А. Толстая, пытаясь отговорить от его поступка. Вскоре Сулержицкий, под влиянием родных, согласился нести военную службу и был отправлен в пограничные кордоны Туркестана. Узнав, что Сулержицкий «уступил», Толстой отправил ему ободряющее письмо: «Несравненно больше люблю вас теперь, после перенесенного страдания, чем прежде» (т. 69, с. 42). В. Г. Чертков был недоволен, хотя и оценил «сердечную доброту» своего «дорогого друга и брата». Толстой оправдывался: «А то будешь как начальник, который сам сидит безопасно в траншее, а солдатам велит выходить из нее и идти на штурм» (т. 87, с. 358). Когда в мае 1896 г. пришло письмо от Сулержицкого, Толстой отметил в дневнике: «... Письмо от бедного Сулера, которого загнали на персидскую границу, надеясь уморить его. Помоги ему Бог. И меня не забудь».

В конце же 1895 г. пришли «в высшей степени интересные и важные» записки А. Шкарвана об его отказе от военной службы. Толстой отправил и ему письмо.

Австрийская писательница-пацифистка Берта фон Зутнер «заклинала» прислать телеграмму годичному собранию основанного ею Общества друзей мира. Финн Арвид Ернефельт интересовался русским переводом своей книги «Мое пробуждение». Напряжение этого противостояния насилию власти радовало. «Одно я знаю, и это несомненно, — написал Толстой 18 декабря

178

сыну Льву Львовичу, — что та истина, которой я живу все больше и больше, будет завоевывать мир и завоюет его весь, а что я с этой истиной умру спокойно» (т. 68, с. 281). Хотя временами и возникали сомнения: не придается ли желаемым событиям больше значения, чем они имеют. И вспоминался евангельский стих: не радуйтесь тому, что бесы повинуются вам, а ищите того, чтобы имена ваши были написаны на небесах.

В середине декабря начато письмо к английскому журналисту Джону Мансону по поводу столкновения США с Англией из-за границ Венесуэлы, разросшееся в статью «Патриотизм или мир?»

«Москва. 5 января 1896» — дата, проставленная В. Г. Чертковым на последней копии статьи102. Смысл статьи в том, что патриотизм, понимаемый как национализм, «желание исключительного блага своему народу», неизбежно ведет к войне: «Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то там не переставая идет маленькая война, как перестрелка в цепи, и настоящая, большая война всякую минуту может и должна начаться» (т. 90, с. 47). Далее сказано, что «патриотизм покоренных, угнетенных народов — армян, поляков, чехов, ирландцев» — «едва ли не самый худший, потому что самый озлобленный и требующий наибольшего насилия» (там же, с. 48). С одобрением приводит Толстой в конце статьи совет Конфуция «одному царьку»: «Уничтожь все твое войско, употреби то, что ты тратишь теперь на войско, на просвещение своего народа и на улучшение земледелия, и южный народец прогонит своего царька и без войны покорится твоей власти» (там же, с. 52).

Наконец, в это время, впервые в доме Толстого, появился служивший в Москве старшим писарем строевого отделения военного штаба крестьянин Михаил Петрович Новиков. Позднее, 2 мая 1896 г. Толстой записал о нем в дневнике: Новиков «изменил свою жизнь, вследствие моих книг, полученных его братом лакеем за границей от своей барыни». Новиков просил еще книг и принес секретное дело о расстреле рабочих на фабрике Корзинкина в Ярославле. Толстой советовал ему быть осторожнее. «Уж как-то так выходит со всеми моими знакомыми, — заметил Лев Николаевич, — что все они из-за меня попадают в тюрьму»103. При расправе с рабочими были использованы винтовки нового образца. Царь наложил резолюцию:

179

«Очень рад, что труды ученых по выработке оружия не пропали даром...»104.

«Звери, дикие звери — и те добрее! — взволнованно заговорил Толстой, просмотрев дело. — Спасибо за то, что познакомил меня с этими обличающими власти документами. Только уноси их скорее. Ведь если узнают, что ты был с ними у меня, тебя расстреляют... из этих же винтовок нового образца! А у тебя, небось, семья, дети?»105

23 декабря было получено открытое письмо немецкого писателя Фридриха Шпильгагена, социалиста, который, прочитав предисловие к книге Е. И. Попова «Жизнь и смерть Евдокима Никитича Дрожжина», упрекал Толстого, считая его виновным в смерти Дрожжина106. Шпильгагену отвечал в своем журнале «Die Religion des Geistes» Эуген Шмит; Толстой ограничился короткой фразой в дневнике об «открытом письме в газетах от Шпильгагена — социалиста».

Все это заставляло вспоминать давно задуманную драму — «И свет во тьме светит». 23 декабря в дневнике отмечено: «Нет, нет и обдумываю драму. Нынче всю ночь бредил о ней».

180

Глава четвертая

АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ДРАМА.
«ХРИСТИАНСКОЕ УЧЕНИЕ». НАЧАЛО «ХАДЖИ-МУРАТА»

23 января 1896 г., после месячного перерыва в дневнике, Толстой отметил: «... Вот уже недели две пишу драму. Написал скверно 3 акта. Думаю набросать, чтобы образовалась charpente <остов>. Мало надеюсь на успех».

Так, наконец, началось писание пьесы, задуманной в начале 90-х годов. Заглавие сперва — «Свет мира», потом — «Закваска», позднее — «Свет и во тьме светит», с эпиграфом: «Царство Божие подобно еще тому, как женщина положила закваску».

Список действующих лиц прозрачно намекает на автобиографический подтекст: «Петр Иваныч Звездинцев... сильный, энергичный, одет во все старое, когда-то хорошее»; «Марья Ивановна, его жена, красивая женщина... Одета просто, но элегантно»; дочь — «красивая, энергичная, быстрая. Одета нарядно для деревни» (подобно Татьяне Львовне); сыновья, студент и гимназист, учитель, сестра Марьи Ивановны...

Главный антагонист Звездинцева — княгиня Черемшанова, «молодящаяся аристократка, придворная дама, говорящая с английским акцентом». Ее сын Борис, «кончивший курс в Петербургском университете, энергический, тихий и логически прямолинейный», отказывается от военной службы, попадает в психиатрическую лечебницу, дисциплинарный батальон и погибает. Финал рисовался весьма драматичным. В первом плане: «Дисциплинарный батальон. Его смерть, отчаяние матери» (д. IV). «Отчаяние, что все погибло. Священник вернулся один. Мать убивает. Священник вернулся и рассказывает про ............». На полях: «Умирает, завещая». То же в тексте конспективно изложенного пятого действия: «Врывается княгиня, убивает его. Вбегают все. Он говорит, что это он сделал нечаянно, пишет прошение царю. Приходит Василий Никанорович <молодой священник, снявший сан> с духоборами. Умирает радуясь тому, что обман церкви надорвался и жизнь его осмыслена для него» (т. 31, с. 216, 184)1.

181

В процессе работы фамилия главного героя изменялась: Сарычев, потом Сарынцев. Первое действие переписывалось и поправлялось несколько раз (сохранились четыре редакции); пятое, как было лишь набросано в конце января 1896 г., так и осталось. Конфликт, в ходе переделок, заострялся. Первоначально Марья Ивановна, разговаривая с сыном, робко, но защищает мужа: «Ты знаешь, что я не согласна с ним, но тебе все-таки нельзя и не должно судить отца». В позднейшей редакции пьеса открывается беседой Марьи Ивановны с сестрой и ее мужем, не произносится ни одного сочувственного слова. Исчез даже добрый отзыв дочери Любы об отце.

В последнем автографе заглавие — «И свет во тьме светит», точно по Евангелию. Рукописи копировала Татьяна Львовна, позднее А. П. Иванов; на последней копии рукой Марии Львовны: «Проверено по черновым и поправлено». Софья Андреевна, вероятно, ничего не знала об этой вещи. На одной из рукописей (в Описании № 5), против слов Сарынцева, обращенных к священнику: «Учим теперь, в конце 19 столетия тому, что Бог сотворил мир в 6 дней...», она пометила на полях: «19-го столетия. Значит, писано до 1900-го года». Воздержался Толстой и от сообщения о том, чем занят, В. Г. Черткову: «Я понемножку работаю и то доволен, то, чаще, не доволен своей работой. Какая работа: пока не скажу» (т. 87, с. 346). Хотя о замысле Чертков знал и считал его очень важным. «Как бы хорошо было окончить мою драму», — заметил Толстой в письме 30 марта 1897 г. (т. 88, с. 21). В рукописях нет ни одной даты — ни автора, ни переписчиков.

В тексте пьесы особенно непримиримо, кроме княгини Черемшановой, о Николае Ивановиче судит свояченица, Александра Ивановна Коховцева (она говорит сестре, что та «с своими семью детью» останется «нищей»), но и Марья Ивановна нередко почти дословно повторяет то, что писала и говорила Софья Андреевна, не разделяя новых убеждений мужа.

«Вот это-то главное, что он все разрушает и ничего не ставит на место».

«А совершенное равнодушие к семье и прямо idée fixe <навязчивая идея> — Евангелие».

«Да, разумеется, он увлекается, как всегда увлекался, как одно время увлекался музыкой, охотой, школами. Но мне-то не легче от этого».

«Хуже всего то, что он не занимается больше детьми. И я должна все решать одна... Он прежде был такой нежный, заботливый отец. А теперь ему все равно. Я ему вчера говорю, что Ваня не учится и опять провалится; а он говорит, что гораздо лучше бы было, чтобы он совсем вышел из гимназии».

«Тут нет пределов, он все хочет отдать. Он хочет, чтоб я теперь, в мои года, стала кухаркой, прачкой».

182

И о прошлом: «Жили же мы так, и очень хорошо жили». «...Когда мы женились, он был совершенно равнодушен к религии, и так мы жили, и прекрасно жили, лучшие годы, первые двадцать лет».

В пьесе, в отличие от своей сестры, Марья Ивановна в глубине души признает правоту мужа: «Он так тверд, и когда он говорит, вы знаете, я не могу возражать ему. То и ужасно, что мне кажется, что он прав». Но дальше, когда речь заходит об отдаче именья, земли крестьянам, упрекает — в духе Софьи Андреевны: «Как ты жесток, какое же это христианство? Это злость. Ведь не могу я жить, как ты хочешь, не могу я оторвать от своих детей и отдать кому-то. И за это ты хочешь бросить меня. Ну и бросай. Я вижу, что ты разлюбил». Герой подписывает бумагу о переводе имения на жену (можно не сомневаться, что, дописывая второе действие, где речь идет об этом, Толстой вспоминал свой семейный раздел) и произносит: «Я не могу так жить».

Сын Сарынцевых Степа, подобно Андрею Львовичу (навестить его в Твери, где он отбывал воинскую службу, как раз в январе отправилась Софья Андреевна), говорит тетке: «Я не знаю, что папа решил; я боюсь, что он сам хорошенько не знает, но про себя я решил, что поступаю в кавалергарды вольноопределяющимся». А потом укоряет отца: его учение «для жизни не годится».

Многие монологи и реплики Николая Ивановича звучат как выдержки из дневников, писем, статей Толстого. Автор передал герою даже свои манеры, привычки. Реплика в явл. XIV первого действия «Николай Иванович... жадно пьет чай и ест» соответствует тому, что рассказывали многие мемуаристы, видевшие Толстого за столом. В другом месте упомянуты письма, которые супруги пишут друг другу, живя в одном доме.

«И нельзя жить так, как мы живем» — главная мысль героя, которую, начиная с «Исповеди», не уставал повторять Толстой.

В пьесе герой пытается убедить в этом окружающих.

«...Я никакого права не имею на этот лес — земля принадлежит всем, то есть не может принадлежать никому. А труда мы на эту землю не положили никакого».

«Вот этим-то и ужасны церкви. Они разделяют тем, что они утверждают, что они в обладании полной, несомненной, непогрешимой истины». «Нам, каждому, надо спасать душу, делать самому дело Божие, а мы озабочены о том, чтобы спасать, учить людей» (это в разговоре со священником). И с женой: «Я думал, как те виноградари, что сад их собственность, что моя жизнь моя, и все было ужасно; но только что я понял, что жизнь моя не моя, но что я послан в мир, чтоб делать дело Божье». Потом снова священнику: «Да, не убий меня, не украдь у меня моего краденого. Мы все

183

обокрали народ, украли у него землю, а потом закон установили, закон, чтоб не красть. И церковь все благословляет это»2.

Как и Толстой, Николай Иванович любит ручной труд: «Совестно жить праздно...». В пьесе это столярничанье — этим делом, вместе с шитьем сапог, кладкой печей, косьбой и прочими полевыми работами, интересовался Толстой и навещал в Москве знакомого ремесленника. Столяру говорит герой о сложности, двусмысленности своего положения — исповедуется одно, а жизнь складывается по-другому: «Вот я хотел сделать так, как велит Христос: оставить отца, жену, детей и идти за ним, и ушел было3, и чем же кончилось? Кончилось тем, что вернулся и живу с вами в городе в роскоши. Потому что я захотел сделать сверх сил. И вышло то мое унизительное, бессмысленное положение. Я хочу жить просто, работать, а в этой обстановке с лакеями и швейцарами это выходит какое-то ломанье».

Приходится заметить, что как раз это — простота и непрестанная, титанически усердная работа — были в жизни Толстого. Но странно: Сарынцеву, наиболее автобиографическому, казалось бы, герою не дано главного занятия создателя пьесы — писания. (Сочиняет книгу Константин Левин в «Анне Карениной»; о земельной собственности — Нехлюдов в романе «Воскресение»; пишет рассказ или повесть Федя Протасов в «Живом трупе».) Лишь появляющийся в четвертом действии «пьяный» Александр Петрович напоминает А. П. Иванова, переписчика Толстого.

Из дневников перешли в пьесу давние мысли о «смирении, юродстве» — «Да, если бы только возвыситься до него», и новые, рождавшиеся как раз в середине 90-х годов сомнения в силе и дееспособности учения: «Василий Никанорович <священник> вернулся, Бориса я погубил. Люба <дочь> выходит замуж. Неужели я заблуждаюсь, заблуждаюсь в том, что верю Тебе? Нет. Отец, помоги мне» (явл. XIV четвертого действия). В конспекте пятого действия Сарынцев произносит: «Вечно колеблюсь, хорошо ли сделал. Ничего не сделал. Бориса погубил, Василий Никанорович вернулся <к церкви>. Я пример слабости. Видно, не хочет Бог, чтоб я был его слугой».

184

13 февраля первая редакция пьесы была закончена. В дневнике отмечено: «Поздно сажусь за работу и оттого мало пишу. Дописал кое-как 5 акт драмы и взялся за Воскресенье».

Когда 21 февраля Толстой поехал к Олсуфьевым, рукописи, конечно, были взяты с собою. Здесь по копиям работа продолжалась, хотя и не вполне удовлетворяла. 27 февраля: «Пишу драму. Идет очень туго. Даже не знаю, подвигаюсь ли». И 6 марта: «Все это время чувствую слабость и умственную апатию. Работаю над драмой очень медленно. Многое уяснилось. Но нет ни одной сцены, которой бы я был вполне доволен». В письмах из Никольского к жене жалобы: «Не хочется признать, что состарелся и кончил, а, должно быть, надо. Стараюсь приучить себя к этому и не пересиливать себя и не портить» (т. 84, с. 250). В другой раз: «...Пишу усердно, насколько свойственно мне при моей старости» (там же, с. 252). По дневнику известно, что, кроме пьесы «И свет во тьме светит», продолжалось «изложение веры» и начато обращение к итальянцам.

20 марта, уже из Москвы, Толстой написал Д. А. Хилкову: «Кроме двух начатых художественных вещей4, которые, думаю, могут и должны, если удадутся, иметь большое и хорошее влияние, но которыми я занимаюсь только изредка, хочется прежде всего составить короткое, ясное, доступное простому человеку и ребенку изложение веры» (т. 69, с. 71).

Работа над пьесой в марте 1896 г. была оставлена, хотя 16 мая в дневнике появилось снова: «Не могу писать свое изложение веры. Неясно, философно, и то, что было хорошего, то порчу. Думаю начать все сначала или сделать перерыв и заняться повестью или драмой».

Мысли о драме занимали до 1905 г.; в новых копиях были сделаны кое-какие поправки (в 1897 и 1900 гг.); но, как и предвидел Толстой, разговаривая с О. Блюменталем, сочинение осталось незавершенным. Опубликовано оно было лишь в 1911 г. во втором томе «Посмертных художественных произведений». При этом более трети выброшено цензурой (полный текст напечатан в 1912 г. в Берлине)5.

«12 января 1896 года» — авторская дата пространного письма Эрнесту Кросби, опубликованного в том же году М. К. Элпидиным в Женеве под заглавием «Письмо Л. Н. Толстого к американцу о непротивлении»6. Начатая раньше, работа продолжалась и после 12

185

января. 26 января, как отмечено в дневнике, появилось «прибавление». Конечно, русский текст Кросби не посылался. 4 января, поблагодарив за полученные американские газеты «The Literary Digest» и «The Voice», Толстой отправил в Америку короткое личное письмо. «Для меня было большой радостью узнать, — сказано здесь, — что ваши религиозные убеждения совершенно определенны и что вы излагаете их так основательно... Желаю вам продолжать вашу работу в течение всей вашей жизни, и не только ради вашего успеха, но ради внутреннего религиозного удовлетворения, работать для души и для Бога, как мы говорим по-русски»7.

Право перевода и публикации большого письма Толстой хотел предоставить Дж. Кенворти, и просил Кросби согласиться на это. Кончилось тем, что перевод выполнил в Москве Э. Моод. 16 февраля Татьяна Львовна известила В. Г. Черткова: «Папа велит вам сказать, что письмо свое он пошлет прямо Crosby и предоставит ему его напечатать... Вчера еще папа его немного поправил, и я его сегодня с Maud’ом проверю» (т. 87, с. 357). Для Моода это был первый перевод Толстого; возникали сомнения и волнения. 5 апреля статья появилась в нью-йоркской газете «Tribune»8. Списки с русского текста ходили в обществе, по крайней мере, в Петербурге, как свидетельствует В. В. Розанов в статье «Еще о гр. Л. Н. Толстом и его учении о несопротивлении злу» (Русское обозрение, 1896, № 10). «Оно могло бы — за исключением, впрочем, немногих строк, почти только отдельных выражений — появиться в печати. Его язык — умерен, изложение — спокойно; в общем оно производит впечатление гораздо лучшее, нежели многие из последних писаний знаменитого моралиста», — писал Розанов, не разделявший теории «непротивления злу насилием». При этом критик ссылался, как и другие, на эпизод изгнания Христом торгующих из храма, а еще на то, что не убедил же Толстой «даже ближайших своих родных последовать своему учению».

Письмо-статья к Эрнесту Кросби начато так: «Я очень радуюсь известиям о вашей деятельности и о том, что деятельность эта начинает обращать на себя внимание. Пятьдесят лет тому назад провозглашение Гаррисона о непротивлении вызвало только охлаждение к нему, и вся 50-летняя работа Баллу в том же направлении была встречена упорным молчанием. Я с большим удовольствием прочел в «Voice» прекрасные мысли американских писателей о вопросе непротивления».

186

Дальше, однако, выясняется, что пасторы Ньютон и Херрон9, излагавшие в газете «прекрасные» мысли о христианстве, признают, вместе с тем, и церковь и государство, а само исполнение закона непротивления злу насилием сопровождают множеством оговорок. По мысли Толстого, «вопрос, поставленный Христом, совсем не в том, может ли непротивление стать общим законом для всего человечества, а в том, что должен делать каждый отдельный человек для исполнения своего назначения, для спасения своей души и для совершения дела Божия, что сходится к одному и тому же».

«Сердце мое спокойно и радостно только тогда, когда я отдаюсь чувству любви к людям, требующему того же. И не только я могу знать, что мне надо делать, но могу знать и знаю то дело, для которого нужна и определена моя деятельность».

Установление царства Божия в мире — цель человека. Толстой вспоминает прочитанный «недавно» рассказ Франсуа Коппе «Le bon crime» («Преступление с доброй целью»; книга с этим рассказом издана в Париже в 1894 г.), где «денщик убивает своего офицера, застраховавшего свою жизнь, и тем спасает его честь и честь его семьи»; выходит, что «в известных случаях надо убивать». Толстой называет такие случаи «придуманными» и приводит далее любимое французское изречение — «выражение глубокой мудрости»: «Fais ce que dois, advi-enne que pourra» («Делай, что должно, и пусть будет, что будет». Теперь нам известно, что эти слова станут последними, написанными рукой Толстого в дневнике 1910 г.). На заключительных страницах письма-статьи высказана уверенность и страстное желание уверить читателя в силе учения Христа: «Но свет во тьме светит, и ложные проповедники христианства опять обличены его учением».

В эти же дни воронежскому другу Г. А. Русанову, сообщив, что оставил пока работу над «своим изложением веры» («Христианское учение»), Толстой написал, что всяким философским системам предпочитает свободную от формы мудрость: Евангелие, Паскаль, Эпиктет, Лао-Дзе. И японцу Иокаи, в то время студенту английского университета, впоследствии писателю: «Для меня большая радость узнать, что вы верите в осуществимость учения Христа и намереваетесь проповедовать вашим соотечественникам христианство, как оно представлено в Нагорной проповеди» (т. 69, с. 31).

Все более само непротивление злу насилием понималось как способ активной борьбы в защиту единения и любви. По случаю пришедшего из Англии, от общины Кенворти, «Приветствия кавказским духоборам», Толстой написал 13 февраля В. Г. Черткову: «Трудитесь, боритесь. Жизнь — борьба. Без борьбы нет жизни» (т. 87, с. 356).

Начатый летом 1896 г. «Хаджи-Мурат» родился не случайно.

187

III

В середине января завершилась многолетняя, длившаяся с 1870 г., переписка с Н. Н. Страховым.

25 декабря 1895 г. Страхов послал последнее свое письмо и только что вышедшую книгу «Борьба с Западом в нашей литературе» (кн. 3, СПб., 1896). Рассказывал про В. В. Стасова: «Скажите мне, — спрашивал меня до сих пор бурлящий и брызжущий Стасов, — правда ли, что наш Лев стал теперь добродушным и ласковым старичком? Не хочу верить, это было бы так грустно!» Вы, конечно, знаете, что Стасов, этот добрейший человек, воображает себя свирепым и думает, что вообще свирепость — большая добродетель» (т. 69, с. 28—29). Толстой ответил, извинившись, что давно не писал (предыдущее письмо — от 5 октября 1895 г.): «Очень уж время идет скоро и очень уже много отношений, так что ничего не успеваешь. А жить хорошо, и жизнь полна, и предстоящего дела в сотни лет не переделаешь, главное в себе; хоть бы сделаться вполне тем, что Стасов считает столь постыдным — добрым» (там же, с. 27). О книге обещал написать, когда перечтет ее.

Но отправленному с петербургскими студентами (Б. Г. Русановым и П. Е. Щеголевым, приходившими в Хамовники) письму суждено было стать последним обращением к Страхову, к тому же не прочитанным им.

Толстой рекомендовал своих молодых знакомых: «Оба они вполне чистые, нравственные, не пьющие, не курящие, не знающие женщин и очень способные молодые люди. Они совершенно одиноки в Петербурге, и если они хоть раз в год побывают у вас, послушают вас, узнают вас, то это им будет полезно».

Страхов умер 24 января. Студенты пришли к нему за несколько дней перед тем, но ни поговорить, ни передать письма не смогли. 11 февраля они известили об этом Толстого. Он уже знал. В дневнике 26 января — запись: «Я жив, но не живу. Страхов. Нынче узнал об его смерти. Нынче хоронили Нагорнова10, и это известие». 16 января в Ясной Поляне скончалась престарелая (род. в 1808 г.) Агафья Михайловна, бывшая горничная бабушки — та самая, что изображена в «Детстве» под именем Гаши, а в «Анне Карениной» — Агафьи Михайловны11. Как всегда, смерть пробуждала в Толстом торжественные и добрые чувства и все больше возвращала к мыслям о том, что человек на Земле — «путник». «Событие важное смерть Страхова», — записано 13 февраля в дневнике.

188

Но тут же, через запятую, добавлено: «да еще нечто разговор Давыдова с государем. К стыду моему, это веселит меня». Хорошо знакомый Н. В. Давыдов, по случаю назначения председателем Тульского окружного суда, представлялся Николаю II. Император подробно расспрашивал Давыдова о жизни Толстого12.

К 1896 г. относится бумага (датирована 28 июля) «Сведения о графе Толстом лично, находящиеся в делах департамента полиции». Содержит сведения от 1861 по 1896 г.: данные о борьбе властей с учением Толстого, списки его последователей, описание произведенных у него (в 1862 г.) и его единомышленников обысков; о связях его с революционно настроенными студентами, с пропагандистами-народниками, обличительном направлении творчества. Особо отмечено сближение в 1892 г. «с такими литераторами-народниками, как Михайловский, Успенский и Станюкович». Сообщается еще, что в 1894 г. у Толстого проживал студент Антон Васильев, связанный с эмигрантами-революционерами13, а в 1895 г. Толстой получал нелегальные листки «Лондонского фонда вольной русской прессы»14.

Что касается отношений с царской властью, Толстой в первые месяцы 1896 г. вспоминал начатые год назад рассказ «Сон молодого царя» и статью «Бессмысленные мечтания»: «Потом тоже начато — хотелось написать письмо государю о той ответственности, какую он берет на себя, делая то, что он делает, один сам собою» (т. 69, с. 72).

Первое личное обращение Толстого к Николаю II датировано 10 мая 1897 г. Затем были еще четыре письма. Письмо 1901 г. превратилось в статью «Царю и его помощникам» и послано, кроме царя, великим князьям и министрам.

189

20 января, впервые в доме Толстых, появился А. Б. Гольденвейзер. Начиная с этого времени в жизнь Толстого вошло еще больше музыки, разговоров об искусстве15.

«Мне тогда еще не минуло двадцати одного года. Привезла меня к Толстым одна известная в то время московская певица16, бывшая у Толстых. Привезла, разумеется, в качестве пианиста...»17

В этот вечер о музыке было сказано: «Во всяком искусстве, я это и на своем опыте знаю, трудно избежать двух крайностей: пошлости и изысканности. Например, Моцарт, которого я так люблю, впадает иногда в пошлость, но и поднимается зато потом на необыкновенную высоту. Недостаток Шумана — изысканность. Из этих двух недостатков изысканность хуже пошлости, хотя бы потому, что от нее труднее освободиться. Величие Шопена в том, что, как бы он ни был прост, никогда он не впадает в пошлость, и самые сложные его сочинения не бывают изысканны»18.

Спустя неделю у Толстых состоялся музыкальный вечер — трио сестер Редер. Татьяна Львовна пригласила Гольденвейзера. В одну из последующих встреч, беседуя о философии, Толстой сказал: «Самая полная и глубокая философия — в Евангелии». В другой раз, встретившись с Гольденвейзером на конке, сделал из проездного билета японского петушка, который, когда его потянешь за хвост, трепещет крылышками. В рукописях трактата об искусстве «произведение такого петушка» отнесено к разряду «хорошего искусства» (т. 30, с. 410).

В январе же в доме Толстых играл К. Н. Игумнов. Среди слушателей находился С. Н. Толстой.

Всю зиму в Хамовниках часто бывал С. И. Танеев, катался с Толстым на коньках, однажды играл в четыре руки Andante Menuetto из симфонии Моцарта. Вечером 12 февраля пришел вместе с профессором Московской консерватории, пианистом А. И. Зилоти. В марте привел служившего в Прокурорском надзоре окружного суда С. М. Языкова. Договаривались о посещении острога, и Толстой беседовал о сценах в своем «Воскресении». Тогда же Танеев записал слова Толстого о природе человека, двух полюсах — физическом и духовном: «Если бы я считал, что цель жизни моей написать хорошее сочинение или излечить себя от какой-либо болезни, то я был бы

190

дураком. А я считал, что цель жизни прожить согласно с разумом, и благодаря этому легко переношу болезни и не боюсь умереть»19.

Отметил Танеев в дневнике, что Софья Андреевна становится «консерваторской дамой».

В дневнике, записных книжках, письмах Толстого появлялись все новые мысли об искусстве.

23 января: «Истинное художественное произведение — заразительное — производится только тогда, когда художник ищет — стремится».

«У всякого искусства есть два отступления от пути: пошлость и искусственность».

6 февраля (в письме В. Г. Черткову): «Об искусстве хотел поправить, но надо изменить существенно, надо сказать, что есть два искусства: одно, служащее просвещению, другое — игра (хорошее, нужное, но не такой важности, как первое), и надо показать свойства того и другого» (т. 87, с. 354).

27 февраля — об «уродливом» искусстве «пресыщенных» и «грубом, жалком» искусстве «голодных»: «Но есть еще и другое искусство, которое вызывает в людях лучшие и высшие чувства». И дальше: «Искусство только одно, и состоит в том, чтобы увеличивать радости безгрешные общие, доступные всем — благо человека. Хорошее здание, веселая картина, песня, сказка дает небольшое благо, возбуждение религиозного чувства любви к добру, производимое драмой, картиной, пением, дает большое благо».

«Что я думал об искусстве, это то, что ни в чем так не вредит консерватизм, как в искусстве.

Искусство есть одно из проявлений духовной жизни человека, и потому, как если животное живо, оно дышит, выделяет продукт дыхания, так если человечество живо, оно проявляет деятельность искусства. И потому в каждый данный момент оно должно быть — современное — искусство нашего времени. Только надо знать, где оно. (Не в декадентах музыки, поэзии, романа.) Но искать его надо не в прошедшем, а в настоящем. Люди, желающие себя показать знатоками искусства и для этого восхваляющие прошедшее искусство — классическое и бранящие современное, этим только показывают, что они совсем не чутки к искусству».

Все это войдет скоро в трактат об искусстве, а теперь Толстой вернулся к «Воскресению».

13 февраля, после трехнедельного перерыва в записях, в дневнике отмечено: «Прошел 11 глав и понемногу подвигаюсь».

191

Хотя заглавие установилось окончательно — «Воскресение», сочинение мыслилось тогда как большая повесть, не роман. Так что одиннадцать глав — это почти полный текст. Сохранилась, в частности, копия (восемь переписчиков), с исправлениями Толстого, разделенная на двенадцать глав; и еще одна (пятнадцать переписчиков), где нумерация несколько раз менялась, но и в последнем варианте — пятнадцать глав20. Дата «1 июля 1895» механически переносилась копиистами из одной рукописи в другую; в 1896 г. создавалась новая, вторая редакция произведения21.

Когда вечером 15 февраля Хамовнический дом посетили А. П. Чехов, А. С. Суворин и Б. Н. Чичерин, Толстой выразил сожаление, что давал читать Чехову «Воскресение» (в августе 1895 г.): «теперь там не осталось камня на камне — все переделано». Чехов спросил, даст ли Толстой теперь прочесть. Последовал ответ: «Когда кончу — дам». Но до конца было еще очень далеко. Работа, снова прерванная, возобновилась лишь в июле 1898 г. Хотя в дневнике 1896 г. появлялись редкие заметки, отчеркнутые на полях и обозначенные: «К Коневской». Так, 25 мая: «На Катюшу находят, после воскресения уже, периоды, в которые она лукаво и лениво улыбается и как будто забыла все, что прежде считала истиной, просто весело, жить хочется». В тексте это никогда не было использовано. 14 июня неутешительная запись: «Коневская не во мне родилась. От этого так туго».

Дневник А. С. Суворина — почти единственный свидетель разговоров, происходивших 15 февраля. Чехов, как обычно, и на этот раз лаконичен: «Проездом через Москву был у Льва Толстого и с удовольствием провел у него часа два», — написал он 19 февраля В. Г. Короленко22. Чичерин тоже сообщил коротко своей жене: «Вчера вечером был у Толстых, нашел там Суворина и Чехова. С Толстым был большой спор об искусстве. Он превозносит Ге, а я говорил, что все его религиозные картины противны, и графиня поддерживала ту же мысль или, лучше, заявляла, что он производит на нее то же впечатление»23. Судя по дневнику Суворина, Толстой доказывал, «что у современного искусства свои задачи и что Христа можно изображать иначе, чем Рафаэль». Зашел разговор о декадентах. «О поэте Верлене — Толстой не понимает, почему о нем пишут.

192

Он читал его. По поводу декадентов сказал об интеллигентном обществе: «Это паразитная вошь на народном теле, а ее еще утешают литературой». О Софокле сказано иное: «Он пишет о том, что считает самым важным»24.

Как обычно, в Москве было «очень суетно» и «отнималось много времени». Однако Толстой не упускал случая, если появлялась возможность увидеть действительно новое. 6 февраля в аудитории физиологического института Московского университета состоялось заседание фотографической комиссии Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, где Н. С. Гутор читал лекцию о цветном фотографировании, а проф. П. В. Преображенский сделал сообщение «Различные опыты с рентгеновскими невидимыми лучами». Эти лучи открыл немецкий физик В. К. Рентген в конце 1895 г. Толстой отправился послушать лекцию и посмотреть демонстрацию трубок и фотографий. Сохранился снимок, сделанный в этот день Преображенским: на первом ряду поднимающейся амфитеатром аудитории сидят Л. Н. и С. А. Толстые25.

21 февраля с дочерью Татьяной Львовной Толстой уехал в Никольское к Олсуфьевым.

Как всегда, обстановка тамошней жизни нравилась: «Мне очень хорошо. Тишина и внешняя и внутренняя. Они такие простые, очень добрые люди, что различие их взглядов с моими и не различие, а не признание того, чем я живу, не тревожит меня. Я знаю, что они не могут, а что они желают быть добрыми и в этом направлении дошли, докуда могли». В этом же письме (Черткову) — горькие сетования об упадке «энергии для умственной работы»: «Начаты такие важные и, кажется мне, хорошо задуманные и даже обдуманные работы, и нет сил выполнить их» (т. 87, с. 358—359).

Тяжело переживая этот «упадок духа» (к тому же больной инфлуенцей), в дневнике 22 февраля Толстой обращался с молитвой к Богу: «Отец моей и всякой жизни! Если дело мое кончено здесь — как я начинаю думать — и испытываемое мною прекращение духовной жизни означает переход в ту, иную, жизнь, что я уже начинаю жить там, а здесь понемногу убирается этот остаток, то укажи мне это явственнее, чтобы я не искал, не тужился. А то мне кажется, что у меня много задуманных хороших планов, а сил нет не только исполнить все — это я знаю, что не нужно думать, — но хоть делать что-нибудь доброе, угодное Тебе, пока я живу здесь. Или дай мне

193

силы работать с сознанием служения Тебе. Впрочем, да будет Твоя воля».

В письме Софье Андреевне, которая рассказывала подробно о московской жизни, музыке, Танееве, кротко заметил: «К твоей музыке я из всех семейных отношусь более сочувственно. Во-1-ых, я сам прошел через это в твои годы и знаю, как это отдохновляет». И о своей работе: «Я написал все письма, и пишу усердно, насколько свойственно мне при моей старости» (т. 84, с. 252—253).

В Никольском переделывалась пьеса «И свет во тьме светит», обдумывалось «изложение веры» («Христианское учение»), даже сделана попытка написать его «вкратце» — «разумеется, не вышло»; шли мысли об искусстве. Начата совсем новая статья — обращение к итальянцам, по поводу затеянной правительством Криспи колониальной войны в Абиссинии. В битве при Адуа итальянцы были разгромлены. «Итальянское правительство потерпело поражение и унижение, — написал Толстой. — Но ведь если это случилось, то случилось только то, к чему в продолжение десятилетий готовилась Италия, к чему теперь, не переставая, в продолжение 20 лет готовится вся Европа и Америка» (т. 31, с. 193). В рукописи зачеркнуто прямое обращение: «Братья итальянцы! Вы всегда шли впереди народов Европы. И теперь судьба открывает вам путь на переднее место». Путь — не к захватам чужих земель, а к духовной деятельности.

Жестко обозначены обманы, в которых правительства держат свои народы, в том числе — обман «дикого патриотического сепаратизма», в то время как «задача человечества состоит теперь не в том, чтобы образовать великие державы, а в том, чтобы уничтожить великие державы, те самые, от которых происходят все бедствия народов, а соединить все народы в одну семью» (там же, с. 195, 198).

Толстой убежден: «Ведь придет же время, и очень скоро, когда после ужасных бедствий и кровопролитий, изнуренные, искалеченные, измученные народы скажут своим правителям: да убирайтесь вы к дьяволу или к Богу, к тому, от кого вы пришли, и сами наряжайтесь в свои дурацкие мундиры, деритесь, взрывайте друг друга, как хотите, и делите на карте Европу и Азию, Африку и Америку, но оставьте нас, тех, которые работали на этой земле и кормили вас, в покое... Нам важнее разрешение вопросов труда, освобождения его от рабства, вопросов уничтожения земельной собственности, которой лишены 99/100 наших братьев; нам важны вопросы установления каких-нибудь обязательных, понятных для всех нравственных основ, вместо той каши нелепых церковных догматов, христианских мечтаний и прямо противоречащих им и поддерживающих антихристианские принципы гражданских и уголовных законов» (там же, с. 195).

194

Статья не была закончена, и позднее Толстой не обращался к ней: в сохранившейся копии с автографа нет ни одной поправки26.

В письме того времени к австрийцу Э. Г. Шмиту, приславшему очередной номер журнала «Религия духа», те же мысли: «Вся будущность христианства или истины в жизни за этими людьми, за простыми, трудящимися, а не за паразитами» (т. 69, с. 49).

9 марта Толстой вернулся из Никольского в Москву. Как видно по дневнику В. Ф. Лазурского, в этот вечер в Хамовниках был Л. О. Пастернак, которому Татьяна Львовна показывала свои полотна с портретами. Художник кое-что похвалил, но больше указывал недостатки, и Толстой одобрительно побуждал к этому, т. е. критике своей ученицы.

В этот же день, еще из Никольского, отправлено письмо дочери Марии Львовне — в Крым, где она жила у старых знакомых Толстых, Бобринских, поправляя здоровье.

Уже в конце января стало известно намерение Н. Л. Оболенского жениться на Марии Львовне. Теперь Толстой написал дочери — в условном наклонении: «так и я рад бы был, чтобы ты даже вышла замуж за любимого человека, только потому что жалко тебя», советовал «не скучать рожаться», т. е. духовно расти, и предчувствовал, что «схватки будут еще гораздо мучительнейшие» (т. 69, с. 55).

Свадьба Колаши Оболенского27 и Марии Львовны состоялась 2 июня 1897 г. Толстой был уверен, что, женившись, они не будут жить «по Марье Александровне» (т. е. М. А. Шмидт), а, напротив, понадобятся «порядочные деньги, посредством которых жить», как писал он своей «очень любимой Маше» 18 декабря 1896 г. (т. 69, с. 224). Действительно, Мария Львовна оказалась вынуждена взять свою долю наследства, от которой отказалась при разделе в 1892 г. В следующем письме успокаивал дочь, уверяя, что его любовь к ней не уменьшится, а ей, может быть, станет легче жить, «спустив свои идеалы». Любопытно, что в громадном эпистолярном наследии Толстого (более 10 тысяч писем) хранится лишь одно письмо к Н. Л. Оболенскому — в ноябре 1906 г., после смерти Марии Львовны. Впрочем, есть еще шесть писем, адресованные обоим — дочери и зятю.

В ноябре 1896 г. Коля Оболенский, кончавший Московский университет, попал (ненадолго) в Бутырскую тюрьму — присоединился к студентам, служившим панихиду по жертвам Ходынки и собиравшимся на сходки. Толстой отнесся к этим протестам с иронией: «Ему послали еды и белья, но персидского порошка не послали, потому что говорят, что сила клопов там непреодолимая» (т. 69, с. 211).

195

VII

По возвращении в Москву продолжалось грустное настроение. 12 марта Толстой написал М. А. Шмидт, жившей в Овсянникове: «Я очень занят. Все хочется до смерти — которая близка, я чувствую, сделать многое и нужное, и плохо работаю» (т. 69, с. 58). Через несколько дней — о том же Д. А. Хилкову; сказано еще, что «делом первой важности» считает «короткое, ясное, доступное простому человеку и ребенку изложение веры»: «Готов ничего не писать после и умер бы спокойно, если бы удалось сделать это хоть близко к тому, что представляется». Но тут же — совсем новые замыслы: «начал и хотелось бы коротко и ясно показать нелепость исповедания в наше время образованному человеку церковных догматов о божестве Христа, искуплении, воскресении и пр.»; еще — против либералов и социалистов. Оба воплотились в форме писем. Первый — в письме, датированном: «16-е марта 1896. Москва», к М. А. Сопоцько, который настойчиво, в пяти письмах, рассказывал о том, что отходит от идей Толстого в сторону церковности. Полученный ответ Сопоцько уничтожил28. Второй замысел — в письме к деятельнице народного образования А. М. Калмыковой (закончено 31 августа). В эти же мартовские дни Е. И. Попов переслал адресованное ему письмо П. В. Веригина: тот рисовал картину творящегося в мире насилия. Толстой заметил: «То, что пишет Петр Васильевич о картине, я пытаюсь исполнить словесной картиной, если Бог велит» (т. 69, с. 60).

В Москве Толстой исправил статью В. Г. Черткова «Напрасная жестокость. О том, нужно ли и выгодно ли для правительства делать мучеников из людей, по своим религиозным убеждениям не могущих участвовать в военной службе»29 и решил помочь И. И. Горбунову-Посадову в издававшемся им «Сельском календаре» — статьей о пьянстве. Статья, начатая 17 марта, несколько раз переписывалась, исправлялась; последняя авторская дата: «1896 г. 1 апреля». Сначала Толстой озаглавил ее «Два войска»; копиист, не разобрав, поставил: «Два волка», Толстой поправил: «Два лагеря», а потом «Богу или маммоне?» Открывают статью два эпиграфа из Евангелия: «Никакой слуга не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Лк. XVI, 13); «Кто не со мною, тот против меня; и кто не собирает со мною, тот расточает» (Мф. XII, 30). Пьющие — «лагерь» маммоны, потому что от пьянства случаются в обычной жизни почти все преступления.

196

Автору статья показалась «слабой»; но в «Сельском календаре» она не появилась по другой причине: запретила цензура, да и отдельное издание не разрешалось, пока Горбунов-Посадов не получит точное удостоверение, что статья написана теперь, а не раньше и уже была прежде запрещена. Переписка продолжалась до июня, Толстой был согласен на все, в том числе на перемену заглавия. 12 июня было, наконец, дано цензурное разрешение30.

По-прежнему Толстой читал (и правил) рукописи разных авторов, в особенности крестьянских писателей. На этот раз пьесу С. Т. Семенова. Вспомнилось, что Семенов рассказывал ее «гораздо лучше»: «Главное, нехорошо главное лицо. Оно не живое, а прописная ходячая проповедь... Каждое лицо должно иметь тени, чтобы быть живым, а этого у вас нет. Нехорошо и учитель, слишком дурен» (т. 69, с. 73).

Возможно, в эти мартовские дни думалось и о своей драме, где главное лицо тоже много «проповедует».

20 марта Толстой ответил балалаечнику В. В. Андрееву (впоследствии создателю знаменитого оркестра). В ту пору Андреев устраивал хоры и оркестры балалаечников из солдат, служивших в войсковых частях, чтобы, вернувшись домой, те в своих деревнях распространяли хорошую народную музыку и песни. Молодой музыкант хотел знать мнение о своей деятельности. Толстой написал: «Я думаю, что вы делаете очень хорошее дело, стараясь удержать в народе его старинные, прелестные песни», и желал успеха (т. 69, с. 69)31. Продолжалась переписка с толстовцами, и Митрофану Алехину, общиннику в Полтавской губернии, Толстой советовал опасаться, главное, собственности на землю: «... Если бы мне пришлось другой раз и свободно жить, я старался бы жить работой на земле, но не имея связи с землею» (т. 69, с. 68).

В этот же день, 20 марта, пришло письмо из США от Генри Джорджа, сочинения которого, как раз по земельному вопросу, Толстой высоко ценил (о чем свидетельствуют уже созданные рукописи деревенских сцен «Воскресения»). Американский экономист и общественный деятель благодарил за сочувствие его идеям; собираясь ехать в Европу, надеялся встретиться с Толстым и «поговорить о том, в чем мы пришли, в основном, к одним и тем же выводам, хотя и с различных точек зрения»: «Так как нам не дано знать, когда настанет наш час быть отозванным в мир иной, я не хочу более медлить и спешу высказать вам, как я высоко ценю то, что вы делали и делаете в жизни, и как порадовали меня ваши добрые слова обо

197

мне»32. Джорджу передали слова Толстого о нем Мак-Гахан и Э. Кросби.

«Письмо ваше доставило мне большую радость, потому что я давно знаю и люблю вас», — такими словами начал Толстой свой ответ. Радовался тому, что Джордж пишет «критику ортодоксальной политической экономии»: «С нетерпением буду ждать ее. Чтение каждой вашей книги уясняет мне то, что прежде было не вполне ясно, и открывает новые горизонты. Еще больше радуюсь тому, что, может быть, увижусь с вами» (т. 69, с. 77).

Свиданию не суждено было состояться, и переписка ограничилась этими двумя посланиями. В 1897 г. Г. Джордж скончался, 59-ти лет от роду, так и не посетив Европу. 24 октября этого года Толстой написал Софье Андреевне: «Сережа <сын> вчера мне сказал, что Генри Джордж умер. Как ни странно это сказать, смерть эта поразила меня, как смерть очень близкого друга. Такое впечатление произвела на меня смерть Ал. Дюма <в 1895 г.>. Чувствуешь потерю настоящего товарища и друга. Нынче в «Петербургских ведомостях» пишут о его смерти и даже не упоминают об его главных и замечательных сочинениях» (т. 84, с. 298). И 29 декабря Э. Кросби: «Со смертью Джорджа я потерял близкого друга. Надеюсь, что после его смерти его идеи распространятся еще больше. То, что эти идеи до сих пор не пользуются всеобщим признанием, всегда остается для меня загадкой»33.

VIII

Два вечера, 27 и 28 марта, в Хамовниках провел В. В. Стасов. Вскоре он подробно рассказал об этих встречах в письме к брату Д. В. Стасову34. Разумеется, беседы шли вокруг тогдашних работ Толстого. Стасова больше всего интересовала книга об искусстве, и он напомнил содержание труда Н. Г. Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности», основной тезис диссертации: «Искусство есть та человеческая деятельность, которая произносит суд над жизнью». Толстой «этого никогда не знал, не слыхал, понятия не имел. Он был поражен». Мысль слишком совпадала с тем, что он сам думал теперь. Отрицательно отозвался о «лжерелигиозной», «лженовой русской» живописи В. М. Васнецова и о литературных премиях от Императорской академии наук: «ловушка и капкан для порабощения и

198

кастрирования прессы». «Тоже перебирали наших всех писателей, Герцена — которого и он, как и я, ставит выше всех, и Пушкина, и Лермонтова, у которых есть столько хорошего и чудесного при полном почти отсутствии головы, и Гоголя, и Грибоедова и т. д. Про Тургенева мы, кажется, приблизительно согласны». Про Танеева (по наблюдению Стасова, «их великий приятель и гость в городе и деревне») Толстой сказал, что он «прекраснейший человек, и умный, и добрый, и образованный, только по музыке кажется не очень-то!» С первых минут встречи Стасов убедился, что рассказы Екатерины Ивановны Ге, видевшей Толстого летом 1895 года в Ясной Поляне (после смерти Ванечки): «он опустился, глаза потухли, он совсем вялый и слабый, и... поэтому он как-то подпал под власть семейства» — неправда, во всяком случае, теперь: «Я в одно мгновенье ока успокоился и видел в нем прежнего, сильного, коренастого, упрямого, упорного Льва, никому не подчиняющегося и неспособного терпеть никакого хомута и узды над собою».

Как всегда, Стасов готов был помогать с материалами, присылкой книг. Они были нужны для «Воскресения». Об этом — в письмах из Петербурга. Оказалось, что книга французского врача Паран-Дюшатле о проституции в Париже, изданная в 1831 (и 1837) г., есть у Толстого, но все-таки он просил «если еще что попадет под руку в этом роде»; благодарил за присылку «записки Стефановича» о Калинкинской больнице и «прекрасный портрет» Герцена (т. 69, с. 80, 94). Но, как сказано в письме Стасову от 7 апреля, «самою важною» работой в то время была не художественная, а изложение веры: «на это колесо пускаю всю ту воду, которая еще течет, если течет, через меня» (т. 69, с. 81). Стасов все же отправил в начале мая книги (французские) о проституции и спрашивал, не нужны ли сочинения русских медиков.

Известил Толстой Стасова и о радости: освободили тульского врача М. М. Холевинскую, которая, по записке от Татьяны Львовны, дала И. П. Новикову (брату М. П.), служившему в Туле на фабрике, запрещенную в России книгу «В чем моя вера?». Об аресте Холевинской Толстой написал 28 марта А. Ф. Кони, прося помочь, и хотя ответ Кони неизвестен, наверняка он сделал все, что было в его силах. Холевинскую выслали в Астрахань. Толстой, однако, долго не мог успокоиться и отправил большое письмо министру внутренних дел И. Л. Горемыкину (и такое же — министру юстиции Н. В. Муравьеву), убеждая их, что надо преследовать не беззащитную и ни в чем неповинную женщину, а его, автора этих книг: «тем более, что я заявляю вперед, что буду не переставая, до своей смерти, делать то, что правительство считает злом, а что я считаю своей священной перед Богом обязанностью» (т. 69, с. 86). Татьяна Львовна, занимавшаяся копированием письма, отметила в дневнике: «хорошее письмо (они оба одинаковы), без задора, простое и умное»35.

199

Письма были доставлены по назначению, но ответа не последовало. С. А. Толстая в автобиографии «Моя жизнь» свидетельствовала: «Ни Горемыкин, ни Муравьев не были даже настолько учтивы и благовоспитанны, чтобы ответить на письмо графа Толстого, и Муравьев даже сказал, что Толстого и его семью не тронут, а пусть ему служат наказанием те страдания, которые выносят его последователи — толстовцы» (т. 69, с. 88). Оказавшейся в мае в Петербурге Татьяне Львовне баронесса В. И. Икскуль, родственница Горемыкина, сказала, что тот расценил письмо Толстого как «вызов правительству»: Икскуль «спросила его, будет ли он отвечать, на что он ответил отрицательно. Она говорит, что правительством считается очень вредным учение папа, потому что результатом его являются отказы от военной службы. А как поступать в этих случаях, оно не знает»36. Гостивший летом 1896 г. в Ясной Поляне С. И. Танеев отметил в своем дневнике, что 1 июня Толстой ездил верхом в Тулу к Н. В. Давыдову, и тот передал ему слова Муравьева: «Правительство не может преследовать самого Л. Н., а преследование людей, распространяющих его сочинения, служит Л. Н. наказанием»37.

Так оно и происходило. 13 апреля М. П. Новиков, тот самый военный писарь, который приходил зимой, послал свое первое, отчаянное письмо. На пасхальной неделе, когда он находился в родном селе Боровкове и читал с братьями полученные от Толстого и через него книги, «разъясняя друг другу новое учение христианства и его значение в жизни», нагрянули жандармы с обыском: «шарили так, как Ваша Анисья (во «Власти тьмы») шарила в доме умирающего мужа деньги». Отняли рукописную копию, данную Толстым, сочинения Т. М. Бондарева «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца»; об этом Новиков больше всего горевал и предлагал заплатить 10 рублей, что, по его мнению, стоило изготовление нового списка. Смелый человек, он писал: «Быть может, это несчастие видимое приготовит меня к другому, более серьезному и т. д., пока наконец не укрепит меня для борьбы открыто со Властью тьмы»38.

Москва в ту пору готовилась к торжествам по случаю коронации Николая II. За неодобрительный разговор об этом Новиков был разжалован и сослан в Тургайскую область (вернулся на родину в 1897 г., но навсегда остался противником существующей власти, церкви и пр.). Глава Синода К. П. Победоносцев обдумывал, что делать с самим Толстым. 26 апреля он писал С. А. Рачинскому: «Ужасно подумать о Льве Толстом, он разносит по всей России страшную заразу анархии и безверия! Точно бес овладел им — а что с ним

200

делать? Очевидно, он враг церкви, враг всякого правительства и всякого гражданского порядка. Есть предложение в Синоде объявить его отлученным от церкви во избежание всяких сомнений и недоразумений в народе, который видит и слышит, что вся интеллигенция поклоняется Толстому. Вероятно, после коронации возбудится вопрос: что делать с Толстым?»39.

Толстой в эти апрельские дни написал брату Сергею Николаевичу: «Наша жизнь суетливая, шальная идет по-прежнему. Только и живого в жизни, что утренние часы, которые остаюсь один, а то сплошная толкучка. Теперь с коронацией и весною еще хуже».

В том же письме (19 апреля) рассказано, что накануне поехал на велосипеде за город: «видел, что пашут, и слышал жаворонков, и как пахнет распаханной землей. И очень захотелось другой жизни, чем ту, которую веду». А вечером оказался в Большом театре на представлении «знаменитой новой музыки» — оперы Рихарда Вагнера «Зигфрид»: «Я не мог высидеть одного акта и выскочил оттуда, как бешеный, и теперь не могу спокойно говорить про это» (т. 69, с. 82—83). С. И. Танеев отметил у себя в дневнике, что был у Толстых в ложе.

Это представление подробно описано в XIII главе трактата «Что такое искусство?»

20 апреля Толстой посетил, как это делал каждый год, Передвижную выставку художников. Была суббота, приемный день у Толстых, и В. Ф. Лазурский, заставший вечером большое общество («кроме обычных посетителей, английский депутат с польской фамилией; Блок, поднесший Л. Н. свою книжку о велосипедной езде, и Гольденвейзер, игравший на рояле до часу ночи»), услышал и записал отзывы об увиденных полотнах: «Поленовскую картину «Среди учителей» находит очень недурной: фигуры мальчика, старика-книжника, матери. Видно, что художник много думал над ней. По поводу касаткинских «Углекопов» говорил, что тот вечно чудит. Нельзя в живописи показывать то, что в темноте, так как живопись должна иметь дело с тем, что на свету. Обратил внимание на картину Орлова «Переселенцы», которая тронула его; особенно пьяненькая женщина, ласкающая детей»40. В этот же вечер Толстой читал вслух новый рассказ Чехова «Дом с мезонином».

Собирались переехать на лето в Ясную Поляну 28 апреля, но вдруг сильно похолодало, пошел снег. 29 апреля все же поехали и добирались из Тулы, как отметила Татьяна Львовна в дневнике, по глубоким снежным колеям.

Толстого огорчало поведение младших сыновей Андрея и Михаила, пропадавших «на деревне». В дневнике 5 мая — запись: «Я 15

201

лет тому назад предлагал отдать большую часть имения, жить в 4-х комнатах. Тогда бы у них был идеал. А теперь никакого. Они видят, что тот, который им ставит мать: comme il faut’ность, не выдерживает критики, а мой перед ними осмеян — они и рады. Остается одно — наслаждения. Так и живут».

Скоро все разъехались: Софья Андреевна с дочерью Сашей отправилась в Москву по случаю коронации Николая II; Татьяна Львовна с братом Мишей в Петербург и затем Стокгольм — на свадьбу Льва Львовича с 17-летней Дорой Вестерлунд, дочерью лечившего его врача. В Ясной Поляне остались Толстой с Марией Львовной.

Своему 27-летнему сыну Толстой еще в феврале, узнав о его намерении жениться, ответил: «Les mariages se font dans les cieux <Браки совершаются на небесах>. Как меня поразило, когда я в первый раз услыхал это изречение, так и осталось до сих пор» (т. 69, с. 44).

Теперь подбадривал Марию Львовну: «Папа бранит меня за то, что я не радуюсь жизни, и соловьям, и цветам, и солнцу, и говорит, что я старушонка...»41.

2 мая Толстой написал В. В. Стасову: «Мы три дня как переехали в деревню, и холодно, и мне нездоровится, так что несколько дней не мог работать, а без этого не жизнь» (т. 69, с. 94).

Накануне было отправлено несколько писем, в том числе к Е. А. Шпир-Клапаред, приславшей еще в марте из Штутгарта четыре тома сочинений отца, Африкана Александровича Шпира (жил в Германии и писал по-немецки). Толстой открыл для себя нового русского философа, который очень понравился: «Чтение его произведения «Мышление и действительность», а также его «Опытов», доставило мне огромное удовольствие. Я не знаю ни одного современного философа, столь глубокого и в то же время столь точного, т. е., я хочу сказать: научного, принимающего только то, что бесспорно и ясно для каждого» (т. 69, с. 93).

В дневнике 2 мая чтение Шпира отмечено как «важное событие» (в своих записях Толстой нашел «краткое изложение всей философии» Шпира, о котором раньше ничего не знал). Основа этой философии не оригинальна и повторяет основной тезис идеализма: «вещей нет, есть только наши впечатления, в представлении нашем являющиеся нам предметами». Но Шпир соединил философию с рассуждениями о религии, о смысле жизни. Впрочем, в другой раз,

202

философствуя в дневнике по Шпиру (отчасти споря с ним), Толстой отметил: «Вот так чепуха!» (11 мая).

Возникло намерение опубликовать в русском философском журнале переводы некоторых писаний Шпира, со своим предисловием. Интерес не ослабевал и позднее. «Дочел Спира. Прекрасно» (дневник, 8 июня). В октябре — в письме к Софье Андреевне: «Читаю новооткрытого философа Шпира и радуюсь. Читаю по-русски, в переводе, который мне прислала дама и который очень бы хотелось напечатать, но наверное не пропустит цензура именно потому, что эта философия настоящая и вследствие этого касающаяся вопросов религии и жизни. Я бы напечатал у Грота и написал бы предисловие, если бы сумел провести через цензуру. Очень полезная книга, разрушающая много суеверий и в особенности суеверие матерьялизма» (т. 84, с. 263). В дневнике 5 января 1897 г. сделан набросок предисловия.

В августе 1897 г. Е. А. Шпир вместе с мужем, женевским профессором психологии Клапаредом, приезжала в Ясную Поляну (в архиве Толстого сохранилось ее письмо от 28 августа этого года). «Очерки критической философии» Шпира, в переводе с французского Н. А. Бракер, напечатаны были «Посредником» в 1901 г. В предисловии помещен отрывок из письма Толстого к дочери философа.

Поддержку своим мыслям нашел Толстой и в статье М. О. Меньшикова «Ошибки страха», напечатанной в № 4 и 5 «Книжек Недели». В дневнике статья названа «прекрасной», а когда в № 6 появилось окончание, автору отправлено письмо: «Очень благодарю вас за ту радость, которую я испытывал, читая эти статьи. Они прекрасны и сделают много добра людям» (т. 69, с. 107). Статьи посвящены уяснению принципа «непротивления злу». Толстому показалось, что его работа в этом направлении не так уж теперь и нужна: «Как радостно. Почти, да и совсем можно умереть. А то все кажется, что еще что-то нужно сделать. Делай, а там видно будет, коли не годишься уж на работу, сменят, пошлют нового, а тебя пошлют на другую. Только бы все повышаться в работе» (дневник, 16 мая)42.

Начиная с 1895 года, переписка с М. О. Меньшиковым стала постоянной43. В 1896 г. в Женеве вышли «Спелые колосья. Сборник мыслей и афоризмов, извлеченных из частной переписки Л. Н. Толстого», вып. 4. Меньшиков в письме 17 июня отозвался так: это «выдержки из дневника Вашей жизни с Богом», они составят «истинно великую книгу». Конечно, были и разногласия, с годами усилившиеся (в голоде, например, Меньшиков склонен был обвинять самих крестьян, а не господствующие сословия и правительство); но

203

тот же Меньшиков оказывал содействие в публикации работ Толстого и заинтересованно относился к судьбе духоборов.

Тогда же, в мае 1896 г., читал Толстой только что вышедшую книгу Н. Кареева «Историческое миросозерцание Грановского». Это чтение наложилось на размышления, вызванные письмом членов Петербургского комитета А. М. Калмыковой, В. В. Девеля и Н. А. Рубакина, просивших высказаться о репрессивных мерах правительства (закрыли Комитет грамотности). Ответ, начатый в мае, разросся в статью, датированную «31 августа 1896» и опубликованную В. Г. Чертковым в Лондоне под названием «Письмо к либералам». Толстой был против либеральных способов борьбы с правительством. В дневнике появился резкий отзыв о западниках 40-х — 50-х годов, включая и любимого Герцена: «У нас в литературе принято говорить, что в царствование Николая были такие условия, что великие мысли не могли проявиться (Грановский плачется на это и другие). Да мысли-то не было настоящей. Это все самообман. Если бы все Грановские, Белинские и прочие имели что сказать, они сказали бы, несмотря ни на какие препятствия. Доказательство Герцен. Он уехал за границу. И несмотря на свой огромный талант, что ж он сказал нового, нужного?... Свойства истинной духовной деятельности таковы, что ее нельзя задержать. Если она задерживается, то это значит только то, что она не настоящая». И. И. Горбунову-Посадову, искренне обеспокоенному судьбой просвещения народа, Толстой написал 9 июня: «...Деятельность комитета грамотности и т. п., состоящая в борьбе с правительством на почве закона, того самого, который пишет правительство, есть пустое и вредное занятие» (т. 69, с. 106).

Почти весь 1896 год главной работой было начатое в 1894 году «Христианское учение» — своего рода исполнение нравственного долга: «Хочется писать другое, но чувствую, что должен работать над этим, и думаю, что не ошибаюсь, по спокойствию совести, когда этим занят, и неспокойствием, когда позволяю себе другое. Это большое благо иметь дело, в котором не сомневаешься. И у меня есть это счастье. Если кончу, то в награду займусь тем, что начато и хочется» (т. 84, с. 255). Продолжая изложение веры «все с тем же упрямством и надеждой», как сказано в письме В. Г. Черткову 10 мая, в ноябре Толстой прекратил его, не считая ни завершенным, ни удовлетворяющим: «Далеко не то, что нужно и что хочу, совсем недоступно простолюдину и ребенку, но все-таки высказано все, что знаю, связно и последовательно»; «Думаю, что правда — холодно, от того, что хочет быть непогрешимо» (дневник, 19 июля и 2 ноября). В сентябре в письме к Софье Андреевне сказано еще: «...Если умру, не исправив, все-таки поймут, что я хотел сказать» (т. 84, с. 259).

204

В 1898 г. последняя редакция этого сочинения опубликована В. Г. Чертковым, по-русски и в английском переводе. В сентябре этого года Толстой просматривал немецкий перевод книги. В России появилась лишь в 1911 г., в 12-м издании «Сочинений гр. Л. Н. Толстого»44. В 1906 г. Московский цензурный комитет наложил арест и на «Исповедь» и на «Христианское учение», которые намеревался выпустить «Посредник». Толстой интересовался этой своей книгой до конца жизни: в августе 1909 г. читал и внес новые исправления (дневник, 27, 28 августа).

Работа открывается предисловием автора, напоминающим страницы «Исповеди». Правда, нет эмоционального накала той книги. «Жил я до 50-ти лет, думая, что та жизнь человека, которая проходит от рождения и до смерти, и есть вся жизнь его и что потому цель человека есть счастье в этой смертной жизни...». Потом несколько раз повторяется: «И пришел в отчаяние»; «Я пришел в отчаяние». Из отчаяния вывело Евангелие: «И я утвердился в этой истине, успокоился и радостно прожил после этого 20 лет своей жизни и радостно приближаюсь к смерти». Дальше Толстой спокойно и трезво говорит: это сочинение «может возмутить и огорчить как людей неверующих, требующих от меня литературных писаний, а не рассуждений о вере, так и верующих, возмущающихся всякими моими религиозными писаниями и бранящими меня за них». Но уверен: «истина эта не моя, а Божья, и только случайно часть ее проходит через меня, точно так же, как она проходит через каждого из нас, когда мы познаем истину и передаем ее» (т. 39, с. 117—119).

Дальнейшее изложение разделено на 64 главки. Первые посвящены разным вероучениям и важнейшему из них — христианскому: «Оно говорит человеку, что он ни зверь, ни ангел, но ангел, рождающийся из зверя, — духовное существо, рождающееся из животного. Что все наше пребывание в этом мире есть не что иное, как это рождение» (там же, с. 123). Далее эта истина разъясняется и формулирована цель человеческой жизни: «замена разделения и несогласия в мире единением и согласием» (там же, с. 127). Потом рассмотрены препятствия к «истинной жизни», «проявлению любви» — «грехи» (похоть, праздность, корысть, властолюбие, блуд, опьянение), «соблазны» (личный,

205

семейный, дела, товарищества, государственный), «обманы» (веры, в том числе — в чудеса, ложного перетолкования), их ложь и вред, пути борьбы с ними. Последние разделы — о молитве, временной и ежечасной: «Рождение к новой жизни, освобождение себя из уз животной природы, освобождение себя от греха совершается только медленными усилиями» (там же, с. 187). По мысли Толстого, человек, живущий христианской жизнью, всегда спокоен и свободен: «Жизнь по христианскому учению в его истинном смысле не есть ни радость, ни страдание, а есть рождение и рост истинного духовного я человека, при котором не может быть ни радости, ни страдания» (там же, с. 189). Заключительная глава — «Чего человек может ожидать в будущем?» Человек не должен думать о том, где он будет после смерти, но только о том, что такое смерть. Христос, умирая, произнес: «В руки Твои отдаю дух мой». Толстой разъясняет: «Именно то, что, умирая, я иду туда, откуда исшел... И не только не сокрушаюсь, но радуюсь тому переходу, который предстоит мне» (там же, с. 191).

22 мая Толстого посетил французский журналист Анри Лапоз, командированный в Россию для изучения законодательства о труде. Позднее, но в том же году в Париже вышла его книга «От Парижа до Волги», где одна глава названа «В Ясной Поляне. Вечер у графа Толстого»45.

В этот день Толстой побывал на строящемся близ Ясной Поляны заводе, и Лапоз записал неожиданное суждение: «На заводе будет работать несколько сот рабочих. Люди эти, объединенные в течение дня общим делом, проникнутся своим значением. Они получат совместное воспитание жизнью, и это пойдет им на пользу». Слова эти заставляют вспомнить диалог в романе «Воскресение». Нехлюдов говорит о ненужном, «дурацком доме», строительством которого заняты рабочие, снующие как муравьи. «Как дурацкий? — с обидой возразил извозчик. — Спасибо, народу работу дает, а не дурацкий... народ кормится».

206

Но, разумеется, с Лапозом больше всего было разговоров об искусстве, в том числе о новинках французской литературы. О Поле Адане, «Энергии» которого появились в журнале «Revue Blanche» 15 мая (н. ст.) 1896 г.; о сонете Стефана Малларме; о книгах Рони-старшего46, Жана Экара47, Марселя Прево, Люсьена Декава, Эдуарда Рода. Всем им, «декадентам», Толстой противопоставил свое восхищение Гюго, симпатию к Дюма-сыну («когда Александр Дюма-сын умер, я испытал такое чувство, словно потерял друга»), высокую оценку Мопассана, поставив его выше Флобера и Золя: «...Крупный, очень крупный писатель... Мопассан умел лучше остальных видеть и воспроизводить виденное. Это был наблюдатель, каких у вас больше нет, а форма его отличалась чистотой благородного металла».

История с отзывом о Марселе Прево имела продолжение. 1 февраля 1897 г., посылая свой новый роман «Le Jardin secret» («Заветный сад»), автор просил прочитать его: «Не может ли этот роман возвратить вашу благосклонность писателю, которого вы (в беседе с г. Анри Лапозом) осудили столь сурово...». На конверте Толстой пометил: «Благодарить за посылку [очень сожалею, что Lapauze] прочел с большим [удовольствием] интересом» (т. 70, с. 228). По поручению отца французу ответила Мария Львовна.

22 мая говорили еще об «анархии» и «терроризме». «Это совсем разные вещи, — сказал Толстой. — Элизе Реклю48 — анархист. Но он не террорист. Одно понятие не заключает в себе другого».

26 мая приехал другой француз, уже знакомый, переводчик Шарль Саломон. С ним на другой день Толстой посетил завод бельгийской компании. С. И. Танееву, проводившему лето (с 20 мая по 2 августа) в Ясной Поляне, Саломон сказал, что Лев Николаевич стал мягче «в отношении проповедования своих идей»49. Толстой тогда записал в дневнике: «В последнее время я стал чувствовать такую твердость и силу не свою, а того дела Божья, которому хочу служить, что мне странны раздражение, укоры, насмешка над людьми, враждебными делу Божью — они жалки, трогательны».

XII

28 мая в дневнике отмечено: «Страшное событие в Москве, погибель 3000. Я как-то не могу, как должно, отозваться».

207

Катастрофа произошла 18 мая на Ходынском поле. 15 мая в «Московских ведомостях» было напечатано подробное описание коронации. Толстой это читал и «ужасался на сознательный обман людей. В особенности регалии» (дневник, 17 мая). Теперь с рассказом о Ходынке пришли письма Н. И. Горбунова, Ф. Ф. Тищенко и А. Н. Дунаева. Общество ждало отклика Толстого. 26 мая Д. Н. Мамин-Сибиряк написал Ф. Ф. Фидлеру: «Граф Толстой не может не отозваться. Всегда пишет и говорит, что сердце его с народом. Его слово поднимет всю Россию»50. Событие помнилось долго: «Ходынка» была создана в 1910 г.51.

Тогда, в мае, недовольный работой над «изложением веры», Толстой думал заняться «повестью» («Воскресение»), «драмой» («И свет во тьме светит») и много думал об искусстве. 17 мая в дневнике отмечено: «Статью об искусстве надо начать с рассуждения о том, что вот за картину, стоившую мастеру 1000 рабочих дней, дают 40 тысяч рабочих дней, за оперу, за роман еще больше. И вот про эти произведения одни говорят, что они прекрасны, другие, что они совсем дурны. И критерия несомненного нет. Про воду, пищу, добрые дела нет такого разногласия. Отчего это?» Рядом — чеканная формулировка цели искусства: «Главная цель искусства, если есть искусство и есть у него цель, та, чтобы проявить, высказать правду о душе человека, высказать такие тайны, которые нельзя высказать простым словом. От этого и искусство. Искусство есть микроскоп, который наводит художник на тайны своей души и показывает эти общие всем тайны людям». 28 мая — по поводу «стихотворений Малларме и других» — размышления о понятности, доступности искусства «не говорю всем, но людям, стоящим на известном уровне образования».

Как свидетельствует дневник С. И. Танеева, Толстой давал ему читать рукопись статьи об искусстве, ждал возражений, и 5 июня обсуждали «неясные места».

По дневнику Толстого видно, что присутствие музыканта бывало и тяжело: «Танеев, который противен мне своей самодовольной, нравственной, и смешно сказать, эстетической (настоящей, не внешней) тупостью и его coq du village’ным <первое лицо, общий баловень>

208

положением у нас в доме. Это экзамен мне. Стараюсь не провалиться» (28 мая); «Лежу и не могу заснуть. Сердце болит. Измучен. Слышу в окно, играют в теннис, смеются. Соня уехала к Шеншиным. Всем хорошо. А мне тоска, и не могу совладать с собой. Похоже на то чувство, когда St. Thomas запер меня, и я слышал из своей темницы, как все веселы и смеются».

Особое «положение» Танеева создавалось, прежде всего, Софьей Андреевной, увлеченной и музыкой и музыкантом (не подозревавшим о вызываемых им чувствах; в Ясной Поляне он жил не один, а с нянюшкой Пелагеей Васильевной и юным учеником Ю. Н. Померанцевым). В последующие года Танеев не проводил лето у Толстых, хотя приезжал. В 1897 г. Софья Андреевна возобновила дневник, и эти записи поясняют бывшее раньше. 3 июня: «Мучительный страх перед неприятностями по случаю приезда Сергея Ивановича заслонил все другие чувства... Больно было ужасно видеть ужас и болезненную ревность Льва Николаевича при известии о приезде Танеева. И страданья его мне подчас невыносимы. А мои...». 4 июня: «С утра тяжелый разговор с Львом Николаевичем о С. И. Танееве. Все та же невыносимая ревность. Спазма в горле, горький упрек страдающему мужу и мучительная тоска на весь день. Читала корректуры «Власти тьмы»52; прекрасное, цельное и не лживое произведение искусства. Потом пошла купаться, встретила Танеева, и это напомнило с грустью прошлогодние ежедневные веселые встречи... Я люблю и его музыку, и его характер: спокойный, благородный и добрый». 5 июня: «Уехал сегодня Сергей Иванович, и Лев Николаевич стал весел и спокоен, а я спокойна, потому что повидала его». 11 июня: «Иду домой сегодня, Сережа <сын> играет, и вдруг поднялось болезненно в сердце желание той музыки, которая приводила меня в чудесное состояние и дала столько счастья». 12 июня: «Вспоминала прошлогоднее пребывание в Туле с Таней, Сашей и Сергеем Ивановичем. Наше катанье на лодке, обед на вокзале, возвращение ночью по поезду, неожиданное появление в Туле Андрюши, и беззаботное, радостное настроение»53. Когда в июле в Ясную Поляну приехал А. Б. Гольденвейзер, Софья Андреевна попросила его сыграть все, что есть у нее «переписанного из сочинений Сергея Ивановича»54. Приходится отметить, что игра Гольденвейзера, прекрасного пианиста, тоже нередко восхищала — об этом много записей в дневнике. Но Гольденвейзер не тревожил Толстого.

1 августа 1896 г. Татьяна Львовна, поехавшая отдохнуть в Никольском-Обольянове у Олсуфьевых, записала в дневнике, что ей «страшно было оставлять своих стариков в том тяжелом настроении, в котором они последнее время находятся»: «Последнее время в

209

Ясной Поляне я ровно ничего не могла делать: то я стояла у окна и слушала интонации голоса разговаривающих папа и мама, то бежала разыскивать мама, то мне казалось, что Андрюша и Миша перешептываются о чем-то нехорошем, то, что от Миши вином пахнет, и это меня повергало в уныние и такую грусть, что сердце щемило и физически тошно делалось»55. Спустя три дня по телефону со станции Подсолнечная ей передали в имение Олсуфьевых открытку от отца: «Хочется тебе написать, глупая, беспокойная Таня. Если душе хорошо, то и на свете все хорошо. Вот и постараемся это сделать. Я стараюсь, и ты старайся. Вот и будет хорошо. Целую тебя нежно, твои седые волосы» (т. 69, с. 120).

Татьяне Львовне в ту осень исполнялось 32 года, она увлекалась романами и жизнью Джордж Элиот, впервые полюбившей в 34-летнем возрасте и прожившей в счастливом браке до смерти мужа.

XIII

6 июня случилось удивительное происшествие, о котором два дня спустя Толстой записал в дневнике: «Третьего дня был жандарм шпион, который признался, что он подослан ко мне». В письме Льву Львовичу 7 июня история рассказана подробнее: «Раза три ко мне приходил штатский молодой человек из Тулы, прося дать ему книг. Я давал ему мои статьи некоторые и говорил с ним. Он по убеждению нигилист и атеист. Я от всей души говорил ему, что думаю. Вчера он пришел и подал мне записку. Прочтите, говорит, потом вы скажете, что вы думаете обо мне. В записке было сказано, что он жандармский унтер-офицер, шпион, подосланный ко мне, чтобы узнать, что у меня делается, и что ему стало невыносимо, и он вот открывается мне. Очень мне было и жалко, и гадко, и приятно» (т. 69, с. 104—105). Звали этого человека П. Т. Кириллов. В записную книжку Толстого он внес своей рукой тульский адрес; там же Мария Львовна пометила данные ему сочинения. История рассказывалась семейным и гостям. В дневнике Танеева, кроме слов: «его мучила совесть, и он решил признаться», отмечено: Толстой сказал, что готовится у него обыск. Вскоре унтер-офицер был уволен в дисциплинарном порядке от службы. 28 июля Танеев записал, что раскаявшийся шпион пил чай в Ясной Поляне: «Л. Н. хочет устроить его на завод»56.

В тот день, когда шпион сделал свое признание, близ Ясной Поляны, в деревне Деменке, поселились Чертковы. «Владимир Григорьевич бывал в Ясной постоянно. За обедом он часто веселил

210

зеленую молодежь своими рассказами. Раз Лев Николаевич принял в этом участие. Задавали друг другу шуточные загадки.

Лев Николаевич спросил.

— Какая разница между печкой и щенком?

Никто не знал.

Лев Николаевич сказал:

— Когда в доме есть лишняя печка, ее не топят, а когда есть лишний щенок, его топят»57.

Но, разумеется, Чертков ездил не для шуток, а для работы с рукописями Толстого. Порою участвовал в творческих занятиях великого друга, давая советы. Общими были заботы о преследуемых властью: отказавшихся от военной службы, сектантах. Толстой часто ездил в Деменку.

В то время Толстого увлекал художественный замысел. «Раз вышел на Заказ вечером и заплакал от радости благодарной — за жизнь. Очень живо представляются картины из жизни Самарской: степь, борьба кочевого патриархального с земледельческим культурным. Очень тянет» (дневник, 19 июня). За неделю до того Танеев отметил в дневнике: «Л. Н. жалеет, что умрет и не напишет сочинение о Самаре... Ему хотелось бы показать красоту этого быта»58. Но тот же Танеев записал 28 июня: «Л. Н. с Чертковым делают извлечения из Евангелия, откидывая чудеса и все, что им кажется лишним»59. Появилась и небольшая статья. «Ясная Поляна. 22 июня 1896 г.» — дата под нею. «Как читать Евангелие и в чем его сущность?» — под таким заглавием статья была напечатана в 1897 г. в Лондоне. Сохранились две рукописи: «В чем сущность учения Христа» и «Как читать Евангелие?»60.

В этой статье — важные автобиографические признания. «Ко мне часто обращались и обращаются молодые люди и люди из народа, усомнившиеся в истине учения церкви, в которой они воспитаны, спрашивая меня, в чем состоит мое учение, как я понимаю христианское учение? Такие вопросы всегда огорчают и даже оскорбляют меня... Я отвечаю: у меня нет никакого учения, а понимаю я христианское учение так, как оно изложено в Евангелиях. Если я писал книги о христианском

211

учении, то только для того, чтобы доказать неверность тех объяснений, которые делаются толкователями Евангелий» (т. 39, с. 113—114). Далее говорится, что в Евангелиях надо взять то, что просто и понятно, и пометить синим карандашом; потом в синем подчеркнуть красным слова самого Христа и с помощью этого красного попытаться понять запутанное и непонятное. «В моем Евангелии отметки сделаны мною соответственно моему пониманию» (там же, с. 116).

В начале июля, отвечая бывшему унтер-офицеру, жившему на Кавказе, С. И. Кобелеву (впервые этот «искатель истины» писал в 1895 г.), Толстой рассказал об этой своей работе: «Я ныне летом занялся тем, чтобы подчеркнуть в Евангелиях то, что совсем просто и понятно, пропустив то, что может быть разно перетолковано, и, читая из Евангелий одни эти понятные места, получил большую радость. Пришлю вам такое Евангелие, если хотите». Кобелев сообщил, что он занимается разбором философских взглядов И. В. Киреевского. Толстой советовал не увлекаться: «Киреевский был человек хороший, но заблуждался, полагая, что христианство проявилось в православии. Православие наше есть первый и злейший враг Христа и его учения» (т. 69, с. 115).

XIV

Как обычно, летом в Ясной Поляне сменялось много посетителей, в том числе иностранцев.

В самом конце июня или начале июля появился 28-летний американец Джосая Флинт Виллард. Окончив Берлинский университет, Виллард увлекся социологией, работал на железных дорогах полицейским, интересовался миром бродяг и эмигрантов. Позднее, в 1899—1901 гг., издал книги «Странствия с бродягами», «Записки странствующего полицейского», «Мир взяточничества». Толстой 19 июля (после перерыва в дневниковых записях) отметил в дневнике: «Были посетители: англичане, американцы — никого значительного». Но для молодого американца визит к Толстому стал, разумеется, очень значительным событием.61 Он попал в Ясную Поляну благодаря В. Г. Черткову, которого об этом попросил пастор англо-американской церкви в Петербурге Александер Фрэнсис; пробыл десять дней, живя у Чертковых в Деменке.

Позднее американец рассказывал о Толстом: «Он был одет в одежду крестьянина, немного сутулился и казался усталым, но его прекрасное лицо совсем не было похоже на лицо крестьянина. Не был он похож и на писателя, хотя в городской одежде и в каком-нибудь С.-Петербургском салоне он легко мог сойти за литератора. С

212

первого взгляда он показался мне почтенным церковным старостой. С помощью жены своего соседа <А. К. Чертковой> он переиздавал Четвероевангелие. Весь день они сокращали и клеили стихи из Евангелий, которые, по мнению Толстого, крестьяне могли бы понять и о которых им следовало бы знать». Говоря о бродягах, Толстой сказал: «Если бы я не был так стар и тяжел на подъем, я бы побродил с вами по России. Я много странствовал, но это было давно. Теперь я уже помалкиваю, когда речь идет о таком путешествии». Попытки уйти из дома, о чем Виллард узнал, молодой американец связал с этой тягой к странничеству.

У Вилларда имелся железнодорожный билет, действительный в течение трех месяцев на всех дорогах России, и он предложил исполнить какую-нибудь просьбу. Толстой попросил отвезти несколько писем сосланному в Прибалтийский край Д. А. Хилкову. Но в Петербурге американский консул счел нужным доложить русским властям, те распечатали письма и запретили передачу. С тяжелым сердцем Виллард, по дороге в Крым, возвратил пакет на тульском вокзале Толстому: «Его губы тронула легкая улыбка. «Они безвредные», — сказал он, затем пошел к своей лошади и поехал домой». Эту последнюю историю рассказывает и Эльмер Моод, появившийся в Ясной Поляне вместе с американкой Джейн Аддамс в тот самый день, 12 июля, когда Толстой ездил в Тулу62.

Что касается письма Д. А. Хилкову, текст его известен63. Толстой говорил в нем о гонениях, их неизбежности, о невозможности защищать гонимых в подцензурной печати. По поводу статьи М. О. Меньшикова в защиту сектантов, Хилков излагал свой взгляд о преимуществе художественной формы по сравнению с «догматической». Толстой сурово ответил: «Художественный способ изложения баловство и всегда дает возможность отмахнуться от того, что не нравится, тогда как простой способ изложения обязателен. Главное же то, что не то что хочется, а чувствую себя обязанным попытаться, и последнее время жизни на это положить, сказать просто и ясно то, что сам понимаешь просто и ясно и что так нужно людям, особенно огромному большинству мало ученых, а главное, детям» (т. 69, с. 141).

213

По дневнику С. И. Танеева известно, что 2 июля приезжал американец Уэллер, хорошо играющий в теннис; 12 июля две американки и один американец; 15 июля барон Шиллинг и Л. Я. Гуревич; 1—14 июля гостила С. Э. Дмитриева-Мамонова, дочь художника; 6—15 июля А. Б. Гольденвейзер; 12—14 июля художник А. Н. Волков-Муромцев. 15 июля Танеев написал своей родственнице А. И. Масловой: «Дня два назад мы <с А. Б. Гольденвейзером> в присутствии многочисленного общества играли у меня на двух фортепиано «Силуэты» Антона Степановича <Аренского>, которые имели очень большой успех и примирили Л. Н. с новой музыкой. Особенно ему понравилась «Испанская танцовщица»... и он долго об ней вспоминал. Сегодня перед отъездом Гольденвейзера будет повторение сюиты»64. Сообщил Танеев об этом и Аренскому, жившему в Петербурге. Тот ответил: «Мне очень приятно было узнать, что моя сюита понравилась графу Толстому»65.

16 июля Толстой опять говорил, что жалеет: жизнь коротка, и он не успеет написать о Самаре. Танеев спросил, не легче ли диктовать, и услышал ответ, что неловко: «Однажды у него болели глаза, он диктовал Татьяне Львовне начало повести и очень стеснялся»66.

18 июля Толстой, Татьяна Львовна, Чертков и Сергей Львович с женой Марией Константиновной уехали в Пирогово, вернулись поздно вечером на другой день. Еще весной Толстой заметил в Сергее Николаевиче перемену: «Самое радостное впечатление: в брате Сергее несомненно произошел переворот душевный. Он сам формулировал сущность моей веры (и очевидно признает ее истинной для себя): возвышать в себе духовную сущность и покорять ей животное» (дневник, 28 мая). Теперь Толстой записал: «С Сережей несомненно произошел духовный переворот, он сам признает это, говоря, что он родился несколько месяцев тому назад. Мне очень радостно с ним». Сергей Николаевич думал о смерти и охладевал к церковной вере.

В записной книжке в этот день появилось: «Татарин на дороге» и следом перечень художественных сюжетов. «1) Хаджи-Мурат. 2) Платье подарю Агафье Михайловне. 3) Убийца — не противления. 4) Отравление мужа. 5) Пьяница и мученица. 6) Пришел умирать домой» (т. 53, с. 285). В третьем и шестом пунктах — начатый ранее «Фальшивый купон» и будущий «Корней Васильев». Пока же в дневнике 19 июля развита мысль о «татарине на дороге»: «Вчера иду по передвоенному черноземному пару. Пока глаз окинет, ничего кроме черной земли — ни одной зеленой травки. И вот на краю

214

пыльной, серой дороги куст татарина (репья), три отростка: один сломан, и белый, загрязненный цветок висит; другой сломан и забрызган грязью, черный, стебель надломлен и загрязнен; третий отросток торчит вбок, тоже черный от пыли, но все еще жив и в серединке краснеется. Напомнил Хаджи-Мурата. Хочется написать. Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее».

26 июля Толстой отметил в дневнике эту «радостную поездку с Таней и Чертковым» в Пирогово.

10—14 августа, в Шамординском монастыре, где жила сестра Мария Николаевна и куда Толстой приехал с женой, написан начерно первый вариант «Хаджи-Мурата», озаглавленный «Репей» (т. 35, с. 284—307). «Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и только что собирались косить рожь» — так открывается рассказ. Вступление, после картины непокорного репья, заключается словами: «Молодец!» подумал я. И какое-то чувство бодрости, энергии, силы охватило меня. «Так и надо, так и надо». И мне вспомнилась одна кавказская история, положение человека такое же, как и этого репейника, и человек был тоже татарин. Человек этот был Хаджи-Мурат. Вот что я знаю про это». История доведена до конца. «— Алла! — проговорил он, упал навзничь и уже не двинулся». В конце дата: «Шамордино. 14 августа 1896» и подпись: Л. Толстой.

«С большим удовольствием и умилением вспоминаю пребывание у тебя» (т. 69, с. 150) — написал Толстой 13 сентября сестре, которая вторую половину августа гостила в Ясной Поляне, а потом поехала к другому брату, Сергею Николаевичу, в Пирогово.

В автобиографии «Моя жизнь» Софья Андреевна рассказывает, что из Шамордина они направились в Оптину пустынь (Шамордино — женское отделение этого монастыря). Посетили могилы А. И. Остен-Сакен, тетки Толстого, кончившей свои дни в Оптиной пустыни, и Е. А. Толстой, сестры Т. А. Ергольской. Толстой нашел большой упадок и во внешнем и во внутреннем духе монастыря. Софья Андреевна исповедовалась у о. Герасима67.

215

Вдохновенно написанный в Шамордине текст, разумеется, не удовлетворил создателя. 14 сентября, возобновив после полуторамесячного перерыва дневник, Толстой заметил: «За это время была поездка в монастырь с Соней. Было очень хорошо. Я не освободился, не победил, а только прошло. Написал о Хаджи-Мурате очень плохо, начерно». За два дня до того, явно в связи с новой работой, посетил жившего в имении Лутовиново, недалеко от Ясной Поляны, А. Л. Зиссермана, военного писателя, историка Кавказа, автора книги «Двадцать пять лет на Кавказе» (СПб., 1879—1884)68. Перечитав позднее свою рукопись, в дневнике оценил строго: «не то» (23 октября).

По всей видимости, в эти октябрьские дни были сделаны небольшие поправки и затем изготовлена копия (Татьяной Львовной и Марией Львовной). М. А. Стаховичу Толстой сказал, что хотел бы иметь для этой работы глухонемого переписчика (чтобы не вызывать преждевременного интереса у издателей и журналистов). 5 сентября Софья Андреевна так упомянула эту работу: «Лев Николаевич писал особенно хорошо по художественной части, но он не говорит, о чем именно, и скрывает старательно»69.

В 1896 г. для «Хаджи-Мурата» собирались материалы, делались заметки. В декабре В. Г. Чертков, находясь в Петербурге по делам духоборов, передал В. В. Стасову записочку: Толстой желал бы получить разные книги о Кавказе и Шамиле. На вопрос Стасова Толстой ответил: «Не присылайте слишком много. Главное, нужно мне историю, географию, этнографию Аварского ханства в нынешнем столетии» (т. 69, с. 226). Весь 1897 год шла интенсивная переписка со Стасовым о книгах по Кавказу и по искусству. Писание «Хаджи-Мурата» возобновилось к концу этого года. Ближайшими занятиями осенью 1896 г. стали «Христианское учение», злободневные статьи, книга об искусстве.

Не были даже начаты две художественные работы, отмеченные в дневнике 14 сентября: «Вспоминал два прекрасные сюжета для повестей: самоубийство старика Персиянинова и подмена ребенка в воспитательном доме». Оба замысла упомянуты и в записной книжке того времени: «Персиянинов повесился»; «Подменила ребенка».

XVI

В июле произошло знакомство с Альбертом Шкарваном. Врач по профессии, Шкарван отказался от военной службы и был приговорен

216

на четыре месяца тюрьмы. Получив годичный отпуск по болезни, приехал в Россию. Поселился у Чертковых в Деменке.

Толстой переписывался с молодым словаком с осени 1895 г., «с умилением и большой духовной радостью» читал его «чудесные» записки (в 1898 г. напечатаны В. Г. Чертковым под заглавием «Мой отказ от военной службы»). Теперь они увиделись.

«Мы с ним уж хорошо знакомы, знаем друг друга, неправда ли? — очень любезно и ласково сказал Лев Николаевич, подавая мне руку, поцеловав меня и глядя мне продолжительно в глаза тем особенным, кажется, ему одному свойственным трогательным пытливым взглядом, которым он как бы осматривает и видит все внутри души вашей... Я так и знал и ждал, что Лев Николаевич личность приятная, милая, но действительность превзошла ожидаемое».

Шкарван оставался подолгу в Ясной Поляне, в сентябре-октябре жил около трех недель, лечил крестьян; в московском доме бывал тоже. Однажды был приглашен на прогулку, они прошли по деревне: «Я был удивлен, что Толстой знал обо всем, что происходило в деревне. «Что, продал уже лошадь?» — спрашивал он у одного. «Лучше стало твоей жене?» — другого. «Что, приехал уже твой брат?» — обращался он к третьему».

«Жил я в Ясной Поляне целый месяц и удивлялся, как и когда он находил время писать. На спорт, на гостей, на разговоры с мужиками, на прогулки — на все у него хватало времени».

«При всей своей серьезности Лев Николаевич любил иногда пошутить и с удовольствием играл с детьми. Раз мы ожидали у шлагбаума поезд, который был должен здесь пройти. Бешено, безудержно приближался скорый поезд, и когда он был от нас на расстоянии всего нескольких метров, Лев Николаевич перебежал через рельсы. Мы все думали, что его уже нет в живых, а когда поезд прошел, мы увидели Льва Николаевича, который, стоя на другой стороне железнодорожного пути, смеялся и кивал нам. Черткову эта шутка очень не понравилась»70.

В день рождения Толстого, 28 августа, в Ясную Поляну приехал, предварительно предупредив письмом, поляк М. Э. Здзеховский — тот самый, что в 1895 г. переписывался о вопросах патриотизма и католицизма. Как видно из позднейшего письма Здзеховского (от

217

3/15 декабря) и его воспоминаний, говорили о польской литературе — Элизе Ожешко, Генрике Сенкевиче. К удивлению собеседника, Толстой хорошо знал романы Сенкевича, в том числе появившиеся совсем недавно: с похвалой отозвался о «Семье Поланецких» и «Без догмата», критически о «Quo vadis» («Камо грядеши»). В декабрьском письме Здзеховский обращал внимание на перевод «Искры Божией» Ожешко («Вестник Европы», 1895, № 1—5), где нашел «благотворное влияние» идей Толстого. Но еще в апреле 1895 г. Толстой видел этот «Вестник Европы» и записал тогда в дневнике: «Читал журнал, статьи М. Ковалевского, Пыпина, Соловьева, повесть Ожешко, Бурже и т. п. и вспомнил требование брата Сережи от литературы. Есть сердечная духовная работа, облеченная в мысли. Эта настоящая и эту любит Сережа и я, и все, понимающие. И есть работа мысли без сердца, а с чучелой вместо сердца, это то, чем полны журналы и книги».

Неожиданно для себя поляк встретился в Ясной Поляне со своим соотечественником — Августом Цешковским, сыном «самого выдающегося представителя польской религиозно-философской мысли в романтическую эпоху». Толстой говорил гостям про «общественный грех» современного порядка вещей и «восставал» против католицизма71.

Сам Толстой в эти дни заканчивал письмо к А. М. Калмыковой по поводу закрытия комитетов грамотности и был глубоко взволнован письмом об отказе от военной службы голландца Ван дер Вера.

Еще в 1895 г. начал переписку голландский писатель и журналист Ван Дейль. Он рассказывал о своих пацифистских лекциях в кругах молодежи72. Теперь, вместе с поздравительным письмом к дню рождения, голландец прислал копию заявления социалиста Ван дер Вера, отказавшегося от военной службы. Эпиграфом к своему заявлению Ван дер Вер поставил: «Не убий». Толстой написал тому и другому (письма — на французском языке).

Поступку Ван дер Вера придавалось «огромное значение», поскольку молодой рабочий не являлся сектантом и мотивом отказа не мог быть «религиозный фанатизм», в котором власти обычно обвиняли протестантов: «Его поступок ясно обнаруживает противоречие между христианством, к которому причисляют себя правительства, и существующим порядком, который они поддерживают постоянными армиями, не имеющими другого назначения, кроме насилия и убийства» (т. 69, с. 124). Обращение к Ван дер Веру Толстой начал словами: «Дорогой друг, называю вас так, потому что, прочитав

218

Ваше письмо к командиру полка, доставленное мне г-ном Ван Дейлем, я вас знаю лучше, и вы мне ближе, чем многие лица, живущие около меня и которых я вижу каждый день» (т. 69, с. 126). В конце просил разрешить предать письмо Ван дер Вера широкой гласности.

1 сентября закончена первая редакция статьи, открывающейся заявлением Ван дер Вера. Сперва Толстой озаглавил ее «Carthago delenda est» («Карфаген должен быть разрушен»), потом — «Приближение конца». Кроме автографа, сохранилось несколько копий (рукой М. Л. Оболенской и М. А. Шмидт), с правкой. Последняя дата: «24 сентября 1896». 1 октября рукопись была отправлена Эугену Шмиту для публикации в немецкой печати, в первой половине октября — Джону Кенворти в Англию и Шарлю Саломону во Францию. Французская газета «Journal des Débats» первой напечатала статью, в сокращенном виде, причем редакция дала понять переводчику, что публикует ее в расчете на новый роман Толстого. 19 октября Толстой написал Саломону: «Что касается моего мнимого романа, то я им теперь не занят и едва ли скоро кончу» (т. 69, с. 182). Впрочем обещал, если напишет что-нибудь художественное, передать для перевода Саломону и Полю Буайе (видимо, в этой связи в декабре Толстого посетил в Москве ученик Буайе, Тири; письмо Буайе от 13 декабря 1897 г., сохранившееся в архиве, свидетельствует об этом визите).

Русский текст статьи «Приближение конца» издан В. Г. Чертковым в Англии (1897, изд. «Свободное слово»)73.

В статье чувствуется большая личная взволнованность, в нескольких местах Толстой пишет о себе. «Но ответственность, которой подвергается отказывающийся? — говорят мне на это. — Хорошо вам, старику, уже не подлежащему этому испытанию и обеспеченному своим положением, проповедовать мученичество; но каково тем, которым вы проповедуете и которые, поверив вам, отказываются и губят свою молодую жизнь?» — Но что же мне делать? — отвечаю я тем, которые говорят мне это. Неужели потому, что я старик, мне надо не указывать на то зло, которое я ясно и несомненно вижу именно потому, что я старик и много жил и думал... Во всяком случае, будут или не будут осуждать и преследовать тех, которые отказываются от военной службы, я, пока жив, не перестану говорить то, что говорю, потому что не могу перестать поступать по своей совести» (т. 31, с. 82—83).

В ноябре самому Ван дер Веру Толстой написал, что в отказах от военной службы видит «единственный ключ к разрешению не только милитаризма, но и социального вопроса». Обеспокоенный безверием молодого человека, убеждал: «... Без идеи о бесконечном

219

разуме и любви, частицу которых, ограниченную временем и пространством, мы чувствуем в себе, — не может жить ни один разумный и добрый человек» (т. 69, с. 215).

Заканчивался исторический XIX век. В работах Толстого все чаще появляется это слово «конец» — не в историческом, а символическом смысле. Конец старого и начало нового — во всех сферах жизни: политической, социальной, нравственной, эстетической. Окончательно это будет сформулировано в статье 1905 г. «Конец века»: «Век и конец века на евангельском языке не означает конца и начала столетия, но означает конец одного мировоззрения, одной веры, одного способа общения людей и начало другого мировоззрения, другой веры, другого способа общения» (т. 36, с. 231).

Трепетное внимание к событиям и фактам, свидетельствующим об этом «начале», характеризует всю биографию Толстого тех лет.

XVII

6 сентября в Ясную Поляну приехал В. В. Стасов и пробыл три дня.

Как и весеннюю встречу в Москве, Стасов подробно описал эту брату Дмитрию Васильевичу74. «Теперь он, кажется, еще храбрее и бодрее, — я думаю ни от чего другого, как только оттого, что много и чудесно делает. Тут прибудет храбрости, свежести, хорошего расположения духа, какого-то мужества и светлого взгляда». Стасов предложил чем-нибудь помочь — в переписке. «Он долго не хотел давать, «зачем же, — говорил он, — вот они <дочери Татьяна и Мария> все сделают, а мы лучше еще поговорим хорошенько с вами». Но я просил-просил и утянул, наконец, у него написанное 7-го сентября. Потом он благодарил меня сильно и говорил, что я отличный писарь, и он удивляется, как я все разобрал у него в бесчисленных, миллион раз перечеркнутых каракулях. А это была тоже одна знатная вещь: рацея по поводу письма к нему, из Амстердама, некоего Вандервера, молодого социалиста, который отказался от «военного призыва». Какое это письмо! Но тоже, какой к нему десерт и соус самого Льва!!!»75

Прочитал Стасов и «Письмо к либералам», очень просил списать. «Покуда это не будет напечатано за границей, до тех пор никому этого не читать в России», — ответил Толстой. 3 сентября об этом «Письме к либералам» сказано: «Я его перечел и оно мне очень не нравится. Неверно там и то, что будто нужно во всем бороться с

220

правительством, и вообще оно необдуманно. Оно годится, как письмо частное. И пускай оно поехало к Калмыковой, но, как статья, оно необдуманно и потому лучше не распространять» (т. 87, с. 364). Потом Толстой согласился с чертковским планом — объединить «Письмо к либералам» с другими работами. Так оно и произошло позднее. В 1897 г. в Лондоне появилась брошюра: Л. Н. Толстой. Об отношении к государству. Три письма: 1. К редактору немецкого журнала. 2. К либералам. 3. К редактору английской газеты76.

Стасов пришел в восторг от прочитанного. «Но что это за силища, что за смелость, что за картина царствования Александра II, Александра III, Николая II, Ходынское поле, грязные, гнусные и мерзкие повороты назад — одним словом, все, среди чего мы путаемся, — все это точно воскресший Герцен, с его силой и глубиной». О «Воскресении» Толстой сказал, что отложил его «на неопределенное время»: «Говорит, современное, летящее мимо нас теперь, гораздо важнее, спешнее; ему должно уступить, покуда, место все остальное, что у меня — дескать — ни есть в голове».

По пути домой Стасов заехал в Хамовники. Софья Андреевна находилась в Москве — хлопотала о переводе сына Михаила в Катковский лицей из гимназии Поливанова. Стасов написал брату: «Она собиралась мешать ему печатать обе его новые чудные статьи: о Вандервере и «Письмо к либералам» — а я доказывал ей, что она не имеет права вмешиваться в его творческие дела и что она там не судья».

В Ясной Поляне Стасов был поражен скромностью, «неаристократичностью» обстановки, отсутствием всякого комфорта. Толстой в эти же дни, когда Стасов сочинял свой подробный рассказ брату, написал В. Г. Черткову: «Еще у нас полон дом: все три сына с женами, нынче едут. Еще Оболенская с дочерью, Дунаев. Иногда тяжело. Тяжел этот праздник вечный — и невеселый, а всегда преступный по своей роскоши праздник» (т. 87, с. 369).

XVIII

Утром 26 сентября приехали японские журналисты с письмом от Д. П. Кониси (Masutaro Konishi; с ним Толстой познакомился в 1892 г., когда помогал в переводе на русский язык Конфуция и Лао-Тзе для журнала Н. Я. Грота): Иисиро Токутоми (Сохо), редактор журнала «Кокумин но томо» («Друг народа»), и сотрудник этого журнала Фукай. Отправляя в этот день с ними письмо к Софье Андреевне, Толстой написал: «Очень интересны: образованы вполне, оригинальны и умны и свободномыслящи. Один редактор журнала,

221

очевидно очень богатый и аристократ тамошний, уже не молодой, другой, маленький молодой, его помощник, тоже литератор» (т. 84, с. 259). И В. Г. Черткову: «Японцы очень интересны, разумны, образованы и свободны» (т. 87, с. 372). В дневнике о них сказано: «Они, японцы, к христианству несравненно ближе, чем наши церковные христиане. Очень я их полюбил» (10 октября).

П. И. Бирюков фотографировал и позднее так рассказывал об этой встрече в «Биографии»:

«Разговор с ними происходил по-английски. Они рассказывали о различных бытовых условиях жизни своей родины, о необыкновенном развитии садоводства в Японии и не скрывали своего гордого национального чувства, отдавая дань уважения общечеловеческим взглядам Л. Н-ча. Л. Н-ч совершил с ними и с другими бывшими тогда гостями большую прогулку по окрестностям Ясной Поляны. Вечером за чайным столом продолжался оживленный разговор. Так как А. Н-ч тогда работал над статьей “Об искусстве”, то разговор перешел на эту тему и, наконец, на музыку. Л. Н-ч спросил японцев о их народной музыке, обычно выражающейся в песне. Японцы сказали, что у них есть народные песни, и предложили спеть. Мы приготовились слушать и каково же было наше удивление, когда мы услыхали вдруг одну какую-то высокую ноту, которую долго тянул пожилой японец, потом ее подхватил почти в унисон его товарищ, и так они долго тянули в нос, с небольшими переливами какую-то странную, монотонную песню, не похожую ни на что нами ранее слышанное. Удивление наше быстро сменилось смехом и все присутствующие покатились, и сам Л. Н-ч от души смеялся до слез»77.

Толстой передал с Токутоми для пересылки Кониси рукописи своих последних статей «Как читать Евангелие и в чем его сущность?», «Приближение конца», а в письме, отправленном из Ясной Поляны 30 сентября, советовал ему, переводчику «Крейцеровой сонаты» и других сочинений, перевести «В чем моя вера?» и «Царство Божие внутри вас»: «Я думаю, что эти книги, или, по крайней мере, изложение их содержания, могли бы быть интересны для японцев и показали бы им, что христианство не есть собрание описаний чудес,

222

а самое строгое изложение того смысла человеческой жизни, из которого вытекает не отчаяние, не равнодушие к своим поступкам, а самая определенная нравственная деятельность» (т. 69, с. 153).

Тогда же, в сентябре, пришла в Ясную Поляну от индуса Датта «прелестная книга индийской мудрости Joga’s philosophy», изданный по-английски труд Свами Вивекананда «Философия йоги. Лекция о раджайоге, или овладение внутренней природой» (Нью-Йорк, 1896)78. В большом письме П. В. Веригину от 14 октября, рассуждая на любимую тему — о единении людей и о том, как в этом случае способна помочь хорошая книга, Толстой упомянул этого индуса, «разделяющего совершенно наши христианские воззрения». Впрочем, согласился с Веригиным в том, что «самая простая хорошая жизнь дороже самых прекрасных книг» (т. 69, с. 169)79.

О внутреннем единении людей, минуя различия вер и деятельность Конгресса религий, говорится и в большом письме 11 ноября к настоятелю протестантских церквей во Франции Шарлю Бонэ-Мори (в августе, путешествуя по России, он был в Ясной Поляне).

XIX

«10 Н. 1896. Я. П.» — эта дата и подпись под статьей «О том, что называют искусством» свидетельствуют, что рукопись представляет собой, пусть предварительно, завершенный текст. Начата статья была 4 ноября. 5 ноября в дневнике: «Вчера написал 18 страниц вступления об искусстве. Нельзя говорить про произведение искусства: вы не понимаете еще. Если не понимают, значит произведение искусства не хорошо, потому что задача его в том, чтобы сделать понятным то, что непонятно». И 6 ноября: «3-й день продолжаю писать об искусстве. Кажется, хорошо. По крайней мере пишется охотно и легко».

Статья открывается признанием: «В нынешнем году мне в первый раз довелось слышать самое, как уверяют так называемые знатоки, лучшее произведение Вагнера. Исполнение, опять по мнению знатоков, было прекрасное. Несмотря на все мое желание досидеть до конца, чтобы иметь право судить, я не мог этого сделать не от скуки, а от ужасающей фальши всего произведения» (т. 30, с. 243).

Главное обвинение, адресованное Вагнеру, его «Кольцу Нибелунга» — «искусственность» музыки, непоэтичность, иллюстративность.

223

«... Мы в деле искусства дошли до того тупика, дальше которого идти некуда и из которого нет выхода. Признаком этого служат не одни произведения Вагнера» (там же, с. 245). Дальше, вместо примеров, кое-где оставлены строки точек, а в одном месте, где речь должна была идти о новой французской живописи, помечено: «Таня, напиши»80. Названы имена литераторов, занятых «исканием необычного, нового» и пренебрегающих «понятным»: Ибсен, Киплинг, Райдер Хагард, Доде-сын, Метерлинк, Малларме.

Первая фраза второй главы ставит вопрос, который позднее даст название трактату: «Но что же такое искусство?» (там же, с. 250). И сформулировано определение, текст которого не войдет даже в первую копию, но суть которого сохранится до конца работы над книгой: «Искусство есть такая бесполезная материально, но забавляющая людей деятельность, которая вызывает в других людях те же чувства, которые переживает тот, который их производит». Дальше употреблено и слово «заражение» — заражение чувством. Пока не утверждается обязательность связи между искусством и нравственной деятельностью человека. Искусство — отдых «от труда жизни»; оно призвано быть таким «отдохновением для огромного большинства рабочих людей» (там же, с. 256).

В третьей главе речь идет об искусстве, создаваемом самим народом, понятном ему, но обычно отвергаемом изысканными ценителями прекрасного, признаваемом ими за низший, грубый род искусства. «Все искусства усложняют технику, ищут нового, странного и все дальше и дальше удаляются от общечеловеческого. Ницше есть в философии выразитель этого направления. Современному искусству все меньше и меньше интересны требования рабочей толпы, все делается и пишется для сверхчеловеков, для высшего, утонченного типа праздного человека» (там же, с. 256).

Четвертая глава посвящена разбору того, отчего это случилось, почему «сбились с пути». Ответ: разделение общества на богатых и бедных, «высших» и «низших», властвующих и подчиненных. И потеря религии, веры — «основы чувств». Со времени Возрождения началось это разъединение искусства.

В пятой — критика общепринятого эстетикой разделения добра, истины и красоты, причем целью и содержанием искусства объявляется красота.

224

Шестая ставит вопрос об искусстве будущего. «Ничто так не уясняет значения и назначения искусства, как то ложное искусство маленького кружка паразитов нашего времени, которое бьется в тупике, из которого оно не может выбраться... Искусство для того, чтобы быть истинным и серьезным, нужным людям искусством, должно иметь в виду не исключительных, праздных людей меньшинства, а всю трудящуюся массу народа» (там же, с. 267, 270).

Необходимые условия подлинного искусства — высокие чувства («любовь божеская»), ясность и простота.

Просмотрев рукопись, Толстой остался недоволен ею («Все скверно»), однако отдал в переписку. В. Г. Черткову 11 ноября сообщил: «В последнее время написал я статью об искусстве. Кажется, что сумею кончить ее, что в ней есть кое-что нужное. Теперь Маша переписывает и, когда кончит, постараюсь тоже кончить, не откладывая» (т. 87, с. 381). Сохранились еще две копии, на последней дата: 17 ноября 1896 г. 22 ноября в дневнике отмечено: «Запутался в статье об искусстве и не подвинулся вперед»; 25 ноября: «Пытаюсь писать об искусстве — не идет».

Весь декабрь продолжалось чтение книг по искусству. В январе 1897 г. начался последний период работы, завершившийся публикацией книги «Что такое искусство?»

16 ноября в дневнике отмечено: «Послал Кузминскому о Витте и Драгомирове и 3-го дня целое утро усердно писал опять о войне».

Тогдашний министр финансов С. Ю. Витте (в 1895 г. он ввел государственную винную монополию) через А. М. Кузминского пытался найти у Толстого поддержку обществам трезвости, учреждаемым правительством. Толстой, конечно, отказал, видя лицемерие всей политики: «Если правительство считает возможным запретить игорные дома и многое другое, то оно точно так же может запретить водку, как она запрещена во многих штатах Америки. Если же оно пользуется этим доходом и позволяет то, что оно могло бы запретить, то как же оно может желать уменьшить потребление вина». Насчет предложения Витте встретиться сказано: «Мы стоим на таких отдаленных друг от друга точках, и думаю, что и направления, по которым мы движемся, до такой степени противоположны, что ничего из этого свидания, кроме потери времени, выйти не может». Свояку Толстой посоветовал написать Витте: «Вообще же он (Толстой) такой крайний человек, что с ним лучше не водиться. Или что-нибудь в этом роде» (т. 69, с. 205—206).

Командующий войсками Киевского округа, генерал М. И. Драгомиров (тот самый, что в 1868—1870 гг. разбирал «Войну и мир» с военной точки зрения), теперь выступил со статьей, где доказывал неизбежность войн, отвечающих «основным законам природы». Выдержки

225

из статьи появились 6 ноября в «Новом времени». Кузминского, который тоже служил в Киеве по судебному ведомству, Толстой просил уговорить Драгомирова «не писать таких глупостей»: «Ужасно думать, что во власти этого пьяного идиота столько людей» (там же, с. 206). Сам же начал статью, озаглавив ее сначала: «Еще о войне» («еще», потому что прежде не раз доводилось писать на эту тему). Статья не была закончена и при жизни Толстого не печаталась81, хотя несколько раз поправлялась в копиях.

Поражает острая злободневность всего материала. Кроме Драгомирова, назван германский фельдмаршал Мольтке; француз Эжен Мельхиор Вогюэ, литературный критик и милитарист по убеждениям; недавние «возмутительные преступления: в Германии пьяный офицер убил беззащитного человека под предлогом оскорбления мундира. В России компания пьяных офицеров тоже под этим предлогом с помощью солдат, врываясь в дома, грабила и секла беззащитных жителей» (т. 39, с. 217)82.

Все большую важность приобретала защита людей, отказывающихся от военной службы. 31 октября Толстой написал жене в Москву: «Вчера получил от Черткова и Трегубова письма с описанием бедствий, претерпеваемых духоборами. Одного, они пишут, до смерти засекли в дисциплинарном батальоне83, а семьи их, разоренные, как они пишут, вымирают от бездомности, голода и холода... Это известие было для меня главным событием за это время» (т. 84, с. 269). Решил послать тысячу рублей из «благотворительных денег» (гонорар за постановки пьес), которые раньше поступали голодающим крестьянам, погорельцам. И принялся редактировать воззвание «Помогите!», составленное Чертковым, Бирюковым и Трегубовым. «Ваше воззвание я исправляю очень усердно, — писал он Черткову. — Не знаю, вышло ли хорошо. Было очень нескладно. Может быть, и теперь тоже. Но все-таки думаю, что лучше» (т. 87, с. 377)84.

Все это делалось, потому что было необходимо, но не оставляло чувство стыда: «Как ничтожны наши письменные работы в сравнении с работой людей, под розгами исповедующих истину» (там же, с. 382).

23 ноября Толстой прочитал воззвание собравшимся в Хамовниках. Были общественный деятель Д. И. Шаховской, директор московской

226

консерватории В. И. Сафонов, литератор П. А. Сергеенко и др. «...Впечатление оно не произвело. Длинно, особенно для тех, кому уже известно, и холодно — не забирает». А прошение П. В. Веригина на имя императрицы Александры Федоровны понравилось: «может подействовать», и Толстой спрашивал, можно ли его послать в Петербург А. А. Толстой для передачи (там же, с. 384).

Когда в декабре Чертковы приехали в Москву, текст воззвания был снова и окончательно отделан. 12 декабря в дневнике отмечено: «Нынче написал послесловие к воззванию». «14 декабря 1896» — дата в последней, шестой рукописи статьи. В 1897 г. в Лондоне появилась брошюра: «Помогите! Обращение к обществу по поводу гонений на кавказских духоборов, составленное П. Бирюковым, И. Трегубовым и В. Чертковым. С послесловием Льва Николаевича Толстого».

«Среди духоборов, или, скорее, христианского всемирного братства, как они теперь называют себя, — писал здесь Толстой, — происходит ведь не что-нибудь новое, а только произрастание того семени, которое посеяно Христом 1800 лет тому назад, — воскресение самого Христа...

Ведь если должно осуществиться царство Бога, т. е. царство правды и добра на земле, то оно может осуществиться только такими попытками, как те, которые совершались первыми учениками Христа, потом павликианами, альбигойцами, квакерами, моравскими братьями, менонитами, всеми истинными христианами мира, и теперь христианами всемирного братства...

Ведь жизнь есть жизнь только тогда, когда она есть служение делу Божию. Противодействуя же ему, люди лишают себя жизни, а между тем ни на год, ни на час не могут остановить совершения дела Божия...

И то ожесточение и слепота русского правительства, направляющего против христиан всемирного братства гонения, подобные временам язычников, и та удивительная кротость и стойкость, с которыми переносят эти гонения новые христианские мученики, — все это несомненные признаки близости этого совершения» (т. 39, с. 194—196).

Решено было, и Толстой одобрил план, довести до сведения Николая II воззвание и распространять среди русского общества, чтобы больше людей знало о положении гонимых.

В те дни, когда Толстой занимался этими духоборческими делами, пришло письмо из Испании: члены какого-то клуба решили преподнести русскому писателю дорогую чернильницу. По поручению отца Татьяна Львовна ответила, что лучше употребить эти деньги на доброе дело. Там объявили подписку и собрали будто бы 22 500 франков. Обо всем этом сообщал из Барселоны Деметрио Санини (пять его писем сохранилось в архиве). Толстой дважды, 11 ноября и 6 декабря, писал испанцу, поясняя, как лучше всего переправить

227

деньги духоборам, и рассказывая подробно о претерпеваемых ими бедствиях. Последнее извещение Санини в письме от 27 декабря: предполагается разыграть в лотерее заказанную чернильницу и таким образом выручить 50 000 франков для духоборов. Ни чернильница, ни деньги в Россию не поступили.

Отправляя в Сибирь Т. М. Бондареву список с воззвания «Помогите!», Толстой написал: «Но самое страшное то, что делается у нас на Кавказе. Там более 200 человек сидят по тюрьмам за отказ служить, 30 человек сидят в дисциплинарном батальоне. Одного засекли на смерть и семьи их выслали из места жительства и разорили, и они, более 2000 душ, бедствуют и мрут по татарским деревням, куда их выслали. Еще два человека: Ольховик и Середа, харьковские крестьяне, за отказ от солдатства сидят теперь в Иркутском дисциплинарном батальоне. Идет борьба между слабыми десятками людей и миллионами сильных; но на стороне слабых Бог, и потому знаю, что они победят. А все-таки страшно и больно за них и за то, что страдают они, а не я» (т. 69, с. 204).

Тогда же немецкий писатель Вильгельм Боде прочитал в газетах, что Толстого выселяют из России, и предлагал гостеприимство в своем доме. Хотя известие было «пока неверно», Толстой благодарил за «хорошее письмо» (т. 69, с. 198).

Отвечая же в начале января И. М. Трегубову, собиравшему материалы о духоборческом движении, Толстой написал: «Это образец того устройства и управления без насилия, в отсутствии которого нас упрекают враги христианства... это уважение и привычка повиновения решению стариков свойственна всем неиспорченным людям и всем русским-славянам. Письма ваши читаю не один, но многим друзьям» (т. 70, с. 13).

XXI

17 ноября, накануне переезда на зиму в Москву, Толстой записал в дневнике: «Один с дочерьми. Как хорошо с ними. Это баловство. Это теплая ванна для чувств».

Незадолго перед тем случилось тяжелое столкновение с Львом Львовичем, которое оставило «тяжелый, очень тяжелый осадок» (т. 84, с. 270). Отец высказал сыну «горячо и невоздержно» свой взгляд «на неправильное его понимание жизни и того, что хорошо» (дневник, 5 ноября). Сергей Львович был «очень приятен»; но Андрей Львович, про которого «не слыхать ничего» — «жалкий мальчик» (т. 84, с. 274).

В Ясной Поляне с женой, как отмечено в дневнике 5 ноября, произошел неприятный разговор: она просила, чтобы ей были даны «права на сочинения» (Софья Андреевна имела доверенность на издание, но не располагала правом собственности — на сочинения, созданные до 1881 г.; написанным после этого года могли пользоваться

228

все безвозмездно, т. к. автор отказался в 1891 г. от права собственности на эти сочинения): «Я сказал, что не могу. Она огорчилась и наговорила мне много. Я еще более огорчился, но сдержался и пошел спать. Ночь почти не спал, и тяжело». Спустя неделю, после двух вполне дружелюбных писем, в третьем Толстой отвечал на ее вопрос: «Ты спрашиваешь: люблю ли я все тебя. Мои чувства теперь к тебе такие, что, мне думается, что они никак не могут измениться, потому что в них есть все, что только может связывать людей. Нет, не все. Недостает внешнего согласия в верованиях — я говорю внешнее, потому что думаю, что разногласие только внешнее, и всегда уверен, что оно уничтожится. Связывает же и прошедшее, и дети, и сознание своих вин, и жалость, и влечение непреодолимое. Одним словом, завязано и зашнуровано плотно. И я рад» (т. 84, с. 272).

Но в первой же дневниковой записи, сделанной в Москве, отмечен сюжет, который вспомнился: «Измена жены страстному, ревнивому мужу: его страдания, борьба и наслаждение прощения». Тут же, рядом, второй, тоже «очень хороший»: «Описание угнетения крепостных и потом точно такое же угнетение земельной собственностью, или, скорее, лишением ее» (22 ноября).85

25 ноября Хамовники посетили Л. И. Веселитская (Микулич) и художник Н. А. Ярошенко. Толстой советовал молодой писательнице: «Вот что расскажите: Жили муж и жена. Между ними была так называемая любовь. Жили так себе, что называется: ссорились, но мирились... Измены не было ни с той, ни с другой стороны. Было много детей. Жизнь быстро прошла. Состарились. Дети выросли. И вот жена едет проведать своих взрослых детей, объезжает их всех и видит, что один — жену обидел, другому вечно денег не хватает, третий женился на иностранке и привез ее сюда, где все ей чуждо и непонятно...» Лев Николаевич сказал еще что-то сухое и жесткое о двух младших сыновьях героини и закончил так: «И вот, объехав всех своих детей, она видит, что все они живут не так, как следует, и при этом и сами не удовлетворены. Но она не в силах поправить это, видит, что жизнь прожита бесплодно, и идет в монастырь. Напишите. Я бы и сам написал, да боюсь, не успею»86.

229

Тема носит не только «ясно выраженный автобиографический характер»87, но и развивает, дополняет начатую в 1891 г. повесть «Мать», или «Записки матери»88.

В первых числах января 1897 г., поблагодарив Л. И. Веселитскую за хлопоты о рассказе Ф. Ф. Тищенко «Хлеб насущный», Толстой просил ее, если она еще не начала, не писать на данную ей тему: «Я знаю, что никогда не напишу этого, а все-таки хочется надеяться. В последнее время пришлось опять живо почувствовать то, что хотелось бы выразить в этом писании» (т. 70, с. 14).

В ноябре же в Хамовниках появился 20-летний крестьянин Владимирской губернии Т. В. Поздняков с тетрадкой стихов. Толстой попросил его прочесть стихотворение, которое тот считает лучшим. И услышал:

Ты играй, моя лира, играй;
Да смелей же играй: ведь тебя я люблю;
Пусть не слушает звуков твоих родной край —
Я доволен тобой, я себя веселю...

«Этого мало. Мало только для себя писать и себя веселить. Надо и для людей», — сказал Толстой, посоветовал писать прозу и вернуться в деревню, как это сделал С. Т. Семенов89.

6 декабря, неожиданно, Толстой пришел в Малый Николо-Песковский пер. на Арбате к Н. И. Стороженко. Отмечались именины хозяина. Собрались московские профессора И. И. Янжул, А. И. Чупров, братья Александр и Алексей Веселовские, директор Румянцевского музея М. А. Веневитинов и др. И. Л. Леонтьев (Щеглов) записал в дневнике: «Неожиданное, как появление пророка во времена пира Валтасара, появление Льва Толстого... Впечатление глубоко трогательное. Не будь блузы, а ряса на нем — совсем: умный, благодушный деревенский батюшка (сел за буфет, чтобы не мешать пирующим). Злоба дня. Правительственное сообщение об университетских беспорядках. Толстой одобряет правительство, смотрит тоже как на детские шалости... Затем Л. Н. незаметно исчез, как и пришел»90.

Последние дневниковые записи 1896 года — грустные. 22 декабря: «... не переставая болит сердце. Нет отдыха, ни на чем почти. Нынче Поша один — освежил. Гадко, что хочется плакать над собой, над напрасно губимым остатком жизни». 25 декабря: «Мне душевно лучше. Но нет работы умственной, художественной, и я тоскую. Сейчас испытываю это особенное святочное размягчение,

230

умиление, поэтическую потребность. Руки холодные, хочется плакать и любить. За обедом грубые сыновья — были очень мучительны».

26 декабря: «Все ничего не пишу, но как будто оживаю мыслями. Бес все не отходит от меня». Бес — не то что ревности, а «обиды, оскорбления и негодования», как выразилась неглупая Е. В. Оболенская в сентябрьском письме из Ясной Поляны, проведя там несколько дней91.

Вспомнилась неоконченная давняя повесть «Записки сумасшедшего».

Последние строчки дневника: «Главное: понял свою сыновность Богу — братство и отношение ко всему миру изменилось».

29 декабря, когда у жены был званый вечер, Толстой в половине десятого пошел к сыну своего воронежского друга, А. Г. Русанову — вместе с А. Н. Дунаевым, С. Т. Семеновым и Л. Ф. Анненковой. Говорили о литературе, больше всего о Чехове — недавно поставленной на сцене «Чайке» и повести «Моя жизнь». Пьеса не нравилась — «нет никакой идеи»; повесть «много лучше, там есть прекрасные места»92.

231

Глава пятая

1897 ГОД. «ЧТО ТАКОЕ ИСКУССТВО?»

В первые дни нового года Толстой «начал перечитывать» «Воскресение». В дневнике появилась запись, которая определит потом очень многое в законченном тексте: «...Дойдя до его решения жениться, с отвращением бросил. Все неверно, выдумано, слабо. Трудно поправлять испорченное. Для того, чтобы поправить, нужно: 1) попеременно описывать ее и его чувства и жизнь. И положительно и серьезно ее, и отрицательно и с усмешкой его. Едва ли кончу. Очень все испорчено». В письме П. И. Бирюкову 11 января — о том же: «Все надо с начала переделать — все, 9/10 нехорошо» (т. 70, с. 15).

Работа возобновилась только в июле 1898 г., когда остро понадобились средства на защиту притесняемых — переселение духоборов. Теперь же, отвечая 2 марта Э. Шмиту, попросившему отрывок для публикации, Толстой ответил: «“Воскресение” — роман, который я давно начал, в прошлом году почти закончил, но чувствую, что это произведение так слабо и попросту плохо и бесполезно, что ни в коем случае его не напечатаю» (т. 70, с. 45).

В первой же дневниковой записи 1897 г. — заметки к «Запискам сумасшедшего» «или к драме» («И свет во тьме светит»): «Отчаяние от безумия и бедственности жизни. Спасение от этого отчаяния в признании Бога и сыновности своей Ему. Признание сыновности есть признание братства. Признание братства людей и жестокий, зверский, оправдываемый людьми небратский склад жизни — неизбежно приводит к признанию сумасшедшим себя или всего мира». Ни то, ни другое сочинение не было тогда продолжено.

В эти же дни из Петербурга от В. В. Стасова пришел список книг о Кавказе. 4 января Татьяна Львовна ответила1, а Толстой приписал: «Нет ли записок, кроме Полторацкого и Зиссермана, касающихся Кавказа и войны в 40—60 годах? Вот мои дерзкие и покорные просьбы. Прошу простить и не бранить», а против 10-го номера списка — «Описание племен Кавказа», 20 томов (издание попечителя Кавказского учебного округа)» — пометил: «Из этих 20 томов

232

те, которые касаются Аварии и Чечни» (т. 70, с. 11). Но и «Хаджи-Мурат» остался пока нетронутым.

«Нет энергии» — сказано в письме В. Г. Черткову (т. 88, с. 4).

Началось писание книги об искусстве, продолжавшееся весь год2. Как будто для того, чтобы творить дальше, Толстому нужно было сначала уяснить и самому себе задачи и принципы нужного, полезного людям художества.

А. Б. Гольденвейзер, проведший у Толстых вечер 6 января, записал: «Лев Николаевич был разговорчив. Разговор касался самых разнообразных тем, начиная с крестьян и кончая новейшим декадентским направлением в искусстве. Лев Николаевич читал вслух отдельные места из новой драмы Метерлинка «Аглавена и Селизета». Отношение его к этой вещи резко отрицательное»3.

Хотя в начатой заново работе, озаглавленной теперь «Что такое искусство?», виделось «много нового и хорошего» (т. 70, с. 15), она была «ученая и не захватывающая», как сказано в письме В. Г. Черткову 12 января.

Весь январь настроение было подавленным, окружающая жизнь возмущала и тяготила. Попросив друга никому, кроме Поши, не читать письма, Толстой признавался: «В хорошие минуты говорю себе, что то, что со мной, это мне нужно, что так нужно дожить до смерти, а потом — опять возмущение и желание и упрек, зачем не дано мне хоть перед смертью пожить, хоть год, хоть месяц, свойственной мне жизнью, вне той лжи, в которой я не только живу, но участвую и утопаю» (т. 88, с. 4).

Дочери Марии Львовне, гостившей у брата Ильи в Гриневке, утром того же дня Толстой писал, предварив замечанием: «Читай одна».

«Из всех семейных ты одна, как ни сильна твоя личная жизнь и ее требования, ты одна вполне понимаешь, чувствуешь меня. Жизнь, окружающая меня и в которой я по какой-то или необходимости, или слабости, участвую своим присутствием, вся эта развратная отвратительная жизнь с отсутствием всяких не то что разумных или любовных к людям, но просто каких-либо, кроме самых грубых животных интересов нарядов, сладкого жранья, всякого рода игры и швырянья под ноги чужих трудов в виде денег, и это даже без доброты, а, напротив, с осуждением, озлоблением и готовностью раздражения на все, что против шерсти, до такой степени временами становится противна

233

мне, что я задыхаюсь в ней и хочется кричать, плакать и знаешь, что все это бесполезно и что никто не то что не поймет, но даже не обратит внимания на твои чувства... Вчера, сидя за обедом, слушая эти разговоры без единого живого слова, с невеселыми шутками и недобротой друг к другу, эти бессвязные монологи, я взглянул на M-lle Aubert <гувернантка> и почувствовал, что мы с ней одинаково лишни и нам одинаково неловко оттого, что мы это чувствуем. Ужасно гадко, и гадко то, что я не могу преодолеть себя и не страдать и не могу предпринять что-нибудь, чтобы порвать это ложное положение и последние года, месяцы или дни своей старости прожить спокойно и не постыдно, как я живу теперь. Не знаю что от чего: от того ли, что я не могу увлечься работой, чтоб не так больно чувствовать это, или оттого, что я так больно чувствую, я не могу работать, но мне тяжело и хочется сочувствия, чтоб меня поняли и пожалели» (т. 70, с. 16—17).

Письмо не было отправлено.

В дневнике — о том же. «Вчера сижу за столом и чувствую, что я и гувернантка мы оба одинаково лишние, и нам обоим одинаково тяжело. Разговоры об игре Дузе, Гофмана4, шутки, наряды, сладкая еда идут мимо нас, через нас. И так каждый день и целый день. Не на ком отдохнуть... Бывает в жизни у других хоть что-нибудь серьезное, человеческое — ну, наука, служба, учительство, докторство, малые дети, не говорю уж заработок или служение людям, а тут ничего, кроме игры всякого рода и жранья, и старческий flirtation <флирт> или еще хуже. Отвратительно. Пишу с тем, чтобы знали хоть после моей смерти. Теперь же нельзя говорить. Хуже глухих — кричащие» (12 января). «Почти всю ночь не спал. Проснулся оттого, что видел во сне то же оскорбление. Сердце болит. Думал: все равно от чего-нибудь умирать надо. Не велит Бог умирать ради его дела, надо так глупо, слабо умирать от себя, из-за себя. Одно хорошо, это то, что легко вытесняет из жизни. Не только не жалко, но хочется уйти от этой скверной, унизительной жизни» (15 января). «Уныло, гадко. Все отталкивает меня в той жизни, которой живут вокруг меня» (18 января).

В этот день, 18 января, в Хамовники заходил кавказский духобор М. С. Андросов. Он пытался, как и в 1895 г., тайно проехать за советами к П. В. Веригину, но около Усть-Цыльмы, в 30 верстах от Обдорска, был задержан и теперь высылался по этапу на Кавказ. Получив от него летом письмо, Толстой ответил: «Прощайте, братски целую вас. Передайте мои привет и любовь всем братьям. Никого не видал я, кроме вас, а ближе мне все вы, чем люди, с которыми

234

я прожил всю жизнь, потому что вижу в вашей жизни проявление того Бога, которым живу» (т. 70, с. 107).

III

31 января с дочерью Татьяной Львовной поехали к Олсуфьевым.

На другой день по приезде в Никольское Толстой написал жене, поражаясь ее намерению отправиться в Петербург на репетицию и концерт С. И. Танеева: «Ужасно больно и унизительно стыдно, что чуждый совсем и не нужный и ни в каком смысле не интересный человек руководит нашей жизнью, отравляет последние года или год нашей жизни, унизительно и мучительно, что надо справляться, когда, куда он едет, какие репитиции когда играет» (т. 84, с. 275—276). Письмо просил уничтожить, но оно сохранилось (письмо Татьяны Львовны к матери, отправленное тогда же, неизвестно).

Сам Толстой решил про работу: «непременно каждый день писать. Это лучшая молитва» (дневник, 4 февраля). Тут же внесены заметки «к воззванию» — обличительной статье, начатой лишь в апреле: «Обличайте обманщиков, распространяйте истину и не бойтесь... Вы ошибаетесь, бедняки, если думаете устыдить, или растрогать, или убедить богача, чтобы он поделился с вами».

5 февраля узналось, что у Черткова, хлопотавшего в Петербурге о духоборах, был произведен обыск, искали книг и рукописей «по толстовской пропаганде», как сообщил П. И. Бирюков. Приехавший 6 февраля в Никольское И. И. Горбунов-Посадов рассказал, что, по распоряжению министра внутренних дел, «за пропаганду и незаконное вмешательство в дело сектантов» Черткова высылают за границу, а Бирюкова — в Курляндскую губернию, г. Бауск. В этот же день Толстой отправился в Петербург проститься с друзьями. Накануне, по пути туда же, в Никольское заехала Софья Андреевна. В Петербурге остановились на квартире у А. В. и А. М. Олсуфьевых (Фонтанка, 14). Со стороны охранного отделения немедленно была организована непрерывная слежка. Особый агент вел «Дневник наблюдений за писателем графом Львом Николаевичем Толстым»5.

Ежедневно Толстой встречался с самыми разными людьми.

Конечно, сразу же поехал к Чертковым. «У них радостно» (дневник, 7 февраля). Царившую там атмосферу хорошо передают воспоминания Л. И. Веселитской (Микулич): «Как только разнеслась весть об этом, у Чертковых сейчас же собрались все друзья, все сочувственники и просто знакомые, и «темные» и светские. Настроение было веселое, точно праздничное и даже несколько легкомысленное. У Анны Константиновны не сходила с уст улыбка, а Чертков имел

235

победоносный вид. До сих пор Горемыкин говорил: «Толстовцы несносны, но не опасны». Теперь их признали опасными: с ними вступали в борьбу, их преследовали». В день появления Толстого у Чертковых «собралось еще больше гостей. Две большие комнаты были переполнены»6.

В тот же день, 7 февраля, навестил художника Н. А. Ярошенко (больного туберкулезом) и встретил там Д. И. Менделеева7; 8-го был в мастерской у И. Е. Репина (находилась в Академии художеств). К Репину отправились большой компанией: Софья Андреевна, Чертков, Бирюков, Горбунов-Посадов и др. «Посетившие ходили гурьбой за учителем и слушали, что скажет он перед той или другой картиной, — вспоминал художник. — Счастье выпало на долю картины «Дуэль». Перед ней Лев Николаевич прослезился и много говорил о ней с восхищением»8. Умилила фигура умирающего, протягивающего руку убийце: «простите».

От Репина пошли к Большому проспекту, конкам. Кондуктор, оторопев, произнес: «Ах батюшки, да ведь это ж, братцы, Лев Николаевич Толстой!» и благоговейно снял шапку. Альберт Шкарван рассказывает другой случай с конкой: когда Толстой собрался выходить, сидевший напротив молодой человек в поношенном черном пальто молниеносно встал и бросился в ноги Толстому. «Мне это неприятно, вероятно студент...» — услышал Шкарван. Тому же Шкарвану Е. И. Черткова (мать Владимира Григорьевича) рассказывала в Лондоне, как она встретилась с Толстым, «которого она ненавидела, о котором не могла хладнокровно слышать за то, что он «совратил», как она выражается, ее сына». Накануне до поздней ночи молилась. «Он вошел весь растроган, говорить не мог, борода у него тряслась. — Я бы желал од...но...го, чтоб у вас... не было... ко мне... чувства злобы..., — сказал он, и слезы показались у него на глазах». Черткова ответила, что сегодня, благодаря молитве, у нее нет злого чувства. Толстой, в свой черед, сказал вскоре после встречи: «Какая она жестокая, неприступная!.. И этот фальшивый пафос, как тяжело его слышать, когда говорят люди про то, что самое святое»9.

236

Дважды повидался Толстой со своей двоюродной теткой, и впечатление от нее было такое же, как от Е. И. Чертковой. «Тяжелое чувство в Петербурге произвели на меня только Лизавета Ивановна и Толстая. Какие мертвые, недобрые и жалкие! Какая ужасная гордость и оттого осуждение и недоброта» (т. 70, с. 21). Это в письме П. И. Бирюкову. В письме того же дня В. Г. Черткову об Александре Андреевне говорится: «Ужасающая не только холодность, но жестокость и залезание в душу и насилие, то самое, которое нас разлучило. Какая плохая вера, которая делает добрых людей столь жестокими и потому нечуткими к душевному состоянию других»10. И добавлено: «С робостью посылаю свой привет Лизавете Ивановне, чувствуя, что она не любит меня. Дай Бог, чтобы я ошибался» (т. 88, с. 10).

Побывал Толстой у А. Ф. Кони11; заходил в Публичную библиотеку к В. В. Стасову, расписался там в книге посетителей12, навестил Д. В. Григоровича в его квартире на Екатерининском канале. Был и у академика Александра Веселовского13. Как отметил В. Ф. Лазурский, Толстой желал «забрать побольше сведений о том, в каком отношении стоят на разных языках и как различаются понятия «красивый» и «хороший». Это нужно было для работы об искусстве. А чтобы получить сведения о Хаджи-Мурате, встретился с генералом К. А. Дитерихсом, участником Кавказской войны, не раз видевшим знаменитого наиба и в стычках, и после перехода к русским. Дочь генерала, Ольга Константиновна (впоследствии жена Андрея Львовича) сообщала, что отец рассказывал Толстому целый вечер о Хаджи-Мурате, его внешности, характере, о том, как он хромал, как кинулся со скалы и пр.

В квартиру к Олсуфьевым, чтобы поговорить с Толстым, приходили разные люди. 11 февраля А. С. Суворин записал в дневнике: «Был у Л. Н. Толстого, который не был в Петербурге 20 лет. <С 1880 г.> Остановился у Олсуфьева, Фонтанка, 14. У него были Ге, Чертков и баронесса Икскуль...

О «Чайке» Чехова Лев Николаевич сказал, что это вздор, ничего не стоящий, что она написана, как Ибсен пишет». Суворин заметил, что Чехов умер бы, если б услышал такое мнение. Толстой ответил: «Я ему скажу, но мягко, и удивлюсь, если он огорчится. У всякого есть слабые вещи... Лучшее в пьесе — монолог писателя,

237

это автобиографические черты, но их можно было написать отдельно или в письме; в драме они ни к селу ни к городу».

«Заговорили о государе.

— Вам бы поехать к нему, вы бы его убедили.

— Если жену свою не убедишь, — сказал Л. Н., — то государя уже подавно.

— Ну, жена другое дело, она слишком близка.

— А государь слишком далек, — сказал Толстой».

Еще Толстой «говорил, что жить ему осталось мало, а сказать и сделать ему хочется еще очень много. Он торопится и работает постоянно»14.

Когда в 7 часов вечера 12 февраля Толстой уезжал, на вокзале была устроена «огромная овация». Он «прощался с публикой, стоя в дверях вагона». Так доносил сыщик и рассказывал в письме брату М. О. Гершензон15.

Позднее С. Т. Семенов, тоже приезжавший в Петербург проводить Чертковых, прислал грустное письмо. Толстой ответил: «Не надо унывать, дорогой Сергей Терентьевич. Уж как крепок лед и как скрыта земля снегом, а придет весна, и все рушится. Так и тот, застывший, как будто и не движущийся строй жизни, который сковал нас. Но это только кажется. Я вижу уже, как он стал внутренне слаб, и лучам солнца и всем нам, по мере ясности отражающим эти лучи, надо не уставать отражать их и не унывать. Я так больше радуюсь, чем унываю. Делайте то же и вы» (т. 70, с. 60—61).

«Как ни старались люди... изуродовать ту землю... весна была весной» — станет скоро первой фразой «Воскресения».

Жившему на Кавказе в земледельческой колонии П. Н. Гастеву Толстой написал, что в этом событии — высылке друзей и единомышленников — «одно нехорошо»: то, что его самого «не трогают». «Они этим себе хуже делают, потому что, давая мне одному свободу говорить всю истину, они обязывают меня говорить ее. И я чувствую, что я виноват, если молчу» (т. 70, с. 38).

В день, когда Толстой уезжал из Петербурга, находившийся в Москве режиссер парижского Свободного театра Андре Антуан, постановщик триумфального спектакля «Власть тьмы» в 1888 г., прислал письмо, прося «пятиминутной аудиенции»: «Я уже давно решил, что непременно попрошу дозволения посетить вас, если мне случится когда-либо побывать в России, чтобы выразить то чувство глубочайшего восхищения, которое я и мои друзья испытываем к вам»16.

Свидание не могло состояться: Толстой вернулся в Москву лишь 3 марта.

238

В Никольское из Петербурга Толстые приехали вместе, оба успокоенные. В Софье Андреевне, к радости мужа, раскрылась отзывчивая, добрая душа, она «полюбила» Черткова и Бирюкова, о чем Толстой поспешил известить своих любимых друзей. 16 февраля он написал жене. «Как только ты уехала, да еще до того, как ты уехала, мне сделалось ужасно грустно, — грустно за то, что мы так огорчаем друг друга, так не умеем говорить» (т. 84, с. 277). Жалел, что хочет воздействовать на жену разумом, в то время как следует — чувством. «У них не натянут этот парус», — сказано в дневнике о разуме у женщин. Сам оставался в деревне у Олсуфьевых. В дневнике появились новые мысли к «Воззванию». Работал над книгой об искусстве. «... Думается иногда, что будет тихая польза, если удастся указать ясно ложь ложного 999/1000 всего производимого под видом искусства» (т. 70, с. 36).

«Я знаю, что ты только тогда счастлив, когда тебе пишется. Очень жалею, что не я буду переписывать твою статью, она меня очень заинтересовала», — сетовала в письме 22 февраля Софья Андреевна17. Думала даже приехать в Никольское, сменить Татьяну Львовну, но была слишком занята в Москве — корректурами 10-го издания «Сочинений».

В дневнике того времени — мысли об искусстве и записи о работе. «Перечел первую редакцию об искусстве — дурно» (22 февраля); «... Целое утро бодро писал и, кажется, подвинулся в статье об искусстве» (23 февраля); «Читал и читаю Аристотеля (Bénard) об эстетике. Очень важно» (24 февраля); «Писал немного, не так легко, как вчера» (25 февраля); «Пишу, чтобы исполнить решенное» (26 февраля); «Писал утром слабо, но уяснил кое-что» (27 февраля); потом два дня не ладилось, но 2 марта «писал довольно хорошо». Приехав 3 марта в Москву, на другой день «разбирался в бумагах» и ходил в Публичную библиотеку, взял книги. 9 марта отмечено, что «очень захотелось писать «Хаджи-Мурата» и как-то хорошо обдумалось — умилительно», но продолжалось все же писание об искусстве. 15 марта: «Вижу конец в статье об искусстве».

22 марта статья была подписана, стало быть, начерно целиком готова. В рукописях находилось более тридцати глав. Однако 30 марта Толстой сообщил В. Г. Черткову: «Если бы я писал вам 4 дня тому назад, я бы сказал, что она почти кончена, я даже подписал ее, но со вчерашнего дня опять сомнения и переработка сначала некоторых частей». Незадолго до того Мария

239

Львовна рассказывала об отце тому же Черткову: «Последние дни после писания он приходит веселый, шутит, подпрыгивает, и это всегда признак того, что ему хорошо работалось и что много переписки, чему я всегда радуюсь. Он говорит, что многое, многое надо и хочется сказать и боится, что не успеет, времени и сил мало»18. В письме Черткову 30 марта статья впервые названа, в скобках, «книгой» (т. 88, с. 21).

4 апреля, возобновив дневник, Толстой отметил: «Все писал об искусстве — запутался последние дни». Наконец, 19 апреля, по приглашению директора Московской консерватории В. И. Сафонова, присутствовал на репетиции ученического спектакля оперы «Фераморс» А. Г. Рубинштейна. Жизнь подсказывала зачин, над которым так долго бился автор, приступая к нему все снова и снова. Рассказом об этой репетиции открывается трактат в печатном тексте (т. 30, с. 28—31). Первоначально описание ее было вставлено в IX главу (т. 30, с. 325—326), но очень скоро все переделано.

И в Никольском и в Москве продолжались чтение, слушание музыки, ответы на письма, встречи. У Олсуфьевых играли московские музыканты, братья Конюсы, скрипач и пианист; устраивались домашние спектакли.

Н. Г. Молоствов (двоюродный племянник той самой Зинаиды Молоствовой, в замужестве Тиле, которой в молодости увлекался Толстой), мичман в отставке, живший под Казанью, прислал письмо. Он намеревался к 50-летнему юбилею писательской деятельности Толстого (в 1902 г.) составить биобиблиографический справочник, просил дать «принципиальное согласие» и помочь. «Не думайте пожалуйста, что я говорю это из ложной скромности, я истинно убежден в том, что моя личность есть только помеха для того дела, которому я хотел бы служить, и чем более уничтожится и сотрется она, тем это будет лучше для дела», — ответил Толстой (т. 70, с. 29)19.

Луиза Брюммер Клауэнштейн, переводчица норвежского поэта и драматурга Бьернстьерне Бьернсона, спрашивала, получена ли посланная автором книга «Король». 26 февраля Толстой ответил, что получил, восхищался и читал вслух друзьям отрывки, особенно поразившие:

240

«Это один из современных авторов, которых я наиболее ценю, и чтение каждого его труда доставляет мне не только большое удовольствие, но открывает новые горизонты. Если вы будете ему писать, милостивая государыня, передайте это ему» (т. 70, с. 37).

Американец Болтон Голл (Bolton Hall) прислал сделанную им и вышедшую в Бостоне переделку книги «О жизни».

Толстой нашел, что совершенно верно переданы главные мысли его книги и что в этой новой форме она «будет полезнее для более широкой публики, чем оригинал»20. Возникло желание написать предисловие; «не могу сделать этого теперь» — сказано в письме к Э. Кросби.

Англичанин-баптист Кеннет Герберт Бонд хотел изменить жизнь и спрашивал совета. Толстой ответил 2 марта длинным письмом, в конце рекомендуя познакомиться с Джоном Кенворти и В. Г. Чертковым. В тот же день писал индусу А. К. Датту, сообщив о себе: «Всю эту зиму я был не очень здоров и очень занят»21.

Сын немецкого пастора, студент Теодор Эйхгоф, прочитав «Царство Божие внутри вас», решил не делаться служителем церкви, как того хотели родители. Толстой благодарил за письмо и ласково советовал «не падать духом».

Мюнхенский профессор Карл Крумбахер прислал только что вышедшую свою книгу «История византийской литературы с Юстиниана до конца Восточно-римской империи» (сохранилась, с дарственной надписью, в яснополянской библиотеке). Уже из Ясной Поляны Толстой просил Марию Львовну привезти «большое полное издание» сочинений: «Мне надо надписать и послать его» (т. 70, с. 70).

Итальянская писательница Грация Деледда собиралась послать в рукописи или гранках свой роман «Правосудие» и узнать «чистосердечное мнение» «учителя», как назвала она Толстого22.

Публицист, сотрудник «Русских ведомостей» Г. А. Джаншиев напоминал свою просьбу дать что-нибудь для сборника «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам» и прислал имеющиеся у него материалы по Кавказу (от С. И. Танеева он услышал, что Толстой для своей повести желал бы иметь «типы и виды кавказские»). В апреле Толстой ответил: из-за «болезни и других обстоятельств» он не смог докончить то, что намеревался предложить. На конверте письма Джаншиева надпись Толстого для дочери: «Отошли книги».

Русский инженер-механик П. К. Энгельмейер прислал рукопись книжки «Руководство для изобретателей» и просил о предисловии. 10 марта, просмотрев рукопись, Толстой отказал в предисловии («не

241

имею для этого досуга»), но выразил сочувствие цели автора и желал книге наибольшего распространения: «Меня каждый год посещают несколько человек таких изобретателей, и всегда бывает очень жалко тех сил, которые они напрасно тратят, и их ненормального душевного состояния» (т. 70, с. 53)23.

Из Никольского ездил к новым знакомым, помещикам Эрнстам, в Сафоново; к учительнице Е. В. Шориной в Языково; ходил пешком в Щелково к О. Д. Милютиной, дочери фельдмаршала и бывшего военного министра24: «Очень была приятна прогулка при лунном свете».

За два дня до отъезда от Олсуфьевых Толстой думал о хозяине имения, Адаме Васильевиче, «как типе для драмы — добродушном, чистом, балованном, любящем наслаждения, но хорошем и не могущем вместить радикальные нравственные требования». Настроение было умиротворенное. Получив письмо от И. М. Трегубова, раздражавшегося на то, что перехватывают письма, заметил в дневнике: «А я не досадую. Понял, что надо жалеть их, и истинно жалею» (2 марта). 11 марта, прочитав в журнале «Вопросы философии и психологии» статью Веры Джонстон «Шри-Шанкара-Анчария — индийский мудрец», написал В. Г. Черткову: «Очень хорошо. Все та же общая всем великим учителям мысль, что заблуждение только от смешения своего божественного, неподвижного, вечного «я» с изменяющимся, страдающим, умирающим, телесным «я». И что стоит человеку просветиться мудростью, и это вечное «я» само собою выступает. Я только прибавил бы, что это «я» есть любовь» (т. 88, с. 17—18). На этот раз душевный покой не нарушился даже «страшным событием с Ветровой», о котором стало известно по приезде в Москву.

М. Ф. Ветрова, бывшая учительница, слушательница Высших женских курсов, в конце 1896 г. была арестована по делу Лахтинской типографии, помещена в дом предварительного заключения, а 23 января 1897 г. переведена в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. 8 февраля, «получив для занятий лампу с керосином, она тотчас же по выходе служителя, принесшего лампу, облила себя и зажглась». 12 февраля Ветрова умерла. Ей не исполнилось 27 лет.

Толстой был знаком с Ветровой: летом 1896 г., живя у А. и В. Джонсов в Бабурине, она приходила в Ясную Поляну25. Историю

242

ее самосожжения и затем студенческой демонстрации 4 марта у Казанского собора рассказал Сергей Львович, подтвердил встретившийся профессор и приехавшая из Петербурга дама, друг погибшей. 9 марта Толстой написал А. Ф. Кони, боясь верить услышанному. Кони ответил подробным письмом. Но в последующей переписке с ним Ветрова не упоминается, зато много разговоров о молоканах, у которых были отняты дети. Написал Толстой о Ветровой и В. Г. Черткову, заключив словами: «Ужасно жалко всех участвующих в этих делах, и все больше и больше хочется разъяснить людям, как они сами себя губят только потому, что презрели тот закон или не знают, который дан Христом и который избавляет от таких дел и участия в них» (т. 88, с. 17). Речь идет и о мучениках, и о мучителях.

Толстой вспомнит о Ветровой в 1898 г., вернувшись к работе над «Воскресением». В корректурах романа находится жуткий эпизод, начинающийся словами: «В это самое время в одном из казематов [Трубецкого бастиона] в разорванном на груди платье, растрепанная, с выпученными глазами женщина визжала отчаянным голосом и билась головой то о стену, то о дверь. Часовой заглядывал в дырку, отходил и продолжал ходить. И как только глаз его показывался в дырке, визг усиливался.

— Не смотри, лучше убей меня, дай нож, дай яду. Не могу, не могу!» Кончается отрывок так: «Куранты тонким голосом выводили: «Коль славен наш Господь в Сионе», [часовые сменялись] в соборе у гробниц царей горели свечи, и стоял караул» (т. 33, с. 269—270). Толстой исключил эпизод из окончательной редакции, но еще в 1900 г. текст был напечатан В. Г. Чертковым в «Листках Свободного слова» (№ 11).

17 и 21 марта в Хамовники приходил Э. Моод. 22 марта Толстой известил В. Г. Черткова: «Моод вчера был у нас, и я с ним хорошо говорил. Он ждет только паспорта Елены Петровны <Накашидзе>, которая уехала в Петербург и скоро будет с вами. Я думаю, он всем вам будет полезен и приятен. Я очень ценю его. Как бы хотелось пожить там с вами!» (т. 88, с. 19)26.

Супруги Мооды (его жена Луиза была москвичка, урожд. Шанкс) уехали в Англию в конце сентября. В июле Моод побывал

243

в Ясной Поляне, а в сентябре начал переводить книгу «Что такое искусство?»

7 мая Толстой написал В. Г. Черткову: «Все, что вы пишете, очень хорошо, и так бы хотелось к вам. Таня говорит, не пустят назад, а я говорю: я поеду по беспространственной дороге, на которую я уже взял билет и на которой, вероятнее всего, что и к вам приеду, и на которой никто не задержит» (т. 88, с. 24).

28 марта Толстой навестил А. П. Чехова, находившегося в клинике А. А. Остроумова из-за сильного легочного кровотечения. О том, что к больному можно пойти, сказала случайно встреченная писательница Л. А. Авилова, сестра Ф. А. Страхова, хорошего знакомого, разделявшего толстовские взгляды и по поручению Черткова работавшего над составлением «Свода мыслей Л. Н. Толстого». Все сведения об этой встрече — со стороны Чехова; Толстым в это время был почти оставлен дневник, отправлялось мало писем: «Не отвечаю я на письма, не пишу дневник, потому что чувствую себя всю нынешнюю зиму и теперь весну, особенно временами, очень слабым. Только хватает энергии умственной на утреннюю работу об искусстве» (т. 88, с. 24). Чехов вообще не вел дневника (лишь записные книжки), и очень немногие события отразились в отрывочных дневниковых заметках. К счастью, происшедшее 28 марта: «Приходил ко мне Толстой Л. Н.; говорили о бессмертии. Я рассказал ему содержание рассказа Носилова «Театр у вогулов» — и он, по-видимому, прослушал с большим удовольствием»27.

О том, что приходил Толстой, Чехов упомянул в коротком письме А. С. Суворину, а из Мелихова рассказал подробнее М. О. Меньшикову и А. И. Эртелю.

«Нет худа без добра. В клинике был у меня Лев Николаевич, с которым вели мы преинтересный разговор, преинтересный для меня, потому что я больше слушал, чем говорил. Говорили о бессмертии. Он признает бессмертие в кантовском вкусе; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цели которого для нас составляют тайну. Мне же это начало или сила представляется в виде бесформенной студенистой массы; мое я — моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой — такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивляется, что я не понимаю».

244

«Толстой пишет книжку об искусстве. Он был у меня в клинике и говорил, что повесть свою «Воскресение» он забросил, так как она ему не нравится, пишет же только об искусстве и прочел об искусстве 60 книг. Мысль у него не новая; ее на разные лады повторяли все умные старики во все века. Всегда старики склонны были видеть конец мира и говорили, что нравственность пала до nec plus ultra <крайней степени>, что искусство измельчало, износилось, что люди ослабели и проч. и проч. Лев Николаевич в своей книжке хочет убедить, что в настоящее время искусство вступило в свой окончательный фазис, в тупой переулок, из которого ему нет выхода (вперед)»28.

В одном Толстой и Чехов оказались совершенно согласны — отношении к народному театру. Чехов написал Суворину 4 апреля 1897 г., что в Москве, при обилии театров, недостает народного театра. Толстой же включил услышанный им рассказ о наивном и прекрасном представлении у вогулов в свою книгу об искусстве. Статью К. Д. Носилова, писателя-этнографа, корреспондента «Нового времени», Чехов прочел в газете. Вероятно, в связи с посещением Толстого на другой день в короткой записке Суворину спрашивал имя, отчество, адрес автора (с которым в 1895 г. переписывался, но в клинике не было этих сведений).

Чехов приезжал из Мелихова в Москву, чтобы срочно прочитать корректуру повести «Мужики», шедшей в апрельской книжке «Русской мысли» (корректуру принесла в клинику Л. А. Авилова). Как только появился журнал, он был прочитан Толстым, и в «Мужиках» поразила «сила рассказа». В. Ф. Лазурский 19 апреля отметил в дневнике, что Толстой «признает за Чеховым громадный талант», но находит его «односторонним» — «именно потому, что он производит такое удручающее впечатление»29. Другой мемуарист, А. Г. Русанов, записал слова Толстого: «Чехов пишет как декадент, как импрессионист в широком смысле слова». И еще: «... у него нет ничего твердого и совершенно нет окна в религиозное...»30. Отрицательное отношение еще более укрепилось после отзыва о «Мужиках» близкого к Толстому по взглядам крестьянского писателя Ф. Ф. Тищенко: «Выходит, что все в деревне гадко, грубо, скверно, дико, противно, противно...» (3 августа 1897 г.)31. Впрочем, Тищенко хвалил художественную форму повести.

245

Рассказ же Чехова про «театр» вогулов (манси) подтвердил главную мысль трактата о сущности искусства — его заразительности: «заражения чувствами другого, которое заставляет радоваться чужой радости, горевать чужому горю, сливаться душою с другим человеком» (т. 30, с. 147).

Сохранился автограф, где впервые дано это описание: «У вогулов, живущих в глуби Сибири и существующих охотою на оленей, есть драматическое представление, состоящее в том, что два — один большой вогул, другой маленький, одетые в оленьи шкуры, изображают, один самку оленя, другой детеныша. Третий вогул изображает охотника с луком, четвертый, голосом, изображает птичку, предупреждая оленя об опасности. Драма в том, что охотник, отыскивая ее, бежит по следу матери с детенышем. Они убегают со сцены и прибегают. Охотник все приближается и приближается. Олененок измучен, жмется к матери. Она останавливается. Охотник целится. Птичка пищит, извещая об опасности. Олени опять убегают. Но охотник все-таки догоняет, пускает стрелу и убивает детеныша. Детеныш не может бежать, жмется к матери. Она лижет его. Охотник пускает другую стрелу. Зрители, как описывает присутствующий, замирают и тяжелыми вздохами, женщины даже слезами, сопровождают последнюю сцену» (т. 30, с. 380—381). Все это войдет в печатный текст трактата и будет эмоционально усилено. «И я по одному описанию почувствовал, что это было истинное произведение искусства» (т. 30, с. 147).

VII

В тот же день, когда Толстой навестил в клинике Чехова, вечером в Хамовники пришел будущий философ, религиозный мыслитель, а тогда легальный марксист С. Н. Булгаков. А. Б. Гольденвейзер свидетельствует: «Лев Николаевич был в ударе и очень горячо, страстно спорил с Булгаковым, яро отстаивавшим свои теоретические положения. Диалектика Льва Николаевича одержала верх, и Булгаков аргументировал к концу все слабее и слабее»32. Оппоненту Толстого исполнилось в ту пору 25 лет.

В работе об искусстве, кроме писания, чтения книг, проверки выписок по источникам (в этом деле помогал В. Ф. Лазурский, филолог по образованию), важное значение имело непосредственное знакомство с произведениями искусства, в особенности современного.

1 апреля в московском доме А. Б. Гольденвейзер и С. И. Танеев, по просьбе Толстого, сыграли в четыре руки Девятую симфонию Бетховена — видимо, понадобилось проверить сложившееся

246

раньше мнение. В фортепьянном исполнении симфония понравилась.

Один из отрывков будущей XI главы написан на обороте Почетного билета на 5-ю выставку картин С.-Петербургского общества художников. На билете дата: 14 апреля 1897 г. В беседе с А. Г. Русановым Толстой заметил тогда: «Вот уж именно беспринципное искусство. Смотришь — и никакой идеи, просто воплощение в красках того, что в голову придет»33. Вечером 14 апреля Хамовнический дом посетил проф. Н. И. Стороженко с редактором русского отдела журнала «Cosmopolis», литературным критиком Ф. Д. Батюшковым и приехавшим из Парижа Ф. Ортмансом, редактором-издателем журнала. В разговоре Толстой упомянул эту выставку, увиденную «сегодня».

Гости приглашали к сотрудничеству в журнале. Толстой пообещал «одну-другую главу» из своего сочинения об искусстве, которое надеялся к осени закончить. Рекомендовал печатать англичанку Гемфри Уорд (роман которой «Роберт Элсмер» так понравился еще в 1889 г.); из русских авторов — В. Микулич: ее «Зарницы» — «произведение замечательное, это лучший роман за последние годы» (появился в 1894 г.); из критиков — М. О. Меньшикова.

Беседа шла по-французски. «Л. Н. не только свободно выражается, но, как заметил потом и Ортманс, изящным французским языком», — писал Батюшков. Оставшись вдвоем с Батюшковым, Толстой уверенно произнес: «Что я называю настоящим искусством?... А вот что: я вас вижу первый раз; у вас голова, руки, ноги, как у всех людей, черты лица такие или иные. Это и я вижу, и все видят. Но вот если я сумею войти внутрь вас, забраться сюда (он положил мне одну руку на плечо, другую прижал к груди), если вызову наружу то, что там заключается, если я сумею заставить вас волноваться, вызову слезы на глазах — расшевелить все чувства, показать невидимого человека в этой видимой оболочке, тогда я настоящий художник».

Он был великолепен в эту минуту: глаза горели, на скулах показался румянец, как-то весь выпрямился и затем, после короткого молчанья, прибавил, поглаживая рукой бороду: «Это надо чувствовать и понимать; кто поймет — тот критик, кто создаст — художник».

Еще сказал, что плакал, читая в Библии историю Иосифа34.

247

19 апреля состоялась репетиция оперы «Фераморс». Рядом с Толстым сидел А. Б. Гольденвейзер.

В рукописи об этом представлении рассказано короче, но с особенным упором на то, что все видено и слышано собственными глазами и ушами. «Я на днях был на репетиции одной из самых обыкновенных и считающихся хорошими опер. Представление это давали ученики консерватории, и дирижировал директор консерватории... Все это делается с злобой, с зверской жестокостью. Кто-нибудь не так пропел, не так взял ноту, распорядитель останавливается и набрасывается на ошибившегося. «Дураки, ослы, идиоты, свиньи». Я сам слышал, и в продолжение одного часа раз сорок... Когда я выразил свое удивление на эти дикие нравы, мне сказали, что так везде в музыкальном мире. Таково предание» (т. 30, с. 325—326). Вечером, в присутствии А. Ф. Кони, Н. В. Давыдова и В. Ф. Лазурского, Толстой рассказывал обо всем этом, заметив, что мотивы оперы Рубинштейна «очень понравились»35.

3 мая, на другой день по приезде в Ясную Поляну, спрашивал Марию Львовну в письме, принесена ли от Л. О. Пастернака книга Р. Мутера «История живописи XIX столетия».

Но еще в Москве, 4 апреля, в дневнике записано: «Боюсь, что тема об искусстве заняла меня по личным эгоистическим скверным причинам». Не оставляли мысли о «Воззвании». В этот день появилось: «Мы так запутаны, что каждый шаг в жизни есть участие в зле: в насилии, в угнетении. Не надо отчаиваться; а медленно распутываться из тех сетей, в которые мы пойманы, не рваться (этим хуже запутаешься), а осторожно распутывать».

Вместе с обличением обманов («земли», «податей», «патриотизма», религиозного «обмана» — церковного и атеизма, как сказано было в дневнике 17 февраля) теперь намечались пути «соединения». 13 апреля в письме П. И. Бирюкову о «Воззвании» говорится: «Надо, чтобы в нем в конце было ясное, всем доступное изложение веры и короткое. Замысел кажется неважным, а он огромен, и если бы удалось его исполнить, умер бы спокойно» (т. 70, с. 68).

Статья, начатая в апреле 1897 г., затем получила название «Корень зла» и завершилась опубликованными лишь в 1900 г. двумя работами: «Где выход?» и «Неужели это так надо?»

Первый вариант открывается очень личным обращением к читателю: «Я прожил более 50 лет сознательной жизни и видел жизнь трех поколений людей...» (т. 34, с. 325). Дальше говорится о страданиях этих поколений из-за неверного понимания смысла жизни.

248

VIII

В тот год была ранняя весна. Первые письма из Ясной Поляны — восторженные. «... Необыкновенная красота весны нынешнего года в деревне разбудит мертвого. Жаркий ветер ночью колышет молодой лист на деревьях, и лунный свет и тени, соловьи пониже, повыше, подальше, поближе, сразу и синкопами, и вдали лягушки, и тишина, и душистый, жаркий воздух — и все это вдруг, не во время, очень странно и хорошо. Утром опять игра света и теней от больших, густо одевшихся берез прешпекта по высокой уж, темнозеленой траве, и незабудки, и глухая крапивка, и все — главное, маханье берез прешпекта такое же, как было, когда я, 60 лет тому назад, в первый раз заметил и полюбил красоту эту». Толстой советовал жене, остававшейся в Москве, ездить за город, ходить по саду: «И не говори, что нужно, принесли 8 листов. Нельзя подчинять свое здоровье и потому жизнь типографии. Она может подождать» (т. 84, с. 281—282). В следующем письме, 5 мая, о том же: «Продолжается безумная июльская погода: ландыши, желтые розаны, сирень, в лесу, как в июле, въедешь то в свежий, то в жаркий, стоячий воздух» (т. 84, с. 282).

«Но люди — большие, взрослые люди — не переставали обманывать и мучать себя и друг друга», как скоро будет напечатано в романе «Воскресение».

8 мая приехали самарские молокане В. И. Токарев и В. Т. Чипилев просить совета и помощи в деле возвращения отнятых у них детей. Власть считала, что все русские люди обязаны воспитываться в православной вере, в деревню ночью нагрянули урядник с полицейскими и в нескольких семьях взяли детей, даже совсем малолетних, чтобы поселить их в монастыре.

Со свойственной ему энергией Толстой начал сразу действовать. 10 мая написаны и отданы ходокам письма к Николаю II, А. Ф. Кони, Александру Вас. Олсуфьеву (помощнику командующего императорской главной квартирой, брату того Олсуфьева, у которого Толстой бывал в Никольском и останавливался в Петербурге), К. О. Хису (воспитатель Николая II и его братьев, учитель английского языка; был в свое время и преподавателем В. Г. Черткова), А. С. Танееву (главноуправляющий императорской канцелярией, дядя композитора; Толстой встречался с ним в 1860—1861 гг. за границей), А. А. Толстой. Приложено и письмо Льва Львовича великому князю Георгию Михайловичу, с которым Лев Львович был лично знаком и у которого Токарев служил в полку.

Явившись в дом великого князя, молокане передали предназначавшееся ему письмо, остальные же, по совету прислуги, уничтожили, опасаясь преследований36. И вернулись в Ясную Поляну, получив от

249

Георгия Михайловича обещание, что он похлопочет — «обещание, очевидно, ничего не обещающее», как заметил Толстой в письме 26 мая В. Г. Черткову.

Тем временем П. А. Буланже, заехавший в Ясную Поляну, отправлялся в Петербург, чтобы попытаться опубликовать статью о кавказских духоборах. Ему были даны рекомендательные письма к А. С. Суворину, в редакцию «С.-Петербургских» и «Биржевых ведомостей» (в этой газете и письмо Толстого, и материал Буланже появились 6 августа в сопровождении статьи И. И. Ясинского «Секта, о которой говорят», представлявшей собою «реакционнейший и бесстыднейший проект уничтожения духоборческой общины», как выразился в декабрьском письме к Толстому сосланный в Сибирь молодой революционер Н. Е. Федосеев). Восстановлено обращение к царю о молоканских детях, и Буланже вручил его в Петербурге Олсуфьеву.

Толстой обращался к Николаю II: «Говорят, что это делается для поддержания православия, но величайший враг православия не мог бы придумать более верного средства для отвращения от него людей, как эти ссылки, тюрьмы, разлуки детей с родителями... Простите, если чем-нибудь неприятно подействовал на Вас в этом письме. Повторяю, что побудило меня писать только желание добра Вам, именем которого налагаются на невинных людей эти страдания» (т. 70, с. 74—75). Олсуфьев передал письмо по назначению; последствий, однако, не было никаких.

Проходивший в августе в Казани очередной миссионерский съезд постановил, что для борьбы с расколом и сектантством необходимы и высылка в Сибирь, и отобрание детей, и конфискация имущества, но говорилось еще, что может не хватить мест в епархиальных приютах, если отбирать всех детей37. В сентябре Толстой хотел писать в английские газеты (сохранился черновик), снова обращался к царю (и А. В. Олсуфьев опять передал письмо), редактору газеты «Гражданин» (вероятно, непосланное и попавшее в руки В. П. Мещерского лишь в 1913 г.), в редакцию «Русских ведомостей» (газета не напечатала), 6 октября направил заметку на эту тему редактору «С.-Петербургских ведомостей» Э. Э. Ухтомскому (15 октября опубликована в газете). Вероятно, не без связи с этими демаршами появился 26 сентября в Ясной Поляне «с благословения архиерея» тульский тюремный священник Д. Е. Троицкий с целью склонить Толстого к возвращению

250

в православие. Миссия успеха не имела, и Толстой нигде не обмолвился об этом посещении38.

После того, как в январе следующего, 1898 г., Татьяне Львовне, находившейся в Петербурге по делам художественных изданий «Посредника», удалось получить аудиенцию у К. П. Победоносцева, вопрос с молоканскими детьми разрешился. «Это самарский архиерей переусердствовал», — сказал обер-прокурор Синода. В марте дети были возвращены родителям.

Свой визит к Победоносцеву Татьяна Львовна подробно описала в дневнике и, разумеется, рассказывала отцу. Многие детали ее описания совпадают с тем, как изображен разговор Нехлюдова с Топоровым в XXVII главе второй части романа «Воскресение».

В мае приезжала, похоже — на один день, Софья Андреевна. Толстой в первом же письме после ее отъезда сообщил, что в обращении государю выкинул то, что она нашла рискованным.

«Оставила ты своим приездом такое сильное, бодрое, хорошее впечатление, слишком даже хорошее для меня, потому что тебя сильнее недостает мне. Пробуждение мое и твое появление — одно из самых сильных, испытанных мною, радостных впечатлений; и это в 69 лет от 53-летней женщины» (т. 84, с. 283).

Софья Андреевна была рада «ласковому письму», рассказывала в письмах 14 и 16 мая про московскую жизнь, портних, купцов, типографщиков, и, между прочим, о С. И. Танееве, который утром играл свою симфонию, приходил два раза по утрам заниматься в беседку хамовнического сада. В толстовском дневнике снова — отчаянные записи. «Всю ночь не спал. Никогда страдания не доходили до такой силы» (16 мая); «Сердце ужасно болит. Слезы в горле. Только пуститься, и я разрыдаюсь» (17 мая); «Три ночи не спал и чувствую, что не буду спать и нынче. Не могу ничего работать. Кажется, пришел к решению. Трудно будет исполнить, но не могу и

251

не должен иначе» (18 мая)39. От этих же дней сохранились два автографа (непереданные и непосланные письма 18 и 19 мая), где Толстой предлагал жене расстаться или как-то иначе переменить жизнь (если для нее невозможно «прекратить всякие отношения» с Танеевым) — отпустить за границу его одного или уехать туда вместе.

20 мая, чтобы успокоиться и обдумать положение, поехал к брату в Пирогово. Вернувшись, известил 26 мая В. Г. Черткова: «Мне теперь хорошо и опять спокойно. Понемногу работаю, но слабо... Беспрестанно теперь в Ясной чувствую вас. Пойду ли купаться, поеду ли верхом, сижу ли за обедом на террасе, а вы или шутите, или серьезно говорите что-нибудь с мальчиками. Вообще чувствую, как вас люблю и как вы много радости прибавляли в моей жизни» (т. 88, с. 38—39).

1 июня, приехав на лето в Ясную Поляну, Софья Андреевна возобновила свой дневник. В этот день втроем (третий — А. Н. Дунаев, толстовец, служивший, однако, одним из директоров московского торгового банка) ездили верхом по красивым местам Засеки, были на рудниках бельгийской компании, спускались и поднимались в оврагах. «Лев Николаевич был необыкновенно нежен со мной и заботлив», — записала Софья Андреевна, умиляясь «старческой добротой», жалея мужа («он худеет, у него голова болит») и недоумевая перед «наболелой ревностью»40. Танеев приезжал в июне на два дня, а когда в июле гостил неделю, для Толстого снова начались страдания. 8 июля написано прощальное письмо жене — об уходе. Если бы под ним не стояла авторская дата: «8 июля 1897 г.», можно было подумать, что оно относится к октябрю 1910 г. Оно не о личном, а более глубоком — расхождении в жизни.

«Дорогая Соня,

Уже давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши привычки, к которым я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих

252

пор я тоже не мог, думая, что я лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, которое я мог иметь на них, и огорчу вас; продолжать жить так, как жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к которым я привык и которыми я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что я давно хотел сделать, — уйти, во-первых, потому, что мне, с моими увеличивающимися годами, все тяжелее и тяжелее становится эта жизнь, и все больше и больше хочется уединения, и, во 2-х, потому что дети выросли, влияние мое уж в доме не нужно, и у всех вас есть более живые для вас интересы, которые сделают вам мало заметным мое отсутствие». Далее просил отпустить добровольно, не искать и не осуждать; «с любовью и благодарностью» вспоминал «длинные 35 лет» совместной жизни. «Но в последнем периоде нашей жизни, последние 15 лет мы разошлись» (т. 84, с. 288—289).

На этот раз обошлось, супруги помирились. Софья Андреевна беспокоилась в дневнике, что Сергей Иванович «ничего не ел за ужином и говорил, что у него болит голова. Сохрани Бог, если он что заметит»41; Толстой спрятал свое письмо в кабинете. За подкладку клеенчатого кресла42. Там уже находилась рукопись повести «Дьявол», остававшаяся тайной для жены.

16 июля в дневнике невеселая запись: «Маша вышла замуж, а жалко ее, как жалко высоких кровей лошадь, на которой стали возить воду. Воду она не везет, а ее изорвали и сделали негодной. Что будет, не могу себе представить. Что-то уродливо неестественное, как из детей пирожки делать. Таня тоже нажила себе страдания43. Миша мучается44. В Пирогове тоже та же беда45. Ужасно! Страсть, источник величайших бедствий, мы не то что утишаем, умеряем, а разжигаем всеми средствами, а потом жалуемся, что страдаем. Соню

253

мне все последнее время жалко». И на другой день: «У меня на душе серьезно и не радостно».

Опять вспоминалась «своя» драма — «И свет во тьме светит»: «Приводят к столу оборвыша и смеются над несоответствием и его неловкостью. — Возмущение».

Мелькнул новый «сюжет», никогда не использованный: «страстного молодого человека, любящего душевно больную женщину».

И продолжалась книга об искусстве. «Работаю довольно хорошо. Даже доволен своей работой, хотя и много изменяю. Нынче все сосредоточилось и много выиграло. Пересматривал опять все сначала» (дневник, 21 июля).

В эти же дни И. П. Новиков, живший в Туле, принес записки брата. 23 июля Толстой написал В. Г. Черткову о Михаиле Петровиче: «Теперь его отпустили, он в деревне, и прислал мне с братом свои записки. Они очень хороши, если их редактировать хорошо; я пришлю их вам» (т. 88, с. 44). Еще раньше, в июне, в Ясной Поляне появился Н. А. Чудов, сидевший в остроге за стихотворение «Николаю II-му на память о коронации» (о Ходынской катастрофе; распространялось, как и другие его стихотворения, нелегально, на гектографе)46.

Летом в Ясную Поляну приезжало много народу. Собрались все дети (кроме Льва Львовича, уехавшего ненадолго в Швецию). 27 июля Толстой отметил: «Илюшина семья. Милые внуки. Особенно Андрюша». Андрюше было тогда два года. В этот день в Ясной Поляне появились Э. Моод и П. А. Буланже, 28-го — скульптор И. Я. Гинцбург, 29-го — редактор «Северного вестника» А. Л. Флексер (Волынский), 31-го — А. Б. Гольденвейзер.

Гинцбург пробыл две недели и вылепил статуэтку Толстого во весь рост (с книгой в руках). Вечерами Гинцбург, мастер рассказывать и представлять комические сценки, веселил хозяев и гостей. Толстой «от души и по-детски смеялся» (запись Гольденвейзера). Позднее скульптор вспоминал, что сначала сделал свою работу по фотографиям, специально выполненным для этого Софьей Андреевной, показал Толстому, и тот согласился позировать. Сеансы проходили

254

во флигеле, в мастерской Татьяны Львовны. «Часто Татьяна Львовна читала вслух те вещи, которые нужны были Льву Николаевичу по ходу его работы (он тогда писал «Что такое искусство?»47. В дневнике Толстой заметил о скульпторе: «приятный».

А. Л. Волынский, вернувшись в Петербург, изложил свои впечатления в длинном письме48.

Еще не увидав Толстого, он разговорился с А. П. Ивановым, переписчиком. Тот рассказал: «Какой он молодец! Вчера спор был о материализме и об идеализме, об искусстве. Химик тут есть один, молодой человек. Говорит хорошо, но я ничего не понимаю. А заговорит Толстой — ясно и просто. Слушаю и понимаю. Он всех переспорил».

«Вдруг на крыльце появился Толстой. На этот раз, как и четыре года тому назад, меня поразили его сильные, быстрые движения. Одну секунду мне казалось, что он весь — движение: непередаваемое ощущение могучей и страстной жизненности, которая боится застоя, покоя и смерти... Толстой не сразу узнал меня, заговорил по-английски, но вдруг смутился, рассмеялся и, назвав меня по имени и отчеству, увлек меня за руку на веранду к графине Софье Андреевне».

За чаем шли разговоры об искусстве: Ренессансе, Леонардо да Винчи, Бетховене, Ницше, Макиавелли. Образованного критика раздражали суровые приговоры Толстого.

Во время прогулки «шли садом, перелезли через забор, перепрыгивали через рвы, причем Толстой в этих случаях всегда оказывался первым. В коломянковой блузе, подпоясанной ремнем, и круглой суконной шляпе, немного набекрень, Толстой был мне теперь дорог, как видение всей русской жизни в одном человеке. В нечищенных сапогах, с откровенными дырьями, сквозь которые просвечивали голые ноги, он был чудесен. Иногда мне казалось, что между ним и графиней еще движется стихия живой страсти».

Разумеется, Толстой взял скоро в плен Волынского, сказав что-то сочувственное (Волынский был «потрясен фразою, которую он сказал», хотя и не запомнил ее) по поводу рассуждения, что Ницше, в отличие от Макиавелли, явился выразителем больного духа: «Ницше довел до последнего выражения бессильную борьбу человека с собственною внутреннею правдою — освобождения, смирения и спасения».

255

Удивлялся Толстой, что о нем иногда говорят в критических статьях «совместно с Ницше».

«На обратном пути было холодно, и Толстой вдруг пустился быстрой рысью бежать по склону насыпи. Все побежали за ним, но Толстой бежал неутомимым, ровным, военным бегом, не нагибая головы, как очарованный гений Ясной Поляны».

Вечером говорил о своей новой книге. «Он произносил слова, которые встречаются только в его романах. Совершалось какое-то чудо на моих глазах: ничтожные слова делались предметами, а предметы двигались с легкостью идей».

Когда гость заглянул в переписанную на машинке Татьяной Львовной уже готовую первую главу и сказал, что, видимо, там доказывается, что искусство «самое глупое» дело, Толстой ответил: «Нет, я не говорю этого в моей книге. Потребность искусства неискоренима в человеке. Я доказываю только, что современное искусство не удовлетворяет этой потребности».

Конечно, зашел разговор и о печатании статьи. Толстой сказал, что есть «тяжелые обстоятельства, которые мешают ему распорядиться этим делом с полною свободою». 3 августа и Л. Я. Гуревич написала Софье Андреевне, прося статью для журнала (обеим женщинам помнилась история с «Хозяином и работником»). Положительных последствий это письмо не имело.

В тот день, когда Волынский рассказывал о своем посещении Ясной Поляны в письме, Софья Андреевна отметила в дневнике: «Лев Николаевич сегодня часа три играл с азартом в lawn-tennis, потом верхом ездил на Козловку, хотел ехать на велосипеде, но он сломался. Да, сегодня он и писал много, и вообще молод, весел и здоров. Какая мощная натура!»49

7 августа в дневнике записано: «Продолжаю работать над своей статьей об искусстве. И, странно сказать, — мне нравится. Вчера и нынче читал Гинцбургу, Соболеву <химик, учитель Михаила Львовича>, Касаткину и Гольденвейзеру. Впечатление произвело то самое, какое производит и на меня»50. По письму к В. Г. Черткову известно, что среди слушателей (чтение продолжалось несколько дней) был сын Сергей Львович, барышни Стаховичи — Софья и Мария Александровны: «И при чтении вижу, что, несмотря на все ее недостатки, она имеет значение» (т. 88, с. 45). 9 августа приехал

256

М. А. Стахович, статья читалась и ему. «10 глава нехороша» — отмечено в дневнике.

11 августа автограф, составивший позднее «Заключение» к трактату, был подписан. Однако копировался и поправлялся еще семь раз. Седьмой вариант датирован: «3 окт. 1897».

«Я сделал, как умел, занимавшую меня пятнадцать лет работу о близком мне предмете — искусстве, и, как ни плохо я ее сделал, я надеюсь на то, что основная мысль моя о том ложном пути, на котором стало и идет наше искусство, и о том, в чем состоит его истинное назначение — верна и что поэтому труд мой не пропадет даром, а будет иметь свое влияние на все дальнейшее движение искусства» (т. 30, с. 416), — сказано в этом седьмом варианте. В печатном тексте начальные фразы расширены: «Я сделал, как умел, занимавшую меня 15 лет работу о близком мне предмете — искусстве. Говоря, что предмет этот 15 лет занимал меня, я не хочу сказать того, чтобы я пятнадцать лет писал это сочинение, а только то, что 15 лет тому назад я начал писать об искусстве51, думая, что, взявшись за эту работу, тотчас же без отрыва окончу ее; но оказалось, что мысли мои об этом предмете были тогда еще настолько неясны, что я не мог удовлетворительно для себя изложить их. С тех пор я не переставая думал об этом предмете и раз шесть или семь принимался писать, но всякий раз, написав довольно много, чувствовал себя не в состоянии довести дело до конца и оставлял работу. Теперь я кончил эту работу...» (т. 30, с. 185).

В августе начались разговоры о печатании и переводе книги. В. Г. Чертков, желая успеха предприятию, ради которого он так спокойно, хотя и вынужденно, покинул Россию — бесцензурное печатание прежде всего сочинений Толстого, настаивал на праве первой публикации, надеясь таким образом покрывать расходы на издание других русских книжек. Толстой ответил 8 августа: «В том, что все мои писания поступят прежде всего к вам и вы будете распоряжаться их переводами и изданиями, — не может быть сомнения. На днях я одного немца направил к вам» (т. 88, с. 46). Софья Андреевна, со своей стороны, уговаривала П. А. Буланже, чтобы он помог осуществить ее план: самим пересмотреть с точки зрения цензуры, выкинуть все нецензурное и напечатать одновременно в «Посреднике» и как 15-й том издаваемых ею «Сочинений гр. Л. Н. Толстого» (10-е издание). В начале августа появился уже 14-й том (или часть, как обозначалось на титуле) этого издания.

Съездивший в августе к Чертковым Э. Моод обиделся: у него хотели отнять перевод. 1 сентября из Москвы он написал Толстому, что выполнит свою работу тщательно и безвозмездно и нет необходимости

257

передавать ее другому лицу. Толстой принял сторону Моода и настаивал на этом в письме Черткову, уверяя, что Моод сделает перевод «прекрасно и скоро», а о том, чтобы оригинал попал в чужие руки, не может быть и речи — он, Толстой, сам за этим проследит.

Кончилось тем, что первые пять глав появились в декабре у Н. Я. Грота в пятой книге журнала «Вопросы философии и психологии»52, опередив недели на две 1-й выпуск приложения к журналу «The New order», где издательство Кенворти «Brotherhood publishing Cº», разделив книгу на три части, поспешило выпустить сделанный Моодом перевод девяти глав. Чертков был недоволен, и Толстой 27 декабря отправил в Англию проект предисловия, где пояснял, что в России вышедшие пять глав претерпели цензурные изменения, а последующие едва ли будут пропущены: «и потому я прошу всех тех, которые заинтересуются этой книгой, судить о ней только по настоящему изданию» (т. 88, с. 70)53. Первая книга за 1898 год русского журнала, где опубликованы главы VI—XX, сильно урезанные цензурой, вышла 17 марта. Перевод Э. Моода — во втором (март) и третьем (май) выпусках приложения к английскому журналу. В самом начале апреля увидела свет и 15-я часть «Сочинений». Здесь был дан более точный (учитывающий последнюю авторскую правку в корректурах) текст и восстановлены многие цензурные пропуски. В 1911 г., в 12-м изд. «Сочинений», Софье Андреевне удалось продолжить работу и напечатать почти все выброшенное журнальной публикацией. В современных изданиях трактат воспроизводится по тексту 1911 г., с некоторыми поправками по рукописям.

Перепечатывать, и это было известно в мире, могли все. 15 января и 15 февраля н. ст. парижский журнал «La Revue blanche» поместил отрывки из двух глав, в переводе с английского, выполненном так неряшливо, что Толстой вынужден был отправить в «Journal des Débats» протест и просить знакомого переводчика Ш. Саломона, чтобы тот проследил за опубликованием письма (было напечатано 3 марта). Недоумевал и досадовал Э. Моод.

Автору, занятому напряженной окончательной отделкой (в том числе, по обыкновению, в корректурах), ответами на бесчисленные вопросы переводчика, приходилось улаживать постоянно возникавшие конфликты. 13 декабря Толстой написал В. Г. Черткову: «Пока я печатал за деньги, печатание всякого сочинения было радость; с тех

258

пор же, как я перестал брать деньги, печатание всякого сочинения есть ряд страданий. Я так и жду: и от семьи, и от друзей, и от всяких издателей» (т. 88, с. 67—68).

25 февраля 1898 г., по совету и просьбе Черткова, Толстой составил письмо иностранным издателям и переводчикам (подлинник по-английски): «Теперь, когда мой друг Владимир Чертков живет в Англии, я желаю в его руки передать все соглашения и связи с первым изданием моих писаний за границей; и потому я хотел бы, чтобы все переводчики и издатели, заинтересованные в этом деле, обращались к нему» (т. 71, с. 287).

XII

7 августа, перечисляя в дневнике «пропасть гостей», побывавших в Ясной Поляне, Толстой записал: «Два немца декаденты. Наивный и глуповатый французик54. Был Новиков — писарь (очень сильный) и Булахов тоже силач нравственный и умственный».

М. П. Новиков приходил еще раз осенью55. Толстой написал тогда Софье Андреевне: «Приятный. А вчерашний мужик, поэт, тоже очень интересный и хороший. Что будет через 30 лет, когда все эти искры света сольются в один свет?» (т. 84, с. 300). Новикову были даны книги «Христианское учение» (видимо, список, потому что работа еще не была издана). Весной 1898 г. Новиков благодарил Толстого: «Большое удовольствие доставила мне работа с «Христианским учением». Когда я прочитал ее в первый раз, то мне как будто ничего не показалось в ней нового, тогда как помню, при чтении раньше двумя годами ваших других книг, я просто поражался открываемыми истинами. Но переписывая и прочитывая несколько раз еще, я с каждым разом открывал в ней для себя новое; чем дальше, тем важнее казалось мне это новое». В деревне все это читалось, обсуждалось, заводились «свои ученики»56.

Другой «силач» — П. А. Булахов, молодой старообрядец. Разделяя многие взгляды Толстого, он сошелся с П. А. Буланже и А. Н. Дунаевым,

259

работал у них. «Фабричный, умница» — писал о нем Толстой В. Г. Черткову еще в марте, когда посетил его скромное «новоселье». Весной 1898 г. этого Булахова послали в Обдорск к П. В. Веригину, чтобы сообщить послание к Николаю II от имени духоборов, составленное Толстым. Он выучил письмо наизусть (бумага могла быть отнята), но по пути задержан и выслан из пределов Тобольской губернии.

11 августа появился совсем другой посетитель — итальянец Чезаре Ломброзо, ученый криминалист, участвовавший в московском съезде криминалистов и психиатров. Он провел в Ясной Поляне два дня. «Ограниченный наивный старичок», — заметил Толстой в дневнике (гостю было 59 лет); «малоинтересный человек — не полный человек» (т. 88, с. 48). Итальянец был горячим приверженцем и создателем теории прирожденной преступности. «Говорил, что преступность везде прогрессирует, исключая Англии. Что он не верит статистическим сведениям России, так как у нас нет свободы печати» — записала Софья Андреевна57.

Толстой знал взгляды Ломброзо и критически упоминал его теорию в статье 1893 г. «Неделание». Теперь гость, как он сам рассказывал позднее, пытался добиться признания особенной разновидности человека — «преступного типа». Толстой «оставался глухим ко всем этим доводам, насупливал свои страшные брови, метал на меня грозные молнии из своих глубоко сидящих глаз и наконец произнес: «Все это бред! Всякое наказание преступно!»58

Толстой вспомнит итальянского криминалиста, когда примется за подготовку к печати романа «Воскресение» (в ранних рукописях Ломброзо не называется).

«Товарищ прокурора говорил очень долго... Тут была и наследственность, и прирожденная преступность, и Ломброзо, и Тард59, и эволюция, и борьба за существование, и гипнотизм, и внушение, и Шарко, и декадентство» (т. 32, с. 72).

Нехлюдов, задумавшийся о наказаниях, тюрьмах, «купил книги Ломброзо и Гарофало, и Ферри, и Листа, и Маудслея, и Тарда и внимательно читал эти книги. Но по мере того, как он читал их, он все больше и больше разочаровывался» (там же, с. 313).

Так же читал эти книги и Толстой.

260

13 августа, упомянув в письме П. И. Бирюкову Ломброзо, Толстой далее сообщал: «Статью свою об искусстве кончил и хочу взяться за ту работу, что вам говорил. И нужно и хочется страстно» (т. 70, с. 115). Речь шла о «Воззвании» против существующего порядка.

Накануне отправлен обстоятельный ответ французу Ж. Дегальве, члену Лиги свободного воспитания, писавшему о целях общества: «Мы хотим создать тип людей, которые не были бы ни рабами ни хозяевами». Толстой одобрял их план: «Я начал свою общественную деятельность со школы и обучения и после 40 лет все более и более убеждаюсь, что только посредством обучения, и свободного обучения, можно достигнуть понимания ужасного положения вещей, которое существует сейчас, и заменить его разумной и доброй организацией» (т. 70, с. 114).

XIII

27 августа окончена первая редакция обращения в шведские газеты о Нобелевской премии.

Умерший в 1896 г. шведский инженер, изобретатель динамита, пацифист Альфред Нобель завещал на проценты от оставленного им огромного капитала ежегодно присуждать и выдавать премии — за лучшие произведения и труды, служащие делу мира и объединению народов, и за лучшие труды в области точных наук. Решением вопроса занималась шведская Академия. В 1897 г. это делалось впервые.

Софья Андреевна, вернувшись 29-го из Москвы60, записала 31 августа в дневнике: «В Швеции по этому поводу был совет, и решили, что Верещагин своими картинами выразил протест против войны. Но по дознаниям оказалось, что Верещагин не по принципам, а случайно выразил этот протест. Тогда сказали, что Лев Николаевич заслужил это наследство. Конечно, Лев Николаевич не взял бы денег, но он написал письмо, что больше всех сделали для мира духоборы, отказавшись от военной службы и потерпевши так жестоко за это»61.

Софья Андреевна расстроилась: в письме «грубо и задорно» критиковалось русское правительство, и просила не посылать62. Толстой обещал смягчить. 2 сентября извещал В. Г. Черткова: «Письмо в Швецию, черновое, которое вам привезет Ростовцев, я еще исправлю

261

и надеюсь завтра или послезавтра послать Арвиду Ернефельту» (т. 88, с. 49)63. 15 сентября в дневнике Толстого запись: «Соня боится. Очень жаль, но я не могу не сделать». 21 сентября с «очень талантливым молодым шведом» Вольдемаром Ланглетом, посетившим Толстого еще весной и теперь приехавшим снова, закончен перевод. 23 сентября письмо было отправлено, вместе с личным обращением (по-французски) к редактору «Stokholm Tagblatt»64.

Подробно объяснял Толстой новым читателям подвиг простых русских людей, отказывающихся от военной службы. И употребил свое любимое в это время сравнение: «Говорить, что способ этот недействителен, потому что давно уже употребляется, а войны все-таки существуют, все равно, что говорить, что весною тепло солнца не действительно, потому что не вся земля оттаяла и не распустились цветы» (т. 70, с. 151). В конце говорил, что деньги следует передать как можно скорее, потому что нужда духоборческих семей «к зиме должна дойти до крайней степени. Если деньги эти будут присуждены семьям духоборов, то они могут быть переданы им прямо на местах или тем лицам, которые мною будут указаны» (там же, с. 154).

Начиная с этого времени постоянная забота о преследуемых и страдающих за свои убеждения нескольких тысячах людей не уйдет из жизни Толстого, пока не завершится переселением больших партий духоборов в Канаду.

Надеясь получить помощь от богачей, 15 августа Толстой вручил П. А. Буланже свое письмо К. Т. Солдатенкову (передано не было, потому что московский купец, издатель и собиратель картинной галереи, находился в ту пору за границей).

21 августа в Ясную Поляну приехал грузинский писатель И. П. Накашидзе, «брат той княжны Накашидзе, которая в Тифлисе передавала деньги духоборам и потом уехала в Англию, к Чертковым»65. С Накашидзе Толстой отправил кавказским духоборам письмо, начав его словами: «Любезные братья, страдающие за учение Христа!», а заключив так: «Многое хотел бы я сказать вам и узнать от вас. Если Бог велит — свидимся. Пока прощайте, братцы. Целую вас. Брат ваш слабый, но любящий вас. Лев Толстой» (т. 70, с. 126—127).

262

В начале сентября пришло известие от П. А. Буланже: через московского обер-полицейместера ему сообщили «любезное приглашение» явиться в Петербург к министру внутренних дел. Толстой беспокоился. За публикацию статьи о духоборах, сношения с ними и распространение толстовских идей Буланже высылали за границу (уехал в Англию к Чертковым).

8 сентября появился англичанин Артур Син-Джон, бывший офицер индийской службы. Он привез от Черткова деньги, пожертвованные квакерами. Толстой направил Син-Джона к Накашидзе, прося помочь этому «прекрасному, серьезному человеку» — «он хочет войти в общение с духоборами» (т. 70, с. 135). Собрать сведения о жизни духоборов в грузинских деревнях не удалось: пробыв на Кавказе лишь около двух недель, Син-Джон был арестован и выслан на родину.

Продолжалась переписка с И. М. Трегубовым, одним из авторов воззвания «Помогите!», за которое в начале года были наказаны Чертков и Бирюков. Трегубов, приговоренный тоже к высылке, некоторое время скрывался: уехал на Кавказ. Но 5 апреля в Тифлисе, по выходе из зала суда, где слушалось дело елизаветпольских духоборов, его арестовали и отправили в Курляндскую губернию. Письма к нему проникнуты не только дружеским, но отеческим чувством: Трегубов тяжело переживал неразделенную любовь к Е. П. Накашидзе, и Толстой пытался утешить.

Из своих детей Толстой в это время писал много Татьяне и Марии. Обе они находились в Крыму: Мария Львовна в августе тяжело переболела брюшным тифом, а Татьяна Львовна взялась сопровождать маленького племянника Андрюшу (который так понравился дедушке, когда был с родителями в Ясной Поляне).

Как всегда, Толстой подбадривал дочерей, напоминая им любимую песенку шведа Абрагама Бонде: «Make the best of it. All is right» («Надо делать как можно лучше. Все в порядке»).

Но выходило, что далеко не все «в порядке».

Оболенским надо было устраивать семейную жизнь, а милый, чистый, добрый, но не приспособленный ни к какому делу Николай Леонидович едва ли мог даже задумываться об этом. Толстой не хотел, чтобы молодые поселялись у Е. В. Оболенской в Покровском с братьями и сестрами, «потому что это халат — эта жизнь не требует никаких усилий, а сел и живи. А усилия вам обоим, и особенно Коле, нужны. Ему необходимо начать свою женатую жизнь деятельностью, и энергичной деятельностью... Можно и заняться виноградниками в Алуште, и купить имение в ...66 где бы ни было и энергически хозяйничать, и в земстве служить, можно служить и в банке, и в инспекторах, и в суде. Требовательным можно быть после того,

263

как начал деятельность, и тогда отыскивать наиболее согласную с требованиями совести, а не тогда, когда никакой не начал и когда требования совести нарушены более всего праздностью» (т. 70, с. 182).

Кончилось тем, что было куплено Малое Пирогово, близ Сергея Николаевича (на деньги, выделенные Марии Львовне при разделе), и Оболенские поселились там. Часто проводили время в Ясной Поляне и Хамовниках, по-прежнему, теперь уже вдвоем, помогая в переписке и копировании рукописей. Семейная жизнь, несмотря на любовь, не принесла счастья. Мария Львовна много болела, страдала от выкидышей; отец жалел дочь и радовался, что она духом не слабеет, а борется: «Борись, голубушка. Только в этом, только в этом жизнь» (т. 71, с. 285).

Возможное замужество Татьяны Львовны пугало, хотя М. С. Сухотин нравился Толстому как неглупый человек, хороший собеседник и партнер по шахматам. Когда еще летом Софья Андреевна впервые сказала мужу о такой возможности, «он был ошеломлен, как-то сразу это его согнуло, огорчило, даже не огорчило, а привело в отчаяние»67. Теперь Толстой в письме к дочери вспомнил любимого старшего брата Николая Николаевича, мудреца, серьезного, кроткого, дельного, но нелепого, когда он, бывало, у цыган, выпив лишнее, принимался плясать. Брат Сергей Николаевич и В. С. Перфильев (приятель молодости Толстых) уговаривали не делать этого. Но Николай не унимался, и тогда Сергей убитым грустным голосом говорил: пляши. Своей дочери Толстой повторил то же, но спустя две недели, 28 октября, Марии Львовне написал: «Я сказал Тане: пляши, а теперь страшно за то, что сказал, и хочется сказать: Таня, голубушка, не надо» (т. 70, с. 181).

Отношения с братом Сергеем Николаевичем радовали Толстого. 30 октября вместе с женою он поехал к нему в Пирогово и провел неделю.

1 декабря, в Москве, Татьяна Львовна отказала Сухотину, сделавшему предложение.

XIV

Круг чтения, пока продолжалась работа над «Что такое искусство?», составляли преимущественно книги по искусству. Когда В. В. Стасов прислал немецкий художественный журнал «Pan» (декадентского направления), Толстой, отвечая на письмо, попросил «указать» в живописи образцы «хорошего, наивного и потому сильного народного искусства» (т. 70, с. 122).

264

По-прежнему прочитывал с интересом сочинения писателей-крестьян. Издатель журнала «Русское обозрение» А. А. Александров согласился напечатать рассказ Ф. Ф. Тищенко «Хлеб насущный», но лишь с предисловием Толстого, хотя бы в несколько строчек. Эти строчки были отправлены (и напечатаны в октябрьском номере журнала, вместе с рассказом, который в письме к автору назван «прекрасным» — т. 70, с. 112).

Костромской крестьянин А. Н. Соколов оставил в «Посреднике» свою рукопись «Духовно-нравственное обозрение царства антихристова». 3 сентября, возвращая ее, Толстой написал автору, что и думать нельзя напечатать в России, а для заграничного издания она не годится из-за многочисленных ссылок на Апокалипсис — «самую пустую и бестолковую книгу из всех книг Нового Завета». Но мысли, высказанные крестьянином, представились верными и хорошо выраженными: «Как бы мы, живущие в роскоши, ни ненавидели неправду жизни и ни негодовали на насилие и несправедливость людей, мы никогда не можем этого так сильно чувствовать, как чувствуете это вы, люди напряженного труда, страдающие от этой неправды. И потому я люблю ваше писание» (т. 70, с. 131—132). 3 декабря Соколов приезжал в Ясную Поляну.

В конце сентября 24-летний тульский крестьянин В. Д. Ляпунов принес на суд свои стихи. Почти всегда авторов, особенно молодых, Толстой отговаривал от стихов. Совсем недавно молодому американцу Вилларду он наглядно разъяснил свою позицию. «Поэзия, — сказал он, — развивается так, — и он пошел зигзагом по паркетинам. — Проза развивается так, — и он пошел обратно напрямик к своему месту. — Мне больше всего нравится прямая линия. Если писатель хочет что-то сказать миру, то самым легким, понятным и самым прямым способом выражения мысли является самый мудрый. Поэзия же так часто двусмысленна, даже у так называемых классических поэтов»68. На этот раз 5 октября Толстой написал редактору «Русской мысли», а жену, уезжавшую в Москву, попросил передать и письмо, и тетрадку со стихами. Одно стихотворение — «Пахарь» — было напечатано. Сам Вячеслав Ляпунов вскоре поселился в Ясной Поляне, помогая Толстому в переписке и Софье Андреевне в хозяйстве. Татьяне Львовне Толстой написал о его стихах: «Я начал читать с презрением, кончил с умилением. Очень хорошо» (т. 70, с. 178). Советовал позднее брату Сергею Николаевичу взять Ляпунова в управляющие: «Он замечательно бескорыстный и деликатный человек. Представь себе, что он слесарь, столяр, плотник, машинист, писарь, поэт и еще музыкант — играет на гитаре» (т. 70, с. 200). Сергею Николаевичу крестьянский сын тоже понравился, к перечисленному

265

братом оказались еще способности — к живописи; всем было неприятно, что «с ним не обедали и он ел с людьми»69.

С. Т. Семенов прислал рукопись пьесы «Новые птицы, новые песни». Как ни любил Толстой этого писателя, отзыв 9 ноября — отрицательный: «Нет ни внутреннего, ни внешнего интереса, нет и характеров. Главные лица совсем безжизненные, остальные старые и неяркие типы. Вообще мне кажется, что вы не склонны, или еще рано вам писать в драматическом роде. Мне очень жалко, что я должен сказать это вам, но правда всегда хороша. Рассказы ваши многие — и всегда самые простые самые лучшие — очень хороши, но это писание ниже всякой критики. Даже и язык не выдержан... Главный недостаток этого писания и того, которое было в «Русском слове»70, это то, что это произведение мысли, а не чувства» (т. 70, с. 189—190).

В это же время В. Г. Чертков спрашивал, нельзя ли опубликовать незавершенные повести: «Хаджи-Мурат» или «Евгений Иртенев». Последовал ответ: издать их «немыслимо» — «они ниже всякой критики» (т. 88, с. 61, письмо 26 октября).

Между тем в октябре работа над «Хаджи-Муратом» возобновилась. В дневник заносились художественные «подробности», а 16 октября отмечено: «Начал. Похоже что-то, но не продолжал потому, что не в полном обладании. Не надо портить и насильно». 11 ноября снова: «С утра писал Хаджи-Мурата — ничего не вышло. Но в голове уясняется, и очень хочется».

В Москву Толстой написал Софье Андреевне: «... Начал новое: художественный кавказский рассказ, который me hante <преследует меня> уже давно». И спустя три дня: «Мысли же все и занятия мои направлены на кавказскую повесть, которой мне совестно заниматься, тем более, что она нейдет, — но от которой не могу отстать» (т. 84, с. 302, 303).

266

Повесть, начатая заново, создавалась как «воспоминания старого военного». Заглавия в рукописях нет. Поэтического пролога, бывшего в «Репье», тоже.

Автографы и копии сохранились: вторая и третья редакции, два новых начала71. Первое открывается словами: «Это было на Кавказе сорок пять лет тому назад, в декабре 1851 года, в самый разгар войны с Шамилем. В передовой крепости Шахгири, или Воздвиженской, только что пробили вечернюю зорю, пропели «Отче наш», поужинали щи и кашу с салом и получили приказ, принесенный фельдфебелем, завтра выступать с топорами до зари за Шахгиринские ворота» (т. 35, с. 307—308). За первой главой (выход солдат в секрет) следуют еще три: вечер у Воронцова; пребывание Хаджи-Мурата у кунака Ахты-Бека (Саффедина); рубка леса, рана от поваленного дерева и смерть Никитина, встреча Хаджи-Мурата с Воронцовым, прием его Марьей Васильевной, столкновение Воронцова с Меллер-Закомельским. Последние слова: «Через день пришло приказание отправить Хаджи-Мурата с его мюридами в Грозную и оттуда в Тифлис»72.

Текст еще очень далек от окончательного, главное, тоном: это повествование «старого военного». Материалом служили две книги: «Двадцать пять лет на Кавказе» А. Л. Зиссермана и «Воспоминания» В. А. Полторацкого.

Солдат Никитин, хотя и носит имя Петр, мало похож на будущего Петруху Авдеева: «Никитин был молодой человек, недавно сданный по очереди из большой хорошей семьи Владимирской губернии. Дома осталась молодая еще мать, красавица жена, три брата с женами и ребятами. Никитин, Петра, пошел охотно за брата. Но теперь, как это часто бывает, он раскаялся в своем добром поступке. Тоска съела его. Зачем он бросил богатый дом, родительницу, жену, зачем живет здесь, на чужой стороне, ходит рубить лес без толку и стреляет по татарам? Не мог сжиться Петра с этой жизнью, и курил, и пил он, и тоска все хуже и хуже одолевала его. Два раза он думал бежать, да и выходил за крепость, но молился и проходило. Особенно тяжело было Петру то, что солдаты товарищи, которые, по его соображениям, должны были испытывать то же, что и он, не только не понимали его и, когда он заговаривал с ними о своей тоске, смеялись над ним, но, напротив, как будто были совсем довольны своей жизнью и гордились ею». Умирая в лазарете, он произносит: «Слава Богу, развязала меня Царица Небесная, сколько бы еще грешить пришлось. Ведь я нынче ночью бежать

267

к Шмелю хотел. Теперь одно только бы: хозяйка замуж вышла да брат матушку не оставил. А мне хорошо. — Тут же сразу молча попросил свечку в руки и помер».

В портрете главного героя еще нет психологической глубины и того «детского» обаяния, какое появится позднее: «Хаджи-Мурат ехал впереди на белогривом коне, в белой черкеске и в чалме на папахе»; «... Вся фигура этого молодцеватого, с короткой, обстриженной бородкой и блестящими, не бегающими, а внимательно и удивительно ласково смотревшими глазами, невольно привлекала и подбодряла»; «Хаджи-Мурат, не вставая, подарил его своей заразительной улыбкой белых зубов из-под черных стриженых усов».

20 ноября Толстой записал в дневнике: «Много обдумал Хаджи-Мурата и приготовил материалы. Все тон не найду». И 24 ноября: «Вчера готовил Хаджи-Мурата. Как будто ясно».

В этой третьей редакции главенствует иной тон — точка зрения самого Хаджи-Мурата: сначала в авторском пересказе его биографии («Хаджи-Мурат родился в 1812 году в небогатом аварском семействе Гаджиевых...»); воспоминаниях героя о себе («И он вспоминал свои две прежние измены хазавату и всю прежнюю жизнь свою») и, наконец, в рассказе Лорис-Меликову («За несколько дней перед отъездом в Нуху Лорис-Меликов, офицер, состоявший при Воронцове и говоривший по-татарски, вызвал Хаджи-Мурата на рассказ о всей своей жизни»)73. Прямо в рукописях, в скобках, помечаются источники: «История 80 пехотного Кабардинского полка» Зиссермана, «Сборник сведений о кавказских горцах», разные его выпуски. Сохранившиеся в яснополянской библиотеке книги хранят многочисленные пометы того времени. На отдельных листах — «Материалы Хаджи-Мурата» и заметки. Среди них: «Чудные песни о мщении и удальстве»; «Крыши русские, как спина у осла»; «Прелестная песня»; «Песня о Хочбаре удивительная»; «Сказка прекрасная»74.

Рассказ Хаджи-Мурата о себе гораздо пространнее, чем это будет в XI и XIII главах последней редакции; но нет еще изумительных деталей, которые придут потом (например, сравнения: «аул небольшой, в ослиную голову»). Появились уже и «особенная детская улыбка», и воспоминание о матери, ее рассказе: «как она, раненная кинжалом своим мужем, прижала к свежей ране [своего ребенка] и не отдала его нукерам хана. Случилось это, как рассказывала это ему

268

его мать и как она пела про это сложенную ею самой песню, из-за того, что Сулейман, отец Хаджи-Мурата, хотел отнять у матери Хаджи-Мурата и дать ей выкормить ханского сына так же, как она выкормила от старшего своего сына Османа старшего сына хана. Но Патимат ни одного ребенка не любила так, как Хаджи-Мурата, и не согласилась. Сулейман взбесился». В последней редакции это войдет в главу XXIII, ночные размышления и воспоминания перед побегом. Сочинит Толстой и песню матери (такого текста нет в источниках): «Булатный кинжал твой прорвал мою белую грудь, а я приложила к ней мое солнышко, моего мальчика, омыла его своей горячей кровью, и рана зажила без трав и кореньев, не боялась я смерти, не будет бояться и мальчик джигит».

В конце ноября, оставив без продолжения несколько строк нового начала («Это было давно, когда еще только начиналась на Кавказе война горцев с русскими» — т. 35, с. 354), Толстой стал писать «Хаджи-Мурата» (в автографах появилось это заглавие) как биографию героя. Повествование начинается с 1830 года: «Хаджи-Мурат был второй сын Мухамеджана, третьего сына аварского хана. В 1830 году он в первый раз был на войне и в первый раз убил человека»; «Это было в 1830 году. Кази-мулла, первый мюршид на Кавказе, подступил с своими мюридами к Хунзаху в Аварии и послал послов к ханьше Паху-Бике сказать ей, что начался хазават и что, если аварцы не присоединятся к нему, он разгромит Хунзах и силою заставит их воевать с русскими» (т. 35, с. 350, 351). Несколько раз прописывался драматический эпизод убийства мюрида, с его предсмертными словами, обращенными к Хаджи-Мурату: «Будешь мюрид. Алла илляха». Вскоре были сделаны еще три наброска, где действие начинается в 1834 г., когда Гамзат-бек «окружил своим войском» Хунзах, надеясь силой привлечь ханшу к хазавату — войне с «неверными». Одно из начал — художественно очень сильная сцена: на кукурузном поле Хаджи-Мурат, его молодая жена с грудным ребенком, старик-дед. Появившийся всадник зовет Хаджи-Мурата к ханше: «За тобой приехал, с Умма-ханом едет к Гамзату, велела тебе приехать» (т. 35, с 358).

Отправлявшуюся в Москву Татьяну Львовну Толстой просил о новых книгах по Кавказу (она выслала повесть А. А. Бестужева «Мулла-Нур» и «Очерки Кавказа» Е. Л. Маркова), а 6 декабря Е. И. Попов написал Л. Ф. Анненковой о приехавшем из Ясной Поляны Толстом: «Он кончил свою статью об искусстве и теперь занят рассказом из кавказской жизни» (т. 35, с. 592). Артист Малого театра А. И. Сумбатов (псевд. Южин, родом из семьи грузинского князя), с которым Толстой познакомился 28 ноября 1895 г. на генеральной репетиции «Власти тьмы», посетил Хамовники зимой 1897—98 г.: «Он тогда начинал писать

269

«Хаджи-Мурата» и просил меня прислать ему книг о Кавказе. Я, конечно, все исполнил»75.

В декабрьском дневнике «Хаджи-Мурат» упомянут трижды: «У Русанова голова Хаджи-Мурата76. Нынче утром хотел писать Хаджи-Мурата. Потерял конспект» (13 декабря); «Обдумывал Хаджи-Мурата, но нет охоты и уверенности» (21 декабря); «Думал о Хаджи-Мурате» (29 декабря). Что касается потерянного конспекта, то он, по всей видимости, нашелся. Клеенчатая тетрадь, где после зачеркнутого наброска: «Это было давно, семьдесят лет тому назад, когда только начиналась война русских с кавказскими горцами...», следовал конспект всей повести. 28 пунктов, последний — «Смерть» (т. 35, с. 359—362). В январе 1898 г. на страницах этой же тетради создавались фрагменты пятой редакции «Хаджи-Мурата».

XVI

Еще в октябре 1896 г. Д. Кенворти прислал, по просьбе автора, книгу поэта и публициста Эдуарда Карпентера «Civilisation, its caus and cure» («Цивилизация, ее причина и излечение»). Толстой записал в дневнике: «Прекрасная статья Carpenter’а о науке. Все мы ходим близко около истины и с разных сторон раскрываем ее». «О науке» — вторая статья в сборнике, названная «Modern science» («Современная наука»). 23 октября в письме к Софье Андреевне сказано: «Еще событие у меня то, что читаю прекрасную, удивительную статью Carpenter, англичанина, о науке» (т. 84, с. 265).

Решено было перевести статью и напечатать в России. Перевод, выполненный Сергеем Львовичем, отдан в «Северный вестник», и 25 апреля 1897 г. Л. Я. Гуревич, «с радостью» получив перевод «прекрасной статьи», просила Толстого о предисловии. Видимо, А. Л. Волынский, посетивший 29 июля Ясную Поляну, возобновил просьбу и услышал согласие. Получив 21 октября корректуру перевода, Толстой в тот же день «начал писать предисловие». Затем работа над статьей упоминается в записях 12, 14, 15, 17, 20 и 28 ноября. Рассказывал о своих работах в письме 17 или 18 ноября к Софье Андреевне:

270

«Написал я предисловие к статье Карпентера о науке, которая мне кажется очень важной, так что, может быть, я выкину ее из статьи об искусстве» (т. 84, с. 302). В те же дни Русановым, всегда близко с сердцу принимавшим его творческую работу, особенно художественную, Толстой приписал (в письме А. П. Иванова): «Мне очень, очень хорошо в уединении. Хоть хорошего делаешь мало — дурного меньше делаешь. Искусство кончил и не знаю, за что взяться. Хочется в виду близости конца делать только самое важное. И все кажется важным, когда вдумаешься» (т. 70, с. 198).

27 ноября, отправляя Л. Я. Гуревич исправленную им корректуру перевода Карпентера, Толстой сообщил, что Сергей Львович не хочет выставлять свое имя и просит только прислать номер журнала; предисловие же «переписывается и будет выслано вам дня через два. Я бы желал еще раз прочитать и поправить его в корректуре» (т. 70, с. 204). В коротком письмеце А. Л. Волынскому та же просьба о корректуре и о том, чтобы, пока не выйдет, не объявлять в журнале.

Между тем утром 28 ноября в Ясную Поляну приехал Д. П. Маковицкий, «милый, кроткий, чистый»; «много радостного рассказал про друзей», как отмечено в дневнике. Толстой его «еще больше полюбил»: «Он составляет с Славянским Посредником центр маленькой, но думаю, что божеской работы»77. Для статьи о Карпентере, да и для автора, это событие имело драматические последствия. Открытый и простодушный Душан Петрович, не подозревая опасности, в Москве рассказал про статью и предисловие Софье Андреевне. Та «ушам своим не верила», просила повторить (после истории с «Хозяином и работником» муж обещал «ничего не печатать в «Северном вестнике»», как записала она, подчеркнув эти слова, 30 ноября в дневнике). Вдобавок вернувшаяся из Крыма и теперь приехавшая из Ясной Поляны Татьяна Львовна сказала матери, что отец не хочет ехать в Москву — для него это «самоубийство». В письме дочери 15 ноября Толстой в самом деле писал о своем нежелании переезжать в Москву: «Я думаю об этом каждый день раз 100 и подолгу и не могу решить, ехать на мучение, недостойную и праздную жизнь, бросив свое плодотворное уединение, когда мне уже так мало остается жить и работать — есть некоторого рода духовное самоубийство. И зачем?» (т. 70, с. 199). И 26 ноября урезонивал жену: «Твое рассуждение о том, что гораздо важнее и нужнее мне быть с

271

тобою, чем то, что что-то такое будет написано немножко хуже или лучше, поразительно своей несправедливостью» (т. 84, с. 304).

Как раз в эти дни обдумывался «Хаджи-Мурат», искался нужный «тон», и 3 декабря появилось в дневнике: «Моя работа над Искусством многое уяснила мне. Если Бог велит мне писать художественные вещи, они будут совсем другие. И писать их будет и легче и труднее». Подобно своему герою, вспоминавшему на страницах рукописей детство, Толстой 4 декабря ездил в село Долгое (в 20 км. от Ясной Поляны), где стоял проданный в 1854 г. на своз большой дом, в котором родился: «Очень умиленное впечатление от развалившегося дома. Рой воспоминаний».

Возбуждение Софьи Андреевны было беспредельно. В дневнике она записывала спустя десять дней, что хотела лишить себя жизни, уехать куда-нибудь — в Петербург, отнять статью у Гуревич, думала, что сойдет с ума, и уехала к Троице. Там в гостиничном номере лавры ее нашла Татьяна Львовна. Вернулась Софья Андреевна, лишь получив от мужа из Москвы телеграмму. Этой телеграммой от 6 декабря завершается их переписка 1897 года: «Хотел ехать, но чувствую себя слабым. Приезжай, пожалуйста, нынче, причин страданий нет» (т. 84, с. 306). В этот день Толстой записал в дневнике: «5 приехал. Ее нет. Она в страшном возбуждении уехала к Троице. Все наделала моя статья в «Северном вестнике». Я нечаянно ошибся». Софья Андреевна, рассказывая в дневнике подробно всю историю (и о том, что на площади Троице-Сергиевой лавры цыганка сказала ей: «Любит тебя блондин, да не смеет; ты дама именитая, положение высокое, развитая, образованная, а он не твоей линии...» и за рубль шесть гривен обещала дать «приворот» — «Мне стало жутко и хотелось взять приворот»), описала и ее конец: «Дома Лев Николаевич встретил меня со слезами на глазах в передней. Мы так и бросились друг к другу. Он согласился... не печатать статьи в «Северном вестнике», а я ему обещала совершенно искренно не видать нарочно С. И., и служить Л. Н., и беречь его, и сделать все для его счастья и спокойствия...

А сегодня в его дневнике написано, что я созналась в своей вине в первый раз и что это радостно!! Боже мой! Помоги мне перенести это! Опять перед будущими поколениями надо сделать себя мучеником, а меня виноватой!»78

Статья между тем была востребована из «Северного вестника» (5 декабря Толстой отправил письмо А. Л. Волынскому), и лишь спустя два месяца, под влиянием Сергея Львовича и Татьяны Львовны, Софья Андреевна согласилась. 13 февраля 1898 г. в ее дневнике: «Вчера я разрешила Л. Н. послать Гуревич в «Северный вестник» его предисловие к переводу Сережи Карпентера о значении науки.

272

Разрешила я потому, что хочу после «Искусства» в 15-й том напечатать это рассуждение о науке; оно как раз по смыслу будет продолжением статьи. Л. Н. очень обрадовался моему согласию»79.

1 марта 1898 г. вышел № 3 «Северного вестника» с «Предисловием» к статье Эдуарда Карпентера «Современная наука» (указано, что перевод — под редакцией Толстого), а в конце марта появился 15-й том «Сочинений гр. Л. Н. Толстого», где после «Что такое искусство?» шла статья о Карпентере.

Сам Толстой, читая корректуры, записал 19 февраля в дневнике: «Чувствую, что это правда, что это надо, но больно, что оскорбляю, огорчаю много добрых заблудших. Очевидно, 0,999 не поймут, во имя чего я осуждаю нашу науку, и будут возмущены. Надо было сделать это с большей добротой. И в этом я виноват, но теперь поздно».

XVII

Как и в книге об искусстве, в предисловии к статье Карпентера речь идет о вопросе нравственном (экологическом, как сказали бы мы теперь) — отношении «успехов» науки к существующему порядку бытия80.

«Я думаю, — начал эту свою работу Толстой, — что предлагаемая статья Карпентера о современной науке может быть особенно полезна в нашем русском обществе, в котором более чем в каком-либо другом европейском обществе распространено и укоренилось суеверие, по которому считается, что для блага человечества совсем не нужно распространение истинных религиозных и нравственных знаний, а нужно только изучение опытных наук, и что знание этих наук удовлетворяет всем духовным запросам человечества» (т. 31, с. 87).

В этом утверждении, может быть, не вполне учитывались достижения русской философской науки того времени (Н. Ф. Федоров, В. С. Соловьев и др.), да и мысли некоторых естественников (В. И. Вернадский), но в полном соответствии с действительностью отразилось повальное увлечение «техникой», позитивизмом и марксизмом. О К. Марксе пишет далее и Толстой: «Не говоря уже о богословии, философии и юриспруденции, поразительна в этом отношении самая модная из этого рода наук — политическая экономия. Политическая экономия, наиболее распространенная (Маркс)81, признавая существующий строй жизни таким, каким он должен быть, не

273

только не требует от людей перемены этого строя, т. е. не указывает им на то, как они должны жить, чтобы их положение улучшилось, но, напротив, требует продолжения жестокости существующего порядка для того, чтобы совершились те более чем сомнительные предсказания о том, что должно случиться, если люди будут продолжать жить так же дурно, как они живут теперь». По убеждению Толстого, истинная цель науки — «сделать жизнь людей более доброй и счастливой» (там же, с. 91). Пока же медицине, к примеру, нечего гордиться тем, что она научилась вылечивать от дифтерита, если дети «без дифтерита нормально мрут в России в количестве 50% и в количестве 80% в воспитательных домах» (там же, с. 94). Все время обращается Толстой к точке зрения, интересам «простого и разумного рабочего человека»: «Людям надо жить. А для того, чтобы жить, им надо знать, как жить» (там же, с. 89). Поэтому подлинная наука обязана опираться на религиозное сознание: «Определяло же и определяет для людей то, что очень важно, что менее важно и что совсем не важно, общее понимание людьми смысла и цели жизни, т. е. религия» (там же, с. 91). Современная наука лишь «удовлетворяет праздной любознательности, удивляет людей и обещает им увеличение наслаждений» (там же, с. 92).

Заключается статья словами: «Наша наука, для того чтобы сделаться наукой и действительно быть полезной, а не вредной человечеству, должна прежде всего отречься от своего опытного метода, по которому она считает своим делом только изучение того, что есть, а вернуться к тому единственному разумному и плодотворному пониманию науки, по которому предмет ее есть изучение того, как должны жить люди... Вот это-то признание несостоятельности опытной науки и необходимости усвоения другого метода и показывает предлагаемая статья Карпентера» (там же, с. 95).

XVIII

Между тем жизнь в Москве шла своим чередом: работа, встречи, разговоры, письма, чтение.

13 декабря в дневнике — перечень художественных «сюжетов, которые стоит и можно обработать, как должно», как бы задание на предстоящее время. Их оказалось 13 (некоторые подчеркнуты): «1. Сергий. 2) Александр I. 3) Персиянинов. 4) Рассказ Петровича, мужа, умершего странником. 5) — следующие хуже — Легенда о сошествии Христа во ад и восстановление ада. 6) Фальшивый купон. 7) Хаджи-Мурат. 8) Подмененный ребенок. 9) Драма христианского воскресения, пожалуй и 10) Воскресенье, суд над проституткой, 11) Прекрасно. Разбойник — убивающий беззащитных. 12) Мать. 13) Казнь в Одессе». И следом: «Дома тяжело. Но я хочу и буду радостен».

274

Спустя несколько дней Толстой рассказывал (а Софья Андреевна записала в дневнике) еще сюжет: к умирающей женщине-роженице пригласили иеромонаха Чудова монастыря; исполнив обряд, монах, бывший прежде доктором, сделал операцию — мать и ребенок остались живы. «Говорят, что когда дело дошло до митрополита, монаха хотели расстричь, но потом только перевели в другой город и другой монастырь»82. Толстой сказал, что эта тема была бы хороша для Мопассана, но и он сам готов воспользоваться этим сюжетом.

28 декабря, как отмечено на другой день в дневнике, «целый день складывалась драма-комедия: Труп». «Живой труп» будет начат в январе 1900 г., когда Толстой, посмотрев в Художественном театре «Дядю Ваню», «возмутится». Но характерно, что первая мысль о пьесе была в чеховском духе: не драма (как «Власть тьмы»), не комедия (как «Плоды просвещения»), а «драма-комедия»83. Спор с Чеховым шел по другой линии — о нравственной содержательности искусства, которой, в силу ее скрытости, завуалированности, Толстой не находил у своего молодого современника, хотя и лучшего, по его мнению, из тогдашних писателей. Читая рассказ Чехова «На подводе» в день его публикации газетой «Русские ведомости», 21 декабря, Толстой записал в дневнике: «Превосходно по изобразительности, но риторика, как только он хочет придать смысл рассказу. Удивительно прояснилось у меня в голове благодаря книге об Искусстве».

Бывшего в Хамовниках 7 декабря художника Н. А. Касаткина Толстой «спрашивал об образцах», т. е. образцах подлинного искусства. Много разговоров об искусстве происходило и во время визитов молодого французского журналиста Андре Бонье, приехавшего в Москву для бесед с Толстым (на протяжении недели они виделись четыре раза)84.

«Толстой считает, что разложение искусства наблюдается прежде всего во Франции, и хочет это показать.

— Так как Франция в своем развитии всегда идет впереди всех, — сказал он мне, — а другие нации следуют за ней, то здесь таится большая опасность. А со злом надо бороться в самом зародыше.

275

Современное искусство Франции — это искусство декадентов: темные поэты, ученики Бодлера, художники — пуанталисты, импрессионисты и все прочие последователи Пюви де Шаванна, чья искусственная наивность невыносима, непонятные композиторы, находящиеся под пагубным влиянием Вагнера, все они — декаденты!»

Об эстетических теориях, преимущественно английских и немецких, Толстой высказался так же, как в печатавшемся трактате: «В основном они сводятся к тому, что превращают искусство в самоцель и парадокс этот нагло доводят до утверждения, будто сущность и смысл искусства в нем самом. Это просто цинично. Претензии большие, а результаты маленькие. Так дошли и до этой ерунды, вы слышите, до ерунды насчет Красоты, Истины, Добра, которую совершенно напрасно пропагандировал ваш Виктор Кузен»85.

«Я не требую, чтобы искусство было поучительным и только. Главное, чтобы оно интересовало народ. А оно может интересовать народ, то есть большинство людей, если оно искренно, если оно выражает то, что есть в нас глубокого, человечного, общего всем людям. В искусстве важны три вещи: искренность, искренность и еще раз искренность».

И о науке: «Только наука, обращенная к жизни, нужна и законна. Наука для науки — это заведомо бесплодная идея, она не в состоянии удовлетворить даже самое себя».

Однажды вечером Толстой сел за рояль и в наступивших сумерках проиграл отрывки из Шумана: «Вот музыка! Это стоит больше, чем все ваши Вагнеры!»

В другой раз вместе выходили на улицу, Толстой надел «короткое пальтецо на тонком слое ваты, а на голову — круглую суконную шапку», и французу стало стыдно за свою меховую шубу и башлык. На визитной карточке Андре Бонье сохранилась рекомендательная записка к В. В. Стасову (т. 70, с. 212).

Спустя четыре года Бонье в своей книге заметил: «Никогда больше, кроме как рядом с Толстым, я не испытывал такого безусловного ощущения присутствия подлинного гения»86.

Через несколько дней после отъезда француза, 21 декабря, Толстой записал в дневнике: «Вчера получил анонимное письмо с угрозой убийства, если к 1898 году не исправлюсь. Дается срок только до 1898 года. И жутко и хорошо». Это послание, со штемпелем: Павлоград, 20 декабря и сургучной печатью с дворянской короной, сохранилось в архиве Толстого. Софья Андреевна в дневнике скопировала его и очень перепугалась, думая сообщить екатеринославскому

276

губернатору или московскому обер-полицейместеру. Один из членов тайного общества «Вторых крестоносцев» назначал 3 апреля будущего 1898 г. днем убийства «врага нашего царя и отечества», «законоположника» секты, оскорбляющей «Господа нашего Иисуса Христа». Жене Толстой сказал, что «предупредить ничего нельзя и на все воля Бога»87. А в своем дневнике 28 декабря записал: «Получены угрожающие убийством письма. Жалко, что есть ненавидящие меня люди, но мало интересует и совсем не беспокоит».

31 декабря последовало разрешение министра внутренних дел духоборам выселиться за границу с условием не возвращаться обратно.

Это дело не только интересовало, но во многом определило в ближайшие два года всю жизнь и даже творческую работу. 29 декабря, отвечая Э. Кросби на его рассказ о шекерах, Толстой написал: «Как бы я хотел жить среди них»88.

XIX

Книгу Толстого об искусстве ждали в России и во всем мире. И хотя автор, занятый новыми работами, уверенный в том, что он сделал все, что мог, чтобы сказать своим современникам полезное, нужное и новое, мало интересовался откликами на свой труд, в биографии их необходимо привести, пусть неполно. Тем более, что известно: когда вдруг оспаривали, Толстой начинал волноваться и горячо доказывать свою истину; радовался, когда получал сочувственные отзывы, и огорчался враждебным.

Около 21 декабря вышла в свет книжка журнала «Вопросы философии и психологии» с первыми пятью главами, и 30 декабря в газете «Новое время» помещено их изложение. 4 января 1898 г. из Ниццы А. П. Чехов написал А. С. Суворину, повторив, в сущности, свое мнение на эту тему, сложившееся весной, в клинике, где его навестил Толстой: «Все это старо. Говорить об искусстве, что оно одряхлело, вошло в тупой переулок, что оно не то, чем должно быть, и проч., и проч., это все равно, что говорить, что желание есть и пить устарело, отжило и не то, что нужно»89. Тогда же, в январе, И. И. Левитан спрашивал друга, читал ли он статью Толстого, которая вызывает «большой переполох»: «и гениально, и дико в одно и то же время»90. Позднее Чехов интересовался оттиском, содействовал авторизации немецкого перевода, но суждения больше не высказывал.

277

Вечером 3 января 1898 г. у Толстых собралось большое общество лиц, причастных к искусству: В. В. Стасов, Н. А. Касаткин, В. В. Матэ, И. Я. Гинцбург, Н. А. Римский-Корсаков с женой, писатель А. В. Верещагин, певица М. Н. Климентова-Муромцева. Толстой в дневнике записал глухо: «... Кофе, глупый разговор об искусстве. Когда я буду исполнять то, что много баить — не подобаить». Софья Андреевна оценила по-своему: «Стасов говорил, что Л. Н. все вверх дном поставил. Я это и без него знала, ведь он на то и бил!»91

С Н. А. Римским-Корсаковым это была первая встреча: он приехал в Москву на премьеру «Садко» в частной русской опере С. И. Мамонтова, и Стасов привел его к Толстому. В тот вечер композитор «горячился, отстаивая красоту в искусстве и развитие для понимания ее». Стасов весь вечер молчал, но зато подробно высказался в письмах. Еще в конце декабря, прочитав первые главы, писал Толстому: «Этого еще никто не писал, — хотя иные уже пожалуй и думали. Но такова участь всех нас, маленьких, — что мы подумаем и почувствуем хорошенького, то так при нас и остается. А большие возьмут да скажут это громовым словом на всю площадь». И 6 января, вернувшись в Петербург, повторил: «Ну, да что мне все мои затеи, все мои писания ненужные и праздные, когда я болен и более, значит, обыкновенного неспособен, а рядом тут уже есть человек, который не раздумывает, не собирается, а — делает, громадною кистью и разумом, за нас всех и для нас всех... Ах, как я жду 2-ю вашу статью про искусство! Должно быть, опять чудеса там будут. Но навряд ли сравняется это с словами 1-й статьи: «искусство — общение людей, заражение своим». Выше и глубже не выдумаете и не создадите ничего»92. Накануне рассказывал о московских разговорах в письме брату Дмитрию Васильевичу: «...Скоро у нас пошел громадный, прегромадный спор об искусстве, музыке, Вагнере, по поводу новой статьи Толстого, и Римский-Корсаков так его рассердил и окислил под конец вечера, этак около 1 ч. ночи, после самых мирных, кротких, дружеских бесед и рассказов из автобиографии, что вдруг Лев Толстой сказал Надежде Николаевне: «Нет, ничего, вы меня ничуть не утомили и не обеспокоили, но я рад, что сегодня собственными глазами видел мрак»93. И 9 января — в письме к художнице Е. М. Бем: «Я тоже в неописанном восторге от этой чудной вещи «Что такое искусство?», невзирая на то, что там с иным

278

не согласен. У нас там даже происходил великий спор и состязания насчет Рихарда Вагнера (о котором Лев неумело говорит в этой статье)»94.

Когда появилось в печати окончание трактата, Стасов снова обратился к автору: «Я считаю, что эти немногие страницы — последние слова и речь кончающегося XIX века. Какой это век, который способен кончаться таким величием и такою неслыханною правдою, остававшеюся неизвестною впродолжение столетий, тысячелетий. Да, да, вот на чем кончает XIX столетие. Великое столетие! Для меня несомненно, что от этих слов и страниц должен начаться новый поворот всего искусства»95. Правда, в письме 21 июня 1898 г. к брату Дмитрию Васильевичу Стасов, верный своим взглядам, говорил также об «ошибке и заблуждении» Толстого — «это всегдашняя его религиозная и моральная точка зрения»: «Как можно эти две вещи ставить на самый первый план?!!... И это я ему много раз говорил в глаза и писал. Но он не хочет и слушать!» И тем не менее: «Я полагаю, что его книга должна иметь последствием совершенно новое направление искусства... Общие его тезисы и афоризмы, решения — глубоко справедливы и открывают новые горизонты»96. «Этого еще никто никогда не говорил, по крайней мере в печати»97.

Стасовские слова: Толстой «делает за всех» повторит, совершенно независимо от Стасова, А. П. Чехов в письме 28 января 1900 г., прочитав «залпом» роман «Воскресение».

21 марта 1898 г. И. Е. Репин написал «обожаемому Льву Николаевичу»: «Сейчас прочитал окончание «Что такое искусство?» и нахожусь всецело под сильным впечатлением этого могучего труда Вашего. Если можно не согласиться с некоторыми частностями, примерами, зато общее, главная постановка вопроса так глубока, неопровержима, что даже весело делается, радость пронимает... Религия найдена — это самое великое дело жизни нашей!.. Вот уж могу без всякого лицемерия крикнуть: я счастлив, что дожил до этого дня!»98 Толстой был рад и ответил: «Если моя книга помогла уяснить вопросы искусства такому художнику, как Репин, то труд ее писания не пропал даром» (т. 71, с. 334). Раньше, прочитав лишь первые главы, Репин в письме А. В. Жиркевичу говорил о несогласии с Толстым: «красота есть».

Молодой В. Я. Брюсов по прочтении первой части трактата отправил странное письмо (которое осталось без ответа), где уверял, что такие же взгляды он развивал в своей книге «Chefs d’Oeuvres», так

279

что во второй части статьи Толстой должен сделать «примечание» либо направить «особое письмо в газеты»99. Художник М. В. Нестеров заметил о книге Толстого: «В ней много страстности и нелепого убеждения и противоречий»100.

Поэт старшего поколения, Я. П. Полонский, консерватор и монархист, не разделяя радикальных взглядов Толстого, и теперь (как это было уже с «Царством Божиим внутри вас») намеревался выступить с резко критической статьей. Он читал ее в кругу друзей. 6 апреля М. О. Меньшиков рассказывал в письме Толстому: «Свое возражение на Вашу книгу об искусстве Полонский сдал Ухтомскому; возражение такое резкое, что князь не согласился печатать, если не будут смягчены некоторые места. Полонский согласился смягчить»101. 7 апреля 1898 г., обеспокоенный, главное, тем, что человек, которого он полюбил с тех пор, как узнал (познакомился в декабре 1856 г. в Петербурге и встречался в 1857 г. в Баден-Бадене), продолжал любить всегда, испытывает к нему недобрые чувства, Толстой написал: «Очевидно, что тут есть какое-то недоразумение, и я очень желал бы, чтобы оно разрушилось. Пожалуйста, простите меня, если считаете, что я в чем-нибудь виноват перед вами, и не будьте дурно расположены ко мне. Мне и всегда было мучительно больно чувствовать и знать, что я виновник вызванного моими слабостями дурного чувства, а теперь, когда всякий день по несколько раз думаю и готовлюсь к смерти, это для меня особенно мучительно» (т. 71, с. 349). Полонский 14 апреля ответил длинным посланием, потом 5 мая послал еще дополнение. Письма вполне добрые, но опять не согласные с толстовским «анархизмом», в области искусства тоже. «Миллионы братьев наших, хотя отживших, но все же братьев, поклонялись и Рафаэлю и Данту, славили гений Шекспира, сливались воедино душой и сердцем, внимая Бетховену, изучали Канта и двигали вперед науку, естествознание... Словом, были лучшими двигателями человечества, как в умственном, так и в нравственном отношении. И что же, Вы единственный, который осудили их всех, как людей, пребывающих во лжи, — неужели это любовь?» (14 апреля). «В Вашей статье об искусстве страницы о Вагнере так хороши и правдивы, что я не могу им вполне не сочувствовать, но Ваше заключение, где говорите Вы о науке, проникнутой христианским чувством или, как Вы говорите, сознанием, непонятно мне»102.

19 мая Полонский опубликовал смягченный вариант статьи, под заглавием «Навеянное», в «С.-Петербургских ведомостях». Толстой, по всей видимости, ее не читал; 20 мая благодарил за добрые письма: «Вы, верно, знаете, какое преобладающее перед всем другим значение

280

приобретает в старости доброта. Я и всегда особенно ценил легенду об Иоанне Богослове, под старость говорившем только: братья, любите друг друга; а теперь особенно умиляюсь перед нею. Это одно на потребу... Вы говорите про старость. Я тоже чувствую и очень ее приближение, и мне кажется, что то ослабление жизнедеятельности, которое мы чувствуем здесь, не есть уменьшение жизни, а только начинающийся уже переход в ту жизнь, который мы еще не сознаем. Когда же мы умрем, мы вдруг сознаем ее» (т. 71, с. 366).

Полонскому до этого «сознания» оставалось совсем недолго: он умер в Петербурге 18 октября 1898 г.

10 сентября 1898 г. в лондонской «Daily Chronicle» появилась статья Бернарда Шоу о «Что такое искусство?»

«Как и все дидактические сочинения Толстого, — говорил английский писатель, — эта книга подобна замаскированной мине взрывного действия... Мы не можем не ощутить жалящей силы, с которой Толстой бросает нам вызов, вопрошая: чего вы достигли и до чего дошли, придерживаясь противоположных принципов?» Шоу не был согласен с толстовской верой в простого крестьянина, надежность таких эстетических критериев, но восхищался смелостью «воителя»: «он бросает вызов всем большим и малым авторитетам в области теории прекрасного и не дает им передышки до тех пор, пока они не падают замертво»103.

Поляк Болеслав Прус, критикуя теоретиков «чистого искусства», ссылался на Толстого («Kurier Codzienny», 18/30 апреля 1899 г.): «По мысли Толстого, который создал больше ценных произведений, чем разного рода «модернисты», искусство, когда оно служит «возбуждению общественных стремлений», нисколько не унижает себя. Наоборот, только таким образом оно выполняет свою роль»104. Б. Прусу вторил в личном письме Толстому (2 июня 1899 г.) М. Здзеховский: «Я читал с глубоким наслаждением Ваше сочинение об искусстве, оно мне послужило могучим пособием в моей борьбе с нашими польскими декадентами...»105.

В июле 1898 г. Эдмон Луи де Маси, преподаватель Королевской Академии изящных искусств в Антверпене, прочитав книгу во французском переводе Гальперина-Каминского, написал Толстому: «Для меня лично ваша книга оказалась тем более значительной, что я разделяю ваши взгляды по многим основным вопросам: о том, что произведения искусства должны нести нравственную и религиозную идею, о настоятельной необходимости противостоять потоку произведений чисто сексуального характера, о том, что не надо придавать

281

чересчур большого значения технической стороне дела (мастерство еще не есть искусство) и т. д.»106

В конце 1899 г. Э. Моод прислал в Москву отдельное полное издание «What is Art?» с обширным предисловием. 15 декабря, прося передать благодарность жене Моода Луизе за ее «превосходный» перевод «Воскресения», Толстой написал переводчику трактата: «Вашу книгу... я получил и с большою радостью прочел ваше введение. Вы превосходно и сильно выразили основную мысль книги. К несчастью, нет более глухих людей, как те, которые не хотят слышать» (т. 72, с. 271).

282

Глава шестая

ПРОДОЛЖЕНИЕ «ХАДЖИ-МУРАТА».
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУХОБОРОВ. РОМАН «ВОСКРЕСЕНИЕ»

1 января, «грустно» встречая новый, 1898 год, Толстой отметил в дневнике: «Получил письмо от Федосеева из Верхоленска о духоборах очень трогательное. Еще письмо от редактора «The adult» о свободной любви. Если бы было время, хотелось бы написать об этом предмете. Должно быть, и напишу».

29-летний революционер-марксист, ровесник и соратник В. И. Ленина, встретился в Сибири, сперва в пересыльной тюрьме, а потом на пути от с. Александровского до Верхоленска, с духоборами и с крестьянами Ольховиком, Середой, Егоровым, пострадавшими за отказ от военной службы. В пространном послании он рассказывал об этих людях, видимо, поразивших его; Толстой переслал копию В. Г. Черткову, и в ноябре 1898 г. письмо было опубликовано в № 1 «Листков свободного слова» (без указания автора).

Самому Федосееву Толстой ответил в марте, благодаря и за рассказ и за участие к судьбе сосланных. Тогда же отправил письмо Усть-Ноторскому земскому заседателю, прося «во имя Христа» передать по назначению собранные пожертвования, не вычитая эту сумму из казенного содержания (как это было заведено). 29 марта известил П. А. Буланже: «Поразило меня, и очень радостно, недавно письмо административно ссыльного из Верхоленска, который пишет о том, что начальник дисциплинарного батальона в Иркутске прямо сказал Ольховику и Середе, что мое ходатайство о них спасло их от телесного наказания и уменьшило их срок содержания. Пускай 1000 писаний пропадут даром, если одно будет иметь такие последствия, то надо писать не переставая» (т. 71, с. 342).

9 июня Толстой писал Федосееву еще раз, отвечая на его третье письмо. «Чувствую к вам большую благодарность и близость вследствие вашего доброго участия к нашим друзьям» — такими словами начато письмо, а завершается вопросами: «Кто вы? За что сосланы? Какое теперь ваше положение? И каково ваше душевное состояние? Если вам не неприятно ответить на эти вопросы, то буду благодарен вам» (т. 71, с. 374—375). Это письмо революционеру не довелось прочесть: 21 июня он покончил жизнь самоубийством. Причина верхоленской трагедии вполне неизвестна, но она как-то связана с «дикими

283

клеветами» (по словам В. И. Ленина в письме из Шушенского к А. И. Елизаровой) со стороны какого-то политического ссыльного против Федосеева — по поводу его сношений с духоборами, недостойных социалиста1.

Вполне вероятно, что история эта отозвалась в рассказе 1903 г. «Божеское и человеческое».

Что касается письма от Георга Бедбурга, издателя английского журнала «The Adult» («Зрелый возраст»), «анархо-коммуниста», который откровенно писал о том, что не питает большого интереса к идеям Толстого, но хотел бы знать его взгляд на свободную любовь, ответа не последовало, как осталось невыполненным и желание «написать об этом предмете». Программа журнала показалась «очень легкомысленной» (т. 88, с. 74). Отрицательный взгляд Толстого на «свободную любовь» известен со времен споров с петербургскими литераторами о Жорж Санд, комедии «Зараженное семейство» и не изменялся всю жизнь. Когда в марте 1898 г. Хамовники посетила издательница «Игрушечки» А. Н. Толиверова-Пешкова, задумавшая начать журнал «Женское дело», в записной книжке Толстого и дневнике отмечено: «Вопроса женского нет. Есть вопрос свободы, равенства для всех человеческих существ. Женский же вопрос есть задор»2.

Толстой в ту пору мечтал о деревенской газете для народа и даже пригласил И. Д. Сытина, чтобы обсудить материальную сторону дела. К сожалению, издание не состоялось.

В первые дни нового года, по обыкновению, было много гостей. По случаю представления новой оперы Н. А. Римского-Корсакова «Садко» в Москве собрались деятели искусства. В. В. Стасов (один из авторов либретто) объединил вечером 3 января в доме Толстых большую компанию: композитор с женой, певица Климентова-Муромцева, художник Касаткин, скульптор Гинцбург, гравер Матэ и др. Среди гостей находился и 23-летний художник Н. К. Рерих, театральный декоратор. Спустя много лет в статье «Толстой и Тагор» Рерих рассказал об этой встрече, во время которой он подарил фотографию со своей первой серьезной картины «Гонец» из серии «Начало Руси. Славяне» (создана в 1897 г.): гонец спешит к древнему

284

славянскому поселению с важной вестью о том, что «восстал род на род». Толстой спросил художника, случалось ли ему переезжать на лодке быстроходную реку: «Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет»3.

5 и 7 января Хамовнический дом посетил приезжавший из Петербурга И. Е. Репин. На этот раз у него была особая цель — поговорить с Толстым и получить тему для картины. Софья Андреевна отметила в дневнике: «Он говорит, что хотел бы свои последние силы в жизни употребить на хорошее произведение искусства, чтобы стоило того работать. Лев Николаевич еще ничего ему не посоветовал, но думает»4. 21 января Толстой рассказывал в письме В. Г. Черткову: «Одно из приятных впечатлений последнего времени было свидание с Репиным. Мы, кажется, оставили друг другу хорошее впечатление... Он очень и серьезно просит меня дать ему сюжет, и он исполнит его. И я вижу, что это серьезно, и все не нашел еще достойного сюжета и чувствую большую ответственность» (т. 88, с. 75). Уже 4 февраля Татьяна Львовна записала: «Репин все просит папа дать ему сюжет. Он приезжал с этим в Москву, потом писал мне об этом и еще несколько раз напоминал мне об этом, пока я была в Петербурге. Вчера папа говорил, что ему пришел в голову один сюжет, который, впрочем, его не вполне удовлетворяет. Это момент, когда ведут декабристов на виселицы. Молодой Бестужев-Рюмин увлекся Муравьевым-Апостолом, скорее личностью его, чем идеями, и все время шел с ним заодно, и только перед казнью ослабел, заплакал, и Муравьев обнял его — и они пошли так вдвоем к виселице»5.

Через С. А. Стахович Толстой передал Репину этот рассказ про декабристов, но художник, по ее словам, «не очень охотно» отозвался на предложение, говоря, что «трудно писать по чужому замыслу». Впрочем, просил указать материалы. Толстой ответил посреднице: «Не могу теперь вспомнить, где я читал подробности о казни»; далее ссылался на «Записки» С. П. Трубецкого, других современников, «разных генералов». Добавил еще, что об отношениях М. П. Бестужева-Рюмина к С. И. Муравьеву-Апостолу знает из рассказов брата Сергея Ивановича — Матвея6, о личности же, внешности Бестужева

285

можно узнать от его племянников: один из них, бывший начальником тульского оружейного завода, живет в Петербурге7.

На данную Толстым тему художник сделал только эскиз. В своих воспоминаниях «Из моих общений с Л. Н. Толстым» Репин не упомянул этот эпизод8.

1 февраля Толстого посетил другой художник, Н. А. Касаткин. С ним тоже были разговоры об искусстве, о том, что особенно занимало теперь: какие произведения можно считать «настоящими». Софья Андреевна в дневнике привела услышанный перечень: «Наймичка» Т. Г. Шевченко, романы В. Гюго и его же стихотворение «Бедные люди»9, рисунок И. Н. Крамского «Встреча войск» («как проходит полк и молодая женщина, ребенок и кормилица смотрят в окно»), иллюстрация В. И. Сурикова к рассказу «Бог правду видит, да не скоро скажет» («как спят в Сибири каторжники, а старик сидит»).

В разговоре того же времени с В. Ф. Лазурским Толстой, желая указать образцы «истинного» искусства («проникнутого христианским чувством» и «объединяющего людей») назвал Гюго, Диккенса, Достоевского, Шиллера. «О «Натане мудром» Лессинга еще подумает, перечитает»10.

В конце января А. А. Цуриков записал в дневнике: «Вечер провел у Л. Н. Толстого в очень оригинальном и разнообразном обществе: профессор Грот, Боборыкин, Дитрихс, какой-то матрос <Л. А. Сулержицкий>, какой-то причастный к печати человек <И. И. Горбунов-Посадов> ... Очень был мил и ласков старик, расспрашивал о детях, об успехах их и много одобрял, а главное, что не отдаю в учебные заведения»11.

Из письма Ф. Берсма (F. H. Boersma) от 3 января видно, что молодой голландец, приехавший изучать родное ему искусство в русских коллекциях, посетил Хамовники12.

Сам Толстой полюбил бывать в другом месте — «приюте малолетних бесприютных детей», как заметила 6 января Софья Андреевна в дневнике. Катался там на коньках и разговаривал «с мальчиками, которые хорошо воспитаны и свободны, и ласковы, и в то же время дисциплинированы»13. Мальчики занимались переплетным делом.

286

III

Как всегда в Москве, городская суета тяготила, и Толстой просил жену «отпустить» его в деревню. Жившим в Ясной Поляне молодоженам Льву Львовичу и Доре Федоровне написал: «Часто вспоминаю об уединении среди чистого снега и неба» (т. 71, с. 260). В том же письме — благожелательный отзыв о повести П. Д. Боборыкина «Тяга» («замечательно чуток»), только что появившейся в «Вестнике Европы», и о перечитывании Г. Гейне.

В трактате «Что такое искусство?» (гл. IX) Гейне упомянут рядом с Байроном и Леопарди, выразителями «чувства тоски жизни», характерного для «искусства богатых классов» (т. 30, с. 88). Но посетивший Толстого 12 января приятель молодости Д. Д. Оболенский рассказывает: «Л. Н. вышел ко мне с книжкою стихотворений Гейне в руках и прочел мне несколько чудесных стихотворений знаменитого поэта и восхищался ими; читает Толстой даже вечером мелкую немецкую печать совершенно свободно, при неярком освещении, настолько зрение хорошо. «Пользуюсь болезнью, чтобы перечитать Гейне, которого очень люблю, — сказал Л. Н. — Писать сейчас еще не могу!»14. Татьяна Львовна отметила в дневнике, что однажды Толстой прочитал наизусть стихотворение Гейне. В. Ф. Лазурский 18 февраля записал такое суждение: «У Гейне удивительное остроумие, необыкновенная ясность ума, когда он характеризует разные философские направления, «как не охарактеризует их ни одна история философии», чрезвычайно умные изречения». Хотя тут же Толстой прибавил, что «восторгался» Гейне, потому что «испорчен нашими искаженными взглядами на искусство». 31 января П. И. Вейнберг из Петербурга отправил оттиск своей статьи «Память Генриха Гейне» («Космополис», 1898, № 1) с надписью: «Любящему Гейне Л. Н. Толстому от крайне обрадованного этим автора беглой заметки и переводчика Гейне».

С Оболенским зашел еще разговор о том, что занимало тогда общественные и литературные крути, — деле Дрейфуса. Толстой сказал: «Мне, по моим убеждениям, очень противна эта жидофобия во Франции и ее современный шовинизм, крики за армию, и признаюсь, я сочувствовал этому движению, которое, казалось, добивалось оправдания невинно осужденного; но вот вмешалась молодежь, студенты, всюду чуткая ко всему хорошему; она за правительство, и я начинаю сомневаться, и меня смущает — как бы правда не на их стороне?»

287

Достоверность суждения подтверждается записью того времени в дневнике Татьяны Львовны: «Папа говорит, что нам, русским, странно заступаться за Дрейфуса, человека ничем не замечательного, когда у нас столько исключительно хороших людей было повешено, сослано, заключено на целые жизни в одиночные тюрьмы»15.

8 февраля в газете «Курьер» поместил свою беседу с Толстым о Дрейфусе журналист В. Яковлев: «Дело Золя, при всей его важности, дело далекое от нас, настолько далекое, что мы совершенно бессильны что-либо сделать для него. Между тем у нас найдется немало своих собственных тем и своего собственного дела, где мы если не во всем, то во многом можем быть полезными»16.

Позднее, в статье «О Шекспире и о драме», Толстой объяснял наваждение, охватившее публику по случаю дела Дрейфуса, пагубным воздействием прессы.

Разговоры преимущественно о литературе происходили 11 февраля, когда Толстого посетил А. И. Фаресов. В прошлом революционер-народник, привлекавшийся по делу 193-х, четыре года просидевший в одиночном заключении, Фаресов потом раскаялся, поступил на государственную службу и сотрудничал в разных изданиях; дружил с Лесковым. 18 марта М. О. Меньшиков написал Толстому: «Фаресов вернулся от вас в большом восторге и записал — с какою точностью, Бог весть — весь разговор с Вами» (т. 71, с. 334).

Как всегда, Толстого интересовало новое в искусстве, и он спросил гостя: «Что у вас в Петербурге в литературе?» Потом сказал, что В. Г. Короленко его «очень печалит»: удивительный стилист, но «выдумщик»; упомянул его рассказ «В ночь под светлый праздник», где арестанты бегут из тюрьмы в ночь на Пасху и им светит луна, чего быть не могло. «Вот Чехов не выдумывает своих рассказов, и я не знаю равного ему по художественности писателя». Впрочем, по обыкновению, заметил, что у Чехова «нет ничего за душой», и это ему «будет мешать властвовать над умами современников». Такое «властвование» над умами современников, «заражение» их своими чувствами и мыслями Толстой считал самым важным признаком подлинного искусства.

Статья Фаресова стала известна Толстому, и через М. О. Меньшикова он просил не печатать ее: «Не говоря о том, что многое неточно, а предметы спорные и задорные, есть такие вещи, как суждения

288

мои о Короленко и др., которые прямо сделают мне врагов. За что? Это мне было бы ужасно больно. Только одного желаешь: быть в любви со всеми, а тут за неосторожность в разговоре быть так строго наказанным» (т. 71, с. 333)17.

Еще одна тема в разговоре с Фаресовым навела Толстого на размышления о своей жизни. Как отмечено 19 февраля в дневнике, гость рассказывал про учение А. К. Маликова о «богочеловечестве» (от которого тот, впрочем, отошел, вернувшись к православию). «Все это было прекрасно, все было христианское, — записал Толстой, — будьте совершенны, как Отец ваш, но нехорошо было то, что все это учение имело целью воздействие на людей, а не внутреннее удовлетворение, не ответ на вопрос жизни. Воздействие на других — главная ахиллесова пята. Так что мое положение, ложное для людей, может быть оно-то и нужно».

Так и складывалась теперь собственная биография: могучее творчество, сильно «воздействовавшее» на людей; мысли о том, что главное в жизни — забота о собственной душе (и тогда все устроится само собою); сознание «греха» при виде «роскошных» условий, в которых приходилось жить, не имея сил во имя той же любви к другим разорвать порочный круг.

В литературных занятиях весь январь и февраль отданы преимущественно последним исправлениям и корректурам книги об искусстве. Работа была напряженной, срочной; к тому же не проходило нездоровье. Были и неприятности. Книжку журнала «Вопросы философии и психологии» с основными (начиная с VI) главами трактата велено было передать в духовную цензуру. 3 марта об этом сообщил секретарь редакции, а вслед за ним написал Н. Я. Грот: «Посылаю Вам известие о нашем смертном приговоре. Этакие дураки — книгу статьи об искусстве в «духовную цензуру». Ну, мне как-то все стало равно. Сколько ни трудись лично, не поможешь. Все дело во времени» (т. 30, с. 553). С. И. Танеев в своем дневнике 3 марта отметил, что разрешение дано, но в тексте сделаны искажения и купюры18. В этой связи Толстой написал и 19 марта отправил В. Г. Черткову предисловие к английскому изданию — заявление о том, «каким искажениям подверглась эта книга в России и почему» (т. 88, с. 83—84),

289

где рассказал о вмешательстве и редактора журнала, и духовного цензора. «Протестовать в России нельзя: ни одна газета не напечатает; отнять у журнала свою статью и тем ввести редактора в неловкое положение перед публикой тоже нельзя было. Дело так и осталось. Появилась книга, подписанная моим именем, содержащая мысли, выдаваемые за мои, но не принадлежащие мне» (т. 30, с. 206). Это предисловие появилось в № 1 «Свободного слова» (1898).

Против обыкновения, в середине февраля Толстой ответил сухим кратким письмом старику А. И. Ягну (в Саратовскую губернию), который в очередной раз прислал рукопись своей статьи «Напрасные бедствия и страдания людей». Как видно из писем Ягна (переписка началась в 1883 г.), в 1884 г. он виделся с Толстым в Москве, увлекался трактатом «В чем моя вера?» и другими религиозно-философскими сочинениями, а свою работу писал, чувствуя единомыслие с Толстым, с целью «ввести в жизнь и в отношения людей истинные — справедливые начала». В декабре 1897 г. в записной книжке помета: «Ягна рукопись в левом ящике» (т. 53, с. 321). Но в письме 16 февраля сказано: «Я очень занят и потому едва ли могу быть верным судьей о достоинстве вашей рукописи» (т. 71, с. 279)19.

Из новых своих работ более всего занимал «Хаджи-Мурат».

«Л. Н. все читает материалы кавказской жизни, природы, всего, что касается Кавказа», — отметила 6 января Софья Андреевна20. «Хотел я все это время написать художественное что-нибудь, такое, что содействовало бы мною же поставленным требованиям. Но ничего не мог», — признавался Толстой в письме В. Г. Черткову 9 января (т. 88, с. 72).

В дневнике — постоянные записи: «Все пытаюсь найти удовлетворяющую форму «Хаджи-Мурата», и все нет. Хотя как будто приближаюсь» (13 января); «Нынче уяснил план Хаджи-Мурата больше, чем когда-либо» (18 января); «... не перестаю думать о Хаджи-Мурате» (25 февраля).

Среди рукописей «Хаджи-Мурата» есть набросок, состоящий из пяти коротких глав, в конце датированный: «12 января 98» (т. 35, с. 365—370). Перед текстом помета: «Опять сначала» (в той же клеенчатой тетради — несколько коротких других набросков).

Начинается рассказ словами: «Хаджи-Мурату было 10 лет, когда он в первый раз увидал русских и возненавидел их». Повествование выдержано в лаконичном стиле, заставляющем вспомнить «Кавказский пленник», народные рассказы 80-х годов.

290

«Случилось в это время, что рота русских зашла далеко от других войск в горы. Горцы узнали про это, напали на эту роту и всю истребили ее: которых убили, которых увели в плен. Когда русский главнокомандующий узнал про это, он послал два батальона в аулы и велел выдать главных виновников». Далее изображена жуткая сцена экзекуции, прогнания сквозь строй «виновников». «Дед Хаджи-Мурата не переставая шептал беззубым ртом молитву. Хаджи-Мурат дрожал, как в лихорадке, и переступал не переставая с ноги на ногу... Начальник с брюхом и запухшими глазами все сидел и курил трубку, которую ему подавали солдаты. Хаджи-Мурат дольше не мог видеть и убежал домой».

По мнению исследователя, весь набросок создавался с творческим подъемом, в рукописи мало поправок. Основа эпизода взята из книги Зиссермана «25 лет на Кавказе», однако там не имеет прямого отношения к Хаджи-Мурату: он не был свидетелем такого случая21. Идея, владевшая в это время замыслом, — приверженность героя к хазавату, войне с «неверными», причины этой приверженности.

Заканчивается рукопись словами: «А между тем русские вовсе не были злы: не был зол и тот с заплывшими глазами начальник, сидевший с трубкой на барабане; не были злы офицеры, командовавшие солдатами; и еще менее были злы солдаты, забивавшие палками безоружных людей, виноватых только в том, что они любили свою родину».

После авторской даты поставлено: «Не годится». Вдохновенно написанный фрагмент не удовлетворил автора. Однако в разработанном тогда же подробном плане последние пункты — об экзекуции (т. 35, с. 372).

В. Г. Чертков, в свою очередь, не только поощрял к этой работе, но и просил завершить скорее, чтобы поправить ее изданием начатое в Англии дело: «Что касается до образцов художественного произведения, то вы таких уже много написали... Писать же нарочно для того, чтобы дать образец, не есть подходящее побуждение для произведения искусства. А пока есть потребность и силы, пишите такое, какое вы теперь затеяли»22. Толстой ответил другу 25 февраля: «Я постараюсь угодить вам повестью, послать ее прежде всего вам. Но горе в том, что все не пишется, да и перед Богом не следует этим заниматься, если только можно не писать. Уж очень важно, нужно перед Богом из последних сил тянуть тот воз, в который мы подпряглись, вслед за Христом» (т. 88, с. 79).

И все же Толстой собрал прежние рукописи «Хаджи-Мурата», сделал вставки и отдал в переписку. 10 и 14 марта Софья Андреевна отметила, что «с большим удовольствием» делала это, однажды до

291

половины пятого утра. Слабо понимая замысел: «Я думаю, это будет очень хорошо: эпическое произведение, надеюсь, без задора и полемики тайной»23.

Работа не продвинулась далеко. В апреле сделано еще прибавление к рассказу Хаджи-Мурата Лорис-Меликову, продолжалось чтение разных книг о Кавказе. 15 мая (находясь в Гриневке для помощи голодающим) Толстой «неохотно» писал «Хаджи-Мурата». Вскоре все силы были отданы роману «Воскресение». «Хаджи-Мурат» вынут снова из ящиков письменного стола лишь весной 1901 г.

Но в 1898 г. с этой повестью оказались связаны важнейшие мысли о художественных задачах, подходе к раскрытию человеческого характера и внутренней жизни людей.

«Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Какого? Ты осудил, а он уже другой. Нельзя и сказать: не люблю. Ты сказал, а оно другое» (3 февраля).

«Одно из величайших заблуждений при суждениях о человеке в том, что мы называем, определяем человека умным, глупым, добрым, злым, сильным, слабым, а человек есть все: все возможности, есть текучее вещество... Это есть хорошая тема для художественного произведения и очень важная и добрая, потому что уничтожает злые суждения — рака — и предполагает возможность всего хорошего» (19 марта).

«Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором бы ясно выказать текучесть человека, то, что он, один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо...

Есть такая игрушка английская peepshow — под стеклышком показывается то одно, то другое. Вот так-то показать надо человека Хаджи-Мурата: мужа, фанатика и т. п.» (21 марта).

По обыкновению, в Хамовническом доме исполнялось много музыки. В декабре 1897 г. Толстой познакомился с молодым композитором и музыкальным критиком из Киева В. И. Полем, и 6 января, как отметила Софья Андреевна в дневнике, тот играл свои сочинения «очень талантливо»24. 20 января пианист О. С. Габрилович целый вечер играл Шопена, Шуберта, Бетховена; Толстой «очень наслаждался музыкой и благодарил этого веселого, добродушного и талантливого

292

двадцатилетнего мальчика»25. В другой раз С. И. Танеев и А. Б. Гольденвейзер сыграли в четыре руки танеевскую увертюру к «Орестее»: Толстой «с своей обычной благовоспитанностью» сказал, что «тема ему нравится»26. 27 февраля К. Н. Игумнов исполнил баркароллу и фантазию Шопена, полонез Листа и «вариации на Шуберта». Но у Толстого в этот день были свои гости: по делам «Посредника» И. И. Горбунов-Посадов и еще врач А. С. Буткевич, все больше отходивший от толстовства.

13 марта С. И. Танеев играл свою симфонию и спросил у Толстого мнение о ней. Софья Андреевна записала это мнение: «... в этой симфонии, и во всей новой музыке нет ни в чем последовательности: ни в мелодии, ни в ритме, ни даже в гармонии. Только что начнешь следить за мелодией — она обрывается; только что усвоишь себе ритм, он перебрасывается на другой. Чувствуешь неудовлетворенность все время; между тем в настоящем художественном произведении чувствуешь, что иначе оно не могло быть, что одно вытекает из другого, и думаешь, что я сам точно так бы это сделал»27.

Софья Андреевна захотела поехать в Петербург послушать оркестровое исполнение симфонии. Толстой сначала не пускал, сердился, недоумевал, но, конечно, «отпустил», как отмечено в ее дневнике 2 апреля. Возобновив, после трехнедельного перерыва, свой дневник, Толстой записал: «Важно молчать и перетерпеть... Все хочется плакать».

И дальше рассуждение о том, что в нехристианском мире женщины признавали власть мужчины, но явилось христианство и освободило «всех покоренных, и пленных, и рабов, и женщин»: «Рабы же и женщины не христиане, а между тем освобождены. И они-то ужасны, они-то служат источником всех бедствий мира».

Начиная с января стали приходить тревожные вести о надвигающемся голоде. Артистка Малого театра Е. П. Полянская переслала Толстому письмо З. С. Соколовой (сестры К. С. Станиславского) из Воронежской губернии. 4 февраля Толстой отправил его для публикации в газету «Русские ведомости», сопроводив своим письмом (8 февраля все это было опубликовано). «Положение крестьян в описываемой местности не составляет исключения: таково же, как мне хорошо известно, положение крестьян в некоторых местностях Козловского, Елецкого, Новосильского, Чернского, Ефремовского, Землянского, Нижнедевицкого и других уездов черноземной полосы», — сказано здесь (т. 71, с. 270). В статье «Голод или не голод?» Толстой

293

Толстой. С фотографии Шерер, Набгольц и Кº (Москва, 1898)

Л. Н. Толстой. С фотографии Шерер, Набгольц и Кº (Москва, 1898)

294

упомянет Соколову и вызванные ее письмом пожертвования, а 23 апреля, как и в 1891 г., сам отправится в голодающие деревни, чтобы открывать столовые и «наилучшим образом распределить эту помощь» (т. 29, с. 215).

Пока же главным событием во внешней жизни стали заботы о духоборах: 24 января главноначальствующий гражданской частью на Кавказе кн. Г. С. Голицын направил сообщение тифлисскому, бакинскому, эриванскому губернаторам и военному губернатору Карсской области о разрешении духоборам выселиться за границу28. 19 марта Толстой записал в дневнике: «Главное событие за это время разрешение духоборам выселиться». И тогда же заметил в письме к Л. Ф. Анненковой: «Духоборам разрешено переселиться в Америку или Англию, и они просят помочь им. Я весь поглощен этим» (т. 71, с. 320).

Начиная с весны жизнь и работа Толстого напоминает деятельность энергичного оперативного штаба: письма в газеты и к разным лицам, чтобы собрать средства; указания людям, причастным к делу переселения (никогда раньше письма к В. Г. Черткову, например, не были столь повелительны); переписка и встречи с духоборами, их «ходоками»; главное, решение окончить свои художественные вещи и продать право первой публикации. Надо полагать, роман «Воскресение» мог бы остаться незавершенным и неопубликованным, если бы не понадобились деньги на это переселение. Когда в декабре 1899 г. П. А. Сергеенко в разговоре выразил сожаление, что он «засватал» роман (в предварительных переговорах с А. Ф. Марксом и он принимал участие), Толстой горячо ответил: «Нет, нет. Без этого я никогда не написал бы “Воскресения”»29.

Уже 17 марта Толстой извещал В. Г. Черткова, что составил воззвание в английские и американские газеты, прося «помощи истинных христиан». Сохранились три черновика этого письма. Последняя редакция датирована 19 марта/1 апреля 1898 г.30. «Население в 12 тысяч человек христиан всемирного братства, как называют себя духоборы, живущие на Кавказе, находится в настоящее время в ужасном положении» — так начал Толстой свое обращение. И далее: «Я случайно знаю подробности гонений и страданий этих людей, нахожусь с ними в сношениях, и они просят меня помочь им, и потому считаю своим долгом обратиться ко всем добрым людям как русского, так и европейского общества, прося их помочь духоборам выйти из того мучительного положения, в котором они находятся». В конце

295

письма предлагал свое посредничество и указал адрес: Москва, Хамовнический пер., 21.

В эти же дни смягченный вариант послания направлен в «С.-Петербургские ведомости» и редактору дано разрешение «вымарать то, что покажется лишним». Кн. Э. Э. Ухтомский письмо набрал, оттиск вручил И. П. Накашидзе, но напечатать не решился. Обращались и в редакцию «Недели» к М. О. Меньшикову, у которого был свой проект помочь духоборам.

19 марта написал Толстой на Кавказ духоборам — деловое письмо, с вопросами и предложениями: «Насчет же места поселения, то есть четыре места, о которых мы думали: или в Америку, в штат Техас. Я туда сделал запрос о земле, или на остров Кипр, на Средиземном море. Остров находится в английском владении; или в китайскую Манджурию, там, где теперь строится русская железная дорога, или в китайский Туркестан» (т. 71, с. 327).

Наконец, 2 апреля составил прошение от имени духоборов на имя Николая II, в тоне и духе, рассчитанном на сострадание и милость: «Мы были богаты — мы разорены теперь, мы были любимы и уважаемы всеми людьми — мы теперь ненавидимы и презираемы, мы были живы и здоровы — большая часть наших расселенных и сосланных вымирают теперь от нужды и болезней... Мы слышали, что Ваше Величество считает ненужным и неправильным вмешательство насилия в дела веры, желаете не препятствовать вашим подданным верить так, как Бог открыл им. Покажите же, Ваше Величество, пример вашей мудрости и добрых чувств над нами» (т. 71, с. 346—347; напечатано по сохранившемуся в архиве Толстого черновику).

В этот день, 2 апреля, Софья Андреевна опасалась другого: «Приехали духоборы к Л. Н., два рослых, сильных духом и телом мужика. Мы их посылали в Петербург к князю Ухтомскому и Суворину, чтобы эти два редактора сильных газет им что-нибудь посоветовали и помогли. Они обещали, но вряд ли что сделают. Л. Н. им пишет прошение на имя государя, чтоб их выпустили переселиться за границу, всех — изгнанных, призывных и заключенных духоборов. Все это мне страшно, как бы нас не выслали тоже!»31.

3 апреля через М. О. Меньшикова, приезжавшего в Москву, прошение было передано Э. Э. Ухтомскому; тот вручил его Д. С. Сипягину, главноуправляющему императорской канцелярии, для передачи царю (несколько измененный вариант немного позднее — на Кавказе Г. С. Голицыну). После некоторых проволочек состоялось секретное распоряжение: духоборам призывного возраста и сосланным за отказ от военной службы переселение запретить, а остальным разрешить — без права возвратиться на родину.

296

VII

В марте Толстой получил от издателей газеты «Humanité Nouvelle», выходившей в Париже и Брюсселе, и миланского журнала «Vita Internationale» запрос-анкету с вопросами о войне. Первый из них: «Требуют ли войны между цивилизованными народами история, право и прогресс?»

Толстому ответ был более чем ясен. Совсем недавно, на просьбу немецкой писательницы Берты фон Зутнер, просившей о «нескольких строках» к международному дню пацифистов (22 февраля н. с.), Толстой ответил чеканными формулировками обращения к «друзьям мира» (т. 71, с. 272)32.

Теперь отправил личные послания иностранным журналистам (письма неизвестны) и с воодушевлением принялся за статью «Carthago delenda est» («Карфаген должен быть разрушен»). 6 апреля Софья Андреевна отметила в дневнике: «Л. Н. ... утром писал о войне»33. «23 апреля 1898 г.» — авторская дата под статьей. Сохранилось 229 листов рукописей (преимущественно ученические тетради, исписанные с обеих сторон).

Приведя текст полученной анкеты, Толстой продолжал: «Не могу скрыть того чувства отвращения, негодования и даже отчаяния, которое вызвало во мне это письмо. Люди нашего христианского мира, просвещенные, разумные, добрые, исповедующие закон любви и братства, считающие убийство ужасным преступлением, неспособные, за самыми редкими исключениями, убить животное, все эти люди вдруг, при известных условиях, когда эти преступления называются войной, не только признают должным и законным разорение, грабеж и убийство людей, но сами содействуют этим грабежам и убийствам, приготовляются к ним, участвуют в них, гордятся ими» (т. 39, с. 198). «Ведь это ужасно», — утверждает, повторяет Толстой и завершает статью призывом «опомниться», «перестать делать зло»: «Пусть только каждый человек без всяких хитроумных и сложных соображений и предположений исполнит то, что ему в наше время несомненно говорит его совесть, и он узнает справедливость слов Евангелия: «Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или я сам от себя говорю» (Иоанн. VII. 17)» (там же, с. 205).

В письме около 20 апреля П. И. Бирюкову, давая советы о задуманном ими с В. Г. Чертковым журнале (один из пунктов: «чтобы в выборе предметов и в освещении их преобладала (если можно — была бы исключительно) точка зрения блага или вреда народа, масс»), Толстой предлагал напечатать эту статью «об отказах от

297

военной службы» (т. 71, с. 358). В № 1 за 1898 год «Свободного слова» появился русский текст «Carthago delenda est».

В. Г. Чертков, найдя статью «сильной и неопровержимой», предложил кое-какие поправки, но Толстой в большинстве случаев не согласился и зачеркнул их. Разумеется, воля автора была учтена издателями.

Сложнее обстояло дело с другими заграничными публикациями. Эрнесто Теодор Монета, издатель «Vita Internationale», известный общественный деятель (еще в 1892 г. Толстой одобрительно отзывался о его усилиях в защиту международного мира, впоследствии лауреат Нобелевской премии мира), в июле благодарил Толстого за статью, а в сентябре главный редактор Алессандро Тассони извещал «с сожалением»: «Ваша статья «Carthago delenda est», которую наш журнал напечатал в номере от 20 сентября, была конфискована миланским прокурором вместе со всем выпуском журнала... Как видите, в Италии также нет свободы печати, особенно в настоящее время, после недавних волнений»34. Возникло даже судебное разбирательство, правда журнал выиграл дело. Тассони послал Толстому и последний оставшийся после конфискации номер журнала, и статью из газеты «Secolo»: «Толстой и журнал «Vita Internationale» оправданы»35.

Защитники (профессора в их числе) говорили на суде:

«Лев Толстой сияет как солнце; солнце иногда обжигает, но кто же дерзнет с ним спорить!»

«Это человек такой высоты, что наш ум едва может его понять. Слава его всемирна, его уважают и почитают даже в России, даже царь уважает его. Критиковать произведения этого великого ума было бы святотатством со стороны журналистов».

Писатель Джузеппе Джакоза, под общий смех и аплодисменты в зале суда, произнес:

«Если бы состоялся суд над Львом Толстым, весь ученый мир сказал бы только, что власти, устроившие его, приобщились к бессмертной славе»36.

Суд снял запрет с журнала, конфискованный номер поступил в продажу. 13 ноября Монета был «счастлив» сообщить об этом Толстому и просил прислать «в недалеком будущем» какую-нибудь из его «прекрасных гуманных статей»37.

Толстой оказался прав, когда в наброске письма к иностранному издателю (находится на одном из листов статьи) высказал неуверенность: «Мнение мое насчет предложенных вами вопросов таково, что

298

оно едва ли подойдет к направлению вашего издания» (т. 39, с. 251). Но уверен был: «... справедливость моих мыслей будет — если и не сейчас, то со временем — признана всеми» (т. 71, с. 389).

В России статью попыталось выпустить в 1906 г. изд. «Обновление», а в 1911 г. Софья Андреевна намеревалась включить в девятнадцатую часть Сочинений (изд. 12-е). Обе книги были конфискованы.

VIII

12 апреля Толстой записал в дневнике: «В числе событий этого времени был приезд духоборов38, заботы об их переселении, смерть Брашнина. Занятия “Carthago delenda est” и “Хаджи-Мурат”».

С московским купцом И. П. Братниным, «близким по духу человеком» (т. 71, с. 333), знакомство и дружеские отношения длились с 1883 г. В конце марта Брашнин прислал посыльного: звал проститься. 29 марта — в письме В. Г. Черткову: «Мы пошли и застали его умирающим. Первое мое слово было: спокоен ли он? Совершенно. Он в полной памяти и ясности ума поблагодарил меня, простился со мной, и я с ним, как прощаются с вперед уезжающим путешественником. С грустью поговорили о том, что его жена, дети — все язычники, но без упрека им. Я сказал, что увидимся еще. Он спокойно ответил: нет уже. Простился, поблагодарил за наше общение. Все так просто, спокойно, серьезно» (т. 88, с. 87). 6 апреля — в дневнике Софьи Андреевны: «Л. Н. ездил до обеда на велосипеде, утром писал о войне, вечером ездил верхом к умирающему купцу Брашнину. Ему и любопытно видеть, как умирают люди, самому не далеко, а кроме того, приятно и утешить умирающего участием»39.

Ни словом не обмолвился Толстой о дне 3 апреля, в который должна была исполниться угроза «вторых крестоносцев» убить его. Спокойно, вместе с женой, отправился в город, заходил к старому генералу К. Н. Боборыкину, севастопольскому товарищу, в редакцию «Русских ведомостей»40, на Остоженку к Русановым. В доме, правда, взялись «охранять» П. А. Сергеенко и Л. А. Сулержицкий. Еще пришел А. Н. Дунаев.

Отмечая своих «посетителей», Толстой записал: «больше из мужиков, молодые — хорошие». Как видно из дневника Софьи Андреевны, это были «два фабричных, три молодых школьных учителя».

299

Не упомянул Толстой в дневнике ни А. Ф. Кони, который дважды, 7 и 8 апреля, побывал в Хамовниках и «превосходно рассказывал то об умершем И. Ф. Горбунове, известном рассказчике, повторял его комические рассказы, то случаи из судебной практики»41, ни проф. П. В. Преображенского, который прочитал в Хамовниках лекцию о световых и цветовых иллюзиях42; ни П. П. (Паоло) Трубецкого, который приехал из Италии и целую неделю (16—23 апреля) работал над скульптурным портретом. Обо всех этих событиях свидетельствуют лишь записи Софьи Андреевны. В частности, о Трубецком: «Льва Николаевича все лепит Трубецкой, и очень хорош бюст: величественный, характерный и верный. Наивный этот Трубецкой, весь в искусстве, ничего не читал и ничем не интересуется, кроме скульптуры»43. Не читал Трубецкой даже роман «Война и мир». Скульптура была завершена позднее44. На этот раз Толстой торопился уехать в Гриневку для помощи голодающим крестьянам.

Как видно из сохранившегося в архиве письма австрийской писательницы Нины Гофман, работавшей над книгой о Достоевском, она посетила Толстого тоже в апреле 1898 г.45

Вечером 23 апреля с женой выехали в имение сына Ильи Львовича. Первые впечатления оказались не очень тяжелыми. «Бедствие голода далеко не так велико, как было в 91. Так много лжи во всех делах в высших классах, так все запутано ложью, что никогда нельзя просто ответить ни на какой вопрос: например, есть ли голод? Постараюсь получше раздать порученные деньги», — записано 27 апреля в дневнике.

Пробыв здесь до 26 мая, объезжая деревни, открывая столовые в трех уездах — Чернском, Ефремовском и Мценском, начатую 22 мая статью Толстой озаглавил «Голод или не голод?» На этот вопрос дан ясный и точный ответ: «Если под голодом разуметь недоедание, не такое, от которого тотчас умирают люди, а такое, при котором люди живут, но живут плохо, преждевременно умирая, уродуясь, не плодясь и вырождаясь, то такой голод уже около 20 лет существует

300

для большинства черноземного центра, и в нынешнем году особенно силен» (т. 29, с. 221).

Причина такого положения — не столько материальная, сколько моральная: упадок духа. «Подавляет же дух народа непризнание в нем теми, которые управляют им, его человеческого достоинства, признание крестьянина не человеком, как все, а грубым, неразумным существом, которое должно быть опекаемо и руководимо во всяком деле, и, вследствие этого, под видом заботы о нем, полное стеснение его свободы и унижение его личности» (там же, с. 223).

«Если же освободить крестьян от всех тех пут и унижений, которыми они связаны, то через 20 лет они приобретут все те богатства, которыми мы бы желали наградить их, и гораздо еще больше того» (там же, с. 226).

В статье Толстой говорит, что первая деревня, какую он осмотрел, — Спасское-Лутовиново И. С. Тургенева (в девяти верстах от Гриневки). Бывал там и после, и 20 мая написал Я. П. Полонскому: «Очень приятно было узнать, что крестьяне в имении нашего друга были так хорошо наделены землею, в особенности в сравнении с окружающими, что нужды там нет. Проехал я через сад, посмотрел на кособокий милый дом, в котором виделся с вами последний раз46, и очень живо вспомнил Тургенева и пожалел, что его нет. Я уже лет на пять пережил его» (т. 71, с. 366).

В семье сына Толстому было «приятно»: «Я их всех больше полюбил» (т. 71, с. 365).

Как писал позднее Илья Львович, в Спасское Толстой поехал с ним. «Проезжая по тургеневскому парку, он вскользь вспомнил, как исстари у него с Иваном Сергеевичем шел спор: чей парк лучше, спасский или яснополянский? Я спросил его:

— А теперь как ты думаешь?

— Все-таки яснополянский лучше, хотя хорош, очень хорош и этот»47. Природа, по обыкновению, восхищала, но вызывала не радость жизни, как четыре года назад в Овсянникове, не воспоминания детства, как прошлый год в Ясной Поляне, а мысли о смерти: «Назад ехал через лес Тургеневского Спасского вечерней зарей: свежая зелень в лесу и под ногами, звезды в небе, запахи цветущей ракиты, вянущего березового листа, звуки соловья, гул жуков, кукушка и уединение, и приятное под тобой, бодрое движение лошади, и физическое, и душевное здоровье. И я думал, как думаю беспрестанно, о смерти. И так мне ясно было, что так же хорошо, хотя и

301

Толстой за работой в кабинете. С фотографии П. В. Преображенского (Москва, 15 апреля 1898)

Л. Н. Толстой за работой в кабинете. С фотографии П. В. Преображенского
(Москва, 15 апреля 1898)

302

по-другому, будет на той стороне смерти, и понятно было, почему евреи рай изображали садом» (т. 84, с. 314, письмо 6 мая).

4 мая В. Г. Черткову, подробно разбирая рукопись его статьи «Где брат твой?» (о духоборах), Толстой написал о себе: «Кажется, что после московской суеты укладываются по местам впечатления и выделяются нужные мысли» (т. 88, с. 98).

В те же дни мценский уездный исправник доносил орловскому губернатору: «Негласный надзор за открытыми столовыми учрежден и будет иметься самое строгое наблюдение... Ожидать чего-либо противозаконного нет основания, но ропот со стороны других, не пользующихся даровой пищей, будет»48. В нескольких письмах (М. Л. Оболенской, П. А. Буланже, режиссеру императорских театров в Петербурге Е. П. Карпову, сообщавшему, что артисты собрали более двух тысяч рублей) Толстой вынужден был рассказать, что «начальство» делает «всякие неприятности» «по поводу столовых».

Становой появился и в Гриневке. Как вспоминал Илья Львович, отец «доказывал, что нельзя запрещать людям есть», а пристав «просил войти в положение человека подневольного, которому так приказывает начальство.

— Что прикажете делать, ваше сиятельство?

— Очень просто: не служить там, где вас могут заставить поступать против совести»49.

19 мая Илья Львович «привез замечательно глупое и жалкое письмо губернатора, который пишет ему, что он разрешил одну или две столовые, а не многие и потому просит больше не открывать» (т. 84, с. 319).

В Гриневке Толстой продолжал «Воззвание», пробовал писать «Хаджи-Мурата» (и просил Софью Андреевну прислать или привезти нужные книги: Зиссермана и А. Неверовского «Истребление аварских ханов»), но работа не шла: «Занятия писательские не идут, и я не тужу, потому что на досуге хорошо обдумываю и свои писанья, и, главное, свою жизнь» (т. 84, с. 311).

«26-го мая 1898» — авторская дата под основной частью статьи «Голод или не голод?».

15 мая из Гриневки отправлено большое письмо в Англию П. И. Бирюкову о программе задуманного там периодического издания. Название «Совесть» Толстой нашел лучше, чем «Жизнь», «но

303

хотелось бы еще лучше». Отдел «Толстой и политическое обозрение» вычеркнул: «Толстой поместится в тех отделах, в которых он будет годиться, а политическое обозрение, как политическое обозрение только, без освещения с христианской точки зрения, излишне, все его знают». «Обращение к читателям» отредактировал. И далее писал: «Опасность главная, по-моему, не в том, что будет серо — это не так опасно, а в том, чтобы не было сентиментально, т. е. не было бы выражения не испытываемого чувства. Не сердитесь на меня за это. Вы правдивейший человек, а в писаниях ваших попадаются эти фальшивые ноты, и вы их не видите в других. Бойтесь их. Дело это так важно, что я не боюсь сказать это вам» (т. 71, с. 362—364).

Опасность подстерегала с другой стороны. Возникли разногласия между главными участниками, в результате чего Бирюков и Шкарван покинули Англию и поселились в Швейцарии. Лишь два номера «Свободного слова» вышли под общей редакцией Черткова и Бирюкова. В конце июня Толстой написал А. К. Чертковой: «Какое ужасное известие вы мне сообщили, милая Галя. Не могу опомниться и примириться. Вы пишете кратко, но сущность дела ясна. Недостало терпимости, смирения, любви, и между кем же? Между людьми, в сознании своем всем пожертвовавшими для служения Богу. Как очевидно мы обманываем себя! И как правы наши враги, обвиняя нас в лицемерии. Мало они бранят и презирают нас и мало мы пользуемся их уроками» (т. 88, с. 102—103). И тогда же П. И. Бирюкову: «Сейчас получил письмо от Гали с ужасным известием о том, что вы разошлись с Чертковым, и сколько я понял, из-за Павла Александровича50. Известие это именно ужасно, так же ужасно, еще ужаснее, чем смерть. Я не упрекаю, не обличаю вас, потому что не имею на это права, будучи хуже вас, но не могу не скорбеть» (т. 71, с. 395).

27 мая вместе с невесткой Софьей Николаевной, женой Ильи Львовича, Толстой отправился в имение Цуриковых Огничное (28 км. от Гриневки), чтобы от них проехать в Гремячево к Афремовым и Алексеевское к Левицким: «Необходимо это сделать и распределить поступающие ко мне деньги наилучшим образом» (т. 84, с. 322). В дневнике хозяина Огничного 28 мая отмечено: «Лев Никол. и я поднялись рано. Он отдохнул и весел был необыкновенно. Поговорили серьезно о биографии братьев Киреевских и о Лясковском51. Он их знал обоих. Говорил о старчестве,

304

о Паисии Величковском, передавал свои впечатления об Амвросии оптинском, о Ювеналии Половцеве, о Леониде Кавелине и об Зедергольме...52 В Гремячем все утро было необыкновенно весело. Лев Николаевич рассказывал массу интересного и об лошадях и об собаках, так живо, так тонко, умно. Смотрел лошадей на выводке. Ох, и знаток же он! Говорил о профессорах, о марксизме, о русских либералах, и все с таким юмором... Говорит, что народ образованней нашей интеллигенции, что ни один профессор столько не знает, сколько простой мужик, что вся их наука сводится к тому, чтобы дать самому простому явлению громкое и непонятное название и больше ничего»53.

У Левицких Толстой заболел: жар, острая форма дизентерии. Отправили со станции Караси телеграмму в Ясную Поляну, что вынужден задержаться. 1 июня Софья Андреевна, разумеется, поспешила в Алексеевское. С нею отправилась и М. А. Шмидт54.

6 июня все вместе вернулись в Ясную Поляну. Здесь 8 июня у Льва Львовича и Доры Федоровны родился сын, которого 14 июня окрестили Лев — «Лев третий», как в шутку говорили домашние55.

После 27 мая в дневнике Толстого — перерыв, хотя много заметок в записной книжке. «Нынче, кажется, 12 июня» — следующая за 27-м дневниковая запись. «Нынче совсем неожиданно стал доканчивать “Сергия”», — отмечено здесь.

Но еще 4 июня, у Левицких, сделано дополнение к статье «Голод или не голод?»:

«Прежде чем отсылать эту статью, я решил съездить еще в Ефремовский уезд, о бедственном состоянии некоторых местностей которого я слышал от лиц, внушающих полное доверие. По пути к этой местности мне пришлось проехать во всю его длину весь Чернский уезд... То, что я увидал по пути к Ефремовскому уезду, превзошло мои самые мрачные предположения» (т. 29, с. 226—227).

Толстой был уверен, что помощь, как правительственная, так и частная, окажется в будущем году «настоятельно необходима».

305

Открыто протестовал против препятствий, чинимых властями в организации этой помощи. И снова говорил о том, что нужен «духовный подъем народа», разумея «под народом не одно крестьянство, но весь народ, как рабочие, так и богатые классы» (там же, с. 230). Только на основе духовного подъема возможно «братское единение людей».

7 июня статья была отправлена в Петербург. М. О. Меньшикову Толстой написал, что лучше бы всего напечатать в «С.-Петербургских ведомостях» — «потому что государь, говорят, читает их». «Статья слабая, но я не мог сделать лучше, а написать и напечатать для дела надо поскорее». «Слабая» и потому, что писалась с оглядкой на цензурные возможности: необходимо было опубликовать ее в российской прессе. 9 июня благодарил С. И. Танеева за присланные 300 рублей: «Мне очень приятно было видеть в вашей посылке сочувствие народу и его нужде» (т. 71, с. 375).

12, 13 и 17 июня Меньшиков отправил три письма, касающиеся статьи. Сообщал, что редактор газеты Э. Э. Ухтомский колеблется, просит дать два-три дня на размышление и на «зондирование почвы». Сам Меньшиков не соглашался с Толстым: «Упадок духа — корень всего, это и я думал. Одного я не разделяю — что спасение возможно от тех, к кому вы обращаетесь, что от них будет зависеть свобода и душевная сила 100-миллионного народа. Я думаю, что народ сам виноват и несет кару заслуженно и понесет еще более тяжкую кару, может быть до гибели включительно»56.

Толстой направил 17 июня рукопись В. Г. Черткову и П. И. Бирюкову, предоставляя им право решить — печатать английский перевод или как-то иначе: «Для вашей же русской газеты она слишком “tame” <робкая>». В этом же письме предложил задуманное ими периодическое издание назвать «Свободное слово» или «Русское свободное слово». В первом номере «Свободного слова» (1898) статья «Голод или не голод?» и была опубликована (без отчета об израсходованных деньгах). Со значительными урезками появилась 2 и 3 июля в газете умеренно-либерального направления «Русь», издававшейся В. П. Гайдебуровым. Министр внутренних дел объявил газете «первое предостережение»57.

306

12 июня, в Ясной Поляне, Толстой записал в дневнике: «Как странно и тяжело на меня действует вид детей моих, владеющих землей и заставляющих работать народ. Как угрызение совести. И это не рассуждение, а чувство, и очень сильное».

Спустя несколько дней из Харькова приехали шестеро гимназистов и гимназисток: собрав 100 рублей, они хотели употребить их на помощь нуждающимся крестьянам. «Юношей прогнали. Запретили выдавать купленную муку», записал Толстой в дневнике и 18 июня продиктовал Татьяне Львовне письмо в редакцию, которое появилось в газете «Русь» как дополнение к статье «Голод или не голод?»

Здесь Толстой рассказывал, что направил гимназистов к священнику и председателю попечительства, чтобы те указали крайне нуждающихся: «Когда все это было сделано, я попросил муку по более дешевой цене для благотворительной цели. Купец согласился взять 80 коп. вместо существующей цены 85 коп. Молодые люди, заплатив за муку, передали записки на получение муки нуждающимся, и началась раздача. Часть муки была разобрана, когда вдруг становой и урядник воспретили выдачу муки нуждающимся и на замечания купца о том, что деньги уже заплачены и что поэтому ему надо выдать муку по назначению, они сказали, что это не их дело, а что выдача муки запрещается, и взяли подписку с купца о том, что он муку выдавать не будет» (т. 90, с. 138).

В эти же дни произошло тяжелое столкновение с Львом Львовичем. В 1896 г. он дебютировал в «Неделе» рассказом «Любовь» (под псевдонимом Львов); теперь напечатал в «Новом времени» «Прелюдию Шопена» — полемику с «Крейцеровой сонатой» отца. Толстой записал 22 июня в дневнике: «Лева заговорил о своей повести. Я сказал ему больно, что как раз некультурно (его любимое) то, что он сделал, не говоря о том, что глупо и бездарно». Об уезжавших домой Вестерлундах, родителях Доры, заметил ласково: «Нынче уехали его очень грубые и некультурные, но добродушнейшие beaux parents».

24 июня отправлено письмо в Сибирь П. В. Веригину. Начав обращением «Дорогой брат Петр Васильевич», Толстой продолжал: «Всех ваших друзей огорчает то, что прекращено сообщение с вами». Сообщал, что, по последним известиям, родители его живы и здоровы58, а Иван Ивин и Петр Махортов «уехали за границу в Англию к нашим друзьям и братьям. Насчет места выселения еще не решено. Есть хорошие предложения из Америки» (т. 71, с. 385). В тот же день Е. И. Мансуровой, предлагавшей для духоборов свои земли в Крыму, ответил: «... в России их заставляют быть солдатами, а они

307

готовы претерпеть всякие мучения скорее, чем участвовать в военном деле» (т. 71, с. 389).

Летом 1898 г. Толстого хотел посетить В. В. Розанов, но, видимо, даже не отправил свое письмо (черновик остался в его архиве). Свидание состоялось лишь в марте 1903 г.

В июне-июле несколько раз Толстой писал продолжение и правил текст повести «Отец Сергий», к которой не прикасался с 1895 г. В дневнике заметки об этой работе, мысли к ней. «Оба дня писал «Отца Сергия». Недурно уясняется» (14 июня); «Писал немного воззвание. Нынче писал «Отца Сергия». И то и другое недурно» (28 июня); «Эти дни писал «Сергия» — не хорошо» (30 июня); «К «Отцу Сергию». Один хорош — с людьми падает... Нет успокоения ни тому, который живет для мирских целей для людей, ни тому, который живет для духовной цели один. Успокоение только тогда, когда человек живет для служения Богу среди людей» (17 июля). И в записной книжке: «Отец Сергий до тех пор не успокоился, пока не стал жить среди людей для установления Царства Божия здесь» (т. 53, с. 353).

Вероятно, «Отец Сергий» имеется в виду в письме 13 июля к П. А. Буланже: «То, что пишете о борьбе квакеров с церковью, очень интересно мне по той работе, которой я занят» (т. 71, с. 406).

«В сороковых годах в гвардейском кавалерийском полку служил князь Степан Николаич Касатский-Ростовцев. Он был красив, молод и не беден: он имел 300 душ крестьян, с которых получал за вычетом того, что платилось в ломбард, 5600 рублей доходу, что позволяло ему жить безбедно с его скромными вкусами. Вкусы у него были скромные сравнительно с его товарищами, для которых всякого рода разврат: пьянство, игра, буйство, побои и главное распущенность половая всякого рода, соблазн невинных девиц, посещение распутных дам и прелюбодеяние с чужими женами, составляли предметы похвальбы. Касатский выделялся от этих товарищей относительной чистотой своей жизни. Товарищи называли его красной девицей, несмотря на то, что он был далеко не невинность, и добродушно смеялись над ним. Но относились к нему с уважением как к человеку и товарищу необыкновенно твердому в делах чести, которые он понимал так же, как понимали ее военные люди того, да и всякого времени. Несмотря на древнюю фамилию, Касатский-Ростовцев не принадлежал к высшему обществу. Он не принадлежал и к низшему, но не принадлежал, не был как дома, у себя, в высшем обществе. Происходило это от того, что воспитывался он один матерью, вдовою, и что отец его не занимал важных придворных должностей и не было у него ни дядей, ни дедов при дворе, и вместе с тем и он и его мать были горды, не заискивали сближения с высшим обществом,

308

которое составляется из: 1) людей знатных, богатых и придворных; 2) из людей не знатных, но богатых и придворных; 3) из людей не знатных и не богатых, но придворных»59.

Копия этого начала, выправленная Толстым, находится в машинописи, сделанной в 1898 г. Татьяной Львовной60. Взамен появился новый автограф: «I. Отец Степана Касаткина, отставной полковник гвардии, умер, когда ему было 12 лет...». В рукописной копии — новые поправки, но затем возник еще автограф, где в последнем варианте читается то, что известно по печатному тексту.

«Случилось необыкновенное событие...»

«Случилось неприятное, удивительное для людей, не знавших внутренних причин его, событие...»

«В Петербурге в 40-х годах случилось удивившее всех событие...»

В дальнейшем повествовании — изменения и вставки. Впервые рассказано о влюбленности юного кадета в Николая Павловича и замечании царя «после истории Касатского с офицером».

Отношения с невестой в прежних рукописях рисовались иначе.

«Двадцати лет от роду Касатский-Ростовцев, будучи поручиком, сошелся с дочерью старого генерала и сделал ей предложение. Касатский-Ростовцев был очень влюблен и ослеплен и потому не заметил того, что знали почти все занимавшиеся скандальной хроникой города, что его невеста была за год тому назад в близких сношениях с важным лицом города. За две недели до назначенного дня свадьбы Касатский-Ростовцев получил анонимное письмо, в котором ему грубо объявляли это. Письмо было написано вдовой, с которой Касатский-Ростовцев был в сношениях. Касатский-Ростовцев поверил письму, свел к одному все, что он замечал прежде, и приехал к невесте вне себя. Он сам не помнил, что он говорил. Знал только, что он кричал что-то ужасное и, хлопнув дверью, выбежал (он был всегда тих и кроток, но в минуты гнева совершенно терял самообладание) и разорвал все сношения с ними. Генерал с дочерью уехали за границу, а Касатский-Ростовцев, стараясь забыть о них, продолжал служить. Дело было весной. Лето он провел в отпуску в деревне, устраивая свои дела, и у матери в подмосковной. К удивлению всех товарищей, в то время как ему дали командование лейб-эскадрона, он подал в отставку. Удивление всех еще усилилось, когда узнали, что Касатский-Ростовцев поступает в монастырь».

309

Только теперь, летом 1898 г., вместо наброска финала с убийством Марьи (воспроизведенном в машинописной копии) написан новый конец: история Пашеньки, встреча Сергия с нею и его жизнь в Сибири. Последний абзац автографа: «В Сибири он поселился на заимке у богатого мужика и [прожил так до глубокой старости] теперь живет там. Он [учит] работает у хозяина в огороде и учит детей и ходит за больными. [Его считают как]».

На полях — следы авторской неудовлетворенности: «Все очень скверно». Но впоследствии Толстой уже никогда не возвращался к этой повести.

Лишь одна страница из автографа (гл. III, начиная от слов: «За это время он узнал о смерти своей матери и о выходе замуж Мэри») появилась при жизни Толстого: факсимиле в книге П. Сергеенко «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой», изданной в Москве в 1898 г.

В августе 1902 г., рассказывая в письме В. Г. Черткову о работе над «Хаджи-Муратом», Толстой заметил: «Довел до того же, до чего доведены «Отец Сергий» и другие, т. е. что связно и последовательно. Но хочется отделывать» (т. 88, с. 274). «Отделка» «Отца Сергия» осталась неосуществленной61.

XII

В середине июля созрело решение напечатать художественные вещи, чтобы получить средства для помощи духоборам. Еще в апреле Софья Андреевна записала, что доктор В. В. Рахманов (в прошлом участник земледельческих общин, помощник в голодный 91/92 год) интересовался «Воскресением» и Толстой дал ему читать повесть: «А потом сам перечел и подумал, что если б ее напечатать всюду, то можно бы 100 000 руб. выручить для духоборов и их переселения. Но что он только подумал так, а в сущности нельзя этого сделать»62. Нельзя, потому что еще в 1891 г. объявлено об отказе от права собственности (т. е. гонорара) на вновь создаваемые сочинения.

14 июля Толстой уведомил В. Г. Черткова: «Так как выяснилось теперь, как много еще недостает денег для переселения духоборов, то я думаю вот что сделать: у меня есть три повести : «Иртенев», «Воскресение» и «О. Сергий» (я последнее время занимался им и начерно написал конец). Так вот я хотел бы продать их на самых выгодных условиях в английские или американские газеты (в газеты, кажется, самое выгодное) и употребить вырученное на переселение духоборов. Повести эти написаны в моей старой манере, которую я

310

теперь не одобряю. Если я буду исправлять их, пока останусь ими доволен, я никогда не кончу. Обязавшись же отдать их издателю, я должен буду выпустить их, tels quels <такими, каковы они есть>. Так случилось со мной с повестью «Казаки». Я все не кончал ее. Но тогда проиграл деньги и для уплаты передал в редакцию «Русского вестника». Теперь же случай гораздо более законный. Повести же сами по себе, если и не удовлетворяют теперешним моим требованиям от искусства — не общедоступны по форме — то по содержанию не вредны и даже могут быть полезны людям, и потому думаю, что хорошо, продав их как можно дороже, напечатать теперь, не дожидаясь моей смерти, и передать деньги в комитет для переселения духоборов» (т. 88, с. 106).

Текст этот можно было, по мысли Толстого, напечатать как предисловие к повестям. Домашние препятствия он надеялся «побороть». Правда, перечитав «нынче же» «рассказ Иртенева», решил не печатать его: «мотив один и тот же, что в «Отце Сергии» (там же, с. 107). Позднее отпал и «Отец Сергий». В августе друзьям в Англию Толстой писал еще о двух повестях; сообщал, что бывшего в Ясной Поляне И. Я. Павловского (парижский корреспондент «Нового времени») «просил устроить это дело, и он охотно взялся» (т. 88, с. 114). 30 сентября в письме П. И. Бирюкову тоже говорил о «Воскресении» и «Отце Сергии». Но 9 октября, заключая условие с издательством А. Ф. Маркса, сообщил иное: «Так много пришлось работать над «Воскресеньем» — работа и теперь далеко не конченная во 2-й половине, — что мне страшно было продать необделанным «Отца Сергия»... Мне хочется окончить и «Отца Сергия» и еще другую из голодного года <«Кто прав?»>, потому что обе имеют значение и стоят работы, и продать ее на тех же условиях, но обязываться очень не хочется» (т. 88, с. 130).

Главной, почти единственной творческой работой на вторую половину 1898 и весь 1899 год стало «Воскресение».

«Взялся за «Воскресение», и сначала шло хорошо, но с тех пор как встревожили — два дня ничего не мог сделать», — записано 17 июля в дневнике.

«Встревожил» отъезд 12 июля Софьи Андреевны «по гостям»: к дочери М. Л. Оболенской в Пирогово, потом в Киев к сестре Т. А. Кузминской, но с заездом в имение Масловых Селище Орловской губернии, где проводил лето С. И. Танеев.

«Силы нет противустоять привычному соблазну» (т. е. мысли об уходе). В этот же день, 17 июля, Толстой отправил финну Арвиду Ернефельту, не зная толком его адреса, короткое письмо: «Хотя мы и никогда не видались, мы знаем и любим друг друга, и потому я смело обращаюсь к вам с просьбой оказать мне большую помощь» (т. 71, с. 410). Ничего определенного не сказано, но ясно, что речь идет о возможном отъезде в Финляндию. Ернефельт, разумеется, ответил, что «очень рад служить» Толстому.

311

Спустя два дня в Овсянникове у М. А. Шмидт говорил о том же с И. И. Горбуновым-Посадовым: сначала намеревался поехать в Калугу (где тогда жил Горбунов), «дальше у него есть свой план»63.

21 июля, пометив: «Никому не читать», написал В. Г. Черткову: «Я плох. Я учу других, а сам не умею жить. Уж который год задаю себе вопрос, следует ли продолжать жить, как я живу, или уйти, и не могу решить. Знаю, что все решается тем, чтобы отречься от себя. И когда достигаю этого, тогда все ясно. Но это редкие минуты» (т. 88, с. 111).

22 июля Софья Андреевна вернулась из Киева, вместе с сестрой. После отъезда Т. А. Кузминской между супругами в ночь с 28 на 29-е произошел тяжелый разговор, который Толстой записал, намереваясь послать Татьяне Андреевне64. Сделано это не было, рукопись осталась сред бумаг Толстого, затем попала к Марии Львовне, потом — к Черткову65.

31 июля Толстой уехал к брату в Пирогово и пробыл там до 4 августа. 3 августа записал в дневнике: «Опять все по-старому. Опять так же гадка моя жизнь. Пережил очень много. Экзамена не выдержал. Но не отчаиваюсь и хочу переэкзаменовки. Особенно дурно держал экзамен потому, что имел намерение перейти в другое заведение. Вот эти мысли надо бросить, тогда будешь лучше учиться». И тогда же, в августе, в письме к художнице О. К. Клодт (тетке А. Ернефельта): «Поблагодарите Эрнефельта за его ответ. Мне была нужна его помощь. В эту минуту надобность эта миновалась, но мне радостно знать, что есть такой друг, готовый помочь» (т. 71, с. 431).

Продолжалась работа над «Воскресением»: «идет очень туго, хотя и кажется, что обдумал гораздо лучше». В дневнике — развитие мыслей, намеченных в записной книжке.

«К «Воскресению». Нельзя было думать и помнить о своем грехе и быть самодовольным. А ему надо было быть самодовольным, чтобы жить, и потому он не думал, забыл». Возникали вопросы, связанные с ходом сюжета: «Как водят солдаты, сменяются ли? Могут ли поесть? Кто отпускает из суда?» Предполагалось «спросить» (т. 53, с. 356).

Обдумывалось и «Воззвание» — видимо, с ним связаны записи этих дней о К. Марксе:

312

«Если бы даже случилось то, что предсказывает Маркс, то случилось бы только то, что деспотизм переместился бы. То властвовали капиталисты, а то будут властвовать распорядители рабочих.

Ошибка марксистов (и не одних их, а всей матерьялистической школы) в том, что они не видят того, что жизнью человечества движет рост сознания, движение религии, более и более ясное, общее, удовлетворяющее всем вопросам понимание жизни, а не экономические причины».

Софья Андреевна в Ясной Поляне усердно переписывала «Отца Сергия» — «высокого стиля художественное произведение, еще не оконченное, но хорошо задуманное». Впрочем, по ее мнению: «Есть и фальшь в этой повести: это конец — в Сибири». Надеялась, что «так не останется. Очень уж все хорошо задумано и построено». И еще статью «Воззвание» (получившую теперь заглавие «Корень зла»): «Все то же отрицание всего на свете, и под предлогом христианских чувств — полный социализм»66.

3 августа приехали (без паспортов) духоборы П. В. Планидин и С. З. Постников советоваться о деле переселения, и Софья Андреевна скрывала их в павильоне, боясь властей.

7 августа партия в 1139 человек отплыла на остров Кипр, куда посоветовали ехать английские квакеры.

Толстой из Ясной Поляны отправил письмо (с ответами по пунктам) Джемсу Мэвору, взявшемуся вести посреднические переговоры с канадским правительством. 5 августа написал российским богачам: Л. И. Бродскому, В. А. Морозовой, С. Т. Морозову, А. М. Сибиряковой, К. Т. Солдатенкову, прося денег на доброе дело.

Результат оказался не очень велик, но все же был. Из конторы владельца сахарных заводов на юге России известили, что хозяин находится за границей; ответов от Морозовых и Солдатенкова в архиве Толстого нет (впрочем, Софья Андреевна в автобиографии «Моя жизнь» пишет, что Солдатенков пожертвовал 5 тысяч рублей; судя по ее дневнику, Солдатенков приходил к Толстому с этой целью 30 января 1899 г.). До А. М. Сибиряковой, дочери сибирского купца-золотопромышленника, письмо почему-то не дошло, но посетившие Толстого духоборы Абросимов и Зибаров67 рассказали, что Анна Михайловна дала тысячу

313

рублей и обещала «не отказать в дальнейшей помощи, если они будут в ней нуждаться» (т. 71, с. 447). В письме 18 сентября Толстой просил ее выполнить обещание. В тот же день обратился к П. М. Третьякову (собиратель знаменитой картинной галереи отказал, потому что не сочувствовал переселению). Писал еще московскому купцу П. И. Хлебникову, владелице золотых приисков в Сибири Л. А. Шанявской, чаеторговцу П. Д. Боткину, владельцу частной лечебницы в Москве К. М. Мазурину, купцу и текстильному фабриканту А. В. Морозову, жене известного собирателя картин Н. П. Остроуховой (рожд. Боткиной), владельцу стекольного завода М. Г. Комиссарову, сахарозаводчику П. И. Харитоненко, богатой москвичке Ю. И. Базановой, содержателю трактиров и меблированных комнат в Москве Е. И. Некрасову, владельцу трехгорной мануфактуры С. И. Прохорову, сыну серпуховского фабриканта А. Н. Коншину, московскому купцу-чаеторговцу С. В. Перлову и другому чайному магнату, К. С. Попову; К. С. Алексееву (Станиславскому), создателю Художественного театра и богатому фабриканту68.

Не все даже ответили, но некоторые выделили деньги. 22 сентября адвокат В. А. Маклаков сообщил из Москвы, что у него есть пожертвованные 10 тысяч рублей. Толстой очень обрадовался: «Кто жертвователь? Хотелось бы поблагодарить его» (т. 71, с. 453). В этом же письме — благодарность за присланные книги: «В мире отверженных» Л. Мельшина и «Статистические материалы по истории ссылки в Сибирь» Н. М. Ядринцева. Они были нужны для работы над «Воскресением».

XIII

В августе от «Воскресения» Толстой оторвался лишь однажды — для короткой статьи «Две войны», датированной: «Ясная Поляна. 15 августа 1898 г.» Поводом послужила испано-американская война за передел колоний. Соединенные Штаты Америки, воспользовавшись кубинским и филиппинским восстаниями против испанского владычества, захватили Пуэрто-Рико, о. Гуам, Филиппины, оккупировали объявленную формально независимой Кубу.

Этой войне в статье противопоставлена «другая война»: «Другая война, продолжающаяся еще теперь и имеющая кончиться только тогда, когда кончатся все войны, — это новая, самоотверженная, основанная на одной любви и разуме, святая война, — война против войны, которую уже давно (как это выразил В. Гюго на одном из конгрессов) объявила лучшая, передовая часть христианского человечества

314

другой, грубой и дикой части этого же человечества и которую с особенной силой и успехом ведет в последнее время горсть людей — христиан, кавказских духоборов, против могущественного русского правительства» (т. 31, с. 97).

С возмущением упомянул Толстой полученное им «на днях» письмо американки Джесси Глэдвин, которая просила прислать «несколько слов или мыслей», выражающих «чувства по отношению благородного дела американской нации и героизма ее солдат и моряков»69. Далее Толстой писал о том, что знает десятки «мучеников за истину» и высказывал уверенность, что «следование каждым человеком своему разуму и своей совести» победит мир, как победил его Христос, «если только люди поверят в силу данного им этого оружия» (там же, с. 101).

27 августа статья «Две войны» была отправлена В. Г. Черткову и в ноябре появилась в № 1 «Листков Свободного слова».

Тогда же, поблагодарив Э. Кросби и его друзей за поздравление с днем рождения70, Толстой подробно изложил содержание своей статьи и вновь говорил о «войне, которую ведут духоборы и все истинные христиане против русского и вообще всех милитаристских правительств» (т. 71, с. 488). Письмо не было отправлено: оно показалось неуместным для оглашения на литературном обеде, устраиваемом в честь 70-летия Толстого американцами. (Кросби писал, что председательствовать, вероятно, будет В. Хоуэлс). 17/29 ноября с уезжавшим через Европу и Америку на Сахалин (к сосланной жене) А. А. Волкенштейном передано новое письмо, где тоже упомянута статья «Две войны»: «мне очень интересно узнать ваше о ней мнение» (т. 71, с. 490). Кросби изложил свое мнение в письме от 23 января 1899 г., где сообщил также, что собрал деньги на духоборов, но мало: никто, кроме квакеров и моравских братьев, не симпатизирует их отказу от воинской повинности, особенно в мирное время. Толстой просил отправить деньги «м-ру Крири, агенту по эмиграции в Виннипеге» (т. 90, с. 309).

19 августа нью-йоркская газета «The Sunday World» прислала телеграмму, оплатив ответ: «Поздравляем по поводу результатов вашей борьбы за всеобщий мир, достигнутых рескриптом царя. Будьте добры ответить» (т. 71, с. 431). Рескрипт царя — это обращение

315

русского правительства, через министра иностранных дел М. Н. Муравьева, собрать международную конференцию против вооружений и будущих войн. 4 сентября (н. с.) ответ Толстого появился в газете: «Следствием декларации будут слова. Всеобщий мир может быть достигнут только самоуважением и неповиновением государству, требующему податей и военной службы для организованного насилия и убийства» (т. 71, с. 430). В. Г. Чертков заинтересовался этой историей, и в письме 30 сентября Толстой по памяти привел английский текст, который (в русском переводе) был напечатан в № 1 «Листков Свободного слова».

XIV

24 августа в дневнике Софьи Андреевны сказано о Толстом: «Он пишет свое «Воскресение», и ему переписывает очень кстати явившийся Александр Петрович»71. В этот же день Толстой «много беседовал» с мюнхенским профессором («румяным, коренастым немцем»72) и записал в дневнике: «Баварец рассказывал про их жизнь. Он хвалится высокой степенью свободы, а между тем у них обязательное и религиозное грубо-католическое обучение. Это самый ужасный деспотизм. Хуже нашего».

Сохранилась рукопись (копия рукой А. П. Иванова, Н. Л. и М. Л. Оболенских, с исправлениями Толстого и вставками на отдельных листах), датированная автором 27 августа 1898 г.73. В конце весь текст с рассказом о женитьбе Нехлюдова на Катюше зачеркнут и написан новый. Эта третья редакция — результат полуторамесячной работы, воплощенной в нескольких предыдущих рукописях74. Исправлена и самая первая фраза. Вместо: «Была весна. И как ни старались люди...» стало известное по печатному тексту: «Как ни старались люди...» К этой редакции примыкают разрозненные листы следующей рукописи (копия, шесть переписчиков, с исправлениями Толстого), где стоит авторская дата «28 ав. 98. Я. П.» и подпись.

28 августа 1898 г. Толстому исполнилось 70 лет. «Утром Л. Н. писал «Воскресение» и был очень доволен своей работой того дня. «Знаешь, — сказал он мне, когда я к нему вошла, — ведь он на ней не женится, и я сегодня все кончил, т. е. решил, и так хорошо!» Я ему сказала: «Разумеется, не женится. Я тебе это давно говорила; если б он женился, то была бы фальшь»75.

316

В письме тех дней Г. А. Русанову — удовлетворение работой: «Я теперь совсем здоров и очень деятельно занимаюсь «Воскресением». Удивляюсь, как мог я так скверно написать то, что было написано. Надеюсь, что теперь оно получит более приличный вид» (т. 71, с. 433). То же и в дневнике 24 августа: «Все работаю над «Воскресением» и доволен, даже очень».

Однако В. Г. Черткову, торопившемуся с переводом, 27 августа Толстой ответил: «Послать я его еще не могу, потому что много переделываю, кроме того, если бы и хотел (что я мог бы) послать первые части, то не знаю, кому послать, кто будет переводить» (т. 88, с. 117).

Впервые только в этой редакции создана сцена возвращения Масловой после суда в камеру (т. 33, с. 141—149); несколько вариантов тюремного богослужения (там же, с. 149—154); разговор Нехлюдова с Катюшей о Боге (там же, с. 155—156): «Какой Бог? Нет никакого Бога, — с злобой вскрикнула она. — И все вы притворяетесь. Вот когда вам нужна была я, тогда приставали; погубили — бросили. Ненавижу я вас. Уйдите вы от меня. Не могу я с вами быть. Я каторжная. Мне хорошо. А вам мука. Перестаньте вы меня мучить. Бога? Какого Бога? Вот вы бы пожили так, как я жила у крестной, когда рожала, а вы в мундире щеголяли, за другими женщинами бегали, развращали. А я, больная, без хлеба была. Ты мной хочешь спастись. Ты мной в этой жизни услаждался, мной же хочешь и на том свете спастись. Противен ты мне, и очки твои, и плешь твоя, и жирная, поганая вся рожа твоя! Уйди, уйди ты! — Она вскочила, потрясая руками, с искаженным лицом. — Ха, ха, ха, ха! — захохотала она истерическим хохотом и упала на постель».

В заново написанном финале говорится, что Катюшу полюбил и решил жениться на ней политический каторжный Аносов: «Он был полон жизни, энергии и добродушной веселости. Он не отрекался от своего революционерства, но не нуждался в нем» (т. 33, с. 159).

О дальнейшей судьбе героев в рукописи, датированной 27 августа, сказано лаконично: «По окончании срока каторги Катюша с мужем поселились в уездном городе. Он кормится землемерством. У ней ребенок. Нехлюдов простился с ними и живет в Москве, весь поглощенный составлением записки, которую он хочет подать Государю, о необходимости уничтожить всякое уголовное преследование и заменить его нравственным образованием масс. Статья, которую он напечатал в журнале об этом, — о том, что уголовное право есть только пережиток варварства, была вся запрещена и вырезана из журнала. Книга его о том же была сожжена. Будущее покажет, какая будет судьба его записки» (т. 33, с. 159—160).

На другой день повествование расширено и усложнено: «Результаты последнего нравственного подъема, пережитого Нехлюдовым вследствие встречи с Катюшей Масловой, уже начинали проходить. Опять понемногу, понемногу жизнь затягивала его своей паутиной и

317

своим сором... Он думал, что он только занят своей запиской. Что выйдет из его записки и из его отношений к голубоглазой Вере, дочери адвоката, и какой, в какой форме, будет следующий нравственный толчок и подъем Нехлюдова, покажет будущее» (т. 33, с. 160).

Поправляя позднее эту рукопись, Толстой изменил: «...следующий нравственный толчок и новый подъем духа, если он будет...».

Весь текст третьей редакции разделен на 21 главу.

12 сентября Толстой читал собравшимся в Ясной Поляне вслух. Мария Львовна 18 сентября написала П. И. Бирюкову: «Гостил Стахович. При нем папа читал вслух «Воскресение», и это было у нас большое событие»76. О том, какие главы были прочитаны тогда, можно судить по дневнику Софьи Андреевны: «Совсем не то впечатление производит на меня чтение повести Л. Н. .... Я мучаюсь ... тем, что Л. Н., семидесятилетний старик, с особенным вкусом, смакуя, как гастроном вкусную еду, описывает сцены прелюбодеяния горничной с офицером. Я знаю, он сам подробно мне о том рассказывал, что Л. Н. в этой сцене описывает свою связь с горничной своей сестры в Пирогове. Я видела потом эту Гашу, теперь уже почти семидесятилетнюю старуху, он сам мне ее указал, к моему глубокому отчаянию и отвращению»77.

Впоследствии сочинение расширялось и дополнялось. 30 сентября П. И. Бирюкову Толстой написал: «Я ... теперь весь поглощен исправлением «Воскресенья». Я сам не ожидал, как много можно сказать в нем о грехе и бессмыслице суда, казней. Меня очень увлекает и, хотя жалею, что не могу продолжать ту работу, о которой говорил вам, не могу оторваться от этой» (т. 71, с. 451).

Свое 70-летие Толстой встречал, увлеченный художественной работой, чувствуя творческий подъем. 22 августа, в день рождения жены, «вечером был очень оживлен и блестящ, рассказывая всем, как бы задавая всякому темы для повестей: Мать, Купон, Кузмич, Александр I и другие»78.

28 августа собралась вся семья (не было только жены Сергея Львовича с сыном и маленьких внуков — восьмимесячного Ильи и

318

трехлетнего Андрея, сыновей Ильи Львовича). За обеденным столом сидело около сорока человек. Среди гостей И. Н. Потапенко, П. А. Сергеенко, А. Б. Гольденвейзер, певица М. Н. Муромцева, М. А. Стахович, Д. Д. Оболенский, профессор и фотограф П. В. Преображенский и др. В вечеру еще подъехали гости, но все оставалось, по словам Софьи Андреевны, «семейно, просто и благодушно». 30 августа приезжал С. И. Танеев и весь вечер играл Шумана, Шопена, Бетховена, Рубинштейна, Аренского: «И Л. Н., и Машенька79 ... пришли в восторг»80.

Получено около ста телеграмм. Много писем.

Официальных чествований не было никаких — их не хотел сам Толстой, да они и не были разрешены. Предписано «не помещать статей и известий о предстоящем юбилее гр. Л. Н. Толстого»81.

В окнах художественных магазинов появилось множество снимков с бюстов и портретов, отчасти воспроизведенных в иллюстрированных литературных изданиях, как свидетельствовал В. В. Розанов в статье, опубликованной 22 сентября газетой «Новое время»: «При рассматривании портретов Толстого невольно думалось: именно такого прекрасного лица еще не рождала русская литература, — коренное русское лицо, доведенное до апогея выразительности и силы, наша родная деревня, вдруг возросшая до широты и меры Рима». И далее: «Толстой мало печатает, но при относительном молчании — он виднее всех, и имя «русской литературы» сейчас получает определенный смысл и вес в связи с именем «Толстой». Умри он, так мало пишущий, и река русской литературы сейчас же превратится в пересыхающее болотце. Даже когда он не пишет — он думает; он всех нас видит; слава Богу, он жив — и нам как-то бодрее работать, больше воздуха в груди, яснее кажется солнце: великая связность людей, великое единство биений пульса в них!»82. В этом проникновенном отзыве все — правда, кроме того, что Толстой «мало пишет» (хотя и мало печаталось в России).

5 октября пришла телеграмма, подписанная П. Вейнбергом, от Литературного фонда, Союза писателей и «других, собравшихся для чествования» Толстого, с приветствием «великому художнику и народному поборнику вечной правды, вечного добра»83.

319

Толстой. С фотографии П. В. Преображенского (Ясная Поляна, 1898)

Л. Н. Толстой. С фотографии П. В. Преображенского
(Ясная Поляна, 1898)

320

Профессор Московского университета, историк литературы А. И. Кирпичников и А. В. Погожева, деятельница «Общества народных развлечений», затеяли устроить Толстовский вечер, и 19 декабря он состоялся в театре Корша: Вл. И. Немирович-Данченко прочел отрывок из незаконченной «Истории матери», Н. Н. Златовратский отрывок из «Войны и мира» (смерть Каратаева), О. А. Правдин «Историю Карла Иваныча» (из «Отрочества»), было пение и живые картины. Сам Толстой в этот день уехал из Москвы в Ясную Поляну: «Утром он занимался, потом в час поел овсяный суп, попил кофе и уехал, прося только Н. Н. Ге проводить его <до вокзала>. Он заезжал на Мясницкую по просьбе Трубецкого, чтоб мастер из Италии, бронзовщик, мог бы поправить по натуре кое-что в бюсте»84.

Участники вечера отправили в Ясную Поляну телеграмму.

Газета «Русские ведомости» поместила «почти слово в слово» (т. 88, с. 157) пересказ «Истории матери», и Толстой был огорчен.

XVI

В последних числах августа Толстой написал В. Г. Черткову: «Я поправляю теперь «Воскресенье». Прохожу по нем 2-й раз, много изменяю, и мне кажется, что это будет не дурное сочинение. По крайней мере работа над ним меня радует. Оно настолько готово, что могу посылать тетрадями для перевода». И спустя несколько дней: «Над «Воскресеньем» работаю с увлечением, какого давно не испытывал» (т. 88, с. 118, 122). 11 сентября сообщил, что «кончил пересмотр всего до конца» и готов посылать «листа по 2 печатных в неделю» (там же, с. 124).

Начались переговоры и о печатании в России.

2 сентября из Петербурга пришла телеграмма от издателя «Нивы» А. Ф. Маркса. Толстой ответил, тоже телеграммой, что примет предложение к сведению; на «исключительное право» (т. е. право печатания только этим издательством) не согласен. 30 сентября известил В. Г. Черткова, что «заявил требование 1000 рублей за лист, за право первого печатания, и 20 тысяч вперед» (т. 88, с. 127). Ждал приезда или письма от А. Ф. Маркса, А. С. Суворина или «Живописного обозрения» («Живописное обозрение стран света» выходило в Петербурге, с 1895 г. стало «художественно-литературным журналом»).

Наиболее заинтересованным и энергичным оказался А. Ф. Маркс. 4 октября в Ясной Поляне появился заведующий его конторой Ю. О. Грюнберг. Стали считать уже сделанное, оказалось 12 листов (не 20, как думал Толстой). 6 октября (уже из Тулы) Грюнберг приехал опять. 12 октября датировано «условие» с редакцией

321

«Нивы», по которому автору определен гонорар 1000 рублей за лист и выплата 12 тысяч вперед. Сказано еще, что если в повести будет менее двенадцати печатных листов, Толстой возвратит деньги или даст другое художественное произведение85.

Во время визита Грюнберг попросил у Толстого «протекции перед Софьей Андреевной по поводу приобретения полного собрания сочинений». И услышал ответ: «Нет, милый, это уже не мое дело, я тут ничего не могу сделать, и насколько мне известно, она ни за что не уступит права... Но относительно единовременного приложения к «Ниве» я лично был бы не прочь; я не вижу особенного вреда от этого для дальнейшей продажи, и мне было бы приятно, чтобы мои сочинения разошлись в таком большом количестве». Говорили о возможных затруднениях в цензуре с «Воскресением». «Я думаю, — сказал Толстой, — что некоторых глав цензура не пропустит, но полагаю, что эта вещь произведет некоторый шум и тогда это пойдет выше, так что в конце концов она все-таки пройдет»86.

12 октября, отвечая А. С. Суворину, обещавшему совершить «покупку без всякой прижимки», Толстой ответил: «Я очень сожалею, что до получения вашего письма уже решил дело с «Нивою» относительно одной повести. Другую же я охотно отдам вам на предлагаемых вами условиях. Какая это будет из трех87, которые у меня есть, кроме отданной в «Ниву», я не могу решить, не окончивши работу над той, которую отдаю в «Ниву». Думаю кончить эту работу на днях и тогда сообщу вам» (т. 71, с. 467—468).

Первые главы «Воскресения» появились в «Ниве» не «на днях», а 13 марта 1899 г., последние — 25 декабря того же года. 12-листная повесть превратилась в 30-листный роман.

XVII

«Нива» — еженедельный иллюстрированный журнал, и сам Толстой начал заботиться об иллюстрациях к роману. Татьяна Львовна, по поручению отца, передала Л. О. Пастернаку предложение поскорее приехать. В тот же (или на другой) день художник сообщил телеграммой, что едет, и утром 6 октября появился в Ясной Поляне.

«В доме все еще спали; за завтраком, наливая мне чая, передавая подробности будущей нашей работы, Толстой был как-то нервен, пожалуй, даже нетерпелив. Это выразилось уже и в том, как он

322

поджидал меня на крыльце, и в том, как он хлопотал вокруг самовара и почти торопил с завтраком:

— Ну вот, позавтракайте и начните читать»88.

Пастернак был удивлен, что Толстой, обычно неодобрительно отзывавшийся в последние годы о своих художественных работах, сказал: «Это лучшее, по-моему, из всего, что я когда-либо написал. Я думаю, что вам понравится». И художник «уже с первых строк» почувствовал, что это «опять прежний, настоящий Толстой “Войны и мира”, “Анны Карениной” и т. д.».

Предполагалось, что рисунки пойдут и в парижском журнале «Illustration»89.

Художник провел в Ясной Поляне несколько дней и потом, сделав первые эскизы, «помчался» снова дочитывать рукопись и показать работу. Это произошло 17—18 ноября. «Пастернака наброски прекрасны» — сказано в письме к С. А. Толстой (т. 84, с. 334).

По словам Пастернака, Нехлюдов и Катюша «почти портретно» передали замысел Толстого, и это замечание автора окрылило художника. Относительно «Закуски у Корчагиных» и судей, восседающих за столом, Толстой заметил, смеясь: «Да вы злее меня!» Однажды случился казус: «прекрасная» иллюстрация «После экзекуции» оказалась ненужной — Толстой вычеркнул эту сцену; но готов был изменить текст, чтобы сохранить рисунок. Многие иллюстрации получили высшие баллы: 5 и 5 с плюсом90.

Пастернак расстраивался из-за плохого качества печати. Толстой утешал: «Не огорчайтесь, вы ведь потом выставите свои оригиналы, и их все увидят и оценят; помните, Леонид Осипович, что все на свете пройдет: и царства, и троны пройдут; и миллионные капиталы пройдут; и кости, не только наши, но и пра-правнуков наших, давно сгниют в земле, но если есть в наших произведениях хоть крупица художественная, она одна останется вечно жить!..»91

323

XVIII

В переписке и встречах осенью и зимой 1898—99 г., помимо духоборов, центральное место занимало «Воскресение». Толстой посещал судебные заседания и тюрьмы, обращался к разным лицам за нужными сведениями и книгами. Из Москвы В. А. Маклаков 15 сентября по пунктам отвечал, извинившись за опоздание с письмом, на заданные ему вопросы. 29 сентября сообщал, что был у И. Д. Сытина и просил выслать книги Л. Мельшина (П. Ф. Якубовича) «В мире отверженных» и Н. М. Ядринцева «Русская община в тюрьме и ссылке»92.

В связи с этими письмами департамент полиции направил 6 октября отношение на имя московского оберполицмейстера, приложив перлюстрированные «доказательства» к делу: «В департаменте полиции получены указания, что писатель граф Лев Николаевич Толстой в настоящее время озабочен установлением через посредство своих почитателей и последователей его учения ближайших с тюремным населением отношений, с целью возможно широкого затем распространения этого учения среди арестантов, как содержащихся в тюрьмах, так и в особенности отбывающих наказание в ссылке и на каторге». Дальше сообщалось, что «преимущественное внимание графа Толстого и его единомышленников обращено в места заключения города Москвы и Сибирский ссыльный тракт»; предлагалось «обратить особое внимание на происки Маклакова»93.

В. А. Маклаков продолжал бывать у Толстых. 18 декабря в Москве П. А. Сергеенко записал: «Мне показалось, что В. А. Маклаков был приглашен к обеду, главным образом, как адвокат, чтобы узнать от него некоторые подробности обстановки. Очень занимает Л. Н. вопрос, как в тюрьме, как живут. Хорошо бы бывшего смотрителя, чтобы сидел и рассказывал, и какого-нибудь сидевшего в тюрьме. После обеда Л. Н. расспрашивал Маклакова, как происходят заседания в сенате, какие департаменты, какие костюмы у сенаторов, как говорят. Когда Маклаков сказал о погонах, Лев Николаевич сейчас записал...»94.

Председатель (с 1897 г.) Московского окружного суда Н. В. Давыдов в сентябре побывал в Ясной Поляне, а позднее написал тексты обвинительного акта, врачебного исследования и акта исследования внутренностей отравленного купца, вопросы суда присяжным, их ответы и приговор суда. Как всегда, Толстой хотел быть точным в описаниях.

324

24 сентября П. А. Сергеенко известил об отправке книги Д. А. Линева «По этапу». Во второй главе третьей части романа к тексту: «Офицер требовал, чтобы были надеты наручни на общественника, шедшего в ссылку и во всю дорогу несшего на руках девочку, оставленную ему умершей в Томске от тифа женою. Отговорки арестанта, что ему нельзя в наручнях нести ребенка, раздражили бывшего не в духе офицера, и он избил непокорившегося сразу арестанта» — Толстой сделает примечание: «Факт, описанный в книге Д. А. Линева «По этапу» (т. 32, с. 364—365)95.

Среди материалов к «Воскресению» есть лист с «вопросами», написанными на «Ведомости о числе арестантов, содержащихся 27-го сентября 1898 года в Орловской губернской тюрьме и ее отделении» (документ с подписью начальника Орловской тюрьмы)96.

С 25 августа по 1 ноября дневник не велся, но из записей Софьи Андреевны известно, что «посмотреть тюрьму для своей повести» Толстой ездил с М. А. Стаховичем. Тульская администрация не разрешила осмотреть местную тюрьму, в Орле помог Стахович: он был там губернским предводителем дворянства. В 1908 г. Н. Н. Гусев записал разговор об этом событии:

«— Вы виделись тогда с орловским губернатором, — сказал М. А. Стахович, — которого после изобразили в «Воскресении» под именем Масленникова.

— Да неужели я такую гадость сделал? — смеясь, спросил Лев Николаевич»97.

3 октября Толстой «беседовал с странником, высланным за стачки, сидевшим в остроге четыре месяца. Л. Н. так впился в его рассказы»98.

Зимой в Москве несколько раз встречался с надзирателем Бутырской тюрьмы И. М. Виноградовым. Спрашивал, имеют ли политические заключенные общение с уголовными. «То, что вы мне сообщаете, заставляет меня изменить план романа», — сказал Толстой. Старался уяснить подробности об отправке ссыльных, остановках на этапах и ночлегах, о конвойной команде и пр. Пригласил прийти в Хамовнический дом, и тюремный надзиратель трижды (17, 18 и 19 января 1899 г.) посетил Толстого, читал корректурные листы и говорил о неточностях. «Очень ему хотелось самому лично видеть арестантов в их обыденной жизни в тюремной обстановке, но я не мог

325

оказать ему в этом никакого содействия», — заключил И. М. Виноградов свои воспоминания99.

Из бумаг, относящихся к роману, некоторые определенно можно отнести ко времени январских встреч с надзирателем Виноградовым.

Это два листка, где за вопросом следует явно услышанный ответ: «Как отправляют? — Два раза в неделю. Смотритель в женском отделении? — Синие воротники и кушак. Образ жизни? Сборная, распятие. Из сборной 3 ступени. В своей одежде на суде. Юбка, кофта, холщовые чулки, косынка холщовая на голову. За наказание — параша. Встают по звонку. Поверка, строят в ряды...» (т. 33, с. 322—323). И еще один — на обороте отрывка письма к шведской интеллигенции по поводу Гаагской конференции (отправлено 9 января 1899 г.): «1) Сажают в вагоны как? 2) Может ли поехать с поездом? 3) Где надевают наручни? 4) В конторе не может быть? 5) Скоро ли после уголовных везут политических?» (т. 33, с. 324).

После этих разговоров Толстому понадобилось кардинально изменить сюжет: знакомство Масловой с политическими происходит не в московской тюрьме, а в Сибири.

17 января у Толстого был юрист, судебный деятель Н. Н. Мясоедов. А 27 января посетивший Хамовники П. А. Сергеенко застал там И. В. Денисенко (женатого на племяннице Толстого, дочери Марии Николаевны Елене Сергеевне), служившего председателем Новочеркасского окружного суда: «Подробное расспрашивание Денисенко относительно судейских частностей. Как устроена тюрьма там-то, как решетка, как происходит свидание и т. д.». На другой день Толстой прочитал вслух главу о тюремном богослужении («невозможную в подцензурном издании», как заметил Сергеенко), а о конце романа сказал: «У Кони, рассказывавшего это, выход простой — она умерла. Но мне не хотелось так разрешать вопрос»100.

Московский врач П. С. Усов свидетельствовал о том же времени: «Не знаю, что делать с Львом Николаевичем. Жалуется на болезнь, а приходишь к нему, начинает говорить о чем угодно, но только не о лечении. Мало того, когда я тоже был болен, Толстой пришел ко мне сам и просидел до полночи, заставив меня проштудировать акт судебно-медицинского вскрытия из своего нового романа, не пощадил ни себя, ни меня»101.

326

XIX

Еще в середине августа Толстой «уговорил»102 старшего сына помочь делу переселения духоборов. Сергей Львович давно оставил службу земским начальником и с радостью согласился. 24 августа с Кавказа вернулся Л. А. Сулержицкий и рассказал, что делается там. 3 сентября Сергей Львович отправился за границу: в Англии переговорить с Чертковым и квакерами о духоборах; в Париже — устроить дела французского перевода «Воскресения». 30 сентября Андрей Львович написал: «Сережа устроил в Париже повесть «Воскресение» по 1 франку строчку в «Echo de Paris» и только за то, что они первые напечатают и выпустят, а потом уже могут другие»103.

Отношения Толстого со старшим сыном никогда не были такими теплыми и близкими, как в это время, особенно после того, как Сергей Львович взялся сопровождать второй пароход с выселяющимися в Канаду духоборами (с первым пароходом отправился Сулержицкий)104. «Сережа вполне близок делом и чувством» — отмечено 2 ноября в дневнике, где сказано еще: «Чужды Миша и Лева». Андрей Львович тогда не только не ссорился с отцом, как это будет позднее, но защищал перед матерью и даже собирался, по примеру остальных членов семьи, которые не поспевали переписывать рукописи, взяться за это дело (правда, боялся, что не разберет почерк). О родителях 19 октября Андрей Львович писал своей невесте О. К. Дитерихс: «День и ночь разница — жизнь моего отца и матери: у папа вся жизнь — для других, мирная и спокойная; а жизнь мама — только для себя. Ей уже в тягость тишина Ясной и все хочется в глубине души концертов, блеска, а в Ясной видеть всегда папа, недовольным ее рвением и возбужденной к музыке, тяжело и, кроме того, быть с ним несогласной и считать чепухой переселение духоборов»105. Не любила Софья Андреевна и писание, которым Толстой был вдохновенно занят, — «Воскресение».

Андрей Львович и Ольга Константиновна поженились 8 января 1899 г. Пока они строили планы совместной жизни — купить небольшое имение близ Ясной Поляны и заняться хозяйством. Толстой написал 1 или 2 ноября невесте: «Андрюша расскажет вам, почему мне план ваш не нравится. Главное, мне не нравится эгоизм вдвоем, самый

327

жестокий, или озабоченное высиживание детей, вся жизнь посвященная на это. Я вижу это вокруг себя и думаю, что можно найти лучшую жизнь, особенно для двух молодых, сильных, любящих людей. Главное, чтобы была цель служения делу Божию или, проще, вне себя, своего счастья. А вне себя нет ничего достойного труда, кроме служения Богу, т. е. тому, чтобы людям было жить лучше» (т. 71, с. 480)106.

В октябре в Ясной Поляне появился приехавший из якутской ссылки 30-летний духобор В. Н. Поздняков. Почувствовав у него литературные способности, Толстой посоветовал описать свою жизнь, историю общины и составил для этой цели план из 17 пунктов. В конце указание: «Все более (биограф.) о том, что сам видел; в чем сам участвовал»107. Рассказано об этом человеке, который «очень радостно поразил», в письме Чертковым 1 ноября: «Боюсь и здесь написать его фамилию, как бы не попало каким-нибудь необычайным случаем врагам и не повредило ему. Какая удивительная ясность сознания мысли и чувства, и при этом и выдержка, и энергия, и, сверх того, внешняя привлекательность. Пора уж ему быть обратно, но до сих пор нет. Страшно боюсь за него, хотя он один из тех людей, которые сами ничего не боятся. Вот такое нужно общество, где вырабатываются такие люди. И общество это есть» (т. 88, с. 140). В дневнике заметил, что «полюбил его».

Поздняков привез письмо от П. В. Веригина, и в тот же день, 1 ноября, Толстой написал в Обдорск: «Письмо ваше к министру внутренних дел едва ли произведет какое-нибудь действие. Но я почти уверен, что когда все переезжающие устроятся в Канаде, выпустят и вас и Якутских» (т. 71, с. 479). Обещал рассказ Веригина «Фантазия» послать в «Посредник», хотя сомневался, что он будет напечатан108. На обратном пути с Кавказа, куда он повез письма П. В. Веригина, Поздняков опять заезжал в Ясную Поляну, вместе с двумя женами духоборов, ехавшими к мужьям в Якутск. Сообщая об этом Сергею Львовичу, Толстой заметил о другом духоборе: «рад был видеть Чернова». В письме к дочерям о Чернове сказано: «Я его очень люблю:

328

такой же твердый, ясный, кроткий, как и все они, эти люди 25 столетия» (т. 71, с. 497).

1 ноября от Черткова приехал англичанин Герберт Арчер, помогавший по издательству и в переселении духоборов. Толстой и его «очень полюбил». С ним отправил книжку дневника (для копирования), прося поскорее вернуть. Рассказывал в письме «милым друзьям» про детей: «Андрюша был не скажу хорош, но поразительно лучше, чем он был когда-нибудь. Он очень неудержим и был резок и груб с матерью. Со мною же он трогательно хорош. Также и Сережа. И Илюша с женой близки и милы. Сашу же вы бы не узнали: большая, румяная, красивая и наивно добрая, и не быстрая в понимании, но простая в хорошем смысле»109. И тут же о романе: «Детище же мое, «Воскресение», растет не по дням, а по часам, и до сих пор радует. Нынче я продиктовал Арчеру содержание и думаю, что не отступлю от него — могу только расширить и прибавить» (т. 88, с. 140)110.

Изложения конспекта «Воскресения» требовали иностранные издатели. Толстой сначала возмутился, но теперь пошел на уступку.

Отправляя в тот же день короткое письмо в Швейцарию А. Шкарвану и Х. Н. Абрикосову, написал о себе и, конечно, о работе: «Я никогда не был так занят и делом духоборов, и отношениями самыми радостными с разными лицами, и, главное, своим «Воскресением». Я так увлечен этим делом, что думаю о нем день и ночь. Думаю, что оно будет иметь значение. Оно мною изменено» (т. 71, с. 477).

30 сентября Толстой известил В. Г. Черткова, что «первые главы посланы». «С пунктами вашими, всеми, кажется, согласен» — это о порядке пересылки рукописи и корректур. Ни одно издание не имело права опередить «Ниву». 22 октября в Петербург А. Ф. Марксу отправлено 17 глав. За два дня до того — 28 глав в Англию. Около 7 ноября из «Нивы» поступили гранки, 16 ноября еще, а 19 ноября, отправляя очередную партию рукописи, Толстой написал, что «до конца будет еще глав десять»111. Рассчитывал кончить писание до 1 декабря, когда обещал Софье Андреевне переехать в Москву.

329

Поскольку «есть много мест нецензурных», и чем дальше шла работа, тем их становилось больше, Толстой предложил А. Ф. Марксу «поручить просмотреть повесть литератору, знающему требования цензуры» (т. 71, с. 481)112. 17 ноября просил отложить печатание до марта (сперва предполагалось, что оно начнется с января) и согласился на предложение «назвать это сочинение романом» (т. 71, с. 491). Сочинение еще не делилось на части: шел общий счет глав. По мере печатания, оно расширялось, дополнялось, особенно во второй половине; очень многое дописывалось в корректурах. Прежние длинные главы дробились на короткие, как это было и с прежними романами — «Войной и миром», «Анной Карениной».

2 ноября в дневнике записано: «Дела очень много, но я весь поглощен «Воскресением», берегу воду и пускаю только на «Воскресение». Кажется будет недурно. Люди хвалят, но я не верю». Начиная с этой даты и до конца 1899 г. в дневнике будут появляться редкие, с большими интервалами записи: все силы уходили на «совокупное — многим — письмо», т. е. «Воскресение» (т. 71, с. 515). В 1898 г. о романе две записи. 14 ноября: «Опять не видал, как прошли 11 дней. Очень увлеченно занят «Воскресением» и хорошо подвигаюсь. Совсем близок к концу... Я себя давно так умственно и физически хорошо, бодро не чувствовал». 25 ноября: «Я все так же усердно занимаюсь «Воскресением»... «Воскресение» разрастается. Едва ли влезет в 100 глав».

«Он говорит, — записала Софья Андреевна, — что со времени «Войны и мира» не был в таком художественном настроении, и очень доволен своей работой над «Воскресением»113.

Как видно из писем Чертковым, Толстой опасался, что публикация полного текста за границей может вызвать запрет печатания в «Ниве». Радовался, что им нравятся «оба воскресения» — Нехлюдова и Масловой. «Мне кажется иногда, что в «Воскресении» будет много хорошего, нужного, а иногда, что предаюсь своей страсти» (т. 88, с. 141—142). Уехавшим на Кавказ Сергею Львовичу и Л. А. Сулержицкому 25 ноября сообщал: «Все с увлечением занимаюсь своей работой, которая все растет» (т. 71, с. 494). И Чертковым: «Я теперь решительно не могу ничем другим заниматься, как только «Воскресением». Как ядро, приближающееся к земле все быстрее и быстрее, так у меня теперь, когда почти конец, я не могу ни о чем, нет, не не могу — могу и даже думаю, но не хочется ни о чем другом думать, как об этом. Сейчас получил корректуры до 70 главы, и очень мне не понравились некоторые места» (12 декабря, т. 88,

330

с. 145); «Я завтра буду писать эпилог. Всех теперь 87 глав, так что вы знаете 3/4» (16 декабря, т. 88, с. 146).

В конце декабря из «Нивы» в Ясную Поляну (куда Толстой вернулся, прожив две с небольшим недели в Москве) пришел целиком набор семидесяти глав с множеством цензурных зачеркиваний, а также исправлений, сделанных синим карандашом (редактором журнала). «Вымарано много», — написал Толстой Э. Мооду, но добавил: «Это тем лучше для заграничного издания» (т. 71, с. 521). А. Ф. Маркс, в свою очередь, извещал, что с этими изменениями (которые не казались ему «многочисленными»), печатание разрешено цензурой.

Новый год Толстой встречал в бодром, деятельном настроении. «Не унывайте, милые друзья, что жизнь ваша не такая, как хотелось бы, — написал 31 декабря в Англию. — Всякая разумная жизнь есть не что иное, как непрестанное развязывание узлов, которые постоянно завязываются, надо не скучать этим и не ожидать гладкой нитки» (т. 88, с. 147).

В этот же день работал над ответом бывшему фельдфебелю, «деревенскому самоучке», как тот назвал себя, М. П. Шалагинову, который мучился вопросом, можно ли соединить войну и христианство, и рассказывал о себе: «Из ваших сочинений читал «Войну и мир», «Анну Каренину», «Смерть Ивана Ильича» и «Власть тьмы», первые два романа читал со страстью и, кажется, нередко со слезами» (т. 72, с. 42)114.

Ответ, как это нередко бывало с Толстым, превратился в статью «Письмо к фельдфебелю», посланную 28 января и в окончательном виде 5 февраля 1899 г. в Англию (появилась в № 5 «Листков Свободного слова»)115.

В статье с большой страстью и ясностью излагаются продуманные до конца мысли: «Народ никогда не выкрутится из той нужды, в которой его держат, до тех пор, пока войска будут во власти правящих классов». И еще: пока народ будет находиться во власти обмана «православной ложной христианской веры». «Нельзя влить ничего нужного в сосуд, который полон ненужным. Нужно прежде вылить из него ненужное» (т. 90, с. 56—58).

31 декабря 1898 г., отвечая английскому журналисту, издателю В. Стэду, приглашавшему к сотрудничеству в журнале «Война войне! Международный крестовый поход за мир», Толстой советовал обратиться к Черткову: «Я был бы очень рад помочь вам в ваших начинаниях».

331

Жалел, что Стэд не заехал в Ясную Поляну, когда был в России116. 2 января в дневнике записано: «В последнее время как будто ослабел интерес к «Воскресению» и радостно чувствую другие, более важные интересы — понимание жизни и смерти. Многое как бы ясно».

Новый год встречали в Ясной Поляне. 12 января 1899 г., на другой день по возвращении в Москву, в письме В. Г. Черткову сказано: «Работа моя почти кончена. Остались не поправлены и не отосланы в набор 5 глав, которые, как скоро просмотрю, возьмусь за корректуры. Вымарок цензурных очень много» (т. 88, с. 149).

Читая корректуры, красным карандашом Толстой помечал места, которые, казалось, можно отстоять. 5 февраля написал А. Ф. Марксу: «Пускай цензура выкидывает все, что находит нужным выкинуть, а вы печатайте все, что не выкинуто» (т. 72, с. 53). Тогда же М. А. Стахович попросил первые главы для прочтения принцессе Е. М. Ольденбургской (внучке Николая I, воспитаннице А. А. Толстой); Толстой, разумеется, не возражал, но выяснилось, что читается текст без цензурных вымарок, и редактор Р. И. Сементковский отправил автору тревожное письмо: как бы не случилось вследствие этого чтения высокопоставленным лицам запрещения романа.

XXI

Работа над «Воскресением» с конца августа 1898 по середину января 1899 г. составила четвертую редакцию. «В первых двух частях новая редакция в общем уже во многом приблизилась к окончательной» (т. 33, с. 366, статья Н. К. Гудзия). Главное ее отличие от предыдущей: появились политические заключенные. Рассказывая о них, Толстой вызывал из памяти многочисленные факты и черты, полученные от личного общения и переписки (сын и зять А. В. Дмоховской, Н. А. Армфельдт, Е. Е. Лазарев и др.). Искал новые сведения. Сохранилось письмо 1899 г. В. Д. Бонч-Бруевича (принимавшего деятельное участие в переселении духоборов) к известному революционеру-народнику, с 1870 г. жившему в эмиграции, П. Л. Лаврову: «Дорогой Петр Лаврович, Лев Николаевич Толстой в настоящее время пристально занят изучением истории русского революционного движения. Ему необходимо доставить возможно больше изданий различных групп. Вот почему я прошу Вас прислать все издания вашей группы, а также, может быть, и другие издания, — я имею возможность все это переправить Льву Николаевичу. Только, пожалуйста, если пожелаете, вышлите поскорей. Будьте добры передать и Вашим товарищам об этом же»117.

332

Впервые в четвертой редакции написана сцена сечения двух арестантов, позднее исключенная118; расширены деревенские эпизоды (разговоры с крестьянами о земле по Генри Джорджу, при этом называются имена и фамилии яснополянских крестьян, замененные потом другими именами); впервые Нехлюдов проявляет интерес к делу сектантов. Введены новые персонажи: графиня Чарская и ее муж119, Mariette120, Набросов (позднее Воробьев), проповедник Кизеветтер121, комендант Петропавловской крепости барон Кригсмут122, Лидия Шустова (первоначально Дидерих) и ее семья, флигель-адъютант Богатырев, Топоров (прототипами для них служили петербургский гр. А. В. Олсуфьев и обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев). По словам исследователя, «о сенаторе Сковородникове и о Топорове говорится значительно резче, чем в окончательном тексте» (т. 33, с. 368). Топоров характеризуется как защитник старого, который находил либеральным даже славянофильский «символ веры»: «православие, т. е. окоченевшую форму древнегреческого христианства, самодержавие, т. е. деспотизм случайно попавшего во власть царя или царицы, и народность, т. е. нечто неопределенное, имеющее наиболее точное выражение в народном самодовольстве и самохвальстве» (т. 33, с. 204).

Будущая третья часть представлена кратко: всего шесть глав «Эпилога» и потом еще «Эпилог эпилога».

Впервые в четвертой редакции созданы два эпизода, исключенные при дальнейшей работе: спор между политическими о казненном мировом судье Синегубе (т. 33, с. 211—215; в основе — история народовольца Д. А. Лизогуба, вошедшая позднее в рассказ «Божеское и человеческое») и о каторжнике Федорове, расскаявшемся после

333

убийства незащищавшейся вдовы (т. 33, с. 253—256, будущий «Фальшивый купон»).

Роман «большого дыхания», о котором мечтал Толстой начиная с 1889 г., соединял, как будто совсем без напряжения, художественные замыслы, о неисполнении которых жалел автор.

По мере работы «Воскресение» все более становилось панорамой русской жизни последней четверти XIX века и вбирало в себя великое множество впечатлений, переживаний создателя романа за эти же годы.

XXII

Крут чтения в последние месяцы 1898 и в начале следующего года, несмотря на занятость своим «детищем», был достаточно велик. И члены семьи, ведшие дневники либо позднее писавшие воспоминания, и мемуаристы свидетельствуют, что Толстой читал или просматривал все. И в Ясной Поляне, и в Москве вечерами было принято читать вслух. 6 октября Толстой прочитал так рассказ А. П. Чехова «О любви», а 15 и 16 декабря перевод Джером Джерома: «...И так хохотал сам, как я давно не видала его смеющимся»123.

В письме к Софье Андреевне 18 ноября восхищался «прекрасной книгой» Х. Фильдинга «о буддизме», присланной Э. Кросби: «The soul of a people»124 и привел цитаты:

«Жизнь и смерть одно и то же. Жизнь постоянная перемена, смерть тоже только перемена».

«Роскошь, изнеженность мешают душе видеть, понять себя. Также мешает аскетизм, мучение своего тела. В обоих случаях человек думает о теле. А об нем надо забыть» (т. 84, с. 335—336). Поблагодарив за книгу, написал Э. Кросби: «Я читаю «The Social Gospel» <«Общественное Евангелие»>, в котором мне весьма нравятся ваши статьи. Вы в них всегда держите верный тон» (т. 71, с. 490). 25 ноября в письме к Софье Андреевне, кроме книги о буддизме, упомянул Диккенса: «Читаю по вечерам» (т. 84, с. 337).

5 декабря, просмотрев присланный В. Г. Чертковым первый «Листок Свободного слова», хвалил напечатанные там письма Веригиных, статью Шкарвана о Ван дер Вере и П. А. Кропоткина «По поводу убийства императрицы австрийской». И добавил: «немножко бы только поменьше Толстого и хоть какое-нибудь сведение о правительственных грехах общих, а не исключительно религиозного гонения» (т. 88, с. 143).

В тот же день дочерей, остававшихся еще в Ясной Поляне, просил прислать: «все книги запрещенные, на верхней полке в правом углу, и

334

Страница корректуры «Воскресения» с исправлениями Толстого

Страница корректуры «Воскресения» с исправлениями Л. Н. Толстого

335

Страница корректуры «Воскресения» с исправлениями Толстого

Страница корректуры «Воскресения» с исправлениями Л. Н. Толстого

336

брошюра английская: японцы о политической экономии. Я приготовил ее взять с собой и забыл» (т. 71, с. 498). В письме Чертковым эта книга названа: «Japanese Nations or European Political Economy by Tentjaro Makato» (т. 88, с. 198). В 1900 г. Толстой написал к ней предисловие125. Здесь утверждается:

«Книга эта есть критический обзор как практики, так и теории экономической жизни Европы и Америки, составленный двумя умными и вполне образованными японцами, специально с целью ознакомления и поучения изучавших эти вопросы.

Полагаю, что книга эта, особенно в нашем русском обществе и именно в наше время, когда с таким упорством, отсутствием всякой критики и тупым доктринерством проповедуется отсталое и исполненное тех же недостатков, неясностей, противоречий, нелепостей, как и все европейские политико-экономические учения, учение Маркса, будет особенно полезна, заставит задуматься и признать справедливость пословицы, что не только свет то, что из окошка».

В первых номерах за 1899 год двух журналов — «Семья» и «Книжки Недели» — появились новые рассказы Чехова: «Душечка» и «По делам службы». Трижды (14, 15 и 24 января) читал Толстой «Душечку» семейным и гостям, неизменно восторгаясь. Многие современники слышали «Душечку» в исполнении Толстого вплоть до 1905 г., когда рассказ вошел в «Круг чтения», сопровожденный статьей — послесловием.

А. Б. Гольденвейзер вспоминал: «Когда «Душечка» Чехова была напечатана в журнале «Семья», кто-то в тот же день вечером принес ее Льву Николаевичу. Он пришел от этого рассказа в полное восхищение, много раз читал его вслух, угощая им не читавших его посетителей. Я раза три слышал «Душечку» в его чтении. Читал Лев Николаевич чудесно. Очень просто, как будто сам что-то рассказывал. Еле заметными, почти неуловимыми изменениями интонаций он отмечал реплики различных персонажей рассказа. Антрепренер, ветеринар, сама душечка как-то незаметно оживали в его передаче... В комических местах иногда начинал сам до слез смеяться, а в трогательных обливался слезами»126.

Принес журнал с «Душечкой» П. А. Сергеенко. В его дневниковых записях этого времени — слова Толстого:

337

«— Ведь Марксу теперь остается издать только меня и Чехова, который гораздо интереснее Тургенева или Гончарова. Я первый приобрел бы полное собрание его сочинений. Так и скажите Марксу, что я настаиваю127...

Восхищение Достоевским.

— Его небрежная страница стоит целых томов теперешних писателей. Я для «Воскресения» прочел недавно «Записки из мертвого дома». Какая это удивительная вещь!...

Восторг Л. Н. от «Душечки» Чехова.

— Это перл. Подобно бумаге-лакмусу, она производит различные эффекты.

Он цитирует на память целые фразы.

— Как хорошо схвачен язык телеграфиста: «хохороны» и пр. В «Душечке» выведена истинная женская любовь»128.

24 января И. И. Горбунов-Посадов написал создателю «Душечки»: «Лев Николаевич в восторге от нее. Он все говорит, что это перл, что Чехов — это большой-большой писатель. Он читал ее уже чуть ли не 4 раза вслух и каждый раз с новым увлеченьем. Ах, как он чудно читает и как мне хотелось, чтобы Вы были в эту минуту тут и видели его веселое, милое лицо и слышали, с какой любовью он читает»129.

Редактору «Посредника» вторила Татьяна Львовна: «Ваша «Душечка» — прелесть! Отец ее читал четыре вечера подряд вслух и говорит, что поумнел от этой вещи»130.

По словам Горбунова-Посадова, Толстой чудесно читал и «цоцкого» в рассказе «По делам службы»: «Как живой был перед нами этот милейший старичина со своей многострадальной эпопеей административного perpetuum-mobil’а»131.

338

XXIII

Кроме «Письма к фельдфебелю», в январе 1899 г. создана, тоже как ответ на прямое обращение, статья по поводу предстоящей Гаагской мирной конференции (проходила в мае). 9 января — дата на первой копии (рукой Н. Н. Ге-сына)132.

Шведы, в числе которых были члены рейхстага, журналист, секретарь редакции, профессора, пасторы, врач, директор миссии, учитель и др., затронули очень волновавшую тогда тему: отказы от военной службы. «Зная ваше сочувствие к тем, которые, превосходя окружающих людей нравственным своим уровнем, терпят по недоразумению от них гонения, — писали шведы, — мы... рассчитываем на вашу доброжелательную помощь». Они надеялись на обсуждение этого «центрального» вопроса в Гааге и мечтали о превращении воинской повинности в такую, какая не противоречила бы требованиям совести: создание «армии спасения, осушающей болота, устраивающей жилища, обращающей пустыни в плодородные нивы».

Толстой назвал это письмо «прекрасным», главную его мысль «верной», но решительно не согласился с тем, что достижению цели может помочь какое бы то ни было правительство и организуемые насильнической властью конференции. «Конференция будет иметь целью не установление мира, а сокрытие от людей единственного средства освобождения их от бедствий войны, состоящее в отказах отдельных лиц от участия в военном убийстве, и потому конференция никак не может принять на обсуждение этого вопроса» (т. 90, с. 63).

«До тех пор, пока правительства будут управлять своими народами силою и будут желать, как теперь, приобретать новые владения (Филиппины, Порт-Артур и т. п.), до тех пор они сами не только никогда не уменьшат войска, но, напротив, будут постоянно увеличивать их.

На днях было известие о том, что американский полк отказался идти в Ило-Ило133. А между тем удивляться можно только тому, как такие явления не повторяются постоянно: каким образом могли все те русские, немецкие, французские, итальянские, американские люди, воевавшие в последнее время, по воле чуждых и, большей частью, не уважаемых ими людей, идти убивать людей другого народа и самим подвергаться страданиям и смерти?» (там же, с. 64).

339

Статья заключается все же утверждением, что «новая эра в жизни человечества» близка. В конце дата: «Москва. Январь 1899 г.».

12 января Толстой обратился к знакомому шведу Ионасу Стадлингу (в 1892 г. помогал в работе на голоде, напечатал в 1893 г. книгу «Из голодающей России»), спрашивая, не согласится ли тот перевести и напечатать статью. Стадлинг, разумеется, с радостью принял это предложение; 24 января рукопись была отправлена и ему, и В. Г. Черткову. 14 марта Стадлинг известил, что «мощный ответ на коллективное письмо из Стокгольма» он перевел и напечатал по-шведски («Aftenbladet»), по-английски («The Daily Chronicle») и по-немецки («Lokal Anzeiger»).

12/24 января датирован ответ американцу Самюэлю Джонсу. Глава полиции г. Толедо, близкий знакомый Э. Кросби, старавшийся, как он писал Толстому, «в борьбе со злом придерживаться принципа добра», с оптимизмом относился к происходящим событиям: «Мы можем многому радоваться. Несчастная война с Испанией закончилась, а недавно обнародованная нота царя о всеобщем мире или разоружении может считаться одним из самых обнадеживающих явлений нашего столетия. Я считаю, что ваши писания, ваше учение оказали в данном случае свое влияние. Это прекрасный документ, и, как бы ни отнеслись к нему державы, он неминуемо принесет добрые плоды» (т. 72, с. 27). Толстой ответил сурово: «Я не возлагаю таких надежд, как вы, на последствия от ноты царя и высказал свои соображения по этому поводу, которые буду рад послать вам, когда они будут переведены» (т. 72, с. 26).

Относительно слухов, сообщенных Кросби в письме от 23 января, что Толстого собираются выслать, а еще о том, что он виделся с царем, последовал ответ: «Оба слуха обо мне, которые до вас дошли, ложны, и теперь, после моего письма о мирной конференции, опубликованного в «Daily Chronicle», первый слух более вероятен, чем второй» (т. 90, с. 309)134.

На запрос американской газеты «New York World» последовал ответ: «Мирный вопрос для христиан был полностью разрешен 1900 лет тому назад, Матфей, пять, 43, 44. Гаагская мирная конференция есть только отвратительное проявление христианского лицемерия» (т. 72, с. 117).

О конференции, мире, разоружении разговаривал Толстой и с пришедшим 9 марта В. П. Мазуриным, приглашая прийти в другой раз за письмом к шведам. Скромный 26-летний молодой человек, ставший народным учителем, изложил свои взгляды (согласные с Толстым) в пространном письме, но прийти не решился, считая, что «подобные посещения неуместны»: «Но не могу при этом не выразить сожаления, что Ваши произведения последних годов мало распространены —

340

они дороги и их трудно достать, а сколько есть людей, которым бы они доставили большое наслаждение, говорю Вам это с удовольствием, надеюсь доставить Вам радость, как человеку, много потрудившемуся и перестрадавшему для раскрытия истины. Нет, нет, да и попадаются люди, горячо Вас любящие, которым Вы были братом, наставником и отцом в лучшие часы их жизни; хотя они не известны ни Вам, ни обществу, но им-то, может, и принадлежит обетование Царствия Божия»135.

Ответила по поручению отца Мария Львовна, приглашая прийти. Мазурин появился только в 1910 г.

XXIV

В начале февраля начались волнения в Петербургском университете, перекинувшиеся затем на другие высшие учебные заведения в Петербурге, Москве и других городах России. Поводом послужило объявление ректора, известного правоведа В. И. Сергеевича о карах, которым будут подвергаться студенты за «беспорядки». Вывешенное в университете, оно появилось в газете «Новое время» 4 февраля, за несколько дней до традиционного годичного акта. 8 февраля студенты встретили речь Сергеевича свистом, шумом и криками. Потом спокойно разошлись, но на улице столкнулись с конной полицией. 11 февраля сходка приняла решение «закрыть» университет, т. е. не посещать занятия, пока студенты не получат от правительства гарантий соблюдения «прав человеческой личности». Вскоре начались репрессии. Заступничества можно было искать только у Толстого.

13 февраля делегация, во главе со студентом С. Н. Салтыковым, появилась в Хамовниках. Пришли и на другой день. В. Ф. Лазурский записал 14 февраля: «К Льву Николаевичу являлись студенты с просьбой написать в их защиту, принесли ему свои прокламации. Лев Николаевич перечитал их, говорит: «Скучно, написано по-мальчишески». Но в общем он сочувствует протесту студентов, хотя еще не ясно представляет себе, как помочь делу»136. Сам Толстой, возобновив 21 февраля прерванный 2 января дневник, отметил: «Студенческая стачка. Они все меня втягивают. Я советую им держаться пассивно, но писать письма им не имею охоты». Софья Андреевна 22 февраля написала в Петербург В. В. Стасову: «Мы здесь все в большом волнении, как и вся Россия, по поводу закрытия всех учебных заведений. Раздражили молодежь без всякой вины с их стороны; как жаль, и как неосторожно»137.

341

По возвращении в Петербург Салтыков успел написать Толстому138, но вскоре был арестован и сослан. Начались всеобщие репрессии.

В марте приехал новый посланец студентов, П. Е. Щеголев, который, вместе с московским другом, был у Толстого: «И на этот раз Лев Николаевич отнесся сочувственно к движению»139.

Тогда же А. А. Суворин, фактический редактор «Нового времени», направил к Толстому своего корреспондента, жившего в Москве, Н. М. Ежова (которого никак нельзя заподозрить в сочувствии «беспорядкам»). В бумагах Ежова сохранился черновик отчета: «Толстой решительно стоит «за студентов». Стачку учащейся молодежи он считает чем-то очень хорошим и даже разумным. Он говорит, что вступиться за обиженных — подвиг... «Я же, по правде сказать, всегда твержу: уходите из современного университета, потому что он неудовлетворителен. О студенческой же стачке опять и опять скажу: это прекрасное дело. Самая стачка совершалась без насилия, это главное. Петербургских студентов обидели — товарищи прочих университетов и других высших учебных заведений отозвались сразу, дружно... О стачке студентов говорю опять: хорошо, очень хорошо поступили молодые люди, честно, открыто, без насилия»140.

В апреле новая делегация просила написать о студенте Г. Э. Ливене, покончившем самоубийством в Бутырской тюрьме: облив простыню керосином, он зажег ее. 11 апреля в дневнике В. Ф. Лазурского: «Вся эта история не выдумана. Тюремный надзиратель рассказывал ее сам Льву Николаевичу. Он было и хотел писать, как рассказывал Андрюша141, но потом оставил: «Что я напишу?» Значит, не вытанцовывалось. Но он, очевидно, сочувствует петербургским студентам, о которых слышно, что они держатся в забастовке еще крепче, чем московские. Он с сочувствием рассказывает о том, что Тимирязев и Грот подавали в отставку»142.

После публикации 2 апреля правительственного сообщения о студенческих беспорядках Толстой все же начал статью. О студентах здесь сказано так: «...Те самые молодые люди, которые готовятся правительством для одурения и разорения народа, отказались готовиться к требуемой от них правительством должности» (т. 31,

342

с. 199). Дальше начала дело не пошло143. В те же дни В. Ф. Лазурский записал в дневнике: «Заговорили о студенческих делах. Лев Николаевич убежден, что вся эта история так даром не пройдет, что все это послужит к переменам к лучшему»144.

Когда летом были «высочайше» утверждены «временные правила» об отдаче неповинующихся студентов в солдаты (и правила эти применялись), а в женевской «Свободной мысли» появилась, среди других, заметка «Университетские волнения», Толстой, оценив ее невысоко (3, в то время как о Финляндии145 и голоде — 5 и даже 5 с плюсом), написал 1 августа П. И. Бирюкову: «Надо бы больше. Нынче в газетах о том, что в солдаты забирать, а перед этим было об инспекции и общении профессоров. Все как нарочно делают, чтобы раздразнить. И нынче же новая форма присяги. Руки чешутся писать обо многом в форме статей. Да надо кончать «Воскресение». Когда не было художественной работы, я по ней скучал, а теперь уж хочется освободиться, много набралось другого» (т. 72, с. 164).

В конце года В. Г. Чертков выпустил сборник «Студенческое движение 1899 года», присоединив в качестве послесловия свою статью. Толстой написал 15 декабря другу, получив рукопись статьи: «Статья очень хороша, по крайней мере мне очень понравилась, выразив то самое, что я думал об этом предмете. Я изменил только несколько слов. В некоторых местах... я бы смягчил выражения. Статья по содержанию своему так сильна, что резкость выражений только ослабляет, подрывая доверие к спокойному беспристрастию автора. (Мы друг друга поправляем в одном и том же.) Я, когда думал об этом же предмете, думал еще то, что успех протеста молодежи надо приписать тому, что он был миролюбивый, только отрицательный (неучастия), тот самый протест, который один может победить насилие» (т. 88, с. 184—185).

XXV

В начатой статье о студенческом движении положение народа охарактеризовано очень жестко: «Систематично одуряемый и разоряемый народ дошел до одурения и разорения, такого, которое уже нежелательно правительству, перешел тот предел одурения и разорения, который нужен правительству» (т. 31, с. 199). Когда речь заходила о помощи этому народу, Толстой действовал энергично и быстро, в очередной раз подтверждая, что теория непротивления злу

343

насилием вовсе не означала пассивности и тем более — всепрощения и безразличия.

Кроме забот о переселяющихся кавказских и сосланных якутских духоборах, о переезде в Канаду «кипрских»146, о сектантах из Павловок Харьковской губернии, которые тоже хотели уехать, о многих лицах, преследуемых властями и обращавшихся за помощью — в письмах и при личных встречах, в 1899 г. опять к Толстому стали сходиться пожертвования для голодающих русских крестьян. Отчеты о распределении этих денег помещала газета «Русские ведомости». На этот раз особенно тяжело было у крестьян Поволжья. Приехавшие в январе самарские молокане рассказали об этом. 19 февраля известный общественный деятель, писатель А. С. Пругавин, давний (с 1881 г.) знакомый, исполнявший в 1899 г. должность секретаря Самарской губернской земской управы, отправил подробное письмо. В Самару в день получения письма полетела телеграмма: «Можно ли напечатать ваше письмо» (т. 72, с. 76). 4 марта в газете появился и отчет Толстого о поступивших по 15 февраля пожертвованиях, и письмо Пругавина. «Не имея возможности самому ехать на места», Толстой предлагал жертвователям обращаться прямо к С. И. Шаховскому и А. С. Пругавину: «Нужда должна быть очень тяжелая» (т. 72, с. 80)147. 10 марта Софья Андреевна отметила в дневнике, что «приходили три барышни, желающие ехать помогать лично голодающим в Самарской губернии»148. Вручив Ю. М. Комаровой рекомендательное письмо к А. С. Пругавину, Толстой написал: «Я знаю по опыту, как бывает хорош, самоотвержен и полезен труд таких особ» (т. 72, с. 91).

5 мая Толстого посетил журналист, поэт С. А. Сафонов, печатавший в газете «Россия» «Письма о голодных» (под псевдонимом Сергей Печорин). Впервые увидав великого человека, хорошо известного по портретам, он напечатал в очередной статье: «Толстой — вовсе не огромный Толстой, а сгорбленный летами и трудом старец, хороший старик, великий и хороший старик... Я уж не знаю, как это сказать. Но живописцы и скульпторы лгут». Относительно голода Толстой посоветовал заняться исследованием настоящей причины бедствия: «Она лежит в полном расстройстве крестьянского хозяйства, в подорванности его экономического благосостояния. Ни общество, ни государство вовсе не должны кормить мужика, который сам кормит и государство, и общество. Дайте мужику стать на ноги,

344

передохнуть, оправиться, взяться за правильную работу. Мужик вовсе не ленив от природы. Он вам все тогда отдаст»149.

Позднее отчеты Толстого печатались в «Русских ведомостях» 5, 25 июня и 30 июля. Речь шла о крупной по тем временам сумме — около 12 тысяч рублей; в публикациях помечалось все с точностью до копейки и с полным обозначением имен жертвователей.

XXVI

Приближалось 100-летие со дня рождения А. С. Пушкина. Литературная общественность, разные корреспонденты обращались по поводу юбилея. В московской печати появилось сообщение, что Толстой против всякого торжества и советует почтить память поэта панихидой 26 мая (по ст. ст.). «Не-фельетонист» Н. М. Ежов, как он называл себя в публикациях «Нового времени», специально посетил Хамовники 1 и 2 марта.

«В конце концов вот что оказывается: да, Л. Н. Толстой против шума, помпы и трескучих речей, он не любит ничего подобного... но предложение заменить торжество праздника только одной панихидой 26 мая — этого Л. Н. Толстой никогда никому не говорил. Вообще он такой программы не составлял.

— Автор это вообразил... что-нибудь спутал, ослышался! Ничего я такого и в уме не держал... — удивленно говорил Толстой»150.

Вечером 10 апреля, в вербную субботу, в Хамовники пришли редактор петербургского журнала «Мир искусства» С. П. Дягилев и его двоюродный брат, сотрудник журнала Д. В. Философов. В этом доме, тоже вдвоем, они уже бывали: 16 января 1892 г. передавали пожертвование петербургских студентов голодающим крестьянам151. Теперь они хотели, чтобы Толстой высказался о Пушкине, по поводу наступающих торжеств.

В беседе Толстой заметил, что Пушкин «всегда был искренен», что «Цыганы» — «хорошая вещь», и сравнил Пушкина с Лермонтовым, у которого «гораздо больше недовольства существующим строем»: «Пушкин в общем ведь вполне примирялся с этим строем». Участвовать в торжествах отказался, потому что «занят», к тому же

345

думает, что «всякие чествования совершенно не в духе русского народа»: «То есть зачем я говорю не в духе народа, — просто не в моем духе».

Присутствовавший при беседе И. И. Горбунов-Посадов пояснил молодым людям, что Толстому теперь не до Пушкина: «...Он очень занят романом. Растут все новые и новые главы, о каторге, о тюрьме, о таких сторонах жизни, которых Пушкин и не касался»152.

Пришедшая вместе с Горбуновым сотрудница «Посредника» С. Н. Шиль тоже оставила воспоминания: «Меня поразило, как он постарел. Глубокие морщины врезались в его обветренное загорелое лицо... Он был утомлен. Он только что вернулся с Александровского вокзала, где наблюдал отправку ссыльных. Должно быть, он провел там несколько часов. Он говорил с величайшей симпатией о несчастных и очень подробно рассказывал, чему был свидетелем»153.

А за два дня до того, 8 апреля, Толстой ездил вечером в московскую пересыльную тюрьму, чтобы пройти с арестантами весь путь до Николаевского вокзала. Об этом сохранилась запись в дневнике С. И. Танеева.

О пушкинском юбилее и студенческих волнениях беседовал Толстой в конце марта и с молодым английским журналистом, корреспондентом «Daily Chronicle» Робертом Лонгом154.

«Он вернулся рассерженный и возбужденный. Дело в том, что к нему пришла какая-то женщина, чтобы рассказать о судьбе своего сына, которого исключили из университета и выслали из Москвы будто бы за нарушение устава. Ее обращение к властям не имело никакого действия. Граф был возмущен. Он долго говорил о студенческой жизни, вспоминал некоторые эпизоды своего пребывания в Казанском университете в пору железного правления Николая I...».

Разговор, естественно, перешел на английскую литературу. Толстой с восхищением отозвался о Рескине, писателях XVIII века, особенно Стерне и Голдсмите; сравнивал английских писателей с русскими. «Я хотел бы особенно подчеркнуть, — сказал он, — огромную роль, которую играет в вашей литературе случай... По сравнению с

346

вашей, русская литература молода и скромна. Мы не создали, подобно немцам, великих философских систем, у нас нет ни своего Канта, ни Гегеля, ни Шопенгауэра. Наши лучшие писатели — романисты, и вряд ли хоть десяток из них известен за пределами России. Тем не менее наша литература в основе своей — философская; она поднимает широкие проблемы, затрагивает существеннейшие вопросы жизни. В целом наша литература серьезна, тогда как ваша тяготеет к анекдоту. В трактовке насущных жизненных проблем ваша литература несостоятельна».

В июне о праздновании столетней годовщины Пушкина из Кракова извещал М. Здзеховский: «...Мы скорее чествовали русскую литературу и Льва Толстого, ее величайшего представителя». Послали устроители вечера и телеграмму, которую, кроме Здзеховского, подписали профессор истории искусств Мариан Соколовский и профессор классической филологии Казимир Моравский. Здзеховский приветствовал «глубокого истолкователя христианского идеала, могучего защитника всех угнетенных, без различия веры и народности, в эпоху, провозгласившую Kraft vor Recht <силу перед правом>»155.

XXVII

В тот год Толстые долго задерживались в Москве. Тяжело болела Софья Андреевна. После возвращения из Киева, где она ухаживала за находившейся при смерти (от воспаления легких) сестрой, с нею самой в симфоническом концерте случился обморок, и она слегла. 11 апреля В. Ф. Лазурский записал, со слов Е. И. Свечиной (начальницы женского училища, где он тогда преподавал): «Как только Лев Николаевич начнет говорить о болезни жены, у него текут слезы и он их вытирает кулаком»156. Отказался Толстой и от обычной зимней поездки к Олсуфьевым. Однажды, как отметила Софья Андреевна в дневнике, «в три часа ночи побежал сам за доктором П. С. Усовым».

Тем не менее в Москве, как всегда, было много посетителей и встреч. Толстой в это время не вел дневника (лишь одна короткая запись 21 февраля); данные об этих встречах находятся в письмах (тоже не очень частых и подробных), дневниках окружающих лиц и мемуарах.

Прежде всего — в дневнике Софьи Андреевны. 15 января были М. И. Чайковский, две англичанки (М. Я. Шанкс и Н. А. Иенкен), И. П. Накашидзе, А. Б. Гольденвейзер, Ю. Н. Померанцев, С. И. Танеев157. 18 января Б. Н. Чичерин читал свою статью «о напрасно обвиненных

347

двух стариках-хлыстах в его местности», приходил и 25 января. 24 января — «толпа гостей: Нарышкины, Ермолова, кн. Голицына, гр. Соллогуб, Стахович, Олсуфьев, мальчики, Свербеева и проч. — 30 человек всего... Лев Николаевич все время присутствовал, читал дамам вслух Чехова «Душечку», разговаривал оживленно со всеми. Потом Гольденвейзер играл сонату Моцарта и кое-что Шопена». 30 января пришел старик К. Т. Солдатенков: «привез ему денег 5000 рублей серебром для духоборов». 31 января «Савва Морозов с женой приезжал». 1 февраля вечером пришли А. Н. Дунаев, врач А. И. Алмазов, студент С. Е. Струменский, художница Е. Ф. Юнге (все они разделяли взгляды Толстого): разговоры «о разоружении, о том, что искренен ли был государь, говоря о мире, о марксизме». 4 февраля вместе с самарскими молоканами за чайным столом с Толстым сидели и другие его гости: «Лев Николаевич что-то толковал им об Евангелии Иоанна». 7 февраля (теперь по воскресеньям у Толстых бывал приемный день) на рояле А. Б. Гольденвейзер, на скрипке А. И. Алмазов, на виолончели И. А. Сац играли Бехтовена, Грига, В. А. Алмазова пела; присутствовали еще Л. И. Веселитская, Л. Ф. Анненкова и др158. 27 февраля Софья Андреевна записала: «Живет у нас художник, ничтожный французик, совершенно бесполезный; пустили его жить без меня. Фамилия его Sinet». 10 марта: «Л. Н. ежедневно ездит на Мясницкую в мастерскую Трубецкого, который одновременно лепит его и верхом на чужой лошади и маленькую статуэтку». Там его увидели молодые тогда С. Т. Коненков и К. С. Петров-Водкин (оставили краткие воспоминания).

Из дневника В. Ф. Лазурского известно, что 14 февраля Толстого посетил художник В. И. Суриков159, 11 апреля исторический романист и драматург, в прошлом редактор «Нивы», теперь живущий в Дрездене кн. М. Н. Волконский. Из записей П. А. Сергеенко, что 28 января Толстой читал свой ответ шведам Ф. А. Страхову. Из позднейшего письма литератора П. П. Гнедича (от 9 ноября) — что в феврале

348

он был в Хамовниках, просил статью для Пушкинского сборника160.

Француз Эдуард Сине — единственный человек, посещение которого (кроме петербургских студентов) Толстой отметил в своем дневнике: «Живет интересный и живой француз Sinet. Первый религиозный француз».

Первое письмо, отправленное в 1899 г., адресовано этому Сине, отказавшемуся от военной службы по религиозным убеждениям161.

В нем есть такие строки: «Дорогой брат... Моисей не вошел в обетованную землю, а наиболее возвышенный и богатый последствиями пример в жизни Иисуса — это его смерть. Покинутый всеми друзьями, один среди врагов, он сам одну минуту усомнился в пользе своей жертвы. 100 лет спустя после его смерти учение и жертва его были менее известны цивилизованному миру того времени, чем страдания последнего русского, немецкого, шведского солдата, который отбывает срок в тюрьме за отказ от службы. И вот теперь это забытое учение воскресает, перерождает весь мир и изменяет его в корне» (т. 72, с. 4)162.

15 февраля Толстой написал В. Г. Черткову о своем госте: «У меня живет француз Sinet — живописец, первый француз радикальный христианин» (т. 88, с. 157). Вместе с французом ходил на выставку Н. А. Ярошенко (посмертную). Вспоминал живших в Англии друзей: художник изобразил А. К. Черткову в картинах «Курсистка», «В теплых краях», а в 1890 г. сделал портрет их маленького сына Димы (Владимира).

В этот же день, 15 февраля, у Толстого был вернувшийся из Канады врач А. И. Бакунин, сопровождавший первый пароход с духоборами: «ехал с недоверием, но то, что он увидал, превзошло все, что он слыхал» (т. 88, с. 157); «весь под влиянием духоборов, необыкновенных людей 25 столетия» (т. 72, с. 60).

Провожая Сине в середине марта на Кавказ к духоборам, Толстой попросил свою знакомую С. М. Мартынову помочь ему в Тифлисе: «Письмо это он подаст вам только в том случае, если ему понадобится защита от властей» (т. 90, с. 310)163.

349

XXVIII

Видимо, в первый день Пасхи, т. е. 18 апреля, Толстого посетил 23-летний австрийский поэт, к тому времени автор трех стихотворных сборников, Райнер Мария Рильке. Он пришел с друзьями — писательницей Лу Андреас-Саломе и ее мужем, профессором-востоковедом Ф. Андреасом. 7 (19) мая Рильке рассказывал о своих переживаниях: «Три недели, как я в России, но мне так приятно и хорошо, будто я здесь уже три года. Москва была первой целью. На Пасху первая радость. Толстой, которого я посетил, — первый человек в новой стране, и трогательнейший человек, истинно русский»164. Видимо, не без совета Толстого Рильке сблизился с поэтом из крестьян С. Д. Дрожжиным165. По возвращении в Германию написал о «глубочайшем впечатлении» от личности Толстого, объединившем всех «в глубоком чувстве»; послал свою маленькую книжку, вылившуюся «из смутных чувств, привязывающих к славянской родине, к Праге» — «Zwei Prager Geschichten»166, сборник Андреас-Саломе «Menschenkinder» и книгу ее мужа о бабизме (магометанской секте, основанной в Персии в 1844 г.), которой интересовался Толстой. «Я с удовольствием вспоминаю о приятном и интересном разговоре, который имел с вами и вашими друзьями, когда вы были у меня в Москве», — ответил Толстой, благодаря за книги и собираясь «не замедля» прочесть их (т. 72, с. 569).

В феврале 1900 г. Рильке рассказывал о себе в письме Л. О. Пастернаку: «Россия, как я и предсказывал вам, не была для меня случайным событием... я с августа прошлого года почти исключительно занят изучением русской истории, искусства, культуры и вашего красивого, несравненного языка. Хотя я еще не могу говорить, но читаю почти без труда ваших великих, ваших таких великих поэтов! Я понимаю также большую часть из того, что говорят. И что за радость читать в оригинале стихи Лермонтова или прозу Толстого. Как наслаждаюсь я этим! Ближайший результат этого изучения тот, что я необычайно тоскую по Москве, и если ничего особенного не произойдет, то 1 апреля русского стиля буду у вас, чтобы на этот раз дольше, уже как посвященный и знающий, пожить в вашем обществе»167.

19 мая 1900 г. Рильке вместе с супругами Андреас посетил Ясную Поляну и последний раз виделся с Толстым.

350

В марте 1899 г. о желании повидаться с Толстым говорил венскому корреспонденту «Одесских новостей» В. Симону американец Марк Твен: «Россия в последнее время так популярна, что я решил при первой возможности познакомиться с нею лично. У вас столько интересных особ, что поездка в Россию для меня более чем желательна. Хотел бы повидаться с Толстым. Его произведения я основательно изучил. Вообще все, что лишь переведено на английский язык с русского, я читаю с большим интересом»168.

В апреле Хамовники посетил норвежский писатель-сатирик Якоб Хильдич. В разговоре с ним Толстой критиковал Ибсена и заинтересованно спрашивал, правда ли, что Бьернсон собирается приехать в Россию: «Я действительно высоко ценю его. Я знаком с большей частью его произведений... Всегда чувствуешь, что этот человек чего-то хочет, имеет цель, хочет чего-то большого»169.

22 апреля Толстой сам отправился на Малую Дмитровку к Чехову, только что приехавшему из Ялты. Там оказались гости: артисты А. Л. Вишневский и А. И. Сумбатов (Южин). Поговорить не удалось170. На другой день Чехов обедал у Толстых. Упомянув этот визит в нескольких письмах, 25 апреля Чехов подробно написал А. М. Пешкову (М. Горькому): «Третьего дня я был у Л. Н. Толстого: он очень хвалил Вас, сказал, что вы «замечательный писатель». Ему нравятся Ваша «Ярмарка» и «В степи» и не нравится «Мальва». Он сказал: «Можно выдумывать все что угодно, но нельзя выдумывать психологию, а у Горького попадаются именно психологические выдумки, он описывает то, чего не чувствовал». Вот вам. Я сказал, что когда Вы будете в Москве, то мы вместе приедем к Льву Николаевичу... Толстой долго расспрашивал о Вас, Вы возбуждаете в нем любопытство. Он, видимо, растроган»171.

Горький ответил Чехову восторженным письмом; увиделся с Толстым впервые 13 января 1900 г., когда пришел в Хамовники вместе с В. А. Поссе.

26 апреля произошло новое знакомство — с писателем И. Н. Захарьиным (Якуниным). В библиотеке Толстого уже находились книги Захарьина: «Для народа. Рассказы» (СПб., 1897) и «Хива — Зимний поход в Хиву Перовского в 1839 году и первое посольство в Хиву в 1842 году». К удивлению, автор услышал, что Толстой прочел более половины второй книжки (прислана была в

351

марте 1899 г.)172. Еще Толстой сказал, что интересуется походом Перовского, но, судя по разговору, особенно волновало, совершались ли те жестокости в отношении киргизов, о которых он слыхал. И радовался, что рассказы оказались недостоверными слухами. Узнав от гостя, что однажды тому довелось видеть наказание шпицрутенами, Толстой спросил: «— Вы не описали этого ужасного наказания?

— Нет.

— Напрасно. Такие вещи надо непременно печатать... Вы непременно, непременно это напишите, и у вас это, я уверен, выйдет хорошо... Рассказ должен производить самое тяжелое — страшное — впечатление. Мне, к счастью, не довелось видеть «этого ужаса»173.

Рассказ «После бала» будет создан в 1903 г., но при жизни Толстого в печати не появится.

XXIX

14 мая с дочерью Татьяной Львовной Толстой поехал в Пирогово — к брату Сергею Николаевичу и в находившееся рядом Малое Пирогово — к Оболенским.

В семье брата наступили трудные времена. 27-летняя дочь Варя полюбила пироговского крестьянина В. Н. Васильева и уехала с ним из дома. Родительскому чувству и аристократической гордости отца нанесен страшный удар: он был уверен, что с его дочерьми такого никогда не может случиться, и переживал все как несчастье и оскорбление. Мария Львовна рассказывала в письме 28 апреля своему отцу: «С дядей Сережей перед отъездом она была очень нехороша, кричала, что ненавидит его, что он испортил ее жизнь, что она только любит Владимира и т. п. Дяде Сереже, конечно, страшно больно. Он, видно, постоянно только об этом и думает и мучается»174.

Толстой жалел брата: «Каждый день, и по нескольку раз в день, думаю о тебе и очень желаю тебя видеть. Знаю и болею о нелепости выходки Вари» (письмо 1 мая)175. Тем более, что чувствовал свою — невольную — вину. Об этом прямо сказано в позднейшем письме, когда случилась другая «беда»: старшая дочь Сергея Николаевича, Вера, сошлась с башкирцем Абдерашидом Сафаровым (находившимся в имении для изготовления кумыса), тоже уехала и хотя вернулась с новорожденным сыном домой, доставляла горькие страдания отцу.

352

13 ноября 1900 г. Толстой признавался брату: «Прибавляло к моему страданию еще немного и то, что я был невольной косвенной причиной этого. Я знаю, что руководило мною в том, что я не препятствовал ни моим, ни твоим дочерям узнавать мои взгляды на жизнь и следовать им (признаюсь, это радовало даже меня), так руководило мною самое хорошее чувство, в котором я не могу раскаиваться, но вышло так, что это самое было причиной этого страшного горя для них, и для вас, и для меня. И не то, что меня люди могут упрекать (это Бог с ними, я знаю, что было у меня в душе), но то, что я сам вижу, что я, мои мысли, взгляды (пускай ложно понятые), все-таки они были внешней причиной всего этого. Как если бы я от души желал вытащить человека из воды, его бы не вытащил, и утопил другого, и сам бы остался цел»176.

Позднее в «Автобиографии» самая младшая дочь Сергея Николаевича, Мария Сергеевна (вышедшая в мае 1899 г. за небогатого владельца имения Дубки близ Пирогова) рассказывала: «Вера и Варвара под влиянием Л. Н. Толстого с 1885 года резко переменили свою жизнь, перестали нарядно одеваться, старались отдаляться от веселья и легкомысленной праздной жизни. Стали изучать медицину, чтобы быть в состоянии приносить пользу больным в деревнях, где было очень мало медицинской помощи. Учили крестьянских ребят грамоте. Завели для них хорошую библиотеку. Ставили с ними спектакли — «Первый винокур» Толстого и другие пьесы. К нам приезжал Лев Николаевич и очень интересовался школой...»177

В архиве Н. Н. Гусева сохранилась рукописная и машинописная копии письма Толстого от 12 июля 1899 г., обращенного к Вере: «Ты поступаешь ужасно, уезжая в Самару и доставляя такие страшные страдания своему отцу. А доставлять страдания другому — нельзя без того, чтобы не заставлять страдать себя. И ты страшно заставишь страдать себя, только твои страдания будут после, а его страдания теперь, перед его смертью. Это ужасно... Верочка, голубушка, ради всего святого опомнись, вникни в то, что я пишу кровью сердца»178.

Не приходится сомневаться, что в связи с этими событиями Толстой вспоминал свою незаконченную драму «И свет во тьме светит». И достоверно известно — пьесу Шекспира: «Ты, кажется несешь свое Лирство (Король Лир) мужественно. Помогай тебе Бог». Завидовал одиночеству брата: «Лучше одиночество, чем недостойная и унизительная суета, в которой я должен быть, если не огорчать и не раздражать, что особенно больно перед концом» (т. 72, с. 241—242). У него самого тоже были три дочери: Мария уже ушла в

353

замужество, Татьяна собиралась это сделать, а младшей, физически очень сильной Александре (она навсегда осталась дочерью отца) было всего 15 лет, и Софья Андреевна маялась, перебирая гувернанток, которых та не умела слушаться.

Спустя четыре года, опять в очень личном письме брату, снова возникло: «...Я думаю, что Варя права, что если люди равны и братья, то нет никакой разницы выйти за мужика Владимира или за саксонского принца. Даже надо радоваться случаю показать, что поступаешь так, как думаешь. По рассуждению это выходит так, но по душе, по чувству всего существа — это не так, и я возмущен такими доказательствами равенства... Тут есть другое — и очень сильное, и эгоистическое, и не имеющее ничего общего с христианством... Впрочем, как и в деле принцессы, я не судья»179.

Незаконченный рассказ «Что я видел во сне», создававшийся два года спустя после смерти Сергея Николаевича (23 августа 1904 г.), преисполнен состраданием к отцу, осуждением его аристократизма и пониманием дочери, которой «страстно хотелось не игры с жизнью, а самой жизни» (т. 36, с. 80—81).

XXX

Между тем и в Москве, и летом в Ясной Поляне, и даже в Пирогове, где Толстой провел в мае всего несколько дней, продолжалась работа — над «Воскресением».

Софья Андреевна записывала в дневнике:

«Лев Николаевич очень однообразно живет, работая по утрам над «Воскресением», посылая готовое к Марксу в «Ниву», поправляя то корректуры, то рукопись. Он пьет Эмс, худ, тих и постарел в нынешнем году» (21 июня).

«Лев Николаевич запнулся на месте суда в Сенате в своем “Воскресении” и очень желал бы кого-нибудь расспросить о заседаниях в Сенате, и шутя всем говорит: “Найдите мне сенатора”. Льва Николаевича точно нет: он живет один, весь в своем деле. Гуляет один, сидит один, приходит в половине обеда или ужина только поесть и опять исчезает. Видно все время, что работает мысль; и это его стало очень утомлять. Он переработал, и я ему советовала сделать перерыв» (26 июня)180.

Толстой в тетради своего дневника 26 июня отметил: «Четыре месяца не писал; не скажу, чтобы дурно провел это время. Усиленно работал и работаю над «Воскресением». Есть много, есть недурное, есть то, во имя чего пишется».

354

«Нива» — еженедельный журнал, а перерыв в печатании между 13 марта и 11 сентября был сделан только дважды (в № 26 и 30). Опубликованы полностью две части.

В начале августа А. Ф. Маркс попросил весь текст — по редакционным и цензурным соображениям: получить разрешение на очередные главы второй части было легче, имея конец. 22 августа Толстой предложил закончить печатание на второй части, «приложив к этому краткий в несколько строк эпилог» (т. 72, с. 174). Издатель запротестовал и согласился сделать больший перерыв. 27 августа Толстой написал: «Думаю, что я окончу исправление последней части в половине октября, но положим на всякий случай крайний срок 1-е ноября. Так как всех глав последней части будет около 20, то главы эти, рассчитывая по 3 в каждый №, поместятся до нового года во всяком случае» (т. 72, с. 178). Рукопись первых четырех глав третьей части отправлена в Петербург 8 октября, разумеется, с просьбой прислать корректуры для исправления. «Я не переставая работаю и спешу, сколько могу и сколько позволяет мне мое слабое нынешний год здоровье, — сказано в сопроводительном письме. — Пословица говорит: скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается, а я говорю: скоро дело делается, а не скоро сказка сказывается. И это так и должно быть, потому что дела самые большие разрушаются, и от них ничего не остается, а сказки, если они хороши, живут очень долго» (т. 72, с. 207).

Заключительные главы второй части появились в № 37 «Нивы» 11 сентября. Третья часть — 28 глав — напечатана в № 49 4 декабря, затем — в № 50 11 декабря, последние главы — в № 52 25 декабря.

«16 декабря 1899 года» — авторская дата под печатным текстом «Воскресения».

Как свидетельствуют рукописи и корректуры, «только для текста первых двадцати восьми глав первой части романа потребовался всего лишь один повторный набор. Что же касается всего остального материала, то он подвергся такой усиленной авторской правке и был настолько расширен, что исправленные корректуры приходилось вновь набирать два, три, четыре раза и больше. В ряде случаев корректура переделывалась Толстым настолько радикально, что она с поправками целиком переписывалась, затем вновь исправлялась, вновь переписывалась и т. д., пока вторично, опять с рукописного оригинала, не поступала в новый набор, за которым часто следовало еще несколько наборов (таковы, например, главы, в которых идет речь о богослужении, о посещении Нехлюдовым Шустовой, первые главы третьей части и многие другие)» (т. 33, с. 377).

В период работы над корректурами сложились пятая и шестая редакции романа.

Свою работу в письме В. Г. Черткову Толстой охарактеризовал так: «Дело в том, что, как умный портретист, скульптор (Трубецкой),

355

Страница корректуры «Воскресения» с исправлениями Толстого

Страница корректуры «Воскресения» с исправлениями Л. Н. Толстого

356

занят только тем, чтобы передать выражение лица — глаз, так для меня главное — душевная жизнь, выражающаяся в сценах. И эти сцены не мог не перерабатывать» (т. 88, с. 166). 13 октября в дневнике отмечен «какой-то умственный праздник и не нынче, а все последние дни: в «Воскресение» вдумал хорошие сцены». При работе над третьей частью особую роль приобрели книги, записки, воспоминания, письма, касающиеся сибирской ссылки, и прежде всего — политических каторжан и высланных.

В окончательной редакции в обрисовку некоторых революционеров добавлены «тени», отрицательные черты — видимо, отчасти по советам В. Г. Черткова. Впрочем, это вполне совпадало и с взглядом самого Толстого: «Я это самое думал и уже начал делать» (т. 88, с. 158).

Впервые в пятой редакции появился эпизод казни Лозинского и Розовского (революционеры-народовольцы, казненные в Киеве в марте 1880 г.).

Только в шестой редакции роман был поделен на три части. Появилось множество новых сцен (рассказ тетки Шустовой о своем аресте, эпизод встречи арестантов с богатой коляской, шествие семьи Корчагиных и др.). Иные исключены: порка арестанта в тюрьме (т. 33, с. 261—263); рассказ о том, что Нехлюдову в политических не нравилось их пренебрежительное отношение к уголовным и вообще к «черному рабочему народу» (т. 33, с. 277—278). Впервые созданы образы Новодворова и Кондратьева; рассказ о Макаре Девкине, осужденном в каторжные работы за покушение на убийство; сцена на пароме со стариком-сектантом (основой ее послужило письмо к Толстому сектанта-бегуна А. В. Власова от 6 октября 1899 г.).

Завершив титаническую работу, в которой воплотились великое вдохновение, сознание исполняемого долга и почти ежедневный продолжительный труд, Толстой такими сдержанными словами отметил 18 декабря в дневнике это событие: «Кончил «Воскресение». Нехорошо. Не поправлено. Поспешно. Но отвалилось и не интересует более».

И через два дня: «Обдумываю философское определение жизни. Думал нынче о «Купоне» — хорошо. Может быть, напишу».

XXXI

Отклики современников на «Воскресение» стали появляться по мере публикации романа в «Ниве». 13 марта 1899 г. увидели свет первые четыре главы. На другой день Н. Д. Телешов советовал И. А. Бунину: «Прошу тебя, обрати внимание на начало. Весна описана изумительно, и переход к острогу великолепен»181.

357

А. С. Пругавин 6 апреля, когда было напечатано уже семнадцать глав, восхищался способностью «заглянуть в самую глубину человеческого сердца... раскрыть и осветить человеческую душу со всеми ее закоулочками»: «Боже, какое проникновение! Это нечто неслыханное, сверхъестественное»182.

Из США прислал письмо помещик Тверской губ. (ставший эмигрантом) П. А. Деменс, литератор, сотрудник «Вестника Европы» (псевдоним Тверской). Возмущенный тем, что в журнале «Cosmopolitan» сделаны выкидки и «шедевр оказался безумно искалеченным», высказался о прочитанном русском тексте: «...Я думаю, что по художественной правде и чисто христианской простоте “Воскресение” стоит даже выше лучших частей “Войны и мира” и “Анны Карениной”» (т. 72, с. 125). Толстой ответил 27 мая своему корреспонденту: «Очень благодарен вам за присылку вырезки и сочувственное отношение к моему писанию. Случай этот интересен тем, что показывает то, что цензуры не существует в Америке и других свободных странах только в той мере, в которой эти обязанности берет на себя само общество» (там же, с. 124)183.

10 июля датировано письмо Вл. И. Немировича-Данченко: «Ваш роман часто перестает быть литературой, по крайней мере я не припомню, когда еще читал что-нибудь так, как будто и не читаю, а сам хожу и вижу этих людей, камеры, комнаты, фортепьяно, ковры, мостовую и т. д... Это уже не иллюзия жизни, а она сама, эта жизнь». Рассказывал о своем романе из жизни рабочих «Пекло» (1898), где также изображена тюрьма; но только при чтении романа Толстого «начал получать верный угол зрения на то, что видел сам раньше». Вспоминал действительный случай передачи земли крестьянам, похожий на эпизод с Нехлюдовым184.

14 июля — письмо В. В. Стасова: «...Как тут у нас все обрадовались, когда пронеслась весть, что глав в «Воскресеньи» будет не 60 и не 80, а 100 и больше. Просто все повально только и говорят: «Ах, еще бы, еще бы прибавил! Дай Бог, побольше, еще и еще!» Не то что у нас тут, но я думаю по всей России, от одного конца и о другого, только и ждут нынче, что пятницы утра и звонка рассыльного с № «Нивы». Нынче пятницы везде превратились в воскресенья... Ах, какое изумительное чудо это ваше «Воскресенье»!..Что

358

тут везде разговоров, толков, — вы, я думаю, и вообразить себе не можете. Мне кажется, во всей России только одни юродивые, неизлечимые калеки декаденты — против, этакие, как несчастные безобразники Мережковские, Минские и иные еще кое-какие, — только одни и производят в своих уродливых декадентских журналах какой-то писк!... Жду еще новую пятницу, и косую немножко Катю, и люцернского, не умаявшегося ни за что Нехлюдова!»185 И затем 4 августа: «Я не думаю, чтоб во всей России, как она ни восхищается вашим «Воскресением», был кто-нибудь, кто больше меня был бы в восторге от этой необыкновенной вещи... Нет, решительно Лев Толстой выше и сильнее и глубже всех, всех, кто только писал и создавал в нашем веке. Да и не одного нашего века. И такою-то громадною вещью кончается XIX столетие» (т. 72, с. 149).

О том же — в письмах Стасова другим лицам.

«В «Воскресении» для меня всего выше (до сих пор) сцена в женской казарме, в тюрьме, после суда. За эти страницы — мало надеть бриллиантовый венок Толстому на голову. Но № 2 — это сцена Катюши, бегущей за поездом. Chef-d’oeuvre!» (9 мая). «Чем дальше подвигается «Воскресение», тем больше я изумляюсь и прихожу в беспредельный восторг. На такой-то вещи в литературе кончит Европа свой XIX век!» (10 августа)186. 11 августа Телешов снова обращался к Бунину: «Взгляни на толстовский роман: гнет свою линию, а все умники — публицисты с их претензиями — отходи к стороне и помалкивай, потому что — великан идет»187.

В октябре, получив от В. Г. Черткова лондонское издание первой части — «во всей настоящей беспредельной красоте и силе, без единого пропущенного слова»188, Стасов написал Толстому: «И вот на таких-то созданиях кончается XIX век и наступает XX-й. Нет, Лев Николаевич, вы там как хотите и как сами знаете со своими любвями и антипатиями, а у меня тоже и свои есть, и на них я имею свое право. И в силу такого-то права объявляю, как муэдзин с минарета: «Нет Бога кроме Бога. Но тоже нет, сквозь все столетия, ни единого человека после Шекспира, кроме русского нашего нынешнего Льва»189.

В первый день нового, 1900 г., зная уже весь роман, Стасов отправил Толстому письмо: «Это такая штука, которой не было подобной

359

во весь наш XIX-й век. Выше и «Misérables»-й190, потому что нет тут ни единой ниточки идеальной, чего-нибудь выдуманного и литературного, а все только само мясо и плоть жизни. А у кого еще это есть? Тут есть иное, что выше и «Власти тьмы» и «Ивана Ильича» самого, а это ли еще не высочайшие из высот, глубочайшие из глубин. Но из всех ваших правд жизни, ничто (мне кажется) тут меня так не поразило, как та живопись и скульптура, которого вы изобразили то высокое, новое, нарождающееся наше поколение, которое вместо Петербурга и Москвы, Новгорода и Рязани, Одессы и Оренбурга схвачено и посажено жить по тысяче сибирских углов и трущоб... Перед такою картиною и живописью, перед таким грандиознейшим из сюжетов, частная и отдельная жизнь Нехлюдовых и Катюшей — отходит скромно на второй план. Нет, каково! Автор, по своим симпатиям, рассудку и мыслям, все подобное не любил, от всего такого отстранялся, был как будто ко всему тому чужд, даже немножко враждебен иной раз, но тут осенил его прилив нового еще гения, и раздались неслыханные речи, словно с нового Синая. И вот чем начинается столетие. Еще раз пришел свет с Востока. Жду той минуты, когда увижу те глаза, которые смотрели на писавшуюся великую рукопись»191.

Стасов приехал в Москву 5 января 1900 г. Перед отъездом благодарил А. К. Черткову за то, что знает «Воскресение» «в настоящем и некастрированном его виде»: «Какое чудо творчества, ума, души, страсти, гения!!! Право, я все еще не могу прийти в себя от восхищения и радости. Сегодня я уезжаю вечером в Москву, чтобы провести 3—4 дня с великим этим человеком лично. Что за счастье, что есть такие люди на свете и что мне привелось быть его современником, видеть и слышать его лично!!»192 Вместе с Толстым посетил Третьяковскую галерею. Толстой записал о нем 8 января: «Образцовый тип ума. Как хотелось бы изобразить это. Это совсем ново».

Вернувшись в Петербург, Стасов в письме к О. И. Оптовцевой рассказывал о встречах с Толстым и снова — о «Воскресении»: «Еще раз повторяю: для меня это одна из гениальнейших книг, какие только существуют на свете, а сам Лев Толстой для меня выше не только всех наших Пушкиных, Лермонтовых, Гоголей, Достоевских и других (не говоря уже о Тургеневе, который для меня очень талантлив, но слаб и довольно бессодержателен), но и во всемирной литературе может равняться только с Шекспиром, а в русской литературе имеет достойными товарищами лишь Герцена и Грибоедова. Таков мой символ веры»193.

360

Восторженное письмо послал автору 28 октября Н. А. Касаткин. Художница О. К. Клодт рассказывала о своем впечатлении: «Все действующие там люди точно живые стоят в моих глазах, и все, что там говорится, так и вливается в душу»194. Другая читательница восхищалась Масловой: «Ах, как хорошо и человечно и правдиво написана Катюша... Она не виновата решительно ни в чем, а страдает и уже пострадала больше всех. И говорит всем только правду»195. Читатель из Киева писал о себе: «В настоящее время во мне идет та ужасная борьба, которая велась в организме князя Нехлюдова после суда присяжных»196. Еще один корреспондент умолял «ответить печатно и немедленно», как должен был поступить Нехлюдов, если бы он был уже женат197.

16 декабря отправил длинное взволнованное письмо давний знакомый, литератор Л. Е. Оболенский: «Если и ничего больше не будете писать, то одного «Воскресения» довольно для людей. Трудно сказать больше, чем в нем сказано» (т. 72, с. 283). Толстой ответил 1 января: «Мне представляется до такой степени полным недостатков мое писание, что удивляешься, когда, несмотря на это, оно производит хорошее впечатление — удивляюсь и радуюсь» (там же, с. 281—282).

17 октября из Америки написал Э. Кросби: «Мне очень нравится «Воскресение». Я уверен, роман принесет больше пользы, чем любой трактат. Описание того, как у Нехлюдова постепенно открываются глаза на сущность общества, в котором он живет, на занятия его высокопоставленных друзей и бессмысленность жизни богатых заставит задуматься многих, кому это никогда раньше не приходило в голову».

8 января 1900 г. председатель Манхеттенского клуба единого налога У. Д. МакКрекен из Нью-Йорка благодарил за помощь, оказанную их делу книгой Толстого198. Молодой французский юрист Рене Кроль назвал себя «французским Нехлюдовым» (28 февраля 1900 г.). Голландский журналист Ван Дейль восхищался призывом к «безбрежной доброте и христианскому братству» (письмо 25 августа 1899 г.). Испанец Федерико Шильдкнехт — «чистотой души» автора (27 января 1900 г.).

В январе 1900 г. высказался о романе А. П. Чехов, дожидавшийся полной публикации: «прочел все сразу, залпом». (Еще 21 декабря А. Ф. Маркс сообщал Толстому, что отпечатано отдельное издание, повторяющее текст «Нивы». Такое издание в свет не вышло. Очень скоро появились помеченные 1900 годом два издания, учитывающие

361

последние исправления автора в корректурах. В одном из них рисунки Л. О. Пастернака. Авторская дата в отдельном издании: 17 декабря 1899 г.)

«Это замечательное художественное произведение, — писал Чехов М. О. Меньшикову 28 января. — Самое неинтересное — это все, что говорится об отношениях Нехлюдова к Катюше, и самое интересное — князья, генералы, тетушки, мужики, арестанты, смотрители. Сцену у генерала, коменданта Петропавловской крепости, спирита, я читал с замиранием духа — так хорошо! А m-me Корчагина в кресле, а мужик, муж Федосьи! Этот мужик называет свою бабу «ухватистой». Вот именно у Толстого перо ухватистое. Конца у повести нет, а то, что есть, нельзя назвать концом. Писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из Евангелия — это так же произвольно, как делить арестантов на пять разрядов. Почему на пять, а не на десять? Почему текст из Евангелия, а не из Корана? Надо сначала заставить уверовать в Евангелие, в то, что именно оно истина, а потом уж решать все текстами»199.

Между тем сам Толстой считал, что весь роман написан ради его последних страниц.

П. И. Бирюков свидетельствует: «Многие читатели, пораженные и побежденные силой художественного прозрения при чтении этого произведения, были до некоторой степени разочарованы концом романа: «Так все хорошо, глубоко и вдруг тексты и конец». Когда до Л. Н-ча дошли эти разочарования, он ответил на них: «Если я позволил себе так много времени посвятить художественной работе, т. е. недостойной моему возрасту игре, то только для того, чтобы заставить людей прочесть забытые ими места Евангелия, которыми заключил роман»200.

XXXII

Как заметил критик «Русской мысли» М. Протопопов, «внешний успех романа вполне соответствует всемирной репутации его автора:

362

роман читался нарасхват, вышел в бесчисленных изданиях, переведен на все языки и заставил говорить о себе едва ли не все литературные органы и не всех литературных критиков мира»201.

Первыми взволновались судебные деятели, задетые за живое: в 1899 г. отмечалось 35-летие судебной реформы в России, учредившей институт присяжных заседателей (они-то по ошибке засудили Маслову)202.

13 августа в газете «Киевлянин» появилось «Открытое письмо графу Л. Н. Толстому», подписанное: Старый судья. Петербургский «Журнал министерства юстиции» перепечатал статью в августовском же номере. «Преклоняясь» перед авторитетом «великого европейского писателя», «старый судья» — «во имя правды» — защищал «тружеников закона»: «Я намерен спросить вас, жизненны ли те образы, которые вы изобразили типами судебного ведомства?.. Знаете ли вы ту среду, которую взялись описывать?» Огорчался, что Толстой не нашел «в целой обширной судебной семье ни одного симпатичного человека», хотя понимал, что создатель романа признает лишь «Божий суд», т. е. «суд собственной совести»203.

Либеральный «Вестник Европы» в № 12 поместил неподписанную статью. Автор готов был согласиться с критикой председателя и членов суда, но защищал присяжных, впрочем находил, что в толстовской картине не только мрачные краски. Упреки Старого судьи напомнили ему «отсталых критиков 40-х годов», писавших о «Ревизоре» и первом томе «Мертвых душ» Гоголя.

В первом номере за 1900 год «Вестник права» напечатал статью, автор которой подписался так: Бывший прокурор, ныне судья204. Бывший прокурор полагал, что в отличие от сатирических картин Щедрина судьи у Толстого — «живые люди», хотя в некоторых чертах и «проглядывает тенденциозность, граничащая с издевательством»205.

Для Толстого же вопрос шел о том, имеет ли право несправедливая, насильническая власть наказывать обижаемых ею на каждом шагу людей. Когда корреспондент парижской газеты «Le Figaro»

363

направил в Ясную Поляну (как и другим выдающимся деятелям — Анатолю Франсу, Элизэ Реклю, Генрику Ибсену, Раймону Пуанкаре) этот вопрос: «Имеет ли общество право наказывать?», намереваясь опубликовать ответ, Толстой написал 17 сентября: «Ответ на вопрос, который вы мне ставите, находится в моем романе, перевод которого выходит в «Echo de Paris». Этот вопрос давно занимал меня, и я старался разрешить его насколько мог лучше» (т. 72, с. 185)206.

В № 12 за 1899 год «Литературных приложений» к «Ниве» поместил статью «Что нового в литературе?» Р. И. Сементковский, очень хорошо знавший весь роман.

О «первоклассном литературном произведении» критик заметил сдержанно: оно «вызывало, смотря по настроению читателя, то похвалы, то порицания». Совсем не занимаясь тем, что привлекло в романе Чехова и Стасова, считая все это «рамкой картины», он сосредоточил внимание на образе Нехлюдова, «вековечном типе» лишнего человека: «Как близок и как понятен нам этот князь Нехлюдов. Он имеет в литературе своего знаменитого предшественника, тоже громившего с высоты своего теоретического величия и своей пробудившейся совести все окружающее. Назывался этот предшественник Чацкий...» Дальше упоминались Манилов, Рудин, Райский — в противопоставлении Костанжогло, Инсарову, Соломину, которые «не выступали в роли неумолимых судей существующего, но зато делали очень много, чтобы изменить существующее к лучшему»207. В статье 1901 г. Сементковский прямо назвал «лишнего человека» отрицательным героем.

Сходным образом высказался и П. Н. Краснов в первом номере за 1900 год «Книжек Недели», разбиравший книгу «с житейской точки зрения» — в свете «теории малых дел», не разделявший, как и вся редакция журнала, максимализма создателя и его героя. Критик уверял, что сюжет «Воскресения» состоит «в истории обновления души князя Нехлюдова», и с этой точки зрения в романе изъяны: «Путем каких душевных страданий, каких нравственных силлогизмов доходит Нехлюдов до этого странного решения, автор не показывает читателю, и решение Нехлюдова остается мало мотивированным и необъясненным»208. То же говорится и о Масловой: «От читателя, в сущности, скрыт душевный процесс, в силу которого она превратилась

364

из невинной и жизнерадостной воспитанницы тетушек Нехлюдова в падшую женщину и затем опять возродилась в чистое, серьезное и любящее существо»209. Загадочной чертой, по собственному признанию критика, явилось сочетание «символизма» и «натурализма», не получающих, однако, перевеса над традиционными формами «наглядного реализма». Совсем недоступным остался новый метод психологического анализа, примененный Толстым в «Воскресении»: не столько внутренний монолог, диалог, но «душевная жизнь, выражающаяся в сценах».

Откровенно консервативная печать откликнулась очень быстро и предлагала «подвергнуть забвению» роман Толстого. Так выразился известный историк, профессор Московского университета Д. И. Иловайский, выпускавший ежедневную газету «Кремль». Ему не нравилось все: ни изображение суда, ни отношение к церкви, ни история отношений Нехлюдова и Масловой. Впрочем, замечает исследователь, «историк Иловайский знал и понимал гораздо больше, чем мог себе позволить высказать публицист Иловайский на страницах газеты «Кремль». Может быть, именно поэтому его так тревожил и занимал роман «Воскресение», в котором он находил подтверждение некоторым своим тайным опасениям относительно будущего и которые он хотел поскорее «рассеять» и забыть, как дурной сон, более похожий на действительность, чем сама действительность»210.

Также в январских номерах 1900 г., и тоже в консервативной газете — «Новое время» — появилась статья В. В. Розанова «Пассивные идеалы». В Нехлюдове критик увидел что-то «кислое», «сморщенное», героя «отрицания», «негации», погружения в сумерки, во тьму. России, по мнению Розанова, нужен не Толстой, а Петр Великий: «Вот кто умел бы воскреснуть и кто действительно воскресил бы Россию». Впечатление «свежего пятна» произвели на Розанова изображенные в романе «новые люди»: Толстой представил их «необыкновенно нежными, и это-то ново и поразительно в смысле исторического рисунка»211.

Первые печатные отклики в Англии, где роман появился, кроме русских изданий В. Г. Черткова, в переводе Луизы Моод (в 1901 г. с вступительной статьей Эльмера Моода), были вполне положительны.

«“Воскресение” — это самая бескомпромиссная книга, когда-либо написанная» (Clarion. 1899. June 19).

«Новый роман Толстого «Воскресение» объявлен знающими судьями лучшим произведением за многие последние годы... Его литературная

365

слава распространяется так быстро, что роман, наверное, превзойдет славу, завоеванную “Анной Карениной”» (Academy. 1899. June 10).

«“Воскресение” — самое потрясающее из его произведений. Роман содержит много описаний, превосходящих в своем дерзком реализме Золя, Толстой непримирим в своей убежденности и обнажает страшную правду с мужественной откровенностью и неизменной отвагой» (Daily Telegraph. 1900. March 15).

«Толстой несомненно единственный великий христианский учитель наших дней. Кроме того, это беспощадный мыслитель, который видит человеческую комедию до конца и рисует ее с тонкостью и проницательностью, каких не достигал ни один древний или современный писатель» (Morning Leader. 1900. March 20).

«Достоинство этой книги — ее замечательная простота. Вас не оставляет потрясающее впечатление, что все описанное — правда, что герои — реальные люди, что их жизнь и судьба имеют глубокое значение для писателя и для вас. Книги, о которых можно это сказать, — редкое явление в любой литературе» (Westminster Gasette. 1900. March 22)212.

Но «правда», «бескомпромиссность» романа привела и к столкновению — с квакером Д. Беллоузом. Когда В. Г. Чертков обратился с просьбой помочь распространению издания, Беллоуз отказал и даже был против принятия в духоборческий фонд денег за «безнравственную книгу». Особенно возмутила его XVII глава первой части — эпизод соблазнения Катюши. В декабре 1899 г. Беллоуз, вместе с другим квакером, Э. Бруксом, приехали хлопотать о переселении в Канаду сосланных в Сибирь духоборах и посетили Хамовники. Толстой встретил их дружелюбно, но написал В. Г. Черткову: «Боюсь, что они дурно взялись за дело» (т. 88, с. 185). Хлопоты успеха не имели.

Позднее Беллоуз отправил Толстому пространное письмо, где сравнил свое впечатление от XVII главы с «созерцанием серии фотографий сомнительного свойства».

Толстой ответил, начав письмо словами «Дорогой друг»: «Все, что я могу сказать в свою защиту, это следующее: когда я читаю книгу, главный интерес для меня — мировоззрение автора, что он любит и что ненавидит. И я надеюсь, что читатель, который будет читать мою книгу с той же точки зрения, поймет, что любит и чего не любит ее автор, и проникнется чувством автора.

366

Еще могу сказать, что писал эту книгу, всем сердцем ненавидя похоть, и что выразить это отвращение было одной из главных целей этой книги...

Думаю, что мы будем судимы нашей совестью и Богом не за последствия наших поступков, которых мы не можем знать, но за наши намерения. И я надеюсь, что мои намерения не были дурны» (т. 73, с. 164).

Во Франции «Воскресение» вышло в переводе Теодора де Визева (в течение 1900 г. — пятнадцать изданий); с иллюстрациями Л. Пастернака — в переводе И. Гальперина-Каминского. Этот второй перевод Толстой рекомендовал Элизэ Реклю как «наиболее полный и точный» (т. 72, с. 393).

В переводе Визева — пропуски. Э. Моод в статье «Как Толстой писал “Воскресение”» свидетельствует: переводчик, «не довольствуясь полированием простого и прямого стиля Толстого и обращением его в чрезвычайно плавную книжную речь, выбросил описание церковной службы, из боязни оскорбить католиков, и нападки на армию, из боязни возбудить неудовольствие дрейфусаров»213. П. И. Бирюков переслал Толстому в феврале 1900 г. длинное, льстивое и хитрое объяснение переводчика, задетого нападками на него в газетах. Визева уверял, что действовал «исключительно в интересах учения Льва Толстого» — «не для того, конечно, чтоб улучшить это учение, но чтоб оно могло оказать воздействие на большее число людей», т. е. не отпугивать возможных поклонников резкостями. Толстой оставил письмо без ответа.

А. Бонье (посещавший Хамовники в декабре 1897 г.) поместил рецензию 16 декабря 1899 г. в газете «La Revue bleu»: «Это... одна из самых прекрасных и сильных книг Толстого. Она дает необыкновенно яркое представление о жизни. Арестанты, судьи, светские люди живут здесь как в подлинной действительности. Ни один писатель до Толстого не умел с такой мощью создать множество отличных от него существ, наделенных ярким индивидуальным своеобразием».

Социалист Морис Денав считал «Воскресение» самой выдающейся книгой современности. Рене Думик 12 февраля 1900 г. напечатал статью «Новый роман графа Толстого» в «La Revue de deux Mondes»: «Добро всеобщего братства должно объединить всех людей, способных к взаимной помощи, — именно здесь источник вдохновения Толстого». Вместе с тем, утверждал критик, «очень немногие сумели предъявить обществу столь тяжкие обвинения. Мало кто сумел проявить больше страсти, убежденности, сарказма, силы, темперамента в социальной сатире. Памфлет вторгается в роман, а ненависть поставлена на службу любви, состраданию... Эта неистовая

367

сила и эта суровость придают сатире Толстого художественную красоту». Думик ставил русского писателя в пример западным, которые, «сосредоточившись на изображении (часто неточном) внутренних переживаний героев, не умеют показать деятельность человека в социальной сфере»214.

В Германии в течение 1899—1900 гг. вышло более десяти переводов «Воскресения». Об одном из них (Л. Гауффа) Толстому написал из Франкфурта-на-Майне один из читателей — Э. Кальб, знавший и русский язык. Выпущены целые главы («все оскорбительное для церкви и армии»), но также и многие «нравственные рассуждения»215.

Немецкие критики резко разделились на два лагеря: противников и защитников. «По мнению реакционно настроенного критика Фреймарка, автора книги «Толстой как личность», общество требовало «новых, отвечавших современным воззрениям, моральных ценностей... Но их не мог предложить фанатичный, односторонний Толстой, их мог предложить Ницше, которого не раз называли его антиподом». Что же касается самих моральных ценностей, то они мыслились этому автору именно такими, «какими представлялись Ницше в его сверхчеловеке»»216. Сторонники и последователи Толстого подчеркивали как раз моральную силу его созданий, в том числе «Воскресения». В 1901 г. литературно-биографический очерк «Л. Н. Толстой» выпустил в Берлине Евгений Цабель. Убежденный либерал, критик отрицательно относился ко всем поздним сочинениям Толстого, а в романе, «несмотря на множество верных превосходных наблюдений», усмотрел «отталкивающее содержание», излишне подробные описания судебного разбирательства, «ослабление творческих сил, враждебное отношение к жизни и усталость»217.

В 1900 г. в Польше издал свою работу о «Воскресении» М. Здзеховский, сосредоточив внимание на «нравственной религии» Толстого.

В Румынии консервативная бухарестская газета «Ероса» начала в 1899 г. печатать роман, но оборвала публикацию на девятой главе второй части; в следующем году другая газета, выходившая в Яссах, прекратила публикацию на четвертой главе первой части218.

368

В США право первой публикации было предоставлено журналу «The Cosmopolitan Magazine». С первой же части роман стал подвергаться искажениям (все та же злополучная сцена соблазнения Катюши). По просьбе В. Г. Черткова Толстой уже 13/25 апреля 1899 г. направил заявление в редакции иностранных газет, лишая авторизации издание «Cosmopolitan» (т. 72, с. 115). Несколько писем 1899 г. к Черткову посвящены этой неприятной истории; в июле пришлось объясняться письменно и с издателем «Cosmopolitan» Джоном Уокером. Публикация была прекращена и, при содействии Э. Кросби, передана другому издательству: Dodd, Mead and Cº, которое и выпустило «Воскресение» в 1900 г., в переводе Л. Моод, с иллюстрациями Л. Пастернака. С 25 марта 1899 по 3 марта 1900 г. роман печатался и в газете «The Clarion».

5 октября 1899 г. Толстой написал Л. А. Сулержицкому: «Много было приятного мне в этой работе, в самой работе, но в отношениях с людьми, с издателями было неприятного очень много» (т. 72, с. 181).

XXXIII

Печатный текст «Воскресения» заканчивается абзацем:

«С этой ночи началась для Нехлюдова совсем новая жизнь, не столько потому, что он вступил в новые условия жизни, а потому, что все, что случилось с ним с этих пор, получало для него совсем иное, чем прежде, значение. Чем кончится этот новый период его жизни, покажет будущее» (т. 32, с. 445).

Это «будущее» очень скоро стало занимать творческое воображение Толстого. 5 мая 1900 г. в дневнике: «Думаю о крестьянском романе». 23 июня: «Ужасно хочется писать художественное, и не драматическое, а эпическое — продолжение «Воскресения»: крестьянская жизнь Нехлюдова». 28 ноября: «Вчера читал статью Новикова219 и получил сильное впечатление: вспомнил то, что забыл — жизнь народа: нужду, унижение и наши вины. Ах, если бы Бог велел мне высказать все то, что я чувствую об этом. Драму «Труп» надо бросить. А если писать, то ту драму220 и продолжение «Воскресения». 15 декабря: «Прошел мимо лавчонки книг и вижу «Крейцерову сонату». И вспомнил: и «Крейцерову сонату» и «Власть тьмы», и даже «Воскресение» я писал без всякой думы о проповеди людям, о пользе, и между тем это, особенно «Крейцерова соната», много принесло пользы».

Спустя почти четыре года, 17 июля 1904 г., возвратившись из Пирогова в Ясную Поляну: «Дорогой увидал дугу новую, связанную лыком, и вспомнил сюжет Робинзона — сельского общества переселяющегося. И захотелось написать 2-ю часть Нехлюдова. Его работа,

369

усталость, просыпающееся барство, соблазн женский, падение, ошибка, и все на фоне робинзоновской общины». И 18 июля: «Ах, как бы хотелось написать II-ю часть Нехлюдова!»

Ни одной страницы сочинения о «крестьянской жизни Нехлюдова» не было создано.

Издатель «Нивы», разумеется, готов был печатать в своем журнале и другие художественные произведения. 1 декабря 1899 г. с отправлявшимся в Петербург П. А. Буланже Толстой направил письмо А. Ф. Марксу: «Письмо это передаст вам мой близкий друг, «alter ego». Я просил его переговорить с вами об очень важном для меня деле. Очень прошу вас исполнить то, о чем он будет просить вас. Это очень для меня важно» (т. 72, с. 253—254). На письме пометка Маркса: «Отец Сергий». Печатание «Отца Сергия», «Хаджи-Мурата», «Истории матери» Толстой откладывал на неопределенное время. 5 декабря в новом письме просил не печатать объявления о повестях: «Если они напишутся, я с удовольствием отдам их в ваш журнал, но обещать ничего не могу» (т. 72, с. 259). Маркс поблагодарил за обещание. В «Ниве» Толстой больше никогда не печатался. Все три повести увидели свет в т. II «Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого». Над «Хаджи-Муратом» еще предстояла большая вдохновенная работа в 1901—1904 годах.

15 декабря В. Г. Черткову Толстой написал: «с радостью и надеждой колеблюсь в выборе работы» (т. 88, с. 185). 18 декабря в дневнике: «Больше всего занимает философия, но ничего очень не хочется. Отдыхаю». 20 декабря вспомнился «Фальшивый купон», но он тогда не был продолжен. Увлекла другая работа, родившаяся после разговора со знакомым крестьянином Афанасием Агеевым, который теперь служил весовщиком на московско-казанской железной дороге. В конце декабря набросана статья, названная «Самый дешевый товар»: «Он рассказал мне, что эти грузовщики работают с отдыхом по часу для обеда и ужина 36 ЧАСОВ сряду» (т. 90, с. 169). В конце Толстой задает свой старый вопрос: «Так что же делать?» и отвечает: перестать быть рабовладельцами, «сознать свою вину» (там же, с. 173). 2 января — в письме В. Г. Черткову: «Я ездил туда и видел этих людей и эту работу и хочется рассказать то, что довелось думать об этом» (т. 88, с. 188). В 1900 г. эта большая статья — «Рабство нашего времени» — была завершена и напечатана.

Так в круг интересов Толстого входил «рабочий вопрос»221.

370

XXXIV

В переписке 1899 г. значительным событием стало последнее письмо Д. В. Григоровичу. Толстой виделся с ним последний раз в феврале 1897 г. в Петербурге, а писал и того раньше — в 1893 г., по случаю 50-летия литературной деятельности. Теперь 77-летний больной писатель жил близ Вены и принял живое участие в Татьяне Львовне, поехавшей туда для лечения гайморита. Она попросила отца написать «два слова Григоровичу, — он очень с нами мил и скоро умрет, бедный»222. Толстой сам был нездоров, так что ответ написан под диктовку рукой Софьи Андреевны. «Спасибо вам, милый, дорогой друг Дмитрий Васильевич, и за письмо, и за добрые чувства, и за добрые дела, что перевели Таню из дурного места в хорошее, — благодарил Толстой. — Жалко мне было слышать, что вы болели и мучались. Переехать в новую жизнь, получить новое назначение в наши с вами года, хотя я и на семь лет моложе, очень привлекательно, только бы переезд был удобный и без особенных страданий. А впрочем, и страданья не мешают. Крестьяне говорят: хорошо пострадать перед смертью. А как и отчего хорошо — я не сумею объяснить теперь, но всей душой согласен с ними. Только малодушие просит помягче экипаж». Говорил и про «Воскресение». «Я никак не ожидал, что так увлекусь своей старинной литературной работой. Не знаю, результаты какие, а усердия много» (т. 90, с. 310—311, 14 июня 1899 г.).

Осенью Григорович приехал домой, в Петербург. В последних числах декабря М. О. Меньшиков написал Толстому: «Вы поручили мне передать Григоровичу Ваше участие к его болезни и слова дружбы, но оказалось, что мы говорили о нем в его предсмертный час. Так и не удалось мне доставить ему этой радости» (т. 72, с. 156).

Д. В. Григорович скончался 22 декабря.

5 июля 1900 г. А. Б. Гольденвейзер записал суждение Толстого о Григоровиче: «Он теперь устарел и кажется слабым, но это важный и прекрасный писатель, и дай Бог Чехову иметь десятую долю того значения, какое имел Григорович. Он принадлежал к числу лучших людей, начинавших важное направление. У него есть много и художественных достоинств. Например, в начале «Антона Горемыки», когда мужик приезжает домой и приносит сыну или внуку какую-то веточку — это трогательная подробность, характеризующая и старика и простоту и незатейливость той жизни»223.

Едва ли не центральное место в письмах этого времени занимали просьбы за разных лиц, нуждавшихся в помощи или поддержке.

Некая Клавдия Толстая (однофамилица) просила помочь избавиться от скверной работы — аккомпаниаторшей скрипача в доме

371

терпимости. 1 августа Толстой написал богачу А. В. Морозову (отказавшемуся выделить деньги для духоборов), и 25 августа тот благодарил за данную ему «возможность сделать доброе дело» (т. 72, с. 172). Девушка тоже благодарила: «жизнь начинает улыбаться мне», — написала она Толстому.

Тогда же З. М. Любочинская из Киева, страдая от разных несчастий, спрашивала, имеет ли человек право убить себя. Толстой ответил на «трогательное письмо» длинным посланием (в 1900 г. В. Г. Чертков напечатал его в «Листках Свободного слова» под заглавием «О самоубийстве»). Главный тезис таков: «Пока есть жизнь в человеке, он может совершенствоваться и служить миру. Но служить миру он может только совершенствуясь и совершенствоваться только служа миру» (т. 72, с. 176).

Редактора «Русской мысли» В. А. Гольцева Толстой просил помочь сосланному в Яренск Вологодской губ. революционеру, писавшему стихи, Н. А. Чудову. М. О. Меньшикова — напечатать «философское сочинение», в которое «очевидно, вложил душу» С. Куклин224. А. М. Кузминского — чтобы не подвергали испытанию в лечебнице для душевнобольных декоратора петербургских императорских театров А. К. Малова, убившего из ревности артиста Н. П. Рощина-Инсарова: «Меня просит очень хороший и достойный доверия и уважения человек, молодой писатель Н. Тимковский» (т. 72, с. 183). С. И. Бирюкова (брата Павла Ивановича), служившего земским начальником в Костромском уезде, просил за женщину-врача, нуждавшуюся в работе. Перед кн. А. Д. Оболенским, товарищем министра внутренних дел, ходатайствовал за Н. Л. Озмидова, сосланного в Вятку и опасавшегося высылки в Остзейскую губернию. В. В. Стасова просил помочь А. Э. Дараган в ее хлопотах о разводе. Баронессу О. В. Фредерикс — крестьянину В. В. Баринову, приговоренному к полутора годам арестантских рот. Рукопись некоего М. Н. Лизгоро, находившегося в тюремной больнице г. Каинска Томской губ., пытался пристроить через В. А. Гиляровского. А. Ф. Кони просил обратить внимание на дело сектанта-штундиста С. П. Зиновьева, слушающееся в Сенате. Продолжалась посылка записок Н. В. Давыдову.

Ж. М. Жоромская из Риги, характеризуя себя в письме как «существо никому неизвестное, всеми презираемое и глупое до бесконечности», спрашивала, однако, «какая цель человеческой жизни, зачем человек живет», и Толстой ответил длинным письмом (в 1906 г., без указания имени адресата, вошло в книгу: Л. Н. Толстой. «Для чего мы живем?» Мысли о смысле жизни. Собрал В. Г. Чертков. Изд. «Посредник»). «Вы правы, — сказано здесь, — что на вопрос этот отвечает только религия. Религия, истинная религия, есть ничто иное, как ответ на этот вопрос... Смысл человеческой жизни, понятный

372

человеку, состоит в том, чтобы устанавливать Царствие Божье на земле, т. е. содействовать замене себялюбивого, ненавистнического, неразумного устройства жизни любовным, братским, свободным и разумным» (т. 72, с. 189—190).

Октябрьское письмо А. В. Власову, сектанту-бегуну (не признавал паспорта, не имел постоянного места жительства и за отказ «от всякого земного общества и от всех религиозных убеждений, от имени, отчества и фамилии» судим), Толстой начал словами: «Получил ваше письмо и рад был узнать из него про вас и вашу веру». И дальше: «С тем, что вы высказываете в письме вашем, я вполне согласен и духом радовался, читая его. Одно могу посоветовать, то, чтобы в обличении не терять любви к заблудшему брату; и еще то, чтобы в обличениях лжи больше упирать и полагаться на разум и любовь, а не на стихи из писания» (т. 72, с. 221). Послал Власову свои работы «Как читать Евангелие и в чем его сущность?», «Христианское учение», а также разные материалы об отказе П. В. Ольховика от военной службы, изданные в 1897 г. в Англии отдельной книгой. 17 ноября Власов рассказывал в ответном письме: «Когда я читал писмы о Петре В. Ольховике и Середе и когда я читал вашу прозбу к зав. батальоном, то никто не мог удержаться, все заплакали» (т. 72, с. 226). «Неграмотное» письмо Власова и ответ Толстого были изданы отдельной брошюрой в Париже в 1900 г. Полем Буайе и Шарлем Саломоном. Толстой благодарил Саломона: «Вы сумели из этого письмеца сделать очень интересную — по крайней мере, мне так кажется — статью» (т. 72, с. 413—414).

20 ноября отправил сочувственное письмо членам земледельческой колонии близ г. Лидза, поставившим целью жить без денег: «Мне очень радостно узнать, что у меня столько друзей в Англии» (т. 72, с. 248). 15 декабря — Полю Фонтену, Другу Э. Сине, который просил совета, как ему жить и наилучшим образом истратить часть своего «капитала». Письмо француз начал обращением «Mon père» («Отец мой») и просил разрешения приехать. Толстой старался отговорить: «Я всегда испытываю мучительное чувство большой ответственности, которую не могу оправдать, когда люди приезжают так издалека для того только, чтобы меня видеть» (т. 72, с. 300). В конце 1900 г. Фонтен все же приезжал и встретился с Толстым.

Из Владивостока пришло пространное письмо В. А. Лебрена. Потерявший отца 17-летний юноша прочитал религиозно-философские книги Толстого и рассказывал о своих мыслях и чувствах. «Вы угадали, что мне радостно узнать, что у меня есть друзья на Дальнем Востоке», — отвечал Толстой 28 ноября. После подписи «Любящий вас Лев Толстой» добавил, что не разъясняет замеченные молодым человеком противоречия в его сочинениях: «некоторые я бы и мог разъяснить, другие же так и остаются противоречиями, объясняемыми тем, что разные вещи писаны в разное время и соответствуют

373

разным мировоззрениям. Главное же, надо помнить, что буква мертвит, а дух живит» (т. 72, с. 250).

В начале 1900 г. Лебрен приехал в Москву и вскоре, по приглашению Софьи Андреевны, сделался (ненадолго) литературным секретарем Толстого225.

4/16 декабря отправлено большое письмо кн. Г. М. Волконскому (внуку декабриста), приславшему свои брошюры по поводу Трансваальской (англо-бурской) войны в Южной Африке. В. Г. Чертков опубликовал его в 1900 г. в «Листках Свободного слова», как и пространный ответ от 13 декабря студенту А. И. Дворянскому о религиозном воспитании детей. Здесь находится важное автобиографическое признание. «Я написал книжку, называемую «Христианское учение», в которой я хотел сказать как можно проще и яснее то, во что я верю. Книга эта вышла недоступною для детей, хотя я имел в виду именно детей, когда писал ее» (т. 72, с. 266).

Статью, которая «послужила бы к устранению ужасов войны в Южной Африке», просил у Толстого издатель немецкой газеты «Deutsche Warte» Х. фон Хорн (письмо 9 октября) и сотрудник южно-африканского журнала «Commonweal» Уильям Причард, начавший свое письмо от 3 декабря обращением. «Учитель и великий художник!»226.

В конце декабря начато письмо духоборам, переселившимся в Канаду — «об их жизни, об обмане соблазна собственности» (т. 88, с. 188), отправленное 15/27 февраля 1900 г.

XXXV

Посетители были столь же разнообразны, как и переписка.

1 июня в Ясную Поляну приехал ученик П. Буайе, французский литератор, искусствовед, переводчик русских писателей Морис Дени Рош227. Разговор шел по-французски, но гость удивился, когда услышал, что «столь же легко и живо» со своей молодой невесткой (женой Льва Львовича) Толстой объяснялся по-английски.

К вечеру отправились на прогулку. «Время от времени Толстой умолкал и долго глядел сквозь полузакрытые веки. Как-то он застыл на месте и стоял несколько секунд, прислушиваясь.

374

— Вы слыхали? — спросил он меня, снова двинувшись в путь, — это перепел затянул свою песню там, вдали»228.

Беседовали о литературе и о живописи. Рош запомнил слова Толстого: «Как стилисты современные писатели гораздо более искусны, чем мы, старики. Они гораздо больше художники, у них больше ловкости, больше наблюдательности; однако они уже не разрабатывают сколько-нибудь значительные темы — не хотят или не умеют этого делать. Они занимаются одними пустяками».

Относилось это и к Чехову, «шедевр» которого — «Злоумышленник» — Толстой похвалил в очередной раз, вспоминал «с добродушной радостью» и другие рассказы. Но «с восторгом» говорил и о рассказе П. Е. Накрохина «Вор»229. Похвалил «талант Октава Мирбо и резкость его суждений», Анатоля Франса (хотя не видел «никаких достоинств» в романе из эпохи раннего христианства «Таис») и «шутки» Вольтера. И о Стендале: «Работая над «Войной и миром», он испытал заметное влияние «Пармской обители». Точка зрения Фабрицио на происходящее сражение, которое он наблюдает из своего уголка, не понимая его общего смысла, сильно поразила Толстого».

В живописи не одобрил обновленного иконописного стиля В. М. Васнецова, но и «достаточно сентиментального» М. В. Нестерова: «Современному художнику следует рассматривать религиозные сюжеты только с исторической точки зрения, как делал это Николай Ге». Высказал одобрение И. Е. Репину и «нескольким изобразителям крестьянского быта из школы, называемой передвижники». Рассказал Толстой и о чрезвычайно ему нравившемся скульпторе Паоло Трубецком, восхищаясь «чувством современности», которым тот одарен. Однажды во время сеанса Толстой дал ему, не нуждавшемуся в книгах («художник работает только глазами»), одну из своих книг. «Трубецкой ушел, не захватив с собою книги. На одном из следующих сеансов Л. Н. напомнил ему о его забывчивости и заставил взять том с собой. «Ну что, — спросил он его через несколько дней, — читаете ли вы мою книгу?» — «Да, — отвечал скульптор, — я ее начал». — «Ну и как?» — «Ах, — сказал Трубецкой, — это такая скучища! Я тотчас же ее и бросил». Рассказывая об этой оценке его книги, Толстой смеялся от всей души». Речь, вероятно, шла о книге «Что такое искусство?»

375

Как видно по Ежедневнику Софьи Андреевны, 28 августа Трубецкой приехал в Ясную Поляну и провел четыре дня, работая над новым, небольшим бюстом Толстого.

19 июля был канадский профессор политической экономии Д. Мэвор (помогавший в деле переселения духоборов) и встретился здесь с французом Ш. Саломоном. Мэвор интересовался книгами о положении русских крестьян после освобождения. Направляя его к А. Н. Дунаеву, Толстой просил помочь «в этом и в том, что ему может быть нужно» (т. 90, с. 313). Прощаясь, Мэвор выразил надежду, что Толстой посетит когда-нибудь Новый Свет. «Нет, — ответил он, забавно подмигивая, — я готовлюсь к другому, лучшему миру»230.

2 августа А. Б. Гольденвейзер записал в дневнике, что находится в Ясной Поляне с 27 июля. «Ко Льву Николаевичу приходил какой-то странный молодой человек, Кондратьев, который на мой вопрос о том, чем он занимается, ответил, что он «вольный сын эфира». Кондратьев говорил Льву Николаевичу, что хочет поселиться в деревне с народом.

Лев Николаевич, рассказывая это, сказал:

— Я, разумеется, не советовал ему этого. Обыкновенно из таких попыток ничего не выходит»231. 1 октября Гольденвейзер приехал снова и опять переписывал «Воскресение»: первые главы третьей части. В предыдущий раз записал слова Толстого: «Я не понимаю, как можно писать и не переделывать все множество раз. Я почти никогда не перечитываю своих уже напечатанных вещей, но если мне попадется случайно какая-нибудь страница, мне всегда кажется: это все надо переделать, вот как надо было сказать...»232.

В сентябре приезжал редактор «Daily Chronicle» А. Е. Флетчер. 16 сентября Толстой написал о нем Софье Андреевне в Москву: «Вчера был англичанин с женою, как большинство европейцев, очень cultivated <культурный>, но нет серьезности — веры в то, что надо делать то, что разумно, а что все неразумное, как бы оно ни было старо и уважаемо, надо бросать» (т. 84, с. 344).

7 ноября был А. В. Кун, управляющий Тульским оружейным заводом: «мы приятно беседовали» (там же, с. 346).

9 ноября Толстой переехал на зиму в Москву. Здесь 6 декабря играл молодой пианист К. Н. Игумнов, прекрасный исполнитель Шопена. «После игры Лев Николаевич много говорил приятного Игумнову, хваля его игру, и развивал мысль, что «в искусстве важно, чтобы не сказать ничего лишнего, а только давать ряд сжатых впечатлений, и тогда сильное место (и в голосе Л. Н. дрогнула нотка)

376

даст глубокое впечатление». И он начал рассказывать о картине, на которой нарисована опоздавшая собака, и по ее виду видно, как она бежала, как преодолевала все препятствия, прибежала — и поздно, хозяина нет. И опять голос Л. Н. дрогнул от волнения»233.

В дневнике Толстого 20 декабря записано: «Здоровье нехорошо. Душевное состояние [прекрасное] хорошее, готов к смерти. По вечерам много народа — устаю».

XXXVI

По-прежнему в Ясную Поляну и Москву приходили новые книги и журналы.

Летом «кто-то», кому, как заметил Толстой в письме 1 августа П. И. Бирюкову, «очень благодарен», прислал изданную в Лейпциге книгу: S. G. Verus. Vergleichende Uebersicht der vier Evangelien (1897), трактующую о том, что «Христа совсем не было» (т. 72, с. 164). В сентябре снова отмечено чтение этой «книги о том, что Христа никогда не было, а это миф»: «Вероятий за то, что это правда, столько же за, сколько против» (дневник, 28 сент.). По мысли Толстого, «крепость нравственного учения» не зависит от существования или несуществования Иисуса, Будды либо кого-то еще, ибо основана на «совокупности всей духовной жизни человечества». То есть вне материи, времени и пространства.

Взгляд этот поразительно сочетался с живым интересом к сиюминутным вопросам современности. 8 августа, коснувшись в письме В. Г. Черткову ведения издательского дела, Толстой советовал другу: «Вы пишете, что у вас готовы или готовятся статьи о голоде, студентах, Финляндии. Все это должно было явиться полгода тому назад. Теперь все это старо: назрели новые события. Нужно быстро и бойко, по-герценовски, по-журнальному, писать о современных событиях. А вы добросовестно исследуете их, как свойственно исследовать вечные вопросы» (т. 88, с. 179). Немного позднее Чертков прислал «листочек с выписками из Герцена»; Толстой ответил: «В то время как я получил его, я только что перечел «Письма к старому товарищу», и восхищался ими, и читал всем вслух» (там же, с. 182). П. И. Бирюкову, прочитав № 4 журнала «Свободная мысль» и отметив «превосходную» статью Д. Хилкова «Штундизм в России», рекомендовал воспользоваться брошюрой Луи Жетана «La Mission Congo-Nil. Sa préparation. Ses pratiques. Son but. Ses resultats» (издана в Париже в 1899 г.).

В сентябре — отзыв о книгах, присланных Р. М. Рильке: «Я получил посылку с книгами г-жи Лу Андреас Саломе, книгой о бабидах и вашей. Я еще не имел времени прочесть всего; прочел только

377

первые три рассказа г-жи Лу Андреас, которые мне очень понравились» (т. 72, с. 569).

В октябре американец, профессор экономических наук Альфред Уеструп направил свои книги «Новая философия денег», «Финансовая проблема», «Деньги граждан», «Денег достаточно». В дневнике 13 октября записано: «...Получил брошюры Westrup’а из Америки о деньгах, которые поразили, мне уяснив все неясное в финансовых вопросах и сведя все, как и должно было быть, к насилию правительств». 15/27 декабря Толстой благодарил автора: «Нахожу вашу теорию совершенно верной. Лет 15 тому назад я писал о деньгах и пришел почти к тем же выводам»234 (т. 72, с. 274).

7 декабря посетивший Хамовники А. Б. Гольденвейзер увидал в руках у Толстого изданную в Лос-Анджелесе в 1899 г. книгу Свифта Гарриссона «Империализм и свобода»: «Вот замечательная книга! Он (автор) американец, следовательно сам англосаксонец, тем не менее он разоблачает так называемое просветительское влияние англосаксонской расы»235.

На столике лежал том Тютчева. «Заговорили о Тютчеве. На днях Льву Николаевичу попалось в «Новом времени» его стихотворение «Сумерки». Он достал по этому поводу их все и читал больной...

— Я всегда говорю, что произведение искусства или так хорошо, что меры для определения его достоинств нет — это истинное искусство. Или же оно совсем скверно. Вот я счастлив, что нашел истинное произведение искусства. Я не могу читать без слез. Я его запомнил. Постойте, я вам сейчас его скажу.

Лев Николаевич начал прерывающимся голосом:

— «Тени сизые смесились»...

Я умирать буду, не забуду того впечатления, которое произвел на меня в этот раз Лев Николаевич. Он лежал на спине, судорожно сжимая пальцами край одеяла и тщетно стараясь удержать душившие его слезы. Несколько раз он прерывал и начинал сызнова. Но наконец, когда он произнес конец первой строфы: «все во мне, и я во всем», голос его оборвался»236.

XXXVII

В ноябре случились два важных события. Оба они были связаны с церковью.

Архиепископ харьковский Амвросий составил проект постановления Синода об отлучении от церкви. Основанием служила вся деятельность Толстого и прежде всего роман «Воскресение». Одним из поводов — ходившие в петербургских высших светских и церковных

378

кругах слухи, будто Толстой произнес «оскорбительные» слова об иконе «Царицы небесной», которую проносили местные крестьяне. Обо всем этом спокойно рассказано в письме 20 ноября 1898 г. к взволновавшейся Софье Андреевне: «Событие состоит в том, что я, наткнувшись на икону, объехал ее полями, но на станции встретил смотрителя, шедшего ей навстречу. Я сказал ему, что не советую предаваться идолопоклонству и обману. Мужикам же, к сожалению, в этот раз не пришлось ничего сказать. Также и мужики, кроме ласковых приветствий, ничего мне не говорили. Я удивляюсь, что ты можешь интересоваться такими пустяками. Я 20 лет и словом, и печатью, и всеми средствами передаю свое отвращение к обману и любовь к истине, и даже министру писал237, что, считая это своей обязанностью, я это буду делать, пока жив» (т. 84, с. 336).

На этот раз проект отлучения остался без последствий. «Определение Святейшего Синода от 20—22 февраля 1901 г., № 557, с посланием верным чадам православныя грекороссийския церкви о графе Льве Толстом» опубликовано в «Церковных ведомостях» 24 февраля 1901 г.

14 ноября 1899 г., в Москве, Толстой провожал Татьяну Львовну в церковь, где она венчалась с М. С. Сухотиным. «Все наружное спокойствие Льва Николаевича исчезло; прощаясь с Таней, когда она, сама измученная и огорченная, в простом сереньком платье и шляпе, пошла наверх, перед тем как ей идти в церковь, — Лев Николаевич так рыдал, как будто прощался со всем, что у него было самого дорогого в жизни»238. В своем дневнике Толстой записал 20 ноября: «Таня уехала зачем-то с Сухотиным. Жалко и оскорбительно. Я 70 лет все спускаю и спускаю мое мнение о женщинах, и все еще и еще надо спускать». Дочери на другой день после отъезда («молодые» отправились за границу) «написал было два листочка и бросил, не послал»: «Чем старше, тем чувствительнее на несоответствие слов и чувств, неточность, неправдивость их». Это сказано в отправленном письме, где есть и такие строки: «Повторю то, что я говорил тебе, что мне разлука с тобой ничто в сравнении с вопросом о твоем счастии» (т. 72, с. 245—246).

В декабре Толстой сильно болел. 18 декабря, возобновив после почти месячного перерыва дневник, записал: «Был тяжело болен... И смерть стала больше, чем естественна, почти желательна». В газетах появлялись тревожные сообщения. Лечил доктор П. С. Усов, Софья Андреевна самоотверженно ухаживала: «В первый раз в жизни я ясно себе представила, что могу лишиться мужа и остаться совсем

379

одинока на свете. И это доставило мне мучительную боль сердца. Если б постоянно об этом думать, можно опять самой заболеть»239.

28 января 1900 г. А. П. Чехов написал из Ялты М. О. Меньшикову в Петербург: «Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не люблю так, как его; я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру. Во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются. В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шаршавые, озлобленные самолюбия будут далеко и глубоко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте так называемые литературные настроения и течения. Без него бы это было беспастушное стадо или каша, в которой трудно было бы разобраться»240.

Трудно представить более емкую и точную общую характеристику жизни и деятельности Толстого в тот период, которому посвящена эта книга.

380

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН И НАЗВАНИЙ

Абартьяг Л. (Abartiague) — 258

Абрамов Я. В. — 171

— Духоборцы — 171

— О гонении на духоборов — 171

Абрикосов Х. Н. — 328

Абросимов И. П. — 312

Аввакум — 175

Авдеев М. В. — 21

Авелан Ф. К. — 67

Авилова Л. А. — 42, 243, 244

Аврелий Марк — 81

Агафья Михайловна — 187

Агеев А. Н. — 162, 369

Адан Адольф Шарль

— Домик в горах — 146

Адан Поль — 206

— Энергии — 206

Аддамс Джейн — 212

Азарова Н. И. — 44

Айнов. Л. Н. Толстой и писатели-самородки — 31

Александр II — 220

Александр III — 16, 20, 49, 77, 97, 112, 121, 122, 220

Александра Федоровна, императрица — 226

Александров А. А — 31, 66, 264

Александров В. А. — 98, 108, 211, 350

Александров Н. А. — 256

Алексеев П. С. — 32

Алехин Арк. В. — 7

Алехин М. В. — 11, 12, 13, 17, 118, 196

Алмазов А. И. — 347

Алмазова В. А. — 347

Альбертини Т. М. (Сухотина) — 158

Амвросий (Гренков А. М.) — 304

Амвросий, харьковский архиепископ — 377

Аменицкий Д. — 147

Амиель Анри Фредерик — 80—82, 85, 86

— Дневник — 21, 36, 80—82

Андреас Ф. — 349, 376

Андреас-Саломе Лу — 349, 376, 377

— Menschenkinder — 349

Андреев В. В. — 196

Андреев, художник-самоучка — 236

Андросов М. С. — 233

Анненков К. Н. — 188

Анненкова Л. Ф. — 58, 79, 110, 188, 215, 230, 268, 294, 347

Антуан Андре — 167, 169, 237

Аполлов А. И. — 30, 31, 57

— Исповедь — 30

— Ормузд и Ариман — 58

— Ради Христа — 30

— Христос — 30

Апостолов Н. Л. Н. Толстой под ударами цензуры — 46

— Лев Толстой и русское самодержавие — 65

Апраксины — 130

Апухтин А. Н. — 18

Арбузова В. С. (Ляпунова) — 265

Аренский А. С. — 146, 213, 318

— Испанская танцовщица — 213

— Рафаэль — 146

— Силуэты — 213

Аристотель — 238

Армфельдт Н. А. — 331

Армянские беллетристы, сборник — 85

Арнольд Мэтью — 162

Архив Л. Н. Толстого, рукописный журнал — 144

Арчер Герберт — 328

Афремовы — 303

Афросимов — 131

Бабаев Э. Г. — 362, 363

— Иностранная почта Толстого — 43

— Судьба “Воскресения” (Первые отклики газетной и журнальной критики в России) — 362, 364

Базанова Ю. И. — 313

Байрон Джордж Ноэль Гордон — 286

Бакинские известия, газета — 348

Бакунин А. И. — 348

Бакунин М. А. — 58, 206

381

Бакунин П. А. — 45

Балакирев М. А. — 174

— Король Лир — 174

Баллу Адин (Ballu) — 99, 185

— Катехизис непротивления — 99

Баратынская Е. И. — 37

Баринов В. В. — 371

Баршева О. А. — 28, 38, 39

Батуринский В. Эйльнер Моод о Л. Н. Толстом — 242

Батюшков Ф. Д. — 246

— Вечер у Толстого — 246

Бах Иоганн Себастьян — 146

Бедбург Георг — 283

Бедекер Фредерик Вильям — 332

Беликов П. П. Житие св. Петра, бывшего прежде мытарем — 114

Белинский В. Г. — 203

Беллоуз Джон — 30, 365

Белоголовый Н. А. — 127

— Воспоминания и другие статьи — 127

— Три встречи с Герценом — 127

Белоусов И. А. — 99

— Литературная среда — 99

Бем Е. М. — 277

Бенар (Bénard). L’Estétique d’Aristote — 238

Бенар Люсьен (Besnard) — 169, 170

Бер С. Ю. — 44, 65, 66

Берберьян М. — 85

Бернштам Л. А. — 26

Беро Жан (Béraud) — 110

Берсма Ф. (Boersma) — 285

Бестужев-Рюмин В. Н. — 285

Бестужев-Рюмин М. П. — 284, 285

Бетховен Людвиг ван — 146, 174, 245, 254, 279, 291, 318

— Девятая симфония — 245, 246

Бибикова М. С. (Толстая) — 352

— Автобиография — 352

— Воспоминания — 352

Биду — 96

Биржевые ведомости, газета — 41, 154, 176, 249

Бирюков П. И. — 10, 15, 27, 28, 36, 39, 49, 56, 59, 60, 66, 77, 82, 87, 93, 112, 113, 125, 126, 152, 155, 161, 169, 201, 210, 217, 221, 225, 229, 231, 232, 234—236, 238, 250, 260, 296, 302, 303, 305, 310, 317, 338, 342, 361, 366, 371, 376

— Биография Л. Н. Толстого — 16, 66, 77, 88, 94, 95, 125, 126, 210, 221, 317, 361

— Гонение на христиан в России в 1895 году — 156

Бирюков С. И. — 371

Бирюч Петроградских государственных академических театров — 114

Бичер-Стоу Гарриет

— Хижина дяди Тома — 107

Блакенбург Рудольф — 18

Блок, автор книги о велосипедной езде — 200

Блок Ю. И. — 146

Блюменталь Оскар — 97, 98, 184

— Встреча со Львом Толстым — 98

Боборыкин К. Н. — 298

Боборыкин П. Д. — 50, 285, 286

— Василий Теркин — 50

— Тяга — 286

Бобриков Н. И. — 342

Бобринские — 194

Богатырев П. Г. — 216

Боде Вильгельм — 227

Бодлер Шарль — 104, 115, 275

— Petits poèmes en prose (Маленькие поэмы в прозе) — 21

Бодянский А. М. — 11, 12—13, 60, 157, 162

Бомарше Пьер Огюстен Карон — 174

Бонд Кеннет Герберт — 240

Бондарев Д. Т. — 79

Бондарев Т. М. — 55, 77—79, 108, 227

— Польза труда и вред праздности — 76

— Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца — 55, 78, 79, 142, 199

Бонде (Бунде) Абрагам — 262

Бонэ-Мори Гастон Шарль — 216, 222

Бонч-Бруевич В. Д. — 144, 173, 258, 312, 331

— Мои встречи с Л. Н. Толстым — 173

Бонье Андре (Beaunier) — 274, 366

— Notes sur la Russie — 274

Боткин П. Д. — 313

Бракер Н. А. — 202

Брам Отто — 167

Брандуков А. А. — 73, 88, 146

Братская помощь пострадавшим в Турции армянам, сборник — 240

Брашнин И. П. — 298

Бродовский С. И. — 325

Бродский Л. И. — 312

382

Брукс Эдмонд — 133, 365

Брюммер Луиза — 239

Брюсов В. Я. — 278, 279

— Chefs d’Oeuvres — 278

Буайе Поль — 161, 169, 218, 372, 373

— Chez Tolstoï. Entretiens à Jasnaia Poliana — 161

Бугаев Б. Н. (Андрей Белый) — 136

Буланже П. А. — 249, 251, 253, 256, 258, 261, 262, 282, 302, 307, 369

Булахов П. А. — 258, 259

Булгаков В. Ф. — 75

Булгаков С. Н. — 245

Булыгин М. В. — 53, 112

Бунин И. А. — 38, 88, 89, 113, 141, 356, 358

— Деревенский эскиз (Танька) — 38

— Освобождение Толстого — 38, 88, 141

— Помещик Воргольский — 38

Бунин Н. И. — 38

Бурже Поль — 97, 217

Бусс Р. Я. — 188

Буткевич А. С. — 292

Бутурлин А. С. — 244

Бухман А. Н. — 169

Бьернсон Бьернстьерне — 239, 240, 350

— Король — 239

В мире отечественной классики, сборник — 98

Вагнер Н. П.

— Сон художника Папильона — 169

Вагнер Рихард — 154, 222, 223, 275, 277—279

— Валькирия — 154

— Зигфрид — 200

— Кольцо Нибелунга — 222

Валтасар — 229

Вальц К. Ф. — 168

Ван Дейль — 177, 217, 218, 360

Ван дер Вер Джон — 217—219, 333

Васильев А. А. — 58, 188

Васильев В. Н. — 252, 351, 353

Васильева Н. С. — 166

Васнецов А. М. — 146

Васнецов В. М. — 96, 197, 374

Вейберцан Карел — 167

Вейльшоф Бона — 92

Вейнберг П. И. — 286, 318

— Память Генриха Гейне — 286

Величкина В. М. — 12

— В голодный год с Львом Толстым — 12

Венгеров С. А. — 142

Веневитинов М. А. — 229

Верещагин А. В. — 277

Верещагин В. В. — 260

Верещагин В. Г. — 125, 126

Веригин В. В. — 125, 126

Веригин П. В. — 125, 126, 144, 156, 170, 171, 195, 222, 226, 233, 249, 259, 306, 327

— Письма духоборческого руководителя Петра Васильевича Веригина — 144, 170

— Фантазия — 327

Веригины — 333

Верлен Поль — 191, 192

Вернадская Н. Е. — 34

Вернадский В. И. — 34, 40, 41, 272

Веселитская Л. И. (В. Микулич) — 25, 26, 40, 45, 50, 51, 67, 68, 85, 117, 128, 145, 146, 152, 228, 229, 234, 246, 285, 347

— Встречи с писателями — 25, 26, 50, 51, 85, 117, 128, 145, 146, 228, 235

— Зарницы — 246

— Мимочка на водах — 26

Веселовский Ал-др Н. — 229, 236

Веселовский Ал-ей Н. — 229

Веселовский Ю. А. — 85

— Беседа с Толстым — 85

Вестерлунд Дора — см. Толстая Д. Ф.

Вестерлунды — 306

Вестник Европы, журнал — 50, 100, 115, 217, 286, 357, 362

Вестник права, журнал — 362

Ветрова М. Ф. — 241, 242

Вивекананда Свами — 222

— Философия йоги. Лекция о раджайоге, или овладение внутренней природой — 222

Виган Ганс — 174

Визева Теодор де (Wyzewa) — 322, 366

Виинблад Эмиль — 369

Виллард Джосая Флинт — 211, 212, 264

— Записки странствующего полицейского — 211

— Мир взяточничества — 211

— Странствия с бродягами — 211

— Tolstoy at Home — 211

Вилло Г. (Villot) — 57

Вильгельм II — 44, 97

Вильямс Фрэнк Парди — 80

383

— Истинный сын свободы — 80

Винер Ц. В. (Хилкова) — 76, 77, 88, 101

Виноградов И. М. — 324, 325

— Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы — 325

Виттакер Роберт (Whittaker) — 185, 314

Витте С. Ю. — 224

Вишневский А. Л. — 350

Владимир Александрович, вел. кн. — 95

Власов А. В. — 356, 372

Власов П. В. — 70

Вогюэ Эжен Мельхиор де — 69, 225

Война войне! Международный крестовый поход за мир, журнал — 330

Волжский вестник, газета — 147

Волкенштейн А. А. — 88, 314

Волков-Муромцев А. Н. — 213

Волконский Г. М. — 373

Волконский М. Н. — 347

Вольтер Франсуа Мари Аруэ — 69, 374

Волынский А. — см. Флексер А. Л.

Вопросы литературы, журнал — 45

Вопросы научного атеизма, вып. 24 — 200

Вопросы философии и психологии, журнал — 41, 56, 90, 121, 221, 241, 257, 276, 288

Воронежский телеграф, газета — 52

Воронцов-Дашков И. И. — 77

Воспоминания яснополянских крестьян о Л. Н. Толстом — 265

Всемирный вестник, журнал — 176

Встречи с прошлым, сборник — 166

Вудзворт Джон — 170, 326

Высоцкий И. П. — 325

Высоцкий К. А. — 7

Габрилович О. С. — 291, 292

Гайдебуров В. П. — 118, 164, 202, 305

Гайдн Франц Иосиф — 174

Гальперин-Каминский И. Д. — 43, 44, 57, 96, 280, 366

— Толстой устами Толстого. Биография в письмах — 96

Гальперина-Каминская Е. И. — 97

Гамонд (Hamond) — 276

Ганди Мохандас Карамчанд — 44

— Мой Толстой — 45

Ганзен Петер — 41

Гарибальди Джузеппе — 32

Гарнет Констанция — 44

Гарофало Рафаэлло — 259

Гаррисон Вендель — 44

Гаррисон Уильям Ллойд — 44, 185

Гаршин В. М. — 115

— Глухарь — 115

— Два художника — 115

— Ночь — 115

Гастев П. Н. — 237

Гауптман Гергард

— Ткачи — 173

Гауфф Л. — 367

Ге Е. И. — 198

Ге Н. Н. — 5, 24, 34, 50, 51, 53, 58, 71, 73, 76, 94, 95, 101, 109—111, 191, 374

— Выход с Тайной вечери — 99

— Распятие — 24, 58, 94, 95, 99, 110, 111

— Суд Синедриона. Повинен смерти — 24, 111

— Что есть истина? Христос и Пилат — 96, 99, 110

Ге Н. Н. (сын) — 5, 24, 28, 34, 37, 51, 52, 63, 109—112, 145, 236, 320, 338

Ге П. Н. — 110

Гегель Георг Вильгельм Фридрих — 154, 346

Гейне Генрих — 286

Гейнеман Вильям, издатель — 44

Генкель Вильгельм (Василий Егорович) фон — 44, 69, 105

Георгиевский Г. П. — 28

Георгий Михайлович, вел. кн. — 248, 249

Герасим, священник — 214

Герцен А. И. — 34, 50, 58, 72, 198, 203, 220, 359, 376

— Былое и думы — 34

— К старому товарищу — 376

Гершензон М. О. — 237

— Письма к брату — 237

Гете Иоганн Вольфганг — 14, 49, 103, 174

— Фауст — 14, 17

Гижицкий Георг фон — 64, 66

Гиль Р. Р. — 63

Гиляровский В. А. — 371

Гимер Е. П. — 274

Гимер Н. С. — 274

Гинцбург И. Я. — 253—255, 277, 283

Гитович Н. И. — 341

Глебов В. П. — 196

Глебова С. Н. — 196

Глинка Н. О. — 122

Глэдвин Джесси (Gladwin) — 314

Глюк Кристоф Виллибальд

— Ифигения — 146

384

Гнедич П. П. — 347

— Туманы — 348

Говоруха-Отрок Ю. Н. — 20

Голдсмит Оливер — 345

Гоголь Н. В. — 34, 198, 359, 362, 363

— Мертвые души — 362

— Ревизор — 362

Голиненко О. А. — 240, 327

Голицын Г. С. — 294, 295

Голицына С. Н. (Делянова) — 347

Голл Болтон (Hall) — 240

Голос минувшего, журнал — 323

Гольденвейзер А. Б. — 189, 200, 208, 213, 232, 245, 247, 253, 255, 292, 318, 336, 346, 347, 370, 375, 377

— Вблизи Толстого — 14, 19, 189, 210, 232, 245, 336, 370, 375, 377

Гольцев В. А. — 34, 253, 371

Гончаров И. А. — 103, 337, 363

— Обыкновенная история — 103

Горбачев Н. В. — 81, 104, 180

Горбунов И. Ф. — 299

Горбунов Н. И. — 207

Горбунов-Посадов И. И. — 10, 21, 31, 40, 57, 60, 99, 100, 110, 126, 145, 157, 161, 195, 196, 203, 212, 234, 235, 253, 285, 292, 299, 311, 336, 337, 345

— О мудреце Лао-Тзе — 67

Горбунов-Посадов М. И. — 212

Горбунова-Посадова Е. Е. Друг Толстого Мария Александровна Шмидт — 39

Горемыкин И. Л. — 198, 199, 234, 235, 262

Горная В. З. Зарубежные современники Л. Н. Толстого о романе “Воскресение” — 365, 367

Горький Максим (Пешков А. М.) — 265, 361

— В степи — 350

— Мальва — 350

— Ярмарка в Голтве — 350

Готорн Натаниел (Hawthorne) — 99

Гофман Иосиф — 233

Гофман Карл — 174

Гофман Нина — 299

Гражданин, газета — 249

Грановский Т. Н. — 203

Гржимали И. В. — 73, 146

Грибоедов А. С. — 198, 359, 363

Григ Эдвард — 347

Григорович Д. В. — 73, 74, 236, 370

— Антон-Горемыка — 73, 370

Грот Н. Я. — 28, 41, 98, 121, 202, 220, 257, 285, 288, 341

Грунди Вильям — 18

Грунский Карл — 117, 119, 143

Грюнберг Ю. О. — 320, 321

— Мои воспоминания о “Ясной Поляне” — 321

Гудзий Н. К. — 75, 159, 332, 358

— История писания и печатания “Воскресения” — 29, 148, 191, 321, 331

— Материалы для изучения стиля Л. Толстого. “Хозяин и работник” в первоначальной и в окончательной редакциях — 121

Гуленко М. Ф. — 257

— У Толстого в Хамовниках — 257

Гуревич Л. Я. — 11, 12, 24, 25, 56, 57, 81, 82, 129, 134, 135, 152, 169, 213, 255, 269—271

Гусев Н. Н. — 3, 67, 90, 179, 210, 214, 251, 269, 274, 324, 336, 352

— Два года с Л. Н. Толстым — 324

— Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год — 284

— Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год — 55, 106, 183, 332, 362

— Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого — 4, 18, 94, 97, 133, 210, 214, 229, 236, 269

— Происхождение “Живого трупа” — 274

Гутор Н. С. — 192

Гюго Виктор — 85, 97, 103, 206, 285, 313, 359

— Бедные люди — 285

— Отверженные — 359

Гюйо Жан Мари (Guyau)

— L’art au point de vue sociologique (Искусство с точки зрения социологии) — 95

Давидсон Джон Моррисон — 117, 143

Давыдов А. В. Семейное горе — 136

Давыдов Н. В. — 23, 74, 151, 169, 188, 199, 247, 274, 323, 371

Данилаева А. О. — 36

Данилевский В. Я. — 90

— Чувство и жизнь — 90

Данилова В. А. — 60

Данте Алигьери — 279

Дараган А. Э. — 371

Датт А. К. (Dutt) — 222, 240

Дворянский А. И. — 373

Девель В. В. — 203

385

Дегальве Ж. (Dégalvès) — 260

Дежарден Ашиль Артур (Desjardins) — 91

Дейбнер Август, издатель — 44

Декав Люсьен (Descaves) — 206

Делано Алина (Александра Павловна) — 43, 44

Деледда Грация — 240

— Правосудие — 240

Делянов И. Д. — 20

Деменс П. А. (Тверской) — 357

— Духоборческая эпопея — 357

— Новые главы духоборческой эпопеи — 357

Денав Морис — 366

Денисенко Е. С. — 102, 325

Денисенко И. В. — 102, 325

Дерулед Поль — 70

Детра (Detraz) — 22

Джакоза Джузеппе — 297

Джаншиев Г. А. — 240

Джером Клапка Джером — 333

Джонс Самюэль — 339

Джонсы А. и В. — 241

Джонстон Вера

— Шри-Шанкара-Анчария — индийский мудрец — 241

Джордж Генри — 80, 106—109, 119, 148, 162, 196, 197, 332

— Запутавшийся философ — 107

— Покровительство свободной торговли — 107

— Положение трудящихся — открытое письмо папе Льву XIII — 107

— Рабочий вопрос — 107

Дидро Дени — 69

Диккенс Чарлз — 103, 285, 333

Диллон Э. М. — 20, 41

Диоклетиан — 155

Дитерихс И. К. — 285

Дитерихс К. А. — 236

Дитерихс О. К. — см. Толстая О. К.

Дитман В. А. — 332

Дмитриева-Мамонова С. Э. — 213

Дмоховская А. В. — 331

Дмоховский Л. А. — 331

Доде Альфонс — 97

Доде Леон — 223

Дон, журнал — 345

Донсков А. А. — 47, 77, 199, 326

— “Житие Петра Мытаря” в обработке Л. Н. Толстого — 114

Достоевский Ф. М. — 13, 34, 50, 285, 299, 337, 359

— Бесы — 103

— Братья Карамазовы — 14, 50

— Записки из Мертвого дома — 337

Драгомиров М. И. — 224, 225

Дрейфус Альфред — 286, 287

Дрожжин Е. Н. — 31, 60, 89, 112, 124, 125, 156, 179

Дрожжин С. Д. — 32, 349

Друг народа (Кокумин но томо), журнал — 220

Дубенская М. А. — 79

— Буренчиха — 79

Дубовской Н. Н. — 146

Дузе Элеонора — 233

Думик Рене — 366, 367

— Новый роман графа Толстого — 366

Дунаев А. Н. — 76, 101, 139, 154, 169, 207, 220, 230, 251, 258, 259, 298, 347, 375

Дусчан Ион — 367

Дюма Александр (отец) — 97

— Сильвандир — 93

Дюма Александр (сын) — 49, 50, 58, 62, 97, 197, 206

— Dame aux camélias (Дама с камелиями) — 62, 97

Дюма Жорж — 54, 55

— Tolstoї et la Philosophie de l’amour (Толстой и философия любви) — 54, 55

Дягилев С. П. — 344

Евстафьева Е. Н. — 207

Егоров Е. И. — 282

Ежегодник императорских театров — 166

Ежов Н. М. — 341, 344

Екатерина II — 44

Елизарова А. И. — 283

Ергольская Т. А. — 214

Ермилов В. Е. — 88

Ермолова Е. П. — 347

Ернефельт Арвид — 143, 177, 261, 310, 311, 342

— Мое пробуждение — 177, 261

Ещенко Е. М. — 31, 93, 94

Жданов В. Любовь в жизни Льва Толстого — 138, 378

Желтов Ф. А. — 46

Жетан Луи (Guétant). La Mission Congo-Nil — 376

386

Живописное обозрение стран света, журнал — 320

Жизнь для всех, журнал — 31, 52

Жиркевич А. В. — 10, 18, 19, 135, 278

Жорж Санд — 283

Жоромская Ж. М. — 371

Жуковский В. А. — 40, 50

— О смертной казни — 40

Журнал для всех — 368

Журнал министерства юстиции — 362

Жюльен Станислав (Julien) — 56

Заборова Р. Б. — 72, 188, 345

Забытым быть не может, сборник — 278

Зайденшнур Э. Е. — 349

Заменгоф Л. Л. — 103

Зандер Н. А. — 61

Записки Отдела рукописей ГБЛ (1941) — 32

Записки Отдела рукописей ГБЛ (1978) — 79, 285, 302, 304

Захарьин Г. А. — 88

Захарьин И. Н. (Якунин) — 350

— Для народа. Рассказы — 350

— Хива — Зимний поход в Хиву Перовского в 1839 году и первое посольство в Хиву в 1842 году — 350

Здзеховский М. Э. — 159, 160, 216, 217, 280, 346, 367

— Голос из Польши — 217

— Религиозно-политические идеалы польского общества — 160

Зедергольм К. К. (Климент) — 304

Зибаров Н. С. — 312

— О сожжении оружия духоборами — 312

Зилоти А. И. — 189

Зиновьев Н. А. — 12, 15

Зиновьев С. П. — 371

Зиссерман А. Л. — 215, 231, 290, 302

— Двадцать пять лет на Кавказе — 215, 266, 290

— История 80 пехотного Кабардинского полка — 267

Златовратский Н. Н. — 320

Золя Эмиль — 49—51, 58, 69, 86, 97, 167, 206, 287, 365

— Земля — 86, 97

Зубова М. Н. (с 1906 Толстая) — 152

Зутнер Берта фон — 68, 177, 296

Зябрев К. Н. — 169

Зябрева А. Н. — 36

Ибсен Генрик — 98, 103, 150, 223, 236, 350, 363

— Дикая утка — 98

— Привидения — 98

Иванов А. П. — 181, 183, 254, 270, 315

Иванов Н. Н. — 126

Иванова З. Н. — 47, 131

Ивин И. В. — 306

Ивин И. С. (И. Кассиров) — 31

Игрушечка, журнал — 32

Игумнов К. Н. — 174, 189, 292, 375

Иенкен Н. А. — 346

Известия, газета — 194

Известия АН СССР, ОЛЯ, журнал — 337

Изюмченко Н. Т. — 139, 156

Икскуль В. И. — 199, 236

Иловайский Д. И. — 364

Ильинский И. В. — 304

Иокаи — 186

Иорданов П. Ф. — 361

Иосиф, старец — 214

Иностранная литература, журнал — 98

Интервью и беседы с Львом Толстым, сборник — 98, 286, 287, 344

Ипполитов-Иванов М. М.

— Руфь — 146

Исакович В. И. — 174

Искусство, журнал — 173

Казалет Эдуард (Cazalet) — 90

Казерио Санто — 118

Калинина Н. А. — 289, 352

Калмыкова А. М. — 195, 203, 217, 220

Кальб Эмиль — 367

Камско-Волжский край, газета — 286

Кант Иммануил — 13, 243, 279, 346

Капнист П. А. — 90

Карамзина М. В. — 113

Карден Патриция — 98

Кареев Н. Историческое миросозерцание Грановского — 203

Карно Сади — 118

Каро Эльм — 81

Карпентер Эдуард — 269

— Современная наука — 269—272

— Цивилизация, ее причина и излечение — 269

Карпов Е. П. — 302

Карус Поль — 123

Карякин В. Н. Московская охранка о Л. Н. Толстом и толстовцах — 323

Касаткин Н. А. — 43, 63, 95, 104, 139, 255, 274, 277, 283, 285, 360

387

— Могила сыновей Л. Н. Толстого — 139

— Трамвай пришел! (Паровая конка) — 95

— Углекопы — 200

Каторга и ссылка, журнал — 241

Келлер Б. Замечательный русский ученый. К 100-летию со дня рождения К. А. Тимирязева — 90

Кенворти Джон Колеман (Kenworthy) — 92, 118, 134, 143, 144, 155, 156, 171, 185, 186, 218, 240, 257, 269

— Анатомия нищеты — 92

— От рабства к братству. Послание к рабочим — 117

— Христианское восстание — 117

Кигн В. Л. (Дедлов) — 135

Киевлянин, газета — 362

Киплинг Редьярд — 223

Киреевский И. В. — 211, 303

Киреевский П. В. — 303

Кириллов П. Т. — 209

Кирпичников А. И. — 320

Клапаред Э. — 202

Климентова-Муромцева М. Н. — 189, 277, 283, 318

Клодт О. К. — 311, 360

Ключевский В. О. — 112, 122

Книга. Исследования и материалы (1978) — 321

Книжки “Недели”, журнал — 118, 160, 202, 336, 337, 363

Кобелев С. И. — 211

Ковалевский М. М. — 217

Козлов Д. Д. — 162

Кольцов А. В. — 265

Комарова Ю. М. — 343

Комиссаров М. Г. — 313

Кондратьев — 375

Коненков С. Т. — 347

Кони А. Ф. — 16, 24, 32, 57, 77, 87, 122, 152, 198, 236, 242, 247, 248, 299, 325, 371

— Лев Николаевич Толстой — 236

Кониси Масутаро (Даниил Павлович) — 67, 220, 221

Конфуций — 178, 220

Коншин А. Н. — 313

Конюсы — 239

Коппе Франсуа

— Le bon crime — 186

Корабельникова А. З. — 154

Кораблев В. И. Лев Толстой и славянство — 117

Корзинкин, владелец фабрики — 178

Корнилов А. А. — 34

— О знакомстве с Л. Н. Толстым — 34

— Семь месяцев среди голодающих крестьян Тамбовской губернии в 1891—1892 гг. — 34

Коровин С. А. — 40

— На миру (Сходка) — 40

Королев А. А. Времен связующая нить... (Л. Н. Толстой и М. П. Новиков) — 178, 179

Короленко В. Г. — 191, 287, 288, 328

— В ночь под светлый праздник — 287

Корш Ф. А. — 166, 320

Коц А. Я. (Данин) — 63

— Мои две встречи с Л. Н. Толстым — 63

— Перевод “Интернационала” — 63

— Песни пролетариев — 63

Кравцов В. Л. — 103

Крамской И. Н. — 285

— Встреча войск — 285

Красная новь, журнал — 300

Краснов В. Ф. — 207

Краснов П. Н. — 363

Красный архив, журнал — 46

Крауфорд (J. M. Crowford), консул — 37

Крауфорд Джон (Crawford) — 92

Кремль, газета — 364

Криспи Франческо — 193

Критико-биографический словарь русских писателей — 142

Кроль Рене — 360

Кропоткин П. А. — 34, 333

— По поводу убийства императрицы австрийской — 333

— La conquête du pain (Хлеб и воля, Завоевание хлеба) — 34

Кросби Эрнест Говард — 92, 107—109, 122, 184, 185, 197, 240, 276, 314, 333, 339, 360, 368

— Толстой и его жизнепонимание — 108

— Two Days with Count Tolstoy — 108

Крумбахер Карл — 240

— История византийской литературы с Юстиниана до конца Восточно-римской империи — 240

Крупская Н. К. — 299

Ксения Александровна, вел. княжна — 112

388

Кудрявцев Д. Р. — 112

Кузен Виктор — 275

Кузминская Т. А. — 17, 22, 26, 102, 138, 139, 145, 310, 311, 346, 378

Кузминские — 12, 102

Кузминскнй А. М. — 56, 60, 61, 87, 188, 224, 225, 371

Куклин С. — 371

Кун А. В. — 375

Куприн А. И. — 167

Курьер, газета —287

Кюршнер Иосиф — 41

Лавров П. Л. — 331

Лазарев Е. Е. — 331

Лазурский В. Ф. — 82, 111, 112, 114, 115, 122, 173—175, 194, 200, 236, 244, 245, 247, 285, 286, 340—342, 346, 347

— Дневник — 19, 82, 111, 112, 114, 115, 122, 173, 194, 200, 235, 244, 247, 265, 285, 340—342, 347

Лакшин В. Я. — 98, 274

Ламанский В. И. — 117

— Три мира западно-европейского материка — 117

Ланглет Вольдемар — 261

Ланский Л. Р. — 96, 205

Лао-Тзе — 56, 66, 67, 80, 186, 220

— Изречения китайского мудреца Лао-Тзе, избранные Л. Н. Толстым — 67

— Тао-те-кинг (О добродетели) — 66, 221

Лапоз Анри — 205, 206

— От Парижа до Волги — 205

Лахман Ф. Ф. — 143

— Не догмат и не вероисповедание, а религия — 143

Лебедев В. Ф. — 46, 47

— У Л. Н. Толстого (Воспоминания) — 47

Лебединский И. Ф. — 176

Лебрен В. А. — 372, 373

— Рядом с Толстым — 373

Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников (1960) — 166, 221, 242, 244, 269, 274, 300, 351

Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников (1978) — 11, 12, 74, 82, 132, 172, 235, 242, 254, 325

Л. Н. Толстой и его близкие — 14, 42

Л. Н. Толстой и М. П. Новиков. Переписка — 199, 258

Л. Н. Толстой и П. В. Веригин. Переписка — 170, 222, 249, 327

Л. Н. Толстой и Т. М. Бондарев. Переписка — 77

Л. Н. Толстой и художники — 54, 279, 284

Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями — 24, 25, 38, 45, 88, 105, 113, 118, 279

Лев Николаевич Толстой. Юбилейный сборник (1928) — 35, 197, 219, 274, 277

Лев Толстой и голод, сборник — 45

Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка — 46, 67, 71, 105, 111, 231, 277, 278, 340, 358, 359

Лев Толстой и руские цари — 77

Лев Джемс — 336

Лев Розвита — 44

Левенфельд Рафаил — 41, 43, 44

— Gespräche uber und mit Tolstoj (Граф Л. Н. Толстой в суждениях о нем его близких и в разговорах с ним самим) — 41

— Graf Leo Tolstoj. Sein Leben, seine Werke, seine Weltanschauung (Гр. Л. Н. Толстой, его жизнь, произведения и миросозерцание) — 41

Левинский Йозеф — 166

Левитан И. И. — 95, 276

Левицкие — 130, 303, 304

Левицкий П. И. — 304

Легра Жюль — 68—69, 85, 86

— Au Pays Russe — 86

Ледерле М. М. — 19

Лейкин Н. А — 157

Ленин В. И. (Ульянов) — 282, 283

Лентовский М. В. — 166

Леонардо да Винчи — 254

Леонид (Кавелин Л. А.) — 304

Леонидов Л. И. — 166, 172

— Прошлое и настоящее — 166, 172

Леонтьев Б. Н. — 31, 60, 89

Леонтьев И. Л. (И. Щеглов) — 229

Леонтьевский Н. А. — 313

Леопарди Джакомо — 286

Лермонтов М. Ю. — 198, 344, 345, 349, 359

Лесков Н. С. — 24—26, 45, 58, 68, 83, 105, 110, 113, 118, 140, 287

— Импровизаторы — 25

— Моя посмертная просьба — 26

— Пустоплясы — 25

Лессинг Готхольд Эфраим — 285

389

— Натан Мудрый — 285

Летописи Гос. Литературного музея, кн. 2 — 93, 155, 251, 288

Летописи Гос. Литературного музея, кн. 12 — 40, 63, 66, 89, 130, 139, 145, 191, 201, 229, 230, 255, 358, 359

Летопись, журнал — 121

Летучие листки, издаваемые Фондом вольной русской прессы в Лондоне — 124

Ливен Г. Э. — 341

Лизгоро М. Н. — 371

Лизогуб Д. А. — 332

Линев Д. А. — 324

— По этапу — 324

— Среди отверженных. Очерки и рассказы из тюремного быта — 324

Лист Ференц — 292

Лист Фридрих — 259

Листки Свободного слова — 176, 195, 242, 282, 314, 315, 330, 333, 338, 371, 373

Литературная газета — 44

Литературное наследство, т. 22—24 — 244

Литературное наследство, т. 35—36 — 4

Литературное наследство, т. 37—38 — 4, 10, 19, 20, 82, 110—112, 114, 122, 173, 200, 235, 244, 247, 265, 283, 285, 294, 311, 322, 323, 325, 337, 340—342, 346, 347, 349, 360, 376

Литературное наследство, т. 68 — 337

Литературное наследство, т. 69 — 4, 15, 87, 100, 125, 130, 136, 156, 171, 188, 244, 279, 313, 341, 344

Литературное наследство, т. 75 — 4, 43, 47, 86, 96, 106, 107, 167, 183, 197, 205, 216, 228, 235, 237, 240, 274, 280, 281, 297, 314, 345, 360, 363, 366, 367, 369, 373, 374

Литературное наследство, т. 84 — 38, 113, 356, 358

Литературное наследство, т. 90 — 3, 4, 16, 32, 361

Литературное обозрение, еженедельник — 168, 373

Лобачевский Н. И. — 89

Лозинский М. П. — 356

Ломброзо Чезаре — 259, 260

— Мое посещение Толстого — 259

Ломоносов М. В. — 175

Ломунов К. Н.

— Драматургия Л. Н. Толстого — 173

Ломунова А. К. — 98

Лонг Роберт — 345

— Учение и деятельность графа Толстого — 345

Лопатин В. М. — 88

Лукина Ольга — 123

Лунгина Л. З. — 274

Любочинская З. М. — 371

Ляпунов В. Д. — 264

— Пахарь — 264

Лясковский В. Братья Киреевские. Жизнь и труды их — 303

Мадзини Джузеппе (Mazzini) — 118

— О бессмертии — 118

Мазон Андре — 106

Мазурин В. П. — 115, 116, 339, 340

Мазурин К. М. — 313

Майдель Е. И. — 332

Майков А. А. — 56

Майков А. Н. — 7, 144

Маймин Е. А. — 332

Макаров И. С. — 162

Макато Тентиаро

— Japanese Nations of European Political Economy — 336

Мак-Гахан (Елагина) В. Н. — 107, 108, 197

Мак-Крекен У. Д. — 360

Мак-Крири В. (Мас-Сгеагу) — 314

Макиавелли Никколо — 254

Маклаков В. А. — 88, 259, 313, 323

Маковицкий Д. П. — 3, 16, 32, 112, 116, 117, 125, 143, 144, 270, 361

— U L. N. Tolstého — 112

Маликов А. К. — 288

Малларме Стефан — 206, 207, 223

Малов А. К. — 371

Малый театр, журнал — 166, 172

Мамин-Сибиряк Д. Н. — 207

Мамонтов С. И. — 277

Манасеина М. М. — 72

— Пассивная анархия и граф Лев Толстой (Царство Божие внутри вас) — 72

Мансон Джон — 178

Мансурова Е. И. — 306

Маргерит Поль — 97

Марков Е. Л. — 268

— Очерки Кавказа — 268

Марковников В. В. — 90

Маркс А. Ф. — 294, 310, 317, 320, 328—331, 337, 343, 353, 354, 360, 369

Маркс Карл — 132, 272, 311, 312, 336

390

— Капитал — 132, 272

Марлинский (Бестужев А. А.) — 268

— Мулла-Нур — 268

Мартынова Н. В. — 147

Мартынова С. М. — 136, 348

Маси Эдмон Луи де — 280

Маслова А. И. — 213

Масловы — 310

Материалы к истории старообрядчества и сектантства — 258

Матэ В. В. — 277, 283

Маудслей — 259

Махортов П. В. — 306

Международный Толстовский альманах — 85, 88, 90, 126, 166, 170, 172, 217

Мей А. И. — 126

Мейендорф Р. М. — 129, 131, 133

— Страничка воспоминаний о Л. Н. Толстом — 130

Мелкова А. С. Т. Л. Толстая и А. П. Чехов — 158

— “Тип старика, который у меня предвосхитил Чехов” — 337

Мельшин Л. — см. Якубович П. Ф.

Менделеев Д. И. — 235

Менделеева А. И. Менделеев в жизни — 235

Меньшиков М. О. — 24, 45, 88, 160, 202, 203, 212, 214, 215, 243, 246, 279, 287, 295, 305, 361, 370, 371, 379

— Ошибки страха — 202

— Сбились с дороги — 160

Мережковский Д. С. — 345, 358

Метерлинк Морис — 115, 223, 232

— Аглавена и Селизета — 232

Мещерский В. П. — 249

Микулич В. — см. Веселитская Л. И.

Милюков П. Н. — 132

Милютина О. Д. — 241

Минский Н. (Виленкин Н. М.) — 345, 358

Минувшие годы, журнал — 39, 132, 212, 242

Мир Божий, журнал — 100, 115, 249

Мир искусства, журнал — 344, 345

Мирбо Октав — 374

Михаил Максимович (“Табачная держава”) — 75

Михайловский Н. К. — 46, 188

Мишин В. С. — 65, 204, 225, 232

Модзалевский Б. Л. Стасов и Толстой — 219

Молодзиевский В. К. — 88

Молоствов Н. Г. — 239

Н. Г. Молоствов. П. А. Сергеенко. Л. Н. Толстой. Жизнь и творчество. 1828—1908 гг. Критико-биографическое исследование — 239

Молоствова З. М. (Тиле) — 239

Мольер Жан Батист — 174

— Мещанин во дворянстве — 173

Мольтке Гельмут Карл — 225

Монета Эрнесто Теодор — 297

Моод Луиза (Шанкс) — 242, 281, 364, 368

Моод Эльмер (Maude) — 185, 212, 242, 243, 254, 256, 257, 276, 281, 330, 364, 366

— Как Толстой писал “Воскресение” — 366

— A Talk with Miss Jane Addams and Leo Tolstoy — 212

— Tolstoy and his Problems — 242

Мопассан Ги де — 34—36, 61, 64, 85, 91, 97, 99, 104, 105, 206, 274

— В семье — 35

— Жизнь — 34, 35, 48, 64, 97

— История батрачки — 35

— Лунный свет — 61

— Монт-Ориоль — 35, 104, 105

— На воде — 64, 105

— Не удалось — 64

— Одиночество — 61

— Отец Симона — 35

— Починщица мебели — 35

— Сын — 35

Моравский Казимир — 346

Морозов А. В. — 313, 371

Морозов С. Т. — 312, 347

Морозова В. А. — 312

Москва, журнал — 179

Московские ведомости, газета — 20, 207, 344

Моцарт Вольфганг Амедей — 189, 347

Музиль Н. И. — 172

Муравьев М. Н. — 315

Муравьев Н. В. — 198, 199, 378

Муравьев-Апостол М. И. — 176, 284

Муравьев-Апостол С. И. — 176, 284

Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков в их переписке — 239

Мутер Р. История живописи XIX столетия — 247

Мэвор Джемс (Mavor) — 259, 312, 375

— Count Leo Nikolaevich Tolstoy — 259

391

— My Windows on the Street of the World — 375

Мюллер Г., изд. — 69

Мясоедов Н. Н. — 325

Нагорнов Н. М. — 187

Нагорнова В. В. (Толстая) — 187

Найт Уильям Ангус (Knight)

— The Philosophy of the Beautiful (Философия прекрасного) — 95

Накашидзе Е. П. — 242, 261, 262

Накашидзе И. П. — 261, 262, 295, 346

— Как я познакомился с Львом Толстым — 261

Накрохин П. Е. — 374

— Вор (Часы) — 374

Народная газета — 221

Народный журнал — 173

Нарышкины — 347

Наше наследие, журнал — 289

Неверовский А. Истребление аварских ханов — 302

Недбал Оскар — 174

Неделя, газета — 118, 135, 295, 296, 306, 348

Неизвестный Толстой в архивах России и США — 4, 42, 43, 108, 184, 185, 192, 197, 276, 327

Неклюдов (орловский губернатор) — 16

Некрасов Е. И. — 313

Некрасов С. А. — 90

Немирович-Данченко Вл. И. — 320, 357

— Избранные письма — 357

— Пекло — 357

Нерадовский П. И. — 86, 130, 131, 136

— Толстой за роялем — 130

Нестеров М. В. — 40, 279, 374

Нечаевы — 16

Нив Джозеф — 30

Нива, журнал — 320, 321, 328—330, 337, 347, 353, 354, 356, 360, 369

Нива. Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения — 337, 363

Никитин В. “Богоискательство” и богоборчество Толстого — 29

Никитин И. С. — 265

Никифоров Л. П. — 34—36, 61, 64, 75, 160, 161

— Воспоминания о Л. Н. Толстом — 35

— Где же дорога? — 160

Никифорова Т. Г. — 326

Николаев С. Толстой — зритель Малого театра — 166, 172

Николай I — 176, 203, 308, 331, 345

Николай II — 121, 122, 131—133, 148, 166, 178, 188, 199, 201, 220, 226, 237, 248—250, 259, 295, 297, 298, 305, 314, 316, 331, 339, 347

Николеску Т. Толстой в Румынии — 367

Николюкин А. Н. — 318

Никулина Н. А. — 172

Ницше Фридрих — 223, 254, 255, 367

Нобель Альфред — 260

Новиков И. П. — 178, 198, 253

Новиков М. П. — 178, 179, 198, 199, 253, 258

— Голос крестьянина — 368

— Из прошлого. Мои воспоминания — 178

— Старая вера — 258

— Черная жизнь — 179

Новое время, газета — 72, 97, 98, 133, 169, 225, 244, 276, 306, 310, 318, 338, 340, 341, 344, 364, 377

Новое слово, журнал — 132, 265

Новоселов М. А. — 7, 60, 121

Новости дня, газета — 172, 173

Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева — 4, 47, 90, 241, 254, 318, 352

Новые пророки. Торо. Толстой. Ганди. Эмерсон — 45

Новый мир, журнал — 103, 291, 302, 341, 351

Носилов К. Д. — 243, 244

— Театр у вогулов — 243

Ньютон Вильям — 186

Обер (Aubert), гувернантка — 233

Обновление, идательство — 298

Оболенская Е. В. (Толстая) — 194, 220, 230, 262

Оболенская Н. Л. (Абрикосова) — 220

Оболенские — 130, 263, 351

Оболенский А. Д. — 371

Оболенский Д. Д. — 286, 318

— В Москве у гр. Л. Н. Толстого — 286

Оболенский Л. Е. — 360

Оболенский Н. Л. — 194, 219, 252, 262, 315

Объедков В. И. — 123

Огарев Н. П. — 14

Одесские новости, газета — 350

392

Ожар Леопольд (Aujar) — 363

Ожегов М. И. — 31

— Песни и стихотворения — 31

Ожешко Элиза — 217

— Искра Божия — 217

Озеров Л. А. — 136

Озмидов Н. Л. — 371

Октябрь, журнал — 136

Олсуфьев Адам В. — 234, 236, 241, 248

Олсуфьев Ал-др В. — 248, 249, 332

Олсуфьев Д. А. — 27, 61, 131

Олсуфьев М. А. — 86, 130, 131, 347

Олсуфьева А. М. — 130, 131, 154, 234

Олсуфьевы — 61, 127, 128, 130, 145, 148, 184, 192, 208, 209, 234, 236, 238, 239, 241, 346

Ольден. Женитьба Кнауса — 115

Ольденбургская Е. М., принцесса — 331

Ольховик П. В. — 177, 227, 282, 372

Ольховский В. Назарены в Венгрии — 125

Онни Розалия — 32

Описание племен Кавказа — 231, 232

Описание рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого — 181, 191, 266, 315, 324, 328

Оптовцева О. И. — 359

Опульская Л. Д. — 4, 47

— Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1886 по 1892 год — 4, 9, 37, 70, 186, 229, 272

— Толстой и русские писатели конца XIX — начала XX в. — 244, 279

Оржевский П. В. — 332

Орлов Н. В.

— Переселенцы — 200

— Умирающая — 96, 99

Орловский вестник, газета — 38, 253

Ортманс Ф. — 246

Остен-Сакен А. И. (Толстая) — 214

Островский А. Н. — 174

— Бедность не порок — 173

— Волки и овцы — 147

— Лес — 147

— Не в свои сани не садись — 173

— Не так живи, как хочется — 173

— Праздничный сон до обеда — 103

— Таланты и поклонники — 147

Остроумов А. А. — 243

Остроухова Н. П. (Боткина) — 313

Павлович Н. А. — 214

— Оптина пустынь. Почему туда ездили великие? — 214

Павловский И. Я. — 310

Пажес Эмиль — 55

Паисий (Величковский П. И.) — 304

Палиевский П. В. — 242

Паран-Дюшатле (Parent du Châtelet) — 198

Паскаль Блез — 69, 81, 186

Пастернак Б. Л. — 73

— Избранное — 73

Пастернак Л. О. — 40, 53, 54, 73, 88, 95, 194, 247, 321, 349, 361, 366, 368

— Записи разных лет — 40, 54, 73, 88

— Иллюстрации к “Войне и миру” — 40, 53

— Как создавалось “Воскресение” — 322

— Первая встреча — 40

— Толстой на косьбе — 53

— Чтение рукописи – 53

Пастернак Р. И. — 73

Перелыгина А. В. — 41

Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями — 265, 351, 353, 370

Перлов С. В. — 313

Перпер М. И. — 125, 156

Перфильев В. С. — 263

Петерсон Эдвард — 92

Петр I — 44, 50, 75, 364

Петров-Водкин К. С. — 347

Петровский А. С. — 120

Петрункевич И. И. — 41

Петрункевич М. И. — 34

Пешкова-Толиверова А. Н. — 32, 283

Писарев Д. И. — 103

Писемский А. Ф. — 103

— Горькая судьбина — 173

Плавтов П. В. — 130

Планидин П. В. — 298, 312

Победоносцев К. П. — 20, 21, 66, 199, 250, 332

Погожева А. В. — 320

Поздняков В. Н. — 327

— Правда о дубохорах в Закавказье и в Сибири — 327

Поздняков Т. В. — 229

— Автобиография — 229

Покровская Н. Д. — 283

Покровский К. Д. — 90

Поленов В. Д.

— Среди учителей — 200

Поливанова Т. Н. — 241

Полонский Я. П. — 47, 279, 280, 300

— Заметки по поводу одного заграничного издания и новых идей графа Л. Н. Толстого — 47

393

— Навеянное — 279

Полторацкий В. А. — 231

— Воспоминания — 231, 266

Полушин Н. А. — 66

— Блуждающая душа — 66

Поль В. И. — 291

— Встречи с Толстым — 291

Полянская Е. П. — 292

Померанцев Ю. Н. — 208, 346

Помогите! (воззвание) — 225—227, 262

Попов Е. И. — 11, 14, 22, 35, 36, 42, 51, 60, 66, 67, 112, 124—126, 139, 146, 170, 175, 195, 268

— Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина — 112, 124, 179

Попов К. С. — 313

Попов П. С. Переписка Толстого с В. С. Соловьевым — 20

Попов Я. К. — 222

Посредник, издательство — 3, 21, 22, 34, 35, 37, 45, 64—66, 79, 86, 87, 89, 91, 100, 105, 108, 114, 125, 126, 135, 142, 152, 161, 169, 173, 202, 204, 250, 256, 257, 264, 270, 292, 327, 333, 336, 345, 371, 373, 374

Поссе В. А. — 132, 350

Постников С. З. — 312

Потапенко И. Н. — 318

— Поздно — 21

Почин, сборник (1895) — 83

Правдин О. А. — 320

Прево Марсель — 115, 206

— Le Jardin secret — 206

— Les demi-vièrges (Полудевы) — 115

Преображенский П. В. — 192, 299, 301, 318, 319

Природа, журнал — 41, 90

Причард Уильям — 373

Прозор М. Характер ибсеновских драм — 150

Прометей, альманах — 29, 214

Протопопов М. А. — 361

— Литературно-критические характеристики — 362

— Не от мира сего — 362

Прохоров С. И. — 173, 313

Пругавин А. С. — 343, 357

— Голодающее крестьянство — 343

Прянишников И. М. — 99

Пуанкаре Раймон — 363

Пузин Н. П. — 12, 140, 221

— Кочаковский некрополь — 138

— Потомство Л. Н. Толстого (родословная роспись и материалы к ней) — 138, 304

Пузин Н. П. Архангельская Т. Н. Вокруг Толстого — 138, 304

Путь-дорога, сборник — 37

Пушкин А. С. — 75, 175, 198, 344—346, 359

— Цыганы — 344

Пчельников П. М. — 172

— Из дневника — 172

Пыпин А. Н. — 217

Пюви де Шаван (Puvis de Chavannes) — 275

Раевская Е. И. — 135

Раевская Е. П. — 122

Раевские — 16

Раевский И. И. — 122

Раевский П. И. — 14, 23

Раме Мария Луиза (Ramée) — 92

— The New Priesthodd (Новое священство) — 92

Рапопорт С. — 134

Рафаэль Санти — 191, 279

Рахманов В. В. — 309

Рачинская М. К. — см. Толстая М. К.

Рачинский С. А. — 20, 199

Редер, сестры — 189

Редсток Гренвиль — 332

Реклю Элизе (Reclus) — 206, 363, 366

Рентген Вильгельм Конрад — 192

Репин И. Е. — 32, 33, 43, 46, 88, 104, 135, 235, 277, 278, 284, 285, 374

— Арест пропагандиста — 96, 99

— Далекое-близкое — 285

— Дуэль — 235

— Иван Грозный и сын его Иван — 96, 99

— Из моих общений с Л. Н. Тостым — 285

— Искушение Христа — 235

— Не ждали — 96, 99

— Отказ от исповеди — 96

— Правительница царевна Софья Алексеевна — 99

И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей — 33, 46, 278, 284

И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. II. Материалы — 136

Репина В. И. — 235

Рерих Н. К. — 283, 284

394

— Гонец — 283, 284

— Толстой и Тагор — 283

Рескин Джон — 162, 345

— Воспитание. Книга. Женщина — 161

Рид И.-Т. — 47

Рильке Райнер Мария — 349, 376

— Briefe aus Muzot — 349

— Zwei Prager Geschichten — 349

Римская-Корсакова Н. Н. — 277, 283

Римский-Корсаков Н. А. — 277, 283

— Садко — 277, 283

Ритчи Э. (Ritchie)

— The Ruskin Birtday Book — 162

Рихтер О. Б. — 77

Род Эдуард — 97, 206

— Жизнь Мишеля Тесье — 93

Родина, журнал — 211, 264

Розанов В. В. — 13, 59, 185, 307, 318, 345, 364

— Еще о гр. Л. Н. Толстом и его учении о несопротивлении злу — 185

— О писательстве и писателях — 318

— Пассивные идеалы — 364

Розен А. Г. — 119

Розовский И. И. — 356

Роман Л. Н. Толстого “Воскресение”. Историко-функциональное исследование — 357, 360, 362, 365

Романов В. В. Из прошлого. Отрывки из воспоминаний старого журналиста о Л. Н. Толстом (1882—1910) — 318

Романова Т. В. Отклики первых русских читателей “Воскресения” — 357

Рони-старший (Rosny-aîne; Бос Жан Анри) — 206

— L’Immolation — 206

Росси Эрнесто — 175

Россия, газета — 343

Ростовцев Н. Д. — 260

Рош Морис Дени — 373, 374

— Толстой в Ясной Поляне — 374

Рощин-Инсаров Н. П. — 371

Рубакин Н. А. — 203

Рубан-Щуровская З. Г. — 24

Рубан-Щуровский Г. С. — 24

Рубинштейн А. Г. — 73, 88, 318

— Музыка и ее представители — 154

— Фераморс — 239, 247

Рубинштейн Н. Г. — 174

Руднев А. М. — 102

Русанов А. Г. — 230, 244, 246

— Воспоминания о Л. Н. Толстом — 244, 246

Русанов Б. Г. — 103, 187

Русанов Г. А. — 68, 80, 101—103, 143, 186, 269, 316

Русанов Г. А., Русанов А. Г. Воспоминания о Л. Н. Толстом — 103, 230

Русанова А. А. — 101, 102

Русановы — 270, 298

Русская литература, журнал — 17, 18, 34, 57, 72, 108, 188, 229, 246, 278, 345

Русская литература 1870—1890 годов, сборник (1977) — 7

Русская мысль, журнал — 21, 244, 261, 264, 345, 361

Русская речь, журнал — 114

Русские ведомости, газета — 39, 49, 58, 59, 90, 115, 127, 176, 240, 243, 249, 274, 292, 298, 320, 343

Русский вестник, журнал — 40, 310

Русское богатство, журнал — 38, 115, 207

Русское обозрение, журнал — 31, 41, 47, 66, 185, 264

Русское слово, газета — 285

Руссо Ж.-Ж. — 13, 69, 75

Русь, газета — 305, 327

Рыбаков Ф. И. — 52

Рыжова В. Н. — 172

Сабатье Поль

— Жизнь св. Франциска Ассизского — 86

Сабуйский А. Опыт общественной организации нравственной жизни — 276

Савина М. Г. — 166

Савицкий К. А. — 40

Саломон Шарль — 61, 91, 96, 105, 206, 218, 257, 372, 375

Салтыков М. Е. (Н. Щедрин) — 362

Салтыков С. Н. — 340, 341

Самарины — 16

Самарина (Евреинова) А. П. — 16

Санини Деметрио — 226, 226

Санкт-Петербургские ведомости, газета — 197, 249, 279, 295, 305

Сафаров Абдерашид — 351

Сафонов В. И. — 226, 239

Сафонов С. А. (Сергей Печорин) — 343, 344

— Беседа с Л. Н. Толстым — 344

— Письма о голодных — 343

Сац И. А. — 347

395

Сборник воспоминаний о Л. Н. Толстом (1911) — 98

Сборник Государственного Толстовского музея (1937) — 274

Сборник сведений о кавказских горцах — 267

Свербеева С. Д. — 347

Свечина Е. И. — 346

Свободная мысль, журнал — 217, 260, 338, 342, 376

Свободное слово, сборники — 58, 289, 294, 297, 303, 305, 312

Север, журнал — 33, 53, 54

Северный вестник, журнал — 11, 12, 25, 26, 56—58, 62, 65, 80—82, 123, 129, 133, 140, 150, 160, 161, 253, 269—272, 276

Сейрон Анна — 148

— Graf Leo Tolstoj. Von Anna Seuron — 148

Семенов С. Т. — 39, 99, 100, 115, 158, 173, 196, 229, 230, 237, 265

— В день итогов — 169

— Воспоминания о Л. Н. Толстом — 159

— Крестьянские рассказы — 99, 100, 115

— Л. Н. Толстой и просвещение народа — 173

— Новые птицы, новые песни — 265

— Пересол — 265

Сементковский Р. И. — 329, 331, 363

— Что нового в литературе? — 363

Семья, журнал — 336

Сенкевич Генрик — 217

— Без догмата — 217

— Семья Поланецких — 217

— Quo vadis (Камо грядеши) — 217

Сен-Тома Проспер — 16, 208

Сергеевич В. И. — 340

Сергеенко А. П. — 269, 290, 326

— “Хаджи-Мурат” Льва Толстого — 290

Сергеенко П. А. — 32, 33, 54, 217, 226, 294, 298, 318, 323—325, 336, 337, 347, 376

— Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой — 309, 337

— О Чехове. Воспоминания — 337

Середа Кирилл — 227, 282, 372

Сеченов И. М. — 90

Сибирякова А. М. — 312

Симон В. У Марка Твена — 350

Син-Джон Артур — 262

Сине Эдуард (Sinet) — 347, 348, 372

Сипягин Д. С. — 295

Скороходов В. И. — 11, 60

Скрябин А. Н. — 174

Слепец, журнал — 157

Слово, газета — 11

Смена, журнал — 136

Смит Эрнест — 49

Соболев М. Н. — 254, 255

Соболевский В. М. — 39, 253

Современная психиатрия, журнал — 147

Современник, журнал — 73, 103

Соколов А. Н. — 264

— Духовно-нравственное обозрение царства антихристова — 264

Соколов Е. П. — 6, 7

Соколова В. И. — 31

Соколова З. С. — 292, 294

Соколовский Мариан — 346

Солдатенков К. Т. — 98, 99, 261, 312, 347

Соллогуб, гр. — 347

Соловьев В. С. — 20, 21, 29, 88, 106, 160, 161, 217, 272

— Принцип наказания с нравственной точки зрения — 160, 161

— Смысл войны. Из нравственной философии — 161

— Смысл любви — 21

Сологуб Федор (Тетерников Ф. К.) — 345

— Тяжелые сны — 169

Сопоцько М. А. — 32, 61, 112, 166, 195

Софокл — 192

Социальный музей, журнал — 61

Спасович В. Д. — 362

Спелые колосья. Сборник мыслей и афоризмов, извлеченных из частной переписки Л. Н. Толстого — 202

Спиноза Бенедикт — 13

Срезневский В. И. — 121, 184, 234

— Л. Н. Толстой в Петербурге в 1897 г. — 237

Стадлинг Ионас — 339

— Из голодающей России — 339

Станиславский (Алексеев) К. С. — 74, 75, 292, 313

— Моя жизнь в искусстве — 313

Станюкович К. М. — 188

Старинин И. И. — 31

Стасов В. В. — 46, 67, 71, 72, 74, 93, 95, 105, 110, 111, 187, 197, 198, 201, 215, 219, 220, 231, 236, 263, 275, 277, 278, 283, 284, 340, 357—359, 363, 371

396

— Николай Николаевич Ге, его жизнь, произведения и переписка — 95

— Письма к деятелям русской культуры — 278, 359

— Письма к родным — 277, 358

Стасов Д. В. — 197, 219, 220, 277, 278

Стахович Мария А. — 255

Стахович Михаил А. — 20, 214, 215, 256, 317, 318, 324, 331, 347

Стахович С. А. — 255, 284

Стевени Уильям Барнс (Steveni) — 76

Стендаль (Анри Бейль) — 374

— Пармская обитель — 374

Степняк-Кравчинский С. М. — 124, 156

Стерн Лоуренс — 345

Стефанович — 198

Столетов В. Я. — 90

Столичная молва, гаета — 99

Столыпин А. Д. — 174

Стороженко Н. И. — 81, 82, 86, 229, 246

Страхов Н. Н. — 7, 8, 10, 11, 13, 14, 40, 44, 59, 61, 62, 71, 72, 79, 81, 96, 110, 113, 114, 129, 133—135, 139, 140, 143—145, 152, 154, 157, 159, 164, 165, 175, 187, 332

— Борьба с Западом в нашей литературе — 187

— Воспоминания и отрывки — 21

— Мир как целое — 13

— Несколько слов о Ренане — 40

— Последний из идеалистов — 21

— Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым — 44, 62, 96, 133

— Теория благополучия — 21

Страхов Ф. А. — 42, 113, 174, 243, 347

Страхова Н. Ф. — 42

Струменский С. Е. — 347

Студенческое движение 1899 года, сборник — 342

Стэд Вильям Томас (Stead) — 330, 331

Суворин А. А. — 341, 344

Суворин А. С. — 26, 32, 157, 158, 188, 191, 214, 236, 243, 244, 249, 276, 295, 320, 321, 349, 361

— Дневник — 188, 191, 192, 237

Сук Иосиф — 174

Сулержицкий Л. А. — 177, 285, 298, 326, 329, 368

Сумбатов-Южин А. И. — 166, 268, 269, 350

— Джентльмен — 269

— Три встречи — 269

Суриков В. И. — 34, 285, 347

— Иллюстрация к рассказу “Бог правду видит, да не скоро скажет” — 285

— Переход Суворова через Альпы — 347

— Христос исцеляет слепого — 34

Сухов Д. П. — 88

Сухотин М. С. — 158, 252, 263, 378

Сухотина М. М. (Боде-Колычева) — 252

Сытин И. Д. — 25, 38, 196, 283, 323

Сюлли-Прюдом Франсуа Арман (Sully-Prudhomme) — 97

Сютаев В. К. — 55

Сяськова М. В. — 169

Танеев А. С. — 248

Танеев С. И. — 130, 145, 146, 152—154, 174, 189, 190, 193, 198—200, 206—210, 213, 234, 240, 245, 248, 250—252, 271, 288, 292, 305, 310, 311, 318, 345, 346

— Дневники — 146, 154, 190, 197, 199, 206, 209, 210, 213, 285

— Орестея — 167, 292

Тарабарин М. П. — 93

Тард Габриель — 259

Тассони Алессандро — 297

Тастевен, владелец магазина — 55

Твен Марк — 350

Телешов Н. Д. — 356, 358

Теодор, парикмахер — 110

Теремото — 336

Тернер К. И. (Turner) — 41

Тертуллиан — 134

— Апология — 134

Тимирязев К. А. — 37, 89, 341

Тимковский Н. И. — 371

Тири (Thiry) — 218

Тихомиров Л. А. — 66

Тихоцкий А. А. — 331

Тищенко Ф. Ф. — 207, 229, 244, 264

— Хлеб насущный — 229, 264

Токарев В. И. — 248

Токутоми Иисиро (Сохо) — 220, 221

— Я посетил Толстого — 221

Токутоми Кендзиро (Рока) — 221

— Биография Л. Н. Толстого — 221

Толстая А. А. — 96, 139, 226, 236, 248, 328, 331, 332

— Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой — 236

Толстая А. И. — 92, 300

397

Толстая А. Л. — 9, 22, 101, 147, 158, 201, 208, 212, 328, 353

— Дочь — 212

— Отец. Жизнь Льва Толстого — 221

Толстая Варвара С. — 252, 351—353

Толстая Вера С. — 351, 352

Толстая Д. Ф. (Вестерлунд) — 211, 220, 269, 286, 304, 306, 373

Толстая Е. А. — 214

Толстая Клавдия — 370

Толстая М. К. (Рачинская) — 151, 152, 191, 213, 220, 317

Толстая М. Л. (Оболенская) — 8—12, 14, 17, 22, 23, 36, 42, 48, 52, 55, 61, 73, 79—81, 83, 85, 96, 98, 101, 102, 106, 113, 117, 119, 120, 127, 128, 139, 140, 145, 151, 158, 159, 162, 181, 194, 201, 206, 209, 215, 218, 219, 224, 227, 232, 238—240, 247, 250, 252, 262, 263, 302, 310, 311, 315, 317, 340, 351, 352

Толстая М. Н. — 102, 194, 214, 318, 325

Толстая О. К. (Дитерихс) — 236, 326, 327

Толстая П. Н. (Горчакова) — 16, 187

Толстая С. А. — 5—12, 14—18, 20—23, 26—28, 35—37, 41, 42, 50, 51, 53, 55, 59, 60, 63, 64, 66, 68, 72—75, 79, 83, 85, 91, 93, 96, 101, 102, 108, 120, 121, 126, 127, 130, 131, 134—140, 143, 145, 147, 152, 153, 158, 162, 163, 166—170, 177, 181, 182, 184, 190—193, 197, 199—203, 208, 209, 214, 215, 220, 227, 228, 234, 235, 238, 248, 250—261, 263—265, 269—272, 274—277, 283—285, 287—292, 295, 296, 298, 299, 304, 305, 309—312, 315, 317, 318, 322, 324, 328, 329, 333, 340, 343, 346, 347, 353, 370, 373, 375, 378, 379

— Дневники — 73, 101, 126, 127, 135, 136, 139, 208, 250—252, 254, 255, 258—261, 263, 271, 272, 274, 276, 277, 283, 287, 289, 291, 292, 295, 296, 298, 299, 305, 309, 311, 312, 315, 317, 318, 320, 324, 329, 333, 343, 353, 378, 379

— Моя жизнь — 138, 145, 199, 214, 312

— Письма к Л. Н. Толстому — 6, 7, 10, 18, 20, 27, 37, 68, 72, 168, 191, 238

Толстая С. Н. (Философова) — 92, 220, 303, 328

Толстая Т. Л. (Сухотина) — 8, 10, 11, 14, 15, 18, 22, 25, 27, 33, 35—37, 41, 42, 45, 46, 49, 51—53, 61, 64, 67, 68, 73, 83, 91, 93, 95, 96, 98, 101, 104, 110—112, 119, 120, 127, 128, 131, 140, 147, 151, 152, 154, 158, 167, 168, 180, 181, 185, 187, 189, 192, 194, 198—201, 208, 209, 213—215, 219, 223, 226, 227, 231, 234, 238, 243, 250, 252, 254, 255, 257, 262—264, 268, 270, 271, 284, 286, 287, 306, 308, 321, 337, 351, 353, 370, 378

— Воспоминания — 109, 111, 187, 223

— Дневник — 33, 91, 101, 112, 158, 198, 199, 209, 223, 284, 287

— Друзья и гости Ясной Поляны — 39

— Н. Н. Ге — 109

— О том, как мы с отцом решали земельный вопрос — 120

Толстовский ежегодник (1912) — 32, 283

Толстовский ежегодник (1913) — 77

Толстой А. И. — 253, 262, 318

Толстой Ал. Л. — 139

Толстой Анд. Л. — 9, 22, 28, 82, 101, 162, 173, 182, 200, 208, 209, 227, 326—328, 341

Толстой И. И. — 317

Толстой И. Л. (Ванечка) — 9, 11, 18, 21, 22, 50, 51, 63—64, 101, 102, 121, 128, 134, 136—140, 142, 145, 167, 198

Толстой И. Л. — 22, 34, 36, 51, 82, 92, 93, 173, 220, 232, 253, 299, 300, 302, 303, 318, 328

— Мои воспоминания — 300, 302

Толстой И. Л. (Жан) — 304

Толстой Л. Л. — 8, 22, 23, 32, 36, 41, 48, 49, 52, 55, 83, 90—93, 120, 127, 145, 157, 173, 175, 178, 201, 209, 220, 227, 248, 253, 269, 286, 304, 306, 326, 373

— Любовь — 306

— Прелюдия Шопена — 306

Толстой Л. Л. (внук) — 304

Толстой М. И. — 92

Толстой М. Л. — 9, 12, 22, 37, 61, 82, 101, 136, 162, 167, 173, 200, 201, 209, 220, 221, 252, 255, 260, 326

— Мои родители — 12, 221

Толстой Н. И. — 16

Толстой Н. И. (внук) — 92

Толстой Н. Н. — 138, 139, 263

— Охота на Кавказе — 103

398

Толстой П. Л. — 304

Толстой С. Л. — 22, 34, 36, 72, 93, 101, 120, 140, 151, 173, 197, 208, 213, 220, 227, 242, 255, 269—271, 317, 326, 328, 329

— Очерки былого — 326

Толстой С. Н. — 98, 120, 189, 200, 213, 214, 217, 263—265, 311, 351—353

Толстой С. С. — 152, 317

Толстой и о Толстом. Материалы и исследования (1998) — 350

Толстой и о Толстом. Новые материалы (1927) — 325

Толстой. Памятники творчества и жизни — 234, 235, 304

Толстяков А. П. — 321

Торо Генри Давид — 118

Тревор Джон — 118

Трегубов И. М. — 126, 144, 170, 225, 227, 241, 262

Тредьяковский В. К. — 175

Трепов Д. Ф. — 298

Третьяков П. М. — 110, 111, 313

Тридцать дней, журнал — 266

Троицкий Д. Е. — 249, 250

Тройнов В. Толстой в Москве — 325

Трубецкой П. П. (Паоло) — 299, 320, 347, 354, 374, 375

Трубецкой С. Н. — 20

Трубецкой С. П. — 284

— Записки — 284

Труд, газета — 90

Труша, фельдшерица — 87

Тургенев И. С. — 33, 34, 72, 100, 113, 151, 198, 300, 337, 359, 363

— Гамлет и Дон Кихот — 21

— Довольно — 21

— Записки охотника — 73

— Фауст — 136

Тучкова-Огарева Н. А. — 14

Тэн Ипполит — 104

Тютчев Ф. И. — 19, 377

— Сумерки (Тени сизые смесились...) — 377

Уайт Андрю Диксон — 98, 99

— Autobiography of Andrew Dickson White — 98

Уде Фриц (Uhde) — 110

Уеструп Альфред — 377

— Денег достаточно — 377

— Деньги граждан — 377

— Новая философия данег — 377

— Финансовая проблема — 377

Уиттьер Джон Гринлиф (Whittier) — 99

Уокер Джон — 368

Уорд Гемфри — 246

— История Бесси Кострелл — 161

— Роберт Элсмер — 21, 246

— Miss Bretherton — 21

Урусов Л. Д. — 148

Урусов С. С. — 96

Урусова М. Л. — 148

Усов П. С. — 325, 346, 378

Успенский Г. И. — 188

Утро России, газета — 112

Ухтомский Э. Э. — 249, 279, 295, 305

Уэллер — 213

Фадеев А. — 161

Файнерман И. Б. (Тенеромо) — 11

Фаресов А. И. — 287, 288

— Мое знакомство с Толстым — 288

— Против течений — 288

Федоров Н. Ф. — 28—30, 272

— Философия общего дела — 28

Федосеев Н. Е. — 249, 282, 283

Федотов А. А. — 88, 166

Фельтен Н. Е. — 69

Феоктистов Е. М. — 46

Ферри Энрико — 259

Фет А. А. — 8, 10, 17—20, 103

— Летний вечер тих и ясен... — 19

— Осенняя роза — 19

— Я пришел к тебе с приветом... — 19

Фигнер М. И. — 12

Фигнер Н. Н. — 12

Фидлер Ф. Ф. — 207

Филатов Н. Ф. — 136

Философов Д. В. — 344

— Толстой о Пушкине — 345

Философовы — 17

Фильдинг. Душа одного народа — 333

Фино Жан (Finot) — 57

Фишер Куно — 62

— Артур Шопенгауэр — 62

Флексер А. Л. (А. Волынский) — 134, 161, 253—255, 269—271

Флетчер А. Е. — 375

Флобер Гюстав — 100, 104, 206

— Юлиан Милостивый — 100

Фойстер Ч. Н. (Foyster) — 118—119

Фонтане Теодор — 167

Фонтен Поль — 372

Фофанов К. М. — 19, 20

Франс Анатоль — 97, 363, 374

— Таис — 374

Фредерикс О. В. — 371

Фреймарк Г. Толстой как личность — 367

Фрэнсис А. — 101, 211

Фукаи — 220, 221

Хаггард Генри Райдер (Haggard) — 223

Хаджи-Мурат — 214, 236, 269, 291

Харитоненко П. И. — 313

Харт Генрих — 167

Херрон Джордж — 186

Хилков Д. А. — 30, 37, 49, 51, 76, 77, 89, 110, 131, 133, 143, 147, 155, 184, 195, 212, 376

— Штундизм в России — 376

Хилкова Ю. П. — 76

Хилковы — 87, 96, 101, 126, 157

Хильдич Якоб — 342, 350

Хин-Гольдовская Р. М. — 166

Хирьяков А. М. — 45, 169

Хис К. О. — 248

Хлебников П. И. — 313

Холевинская М. М. — 61, 87, 169, 198

Хорн Х. фон — 373

Хохлов П. Г. — 147

Хоуэлс Уильям Дин (Howels) — 99, 314

Художественный журнал — 256

Хьетсо Гейр — 261, 350

Хэпгуд Изабелла Флоренс (Hapgood) — 42, 43, 53

Цабель Евгений — 148, 367

— L. N. Tolstoi — 367

Церковные ведомости, газета — 378

Цешковский Август — 217

Циклист, журнал — 146

Цингер А. В. — 88—90, 274

— Ненаписанный рассказ Толстого — 274

— У Толстых — 90

Цингер В. Я. — 89

— Недоразумения во взглядах на основания геометрии — 89

Цуриков А. А. — 79, 285, 302, 303

Цуриковы — 303

Чайковский М. И. — 346

— Болезнь П. И. Чайковского. Письмо в редакцию — 72

Чайковский П. И. — 72, 73, 347

— Евгений Онегин — 12, 72

— На смерть великого артиста — 73

— Травушка — 347

Чайковский П. И. Танеев С. И. Письма — 213

Черемисин Б. Е. К. М. Фофанов о Толстом — 20

Черепанов А. А. — 173

Чернов Д. — 298, 327, 328

Чернышевский Н. Г.

— Эстетические отношения искусства к действительности — 197

Чернявский С. А. — 168

Чертков В. В. — 102, 348

Чертков В. Г. — 5—7, 9, 11, 17, 22, 28, 30, 31, 35, 36, 40—42, 48, 49, 51—53, 55, 56, 60, 62, 64, 66—69, 75, 76, 94, 101, 102, 114, 116, 124, 126, 127, 134, 139, 140, 144, 145, 154, 155, 157, 159, 162, 164, 171, 175, 177, 178, 181, 185, 186, 190, 192, 203, 204, 209—216, 218, 220, 221, 224, 225, 232, 234—236, 238—243, 248, 249, 251, 253, 255—260, 262, 265, 282, 284, 288—290, 294, 296—298, 302, 303, 305, 308, 309, 311, 314—316, 318, 320, 326—328, 330—332, 338, 339, 342, 348, 354, 356, 358, 364, 365, 368, 369, 371, 373, 374, 376

— Где брат твой? — 302

— Напрасная жестокость — 195

— Не убий (Об убийстве живых существ) — 28

— По поводу студенческого движения — 342

— Похищение детей Хилковых — 76

Черткова А. К. — 63, 101, 102, 178, 212, 303, 312, 327, 359

Черткова Е. И. — 235, 236

Чертковы — 209, 211, 216, 226, 234, 237, 256, 261, 262, 327, 329, 336

Чехов А. П. — 32, 79, 86, 104, 115, 135, 157, 158, 191, 230, 243—245, 276, 278, 287, 333, 336, 337, 350, 360, 361, 363, 370, 379

— Беглец — 86

— Дом с мезонином — 200

— Душечка — 336, 337, 347

— Дядя Ваня — 274, 350

— Злоумышленник — 374

— Моя жизнь — 230

— Мужики — 244, 373

— На подводе — 274

— О любви — 333

— Палата № 6 — 21

— Переписка А. П. Чехова в трех томах — 276

400

— По делам службы — 336, 337

— Рассказ неизвестного человека — 103

— Степь — 103

— Учитель словесности — 115

— Чайка — 230, 236, 237

— Черный монах — 103

Чехов Ал. П. — 157

Чехов Г. М. — 157

Чехов и Лев Толстой, сборник — 337

Чехова М. П. — 33, 158, 337

Чипилев В. Т. — 248

Чистяков М. Н. — 93

Чичерин Б. Н. — 89, 191, 346

— Наука и религия — 89

Членов М. Чехов и медицина — 243

Чудов Н. А. — 253, 371

— День в Ясной Поляне — 253

— Николаю II-му на память о коронации — 253

Чупров А. И. — 229

Шалагинов М. П. — 330

Шамиль — 215

Шанкс М. Я. — 346

Шанявская Л. А. — 313

Шарко Жан Мартен — 259

Шаховской Д. И. — 34, 132, 225

— Толстой и русское освободительное движение — 132

Шаховской С. И. — 343

Шевченко Т. Г. — 285

— Наймичка — 285

Шекспир Вильям — 169, 174, 175, 279, 358, 359

— Гамлет — 166, 175

— Король Лир — 173—175, 352

— Отелло — 174

— Ромео и Юлия — 174

Шеншина (Боткина) М. П. — 17

Шеншины — 208

Шепелев В. Новые документы о Льве Толстом — 302

Шерер Э. — 81

Шиллер Иоганн Фридрих — 49, 175, 285

— К друзьям — 52

— Мария Стюарт — 175

— Орлеанская дева — 175

— Разбойники — 173, 175

Шиллинг, барон — 213

Шиль С. Н. — 345

Шильдкнехт Федерико — 360

Ширмаков П. Л. Н. Толстой и журнал “Cosmopolis” — 57

Шифман А. И. — 373

Шкарван Альберт — 125, 143, 156, 177, 183, 215, 216, 228, 235, 303, 328, 333

— Мой отказ от военной службы — 216

— Письмо военного врача А. Шкарвана, отказавшегося от военной службы в 1894 году — 125

— Почему нельзя служить военным врачом — 125

Шклявер С. — 41

Шмидт Конрад — 167

Шмидт М. А. — 28, 38, 39, 119, 194, 195, 218, 304, 311

Шмит Эуген Генрих — 118, 143, 144, 156, 179, 194, 218, 220, 231

— Мамон и Велиал — 118

Шопен Фредерик — 87, 154, 174, 189, 291, 292, 318, 347, 375

Шопенгауэр Артур — 154, 170, 346

— Афоризмы — 170

Шор Д. С. — 86, 87

Шорина Е. В. — 241

Шоу Бернард — 280

Шохор-Троцкий К. С. — 283

— Толстой и студенческое движение 1899 г. — 341

Шпажинский И. В. — 56, 174

Шпильгаген Фридрих — 179

Шпир А. А. — 201, 202

— Мышление и действительность — 201

— Очерки критической философии — 202

— Философские опыты — 201

Шпир-Клапаред Е. А. — 201, 202

Шредер Феликс — 55, 91

— Le Tolstoïsme (Толстовство) — 55

Штраус Виктор — 67

Шуберт Франц Петер — 146, 174, 291, 292

Шувалова Е. И. — 332

Шульц Х. Толстой в Германии — 167, 367

Шуман Роберт — 146, 189, 275, 318

Щеголев П. Е. — 103, 187, 341

— Встречи с Толстым — 103, 341

— Л. Н. Толстой и студенты в 1899 году — 341

Щербаков С. В. — 90

401

Щербинин Михаил — 225, 227

Эверлинг С. Н. — 30

Эджертон Уильям — 212

Эйленштейн Бернгард — 106

Эйхгоф Теодор — 240

Экар Жан (Aicard) — 206

Элиот Джордж (Эванс Мария Анна) — 209

Элпидин М. К. — 59, 69, 107, 119, 156, 178, 184

Эмерсон Ральф Уолдо (Emerson) — 99

Энгельмейер П. К. — 240, 241

— Воспоминание из эпохи начала авиации в Москве — 241

— Руководство для изобретателей — 240

Эпиктет — 81, 186

Эрнефельд — см. Ернефельт Арвид

Эрнсты — 241

Эртель А. И. — 32, 45, 161, 243

Ювеналий (Половцев И. А.) — 304

Юнге Е. Ф. — 347

Ягн А. А. — 289

Ягн А. И. — 289

— Напрасные бедствия и страдания людей — 289

Ядринцев Н. М.

— Статистические материалы по истории ссылки в Сибирь — 313, 323

Языков С. М. — 189

Яковлев В. — 287

Якубович П. Ф. (Л. Мельшин)

— В мире отверженных — 313, 323

Ямпольский И. Г. — 7

Янжул Е. Н. — 42, 90

Янжул И. И. — 42, 43, 62, 229

— Воспоминания о пережитом и виденном в 1864—1909 годах — 43

Ярошенко Н. А. — 106, 235, 255, 348

— В теплых краях — 348

— Всюду жизнь (Голуби) — 106

— Курсистка — 348

— Портрет Л. Н. Толстого — 106

Ясинский И. И.

— Секта, о которой говорят — 249

Яснополянские сборники — 4

Яснополянский сборник (1965) — 240, 326

Яснополянский сборник (1968) — 77

Яснополянский сборник (1972) — 98

Яснополянский сборник (1974) — 158, 257

Яснополянский сборник (1976) — 12, 221

Яснополянский сборник (1978) — 8, 11, 131

Яснополянский сборник (1980) — 20

Яснополянский сборник (1984) — 44

Яснополянский сборник (1988) — 140, 352

Яснополянский сборник. Статьи и материалы. 1910—1960 (1960) — 169

Academy, газета — 365

The Adult, журнал — 282, 283

Aftenbladet, газета — 339

Białokozowicz Bazyli. Marian Zdziechowski i Lew Tołstoj — 160, 217, 280, 346

The Brotherhood Publishing, издательство — 144, 171, 257

The Clarion, газета — 314, 364

Commonweal, журнал — 373

Cosmopolis, журнал — 57, 246, 286

The Cosmopolitan Magazine, журнал — 357

Daily Chronicle, газета — 69, 76, 118, 178, 220, 280, 294, 339, 345, 375

Daily Telegraph, газета — 28, 29, 365

Deutsche Warte, газета — 373

Echo de Paris, журнал — 57, 322, 326

Epoca, газета — 367

Esperantisto, журнал — 144

Für Ethische Kultur, журнал — 64—66

Le Figaro, газета — 362, 363

Foi et Vie, журнал — 374

Gaulois, газета — 49

Gillès Daniel. Tchékhov ou le spectateur désenchanté — 158

Grande revue, журнал — 96

Harrisson Swift. Imperialism and Liberty — 377

Houghton and Mifflin, издательство — 44

The Humane Review, журнал — 212

Humanité Nouvelle, газета — 296

Illustration, журнал — 322

Journal des Débats, газета — 69, 218, 257

Kurier Codzienny — 280

Labour Prophet, журнал — 118

The Literary Digest, газета — 185

Lokal Anzeiger, газета — 339

Monde Slave, журнал — 85

Morning Leader, газета — 365

402

Neues Leben, журнал — 117, 119

Neues Wiener Tageblatt, газета — 179

The New Order, журнал — 257

New York World, газета — 339

The Open Court, журнал — 123

La paix par le droit, журнал — 91

Pan, журнал — 263

La Plume, журнал — 348

The Progressive Review, журнал — 108

Public Opinion, журнал — 211

Die Religion des Geistes, журнал — 118, 144, 179, 194

Review of Reviews, журнал — 345

La Revue blanche, журнал — 206, 257

La Revue bleu, газета — 366

Revue de famille, журнал — 57

Revue des deux Mondes, журнал — 86, 91, 366

La Revue des revues, журнал — 49, 57

Revue Illustrée, журнал — 96

Secolo, газета — 297

Social-Demokraten, газета — 369

The Social Gospel, журнал — 333

The Sterling Library, газета — 107

Stokholm Tagblatt, газета — 261

The Sunday World, газета — 314

Le Temps, газета — 161, 274

Times, газета — 20, 156

Tribune, газета — 185

TriQuarterly, журнал — 314

L’Union pour l’action morale, журнал — 91

Verus S. G. Vergleichende Uebersicht der vier Evangelien — 376

Vita Internationale, журнал — 296, 297

The Voice, газета — 185

Vorträge und Abhandlungen zur Slavistik — 77

Die Waffen nieder, журнал — 68

Walter Scott, издательство — 44

Westminster Gasette — 365

403

ПРОИЗВЕДЕНИЯ Л. Н. ТОЛСТОГО

Анна Каренина — 5, 33, 37, 54, 91, 183, 187, 204, 322, 328—330, 357, 365

Бедные люди. По Виктору Гюго — 285

Бессмысленные мечтания — 132, 148, 188

Бог правду видит, да не скоро скажет — 285

Богу или маммоне? — 195, 196

Божеское и человеческое — 75, 283, 332

В чем моя вера? — 198, 221, 289

Власть тьмы — 74, 75, 97, 166—169, 171—173, 199, 208, 237, 268, 274, 330, 359, 368

Воззвание — 234, 238, 247, 260, 302, 307, 311, 312

Война и мир — 5, 18, 37, 40, 41, 53, 54, 86, 91, 224, 299, 320, 322, 328—330, 357, 374

Воскресение — 3, 5, 29, 32, 48, 59, 71, 140, 142, 147—151, 157—160, 162, 164, 165, 168, 169, 183, 184, 189—191, 196, 198, 205, 207, 210, 218, 220, 228, 231, 237, 242, 244, 248, 250, 259, 273, 278, 281, 282, 291, 294, 309—311, 313, 315—317, 320—326, 328, 331—335, 342, 343, 345, 350, 353—370, 375, 377

Где выход? — 228, 247

Голод или не голод? — 292, 299, 300, 302, 304—306, 324

Две войны — 313, 314

Декабристы — 332

Детский круг чтения — 285

Детство — 37, 168, 187

“Для чего мы живем?” Мысли о смысле жизни. Собрал В. Г. Чертков — 371

Дьявол (Иртенев) — 252, 265, 309, 310

Живой труп — 94, 183, 274, 368

Жили муж и жена..., замысел — 228, 229

Заключение к последнему отчету о помощи голодающим — 59

Записки сумасшедшего — 230, 231

Записки христианина — 169

Зараженное семейство — 283

И свет во тьме светит — 3, 30, 31, 48, 49, 75, 80, 83, 98, 121, 130, 140, 147, 177, 179—184, 193, 196, 207, 231, 253, 273, 352, 368

Измена жены..., замысел — 228

Исповедь — 54, 182, 204

Исследование догматического богословия — 55

К рабочему народу — 228

К итальянцам — 184, 193, 194

Кавказский пленник — 289

Казаки — 310

Казнь в Одессе, замысел — 273

Как относится христианин к правительству — 119

Как читать Евангелие и в чем его сущность? — 210, 211, 221, 372

Карма — 123

Конец века — 219

Корень зла — 228, 247, 312

Корней Васильев — 213, 273

Крейцерова соната — 55, 221, 306, 368

Круг чтения — 82, 125, 162, 285, 336

Кто прав? — 36, 48, 53, 58, 140, 164, 310, 321

Мать (Записки матери) — 48, 140, 142, 229, 273, 317, 320, 321, 343, 369

На каждый день — 82

Неделание — 29, 48—51, 55—58, 62, 259

Неизданные тексты (1933) — 150

404

Ненапечатанное заключение к последнему отчету о помощи голодающим — 107

Неужели это так надо? — 228, 247

О жизни — 240

О науке и искусстве — 48, 53, 58, 80, 190, 197, 207, 221

О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая — 42

О Т. М. Бондареве. Для словаря С. А. Венгерова — 142

О том, что называют искусством — 222—224

О Шекспире и о драме — 287

Об отношении к государству. Три письма: 1. К редактору немецкого журнала. 2. К либералам. 3. К редактору английской газеты — 220

Отец Сергий — 3, 48, 52, 142, 273, 304, 307—310, 312, 321, 369

Отравление мужа, замысел — 213

Отрочество — 320

Отчет об употреблении пожертвованных денег с 20-го июля 1892 по 1-е января 1893 г. — 36, 39

Отчет об употреблении пожертвованных денег с 1 января 1893 г. — 59

Патриотизм или мир? — 178

Первое знакомство с Эрнестом Кросби — 108

Первый винокур, или Как чертенок краюшку заслужил — 352

Переселенцы и башкиры, замысел — 140, 210, 213

Персиянинов повесился, замысел — 215, 273

Петр Хлебник — 113, 114

Письмо к либералам — 203, 217, 219, 220

Письмо к Н. А. Александрову — 256

Письмо к фельдфебелю — 330, 338

Письмо Л. Н. Толстого к американцу о непротивлении — 184—186

Платье подарю Агафье Михайловне, замысел — 213

Плоды просвещения — 56, 74, 121, 274

По поводу конгресса о мире. Письмо к шведам — 338, 339

Подменила ребенка (Подмененный ребенок), замысел — 215, 273

Полное собрание художественных произведений — 308

После бала — 351

Последние произведения графа Л. Н. Толстого, запрещенные в России — 59

Послесловие к воззванию “Помогите!” — 226

Послесловие к книге Е. И. Попова “Жизнь и смерть Евдокима Никитича Дрожжина. 1866—1894” — 60, 124, 125, 179

Послесловие к рассказу Чехова “Душечка” — 312, 336

Послесловие к статье П. И. Бирюкова “Гонение на христиан в России в 1895 г.” — 155—157

Послесловие к статье Я. В. Абрамова “О гонении на духоборов” — 171

Посмертные записки старца Федора Кузмича — 94, 140, 273, 317

Посмертные художественные произведения — 123, 184, 309, 369

Почему голодают русские крестьяне? — 28

Предисловие к “The Anatomy of misery” Джона Кенворти — 92

Предисловие к английскому изданию “Что такое искусство?” — 257, 288, 289

Предисловие к дневнику Амиеля — 21, 48, 80—82

Предисловие к книге “Japanese Nations of European Political Economy” — 336

Предисловие к “Крестьянским рассказам” С. Т. Семенова — 3, 81, 99, 100, 115

Предисловие к сборнику мыслей Джона Рескина “Воспитание. Книга. Женщина” — 161, 162

Предисловие к сочинению Т. М. Бондарева “Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца” — 55

Предисловие к сочинениям Гюи де Мопассана — 3, 13, 35—36, 48, 64, 80, 81, 95, 101, 102, 104

Предисловие к статье Эдуарда Карпентера “Современная наука” — 269—273

Приближение конца — 218—221

Путь жизни — 82

Пьяница и мученица, замысел — 213

Рабство нашего времени — 228, 369

Разбойник, убивающий беззащитных, замысел — 273

405

Разрушение ада и восстановление его — 140, 273

Религия и нравственность — 64—66

Самый дешевый товар — 369

Свод мыслей Л. Н. Толстого — 42, 243

Семейное счастие — 37

Смерть Ивана Ильича — 18, 73, 91, 128, 330, 359

Соединение и перевод четырех Евангелий — 55

Сон молодого царя — 122, 188

Сочинения гр. Л. Н. Толстого, изд. 9-е — 37, 82, 135

Сочинения гр. Л. Н. Толстого, изд. 10-е — 208, 238, 256, 257, 272

Сочинения гр. Л. Н. Толстого, изд. 12-е — 204, 257, 298

Студенческое движение 1899 года — 341, 342

Стыдно — 147, 176

Суратская кофейная — 12, 31

Так что же нам делать? — 132, 377

Три притчи — 83—85

Фальшивый купон — 140, 213, 273, 317, 333, 356, 369

Хаджи-Мурат — 3, 19, 180, 186, 213—215, 232, 238, 240, 265—269, 271, 273, 282, 289—291, 298, 302, 309, 369

Ходите в свете, пока есть свет — 37, 55

Ходынка — 207

Хозяин и работник — 3, 120, 121, 127, 128—130, 133—136, 140—142, 152, 160, 162, 255, 270

Христианское учение (Катехизис) — 3, 83, 106, 113, 119—122, 130, 140, 175, 176, 180, 184, 186, 193, 195, 198, 203—205, 207, 212, 215, 258, 372, 373

Христианство и патриотизм — 67—72, 79, 80, 91, 93, 118, 131, 160

Царство Божие внутри вас — 3, 5—8, 11, 12, 14—17, 21, 23, 25, 27, 28, 34, 36, 37, 40—48, 51, 55, 59, 70—72, 80, 91, 92, 112, 118, 131, 164, 221, 240, 279

Царю и его помощникам — 188

Что такое искусство? — 3, 81, 104, 147, 189, 190, 200, 215, 223, 224, 231, 232, 236, 238, 239, 243—247, 253—257, 260, 263, 268—272, 274—281, 286, 288, 374

Что я видел во сне — 353

Юность — 130

Carthago delenda est (1896) — 156, 224, 225

Carthago delenda est (1898) — 156, 296—298

Le non agir — 57

Lettre sur la raison et la religion. Письмо Л. Н. Толстого “О разуме и религии” — 119

406

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ


И. Л. Толстой. С фотографии Шерер, Набгольц и Кº (Москва, 1893—1894)	137
Страница автографа второй (незаконченной) редакции «Воскресения»	149
Л. Н. Толстой играет в шахматы с С. И. Танеевым. С фотографии С. А. Толстой (Ясная Поляна, 1895)	153
С. А. и Л. Н. Толстые. С фотографии С. А. Толстой (Ясная Поляна. Сентябрь 1895)	163
Л. Н. Толстой. С фотографии Шерер, Набгольц и Кº (Москва, 1898)	293
Л. Н. Толстой работает в кабинете. С фотографии П. В. Преображенского (Москва, 15 апреля 1898)	301
Л. Н. Толстой. С фотографии П. В. Преображенского (Ясная Поляна, 1898)	319
Страница корректуры «Воскресения» с исправлениями Л. Н. Толстого	334
Страница корректуры «Воскресения» с исправлениями Л. Н. Толстого	335
Страница корректуры «Воскресения» с исправлениями Л. Н. Толстого	355

407

ОГЛАВЛЕНИЕ


Предисловие	3
Глава первая Завершение книги «Царство Божие внутри вас»	5
Глава вторая Статья «Неделание» и многообразие деятельности 1894 года	48
Глава третья 1895 год. Смерть младшего сына. Возвращение к художественному творчеству	128
Глава четвертая Автобиографическая драма. «Христианское учение». Начало «Хаджи-Мурата»	180
Глава пятая 1897 год. «Что такое искусство?»	231
Глава шестая Продолжение «Хаджи-Мурата». Переселение духоборов. Роман «Воскресение»	282

Указатель имен и названий	380
Произведения Л. Н. Толстого	403
Список иллюстраций	406

408

Лидия Дмитриевна Опульская

Лев Николаевич Толстой

Материалы к биографии
с 1892 по 1899 год

Утверждено к печати
Институтом мировой литературы им А. М. Горького
Российской Академии наук

Технический редактор Т. И. Мишутина

ЛР № 020961 от 17.02.95 г.

Формат 69×90¹/₁₆. Бумага офсетная Гарнитура Академическая.
Печать офсетная. Печ. л. 25,5. Тираж 1000 экз.

Институт мировой литературы им. А. М. Горького
121069, Москва, ул. Поварская, 25 а.

Отпечатано с готовых диапозитивов в ППП «Типография «Наука»
121099, Москва, Шубинский пер., 6. Заказ № 324

Сноски

Сноски к стр. 3

¹ Литературное наследство. Т. 90, кн. 2. М., 1979, с. 47.

Сноски к стр. 5

¹ Толстой Л. Н. Полн. собр. соч., т. 66, с. 228—229 (далее ссылки на том и страницу приводятся в тексте).

Сноски к стр. 6

² Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому. М. — Л., 1936, с. 524.

Сноски к стр. 7

³ Там же, с. 525.

⁴ Русская литература 1870—1890 годов. Свердловск, 1977, с. 142—143 (публикация И. Г. Ямпольского).

Сноски к стр. 8

⁵ Цитаты из дневников и записных книжек 1892—1894 гг. приводятся по тому 52-му; 1895—1899 гг. — по тому 53 Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого.

⁶ Яснополянский сборник. Тула, 1978, с. 121.

⁷ Там же.

Сноски к стр. 9

⁸ Это сделано не было. Как пояснял позднее Чертков, он в таких случаях уничтожал части писем, касающиеся «третьих лиц»; при ближайших свиданиях с Толстым просил разрешения сохранять остальное и не показывать никому при его жизни (т. 87, с. 156).

⁹ Документ сохранился в «Деле графов Толстых» (Гос. Исторический архив Тульской области).

¹⁰ Подробнее см. в нашей книге «Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1886 по 1892 год». М., 1979, с. 230—231.

Сноски к стр. 10

¹¹ Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 528—529.

¹² Военный юрист и писатель А. В. Жиркевич, проведший в Ясной Поляне несколько сентябрьских дней, запомнил такой эпизод: «Когда мы проходили через какую-то деревню, Толстой сказал: «Не хотите ли... посмотреть, что делается у крестьян, когда к ним в хаты забирается повальная болезнь? В этой деревне сейчас больны натуральной оспой мой близкий знакомый крестьянин и члены его семьи. Все беспомощно лежат вповалку. Я посылал за фельдшером, посылаю сюда из имения то, что может облегчить страдания. Мне надо навестить их. Зайдемте». Но я побоялся заразы и не вошел в избу. С ним зашла только Мария Львовна. А мы, остальные, продолжали путь к Ясной Поляне. Через час вернулся и Л. Н. с дочерью, наскоро помылся и явился к чаю в том же самом костюме, в каком гулял...» (Литературное наследство, т. 37—38. М., 1939, с. 438).

Сноски к стр. 11

¹³ Яснополянский сборник. Тула, 1978, с. 121—122.

¹⁴ Воспоминания Л. Я. Гуревич написаны в 1908 г. в связи с 80-летием Толстого и были тогда же опубликованы в газ. «Слово». См.: Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников». М., 1978, т. 2, с. 41—48.

Сноски к стр. 12

¹⁵ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 46—47.

¹⁶ Величкина Вера. В голодный год с Львом Толстым. М. — Л., 1928, с. 130—131.

¹⁷ Яснополянский сборник. Тула, 1976, с. 148. Публикация Н. Пузина.

Сноски к стр. 14

¹⁸ Е. И. Попов, находившийся в то время в Ясной Поляне, в своих позднейших воспоминаниях (он диктовал их в 1935 г., слепой, живя в земледельческой коммуне на Алтае) рассказывал: «Вечера мы проводили тут же, в столовой, часто за чтением. Одно время Лев Николаевич читал нам вслух «Фауста» Гете. Я знал, что Лев Николаевич перечитывает Гете для своей работы по искусству... Помнится, читали мы «Карамазовых» Достоевского» (Л. Н. Толстой и его близкие. М., 1986, с. 199).

¹⁹ Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. М., 1959, с. 150.

Сноски к стр. 15

²⁰ «Царство Божие внутри вас». Из рукописей двенадцатой главы. — Литературное наследство, т. 69, кн. 1. М., 1961, с. 454.

Сноски к стр. 16

²¹ Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого, т. III, М., 1923, с. 202—203. История помнилась до конца жизни. 2 апреля 1905 г. Д. П. Маковицкий записал слова Толстого: «Экзекуция Неклюдова над крестьянами в Орловской губернии, описанная в «Царстве Божием», — это дело было представлено царю, и в нем приводилось, что начали бунт бабы, но так как бабы освобождены от сечения, были наказаны мужики. Царь будто бы карандашом приписал: «Им бы и подсыпать». Я не хотел верить этому. Кони сказал, что он мне этот документ вышлет. Не прислал» (Литературное наследство, т. 90, кн. 1, с. 232). По мнению Бирюкова, встреча с карательным отрядом произвела на Толстого такое же сильное впечатление, как смерть отца и бабушки, столкновение с гувернером-французом, смертная казнь в Париже и московская перепись.

Сноски к стр. 17

²² Русская литература, 1971, № 3, с. 99.

Сноски к стр. 18

²³ Там же, с. 100.

²⁴ Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 538—541.

²⁵ Гусев Н. Н. Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого. 1891—1910. М., 1960, с. 85—86.

Сноски к стр. 19

²⁶ Лазурский В. Ф. Дневник. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 455.

²⁷ Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. М., 1959, с. 318—319.

Сноски к стр. 20

²⁸ См Черемисин Б. Е. К. М. Фофанов о Толстом — Яснополянский сборник. Тула, 1980, с. 146.

²⁹ Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 538.

³⁰ Письмо опубликовано в «Литературном наследстве», т. 37—38, с. 269—270.

³¹ Цит. по статье П. С. Попова «Переписка Толстого с В. С. Соловьевым» — Литературное наследство, т. 37—38, с. 268.

Сноски к стр. 21

³² Сохранилось письмо, условно датируемое концом 1892 — началом 1893 г., где Соловьев предлагает прийти, чтобы послушать то, что Толстой хотел ему прочесть («Царство Божие...»).

Сноски к стр. 22

³³ Гувернантка-француженка.

³⁴ Т. А. Кузминская.

Сноски к стр. 24

³⁵ Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. В 2 т. Т. 2. М., 1978, с. 263—268.

Сноски к стр. 25

³⁶ Там же, с. 264.

³⁷ Там же, с. 268.

³⁸ Микулич В. Встречи с писателями. Л., 1929, с. 169.

³⁹ Там же, с. 189.

⁴⁰ Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, т. 2, с. 268.

⁴¹ Там же, с. 270.

Сноски к стр. 26

⁴² Микулич В. Встречи с писателями, с. 193.

⁴³ Суворин приезжал, чтобы уговорить Толстого позировать скульптору Л. А. Бернштаму, который готов был приехать для этой цели из Парижа. Толстой отвечал отказом еще в 1889 г., а теперь, как записала Софья Андреевна 1 июня 1891 г. в дневнике, «отмалчивался, как всегда». Бернштам не делал скульптурного портрета Толстого.

⁴⁴ Северный вестник, 1895, № 3, с. 105—107.

Сноски к стр. 27

⁴⁵ Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 545.

⁴⁶ П. И. Бирюков, руководивший в Бегичевке организацией помощи голодающим, приезжал 5 ноября в Ясную Поляну для рассказа Толстому обо всех делах.

⁴⁷ Там же, с. 547.

⁴⁸ Там же, с. 548. Софье Андреевне было тогда 48 лет.

⁴⁹ Там же, с. 550.

Сноски к стр. 29

⁵⁰ Опубл. В. Никитиным в статье «Богоискательство» и богоборчество Толстого — Прометей, 12, М., 1980, с. 128—129. Позднее Федоров так отозвался о статье Толстого «Неделание». «Это безусловная нирвана, новый нигилизм, самая злая нетовщина. Однако именно к ней, ко всему отрицательному, ведут его наставления. Студентам он говорит: «не учись!», чиновнику — «не служи!», призываемому к воинской повинности: «откажись!», подданным — «не плати податей!..» Под выставку «хорошо бы подложить динамитцу!»; музеи и библиотеки «надо бы сжечь!»; музеи и храмы — «хуже кабаков!» (там же, с. 129).

⁵¹ Гудзий Н. К. История писания и печатания «Воскресения» — т. 33, с. 389.

Сноски к стр. 30

⁵² Воспоминания С. Н. Эверлинга (ГМТ).

Сноски к стр. 31

⁵³ Е. М. Ещенко, крестьянин Воронежской губ., отказался от православия и стал руководителем деревенской общины хлыстов, а затем, под влиянием Черткова, оставил и эту обрядность. Был у Толстого в Ясной Поляне 9 февраля 1894 г.: «Этот очень понравился всем нам. А мне был особенно интересен тем, что уяснил мне смысл сектантства. Он старший был и отказался. Все молокане, штундисты одинаково организованы и заимствуют свою организацию друг у друга. Та же внешняя обрядность и подчиненность власти, как и у православных, и потому то же подобие благочестия, т. е. лицемерие» (т. 52, с. 111).

⁵⁴ Айнов. Л. Н. Толстой и писатели-самородки. Жизнь для всех, 1913, № 3—4, с. 560—564.

Сноски к стр. 32

⁵⁵ В 1906 г. в Ясной Поляне зашел разговор о Дрожжине. Как отметил Д. П. Маковицкий, Толстой сказал: «Он простой, он и выпивает» (Литературное наследство, т. 90, кн. 2, с. 264).

⁵⁶ Толстовский ежегодник, 1912, с. 88.

⁵⁷ В 1894 г. Алексеев получил разрешение поселиться в Риге, где до конца жизни (1913) состоял, как и в Чите, помощником врачебного инспектора.

⁵⁸ Меблированные комнаты, где жил Сергеенко.

⁵⁹ Письмо опубликовано: Записки Отдела рукописей ГБЛ, вып. 8, М., 1941, с. 60.

⁶⁰ Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30 т. Письма в 12 т. Т. 5. М., 1977, с. 158.

Сноски к стр. 33

⁶¹ Там же, с. 180.

⁶² В доме по Садовой-Кудринской Чеховы жили с августа 1886 г.; в 1890 переехали во флигель дома на М. Дмитровке (ныне ул. Чехова).

⁶³ Там же, с. 200.

⁶⁴ Там же, с. 222.

⁶⁵ Там же, с. 171, 174.

⁶⁶ Находится в Ясной Поляне, копия — в московском Доме-музее.

⁶⁷ Татьяна Львовна училась в московской Школе живописи и ваяния. В 1891 г. были разговоры о том, чтобы ехать в Петербург учиться у Репина: «Я ее не поощряю, хотя у нее есть и хорошие способности, но мало любви к искусству. Быть ей при отце неизмеримо выше по задаче жизни» (И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей. М. — Л., 1949, с. 125). Татьяна Львовна записала в 1893 г. в дневнике: «... Я убедилась в том, что талант не может развиться без врожденной способности к усиленной и напряженной работе. Я не знала ни одного талантливого человека, который бы не работал над формой своего искусства усиленно, напряженно, ежедневно. Ближе всего я видела, как папа одну фразу переделывает по несколько раз то так, то иначе, то опять так — и так без конца, и как Репин над своей живописью поступает таким же образом. Поэтому я думаю, что я никогда не добьюсь какой бы то ни было степени совершенства, что у меня нет этой способности Нет того, чтобы я придавала форме такое значение. Я часто удивляюсь, что в папа это так сильно» (Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. М., 1979, с. 254).

⁶⁸ И. Е. Репин и Л. Н. Толстой, с. 73.

Сноски к стр. 34

⁶⁹ Корнилов А. О знакомстве с Л. Н. Толстым. — Русская литература, 1960, № 4, с. 160. Там же впервые опубликована рекомендательная записка к Сергею и Илье Львовичам, которую дал Толстой Корнилову, отправившемуся в Чернский уезд для помощи голодающим.

Сноски к стр. 35

⁷⁰ Лев Николаевич Толстой. Юбилейный сборник. Собрал и редактировал Н. Н. Гусев. М. — Л., 1928, с. 232.

Сноски к стр. 36

⁷¹ Сведения о них находятся в Списках, которые теперь, по рекомендации В. Г. Черткова, регулярно составляла Мария Львовна перед отправкой писем.

⁷² Кормилицей Толстого была А. Н. Зябрева. Молочная сестра — А. О. Данилаева (1828—1892).

Сноски к стр. 37

⁷³ См. «Материалы к биографии с 1886 по 1892 год», с. 249—250. В сборнике для помощи нуждающимся переселенцам «Путь-дорога», вышедшем в 1893 г., помещена была не печатавшаяся в России повесть 1887 г. «Ходите в свете, пока есть свет».

⁷⁴ Е. И. Баратынская, рожд. Тимирязева, первая жена московского вице-губернатора, племянница К. А. Тимирязева. Переводчица, работала для «Посредника».

⁷⁵ Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 562.

⁷⁶ Там же, с. 558.

⁷⁷ Там же, с. 567.

Сноски к стр. 38

⁷⁸ В эпистолярном наследии Толстого писем к Бунину всего два. Второе — 1894 г., после личного знакомства в московском доме. Встреч было немногим больше.

⁷⁹ Бунин И. А. Собр. соч. в 6 т. Т. 6, М., 1988, с. 44.

⁸⁰ См. Литературное наследство, т. 84, кн. 1. М., 1973, с. 169.

⁸¹ Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, т. 2, с. 387. В Яснополянской библиотеке сохранился этот оттиск из «Русского богатства» (1893, № 4) с рассказом Бунина.

Сноски к стр. 39

⁸² Это произошло в Москве 20 апреля 1884 г.

⁸³ О М. А. Шмидт написала прекрасный очерк Т. Л. Толстая в книге «Друзья и гости Ясной Поляны». См. также Горбунова-Посадова Е. Е. Друг Толстого Мария Александровна Шмидт. М., 1929.

⁸⁴ Гранки эти не сохранились. В архиве есть лишь маленький листок-автограф, которым Толстой заменил уничтоженный текст. В т. 29, с. 352—355, воспроизведен первоначальный рукописный вариант.

⁸⁵ Крестьянский писатель в этот год тоже работал на помощи голодающим. Его воспоминания — в журнале «Минувшие годы», 1908, № 9.

Сноски к стр. 40

⁸⁶ Летописи Гос. Лит. музея, кн. 12. М., 1948, с. 166. Жуковский полагал, что смертная казнь может стать очищающим душу зрелищем и предлагал совершать ее в церкви, под пение молитв.

⁸⁷ Статья Н. Н. Страхова появилась в журнале «Русский вестник», 1892, № 11.

⁸⁸ Хранится в ГМТ.

Сноски к стр. 41

⁸⁹ Журнал «Природа», 1978, № 9, с. 7—8. Видимо, к 1893, а не 1891 г. относится и воспоминание, отразившееся в дневниковой записи Вернадского 10 марта 1942 г.: «Я раз был у Толстого в Москве и с ним вел спор о бессмертии души, которое я тогда защищал, а Толстой отрицал... Он говорил И. И. Петрункевичу, что я симпатичный — тогда я составлял отчет о помощи голодающим» (там же, с. 8).

⁹⁰ Посещение Ясной Поляны описал в книге: Gespräche über und mit Tolstoj, Berlin, 1891. Русский перевод «Граф Л. Н. Толстой в суждениях о нем его близких и в разговорах с ним самим» появился в 1896 г. (изд. журнала «Русское обозрение»).

⁹¹ Русский перевод: Гр. Л. Н. Толстой, его жизнь, произведения и миросозерцание — появился в 1896 (перев. С. Шклявер) и 1897 гг. (перев. А. В. Перелыгиной). В 1898 г., готовя второе издание книги, Левенфельд приезжал в Ясную Поляну и провел два дня (1—2 июля). Статью об этом посещении прислал Софье Андреевне, прося прочесть и вычеркнуть то, что она найдет нужным (по-русски напечатана в газете «Биржевые ведомости», 1898, 10 сентября).

Сноски к стр. 42

⁹² И. И. Янжул, экономист и статистик, профессор Московского университета, направлялся на Международную выставку в Чикаго с официальными поручениями от Министерства финансов. Толстой был знаком с Янжулом с 1882 г., времен московской переписи.

⁹³ Полностью переписка с И. Хэпгуд будет напечатана в кн. «Л. Толстой и США», подготавливаемой русскими и американскими специалистами. Найденные в архиве Хэпгуд три письма Толстого, не попавшие в 90-томное издание, опубликованы: Неизвестный Толстой в архивах России и США. М., 1994, с. 233—238.

⁹⁴ Брат Л. А. Авиловой.

⁹⁵ В 1890-х годах Ф. А. Страхов и члены его семьи составляли (по инициативе и под руководством Черткова) «Свод мыслей Л. Н. Толстого». Работа продолжалась до 1923 г., когда Страхов умер. Рукопись хранится в ГМТ.

⁹⁶ Л. Н. Толстой и его близкие, с. 104.

Сноски к стр. 43

⁹⁷ Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 237. О том, как высоко ценил Толстой деятельность Хэпгуд по сбору средств для голодающих русских крестьян, говорит письмо от 8 апреля 1892 г. И. Е. Репина, сохранившееся в ее архиве: «Я только сегодня вернулся из Москвы. Вчера еще со Львом Николаевичем гулял по Смоленскому бульвару и обедал у Толстых. Он мне рассказывал, как Вы действуете в Америке в пользу наших несчастных, и про деньги, какие Вы присылаете на его имя, все рассказывал» (архив И. Хэпгуд в Нью-Йоркской публичной библиотеке).

⁹⁸ Воспоминания И. И. Янжула о пережитом и виденном в 1864—1909 годах. СПб., 1911, вып. 2, с. 13.

⁹⁹ Русский перевод письма напечатан в обзоре Э. Г. Бабаева «Иностранная почта Толстого» — Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 412.

Сноски к стр. 44

¹⁰⁰ 29 октября 1893 г. Н. Н. Страхов писал Толстому об этом издании: «Цензура объявила, что это самая вредная книга из всех, которые ей когда-нибудь пришлось запрещать», т. е. запрещать ввоз в Россию (Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, СПб., 1914, с. 453).

¹⁰¹ Письмо от 5 января 1894 г. Известны еще два письма к Левенфельду, касающиеся книги «Царство Божие...»: 5 июня 1893 г. (обнаружено в Рукописном фонде библиотеки Базельского университета, Швейцария, опубликовано Н. И. Азаровой в «Яснополянском сборнике», 1984, с. 43) и 17 августа того же года (т. 66, с. 384). Четыре письма остаются неизвестными.

¹⁰² Литературная газета, 1989, 26 февраля. Письма Толстого к В. Генкелю обнаружены Розвитой Лев в Немецком музее книги и письменности (Лейпциг).

Сноски к стр. 45

¹⁰³ Ганди Мохандас Карамчанд. Мой Толстой. — Цит по кн.: Новые пророки. Торо. Толстой. Ганди. Эмерсон. СПб., 1996, с. 325.

¹⁰⁴ Лев Толстой и голод. Сб. под ред. Ч. Ветринского. Нижний Новгород, 1912, с. 163.

¹⁰⁵ Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, т. 2, с. 274—275.

¹⁰⁶ Вопросы литературы, 1964, № 10, с. 253.

Сноски к стр. 46

¹⁰⁷ Не опубликовано; хранится в ГМТ.

¹⁰⁸ ГМТ, письмо 12 мая 1894 г.

¹⁰⁹ Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка. 1878—1906. Л., 1929, с. 139.

¹¹⁰ Письмо от 19 апреля 1894 г. В кн. «И. Е. Репин и А. Н. Толстой. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей» (М. — Л., 1949) напечатано неполно, с пропуском этого отзыва; то же — и в следующем письме, от 2 мая, где сказано о «Царстве Божием...»: «страшно сильная вещь».

¹¹¹ Апостолов Н. Л. Н. Толстой под ударами цензуры — Красный архив, 1929, т. 35, с. 230.

Сноски к стр. 47

¹¹² Лебедев В. Ф. У Л. Н. Толстого (Воспоминания) — Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева. Сост. Л. Д. Громова-Опульская и З. Н. Иванова. Ред. А. А. Донсков. Мюнхен, 1997, с. 104—111.

¹¹³ Полонский Я. П. Заметки по поводу одного заграничного издания и новых идей графа Л. Н. Толстого СПб., 1896, с. 105.

¹¹⁴ Там же, с. 62.

¹¹⁵ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 447—450.

Сноски к стр. 48

¹ Книги «Царство Божие внутри вас». В конце мая — начале июня Толстой «пытался писать» еще послесловие к трактату, и Чертков поощрял к этой работе, призванной смягчить «дух жестокого осуждения, которое местами дает себя чувствовать в этой книге»; но дело остановилось в самом начале. Варианты рукописи этого послесловия напечатаны в т. 28, с. 325—330.

² В. Г. Чертков, составив компиляцию черновиков об искусстве и науке, думал, что книга готова: «Она вышла прекрасная... Она не то что произведет эпоху, а вызовет — назревшую эпоху в искусстве и науке» (т. 87, с. 188). Рукопись была послана Толстому, но работа над этой книгой завершилась лишь в 1897 г.

³ К этому рассказу, а не к пьесе «И свет во тьме светит», относятся слова в письме 15 мая к Л. Л. и М. Л. Толстым: «Думаю, что мне нужна эта тоска, и так не пройдет. Пересматривал начатое и одно начало — вы не знаете — и хочу кончать и выложить там часть, то что испытываю» (т. 66, с. 323). «Тоска» — от праздности окружающих людей.

Сноски к стр. 50

⁴ Микулич В. Встречи с писателями. Л., 1929, с. 12.

⁵ Очевидно, «Василий Теркин», печатавшийся в 1892 г.

⁶ Там же, с. 18, 25—26.

Сноски к стр. 51

⁷ Там же, с. 34.

Сноски к стр. 52

⁸ Ф. И. Рыбаков познакомился с Толстым, работая в 1893 г. на голоде. Автор воспоминаний: Жизнь для всех, 1911, № 3—4, с. 470—476; Воронежский телеграф, 1912, 7 ноября.

⁹ Из стихотворения Ф. Шиллера «К друзьям» (1802).

Сноски к стр. 53

¹⁰ Архив И. Хэпгуд в Нью-йоркской публичной библиотеке.

¹¹ ГМТ.

¹² Там же.

Сноски к стр. 54

¹³ Л. Н. Толстой и художники. М., 1978, с. 114.

¹⁴ Пастернак Л. О. Записи разных лет. М., 1975, с. 176. В альбоме, изданном журналом «Север» в 1895 г., воспроизведены четыре работы: «Наполеон и Лаврушка», «Первый бал Наташи», «Встреча Наташи и кн. Андрея в Мытищах», «Расстрел поджигателей». Подлинники хранятся в ГМТ.

¹⁵ ГМТ.

Сноски к стр. 55

¹⁶ Полный текст письма неизвестен. Сохранившийся фрагмент — т. 66, с. 332. Книга Дюма есть в Яснополянской библиотеке.

¹⁷ См. Гусев Н. Н. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год. М., 1970. с. 74.

Сноски к стр. 56

¹⁸ В Яснополянской библиотеке хранится корректурный оттиск, где рукой Гуревич восстановлены цензурные изъятия отдельных «словечек». Подлинный текст напечатан в т. 29, с. 173—201.

Сноски к стр. 57

¹⁹ Этот французский текст, сильно отличающийся от русской редакции статьи, опубликован в мартовском номере за 1896 г. международного журнала «Cosmopolis», выходившего в Париже (Ширмаков П. Л. Н. Толстой и журнал «Cosmopolis» — Русская литература, 1963, № 4, с. 214). Редакции Юбилейного издания публикация осталась неизвестной, и потому статья «Le non agir» напечатана в т. 90, с. 22—34, по восьмой (последней, сохранившейся в архиве Толстого) рукописи.

Сноски к стр. 58

²⁰ Аполлов отправил в «Северный вестник» легенду «Ормузд и Ариман». По цензурным условиям была напечатана лишь в 1898 г. в Англии (сб. «Свободное слово», № 1).

²¹ Рассказ «Кто прав?» Вероятно, в связи с этим рассказом находится прекрасная художественная зарисовка, внесенная 11 августа в записную книжку и 16 августа в дневник: «Утро. Голубая дымка, роса как пришита на траве...».

²² Тогда это была устойчивая мысль. В дневнике 18 июля записано: «Форма романа не только не вечна, но она проходит. Совестно писать неправду, что было то, чего не было. Если хочешь что сказать, скажи прямо».

²³ Воспоминания Ге о встречах во Флоренции с А. И. Герценом и М. А. Бакуниным были напечатаны в «Северном вестнике», 1894, № 3.

Сноски к стр. 60

²⁴ Письмо к М. А. Новоселову 3 августа 1893 г. Новоселов переслал Толстому письмо В. А. Даниловой, сестра которой привлекалась по политическому делу, и просил похлопотать за нее через А. М. Кузминского.

Сноски к стр. 62

²⁵ Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, с. 448—449.

Сноски к стр. 63

²⁶ Воспоминания «Мои две встречи с Л. Н. Толстым» Коц, писал сорок шесть лет спустя, и помнилось, видимо, немногое (см. Летописи Гос. Литературного музея, кн. 12, с. 363—368). Воспоминания, впрочем, удостоверяют, что летом следующего, 1894 г., Толстой вместе с художником Н. А. Касаткиным и Н. Н. Ге-сыном посетил близ Ясенок не только цементный и кирпичный заводы Гиля, но и осматривал шахту, интересуясь механизмом, обеспечивающим безопасность людей при спуске.

Сноски к стр. 64

²⁷ Письма Т. Л. Толстой к Л. П. Никифорову хранятся в ГМТ. О редактированном ею переводе «Жизни» Татьяна Львовна рассказывала: «Мои родители против того, чтобы выставлять мое имя на переводе — отец потому, что находит, что всякий будет иметь право бранить меня за то, что я думаю, что мое имя имеет какое-либо значение, а моя мать оттого, что находит, что «Une vie» очень цинично».

²⁸ Вошел в сб. рассказов Мопассана «На воде», изд. в 1894 г. «Посредником». В 90-томном издании не напечатан.

Сноски к стр. 65

²⁹ См. Апостолов Н. Н. Лев Толстой и русское самодержавие. ГИЗ, 1930, с. 120. Отдельное изд. выпущено «Посредником» лишь в 1908 г. Подлинный русский текст напечатан в т. 39, с. 3—26, с комментариями В. С. Мишина.

Сноски к стр. 66

³⁰ Письма от 10 декабря 1893 г. Отмечены в списке М. Л. Толстой (т. 66, с. 466).

³¹ Подлинник письма Л. Н. Толстого Полушин отправил К. П. Победоносцеву, у которого искал покровительства, желая сокрушить «современного Голиафа неверия». Рассказ напечатан не был. Переписка Победоносцева с Полушиным и Л. А. Тихомировым по этому поводу: Летописи Гос. лит. музея, кн. 12, с. 109—112.

Сноски к стр. 67

³² Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка, с. 102—118.

³³ Н. Н. Гусев, комментатор этой работы в 90-томном издании, писал: «Потому ли, что он не считал свою работу законченной, или потому, что появился новый перевод знакомого Толстому японского ученого Даниила Кониси <в 1894 г.>, но Толстой не отдал свою работу в печать» (т. 40, с. 501).

Сноски к стр. 68

³⁴ Рукописи этой статьи (автографы и копии) составляют 1384 листа разного формата.

³⁵ Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 581.

Сноски к стр. 69

³⁶ В 90-томном издании статья «Христианство и патриотизм» должна была войти, согласно хронологии, в 29-й том (вышел в 1954 г.). Но смогла быть напечатана, как и ряд других публицистических работ 1893—1898 гг., лишь в 39-м томе (вышел в 1956 г.), после тома 38-го с художественными произведениями и статьями 1910 года (как бы дополнение к основному корпусу сочинений).

³⁷ Приведено в подстрочном примечании к гл. II.

Сноски к стр. 70

³⁸ См. «Материалы к биографии с 1886 по 1892 год», с. 49—51.

Сноски к стр. 71

³⁹ Лев Толстой и В. В. Стасов, с. 139. Письмо к Толстому 26 августа 1894 г.

Сноски к стр. 72

⁴⁰ Письмо 9 сентября 1894 г. — Русская литература, 1960, № 4, с. 182 (публикация Р. Заборовой).

⁴¹ Вышедшая в Париже книга М. М. Манасеиной «Пассивная анархия и граф Лев Толстой (Царство Божие внутри вас)».

⁴² Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 582.

⁴³ Первое исполнение оперы состоялось на сцене Малого театра в Москве 17 марта 1879 г., в Большом театре — 11 января 1881 г. Еще в октябре 1878 г. Толстой спрашивал И. С. Тургенева: «Что «Евгений Онегин» Чайковского? Я не слышал еще его, но меня очень интересует» (т. 62, с. 447). По свидетельству С. Л. Толстого, с «Евгением Онегиным» Толстой был знаком только по отрывкам в фортепианном переложении.

Сноски к стр. 73

⁴⁴ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 223.

⁴⁵ Пастернак Л. О. Записи разных лет, с. 180—181.

⁴⁶ Пастернак Б. Избранное в 2 т., т. 2. М., 1985, с. 228.

⁴⁷ Толстой познакомился с Григоровичем в Петербурге в начале 1856 г. Он был моложе Григоровича на шесть лет.

⁴⁸ «Антон-Горемыка» был напечатан в «Современнике» в 1847 г. Толстому было тогда около 19 лет.

Сноски к стр. 74

⁴⁹ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 110.

Сноски к стр. 75

⁵⁰ См. две полемические заметки: сообщение В. Ф. Булгакова и реплика Н. К. Гудзия (Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 295—306). В этом споре, с нашей точки зрения, прав Н. К. Гудзий, возражавший против внесения правки в основной текст — как сделанной со специальной целью (для сценического исполнения пьесы) и временами наспех, бессистемно.

Сноски к стр. 76

⁵¹ Оно неизвестно. Вероятно, было отобрано у Черткова, собиравшего материалы по этому делу, при обыске в 1897 г. Книга Черткова «Похищение детей Хилковых» вышла в Англии в 1901 г.

⁵² Цитата из Евангелия.

⁵³ Он встретился с Толстым не впервые: был в Москве 18 января и в Бегичевке 8—9 февраля 1892 г. О посещении Ясной Поляны 5—6 ноября 1893 г. опубликовал статьи в «Daily Chronicle», 1893, 14—26 декабря.

Сноски к стр. 77

⁵⁴ Письмо к Александру III сохранилось в нескольких редакциях. Последняя впервые была напечатана в книге «Лев Толстой и русские цари», М., 1918. С вариантами — т. 67, с. 4—11.

⁵⁵ Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого, т. III, с. 227.

⁵⁶ Черновик письма Рихтеру напечатан в т. 67, с. 55.

⁵⁷ Сохранившиеся далеко не полно письма Толстого напечатаны, с цензурными пропусками, в «Толстовском ежегоднике» 1913 г.; затем, без купюр: 10 — в т. 63—71 Юб. изд., 1 — в «Яснополянском сборнике», 1968. Промежутки между письмами и ответами бывали обычно длительными из-за трудности самой переписки, многое пропадало. Известны 23 письма Бондарева; опубликованы в 1996 г.: Vorträge und Abhandlungen zur Slavistik. Band 29. Л. Н. Толстой и Т. М. Бондарев. Переписка. Сост. и ред. А. А. Донсков. Мюнхен.

Сноски к стр. 79

⁵⁸ Записки Отдела рукописей ГБЛ. Вып. 39. М., 1978, с. 163. Запись эта перекликается с отзывом о Толстом, содержащимся в письме А. П. Чехова от 27 марта 1894 г.: «... Толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6—7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода» (Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30 т. Письма в 12 т. Т. 5, М., 1977, с. 283). Цуриков был в Ясной Поляне вместе с сестрой М. А. Дубенской; ее рассказ «Буренчиха» в 1891 г. Толстой рекомендовал для «Посредника».

Сноски к стр. 80

⁵⁹ «И свет во тьме светит».

Сноски к стр. 81

⁶⁰ Письмо хранится в ГМТ. Сведения о нем — в комментариях Н. В. Горбачева (т. 29, с. 417). Толстой познакомился с Н. И. Стороженко в 1881 г. Первое известное письмо к нему относится к октябрю 1894 г. (текст в копировальной книге; копировальный пресс появился у Толстых лишь в 1894 г.).

Сноски к стр. 82

⁶¹ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 43.

⁶² Дневник В. Ф. Лазурского. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 448.

⁶³ Только в т. 29-м из текста удалены две неавторизованные поправки, внесенные П. И. Бирюковым в последнюю рукопись Толстого.

Сноски к стр. 83

⁶⁴ Л. Л. Толстой находился в Париже, лечился.

⁶⁵ В книге «Почин. Сборник Общества любителей российской словесности на 1895 год». М., 1895.

Сноски к стр. 84

⁶⁶ Первоначально этот сюжет воплотился в притче о фальшивых и настоящих золотых монетах, завершавшейся словами: «Так и кончилось мое столкновение с людьми науки. Люди науки продолжают набирать все больше и больше фальшивых золотых, перебирать и чистить их. Я же тогда же получил взамен подвергнутых испытанию и не выдержавших его ложных знаний то истинное и нужное мне знание, которое прежде скрывалось от меня ложными» (т. 31, с. 213).

Сноски к стр. 85

⁶⁷ Микулич В. Встречи с писателями, с. 60.

⁶⁸ Веселовский Ю. А. Беседа с Толстым. — Международный Толстовский альманах, сост. П. Сергеенко. М., 1909, с. 38.

⁶⁹ Там же, с. 40—41.

⁷⁰ «Monde Slave», 1928, № 8.

Сноски к стр. 86

⁷¹ Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 11.

⁷² Чтение этой книги, как отмечено 22 декабря в дневнике, подняло в Толстом «воспоминания о прежней страстности добра, полного, на деле, жизнью исполнения истины». В 1895 г. русский перевод книги Сабатье был издан «Посредником».

⁷³ Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 14.

⁷⁴ Была послана автором Толстому и сохранилась в Яснополянской библиотеке.

Сноски к стр. 87

⁷⁵ Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 126.

⁷⁶ 24 января 1894 г. в числе событий за истекший месяц Толстой отметил: «То, что работая — воду возить — перенатужился в мороз, и что-то сделалось в груди. И с тех пор слабость и близость смерти стала гораздо ощутительнее».

⁷⁷ 22 января 1894 г. Кони известил, что сделано распоряжение об освобождении Холевинской.

Сноски к стр. 88

⁷⁸ Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого, т. III, с. 224. Известны также воспоминания об этом вечере А. В. Цингера (он изображал Вл. Соловьева) — Международный Толстовский альманах, с. 381—382; В. М. Лопатина, тогда судебного деятеля, позднее артиста Художественного театра (там же, с. 104—107); Л. О. Пастернака (он гримировал Лопатина; «Записи разных лет», с. 184). Захарьина изображал артист Малого театра А. А. Федотов, Антона Рубинштейна — В. А. Маклаков, Льва Лопатина — журналист В. Е. Ермилов, Репина — В. К. Молодзиевский, виолончелиста Брандукова — Д. П. Сухов.

⁷⁹ Бунин И. А. Собр. соч. в 6 т. Т. 6, с. 49—50.

⁸⁰ Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, т. 2, с. 388.

Сноски к стр. 89

⁸¹ Летописи Гос. Лит. музея, кн. 12, с. 169.

Сноски к стр. 90

⁸² П. А. Капнист, попечитель Московского учебного округа.

⁸³ Цингер А. В. У Толстых. — Международный Толстовский альманах, с. 392. См. также воспоминания Ек. Н. Янжул — Там же, с. 430—431, и акад. Б. Келлера: Замечательный русский ученый. К 100-летию со дня рождения К. А. Тимирязева — Труд, 1943, 3 июня. В архиве Н. Н. Гусева (ГМТ) сохранились воспоминания проф. В. В. Марковникова и студента-распорядителя на съезде С. А. Некрасова (опубликованы: Природа, 1978, № 9, с. 9—10; Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева, с. 86—89).

⁸⁴ Природа, 1978, № 9, с. 9.

⁸⁵ Вопросы философии и психологии, 1894, кн. 23, с. 457.

Сноски к стр. 91

⁸⁶ В «Посреднике» статья не была издана.

⁸⁷ ГМТ, письмо 8/20 марта 1894 г. Ср. также запись этого дня в дневнике: Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 319.

Сноски к стр. 93

⁸⁸ М. Н. Чистяков записал беседу с М. П. Тарабариным, и Толстой просмотрел запись. Опубликована в Летописях Гос. Лит. музея, кн. 2, М., 1938, с. 25—26.

Сноски к стр. 94

⁸⁹ В архиве Черткова (ГМТ) хранится автобиография «Житье Е. Ещенко».

⁹⁰ В «Летописи» Н. Н. Гусева сказано, что такие типы выведены Толстым в драме «Живой труп» в лице Феди Протасова и Каренина. Это так. Но замысел 1894 г. был, видимо, иной. В записной книжке он формулирован так: «Повесть: один, практичный, бросает, другой, любовник, женится» (т. 52, с. 255).

⁹¹ Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого, т. III, с. 229. Сделанная Бирюковым запись неизвестна.

Сноски к стр. 95

⁹² Там же.

⁹³ Письмо Н. Н. Ге к Толстому от 8 марта из Петербурга неизвестно — было отдано В. В. Стасову, который опубликовал отрывок из него в книге «Николай Николаевич Ге, его жизнь, произведения и переписка». М., 1904, с. 382—383.

⁹⁴ 23 марта, возобновив после полуторамесячного перерыва дневник, Толстой отметил: «Занимаюсь опять теорией искусства, по случаю предисловия к Мопассану». В марте были прочитаны книги: французская Гюйо «Искусство с точки зрения социологии» и английская Найта «Философия прекрасного».

Сноски к стр. 96

⁹⁵ Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым, с. 454—455.

⁹⁶ Труд И. Д. Гальперина-Каминского «Толстой устами Толстого. Биография в письмах» вышел в Париже в 1912 г., а письма публиковались тогда же в журнале «Grande revue» (это вызвало протест со стороны Общества Толстовского музея, издававшего после смерти Толстого его переписку с А. А. Толстой и Н. Н. Страховым, и со стороны французских друзей Толстого — Биду и Саломона).

⁹⁷ Русский перевод, выполненный Л. Р. Ланским — Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 65—71.

Сноски к стр. 97

⁹⁸ Текст известен лишь по мемуарам Гальперина-Каминского и не вошел в 90-томное издание.

⁹⁹ В «Летописи» Н. Н. Гусева событие ошибочно отнесено к ноябрю-декабрю 1894 г. «Корреспонденция из Берлина» об этой встрече появилась в «Новом времени» 22 апреля 1894 г.

Сноски к стр. 98

¹⁰⁰ Блюменталь Оскар. Встреча со Львом Толстым. — Сборник воспоминаний о Л. Н. Толстом. М., 1911, с. 69.

¹⁰¹ Статья «Нового времени», цит. по: Интервью и беседы с Львом Толстым. М., 1986, с. 74—75.

¹⁰² С. Н. Толстой.

¹⁰³ Записная книжка Уайта, хранящаяся в Корнельском университете (США; сердечно благодарю Отдел редких книг и рукописей университетской библиотеки и проф. Патрицию Карден за предоставление копии записей, относящихся к Толстому, В. Александрова — за перевод этого материала).

¹⁰⁴ Autobiography of Andrew Dickson White. London, 1905, vol. II, p. 72—100. Русский перевод: Яснополянский сборник. Тула, 1972, с. 219—223 (публикация А. К. Ломуновой); Иностранная литература, 1978, № 8, с. 225—231 (публикация В. Я. Лакшина); В мире отечественной классики. М., 1987, с. 364—389 (публикация В. А. Александрова). В дальнейшем цитаты — из последней публикации.

Сноски к стр. 99

¹⁰⁵ Белоусов И. А. Литературная среда. М., 1928, с. 215.

Сноски к стр. 100

¹⁰⁶ В 1912 г. этот шеститомник был удостоен премии Академии Наук.

¹⁰⁷ Литературное наследство, т. 69, кн. 1, с. 539.

Сноски к стр. 101

¹⁰⁸ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 222.

¹⁰⁹ Н. Н. Ге.

¹¹⁰ А. Фрэнсис, пастор американской церкви, взявшийся помочь в деле Хилковых, если они окрестят детей. Был у Толстого 16 и 17 февраля. «... Они все уверены, что Ц. В. развратная девица и что совершенное распутство входит в наши правила. Я его разуверил», — писал Толстой (т. 67, с. 39).

¹¹¹ ГМТ.

¹¹² Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 279.

Сноски к стр. 102

¹¹³ В 1894 г. Кузминские не проводили лето в Ясной Поляне, и Татьяна Андреевна приезжала лишь на несколько дней в августе.

¹¹⁴ Пятилетний сын Чертковых.

¹¹⁵ Может быть, Чертков не всегда был деликатен и почти всегда очень настойчив. Но многие бумаги Толстого, в частности, некоторые письма того времени, сохранились лишь в копиях, сделанных Чертковым. Благодаря его стараниям в августе 1894 г. в доме Толстых появился копировальный пресс.

Сноски к стр. 103

¹¹⁶ Русанов Г. А., Русанов А. Г. Воспоминания о Л. Н. Толстом. Воронеж, 1972, с. 100—106. Воспоминания П. Е. Щеголева «Встречи с Толстым» (в 1894, 1895 и 1899 гг.) опубликованы в 1928 г.: Новый мир, № 9, с. 207—213.

Сноски к стр. 104

¹¹⁷ Комментарии Н. В. Горбачева в Юб. издании, т. 30.

Сноски к стр. 105

¹¹⁸ Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка, с. 129, 133.

¹¹⁹ Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, т. 2, с. 317, 318.

Сноски к стр. 106

¹²⁰ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 591 (сообщение А. Мазона).

¹²¹ Хранится в Русском музее в Санкт-Петербурге.

¹²² См. Гусев Н. Н. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 385—390.

Сноски к стр. 107

¹²³ The Sterling Library, 1894, № 28, 8 октября.

¹²⁴ Л. Н. Толстой. Ненапечатанное заключение к последнему отчету о помощи голодающим. Женева, 1895, с. 10—14.

¹²⁵ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 454—455.

¹²⁶ Книга с дарственной надписью, датированной 25 марта 1894 г., сохранилась в Яснополянской библиотеке.

Сноски к стр. 108

¹²⁷ Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 211.

¹²⁸ Его воспоминания «Two Days with Count Tolstoy» опубликованы, с согласия Толстого, в 1897 г. в лондонском журнале «The Progressive Review» (перевод — В. Александрова — Русская литература, 1982, № 2). «Статья о вашем визите очень хороша и для всех нас может быть только приятной», — писал Толстой, благодаря за ее присылку (письмо 29 декабря 1897 г. — Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 211; там же напечатаны впервые еще шесть писем Толстого 1896—1903 гг. к Э. Кросби; полностью переписка Толстого и Кросби входит в труд «Лев Толстой и США», подготовленный в ИМЛИ).

¹²⁹ Кросби умер в 1906 г. Статья Толстого была опубликована «Посредником» в 1911 г.: Кросби Эрнест. Толстой и его жизнепонимание.

Сноски к стр. 109

¹³⁰ Это событие отражено в очерке Татьяны Львовны «Н. Н. Ге»: Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания, с. 284—286.

Сноски к стр. 110

¹³¹ Переписка с П. М. Третьяковым опубликована: Литературное наследство, т. 37—38, с. 251—267.

Сноски к стр. 111

¹³² В. Ф. Лазурский записал в дневнике 30 июля: «Л. Н. говорит, что, работая и отдыхая теперь в мастерской <Татьяны Львовны>, и он все больше и больше всматривается в “Распятие” Ге и все больше проникает в мысль художника» (Литературное наследство, т. 37—38, с. 474).

¹³³ Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания, с. 296.

¹³⁴ Лев Толстой и В. В. Стасов, с. 157.

Сноски к стр. 112

¹³⁵ М. В. Булыгин отказался предоставить лошадей по воинской повинности.

¹³⁶ Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 349. В те дни Татьяна Львовна рассказала в Ясной Поляне «придворный анекдот»: «Профессор Ключевский явился давать урок великой княжне Ксении, дочери Александра III. «Я не буду сегодня заниматься, — сказала та, — я расстроена, потому что папа расстроен. Он читал последнее произведение Толстого «Царство Божие» и говорит: «Его давно пора засадить». А ваше — профессоров — каково мнение об этом?» Неизвестно, что отвечал Ключевский» (Дневник В. Ф. Лазурского — Литературное наследство, т. 37—38, с. 448). Другой вариант этой истории, тоже со слов Татьяны Львовны, привел Д. П. Маковицкий, бывший в Ясной Поляне в августе 1894 г.: Александр III пришел с книгой «Царство Божие внутри вас» в кабинет одного из своих сыновей, которому в это время профессор В. О. Ключевский преподавал историю. «Это ужасно, что Толстой пишет, — сказал царь, — следовало бы его наказать. Вы, господа, — обратился он к профессору, — не дадите мне его выслать». Еще раньше, когда царю советовали употребить репрессии против Толстого, он ответил: «Je ne veux ajouter à sa gloire la couronne de martir» <«Я не желаю увеличивать его славу короной мученика»>. «Мы, — прибавляла Т. Л. Толстая, — ожидаем, что нас все-таки куда-нибудь вышлют. Но правительство знает, что если бы оно выслало отца за границу, это лишь увеличило бы его влияние» (U L. N. Tolstého. Dr. Dušana Makovického. Turĉinsky sv. Martin, 1901, с 7. Изложение — Утро России, 1910, № 295, 9 ноября).

Сноски к стр. 113

¹³⁷ Впоследствии И. А. Бунин написал М. В. Карамзиной: «Что общего у меня с Толстым? Он очень, очень близок мне не только как художник и великий поэт, но и как религиозная душа. Перечитайте кое-что, что я выписал из его дневников, — например, как он шел на закате из Овсянникова, — «лес, рожь, радостно», — как ехал вечерней зарей через лес Тургенева: «и соловьи, и жуки, и кукушка...» Более прекрасных, несравненных слов о бессмертии ни у кого нет во всей мировой литературе» (Литературное наследство, т. 84, кн. 1, с. 670).

¹³⁸ Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, т. 2, с. 305, письмо 1 авг. 1894 г.

Сноски к стр. 114

¹³⁹ По этому тексту пьеса была напечатана впервые в 1919 г.: журнал «Бирюч Петроградских государственных академических театров», март, и воспроизведена в т. 29, с. 281—291. В т. 29, с. 364—371 — конспект пьесы и набросок первого действия, относящиеся к 1884 г. В архиве Толстого сохранилась еще одна чрезвычайно интересная рукопись: сделанная В. Г. Чертковым копия «Жития св. Петра, бывшего прежде мытарем» (автор — П. П. Беликов), с многочисленными поправками Толстого. Поправки эти были учтены в изданной «Посредником» в 1886 г. книжке; см. Донсков А. А. «Житие Петра Мытаря» в обработке Л. Н. Толстого. — Русская речь, 1996, № 4, с. 6—9.

¹⁴⁰ Литературное наследство, т. 37—38, с. 446, 479.

¹⁴¹ Опубликован в «Литературном наследстве», т. 37—38, с. 444—484.

Сноски к стр. 116

¹⁴² Письмо 18 июля 1894 г., ГМТ.

Сноски к стр. 117

¹⁴³ Кораблев В. И. Лев Толстой и славянство. — Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика А. С. Орлова. М., 1934, с. 415. 3 сентября Мария Львовна написала Л. И. Веселитской (посетившей Толстых в апреле в Москве, в мае в Ясной Поляне и ставшей другом семьи): «Был у нас интересный малый, словак из Венгрии, «темный». Приезжал нарочно в Ясную на неделю, чтобы видеть и узнать папа. Интересуется не блузой, а самыми важными и существенными вопросами» (Микулич В. Встречи с писателями, с. 81).

Сноски к стр. 118

¹⁴⁴ Библейские слова. По смыслу: «Богатство и зло».

¹⁴⁵ Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, т. 2, с. 317.

Сноски к стр. 119

¹⁴⁶ В 1895 г. письмо было опубликовано в Женеве М. К. Элпидиным отдельной брошюрой: «Lettre sur la raison et la religion». Письмо Л. Н. Толстого «О разуме и религии».

Сноски к стр. 120

¹⁴⁷ «О том, как мы с отцом решали земельный вопрос» — Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания, с. 357.

¹⁴⁸ 14 сентября Татьяна Львовна извещала Софью Андреевну: «Вчера вечером папа только к 12-ти пришел наверх и принес с собой целый рассказ, который он написал. Будем сегодня его переписывать» (ГМТ). Эта копия рукой Марии Львовны и Татьяны Львовны сохранилась. Позднее Толстым сделаны в ней многочисленные поправки и дополнения, поставлена подпись и дата: 25 декабря 1894. По мнению А. С. Петровского, эту рукопись можно считать второй редакцией рассказа (т. 29, с. 379).

¹⁴⁹ 1—2 октября Толстой с дочерью Татьяной Львовной провел в Пирогове у брата Сергея Николаевича. Ездил туда верхом, на обратном пути сильно ушиб ногу.

Сноски к стр. 121

¹⁵⁰ Первая черновая редакция рассказа опубликована впервые в журнале «Летопись», 1916, № 1, с. 104—115, с вступительной заметкой В. Срезневского; перепечатана, с некоторыми уточнениями по автографу, в т. 29, с. 295—304. См. Гудзий Н. К. Материалы для изучения стиля Л. Толстого. «Хозяин и работник» в первоначальной и в окончательной редакциях. — Труды Орехово-Зуевского пед. института, вып. 1, 1936, с. 41—53.

Сноски к стр. 122

¹⁵¹ Лазурский В. Ф. Дневник — Литературное наследство, т. 37—38, с. 485.

Сноски к стр. 123

¹⁵² Реальный факт. 24 сентября 1894 г. в Крапивенский съезд земских начальников Толстой писал прошение от имени неграмотной крестьянки Ольги Лукиной, совершившей такое «преступление» (т. 90, с. 349. Там же — факсимильное воспроизведение автографа).

Сноски к стр. 124

¹⁵³ Статья помещена в т. 39, с. 81—98.

Сноски к стр. 125

¹⁵⁴ Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 314 (публикация М. И. Перпер).

¹⁵⁵ В последнее недельное чтение (декабрь) «Круга чтения» Толстой включил отрывок из книги В. Ольховского «Назарены в Венгрии» (изд. «Посредника»), а в июньское месячное чтение заметку Попова о Дрожжине, «Письмо военного врача А. Шкарвана, отказавшегося от военной службы в 1894 году» и его статью «Почему нельзя служить военным врачом».

Сноски к стр. 126

¹⁵⁶ Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого, т. III, с. 241—242. Позднее, живя в Канаде, П. В. Веригин вспоминал, что брат Василий и Верещагин рассказывали об этой встрече: их «очень удивило, что во Л. Н-че они мало заметили «графского», так как слышали, что Л. Н. имеет титул графа... их поразила простота обращения и приятная, как бы душевная осанка Л. Н-ча» (Международный Толстовский альманах, 1909, с. 20).

¹⁵⁷ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 227.

Сноски к стр. 127

¹⁵⁹ 10 января 1895 г. Софья Андреевна записала: «Ночью била негативы фотографий группы темных и своей бриллиантовой серьгой старалась из них прежде вырезать лицо Л. Н., что плохо удавалось. Легла в 3 часа ночи» (там же, с. 229).

¹⁶⁰ Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. М., 1897, с. 650, 653. В «Русских ведомостях» (1897, 19 июня) Толстой читал статью Белоголового «Три встречи с Герценом».

Сноски к стр. 128

¹ Микулич В. Встречи с писателями, с. 86.

Сноски к стр. 130

² Опубликованы в «Летописях Литературного музея», кн. 12, с. 369—372.

³ Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 130—138. Там же на с. 127 воспроизведен рисунок Нерадовского: «Толстой за роялем» (когда он играл в четыре руки с хозяйкой дома А. М. Олсуфьевой).

Сноски к стр. 131

⁴ Яснополянский сборник. Тула, 1978, с. 64 (публикация З. Н. Ивановой).

Сноски к стр. 132

⁵ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 251—252. Следы чтения Маркса — в рукописях книги «Так что же нам делать?», дневнике 1889 г. и др.

⁶ Шаховской Д. И. Толстой и русское освободительное движение — Минувшие годы, 1908, № 9, с. 315—316.

Сноски к стр. 133

⁷ Книга «Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым», изданная Обществом Толстовского музея в 1914 г., обрывается на 1894 г. Письма 1895 г. — последнего года жизни Страхова — остаются неопубликованными. Цитаты из них — в «Летописи» Н. Н. Гусева.

Сноски к стр. 134

⁸ А. Л. Флексер писал критические статьи под псевдонимом А. Волынский. Был у Толстого в Ясной Поляне в августе 1894 г.

⁹ Изречение из «Апологии» христианского теолога и писателя II—III в. Тертуллиана, в конце жизни порвавшего с церковью.

¹⁰ Чертков находился тогда в Петербурге. Перевод был сделан С. Рапопортом совместно с Дж. Кенворти и вышел в 1895 г. в Лондоне.

Сноски к стр. 135

¹¹ Толстой в это время, отказавшись от литературной собственности, никогда не брал гонораров.

¹² Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 238.

¹³ Воспоминания Е. И. Раевской, запись 11 марта (ГМТ). Заметка в № 12 газеты «Неделя», 19 марта.

Сноски к стр. 136

¹⁴ И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. Материалы. II. М. — Л., 1949, с. 68.

¹⁵ Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 138.

¹⁶ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 234.

¹⁷ Смена, 1986, № 8 (апрель), с. 22—24 (публикация Л. Озерова).

¹⁸ Давыдов А. В. Семейное горе. — Октябрь, 1978, № 8, с. 221—222.

¹⁹ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 238.

Сноски к стр. 138

²⁰ Старший брат Н. Н. Толстой (1823—1860).

²¹ Письмо опубликовано в кн.: Жданов В. Любовь в жизни Льва Толстого. М., 1993, с. 230—232 (1-е изд. книги — в 1928 г.).

²² Один рассказик Ванечки был напечатан.

²³ Позднее, в 1932 г., прах перенесен на Конаковское кладбище близ Ясной Поляны. См. работу Н. П. Пузина «Потомство Л. Н. Толстого (родословная роспись и материалы к ней)» в кн.: Пузин Н. П., Архангельская Т. Н. Вокруг Толстого. Тула, 1982, а также Пузин Н. П. Кочаковский некрополь. Тула, 1998.

Сноски к стр. 139

²⁴ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 512, 515.

²⁵ ГМТ.

²⁶ Крестьянин Н. Т. Изюмченко, отказавшийся от военной службы, высылался в Сибирь. Толстые посетили его 22 марта. Е. И. Попов написал по этому случаю В. Г. Черткову: «Она, собственно, получила разрешение от губернатора, Льва же Николаевича офицер пропустил на свой страх. Оба были рады и взволнованы...» (Летописи Литературного музея, кн. 12, с. 170).

²⁷ ГМТ.

²⁸ Один, на холсте маслом, находится в Ясной Поляне в комнате Софьи Андреевны; второй, на дощечке — в московском Доме-музее.

Сноски к стр. 140

²⁹ Позднее С. Л. Толстой вспоминал: «В своем дневнике 1895 года отец написал нечто вроде завещательной записки. В нем он пожелал, чтобы после его смерти его рукописями занялись Софья Андреевна, В. Г. Чертков и Н. Н. Страхов. Прочтя эту запись, я его спросил: «Почему ты не упомянул обо мне в числе лиц, которым ты поручаешь разбирать свои рукописи? Я бы добросовестно работал над этим». Он недовольным тоном ответил: «Потому что никто из моих сыновей не разделяет моих взглядов» (Яснополянский сборник. Тула, 1988, с. 164. Публикация Н. П. Пузина).

Сноски к стр. 141

³⁰ 12 марта в дневнике Толстого запись: «За это время вышел «Хозяин и работник», и слышу со всех сторон похвалы, а мне не нравится, и несмотря на то, чувство мелкого тщеславного удовлетворения». Потом 27 марта: «Рассказ плохой. И мне хотелось бы написать на него анонимную критику, если бы был досуг и это не было бы заботой о том, что не стоит того». Видимо, требования к художественному творчеству все повышались — к собственному прежде всего; поиски новых путей искусства занимали все больше — и в мыслях и в делах.

Сноски к стр. 142

³¹ Бунин И. А. Собр. соч., т. 6, с. 53.

³² Напечатана в т. 5 «Словаря...», СПб., 1897; в 1906 г. помещена «Посредником» в виде предисловия к сочинению Бондарева «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца».

Сноски к стр. 143

³³ В декабре 1894 г. Ф. Ф. Лахман прислал Толстому книгу (на немецком языке) «Не догмат и не вероисповедание, а религия». Толстой написал в ответ: «Вы, вероятно, молоды и сильны, и потому перед вами открывается великая, хотя, может быть, и страдальческая в мирском смысле деятельность. Сознание служения Богу истиной да поддержит вас в ней» (т. 67, с. 293).

³⁴ В т. 68, с. 55—66, напечатаны последняя немецкая и последняя русская. Обе — копии рукой Софьи Андреевны, с поправками Толстого.

Сноски к стр. 144

³⁵ Дневник помещен в № 7 рукописного журнала «Архив Л. Н. Толстого», под заглавием «Из тюрьмы», а позднее вошел в книгу, изданную в Англии со вступительной статьей и примечаниями В. Д. Бонч-Бруевича: «Письма духоборческого руководителя Петра Васильевича Веригина». Крайстчерч, 1901.

Сноски к стр. 145

³⁶ Микулич В. Встречи с писателями, с. 95—96.

³⁷ Летописи Литературного музея, кн. 12, с. 170.

³⁸ Дата устанавливается по дневнику С. И. Танеева и письму Толстого к Н. Н. Ге-сыну от 8 июня: «Мы третьего дня только вернулись в Ясную Поляну... Софья Андреевна очень горюет о смерти Ванечки. Я рад все-таки, что она решилась никуда не ехать, а вернулась в Ясную» (т. 90, с. 291).

³⁹ В Ясную Поляну по железной дороге было доставлено его пианино.

Сноски к стр. 146

⁴⁰ Танеев С. Дневники. Книга первая. 1894—1898. М., 1981, с. 68.

⁴¹ Фонографические записи и письма Ю. И. Блока к Толстому и членам его семьи хранятся в ГМТ.

⁴² Е. И. Попов.

⁴³ В журнале «Циклист», 1895, № 21, 22, 24, 26, 29, была напечатана статья «Граф Л. Н. Толстой и его первые уроки езды на велосипеде».

⁴⁴ Микулич В. Встречи с писателями, с. 98.

⁴⁵ Имеются в виду оперные театры.

⁴⁶ Танеев С. Дневники, с. 89.

Сноски к стр. 147

⁴⁷ Позднее врач Д. Аменицкий рассказал о посещениях Толстым Преображенской больницы — Современная психиатрия, 1911, № 11, с. 634—638.

⁴⁸ В казанской газете «Волжский вестник» 20 апреля появилась заметка: «11 апреля в VII отделение окружного суда, в Москве, среди немногочисленной публики, собравшейся слушать неинтересные дела о пустых кражах, был и гр. Л. Н. Толстой. Граф живо интересовался всем ходом судебного следствия, прений и даже формальностями по составлению присутствия суда. Все время у него в руках была записная книжка, куда он часто вносил свои заметки».

Сноски к стр. 148

⁴⁹ Француженка Анна Сейрон жила в доме Толстых в 1880-е годы в качестве гувернантки. Немецкий критик Евгений Цабель выпустил в 1895 г. в Берлине ее отрывочные и во многом недостоверные воспоминания»: «Graf Leo Tolstoi. Von Anna Seuron». Перевод появился в 1895 г. в Петербурге и в 1896 г. в Москве.

⁵⁰ М. Л. Урусова, дочь друга Толстого Л. Д. Урусова, тульского вице-губернатора, умершего в 1885 г. (Толстой тогда сопровождал его в поездке в Крым). Талантливая пианистка, Мэри Урусова умерла в феврале 1895 г.; ей было всего 28 лет.

⁵¹ Гудзий Н. К. История писания и печатания «Воскресения» — т. 33, с. 339.

Сноски к стр. 150

⁵² Опубликована впервые: Толстой Лев. Неизданные тексты. М., 1933, с. 81—172; повторено, с уточнениями — т. 33, с. 23—94. Сам этот факт — подпись — свидетельство того, что Толстой считал вещь хотя бы предварительно завершенной, готовой к полной переписке.

Сноски к стр. 152

⁵³ Родившийся в Англии 24 августа 1897 г. сын Сергей остался единственным ребенком С. Л. Толстого. М. К. Толстая умерла летом 1900 г. в 35-летнем возрасте. В 1906 г. Сергей Львович женился на М. Н. Зубовой, но детей у них не было.

Сноски к стр. 154

⁵⁴ Танеев С. И. Дневники, кн. 1, с. 119—120.

⁵⁵ Там же, с. 120.

⁵⁶ Комментатор «Дневников» С. И. Танеева А. З. Корабельникова сообщает, что в архиве Танеева (хранится в Доме-музее П. И. Чайковского, г. Клин) находится много яснополянских фотографий, где он снят с Л. Н. Толстым (в частности — за шахматами), членами его семьи и гостями.

Сноски к стр. 155

⁵⁷ Опубликована впервые в Летописях Литературного музея, кн. 2, М., 1938, с. 6—11; затем — т. 39, с. 209—215.

Сноски к стр. 156

⁵⁸ Так позднее были названы две статьи против войны (1896 и 1898).

⁵⁹ Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 310 (публикация М. И. Перпер).

Сноски к стр. 158

⁶⁰ Чехов А. П. Полн. собр. соч и писем. Письма, т. 5, с. 68, 85, 87.

⁶¹ Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 372.

⁶² Cillès Daniel. Tchékhov ou le spectateur désenchanté. Paris, 1967, p. 255. В 1916 г. Татьяна Львовна намеревалась писать очерк о Чехове и обращалась к его сестре Марии Павловне за материалами (Мелкова А. С. Т. Л. Толстая и А. П. Чехов. — Яснополянский сборник. Тула, 1974, с. 212).

Сноски к стр. 159

⁶³ Семенов С. Т. Воспоминания о Л. Н. Толстом. СПб., 1912, с. 71—72. У Семенова неточность: в первой законченной редакции Евфимия и Симон приговаривались к двум годам каторжных работ, а Маслова, признанная «виновной, но заслуживающей снисхождения», к «ссылке на поселение в Сибирь» (т. 33, с. 62). Позднее все это было действительно изменено.

⁶⁴ Позднее Толстой усилил комизм — до гротеска, даже сатиры.

⁶⁵ Комментатор романа, Н. К. Гудзий, обратил внимание на детали, подтверждающие (особенно в рукописях) догадку Страхова о В. Г. Черткове, как одном из прототипов образа Нехлюдова.

Сноски к стр. 160

⁶⁶ М. Э. Здзеховский напечатал письмо Толстого в своей брошюре (псевдоним — М. Урсин), изданной в 1896 г. в Лейпциге.

⁶⁷ Переписка опубликована полностью в кн.: Białokozowicz Bazyli. Marian Zdziechowski i Lew Tołstoj. Białystok. 1995.

⁶⁸ Опубликована в «Книжках Недели», 1896, № 3.

Сноски к стр. 161

⁶⁹ Воспоминания П. Буайе, опубликованные в газете «Le Temps» и затем в книге, вышедшей на другой год после его смерти (Chez Tolstoï. Entretiens à Jasnaia Poliana, Paris, 1950), относятся к позднейшим встречам — в 1901 и 1902 гг.

Сноски к стр. 162

⁷⁰ Статья датирована в т. 31 неверно 1898 годом — на основе цензурного разрешения вышедшей в 1899 г. книги. В апреле 1895 г. Толстой читал «прекрасную», как отмечено в дневнике, биографию Рескина, составленную Э. Ритчи. Впоследствии многие мысли Рескина вошли в «Круг чтения».

⁷¹ А. Н. Агеев, молодой крестьянин дер. Казначеевка.

⁷² Д. Д. Козлов и И. С. Макаров, яснополянские крестьяне, бывшие ученики яснополянской школы 60-х гг.

⁷³ Немного позднее Мария Львовна рассказывала в письме В. Г. Черткову, что отец последнее время вял, ничего не пишет, «преимущественно от того, что он очень мучается дурным поведением Андрюши, не спит ночей, все думает о нем и подрастающем Мише и прямо, видимо, страдает». Андрею Львовичу было тогда 18 лет, Михаилу Львовичу — 16. В октябре Толстой написал Андрею, уехавшему готовиться к экзамену на вольноопределяющегося, длинное письмо, а Мише заготовил послание, которое в печатном тексте занимает десять страниц (т. 68, с. 219—228), но потом отправил более краткое (там же, с. 239—245). Софья Андреевна в Москве разъясняла сыновьям мысли отца. Про себя в молодости Толстой написал Михаилу: «Я, как очень увлекающийся человек, прошел в моей юности через этот постепенный ход удовлетворения похоти, но у меня, как и у всех молодых людей нашего времени, были очень определенные правила и идеалы. Правила эти были очень глупые, аристократические, но они сдерживали меня».

Сноски к стр. 164

⁷⁴ Таким образом, между первой законченной 1 июля 1895 г. редакцией и началом новой, второй редакции, располагаются хронологически рук. № 6—26 (автографы, копии, разрозненные листы). Отрывки из них (к сожалению, фрагментарно и применительно к порядку повествования в окончательном, печатном тексте романа) опубликованы в т. 33, с. 99—135.

Сноски к стр. 166

⁷⁵ Еще в декабре 1894 г. Н. С. Васильева обращалась к Толстому через своего родственника, артиста Малого театра А. А. Федотова, за этим разрешением. 11 декабря Федотов был у Толстого в Хамовниках: «И он, и особенно графиня, весьма сочувствуют вашей мысли поставить «Власть тьмы» (т. 68, с. 283). В тот же день Толстой отправил письмо Васильевой, позволив делать в драме «вычерки согласно требованиям цензуры и условиям сценической постановки» (там же). Разрешение на постановку было дано 15 сентября 1895 г. Николаем II. Васильева исполняла роль Анисьи, Акулину играла М. Г. Савина. Воспоминания Васильевой напечатаны в «Ежегоднике императорских театров», 1911, вып. 1.

⁷⁶ Помимо записи в Ежедневнике С. А. Толстой, воспоминаний артистов А. И. Сумбатова-Южина («Международный толстовский альманах», М., 1909) и Л. И. Леонидова («Прошлое и настоящее», М., 1948), статьи С. Николаева «Толстой — зритель Малого театра» («Малый театр», 1940, № 22), об этом событии сохранились свидетельства писательницы Р. М. Хин-Гольдовской в ее дневниках: «Л. Н. поместился в глубине ложи, точно скрываясь за широкой спиной Софьи Андреевны от публики. Изредка голова его выдвигалась между голов Софьи Андреевны и старой дамы — и тогда на него со всех концов залы устремлялись любопытствующие жадные и восторженные взоры... Сам Л. Н. очень постарел, похудел и согнулся». После второго акта в ложу Толстых привели «короля» венского «Бург-театра» Левинского, потрясенного пьесой. Толстой тихо, бегло переводил по-немецки целые фразы и объяснял ход действия (Встречи с прошлым, вып. 6. М., 1988, с. 87). В уборной А. И. Сумбатова, где оказался в антракте, Толстой «сурово» вглядывался в английскую картину, изображающую представление перед королем убийства Гонзаго в «Гамлете»:

«— Какое тут злое лицо у Гамлета! — сказал он. — А ведь Гамлет действительно зол. Ему кажется, что все мало, и все он себя за это упрекает и все мучается тем, что не может убить, кого решил. А сколько он людей перебил зря!..» (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, 1960, с. 72—73).

Сноски к стр. 167

⁷⁷ Куприн А. И. Собр. соч. в 9 т. Т. 9. М., 1973, с. 70—71. О постановке пьесы на сцене пражского рабочего театра извещал Толстого в апреле 1899 г. председатель клуба типографщиков Карел Вейберцан; в сентябре 1900 г. председатель берлинского общества «Свободная народная сцена» Конрад Шмидт также писал о выполненном «долге чести» — представлении «исключительной по силе народной драмы» (Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 374—376). «Власть тьмы» шла на Свободной сцене с января 1890 г. Первый постановщик, Отто Брам, присутствовал в 1888 г. на спектакле А. Антуана и в газетной корреспонденции написал, что с особенным восторгом отзывался о пьесе и ее исполнении Э. Золя. Берлинский спектакль с энтузиазмом встретили Генрих Харт и Теодор Фонтане (Шульц Х. Толстой в Германии — Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 216—219).

⁷⁸ В дневниках 1888—1889 гг. таких мест, густо зачеркнутых и вырезанных, оказалось 33, в дневниках 1890—1895 гг. — 12. В частности, и 17 строк в записи 6 октября 1895 г., сильно огорчившие Софью Андреевну. 13 октября в дневнике Толстого записано и подчеркнуто: «Я отрекаюсь от тех злых слов, которые я писал про нее. Слова эти писаны в минуты раздражения. Теперь повторяю еще раз для всех, кому попадутся эти дневники». В томах 50—53 90-томного издания те места, которые удалось прочесть, восстановлены. Злополучная запись 6 октября цитируется в письме Софьи Андреевны к Толстому от 12 октября.

Сноски к стр. 168

⁷⁹ О просьбе актеров приехать, чтобы Толстой прочитал им пьесу, писала Софья Андреевна 31 октября. Толстой ответил телеграммой: «Пускай приезжают» (т. 84, с. 243). Но с телеграммой произошла путаница, и чтение состоялось позднее, в Москве.

⁸⁰ ГМТ.

⁸¹ Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 626.

Сноски к стр. 169

⁸² А. Н. Бухман, тульский знакомый, воспитанник Н. В. Давыдова.

⁸³ Врач М. М. Холевинская, жившая в Туле.

⁸⁴ М. В. Сяськова, преподавательница детей Толстых.

⁸⁵ Яснополянский сборник. Статьи и материалы. 1910—1960. Тула, 1960, с. 218.

Сноски к стр. 170

⁸⁶ Это место никак не комментируется в т. 53. О каком-то «французе с поэмой для оценки» упоминала Софья Андреевна в письме 31 октября.

⁸⁷ Опубликовано полностью: Л. Н. Толстой и П. В. Веригин. Переписка. С.-Петербург, 1995; тогда же в Канаде с параллельным переводом на английский Джона Вудзворта.

⁸⁸ От 5 августа 1895 г. «Какое славное письмо Петра Веригина», — заметил Толстой (т. 68, с. 253). Напечатано в кн.: Письма духоборческого руководителя П. В. Веригина. Крайстчерч (Англия), 1901, с. 14—16.

⁸⁹ Подлинники писем Толстого к Веригину неизвестны, если не считать оттисков в копировальных книгах. Первое письмо, в частности, печатается в т. 68 по копии с рукописной копии Тоболького губернского музея. Уезжая из Тобольска, Веригин оставил письма Толстого другу для прочтения, а тот не возвратил «до сих пор» (т. е. до 1909 г., к которому относится воспоминание для «Международного Толстовского альманаха»).

Сноски к стр. 171

⁹⁰ Не вошло в 90-томное изд. Опубликовано: Литературное наследство, т. 69, кн. 1, с. 476.

Сноски к стр. 172

⁹¹ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 107—108.

⁹² Пчельников П. М. Из дневника. — Международный Толстовский альманах, с. 280—281.

⁹³ Воспоминания об этом дне: Леонидов Л. И. Прошлое и настоящее. М., 1948, с. 61—62; Николаев С. Толстой — зритель Малого Театра — Малый театр, 1940, № 22. См. также в наст. книге с. 166.

Сноски к стр. 173

⁹⁴ Это мог быть только Михаил Львович. Илья Львович находился у себя в Гриневке, Сергей Львович еще в Англии, Лев Львович — в Швеции, Андрей Львович — в драгунском полку, стоявшем в Твери.

⁹⁵ Печатные отзывы о постановках «Власти тьмы» в 1895 г. см. в кн.: Ломунов К. Драматургия Л. Н. Толстого. М., 1956, с. 189—206.

⁹⁶ Зимой 1895/96 г. Толстой встретился в редакции «Посредника» с В. Д. Бонч-Бруевичем, расспрашивал его о партийной подпольной работе. Бонч-Бруевич передал гектографированный экземпляр русского перевода «Ткачей» (Бонч-Бруевич В. Д. Мои встречи с Л. Н. Толстым. — Искусство, 1929, № 3—4, с. 32—35).

⁹⁷ Семенов С. Т. Л. Н. Толстой и просвещение народа. — Народный журнал, 1912, № 2, с. 9—10. Рабочие этой фабрики позднее, 6 января 1900 г., были у Толстого; разговор шел о революции.

⁹⁸ Дневник В. Ф. Лазурского, запись 29 декабря. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 485—488.

Сноски к стр. 174

⁹⁹ Тогда 20-летняя пианистка, с 1897 г. жена композитора А. Н. Скрябина.

Сноски к стр. 176

¹⁰⁰ В последней рукописи 1895 г. Толстой зачеркнул карандашом, явно по цензурным мотивам, слова «повешенным Николаем I» (речь идет о С. И. Муравьеве-Апостоле). Их следовало бы восстановить в тексте статьи, что в т. 31, однако, не было сделано.

Сноски к стр. 177

¹⁰¹ Как Бориса Черемшанова, изображенного скоро в пьесе «И свет во тьме светит».

Сноски к стр. 178

¹⁰² В. Г. Чертков с женой находились вторую половину декабря 1895 — начало января 1896 г. в Москве, проездом в Петербург. Статья «Патриотизм или мир?» в переводе Дж. Кенворти и В. Г. Черткова появилась 17 марта 1896 г. в «Daily Chronicle»; в том же году по-русски в Женеве у М. К. Элпидина.

¹⁰³ Новиков М. П. Из прошлого. Мои воспоминания. Цит. по кн.: Королев А. А. Времен связующая нить... (Л. Н. Толстой и М. П. Новиков). Тула, 1978, с. 10.

Сноски к стр. 179

¹⁰⁴ Там же, с. 12.

¹⁰⁵ Новиков М. Черная жизнь. — Москва, 1960, № 12, с. 213—215. Посещение 1895 г. не отмечено в дневнике Толстого — как полагал Новиков, из осторожности. Об этом Новиков писал позднее, в 1936 г., Н. Н. Гусеву (ГМТ), сообщив там же, что Толстой, уединившись в кабинете, часа два просматривал дело.

¹⁰⁶ Письмо Шпильгагена опубликовано в газете «Neues Wiener Tageblatt» («Новый венский дневник») и тогда же в русском переводе издано в Петербурге отдельной брошюрой.

Сноски к стр. 180

¹ Драма «И свет во тьме светит» напечатана в т. 31, с. 113—184; отрывки из рукописей — там же, с. 216—243; комментарии Н. В. Горбачева — с. 291—306.

Сноски к стр. 183

² Словак А. Шкарван, видевший Толстого — близко и продолжительное время — как раз в 1896 г., записал, прочитав позднее «И свет во тьме светит»: «...Ясно вспомнились мне разговоры Льва Николаевича, собственно говоря, споры и полемика его на религиозные темы с людьми, которым христианский дух в том смысле, как его понимал Толстой, был чужд. Был тот же самый тон, те же самые слова, та же самая форма, как в первом действии этой драмы. Толстой хотел повлиять на людей и направить их на правильный путь с помощью рациональных аргументов. Доводы Толстого бывали интересны и в общем правильны. Но я, вопреки всему, чувствовал при этом, что его слова действуют как об стену горох, и удивлялся, что такой мудрец и знаток человеческой души может заниматься бросанием гороха об стену» (Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 156).

³ Первая попытка Толстого уйти из дома относится к 1884 г. См. «Материалы к биографии с 1881 по 1885 год», с. 329—331.

Сноски к стр. 184

⁴ «И свет во тьме светит» и «Воскресение».

⁵ В России по подлинным рукописям автора «И свет во тьме светит» удалось издать лишь в 1919 г. (ред. В. И. Срезневский).

⁶ Помещено в т. 69, с. 13—23, среди писем 1896 г. Сам Толстой называл это сочинение «небольшой статьей в форме письма» (Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 208), так что уместнее печатать его как публицистическую работу.

Сноски к стр. 185

⁷ Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 207.

⁸ В конце 1896 г. Кросби хотел поместить этот текст в книге своих лекций и статей; Толстой, разумеется, не возражал (письмо от 26 дек. 1896/7 янв. 1897 г. — там же, с. 209); комментатору писем, Р. Виттакеру, не удалось обнаружить это письмо-статью «среди многочисленных изданий лекций Кросби».

Сноски к стр. 186

⁹ С первым Толстой был знаком — см. «Материалы к биографии с 1886 по 1892 год», с. 160; со вторым переписывался в 1895 г.

Сноски к стр. 187

¹⁰ Муж племянницы, В. В. Толстой. Ему было 50 лет.

¹¹ Татьяна Львовна позднее писала: «Умерла она спокойно, без ропота и страха. Перед смертью она поручила передать всей нашей семье благодарность за нашу любовь» (Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания, с. 69).

Сноски к стр. 188

¹² Спустя пять лет А. С. Суворин запишет в дневнике: «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая и его династии» («Дневник А. С. Суворина». М. — П., 1923, с. 263; то же — Изд.: М., 1992, с. 316).

¹³ В 1893 г. этого А. А. Васильева исключили за революционные настроения из Петербургского горного института: Толстой обращался к своим тульским знакомым Л. Ф. и К. Н. Анненковым с просьбой помочь Васильеву, которого «полюбил» (Васильев посетил Ясную Поляну в июне и сентябре 1893 г.): «И жалко его, и страшно за него. Наши также полюбили его» (т. 66, с. 403). В декабре 1894 г., при возвращении из Цюриха, Васильев был арестован и посажен в Киевскую тюрьму. Оттуда отправил тайно письмо (неизвестно), и Толстой просил А. М. Кузминского, в то время председателя Киевского окружного суда, ускорить решение дела и заменить тюремное заключение ссылкой в Сибирь. Самому Васильеву Толстой также написал 15 января 1895 г., пометив на открытке адрес: «Киев. В Киевское жандармское управление, для передачи заключенному Антону Антоновичу Васильеву». Открытка не была отдана Васильеву и переслана в департамент полиции. Опубл.: Литературное наследство, т. 69, кн. 1, с. 545—546 (публикация Р. Я. Бусс).

¹⁴ Русская литература, 1960, № 4, с. 179—180 (публикация Р. Б. Заборовой).

Сноски к стр. 189

¹⁵ Дневник А. Б. Гольденвейзера «Вблизи Толстого (Записи за пятнадцать лет)» издан в двух томах в 1922—1923 гг. Первый том повторен, с дополнениями, в 1959 г. Серией литературных мемуаров гос. изд. худ. лит. (в дальнейшем ссылки — по этому изданию).

¹⁶ М. Н. Климентова-Муромцева.

¹⁷ Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 37.

¹⁸ Там же, с. 38.

Сноски к стр. 190

¹⁹ Танеев С. И. Дневники, с. 149.

Сноски к стр. 191

²⁰ В «Описании рукописей художественных произведений» № 22 и 29. С. А. Толстая писала мужу 26 февраля в Никольское: «... Все переписываю твою повесть, но глаза задержали. Осталось меньше 3-х глав». И затем 5 марта: «Сидит у меня Маня <жена Сергея Львовича> и читает твою повесть, которую я кончаю переписывать» (Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 638, 645). Эта копия (рук. 31), рукой С. А. Толстой, содержит первые восемь глав рук. 29, с учетом авторской правки.

²¹ Характеристику ее см. в статье Н. К. Гудзия — т. 33, с. 350—352.

²² Чехов А. П. Полн. собр. соч. в 30-т. Письма в 12 т. Т. 6. М., 1978, с. 123.

²³ Летописи Гос. лит. музея, кн. 12, с. 170.

Сноски к стр. 192

²⁴ Суворин А. Дневник. М., 1992, с. 94—95.

²⁵ Воспроизведен в кн.: Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 301.

Сноски к стр. 194

²⁶ Опубликована впервые, неполно, в газ. «Известия», 1935, 4 октября. Как раз в 1935 г. началась новая итало-эфиопская война, завершившаяся в 1936 г. захватом Эфиопии (Абиссинии).

²⁷ Сын Е. В. Оболенской (дочери М. Н. Толстой); в декабре 1872 г. Толстой ездил в Москву крестить ее сына Николая.

Сноски к стр. 195

²⁸ К счастью, сохранилась машинописная копия, по которой сделана публикация в «Листках Свободного слова» (1900, № 12) и последующая перепечатка в т. 69, с. 61—66.

²⁹ Рукопись сохранилась (ГМТ). Опубликована в Лондоне в 1897 г.

Сноски к стр. 196

³⁰ Статья отпечатана в тип. И. Д. Сытина под заглавием «Богу или маммоне?» В Юбилейном изд. — т. 39, с. 106—112.

³¹ Это единственное письмо В. В. Андрееву. В 1900 г. Толстой слышал игру народного струнного оркестра Андреева в московском доме В. П. и С. Н. Глебовых.

Сноски к стр. 197

³² Опубликовано (русский перевод): Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 456—457.

³³ Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 211.

³⁴ Напечатано: «Лев Николаевич Толстой. Юбилейный сборник». М., 1928, с. 354—360. Есть записи этих дней и в «Дневнике» С. И. Танеева: Толстой сказал, что в искусстве форма не так важна — «как одежда, должна иногда трещать по всем швам» (с. 150).

Сноски к стр. 198

³⁵ Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 371.

Сноски к стр. 199

³⁶ Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 376.

³⁷ Танеев С. И. Дневники, с. 156.

³⁸ Л. Н. Толстой и М. П. Новиков. Переписка. Сост. и ред. А. А. Донсков. Мюнхен, 1996, с. 29—31.

Сноски к стр. 200

³⁹ Вопросы научного атеизма. Вып. 24. М., 1979, с. 269.

⁴⁰ Лазурский В. Ф. Дневник. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 490.

Сноски к стр. 201

⁴¹ Письмо М. Л. Толстой П. И. Бирюкову 20 мая 1896 г. — Летописи Гос. лит. музея, кн. 12, с. 116.

Сноски к стр. 202

⁴² За напечатание третьей статьи журнал получил предостережение и редактору В. П. Гайдебурову предписано отказаться от сотрудничества Меньшикова.

⁴³ Письма М. О. Меньшикова не опубликованы. Хранятся в ГМТ.

Сноски к стр. 204

⁴⁴ Трактат помещен в т. 39, с. 117—191; комментарии В. С. Мишина — там же, с. 242—247. Рукописный фонд — 2154 листа (почти столько же, что у романа «Анна Каренина»). Напечатан по рукописи Толстого, а не по лондонскому изданию: помимо разных дефектов, В. Г. Чертков внес свои изменения (сочинение разбито на восемь частей, каждой дано заглавие, введена общая нумерация параграфов от 1 до 404; этот же текст был повторен в 1911 и 1913 гг.).

Сноски к стр. 205

⁴⁵ С дарственной надписью автора, эта книга сохранилась в яснополянской библиотеке. Глава о Ясной Поляне — Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 19—24 (перевод Л. Р. Ланского).

Сноски к стр. 206

⁴⁶ Четыре его книги находятся в яснополянской библиотеке. Последняя — роман «L’Immolation» («Жертва»), вышедший в Париже в 1887 г., рассказывает о трагической участи крестьян. На ней дарственная надпись: «На память о милом и семейном гостеприимстве в Ясной Поляне. Париж, 1 ноября 1895 г.» (свидетельство, что в 1895 г. молодой французский писатель был у Толстого).

⁴⁷ В библиотеке Толстого три его книги, присланные в 1894—1895 гг.

⁴⁸ Французский географ и социолог, член 1-го Интернационала, разделял взгляды М. А. Бакунина.

⁴⁹ Танеев С. И. Дневники, с. 154.

Сноски к стр. 207

⁵⁰ Литературный музей Д. Н. Мамина-Сибиряка, Екатеринбург (сообщено Е. Н. Евстафьевой).

⁵¹ Толчком послужила рукопись В. Ф. Краснова, прочитанная в начале 1910 г. Рассказ не понравился Толстому, но все же был рекомендован в «Русское богатство», где и напечатан (№ 8). Крестьянин, служивший в московской типографии, Краснов 18 мая оказался на Ходынском поле. Как видно из его письма от 4 января 1910 г., осенью 1896 г. он посетил Толстого и услышал совет — описать катастрофу: «С нее началась моя просветленная, сознательная жизнь, пробудившая сомнения в православии и самодержавии и жажду-поиски другого понимания, что привело меня к Вам, в Ясную Поляну, осенью же года коронации» (т. 81, с. 27). В 1906 г. Краснов был осужден на три года каторги, бежал, нелегально жил в Харькове (откуда и прислал рассказ), но в апреле 1910 г. снова арестован и сослан в Тобольскую губернию.

Сноски к стр. 208

⁵² Для 10-го издания «Сочинений гр. Л. Н. Толстого» (ч. XII).

⁵³ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 240—246.

⁵⁴ Там же, с. 277.

Сноски к стр. 209

⁵⁵ Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 382.

⁵⁶ Танеев С. И. Дневники, с. 158, 174.

Сноски к стр. 210

⁵⁷ Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 40—41.

⁵⁸ Танеев С. И. Дневники, с. 159. Такое сочинение не было создано, хотя несколько лет спустя мечталось как продолжение «Воскресения» — о «крестьянской жизни» Нехлюдова.

⁵⁹ Там же, с. 165. П. И. Бирюков, тоже принимавший участие в работе, рассказывал позднее: «Л. Н-ч сам разметил все четвероевангелие, и мы, руководствуясь его отметками, вырезали из синодского издания отмеченные им места и наклеивали их последовательно в особые тетрадки, так что получалось связное и сильное изложение самой сути Евангелия в обычной, знакомой всем форме» (Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого. Т. III, с. 274—275).

⁶⁰ Н. Н. Гусев полагал, что оба заглавия объединились в общем названии по совету В. Г. Черткова (Летопись, т. 2, с. 213).

Сноски к стр. 211

⁶¹ В 1905 г. Джосая Флинт (так он подписывался в печати) опубликовал воспоминания «Tolstoy at Home» («Толстой дома») в нью-йоркском журнале «Public Opinion». Русский перевод В. А. Александрова — Родина, 1997, № 2, с. 61—65.

Сноски к стр. 212

⁶² Maude Aylmer. A Talk with Miss Jane Addams and Leo Tolstoy. — The Humane Review. London. 1902, vol. 3, p. 208—209. (выдержки в русском переводе — «Минувшие годы», 1908, № 9). А. Л. Толстая, встретившаяся с Джейн Аддамс в Америке в 1931 г., услышала от нее: «А я вас помню девочкой с косичками в Ясной Поляне, когда я была у вашего отца. Вам было лет 11. Вы вбежали в комнату, где мы разговаривали. Отец ваш повернулся ко мне и сказал: «А это моя младшая — Саша» (Толстая А. Л. Дочь. 1979, изд-во «Заря», с. 421). О том, что американская общественная деятельница (защитница бедных, пацифистка, впоследствии лауреат Нобелевской премии) в июле 1896 г. посетила Ясную Поляну, свидетельствует и письмо У. Эджертона к М. И. Горбунову-Посадову (ГМТ, фонд И. И. Горбунова-Посадова).

⁶³ Напечатано в т. 69, с. 140—141, по копировальным листам. В свете сказанного выше может быть датировано первой декадой июля (в т. 69: июль-август?).

Сноски к стр. 213

⁶⁴ Танеев С. И. Дневники, с. 310.

⁶⁵ Чайковский П. И. Танеев С. И. Письма, 1951, с. 459.

⁶⁶ Танеев С. И. Дневники, с. 171.

Сноски к стр. 214

⁶⁷ Н. А. Павлович, в наши дни занимавшаяся историей Оптиной пустыни, пишет: «Старые монахи рассказывали мне, что Толстой из Шамордина приезжал в Оптину верхом, привязывал коня у скитской ограды и, не заходя ни в скит (где жил старец Иосиф), ни в монастырь, уходил в лес по тропинке к речке Железинке. Там были чудесные реликтовые сосны (некоторые сохранились до сих пор), тишина, одиночество» (Павлович Н. А. Оптина пустынь. Почему туда ездили великие? — Прометей, т. 12, М., 1980, с. 90). Прав Н. Н. Гусев, считающий «совершенным вымыслом» записанный 10 ноября 1896 г. в дневнике А. С. Суворина рассказ М. А. Стаховича, что в Оптиной Толстой посещал службу и был у старца Иосифа (Летопись, т. 2, с. 215). 20 августа находившийся в Ясной Поляне М. О. Меньшиков записал о Толстом: «Ездили с женой в монастырь и разговаривали с монахом. — Отчего не исповедуетесь? — Грех делать посредником между собой и Богом человека. — Грех причащаться? — Грех. Ужас монаха» (Прометей, 12, с. 247—248).

Сноски к стр. 215

⁶⁸ В яснополянской библиотеке хранятся две части этого труда (всего их было три), подаренные автором 12 сентября, с многочисленными пометками Толстого.

⁶⁹ Письмо к Л. Ф. Анненковой (ГМТ). 28 августа той же Анненковой сообщил М. О. Меньшиков: «Только что возвратился из Ясной Поляны... В промежутках досуга Л. Н. написал... “Кавказский рассказ”».

Сноски к стр. 216

⁷⁰ Дневниковые и мемуарные заметки А. Шкарвана (многие из них писались по-русски) опубликованы П. Г. Богатыревым в «Литературном наследстве», т. 75, кн. 2, с. 133—163. На с. 125 воспроизведена фотография (август 1896 г.): А. Шкарван и француз Шарль Бонэ-Мори в кругу семьи Толстых и гостей.

В ноябре 1896 г. Шкарвану было предложено покинуть Россию. Тогда же из Австрии пришло требование дослужить в армии положенный срок. 13 февраля 1897 г. вместе с Чертковыми он уехал в Англию, а потом в Швейцарию. В 1910 г. вернулся на родину в Словакию. Толстой до конца своей жизни переписывался с ним. Шкарван — переводчик сочинений Толстого (и других русских писателей) на словацкий, немецкий, чешский, венгерский, эсперанто и другие языки.

Сноски к стр. 217

⁷¹ Воспоминания «Голос из Польши» (впервые опубликованные в 1909 г. П. Сергеенко в «Международном Толстовском альманахе») и письмо М. Э. Здзеховского напечатаны в кн.: Białokozowicz Bazili. Marian Zdziechowski i Lew Tołstoj, с. 130—131 и 167—175.

⁷² Ответное письмо Толстого от 18/30 ноября 1895 г. (т. 68, с. 257—260) опубликовано П. И. Бирюковым в жур. «Свободная мысль» (1900, Женева).

Сноски к стр. 218

⁷³ В Юб. изд. — лондонская публикация, с исправлением ошибок и опечаток по рукописям (т. 31, с. 78—86).

Сноски к стр. 219

⁷⁴ Письмо к Д. В. Стасову 13 сентября 1896 г. опубл. в статье: Модзалевский Б. Л. Стасов и Толстой. — «Л. Н. Толстой. Юбилейный сборник». М. — Л., 1928, с. 361—370.

⁷⁵ Среди материалов статьи «Приближение конца» нет копии рукой В. В. Стасова. Видимо, он взял ее с собою — после того, как Н. Л. Оболенский сделал дубликат, может быть, учтя новые поправки Толстого.

Сноски к стр. 220

⁷⁶ «К редактору немецкого журнала» — письмо Э. Шмиту от 12 октября 1896 г.; «К редактору английской газеты» — от 10 сентября 1895 г. в «Daily Chronicle» по поводу преследования духоборов.

Сноски к стр. 221

⁷⁷ Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого, т. III, с. 278. Об этом же визите рассказывает М. Л. Толстой в мемуарах «Мои родители» — «Яснополянский сборник, 1976, с. 143—144 (публикация Н. П. Пузина). Заметку «Я посетил Толстого!» И. Токутоми опубликовал в издававшейся им «Народной газете», а его брат включил в свою «Биографию Л. Толстого» (Токио, 1898). См.: Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, 1960, с. 95—98. Позднее Толстой подружился с младшим братом, Токутоми Рока, и разошелся со старшим, Токутоми Сохо — из-за его националистических, милитаристских взглядов. С Кониси встречался в 1909—1910 гг. В предисловии к изданию «Тао-Те-Кинг» (Москва, 1913) Кониси говорит, что пользовался указаниями Толстого при переводе в 1895 г.; это неверно: публикация появилась в журнале «Вопросы философии и психологии» в 1894 г. (см. Толстая А. Л. Отец. Жизнь Льва Толстого. М., 1989, с. 311).

Сноски к стр. 222

⁷⁸ Русский перевод Я. К. Попова появился в 1911 г.

⁷⁹ Ответ на письмо Веригина из Обдорска от 1 августа 1896 г., где содержится такое признание: «...Мне нравятся не писания Ваши, в форме книжных сочинений, а нравится Ваша жизнь, Ваш поступок — выход из искусственной жизни к естественной человечной... Я думаю, что это мнение разделяют и многие знающие Вас. Писать так, как Вы написали, можно было и в Москве, но жить так, как Вы сейчас живете в деревне, в Москве нельзя» («Л. Н. Толстой и П. В. Веригин. Переписка», с. 19—20).

Сноски к стр. 223

⁸⁰ В Париже в 1894 г. Татьяна Львовна посещала выставки символистов, импрессионистов, постимпрессионистов. Выдержки из ее дневника от 8 и 9 марта этого года Толстой включил в гл. X книги «Что такое искусство?», предварив их замечанием: «Вот выписка из дневника любителя живописи...» (т. 30, с. 103). Когда Татьяна Львовна спросила, почему употреблено слово мужского рода («любитель»), а не женского, услышала ответ: «Видишь ли, — отец был немного смущен, — чтобы читатель проникся большим уважением к высказанному мнению» (Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания, с. 445).

Сноски к стр. 225

⁸¹ Опубликована в т. 39, с. 216—222; комментарии В. С. Мишина — там же, с. 256—257.

⁸² В одном из вариантов статьи Толстой рассказывает, что о поступке русских офицеров узнал от «киевского военного»: избивали преимущественно евреев; военный этот «не считает евреев за людей».

⁸³ Михаил Щербинин умер в октябре 1896 г. в Екатериноградском дисциплинарном батальоне от воспаления мозговых оболочек, через три дня после порки.

⁸⁴ В архиве сохранились две рукописи воззвания с исправлениями Толстого.

Сноски к стр. 228

⁸⁵ В комментариях (т. 53, с. 459) верно говорится, что первый сюжет не был использован. А. Шкарван заметил: «Толстой — страстный человек, первоклассный художник, святой, мудрец, все это сочеталось в одном лице. Его любовь к Софье Андреевне — прекрасна. Страстная, верная любовь в течение всей долгой жизни. Не знаю, умела ли Софья Андреевна должным образом оценить это. Он же безусловно ценил. Ему безусловно жаль было расстаться с этой любовью» (Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 158). В связи со вторым замыслом названы статьи 1900-х годов: «Рабство нашего времени», «Где выход?», «Корень зла», «Неужели это так надо?», «К рабочему народу» и др. Но Толстой думал о художественном «сюжете» — ближайшим его воплощением стало «Воскресение».

⁸⁶ Микулич В. Встречи с писателями, с. 106.

Сноски к стр. 229

⁸⁷ Гусев Н. Н. Летопись, т. 2, с. 224.

⁸⁸ См. о ней «Материалы к биографии с 1886 по 1892 год», с. 231—233.

⁸⁹ Поздняков Т. В. Автобиография. — Летописи Гос. лит. музея, кн. 12, с. 171—172. Поздняков послушался и стал писать этнографические очерки.

⁹⁰ Русская литература, 1960, № 4, с. 162.

Сноски к стр. 230

⁹¹ Летописи Гос. лит. музея, кн. 12, с. 132.

⁹² Русанов Г. А. Русанов А. Г. Воспоминания о Л. Н. Толстом, с. 177.

Сноски к стр. 231

¹ Опубл.: Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка, с. 175—176.

Сноски к стр. 232

² Рукописный фонд трактата (автографы, копии, корректуры) составляет 3770 листов. Опубликовано частично: т. 30, с. 303—426. Статья В. С. Мишина об истории создания и печатания — там же, с. 522—555.

³ Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 42.

Сноски к стр. 233

⁴ Итальянская драматическая артистка Э. Дузе и польский пианист И. Гофман гастролировали в России.

Сноски к стр. 234

⁵ Опубликован полностью В. И. Срезневским: «Толстой. Памятники творчества и жизни», 4, М., 1923, с. 185—197. Донесения филера дают возможность точно датировать хронику всех шести дней пребывания Толстого в Петербурге.

Сноски к стр. 235

⁶ Микулич В. Встречи с писателями, с. 109—110.

⁷ Об этом сохранилось воспоминание жены ученого: Менделеева А. И. Менделеев в жизни. М., 1928, с. 40.

⁸ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 1, с. 490. Мемуары В. И. Репиной об этой встрече (ошибочно отнесенной к 1898 г.) напечатаны в кн.: «Толстой. Памятники творчества и жизни», 2. М., 1920, с. 76—79. Позднее в Москве Толстой говорил, что другая картина — «Искушение Христа» показалась «отвратительной», и он прямо высказал это художнику: «Это совсем не дело Репина» (Лазурский В. Ф. Дневник, запись 19 апреля 1897 г. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 492). Сохранились фотографии, где в группе сняты Толстой, П. И. Бирюков, семья Черткова, Репин и др.

⁹ Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 162, 139—140.

Сноски к стр. 236

¹⁰ А. А. Толстая тоже рассказала об этой встрече в своих воспоминаниях. — Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. СПб., 1911, с. 71—74. Это была их последняя встреча.

¹¹ Кони А. Ф. Лев Николаевич Толстой. — В кн.: Кони А. Ф. Избр. произведения, т. 2, М., 1959, с. 281—283.

¹² Стасов распорядился, чтобы на этой странице никто уже более не ставил свою подпись. Служитель библиотеки, художник-самоучка Андреев, нарисовал картину: Толстой и Стасов сидят на диване на площадке лестницы.

¹³ В Летописи, т. 2, с. 230, говорится, что это было знакомство. Первая встреча произошла раньше, в Москве (см. с. 229).

Сноски к стр. 237

¹⁴ Суворин А. С. Дневник, с. 176—177.

¹⁵ Срезневский В. И. Л. Н. Толстой в Петербурге в 1897 г. — «Толстой. Памятники творчества и жизни», 4, с. 195; Гершензон М. О. Письма к брату, М., 1927, с. 86.

¹⁶ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 370.

Сноски к стр. 238

¹⁷ Толстая С. А. Письма к Л. Н. Толстому, с. 670. Среди рукописей «Что такое искусство?» много копий, выполненных Софьей Андреевной.

Сноски к стр. 239

¹⁸ Муратов М. В. Л. Н. Толстой и В. Г. Чертков в их переписке. М., 1934, с. 258.

¹⁹ Работа все же была подготовлена и появилась при жизни Толстого, к 80-летию со дня рождения: Л. Н. Толстой. Жизнь и творчество. 1828—1908 гг. Критико-биографическое исследование Н. Г. Молоствова и П. А. Сергеенко, под ред. А. Л. Волынского, 3 выпуска, 1908—1909.

Сноски к стр. 240

²⁰ В русском переводе появилась в 1899 г.: Болтон Голл. Истинная жизнь (без указания имени Толстого) и в 1903 г.: Л. Н. Толстой. О жизни (имя переводчика названо в предисловии).

²¹ Яснополянский сборник. Тула, 1965, с. 11 (публикация О. А. Голиненко).

²² Письмо Г. Деледды — Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 366—368.

Сноски к стр. 241

²³ Письмо было помещено в книге П. К. Энгельмейера, опубликованной в 1897 г. Вскоре Энгельмейер посетил Хамовнический дом и разговаривал об озадачившей Толстого «философии техники» (в 1941 г. написал об этой встрече в своем «Воспоминании из эпохи начала авиации в Москве» — Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева).

²⁴ Подробности этого пребывания у Олсуфьевых — в неопубликованных воспоминаниях Т. Н. Поливановой (ГМТ).

²⁵ Воспоминания опубликованы в ж. «Каторга и ссылка», 1926, № 2.

Сноски к стр. 242

²⁶ «Разговоры с Толстым» составили X главу книги Э. Моода «Tolstoy and his Problems», изданную в Нью-Йорке в 1904 г. Суждения Толстого, в частности, об английских писателях, располагаются здесь без хронологического приурочения (знакомство произошло в 1888 г.). Извлечения в русском переводе: Батуринский В. Эйльнер Моод о Л. Н. Толстом — Минувшие годы, 1908, № 9, с. 92—127; Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, изд. 2-е, т. II, М., 1960 (перевод П. В. Палиевского, повторено в изд. 1978 г., т. 2, с. 153—161).

Сноски к стр. 243

²⁷ Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30 т. Сочинения в 18 т. Т. 17, М., 1980, с. 225. Позднее Чехов шутил, что Толстой «ожидал найти его чуть ли не умирающим, и когда этого не оказалось, то даже как будто выразил на своем лице некоторое разочарование» (Членов М. Чехов и медицина — Русские ведомости, 1906, 5 апреля).

Сноски к стр. 244

²⁸ Там же. Письма в 12 т. Т. 6. М., 1978, с. 332, 333.

²⁹ Лазурский В. Ф. Дневник — Литературное наследство, т. 37—38, с. 492—493.

³⁰ Русанов А. Г. Воспоминания о Л. Н. Толстом. Воронеж, 1937, с. 110. То же — Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2. М., 1960, с. 81.

³¹ Цит. по статье: Опульская Л. Д. Толстой и русские писатели конца XIX-начала XX в. — Литературное наследство, т. 69, кн. 1, с. 110. В 1902 г. посетивший Толстого А. С. Бутурлин, бывший революционер, писал одному из своих корреспондентов: «... Повестью Чехова «Мужики» он недоволен. Из ста двадцати миллионов русских мужиков, — сказал Лев Николаевич, — Чехов взял одни только темные черты. Если бы русские мужики были действительно таковы, то все мы давно перестали бы существовать» (Литературное наследство, т. 22—24, 1935, с. 779).

Сноски к стр. 245

³² Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 42.

Сноски к стр. 246

³³ Русанов А. Г. Воспоминания о Л. Н. Толстом, с. 110.

³⁴ Батюшков Ф. Д. Вечер у Толстого (Почти стенограмма) — Русская литература, 1963, № 4, с. 217—221.

Сноски к стр. 247

³⁵ Лазурский В. Ф. Дневник — Литературное наследство, т. 37—38, с. 491.

Сноски к стр. 248

³⁶ В т. 70, с. 72—80, письма напечатаны по копиям. При этом для послания Николаю II в архиве сохранилось шесть редакций: Толстой старался смягчить тон, чтобы вернее подвигнуть царя на «доброе дело».

Сноски к стр. 249

³⁷ П. В. Веригин, прочитав в журнале «Мир Божий» отчет об этом съезде, 16 августа 1898 г. написал Толстому: «Только за тем дело и стало, что нет помещений! Всякие толкования по этому поводу излишни... Ваши сочинения нашли на съезде вредными! Да и правду надо сказать, Вы много за это время разоблачили неправды. В особенности попы сильно на Вас сердиты, да и имеют право, потому что Вы своими «Маленькими Брошюрками» не позволяете им более прикрываться овечьей шкурой, тогда как на самом деле они волки» (Л. Н. Толстой и П. В. Веригин. Переписка, с. 37).

Сноски к стр. 250

³⁸ Софья Андреевна недоумевала, почему этому «болезненному, кроткому и наивному» человеку понадобилось разрешение архиерея, чтобы поехать к ним: «Неужели до такой степени Льва Николаевича считают еретиком?» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 302). Прозорливее оказалась Мария Львовна, когда летом 1901 г., при новых посещениях (Толстой тогда тяжело болел), рассказывала в письме П. И. Бирюкову: «Тут приехал тульский поп, который часто к нему ездит, — очень неприятный, кажется хитрый человек (мне кажется, что он что-то вроде шпиона). Папа с ним стал говорить, взволновался и стал говорить ему, что он дурно делает, что ездит к нему, что он, вероятно, подослан, и т. п.» (т. 54, с. 472).

Сноски к стр. 251

³⁹ В конце мая эти странички были вырезаны из дневника, но не сожжены, как собирался сделать Толстой. Они оказались у П. А. Буланже и сохранились в его архиве. Впервые опубликованы Н. Н. Гусевым в 1938 г. в «Летописях Гос. литературного музея», кн. 2. У того же Буланже сохранилось не посланное 16 мая письмо В. Г. Черткову, где говорилось: «Я испробовал все: гнев, мольбы, увещанья и в последнее время снисходительность и доброту. Еще хуже. Страдаю я, как не стыдно сказать, от унижения и жестокости» (т. 88, с. 26). Была еще и записка, адресованная жене и положенная в книгу. Она всплыла в 1899 г., как Софья Андреевна рассказывала 21 июня в дневнике: «Л. Н. отдал одному самоучке крестьянину переплетать книги. В одной из них оказалось забытое. Смотрю, на конверте синем рукою Л. Н. написано что-то, а конверт запечатан. Читаю и ужасаюсь: он пишет на конверте ко мне, что он решил лишить себя жизни, потому что видит, что я его не люблю, что я люблю другого, что он этого пережить не может... Я хотела открыть конверт и прочесть письмо, он его силой вырвал у меня из руки разорвал в мелкие куски» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 451).

⁴⁰ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 239—240.

Сноски к стр. 252

⁴¹ Там же, с. 262.

⁴² Во время тяжелой болезни 1901—1902 гг. тайна была открыта Марии Львовне. Толстой просил дочь вынуть письмо и надписать на конверте: «Вскрыть через пятьдесят лет после моей смерти, если кому-нибудь интересен эпизод моей автобиографии». Толстой выздоровел, и до 1907 г., когда Софья Андреевна решила переобить мебель, письмо пролежало в кресле. На этот раз конверт был отдан Н. Л. Оболенскому, с надписью: «Если не будет особого от меня об этом письме решения, то передать его после моей смерти Софье Андреевне». Это было исполнено. В конверте оказалось два письма; одно из них Софья Андреевна тут же разорвала (вероятно, в нем речь шла о Танееве; в сохранившемся письме имя музыканта даже не упоминается).

⁴³ Татьяна Львовна влюбилась в М. С. Сухотина, старше ее на 14 лет, вдовца с шестерыми детьми. Первая жена Сухотина Мария Михайловна, рожд. Боде-Колычева, умерла в 1897 г. Замужество Татьяны Львовны произошло в 1899 г.

⁴⁴ Михаилу Львовичу было 17 с половиной лет.

⁴⁵ Племянница Варвара Сергеевна вступила в гражданский брак с пироговским крестьянином В. Н. Васильевым.

Сноски к стр. 253

⁴⁶ Свое посещение Чудов описал в статье «День в Ясной Поляне», которую 25 июня отправил Толстому на просмотр (появилась 29 июня в «Орловском вестнике», с цензурными урезками). Во время ссылки в 1899—1900 гг. в г. Яренск Вологодской губернии обращался за помощью. Перед отправкой в ссылку в августе 1899 г. снова был в Ясной Поляне, и Толстой написал В. А. Гольцеву, В. М. Соболевскому, И. И. Горбунову-Посадову, прося для своего подопечного какой-нибудь литературной работы: «насколько я могу судить по малому знакомству с ним, умный, горячий и хорошо пишущий, за что он и пострадал много и продолжает страдать» (т. 72, с. 179).

Сноски к стр. 254

⁴⁷ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, с. 26. Экземпляр статуэтки (в бронзе) находится в ГМТ. Еще Гинцбург вылепил скульптуру Софьи Андреевны и барельеф головы Татьяны Львовны. Жене Толстого не нравились ни скульптуры Гинцбурга, ни его рассказы: «Все смеялись, некоторые себя на это подвинчивали, а я не умею смеяться и не понимаю комизма. Это мой недостаток» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 281).

⁴⁸ Опубликовано в кн.: Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева, с. 113—120.

Сноски к стр. 255

⁴⁹ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 278.

⁵⁰ В конце года, 8 декабря, художник Н. А. Ярошенко, которого «очень интересовала» статья Толстого об искусстве, спрашивал в письме В. Г. Черткова, где и когда она появится «Касаткин, слышавший ее в чтении в Ясной, отзывается восторженно» (Летописи Гос Литературного музея, кн. 12, с. 172).

Сноски к стр. 256

⁵¹ Письмо 1882 г. к издателю «Художественного журнала» Н. А. Александрову (т. 30, с. 209—212).

Сноски к стр. 257

⁵² В начале февраля 1898 г. повторено «Посредником»; как отметила Татьяна Львовна в дневнике, в одну неделю разошлось 5000 экземпляров. Когда 20 января работавший в «Посреднике» М. Ф. Гуленко принес Толстому пробные 10 книжечек, Л. Н. «очень обрадовался» и «был очень доволен самим изданием и быстротой, с какой оно было издано (в течение 7 дней)» (Гуленко М. Ф. У Толстого в Хамовниках. — Яснополянский сборник. 1974, с. 190). Позднее «Посредник» выпустил и окончание трактата.

⁵³ Позднее был написан другой текст предисловия к английскому изданию «Что такое искусство?», датированный 17 марта 1898 г. — т. 30, с. 204—206.

Сноски к стр. 258

⁵⁴ Посещение француза отметила и Софья Андреевна 4 августа: «Целый день народ. Только встала, приехал к Льву Николаевичу француз, ездящий по Европе с геологическими целями: воспитанный, но мало образованный помещик, живущий в Пиринеях в своем именье» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 279). Ни в т. 53 Юб. изд., ни в комментариях к дневникам Софьи Андреевны не раскрыто имя этого француза. Это был Л. д’Абартьяг (L. D’Abartiague): его письмо от 3/15 августа 1897 г. сохранилось в архиве Толстого. Там говорится, что Абартьяг приехал в Россию по заданию французского правительства для изучения способов борьбы с алкоголизмом.

⁵⁵ Вероятно, осведомлялся о своих записках. 18 ноября Толстой спрашивал В. Г. Черткова: «Что записки Новикова писаря? Нельзя ли их прислать назад. У нас нет другого экземпляра» (т. 88, с. 63). Записки — о том, как Новиков отошел от православия: «Старая вера». Опубликованы частично В. Д. Бонч-Бруевичем в «Материалах к истории старообрядчества и сектантства», вып. III, СПб., 1910.

⁵⁶ Л. Н. Толстой и М. П. Новиков. Переписка, с. 36—37.

Сноски к стр. 259

⁵⁷ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 282—283.

⁵⁸ Ломброзо Ц. Мое посещение Толстого, изд. М. Элпидина. Женева, 1902, с. 11. Спустя два года Толстой рассказывал посетившему его канадскому профессору политической экономии Джемсу Мэвору, что до Тулы итальянца провожал «молодой русский дворянин из прекрасной семьи с превосходной репутацией» (вероятно, адвокат В. А. Маклаков), чтобы купить билет и договориться об отправке багажа. Через неделю молодой человек получил письмо, где Ломброзо обвинял его в краже сторублевой банкноты и грозил передать дело полиции (Mavor James. Count Leo Nikolaevich Tolstoy. 1898—1910. — My Windows on the Street of the World. N.-Y., 1923, v. 2).

⁵⁹ Габриель Тард, французский социолог и криминалист.

Сноски к стр. 260

⁶⁰ 28 августа 1897 г., в день рождения Толстого, впервые за 35 лет совместной жизни, супруги не были вместе. Софья Андреевна уехала с Михаилом Львовичем, сдававшим переэкзаменовку за 6-й класс лицея (к огорчению матери, сын остался на второй год).

⁶¹ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 290.

⁶² По тексту этого черновика, с датой: 27 августа, письмо напечатано П. И. Бирюковым в Женеве («Свободная мысль», 1899, ноябрь, № 4). В архиве Толстого сохранилось еще несколько черновиков.

Сноски к стр. 261

⁶³ Арвид Ернефельт — финский писатель, приславший в феврале 1895 г. свою книгу «Мое пробуждение» (на финском и шведском языках), с переводом на русский язык 15-й главы «Почему я не вступил в должность судьи». С этого времени началась переписка.

⁶⁴ В октябре опубликовано газетой. Комитетом вопрос даже не рассматривался, поскольку премия присуждалась лицам. Когда позднее снова возникли предложения о Нобелевской премии для Толстого, последовало отрицательное решение шведской Академии в связи с «анархизмом» русского писателя (новейшие исследования документов норвежским ученым Гейром Хьетсо).

⁶⁵ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 288. Воспоминания И. П. Накашидзе о встрече с Толстым напечатаны в «Русской мысли», 1913, № 3 и отдельным изд.: «Как я познакомился с Львом Толстым», Тбилиси, 1928.

Сноски к стр. 262

⁶⁶ Так в подлиннике.

Сноски к стр. 263

⁶⁷ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 262.

Сноски к стр. 264

⁶⁸ Родина, 1997, № 2, с. 63.

Сноски к стр. 265

⁶⁹ Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями, с. 412. Спустя два года С. Н. Толстой взял Ляпунова в управляющие, но тот, заболев туберкулезом, вынужден был уехать — сначала в самарское имение Толстых, потом в Крым (где познакомился с М. Горьким). Умер в 1905 г. Стихотворения его собраны в книге: В. Д. Ляпунов, молодой поэт. М., 1912. Женою Ляпунова в 1898 г. стала дочь яснополянского дворового В. С. Арбузова — ее воспоминания в кн.: Воспоминания яснополянских крестьян о Л. Н. Толстом. Тула, 1960, с. 198—205. Ляпунов сочинял стихи в духе Кольцова, Никитина. Весной 1897 г., по поводу биографии И. С. Никитина, Толстой заметил, что «очень любит» Никитина (Лазурский В. Ф. Дневник. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 492).

⁷⁰ Рассказ «Пересол» в «Новом слове», 1896, № 10.

Сноски к стр. 266

⁷¹ В «Описании рукописей художественных произведений» № 3—11.

⁷² Отрывки опубликованы в ж. «Тридцать дней», 1940, № 11—12, с. 98—100, т. 35, с. 307—319; полностью (по исправленной автором копии) — т. 35, с. 319—332.

Сноски к стр. 267

⁷³ Отрывки этих рукописей — т. 35, с. 333—350.

⁷⁴ Опубл.: т. 35, с. 276—280.

Сноски к стр. 269

⁷⁵ Сумбатов А. И. Три встречи. — Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, 1960, с. 71. Автор воспоминаний о дате встречи заметил: «кажется, в 1898 году». Н. Н. Гусев (Летопись, 2, с. 307) предположительно относил к 1898 г. Но в комментариях к т. 2 сборника воспоминаний внесено уточнение: декабрь 1897 г. Артист пришел по приглашению Софьи Андреевны вскоре после 9 декабря, когда она с Львом Львовичем и его молодой женой смотрели в Малом театре комедию Сумбатова «Джентльмен». Из текста воспоминаний видно, что разговор с Толстым происходил до напечатания трактата «Что такое искусство?» (книжка журнала вышла около 20 декабря 1897 г.).

⁷⁶ А. П. Сергеенко, комментатор повести в т. 35, полагал, что у Г. А. Русанова, судя по портрету, была голова, похожая на голову Хаджи-Мурата. Видимо, более прав Н. Н. Гусев: «Г. А. Русанов показал Толстому хранившийся у него рисунок головы Хаджи-Мурата» (Летопись, 2, с. 261).

Сноски к стр. 270

⁷⁷ Д. П. Маковицкий руководил в Венгрии (г. Ружимберг) словенским издательством, подобным русскому «Посреднику». В дневнике 2 декабря Толстой записал про свой разговор с Душаном: «Он сказал, что так как он невольно стал моим представителем в Венгрии, то как ему поступать? Я рад был случаю сказать ему и уяснить себе, что говорить о толстовстве, искать моего руководительства, спрашивать моего решения вопросов — большая и грубая ошибка. Никакого толстовства и моего учения не было и нет, есть одно вечное, всеобщее, всемирное учение истины, для меня, для нас особенно ясно выраженное в Евангелиях».

Сноски к стр. 271

⁷⁸ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 326—327.

Сноски к стр. 272

⁷⁹ Там же, с. 353—354.

⁸⁰ Толстой полагал, когда отделывал заключительную, XX главу трактата об искусстве, что предисловие к статье Карпентера не появится в печати. Поэтому оставил в «Что такое искусство?» многие формулировки, совпадающие с мыслями предисловия.

⁸¹ О чтении Толстым в 1889 г. «Капитала» К. Маркса см. «Материалы к биографии с 1886 по 1892 г.», с. 192.

Сноски к стр. 274

⁸² Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 330. Присутствовавший в тот день в Хамовниках А. В. Цингер озаглавил позднее свое воспоминание: «Ненаписанный рассказ Толстого» (опубл. в «Сборнике Государственного Толстовского музея», М., 1937 и «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. 2, М., 1960).

⁸³ Дело супругов Н. С. и Е. П. Гимеров, послужившее фактической основой «Живого трупа», слушалось в Московской судебной палате 8 декабря 1897 г. Обвинительный акт, составленный 7 сентября этого года, опубликован Н. Н. Гусевым в статье «Происхождение «Живого трупа» (Л. Н. Толстой. Юбилейный сборник. М. — Л., 1928, с. 387—391). Очевидно, Толстой узнал об этом деле до рассказа Н. В. Давыдова.

⁸⁴ В январе 1898 г. очерки Бонье появились в парижской газете «Temps»; вошли в книгу «Notes sur la Russie» («Заметки о России»), Paris, 1901. Частично напечатаны: Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 82—96 (публикация В. Я. Лакшина, перевод Л. З. Лунгиной).

Сноски к стр. 275

⁸⁵ В трактате о В. Кузене сказано: «эклектик и последователь немецких идеалистов. По его теории, красота всегда имеет основу нравственную» (т. 30, с. 51).

⁸⁶ Beaunier André. Notes sur la Russie. Paris, 1901, p. 83.

Сноски к стр. 276

⁸⁷ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 333.

⁸⁸ Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 211. Те же мысли — в письме Э. Мооду от 16 декабря после чтения письма Гамонда о Перлейской колонии и статьи А. Сабуйского «Опыт общественной организации нравственной жизни» в № 12 «Северного вестника».

⁸⁹ Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем. Письма в 12 т. Т. 7, М., 1979, с. 143—144.

⁹⁰ Переписка А. П. Чехова в трех томах. Т. 1, М., 1996, с. 213.

Сноски к стр. 277

⁹¹ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 336. По свидетельству В. В. Стасова, гравер В. В. Матэ в этот вечер принес альбом своих гравюр, где были портреты Толстого и других с рисунков И. Е. Репина (Стасов В. В. Письма к родным, т. III, ч. 1, М., 1962, с. 202). О том же — в письме к Д. В. Стасову от 5 января 1898 г.: «Толстой объявил, что только с сегодняшнего дня узнал, что такое гравюра» (Л. Н. Толстой. Юбилейный сборник. М. — Л., 1928, с. 372).

⁹² Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка, с. 212, 215.

⁹³ Л. Н. Толстой. Юбилейный сборник, с. 372.

Сноски к стр. 278

⁹⁴ Сб. «Забытым быть не может». М., 1963, с. 175.

⁹⁵ Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка, с. 218.

⁹⁶ Русская литература, 1960, № 4, с. 163.

⁹⁷ Стасов В. В. Письма к деятелям русской культуры, т. 1, М., 1962, с. 79.

⁹⁸ И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей. М. — Л., 1949, с. 16.

Сноски к стр. 279

⁹⁹ Письмо опубл. в статье: Опульская Л. Д. Толстой и русские писатели конца XIX — начала XX в. — Литературное наследство, т. 69, кн. 1, с. 132—133.

¹⁰⁰ Л. Н. Толстой и художники. М., 1978, с. 139.

¹⁰¹ ГМТ.

¹⁰² Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями, т. 1, с. 321—324.

Сноски к стр. 280

¹⁰³ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 88—92.

¹⁰⁴ Там же, с. 104.

¹⁰⁵ Białokozowicz Bazyli. Marian Zdziechowski i Lew Tołstoj, с. 135—136.

Сноски к стр. 281

¹⁰⁶ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 438.

Сноски к стр. 283

¹ Переписка Толстого с Н. Е. Федосеевым напечатана в «Литературном наследстве», т. 37—38, с. 277—289 (публикация Н. Покровской и К. Шохор-Троцкого).

² С. А. Толстая записала 18 марта в своем дневнике: «Л. Н. говорил, что, прежде чем говорить о неравенстве женщины и ее угнетенности, надо прежде поставить вопрос о неравенстве людей вообще. Потом говорил, что если женщина сама ставит себе этот вопрос, то в этом есть что-то нескромное, не женственное и потому наглое. Я думаю, что он прав» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 368). Воспоминания Толиверовой напечатаны в «Толстовском ежегоднике 1912 г.».

Сноски к стр. 284

³ Рерих Н. К. Толстой и Тагор. — В кн: Рерих Н. К. Избранное. М., 1979, с. 365.

17 сентября 1897 г. Стасов писал Татьяне Львовне, что молодой художник страстно желает познакомиться с Толстым, которого он «обожает» и которому «за многое благодарен» (Л. Н. Толстой и художники. М., 1978, с. 134).

⁴ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 339.

⁵ Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 401—402. Письмо Репина к Татьяне Львовне по этому поводу (от 12 января): И. Е. Репин и Л. Н. Толстой. I. Переписка с Л. Н. Толстым и его семьей, с. 95.

⁶ См. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год, с. 468—470.

Сноски к стр. 285

⁷ Этот В. Н. Бестужев-Рюмин бывал в Ясной Поляне, последний раз — в 1890 г.

⁸ Мемуары создавались в 1907 г., опубликованы газетой «Русское слово» в январе 1908 г.; но и позднее, в книге «Далекое-близкое», рассказа об этом нет.

⁹ В 1907 г. Толстой написал рассказ (по В. Гюго) «Бедные люди» для «Детского круга чтения», а в 1908 г. включил свое переложение (вместо сделанного ранее В. Микулич) в «Круг чтения».

¹⁰ Лазурский В. Ф. Дневник. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 495.

¹¹ Записки Отдела рукописей ГБЛ, вып. 39, с. 165.

¹² ГМТ, 207/26.

¹³ Танеев С. И. Дневники, с. 187.

Сноски к стр. 286

¹⁴ Кн. Д. О<боленский> В Москве у гр. Л. Н. Толстого. — Камско-Волжский край, 1898, 20 января, № 639. Перепеч.: Интервью и беседы с Львом Толстым, с. 118—120.

Сноски к стр. 287

¹⁵ Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник, с. 408. С. А. Толстая 17 января, прочитав в газете про гибель рабочих от взрыва газа на Макеевских шахтах в Харьковской губернии, тоже записала: «Убиты те, которые без света, без радости, в вечной работе несли тяжелую трудовую жизнь под землей! А рядом пишут и кричат о деле Дрейфуса в Париже. Как оно мне показалось ничтожно в сравнении с русской катастрофой» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 342).

¹⁶ Интервью и беседы с Львом Толстым, с. 121.

Сноски к стр. 288

¹⁷ При жизни Толстого Фаресов напечатал лишь высказывания о Лескове — в книге о нем, названной «Против течений» (СПб., 1904). Полностью статья «Мое знакомство с Толстым» появилась в 1938 г. — «Летописи Гос. литературного музея», кн. 2, с. 438—444.

¹⁸ В архиве Танеева сохранились корректурные листы «Что такое искусство?» с правкой С. А. Толстой и ее датой: «27 февраля 1898».

Сноски к стр. 289

¹⁹ Рукопись сохранилась в ГМТ. Переписка Л. Н. Толстого с А. И. Ягном и его дочерью А. А. Ягн: Наше наследие, 1996, № 37, с. 33—38 (публикация Н. А. Калининой).

²⁰ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 338.

Сноски к стр. 290

²¹ Сергеенко А. П. «Хаджи-Мурат» Льва Толстого. М., 1983, с. 40—41.

²² Там же, с. 41.

Сноски к стр. 291

²³ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 305.

²⁴ Воспоминания В. И. Поля «Встречи с Толстым» опубликованы в «Новом мире», 1960, № 12, с. 244—247.

Сноски к стр. 292

²⁵ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 342.

²⁶ Там же, с. 350.

²⁷ Там же, с. 367.

Сноски к стр. 294

²⁸ Подлинники «Дела о разрешении...» и многочисленных документов, с ним связан ных, сохранились в ГМТ.

²⁹ Литературное наследство, т. 37—38, с. 542.

³⁰ Опубликовано по-английски в газ. «Daily Chronicle» 29 апреля, по-русски В. Г. Чертковым в сб. «Свободное слово», № 1. По машинописной копии из архива Черткова напечатано в т. 71, с. 322—327.

Сноски к стр. 295

³¹ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 369.

Сноски к стр. 296

³² Опубликовано газетой «Неделя», 1898, 19 апр., № 16.

³³ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 372.

Сноски к стр. 297

³⁴ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 503—504 (подлинники писем — по-французски).

³⁵ Сохранились в яснополянской библиотеке.

³⁶ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 505.

³⁷ Там же, с. 506.

Сноски к стр. 298

³⁸ П. В. Планидин и Д. Чернов, которым вручено прошение на имя Николая II.

³⁹ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 372.

⁴⁰ 4 апреля газета опубликовала список лиц, сделавших пожертвования в помощь переселяющимся духоборам. Московский обер-полицмейстер Трепов в тот же день направил распоряжение, чтобы деньги были доставлены в государственное казначейство. Редакция ответила, что деньги уже переданы Толстому. Сбор пожертвований запрещен, газета закрыта на два месяца.

Сноски к стр. 299

⁴¹ Между тем А. Ф. Кони совсем недавно оказал Толстому услугу: хлопотал о жене И. И. Горбунова-Посадова, которую за пропаганду среди рабочих, по одному делу с Н. К. Крупской, присудили к высылке в Астрахань (заменено было ссылкой в Калугу).

⁴² П. В. Преображенский сделал тогда фотографию Толстого за работой в кабинете (единственная фотография, снятая в московском доме). Сохранилась и другая фотография этого дня (15 апреля): вечерний чай в Хамовниках.

⁴³ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 376.

⁴⁴ Бюст работы Трубецкого (гипс, тонированный под бронзу) хранится в ГМТ. Софья Андреевна считала, что это лучшее, самое верное скульптурное изображение Толстого.

⁴⁵ ГМТ, 221/13.

Сноски к стр. 300

⁴⁶ В сентябре 1881 г.

⁴⁷ Толстой И. Л. Мои воспоминания. М., 1969, с. 225. Внучка Анночка, которую Толстой очень любил (в Москве 21 февраля возил в Румянцевский музей показать картины и этнографический отдел: восковые куклы в русских костюмах по губерниям), в 1928 г. тоже написала воспоминания (Красная новь, 1928, № 9; Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, 1960, с. 104—106).

Сноски к стр. 302

⁴⁸ Шепелев В. Новые документы о Льве Толстом. — Новый мир, 1956, № 7, с. 275—276.

⁴⁹ Толстой И. Л., с. 226. А. А. Цуриков записал в дневнике рассказ Толстого об этом столкновении, услышанный 28 мая 1898 г.: «Он потребовал предъявить ему законное основание этих требований. Становой ответил, что ему дано секретное предписание. «Ну так и держите об этом секрет про себя», — ответил ему Толстой. Его возмутило и взволновало это обращение к нему о закрытии столовых» (Записки отдела рукописей ГБЛ, вып. 39, М., 1978, с. 167).

Сноски к стр. 303

⁵⁰ П. А. Буланже осенью 1897 г. был выслан из России за участие в помощи духоборам. В Англии у Черткова заведовал типографией. В ноябре 1899 г. вернулся на родину, дав властям обещание не быть посредником между сектантами, эмигрантами и Толстым.

⁵¹ В 1899 г. вышла книга В. Лясковского «Братья Киреевские. Жизнь и труды их».

Сноски к стр. 304

⁵² Эти разговоры о старцах и монахах — видимо, признак того, что обдумывалось продолжение работы над повестью «Отец Сергий».

⁵³ Записки ГБЛ, вып. 39, с. 167.

⁵⁴ Теперь, где бы ни появлялся Толстой, с кем бы ни встречался, видевшие и слышавшие его стремились записывать свои впечатления или позднее считали своим долгом составить воспоминания (иногда понуждаемые к этому исследователями). О пребывании в Алексеевском рассказал племянник П. И. Левицкого И. В. Ильинский (Толстой. Памятники творчества и жизни, 4. М., 1923, с. 89—92).

⁵⁵ Сохранилась фотография: три Льва (1899. Ясная Поляна). Прожил Лев Львович-внук совсем недолго: два с половиной года. Потом у Льва Львовича было еще девять детей: Павел родился в 1900 г. в Ясной Поляне, Иван (Жан) в 1924 г. в Ницце, остальные — в Швеции. Пузин Н. П. Потомство Л. Н. Толстого (родословная роспись и материалы к ней) — Пузин Н. П. Архангельская Т. Н. Вокруг Толстого. Тула, 1982, с. 166—167.

Сноски к стр. 305

⁵⁶ ГМТ, письмо 12 июня 1898 г. 28 августа (день рождения Толстого) Ухтомский приезжал в Ясную Поляну, полюбился Софье Андреевне («очень умен, прост и приятен»): «Говорил, что статья «О голоде» Льва Николаевича очень понравилась молодому государю, но когда Ухтомский спросил, можно ли ее напечатать в «Петербургских ведомостях», то государь сказал: “Нет, лучше не печатать, а то нам с тобой достанется”» (Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 405).

⁵⁷ Второе предостережение влекло за собою временную приостановку, третье — закрытие издания.

Сноски к стр. 306

⁵⁸ Отец Веригина умер в начале 1899 г. (не 1898, как сказано в примечании к письму в т. 71).

Сноски к стр. 308

⁵⁹ В т. 31, где помещен «Отец Сергий», рукописи представлены (если не считать первого наброска в письме к В. Г. Черткову, опубликованного еще в 1930 г. Полным собранием художественных произведений) лишь в виде маленьких отрывков (с. 207—210).

⁶⁰ От машинописи остались в архиве только фрагменты: то, что было заменено новыми автографами и копиями.

Сноски к стр. 309

⁶¹ Публикуя повесть в т. II «Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого», издатели оказались вынуждены дать свое разделение на главы и внести несколько поправок для устранения противоречий текста (см. т. 31, с. 266—267).

⁶² Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 373.

Сноски к стр. 311

⁶³ Рассказ И. И. Горбунова-Посадова об этом включен в комментарии к первому изд. «Дневника» Л. Н. Толстого. Т. I. 1895—1899», выпущенному В. Г. Чертковым в Москве в 1916 г.

⁶⁴ Софья Андреевна записала 27 июля в дневнике о сестре: «Она меня осуждала за мое пристрастие и к Сергею Ивановичу, и к музыке, и за то, что огорчаю мужа» (т. 1, с. 400).

⁶⁵ «Диалог» опубликован впервые в «Литературном наследстве», т. 37—38, с. 693—697. По машинописной копии из архива Черткова — т. 53, с. 283—288. Позднее в ГМТ поступил автограф.

Сноски к стр. 312

⁶⁶ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 400—401. Выполненная Софьей Андреевной в 1898 г. копия остается неизвестной. Среди ее тетрадей есть одна, где после «Предисловия к «Душечке» Чехова» (стало быть, не ранее 1905 г.) переписан «Отец Сергий», без авторских исправлений, но с подписью-автографом: Лев Толстой. Сохранилась еще одна копия, где ее рукой вписаны лишь заглавие, подпись и на обложке помечено: «Отец Сергий. Графа Льва Николаевича Толстого».

⁶⁷ Н. С. Зибаров — видный деятель духоборческого движения. 29 августа вместе с Абросимовым выехал в Англию по делам, связанным с переселением. В 1899 г. «Свободное слово» опубликовало записанный А. К. Чертковой и В. Д. Бонч-Бруевичем его рассказ «О сожжении оружия духоборами».

Сноски к стр. 313

⁶⁸ Это оставшееся единственным письмо Толстого К. С. Станиславскому от 6 октября 1898 г. упомянуто в книге «Моя жизнь в искусстве»; опубликовано Н. А. Леонтьевским в «Литературном наследстве», т. 69, кн. 1, с. 550.

Сноски к стр. 314

⁶⁹ Это письмо от 1 августа (н. ст.) 1898 г. сохранилось в архиве Толстого. Перевод опубликован в «Литературном наследстве», т. 75, кн. 1, с. 474. Ответы выдающихся лиц (отправлено 500 аналогичных запросов) американка собиралась демонстрировать на выставке, доход от которой должен был поступить в помощь больным и раненым солдатам и морякам.

⁷⁰ В т. 71, с. 489 и 490, сказано неверно, что письмо Кросби неизвестно. Это письмо (от 10 августа 1898.н. ) сохранилось. См.: Whittaker Robert. Tolstoy’s American Disciple: Letters to Ernest Howard Crosby. 1894—1906. — TriQuarterly 98, Northwestern University, p. 248. Там же указана публикация перевода статьи Толстого: «Clarion», 19 ноября 1898.н.

Сноски к стр. 315

⁷¹ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 404.

⁷² Там же. Имя профессора неизвестно.

⁷³ В подлиннике описка: 1899. См. Описание рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого, с. 379.

⁷⁴ В Описании — № 32—35.

⁷⁵ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 405.

Сноски к стр. 317

⁷⁶ Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого. Т. III, с. 311.

⁷⁷ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 410.

⁷⁸ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 404. В дневнике Толстого 12 июня упомянут рассказ «Купон», который «очень хочется дописать». Снова мысль о продолжении повести «Фальшивый купон» возникла лишь в декабре 1899 г., после окончания «Воскресения». Что касается «Записок матери», в ноябрьском письме А. Ф. Марксу сказано: «Я теперь так весь поглощен работой над «Воскресением», что не могу и думать о приготовлении другой вещи к печати» (т. 71, с. 491). «Посмертные записки старца Федора Кузмича» начаты в 1905.н.

Сноски к стр. 318

⁷⁹ М. Н. Толстая. 30 сентября Толстой написал В. Г. Черткову: «Вчера уехала сестра Мария Николаевна, с которой мы очень дружно, как никогда любовно, прожили месяц» (т. 88, с. 128).

⁸⁰ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 406.

⁸¹ Романов В. В. Из прошлого. Отрывки из воспоминаний старого журналиста о Л. Н. Толстом (1882—1910). — Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева, с. 97.

⁸² Розанов В. В. О писательстве и писателях. Собр. соч. под общей ред. А. Н. Николюкина. М., 1995, с. 27—28.

⁸³ Сохранилась в ГМТ.

Сноски к стр. 320

⁸⁴ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 432.

Сноски к стр. 321

⁸⁵ Текст условия приведен в статье Н. К. Гудзия «История писания и печатания «Воскресения» (т. 33, с. 362).

⁸⁶ Грюнберг Ю. О. Мои воспоминания о «Ясной Поляне» — Книга. Исследования и материалы. Сб. XXXVII. М., 1978, с. 103, 104, 108 (публикация А. П. Толстякова).

⁸⁷ «Отец, Сергий», «Мать», «Кто прав?»

Сноски к стр. 322

⁸⁸ Пастернак Л. О. Как создавалось «Воскресение» — Литературное наследство, т. 37—38, с. 512.

⁸⁹ Редактор «Illustration» нашел роман неподходящим для его журнала, рассчитанного на благовоспитанных девиц и семейных людей. В переводе Теодора де Визева «Воскресение» появилось в журнале «Echo de Paris» (с изъятиями).

⁹⁰ Манера оценивать по пятибалльной системе известна: Толстой применял ее и к своим сочинениям, и к творчеству других — писателей и художников. На подлинниках (хранятся в ГМТ) никаких баллов нет. Оценки находились на коллекции оттисков (была показана в 1911 г. на Толстовской выставке в Историческом музее, как принадлежащая художнику; нынешнее местонахождение неизвестно).

⁹¹ Литературное наследство, т. 37—38, с. 519.

Сноски к стр. 323

⁹² Сохранились в яснополянской библиотеке с многочисленными пометами Толстого.

⁹³ Карякин В. Н. Московская охранка о Л. Н. Толстом и толстовцах — Голос минувшего, 1918, № 4—6, с. 294. Там же опубликовано письмо Маклакова от 15 сентября.

⁹⁴ Литературное наследство, т. 37—38, с. 539.

Сноски к стр. 324

⁹⁵ В яснополянской библиотеке сохранилась и другая книга Д. А. Линева — «Среди отверженных. Очерки и рассказы из тюремного быта». В феврале 1900 г. Линев был у Толстого в Москве.

⁹⁶ Текст Толстого не опубликован. Начинается: «Вопросы. 1) Кюмюллуют <совмещают> ли место сенаторов...» См. Описание рукописей художественных произведений, с. 424.

⁹⁷ Гусев Н. Н. Два года с Л. Н. Толстым, с. 88.

⁹⁸ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 415.

Сноски к стр. 325

⁹⁹ Виноградов И. М. Из записок надзирателя Бутырской тюрьмы — Толстой и о Толстом. Новые материалы. Вып. 3. М., 1927, с. 53. Там же опубликованы короткие воспоминания начальника Тульской тюрьмы С. И. Бродовского, которого Толстой расспрашивал про комнату свиданий. Дело происходило в начале лета 1899 г. Не надеясь получить разрешение на осмотр, Толстой попросил прислать в Ясную Поляну человека, который мог бы подробно рассказать. Бродовский отправил старшего надзирателя И. П. Высоцкого. См. в кн. Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, т. 2, 1978, с. 215—221.

¹⁰⁰ Литературное наследство, т. 37—38, с. 540.

¹⁰¹ Тройнов В. Толстой в Москве — Комсомольская правда, 1940, 20 ноября, № 269.

Сноски к стр. 326

¹⁰² Письмо А. Л. Толстого к О. К. Дитерихс, 16 августа 1898 г. — Яснополянский сборник, Тула, 1965, с. 134 (публикация А. П. Сергеенко).

¹⁰³ Там же, с. 136.

¹⁰⁴ Поездку в Англию, подготовку к отправке парохода, весь путь, первые дни в Канаде С. Л. Толстой описал в подробнейших воспоминаниях-дневнике (ГМТ). Короткую главу «Мое участие в эмиграции духоборов в Канаду» включил в книгу воспоминаний «Очерки былого». Дневник, переписка С. Л. Толстого с отцом и др. подготовлены к печати Т. Г. Никифоровой. С вступительной статьей А. Донскова и переводом Д. Вудзворта изданы в 1998 г. Оттавским университетом.

¹⁰⁵ Яснополянский сборник, 1965, с. 137.

Сноски к стр. 327

¹⁰⁶ Венчание происходило в Туле. Толстой приехал верхом на тульский вокзал — проводить. Чертковым написал: «Молодых я видел в день свадьбы. Дай Бог им дела. Они милы, в особенности Ольга» (т. 88, с. 150).

¹⁰⁷ Неизвестный Толстой в архивах России и США, с. 195 (публикация О. А. Голиненко). «Рассказ духобора Васи Позднякова» напечатан в 1901 г. Очерк «Правда о духоборах в Закавказье и в Сибири» написан в 1900-е годы и опубликован в 1914 г. В. Г. и А. К. Чертковыми. В 1905 г. Поздняков уехал в Канаду.

¹⁰⁸ В т. 71 неверно говорится, что письмо, на которое отвечал Толстой, неизвестно. И письмо (от 16 августа) и рукопись «Фантазии» сохранились в ГМТ (см.: Л. Н. Толстой и П. В. Веригин. Переписка, с. 34—41). О прочтенной в газете «Русь» статье «Голод или не голод?» Веригин отозвался: «...Это хроническое голодование очень и очень печальное положение народа, но еще печальнее то, что не позволяют подавать хлеба голодному человеку. Тогда как отнимание насущного хлеба открыто допускается и даже всевозможно поощряется!» Рассказывал о разговоре «прошлой зимой» с тобольским губернатором: «Когда я ответил, что знаком с Вами по переписке, то они крайне удивились, что по переписке можно так близко познакомиться!»

Сноски к стр. 328

¹⁰⁹ Саше было тогда 14 лет.

¹¹⁰ Привычка говорить о своих сочинениях как «детях» была свойственна всегда. В 1865 г. в письме к А. А. Толстой о «1805 годе» (первые части «Войны и мира»): «Я бы хотел, чтобы вы полюбили моих этих детей. Там есть славные люди. Я их очень люблю» (т. 61, с. 70). В 1876 г. — об Анне Карениной: «...она все-таки усыновлена» (т. 62, с. 257).

¹¹¹ Наборная рукопись, посланная в «Ниву», сохранилась (№ 45). На первом ее листе, переписанном неизвестной рукой, стоит заглавие «Ожидание» и подзаголовок «Повесть В. Короленко» (см. воспроизведение между с. 384 и 385 в Описании рукописей художественных произведений). Таким образом редакция надеялась избежать того, чтобы произведение Толстого стало известным до его выхода в свет. В посланных автору гранках верхняя часть оттиска с заглавием «Ожидание» срезана (№ 47).

Сноски к стр. 329

¹¹² Эту работу выполнил литературный критик Р. И. Сементковский, с 1897 г. редактор «Нивы».

¹¹³ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 424.

Сноски к стр. 330

¹¹⁴ В т. 72 ответ Толстого датирован расширительно: 1899 г. Января начало — середина. Но 31 декабря 1898 г. копия письма, «как оно написалось», т. е. первая его редакция, была уже отправлена В. Г. Черткову.

¹¹⁵ В России напечатано в 1917—1919 гг. в изд. «Трезвая жизнь» и др.

Сноски к стр. 331

¹¹⁶ В сентябре Стэд приезжал, надеясь увидеться с русским царем по поводу его «рескрипта о мире», и писал Толстому.

¹¹⁷ ГАРФ, ф. 1762, оп. 4, ед. хр. 55.

Сноски к стр. 332

¹¹⁸ В т. 33, с. 261—263, напечатана после правки в составе шестой редакции. Первоначальный текст — в изд. «Воскресения» серией «Литературные памятники» (М., 1964; подг. Н. К. Гудзий, Е. А. Маймин). Другие фрагменты четвертой редакции — т. 33, с. 161—217.

¹¹⁹ Прототипом Катерины Ивановны Чарской послужила Елена Ивановна Шувалова, тетка В. Г. Черткова, ревностная последовательница лорда Редстока, английского проповедника, имевшего большой успех в петербургском высшем свете. Еще в 1895 г. Н. Н. Страхов заметил, что история Нехлюдова будет в большой мере историей Черткова. Толстой встречал графиню Шувалову в 1882 г., когда у нее в доме останавливалась А. А. Толстая.

¹²⁰ Толстой был знаком с генерал-адъютантом П. В. Оржевским, товарищем министра внутренних дел и командиром корпуса жандармов, черты которого взяты для образа мужа Marriette.

¹²¹ В облике Кизеветтера и миссионера (третья часть), раздающего в тюрьме Евангелия, воплотилось увиденное при встрече в феврале 1889 г. с Бедекером (немцем по происхождению, жившим в Англии), который приходил к Толстому в Хамовники (дневниковая запись 8 февраля 1889.н. ). А также с другим проповедником, членом «Общины апостолов последних дней», В. А. Дитманом (см. запись в дневнике 29 апреля 1884 г. и Материалы к биографии с 1881 по 1885 г., с. 296—297; в тексте опечатка: Дикман).

¹²² С бароном Е. И. Майделем, комендантом Петропавловской крепости, Толстой встречался в 1878 г., работая над «Декабристами».

Сноски к стр. 333

¹²³ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 431, 432.

¹²⁴ В 1902 г., по рекомендации Толстого, издана «Посредником»: «Душа одного народа. Рассказ английского офицера Фильдинга о жизни его в Бирме».

Сноски к стр. 336

¹²⁵ Впервые опубликовано в т. 90, с. 67—68. В комментариях предположительно (и неверно) говорится, что книгу привез в мае 1900 г. Д. Кенворти. Ее авторы: Тентиаро Макато и Теремото (атташе японского посольства в Америке). Книга выпущена в Глазго Шотландской лигой единого налога тремя изданиями. В 1900 г. повторена в Филадельфии, причем автором, излагающим мнение японских экономистов, указан американец Джемс Лев. В 1907 г. «Посредник» издал русский перевод американского издания, без предисловия Толстого. Н. Н. Гусев полагал, что И. И. Горбунов-Посадов не знал о существовании рукописи.

¹²⁶ Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 159.

Сноски к стр. 337

¹²⁷ П. А. Сергеенко вел переговоры об издании у А. Ф. Маркса собрания сочинений А. П. Чехова (вышло в 1899—1902 гг.; в 1903 г. в виде приложения к «Ниве»). Сестре Марии Павловне Чехов писал, что купить его сочинения «убедил Маркса Л. Н. Толстой».

¹²⁸ Литературное наследство, т. 37—38, с. 540. Варианты того же рассказа — в статье «О Чехове. Воспоминания П. А. Сергеенко» — Нива. Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения, 1904, № 10, стлб. 251—252; книга «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой». Изд. 2-е, М., 1908, с. 54—56; письмо П. А. Сергеенко к Чехову от 3 февраля 1899.н.

¹²⁹ Известия АН СССР, ОЛЯ, 1959, т. XVIII, вып. 6, с. 518. 27 января Чехов ответил Горбунову-Посадову: «Когда писал «Душечку», то никак не думал, что ее будет читать Лев Николаевич. Спасибо Вам; Ваши строки о Льве Николаевиче я читал с истинным наслаждением» (Чехов А. П. Полн. собр. соч. в 30 т. Письма в 12 т. Т. 8, с. 49).

¹³⁰ Литературное наследство, т. 68, с. 872.

¹³¹ Цит. выше письмо. В яснополянской библиотеке сохранился экземпляр «Книжек Недели» с многочисленными пометами Толстого; большая часть относится к «цоцкому». По мнению исследователя, с этим рассказом связана дневниковая запись 7 мая 1901.н. : «Видел во сне тип старика, который у меня предвосхитил Чехов. Старик был тем особенно хорош, что он был почти святой, а между тем пьющий и ругатель. Я в первый раз понял ту силу, какую приобретают типы от смело накладываемых теней» (см. Мелкова А. С. «Тип старика, который у меня предвосхитил Чехов» — Чехов и Лев Толстой. М., 1980).

Сноски к стр. 338

¹³² Эта редакция письма Группе шведской интеллигенции напечатана в т. 72, с. 9—13. Окончательный вариант, опубликованный под заглавием «По поводу конгресса о мире. Письмо к шведам» В. Г. Чертковым в «Листках Свободного слова», 1899, № 6 и П. И. Бирюковым в «Свободной мысли», 1899, № 1 — т. 90, с. 60—66. Русский перевод обращения шведов появился также в «Свободной мысли».

¹³³ Корреспонденция появилась в «Новом времени» 3 января: американские войска, назначенные идти на этот филиппинский остров, подняли бунт. Как сообщила та же газета месяц спустя, наступление возобновилось и после бомбардировки с моря американцы заняли остров Ило-Ило.

Сноски к стр. 339

¹³⁴ В т. 90 неверно сказано, что письмо, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

Сноски к стр. 340

¹³⁵ ГМТ.

¹³⁶ Литературное наследство, т. 37—38, с. 497.

¹³⁷ Лев Толстой и В. В. Стасов, с. 226.

Сноски к стр. 341

¹³⁸ Выдержки из письма приведены в сообщении: Шохор-Троцкий К. Толстой и студенческое движение 1899 г. — Литературное наследство, т. 37—38, с. 654.

¹³⁹ Воспоминания П. Е. Щеголева (впоследствии известного пушкиниста) «Л. Н. Толстой и студенты в 1899 году» напечатаны газетой «День», 1912, 7 ноября, № 36; позднее: Новый мир, 1928, № 9.

¹⁴⁰ Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 318—319 (публикация Н. И. Гитович).

¹⁴¹ А. Л. Толстой.

¹⁴² Литературное наследство, т. 37—38, с. 500.

Сноски к стр. 342

¹⁴³ Впервые опубликовано (с ошибками) в 1939 г. (т. 37—38 «Литературного наследства»).

¹⁴⁴ Литературное наследство, т. 37—38, с. 500.

¹⁴⁵ Назначенный генерал-губернатором княжества Финляндского Н. И. Бобриков проводил политику жесткой русификации. Поговорить с Толстым «по поводу предстоящего уничтожения конституции Финляндии» приезжал в апреле 1899 г. Арвид Ернефельт (сохранились его письма от 31 марта и 22 апреля), а также норвежец Якоб Хильдич.

Сноски к стр. 343

¹⁴⁶ Чтобы набрать денег на их переселение, Толстой 2 марта предоставил А. Ф. Марксу право первого печатания отрывка «История матери», надеясь ко времени публикации продолжить работу над ним. Издатель выделил просимую сумму, но она была погашена разросшимся «Воскресением».

¹⁴⁷ Как рассказывал А. С. Пругавин в книге «Голодающее крестьянство» (М., 1906), приток пожертвований после этой публикации усилился.

¹⁴⁸ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 449.

Сноски к стр. 344

¹⁴⁹ Печорин Сергей. Беседа с Л. Н. Толстым — Россия, 1899, 10 (22) мая, № 13; то же — Интервью и беседы с Львом Толстым, с. 139.

¹⁵⁰ Новое время, 1899, 6 (18) марта, № 8269. То же — Интервью и беседы со Львом Толстым, с. 136. В письме к А. А. Суворину 9 марта Ежов передал слова, услышанные накануне: «Ваш фельетон относительно пушкинского праздника и меня написан верно, я не могу возразить ни против единого слова» (Литературное наследство, т. 69, кн. 2, с. 319).

¹⁵¹ Смущенный статьей «Московских ведомостей», Дягилев тогда писал Толстому. Ответ заканчивается словами: «Очень рад был узнать о том, что вы так верно понимаете меня. (Впрочем не совсем верно, если могли усомниться.) Желаю вам всего хорошего. Полюбивший вас Л. Толстой» (Литературное наследство, т. 69, кн. 1, с. 544).

Сноски к стр. 345

¹⁵² Небольшая статья Д. Философова «Толстой о Пушкине» появилась в журнале «Русская мысль», 1910, № 12, с. 116—118. Цитаты взяты из воспоминаний и писем, опубликованных много лет спустя Р. Б. Заборовой (Русская литература, 1960, № 4, с. 181; Дон, 1978, № 4, с. 190—191). В № 13 журнала «Мир искусства» за 1899 год были помещены статьи о Пушкине Н. М. Минского, Д. С. Мережковского, В. В. Розанова, Ф. Сологуба.

¹⁵³ Литературное наследство, т. 37—38, с. 520—521. По ее словам, о пушкинском юбилее Толстой сказал, что «все такие юбилеи совершенно излишни; что нет бессмертных; что каждый живет для своего времени» (с. 522).

¹⁵⁴ В 1901 г. в двух номерах журнала «Review of Reviews» (один сохранился в яснополянской библиотеке) опубликованы статья Лонга «Учение и деятельность графа Толстого» и воспоминания о встречах в 1898—1899 г. Частичный перевод — Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 112—118.

Сноски к стр. 346

¹⁵⁵ Marian Zdziechowski i Lew Tołstoi, с. 134—135.

¹⁵⁶ Литературное наследство, т. 37—38, с. 498.

¹⁵⁷ С. И. Танеев отметил в дневнике разговор с Толстым: «Мы говорили с ним о моем пребывании в скиту» (в скит близ Троице-Сергиевой лавры композитор уезжал работать).

Сноски к стр. 347

¹⁵⁸ В. Ф. Лазурский в этот день записал: «Лев Николаевич, по обыкновению, принимал в музыкантах живейшее участие. Оставлял сейчас же разговор, как только начиналась музыка, усаживался отдельно где-нибудь в углу и слушал. Певица просящим голосом сказала, что она пропоет Чайковского “Травушку”. Алмазов-отец по окончании говорил, что не может равнодушно слышать этот романс, так он его захватывает. А Лев Николаевич и до пения сказал, что не любит этих подделок под народные песни, и слушал одним ухом, и по окончании твердил с улыбкой: “Нет”» (Литературное наследство, т. 37—38, с. 496).

¹⁵⁹ «В воскресенье у Толстых был Суриков, художник; разговаривал с Львом Николаевичем. Я подсел к ним. Суриков рассказывал о Суворове, альпийский поход которого он взял Сюжетом для своей последней картины... Заговорили о картине Сурикова. Лев Николаевич, между прочим, вспомнил, что, проходя недавно мимо храма Христа, останавливался и рассматривал горельефы на внешних стенах храма. Они ему не нравятся, и он причисляет их к ненужному виду искусства. Когда их делали, Л. Н. ходил в мастерскую брать уроки скульптуры <в 1866.н. > «Конечно, из этого ничего не вышло» (там же, с. 497—498).

Сноски к стр. 348

¹⁶⁰ П. П. Гнедич прислал тогда отдельное издание романа «Туманы»; Толстой ответил, что уже читал его «и с большим удовольствием» в «Неделе» (1899, № 1—9).

¹⁶¹ Присужденный к дисциплинарному батальону, Сине был отправлен в Алжир, откуда бежал. 25 декабря 1898 г. из Парижа отправил Толстому большое письмо, рассказывая о себе и своих сомнениях. Начато оно обращением: Grand Homme <Великий человек> (т. 72, с. 4—6).

¹⁶² Французский подлинник письма в 1902 г. был опубликован в журнале «La plume»; русский перевод — Бакинские известия, 1902, 18 сентября, № 45.

¹⁶³ Из России Э. Сине уехал в Канаду с четвертой партией духоборов. Спустя два года, получив амнистию, вернулся во Францию.

Сноски к стр. 349

¹⁶⁴ Литературное наследство, т. 37—38, с. 708 (публикация Э. Зайденшнур).

¹⁶⁵ С Толстым Дрожжин познакомился в 1892 г., когда служил в московском книжном магазине А. С. Суворина. В 1897 г. был в Хамовниках; Толстой, как писал поэт в автобиографии, особенно обрадовался, узнав, что тот решил навсегда покинуть город и поселиться в своей деревне Низовке Тверской губернии.

¹⁶⁶ Экземпляр сохранился в яснополянской библиотеке, разрезан до 98 с.

¹⁶⁷ Литературное наследство, т. 37—38, с. 709. Позднее Рильке признавался: «Россия... в известной мере стала основой моих переживаний и впечатлений» («Briefe aus Muzot», 1921—1926, Leipzig, 1937, S. 409).

Сноски к стр. 350

¹⁶⁸ Симон В. У Марка Твена — Одесские новости, 1899, 7 марта, № 4561 (сообщено В. А. Александровым). Встреча не состоялась. М. Твен умер в 1910.н.

¹⁶⁹ Толстой и о Толстом. Материалы и исследования. М., 1998, с. 269 (публикация Гейра Хьетсо).

¹⁷⁰ А. И. Сумбатов вспоминал, что «обменивались незначительными фразами»: о цензурных выкидках в романе Толстого, о Крыме, о пьесе Чехова «Дядя Ваня», отданной Художественному театру.

¹⁷¹ Чехов А. П. Письма, т. 8, с. 157—158.

Сноски к стр. 351

¹⁷² Воспоминания И. Н. Захарьина (Якунина) напечатаны в 1903.н. рукопись была просмотрена Толстым.

¹⁷³ Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников, 1960, т. 2, с. 137.

¹⁷⁴ Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями, с. 419.

¹⁷⁵ Там же, с. 418. Это письмо, как и следующее, не вошли в 90-томное изд. Впервые опубликованы: Новый мир, 1982, № 9. Дело держалось в тайне: дома Толстой не говорил никому о случившемся в семье брата.

Сноски к стр. 352

¹⁷⁶ Там же, с. 430—431.

¹⁷⁷ Яснополянский сборник. Тула, 1988, с. 188 (прим. Н. А. Калининой к публикации: Бибикова М. С. Воспоминания).

¹⁷⁸ Новые материалы Л. Н. Толстого и о Толстом. Из архива Н. Н. Гусева, с. 26.

Сноски к стр. 353

¹⁷⁹ Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями, с. 474.

¹⁸⁰ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 450—452.

Сноски к стр. 356

¹⁸¹ Литературное наследство, т. 84, кн. 1, с. 484.

Сноски к стр. 357

¹⁸² Романова Т. В. Отклики первых русских читателей «Воскресения» — Роман Л. Н. Толстого «Воскресение». Историко-функциональное исследование, с. 74.

Далее приводятся отзывы, относящиеся к 1899 и самому началу 1900 г. Основная литература о «Воскресении» приходится на 1900 и первые годы нового, XX века — о ней пойдет речь в следующем томе «Материалов к биографии».

¹⁸³ П. А. Деменс — автор книг «Духоборческая эпопея» (СПб., 1900) и «Новые главы духоборческой эпопеи» (СПб., 1901). Был сторонником поселения духоборов в Калифорнии.

¹⁸⁴ Немирович-Данченко В. И. Избранные письма. М., 1954, с. 159—161.

Сноски к стр. 358

¹⁸⁵ Лев Толстой и В. В. Стасов, с. 227—228 (с пропуском и неверной датой: 14 июня).

¹⁸⁶ Стасов В. В. Письма к родным. Т. III, ч. 1. М., 1962, с. 288, 309—310.

¹⁸⁷ Литературное наследство, т. 84, кн. 1, с. 496.

¹⁸⁸ Как выяснилось (благодаря исследованию Н. К. Гудзия), и в лондонском издании оказались «пропущенные слова»: по недосмотру и сложности всего дела в Англию иногда попадала корректура, уже прошедшая русскую цензуру. Поэтому в современных изданиях «Воскресение» печатается по тексту последних авторских корректур.

¹⁸⁹ Лев Толстой и В. В. Стасов, с. 233—234. 26 октября Стасов благодарил В. Г. Черткова и ему повторил то, что написал Толстому (Летописи Гос. лит. музея, кн. 12, с. 173). Первое английское изд. «Воскресения» выпущено Чертковым в тринадцати выпусках.

Сноски к стр. 359

¹⁹⁰ Роман В. Гюго «Отверженные».

¹⁹¹ Лев Толстой и В. В. Стасов, с. 235—236.

¹⁹² Летописи Гос. лит. музея, кн. 12, с. 174.

¹⁹³ Стасов В. В. Письма к деятелям русской культуры. Т. 2, М., 1967, с. 38—39.

Сноски к стр. 360

¹⁹⁴ Роман Л. Н. Толстого «Воскресение». Историко-функциональное исследование, с. 74.

¹⁹⁵ Там же.

¹⁹⁶ Там же, с 77.

¹⁹⁷ Литературное наследство, т. 37—38, с. 377.

¹⁹⁸ Перевод письма — Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 458.

Сноски к стр. 361

¹⁹⁹ Чехов А. П. Письма, т. 9, с. 30. На другой день Чехов сообщал П. Ф. Иорданову, что отправил книгу для Таганрогской библиотеки. В письмах А. С. Суворину и М. Горькому — о том же: «“Воскресение” замечательный роман. Мне очень понравилось, только надо читать его все сразу, в один присест. Конец неинтересен и фальшив, фальшив в техническом отношении»; «Все, кроме отношений Нехлюдова к Катюше, — довольно неясных и сочиненных, все поразило меня в этом романе силой и богатством, и широтой, и неискренностью человека, который боится смерти, не хочет сознаться в этом и цепляется за тексты из священного писания» (там же, с. 50, 53).

²⁰⁰ Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого, т. III, с. 318. 24 января 1905 г. Д. П. Маковицкий записал слова Толстого, сказанные Бирюкову: «Я весь роман «Воскресение» только для того писал, чтобы прочли его последнюю главу. Если в моих художественных произведениях есть какое достоинство, то только то, что они служат рекламой для тех мыслей, которые там попадаются» (Литературное наследство, т. 90, кн. 1, с. 148).

Сноски к стр. 362

²⁰¹ Протопопов М. Не от мира сего — Русская мысль, 1900, № 6, с. 127. Критику позднего народничества «отрицатель» Толстой представлялся человеком «не от мира сего». Эта же позиция выражена в книге М. А. Протопопова «Литературно-критические характеристики (Лев Толстой: Критика Толстого. Искусство Толстого. Философия Толстого)». СПб., 1898.

²⁰² Напомним, что в 1883 г. Толстой (подобно Нехлюдову) отказался участвовать в качестве присяжного заседателя выездной сессии тульского окружного суда — см. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 214—217.

²⁰³ Журнал министерства юстиции, 1899, № 8, с. 141, 146.

²⁰⁴ Э. Г. Бабаев считал, что это мог быть известный юрист и писатель тех лет В. Д. Спасович. Бабаев Э. Г. Судьба «Воскресения» (Первые отклики газетной и журнальной критики в России) — Роман Л. Н. Толстого «Воскресение». Историко-функциональное исследование, с. 31.

²⁰⁵ Вестник права, 1900, № 1, с. 85.

Сноски к стр. 363

²⁰⁶ 24 апреля 1900 г. «Figaro» напечатала французский подлинник этого письма, и студент-философ, как подписался Л. Ожар в письме из Гейдельберга (где он слушал курс лекций), отправил Толстому номер газеты. Письма Л. Ожара — т. 72, с. 185 и Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 487—489.

²⁰⁷ Нива. Ежемесячные литературные приложения. 1899, № 12, с. 878. По справедливому мнению Э. Г. Бабаева, такое толкование романа выполняло «трудную задачу самооправдания редакции», напечатавшей крамольное сочинение.

²⁰⁸ Книжки Недели, 1900, № 1, с. 201.

Сноски к стр. 364

²⁰⁹ Там же, с. 201—202.

²¹⁰ Бабаев Э. Г. Названная статья, с. 17.

²¹¹ Новое время, 1900, янв., № 11—13.

Сноски к стр. 365

²¹² Цит. по статье В. З. Горной «Зарубежные современники Л. Н. Толстого о романе «Воскресение» — Роман Л. Н. Толстого «Воскресение». Историко-функциональное исследование, с. 140.

Сноски к стр. 366

²¹³ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 356.

Сноски к стр. 367

²¹⁴ Перевод В. З. Горной в назв. статье.

²¹⁵ Письмо Э. Кальба — Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 360—361.

²¹⁶ Шульц Х. Толстой в Германии (1856—1910) — Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 232.

²¹⁷ Zabel E. L. N. Tolstoi. Berlin, 1901, S. 124. В 1903 г. в Киеве появился русский перевод книги Цабеля.

²¹⁸ Полный перевод, сделанный И. Дусчаном, появился только в 1910 г. — Николеску Т. Толстой в Румынии (1885—1960). Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 304—305.

Сноски к стр. 368

²¹⁹ В 1904 г. эта статья появилась в изд. «Свободного слова» под названием «Голос крестьянина (Ненапечатанное в России письмо в «Журнал для всех»)».

²²⁰ «И свет во тьме светит».

Сноски к стр. 369

²²¹ В 1899 г. доводилось Толстому читать и адресованные ему письма руководителей рабочего движения. Так, из Копенгагена главный редактор газеты «Social-Demokraten» Э. Виинблад, собираясь выпустить по случаю первомайской демонстрации праздничный иллюстрированный номер, просил: «Нам очень хотелось бы получить для этого номера несколько строк от выдающихся людей Европы о восьмичасовом рабочем дне и празднике Первого мая» (Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 466). На конверте пометка: «Б. О.», т. е. «без ответа».

Сноски к стр. 370

²²² Переписка с русскими писателями, т. 1, с. 262.

²²³ Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 69.

Сноски к стр. 371

²²⁴ Редакция 90-томного изд. не могла найти об этом Куклине никаких сведений.

Сноски к стр. 373

²²⁵ Это был первый литературный секретарь Толстого. До того помощниками становились семейные, друзья, знакомые. Воспоминания В. Лебрена в 1914 г. изданы «Посредником». Покинув Ясную Поляну, многие годы провел на Черноморском побережье, занимаясь сельским хозяйством. Потом жил во Франции, приезжал в СССР. В 1978 г. А. И. Шифман опубликовал запись воспоминаний Лебрена «Рядом с Толстым» — Литературное обозрение, № 8, с. 102—112.

²²⁶ Литературное наследство, т. 75, кн. 1, с. 480—481.

²²⁷ В яснополянской библиотеке сохранилась изданная в 1901 г повесть Чехова «Мужики», с дарственной надписью переводчика.

Сноски к стр. 374

²²⁸ Воспоминания Роша «Толстой в Ясной Поляне» опубликованы 16 мая 1911 г. в парижском журнале «Foi et Vie». Перевод — Литературное наследство, т. 75, кн. 2, с. 25—31.

²²⁹ В 1892 г. издан «Посредником» под заглавием, предложенным Толстым: «Часы». В письме В. Г. Черткову 15 января 1891 г. об этом рассказе: «Превосходно. И художественно прекрасно и трогательно» (т. 87, с. 68).

Сноски к стр. 375

²³⁰ Воспоминания Мэвора появились в его книге «My Windows on the Street of the World». N — Y. 1923, v. 2, p. 67—90.

²³¹ Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 52.

²³² Там же, с. 53.

Сноски к стр. 376

²³³ Литературное наследство, т. 37—38, с. 542—543 (запись П. А. Сергеенко).

Сноски к стр. 377

²³⁴ В трактате «Так что же нам делать?»

²³⁵ Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого, с. 56.

²³⁶ Там же, с. 57.

Сноски к стр. 378

²³⁷ В 1896 г. министру юстиции Н. В. Муравьеву.

²³⁸ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 454. Письма этих дней Софьи Андреевны к сестре Татьяне Андреевне опубликованы в книге: Жданов В. Любовь в жизни Толстого, М., 1993, с. 261—262.

Сноски к стр. 379

²³⁹ Толстая С. А. Дневники, т. 1, с. 455 (запись 31 декабря).

²⁴⁰ Чехов А. П. Письма, т. 9, с. 29—30.