461

ПРИМЕЧАНИЯ

462

463

Примечания к тексту «Слова о полку Игореве», переводам «Слова о погибели Русской земли» и «Слова о великом князе Дмитрии Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче» написаны О. В. Твороговым. Библиографические и текстологические примечания к поэтическим переводам — Л. А. Дмитриевым.

Условные сокращения, принятые в примечаниях

Адрианова-Перетц. Фразеология — В. П. Адрианова-Перетц. Фразеология и лексика «Слова о полку Игореве». — «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М. — Л., 1966, с. 13—126.

БАН — Библиотека Академии наук СССР в Ленинграде.

Булаховский. К лексике «Слова» — Л. А. Булаховский. К лексике «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 33—36.

Булаховский. О первоначальном тексте — Л. А. Булаховский. О первоначальном тексте «Слова о полку Игореве». — ИОЛЯ, т. 11, вып. 5, 1952, с. 439—449.

Булаховский. Слово — Л. А. Булаховский. «Слово о полку Игореве» как памятник древнерусского языка. — «Слово о полку Игореве». Сб. исследований и статей. М. — Л., 1950, с. 130—163.

Виноградова. Словарь — Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Составитель В. Л. Виноградова. Вып. 1, М. — Л., 1965.

ГБЛ — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина в Москве.

ГИМ — Государственный исторический музей в Москве.

ГПБ — Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

Дылевский. Лексические и грамматические свидетельства — Н. М. Дылевский. Лексические и грамматические свидетельства подлинности «Слова о полку Игореве» по старым и новым данным. — «Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М. — Л., 1962, с. 169—254.

464

Еремин. Слово — И. П. Еремин. «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия Киевской Руси. — «Слово о полку Игореве». Сб. исследований и статей. М. — Л., 1950, с. 93—129.

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР.

ИОЛЯ — Известия Академии наук СССР, Отделение литературы и языка.

ИпоРЯС — Известия по русскому языку и словесности Академии наук.

КН — «Книжки недели».

Лихачев. Комментарий — Д. С. Лихачев. Комментарий исторический и географический. — Слово о полку Игореве. М. — Л., 1950 (серия «Литературные памятники»), с. 375—466.

Лихачев. Устные истоки — Д. С. Лихачев. Устные истоки художественной системы «Слова о полку Игореве». — Слово о полку Игореве. Сб. исследований и статей. М. — Л., 1950, с. 53—92.

Материалы для словаря — И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, тт. 1—3. СПб., 1893—1912 (переиздание: М., 1958).

Обнорский. Очерки — С. П. Обнорский. Очерки по истории русского литературного языка старшего периода. М. — Л., 1946.

Перетц — В. Н. Перетц. Слово о полку Ігоревім. У Київі, 1926.

«Слово» ПП и П — Слово о полку Игореве. Поэтические переводы и переложения. Под общей ред. В. Ржиги, В. Кузьминой и В. Стеллецкого. М., 1961.

Стеллецкий. Примечания — В. И. Стеллецкий. Примечания к древнерусскому тексту «Слова о полку Игореве». — Слово о полку Игореве. М., 1965, с. 121—213.

ТОДРЛ — Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР.

Сведения об изданиях древнерусских литературных памятников, упоминаемых в комментариях, см. в списке источников «Словаря-справочника „Слова о полку Игореве“» (составитель В. Л. Виноградова, вып. 1, А — Г. М. — Л., 1965, с. 185—198).

I

Древнерусская рукопись «Слова о полку Игореве», принадлежавшая известному собирателю конца XVIII — начала XIX века А. И. Мусину-Пушкину, погибла вместе со всем его собранием рукописей в 1812 году в московском пожаре. В 1800 году в свет вышло первое издание «Слова». До нашего времени в СССР сохранилось в составе государственных библиотек и частных собраний 60 экземпляров этого издания (имеются книги первого издания и за границей). Некоторые восьмушки (со стр. 1—2, 7—8, 15—16 и 37—38) в первом издании перепечатывались дважды. До нас дошли книги как с замененными восьмушками, так и с архетипными. Изменения при перепечатке вносились главным образом в текст перевода и в примечания, но имеются отдельные различия и в древнерусском тексте памятника. Еще до первого издания Мусиным-Пушкиным

465

была сделана копия с древнерусского текста «Слова» для императрицы Екатерины II (в настоящее время находится в Центральном государственном архиве древних актов СССР, в Москве). В этом тексте имеется целый ряд разночтений с опубликованным в первом издании. Древнерусскую рукопись «Слова» видел, в числе прочих лиц, и Н. М. Карамзин. Он сделал некоторые выписки из древнерусского текста «Слова», которые привел в I, II и III томах своей «Истории государства Российского». Над первым изданием «Слова» вместе с А. И. Мусиным-Пушкиным работали Н. Н. Бантыш-Каменский и А. Ф. Малиновский. Последний оставил ряд материалов, связанных с его работой над первым изданием. В этих бумагах А. Ф. Малиновского (в настоящее время хранятся в Отделе письменных источников Государственного исторического музея в Москве) имеются листки с выписками из древнерусского текста «Слова». На основании всех этих источников1 мы и должны судить о тексте «Слова о полку Игореве», читавшемся в той рукописи, которой располагал А. И. Мусин-Пушкин.

Комментарии к «Слову о полку Игореве» в данном издании носят по преимуществу филологический характер: основное внимание уделяется приведению параллелей к системе поэтических образов «Слова», анализу спорных и так называемых «темных мест» памятника. Читатель увидит, что «исключительность» «Слова» лишь в богатстве и насыщенности поэтического языка, а не в самих приемах создания образов, что «темные места» — в большинстве своем типичные для древнерусских рукописей ошибки и искажения, а некоторые из них возникли в результате неправильного прочтения рукописи первыми издателями. Одним из свидетельств древности «Слова» является текст «Задонщины», с его по большей части неудачными попытками приспособить отдельные образы «Слова» к изображению иных ситуаций, с его искажениями наиболее сложных метафор и сравнений и т. д. Некоторое количество сопоставлений «Слова» и «Задонщины» включено в комментарий. Не является чем-то необычным наличие в «Слове» редких и уникальных слов. Как показывают исследования, гапаксы, то есть слова, известные только одному тексту, встречаются почти в каждом древнерусском памятнике, есть они и в «Повести временных лет», и в «Поучении Владимира Мономаха», и в «Молении Даниила Заточника». По сведениям В. М. Истрина, из 6 800 слов, употребленных в Хронике Георгия Амартола — 910 гапаксов, причем 800 из них не было зафиксировано крупнейшими словарями древнерусского и старославянского языков (И. И. Срезневского и Ф. Миклошича). Все это необходимо учитывать, встречая в комментарии указание на уникальность того или иного слова.

466

Слово о пълку Игоревѣ, Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова. Заглавие, бесспорно, принадлежит самому памятнику, а не дано его первыми издателями; характерно, что оно, как и остальной текст, было переведено: «Песнь о походе Игоря...». На колебания издателей в принципах передачи древнерусского текста указывают и разночтения слова полк (пълку, плъку, полку) в двух вариантах набора издания 1800 г., Екатерининской копии и бумагах одного из издателей «Слова» — А. Малиновского.

Слово — широко распространенный в древнерусской литературе термин, обозначавший ораторское, церковно-учительное произведение, текст, воспроизводящий или имитирующий обращение к кому-либо («Слово Даниила Заточника», «Слово к мнихом», «Слово к Николаю латынянину»). «Словами» назывались также (в отдельных своих списках) воинские, бытовые, исторические или сатирические повествования: «Слово о безбожном царе Мамае» («Сказание о Мамаевом побоище»), «Слово и дивна повесть Динары царицы» («Повесть о Динаре девице»), «Слово о Акире Премудром» («Сказание о Акире Премудром»), «Слово о Дмитрее Басарге и о сыне его» («Повесть о Басарге купце»), «Слово о бражнике» («Повесть о бражнике») и т. д. Аналогично и «Слово о полку Игореве» называется дальше в тексте «повестью».

О пълку — слово пълкъ здесь может значить как «поход», так и «война», т. е. «о войне Игоря (с половцами)»; примеры из других источников («многи погибли на полку», «с полку пришедше») также подтверждают, что значение «поход» трудно отделить от значения «война, битвы».

Сына Святъславля, внука Ольгова. Название отца и деда князя обычно в старших летописях. Так в Ипатьевской летописи о начале похода Игоря говорится: «В то же время Святославичь Игорь, внукъ Олговъ поѣха из Новагорода». Ср. титулование в Лаврентьевской летописи: «Преставися Всеславъ, сын Изяславль, внукъ Володимерь» (под 1003 г.). «Родися у ... князя Всеволода, сына Гюргева, внука Володимера Мономаха сын» (под 1194 г.).

Не лѣпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы... Предлагались различные толкования этой фразы и следующего за ней вступления (см.: В. Г. Смолицкий. Вступление в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 12, М. — Л., 1956). Оборот лѣпо ... есть в значении «пристойно», «следует» широко употребим в письменных памятниках XI—XII вв., например: «Лѣпо ны было, братья ... поискати отець своихъ и дѣдъ пути» (Ипатьевская летопись); «нѣсть лѣпо намъ, братие, таити чюдесъ божии» (Житие Феодосия) и т. д. Наиболее вероятному переводу этой фразы «Не пристало ли нам, братия, начать...» — противоречит употребление глагола-связки бяшетъ в прошедшем длительном времени (имперфекте), что требует перевода «не пристало ли нам начинать». Однако это не согласуется с дальнейшим текстом памятника («Почнемъ же ... повесть сию») и поэтому является, видимо, ошибкой, оказавшейся в тексте на одном из этапов переписки памятника. Случай употребления связки в форме имперфекта находим и в Новгородской 1-й летописи: «князь еще малъ бяше». Характерно, что среди приведенных В. Н. Перетцем примеров — тринадцать случаев со связкой есть и лишь в двух случаях связка употреблена в прошедшем

467

времени («Лѣпо ны было» и «лѣпо бо бяше»), что, впрочем, оправдано контекстом. Автор «Слова» не противопоставляет свой стиль «старым словесам» — т. е. слогу песен Бояна; напротив, он в традициях древнерусских книжников, склонных подражать образцовым творениям предшественников, стремится походить на Бояна. «Таким образом, если автор спрашивает: «Не лѣпо ли ... начяти старыми словесы», то он знает, уверен, что «начяти старыми словесы» было бы „наилепейшим“» (В. Г. Смолицкий, с. 13). Аналогично считал и И. П. Еремин. О вступлении «Слова» он писал: «Перед нами своеобразный диалог автора с читателем на тему о том, как написать предлагаемое произведение. Диалог — условный, ибо ставится вопрос, уже предрешенный, намечается задача, в сознании автора уже выполненная» (Еремин. Слово, с. 101). Иногда видели в обороте «старыми словесы» как бы намек на позднее происхождение «Слова». Текст памятника опровергает это мнение: характерно, что все произведение пронизывает противопоставление «старого» «нынешнему»: Боян помнил «първыхъ временъ усобицѣ» и пел песнь «старому Ярославу», а автор «Слова» ведет повествование «отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря». Боян — это соловей «стараго времени». Минувшие «лѣта Ярославля» и походы Олега Святославича — это всё «ты рати» и «ты плъкы», противопоставляемые сегодняшней рати. Наконец, в эпилоге вновь находим противопоставление: «пѣвше пѣснь старымъ княземъ, а потомъ — молодымъ пѣти». Итак, указание на «старые словесы» — отражение живого восприятия автором, современником описываемых событий, дистанции между его временем и недалеким прошлым. «Старые словесы», следовательно, — стиль песен и «слав» времени Бояна. Характерно, что автор «Задонщины», подражая «Слову», вынужденный искать эквивалент выражению «старыми словесы», называет свой слог «иными» словами: «Лудчи бо нам, братие, начати поведати иными словесы о похвальных и о нынешних повестех [о полку] великого князя Дмитрея Ивановича...» («Задонщина» по списку Ундольского).

Трудныхъ повѣстии. Следует переводить, видимо, «печальных, тяжелых»; в этом значении слово трудныи употребительно в древнерусских памятниках. Например: «труднымъ недугомъ гыбнуща» (Житие Андрея Юродивого), «въ трудныих хожении наших» (Летописный свод конца XV в.). Перевод: «начать старыми словами печальные повести», а не «начать старыми словами печальных повестей» возможен, если видеть здесь, как полагал С. П. Обнорский, пример употребления родительного «неполного объекта». Ср. также: «поостри сердца своего», «позримъ синего Дону», «забывъ чти и живота ... и своя милыя хоти, красныя Глебовны, свычая и обычая» и др. (Обнорский. Очерки, с. 165). Употребление слова повѣсть во множ. числе находим и в «Задонщине» («о похвальных и о нынешних повестех»), и в «Казанской истории» («Вы же внимайте ... слаткия повести сия»). Перевод: «старыми словами печальных повестей» — менее вероятен: он заставляет предположить существование (и осмысление средневековым автором!) особого «стиля» таких повестей.

По былинамь. Слово это пока что остается гапаксом, если не считать его второго употребления в одном из списков «Задонщины»,

468

где оно, по всей видимости, является реминисценцией чтения «Слова»; характерно, что в остальных списках «Задонщины» слово это искажено: «по делом по гыбелью», «по делом былым» вместо «по делом и по былинам» в списке Ундольского.

А не по замышлению Бояню. Сопоставление собственного произведения с творчеством поэтов или писателей прошлого мы находим и в других древнерусских и древнеславянских литературных памятниках. Кирилл Туровский, проповедник XII в., начинает одно из своих «слов» так: «Яко же историци и вѣтия, рекше лѣтописьци и пѣснотворци, прикланяють своя слухи в бывшая межю цесари рати ... да украсять словесы и възвеличать мужьствовавъшая крѣпко по своемь цесари и не давъших в брани плещю врагом, и тѣх славяще похвалами вѣнчають, колми паче нам лѣпо есть и хвалу к хвалѣ приложити...». Ср. также предисловие к одному из рассказов Хроники Манассии (XIII в.): «Азъ въсхотѣвъ брань съписати якоже писавшиими прѣжде пишется о неи, и хотя глаголати не якоже Омиръ (т. е. Гомер. — О. Т.) съписуетъ, прощениа прося от благоразумныих. Омир бо сладкыи языкомъ и доброумными различныими ... премудрости украшаетъ словеса, инуду же много обращаетъ и прѣлагаетъ».

Боянъ. Личность этого полулегендарного древнерусского певца остается загадкой, хотя и привлекала к себе внимание многих исследователей (А. Х. Востокова, Н. В. Шлякова, Г. Н. Поспелова, М. Н. Тихомирова, В. Ф. Ржиги, Б. А. Рыбакова, А. В. Соловьева и др.). «Задонщина» также упоминает Бояна, называя его «славным киевским гудцом» (т. е. музыкантом, сказителем). В 1964 г. С. А. Высоцкий сообщил о найденной надписи (граффито) на колонне Софийского собора в Киеве, датируемой XII в.: «А передъ тими послухы купи землю княгыни Бояню вьсю». Разумеется, надпись не дает никаких оснований отожествить упомянутого Бояна с «вещим» Бояном «Слова», но свидетельствует о существовании в Киеве в XII в. человека с этим именем. Некоторые сведения о Бояне можно почерпнуть и из самого «Слова». Боян, воспевавший деяния Ярослава, умершего в 1054 г., Мстислава, умершего в 1036 г., и Романа Святославича, погибшего в 1079 г., жил, вероятно, позднее этих князей, что, по-видимому, и подчеркивает автор «Слова», говоря: «помняшеть бо, рече, първыхъ временъ усобицѣ» («ибо вспоминал, говорят, усобицы прежних времен»). Это согласуется и с другим свидетельством о Бояне, которое в первом издании читалось так: «Рекъ Боянъ и ходы на Святъславля пѣс[но]творца стараго времени Ярославля Ольгова коганя хоти». Интерпретация этой фразы оставляет немало спорного, но, думается, наиболее прав А. В. Соловьев (см. «Восемь заметок к „Слову о полку Игореве“». — Актуальные задачи изучения русской литературы XI—XVII веков (ТОДРЛ, т. 20). М. — Л., 1964, с. 374—378), предложивший читать ее так: «Рек Боян и Ходына, Святъславля пестворца стараго времени Ярославля: «„Ольгова коганя хоти!..“» (перевод: «Сказали Боян и Ходына, Святославли песнотворцы старого времени Ярославова: „Жена князя Олега!..“»). Впервые мнение об упоминании наряду с Бояном и второго певца — Ходыны было высказано еще в 1894 г. И. Е. Забелиным (И. Забелин. Заметка об одном темном месте в «Слове о полку Игореве». — Археологические известия и

469

заметки. М., 1894, № 10, с. 297—301) и поддержано впоследствии В. Н. Перетцем, Д. И. Тиуновым, Д. С. Лихачевым, В. Д. Кузьминой. Можно несколько уточнить это чтение: «Сказали Боян и Ходына (о возможности согласования глагола лишь с одним из подлежащих см. в названной работе А. В. Соловьева, с. 376) Святославовы, песнотворцы старого времени Ярославова: „Жена князя Олега!..“». Таким образом, Боян — «Святославов песнотворец», т. е. «поэт» Святослава Ярославича, черниговского князя. Этим объясняются и сюжеты его песен: ведь Ярослав — отец Святослава, Роман и Олег — его сыновья, Мстислав — предшественник Олега на тьмутороканском престоле. Характерно, что если Боян в «Слове» — певец Святославичей, то в «Задонщине» Боян — «гораздый киевский гудец», певший «славы» всем русским князьям от Рюрика до Ярослава.

Существуют и другие мнения. Так, В. Ф. Ржига полагал, что «Боян был прежде всего песнотворцем Ярослава и в качестве такового должен был жить и творить, конечно, в центре тогдашней Русской земли, т. е. в Киеве. ... Особенно неправы исследователи, которые подчеркивают связь Бояна с черниговской ветвью княжеского рода. На деле это был песнотворец более широкого размаха и более глубокой исторической преемственности» (В. Ф. Ржига. Несколько мыслей по вопросу об авторе «Слова о полку Игореве». — ИОЛЯ, 1952, т. 11, вып. 5, с. 430). Текст «Слова» не дает, однако, оснований для столь решительной критики и утверждения, что Боян являлся песнотворцем самого Ярослава.

Пѣснь творити. Не обязательно видеть здесь указание лишь на «творчество» — создание, слагание «песней». Тогда сочетание пѣснь творити можно поставить в ряд с широко употребительными в древнерусском языке формулами: молитву творити, память творити («провозглашать, произносить чье-л. имя») — и переводить: «петь песнь».

Растѣкашется мыслию по древу. Это выражение породило немало догадок. Н. Карелкин (в 1854 г.), а недавно Н. М. Егоров (Мышью или мыслью? — ТОДРЛ, т. 11, М. — Л., 1955, с. 13) и В. В. Мавродин (Одно замечание по поводу «мыси» или «мысли» в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 61—63) предлагали читать вместо мыслию — мысию или мышию (мысь — название белки в псковских говорах). Однако в «Слове» встречается и другое обращение к тому же образу («скача, славию, по мыслену древу»), что диктует поиски в другом направлении. Действительно, в обоих случаях речь идет о дереве, земле и поднебесье: «растѣкашется мыслию по древу — скача... по мыслену древу; сѣрымъ вълкомъ по земли — рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы; шизымъ орломъ подъ облакы — летая умомъ подъ облакы». Поэтому более плодотворными представляются попытки исследователей, ищущих объяснение символике «мысленного древа». В. Ф. Ржига полагал, что «растекатися мыслию по древу поэзии значит вообще творить поэтически, творить песни. Следующие затем образы растекания серым волком по земле, сизым орлом под облаками являются уже частной характеристикой отдельных свойств песнотворчества. Когда поэт во второй раз вспоминает творчество Бояна, образ дерева остается, но так как Боян превращается в

470

соловья, то поэзия уже представляется его пением и скаканием по древу: образ видоизменился, но прежнее значение древа не забыто, и автор, чтобы указать на особый характер этого древа, называет его мысленным» (В. Ф. Ржига. Мысленное древо в «Слове о полку Игореве». Сб. статей к 40-летию ученой деятельности акад. А. С. Орлова. Л., 1934, с. 111). Существует и толкование словосочетания «мысленное древо» и «древо» в данном контексте как обозначения музыкального инструмента — гуслей или лютни. «В средневековой поэзии многих народов, — пишет Н. А. Мещерский, — встречается обозначение словом «дерево» в сочетании с разнообразными текстами понятия «музыкальный инструмент», «арфа», игрою на которой сопровождается пение певца-поэта. Так, в древнем англо-саксонском эпосе в качестве синонима к слову «hearp» («арфа») часто находим выражение «glēo-beam» или «gamen-wudu» («дерево веселия», «дерево радости»). Если древний англо-саксонский поэт мог называть свой музыкальный инструмент «деревом радости», то не представится для нас странным и то, что его русский современник, автор «Слова о полку Игореве», характеризуя «замышления Бояна», именует музыкальный инструмент, игрой на котором сопровождается его вдохновенное, но и полное глубоких мыслей пение, „древом мысли“» (Н. А. Мещерский. К изучению лексики и фразеологии «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 46). Н. В. Шарлемань, приходя к аналогичному выводу, считает однако, что «под «мысленным древом» „Слова“» следует «понимать не гусли, а южную лютню. Название этого струнного щипкового музыкального инструмента в переводе с арабского языка буквально значит «дерево». ...Если вспомнить, что на стенописи южной башни Софии Киевской изображен музыкант, играющий на лютнеподобном инструменте... то можно предположить, что «мысленно древо», на «живая струны» которого «въскладал своя вѣщиа пръсты» Боян, была лютня, впоследствии превратившаяся в бандуру или кобзу» (Н. В. Шарлемань. Заметка к тексту «растѣкашется мыслію по древу» в «Слове о полку Игореве». — Там же, с. 42).

Сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы. «Серый» как эпитет волка и «сизый» как эпитет орла широко распространены в фольклоре. В древнерусских памятниках слово сѣрыи, помимо «Слова», обнаружено лишь в памятниках начиная с XV в. Слово шизыи древнерусским источникам неизвестно, но с XV в. встречаем слово сизовыи. Эти факты не должны удивлять, поскольку вообще обозначения цвета в древнерусских памятниках крайне редки. Сравнение полета мысли с летящим орлом, напротив, вполне обычно, например: «бѣ бо унъ тѣлом; а умом старъ и высокъ мыслью, лѣтаи мыслью под небесемъ, яко орелъ»; «полѣтаи мыслию своею, акы орелъ по воздуху» и др. Подъ облакы — старая форма твор. пад. множ. числа.

Помняшеть бо, рече, първыхъ временъ усобицѣ. — Об этой фразе в целом см. выше, в комментарии к имени Боян. Л. А. Булаховский (О первоначальном тексте, с. 440) возражал против замены слова речь на рече некоторыми издателями. Такая замена предполагает, по его мнению, «что сам Боян упоминал о том, что помнит усобицы „первых времен“». «Переход рече в речь, — продолжает

471

Л. А. Булаховский, — мне представляется вполне параллельным вѣдѣ в ведь, т. е. думаю, что перед нами, скорее всего, вместе с приобретением глагольной формой значения вводного слова приблизительно с тем же смыслом, что и «ведь» (усиление предшествующего бо), — налицо редукция конечного гласного — явление, кстати сказать, ни с какой стороны не представляющееся необычным». Но, согласившись с мнением Булаховского, мы введем в язык «Слова» новый гапакс, так как употребление слова речь в значении частицы неизвестно. С другой стороны, признав, что речь образовалась в результате неверного прочтения первыми издателями слова ре^ч (т. е. рече) — существительное рѣчь писалось обычно с ѣ, а глагол рече с е, — мы найдем в древнерусских текстах ряд параллелей, когда рече переводится как «говорят, говорится». К примерам, приводимым И. И. Срезневским (Материалы для словаря, 3, 119), добавим иллюстрации из «Повести временных лет»: «бѣ бо, рече, у Соломана жен 700», «иде же, рече, достоить блудъ творити всякъ» и из Изборника 1076 г.: «Уклони бо ся, реч(е), отъ зла и сътвори добро». Характерно, что в памятнике, проникнутом страстным призывом к единению князей, говорится не о «ратях» «первых времен», но об усобицах, т. е. междукняжеских распрях, раздиравших Русь после смерти Владимира. Усобицѣ — архаичная форма вин. пад. множ. числа, восходящая, как полагал С. П. Обнорский, к написанию оригинала.

Тогда пущашеть 10 соколовь, на стадо лебедѣи. — В. Н. Перетц отмечал типичность образа лебеди, преследуемой соколом, для русского и украинского фольклора (Перетц, с. 139—140). Характерно употребление имперфекта, указывающего в данном случае на многократность, повторяемость действия.

Которыи дотечаше, та преди пѣснь пояше. Полагают, что которыи — местоимение род. пад. един. ч. жен. рода вместо которыѣ. Однако можно рассматривать местоимение и как форму муж. рода, т. е. «который достигал (какой лебеди, то) та прежде...». В изданиях нередко слово пѣсь (как в первом издании) исправляют на пѣснѣ, как в Екатерин. копии. Едва ли это правомерно: первое издание, видимо, передает написание пѣ^с (так же считает М. В. Щепкина в статье «К вопросу о разночтениях Екатерининской копии и первого издания „Слова о полку Игореве“». — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 72—73). Сходное сокращение пѣ^с вместо пѣсни мы находим на л. 130 Ипатьевской летописи. Форма пѣснѣ не может быть принята еще и потому, что она представляет собой им.-винит. пад. множ. числа (по смыслу должно быть ед. число) от слова пѣсня, неизвестного древнерусскому языку, во всяком случае старшего периода, где, как и во всех остальных случаях в «Слове», — «пѣснь».

Старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю предъ пълкы, Касожьскыми, красному Романови Святъславличю. Старый Ярослав — Ярослав Владимирович Мудрый, сын Владимира («старого» по определению «Слова»), киевский князь с 1019 г., а после смерти своего брата Мстислава в 1036 г. — великий князь всей Киевской Руси. Время Ярослава Мудрого характеризовалось современниками как время расцвета и могущества Киевского государства. Мстислав (умер в 1036 г.) — брат Ярослава, княживший в Тмуторокани и Чернигове. В 1026 г. Ярослав и Мстислав «раздѣлиста

472

по Днѣпръ Русьскую землю: Ярослав прия сю сторону, а Мстислав ону» (Повесть временных лет). В летописи сохранилось предание о единоборстве Мстислава с касожским князем Редедею. Уже изнемогавший в поединке с могучим противником Мстислав, помолившись богородице, обрел новые силы и «удари имъ (Редедей. — О. Т.) о землю. И вынзе ножь, и зарѣза Редедю» (Повесть временных лет под 1022 г.). Роман (убит в 1079 г.) — брат и союзник Олега Святославича (Гориславича в «Слове»), внук Ярослава Мудрого. Летописные сведения о Романе крайне скудны, ничего не сообщает летопись и о красоте Романа. Но сам эпитет «красный» (красивый) не раз встречается в летописи, в том числе и как прозвание князя: Олег Ингваревич Красный, рязанский князь.

Своя вѣщиа пръсты на живая струны въскладаше. Известная параллель этому образу находится в «Слове о воскресении Лазаря»: «Удари[мъ], рече Давидъ, в гусли и възложи[мъ] персты своя на живыя струны».

Они же сами княземъ славу рокотаху. Слово рокотати зафиксировано лишь в диалектах и литературном языке XIX в. Л. А. Булаховский по этому поводу писал: «Итак, никаких надежных исторических свидетельств в пользу древнерусского «рокотати» с одним из возможных «поэтических» значений, помимо «Слова о полку Игореве», пока, кажется, нет. Это, впрочем, и не должно особенно удивлять, поскольку такое значение не могло достаточно часто заявлять о себе в подавляющем большинстве дошедших до нас текстов. Но нельзя также в «рокотаху» «Слова» видеть что-либо «подозрительное», хотя бы уже потому, что основа «рокот» известна и вне «Слова о полку Игореве» (автор приводит сербское «рокотати» — хрюкать. — О. Т.), а различие значений у звукоподражательного слова не представляется редкостью» (Булаховский. К лексике «Слова», с. 34). Небезынтересно наличие в псковских говорах глагола роктати со значением «быстро говорить», «пустословить».

Почнемъ же, братие, повѣсть сию. Глагол почати нередко употребляется при указании на начало литературного труда, таковы запись писца Остромирова евангелия: «Почахъ же е́ писати в лѣт<о> 7564», писца Евангелия 1144 г. («початы псати октября вь 1»). Ср. также в «Слове Феодосия Печерского»: «И егда починающе пѣснь или аллилуа... длъжни есмы взирати в томъ на старѣйшину». Уже в XV в. употребительность глагола почати резко падает — он вытесняется глаголом начати. Термин повѣсть имел широкое жанровое содержание, ср.: «се начнемъ повѣсть сию» (первая фраза «Повести временных лет»), «но о законѣ Моисѣомь данѣѣмь... повесть си есть» («Слово о законе и благодати митрополита Иллариона», XI в.) и т. д. См. также выше (с. 466) комментарий к лексеме слово.

Отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря. «Определение границ повествования «от — до» с наименованием князя — современника автора «нынешний», — пишет В. П. Адрианова-Перетц, — отозвалось в XIII в. в «Слове о погибели Русской земли», сохранившийся отрывок которого заканчивается так: „А в ты дьни болезнь крестьяном от великаго Ярослава и до Володимера и до ныняшняго Ярослава и до брата его Юрья князя Володимерьскаго“»

473

(Фразеология, с. 31). Старый Владимир, как доказывает А. В. Соловьев (Политический кругозор автора «Слова о полку Игореве». — Исторические записки, № 25. М., 1948, с. 73), — это Владимир I Святославич, а не Владимир Мономах. Эту точку зрения разделяет сейчас большинство ученых.

Истягну умь крѣпостию своею. Глагол истягнути толковали как «стянуть, затянуть, связать». И. Д. Тиунов так объяснял это чтение «Слова»: «Утолстившееся, притупленное от долгого употребления лезвие стального орудия (топора, косы) кузнец разогревает на огне и отковывает тоньше — оттягивает (современный технический термин), вытягивает, а затем оттачивает на бруске. Здесь образ из кузнечного дела, и оба глагола «истягнути — поострити», без насилия над их основным значением, выступают в профессионально-реалистическом смысле» (Несколько замечаний к «Слову о полку Игореве». — Слово о полку Игореве. Сб. исслед. и статей, М. — Л., 1950, с. 196). Во всех списках «Задонщины» параллельное чтение также непонятно: «истяжавше (и стежавше?) умы свои крепостею» (Синодальный список), «истезавше ум свои крѣпкою крепостью» (список Ундольского), «стяжав умъ свой крѣпостию» (список Истор. музея № 2060), «ставше своею крѣпостью» (Кирилло-Белозерский список). Ср. также: «Прием ум своею крепостию» («История Иудейской войны» Иосифа Флавия, XII в.). В. П. Адрианова-Перетц сближает употребление глагола истягну в «Слове» с употреблением глагола стягнути, на который Срезневский приводит пример из Пандектов Никона: «вънѣшнимъ стягнувъ мысль», где этот глагол применен также к отвлеченному понятию (Фразеология, с. 31).

Поостри сердца своего мужествомъ. А. Потебня предлагал такой перевод всего образа: «Игорь «заострил свое намерение мужеством своего сердца», что объясняло бы необычное управление «поостри сердца ... мужеством», однако здесь мы имеем родительный неполного объекта, т. е. «поострил сердце». Параллели к этому образу многочисленны, с глаголом поострити мы встречаем различные метафоры: «поостри языкъ», «поострити гнѣвъ свой», «подострити друг друга» — «возбудить боевой дух».

Наплънився ратнаго духа. Хорошо известны как формула «наполниться ... духа» (Евангелие, жития), так и словосочетание «ратный духъ». Например: «И исполньшимся ратнаго духа... всѣдають на кони», «Мужи Александровы исполнишася духомъ ратнымъ» (в других списках того же текста: «духа ратна»), «пыхая духомъ ратным» надвигается враг и т. д.

Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце. Ряд ученых (А. И. Соболевский, В. Н. Перетц, Н. К. Гудзий и др.) предлагали осуществить перестановку, а именно: абзац «Тогда Игорь възрѣ ... а любо испити шеломомь Дону» перенести после слов «ищучи себе чти, а князю славѣ». Сам факт переписки рукописи с дефектного оригинала, один из листов которого выпал и был вставлен не на свое место, имеет ряд аналогий в палеографической практике (см.: Н. К. Гудзий. Еще раз о перестановке в начале текста «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 12, М. — Л., 1956, с. 36). А. И. Соболевский установил равный объем фрагментов, которые предлагается поменять местами; в 1956 г. большую работу по реконструкции текста

474

«Слова» на разных этапах его истории проделал И. Д. Дмитриев-Кельда (О восстановлении списков «Слова о полку Игореве». — Уч. зап. Орского гос. пед. ин-та, т. 1. Серия филолог., вып. 1, Саранск, 1956), доказав при этом палеографическую возможность предлагаемой перестановки. На дефектность дошедшего до нас текста «Слова», по мнению сторонников перестановки, указывают следующие факты. 1) Согласно летописи, затмение застало Игоря уже в походе, накануне переправы через Донец. По тексту «Слова» (в первом издании) Игорь и дружина наблюдают его и до начала похода и уже углубившись в степь. Перестановка устраняет это расхождение текста «Слова» и летописи, устраняется и «явная астрономическая несообразность, состоящая в том, что либо затмение продолжалось непрерывно несколько дней подряд, либо на протяжении нескольких дней оно повторялось дважды» (Н. К. Гудзий. Еще раз о перестановке, с. 37). 2) При произведенной перестановке слова́ «О Бояне, соловию стараго времени!» следуют за фразой «наведе своя храбрыя плъкы...». Ясно, что сиа плъкы, которые должен «ущекотать» Боян, и есть упомянутые раньше полки Игоря. В Мусин-Пушкинском тексте эта связь оказывается нарушенной. 3) Начало «Задонщины», как было замечено В. П. Адриановой-Перетц еще в 1946 г., параллельно тексту «Слова» именно с произведенной перестановкой. Значит, автору «Задонщины» был известен текст «Слова», еще не искаженный в результате перестановки листов. Разумеется, последний аргумент не имеет решающей силы, т. к. параллельность обоих текстов не является обязательной. Возражения против перестановки (в последнее время — Ф. М. Головенченко и В. И. Стеллецкий) основываются главным образом на утверждении, что «Слову» как художественному произведению якобы не противопоказана отмеченная выше несообразность. В данном издании текст печатается однако в той же последовательности, что и в первом издании: в частности потому, что по первому изданию сделаны и все поэтические переводы «Слова».

Възрѣ на свѣтлое солнце. Ср. в летописном рассказе о походе Игоря: «Игорь же возрѣвъ на небо и видѣ солнце стояще яко мѣсяць». Свѣтлое (-ая, -ые) как эпитет солнца и звезд обычен для древнерусской письменности: «Солнце премѣнися и не бысть свѣтло, но акы мѣсяць бысть» (Повесть временных лет), «явися на небеси знамение, звѣзда свѣтла надъ церковью» (Новгородская 1-я летопись).

Братие и дружино! луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти. Братие и дружино — обычное обращение князя к боевым соратникам. Ср.: «И рече Святославъ воемъ своимъ: Уже намъ сде пасти; потягнемъ мужьски, братья и дружино!» (Повесть временных лет), «Игорь жь ... рече бояромъ своимъ и дружинѣ своей ... братья и дружино!..» (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Потяти — убить. Ср.: «аще кто не поидеть на нь с нами сами потнемь» (Житие Бориса и Глеба); «и повелѣ ей (Владимир — Рогнеде) ... сѣсти на постели свѣтлѣ в храминѣ, да пришедъ потнеть ю» (Лаврентьевская летопись), «бысть сѣча зла и потяша и стяговника нашего» (Ипатьевская летопись). В «Задонщине» лишь в списке Ундольского сохранилась сходная формула: «лутчи бы нам потятым быть, нежели полоненым от поганых татар». В. П. Адрианова-Перетц (Фразеология,

475

с. 40) приводит несколько параллелей данной формуле «Слова»: «Лепле смерть славну взяти, негли жити пленени», «нам смерть лепши живота есть», «луче пострадати, бьющеся с ним, негли повинутися и поработитися ему», «изволивше умрети, негли жити под иноплеменникы» и др.

Да позримъ синего Дону. Этот призыв «позреть синего Дону» имеется и в «Задонщине». Однако в последней, в устах братьев Ольгердовичей, отправляющихся на помощь Дмитрию Донскому, он едва ли уместен: если для Игоря целью похода действительно являлось достижение берегов чужой реки (ср.: «испити шеломомъ Дону»), то цель Ольгердовичей совершенно иная — помочь отстоять Русскую землю от татар. Это одно из многих свидетельств вторичности «Задонщины».

Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи. Ряд комментаторов (А. И. Соболевский, Р. О. Якобсон) полагают, что спала — аорист от глагола спалати. Глагол этот не обнаружен в древнерусских текстах, однако однокоренной глагол палати — «пылать, гореть» — встречается начиная с древнейших источников. Другая точка зрения наиболее аргументирована Н. М. Дылевским в статье «„Спала Князю умь похоти...“ в „Слове о полку Игореве“» (Сб. «Людмил Стоянов. Изследвания и статии за творчеството му». София, 1961, с. 317—331). Автор считает слово спала существительным, сближая его с чешским spála-Flammfieber «лихорадочный огонь», «скарлатина», болгарским — пала «огонь» (во фразеологическом сочетании), сербохорватским — упала «воспаление» и предлагает переводить его как «сердечный, душевный жар, огонь, пламень, пыл». Эту гипотезу укрепляет и наличие отмеченного Н. М. Дылевским параллелизма: «Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи». Глагол похотити (аорист — похоти) в древнерусских текстах пока не обнаружен. Н. М. Дылевский полагает, что он мог иметь значение, близкое к современным «овладеть», «охватить», «полонить». Другая возможность, по его мнению, — видеть в похоти описку из похити, похыти. К этому можно добавить, что в «Слове» есть глагол похытити («преднюю славу сами похитимъ»), что делает это предположение довольно вероятным. Ср. также ниже, с. 505.

Хощу бо, рече, копие приломити конець поля Половецкаго. «Поскольку копье было оружием первой стычки и почти всегда ломалось в ней, — пишет Д. С. Лихачев, — нам становится понятным и обычный в летописи термин — «изломить копье», употреблявшийся для обозначения того, что воин первым принял участие в битве» (Лихачев. Устные истоки, с. 74).

Съ вами, Русици, хощу главу свою приложити. А. В. Соловьев показал, что форма «русичи» вполне соответствует словоупотреблению XI—XIII вв. (А. В. Соловьев. Русичи и русовичи. — Сб. «„Слово о полку Игореве“ — памятник XII века». М. — Л., 1962, с. 281). Им приводятся формы множественного числа пермичи, ермоличи, вымичи, сысоличи, вогуличи, югричи, мордвичи к собирательным названиям народов и племен — Пермь, Ермола, Вымь, Сысола, Вогула, Югра, Мордва (ср.: Русь — русичи).

А любо испити шеломомь Дону. Д. С. Лихачев, комментируя это место, пишет: «нельзя не отметить и распространенный в древней

476

Руси символ победы над тою или иною страною: испить воды из ее реки. Ср. в похвале Роману Мстиславичу: «тогда Володимер Мономах пил золотом шоломом Дон, и приемшю землю их всю, и загнавшю оканьныя агаряны» (Ипатьевская летопись под 1201 г.)... Этот символ победы неоднократно употребляется и в «Слове о полку Игореве». Дважды говорится в «Слове»: «а любо испити шеломомь Дону» — как о цели похода Игоря. В обращении к Всеволоду Юрьевичу Большое Гнездо автор «Слова» говорит: «Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти!» Это несколько сильнее, чем «испить Волги» или «испить Дону», но несомненно принадлежит к тому же гнезду символов, связанных с рекой — страной» (Лихачев. Устные истоки, с. 90—91).

О Бояне, соловию стараго времени! В. П. Адрианова-Перетц сообщает, что «в русской литературе с XI в. был знаком этот эпитет именно в приложении к поэту: в Минее служебной по русскому списку 1096 г. известный византийский поэт Феофан, автор церковных песнопений, именуется „соловии добрѣпѣсньны“» (Адрианова-Перетц. Фразеология, с. 33).

А бы ты сиа плъкы ущекоталъ. А бы — соотносительный союз в значении «если бы». Автор как бы выражает сожаление, что Боян не может воспеть дружину Игоря. Ущекотать — один из гапаксов «Слова» (ср. там же: «щекотъ славии успѣ»). Слово ущекотати по своей морфологической структуре вполне типично для древнерусского языка (ср. образования с префиксом у-, придающим значение завершенности действия: убивати, ублажати, увѣщати, углаголати, умучати и др.). Редкое употребление слов с этим корнем объяснимо тем, что они могут выступать лишь в ограниченной речевой ситуации в сочетаниях с названиями некоторых птиц. О щекоте соловья упоминает «Сказание о молодце и девице» (предположительно XV в.): «Говориш ты, государыни, аки соловѣи щекочеш» и документ 1666 г.: «соловей ... началъ посвистывать по обычаю и защекоталъ и запѣлъ и пропѣлъ трижды». Неудачным подражанием «Слову», вызвано, видимо, употребление глаголов с этим же корнем в «Задонщине»: «что бы, соловей, пощекотал славу...» (список Ундольского), «что бы ты, соловей, выщекотал ... из земли той всей (вместо Литовской) и дву братов Ольгердовичей» (список Историч. музея № 2060, остальные сходно). Автору «Задонщины» слово ущекотати показалось непонятным, его, возможно, приняли за ошибочное написание (или произношение) типа узлюбити, упрошати и т. д. вместо возлюбити, вопрошати. Все это дает основание видеть в «Слове» точное и образное употребление редких образований, притом ничуть не противоречащих духу литературного языка Киевской Руси.

Скача, славию, по мыслену древу. См. комментарий к словам «растекашется мыслию по древу». В. П. Адрианова-Перетц приводит ряд употреблений эпитета мысленный из Миней XI в.: «солнце мысльное», «мысльная светильника», «на камене мысльнемь», «щит мысльныи» и др. (Фразеология, с. 33).

Летая умомъ подъ облакы. Мысль, возносящаяся к небу, — частый образ старинной письменности. В «Шестодневе» говорится: «Мыслию възидеши к богу невидимому, како ли ти сквозе храм пролета ум и всю ту высость и небеса скорее мъжения очнааго

477

(т. е. скорее мгновения. — О. Т.) прилетев». Ср. также в «Слове о Макарии Римском»: «высок мыслью, летаи мыслью под небесем яко орел», или: «бых мыслию паря, аки орел по воздуху» (Слово Даниила Заточника).

Свивая славы оба полы сего времени. Ф. Буслаев и Н. Тихонравов полагали, что вместо славы следует читать славию, т. е. «свивая, соловей, обе половины сего времени». Л. А. Булаховский не считал эту конъектуру обоснованной. «Оба полы не значит здесь в древнерусском обязательно «обе половины», что затруднило бы понимание славы как дополнения к свивая, а едва ли не «с обеих сторон» (ср. обаполъ с тем же значением). В цветистом отрезке, где употреблено слово славы, оно вполне на месте и в духе Бояновой манеры» (Булаховский. О первоначальном тексте, с. 440). И. Д. Тиунов также предлагает видеть здесь «оба́полы = по обеим сторонам», обычное в книжности и уцелевшее в областной лексике (Даль, Гринченко). «Кроме того, — продолжает он, — пора отказаться от мысли о возможности деления какого-либо момента пополам. Нельзя не видеть установившегося в древней письменности литературного фразеологизма в выражениях: «свивати словеса», «извитие словесъ» (Даниил Заточник и позднее Пахомий Логофет: «сплетати хвалу», а в упрощенной передаче Задонщины: «составимъ слово къ слову»). ... Отсюда легко себе представить происхождение выражения «свивати славу» — «пѣти славу» как средневековый литературный термин: сплетать слова о славных деяниях — воспевать. В представлении автора, «славы» о прошедшем будут по одну сторону переживаемого Бояном момента, а «славы» о будущем — то, чего хочет автор, — по другую его сторону» (И. Д. Тиунов. Несколько замечаний к «Слову о полку Игореве». — Слово о полку Игореве. Сб. исслед. и статей. М. — Л., 1950, с. 197).

Рища въ тропу Трояню. Некоторые исследователи считают, что Троян «Слова» — это обожествленный славянами римский император Траян. По мнению других, Троян — языческий бог славян. В древнерусском апокрифе XII в. говорится, что люди «прозывали» богами «солнце и мѣсяць, землю и воду, и звѣри и гади» и ставили идолы: «Трояна, Харса (т. е. Хорса. — О. Т.), Велеса, Перуна».

Соответственно существуют и различные толкования слов «рища въ тропу Трояню». Н. С. Тихонравов видел здесь описку вместо «тропу Бояню» (буква б могла быть смешана с лигатурой тр). Вс. Миллер полагал, что имеется в виду древнеславянский языческий бог Троян, и переводил: «рыская по следу Троянову». Н. М. Карамзин, Н. Ф. Грамматин, О. Огоновский, Н. С. Державин считали, что имеется в виду Via Trajani — т. е. оборонительный вал и военная дорога, построенная римским императором Траяном. Румынский ученый А. Болдур понимает это место следующим образом: «Тропа Трояна — это не конкретная тропа, которую следует отыскать и локализовать. Это путь бога Трояна, бога дорог, божья тропа, аналогичная вечной стезе ... выражение «Боян рыщет по тропе Трояна» означает либо что он, предаваясь поэтическому вдохновению, обегает мыслию божественные пути Трояна, либо, что вернее, он пытается угадать пути верховного распорядка, начертанного Трояном, иначе говоря, прочитать будущее в книге судеб русского народа»

478

(А. Болдур. Троян «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 15, М. — Л., 1958, с. 35).

Пѣти было пѣснь Игореви, того внуку. Конъектуру пѣснѣ, встречающуюся в некоторых изданиях, следует отвергнуть. См. об этом выше, с. 471. В первом издании после слова того в скобках стоит слово Олга. Возможно, что это глосса, стоявшая на полях рукописи и внесенная издателями в текст, что сделано, по свидетельству Н. М. Карамзина, «для большей ясности речи». М. В. Щепкина полагает, что за принадлежность этого слова самой рукописи говорит форма слова Олга (не Олега, как написали бы издатели, если бы вставка принадлежала им), а также то, что это имя лишено исторических комментариев. «Если бы имя Олега Святославича было привлечено самими издателями для объяснения слов «того внуку», то В. Ф. Малиновский, при его педантично-точной системе передачи текста, удовольствовался бы примечанием». Она высказывает догадку, что в действительности здесь имеется в виду Боян, внуком которого мог быть автор «Слова» (М. В. Щепкина. О личности певца «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 16, М. — Л., 1960, с. 73—74).

Чи ли въспѣти было, вѣщеи Бояне, Велесовь внуче. О союзе чи ли Л. А. Булаховский писал: «Заслуживает внимания, что этот союз как сочетание элементов чи и ли, порознь хорошо известных памятникам, в них, по-видимому, очень редок в таком виде и если бы в «Материалах» Срезневского, 3, стр. 1516, не было цитаты из «Златоструя» XII в.: «Ребра съкроити чи ли ражьны повирати тѣло», он мог бы легко тоже попасть в «сомнительные». На самом же деле, мы и в нем можем видеть хорошее доказательство верности «Слова» языку того места и времени, к которым оно относится» (Булаховский. Слово, с. 162). Добавим еще один пример на употребление данного союза из «слова» Кирилла Туровского (XII в.): «Заушения ли, ци ли за ланиту ударения».

Комони ржуть за Сулою — звенить слава въ Кыевѣ. Трубы трубять въ Новѣградѣ, стоять стязи въ Путивлѣ. Игорь ждетъ мила брата Всеволода. Сула — пограничная река, отделявшая русские земли от степи. На Суле бился с половцами Владимир Мономах; в 1107 г., т. е. как раз «во времена Бояна», русские князья, двинувшись на половцев, «бродишася через Сулу». Существуют различные мнения о том, где кончается «запев» Бояна и начинается рассказ о походе Игоря. Кажется наиболее вероятным, что Бояну приписываются только слова «Комони (русских. — О. Т.) ржуть за Сулою — звенить слава (этих побед) въ Кыевѣ». Подражая Бояну, автор «Слова» так же лаконично описывает подготовку к походу: трубы трубят в Новгороде-Северском (откуда шел со своей дружиной Игорь), стоят стяги в Путивле (где готовы к походу дружинники его сына — Владимира). Князья поджидают третьего участника похода, Всеволода, присоединившегося к ним у Оскола. Ср. в летописи: «В то же время Святославичь Игорь, внук Олгов, поеха из Новагорода... поимяи со собою брата своего Всеволода ис Трубечка... и Володимера, сына своего, ис Путивля... И тако приида ко Осколу, и жда два дни брата своего Всеволода, тот бяше шел инемь путем ис Курьска» (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Так же понимают текст некоторые исследователи и переводчики:

479

А. В. Лонгинов, С. К. Шамбинаго, В. Н. Перетц, А. С. Орлов, В. И. Стеллецкий и др. Этому эпизоду «Слова» подражает «Задонщина»: «На Москве кони ржут, звенит слава по всей земли Руской, в трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпугове, стоят стязи у Дунаю [в других списках — Дону] великого на брезе» (список Ундольского). Но если в «Слове» «звон славы», видимо, символизирует победы русских, чьи кони уже ржут за Сулой, на Половецкой земле, то в «Задонщине», в описании сборов в поход, навстречу грозному врагу, упоминание славы непонятно; к тому же оно разрывает перечисление городов, где готовятся к походу войска. Непонятно в «Задонщине» и упоминание стягов (по смыслу — русских) у Дона: войско еще не выходило из пределов Московского княжества. Слово комонь известно «Повести временных лет», Лаврентьевской летописи и до наших дней является областным словом, например в Псковской области.

И рече ему Буи Туръ Всеволодъ: Одинъ братъ, одинъ свѣтъ свѣтлыи — ты, Игорю! Здесь и далее («Яръ Туре Всеволодѣ!», «Камо Туръ поскочяше...», «Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури») могучие и смелые воины сравниваются с диким быком — туром. Ср. также в летописи: князь Роман Мстиславич «храборъ бѣ яко и туръ» (Ипатьевская летопись). Об эпитете «свѣт свѣтлыи» В. П. Адрианова-Перетц пишет: «Сочетание свѣтъ свѣтлый не раз комментировалось выражением из «Девгениева деяния» (памятник, переведенный в XII в. — О. Т.): «О свете, светозарное солнце, преславный Девгений». Однако эпитет Девгения в русской литературе XI—XII вв. не был редкостью, к тому же в «Слове» отсутствует самая характерная его черта — определение «светозарное». Если мы обратимся к тексту Минеи 1095—1097 гг., то убедимся, что это определение встречается там часто в разных сочетаниях: например, «светозарное солнце» ... «светозарно житие» ... «светозарные добродетели»... Таким образом, повесть о Девгении для автора XII века была не единственным источником, из которого ему было известно сочетание «светозарное солнце». Но он воспользовался не им как эпитетом Игоря, а тавтологическим «свет светлый». ...Очевидно, мы здесь имеем дело с книжной традицией, идущей от гимнографии» (Адрианова-Перетц. Фразеология, с. 36—37).

А мои ти Куряни свѣдоми къмети. Частица ти нередко употреблялась при передаче прямой речи. Къметь — из греческого κομητης. Так назывались зажиточные крестьяне, мелкие феодалы. Позднее это слово стало обозначать отборных воинов. Первыми издателями это слово не было понято и фраза передана так: «куряни свѣдоми къ мети» (перевод: «курчане в цель стрелять знающи»).

Подъ трубами повити, подъ шеломы възлелѣяны, конець копия въскръмлени. В. П. Адрианова-Перетц приводит параллели из «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, где также говорится о воинском искусстве римлян, будто бы привитом им с детства: римляне «яко родившеся с оружием, николи отлучаются их», «учать бо ся из младеньства ратному обычаю». Воеводы римские говорят о себе: «Мы ... под шеломы състаревшеся» (Адрианова-Перетц. Фразеология, с. 37). «Конець копия» (с конца копья) — конструкция с беспредложным вин. пад. (см.: Обнорский. Очерки, с. 165). Ср. конець поля.

480

Пути имь вѣдоми, яругы имъ знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени. Слово пути в значении «дороги» известно древнерусским текстам: «трупие по улицамъ, и по търгу и по путьмъ и всюду» (Новгородская 1-я летопись), «новгородци же по путьмъ сторожи поставиша» (Суздальская летопись) и др. Слово яруга пока не обнаружено в древнерусских памятниках вплоть до XVII в., но его наличие в других славянских языках — сербохорватском и польском — позволяет предположить, что перед нами довольно древнее заимствование из тюркских языков.

Луци напряжени (т. е. натянуты) — обычная воинская формула в древнерусских текстах. Ср.: «лукъ свои напряже и уготова и», «напрягошя лукъ свои», «мы немощни и слаби противитися римляном, яко же и лук напряженъ» и др. примеры, собранные В. Н. Перетцем (Перетц, с. 156). Тули — колчаны. В древних текстах встречается как прямое («уготоваша стрѣлы въ тулѣ», «стрѣлу избьрану, въ тулѣ тя съкрывають»), так и метафорическое значение этого слова («исыпа своихъ врагъ стрѣлы из душетьлѣньна тула», «оружие съкровено имыи въ тулѣ сердцю»).

Ищучи себе чти, а князю славѣ. Форма чти — из чьсти обычна в древнерусских памятниках. Ср.: «да в велицѣ чти приду за вашь князь» (Повесть временных лет), «еже в такой чти и в такой славѣ ти тако покорение имуща» (Житие Бориса и Глеба), «ни чти, ни славы земныя искалъ есмь» (Слово Кирилла Туровского). «Такой оттенок в оценке цели похода, — пишет В. П. Адрианова-Перетц, — ...мог возникнуть только у современника, который в данном случае разошелся с летописными рассказами. В Ипатьевской летописи Игорь после первой удачной схватки с половцами говорит дружине, не выделяя себя из других князей: «Се бог силою своею возложил на врагы наши победу, а на нас честь и слава». И в покаянной речи здесь Игорь признает, что он заслужил «отместье от господа бога» не за то, что искал «славы себе», в чем упрекает его в «Слове» Святослав, а за «убийство и кровопролитье в земле крестьяньстей» во время междоусобной войны... Таким образом, автор «Слова» сумел внести свое индивидуальное толкование в традиционную воинскую формулу. «Слава», которой искал «себе» Игорь, отделена от «чести» борьбы за «Русскую землю». Такой оттенок согласуется с упреком Святослава, который осудил за самонадеянность молодых князей» (Адрианова-Перетц. Фразеология, с. 39). Словосочетание «слава и честь» широко употребительно в литературе Киевской Руси. Флексия -ѣ в слове славѣ объясняется С. П. Обнорским (Очерки, с. 155) как след новгородского диалекта «последнего писца памятника или предшествующего его переписчика» и находится в ряду других новгородских черт «Слова».

Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень. «В известном смысле «стремя» было таким же символическим предметом в дружинном быту XI—XIII вв., как и меч, копье, щит, стяг, конь и проч. «Ездить у стремени» — означало находиться в феодальном подчинении. ...Вступали в стремя только князья, когда же речь идет о дружине, автор «Слова» употребляет обычное выражение «всесть на кони»: «А всядемъ, братие, на свои бръзыя комони» — обращается Игорь к своей дружине, но не „вступим в стремень“» (Лихачев. Устные истоки, с. 78).

481

И поѣха по чистому полю. Словосочетание чистое поле вызывает прежде всего ассоциации с фольклором. Однако оно встречается и в летописях как обозначение Половецкой степи: «проидоша валъ на чистое поле и поидоша битися» (Ипатьевская летопись); ср. также «и бысть сѣча велика с погаными немци на полѣ чистѣ» (Псковская летопись), в последнем примере имеется в виду лишь «открытое место», а не «степь», как в фольклоре, Ипатьевской летописи, «Слове» и «Задонщине».

Нощь стонущи ему грозою птичь убуди. Что имеется здесь в виду — реальная гроза? Или же «стонущую ночь» следует воспринимать в ряду других зловещих предзнаменований? Тогда возможен и такой перевод: «Ночь, стенаниями угрожая ему, разбудила птиц». Грозою — «грозя, угрожая» встречается в древнерусских текстах (см.: Виноградова. Словарь, с. 179—180). Птичь — как полагают, собирательное к «птицы». Л. А. Булаховский обратил внимание (О первоначальном тексте, с. 443), что здесь и во многих других местах «Слова» автор стремится «сочетать сходно звучащие слова» и приводит примеры «сознательной, вероятно, и, может быть, в большей степени бессознательной зависимости автора от тех звучаний, которые овладевают им и проходят у него через ряды сочетающихся на службе у определенного смысла слов»: нощь стонущи; потопташа поганые плъкы Половецкыя... по полю, помчаша ... Половецкыя ... паволокы; кають ... Каялы; си ночь ... синее вино; вино ... тлъковинъ; жаждею ... лучи съпряже, тугою имъ тули затче; прысну море ... сморци мьглами; труся ... росу; сороки не троскоташа, полозие ползоша.

Свистъ звѣринъ въста, збися Дивъ, кличетъ връху древа. В первом издании эта фраза передана так: «свистъ звѣринъ въ стазби; Дивъ кличетъ...» А. С. Шишков даже пытался толковать слово стазби как «стадо». А. С. Орлов, Н. Тихонравов, В. Щепкин считали, что зби — это ошибочно внесенное в текст слово зри (обычная в старых рукописях помета на полях). В данном издании принята поправка В. Яковлева, предположившего написание збися с выносным с и опущенным, как обычно в этом случае, я. Слово збитися (събитися) известно древнерусским памятникам. Существуют и другие точки зрения. В. Ф. Ржига предлагал читать «въста близъ» (В. Ф. Ржига. Из текстологических наблюдений над «Словом о полку Игореве»: что такое «въ стазби»? — Слово о полку Игореве. Сб. исслед. и статей. М. — Л., 1950, с. 188—191). Л. А. Булаховский допускал, что «ста» (из «въ ста») это «ста» с недописанным ѣ — вин. падеж. мн. числа от древнерусского стая — «логовище». Събити в древнерусском языке значило «согнать» (с места). Смысл фразы при таком толковании — ...«согнал (загнал) в логовища»; «звѣринъ» в таком случае — искажение старого «звѣри» (Булаховский. О первоначальном тексте, с. 440). В. И. Стеллецкий считает, что при разбивке текста «свистъ звѣринъ въста. Зби(ся) Дивъ...» «резко ощущается ритмическая и интонационная незавершенность предложения, в звуковом же отношении является мало вероятным ударное открытое, обнаженное «а», завершающее предложение, при наличии ритмической и интонационной незавершенности его» (Стеллецкий. Примечания, с. 130). Он предлагает читать вместо «въста» — «въ стада». «При этом чтении текст ... принимает

482

такой вид: «свистъ звѣринъ въ стада зби» (дополнением является общее с предыдущим предложением слово «птичь», т. е. «птицы»)».

Велитъ послушати земли незнаемѣ, Влъзѣ, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню. Имеются в виду, вероятно, места кочевий половцев. «Земля незнаема» здесь: «далекие, незнакомые земли» (ср. в «Повести временных лет»: пленные русские ведутся «незнаемою страною»). Поволжье как место кочевий половцев в летописи не указывается. Поморие, как полагают, — побережье Азовского и Черного морей. Термин этот встречается как в евангельских текстах, где обозначает приморские области Иудеи, так и в летописи, однако в применении к землям, прилегающим к Балтийскому морю. Посулие — земли по берегам реки Сулы (ср. в Лаврентьевской летописи под 1138 г.: «И тако бысть пагуба посулцем ово от половець ово же от своихъ посадникъ»). Сурож — город в Крыму (ныне г. Судак).

И тебѣ, Тьмутораканьскыи блъванъ. Что имелось в виду под «Тмутороканским болваном», до сих пор неясно. Первые издатели перевели эти слова «Тмутороканский истукан», позднее П. Савельев предположил, что имелась в виду одна из гигантских статуй, воздвигнутых в честь божеств Санерга и Астарты на Таманском полуострове, близ Тмуторокани. (См.: Перетц, с. 174). Д. В. Айналов писал, что «див предостерегал не самую Тмуторокань», а «обращался к пограничному столбу в виде болвана, к которому направлялись русские войска, желая „поискать града Тмутороканя“» (Д. В. Айналов. Замечания к тексту «Слова о полку Игореве». — Сб. статей к 40-летию ученой деятельности акад. А. С. Орлова. Л., 1934, с. 179—180). Большинство ученых склоняется к мысли, что речь идет об идоле, изваянии, которое в древних славянских памятниках обозначалось словом «болван».

Уже бо бѣды его пасетъ птиць по дубию. В первом издании читается подобию. Как полагают, эта описка могла быть вызвана пропуском знака у — составной части оу, графического изображения звука у в древнерусских рукописях. Но чтение «Задонщины»: «А уже бѣды их пасоша птицы крылати под облакы лѣтят» — позволяет думать, что в «Слове» первоначально могло читаться также «подъ облакы». В этом случае — птиць — форма именительного падежа собирательного существительного. Пасетъ — «подстерегает», отсюда и перевод фразы: «Уже бе́ды его (Игоря) подстерегают (ожидая поживы) птицы по дубравам».

Влъци грозу въсрожатъ по яругамъ. Значение глагола въсрожити неясно, тем более что в других памятниках он не встречался. Предлагались конъектуры: върожать, ворожать (И. Снегирев, Ф. Корш), въгражать (Вс. Миллер), въсрашають, восорошають (А. Потебня, А. Орлов, Д. Лихачев), въсорожити (Л. Булаховский). Известно древнерусское слово въсорошитися — «раздражаться, яриться»: «Аще услышиши, яко створил еси вещь, и ея же нѣси створилъ, не въсорошися отинуть, ни ражѣжися отинуть, нъ... смѣрениемь глаголя».

Лисици брешутъ на чръленыя щиты. Древнерусские щиты, вероятно, действительно окрашивались в красный цвет; во всяком случае, по наблюдениям А. В. Арциховского, на миниатюрах древнерусских

483

рукописей цвет большинства щитов красный (А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944, с. 20). Написание «чръленыя» (без в) встречалось в древнерусских текстах наряду с «червленыи, чьрвленыи». Ъ (вместо исконного ь) — черта, характерная именно для рукописей, подвергшихся второму южнославянскому влиянию.

О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси! Существуют два толкования термина «Русская земля». Большинство исследователей видят здесь упоминание территории русских княжеств, оставшихся за холмами, которые перешло войско Игоря. Другие считают, что «Русской землей» называется здесь дружина Игоря. Так полагали первые издатели, Д. Дубенский, в наше время — В. Стеллецкий. Последний при этом отмечает, что «правильное понимание этого рефрена очень важно в том отношении, что рефрен этот ясно указывает на то, что автор «Слова» не был участником похода 1185 г.» (Стеллецкий, Примечания, с. 133). Слово шеломянь — «холм» — известно русским летописям начиная с XII в., ср.: «и тако поиде Гюрги за шоломя с полкы своими», «наворопници же, перешедше Хорол, взиидоша на шоломя, глядающе, кде узрять е; Коньчак же стоял у лузе, его же, едуще по шоломени, оминуша». В «Задонщине» этот рефрен превратился в бессмысленный возглас: «Руская земля, то-первое еси как за царем за Соломоном побывала».

Длъго ночь мрькнетъ. Заря свѣтъ запала, мъгла поля покрыла. В первом издании читалось: «Длъго. Ночь мркнетъ, заря свѣтъ запала...» и т. д. Вероятно, первоначально издатели отнесли слово длъго к предыдущей фразе, о чем свидетельствует перевод: «О Русские люди! Далеко уже вы за Шеломенем. Ночь меркнет, свет зари погасает...» Но употребление слова длъго в значении «далеко» в памятниках не зафиксировано. Начиная с Я. Пожарского (1819 г.) читают: «Длъго ночь мркнетъ». Не могло ли первоначально читаться длъга, т. е. «долгая, продолжительная»? (Ср. «дълъгъ недугъ», «на долгъ часъ», «день долгъ» в «Материалах для словаря» И. И. Срезневского). Может быть, речь идет о той ночи, когда совершался последний перед битвой переход (ср. в Ипатьевской летописи под 1185 г.: «и ѣхаша чересъ ночь»). В каком значении употреблено слово мьркнетъ? Видимо, описывается не статичное состояние (ср. перевод: «длится», «темнеет»), а процесс. Н. Н. Зарубин в специальном исследовании этого глагола показал, что и в русском и в других славянских языках он имел значение «становиться темным», «смеркаться», но никогда — «пребывать во мраке» или «находиться в состоянии темноты» (Н. Н. Зарубин. Заря утренняя или вечерняя? — ТОДРЛ, т. 2, М. — Л., 1935, с. 113). В древнерусских текстах глагол меркнути употребляется обычно в значении «темнеть», «угасать» (о чем-л. светлом, светящемся): «слъньце мьрькнеть», «день бесконечныи не митушася с нощью и не мерчая» и т. д.. но нельзя ли предположить, что он мог значить также «блекнуть», «терять свой цвет»? Ведь под утро бледнеет чернота ночи, гаснут звезды и т. д. Тогда перед нами картина наступающего утра: «долгая ночь светлеет (или, если не принимать исправление длъго на длъга: «медленно ночь светлеет»), заря свет зажгла, туман поля покрыл» и т. д.

Большинство исследователей, однако, видит здесь описание вечера.

484

Н. Н. Зарубин переводит слова длъго ночь мрькнетъ так: «продолжительное время ночь делается темной» — и объясняет это наблюдением автора «Слова», для которого «время сумерек... казалось длиннее того, которое для него было, вообще говоря, привычно». На этом основании Н. Н. Зарубин считал автора «Слова» выходцем из Галичины, где в горах ночь наступает быстрее (Н. Н. Зарубин, с. 149—150). Спорным остается и значение слов «заря свѣтъ запала». М. А. Максимович, Ф. И. Буслаев, Н. С. Тихонравов, В. Н. Перетц, М. В. Щепкина рассматривают слово свѣтъ как приложение к заря (т. е. «заря-свѣтъ»). А. А. Никольский полагает, что заря-свѣтъ — название планеты Венера. В данном издании принята точка зрения, что запала — аорист от глагола запалати, а свѣтъ — дополнение, как и в последующей фразе: «мъгла поля покрыла».

Щекотъ славии успе, говоръ галичь убудися. Ср. в записи писца XIV в.: «Нощь успе (т. е. окончилась, прошла), а день приближися». В. Миллер, А. Потебня, Е. Барсов и др. предлагали конъектуру «убудися». В этом случае перевод этой фразы: «затих щекот соловьев, поднялся галичий крик».

Съ зарания въ пятъкъ потопташа поганыя плъкы Половецкыя. В. П. Адрианова-Перетц сопоставляет с редким выражением съ зарания параллели из текста XII в.: «израниа в понедельник», «израньа въставше». Глагол потоптати часто встречается в летописи: «Русь потопташа» половцев, «сшибеся с полкы их и потопташа середний полк», «стяги Олговы потопташа». См. также выше, с. 481.

Рассушясь стрѣлами по полю. Рассушясь (видимо, из рассушя^с) — «рассыпаться». Ср. в «Повести временных лет» под 1068 г.: «Половци росулися по земли».

Помчаша красныя дѣвкы Половецкыя. «В выборе слова помчаша, — пишет В. П. Адрианова-Перетц, — автор «Слова» проявил обычную для него точность выражения. В языке XI—XII вв. ряд слов того же корня применялся в тех случаях, когда речь шла о похищении именно девушек: в Уставе церковном Владимира «умычька» — похищение девушки до замужества — отмечается в ряду проступков, караемых церковным судом. В Уставе церковном Ярослава вместо умычька читаем умыкание; глаголы умыкати, умыкивати употребляются в том же значении — «похитить, увести девушку-невесту» в «Повести временных лет». ...Свободно обращаясь нередко к приставкам для уточнения смысла глагола, автор «Слова» и в данном случае удачно заменил приставку «у», показывающую итог действия, приставкой «по», которая помогает представить само действие — русские еще везут похищенных девушек». (Адрианова-Перетц. Фразеология, с. 49).

Злато, и паволокы, и драгыя оксамиты. Паволока — шелковая ткань, описание которой находим в одном из списков «Моления Даниила Заточника»: «Паволока бо испестрена многими шолкы и красно лице являеть». Оксамитъ (аксамит, или гексамит, по-гречески — «шестинитчатый») — название дорогой ткани. Паволоки и оксамиты упоминаются в летописях в перечнях даров или военной добычи: «неся злато и паволоки», «почти... златом и паволоками», «вземъ... злато и паволоки», «злато и сребро, паволоки», «от Грекъ злато, паволоки», «любезнивъ ли есть злату, ли паволокамъ» и т. д.

485

Нетрудно заметить, что «Слово» использовало в этом случае обычную последовательность перечисления богатств. Оксамиты упоминаются реже. В «Материалах для терминологического словаря древней России» Г. Е. Кочина (М. — Л., 1937, с. 217) зафиксировано всего пять (исключая параллельные тексты) употреблений этого слова в летописях.

Орьтъмами и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити. Орьтъма — «покрывало, попона», япончица — «накидка, плащ»; кожухъ — «одежда из дубленого меха». Характерно написание япончица. Ср. в грамоте XV в.: «дати ми Василью япанечнику (шьющему епанчи?) полтора рубля». В документах XVI в. встречаем обычно — епанча.

По... грязивымъ мѣстомъ. О возможной древности этого оборота говорит как употребление самого слова грязивыи в качестве наименования («по Грязивои рѣчкѣ» в акте 1475 г.), так и наличие в древнерусском языке старшего периода подобных морфологических образований (ср. боязиивыи, гнѣвивыи и гнѣвливыи, льстивыи, милостивыи и т. д.) и типичность самой конструкции, ср.: «многа знаменья бываху по мѣстомь» (Повесть временных лет), «и ины церкви ставляше по градом и по мѣстомъ» (там же). Слово мѣсто — в значении «участок земной поверхности» широко употребимо: «сталъ бо бѣ на горѣ... бѣ бо мѣсто то камянисто» (Новгородская 1-я летопись), «и сступишася на мѣсте, иде же стоит ныне святая Софье» (Повесть временных лет) и т. д.

Всякыми узорочьи Половѣцкыми. Узорочье — обычное в древнерусской книжности слово, обозначавшее драгоценности, дорогие предметы. Ср.: «Приде Олегъ къ Киеву неся золото, и паволокы, и овощи и вина и всяко узорочье»; убийцы Андрея Боголюбского, грабя его хоромы, «выимаша золото и каменье дорогое и жемчюгъ и всяко узорочье» и т. д. В ряде случаев отмечается наличие устойчивого словосочетания всяко(е) узорочье, как и в «Слове».

Чрьленъ стягъ, бѣла хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружие. Исследователи обратили внимание, что слово стружие (видимо — «древко копья»), встречающееся кроме «Слова» только в древнейшем списке «Хождения игумена Даниила» (XII в.), в позднейших списках заменялось словом стражие. Эта замена бессмысленна («яко стружия выше!») и свидетельствует о том, что последующим переписчикам это древнее слово оказалось непонятным. Полагают, что это название копья в народном, а не книжном языке. См. также ниже, с. 515.

Ольгово хороброе гнѣздо. Речь идет о князьях, участниках похода: все они являлись внуками или правнуками Олега Святославича (Гориславича). Слово гнѣздо в значении «племя, род» в древнерусских текстах пока не обнаружено, однако этот образ «Слова» повторен «Задонщиной», где русские князья называются «гнездом» Владимира Киевского или Ивана Даниловича Калиты (в списке Кирилло-Белозерском). Эпитет хоробрый (с полногласием) встречается в летописных текстах, имея, возможно, характер эпического, фольклорного эпитета. Так, о князе Данииле Галицком, дерзнувшем отправиться в поход на Чешскую землю, летописец говорит, что предпринимает этот поход он, «славы хотя, не бѣ бо в землѣ Русцѣи первее, иже бѣ воевалъ землю Чьшьску, ни Святославъ

486

хоробры, ни Володимеръ святыи» (Ипатьевская летопись под 1254 г.); тот же эпитет употребляется в афористической речи Даниила Заточника: «Умен муж не велми на рати хоробръ бываетъ, но крѣпок в замыслех». В «Задонщине» полногласная форма встречается один раз в Кирилло-Белозерском списке: «Хоробрыи Пересвѣт поскакиваеть на своемь вещемь сивцѣ» и в Синодальном списке — дважды сочетание «хоробрая дружина». В остальных случаях — «храбрый».

Гзакъ бѣжитъ сѣрымъ влъкомъ. Гзак — имя половецкого хана. В Ипатьевской летописи оно передано как Коза или Кза (ср. сын его — Роман Кзич). Написание этого имени в «Слове» в двух вариантах — Гзакъ и Гза (дат. пад. — Гзѣ), отличных и от написания Ипатьевской летописи и от написания в «Истории Российской» В. Н. Татищева (там — Гзя), — одно из свидетельств независимости «Слова» от этих источников.

Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону Великому. Кончак — половецкий хан, сын Отрока, внук Шарукана (см. ниже, с. 503). Он был одним из опаснейших врагов Руси, и летопись не скупилась на бранные эпитеты, сообщая о его набегах на Русь. Так под 1184 г. Ипатьевская летопись сообщает, что «пошелъ бяше оканьныи и безбожныи и треклятыи Кончакъ со мьножествомь половець на Русь». В «Слове» речь идет о движении основных половецких войск, предводительствуемых Гзаком и Кончаком, навстречу Игорю. Откуда же двигались половецкие силы и где в это время находился отряд Игоря? Б. А. Рыбаков на основании сопоставления данных «Слова» и летописей предположил, что Доном «Слово» называет современный Северный Донец до впадения его в Дон и далее нижнее течение Дона до устья (Б. А. Рыбаков. Дон и Донец в «Слове о полку Игореве». — «Научные доклады высшей школы. Исторические науки», 1958, № 1, с. 5—11). Обороту слѣдъ править (т. е. «указывать путь») соответствуют сочетания: «ити въ слѣдъ его», «гнатися въ следъ».

Другаго дни велми рано кровавыя зори свѣтъ повѣдаютъ. Этой фразой начинается описание зловещих предзнаменований. «Кровавые зори» «Слова» отразились, видимо, в «Задонщине», где (цитирую по списку Ундольского) картина значительно деформировалась: из туч «выступают кровавые зори (?), а в них (тучах? зорях?) трепещутся (!) сильные (так!) молнии». Если упоминание туч, идущих с моря, в «Слове» обосновано — битва происходила, как полагают, где-то в приморских степях, то в «Задонщине» слова «ветри дуют с моря» мотивированы в меньшей мере.

Хотятъ прикрыти 4 солнца. «Четыре солнца» — видимо, четыре князя-участника похода: Игорь и Всеволод Святославичи, их племянник Святослав Ольгович Рыльский и Владимир Игоревич. Однако далее бояре, разъясняя «мутен сон» Святославу Киевскому, скажут: «два солнца помѣркоста (т. е. Игорь и Всеволод), оба багряная стлъпа погасоста...и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святославъ, тъмою ся поволокоста». В Лаврентьевской и ряде других летописей указывается, что Игорь отправился в поход «съ двѣма сынома», а в Ипатьевской — назван лишь Владимир Игоревич; там же Игорь в порыве раскаянья восклицает: «Гдѣ нынѣ возлюбленыи мои братъ, где нынѣ брата моего сынъ, гдѣ чадо

487

рожения моего», т. е. речь идет опять-таки об одном сыне — участнике похода. Механический пропуск имени второго сына в перечислении князей в Ипатьевской летописи, таким образом, исключен. Значит, перед нами две версии о составе участников похода. «Слово», которое имеет ряд фактических параллелей с версией Ипатьевской летописи, в данном случае совпадает с версией Лаврентьевской и сходных с ней летописей (см. также ниже, с. 500).

Быти грому великому, итти дождю стрѣлами съ Дону Великаго. Перед нами перефразировка распространенного устойчивого оборота летописей и воинских повестей — «стрелы идут аки дождь», «стрелы на них летяху яко дождь» и др. В «Молении Даниила Заточника» тот же образ подается иначе: «Насыщаяся многоразличными брашны, помяни мя, сух хлѣб ядущаго... на мягкои постели помяни мя, под единем рубом лежащаго... каплями дождевыми, яко стрелами, пронизаема».

Ту ся копиемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы Половецкыя. Приламатися — «надломиться, сломаться». Образования с приставкой при- очень распространены в древнерусском языке, ср. например: прибесѣдовати, приблюдати, привъзьдатися, пригадывати, пригласовати, принаждати («прибавлять»), приплакати и мн. др. Среди этих редких и преимущественно архаичных (XI—XIV вв.) образований естественно обилие глаголов с приставкой при- в «Слове», как находящих параллели в других источниках (пригвоздити, прикрывати, приложити, приодѣти, приходити), так и встречающихся только в этом памятнике (приламатися, приломити, притоптати, притрепати).

На рѣцѣ на Каялѣ, у Дону Великаго. Названию реки Каялы и попыткам уточнения ее местоположения посвящена обширная литература. Существующему мнению, что название реки — метафорическое образование от глагола каяти, противоречит, однако, во-первых, возможность эпитета при названии, которое само носит характер эпитета (ср. «быстрой Каялы»), во-вторых, явно нерусская форма этого названия в летописи («на рѣцѣ Каялы», а не Каяле!) и, наконец, возможность объяснить это название из тюркских языков, где «каялы» обозначает «скалистая, обрывистая, каменистая».

Се вѣтри, Стрибожи внуци. Стрибог — языческий бог (возможно, общеславянский); о том, что он властелин ветров, мы узнаем только из «Слова», в летописи говорится лишь о существовании в Киеве идола Стрибога.

Земля тутнетъ, рѣкы мутно текуть, пороси поля прикрываютъ. Пороси — мн. число от порохъ — пыль (ср.: прах). Образование множ. числа от существительного, обозначающего вещество, было возможно как в древнерусском, так и в других славянских языках старших периодов. Р. О. Якобсон приводит параллель из «Хождения игумена Даниила»: «гора висока... и снези на ней лежат чрез лето».

Стязи глаголютъ: Половци идуть отъ Дона, и отъ моря, и отъ всѣхъ странъ Рускыя плъкы оступиша. Выражение «стязи глаголют» казалось некоторым исследователям явным анахронизмом. Однако параллель ему обнаружена в учительном слове XIV в.: «Знаменье глаголеть стяг, им же знаменают воеводы победу». Кроме

488

того, подобный образ встречается не только в «Задонщине» (где «стязи ревут»), но и в «Сказании о Мамаевом побоище»: «И стязи их золоченыа ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити». «Метафоричность выражения «стязи глаголютъ», — пишет Н. М. Дылевский, — ощутимо подчеркивается всем контекстом фразы, в которой оно является заключительным звеном... А вся фраза воздействует на нас именно звуковой настройкой: в ней слух улавливает и свист стрел, и гул сотрясаемой конскими копытами земли, и порывы ветра, несущего облака пыли, застилающей поля. Метафора «стязи глаголютъ» — знамена полощутся, развеваемые ветром, «говорят» — в концовке фразы была подсказана автору общим звучанием отрывка» (Дылевский. Лексические и грамматические свидетельства, с. 184). В первом издании и Екатерининской копии отступиша, но уже начиная с М. А. Максимовича (1859 г.) издатели исправляют на оступиша, т. е. «окружили, обступили». В Ипатьевской летописи изображается сходная ситуация: почти никто из воинов Игоря не смог избежать плена, так как словно «стѣнами силнами огорожени бяху полкы половѣцькими».

Яръ Туре Всеволодѣ! Стоиши на борони. Здесь и далее («Камо Туръ поскочяше...», «Яръ Туре Всеволоде», «рыкают акы тури») могучие и смелые воины сопоставляются с дикими быками-турами. В Ипатьевской летописи говорится, что князь Роман Мстиславич «храбор бѣ яко и туръ». Польский языковед-ориенталист А. Зайончковский сопоставляет прозвание Всеволода «Буй Тур» с обычным половецким прозвищем или именем Телебуга. Что такое «стоиши на борони»? Наиболее удачно перевел это место И. П. Еремин: «Стоишь ты всех впереди». Конструкция «стоиши на борони» напоминает обычные для летописи выражения «стати на криле» (т. е. на фланге войска), «стати на челе» (в центре) и т. д. В «Задонщину» это выражение было перенесено механически, видимо, смысл его был не понят; об этом говорит как искажение его в списках («ста тур на оборонь», «въсталъ уже туръ оборенъ»), так и полная неуместность его после описания победоносного преследования татар: «И поганыи бусорманы покрыша главы своя руками. Тогда поганые борзо вся отступиша. И от великого князя Дмитрея Ивановича стези ревут, а поганые бѣжать. А руские князи и бояры и воеводы и все великое воиско широкие поля кликом огородиша и злачеными доспехами осветиша. Уже бо ста тур на оборонь».

Прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. О значении слова харалуг (харалужный) нет единого мнения: по всей вероятности, это тюркизм, со значением «булат» («булатный»).

Поскепаны саблями калеными шеломы Оварьскыя отъ тебе, Яръ Туре Всеволоде. — Полагают, что поскепати здесь — «расщепить ударами», и связывают это с особой конструкцией половецких шлемов, которые, по наблюдениям археологов, делались из дерева и только сверху покрывались стальными пластинками. Глагол поскепати имел, однако, и более широкое значение: «побить ударами, посечь». Так, в «Повести о разорении Рязани» Батый, обращаясь к трупу героя-рязанца Евпатия Коловрата, говорит: «Гораздо еси мене поскепал малою своею дружиною». Оварьскыи — от греческого

489

αβαρικος с характерной для древнерусского языка передачей «α» как «о». Авары (по-древнерусски — обры) — союз тюркоязычных племен, распавшийся и ассимилированный другими народами уже в IX в. Почему же половецкие шлемы XII в. названы «аварскими»? Либо перед нами терминологическое название особой конструкции шлемов, сохранившееся и после того, как исчез народ, давший им название, либо имеются в виду шлемы, которые половцы приобрели у одного из северокавказских племен, также имевшего этноним «авары».

Кая раны, дорога братие, забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола. Существуют два понимания слова кая и отсюда различные толкования всей фразы. М. А. Максимович, А. А. Потебня, А. С. Орлов, Д. С. Лихачев, Л. А. Дмитриев и др. считают кая формой женского рода от местоимения «кыи». В этом случае (при конъектуре «рана» вместо «раны») перевод: «какая рана дорога, братие, забывшему честь и жизнь (или честь и богатство)...». А. И. Соболевский, Г. А. Ильинский, В. Н. Перетц, Л. А. Булаховский и др. видят в слове кая 3-е лицо аориста: «он презрел, дорогая братия, раны» или «он отмстил раны дорогой братии».

И своя милыя хоти, красныя Глѣбовны, свычая и обычая! В. П. Адрианова-Перетц указывает, что слова «свычай» и «обычай» рано стали восприниматься как синонимы, подтверждая это примерами замены слова «свычай» на «обычай» и наоборот в различных памятниках XI—XII вв. (Адрианова-Перетц. Фразеология, с. 60). Следовательно, перед нами обычное сочетание двух синонимов. «Милая хоть, красная Глебовна» — жена Всеволода Ольга Глебовна. О назывании княгинь по отчеству см. ниже, с. 521.

Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. Вѣчи Трояни — «века Трояновы», как полагают комментаторы, — «языческие времена», которым противопоставляются «лета Ярослава» — время торжества христианства. См. также комментарий к словам «на седьмомъ вѣцѣ» ниже, с. 514. Олег Святославич — дед Игоря, родоначальник черниговских Ольговичей.

Тъи бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрѣлы по земли сѣяше. Здесь начинается рассказ о междоусобных войнах («крамолах»), которые постоянно велись Олегом Святославичем. Метафорическое употребление глагола ковати находим и в других древнерусских памятниках: «не ведый лесть, юже коваше на нь Давыд», «коваху беды», «ковати ков на брата своего» и др.

Тои же звонъ слыша давныи великыи Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ по вся утра уши закладаше въ Черниговѣ. В первом издании читалось: «Тоже звонъ слыша давныи великыи Ярославь сынъ Всеволожь: а Владимиръ...». Так как речь идет бесспорно о Ярославе Мудром, не сыне, а отце Всеволода, то в большинстве изданий принимается поправка П. Буткова (1821 г.): «Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ». В этом случае смысл фразы такой: еще Ярослав Мудрый предугадывал этот звон стремени под ногой князя-крамольника и потому предостерегал своих потомков, как повествуется об этом в «Повести временных лет»: «Аще ли будете ненавидно живуще в распрях и которающеся, то

490

погыбнете сами, и погубите землю отець своихъ и дѣдъ своихъ». А когда походы Олега начались, то противник его, Владимир Всеволодович Мономах, каждое утро «закладал уши» в Чернигове. Тем не менее текст остается еще не вполне ясным: что за «звон» (стремени? собирающегося в поход войска?) «слышал» (предчувствовал?) Ярослав? Что это за «уши», которые «закладает» по утрам Владимир Мономах? Д. Д. Мальсагов предположил, что речь идет о проушинах городских ворот, которые «не только ночью, но даже днем, опасаясь нападения, держал... на запоре» князь. (Д. Д. Мальсагов. О некоторых непонятных местах в «Слове о полку Игореве». — Известия Чечено-Ингушского научно-исслед. ин-та истории, языка и литературы, т. 1, вып. 2. Грозный, 1959, с. 162). Однако в «Слове» говорится о том, что уши закладывались «по вся утра». Но разве на ночь ворота оставались открытыми? Если же понимать слово «уши» как орган слуха, то странен жест князя, который вместо бдительной тревоги предпочитает не слышать зловещего звона.

Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе. В 1078 г. Борис Вячеславич вместе с Олегом Святославичем «приведе... поганые на Русьскую землю». Однако перед битвой Олег обратился к своему союзнику: «Не ходивѣ противу, не можевѣ стати противу четырем князем» (т. е. Изяславу и Всеволоду с сыновьями). На это Борис ответил: «Ты готова зри, азъ имъ противенъ всѣмъ». «Похваливъся велми, не вѣдыи, яко богъ гордымъ противится», — морализирует по этому поводу летописец. И действительно: Олег и Борис потерпели поражение, и «первое убиша Бориса, сына Вячеславля, похвалившегося велми». Таким образом, речь идет здесь о «божьем суде», о смерти, которой бог наказал самонадеянного Бориса.

И на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову, храбра и млада князя. Существует множество толкований этого места. Большинство комментаторов полагают, что имеется в виду Канинъ (Канина) — ручей близ Чернигова, в районе, где происходила битва. На Канину в этом случае ошибочно — по аналогии с последующим «зелену паполому», вместо на Канинѣ. В пользу этого мнения говорит не только упоминание ручья Канинъ в Лаврентьевской летописи под 1152 г. («сташа у Гуричева, близь города, перешедше Канинъ»), но и приведенные в статьях болгарских ученых Боню Ст. Ангелова и Н. М. Дылевского сведения о наличии на Балканах селений и реки с аналогичным названием — Канина, что свидетельствует об устойчивости этого топонима в славянских землях. А. С. Орлов принимал предложенное Н. С. Тихонравовым исправление «на ковылу». Л. А. Булаховский допускал, что слова «Канина» и «ковыла» были употреблены рядом («...на Канинѣ на ковылу (ковыльну?) зелену паполому постла»), что, по его мнению, вполне «в духе обычной фоники „Слова“» (Булаховский. О первоначальном тексте, с. 442). Паполома — погребальное покрывало, обычно черного цвета. Здесь же «зеленая паполома» — образно о траве.

Съ тоя же Каялы Святоплъкь полелѣя отца своего междю Угорьскими иноходьцы ко святѣи Софии къ Киеву. М. А. Максимович полагал, что Каялы — искажение слова Канины (из предыдущей

491

фразы). Изяслав, отец Святополка, убитый в той же битве, где и Борис, был, по сведениям Киевской летописи, похоронен в Десятинной церкви. Однако в Софийской 1-й летописи говорится о захоронении Изяслава в Софии Киевской (см. об этом в статьях А. А. Зимина и Ф. Я. Приймы. — «Русская литература», 1966, № 2, с. 61—62 и 78). В первом издании читалось повелѣя. Исправление на полелѣя (т. е. «бережно понес») мотивируется, во-первых, употребительностью слов с корнем лелѣ- в памятнике (ср. лелѣючи корабли, възлелѣялъ еси... носады), а во-вторых, тем, что она больше удовлетворяет контексту, чем повелѣя или другая конъектура — повелѣ яти. На л. 219. Радзивиловской летописи изображено перенесение «на носилех» между коней больного князя Михалка.

Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишась. Олег Гориславич — прозвище, данное деду Игоря, Олегу Святославичу (возможно, лишь автором «Слова»), — поставило в тупик первых издателей памятника: при этом имени была сноска — «неизвестен». Это место «Слова» нашло отражение в приписке к «Апостолу» 1307 г.: «При сихъ князехъ сѣяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, въ князѣхъ которы, и вѣци скоротишася чловѣкомъ».

Тогда по Рускои земли рѣтко ратаевѣ кикахуть, нъ часто врани-граяхуть, трупиа себѣ дѣляче. Этот образ разоренной усобицами земли нашел отражение и в «Задонщине». Так, в Синодальном (сходно в Кирилло-Белозерском) списке говорится: «В тоя ж время по Резанской земли ни ратой, ни постух не покличет, но только часто ворони играют» и «а ворони часто играют, а галици своею речью говорят». Но если в «Слове» частое граяние противопоставляется редким крикам пахаря, то в «Задонщине» это сопоставление отсутствует; так незначительная, казалось бы, деталь свидетельствует о первичности «Слова» и вторичности «Задонщины».

А галици свою рѣчь говоряхуть: хотять полетѣти на уедие. Своеобразную форму уедие В. П. Адрианова-Перетц сближает с глаголом уѣдати («уѣдая зубы духовными»; «уядаше змиа человѣка») и напоминает употребление синонимичного слова едь, ядь: «съходящеся на едь», «зъваша на ядь». Ср. также: «умьртие», «укормие» и др. параллельные словам «смерть», «укормъ» и т. д.

Что ми шумить, что ми звенить далече рано предъ зорями? А. А. Потебня считал, что ми употреблено здесь в поэтическом обороте, выражающем «сознание живости, с какого (так!) певец или рассказчик представляет себе то, о чем говорит» (А. А. Потебня. Слово о полку Игореве. Харьков, 1914, с. 186). Примеры с ми в указанной функции неизвестны, однако широко распространено употребление ти (энклитической формы дат. падежа от ты) в сходных оборотах: «Володимеръ ти иде на тя» (Повесть временных лет), «То ти Изяславъ мя ти приобидил» (Ипатьевская летопись), «Кому ти есть Новъгородъ, а мнѣ углы опали» (Слово Даниила Заточника) и др. Утверждение некоторых комментаторов, будто бы фраза эта указывает на то, что автор «Слова» сам принимал участие в битве, не кажется правомерным.

492

Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода. Из текста «Слова» можно понять, будто бы Игорь разворачивает полки и направляет их на выручку брату. Ипатьевская летопись так рисует этот эпизод: когда отряды ковуев, входивших в войско Игоря, вдруг обратились в бегство, Игорь «поиде к полку их, хотя возворотити к полком». Вернуть ковуев Игорю не удалось: «не возворотишася никто же, но токмо и Михалко Гюрговичь, познав князя, возворотися». С ковуями бежали лишь некоторые «от простых или кто от отрокъ боярьскихъ. Добри бо вси (т. е. лучшие воины) бьяхуться, идучи пѣши, и посреди ихъ Всеволодъ, не мало мужьство показа (в рукописи «покаказа»). И яко приближися Игорь к полкомъ своимъ и переѣхаша поперекъ и ту яша, единъ перестрѣлъ одале от полку своего. Держим же Игорь, видѣ брата своего Всеволода крѣпко борющася, и проси души своеи смерти, яко да бы не видилъ падения брата своего». Таким образом, в «Слове» или отличная от летописи версия хода битвы или — и это наиболее вероятно — в «Слове» лишь ряд поэтических припоминаний, не претендующих на историческую точность.

Бишася день, бишася другыи, третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Эта фраза содержит общую характеристику всего сражения. «Это даже не образ, — пишет о выражении «падоша стязи» Д. С. Лихачев, — здесь это военный термин, но термин, употребленный в поэтическом контексте... Стяги Игоря падают — это реальный знак поражения: падают реальные стяги. Но указание на этот факт значительно — оно лаконично и образно указывает на поражение Игорева войска» (Лихачев. Устные истоки, с. 72).

Ту кроваваго вина не доста, ту пиръ докончаша храбрии Русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. В литературе неоднократно указывалось на типичный для воинской повести и фольклора образ битвы-пира. Попоиша — один из гапаксов «Слова». В. П. Адрианова-Перетц отмечает, что из 39 глаголов «Слова», образованных с помощью приставки по-, лишь три (потрепати, потручатися и попоити) не подтверждаются параллельными употреблениями в других памятниках. Она указывает на обильные редкие и индивидуальные образования с этой приставкой в других древнерусских текстах, например в переводе Хроники Амартола, Минее 1095 г. и т. д. (Адрианова-Перетц. Фразеология, с. 68).

Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось. Образ никнущей, клонящейся к земле в знак печали растительности имеет параллели в ряде древнерусских памятников. О слове жалощами Л. А. Булаховский писал: «Эти образования на -ощі типа pluralia tantum при поверхностном взгляде на них легко могут произвести впечатление полонизмов (-ošci). Они, однако, ими безусловно не являются уже, во-первых, по одному тому, что их не знает как pluralia tantum сам польский язык (его -osć соответствует обычному русскому -ость, укр. -ість, род. пад. ості)». (Булаховский. Слово, с. 143). Во-вторых, древность этих образований, как указывает Л. А. Булаховский, подтверждается наличием сходных форм: радощами, лѣнощами, пакощами и др., — в «Остромировом евангелии», «Поучении Владимира Мономаха», Минее XIII в., произведениях Кирилла Туровского и др.

Уже бо, братие, невеселая година въстала. Отсюда и вплоть до

493

рассказа о вещем сне Святослава следует, как полагает большинство комментаторов, описание тяжелых последствий поражения Игоря. Однако скорее всего эта часть «Слова» — типичные для древнерусской книжности риторические размышления о Русской земле, страдающей от внутренних распрь и половецких набегов, и не следует искать в ней отражения каких-либо конкретных фактов исторической действительности конца XII в. Как мы увидим далее, связь отдельных фрагментов этой картины в ряде случаев отсутствует, хронологическая последовательность нарушена, автор увлечен риторическим пафосом своих упреков враждующим князьям и сетованиями о страданиях родины, но не стремится рассказывать о действительных последствиях неудачного похода Игоря.

Уже пустыни силу прикрыла. Образ этот архаичен как лексически, так и грамматически. Слово пустыни употреблено в рано исчезнувшей форме им. пад. ед. ч. для ряда слов на -ни (княгини, гусыни и др.) и в значении «незаселенное, пустынное место» (а не «лишенная растительности равнина», как в современном языке). Ср. в описании путешествия митрополита Пимена: «Бяше бо пустыня зѣло всюду, не бѣ бо видѣти тамо ничтоже: ни града, ни села... точию пустыни велиа, и зверей множество: козы, лоси, волцы, лисицы, выдры, медведи, бобры...». Смысл образа понимали двояко. Одни комментаторы видели здесь отражение зримой картины: высокая степная трава «прикрыла» трупы воинов Игоря. Другая точка зрения выражена, например, в одном из толкований, предложенных В. Н. Перетцем: «Кочевники одолели войско» (Перетц, с. 220), или даже еще более метафорично: «Уже степь нашу мощь одолела». Ср. далее: «въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука», «уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю».

Въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука, вступила дѣвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море. П. П. Вяземский, в соответствии со своим взглядом на «Слово» как на подражание Гомеру, видел в «деве обиде» Елену Троянскую (Замечания на «Слово о полку Игореве». СПб., 1875, с. 188 и далее). А. С. Орлов сопоставлял ее с образом девушки с лебедиными крыльями в «мировой поэзии саг, песен и сказок» (Слово о полку Игореве. М. — Л., 1946, с. 112). Большинство современных комментаторов видит здесь олицетворение понятия «обиды» в том его почти терминологическом значении, которое было известно в древней Руси. «Слово «обида», — пишет Д. С. Лихачев, — все чаще и чаще употребляется в отношении нарушений именно княжеских феодальных прав и приобретает все более и более отвлеченное значение. ... Однако в летописи этот термин никогда не употребляется в отношении всей Русской земли в целом. Иное в «Слове о полку Игореве» ... автор «Слова» открывал путь для более широкого понимания слова «обида», освобождал это понятие от его феодальной ограниченности» (Лихачев. Устные истоки, с. 84 и 86). Аналогичные конструкции с отвлеченными понятиями известны древнерусской книжности: «встало зло», «печали всташа», «въста ... расколъ великъ» и т. д. (Ср. в самом «Слове» — «невеселая година встала»). Однако в данном месте «Слова» языковая метафора становится уже аллегорией («обида ... вступила дѣвою ... въсплескала лебедиными крылы»), поэтому и слово «встать» в данном контексте

494

требует иного толкования — не «начаться, возникнуть», а скорее «подняться, явиться» (Ср.: Виноградова. Словарь, с. 144). Въ силахъ Дажь-Божа внука — в русском народе.

Убуди жирня времена. А. А. Потебня, В. Н. Перетц, А. С. Орлов и др. исправляют убуди на упуди. Тогда перевод фразы: «прогнала обильные (счастливые) времена». Однако в самом «Слове» именно глагол убудити(ся) встречается еще три раза. Этим не следует пренебрегать, учитывая пристрастие автора к многократному употреблению одних и тех же или однокоренных слов (ср., например, различные образования от глагола лелеяти, от корня рыск-, употребление глагола потрепати и т. д.). Видимо, глагол убудити в данном контексте следует понимать в переносном значении и переводить «растревожила времена обилия».

Усобица княземъ на поганыя погыбе. Погыбе — «прекратилась». Употребление глагола погынути в этом значении свойственно именно древнейшим памятникам, например: «студеньство нощное погибе» (Слово о законе и благодати). Это предложение — редкая синтаксическая конструкция (свойственная, однако, «Слову»): употребление «дательного принадлежности» (т. е. «борьба князей с погаными прекратилась»). Эта фраза иллюстрирует сказанное выше о чисто риторическом характере рассматриваемой части «Слова». Фактически борьба с половцами не прекратилась после поражения Игоря, а успешный поход Святослава на Кобяка состоялся за два года до этого.

Рекоста бо братъ брату: «се мое, а то мое же». Д. С. Лихачев полагает, что здесь ироническое переосмысление формулы феодальных разделов: «се мое, а то твое» (Устные истоки, с. 84).

О, далече заиде соколъ, птиць бья, — къ морю. А Игорева храбраго плъку не крѣсити. Вероятно, формула «не кресити» первоначально обозначала отказ от родовой мести, позднее же она стала употребляться «как обычное утешение, как признание невозвратимости утраты» (Лихачев. Устные истоки, 83). Связь этих фраз с предшествующим рассказом неясна. Непонятно и противопоставление их друг другу, выражаемое союзом а. Все это находит объяснение лишь в общем характере рассматриваемого отрывка (см. выше, с. 493).

За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Рускои земли, смагу людемъ мычючи въ пламянѣ розѣ. Первые издатели полагали, что Карна и Жля — половецкие ханы. Позднее комментаторы стали склоняться к мысли, что здесь, как и в рассмотренном выше упоминании «девы Обиды», — олицетворение отвлеченных понятий. Слово Карна сопоставляли с глаголом карити — «оплакивать». «Жля» — с глаголом «жалеть» или со словом жля (желя) — «обряд оплакивания умерших». Ср.: «Уби Каинъ Авель брата своего и сътвориста желю Адамъ и Евга надъ нимъ» (Слово об Адаме) или «наведе на ны плачь и во веселье мѣсто желю» (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Сложнее объяснить слово карна. Слов кара, карание и др., с которыми, начиная с В. Ф. Миллера, сопоставляют слово карна, в древнерусских памятниках не зафиксировано. О. Сулейманов (журнал «Простор», 1963, № 6, с. 102) высказал предположение, что «карна и жля» — искажение слов «кара жлан» — «черный дракон» — «известный образ степных мифов», и предложил

495

перевод: «Кликнул кара жлан — черный змей, || И полетел по Русской земле, || Сжигая людей огнем || Из пламенных рогов».

Жены Руския въсплакашась, а ркучи. В некоторых изданиях «Слова» а ркучи пишется слитно; однако здесь, как и в других древнерусских памятниках, перед нами особая конструкция, где «а» — союз, а «ркучи» — причастие от «речи». Ср. в летописи: «и одариша князь русьскыхъ, а рекуче тако...» (Новгородская 1-я летопись), «учаша грамоты писати... а ркуче так...» (Псковская 1-я летопись) и др. Следовательно, буквальный перевод этого места: «жены русские восплакались, говоря (при этом)...».

А князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами, побѣдами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по бѣлѣ отъ двора. Эта фраза в первой своей части почти дословно повторяет сказанное ранее: «начяша князи ... сами на себѣ крамолу ковати, а погании съ всѣхъ странъ прихождаху съ побѣдами на землю Рускую». Упоминаемая здесь дань «по беле (т. е. по белке) от двора» может быть сопоставлена с сообщением «Повести временных лет», что хозары «имяху дань» «по бѣлѣ и вѣверицѣ от дыма». Возможно, что фраза эта — характерная для древнерусских текстов компиляция, где упоминание о дани образно и символизирует лишения, которые терпели от половецких набегов русские земли.

Игорь и Всеволодъ, уже лжу убудиста. Лжа — «обман» и, видимо, шире — «распря», «зло». В. Н. Перетц приводит пример, когда въ лъжахъ является эквивалентом к греческому εις τας μαχας (т. е. «в распрях, ссорах»). В первом издании — убуди. Это может быть либо свойственное древнерусским текстам согласование сказуемого лишь с первым из двух однородных подлежащих (как, например, в «Повести временных лет»: «И рече Свѣнелдъ и Асмолдъ») или описка, требующая исправления на убудиста, принятого в ряде изданий «Слова». Лжа, «разбуженная» Игорем и Всеволодом, — половецкая сила, которую незадолго перед походом Игоря сокрушил Святослав Киевский (см. ниже). Одержав победу над Игорем, половцы вновь напали на русские земли.

Которую то бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозныи великыи Киевскыи грозою. В. Н. Перетц полагал, что написание слова которую ошибочно, вместо которою, аналогично формам с дружиную, молитвую из Ипатьевской летописи (Перетц, с. 230). Это исправление излишне: которую — местоимение, присоединяющее придаточное, содержащее согласно нормам древнерусского языка давнопрошедшее время («бяше успилъ»). Глагол успити мог применяться с отвлеченными понятиями. В. П. Адрианова-Перетц приводит параллели из Минеи 1097 г.: «усъпив страсти различныя», «грехов усъпил еси бурю». Святъславь грозныи великыи Киевскыи — Святослав Всеволодович, киевский князь с 1180 г. Он приходился Игорю и Всеволоду двоюродным братом. Но не возрастом (Святослав был старше Игоря примерно на 25—30 лет), а положением его как киевского князя объясняется то, что в «Слове» он назван «отцом» Игоря и Всеволода. Своему положению он обязан и эпитетами «великий», «грозный»; фактически он являлся «одним из слабейших князей, когда-либо княживших в Киеве. Однако Киев и в XII в. продолжал считаться, если и не реально, то в каком-то

496

идеальном смысле, центром Руси, а киевский князь — главою всех русских князей» (Лихачев. Комментарий, с. 422).

Бяшеть притрепалъ своими сильными плъкы и харалужными мечи; наступи на землю Половецкую. В рукописи притрепеталъ — видимо, описка вместо притрепалъ (ср. далее: «притрепа славу ... а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѣ травѣ притрепанъ Литовскыми мечи»); притрепеталъ — результат контаминации слов притрепалъ и трепеталъ. Спорным является и синтаксическое членение текста. В первом издании читалось: «Игорь и Всеволодъ уже лжу убуди, которую то бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный Великый Киевскый. Грозою бяшеть; притрепеталъ своими сильными плъкы и харалужными мечи...». В большинстве современных изданий принято такое членение: «... Святъславь грозныи великыи Киевскии грозою. Бяшеть притрепеталъ своими сильными плъкы...». В этом случае бяшеть притреп[ет]алъ — форма давнопрошедшего времени. Оно обычно употреблялось в придаточном при наличии прошедшего времени в главном. Поэтому есть основания теснее связывать это предложение с предыдущими и читать так: «...которую то бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозныи великыи Киевскыи грозою, бяшеть притреп[ет]ал своими сильными плъкы и харалужными мечи. Наступи...» и т. д.

А поганаго Кобяка изъ луку моря, отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ Половецкихъ, яко вихръ, выторже. Автор «Слова» вспоминает здесь, что во время похода киевского князя Святослава и других русских князей в 1184 г. (по иным сведениям — в 1183 г.) на половцев русские пленили половецкого хана Кобяка Карлыевича «со двѣма сынома». «Лукоморие» и «лука моря» как названия мест кочевий половцев в летописи упоминаются неоднократно. В Лаврентьевской летописи говорится, что после первой победы над половцами Игорь обратился к дружине со словами: «Поидемъ по них за Донъ и до конца изобьемъ ихъ... идем по них и луку моря, гдѣ же не ходили ни дѣди наши». Ср. также: «и посла Рюрикъ по Лукоморьскиѣ Половцѣ» (Ипатьевская летопись под 1193 г.). Флексия -у в «Слове» ошибочна, следует изъ луки моря. С. П. Обнорский предполагал здесь смешение с флексией основ на и (типа домъ, медъ, сынъ и др.), но тогда надо допустить существование варианта лукъ — муж. рода.

И падеся Кобякъ въ градѣ Киевѣ, въ гридницѣ Святъславли. В Киевской Руси гридницей называлась большая зала для пиршеств в княжеском дворце. «Повесть временных лет» рассказывает, что Владимир Святославич «устави на дворѣ въ гридьницѣ пиръ творити и приходити боляром, и гридем, и съцьскимъ, и десяцьскым; и нарочитымъ мужемъ при князи и безъ князя». Позднее о гридницах говорится как о помещении, где держали пленных. Ярослав Всеволодович, например, приказал «въметати» пленных в погреб, «а иныхъ въ гридницю», где они «издъхоша въ множьствѣ» (Новгородская 1-я летопись под 1216 г.).

Ту Нѣмци и Венедици, ту Греци и Морава поютъ славу Святъславлю. Венедици — название венецианцев, известное по древнерусским памятникам XI—XII вв.: «Венедици ту сущии хотять ити преже их», «нѣмци, корлязи, веньдици, фрягове». В статье 1219 г. по Академическому списку Суздальской летописи (ср. также Никоновскую

497

и другие летописи) моравцы упомянуты как союзники галичан: «и выидоша Галичане противу, и Чахове и Ляхове и Морава и Угри». В древнерусских памятниках мы не раз встречаем упоминание о славе русских князей, распространившейся далеко за пределами Руси. Так, в Ипатьевской летописи под 1111 г. говорится, что слава победы над половцами «и ко всимъ странамъ далнимъ, рекуще къ Грекомъ, и Угромъ, и Ляхомъ, и Чехомъ, дондеже и до Рима проиде». Имя Александра Невского, говорится в Житии этого князя, «нача слыти... по всѣмь странамъ и до моря Египетьскаго и до горъ Араратьскых и об ону страну моря Варяжьского, и до великаго Риму».

Кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днѣ Каялы, рѣкы Половецкия, Рускаго злата насыпаша. «Глагол «каять», «каяться» в текстах нецерковного характера употреблялся в значении — осуждать себя за совершенный опрометчиво поступок, одновременно осуждать и жалеть себя» (Л. А. Дмитриев. Глагол «каяти» и река Каяла в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 9, М. — Л., 1953, с. 33). Жиръ — богатство. Переносное значение глагола погрузити встречаем уже в «Повести временных лет»: «бог ... погрузить грехы наша в глубине». Характерно, что встречается аналогичная конструкция с словом дно: «въводяштаа человека въ дъно адово», «въ дно сердца въкоренятися». Петь славу Святославу и одновременно «каять» Игоря, чей поход состоится лишь два года спустя, невозможно. Но для автора «Слова» существенна не верность факту, а противопоставление успеха объединенного похода князей во главе с Святославом самочинному выступлению Игоря и Всеволода.

Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево. Седло — «злато», как «златы» все предметы княжеского обихода: шлем, стремя, «столъ» и т. д. Существуют различные мнения о значении слова кощей. Его толковали как «ездовая прислуга», «наездник» (Н. К. Дмитриев. О тюркских элементах русского словаря. — Лексикографический сборник. Вып. 3, М., 1958, с. 42). О. Сулейменов считает, что значение этого слова — «кочевник», «„кощей“ — это собирательное имя степняка» (О. Сулейменов. Кочевники и Русь. — «Простор», Алма-Ата, № 10, с. 109). Перевод в этом случае: «пересел из золотого седла в седло кочевника».

Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче. Крепостные стены древнерусских городов «достигали в высоту примерно 3—5 м. В верхней части их снабжали боевым ходом в виде балкона или галереи, проходящей вдоль стены с ее внутренней стороны и прикрытой снаружи бревенчатым же бруствером. В древней Руси такие защитные устройства назывались забралами» (П. А. Раппопорт. Древние русские крепости. Изд. «Наука» [М., 1965], с. 35). Метафора «унылы крепостные забрала» не чужда, как отметил В. Н. Перетц, культовым текстам древнейшей поры. Ср.: «Забрала Сионя да излѣют ... слезы день и нощь» (В. Н. Перетц. «Слово о полку Игореве» и древнеславянский перевод библейских книг. — ИпоРЯС, т. 3, кн. 1, с. 304).

А Святъславь мутенъ сонъ видѣ въ Киевѣ на горахъ. Вещий сон, исполненный загадочных образов, которые растолковывают царю (герою) его друзья, приближенные или «философы» — постоянный

498

мотив библейских книг, хроник, средневековых романов, летописей, фольклора (см.: Перетц, с. 238—246). Мутенъ — неясный, загадочный. Въ Киевѣ на горахъ — видимо, речевое клише. Во всяком случае мы встречаем его и в летописи: княжна Ефросинья, говорится в Ипатьевской летописи под 1198 г., «воспитана бысть в Кыевѣ на горахъ» (т. е. у киевского князя).

Си ночь съ вечера одѣвахуть мя, — рече, — чръною паполомою на кроваты тисовѣ; чръпахуть ми синее вино съ трудомь смѣшено. Комментаторы «Слова» обратили внимание, что сон Святослава «делится как бы на две неравные части, из которых первая относится к самому Святославу, вторая же имеет в виду зловещие явления природы, еще более усиливающие общее мрачное, гнетущее впечатление от сна в целом и от всех его «вещих» примет. Что эти приметы расположены в два параллельных ряда, видно из того, что рассказ Святослава о виденном им сне дважды и, конечно, неспроста возвращается к указанию на вечер, как на то время, когда, как ему казалось, начали совершаться затем описанные им события» (М. П. Алексеев. К «Сну Святослава» в «Слове о полку Игореве». — Слово о полку Игореве. Сб. исслед. и статей. М. — Л., 1950, с. 226). Одѣвахуть — исправлено из одѣвахътѣ по аналогии с чръпахуть, сыпахуть. Чръною паполомою — погребальным покрывалом (ср. зелену паполому). А. И. Кирпичников (К литературной истории русских летописных сказаний. — ИОРЯС, 1897, т. 2, кн. 1, с. 61) привел параллель из «Повести временных лет» по летописцу Переяславля-Суздальского, отсутствующую в других ее списках. Древлянский князь Мал видит во сне, что княгиня Ольга «дааша ему пръты многоценьны червены вси жемчюгом иссаждены и одѣяла чръны съ зелеными узоры». Черные одеяла (соответствующие паполомам «Слова») и жемчуг предвещают, как и в «Слове», смерть и горе, жестокую месть Ольги древлянам за убийство ее мужа. Если и не видеть здесь влияние образов «Слова», то несомненно интересен параллелизм символики. На кроваты тисовѣ. — Исследователи реалий «Слова» (Н. В. Шарлемань, Б. В. Сапунов) допускают, что кровать киевского князя действительно могла быть сделана из тиса, древесина которого отличается твердостью, долговечностью, красивым цветом. Слова тиса (тис), тисие, тисовый известны памятникам XII—XIII вв. В русском фольклоре часто упоминается «тесовая кровать»; исследователи полагают, что это позднее искажение «тисовой кровати» древности.

Великыи женчюгь — в русских поверьях видеть во сне жемчуг предвещает слезы, печаль.

Уже дьскы безъ кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣмъ. Кнѣсъ (в современном русском языке — «князек») — верхнее бревно под коньком кровли. У славянских народов существуют многочисленные поверья и приметы, связанные с «коньком»: так, считалось, что для облегчения кончины человека нужно приподнять «матицу» или «конек», что видеть во сне перерубленный или сломанный конек — дурная примета, сулящая смерть или несчастия. «То, что Святослав видит во сне исчезновение «кнеса» со своего терема, не только вполне естественно, но и окончательно разъясняет ему смысл всех предшествующих примет... «кнеса» нет, доски, которые он скреплял, повисли в воздухе, и сомнений не остается: Святославу грозит гибель,

499

смерть» (М. П. Алексеев. К «Сну Святослава» в «Слове о полку Игореве». — Слово о полку Игореве. Сб. исслед. и статей. М. — Л., 1950, с. 247—248).

Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху у Плѣсньска на болони, бѣша дебрь Кисаню и несошася къ синему морю. Предлагались различные исправления этого явно испорченного в Мусин-Пушкинском списке места. Большинство исследователей приняло лишь поправку — «босови» на «бусови» (т. е. «серые») и «не сошлю» на «несошася». Остальные поправки приняты лишь некоторыми комментаторами. Так, предлагалось читать: «бѣша дебрьски сани» с двумя толкованиями — «адские сани» или «живущие в дебрях змеи» (сань — «змея»). А. С. Орлов предлагал перевод: «У Плесньска в предградье были в расселинах змеи и понеслись к синему морю». Более вероятно другое понимание текста: вороны «възграяху» у Плесньска, были в дебри (лес в овраге, овраг) Кисаней и понеслись к синему морю. Большинство ученых сходятся во мнении, что Плесньск «Слова» — это плоскогорье вблизи Киева. Слово «Кисаню» Н. В. Шарлемань предлагал читать как «Кияню» (йотированное «а» вполне могло быть прочитано как «са»); по его мнению, «дебрь Кияня» — это лес в овраге, прорытом речкой (позднее — ручьем) Киянкой, в окрестностях Киева. Другие исследователи указывают на существование «дебри Кисаней» в Галиции. Бѣша дебрь Кисаню — пример употребления беспредложного вин. падежа (ср. аналогичное «копие приломити конець поля»), явление крайне редкое, но тем не менее известное древнерусским памятникам старшей поры. Перевод слова болонь (чаще — болонье) как «предгородье» не совсем точен. Болонь буквально — «заливной луг, низменность у реки». На болонье, у подошвы возвышенности, на которой располагался укрепленный город (крепость), первоначально пасли скот и разводили огороды, позднее по мере роста городов на болонье располагались городские предместья, посад. Так возникли новые значения этого слова, отмеченные, например, в словаре В. И. Даля: «предместье, слобода, околица». Однако в «Слове» болонь выступает в своем первоначальном значении. С. И. Котков указывает, что в актовых документах, территориально связанных с бывшей Черниговской землей, слово оболонье (болонь) обычно обозначает «заливной, поемный луг или подгорье» (С. И. Котков. Из старых южнорусских параллелей к лексике «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 17, М. — Л., 1961, с. 67). Он сообщает также о названии реки Плесны под Путивлем, что делает вполне вероятным образование «Плесньскъ» «Слова».

И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата». И. П. Еремин пишет: «В «Слове» князь Святослав узнает о поражении Игоря в Киеве, в летописи — в Чернигове; в «Слове» — от бояр своих, толкующих ему сон «мутен», в летописи — от прибежавшего в Чернигов дружинника Игорева «плъку» — Беловода Просовича. Здесь перестановка ... подсказана автору, как кажется, уже соображениями чисто идейного порядка: «великий», «грозный» Святослав, сторож земли Русской в изображении автора «Слова», хранитель лучших традиций славного прошлого Русской земли, разумеется, мог у него быть в этот момент только в Киеве, стольном городе «дедов» своих,

500

и узнать о поражении «соколов» ... разумеется, только от мудрых бояр своих, а не от безвестного дружинника, в панике прибежавшего сообщить о беде» (Еремин. Слово, с. 107—108).

Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями, а самою опуташа въ путины желѣзны. Глагол припѣшати долгое время считался уникальным, но недавно он обнаружен в таком же образном употреблении в тексте «Пчелы», сборника афоризмов XIII—XIV вв.: «Ум остръ николиже слыша святыхъ книгъ — аки она припѣшена птица, не может борзо възлѣтити». Припѣшати в тексте «Слова» — «лишить возможности взлететь», крылья как бы подрезаны саблями половцев. Опуташа въ путины желѣзны может быть сопоставлено с оборотами из других древнерусских текстов: «оковаша и путы желѣзными», «свяжеши ... путы желѣзы». Можно заметить, что сочетание «путы железны(е)» столь же устойчиво, как, например, «острые стрелы», «красная девица» и т. п. Меняется лишь глагол, и автор «Слова» выбирает однокоренной глагол опутати, достигая при этом определенного художественного эффекта. Сочетания однокоренных слов — прием, широко употребимый в фольклоре. А. П. Евгеньева приводит, однако, примеры и из памятников древнерусской литературы: «тля тлить», «пророци прорицали», «добытка добыли», «видѣти видѣние», «думу думати», «зарями озари», «плакатися плачем» и др. (А. П. Евгеньева. Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII—XX вв. М. — Л., 1963, с. 110 и далее). Прием этот не раз встречается и в «Слове»: «мосты мостити», «думою сдумати», «мыслию смыслити» и др.

Темно бо бѣ въ 3 день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста, и въ морѣ погрузиста, и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ, тъмою ся поволокоста. Два померкших солнца — два князя, возглавлявшие поход, — Игорь и Всеволод. Но кто же молодая мѣсяца? Выше уже говорилось (см. с. 486), что неизвестно, участвовали ли в походе два сына Игоря (Владимир и малолетний Олег), как говорится в Лаврентьевской летописи, или же один, как утверждает Ипатьевская летопись. Если принять версию Лаврентьевской летописи, то объясняется имя Олега, но остается непонятным, почему не назван старший сын Игоря, Владимир, об участии которого в походе говорят обе летописи. Высказывались различные предположения. Д. С. Лихачев допускает, что здесь «сознательный пропуск, очевидно объясняемый тем, что в Киеве знали о женитьбе Владимира на Кончаковне в плену и, следовательно, не могли рассматривать его как жертву похода. Вряд ли было бы уместно говорить о Владимире как о померкшем месяце в то самое время, когда в ставке Кончака ему пелась свадебная слава» (Лихачев. Комментарий, с. 428). Однако далее «Слово» не стремится умолчать о плене Владимира, рассказывает о споре Кончака и Гзы — «расстрелять ли соколенка злачеными стрелами» или «опутать красной девицей», славит Владимира наряду с Игорем и Всеволодом. И. П. Еремин высказал предположение, что имена Олега и Святослава — позднейшая вставка. В этом случае окажется, что первоначально под «молодыми месяцами» подразумевались Владимир Игоревич и Святослав Рыльский. Это тем более вероятно, во-первых, потому, что будет устранено противоречие: в обоих случаях в «Слове» будет говориться о четырех участниках похода («хотятъ

501

прикрыти 4 солнца» и «два солнца помѣркоста ... и съ нима молодая мѣсяца»); а во-вторых, метафора не будет соседствовать, как в Мусин-Пушкинском списке, с излишней конкретизацией: называя по именам молодых князей, автор разрушает символику всего образа. Но с другой стороны, нельзя забывать, что упоминание Олега сближает «Слово» с версией Лаврентьевской и сходных с ней летописей (см. также выше, с. 486).

В первом издании этот фрагмент читался иначе: после слов «тъмою ся поволокоста» следовало: «На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла: по Рускои земли прострошася Половци, акы пардуже гнѣздо, и въ морѣ погрузиста, и великое буиство подасть Хинови». Большинство издателей переносят слова «и въ морѣ ... Хинови», ставя их после слова поволокоста, одновременно исправляя подасть на подаста. Попытки восстановить первоначальное чтение этого места вызваны явным дефектом Мусин-Пушкинского списка. Но принятая в большинстве изданий перестановка не может считаться вполне удовлетворительной. При перестановке оказывается, что «въ морѣ погрузиста и великое буиство подасть Хинови» лишь «молодая мѣсяца», тогда как в центре внимания автора, несомненно, находятся возглавлявшие поход Игорь и Всеволод. Более убедительным представляется поэтому чтение, предложенное Р. О. Якобсоном, который переносит лишь слова «и въ морѣ погрузиста», помещая их притом после слова погасоста. В этом случае текст принимает следующий вид: «два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста и въ морѣ погрузиста, и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ (эти имена Р. О. Якобсон считает вставкой и предлагает опустить), тъмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла: по Рускои земли прострошася Половци, акы пардуже гнѣздо, и великое буиство подасть Хинови. Уже снесеся хула на хвалу ... уже връжеса Дивь на землю» и т. д. (Ср. Р. О. Якобсон. Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки. — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 119). О вероятности именно такого чтения в авторском тексте «Слова» может косвенно свидетельствовать текст «Задонщины», где имеется параллельный пассаж (цитирую по списку Истор. музея № 2060, добавления по списку Ундольского — в квадратных скобках): «Уже [бо по] Рускои земли простреся веселье [и буиство]. И възнесеся [в Унд.: воснесеся] слава руская на поганых хулу. Уже веръжено диво на землю».

И въ морѣ погрузиста. Море, упоминаемое здесь, — символический образ, несомненно перекликающийся с традиционными в древнерусской книжности упоминаниями, что разгромленные враги «потопоша» «въ рѣкахъ» (например: «и овии бѣгающе тоняху въ Сѣтомли, инѣ же въ инѣхъ рѣкахъ», «и тако бьеми, а друзии потопоша въ Снови», «и побѣгоша угри, и мнози истопоша в Вягру, а друзии в Сану». Ср. также в рассказе о походе Игоря по Ипатьевской летописи: «но наших Русь съ 15 мужь утекши... а прочии в морѣ истопоша»). Глагол погрузити(ся), напротив, ведет к традиционным библейским образам (ср.: «всю вражию погрузивъши в неи (пучине) крѣпость», «къ адовѣ пропасти многы погружаемы» и др.).

По Рускои земли прострошася Половци, аки пардуже гнѣздо.

502

Быстро передвигающиеся по русским княжествам отряды половцев сравниваются с пардусами (гепардами), отличающимися быстротой бега. Гепарды как охотничьи звери были известны на Руси. В Ипатьевской летописи под 1160 г. сообщается, что «да Святославъ Ростиславу пардусъ и два коня борза», с пардусом в «Повести временных лет» сравнивается Святослав («ходя акы пардусъ»), аналогично в Хронике Амартола: «скочи акы пардусъ съ многою силою». Но особенно любопытна приведенная В. Н. Перетцем выдержка из «Измарагда», где в ряду сравнений различных народов с животными (греков с лисицами, сербов с волками, венгров с рысями и т. д.) с пардусом сравнивается именно куманин, т. е. половец (Перетц, с. 263). Форма пардуже ошибочна, следовало бы пардуше.

И великое буиство подасть Хинови. Хинова в «Слове» упоминается трижды. Про князя волынского Романа и его брата говорится: «Тѣми тресну земля, и многи страны — Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела и Половци — сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи», «великое буиство подасть Хинови» известие о поражении Игоря. Наконец, Ярославна просит, чтобы ветер не метал «хиновьскыя стрѣлкы» на воинов ее мужа. Кто же такие хинове в «Слове»? А. И. Соболевский предложил видеть в этом слове обозначение гуннов, а М. Шефтель и Д. Моравчик, к мнению которых присоединяется и А. В. Соловьев (Восемь заметок к «Слову о полку Игореве». — Актуальные задачи изучения русской литературы XI—XVII веков (ТОДРЛ, т. 20), М. — Л., 1964, с. 365—369), считают, что под хиновой понимаются венгры, отождествлявшиеся в средневековье с гуннами или их потомками. Контексты «Слова» также позволяют предположить, что перед нами этническое наименование какого-то народа, а не одно из синонимичных наименований мусульманских народов вообще: хинова в «Слове» противопоставляется половцам, поскольку упоминается рядом с ними. Для автора «Задонщины» это название было совершенно неизвестным, он принял его за наименование татар: «от него же (Сима, сына библейского Ноя. — О. Т.) родися хиновя поганые татаровя бусормановя. Тѣ бо на рекѣ на Каялѣ одолѣша родъ Афѣтовъ».

Уже снесеся хула на хвалу ... уже връжеса Дивь на землю. Этот образ по-разному использован «Задонщиной» и «Сказанием о Мамаевом побоище». В «Задонщине» — антитеза трагической картине «Слова»: «Уже жены рускыя въсплескаша татарьским златомъ. Уже [по] рускои земли простреся веселье и възнесеся слава руская на поганых хулу. Уже веръжено диво на землю». В «Сказании» же, как обратил внимание Л. А. Дмитриев, параллель более близка текстуально и так же, как и в «Слове», входит в описание торжества врагов: «начаша погании одолевати крестьян. Уже бо восияет хула на хвалу, уже бо вержется диво на землю» (список ГИМ, собр. Уварова, № 802), что свидетельствует о самостоятельном обращении этого памятника к «Слову о полку Игореве» (см.: Л. А. Дмитриев. Вставки из «Задонщины» в «Сказании о Мамаевом побоище» как показатели по истории текста этих произведений. — «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М. — Л., 1966, с. 437). Характерно, что, подражая «Слову», «Сказание» заимствует из него и образ «дива», совершенно механически

503

вводя его в свой текст. Еще более сложный путь прошло заимствование из «Слова», попавшее в «Сказание» через посредство «Задонщины». В списках Распространенной редакции «Сказания» образ «дива» совершенно деформировался: «Вознесеся слава руская на поганых, уже бо ввержен скипетр на землю» (см.: Н. С. Демкова. Заимствования из «Задонщины» в текстах Распространенной редакции «Сказания о Мамаевом побоище». — «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М. — Л., 1966, с. 476). Приведенные примеры показывают, насколько сложны оказались метафоры «Слова» подражателям XV—XVI веков.

Се бо Готския красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю. Объясняя, почему в «Слове» упоминаются именно готские девы, В. В. Мавродин предполагает, что речь идет о готах, населявших район Тамани, места, которым мог также угрожать поход Игоря в случае его удачи (В. В. Мавродин. Очерки истории левобережной Украины. Л., 1940, с. 267). Русское злато — это, возможно, драгоценности, захваченные половцами во время их похода на Русь после разгрома Игоря: Ипатьевская летопись сообщает, что, взяв город Римов, враги «ополонишася полона», что Кза (Гзак «Слова») «повоевал» и пожег окрестности Путивля и т. д. Но скорее всего перед нами чисто поэтический образ торжествующих недругов Руси.

Поютъ время Бусово, лелѣютъ месть Шароканю. Существуют различные догадки по поводу имени Бус. О. Огоновский предположил («Слово о плъку Игоревѣ» — поетичний памятник руської письменности XII в. У Львові, 1876), что имеется в виду Бос (Боус, Бооз), князь антов, предков славян, разбитый готским королем Винитаром в 375 г. Едва ли здесь имеется в виду это событие 800-летней давности, которое должны были не только помнить готы, но и знать русский поэт, автор «Слова». Если здесь вообще имеется в виду имя, то, может быть, речь идет о другом, более близком и известном как готам, так и русским историческом лице? В. Н. Перетц предполагал, что имеется в виду какой-либо половецкий хан. Шароканъ (Шарукан) — половецкий хан, потерпевший в 1107 г. поражение от русских князей, предводительствуемых киевским князем Святополком. В этой битве, по сообщению Лаврентьевской летописи, половцы «ужасошася, от страха не възмогоша ни стяга поставити, но побѣгоша», а сам хан Шарукан «едва утече». Позднее Владимир Мономах и сам ходил на Дон, «ко граду Шаруканю». Сын Шарукана, Отрок, вынужден был уйти в Абхазию и вернулся в родные степи лишь после смерти Мономаха. Кончак, сын Отрока и внук Шарукана, естественно стремился отомстить за бесславие предков. Полагают, что этим и объясняется «котора», возникшая, по словам Ипатьевской летописи, между Кончаком и Кзой после поражения Игоря: «молвяшеть бо Кончак: «Поидемъ на Киевьскую сторону, гдѣ суть избита братья наша и великый князь нашь Боняк». А Кза молвяшеть: «Поидем на Семь, гдѣ ся осталѣ жены и дѣти, готовъ намъ полонъ собранъ...». И тако раздѣлишася на двое». Кончак пошел к Переяславлю, а Кза, видимо, отправился в Черниговщину, так как летопись упоминает разоренные им окрестности Путивля. Боняк и Шарукан были разбиты в одной битве, поэтому месть за Боняка являлась одновременно и местью за Шарукана.

504

Тогда великии Святъславъ изрони злато слово слезами смѣшено. Этот образ имеет стилистические параллели в литературе Киевской Руси. В летописи также говорится, что Святослав Киевский, услыхав о поражении Игоря, «вельми воздохнувъ, утеръ слезъ своих и рече: «О люба моя братья...» (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Сходное выражение находим и в «Повести об Акире» (XI в.): «Напрасно человѣкъ въ воборзѣ изронить слово и послѣ каеться». «Литературный характер «злата слова», — пишет И. П. Еремин, — не подлежит сомнению уже по одному тому, что и летописная речь Святослава производит впечатление известной литературной переработки действительно сказанных Святославом слов, — как кажется, не без прямого влияния «Слова» (о возможном влиянии «Слова» на летописный рассказ свидетельствуют, с моей точки зрения, та деталь, что Святослав в этом рассказе свою речь произнес «утер слез своих», и упоминание в этом рассказе реки Каялы... — примеч. И. П. Еремина): на ней во всяком случае отчетливо заметен след попытки летописца показать Святослава в характерном для «Слова» образе не только старца, горько оплакивающего приключившуюся с его «сыновьями» беду, но и политического патриарха земли Русской вопреки исторической правде» (Еремин. Слово, с 109). Слезами, по предположению С. П. Обнорского, в результате ассимиляции из «съ слезами».

О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити. Сыновець — племянник. Святослав называет так своих двоюродных братьев, Игоря и Всеволода, как киевский князь, старший по феодальной иерархии. Цвѣлити — видимо, «мучить, терзать, приносить кому-л. горе».

Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена. Сердца князей словно выкованы из булата и закалены «в буести». Что значит здесь «в буести»? Б. А. Рыбаков высказал предположение, что метафора связана с процессом изготовления оружия: «Существует своеобразный способ закалки оружия: раскаленный выкованный клинок, поставленный вертикально лезвием вперед, вручается всаднику, который гонит коня с возможной быстротой. При этом пламенный, харалужный клинок закаляется в воздушной струе» (Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. М. — Л., 1949, с. 236). В этом случае буесть может быть связана с представлением о буйном ветре. Любопытную параллель этому образу находим и в фольклоре. В свадебном причете поется:

(У свекра...) сердце каменно,
в буести заковано,
в булате сварено

«В этих двух строках «переменились местами» лишь параллельные обстоятельственные слова: «в буести» и «в булате» (харалузе)» (Л. С. Шептаев. Заметки к древнерусским литературным памятникам. — ТОДРЛ, т. 13, М. — Л., 1957, с. 427).

А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовои брата моего Ярослава. Ярослав — брат Святослава Киевского, черниговский князь.

Съ Черниговьскими былями, съ Могуты, и съ Татраны, и

505

съ Шельбиры, и съ Топчакы, и съ Ревугы, и съ Ольберы. У Ярослава были отряды наемников тюркского происхождения. Так, отправляясь в поход, Игорь, по сообщению Ипатьевской летописи, «у Ярослава испроси помочь — Ольстина Олексича, Прохорова внука, с коуи (ковуи — одно из тюркских племен. — О. Т.) черниговьскими». Ориенталист С. Е. Малов считал, что в «Слове» перечисление «титулов, чинов или, скорее, прозвания высоких лиц из тюрков», и нашел для некоторых из тюркизмов возможные этимологии: ольберъ — «богатырь, герой», шельбиръ — возможно, контаминация слов джелеб («невольник-воин») и челеб («принц крови, господин»), ревугы — «герои, сильные», могуты — «сильные, знающие» и т. д. (С. Е. Малов. Тюркизмы в языке «Слова о полку Игореве». — ИОЛЯ, 1946, т. 5, вып. 2., с. 130 и след.).

Нъ рекосте: «Мужаимѣся сами: преднюю славу сами похитимъ, а заднюю ся сами подѣлимъ». Эти слова относятся к Игорю и Всеволоду. Д. С. Лихачев, комментируя их, пишет: «Слово передняя в древнерусском относилось к прошлому, когда речь шла о времени, точнее к началу какого-то определенного промежутка времени, задняя же — к недавно случившемуся, ко времени последних событий, к завершению какой-то цепи событий, иногда к будущему. Значения наших слов прошлое и настоящее лишь условно, с большим приближением, могут быть здесь применены... Смысл этих слов в том, что Игорь и Всеволод своим походом на половцев собирались «похитить» славу прежних чужих походов на половцев и поделить между собой славу своего нового совместного, последнего похода на половцев. ...О том, что слово похитить уместнее к прошлому, чем к будущему, показывают следующие сходные места «Слова»: «притрепа славу дѣду своему Всеславу», «уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ», и «разшибе славу Ярославу». «Притрепать», «расшибить», «похитить» (последнее в особенности) можно лишь чужую славу, славу уже приобретенную кем-то, но не будущую» (Д. С. Лихачев. Из наблюдений над лексикой «Слова о полку Игореве». — ИОЛЯ, 1949, т. 8, вып. 6, с. 552—553). Н. А. Мещерский предложил убедительное толкование слова похытити как «поддержать» (Н. А. Мещерский. К изучению лексики и фразеологии «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 45): «прошлую славу сами поддержим, новую славу сами разделим».

Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнѣзда своего въ обиду. Большинство комментаторов приняло объяснение этого места Н. В. Шарлеманем: «Выражение «въ мытехъ» и до настоящего времени сохранилось кое-где среди охотников; этим термином обозначают линьку, главным образом тот период, когда молодая птица надевает оперение взрослой птицы, т. е. достигает половой зрелости. Птицеводам хорошо известно, с какой отвагой прогоняет сокол от своего гнезда даже значительно более сильного, чем он сам, орла-беркута» (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 6, М. — Л., 1948, с. 112). Сходный образ встречается в «Повести об Акире Премудром»: «Егда бо соколъ трехъ мытеи бываетъ, он не даетъ ся съ гнѣзда своего взяти».

Се у Римъ кричатъ подъ саблями Половецкыми, а Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глѣбову! Ипатьевская летопись рассказывает,

506

что половцы «приступиша к Римови (город в Переяславском княжестве. — О. Т.). Римовичи же затворишася в городѣ и возлѣзъше на заборолѣ. И тако божиимъ судомъ летѣста двѣ городници с людми тако к ратнымъ». Это несчастье привело к сдаче города и пленению его жителей. Захват Римова и страдание его защитников и изображает «Слово». Володимиръ — это Владимир Глебович, князь Переяславля Южного. По словам летописи, он, «дерзъ и крѣпокъ к рати», «выеха из города (Римова. — О. Т.) и подче к нимъ (половцам. — О. Т.) и по немь мало дерьзнувъ дружинѣ. И бися с ними крѣпко, и обьступиша мнозии половцѣ. Тогда прочии видивше князя своего крѣпко бьющеся, выринушася из города и тако отъяша князя своего, язьвена сущи треми копьи» (в «Слове» — «подъ ранами»). В «Задонщине» это место также нашло отражение, но в контаминации с фразой из того же «Слова» («Дивъ кличетъ връху древа»): «А уже диво кличет под саблями татарьскими, а тем рускым богатырем под ранами». Неясность текста «Задонщины» в сравнении с лаконичным и исторически достоверным рассказом «Слова» не оставляет сомнения в первичности последнего.

Этими словами, как считает сейчас большинство исследователей, заканчивается «золотое слово», приписываемое Святославу. Последующие обращения к князьям принадлежат уже автору «Слова». Действительно, мог ли киевский князь, даже почти независимых от него Игоря и Всеволода называвший в том же «Слове» «сыновцами», вдруг обращаться к Всеволоду Юрьевичу Владимиро-Суздальскому — «великыи княже», а к Ярославу Осмомыслу — «господине», мог ли говорить о том, что Ярослав «отворяет Киеву врата» или напоминать тому же Всеволоду, что киевский «стол» является для него «отчим» и т. д.? Но при этом нельзя забывать и о литературной природе «Слова», о характере его повествования, которое «от повествования летописного или агиографического... резко отличается прежде всего тем, что никогда, как правило, не ставит себе каких-либо информационных задач; не столько факты интересуют оратора, сколько показ своего отношения к ним, не столько внешняя последовательность событий, сколько их внутренний смысл» (Еремин. Слово, с. 103). Эта специфика «Слова», как памятника «политического красноречия» (термин И. П. Еремина) по преимуществу, объясняет и многие исторические «неточности» следующих далее характеристик князей.

Великыи княже Всеволоде! Не мыслию ти прелетѣти издалеча, отня злата стола поблюсти? Н. С. Тихонравов и В. А. Яковлев предлагали конъектуру: «не мыслиши ти»; А. А. Потебня: «не мысль ли у ти»; Е. В. Барсов: «не мысль ли есть ти»; Вс. Миллер и В. Н. Перетц: «не мыслию ль ти». Метафорическое изображение полета мысли мы находим и в других древнерусских текстах, например (в переводе): «усмири волнующееся море страстей и перелети бесстрастными крыльями» или «затем крылья даны птицам, чтобы вырвались из тенет, для того разум дан человеку, чтобы избежал греха». Образ «Слова» интересно сопоставить также с летописным текстом, непосредственно предшествующим описанию похода Игоря Святославича. Игорь, укорив Ярослава Черниговского за то, что он отказал в помощи своему брату, Святославу Киевскому, хочет сам ехать ему вслед и вместе с ним отправиться в поход против половцев. На это

507

дружина ему отвечает: «Княже! Потьскы (т. е. как птица. — О. Т.) не можешь перелетѣти: се приѣхалъ к тобѣ мужь от Святослава в четвергъ а самъ идеть в недѣлю ис Кыева, то како може, княже, постигнути!» (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Всеволод Юрьевич (известный позднее как Всеволод Большое Гнездо) был могущественным князем северо-восточной Руси, имени которого, по словам летописца, «трепетаху вся страны» и слух о котором «изыде» «по всеи земли». Киевский стол для Всеволода «отень», поскольку отец его, Юрий Долгорукий, умер киевским князем. Д. Н. Альшиц сообщает интересный факт: в «Степенной книге» (XVI в.) в «Шестой степени», посвященной Всеволоду Юрьевичу, не упоминаются действительные походы, осуществленные этим князем, но зато ему приписывается участие в борьбе с половцами в 1184—1185 гг. Рассказ об этом носит особое заглавие: «О добродетелях самодержьца... и о победе на Половцы и о зависти Ольговичев и о милости Всеволожи». Там, в частности, утверждается, что организатором похода на половцев 1184 г. (в «Степенной книге» — 1186 г.) был не Святослав Киевский — один из центральных персонажей «Слова», — а Всеволод Юрьевич. За описанием победы князей, «ходящих по повелению Всеволода», следует рассказ о том, что «сему позавидеша Ольгови внуци» и без разрешения Всеволода «идоша на половьцы и многу сотвориша победу... и в Лукоморье словохотием приидоша и сами от половець победишася и без вести быша». Затем, вопреки исторической действительности и как бы отвечая на тщетный призыв автора «Слова» («не мыслию ти прилетѣти издалеча»), «Степенная книга» повествует, будто бы «Всеволод умилосердися о них (т. е. Игоре и его соратниках)... сам подвижеся на половцы, всячески тьщашеся освободити плененных своих. Половцы же и с вежами своими бежа к морю». Д. Н. Альшиц установил, что подробности этого мнимого похода взяты из рассказа Лаврентьевской летописи о походе Всеволода на половцев в 1199 г. «Официальные книжники XVI в., — пишет далее Д. Н. Альшиц, — признали силу «Слова о полку Игореве», так как в выборе материала для своего построения пошли не за действительностью и документами, а за автором «Слова», избравшим поход Игоря основой своего повествования. Не считая для себя возможным пройти мимо «Слова», они пустились в прямую полемику против изображения автором «Слова о полку Игореве» трех его весьма значительных героев. Если он гиперболизировал роль Святослава Киевского в происходивших событиях, то они ее вовсе зачеркнули. Если он с укоризной в бездействии обращался к Всеволоду и Роману, то они сочинили версию об их решающем участии в событиях» (Д. Н. Альшиц. Легенда о Всеволоде — полемический отклик XVI в. на «Слово о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 69).

Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощеи по резанѣ. Ногата и резана — денежные единицы. В Новгородской 1-й летописи под 1169 г. говорится, что пленных суздальцев «купляху... по 2 ногатѣ». Резана упоминается в берестяных грамотах начиная с XI в. («Възми у господыни тринадесяте рѣзанѣ»). Смысл этой фразы: если бы могущественный суздальский князь пошел войной на половцев, то рабы-кочевники были бы баснословно дешевы.

Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти, удалыми

508

сыны Глѣбовы. Шереширы — видимо, название какого-то оружия. Сыны Глебовы — сыновья Глеба Ростиславича, рязанские князья. Летопись упоминает об их участии в военных походах Всеволода (ср. в Ипатьевской летописи под 1180 г.: «и посла Всеволодъ Рязанские князи»).

Ты, буи Рюриче, и Давыде! Рюрик Ростиславич в 80-е годы владел всей Киевской землей, за исключением самого Киева, уступленного им Святославу Всеволодовичу. Летопись рассказывает, как в 1180 г. Рюрик, одержав победу над половцами, которых призвал к себе на помощь Святослав, тем не менее «ничто же горда учини, но возлюби мира паче рати, ибо жити хотя въ братолюбьи... И размысливъ с мужи своими, угадавъ, бѣ бо Святославъ старѣи лѣты и урядився с нимь: съступися ему старѣишиньства и Киева, а собѣ [възмя] всю Рускую землю... и тако живяста у любви» (Ипатьевская летопись). Давид — брат Рюрика, смоленский князь. После поражения Игоря Святослав обратился «ко Святославу (Черниговскому. — О. Т.) и ко Рюрикови и ко Давидови и рече имъ: „Се половьци у мене, а помозите ми!“» Святослав и Рюрик пришли на помощь, а Давид со своими смолянами, пробыв некоторое время у Треполя, по совету дружины «возвратился опять» (т. е. повернул назад).

Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными, на полѣ незнаемѣ? Смысл этих слов не совсем ясен, полагают, что имеются в виду битвы с половцами в 1183 и 1185 гг. Однако, во-первых, эти битвы, судя по летописи, принесли Рюрику довольно легкую победу, тогда как в «Слове» говорится скорее о жертвах, понесенных в бою, а во-вторых, летописи не сообщают, что в этих битвах участвовал и Давид Ростиславич. По предположению Б. А. Рыбакова, здесь имеется в виду битва 1177 г., когда из-за медлительности Давида Ростиславича братья понесли поражение от половцев (Б. А. Рыбаков. Отрицательный герой «Слова о полку Игореве». — Культура древней Руси. М., 1966, с. 240—241). В. Н. Перетц предлагал после слова «ваю» (ваши) в первом случае вставить «вои»; опущение этого слова, сходного по написанию с предыдущим, вполне возможно. Акы тури — см. выше, с. 479.

На полѣ незнаемѣ — далеком, неведомом, в Половецкой земле.

Галичкы Осмомыслѣ Ярославе! Существовало немало попыток объяснить эпитет Осмомысл, примененный к галицкому князю Ярославу лишь в «Слове». Ф. И. Покровский полагал, что имеются в виду восемь наиболее важных забот, тревоживших князя (Ф. И. Покровский. Ярослав «Осмомысл». — Сб. статей в честь А. И. Соболевского. Л., 1928, с. 198—202); заботы эти, по его мнению, перечисляются в «Слове» далее: подперъ горы Угорскыи... заступивъ Королеви путь, затворивъ Дунаю ворота и т. д. П. В. Булычев (Что значит эпитет «Осмомыслъ» в «Слове о полку Игореве»? — Русский историч. журнал, кн. 8. Пгр., 1922, с. 1—7) считал, что речь идет о восьми греховных помыслах. Выдвигались и другие гипотезы.

Ипатьевская летопись дает Ярославу Осмомыслу такую характеристику: «Бѣ же князь мудръ и реченъ языкомъ, и богобоинъ (вм. богобоязнив. — О. Т.), и честенъ в земляхъ и славенъ полкы. Гдѣ бо бяшеть ему обида, самъ не ходяшеть полкы своими водами (?), бѣ бо ростроилъ (полагают: «устроил, привел в порядок») землю

509

свою; и милостыню силну раздавашеть, страныя (т. е. странствующих, купцов, паломников и т. д.) любя, и нищая кормя, черноризискыи чинъ любя и честь подавая от силы своея и во семь законѣ ходя». Летописец приписывает князю и такие слова, с которыми умирающий князь обратился к «мужем своим»: «Се азъ одиною худою своею головою ходя удержалъ всю Галичкую землю».

Исследователи уже обращали внимание на дату смерти Ярослава — 1187 г. и полагали на этом основании, что «Слово» могло быть написано в этом году, ибо какой мог быть смысл обращаться к умершему князю с призывом «стрелять Кончака». Однако вероятнее предположить, что обращение к Ярославу Осмомыслу вызвано не столько надеждами на его помощь, сколько его близостью к герою «Слова»: жена Игоря была дочерью Ярослава Осмомысла. Поэтому призыв к Ярославу мог носить в какой-то мере литературно-условный, риторический характер.

Высоко сѣдиши на своемъ златокованнѣмъ столѣ. Автор «Слова» имел в виду расположение галицкого кремля на высокой, до 75 метров, горе.

Подперъ горы Угорскыи своими желѣзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота. По поводу употребления в «Слове о полку Игореве» и «Молении Даниила Заточника» титула король А. И. Лященко писал: «Наша летопись в XI и XII веках знает только одного соседнего короля — венгерского; властителей польского и чешского она или вовсе не титулует, ограничиваясь указанием их имен... или называет князьями. ...«Король», без более точного указания, — в южнорусских летописях — король Венгрии» (А. И. Лященко. Из комментария к «Молению» Даниила Заточника. — Историко-литературный сборник, посвященный В. И. Срезневскому. Л., 1924, с. 415). Эта терминологическая точность «Слова» — одно из многих свидетельств его древности.

Летописи не дают возможности прокомментировать отношения Ярослава с Венгрией, особенно в 70—80-е годы XII в.; Киевская летопись (составная часть Ипатьевской летописи, содержащая сведения о событиях XII в.) вообще довольно скупо информирует нас о деятельности галицкого князя, соперника киевских князей.

Меча бремены чрезъ облаки. В первом издании и Екатерининской копии — времены. Однако у Н. М. Карамзина в его выписках из «Слова» — бремены. Из этого чтения исходит и перевод первого издания, где говорится: «бросая тягости чрез облака». Бремены ошибочно вместо бремена, но облаки (а не облака) правильно: в древнерусском языке слово облакъ — мужского рода.

Суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землямъ текутъ. Отметим одну особенность стиля «Слова», идущую от его риторической, ораторской природы, — наличие повторяющихся или слегка варьируемых сочетаний слов: ср. суды рядя и людемъ судяше, князем грады рядяше; грозы твоя по землямъ текутъ и печаль жирна течетъ средь земли Рускыи; поля чрьлеными щиты прегородиша, кликомъ поля прегородиша и загородите полю ворота; притре[пе]талъ... харалужными мечи и притрепанъ Литовскыми мечи; скочи влъкомъ и скочи съ него босымъ влъкомъ; ничить трава жалощами и уныша цвѣты жалобою и т. д.

К обороту суды рядя находим параллели в древнерусских текстах:

510

«рядовъ всихъ не могу рядити», «судити и рядити игумену», «и не идучѣ къ суду и урядилися рядомъ», «и поча ряды рядити», «а бес посадника... суда не судити».

Отворяеши Киеву врата. Отворить ворота городу — значит захватить его. В 1159 г. Ярослав Осмомысл, волынский князь Мстислав и Владимир Дорогобужский овладели Киевом.

Стрѣляеши... салтани за землями. Смысл этой фразы остается пока неясным.

А ты, буи Романе, и Мстиславе! Храбрая мысль носитъ ваю умъ на дѣло. Буй Роман — Роман Мстиславич Волынский и Галицкий. Кто такой Мстислав — неизвестно. Предполагают, что это либо двоюродный брат Романа — Мстислав Ярославич Пересопницкий, либо Мстислав Всеволодович Городенский.

Высоко плаваеши на дѣло въ буести, яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буиствѣ одолѣти. Н. В. Шарлемань так объясняет это место: «Крупные хищные птицы могут «ширяться», т. е. парить преимущественно тогда, когда есть течение ветра. ...Термин «ширяться» сохранился в украинском языке как единственное слово для обозначения парения» (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 6, М. — Л., 1948, с. 112).

Суть бо у ваю желѣзныи паворзи подъ шеломы Латинскими. В первом издании, Екатерининской копии и выписках Н. М. Карамзина читается: «у ваю желѣзныи папорзи». Неизвестное другим памятникам слово папорзи Ф. И. Буслаев предложил исправить на паперси и переводить «латы». В. Н. Перетц выдвинул конъектуру поперьсци с тем же значением. Ю. М. Лотман предложил исправление папорзи на павор(о)зи со значением «ремешок, прикрепляющий шлем к подбородку» (Ю. М. Лотман. О слове «папорзи» в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 39). Эта конъектура находит и палеографическое обоснование: в слове павор(о)зи, написанном полууставом, «квадратное» в легко могло быть спутано с п. Ю. М. Лотман приводит пример опущения одного из безударных гласных в том же слове: паврозы. Существенно, что слово паворзи зафиксировано в древнерусских текстах. Однако конъектура эта все же недостаточно объясняет текст. Во-первых, в обобщенной картине могущества волынского князя и его брата не слишком ли незначительная деталь — вид завязок под шлемами? Во-вторых, неясной оказывается в этом случае следующая фраза: «Тѣми тресну земля». А. С. Орлов предложил исправление на паропци («молодые воины»). Желѣзные в этом случае — «крепкие, сильные». Ср. также «железные полки», дважды упоминаемые в «Слове». Папорзи могло возникнуть из паропци в результате «обратного» написания буквосочетания роп, превратившегося в пор. Сложнее объяснить смешение ц и з. Паропци (паробци) — «молодые воины, слуги» — нередко упоминаются в древнерусских текстах. Латинские шлемы волынских князей, как полагают, — намек на их полупольское происхождение и постоянные связи с Польшей.

Тѣми тресну земля, и многи страны — Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела и Половци. Что значит тресну земля — неясно. Словари фиксируют для глагола треснути значения «загреметь, затрещать». В «Слове» в обоих случаях (ср. «уже тресну нужда на волю») выступает

511

иное, видимо утраченное позднее и бесспорно переносное значение. Хинова — см. выше, с. 502. Ятвяги — одно из литовских племен. Ипатьевская летопись упоминает о походах Романа на ятвягов лишь под 1196 г.: «Тое же зимы ходи Романъ Мьстиславичь на ятвягы отомьщиваться, бяхуть бо воевали волость его. И тако Романъ вниде в землю ихъ. Они же не могучи стати противу силѣ его и бѣжаша во свои тверди, а Романъ пожегъ волость ихъ и, отомъстився, возратися во свояси». Однако в позднем источнике, Хронике Феодосия Сафоновича (конец XVII в.), читаем под 1174 г.: «Тыхъ же часовъ Литва зъ Ятвѣгами, люде лѣсныи, собравшися силою сполною, въбѣгли въ княжения Рускии и побрали великии користи, волость попустошивши. Довѣдавшися о томъ, князь киевский Романъ зъ корист(ь)ю ихъ утекаючихъ догналъ зъ своимъ войскомъ и розбивши ихъ... много Литвы и Ятвѣжовъ поималъ» (цит. по кн.: Перетц, с. 279). Поздние летописи сохранили и поговорку, которая якобы была сложена в то же время: «Романе, Романе, худымъ живишься, литвою орешъ» (Роман, по словам летописца, заставлял пленных пахать и корчевать пни). Однако и современная Роману летопись дает этому князю восторженную характеристику: «По смерти же великаго князя Романа, приснопамятнаго самодержца всея Руси, одолѣвша всимъ поганьскымъ языком ума мудростью... устремил бо ся бяше на поганыя, яко и левъ, сердитъ же бысть, яко и рысь, и губяше, яко и коркодилъ, и прехожаше землю ихъ яко и орелъ, храборъ бо бѣ яко и туръ» (Ипатьевская летопись под 1201 г.). Деремела — по предположению А. В. Соловьева, одно из ятвяжских племен (А. В. Соловьев. Деремела в «Слове о полку Игореве». — Исторические записки, 1948, № 25, с. 100—103).

Сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша — традиционная формула покорности победителю. Ср. в «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия: «повергъшим оружие и предавшимся вам отдам живот» (т. е. сохраню жизнь) или в летописи: «прочии вскорѣ повергше оружия побѣгоша» (Софийская 1-я летопись под 1299 г.). В первом издании: «главы своя поклониша». О правильности принятого исправления свидетельствует косвенно параллельный текст «Задонщины»: «поганые оружия своя повергоша на землю, а главы своя подклониша под мечи руские».

Нъ уже, княже, Игорю утръпѣ солнцю свѣтъ. Как понимать это восклицание? Как обращение к Игорю («нъ уже, княже Игорю, утръпѣ...») или же как призыв к Роману Мстиславичу? В данном издании принята вторая точка зрения. Действительно, хотя автор обращается к Роману и Мстиславу, бесспорно, что в центре внимания именно Роман (ср.: «А ты, буи Романе... Высоко плаваеши на дѣло...»). К Роману обращается автор и здесь, сообщая, что «Игорю утръпѣ солнцю свѣтъ» (т. е. для него поблек свет солнца, вновь употребление «дательного принадлежности») и что «Игорева храбраго плъку не крѣсити» (в противном случае это восклицание совершенно непонятно). «Дон тебя, князь, кличет, — продолжает автор, — и зовет князей отомстить, ибо Ольговичи (т. е. Игорь и Всеволод) уже доспѣли на брань».

Древо не бологомъ листвие срони. Не бологомъ — не к добру. Полногласная форма болого помимо «Слова» зафиксирована лишь в одном контексте Новгородской 1-й летописи («зане же ему болого

512

дѣялъ» или «бологодѣялъ»). Кроме того, в древнерусском источнике зафиксировано слово болозѣ в наречной функции со значением «хорошо». Слово болозе широко распространено и в народных говорах (см.: Виноградова. Словарь, с. 58—59). В. Н. Перетц сообщает, что неожиданно опадающая листва по представлениям многих народов предвещает несчастье или сопутствует ему (Перетц, с. 282).

Инъгварь и Всеволодъ, и вси три Мстиславичи. Ингварь и Всеволод — сыновья князя Ярослава Изяславича Луцкого. Под Мстиславичами же, — пишет Д. С. Лихачев, — «имеются в виду единственные в ту пору на Руси три брата — сыновья Мстислава Изяславича — Роман, Святослав и Всеволод (эта мысль подсказана мне Ив. М. Кудрявцевым). Все эти три Мстиславича, как и Инъгварь и Всеволод, были князьями волынскими — вот почему они объединены в едином обращении к ним. Они не названы по имени, так как автор «Слова» уже назвал только что выше одного из них — Романа. В этом месте он повторяет свое обращение к Роману, объединяя его со всеми его волынскими братьями. Он говорит «и вси три Мстиславичи», подчеркивая этим, что речь перед тем шла только об одном Мстиславиче, а теперь идет о всех. Повторение это вполне естественно: автор «Слова» обращается к волынским князьям Инъгварю и Всеволоду и объединяет свое обращение к ним с обращением ко всем другим волынским князьям: «Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи» — здесь перечислены все волынские князья» (Лихачев. Комментарий, с. 447).

Не худа гнѣзда шестокрилци. Слово шестокрильць помимо «Слова» обнаружено пока лишь в одном древнерусском источнике — Изборнике 1076 г. И это слово и его синонимы (шестокрилъ, шестокрильныи) обозначали ангелов (серафимов). Объяснить с помощью этих параллелей образ «Слова» не представлялось возможным. Н. В. Шарлемань высказал предположение, что шестокрильцами могли называть соколов, «у которых обычное для большинства птиц... деление оперения крыла на три части... особенно ясно видно во время полета. Таким образом, весь летательный аппарат сокола состоит как бы из шести частей, отсюда — «шестокрилци» (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 6, М. — Л., 1948, с. 113). Но и это наблюдение не объяснило еще до конца образ «Слова». Однако эпитет «шестокрилец» в применении к герою витязю встречается в эпической поэзии южных славян (см.: Дылевский. Лексические и грамматические свидетельства, с. 191). На основании этих данных и сопоставлений с новогреческим языком А. В. Соловьев резюмирует, что «слова «шестокрил, шестокрильц» обозначали... одинаково библейского серафима, быстрого сокола и, наконец, быстрого удалого витязя» (А. В. Соловьев. Восемь заметок к «Слову о полку Игореве». — Актуальные задачи изучения русской литературы XI—XVII веков (ТОДРЛ, т. 20), М. — Л., 1964, с. 371).

Загородите полю ворота своими острыми стрѣлами. Этот образ перекликается со словами Святослава Киевского, будто бы сказанными им после известия о поражении Игоря: «Не воздержавше уности, отвориша ворота на Русьскую землю!» (Ипатьевская летопись под 1185 г.).

Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми

513

мечи о шеломы Литовския, притрепа славу дѣду своему Всеславу, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавѣ травѣ притрепанъ Литовскыми мечи. Летопись не упоминает этого князя, по всей вероятности сына Василька Полоцкого и правнука Всеслава Полоцкого. Комментируя этот эпизод, И. П. Еремин подчеркивал его органичность в композиционной структуре «Слова», нередко прибегающего к антитезе. «В целях противопоставления введен автором «Слова» и рассказ о героической смерти на поле брани Изяслава Васильковича, единственного полоцкого князя сего времени, который решился последовать примеру своих славных предков. Рассказ проникнут гневным упреком полоцким князьям за их бездеятельность, их равнодушие к судьбе Русской земли, их крамолы, раздирающие единство Руси в пользу поганых. Смерть Изяслава Васильковича в бою с литовцами противопоставляется здесь бесславию современных автору «Слова» полоцких князей, забывших о своем долге стеречь Русскую землю» (Еремин. Слово, с. 115). Композиционное противопоставление усиливается и словесной антитезой: «притрепа славу» — «а сам — притрепан». Интересный комментарий к этому противопоставлению привел Д. Наумов. По поводу первого употребления глагола «притрепать» он пишет: «Совершенно очевидно... что в данном случае слово «притрепать» никак не может означать осуждения действий Изяслава по отношению к дедовской славе. Кроме того, начало фразы совершенно отчетливо противопоставлено ее окончанию, что грамматически выражено союзом «а»... Убедительным подтверждением правильности понимания рассматриваемого отрывка из «Слова» являются примеры из народного творчества, где слово «притрепать» в одном и том же контексте употребляется в противоположных значениях: „порубить“ и „приласкать“» (Д. Наумов. К лексике «Слова о полку Игореве». — «Русская литература», 1959, № 3, с. 181). Автор приводит пример народной песни, в которой жена обещает старого мужа «притрепать» дубиной вязовой, а молодого — «притрепати» «правой рученькой».

И с хотию на кровать, и рекъ. Это одно из наиболее испорченных мест «Слова». Ни одна из предложенных попыток его истолкования не может быть принята с полной уверенностью.

Дружину твою, княже, птиць крилы приодѣ, а звѣри кровь полизаша. Объяснение этому образу дал Н. В. Шарлемань: «Когда орлан-белохвост или гриф, паря «под облакы», увидит труп, он камнем бросается на землю и, опустившись на свою находку, как бы прикрывает ее, «приодевает», по образному выражению «Слова», своими широко распростертыми крыльями» (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 6, М — Л., 1948, с. 116).

Не бысть ту брата Брячяслава, ни другаго — Всеволода. Брячислав Василькович упоминается в летописи, Всеволод дошедшим до нас источникам неизвестен.

Изрони жемчюжну душу изъ храбра тѣла. Объяснение этому образу предложил Д. В. Айналов, указавший, что «жемчужное зерно служило уподоблением самой души. Важно указать, что в Хронике Амартола есть рассказ об одном карфагенянине, умершем, похороненном, но затем воскресшем и рассказавшем монахам, как двое красивых юношей подвели его к его собственному телу и душе, и он

514

увидел «свое душевное начало блестящим как жемчужина, а тело омраченным и смрадным». ...Таким образом, выражение «изрони жемчужную душу» не только книжного происхождения, но навеяно средневековыми представлениями о душе как о чистой, блестящей жемчужине» (Д. В. Айналов. Замечания к тексту «Слова о полку Игореве». — Сб. статей к 40-летию ученой деятельности акад. А. С. Орлова. Л., 1934, с. 177—178).

Чресъ злато ожерелие. «Круглый или квадратный глубокий вырез ворота» княжеской одежды «обшивался золотом и драгоценными камнями, образовавшими по краю широкую кайму, получившую название оплечья или ожерелья» (История культуры древней Руси, т. 1, М. — Л., 1948, с. 247). Описи княжеского имущества сохранили описания таких роскошных ожерелий: «ожерелье съ великими яхонты сажено, зъ зерны съ великими», «ожерелье бархатъ венедитцкой съ золотомъ, змѣики и копытца, у него 4 пугвицы золоты» и т. д.

Ярославе и вси внуце Всеславли! ... Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Высказывались различные догадки о том, какой именно Ярослав имеется здесь в виду. М. А. Максимович предполагал, что речь идет о Ярославе Юрьевиче Пинском, А. В. Соловьев считает, что «здесь имеется в виду еще какой-то полоцкий князь, один из многих правнуков вещего Всеслава». «...Полагаем, что тут намек на события 1180 г., когда раздоры между линиями полоцких князей вызвали приход Игоря Северского к Друцку вместе с ханами Кончаком и Кобяком, бывшими тогда его союзниками» (А. В. Соловьев. Политический кругозор автора «Слова о полку Игореве». — «Исторические записки», т. 25, М. — Л., 1948, с. 84). Д. С. Лихачев предложил конъектуру Ярославли (вместо Ярославе); в этом случае предполагалось, что речь идет о «ярославлих внуках», т. е. потомках Ярослава Мудрого (см.: Лихачев. Комментарий, с. 451).

Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте изъ дѣднеи славѣ. Смысл этого призыва таков: «обе стороны признайте себя побежденными, вложите в ножны поврежденные в междоусобных битвах мечи; в этих битвах вы покрыли себя позором» (Лихачев. Комментарий, с. 452).

На седьмомъ вѣцѣ Трояни ... Всеславъ. «Всеслав действует на седьмом, т. е. на последнем веке языческого бога Трояна, иными словами: напоследок языческих времен. Значение «седьмого» как последнего определяется средневековыми представлениями о числе семь: семь дней творения, семь тысяч лет существования мира, семь человеческих возрастов и т. д.» (Лихачев. Комментарий, с. 454). В чем заключалась связь Всеслава с язычеством? Во-первых, с чародейством связано само рождение князя. В «Повести временных лет» говорится: «В се же лѣто умре Брячиславъ... и Всеславъ, сынъ его, сѣде на столѣ его, его же роди мати от вълхвованья. Матери бо родивши его, бысть ему язвено на главѣ его, рекоша бо волсви матери его: «Се язвено навяжи на нь, да носить ѐ до живота своего», еже носить Всеславъ и до сего дне на собѣ; сего ради не милостивъ есть на кровьпролитье» (Повесть временных лет под 1044 г.). Н. Н. Воронин высказал предположение, что Всеслав в своих политических авантюрах опирался на движение смердов и активизацию язычества (Восстание смердов в XI в. — «Исторический журнал», 1940, № 2).

515

Р. О. Якобсон в специальных исследованиях (совместно с М. Шефтелем и Р. Ружичичем), сравнив сведения о Всеславе в «Слове», летописи и былине о Вольхе Всеславьевиче, героя которой исследователь сопоставляет со Всеславом Полоцким, высказал предположение о существовании устного эпоса об этом полулегендарном князе. В «Слове» содержатся не всегда ясные нам намеки на те или иные подробности биографии Всеслава. Что же известно о нем из летописи? В 1044 г. Всеслав стал полоцким князем, в 1063 г. он «пожже» Новгород, в 1065 г. — «рать почалъ», в 1067 г. он вновь «заратися» и «зая Новъгородъ». Сыновья Ярослава Мудрого Изяслав, Святослав и Всеволод пошли на Всеслава. «И совокупишася обои на Немизѣ (речка под Минском. — О. Т.), мѣсяца марта въ 3 день; и бяше снѣгъ великъ, поидоша противу собѣ. И бысть сѣча зла, и мнози падоша». Всеслав был побежден и, захваченный обманным путем, летом того же года вместе с двумя сыновьями заключен в темницу («поруб»). На следующий год восставшие киевляне потребовали у киевского князя Изяслава оружия и коней, чтобы выступить против половцев, напавших на Русь. Князь отказал. Тогда киевляне «кликнуша, и идоша к порубу Всеславлю... высѣкоша Всеслава ис поруба, въ 15 день семтября, и прославиша и средѣ двора къняжа». Всеслав стал киевским князем и, по словам летописца, принес благодарственную молитву «кресту честному»: ведь нарушив клятву, «переступив крест», захватил его Изяслав. Через семь месяцев Всеславу пришлось бежать ночью, «утаивъся кыянъ... из Бѣлагорода Полотьску»: он не решился сопротивляться Изяславу, который совместно с польским князем Болеславом вернулся бороться за киевский стол. В 1101 г. Всеслав умер.

Връже Всеславъ жребии о дѣвицю себѣ любу. Полагают, что здесь имеется в виду либо Киев, либо Новгород, овладеть которыми намеревался Всеслав. Скорее — Новгород, который Всеслав действительно пытался захватить, а не Киев, князем которого он оказался лишь по воле случая.

Тъи клюками подпръся о кони и скочи къ граду Кыеву. Существуют различные толкования этого места. Клюками большинство комментаторов переводит как «хитростью». Кони, по предположению Д. С. Лихачева, — это те кони, которых требовали у киевского князя Изяслава горожане. Не получив требуемых коней, киевляне восстали и освободили из «поруба» Всеслава. Таким образом, спор о конях явился для Всеслава поворотным пунктом в его судьбе: «подпръся о кони» достиг он княжеской власти. Существуют и другие толкования этого места; высказывалось, например, предположение, что здесь употреблен глагол оконися.

И дотчеся стружиемъ злата стола Киевскаго. Д. В. Айналов, напомнив изображения киевского князя сидящим на троне с длинным жезлом, «который держит великий князь у правого плеча опущенным к подножию трона своим нижним концом», высказывает предположение: «Только в Слове о п<олку> И<гореве> и нигде более «стружие» означает жезл, которым коснулся златого трона Всеслав. ...само деяние — «дотчеся стружием злата стола Киевскаго» означает, что он овладел этой регалией, оперся ею о княжеское сиденье и сел на великокняжеском столе, имея ее в руке как знак

516

избрания его великим киевским князем» (Д. В. Айналов. Замечания к тексту «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 2, М. — Л., 1935, с. 86—87).

Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи изъ Бѣла-града. Имеется в виду, видимо, бегство Всеслава перед битвой с Изяславом и Болеславом (см. выше), тогда «от них» — от киевлян. Д. В. Айналов предполагал, что «в слове «отных» или «отъ нихъ» скорее всего скрывается слово «отай»... Автор «Слова» должен был знать, что Всеслав бежал тайно и обманул надежды киевлян» (Д. В. Айналов. К истории древнерусской литературы. — ТОДРЛ, т. 3, М. — Л., 1936, с. 25). С каким животным следует отождествить «лютого зверя» в этом контексте? Здесь, видимо, эвфемистическая замена названия определенного зверя, скорее всего — волка, так как именно с волком чаще всего сопоставляется Всеслав. Именно как эвфемизм это словосочетание не нуждается в переводе.

Обѣсися синѣ мьглѣ. Предлагались различные переводы: «покрыт синей мглой», «сокрылся в синей мгле», «окутался синим туманом», «объятый синей мглой» и т. д. А. К. Югов высказал предположение, что «фразу «(Всеслав) обѣсися синѣ мьглѣ» можно переводить только так: «обнял синее облако» или „повиснул на синем облаке“». А. К. Югов сопоставляет этот образ «Слова» с эпизодом из «Жития Исайи Ростовского», который также был перенесен на облаке в Киев и оттуда обратно в Ростов (А. К. Югов. Образ князя-волшебника и некоторые спорные места в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 11, М. — Л., 1955, с. 19—20). А. В. Соловьев на основании сопоставления оборотов с этим словом в русских переводах и их греческих прототипов также приходит к выводу, что «обѣсися синѣ мьглѣ» следует перевести «повис на синем облаке», причем синѣ мьглѣ — это древний дательный падеж косвенного дополнения» (А. В. Соловьев. Восемь заметок к «Слову о полку Игореве». — Актуальные задачи изучения русской литературы XI—XVII веков (ТОДРЛ, т. 20), М. — Л., 1964, с. 374). Мьгла — обычно значит «туман». Однако в статье на это слово в «Материалах для словаря» И. И. Срезневского имеется следующее примечание: «Слово мгла, мъгла, мьгла не у одних чехословян, особенно в горах, получило очень определенное значение — облака или облаков, сохраняя вместе с тем и значение тумана вообще и соединенной с ним тьмы». В «Слове» мгла выступает явно в двух значениях: «туман» («мъгла поля покрыла») и «облако» («обѣсися синѣ мьглѣ» и «полетѣ соколомъ подъ мьглами», а возможно, и «идутъ сморци мьглами»).

Утръже вазни с три кусы: отвори врата Нову-граду, разшибе славу Ярославу, скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ. В первом издании читалось «утръ же воззни стрикусы». Исходя из этого членения текста, комментаторы долгое время искали объяснение непонятному слову стрикусы, полагая, что это — название оружия (ср. переводы: «топорами отворил», «ударил секирами», «вонзил секиры» и др.). В 1948 г. Р. О. Якобсон предложил, опираясь на чтение Екатерининской копии (где, в частности: вазни), иное разделение текста на слова: «утръже вазни с три кусы» (перевод: «знать, трижды ему довелось урвать по куску удачи»). Это чтение, не вызывающее сомнений с грамматической точки зрения, тем не менее не вполне удовлетворительно со смысловой стороны. Это было отмечено Н. М. Дылевским,

517

который писал: «Единственное, в чем можно усомниться, — это интерпретация словосочетания «с три кусы» как «винительного приблизительного количества». Ведь «три удачи» вещего Всеслава, занявшего Новгород, «расшибившего» славу Ярослава и даже севшего «на столе» в Киеве, как совершенно конкретные факты, вряд ли могли вызвать подобное представление приблизительности» (Н. М. Дылевский. «Утръ же воззни стрикусы оттвори врата Нову-граду» в «Слове о полку Игореве» в свете данных лексики и грамматики древнерусского языка. — ТОДРЛ, т. 16, М. — Л., 1960, с. 68). Д. С. Лихачев предложил толковать кусы как «попытки». Ср. известный древнерусским памятникам глагол кушатися — «пытаться, пробовать» (См.: Д. С. Лихачев. «Воззни стрикусы» в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 18. М. — Л., 1962, с. 587). Однако в истолковании этой фразы все еще остается немало спорного.

Разшибе славу Ярославу. Существует такое объяснение этих слов: «С Ярославом Мудрым в Новгороде Великом связывались представления как об основателе новгородской независимости. Ярослав княжил в Новгороде по 1016 г., ослабив зависимость Новгорода от Киева и дав новгородцам не дошедшие до нас «грамоты», в которых новгородцы вплоть до конца XV в. видели главное обоснование своей независимости» (Лихачев. Комментарий, с. 458). Поэтому Всеслав, захватив Новгород, «разшибе славу Ярославу». В «Задонщине» имеется, возможно, параллель этому чтению «Слова»: «шибла слава к Желѣзнымъ вратом».

Скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ. Н. М. Карамзин утверждал, что монастырь «на Дудутках» находился под Новгородом, однако упоминание этого топонима пока еще нигде не обнаружено. З. Доленга-Ходаковский, автор огромного (3500 страниц рукописи) Историко-географического словаря, собрал «около сорока названий типа Дудичи, Дуды, Дудки. Среди них — названия селений, монастырей, ручьев и даже мельниц. Однако все они удалены от Новгорода территориально, и, может быть, отчасти поэтому запись Ходаковского на листе 328-м — «Дудутки в „Слове о полку Игореве“» осталась нерасшифрованной» (Ф. Я. Прийма. Зориан Доленга-Ходаковский и его наблюдения над «Словом о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 8, М. — Л., 1951, с. 89). Р. О. Якобсон предложил объяснить написание «съ Дудутокъ» диттографией, т. е. ошибочным повторением слога, и читать: «съду токъ», с переводом: «волком прянул он до Немиги и ток утоптал: на Немиге стелют снопы голова в голову... на току кладут жизнь, вывевают душу из тела» (Р. О. Якобсон. Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки. — ТОДРЛ, т. 14. М. — Л., 1958, с. 106 и 120).

На Немизѣ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣютъ душу отъ тѣла. О битве на Немиге см. выше, с. 515. В летописях и воинских повестях нередко встречается сопоставление битвы с сельскими работами, жатвой по преимуществу. Так, в «Девгениевом деянии» говорится, что Девгений «поскочи яко добрый жнец траву сечет»; в летописи: «князь же Юрьи и Ярославъ, видѣвше, аки на нивѣ класы пожинаху, побѣгоста»; в «Житии Александра Невского»: «Мужие, яко снопие въ день жатвы повержены». Ср. также вещий сон, предвещающий падение Афин в тексте так называемой «сербской» Александрии: «Александра видех

518

на лве яздяща во граде нашем Афинстем, по широкым улицам, видех акы клас пшеничное израстающа и макидоняне серпы аки жнуще зрелое и зеленое».

Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше. Слова людемъ судяше М. Н. Тихомиров комментирует так: «Речь идет о каких-то нововведениях судебного порядка, которые были сделаны Всеславом во время княжения в Киеве. Всеслав «людемъ судяше»: следовательно, его нововведения в первую очередь касались «людей». Это нововведение, возможно, состояло в том, что киевский князь обещал непосредственно руководить судопроизводством, а не передавать его своим тиунам. Этого позднее и добивались восставшие киевляне в 1146 г. Они требовали от Игоря Ольговича и его брата Святослава: «Если кому из нас будет обида, то ты правь». Такова небольшая, но драгоценная черта из деятельности Всеслава в Киеве, которую сохранило нам „Слово о полку Игореве“» (М. Н. Тихомиров. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955, с. 100).

Великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше. Хръсъ (Хорсъ) — один из языческих богов древних славян. Идол его, по словам летописца, был установлен в Киеве Владимиром Святославичем. В. В. Иванов и В. Н. Топоров обратили внимание, что во всех случаях, кроме одного, при упоминании Хорса в древнерусских источниках имя его следует непосредственно за именем Перуна (См.: Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. М., 1965, с. 23). Это дает основание видеть в Хорсе одного из главных богов языческого пантеона. Высказывались предположения, что Хорс был богом солнца.

Аще и вѣща душа въ дръзѣ тѣлѣ, нъ часто бѣды страдаше. В большинстве изданий принята конъектура дръзѣ тѣлѣ (вместо друзѣ, как в первом издании). Р. О. Якобсон в связи со своим пониманием образа Всеслава как образа князя-оборотня оставляет слово друзѣ и переводит его как «двоякий»: «Хоть и вещая душа в двояком теле (т. е. теле князя и теле волка одновременно. — О. Т.), но часто он люто страдал» (Р. О. Якобсон. Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки. — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 109 и 120). При сохранении написания друзѣ тѣлѣ эту фразу можно понимать и как обобщенное, пословичное изречение: «Хотя и вещая душа в ином теле (т. е. в теле некоторых людей), но часто (тот человек) страдает от бед».

Тому вѣщеи Боянъ и пръвое припѣвку, смысленыи, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути!». Слово припѣвка (песнь в честь кого-л.?) встречается только в «Слове», но в других древнерусских памятниках мы находим сходные образования: припѣвание, припѣвати, припѣлъ. Ф. И. Буслаев (Очерки народной словесности и искусства, т. 1. СПб., 1861, с. 37) приводил цитату из принадлежавшего ему списка «Моления Даниила Заточника»: «Поведаху ми, яко той суд божий надо мною, и суда де божия ни хитру уму, ни горазду не минути». Эта цитата является близкой параллелью к чтению «Слова». Некоторые комментаторы и переводчики видели в словах «птицю горазду» указание на искусного гадателя по птицам (вроде древнеримского авгура). Суда божиа — смерти (ср. выше: «на судъ приведе»).

519

О, стонати Рускои земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князеи! Того стараго Владимира нельзѣ бѣ пригвоздити къ горамъ Киевскимъ. Автор вспоминает, видимо, о могуществе Киевской Руси в «первые времена», в годы княжения Олега, Игоря, Святослава, «старого Владимира». Эта благодарная память о «первых князьях» нашла свое отражение и в летописи. Во время междоусобиц конца XI в. «кияне» поручили обратиться к Владимиру Мономаху со следующими словами: «Аще бо възмете рать межю собою, погании имуть радоваться, и возмуть землю нашю, иже бѣша стяжали отци ваши и дѣди ваши трудом великим и храбрьствомь, побарающа по Русьскѣй земли, ины земли приискываху» (Повесть временных лет под 1097 г.).

Сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы, а друзии — Давидовы, нъ розно ся имъ хоботы пашутъ. Речь идет о Рюрике и Давыде Ростиславичах (см. выше, с. 508). «Слова сего бо нынѣ подчеркивают, что их написал автор вскоре после события, представленного в этом образе врозь развевающихся знамен: в 1185 г. Давид отказался выступить со своим войском вместе с дружинами Рюрика в общий поход против половцев. Современникам такого намека было достаточно, чтобы понять, насколько важно было напомнить о тяжелых для Русской земли последствиях княжеских распрей» (Адрианова-Перетц. Фразеология, с. 110).

Копиа поютъ! Связь этих слов с окружающим контекстом неясна. И. Снегирев предложил читать «кони пьютъ на Дунаи», сходно читали текст П. П. Вяземский, Вс. Миллер и др. Е. Барсов исправлял: копия поятъ, поясняя, что «напоить копье — образ очень известный для изображения кровавого боя» («„Слово о полку Игореве“ как художественный памятник Киевской дружинной Руси», т. 2, М., 1889, с. 267). Высказывались также предположения, что имеется в виду вибрирующий звук, который издает при полете копье, и поэтому исправление поютъ на пьютъ или поятъ не нужно.

На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ. Дунай — здесь, видимо, эпическое название реки, распространенное у славянских народов. Дунай как нарицательное наименование реки вообще встречается и в восточно-славянском фольклоре. Например:

Протекала Дунай-река ко городу ко Киеву,

или же в белорусской песне:

Через Дунай досочка
Тонка, гибка лежала,
Никто по ней ня ходзиць,
На Дунай слез не рониць.

С. П. Обнорский и Л. А. Булаховский допускали, что глагол слышати мог выступать в значении возвратного (т. е. слышаться). В подтверждение этой точки зрения Л. А. Булаховский привел примеры аналогичного употребления формы пишетъ вместо пишется (см.: Булаховский. Слово, с. 154—155).

Зегзицею незнаемь рано кычеть. Большинство исследователей полагает, что зегзицей в «Слове» названа кукушка. За это говорит прежде всего сходное наименование кукушки в древнерусских источниках: «уподоблюся зогзицы, иже едину поетъ пѣснь, того ради ненавидима

520

бываетъ» (Послание Даниила Заточника); «зогзуля в чюжа гнѣзда яица своя мечеть» (Мерило Праведное). В «Задонщине» (в Кирилло-Белозерском списке) также говорится о кукушке: «зогзици кокують на трупы падаючи». Интересное свидетельство приводит М. А. Максимович: «птица сия (т. е. кукушка, по-украински «зозуля». — О. Т.)... есть верный символ сиротства и родственной печали. И в украинских песнях, где так сильно развито сие чувство, всегда зозуля прилетает тужить над неоплаканным трупом» (М. А. Максимович. Собрание сочинений, т. 3. Киев, 1880, с. 549). Но существует и другое мнение. Н. В. Шарлемань сообщает, что «на Десне между Коропом и Новгород-Северском крестьяне называют местами «гігічкой», «зігічкой», «зігзічкой» — чайку, по-русски пигалицу или чибиса... Может быть, в данном случае и автор «Слова» сравнил Ярославну с той же птицей, которая издавна на Украине была эмблемой печали, т. е. с чайкой» (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 6, М. — Л., 1948, с. 115). Отождествление зегзицы с чайкой поддержал и Н. А. Мещерский, подчеркнувший, что «с точки зрения поэтического образа это значение слова зегзица значительно лучше мотивируется, чем общепринятое ранее (кукушка). Контекст плача Ярославны (ср. далее: «полечю... зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ». — О. Т.)... вызывает образ именно водяной птицы, чайки... а отнюдь не связывается с представлением об обитательнице лесов — кукушке» (Н. А. Мещерский. О территориальном приурочении «Слова о полку Игореве». — Учен. зап. Карельского пединститута, т. 3, вып. 1, 1956, Петрозаводск, с. 76).

Омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ. Комментируя эту фразу, Л. А. Дмитриев пишет: «На Руси был широко распространен бобровый мех — из него делали опушку на богатой одежде, отсюда — «бебрянъ рукавъ» «Слова». Эта фраза подтверждает правильность предположения, высказанного Н. В. Шарлеманем, что «зегзица» — это чайка: образ чайки, во время полета над водой как бы омачивающей в ней свои крылья, ближе всего к этой картине «Слова»... Может быть, весь этот образ — омочу рукав в Каяле-реке и утру князю раны — навеян автору «Слова» сказочным представлением о живой и мертвой воде. Каяла как река гибели, печали, как символ гибельного смертного места (Л. А. Дмитриев производит название реки Каялы от глагола «каяти». — О. Т.) могла представляться рекой, в которой течет мертвая вода, и поэтому-то хотя Ярославна и собирается лететь по Дунаю-реке, но рукав она омочит в Каяле и утрет им кровавые раны князя — именно мертвой водой залечиваются, затягиваются раны» (Л. А. Дмитриев. Комментарии к тексту «Слова о полку Игореве». — Слово о полку Игореве. «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1952, с. 284). Слово бебрянъ имеет и другое толкование. Н. А. Мещерский обнаружил в переводах «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Повести об Акире» и других памятниках XI—XII вв. слово «бобр» как эквивалент названиям драгоценной ткани. «Таким образом... в древнерусском языке существительным «бъбръ» могло обозначаться не только известное пушное животное, но и какая-то драгоценная, виссонная или тонкая полотняная ткань» (Н. А. Мещерский. К изучению лексики и фразеологии «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 44).

521

Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ. Ярославна — жена Игоря Святославича, дочь Ярослава Осмомысла. В летописях мы часто встречаем именование княгинь не только по мужу, но и по отцу. Например: «ведена Мьстиславна в Грекы за царь», «приде Володимерь ис Половець с Кончаковною», «Святослав ожени внука своего Давида Ольговича Игоревною» и т. п. (см.: Адрианова-Перетц. Фразеология, с. 59). Путивль трижды упоминается в летописном рассказе о походе Игоря: из Путивля отправился в поход сын Игоря — Владимир; половцы после захвата Римова «идоша по онои сторонѣ к Путивлю... и повоевавши волости и... села ихъ пожгоша, пожгоша же и острогъ у Путивля и возвратишася во свояси» (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Итак, Путивль не был взят; видимо, он был хорошо укреплен, поэтому нет никаких препятствий, чтобы именно там находилась во время похода Игоря Ярославна. Существует, однако, и другая гипотеза. Н. В. Шарлемань предполагает, что упоминаемый в «Слове» Путивль — это не Путивль на Сейме, а пригород Новгорода-Северского, стольного города Игоря, носящий ныне название Путивск. Именно там, в «княжьем селе», и ожидала, по его мнению, возвращения мужа Ярославна (см.: Н. В. Шарлемань. Где был Путивль, упоминаемый в «Слове о полку Игореве»? — ТОДРЛ, т. 17, М. — Л., 1961, с. 327—328). На забралѣ — см. выше, с. 497.

О вѣтрѣ, вѣтрило! ... Чему мычеши Хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Слово вѣтрило встречается в древнерусских текстах исключительно в значении «парус». В «Слове», видимо, разговорное, бытовое название ветра. Образ «крыльев ветра» встречается в Псалтири и использован в одном из «слов» Кирилла Туровского: ангелы, говорится там, «облакы крилы вѣтрьними приносять».

О Днепре Словутицю! Параллель к эпитету Днепра содержит «Повесть о Сухане», единственный список которой обнаружен В. И. Малышевым. Там Сухан приезжает «ко быстру Непру Слаутичю» (В. И. Малышев. Повесть о Сухане. М. — Л., 1956, с. 141). В украинских думах нередко встречается сочетание «Днепр Словута». Однокоренные слова: словутьный — «знаменитый, славный», слутие — «слава», слутьный — «знаменитый», слути — «славиться», словый, словуй — «известный, знаменитый» находим в древнерусских текстах начиная с XI—XII вв.

Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую. Это обращение к Днепру нашло отражение и в «Задонщине». Причем интересно следующее: во всех списках, кроме Кирилло-Белозерского, говорится (с незначительными орфографическими вариациями): «Доне, Доне, быстрая река, прорыла еси каменные горы...». В Кирилло-Белозерском списке текст иной: «Доне, Доне, быстрыи Доне, прошел еси землю Половецкую, пробил еси берези харалужныя». Здесь, как и в «Слове», употреблен глагол пробил, причем вместо слова река вновь повторено название Дон и стало возможным согласование с той же причастной формой, что и в «Слове». Предположим следующее: в «Слове» первоначально читалось: «Ты пробил еси каменныя горы (затем следовал глагол, утраченный в известном нам списке «Слова», например — «течешь») сквозѣ землю Половецкую». В этом случае была бы устранена некоторая несообразность: Днепр

522

пробивает горы сквозь землю (?) — и оказалась бы еще более точной параллель со списками «Задонщины». Особенно интересно, что в Тихонравовском списке Распространенной редакции «Сказания о Мамаевом побоище» находится сходное чтение: «Доне, Доне, быстрая река, прорыла еси горы и камение, течеши сквозь Половецкую землю» (см.: Н. С. Демкова. Заимствования из «Задонщины» в текстах Распространенной редакции «Сказания о Мамаевом побоище». — «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М. — Л., 1966, с. 468).

Свѣтлое и тресвѣтлое слънце! В. П. Адрианова-Перетц обратила внимание, что в «Шестодневе» находится образ-метафора солнца «тръми светы сияюще», определенным образом связанный с христианской догматикой. «Если мы сопоставим с этой сложной метафорой необычный эпитет солнца в «Слове о полку Игореве» — «тресветлое солнце», то увидим, что путь к созданию этого эпитета был открыт и астрономической концепцией «Шестоднева», и его поэтическим языком. Вряд ли можно определенно решить вопрос о том, вкладывал ли автор «Слова о полку Игореве» в этот эпитет «тресветлое» оттенок христианского догмата троичности божества, или он отразил лишь теорию «Шестоднева» о трех проявлениях света, применив ее к представлению о восточнославянском боге солнца. Мне думается, что последнее предположение вероятнее: ведь плач Ярославны построен на народно-поэтическом приеме — на обращении за помощью к обожествлявшимся когда-то стихиям природы» (В. П. Адрианова-Перетц. Об эпитете «тресветлый» в «Слове о полку Игореве». — «Русская литература», 1964, № 1, с. 87).

Въ полѣ, безводнѣ жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче. Исследователи отмечали, что в этих словах отразилось реальное событие — половцы не подпускали воинов Игоря к воде («изнемогли бо ся бяху безводьем». — Лаврентьевская летопись под 1186 г.). Слова «жаждею лучи съпряже... тугою... тули затче» перекликаются с описанием курян, у которых «луци... напряжени, тули отворени». Н. А. Мещерский приводит параллель к этому образу из «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, где (причем лишь в древнейших списках) читается: «яко мы немощни и слаби есмы противитися римляном, яко же и лук съпряжен». «Характерно, — указывает Н. А. Мещерский, — что переписчик... вставляет от себя пояснение к словам «лук съпряжен» и пишет на полях: „или схривлян“» (Н. А. Мещерский. К изучению лексики и фразеологии «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 14, М. — Л., 1958, с. 47).

Прысну море полунощи; идутъ сморци мьглами. Перевод этого места остается в известной степени предположительным, так как слова прыснути и сморци не зафиксированы в других текстах в значениях, которые заставляет искать контекст «Слова». Н. В. Шарлемань отмечает, что смерчи (вихри) не возникают ночью, «поэтому слово «полунощи» указывает не время, а направление прохождения смерчей (к) «полунощи», т. е. к северу». Он присоединяется к мнению А. А. Потебни и предлагает читать: «прысну море; полунощи идуть смерци мьглами». Словами «прысну море», по его мнению, автор говорит о волнении моря в тех местах, где проходят смерчи. «„Идуть сморци мьглами“, — заключает Н. В. Шарлемань, — значит,

523

что смерчи „выходят из темных низких туч, сходных с грозовыми“» (Н. В. Шарлемань. Заметки натуралиста к «Слову о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 8, М. — Л., 1951, с. 54—55). Л. П. Якубинский считал, что форма сморци является результатом, с одной стороны, цоканья (из смьрчи); с другой, — ошибочного «прояснения» ъ (в свою очередь ошибочно сменившего исконное ь) в о (см.: Л. П. Якубинский. История древнерусского языка. М., 1953, с. 322). Однако именно форма сморци находится в древнейшем (XIII—XIV вв.) списке Хроники Георгия Амартола: «а еже подъ землею вода оста, бездьна наречена бысть, из нея же яко сморци нѣкотории испущаються источничи». В остальных списках Хроники — смерци (однако, как и в «Слове», через ц, а не ч, как ожидал Л. П. Якубинский).

Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля мѣритъ. Об этих последних часах пребывания Игоря в плену Ипатьевская летопись сообщает так: «Не бяшеть бо ему лзѣ бѣжати в день и в нощь, имъ же сторожевѣ стрежахуть его, но токмо и веремя таково обрѣтѣ в заходъ солнца ... Се же вставъ ужасенъ и трепетенъ и поклонися образу божию ... и подоима стѣну и лѣзе вонъ». Параллели к словам «мыслию поля мѣритъ» находим в «Шестодневе»: «луны убо не мозем очима мерити, нъ мыслию», «убогии человек мерит мысльми божию силу».

Отъ великаго Дону до малаго Донца. Б. А. Рыбаков предложил следующее объяснение этого места. Игорь, согласно летописи, находился в плену «близ реки Тора, притока Донца, а прибежал он на Русь в город Донец, развалины которого — Донецкое городище — сохранились до сих пор на реке Удах, притоке Донца. Река Уды ... возможно, называлась некогда Донцом, о чем свидетельствует, во-первых, название городища — «Донецкое», а во-вторых, наличие там еще в XVI в. в среднем течении реки Уды «Донецкой поляны», известной нам по «Книге Большому Чертежу». ... Таким образом, князь Игорь Святославич, находясь в плену в половецких кочевьях по среднему течению реки Северского Донца, рассчитывал путь до русского пограничного города Донца, находившегося на реке Удах, называвшейся ранее Донцом. Этот расчет и выражен словами „Игорь мыслию поля мерит от великого Дону до малого Донца“» (Б. А. Рыбаков. Дон и Донец в «Слове о полку Игореве». — «Научные доклады высшей школы. Исторические науки», 1958, № 1, с. 10).

Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рѣкою — велить князю разумѣти: князю Игорю не быть! Овлур (Лавр) — половец, с которым Игорь бежал из плена. Ипатьевская летопись сообщает: «Будущю же ему (Игорю. — О. Т.) в Половцехъ, тамо ся налѣзеся мужь родомъ половчинъ, именемь Лаворъ, и тотъ приимъ мысль благу, и рече: „Поиду с тобою в Русь“». Первоначально Игорь «не имяшеть ему вѣры»; тревожил князя и вопрос чести: «молвяшеть бо: „Азъ славы дѣля не бѣжахъ тогда от дружины, и нынѣ неславнымъ путемь не имамъ поити“». Но сын тысяцкого и конюший, находившиеся вместе с Игорем, «нудяше его и глаголяща: „Поиди, княже, в зюмлю (так!) Рускую“». Игорь решился бежать. Ночью он послал своего конюшего к Лавру с просьбой: «Перееди на ону сторону Тора с конемь поводнымъ». Воспользовавшись тем, что половцы напились кумыса и сторожа его «играли и веселились», князь «пришедъ ко

524

рѣцѣ и перебредъ и всѣде на конь, и тако поидоста сквозѣ вежа». Эти события частично отражаются далее в тексте «Слова». Формулу «князю Игорю не быть!» В. И. Стеллецкий предложил понимать как «возглас Овлура, грамматически и стилистически (и ритмически) сходный с формулой «отсыла» народных заклинаний». Он подтверждает свою мысль рядом параллелей из заговоров: «Золотуха-красотуха! тебе тут не быть», «Тут вам не жити, // Тут вам не бути, // Червоноі крови не пити» и др. (см.: В. И. Стеллецкий. К изучению текста «Слова о полку Игореве». — ИОЛЯ, 1955, т. 14, в. 2, с. 146—155).

Кликну, стукну земля, въшумѣ трава, вежи ся Половецкии подвизашася. Прочтение этой фразы спорно. Одни исследователи относят глагол кликну к имени Овлур (т. е. «кликнул Овлур»), другие читают: «кликну, стукну земля». Н. М. Дылевский в статье, посвященной анализу этого места «Слова», пишет: «Считаем, что с почти полной вероятностью можно допустить, что «кликну» относится не к Овлуру и к его условному знаку (свисту, крику), а к звукам, вызванным бегством Игоря и Овлура с той стороны реки (Тора). Словами «кликну, стукну земля; въшумѣ трава» автор передает звуки топота стремительно мчащихся по степи коней беглецов, гул вздрогнувшей от ударов конских ног земли и шум потревоженной степной травы» (Н. М. Дылевский. «Вежи ся половецкии подвизашася» в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 15, М. — Л., 1958, с. 40). Еще раньше на той же точке зрения стояли О. Огоновский и В. Н. Перетц. Объясняя наличие двух ся при глаголе подвизати («вежи ся Половецкии подвизашася»), С. П. Обнорский писал: «Конечно, в оригинале «Слова» ... читалось «ся подвизаша»; в этой форме писец дошедшего до нас списка заменил «подвизаша» через «подвизашася», не обратив внимания на то, что ся имелось в препозиции, так как в его языке и в общем русском языке того времени уже стабилизовались в употреблении формы возвратных глаголов с слившейся постпозитивно с ними частицею ся» (Обнорский. Очерки, с. 154). Вежи подвизашася — либо надо понимать образно — о смятении в половецком стане, когда было замечено бегство Игоря, либо конкретно — половцы выводят коней для погони, раздвигая кибитки, которыми стан их был окружен на ночь. Вернее, по-видимому, первое толкование: в Ипатьевской летописи говорится, что Игорь «пришедъ ко рѣцѣ и перебредъ и всѣде на конь и тако поидоста сквозѣ вежа»; таким образом, Игорь выезжал на коне из полоцкого стана, располагавшегося на обоих берегах реки, а не из временного лагеря, который окружался на ночь плотно сдвинутыми кибитками.

И скочи съ него босымъ влъкомъ. О значении слов босымъ влъкомъ высказывались различные мнения. Одни комментаторы приняли поправку босымъ на бусымъ, т. е. «серым». Но едва ли следует отказываться от поисков объяснения словам «босыи волк». Во-первых, о реальности такого сочетания говорит обнаруженная в летописи фамилия Босоволков. «Босой волк» — известное доныне мифическое существо в народной сказке. А. И. Соболевский выдвинул гипотезу, что «босым волком» мог называться в древности редкий вид волка — белый волк (в летописи упоминается ценный мех белого волка). Однако странно, почему Игорь сравнивается именно с белым волком. Нет никаких оснований думать, что белый волк был и особенно

525

быстроногим. В. А. Гордлевский предположил, что перед нами тюркский (половецкий) тотем (см.: В. А. Гордлевский. Что такое «босый волк»? (К толкованию «Слова о полку Игореве»). — ИОЛЯ, т. 6, вып. 4, 1947, с. 317—337). Против тотемистического характера «босого волка» выступил недавно Н. М. Дылевский. «Не естественнее ли связать «босого» волка «Слова», — пишет он, — с общеславянским (и восточнославянским) — bosyj в его исконном значении и понимать его так, как понимал А. А. Потебня, видевший в «босый» слово, имеющее в виду грубую, босую лапу хищного животного — волка?» (Дылевский. Лексические и грамматические свидетельства, с. 199).

Стлавшу ему зелѣну траву на своихъ сребреныхъ брезѣхъ, одѣвавшу его теплыми мъглами подъ сѣнию зелену древу. В «Слове» мы несколько раз встречаем исключительно редкие в древнерусской книжности «пейзажные зарисовки» (ср. также: «длъго ночь мрькнетъ, заря свѣтъ запала, мъгла поля покрыла»; «земля тутнетъ, рѣкы мутно текуть, пороси поля прикрываютъ»; «ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось»; «прысну море полунощи, идутъ сморци мьглами»). Р. Поджиоле, итальянский переводчик «Слова», отмечает необычайное богатство «хроматических эффектов» памятника: «Слово», по его словам, полно ярких красок, неизвестных ни одной европейской средневековой поэме. Пейзаж «Слова» «блестит зеленым цветом травы и деревьев. Синим цветом — море, Дон и мгла, но река Сула блестит серебром...» и т. д. (цитирую по изложению статьи Р. Поджиоле в рецензии А. В. Соловьева «Новый итальянский перевод „Слова о полку Игореве“». — ТОДРЛ, т. 13, М. — Л., 1957, с. 650—651). Не являются ли отмеченные Р. Поджиоле достоинства «Слова» чем-то противоречащим его древности? В действительности дело обстоит иначе. Обращение автора «Слова» к изображению «природы» при всей его художественности подлинно средневековое. Характерно, что в «Слове», как и в других древнерусских памятниках, нет «статичного» пейзажа, мир предстает перед читателем не столько в своих признаках, сколько в действиях. Собственно говоря, в «Слове» вообще нет «пейзажа», его реконструируем мы, современные читатели. Автор «Слова» не столько говорит о том, каковы предметы, окружающие его героев, сколько о том, что происходит вокруг. В «Слове» не говорится, что ночь светла или темна, она меркнет; не описывается цвет речной воды, а как бы попутно упоминается, что «реки мутно текут», что «Сула не течет сребряными струями»; не рисуются картины серебряных берегов Донца, покрытых зеленой травой, а говорится, что Донец стелет Игорю зеленую траву на своих серебряных берегах, одевает его теплыми туманами под сенью зеленого дерева и т. д. Эпитеты в «Слове» по преимуществу постоянные: синее море, чистое поле, зеленое древо, черные тучи и др.

Стрежаше ѐ гоголемъ на водѣ, чаицами на струяхъ, чрьнядьми на ветрѣхъ. Стрежаше — «сторожил, оберегал». Это редкое слово (его, например, нет в «Материалах для словаря») тем не менее встречается в Ипатьевской летописи под 1185 г.: «сторожевѣ стрежахуть его (Игоря. — О. Т.)». О птицах, которые «охраняли» Игоря, Н. В. Шарлемань пишет: «Охотники и птицеводы хорошо знают, что гоголь — одна из наиболее осторожных птиц: держась на открытой

526

воде, он еще издали замечает человека и улетает, громко свистя крыльями. Точно так же чутки чайки... Весьма чутки и «чрьняди на ветрѣхъ». Чернеть (Nyroca) — сборное название нескольких видов нырковых уток (Fuligulinae)... Перечисленные птицы, по нашему пониманию, должны были предупреждать Игоря о приближении людей, когда он во время бегства отдыхал на берегу Донца» (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 6, М. — Л., 1949, с. 113). Ни чаица, ни чрьнядь в других древнерусских памятниках не упоминаются (ср.: Булаховский. Слово, с. 144 и 146). Написание е вместо его объяснимо палеографически: писец либо принял за ошибочное тройное повторение слога го (его гоголемъ), либо пропустил этот слог, писавшийся, как правило, в рукописях XV—XVI вв. над строкой (причем о опускалось).

Не тако ли, рече, рѣка Стугна: худу струю имѣя, пожръши чужи ручьи и стругы, рострена к усту... Автор противопоставляет Донцу, «лелеявшему князя на волнах», Стугну, про которую идет недобрая молва («рече» следует перевести, видимо, как «говорят», см. выше, с. 471). В «Повести временных лет» под 1093 г. рассказывается: потерпев поражение от половцев, Владимир Мономах и Ростислав «прибѣгоша к рѣцѣ Стугнѣ, и вбреде Володимеръ с Ростиславомъ, нача утопати Ростиславъ пред очима Володимерима. И хотѣ похватити брата своего и мало не утопе самъ. И утопе Ростиславъ, сын Всеволожь». Далее рассказывается, как князя «искавше обрѣтоша в рѣцѣ, вземше, принесоша и́ Киеву, и плакася по немь мати его, и вси людьи пожалишаси по немь повелику, уности его ради». Если добавить к этому находящееся в летописи перед рассказом о гибели Ростислава упоминание, что Стугна «наводнилася вельми», то это поможет понять образ «Слова». Во фразе «пожръши чужи ручьи и стругы» речь идет не о лодках-стругах, утонувших в реке (ср. перевод: «поглотив чужие ручьи и лодьи»), а о потоках. Существование этого слова в древнерусских источниках недавно подтверждено С. И. Котковым, подчеркнувшим при этом, что употребление слова струга в путивльских памятниках XVI—XVII вв. «настолько обычно, что привлекает особое внимание» (С. И. Котков. Из старых южновеликорусских параллелей к лексике «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 17, М. — Л., 1961, с. 68—69). Итак, Стугна, «наводнившаяся вельми», вобрала в себя многочисленные ручьи и потоки. «Худа струя» поэтому не «бедная, скудная», как толковал это место И. И. Срезневский, а напротив — «злая, коварная»: на разлившейся реке даже знакомые броды становились опасными; а судя по летописи, князья переходили Стугну вброд. Рострена к усту — чтение, предложенное М. А. Максимовичем и поддержанное Н. С. Тихонравовым, В. А. Яковлевым, А. А. Потебней и др. В первом издании: «стругы ростре на кусту» (перевод: «разбивает струги у кустов»). Глагол рострети (рострѣти) пока встретился только в тексте «Слова», но приставочные глаголы прострѣти — «разостлать, протянуть, распространить» и прострѣтися — «распространиться» позволяют предположить у глагола рострети значение «расширить». Слова «рострена к усту» можно понимать тогда как «разлилась у устья».

Уношу князю Ростиславу затвори днѣ при темнѣ березѣ. Чтение первого издания: затвори Днѣпрь темнѣ березѣ (перевод: «затворил

527

Днепр берега темные») спорно как в языковом, так и в смысловом отношении. Поддерживая исправление Днѣпрь на днѣ при, предложенное еще П. П. Вяземским, М. В. Щепкина пишет: «Сравнение идет между недоброй рекой. Стугной и благодетельной — Донцом. Поэтому вряд ли можно ожидать в этом месте название третьей реки Днепра, — это нарушило бы художественный образ противопоставления. При этом надо принять во внимание, что обычные эпитеты берега — крутой, зеленый. Берег может быть назван темным только когда он под водой» (цит. по кн.: Слово о полку Игореве. «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1952, с. 287). В пользу чтения днѣ при говорят и следующие наблюдения. В Екатерининской копии имеется след ошибочного разделения на слова в сходном тексте: «Днепре Словутицю» было первоначально прочитано как «дне пресловутицю». В плаче Ярославны слово Днепръ написано через е (как во многих рукописях XV—XVII вв., см., например, в «Задонщине»: Непръ, Днебръ, Днепръ), странно и написание ь в конце слова Днѣпрь. Исходя из перевода первого издания следовало бы ожидать темны берегы (но впрочем: Немизѣ кровави брезѣ также ошибочно вместо брези). Поэтому некоторые издатели относили слова темнѣ березѣ к следующей фразе («на темном берегу плачется мать Ростислава...»). Предлагаемая конъектура грамматически обоснована: затвори днѣ — предлож. пад. без предлога, распространенный в древнерусских памятниках старшей поры (см.: В. И. Борковский, П. С. Кузнецов. Историческая грамматика русского языка. М., 1963, с. 443—444). Что же касается слов князю Ростиславу, то их написание следует признать ошибочным, как считал, например, Л. А. Булаховский (Слово, с. 132), под влиянием предшествующего слова уношу (следует: уношу князя Ростислава).

Тогда врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползоша только. В первом издании читалось: полозию ползоша, в Екатерининской копии: по лозию ползаша (судя по переводу: «двигались ... по сучьям», написание полозию следует считать опечаткой вместо по лозию). Н. В. Шарлемань, предложивший конъектуру полозие, видит здесь упоминание полоза — крупной змеи. «Полозы, несмотря на свои крупные размеры ... быстро и бесшумно скользят среди степной травы. Автор «Слова» с большим знанием природы использовал эту особенность полозов, чтобы подчеркнуть тишину в степи во время бегства Игоря: все животные молчали и, не нарушая тишины, „полозие ползоша только“» (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 6, М. — Л., 1948, с. 121—122). Но эта конъектура встречает и возражения. Л. А. Дмитриев отмечает, что «образ ползающих змей ... нарушает поэтическую цельность всей картины, в которой дается изображение поведения только птиц» (Л. А. Дмитриев. Комментарии к тексту «Слова о полку Игореве». — Слово о полку Игореве. «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1952, с. 287). В. И. Стеллецкий, принимая конъектуру полозие, тем не менее считает, что речь идет о поползнях, птицах, которые «действительно ползают по деревьям ... В лесах они производят очень сильный стук своим клювом. Принадлежат они к группе настоящих певчих, и указание, что «полозие ползоша только», т. е. не стучали и не свистели, хорошо сочетается с указанием, что „галици помлъкоша, сорокы не троскоташа“» (Стеллецкий. Примечания,

528

с. 207). Однако гипотезы Н. В. Шарлеманя и В. И. Стеллецкого не могут быть подтверждены филологически, так как слово полозие в других древнерусских памятниках не зафиксировано.

Дятлове тектомъ путь къ рѣцѣ кажутъ, соловии веселыми пѣсньми свѣтъ повѣдаютъ. Н. В. Шарлемань объясняет это место «Слова» так: «В степи деревья растут только в балках — долинах речек. Издали не видно речки, запрятавшейся в ложбине, не видно и деревьев, растущих по ее берегам, однако издали слышен стук, издаваемый дятлами. Понимая значение этого признака присутствия деревьев, а следовательно и реки, Игорь во время бегства из плена легко находил путь к воде, к зарослям, в которых можно укрыться» (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». — ТОДРЛ, т. 6, М. — Л., 1948, с. 115).

Млъвитъ Гзакъ Кончакови: «Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, — соколича рострѣляевѣ своими злачеными стрѣлами». Рече Кончакъ ко Гзѣ: «Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, а вѣ соколца опутаевѣ красною дивицею». И рече Гзакъ къ Кончакови: «Аще его опутаевѣ красною дѣвицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны дѣвице, то почнутъ наю птици бити въ полѣ Половецкомъ». Соколич, о котором говорит Гзак, — Владимир Игоревич. Как полагают, о браке сына Игоря и дочери Кончака родители договорились еще в 1180 г., когда между ханом и князем существовали дружеские отношения и они выступали как союзники в междоусобной войне. Предостережение Гзы осуществилось: через год после пленения, в 1187 г., по сообщению Ипатьевской летописи, «приде Володимерь ис Половѣць с Коньчаковною, и створи свадбу Игорь сынови своему и вѣнча его и с дѣтятемь».

Рекъ Боянъ и Ходына. В первом издании: и ходы на. Было предложено множество исправлений этого темного места. В данном издании принята конъектура И. Снегирева. См. выше, с. 468.

Дѣвици поютъ на Дунаи. Здесь, видимо, имеется в виду реальный Дунай, а не эпическая река (см. выше, с. 519), так как голоса доносятся до Киева «чрезъ море». На Дунае в XII в. было немало русских поселений.

Игорь ѣдетъ по Боричеву. Боричев взвоз (подъем) был в древнем Киеве самым кратчайшим путем из Подола в верхний город. Согласно летописи, Игорь, вернувшись из плена в свой стольный Новгород-Северский, отправился сначала в Чернигов, к Ярославу, «помощи прося на Посемье», только после этого Игорь «ѣха ко Киеву к великому князю Святославу».

Къ святѣи Богородици Пирогощеи. Д. Н. Альшиц так комментирует это место «Слова». В XII в. из Царьграда в Киев одновременно, в «„едином корабле“ были привезены две иконы богородицы: одна, написанная, по преданию, евангелистом Лукой, — будущая Владимирская, и другая, Пирогорящая — будущая Неопалимая купина. Последняя была помещена в церкви, заложенной Мстиславом в 1131 г. Трудное и неясное народу словосочетание «Пирогорящая купина» (Пирогорящая, по мнению Д. Н. Альшица, — результат слияния греческого слова «пир» (Πυρ) — «огонь» и русского слова «горящая», с соединительным звуком о посередине. Пирогорящая, таким образом, означает «огнемгорящая») было усвоено народным говором в форме «Пирогощая». Именем богородицы Пирогощей называлась и

529

церковь, где находилась икона. В этой распространенной форме название «Пирогоща» попало в летописи. ...Общепринятым названием церкви пользуется и автор «Слова о полку Игореве», посылающий своего героя к „святѣи Богородици Пирогощеи“» (Д. Н. Альшиц. Что означает «Пирогощая» русских летописей и Слова о полку Игореве. — Исследования по отечественному источниковедению. М. — Л., 1964, с. 481).

Страны ради, гради весели. Интересно отметить, что Ипатьевская летопись также подчеркивает радость, с которой всюду встречали вернувшегося из плена Игоря: «иде во свои Новъгородъ, и обрадовашася ему. Из Новагорода иде ко брату Ярославу к Чернигову ... Ярослав же обрадовася ему ... и радъ бысть ему Святославъ, так же и Рюрикъ сватъ его».

Здрави, князи и дружина. Приветствие это встречается в древнерусских памятниках, начиная с XI в.: «Здравъ буди, отьць Акире!» (Повесть об Акире); «Сдравъ буди, цесарю Селевкию!» (Пчела) и др.

Княземъ слава а дружинѣ. Союз а выступает здесь в соединительном значении: «Слава князьям и дружине!». Некоторые комментаторы, однако, полагали, что опущено какое-то слово, например честь, которое могло относиться к дружине.

Аминь. Этим словом (древнееврейским по происхождению со значением «да будет так», «истинно») заканчивались обычно церковные, реже светские тексты. Возможно, слово аминь не принадлежало тексту памятника, а было добавлено переписчиком.

II
ПЕРЕВОДЫ И ПЕРЕЛОЖЕНИЯ

1. Л. К. Ильинский. Перевод «Слова о полку Игореве» по рукописи XVIII века. Пгр., 1920. Издание утерянного в настоящее время списка этого перевода из собрания Белосельских-Белозерских. Печ. по кн.: Л. А. Дмитриев. История первого издания «Слова о полку Игореве». М. — Л., изд-во АН СССР, 1960, с. 335—351. Издание списка перевода из ГПБ (F. XV. 50), с учетом чтений списка из рукописного собрания Ленинградского Отделения Института истории АН СССР (архив Воронцова, оп. 2, № 87) и списка, опубликованного Л. К. Ильинским.

2. Слово о полку Игореве. Сборник исследований и статей под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М. — Л., изд-во АН СССР, 1950, с. 328—399. Публикация (Д. С. Бабкиным) писарской авторизованной копии перевода (Гос. Публичная библиотека АН УССР, 1, 5711) с учетом чтений автографа (ИРЛИ АН СССР, ф. 122, № 69—70).

3. Н. М. Карамзин. «История государства Российского», т. 3. СПб., 1816, с. 214—218 (глава 7 — Поэзия).

4. «Слово о полку Игореве», перевод Александра Сергеевича Пушкина, с предисловием Е. В. Барсова. — Чтения в Обществе истории

530

и древностей российских, 1882, кн. 2, стр. 1—16. Издание писарской копии, снятой с находившегося в бумагах А. С. Пушкина списка перевода В. А. Жуковского, в котором имелись поправки и заметки, сделанные и Жуковским и Пушкиным. Издатель текста Е. В. Барсов ошибочно определил этот перевод как перевод А. С. Пушкина. Точное воспроизведение пушкинского списка перевода Жуковского со всеми пометами и поправками: «Рукою Пушкина». М. — Л., «Academia», 1935, с. 127—145. Отчет Публичной Библиотеки за 1884 г. СПб., 1887. Приложения. Бумаги В. А. Жуковского. Разобраны и описаны Иваном Бычковым, с. 182—199 (издание автографа перевода В. А. Жуковского, ГПБ, ф. 286, оп. 220^а, № 27). Печ. по автографу. В пушкинском списке имеются разночтения с автографом. Они полностью приведены в кн.: Слово о полку Игореве. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М. — Л., изд-во АН СССР (серия «Литературные памятники»), 1950, с. 373—374. Автограф отражает различные этапы работы над переводом: имеются многочисленные зачеркивания, исправления и изменения чернилами и карандашом, сделанные одной рукой — В. А. Жуковского. Есть несколько авторских примечаний в переводе. Около строки «Печальную повесть о битвах Игоря» написано: «Спр. у Кар.» (т. е. спросить или справиться у Карамзина). Около строки «И сами они славу князьям рокотали» в скобках к слову «рокотали» поставлено: «звучали». После этой строки, разрывая текст перевода, написано: «Сие место изображает великое дарование Бояна, о коем мы не имеем никакого понятия: он был богат вымыслами, не следовал одним простым былям, но украшал их воображением. Оно показывает любовь наших предков к песням и дает думать, что мы имели своих бардов, прославл<явших> героев, и что сии песни, петые пред войсками или в собраниях, пелись по очереди, и здесь означается, в чем состоял этот жребий. Боян же не входил в жребий, а струны его сами знали и пели. Какая похвала!» В строке «Кают Игоря-князя» после слова «кают» в скобках стоит «корят». Около строки «Они без щитов с кинжалами засапожными» в скобках написано: «с ножами, с копьями засапожными». Около строки «Вы же рекли: Мы одни постоим за себя» в скобках стоит: «мы себя сами...» (одно слово неразборчиво). Около строки «Стрелять живыми самострелами» в скобках приписано: «шереширами».

5. Песнь об ополчении Игоря, сына Святослава, внука Олегова. Переложение М. Деларю. Одесса, 1839.

6. Альм. «Заря». 1870, январь, с. 81—146. Печ. по изд.: А. Н. Майков. Полное собрание сочинений, 6-е изд., исправленное и дополненное автором, т. 2, СПб., 1893, с. 507—534.

7. «Россия и славянство». Париж, 1930, 14 июня. В журнальной публикации переводу предпослано посвящение: «Мой трудный и легкий, смиренный и дерзостный, давно задуманный, сладостный мой труд — стихом наших дней пропетое «Слово о полку Игореве» — с признательностью за тонкое соучастие, — посвящаю профессору Николаю Карловичу Кульману. К. Бальмонт». В предпоследней строфе перевода, в строках:

531

«Говорит Кончак Гзаку: «Если сокол улетает,
Мы застрелим соколенка золочеными стрелами».
Говорит Кончак ко Гзаку: «Если сокол улетает...»

допущена ошибка. В тексте «Слова» читаем сначала «млъвитъ Гзакъ Кончакови», а затем — «рече Кончакъ ко Гзѣ». Располагая только журнальной публикацией перевода К. Бальмонта (фотокопия), оставляем текст без изменения.

8. «Слово о полку Игореве». М. — Л., «Academia», 1934, с. 89—111; «Слово» ПП и П, с. 193—219. Для настоящего издания текст подготовлен автором.

9. «Слово о полку Игореве». М. — Л., «Academia», 1934, с. 117—156; «Слово» ПП и П, с. 178—192. Для настоящего издания текст подготовлен автором.

10. «Красная новь», 1938, № 3, с. 107—152. Печ. по изд.: «Слово» ПП и П, с. 87—119.

11. «Героическая поэзия древней Руси». Л., Гослитиздат, 1944, с. 32—55; Слово о полку Игореве. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М. — Л., изд-во АН СССР, 1950 (серия «Литературные памятники»), с. 182—199. Для настоящего издания текст подготовлен автором.

12. «Октябрь», 1946, № 10—11, с. 84—100. Печ. по изд.: «Слово» ПП и П, с. 120—143.

13. «Ленинградский альманах», 1957, июнь, с. 360—365 (отрывок); «Слово» ПП и П, с. 220—241. Для настоящего издания текст подготовлен автором.

14. «Литературная Россия», 1963, № 50, 13 декабря, с. 16—19. Для настоящего издания текст подготовлен автором.

15. Отрывки из перевода с пояснительными примечаниями — «Слово» ПП и П, с. 271—276; 363—364. Полностью печ. впервые.

ПОЭТИЧЕСКИЕ ВАРИАЦИИ НА ТЕМЫ «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

16. Х. М. Лопарев. «Слово о погибели Русскыя земли». Вновь найденный памятник литературы XIII века. СПб., 1892. Издание списка из библиотеки Псковско-Печерского монастыря (в настоящее время в Гос. архиве Псковской области в гор. Пскове, ф. 449, № 60); В. И. Малышев. Житие Александра Невского (по рукописи середины XVI в. Гребенщиковской старообрядческой общины в г. Риге). — ТОДРЛ, т. 5. М. — Л., 1947, с. 185—193. Издание второго списка «Слова о погибели» (в настоящее время — в Рукописном собрании ИРЛИ АН СССР — р. IV, оп. 24, № 26); Ю. К. Бегунов. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли».

532

М. — Л., «Наука», 1965, с. 154—157. Издание текстов двух списков и текста по двум спискам. Печ. текст с учетом чтений обоих списков.

От чехов до ятвягов. Ятвяги — литовское племя.

От корелы до Устюга, где живут тоймичи поганые, и за Дышащим морем. Устюг — город Великий Устюг в низовьях Сухоны, притока Северной Двины, тоймичи поганые — языческое племя, жившее по берегам Верхней и Нижней Тоймы — притоков Северной Двины; Дышущее море — Белое море и Северный ледовитый океан.

От моря до болгар — т. е. до волжских болгар, обитавших в районе впадения Камы в Волгу.

От болгар до буртасов, от буртасов до черемисов. Буртасы — мордовское племя, черемисы — марийцы.

Великому князю Всеволоду. Всеволод Юрьевич Большое Гнездо — великий князь Владимирский, сын князя Юрия Долгорукого, внук Владимира Мономаха.

Веды — одно из племен мордвы.

Бортничали на великого князя Владимира — т. е. платили ему дань медом.

Царь Мануил Царьградский — византийский император Мануил Комнин (1140—1180). Упоминание его как современника Владимира Мономаха — анахронизм.

От великого Ярослава и до Владимира — от Ярослава Мудрого до Владимира Мономаха.

И до нынешнего Ярослава. Нынешний Ярослав — отец Александра Невского Ярослав Всеволодович.

И до брата его Юрия, князя Владимирского. Юрий Всеволодович в 1212—1216 и 1218—1238 гг. был великим князем Владимирским.

17. Временник Московского общества истории и древностей российских, кн. 14. М., 1852, отд. II, с. I—XIV, 1—8. Публикация списка из собрания Ундольского (ГБЛ, собр. Ундольского, № 632); С. К. Шамбинаго. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906, с. 119—128. Реконструкция текста по четырем спискам (К-Б, У, С, Ж); В. П. Адрианова-Перетц. «Задонщина» (Опыт реконструкции авторского текста). — ТОДРЛ, т. VI. М. — Л., 1948, с. 223—232. Реконструкция текста по шести спискам (К-Б, У, С, Ж, И-1 и И-2). См. подстрочное примеч. на с. 363.

«Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и брате его Владимире Андреевиче», или «Задонщина», дошло до нас в шести списках. Самый ранний список — из бывшего собрания Кирилло-Белозерского монастыря (К-Б) 1470-х годов, в настоящее время хранится в ГПБ (собр. Кирилло-Белозерского монастыря № 9/1086). Следующий по времени список — конца XV — начала XVI в. (И-2), в настоящее время хранится в ГИМ (собр. Музейское № 3045). Третий список (И-1) — конца XVI — начала XVII в., в настоящее время — также в ГИМ (собр. Музейское № 2060). Два списка — XVII в. Один из них — Синодальный (С) из бывшего Синодального собрания, в настоящее время находится в ГИМ (собр. Синодальное № 790). Второй — из бывшего собрания Ундольского (У), в настоящее время находится в Рукописном отделе ГБЛ (собр. Ундольского № 632). Последний, шестой список из бывшего собрания Жданова (Ж) — XVII в. В настоящее время находится в БАН (1.4.1). Все шесть списков «Задонщины» представляют текст одной редакции памятника, но разные изводы этой редакции: один извод — списки К-Б и С, другой извод — все остальные. Список К-Б — сокращенная переработка извода Син, список С — поздний, сильно искаженный и в окончании сильно переработанный список извода Син. Список У извода

533

Унд — поздний список, чем объясняется целый ряд поздних чтений в этом списке, некоторые поновления и добавления в тексте. Но это самый полный список извода Унд. Список И-1 в ряде случаев дает более ранние чтения, чем список У, но в нем текст сохранился не в полном объеме — нет самого начала памятника. Список И-2 — отрывок; в нем нет ни начала, ни конца текста в значительном объеме. Список Ж — текст только вступления к «Задонщине», да и то не в полном объеме и со значительными искажениями. Все списки «Слова о великом князе Дмитрии Ивановиче и брате его Владимире Андреевиче» в ряде случаев дают явно искаженные чтения первоначального текста, при этом сравнительный анализ всех списков показывает, что искажения и изменения первоначального текста имелись уже в том протографе, к которому восходят все дошедшие до нас списки, а частично появились в дошедших списках. Текст в каждом отдельном списке имеет такое количество искажений и дефектов, что издавать этот памятник только по одному, какому-либо из дошедших, списку нецелесообразно. В настоящем издании путем сравнительного анализа всех списков реконструируется не возможный вид авторского текста «Задонщины», а предполагаемый текст того протографа, к которому восходят все реально дошедшие до нас тексты. В основу издания положен список У. Изменения, исправления и добавления в этот текст вносились только на основании чтений других списков по следующим принципам: а) По другим спискам восстанавливаются и изменяются все чтения, которые ближе «Слову о полку Игореве», как более близкие к оригиналу. б) Меняются поздние чтения списка У на основании сличений их с другими списками, в том случае если более ранние чтения в других списках совпадают по разным изводам. в) Восстанавливаются некоторые чтения, сохранившиеся в одном из списков, которые могли быть опущены или изменены в остальных списках независимо друг от друга. Критерием в данном случае служат общие тенденции «Задонщины» и литературные особенности этого произведения. Из «Задонщины» делались вставки в «Сказание о Мамаевом побоище», как в первоначальный текст этого произведения, так и в последующие его редакции. Вставки эти делались из списков «Задонщины», более близких к оригиналу, чем дошедшие до нас. При внесении изменений в текст, взятый за основной, учитываются, когда для этого имеется материал, чтения вставок из «Задонщины» в текстах «Сказания о Мамаевом побоище». Ко всем без исключения случаям изменений в основном тексте (У) в подстрочном аппарате приводятся обоснования этих изменений по данным всех списков, где имеется соответствующее место. В подготовке текста «Слова о великом князе Дмитрии Ивановиче и брате его Владимире Андреевиче» для настоящего издания принимала участие Р. П. Дмитриева. Последнюю научную публикацию текста «Задонщины» по всем спискам и исследование текстологии «Задонщины» см. в книге «Слово о полку Игореве и памятники Куликовского цикла» (М. — Л., «Наука», 1966).

Дмитрий Иванович — великий князь Владимирский и Московский. За победу на Куликовом поле был прозван Донским.

Владимир Андреевич Храбрый — двоюродный брат Дмитрия Ивановича, князь Серпуховский и Боровский.

Мамай — золотоордынский военачальник (темник), фактический властитель Золотой Орды в 70—80-х

534

годах XIV в.

Микула Васильевич — московский воевода, сын тысяцкого Василия Вельяминова.

В землю Залесскую — т. е. во Владимиро-Суздальскую Русь.

Удел сына Ноева Афета. По библейской легенде, при разделе земли после потопа одному сыну Ноя, Иафету (Афету), достались северные и западные страны, другому, Симу, — восточные, третьему, Хаму, — южные.

Хинове — см. комментарии к «Слову о полку Игореве», с. 502.

На реке на Каяле. Каяла упоминается ошибочно (под влиянием «Слова о полку Игореве») вместо Калки, реки, на которой в действительности в 1223 г. русские потерпели поражение от татар (ср. далее — «от Калкской битвы»).

А ведь лучше нам, братья, начать рассказывать по-иному о славных этих нынешних повестях, о походе... Это место перекликается с зачином «Слова о полку Игореве». См. комментарии к «Слову», с. 467.

А правнуки они святого великого князя Владимира Киевского. Князья называются правнуками, т. е. потомками, Владимира Святославича, киевского князя с 980 по 1015 г. При нем Русь приняла христианство, за что Владимир был позднее объявлен святым.

Боян — древнерусский поэт, упоминаемый в «Слове о полку Игореве». См. комментарии к «Слову», с. 468.

Я же помяну рязанца Софония. Рязанцу Софонию приписывалось создание «Задонщины». Слова «Я же помяну ... князя Владимира Киевского» принадлежат, видимо, переписчику текста. Следующие далее слова (в древнерусском тексте) оказались здесь ошибочно и поэтому опущены в переводе.

У храма Святой Софии. У Софийского собора в Новгороде собиралось вече.

У реки Мечи, между Чуровым и Михайловым. Реки Меча (ныне — Красивая Меча) и Непрядва — правые притоки Дона. Куликово поле, на котором происходила битва, ограничено с севера Непрядвой, с востока — Доном, с юга — Мечой. В том же районе находилось и урочище Чур-Михайлово.

И двум братьям Ольгердовичам земли Литовской — Андрею и Дмитрию. Ольгердовичи — сыновья великого князя Литовского Ольгерда, перешедшие (Андрей в 1377 г., Дмитрий — в 1379 г.) на службу к Дмитрию Ивановичу.

Дмитрий Волынский (Дмитрий Боброк) — литовец, перешедший на службу к Дмитрию Ивановичу; во время Куликовской битвы был воеводой.

Сыновья Ольгердовы, внуки Гедиминовы, а правнуки Сколомендовы. Ольгерд — великий князь Литовский, Гедимин — один из основателей Литовского княжества, Сколоменд, как полагают — Скирмунт (Скирмонт) — легендарный родоначальник Ольгердовичей.

Сулица — метательное копье.

Байдана — кольчуга.

У речки Непрядвы — см. выше.

Русская земля, ты теперь как за царем Соломоном побывала! Это неясное чтение, по-видимому, возникло под влиянием рефрена «Слова о полку Игореве»: «О Русская земля! Уже за шеломянем еси!»

Железные ворота — видимо, теснина на Дунае.

Ворнавичи — искаженное географическое название или этническое наименование.

Кафа (современная Феодосия) — город в Крыму, в XIV в. — генуэзская колония.

Тырново — столица Болгарского царства с 1186 по 1393 г.

Пересвета-чернеца. Александр Пересвет (до пострижения — брянский боярин), монах Троице-Сергиева монастыря. Согласно некоторым источникам, поединком Пересвета и татарского богатыря началась Куликовская битва.

На судное место. Имеется в виду поле битвы, как место «божьего суда», смертного поединка.

Ослябя-чернец (до пострижения боярин из Любутска) — монах Троице-Сергиева монастыря

535

(поэтому он и называет Пересвета братом), участник Куликовской битвы.

Яков — сын Осляби, был убит на Куликовом поле.

Донеслись к нам с быстрого Дона полонянные вести. Это место в различных списках читается по-разному: «полонянные вести», т. е. вести о пленении, и «поломянные» — как можно предположить, вести о близких (от слова «племя»). Существует объяснение, что «поломянные» значит «пламенные, жгучие».

А Диво уже кличет под саблями татарскими, а русские богатыри изранены. Образ этот является реминисценцией «Слова о полку Игореве». См. комментарии к «Слову», с. 506.

Не потакай крамольникам! О каких крамольниках здесь идет речь — неясно.

Тут вам не ваши московские сладкие меды и великие места. Имеются в виду «места», т. е. положение в служебной иерархии Московской Руси XV века.

Уже стал тур в обороне. Неудачное подражание тексту «Слова». См. комментарии к «Слову», с. 488.

И отскочил поганый Мамай... и прибежал к Кафе-городу. Фактически Мамай бежал в Кафу позднее, после поражения в битве с татарским ханом Тохтамышем, и был убит генуэзцами («фрягами»).

Ведь побила тебя орда Залесская. Имеется в виду Северо-Восточная Русь.

18. Федор Глинка. Письма к другу, содержащие в себе: Замечания, мысли и рассуждения о разных предметах, с присовокуплением исторического повествования «Зинобей Богдан Хмельницкий, или Освобожденная Малороссия». СПб., 1816, с. 6.

19. «Сын отечества», 1818, ч. 45, № XVII, с. 186—187, под названием «Романс». Печ. по сб.: «Подарок русскому солдату». СПб., 1818, с. 91.

20. «Новости литературы», 1823, № 46, с. 94.

21. «Дамский журнал», 1825, № 23, с. 180—182.

22. Аскольдова могила. Повесть времен Владимира Первого. Сочинение М. Загоскина. М., 1833, ч. 1, с. 70—71.

23. «Вестник Европы», восьмой год, т. 5, 1873, кн. 9, с. 64—66.

24. «Труд», 1895, т. 26, № 5, с. 389—390, под заглавием «В южных степях». Печ. по изд.: И. А. Бунин. Собрание сочинений в 9-ти томах, т. 1. М., 1965, с. 90—91.

25. КН, 1898, № 1, с. 47. Печ. по кн.: К. Случевский. Песни из Уголка. СПб., 1902, с. 70.

26. КН, 1898, № 11, с. 27. Печ. по изд.: Владимир Соловьев. Стихотворения, 6-е изд. М., 1915, с. 187—188.

27. Валерий Брюсов. Семь цветов радуги. Стихи 1912—1915 года. М., 1916, с. 192 (цикл «Голубой», раздел «В ваших чертогах»).

28. Георгий Адамович. Чистилище. Стихи, кн. 2. Пгр., 1922, с. 65.

536

29. Максимилиан Волошин. Иверни (избранные стихотворения). М., 1918, с. 36.

30. Александр Ширяевец. Волжские песни. Стихотворения. М., 1928, с. 125—126.

31. Слово о плъку Игоревѣ. Подлинный текст, его прозаический перевод и художественные переводы и переложения русских поэтов XIX-го и XX-го вв. Л., 1938, с. 289—308.

32. «Литературная газета», 1938, № 29, 24 мая, с. 2. Печ. по изд.: «Слово» ПП и П, с. 261—262.

33—35. Александр Прокофьев. Собрание стихотворений в 2-х томах, т. 1. М. — Л., 1961, с. 319—323.

36. «Новый мир», 1939, № 3, с. 73. Печ. по кн.: Вера Звягинцева. По русским дорогам. Стихи. М., 1946, с. 34—36.

37. Виссарион Саянов. Слово о Мамаевом побоище. Л., 1939, с. 126—130.

38. «Огонек», 1943, № 46—47, с. 12. Печ. по кн.: Людмила Татьяничева. Лирика. Свердловск, 1946, с. 3—4.

39. Павел Антокольский. Избранные сочинения в 2-х томах, т. 1. М., 1956, с. 235—241.

40. Николай Рыленков. Рябиновый свет. М., 1962, с. 167.

41—47. Виктор Соснора. Январский ливень. М. — Л., 1962, с. 85—98.