- 375 -

КОММЕНТАРИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ И ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ

К стр. 9

о плъку. Слово „плъкъ“, „пълкъ“, „полкъ“ имело в древнерусском языке несколько значений: поход, войско, сражение, сборище и народ. В данном случае „полк“ означает „поход“. Ниже в „Слове о полку Игореве“ слово „полк“ употребляется в значении „войско“: „зарѣза Редедю предъ пълкы касожьскыми“, „наведе своя храбрыя плъкы на землю Половѣцьскую“, „съ зарания въ пятокъ потопташа поганыя плъкы половецкыя“, „побарая за христьяны на поганыя плъки“. Еще раз в значении не „войска“, а „похода“, слово „плък“ выступает в фразе: „Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя“.

Игоря сына Святъславля внука Ольгова. Игорь Святославич, князь Новгород-Северский, родился в 1151 г. Он был сыном черниговского князя Святослава Ольговича и внуком Олега Святославича („Гориславича“) Князем в Новгороде Северском (небольшой город на восточной окраине Черниговской земли) Игорь стал в 1179 г. В 1198 г., после смерти Ярослава Всеволодовича черниговского, Игорь стал князем в Чернигове. В 1202 г. Игорь умер.

старыми словесы. Значение слова „старый“ в древнерусском языке имело особенно часто оттенок противопоставления этого „старого“ новому. Слово „старый“ означало чаще, чем „древний“, „прежний“, „отмененный“, „первоначальный“, „оставленный“ и даже „забытый“. Ср. „вда им волю всю и уставы старых (т. е. прежних, — Д. Л.) князь“ (Новгородская первая летопись под 1209 г.). В этом же значении „прежний“ слово „старый“ употреблялось в выражениях „старый мир“, „старая гривна“, „старая куна“, „старая межа“, „старая купчая“ и т. п. Предполагаем, что выражение „старыми словесы“ имеет здесь тот же оттенок значения: „прежними“, „оставленными“, „отмененными словами“. Эти „старые“ слова противопоставляются здесь, возможно, каким-то новым, теперь принятым.

- 376 -

трудныхъ повѣстий. По-древне-русски слово „труд“ означало не только работу, но и ратный подвиг, заботу, страдание, скорбь, горе (ср. ниже „синее вино съ трудомь смѣшено“), боль, болезнь, недуг (И. Срезневский. Материалы для словаря древне-русского языка, т. III. СПб., 1912, стр. 1007—1009). Прилагательное „трудныхъ“ мы переводим в данном случае как „печальных“, однако допусти́м и такой перевод — „воинских“, „ратных“ (от „труд“ — „ратный подвиг“).

Начати же ся тъй пѣсни по былинамь сего времени. „Былина“ — слово, встречающееся только в „Слове“ и в „Задонщине“ („начаша ти поведати по делом и по былинам“). Современное слово „былина“, как определение вида эпической поэзии, восходит именно к этому выражению „Слова“ и исполнителями „былин“ не употреблялось (сказители называют былины „ста́ринами“). Как явствует из контекста, в „Слове“ и в „Задонщине“ „былина“ противопоставляется вымыслу, „былина“ — действительность „быль“.

Боянъ. Как видно из контекста „Слова“, Боян — и певец, и песнотворец-поэт. Повидимому, он жил во второй половине XI в. Он помнил „первых времен усобицы“ — следовательно, был их современником; темы его песен не выходят за пределы XI в. Его песни были посвящены „старому Ярославу“ (Мудрому, умер в 1054 г.), храброму Мстиславу Владимировичу (Черниговскому и Тмутороканскому, ум. в 1036 г.) и его победе в Тмуторокани над касожским князем Редедей (1022 г.), прекрасному Роману Святославичу Тмутороканскому (умер в 1079 г.). Он был любимцем Святослава Ярославича и его сына Олега („Гориславича“). Возможно, что и многие другие исторические припоминания автора „Слова“, также касающиеся событий второй половины XI в., взяты из песен Бояна. Судя по тому, что автор „Слова о полку Игореве“ прекрасно знал поэтическую манеру Бояна, песни эти не были недолговечными импровизациями: они сохранялись около столетия и при этом с именем их автора — Бояна. Боян, следовательно, певец знаменитый. Жанр песен Бояна нам известен: это — „славы“ князьям („они же сами княземъ славу рокотаху...“). Они исполнялись под аккомпанемент гуслей (см. об этом статью Д. В. Айналова „На каком инструменте играл Боян?“. Труды Отдела древнерусской литературы, т. IV, М. — Л., 1940, стр. 157). Отношение автора „Слова“ к Бояну двойственное. Он признает его авторитет, называет его „вещим“ (иначе говоря, „волшебником“, „чародеем“ — см. комментарий к слову „вещий“), но отвергает его манеру воспевать, славословить подвиги князей, как неподходящую для данной печальной темы и слишком „старинную“ („старыми словесы“). Автор „Слова“ воспроизводит начало тех песен, которые Боян слагал в честь князей. Эти „образцы“ поэтической манеры Бояна дают отчетливое представление о бравурной поэзии Бояна. Этой придворной манере Бояна автор „Слова“ противопоставляет свою — „по былинам сего времени“, т. е. по действительным событиям

- 377 -

(см. комментарий к слову „былина“) живой для себя современности. Как развертывает автор „Слова“ это противопоставление, см. в объяснительном переводе.

вѣщий. Слово „вещий“ означало в древнерусском языке не только „знающий“, „провидящий“, но также и „кудесник“, „волхв“. Ср. в Псковской второй летописи под 1411 г.: „псковичи сожгоша 12 жонке вещих“. Соответственно одно из значений слова „ве́щество“ было „колдовство“, „ворожба“, „чары“. „Есть ли за тобою вещество, рекше ведание некоторое, или чары?“ — спрашивал древнерусский духовник во время исповеди (А. И. Алмазов. Тайная исповедь, III. Одесса, 1894, стр. 166). „Ве́щицами“ называли колдуний. В покаянном номоканоне говорилось: „Вещица аще покается, лет 9, поклонов 500“. То же значение слова „вещий“ — „волхв“, „кудесник“ — имеет это слово и в прозвище Олега — „Вещий“, Летописец именно поэтому разъясняет, что Олега прозвали „Вещим“ — „бяху бо людие погани (язычники) и невеголоси“. Археологические подтверждения тому обстоятельству, что князья у славян иногда исполняли обязанности верховных жрецов, пользовались репутацией кудесников, см. в работе Б. А. Рыбакова „Древности Чернигова“ (Материалы и исследования по археологии СССР, № 11, М. — Л., 1949, стр. 34). Очень возможно, что „песнотворцы“ также пользовались репутацией кудесников (на дофеодальном этапе исторического развития это было обычным явлением). Вряд ли, однако, автор „Слова о полку Игореве“ влагал полностью это значение в слово „вещий“, но оттенок этого значения в этом слове во всяком случае здесь сохраняется. Ср. дальше о Всеславе Полоцком, — князе-кудеснике, князе-оборотне, связанном с древнерусским язычеством: „аще и вѣща душа въ дръзѣ тѣлѣ“.

растѣкашется мыслию по древу. Некоторые комментаторы предлагают читать вместо „мыслию“ — „мысию“, т. е. „мышию“, но с типичной для псковского произношения меной ш на с и в встречавшемся в Псковской области значении слова „мышь“ — „белка“. Впервые такое толкование предложил Карелкин в рецензии на перевод „Слова“ Н. Гербеля (Отечественные записки, 1854, т. 93, стр. 9—10). Оно было принято Н. Гербелем, Ор. Миллером, Всев. Миллером, Е. Барсовым, В. Н. Перетцом и др. Действительно, „белкой“ более соответствовало бы двум следующим членам сравнения: „сѣрымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы“. Однако в „Слове“ белка называется „белкою“ же, а не „мышью“ (ср. „емляху дань по бѣлѣ отъ двора“). Вряд ли также следует предполагать, что псковский писец выполнял и функции редактора, заменяя в тексте „Слова“ исконные слова псковскими. Выражение „растекашется мыслию по древу“ понятно и без таких сложных предположений тем более, что псковское происхождение мусин-пушкинской рукописи „Слова“ отнюдь не доказано (акад. В. В. Виноградов и акад. С. П. Обнорский предполагают, что рукопись была новгородской). Ср. дальше в тексте „Слова“ о том же Бояне: „абы ты сиа плъкы

- 378 -

ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы“. Ср. также у Даниила Заточника: „ползая мыслию, яко змия по камению“. Чтение „мыслию“, а не „мысию“ подтверждается также и текстом „Задонщины“, где имеются различные отражения этого образного выражения с „мыслию“, а не с „мысию“ (указание В. П. Адриановой-Перетц: „Задонщина“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1948, стр. 218).

шизымъ орломъ подъ облакы. Ср. аналогичный образ в народной поэзии:

Не летит ли лада милая,
Перелетной вольной пташечкой,
Иль сизый орлом в поднебесьи

  (П. Шейн. Великорусс в своих песнях, обрядах ...,
                            1900, № 2536).

„Шизый“ вм. „сизый“, возможно, — результат того, что „Слово“ переписывалось на северо-западе Руси, в Пскове или в Новгороде, где мена „ш“ и „с“ обычна.

пѣснь пояше. Под „пением песни“ в древнерусском языке нередко имелось в виду „воспевание хвалы“, „прославление“. Ср. у русского переводчика „Повести о взятии Иерусалима“ Иосифа Флавия: „тем же и песни пояхуть ему [Ироду] по Сурьскым градом“. Именно эти хвалебные песни, очевидно, имеются в виду и в этом месте „Слова“, так как ниже: „они же [струны Бояна] сами княземъ славу рокотаху“.

старому Ярославу. Здесь речь идет о Ярославе Владимировиче Мудром (ум. 1054), называемом здесь „старым“ в отличие от других, новых (например Ярослава Всеволодовича Черниговского, современника Игоря Святославича; об этом последнем Ярославе см. ниже).

храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю предъ пълкы касожьскыми. Речь здесь идет о знаменитом черниговском и тмутороканском князе Мстиславе Владимировиче Великом, брате Ярослава Мудрого, умершем в 1036 г. Вот что рассказывается в „Повести временных лет“ под 1022 г. о его единоборстве с Редедею (цитирую в русском переводе): „В то время Мстислав, находясь в Тмуторокане, пошел на касогов. Услышав об этом, князь касожский Редедя вышел ему навстречу, и когда стали оба полка друг против друга, сказал Редедя Мстиславу: «Чего ради будем мы губить наши дружины? Сойдемся и поборемся сами, и, если одолеешь ты, то возьмешь имущество мое, и жену мою, и детей моих, и землю мою; если я одолею, то я возьму твое всё». И сказал Мстислав: «Да будет так». И сказал Редедя Мстиславу: «Не оружием будем биться, а борьбою». И стали крепко бороться, и долго боролись, и начал изнемогать Мстислав, ибо был велик и силен Редедя. И сказал Мстислав: «О пречистая богородица! Помоги мне; если одолею его, построю церковь во имя твое». И, сказав это, ударил Редедю о землю и, выхватив нож, зарезал Редедю, и пошел в землю его,

- 379 -

взял все его имущество и жену его и детей его, и дань возложил на касогов. И, вернувшись в Тмуторокань, заложил церковь святой Богородицы и построил ее, стоит она и до сего дня в Тмуторокани“. — Касоги неоднократно упоминаются в летописи (под 965, 1023, 1066 гг.) как племя, населявшее область Северного Кавказа; обычно они отожествляются с черкесами-адыге.

красному Романови Святъславличю. Роман Святославич, князь тмутороканский, внук Ярослава Мудрого, сын Святослава Ярославича и брат Олега „Гориславича“ Черниговского, деда Игоря Святославича. Роман был убит в 1079 г.

Боянъ... вѣщиа пръсты на живая струны въскладаше. Этот образ воскладывания „вещих“ или „многоочитых“ пальцев на „живые“ струны встречается и в других произведениях древнерусской письменности. Ср., например, в „Слове о воскресении Лазаря“: „ударим, рече Давид, в гусли и възложим персты своя на живыя струны“; в иной редакции того же „Слова“: „Рече Давид царь, накладывая многочестныя персты на живыя струны“ (цитирую по В. Н. Перетцу: „Слово о полку Ігоревім“, Киев, 1926, стр. 142). Образ этот, очевидно, исконно русский. Он был в живом устном творчестве. Как доказывает Д. В. Айналов, образ этот связан с игрою на русском инструменте — гуслях (Д. В. Айналов. Заметки к тексту „Слова о полку Игореве“, Труды Отдела древнерусской литературы, IV, М. — Л., 1940, стр. 157—158)

К стр. 10

отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря. В противоположность песням Бояна, которые были посвящены, по словам автора „Слова“, тому или иному князю (см. выше — Ярославу Мудрому, Мстиславу Владимировичу, Роману Святославичу) или его подвигам, „Слово о полку Игореве“ посвящено целому историческому периоду. Автор определяет в данном месте свое произведение не как песнь (хвалебную, в честь князя), а как „повесть“ — повествование — „отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря“. Под „старым Владимером“ подразумевается, конечно, Владимир I Святославич, а не Владимир Мономах, как думают некоторые, так как события и князья, которых касается „Слово“, захватывают промежуток времени от Владимира I Святославича и до современных Игорю. При этом, события и князья, непосредственно следовавшие за княжением Владимира Мономаха, в „Слове“ вовсе не упомянуты: „Слово“ касается только событий и князей XI в. и современных автору. — Подробное обоснование того мнения, что здесь идет речь о Владимире I Святославиче, а не о Владимире Мономахе, принадлежит А. В. Соловьеву (Политический кругозор автора „Слова о полку Игореве“. Исторические записки, № 25, М., 1948, стр. 73 и сл.).

- 380 -

иже истягну умь крѣпостию своею. Точное значение слова „истягну“ не ясно. Возможно, что это слово — одного корня со словом „сътягнути“: препоясать, связать, застегнуть, затянуть, обуздать. Ср. „мои греси стягоша мя“, „вънешним стягнув мысль“ и т. п. (И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. III, СПб., 1912, стр. 856). Ср. также в летописи: князь Владимир Василькович „крепостию бе препоясан“ (Ипатьевская летопись под 1289 г.). Повидимому, значение всего этого выражения — „иже истягну умь крѣпостию своею“ — следует передать так: „который подчинил свой ум, свою мысль своей крепости, своему мужеству, своей отваге“, „который связал (препоясал) свое намерение своим мужеством“. Такой смысл этого выражения находится в соответствии и с общей характеристикой Игоря и в „Слове“, и в летописи: Игорь, „не сдержав уности (юности)“, пошел на половцев, он необдуманно рано начал себе искать чести, он поступил безрассудно, отправившись на половцев без зрелого размышления, доверившись только своей отваге.

поостри сердца своего мужествомъ. Слово „поострить“ довольно часто употребляется в древнерусской письменности в метафорическом значении, близком к данному месту „Слова о полку Игореве“: „поострить же гнев свой“, „си свою руку на своя сродникы поостриваху“, „воеводы на брань възостришася“, „подостриваху люди мьстити“, „подострите душа ваша на мсти“ и т. д. (см. цитацию сходных выражений у В. Н. Перетца. „Слово о полку Ігоревім“. Киев, 1926, стр. 144).

наплънився ратнаго духа. „Наполниться или исполниться ратным духом, бранным духом“ — довольно обычное древнерусское выражение. Ср.: „мужи Александровы исполнишася духа ратна“ (В. Мансикка. „Житие Александра Невского“. СПб., 1913, стр. 6), „дыша духом ратным“ (там же, стр. 19), „духа ратнаго наполнився“ (Летопись Авраамки под 1382 г.) и др.

Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. Солнечное затмение имело место 1 мая 1185 г.; у Донца оно видно было в 3 ч. 25 м. по киевскому времени (Н. Степанов. Таблицы для решения летописных задач на время. Известия ОРЯС, 1908, кн. 2, стр. 127—128). Солнечные затмения рассматривались в древней Руси как предзнаменования несчастий — главным образом нашествий иноземцев. Ср. в Ипатьевской летописи под 1187 г.: „Того же лета бысть знамение месяца сентября в 15 день: тма бысть по всей земле, якоже дивитися всим человеком. Солнце бо погибе, а небо погоре облакы огнезарными. Таковая бо знамения не на добро бывають; в той бо день того месяца взять бысть Ерусалим безбожными срацины“. — Ипатьевская летопись сходно со „Словом“ описывает затмение солнца 1185 г.: „Идущим же им к Донцю рекы, в год вечерний (в вечернее время), Игорь же возрев на небо (ср. в „Слове“: „тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце“) и виде солнце стояще яко месяць, и рече бояром своим и дружине своей: «Видите ли что есть знамение се?». Они же узревше,

- 381 -

и видиша вси и поникоша главами, и рекоша мужи: «Княже! Се есть не на добро знамение се». Игорь же рече: «Братья и дружино! Тайны божия никто же не весть, а знамению творець бог и всему миру своему; а нам что створить бог, или на добро, или на наше зло, а то же нам видити». И то рек, перебреде Донець“ (Ипатьевская летопись).

Братие и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти... Игорь призывает этими словами свою дружину выступить в поход. Он делает это, несмотря на то, что солнечное затмение предвещает гибель его дружине. Поэтому он и говорит, не отрицая всей грозности этого предзнаменования: „лучше погибнуть с честью, выступив в поход, чем, оставаясь дома, быть рано или поздно плененными половцами“. Общий смысл ободряющей перед походом речи Игоря Святославича сходно передан и в Ипатьевской летописи: „Оже ны будеть не бившися возворотитися, то сором ны будеть пуще и смерти; но како ны бог дасть“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Воинские речи, подобные этой, — неоднократны в летописи, начиная со знаменитой речи Святослава: „Уже нам сде пасти, потягнем мужьски, братья и дружино!“. Освобождая эту речь Святослава от привычного лаконизма воинского красноречия, следовало бы ее перевести так: „Так или иначе нам умереть здесь, так выступим, братья и дружина, против врагов и умрем с честью“. Ср. и другую речь Святослава: „Уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земле Руские, но ляжем костьми, мертвыи бо срама не имам. Аще ли побегнем, срам имам. Ни имам убежати, но станем крепко...“ (Лаврентьевская летопись под 971 г.). Воинская речь Игоря построена на антитезе: „Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти...“. Эта антитеза — существенная черта устной речи. Ср. речь Василька Теребовльского: „да любо налезу собе славу, а любо голову свою сложю за Рускую землю“ (Лаврентьевская летопись под 1097 г.); Изяслав Мстиславич говорит черным клобукам: „луче, братье, измрем сде, нежели сесь сором възмем на ся“ (Ипатьевская летопись под 1150 г.); тот же Изяслав говорит своей дружине: „но любо голову свою сложю, пакы ли отчину свою налезу и вашю всю жизнь“ (там же); черные клобуки и киевляне говорят Вячеславу, Изяславу и Ростиславу: „да любо честь вашю налезем, пакы ли хочем с вами ту измерети“ (там же под 1151 г.); Владимир Галицкий говорит: „любо свою голову сложю, любо себе мьщю“ (там же под 1152 г.). Особенно близка к речи Игоря речь рязанского князя Юрия Ингоревича в „Повести о разорении Рязани Батыем“: „Лутче нам смертию живота купити, нежели в поганой воли быти“ (Воинские повести древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 11). Из этих примеров, которые можно было бы значительно умножить, видно, что обращение Игоря сохраняет характерные особенности живой устной речи, оно передает традиционный тип воинской речи. Это — типичная воинская речь, ободряющая дружину перед походом или перед битвой.

- 382 -

а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони. Одним из наиболее значительных моментов выступления войска в поход была посадка войска на коней. Вот почему в древней Руси „сесть на коня“ означало „выступить в поход“. Отсюда такие выражения как „сесть на коня против кого-либо“, или „сесть на коня н а кого-либо“, или „сесть на коня з а кого-либо“: „и вседоша (на кони) н а Володимерка на Галичь“ (Лаврентьевская летопись под 1144 г.); „а сам Изяслав вседе на конь н а Святослава к Новугороду иде“ (Ипатьевская летопись под 1146 г.); Всеволод „вседе на конь про свата своего“ (Лаврентьевская летопись под 1197 г.). Характерно это употребление единственного числа „всесть на конь“, даже если речь идет о войске, о дружине или о нескольких лицах. Перед нами — метонимия, ставшая в полном смысле этого слова термином, с утратой первоначального значения. Иное дело в „Слове о полку Игореве“, где обычно вскрывается, возрождается первоначальный образ, лежащий в основе того или иного термина или ставшего ходячим выражения. В „Слове“ мы читаем: „А всядемъ, братие, на свои бръзые комони“, а не „комонь“ „конь“, как обычно говорится в летописи.

бръзыя комони. Эпитет коня „борзый“ типичен для боевого коня, в котором прежде всего ценилась его быстрота в битве: „Мьстислав... дары дасть ему (Даниилу Галицкому — Д. Л.) великыи и конь свой борзый сивый“ (Ипатьевская летопись под 1213 г.); „Мьстислав же... да ему конь свой борзый“ (там же под 1225 г.); „бе бо борз конь под ним (под Даниилом Галицким, — Д. Л.)“ (там же под 1227 г.).

да позримъ синего Дону. Обычным символом победы в древней Руси было испить воды из реки на земле врага (ср. ниже „испить шеломом Дону“). Игорь не мог говорить о победе (ср. выше), но он надеется зайти в землю половцев. Поэтому в объяснительном переводе вставляю слова „хотя бы“: „Да поглядим [хотя бы] на синий Дон [в земле Половецкой]“. Ниже, раскрывая истинные помыслы Игоря, автор „Слова“ все же влагает ему желание победить; „знамению“, силу которого он не отвергал в своей речи дружине, он в душе не доверял: „Спалъ князю умь похоти и жалость ему знамение заступи искусити Дону великаго“. В одной из других своих речей, приводимых автором „Слова“, он говорил: „хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону“ (т. е. „умереть, либо победить“).

Хощу бо, — рече, — копие приломити. По поводу копья А. В. Арциховский пишет: „Важнейшим оружием наравне с мечом было, конечно, копье... по курганным данным копье демократичнее меча. Но ни один обладатель меча, хотя бы и самого хорошего, без копья в бою обойтись не мог, потому что это оружие достает дальше. Длина древнерусского меча — 70—90 см, длина копья, судя по изредка встречаемым в курганах остаткам древков, 1.5—2 м. Даже князь, если ему приходилось лично вступать в бой, пользовался копьем... Древко в бою, сослужив свою службу, ломалось быстро.

- 383 -

Копье могло треснуть и от собственного удара, но чаще об этом, конечно, заботились неприятели“ (Русское оружие X—XIII вв. Доклады и сообщения Исторического факультета МГУ, вып. 4, М., 1946, стр. 11). Характерно, что битва ассоциировалась прежде всего с этим ломанием копий: „ту бе видети лом копийный и звук оружьный“ (Ипатьевская летопись под 1174 г.); „ту беяше лом копейный“ (Новгородская четвертая летопись под 1240 г.). Аналогично этому и в „Слове о полку Игореве“ битва ассоциируется прежде всего с ломанием копий: свое предвидение битвы автор „Слова“ конкретизирует словами: „ту ся копиемъ приламати“. Поскольку копье было оружием первой стычки и почти всегда ломалось в ней, нам становится понятным и обычный в летописи термин — „изломить копье“, употреблявшийся для обозначения того, что воин первым принял участие в битве. Вот примеры, когда князь ломает копье в первой же стычке: „въеха Изяслав один в полкы ратных и копье свое изломи“ (Лаврентьевская летопись под 1147 г.); Андрей Боголюбский „въехав преже всех в противныя, и дружина его по нем, и изломи копье свое в супротивье своем“ (там же под 1149 г.); „Андрей же Дюргевичь възмя копье и еха наперед и съехася переже всих и изломи копье“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.); „Изяслав же Глебовичь, внук Юргев, доспев с дружиною, возма копье потъче к плоту, кде бяху пеши вышли из города, твердь учинивше плотом. Он же въгнав за плот к воротам городнымь, изломи копье“ (Лаврентьевская летопись под 1184 г.). Иногда выражение „изломить копье“ употреблялось только для обозначения первой боевой схватки князя, его личного участия в единоборстве перед общей битвой: „И тако перед всими полкы въеха Изяслав один в полкы ратных и копье свое изломи“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.). Этими словами летописец подытоживает свой предшествующий рассказ, где более подробно описывалось личное участие Изяслава в битве. Итак, „изломить копье“ — это символ вступления в единоборство, символ личного участия князя в битве. Упоминание „изломления копья“ подчеркивает, что князь не только руководил сражением, но и сам единоборствовал, вступал в схватку с неприятелем. „О того же гордаго Филю, Льв, млад сы, изломи копье свое“ (Ипатьевская летопись под 1249 г.), — говорит летописец, подчеркивая этим не потерю копия (оружья, как мы видели, дешевого), а факт единоборства Льва Данииловича с воеводой Филием.

конець поля Половецкаго. „Конец“ в древнерусском языке не означает непременно „окончание“. В данном случае слово „конец“ равносильно слову „оконечность“, „граница“ и точнее всего может быть переведено словом „начало“, так как здесь, конечно, разумеется ближайшая к Руси „оконечность“ Половецкой земли.

а любо испити шеломомь Дону. В древней Руси символом победы над страною было питье шлемом воды из ее реки. Возможно, что символ этот вырос из какого-либо обычая. Во всяком случае выражение „испить шлемом

- 384 -

из реки“ нередко встречается в древнерусской письменности в одном и том же значении победы. Ср. в похвале Роману Мстиславичу: „тогда Володимер Мономах пил золотом шоломом Дон, и приемшю землю их всю, и загнавшю оканьныя агаряны“ (Ипатьевская летопись под 1201 г.); ср. требование Юрия Всеволодовича, обращенное им к новгородцам: „Выдайте ми Якима Иванковиця, Микифора Тудоровиця, Иванка Тимошкиниця, Сдилу Савиниця, Вячка, Иванца, Радка; не выдадите ли, а я поилъ есмь коне Тьхверию (т. е. занял уже Торжок на Тверце), а еще Волховомь напою (т. е. займу и Новгород)“ (Новгородская первая летопись по Синодальному списку под 1224 г.). Символ этот устойчиво держится в русской жизни. В XVI в. его употребляет Иван Грозный в письме к Курбскому: „и коней наших ногами переехали вси ваши дороги из Литвы и в Литву, и пеши ходили, и воду во всех тех местех пили, ино уж Литве нельзя говорити, что не везде коня нашего ноги были“ (Русская историческая библиотека, т. XXXI, 1914, стр. 123). В XVII в. символ этот употребляют казаки в „Повести об Азове“: „козаки его (русского царя) с Азова оброк берут и воды из Дону пити не дают“. Этот символ победы неоднократно употребляется и в „Слове о полку Игореве“. Дважды говорится в „Слове“ — „а любо испити шеломомь Дону“, — как о цели похода Игоря. В обращении к Всеволоду Юрьевичу Большое Гнездо автор „Слова“ говорит: „ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти!“. Это несколько сильнее, чем „испить Волги“ или „испить Дону“, но, несомненно, принадлежит к тому же гнезду символов, связанных с рекой-страной. Слова эти означают: „ты можешь победить до конца страны по Волге (т. е. болгар, с которыми Всеволод неоднократно воевал) и страны по Дону (т. е. половцев)“. Одновременно слова эти дают представление и о количестве войска Всеволода. Его так много, что если бы каждый воин испил из реки шлемом, то вычерпали бы ее. Его так много, что весла гребцов „раскропили“ бы Волгу. И здесь, следовательно, как и в других случаях, в „Слове“ обычный средневековый символ или термин конкретизирован, сделан зрительно наглядным. Символ здесь — одновременно и образ.

К стр. 11

свивая славы оба полы сего времени. В представлениях древней Руси всякий временный ряд событий имеет две половины: „переднюю“ (начальную, прошлую, — ту, которая находится впереди этого временного ряда) и „заднюю“ (последнюю, конечную, настоящую или будущую, — ту, которая позади). См. подробнее о древнерусских представлениях о времени: Д. Лихачев. Из наблюдений над лексикой «Слова о полку Игореве». Известия Отделения литературы и языка АН СССР, 1949, № 6. Боян, как явствует из предшествующего, пел князьям „славы“, он соединил бы и в песне об Игоре

- 385 -

славу прошлую со славой настоящего, он „ущекотал“ бы, воспел бы эти походы, переходя от славы прошлого к славе настоящего и обратно. Боян — певец „славы“ князьям, творец торжественных и хвалебных песен. Именно этой панегирической поэзии Бояна и противопоставляет свою „повесть“, „песнь“ или „слово“ автор „Слова о полку Игореве“ (см. объяснительный перевод). — Нет необходимости, как предлагали некоторые исследователи (Ф. И. Буслаев и Н. С. Тихонравов), поправлять „славы“ на „славию“, чем повторялось бы аналогичное обращение к Бояну, имеющееся выше.

въ тропу Трояню. Троян упоминается в „Слове“ еще три раза: „были вѣчи Трояни“, „на землю Трояню“ и „на седьмом вѣцѣ Трояни“. П. П. Вяземский видел в прилагательных „Троян“ и „Трояню“, отзвук сказаний о Троянской войне, известных на Руси в XII в. по переводу Хроники Малалы. Н. С. Тихонравов предложил всюду вместо „Трояню“, „Трояни“ читать „Бояню“, „Бояни“ (впоследствии, впрочем, Тихонравов в одном случае восстановил чтение „Трояни“). Большинство исследователей видит под Трояном — римского императора Траяна, оказавшего значительное воздействие на исторические судьбы славян, румын и византийцев. Валы и дороги („тропы“) Траяна хорошо сохранялись на юго-западе Руси и в Румынии. Академик Н. С. Державин усматривает в выражении „Слова“ „рища въ тропу Трояню“ — „отложение названия“ триумфального памятника, построенного римским императором Траяном в 108—109 г. в Добрудже — Tropaeum Traiani (Сборник статей и исследований в области славянской филологии. М. — Л., 1941). Надо, однако, признать, что ни одно из предложенных объяснений не проясняет в равной мере удачно всех четырех мест „Слова“. Объясняя два-три места с упоминанием Трояна, каждое из них оставляет непроясненными остальные. Общий контекст „Слова“ во всех этих четырех местах позволяет видеть в „Трояне“ какое-то древнерусское божество. В самом деле, контекст, в котором употреблено выражение „земля Трояня“ не оставляет сомнений в том, что здесь разумеется Русская земля. Русская же земля могла быть названа землей Трояна только в том случае, если под Трояном подразумевалось какое-то божество. Именно в этом же смысле русский народ называется в „Слове“ „Даждьбожим внуком“. В „Слове“ дана и своеобразная периодизация Русской истории, в которой Троян занимает свое место: „Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святъславличя“. Расшифровать эту „периодизацию“ можно следующим образом: были языческие времена, времена бога Трояна, затем наступило Ярославово время, время Ярослава, а возможно также и его сыновей Ярославичей (в конце „Слова“ Боян называется песнотворцем времени Ярослава и любимцем Олега Святославича: под временем Ярослава, следовательно, разумеется и время Ярославичей), наконец настали междоусобия Олега Святославича. Языческие времена охватывают время Владимира, поскольку Владимир только „насеял“ (по летописному выражению) христианство.

- 386 -

Времена Ярослава и его сыновей-союзников неоднократно идеализируются в „Слове“. Более позднее время — время княжеских раздоров — символизирует собою фигура Олега „Гориславича“. Впрочем, эта „периодизация“ не имеет четких границ: время Всеслава Полоцкого, „вещего“ князя (см. значение слова „вещий“, стр. 377) — князя-кудесника называется „седьмым“, т. е. последним, веком Трояна (значение „седьмого“, как последнего, определяется средневековым представлением о числе семь: семь дней творения, семь тысяч лет существования мира, семь дней недели, семь возрастов человека и т. д.). Место „Слова“, где говорится — „на седьмомъ вѣцѣ Трояни връже Всеславъ жребий о дѣвицю себѣ любу“, следует понимать так: „На последнем веке языческом (на последок языческих времен) бросил Всеслав (князь язычник, князь-кудесник) жребий о девице излюбленной (о Киеве, который он хотел захватить, доверившись судьбе)“. Времени неприкаянного князя-кудесника, князя-оборотня, носившего „язвено“ всю жизнь (по свидетельству летописца), как нельзя более подходит это определение — „седьмого века Трояна“, века умирающего язычества. — Что же означает в свете этого понимания Трояна выражение „Слова“ „рища въ тропу Трояню“? Вряд ли эту „тропу“ следует искать где-то конкретно: в каких-то конкретных тропах, дорогах, валах или памятниках зодчества. Поэтическая манера Бояна последовательно описана в „Слове“ абстрактными, отвлеченными чертами: он растекается мыслию по древу, сизым орлом под облаками, он скачет по мысленному древу, летает умом под облаками. Он рыщет, следовательно, не по каким-то конкретным путям, а по путям божественным. Ведь Боян — внук бога Велеса, и не потому, что Велес „покровитель поэзии“, а потому, что сам Боян „вещий“ — он кудесник (см. комментарий к слову „вещий“ стр. 377). — Троян как древнерусский бог в памятниках письменности XII в. упоминается в „Хождении богородицы по мукам“ в списке XII в., изданном Срезневским: „Трояна, Хърса, Велеса, Перуна на богы обратиша“ или: „И да быша разумели многии человеци, и в прельсть велику не внидуть, мняще богы многы: Перуна и Хорса, Дыя и Трояна“ (Летописи русской литературы, кн. V, вып. 2, стр. 5). — Остается только вопрос: откуда могло явиться само название бога Трояна? Здесь возможны различные предположения. Однако вряд ли установление этого что-нибудь уяснит в самом тексте „Слова“: важнее, чем происхождение слова „Троян“, его значение, последнее же, как видно из вышеизложенного, более или менее ясно.

того внуку. После этих слов в издании 1800 г. и в Екатерининской копии стоит „Олга“. В издании 1800 г. сказано, что „Олга“ вставлено „для большей ясности речи“. Слово „внук“ часто означает в древнерусском просто „потомок“. „Того внуку“ может, действительно, означать потомка Олега „Гориславича“ — Игоря, как думали первые издатели, но может означать и „потомка“ — преемника Бояна, т. е. позднейшего поэта. Принимаю здесь,

- 387 -

Иллюстрация: Символическое изображение заключения мира.

Миниатюра Радзивиловской летописи: заключение мира с половцами; л. 207 об.

Иллюстрация: Выступление войска под стягами.

Миниатюра Радзивиловской летописи: Мстислав выступает из Переяславля Южного; л. 180 об.

- 388 -

однако, предположение И. М. Кудрявцева (высказанное им устно и не опубликованное), что речь в этом месте идет о Бояне — внуке бога Велеса, о котором говорится ниже. Автор „Слова“ говорит о Бояне — „того внуку“, как о чем-то известном, а в дальнейшем разъясняет: „вѣщей Бояне, Велесовь внуче“. Действительно, во всем этом абзаце речь идет только о Бояне и о его поэтической манере (см. объяснительный перевод).

вѣщей Бояне, Велесовь внуче. Велес, или Волос — „скотий бог“ (Лаврентьев-ская летопись под 907, 971 и другими годами). Идолы Велеса-Волоса стояли в X в. в Киеве на Подоле, в Ростове, по преданию — в Новгороде и др. Повидимому, Велес-Волос считался также покровителем певцов-поэтов, пастушеским богом и богом поэзии одновременно. — Имена языческих богов упоминались, очевидно, в народной поэзии XII в., как, отчасти, они упоминаются еще и в народной поэзии нового времени (XVIII—XIX вв.). Однако, конечно, в XII в. языческие боги не были уже предметами верования и поклонения; они были символами определенных явлений природы, стихий, широкими обобщающими образами, и только (ср. роль античных богов в поэзии XVIII — начала XIX вв.). Фольклор в XII в. еще традиционно сохраняет свою связь с дофеодальным периодом исторического развития Руси, но переосмысляет и изменяет свое содержание в новых общественных условиях феодального общества, приобретает новое качество. В нем усиливаются элементы поэтические, ослабевают элементы религиозные. — В представлениях о древнерусских богах автора „Слова“ характерно отражение пережитков древнего родового общественного строя. Люди и стихии — потомки, внуки богов; боги — деды. Боян — внук Велеса; ветры — внуки Стрибога; русский народ — внук Даждьбога.

Комони ржуть за Сулою, — звенить слава въ Кыевѣ. Половецкое войско было войском конным. Приближение конного войска степняков поражало обычно скрипом телег (ср. ниже: „крычатъ тѣлѣгы полунощи“), ржанием коней (ср. о приблизившемся к Киеву войске Батыя: „и не бе слышати от гласа скрипания телег его, множества ревения вельблуд его, и рьжания от гласа стад конь его“). — Сула была наиболее близкой и опасной к Киеву границей Половецкой степи. Желая подчеркнуть панегирический характер поэзии Бояна (об этом см. выше), автор „Слова“ передает его манеру прославлять победы русского оружия: „только враги подошли к границам Руси, как слава русской победы над ними уже звенит в Киеве“, что согласуется и с последующей фразой, гиперболически изображающей быстроту сборов русского войска. Следующий затем абзац противопоставляет этой самоуверенной батальной сцене Бояна действительное печальное начало похода Игоря — начало, омраченное грозным предзнаменованием.

за Сулою. Сула — левый приток Днепра ниже Переяславля Русского (Южного). В XII в. Сула была пограничной со степью рекой. В дальнейшем в „Слове“ упоминается „Посулие“ — земли по Суле.

- 389 -

Иллюстрация: Сборы войска трубными звуками.

Миниатюра из Радзивиловской летописи: Ольговичи воздвизают рать; л. 167.

Иллюстрация: Вдевание ноги в стремя.

Миниатюра Радзивиловской летописи: выступление русских князей к Каневу по призыву
Святослава Всеволодовича Киевского; л. 234.

- 390 -

трубы трубять въ Новѣградѣ. — стоять стязи въ Путивлѣ. В Радзивиловской летописи трубачи, трубящие в трубы, изображены несколько десятков раз. Эти изображения позволяют видеть, в каких случаях в XI—XIII вв. прибегали к звукам труб. Начало мирных переговоров, выступление войска в поход — вот обычные поводы для изображения в миниатюрах трубящих трубачей. В данном тексте „Слова“ трубные звуки в Новгороде Северском означают призыв к сбору войска, так как гиперболически быстрым ответом на него (в бравурной поэзии Бояна) является сбор войска в Путивле: „стоять стязи въ Путивлѣ“ означает „стоят войска (под знаменами) в Путивле“ (см. об этом ниже). Сборы войск трубными звуками обычны в летописи: „Изяслав же (Мстиславич) приеха в Киев, и тако ударяй у трубы, съзва кияны, и поиде ис Киева полкы своими противу Володимеру“ (Ипатьевская летопись под 1150 г.; ср. также под 1151, 1152 и другими годами).

въ Новѣградѣ. Здесь имеется в виду Новгород Северский — в Черниговской земле на реке Десне. Северским он называется потому, что находился в стране северян (одно из древнерусских племен). В летописи Новгород Северский впервые упоминается относительно поздно — в 1141 г. Значительным городом он становится только во второй половине XII в. Состоял Новгород Северский, как это видно из Ипатьевской летописи под 1152 г., из внутреннего города и острога. В Новгороде Северском находились обычно на княжении ближайшие кандидаты на черниговский стол. И, действительно, Игорь Святославич Новгород-Северский после смерти Ярослава Черниговского в 1198 г., занимает черниговское княжение (см. подробнее: М. Н. Тихомиров. Древнерусские города. М., 1946, стр. 96—97).

стоять стязи въ Путивлѣ. Слово „стяг“ в переносном значении могло означать „полк“, „войско“. Ср.: „позрев же семь и семь и види стяг Василков стояще и доброе борющь и угры гонящу“ (Ипатьевская летопись под 1231 г.). Здесь, конечно, в „Слове“ также речь идет о войске.

Игорь ждетъ мила брата Всеволода. Всеволод — родной брат Игоря Святославича, князь трубчевский и курский. Летописец так характеризует Всеволода Святославича: „Во Олговичех всих удалее рожаемь я воспитаемь и возрастом и всею добротою и мужьственою доблестью и любовь имеяше ко всим“ (Ипатьевская летопись под 1196 г). Игорь ждал Всеволода у Оскола: „и тако прииде (Игорь, — Д. Л.) ко Осколу, и жда два дни брата своего Всеволода, тот бяше шел иным путем ис Курьска; и оттуда поидоша к Салнице...“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.).

буй туръ. „Тур, преимущественно как эпитет к имени князя, повторяется в Слове пять раз. Под этим названием в древних источниках, повидимому, известны два вида диких быков: первобытный бык, настоящий тур (Bos primigenius Bojan.), от которого произошел домашний бык (ближайшим потомком тура считают серого украинского быка), и зубр (Bison bonasus L.). На Украине еще недавно крупных быков называли местами турами („погнав

- 391 -

турів“, „напувати турів“ — вблизи Умани). Это название для домашнего быка сохранилось и в западных областях Украины — на Галичине. Название «зубр» в наших источниках, повидимому, не встречается, и зубра от тура как будто не отличали. Об этом свидетельствует следующий факт. Когда византийский наследник престола Андроник Комнен приехал в 1154 г. к галицкому князю Ярославу Осмомыслу, то Ярослав вместе с великим князем киевским и другими князьями устроили для своего гостя охоту «на туров», как читаем в летописи (Ипатьевской, — Д. Л.). В то же время византийский историк по этому поводу писал, что Андроник убивал на Руси «зумпров» — зверей многочисленных в названной стране и размерами бо́льших, чем медведь и леопард. Настоящие туры в Киевской Руси исчезли рано, а их название было перенесено на зубров, которые вывелись (на Украине, — Д. Л.), повидимому, лишь в начале XVII в.“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 116—117). — Тур в древней Руси часто выступает как символ мужества и силы. Ср. в Ипатьевской летописи под 1201 г. о Романе Мстиславиче Галицком: „храбор бе яко и тур“.

Сѣдлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови. Выражение Всеволода „а мои ти готови“ близко напоминает многочисленные выражения готовности выступить в поход, встречающиеся в прямой речи летописи, и, очевидно, представляют собою своего рода воинскую формулу. Киевляне говорят Изяславу и Ростиславу: „кде узрим стягы ваю, ту мы готовы ваю есмы“ (Ипатьевская летопись под 1149 г.); новгородцы говорят Мстиславу Ростиславичу: „княже! аще се богови любо и тобе, а се мы готови есмы“ (там же под 1178 г.); Святослав Киевский говорит Рюрику Ростиславичу: „аз, брате, готов есмь всегда и ныне“ (там же под 1187 г.); Всеволод Суздальский говорит Рюрику Ростиславичу: „Ты починай, а яз готов с тобою“ (там же под 1196 г.); „посем же придоша Литва ко Берестью и начаша молвити князю Володимерови: «Ты нас возвал, да поведи ны куда; а се мы готовы, на то есмы пришли»“ (там же под 1282 г.) и т. д. В „Слове о полку Игореве“, однако, в отличие от приведенных примеров, говорится о готовности коней Всеволода, однако и этот оттенок в выражении готовности выступить в поход встречается в летописи; ср. венгры говорят Изяславу Мстиславичу, выражая готовность выступить в поход: „ты сам ведаеши люди своя, а комони под нами“ (Ипатьевская летопись под 1150 г.). Перед нами, следовательно, обычное устное выражение воинского обихода.

у Курьска. Курск расположен в верховьях Сейма на берегах рек Тускори и Кура (откуда и название Курска). Впервые Курск упоминается в житии Феодосия, где жили родители последнего. Следовательно, Курск существовал уже в первой половине XI в. Курск имел пограничное значение: он находился недалеко от Половецкой степи. Отсюда и качества бесстрашных курских кметей: степные пути им ведомы и степные овраги им знакомы.

- 392 -

напереди. Слово „напереди“ согласуется со словом „осѣдлани“ („осѣдлани... напереди“) и означает „раньше“, а не „впереди“, как думают некоторые переводчики „Слова“. Курск, где у Всеволода стояло под седлами его войско, не был „впереди“ войск Игоря Святославича на пути его похода в степь. Всеволод, ободряя Игоря в его решении выступить в поход, хочет этим сказать, что он уже и сам приготовился к этому походу, его кони оседланы даже раньше Игоревых.

свѣдоми къмети. „Къмети“ — от византийско-греческого χομητης. Ср. характеристику „кметей“, которую дает В. В. Мавродин, указывая на типичность „кметей“ именно для Северской земли, где были расположены и Курск и Новгород Северский: „Кметы — мелкие зажиточные хозяйчики, превращающиеся или уже превратившиеся в феодалов. У западных славян термин «кмет» означает служилого однодворца, в Сербии — начальника, старосту, на Украине — зажиточного крестьянина. Но даже если не все кметы уже стали феодалами, то путь один — к служилому люду, землевладельцу, феодалу типа позднейшего «комонства», «всадников», мельчайшего дворянства. Поэтому «кметы», генетически связанные с «земским» мельчайшим боярством, стремясь к укреплению свой власти и обогащению, пытаются добиться этого, опираясь на князя и входя в его дружину. Так, по крайней мере, было в Северской земле“ (В. В. Мавродин. Очерки истории левобережной Украины. Л., 1940, стр. 154). Свое первоначальное значение в данном месте слово „къмети“ почти уже утратило. Здесь оно приобрело значение „лучших, отборных воинов“. Это видно по сочетанию этого слова с эпитетом „свѣдоми“, т. е. „известные“.

подъ трубами повити, подъ шеломы възлѣлѣяни... Всеволод говорит о своих кметях, как о богатырях, рассказывает в народных образах о воспитании в них воинственности. Ср. в былине „Волх Всеславьевич“: ребенком

Волх говорит, как гром гремит:
„А и гой еси, сударыня матушка,
Молода Марфа Всеславьевна!
А не пеленай во пелену червчатую,
А не пояси в поясья шелковые,
Пеленай меня, матушка,
В крепки латы булатные,
А на буйну голову клади злат шелом,
По праву руку палицу,
А и тяжку палицу свинцовую,
А весом та палица в триста пуд“.

(Древние российские стихотворения, собранные
        Киршею Даниловым, М., 1938, стр. 32).

К стр. 12

луци у нихъ напряжени. Лук обычно держался с ослабленной тетивой. Перед боем тетива напрягалась. Куряне, следовательно, держали свое оружие

- 393 -

начеку, готовые отразить внезапное нападение половцев или самим быстро напасть на них (см. дальше: „тули отворени, сабли изъострени“).

ищучи себе чти, а князю славѣ. Выражение это представляет собою обычную дружинную формулу, отражающую представления XII—XIII вв. о дружинных добродетелях. Ср. в Синодальном списке Новгородской первой летописи под 1216 г.: „победивше силнии полки и вземше свою честь и славу“.

Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень. „Вступить в стремень“ — такое же военное выражение, как и „всесть на конь“, употребляемое в значении „выступить в поход“. Вдевание ноги в стремя было самым важным моментом посадки князя на коня. В миниатюре Радзивиловской летописи на листе 234 изображен именно этот момент: оруженосец стоит на одном колене и держит в одной руке стремя, а другой узду, в то время как князь Святослав вдевает ногу в стремя. Перед нами ритуал — „рыцарский“, дружинный. Автор „Слова“, создавая свое выражение, не отступил от своего поэтического принципа: он берет не случайную ассоциацию, не просто „характерное“ положение, а тот самый момент, который и в самой действительности считался значительным и отмечался некоторым этикетом. Характерно, однако, что в „Слове о полку Игореве“ выражение „вступить в стремень“ употребляется в значении „выступить в поход“ только в отношении князей, так как только посадка князя на коня была обставлена церемонией держания стремени. Дружина, выступая в поход, просто садится „на свои бръзыя комони“ (см. выше, стр. 382).

въ златъ стремень. Золотыми или золочеными были только предметы княжеского обихода (княжеский шлем, княжеский стол, княжеское стремя, княжеское седло). „Слово о полку Игореве“ применяет эпитет „золотой“ только к вещам княжеского быта. В „Задонщине“, подражавшей „Слову“, это живое ощущение княжеского и воинского быта отсутствует: простой чернец Пересвет „посвечивает“ „злаченым доспехом“, русские воины „гремят“ „золочеными доспехы“ и т. д. (В. П. Адрианова-Перетц. „Задонщина“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1948, стр. 239).

свистъ звѣринъ въста. Из зверей свистят только байбаки и суслики, густо заселявшие тогда еще не распаханную Половецкую степь. „Байбаки и суслики — дневные животные — показываются из нор и начинают свистеть только после восхода солнца. Поэтому фраза — «свистъ звѣринъ въста» означает, что ночь прошла и наступило утро. Здесь мы видим пример поэтической лаконичности автора, ясной для его современников и скрытой для поздних поколений“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1948, стр. 121).

збися дивъ, кличетъ връху древа. Слово „див“ не получило общепризнанного объяснения. Большинство исследователей считает „дива“ мифическим существом (чем-то вроде лешего или вещей птицы). Такое толкование находит

- 394 -

себе поддержку в верованиях восточных народов, где находим „дива“ или „дева“, иногда представлявшегося в виде жителя деревьев, лесов. В „Слове“ „див“ предупреждает вражеские Руси страны, это, повидимому, мифическое существо восточных народов. Автор „Задонщины“ также считает „дива“ каким-то чудесным, зловещим существом: „А уже диво кличет под саблями татарскими“. Н. Павлов (Бицын) объяснял „дива“ как половца. Объяснение его мало удачно и в исследовательской литературе принято не было [Бицын (Н. М. Павлов). „Слово о полку Игореве“ в русском переводе с предварительными объяснительными замечаниями. Второе издание, М., 1902].

велитъ послушати земли незнаемѣ. „Земля незнаема“ — Половецкая степь. Ср. также ниже „на полѣ незнаемѣ“. Это обозначение („земля незнаема“ или „поле незнаемо“) не раз встречается в летописи, но не в качестве точного географического термина, а в качестве обычного эмоционального определения Половецкой степи. Ср. в „Повести временных лет“ под 1093 г. описание мучений русских пленников: „печални, мучими, зимою оцепляеми, в алчи и в жажи и в беде, опустневше лици, почерневше телесы; незнаемою страною, языком испаленым, нази ходяще и боси, ногы имуще сбодены терньем“ (Лаврентьевская летопись). Ср. также во владимирской летописи: „В том же лете здума Андрей князь Ярославич с своими бояры бегати, нежели царем служити, и побеже на неведому землю“ (Лаврентьевская летопись под 1252 г.).

и Посулию. Посулие — пограничная с Половецкой степью область по реке Суле.

и Сурожу. Город Сурож — ныне Судак в Крыму. Важный торговый центр.

и Корсуню. Корсунь — греческая колония Херсонес в Крыму.

Тьмутораканьскый. Тмуторокань находилась в районе нынешней Тамани, Область эта в X в. известна по византийским источникам под названием Таматархи. В XI в. Тмуторокань была русским княжеством. Здесь было русское население, русские церкви и монастыри. Она была тесно связана с Черниговским княжеством, управлялась черниговскими князьями. Вот почему Игорь Святославич рассматривал Тмуторокань как отчину черниговских князей и конечною целью своего похода ставил возвращение Тмуторокани из-под владычества половцев, которыми она была отторгнута от Руси во второй половине XI в.

и тебѣ, Тьмутораканьскый блъванъ. Что такое этот „блъванъ“? Д. И. Иловайский предполагал, что „болван“ — это пролив (см. его работу „О памятниках Тмутараканской Руси и Тмутараканском болване“, „Древности“ МАО, т. IV, вып. II, М., 1873). Однако большинство исследователей видят в нем идола, столп, статую. Н. Я. Марр считал, что слово это не тюрко-персидского происхождения, как думали большинство исследователей, а болгарского — от „бол“ — бог. Болгары и „тамы“ жили в районе Тмуторокани („Таматархи“)

- 395 -

(Н. Я. Марр. Абхазоведение и абхазы. Восточный сборник Ленинградской публичной библиотеки, т. I, 1926, стр. 164). Около Тамани еще до самого XVIII столетия стояли две огромные статуи божеств Санерга и Астарты, воздвигнутые в III в. до н. э. Не случайно черкесы переводят „тамторк“ — „становище бога“.

А половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону великому. Куда бегут половцы: от Игоря или навстречу ему? Дороги подготовлялись заранее только при отправлении войска в поход (ср. слова Владимира Святославича, желавшего двинуться походом на своего сына Ярослава: „«Требите путь и мостите мост», — хотяше бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся“ — Лаврентьевская летопись под 1014 г.). Следовательно, если бы речь шла о бегстве половцев от Игоря, то незачем было бы упоминать, что они двигались „неготовами дорогами“. Здесь же это упоминание подчеркивает поспешность, с которой половцы собирали войско против Игоря. Поэтический контекст также говорит о том, что половцы поспешно собирали войско против Игоря, а не спасались бегством без сражения: весь абзац посвящен только грозным предостережениям Игорю и заключается словами: „Игорь къ Дону вои ведетъ“ — ведет несмотря ни на что. Переночевав, войска Игоря выстроились и разбили эти первые подоспевшие отряды половцев (см. ниже). В дальнейшем почти в тех же выражениях говорится о движении против Игоря главных сил половцев: „Гзакъ бежитъ сѣрымъ влъкомъ Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону великому“. Здесь также говорится не о бегстве от Игоря, а о поспешном движении главных сил половцев против Игоря. Половцы обычно зимовали в Приазовских степях. Весной ко времени похода Игоря они еще были там.

крычатъ тѣлѣгы полунощы, рци, лебеди роспущени. Кочевники не смазывали колес своих телег. Движение многих телег в степи поднимало громкий, далеко слышный в степи тихой ночью визг. Крик лебедя отчасти напоминает этот звук. По разъяснению Н. В. Шарлеманя, своим криком отличается особенно северная порода лебедей — лебеди-кликуны. „Осенью, когда лебеди-кликуны тысячами летят зимовать на Черное и отчасти на Азовское моря, темными ночами от криков этих могучих птиц и в наше время порою нельзя уснуть в приморских селах, над которыми лебеди пролетают“ (Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“, Труды отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 113). „Внимательный наблюдатель природы, автор «Слова» с изумительной точностью передает своеобразный характер звуков, издаваемых животными-зверями и птицами. Лебедь у него «пояше» или, будучи вспугнутым, «крычит»; соловей «ущекотал», его пение — «щекот»; орлы «клектом зовут», дятлы «тектом» «путь кажут»; вороны «граяхут»; галки «говоряхуть», их крик — «говор»; зегзица — «кычет»; сороки «троскоташа»; кони «ржуть»; степные зверьки, байбаки и суслики, издают «свист»; лисицы «брешут»; туры «рыкают»“ (там же, стр. 123). Точность

- 396 -

наблюдения природы и богатство языка здесь неразрывны. Жизненный опыт автора „Слова“ непосредственно связан с его искусством художника.

роспущени. „Роспущени“ иногда переправляют в „роспужены“ на основании следующего места из евангелия от Иоанна: „вълк... распудить овьця“. Однако текст ясен и без этой поправки.

Игорь къ Дону вои ведетъ. К. В. Кудряшов, исследуя направление походов Владимира Мономаха, пришел к следующему выводу: „Самое выражение «Дон», «с Дона» применяется иногда летописцем как общее географическое обозначение для всей области Дона за Северским Донцом, для всего великого поля Половецкого“ (К. В. Кудряшов. Половецкая степь. М., 1948, стр. 117). Определение страны по протекающей в ней реке чрезвычайно характерно для летописного изложения: ср. о Ярополке: „он же седя Торжку поча воевати Волгу“ (Лаврентьевская летопись под 1182 г.), или „том же лете ходи Вячеслав на Дунай“ (Ипатьевская летопись под 1116 г.) и т. п. Выражение „ходить на Волгу, на Оку“, „повоевать Сулу“ и т. д. — постоянны в летописи. Те же определения страны по реке встречаем и в „Слове о полку Игореве“: „половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону великому“, „Игорь къ Дону вои ведетъ“, „Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону великому“, „Итти дождю стрѣлами съ Дону великаго“, „ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, на рѣцѣ на Каялѣ, у Дону великаго“, „половци идуть отъ Дона“, „на синѣмь море у Дону“, „суды рядя до Дуная“, „скочи влъкомъ до Немиги“, „на Немизѣ снопы стелютъ головами“, „Игорь мыслию поля мѣритъ отъ великаго Дону до малаго Донца“, „дѣвици поютъ на Дунаи“ и т. д., и т. п. Если не считать городов, то все страны определяются в „Слове“ не по княжествам, а по рекам, и нельзя не видеть в этом народного определения земель. Корни этих определений стран по рекам понятны; реки в древности имели гораздо больший удельный вес в экономической жизни страны, чем в новое время: в промысле, в торговле и как пути сообщения. Не случайно и летописец „Повести временных лет“, давая в своей вводной части географическое описание Русской земли, ведет его по рекам Днепру, Волге и Западной Двине.

Уже бо бѣды его пасетъ птиць по дубию. Принимаем чтение „по дубию“ вместо „подобию“ в издании 1800 г. и в Екатерининской копии. Исправление это оправдывается и палеографически: звук у в древнерусской письменности передавался сочетанием букв оу, причем последнее у часто писалось над о (в XVI в.) и могло быть пропущено при переписке. Получающийся при таком исправлении смысл Н. В. Шарлемань поясняет следующей картиной: „В народном творчестве, в литературе и в живописи давно отмечено, что хищники — четвероногие и пернатые — в древности передвигались вслед за войсками. Отряд двигался медленнее птиц, поэтому они останавливались в лесах на ночлег и отдых. На карканье многочисленных воронов и ворон, на клекот белохвостов, «ржание» коршунов автор и указывает в приведенном

- 397 -

Иллюстрация: Птица на дереве — предвестница несчастья.

Миниатюра Радзивиловской летописи: Ярополк бежит из Киева в Родню; л. 43 об.

Иллюстрация: Перестрелка.

Миниатюра Радзивиловской летописи: Осада Чернигова; л. 195.

- 398 -

примере“ (Из реального комментария к «Слову о полку Игореве». Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 115—116).

влъци грозу въсрожатъ по яругамъ. „Въсрожатъ“ — повидимому, тоже, что „въсрошатъ“, „въсрашатъ“, „въсорошаютъ“ — взъерошивают, возбуждают

К стр. 13

лисици брешутъ на чръленыя щиты. Русские щиты XII в. были легкие деревянные, миндалевидной или овальной формы, оковывавшиеся железом. Черлень, в которую были окрашены щиты русских, — первоначально была яркой розово-красной краской, изготовлявшейся из особого насекомого — червеца (coccus polonicus). Об этом червеце сообщает русский академик Паллас в описании своего путешествия по России (1768—1774 гг.) (см. цитацию у В. А. Щавинского. Очерки по истории техники живописи и технологии красок в древней Руси. М. — Л., 1935, стр. 100—101). Впоследствии (в XVI—XVII вв.) черлень натуральная с ее характерным интенсивным яркорозово-красным цветом заменялась различными дешевыми суррогатами. Под влиянием этих суррогатов изменились и представления о цвете черлени. Как цветовой термин черлень уже в XVI—XVII вв. означает краску более темного оттенка. О яркорозово-красной окраске русских щитов дает представление следующее место Ипатьевской летописи, где щиты русских воинов на смотру, который устроил им Даниил Галицкий, сравниваются с зарей; из-за них как восходящее солнце блестят светлые шлемы воинов: „щите же их яко зоря бе, шолом же их яко солнцю восходящу, копиемь же их дрьжащим в руках яко тръсти мнози, стрелцемь же обапол (по бокам) идущим, и держащим в руках рожаници (луки, — Д. Л.) свое, и наложившим на не стрелы своя противу ратным“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.).

О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси! Это лирическое восклицание, которым автор „Слова“ прерывает свое повествование, напоминает по своей форме отдельные элементы народных плачей, очень часто начинающихся со слова „уже“. Ср. плач владимирцев по Андрее Боголюбском: „И поча весь народ плача молвити: «Уже ли Киеву поеха, господине, в ту церковь, теми Золотыми вороты...»“ (Ипатьевская летопись под 1175 г.); ср. плач новгородцев по Мстиславе Ростиславиче: „И тако молвяху плачющеся: «Уже не можем, господине, поехати с тобою на иную землю...»“ (Синодальный список Новгородской первой летописи под 1178 г.); ср. также плач „лепших людей“ по Владимире Волынском: „уже бо солнце наше зайде ны и во обиде всем остахом“ (Ипатьевская летопись под 1288 г.) и т. д. В „Слове о полку Игореве“ сожаления автора начинаются с этого же народного „уже“: „Уже бо бѣды его пасетъ птиць по дубию“; „Уже бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла“; „Жены руския въсплакашась аркучи: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою

- 399 -

сдумати...»“, „Уже дьскы безъ кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣмъ“; „И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила... Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями“; „Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю; уже връжеся дивь на землю“; „А мы уже, дружина, жадни веселия“; „А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовоя брата моего, Ярослава“; „Нъ уже, княже Игорю, утръпѣ солнцю свѣтъ“; „Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю“; „Ярославли и все внуци Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени. Уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ“.

О Руская земле! Что разумеется здесь под „Руской землей“: Русь ли страна, или русское войско Игоря? Комментаторы по-разному отвечают на этот вопрос. „Русская земля“ в смысле войска, действительно, встречается в летописях и документах, однако только в тех случаях, когда русское войско представляло всю Русскую землю, когда в нем участвовали дружины многих русских княжеств. Игорево войско, однако, всей Русской земли не представляло, поэтому предполагаем, что речь здесь идет о Русской стране, скрывшейся за пограничным „шеломянем“ — холмом.

за шеломянемъ. „Шеломя“ — холм или гора. В более узком значении „шеломянем“ называлась какая-то возвышенность, находившаяся на обычном пути русских войск в Половецкую степь. Ср. „яко же бе к вечеру и тако поиде Гюрги за шоломя с полкы своими“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.); „Наворопници же, перешедше Хорол, взиидоша на шоломя, глядающе, кде узрят ѐ; Коньчак же стоял у лузе (в лугах, — Д. Л.), его же едуще по шоломени, оминуша“ (там же под 1185 г.). К. В. Кудряшов полагает, что „шеломя“ „Слова о полку Игореве“ — Изюмский курган у Северского Донца в районе Изюмского перевоза (см. главу „Слово о полку Игореве“ в книге К. В. Кудряшова „Половецкая степь“, М., 1948).

Заря свѣтъ запала. Мъгла поля покрыла. О чем здесь идет речь: об утренней заре или о вечерней; о „мгле“ — утреннем тумане или „мгле“ ночной? К утру или к вечеру относятся и предшествующие слова: „длъго ночь мрькнетъ“? На вопросы эти исследователи отвечали по-различному. Обращу здесь внимание на одно весьма важное обстоятельство: „Слово о полку Игореве“ и вся древнерусская литература в целом не знает статического пейзажа; пейзаж в произведениях древней русской литературы всегда динамический. Описываются изменения пейзажа: например движение надвигающейся грозы; описываются действия природы: например, Донец стелет Игорю постель, одевает его туманами, стережет его чайками, гоголями, чернедями. И в данном случае описывается, очевидно, не какой-либо определенный час утра или вечера, а „движение“ ночи — от вечерней зари и до утреннего говора галок. В этом описании подчеркнута томительная длительность бессонной ночи накануне сражения. Следовательно, слова „длъго ночь мрькнетъ“ означают: „долго смеркается ночь“. Слова „заря свѣтъ запала“

- 400 -

означают „заря свет уронила“, заря погасла. Слова „мъгла поля покрыла“ означают то же, что и в современном русском языке. После этого переход к утру: ночной соловьиный щекот замолк, пробудился утренний говор галок (галки ночью не кричат). С наступлением утра русские построились в боевой порядок с плотно составленными щитами („перегородили поля щитами“), приготовившись искать себе честь, а князю славу.

Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себѣ чти, а князю славы. Русские перегородили своими красными щитами поля не для того, чтобы за ними расположиться лагерем, как думают некоторые комментаторы (щиты, поставленные оградой, вряд ли могли служить защитой от чего бы то ни было), а чтобы „искать себе чести, а князю славы“, т. е. двинуться в битву. Следующее затем описание битвы, начавшейся рано утром в пятницу, не новая картина, а продолжение той же. Боевой порядок русских, выстраивавшихся с плотно сомкнутыми щитами, отчетливо описан у Льва Дьякона: когда греки подошли к Доростолу, русские вышли им навстречу, „сомкнув щиты и копья, наподобие стены“ („История“ Льва Дьякона и другие сочинения византийских писателей. Перевод Д. Попова, СПб., 1820, стр. 87).

Съ зарания въ пятокъ. Битва началась утром в пятницу. См. об этом в Ипатьевской летописи под 1185 г.: „заутра же пятъку наставшу, во обеднее веремя, усретоша полкы половецькие“.

потопташа поганыя плъкы половецкыя. Что означает здесь слово „потопташа“? Е. В. Барсов неправильно сопоставляет это выражение с некоторыми местами из русского перевода Повести о разорении Иерусалима, Иосифа Флавия: „мнози потоптани быша друг от друга“, „побежаша тъпчющеся“ (Слово о полку Игореве, как художественный памятник киевской дружинной Руси, т. I. М., 1887, стр. 264). На самом деле выражение „потопташа“ — военный термин древней Руси, означающий „рассеяли боевые порядки“, „разрушили боевое построение полков“. Приведем примеры: „и абье Мьстислав сшибеся с полкы их, и потопташа середний полк“ (Ипатьевская летопись под 1174 г.); „половци же, видивше, устремишася на не и сразишася с ними, Русь же потопташа ѐ; половци же бегаюче перед Русью потопоша мнозе в Черторыи“ (там же под 1180 г.); „и посла Всеволод Рязаньский князи, и вогнаша в товары Святославле и потопташа ѐ, а инех изоимаша, а другие изсекоша“ (там же); „и удариша ляхове с Русью, и потопташа ляхове Русь“ (там же под 1195 г.); „полочани... удариша в тыл полка Мьстиславля и потопташа ѝ“ (там же под 1195 г.), „тъгда же Ярун съступися с ними, хотя битися и побегоша, не успевъше ничтоже, половци назад и потъпташа бежаще станы русскых князь“ (Синодальный список Новгородской первой летописи под 1224 г.).

рассушясь стрѣлами по полю. „Расутися“ — рассыпаться, распространиться. Ср. аналогичные выражения: „се половци росулися по земли“

- 401 -

(Ипатьевская летопись под 1068 г.); „татарове же рассунушася по земли“ (Лаврентьевская летопись под 1252 г.). Ср. в народной поэзии:

И тут воры разбойники испугалися,
По дикой степе разстрелялися

  (Чтения Общества истории и древностей
          российских, 1859, III, стр. 127).

помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты. О богатой добыче русских после первой стычки с половцами говорит и летопись: „половце же пробегоша веже (пробежали через свои станы, — Д. Л.), и Русь же дошедше вежь и ополонишася (захватили пленных, — Д. Л.), друзии же ночь приехаша к полком с полоном (с пленными, — Д. Л.)“ (Ипатьевская летопись).

и паволокы, и драгыя оксамиты. А. В. Арциховский пишет: „Высоко ценившиеся в древности и в средние века шелковые ткани были у нас, как и вообще в Европе, предметом ввоза из Византии и мусульманских стран. «Паволоки», т. е. шелковые ткани, с X в. перечисляются в числе важнейших товаров. Даниил Заточник говорит: «Паволока бо испестрена многими шолкы и красно лице являеть». Паволока имела довольно широкий спрос. С XII в., наряду с паволокой, называется более дорогая и пышная ткань — аксамит, род бархата. Самое слово «аксамит», точнее «гексамит», по-гречески означает «шестинитчатый»; преобладающим для аксамита был «звериный» орнамент (стилизованные грифоны, львы, орлы и пр., расположенные обычно в круглых медальонах), тона — красный и фиолетовый. Такая ткань упоминается в 1164 г., когда греческий император прислал «дары многы Ростиславу, аксамиты и паволоки» (Ипатьевская летопись). В 1175 г. слуга Андрея Боголюбского обращается к одному из убийц со словами: «помниши ли, в которых портех пришел бяшеть? Ты ныне в оксамите стоиши, а князь наг лежит» (Ипатьевская летопись). Вообще аксамит был в ходу только в высшей феодальной среде“ (История культуры древней Руси, т. I, М. — Л., 1948, стр. 254—255).

орьтъмами. „Орьтъма» — покрышка, попона, покрывало. „Орьтъма“ — слово тюркского происхождения.

япончицами — накидками, плащами.

кожухы. Кожух — верхняя одежда, подбитая мехом (иногда дорогим) и крытая дорогими тканями (оксамитом, оловиром и др., иногда шитыми сухим золотом).

узорочьи половѣцкыми. „Узорочье“, по разъяснению И. Срезневского (Материалы для Словаря древне-русского языка, т. III. СПб., 1912, стр. 1171), — „драгоценные вещи или ткани с литыми, резными, ткаными или шитыми узорами; вообще драгоценные вещи“.

чрьлена чолка — бунчук (конский хвост на древке, как знак власти; волос красился черленью в красный цвет).

- 402 -

стружие — повидимому, древко копья.

Ольгово хороброе гнѣздо. Здесь имеются в виду князья — участники похода Игоря, все — потомки Олега Святославича („Гориславича“). „«Гнездо» в смысле выводок, семья, пять раз упомянутое в Слове, относится к охотничьим терминам. Еще в наше время его употребляют, когда говорят «гнездо» волков. В обыденной речи значение этого термина сузилось и свелось к понятию о птичьем гнезде или логове зверя. Но в художественной литературе есть такое же метафорическое применение, как в «Слове»: «птенцы гнезда Петрова»“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 123).

Далече залетѣло. Войско Игоря зашло далеко в глубь степи (см. стр. 467 и сл.).

К стр. 14

Гзакъ ... Кончакъ — половецкие ханы. Особенно энергичным противником русских постоянно выступал хан Кончак Отрокович, неоднократно ходивший на Русь походами.

Гзакъ бежитъ сѣрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слѣдъ править къ Дону великому. В первой схватке войска Игоря не встретили главных сил половцев. Главные силы под предводительством Гзы и Кончака подоспели только на следующий день. Кончак выступает главным предводителем половцев: он, „правит след“ Гзе — Гза бежит к Дону по следу войска Кончака. Как и перед первой битвой, половцы двигаются, следовательно, к Дону навстречу Игорю, а не бегут от него.

чръныя тучя съ моря идутъ. Надвигающиеся тучи служат обычным в народной поэзии символом наступающего врага:

А не силная туча затучилася,
А не силнии громы грянули:
Куда едет собака крымской царь,
А ко силнему царству Московскому.

(П. К. Симони. Великорусские песни, записанные
        в 1619—1620 гг. для Ричарда Джемса.
                      СПб., 1907, стр. 12).

В дальнейшем картина наступающей грозы сливается в „Слове о полку Игореве“ с описанием надвигающегося половецкого войска.

хотятъ прикрыти 4 солнца. Как мы знаем из летописи, в походе Игоря, кроме Игоря и его брата Всеволода, участвовали: Святослав Ольгович Рыльский (племянник Игоря и Всеволода) и Владимир (сын Игоря). Однако в дальнейшем бояре говорят Святославу Киевскому: „два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ“. Святослав — это, конечно, Святослав Ольгович Рыльский; Олег же —

- 403 -

младший сын Игоря, который, очевидно, также принимал участие в походе. Почему не назван Владимир? — Об этом см. ниже, стр. 428.

Итти дождю стрѣлами. В летописи нередко говорится о том, что стрелы или камни при осадах летели с городских стен, как дождь. Этим выражением определялось массированное применение стрел и камней. Ср. „идяху стрелы акы дождь“ (Лаврентьевская летопись под 1097 г.); „идущу же камение со забрал, яко дожду силну“ (Ипатьевская летопись под 1229 г.); „мечющим же пращем и стрелам, яко дожду идущу на град их“ (там же под 1245 г.); „яко дождь камение метаху на ны“ (там же под 1249 г.), и т. д. По поводу массированного применения стрел во время осад А. В. Арциховский пишет: „От подобных осад и остались стрелы, изобилующие... в культурном слое некоторых русских городов“ (А. В. Арциховский. Русское оружие X—XIII вв. Доклады и сообщения Исторического факультета Московского университета, вып. 4, М., 1946, стр. 13). В данном случае речь идет о массовом применении стрел в разгаре боя или в его начале. „Стрелы были у всех народов оружием, с которого чаще всего начинался бой. Это относится и к древней Руси. Характерны такие выражения: «ни по стреле пустивше тогда побегоша», «толко по стреле стреливше побегоша», «и не дошедше до них стрелиша по стреле», «они же постоявше мало, пустиша по стреле в наши»“ (там же). Слова „итти дождю стрелами“ превращают обычное выражение в поэтический образ. Этот образ входит здесь как часть в развернутое сравнение битвы с грозой.

Ту ся копиемъ приламати. Копье в древней Руси было оружием первой стычки с врагом. Оно часто ломалось. Ср. в житии Александра Невского: „и ту бе видети лом копейный“, „и бысть ту сеча зла немцам и чюди, и труск от копей ломления и звук от мечного сечения“ (Софийская первая летопись под 1240 г.). См. о копье выше, стр. 382.

Стрибожи внуци, вѣютъ съ моря стрѣлами на храбрыя плъкы Игоревы. Противный ветер способен отклонить и замедлить полет стрелы. Половцы имели преимущество — попутный ветер со стороны моря (ср. также выше: „чръныя тучя съ моря идутъ“ — здесь реальный и символический пейзаж совпадают). Вот почему в дальнейшем Ярославна упрекает ветер: „О, вѣтрѣ, вѣтрило! Чему, господине, насильно (т. е. напротив, вопреки) вѣеши? Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои?“. Битва обычно начиналась издали перестрелкою стрелков, двигавшихся часто впереди строя.

Стрибожи внуци. Стрибог — один из языческих русских богов. Упоминается в „Повести временных лет“ и в проложном житии Владимира в числе богов, поставленных Владимиром I в Киеве на холме вне двора теремного.

Земля тутнетъ. Тутнь — гром, грохот и конский топот. „Земля тутнет“ — от половецкой конницы; здесь имеется в виду топот конного войска половцев. Ср., например, в „Повести временных лет“: „предивно бысть чюдо Полотьске в мечте: бываше в нощи тутънъ, станяше по улици, яко человеци рищюще

- 404 -

беси“ (Лаврентьевская летопись под 1092 г.; из дальнейшего выясняется, что „бесы“ рыскали на конях); ср. также в „Сказании о Мамаевом побоище“: „и земля тутняше, горы и холми трясахуся от множества вои бесчисленых“ (Новгородская четвертая летопись под 1380 г.).

рѣкы мутно текуть. Степные реки, вздувшиеся от летних грозовых дождей, несут обычно в себе много земли. Здесь, несомненно, имеются в виду и эти грозовые дожди, замутившие речное течение, и, одновременно, надвигающееся конное войско половцев, взмутившее ногами переходящих вброд лошадей воду в реках. Несколько ниже этот же образ повторяется: Святослав Киевский со своим войском „притопта хлъми и яругы, взмути рѣкы и озеры“. Таким образом, автор „Слова“ искусно и поэтически сливает картину надвигающейся грозы с картиной неуклонно надвигающегося на русских огромного половецкого войска.

пороси поля прикрываютъ. „Пороси“ множественное число от „порох“ — пыль. При движении массы войска по выжженной солнцем степи или во время битвы подымалась густая пыль. Ср. под 1174 г.: „и ту бе видити лом копийный и звук оружьиный, от множьства праха не знати ни конника ни пешьць“ (Ипатьевская летопись). Но пыль также поднималась в выжженной степи предгрозовым вихрем. Надвигающаяся гроза и надвигающееся войско половцев слиты и в этой детали в единое изображение. Ср. в народной поэзии:

Не пыль в поле пылится,
Не туман с моря подымается,
Не грозна туча накатается,
Не из той тучи молонья сверкает,
Подымалася силушка зла неверная

(Этнографический сборник, 6, стр. 79).

стязи глаголють. Движением стягов управляли войском в битве. Вокруг стягов собирались, „стягивались“ воины. За стягом двигалось войско. На захваченных городских укреплениях водружались стяги победителей. Падение стягов означало поражение. По движению стягов половцев войска Игоря определяют, как много войск половцев наступает на них со всех сторон. Следовательно, „говорят“, т. е. сигнализируют, показывают, не Игоревы стяги (как думают некоторые комментаторы), а стяги половцев. Среди поднятой движением масс половецкого войска пыли высокие стяги были к тому же видны лучше, чем самое войско.

половци идуть отъ Дона, и отъ моря, и отъ всѣхъ странъ рускыя плъкы оступиша. Летопись также отмечает, что половцев было чрезвычайно много, — они наступали, как лес („ак борове“). Русское войско собрало против себя всю Половецкую землю: „Светающи же суботе, начаша выступати полци половецкии, ак борове; изумешася князи рускии, кому их которому поехати, бысть бо их бещисленое множество. И рече Игорь: «Се ведаюче

- 405 -

собрахом на ся землю всю: Концака, и Козу Бурновича, и Токсобица Колобича, и Етебича, и Терьторобича»“ (Ипатьевская летопись).

Дѣти бѣсови кликомъ поля прегородиша. Здесь имеется в виду боевой клич половцев, с которым они бросились на русских. Об этом боевом клике степных народов неоднократно упоминается в летописях в описаниях сражений с ними русских. Ср. „и бы полуночи, и поеха берендичи и торци, кричаче, к Белугороду“ (Ипатьевская летопись под 1159 г.); „половци... поидоша противу Володимеру, кличючи, яко пожрети хотяще“ (Лаврентьевская летопись под 1185 г.) и др. Как и в других случаях, автор „Слова о полку Игореве“ очень точен в своих упоминаниях. В частности, и выражение „перегородиша“ говорит о действительно создавшемся положении во время боя Игоря с половцами: „не бяшеть бо лзе ни бегаючим утечи, зане яко стенами силнами огорожени бяху полкы половецьскими“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.).

Яръ туре Всеволодѣ! Стоиши на борони, прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными! Здесь в „Слове“ описывается, возможно, не только личное участие Всеволода в битве, но и битва всего его войска под предводительством Всеволода. На это как будто бы прямо указывает множественное число — „мечи харалужными“. В летописи, однако, в описании личного участия Всеволода в битве отмечено: „Всеволод же толма бившеся, яко и оружья в руку его не доста“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Следовательно, Всеволод менял мечи (ср. аналогичную мену мечей Евпатием Коловратом в битве с татарами в „Повести о разорении Рязани Батыем“: Воинские повести древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 13). Поэтому кажется возможным, что множественное число „мечи“ имеет в виду только мечи самого Всеволода. Однако ниже говорится и о саблях Всеволода, и опять-таки во множественном числе. Всеволод, следовательно, сражается и мечами и саблями, он же прыщет „на вои стрелами“. Здесь явное эпическое преувеличение, идущее за счет подвигов его дружины. Почему, однако, автору „Слова“ понадобилось переносить на Всеволода подвиги его дружины? Отмечу, что эпическое творчество русского народа (былины) говорит только о подвигах богатырей и молчит о подвигах их войска, дружины. Возможно, что в „Слове“ мы имеем отражение начальной стадии того процесса в эпическом творчестве, который в конце концов привел к сосредоточению всех подвигов русского войска на одном лице. Повидимому, действительно, автор „Слова“ говорит здесь о том, что Всеволод прыщет на врагов стрелами своей дружины, сражается ее мечами и ее саблями. Это не противоречит представлениям автора и о других своих героях. Ср. ниже Святослав Киевский „притрепалъ (ложь коварство половцев. — Д. Л.) своими сильными плъкы и харалужными мечи“; Всеволод Суздальский может „Донъ шеломы выльяти“ (не своим одним шлемом, а многими шлемами своего войска), он может „посуху живыми шереширы стрѣляти —

- 406 -

удалыми сыны Глѣбовы“; Ярослав Осмомысл „подперъ горы угорскыи своими желѣзными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота“ и т. д. и т. п. Перед нами — перенесение на героя подвигов его дружины как первая стадия его гиперболизации и превращения в образ сильного и могучего личною силою князя.

К стр. 15

мечи харалужными. Неоднократно встречающееся в „Слове“ прилагательное „харалужный“ и существительное „харалуг“, повидимому, означают „булатный“, „булат“. Так, во всяком случае, понял эти слова автор „Задонщины“. Слову „харалуг“ искали соответствий, с одной стороны, в тюркских языках, с другой — среди древнерусских названий западноевропейских народов — „карлязи“, „королязи“ и, наконец, в слове „charalus“ — от Karolus Magnus и др. Все эти догадки, однако, весьма слабо обоснованы. Происхождение слова „харалуг“, „харалужный“ остается до сих пор неясным.

Камо туръ поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, тамо лежатъ поганыя головы половецкыя. Здесь подвиги Всеволода слиты с подвигами его дружины. Вернее подвиги его дружины перенесены на него самого. Выше мы отмечали, что Всеволод поражает и мечами (во множественном числе), и саблями (тоже во множественном числе). Это, конечно, мечи и сабли не его личные, а его дружины. Так же точно и здесь „головы половецкие“ валятся не только от ударов самого Всеволода, но и от ударов его дружины. Этим объясняется, почему в данном контексте из вооружения Всеволода упомянут именно его шлем. Княжеский блестящий, золотой и далеко видный шлем часто служил вместо стяга как боевой знак для управления боем. Куда направлялся князь, туда бросались за ним, узнавая его по шлему, и воины, там валились головы половецкие (ср. слова новгородцев Всеволоду Чермному: „камо, княже, очима позриши ты, там мы главами своими вьржем“. Синодальный список Новгородской первой летописи под 1214 г.). Чтобы не быть узнанными, князья менялись своими шлемами с кем-либо из воинов (ср. в Ипатьевской летописи под 1229 г. Даниил меняется шлемом с воеводою Пакославом; в Куликовской битве Дмитрий Донской, чтобы управлять боем, не принимая лично участия в единоборстве с противником, обменялся шлемом с одним из воинов, и т. д.).

златымъ шеломомъ. „Золотые шеломы“ упоминаются в „Слове“ и ниже: „кое ваши златые шеломы“. Золотые шлемы упоминаются и в летописи: „тогда Володимер Мономах пил золотом шоломом Дон“ (Ипатьевская летопись под 1201 г.). Кроме „златых“, упоминаются в „Слове“ и „злаченые шеломы“: „не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша“. И „златые“ и „злаченые“ шлемы в равной мере были золочеными шлемами, а не сделанными из сплошного золота: сделанный из золота шлем был бы слишком мягок

- 407 -

(А. В. Арциховский. Русское оружие X—XIII вв. Доклады и сообщения Исторического факультета Московского университета, вып. 4, М., 1946, стр. 15). Первым известным нам „златым шеломом“ является шлем из черниговской Черной Могилы (курган X в. близ Чернигова). „Навершие шлема имеет втулку для прикрепления султана из перьев... по железной тулье шлема набит медный лист, покрытый позолотой“ (Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 234). Известен и другой золоченый шлем, — принадлежавший Ярославу Всеволодовичу и найденный в 1808 г. на месте Липицкой битвы 1216 г., где Ярослав потерпел поражение. Шлем этот обложен серебряными вызолоченными пластинками очень искусной чеканки с изображением трав, птиц, грифонов, архангела Михаила и надписями. Спереди к шлему приделан железный высеребренный нос для защиты лица от ударов мечом или саблею. Блеск вооружения русских воинов постоянно подчеркивается в летописи: „выступи полк из загорья вси во бронех, яко во всяком леду“ (Ипатьевская летопись под 1176 г.), „блистахуся щиты и оружници подобни солнцю“ (там же под 1231 г.), „велику же полку бывшю его, устроен бо бе храбрыми людми и светлым оружьемь“ (там же), „щите же их яко зоря бе, шолом же их яко солнцю восходящу“ (там же под 1251 г.), „и бе полков его светлость велика, от оружья блистающася“ (там же).

Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, яръ туре Всеволоде! „Каленая сабля“ означает саблю, прошедшую закалку, — стальную.

оварьскыя. Авары известны в „Повести временных лет“ под именем „обров“. Авары появились на северных берегах Черного моря в V в. Летописец отмечает полное исчезновение этого племени („погибоша аки обры“) — в IX в.

Кая раны дорога, братие... Слова эти могут быть истолкованы в том смысле, что Всеволод в пылу битвы не обращал внимания на раны. Ср. в Галицкой летописи рассказ о Данииле Галицком, в азарте битвы не замечавшем на себе ран: „младъства ради и буести не чюяше ран бывших на телеси его: бе бо возрастом 18 лет, бе бо силен... Бежащю же ему, и вжада воды, пив почюти рану на телеси своемь, во брани не позна ея крепости ради мужьства возраста своего: бе бо дерз и храбор, от главы и до ногу его не бе на немь порока“ (Ипатьевская летопись под 1224 г.).

забывъ чти и живота. О какой чести, забытой Всеволодом в пылу битвы, говорит здесь автор „Слова“? Как воин, он не забывал своей чести. Однако как вассал Святослава Киевского Игорь оказался нечестен в выполнении своих обязательств: он выступил в поход своевольно, не получив на то согласия старейшего князя — Святослава Киевского. Вот почему Святослав Киевский, обращаясь в дальнейшем к Всеволоду и Игорю и упрекая их за их самовольный поход, говорил в своем „золотом слове“: „Нъ нечестно одолѣсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте... Се ли створисте моей сребреней сѣдинѣ?“.

- 408 -

отня злата стола. Князь Всеволод Святославич был сыном Святослава Ольговича (ум. в 1164 г.), князя черниговского. В 1185 г. черниговский стол занимал Ярослав Всеволодович.

красныя Глѣбовны. Ольга Глебовна — жена буй-тура Всеволода Святославича, дочь Глеба Юрьевича, внучка Юрия Долгорукого и сестра Владимира Глебовича Переяславского.

Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святьславличя. В связи со сказанным выше о Трояне, как о древнерусском языческом боге (стр. 381), это место следует понимать так: „были языческие времена, наступили времена Ярослава, были и походы Олега, Олега Святославича“. Здесь, следовательно, намечаются три этапа русской истории: языческие времена, Ярославово время, как время христианской и единой Руси, и время междоусобий Олега.

плъци Олговы — имеются в виду братоубийственные войны (походы — „плъци“) Олега Святославича („Гориславича“), родоначальника черниговских ольговичей и постоянного противника Владимира Мономаха. Олег Святославич был дедом Игоря Святославича Новгород-Северского и Всеволода „буй-тура“. Олег вспоминается здесь не случайно. Политику Игоря автор рассматривает как политику „родовую“, ведущую свое начало от Олега. Так ниже, говоря о полоцких князьях, автор „Слова“ вспоминает их родоначальника — Всеслава. Стремление держаться своей родовой политической линии было характерно для древнерусских князей XII—XIII вв. В Новгороде нередко призывали князей по доброй памяти об отце или деде, надеясь, что князь будет итти по их стопам. В самом „Слове“ очень часто говорится о „славе деда“ — славе предков, переходящей на их потомков. Олег Святославич — обобщающий образ всех князей Ольговичей, как Всеслав — обобщающий образ всех князей Всеславичей.

Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше. Меч в древней Руси был символом войны. Ср., например, в Новгородской первой летописи: „Что есмы зашли Водь, Лугу, Пльсков, Лотыголу мечемь, того ся всего отступаем“ (Новгородская летопись по Синодальному списку, под 1242 г.). Кроме того, „обнажить меч“ означало „открыть военные действия“, „напасть“. С другой стороны, меч был эмблемой княжеской власти. Это особенно ярко сказалось в рассказе Лаврентьевской летописи о том, как Всеволод Большое Гнездо отправлял в Новгород своего сына Константина: „И да ему отец крест честны и меч, река: «Се ти буди охраньник и помощник, а меч прещенье и опасенье, аже ныне даю ти пасти люди своя от противных»“ (Лаврентьевская летопись под 1206 г.). Меч и оружие были, вместе с тем, и символами независимости („присла... мечь и покорение свое“ — Ипатьевская летопись под 1255 г.; или: „Данилу же королеви ставшу в дому Стехинтове, принесе к нему Лев оружье Стекинтово и брата его, и обличи победу свою“ — Ипатьевская летопись под 1255 г.). Наконец, меч был символом русского народа

- 409 -

Иллюстрация: Меч — символ княжеской власти.

Миниатюра Радзивиловской летописи: Владимир Мономах посылает своего сына Андрея
княжить во Владимир; л. 157 об.

Иллюстрация: Меч — символ княжеской власти.

Миниатюра Радзивиловской летописи: вокняжение Юрия Долгорукого в Киеве; л. 200 об.

- 410 -

(в рассказе „Повести временных лет“ о дани, собиравшейся хозарами с русских мечами, и в рассказе об обмене подарками между русским воеводой Претичем и печенежским князем). Меч был священным предметом. На мечах клялись русские при заключении договоров с греками (911 и 944 гг.). Этот культ мечей перешел и в христианскую эпоху. „Мечи тех князей, которые причислялись к святым, — пишет А. В. Арциховский, — сами становились предметами культа. Уже Андрей Боголюбский имел при себе меч Бориса (1157 год). Летопись прямо говорит: «и поставиша над ним его меч, иже и доныне стоит, видим всеми». Меч Всеволода до сих пор показывают во Пскове...“ (А. В. Арциховский. Русское оружие X—XIII вв. Доклады и сообщения Исторического факультета МГУ, вып. 4, 1946, стр. 10). Меч употреблялся высшими дружинниками и князем. Он был оружием феодальной аристократии по преимуществу. Любопытно, что его не поднимали против смердов. Новгородский князь Глеб поднял на восставших в Новгороде топор, а не меч (1071 г.); топором же расправлялся с восставшими и Ян Вышатич на Белоозере (1071 г.). Вот почему все образы „Слова“, связанные с мечом, полны сложного и глубокого значения, объясняемого многозначностью, смысловою насыщенностью слова „меч“. Особенно интересно применение слова „меч“ в комментируемом месте: „Олегъ мечемъ крамолу коваше“. Выражения „ковать ложь“, „ковать лесть“ обычны в древнерусской письменности: „неведый лесть, юже коваше нань Давыд“ (Ипатьевская летопись под 1097 г.); „не преподобно бо есть ковати ков на брата своего“ (Паремийное чтение о Борисе и Глебе. „Жития Бориса и Глеба“, под ред. Д. И. Абрамовича, Пгр., 1916, стр. 117). Автор „Слова“ конкретизирует это выражение тем, что вводит в него понятие меча, которым Олег кует „ложь“, „лесть“ — „крамолу“. В этом образе ковки крамолы мечом воплотилось то же противопоставление мирного труда войне, что и в обычном для „Слова“ образе битвы-жатвы, но с предельным лаконизмом, причем вся богатая семантика слова „меч“ вложена в этот образ: Олег злоупотребил своею властью — „мечом“, куя им крамолу; он ковал крамолу „мечом“ — междоусобной войной; каждый взмах меча Олега „ковал“ эту крамолу, укреплял ее; и само употребление священного меча для крамолы выступает как „святотатство“

Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ. В издании 1800 г. и в Екатерининской копии это место читается так: «Ярославь сынъ Всеволожь: а Владимиръ“. Нами принимается перестановка, предложенная еще П. Бутковым („Нечто к Слову о полке Игореве“. Вестник Европы, М., 1821, ч. 121, № 21—22). Другие из предложенных чтений этого места менее убедительны.

той же звонъ слыша давный великый Ярославь, а сынъ Всеволожь Владимиръ по вся утра уши закладаше въ Черниговѣ. Ярослав Мудрый и Владимир Мономах в „Слове“ (и в летописях XII—XIII вв.) часто поминаются как идеальные старые князья — представители единой Руси, подобно

- 411 -

тому как Олег Святославич — обобщающий образ князей крамольников. Ярослав уже „слышал“ шум княжеских раздоров (см. приписываемое ему в „Повести временных лет“ под 1055 г. завещание, где он предостерегал своих наследников от братоубийственных войн). При Владимире Мономахе этот звон настолько усилился из-за действий его многолетнего противника Олега „Гориславича“, что Владимир принужден был даже закладывать себе уши.

Бориса же Вячеславлича. Борис Вячеславич — внук Ярослава Мудрого, союзник Олега Святославича. Убит в 1078 г. в битве на Нежатиной Ниве у Чернигова.

Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе. Объяснение этих слов лежит в тексте „Повести временных лет“, где под 1078 г. рассказывается о гибели Бориса Вячеславича в битве на Нежатине Ниве: „Рече же Олег [Святославич] к Борисови: «Не ходиве противу, не можеве стати противу четырем князем, но посливе с молбою к стрыема своима». И рече ему Борис [Вячеславич]: «Ты готова зри, аз им противен всем»; похвалився велми, не ведый, яко бог гордым противится, смереным даеть благодать, да не хвалиться силный силою своею. И поидоста противу, и бывшим им на месте у села на Нежатине Ниве, и сступившимся обоим, бысть сеча зла. Первое убиша Бориса, сына Вячеславля, похвалившагося велми“ (Лаврентьевская летопись под 1078 г.). Следовательно, это место „Слова“ следует переводить либо: „Бориса же Вячеславича (желание) славы на суд привело“, либо считать, что слово „слава“ имеет здесь значение „похвальбы“: „Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела“. Оба значения слова „слава“ в древнерусском языке известны. Что же касается слов „на судъ приведе“, то битва (особенно битва, решающая спор между князьями) очень часто рассматривалась в древней Руси как „суд божий“. В 1151 г. Изяслав, отправляясь походом на Владимирка Галицкого, говорит: „се уже мы идем на суд божий“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.). В данном месте „Слова“ выражение „суд божий“ может иметь два смысла: 1) как явствует из текста „Повести временных лет“, приведенного выше, смерть Бориса Вячеславича рассматривалась как наказание божие за его похвальбу; 2) битва на Нежатиной Ниве была „судом божиим“ между Олегом Святославичем и его союзником Борисом Вячеславичем, с одной стороны, и Изяславом Ярославичем с Всеволодом Ярославичем и их сыновьями — Ярополком и Владимиром, — с другой.

на Канину. Что такое эта Канина, остается неясным и до сих пор. Были предложены следующие поправки: „на конину“ (Н. Грамматин), „на тканину“ (Д. Дубенский), „на конину“ от „кон“ — конец (А. Вельтман), „на коньну“ (П. Вяземский), „на Каялину“ (И. Малышевский), „на нь ину зелену паполому“ (А. Потебня), „на Каялину“ (Ф. Корш), „и на казнь ину“ (А. Лонгинов), „наказа: ниву зелену — паполому постла“ (С. Шамбинаго), „на ковылу“ (О. Огоновский, В. Яковлев, П. Владимиров вслед за Н. Тихонравовым,

- 412 -

Вс. Миллером; ср. в „Задонщине“ „на зелене ковыле траве“); „на Каину“ (от имени Каина братоубийцы — Ив. Кудрявцев) и т. д. и т. п. Самое вероятное, что в слове „канина“ перед нами географическое обозначение, название реки (вроде Немиги, Каялы и т. п.), как это предполагал еще И. Снегирев (Русский исторический сборник, т. III, М., 1838). Действительно, битва, в которой погиб Борис Вячеславич, произошла на Нежатиной Ниве близ Чернигова. Близ Чернигова же имелась речка Канина: войско Юрия Долгорукого „поидоша к Чернигову и перешедше Снов и сташа у Гуричева близь города, перешедше Канин“ (Лаврентьевская летопись под 1152 г.). (К. Кудряшов. Половецкая степь. М., 1948, стр. 77—78).

зелену паполому постла. Паполома — погребальное покрывало, обычно черного цвета. Вот что сообщается о „паполоме“ в новгородском чине погребения инока XIV в.: „по потрении же всего тела приносять нову свиту, съвлачять мертвеца, на назе части положь паполому и облачить его в новую ризу, простреть паполому верху его (одра) и положить възглавнице мало; верху же паполомы простирають манатью его..., верху же мертвеца простираеться другая паполома“. Под зеленой паполомой подразумевается трава. Трупы убитых, зарастающие травой, — обычный образ народной поэзии. Он еще раз несколько ниже встречается в „Слове о полку Игореве“: „уже пустыни силу (войско) прикрыла“. Ср. в „Повести о разорении Рязани Батыем“ о погибшем войске Рязанском: „лежаша на земли пусте, на траве ковыле, снегом и ледом померзоша, никим брегома“ (Воинские повести древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 15).

храбра и млада князя. Эти слова, повидимому, относятся к Борису Вячеславичу (точка зрения Малашова, Дубенского, Потебни). Некоторые исследователи относят их к Олегу Святославичу.

Сь тоя же Каялы Святоплъкь повелѣ яти отца своего междю угорьскими иноходьци ко святѣй Софии къ Киеву. Так как отец Святополка Изяслав, по данным киевской летописи, был похоронен не у „святой Софии“, а в Десятинной церкви, то многие исследователи „Слова“, вслед за П. Г. Бутковым, считали, что речь здесь, возможно, идет не о похоронах родного отца Святополка, Изяслава, в 1078 г., а о похоронах его тестя, Тугоркана, в 1096 г. М. Д. Приселков (История русского летописания. Л., 1940, стр. 52) предположил, что автор „Слова“ знал о похоронах Изяслава из не дошедшей до нас черниговской летописи, где о них рассказывалось, быть может, с иными подробностями, чем в киевской летописи. В частности, в черниговской летописи могло утверждаться, что Изяслава похоронили в Софии. В последнее время И. М. Кудрявцев указал в Софийской первой летописи как раз тот текст, который М. Д. Приселков предполагал в летописи черниговской. По сведениям Софийской первой летописи, Изяслава хоронят „в святей Софии в Киеве“ (Софийская первая летопись, Полное собрание русских летописей, т. V, вып. 1, Л., 1925, стр. 147). Благодаря

- 413 -

Иллюстрация: Перевозка „между иноходцами“.

Миниатюра Радзивиловской летописи: немощного князя Михалку везут на носилках;
л. 219 об.

Иллюстрация: Забралы.

Миниатюра Радзивиловской летописи: князь Владимир Глебович бьется на вылазке
с половцами: переяславцы толпятся на забралах; л. 232.

- 414 -

этому указанию И. М. Кудрявцева устраняется главное препятствие к прямому пониманию этого места „Слова“ (Ив. М. Кудрявцев. Заметка к тексту „С тоя же Каялы Святоплъкъ...“ в „Слове о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VII, М. — Л., 1949). Речь в этом месте „Слова о полку Игореве“ идет, следовательно, об Изяславе, убитом как раз в той же битве („с тоя же Каялы“), где был убит и упоминаемый перед тем Борис Вячеславич, т. е. в битве на Нежатиной Ниве 1078 г. „Каялой“ битва на Нежатиной Ниве названа, очевидно, потому, что она сопоставляется с битвой Игоря Святославича на Каяле. — В тексте первого издания читается не „повелѣ яти“, а „повелѣя“. Многие комментаторы предлагают читать „полелѣя“. Однако, ввиду того, что сам Святополк в битве на Нежатиной Ниве не участвовал, было бы более правильным читать это место „повелѣ яти“. Такое чтение лучше может быть объяснено и палеографически (при слитном написании слов и при выносном „ти“ в слове „яти“). Эта поправка была предложена еще Я. Пожарским.

междю угорьскими иноходьци. Иноходцем называется лошадь, выдрессированная бежать особым аллюром, при котором одновременно выносятся сначала обе ноги правые, а затем обе левые. При таком аллюре езда на верховой лошади гораздо спокойнее. Иноходцев использовали при перевозке раненых и мертвых на носилках. Носилки прикреплялись при этом длинными шестами к двум иноходцам, бегущим гуськом — друг за другом. Качка носилок при этом была минимальной. Такая перевозка между иноходцами изображена на одной из миниатюр Радзивиловской летописи.

при Олзѣ Гориславличи, т. е. при Олеге Святославиче, родоначальнике князей Ольговичей, принесшем много горя Русской земле своими войнами против Владимира Мономаха и постоянными наведениями на Русскую землю своих союзников — половцев. В исследовательской литературе к ироническому отчеству Олега — „Гориславлич“ приведены две параллели: одна (указана Д. Дубенским) — в Лаврентьевской летописи под 1228 г. в прозвище Рогнеды „Горислава“, другая (указана Н. Тихонравовым) — в Молении Даниила Заточника в известной его сентенции: „кому ти есть Переяславль, а мне Гориславль“. Однако это отчество встречается также и в Новгородской первой летописи (Богуслав Гориславич под 1229 г.; Вячеслав Гориславич под 1232 г.; Гаврил Гориславичь под 1240 г.).

Даждьбожа внука. Даждьбог — один из русских языческих богов. Под внуком Даждьбога имеются в виду русские. Именно так понял „Даждьбожа внука“ и автор известной приписки в Апостоле 1307 г. (см. стр. 364 и 415), переделавший соответствующее место „Слова о полку Игореве“ следующим образом: „при сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша...“.

погибашеть жизнь Даждьбожа внука; въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомъ скратишась. Это место „Слова о полку Игореве“ отразилось в записи,

- 415 -

сделанной в псковском Апостоле 1307 г. Московской Синодальной библиотеки (сейчас в Историческом музее в Москве). Запись эта следующая: „В лѣто 6815... сии же апостолъ книгы вда святому Пантелеймону Изосимъ игуменъ сего же манастыря. Сего же лѣта бысть бой на Русьской земли, Михаилъ с Юрьемъ о княженье новгородьское. При сих князех сѣяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, въ князѣхъ которы, и вѣци скоротишася человѣкомъ“. Сделавший эту запись явно знал „Слово о полку Игореве“. Он, как монах, не упомянул только в ней языческого бога Даждьбога, но правильно понял выражение „погибашеть жизнь Даждьбожа внука“, переведя его так: „гыняше жизнь наша“. Под „Даждьбожьим внуком“ автор „Слова“ явно разумел весь русский народ в целом.

К стр. 16

Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть. Эта характеристика положения Руси при Олеге Святославиче („Гориславиче“) и Владимире Мономахе как бы отвечает словам Мономаха на Долобском съезде, когда он призывал русских князей совместно выступить против половцев: „начнеть орати смерд и приехав половчин... ударить ѝ (его) стрелою, а лошадь его поиметь“ (Лаврентьевская летопись под 1103 г.). Усобицы Олега Гориславича сорвали планы Мономаха. Поэтому автор „Слова“ с полным основанием мог сказать: „тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ кикахуть“. Защита мирного труда сельского населения как основная цель борьбы с половцами выступает только в этих вышеприведенных словах Мономаха и в „Слове“. Забота о защите мирного труда смердов больше в древнерусской письменности нигде не упоминается.

То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицеи рати не слышано! Здесь — явное указание на то, что события русской истории не только были известны по летописи, но и по устным рассказам („не слышано“). Аналогичные указания можно встретить и в летописи. Ср. в Ипатьевской летописи под 1094 г. о нашествии саранчи: „и не бе сего слышано во днех первых в земле Руской“. Отметим также нередкую оценку событий с точки зрения их небывалости. Ср., например, о взятии Киева Рюриком Ростиславичем: „и створися велико зло в Русстей земли, якого же зла не было от крещенья над Кыевом. Напасти были и взятьи, не якоже ныне зло се сстася“ (Лаврентьевская летопись под 1203 г.); или восклицание летописца по поводу татарского нашествия: „створися велико зло в Суждальской земли, яко же зло не было от крещенья“ (там же под 1237 г.).

стрѣлы каленыя. Очевидно, что наконечники стрел подвергались закалке. Археологически такая закалка не установлена, однако народная поэзия постоянно говорит о „каленой стреле“, „стреле каленой булатной“, „стрелочке каленой“ и т. п.

- 416 -

Чръна земля подъ копыты костьми была посѣяна, а кровию польяна. Образ этот свойствен и народной поэзии:

Не плугами поле, не сохами пораспахано,
А распахано поле конскими копытами,
Засеяно поле не всхожими семенами,
Засеяно казачьими головами

  (Песни, собранные П. Киреевским, вып. 8, М., 1870, стр. 173).

Образ поля битвы — пашни употреблен автором „Слова“ для противопоставления войны миру, разрушения — созидательному труду (см. Историко-литературный очерк, стр. 286 и сл.).

Игорь плъкы заворочаетъ. Здесь намек на обстоятельства пленения Игоря: Игорь погнался за побежавшими полками ковуев, чтобы повернуть, остановить их, отдалился от своего войска и был взят в плен: „Бысть же светающе неделе (воскресенью, — Д. Л.), возмятошася ковуеве в полку, побегоша. Игорь же бяшеть в то время на коне, зане ранен бяше, пойде к полку их, хотя возворотити (их) к полком; уразумев же яко далече шел есть от людий, и соймя шолом погънаше опять к полком, того деля, что быша познали князя и возворотилися быша; и тако не возворотися никтоже... И яко приближися Игорь к полком своим, и переехаша поперек, и ту яша (захватили его, — Д. Л.) един перестрел одале от полку своего (т. е. в расстоянии полета стрелы от своего войска)“ (Ипатьевская летопись).

жаль бо ему мила брата Всеволода. Летопись описывает, что уже захваченный в плен и связанный Игорь видел своего брата Всеволода сражающимся и жалел его: „Держим же Игорь, виде брата своего Всеволода крепко борющася, и проси души своеи смерти, яко да бы не видил падения брата своего“ (Ипатьевская летопись).

Бишася день, бишася другый; третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Согласно Ипатьевской летописи, битва началась с утра в пятницу, длилась всю субботу и закончилась в воскресенье: „И тако бишася крепко ту днину до вечера, и мнозии ранени и мертви быша в полкох руских; наставши же нощи суботнии, и поидоша бьючися. Бысть же светающе неделе (воскресенью, — Д. Л.), возмятошася ковуеве в полку, побегоша“ (Ипатьевская летопись). Иначе — по Лаврентьевской летописи: „и бишася 2 дни“. Возможно, что в счете Ипатьевской летописи и Лаврентьевской и нет особого противоречия, так как в третий день, в сущности, все было уже кончено. Битва продолжалась двое суток с небольшим.

ту кроваваго вина не доста; ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Противопоставление „битва — пир“ обычно и для древнерусской литературы и для народной поэзии. Ср., например, в „Повести о разорении Рязани Батыем“ Юрий Ингоревич говорит об убитом князе Давиде Ингоревиче: „Князь Давид, брат наш, наперед

- 417 -

нас чашу испил, а мы ли сея чаши не пьем!“ (Воинские повести древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 11), хра́бры Евпатия Коловрата говорят Батыю: „Посланы от князя Ингваря Ингоревича Резанскаго тебя силна царя почтити и честна проводити, и честь тобе воздати. Да не подиви, царю, не успевати наливати чаш на великую силу-рать татарьскую“ (там же, стр. 13—14).

сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Почему автор „Слова“ называет половцев „сватами“? Весьма вероятно, что здесь намек на то обстоятельство, что предводитель половцев хан Кончак был, действительно, сватом Игоря. Сын Игоря Владимир был помолвлен на дочери Кон-чака (см. Историко-литературный очерк, стр. 286). Следует отметить, что русские князья вообще очень часто роднились с половецкими ханами. Так, например, Олег Святославич („Гориславич“) — дед Игоря — был женат на дочери хана Асалупа. Святослав Ольгович — отец Игоря — был также женат на половчанке (внучке хана Гиргеня) и имел даже особое половецкое имя — Китай. На половчанках были также женаты упоминаемый в „Слове“ Святополк Изяславич (в 1094 г. он женился на дочери Тугорхана), Юрий Долгорукий, упоминаемый в „Слове“ Рюрик Ростиславич („буй Рюрик“) и многие другие. Отсюда ясно, что название половцев „сватами“ было скорее всего не случайностью, а горькой иронией автора по поводу этих беспечных брачных союзов русских князей с врагами русского народа.

К стр. 17

уже пустыни силу прикрыла. „Сила“ означает в данном случае „войско“. То же значение „сила“ — войско в „Слове“ и несколько ниже: „Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука“. Пустыня, т. е. степь, пустынное, безлюдное пространство, „прикрыла“ павшее на поле брани войско Игоря травою, растительностью. О траве, которой зарастают трупы убитых в битве, говорится еще и в другом месте „Слова“: „Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе и на Канину зелену паполому постла за обиду Олгову“. Близкий этому образ „прикрытой“ или „приодетой“ дружины для обозначения того, что она мертва, разбита, полегла на поле боя, встречается в „Слове“ и в дальнейшем — там, где, говорится о дружине Изяслава Васильковича: „Дружину твою, княже, птиць крилы приодѣ ... “.

Въстала обида. Слово „обида“ в феодальном быту XII в. имело специальный смысл. Его значение не покрывается понятием „оскорбление“ или современным значением слова „обида“ (в „Материалах для Словаря древнерусского языка“ И. И. Срезневского слово „обида“ имеет только значения „обида, оскорбление“, „ссора“ и „вражда“). Его основное значение — нарушение права, несправедливость. Это значение выработалось в обстановке усиленных феодальных счетов. Первоначальное его значение как нарушения права отчетливо выступает уже в „Русской Правде“: „оже ли себе не можеть

- 418 -

мьстити, то взяти ему за обиду 3 гривне, а летцю мьзда“ (2 статья „Краткой Правды“); „Аще утнеть мечем, а не вынем его, любо рукоятью, то 12 гривне за обиду“ (4 статья „Краткой Правды“, ср. статьи „Краткой Правды“ 7, 11, 13, 15, 19, 29, 33, 34, 37 и „Пространной Правды“ 23, 34, 46, 47, 59, 60, 61). Впоследствии слово „обида“ все чаще и чаще употребляется в отношении нарушений именно княжеских феодальных прав и приобретает все более и более отвлеченное значение. Так, например, Изяслав Мстиславич отрядил брата своего Владимира к венгерскому королю со словами: „оже, брате, твоя обида, то не твоя, но моя обида, пакы ли моя обида, то твоя“ (Ипатьевская летопись под 1150 г.); в другом случае Изяслав Мстиславич и Вячеслав отрядили Мстислава Изяславича к венгерскому королю со словами: „нама дай бог нерозделно с тобою быти ни чим же, но а что твоя обида кде, а нама дай бог ту самем быти за твою обиду“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.); венгерский король в свою очередь передал Изяславу: „Отце! Кланяютися, прислал еси ко мне про обиду галичкаго князя, а яз ти зде доспеваю... “ (Ипатьевская летопись под 1152 г.). Ср. также: „отец твой бяше слеп, а яз отцю твоему до сыти послужил своим копием и своими полкы за его обиду“ (Ипатьевская летопись под 1152 г.); „и послаша Лариона сочьскаго къ Гюргю: «Кланяем ти ся; нету ны с тобою обиды, с Ярославомь ны обида“; „а в обиду его дай ми бог голову свою сложити за нь“ (Ипатьевская летопись под 1287 г.); „стоять за тобою во твою обиду“ (Ипатьевская летопись под 1287 г.) и т. д. Из приведенных примеров ясно, что мстить друг другу обиды, „стоять“ за свою обиду и обиду своего главы было главною „обязанностью“ феодала. Значение этого понятия „обида“ было очень велико в феодальном обществе. Значение слова „обида“ в данном месте „Слова о полку Игореве“ лишено своей феодальной узости. Автор „Слова“ говорит здесь об „обиде“ всей Русской земли в целом. Вместе с тем, автор „Слова о полку Игореве“ олицетворяет эту „обиду“: „въстала обида въ силах Даждьбожа внука“. Это выражение „въстала обида“ следует сопоставить с аналогичным выражением летописи — „встало зло“ (ср. в словах Мономаха в Повести временных лет под 1097 г.: „то болшее зло встанеть в нас“). Это обычное древнерусское выражение автор „Слова“ использует как исходный момент для целой картины. Здесь, как и в других местах, автор „Слова о полку Игореве“ ощущает язык во всей его конкретности; выражение „встала обида“ рождает образ девы обиды: „Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука, вступила дѣвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море у Дону; плещучи, упуди жирня времена“.

Въстала обида ... вступила дѣвою ... въсплескала лебедиными крылы. Образ девы-обиды, лебеди-девушки, плещущей лебедиными крыльями, типично фольклорный. См. параллели, приводимые в книге акад. В. Н. Перетца из различных сборников записей фольклора: „лебедь-дева“, „девушка белая лебедушка“ (Е. Барсов. Причитания Северного края, I, стр. 164, 217): „Эта

- 419 -

белая лебедушка поднималась от синя моря на своих крылах лебединыих, садилась она на черлен корабль, обернулась красною девицей“ (Рыбников, I, стр. 207); „знать Судинушка (ср. в „Слове“ — „обида“) по бережку ходила, страшно-ужасно голосом водила, во длани Судинушка плескала“ (Барсов. Причитания..., I, стр. 252); „белой лебедью воскликати, красной девицей восплакати“ (Шейн. Великорус, № 1316). И мн. др.

упуди жирня времена. Поправка „упуди“ вм. „убуди“, как стоит в издании 1800 г. и в Екатерининской копии, предложена Н. Грамматиным и принимается большинством исследователей. „Упудить“ — прогнать, испугать. „Жирня“ от „жир“ — богатство, обилие.

усобица княземъ на поганыя погыбе. В данном контексте „усобица“ означает „борьбу“, „войну“ вообще.

Се мое, а то мое же. В данном случае автор „Слова“ использует и переиначивает формулу раздела феодальных владений: „се мое, а то твое“. Формула эта постоянно встречается в летописи в разных вариантах при разного рода переговорах князей между собою: „мы собе, а ты собе“, „твой мець, а наше головы“, „яко земля ваша, тако земля моя“ и т. д. Вот раздел Изяслава Мстиславича с Владимиром и Изяславом Давидовичами. Изяслав Мстиславич говорит: „Что же будеть Игорева в той волости, челядь ли товар ли, то мое; а что будеть Святославле челядь и товара, то разделим на части“ (Ипатьевская летопись под 1146 г.). Автор „Слова о полку Игореве“ нарушает эту двучленность, он сатирически изображает договоры князей и пишет не „се мое, а то твое“, а „се мое, а то мое же“, подчеркивая этим стремление князей захватить себе как можно больше. Таким образом, здесь термин, формула перерастает в образ, становится средством художественного воздействия.

О! Далече зайде соколъ, птицъ бья, — къ морю! „Это утверждение вполне отвечает привычкам сокола-сапсана (Falco peregrinus Tunst.), который, вслед за стаями диких уток, осенью улетает к Черному и Азовскому морям — местам зимовок большинства видов наших северных уток“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 112).

А Игорева храбраго плъку не крѣсити! Это восклицание повторяется в „Слове о полку Игореве“ еще раз ниже. Сходные выражения („уже не кресити“) несколько раз встречаются и в летописи. Повидимому, это — особая формула, возникшая еще в дофеодальный период и первоначально являвшаяся формулой отказа от родовой мести. Именно в этом смысле ее употребляет Ольга: „уже мне мужа своего не кресити“ (Лаврентьевская летопись под 945 г.). В таком смысле она употребляется изредка и позднее. В 1015 г. Ярослав говорит новгородцам про свою побитую дружину: „уже мне сих не кресити“. Словами этими Ярослав отказывается от мести за дружину. В 1148 г. именно этой формулой Ольговичи отказываются от мести за

- 420 -

убийство Игоря Ольговича: „уже намь не воскресити брата своего, князя Игоря Ольговича“ (Никоновская летопись под 1148 г.). Однако, с отмиранием обычаев родового общества формула эта стала употребляться как обычное утешение, как признание невозвратимости утраты. Эти слова говорит Изяслав Мстиславич Изяславу Давидовичу, утешая его в смерти брата: „и слыша Изяслав плачющася над братом своимъ Володимером, и тако оставя свою немочь, и всадиша и на конь ѝ еха тамо, и тако плакашеть над ним, акы и по брате своем; и долго плакав, а рече Изяславу Давыдовичю: «Сего нама уже не кресити...»“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.). В „Слове о полку Игореве“ эта формула „уже не кресити“ употребляется не как формула отказа от мести, а в более новом значении — как формула утешения. Здесь в контексте „Слова“ как формула утешения она приобретает и особое лирическое звучание.

За нимъ кликну Карна и Жля, поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламянѣ розѣ. Под „Карна и Жля“ Вс. Миллер склонен был видеть „олицетворение нравственных понятий“. Карна — олицетворение кары и скорби („карна, должно быть, испорчено из кара, карание, карьба“). Жля — то же, что и „желя“, плач по убитым. Это объяснение Жли или Жели тем более вероятно, что „желя“ (плач по убитым, скорбь) упоминается и в летописи в описании поражения Игоря: „И тако, во день святого Воскресения наведе на ны плач и во веселиа место желю, на реце Каялы“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Объяснение Вс. Миллера было многими принято. Его развил Ф. Корш. Существует и другое мнение (восходящее еще к разъяснениям издания 1800 г.), что Карна и Желя — имена двух половецких ханов. Сторонники этого толкования обычно сближают „смагу“, которую Карна и Желя мычют „въ пламянѣ розѣ“, с „живым огнем“ половцев, упоминаемым в Ипатьевской летописи под 1184 г. Однако среди имен половцев, упоминаемых в источниках, нет схожих с Карной и Желей.

смагу людемъ мычючи. Смага — огонь, пламя, сухость, жар. Под мыканием смаги может иметься в виду какой-либо погребальный обычай. Вряд ли здесь можно видеть „живой огонь“, которым стреляли половцы (ср. в Ипатьевской летописи под 1184 г.: „пошел бяше оканьный и безбожный и треклятый Кончак со множествомь половець на Русь, похупся, яко пленити хотя грады рускые и пожещи огнем, бяше бо обрел мужа такового бесурменина, иже стреляше живым огньмь“). В данном месте „Слова“ речь идет не о стрельбе, а о „мыкании“ смагы, при этом в пламенном роге.

А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми. „Туга и напасти“ — тавтологическое сочетание, характерное для устной русской речи, для народной поэзии. Ср. ниже: „Туга и тоска сыну Глебову!“. Аналогичные тавтологические сочетания нередки и в летописи (особенно в новгородской): „и бе туга и беда останку живых“ (Синодальный список Новгородской

- 421 -

первой летописи под 1193 г.); „но бяше туга и печаль“ (там же под 1230 г.). Однако в данном месте „Слова о полку Игореве“ тавтологичность этого сочетания разрушена. Автор „Слова“, как здесь, так и в других случаях, очень точен в выборе выражений. Чернигов, чьи князья потерпели поражение, страдал от „напастей“. Киев же „восстонал“ только тоскою. Киевская земля не подверглась каким-либо реальным бедствиям. Тоска в Киеве распространилась за всю Русскую землю. Ср. аналогичное разделение тавтологического сочетания в описании голода в Новгороде в 1230 г.: „на уличи скърбь друг с другом, дома тъска, зряще детий плачюще хлеба, а другая умирающа“ (Синодальный список Новгородской первой летописи).

К стр. 18

емляху дань „по бѣлѣ отъ двора“. Вряд ли автор „Слова“ имел здесь в виду дань какого-то определенного размера, которую взимали половцы (белками, т. е. „белыми“, зимними шкурками белок-вевериц, или „белью“, т. е. мелкой серебряной монетой). Вряд ли даже половцы вообще взимали какую-то определенную дань с ближайших к ним русских областей. Автор „Слова“ говорит здесь о другом — о вынужденном подчинении русского мирного населения половцам, их набегам, и употребил для этого старую летописную формулу. Так „по беле от двора“ или „по беле от дыма“ платили в IX в. русские дань, согласно легендарному летописному рассказу, хозарам и „варягам“ (см. в „Повести временных лет“ под 859 г.). Автор „Слова“ говорит здесь, следовательно, об угрозе подчинения русских половцам. Половцы „сами“, вместо русских князей, брали с русских дань. Дань здесь — символ подчинения.

Игорь и Всеволодъ уже лжу убудиста которою, ту бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь... Здесь, несомненно, говорится о „лже“, т. е. коварстве, половцев. „Коварство“ это было замирено походом Святослава 1184 г. (см. Историко-литературный очерк, стр. 243) и вновь „разбужено“ поражением Игоря. Но о какой „которе“ Игоря и Всеволода идет здесь речь? Игорь и Всеволод, как явствует и из летописи и из „Слова“, были весьма дружны („Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему буй туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ свѣтъ свѣтлый ты, Игорю...»“. „Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода“); Игорь и Всеволод между собой никогда не враждовали. Их „котора“ заключалась в том, что они не подчинились своему „отцу“, т. е. феодальному главе, Святославу. Своим неподчинением они дали разбить свои слабые, малочисленные дружины половцам и пробудили их „лжу“ — позволили им нарушить соглашение и новыми набегами разорять Русскую землю. Игорь и Всеволод неоднократно подвергаются в „Слове“ упрекам за это неподчинение: Всеволод забыл свою „честь“

- 422 -

(см. стр. 407), Игорь и Всеволод „нечестно“ одолели, „нечестно“ пролили кровь половцев (см. стр. 433) и др.

отецъ ихъ Святославъ. Речь идет о Святославе Всеволодовиче Киевском — сыне Всеволода Ольговича, двоюродном брате Игоря и Всеволода Святославичей. „Отцом“ Игоря и Всеволода Святослав назван как их феодальный глава. Святослав Всеволодович провел бурную жизнь. В 1141 г. он получил в княжение Туров. Затем до 1146 г. княжил во Владимире Волынском. Вскоре затем он несколько лет деятельно поддерживал в Северской земле Святослава Ольговича — отца Игоря Святославича — в его борьбе с Мономаховичами. Тогда, повидимому, и установилось у Святослава нежное и отеческое отношение к Игорю. После смерти Изяслава Мстиславича Святослав получил в княжение от Ростислава Мстиславича Туров и Пинск. С 1158 по 1164 г. Святослав княжил в Новгороде Северском, откуда перешел на княжение в Чернигов. В 1174 г. Святослав осаждал Киев. Во время смут во Владимире Суздальском после смерти Андрея Боголюбского Святослав поддерживал его брата Всеволода Юрьевича и Михалку. С 1180 г. Святослав надолго утверждается в Киеве, но владел он только Киевом. Остальными городами киевского княжения обладал Рюрик Ростиславич. Совместно с Рюриком Святослав организовывает объединенные походы русских князей на половцев, из которых особенно успешным был тот самый поход 1184 г., в котором не успел принять участие Игорь Святославич (см. стр. 243). Возрастающему влиянию Всеволода Юрьевича Владимиро-Суздальского Святослав пытался оказать сопротивление, но безуспешно. Умер Святослав в 1194 г. Данные исследования выстроенного Святославом в Чернигове Благовещенского собора позволяют говорить о своеобразной школе зодчества Святослава Всеволодовича, воскресившей архитектурные традиции единой Руси XI в. Таковы некоторые внешние данные его биографии, за которыми кроется трудная, бурная, обильная событиями жизнь незаурядного, умного и деятельного русского князя XII в.

Святославь грозный великый киевскый грозою. Почему Святослав „грозный“? Здесь идеальное представление о князе, в особенности киевском. На самом деле Святослав „грозным“ не был, он владел только Киевом, деля свою власть с Рюриком, обладавшим остальными киевскими городами. Святослав — один из слабейших князей, когда-либо княживших в Киеве. Однако Киев и в XII в. продолжал считаться, если и не реально, то в каком-то идеальном смысле, центром Руси, а киевский князь — главою всех русских князей. Автор „Слова“ видит в строгом и безусловном выполнении феодальных обязательств по отношению к слабеющему золотому киевскому столу одно из противоядий против феодальных усобиц, одно из средств сохранения единства Руси. Он наделяет Святослава идеальными свойствами главы русских князей: он „грозный“ и „великый“. Слово „великий“ еще не входило в титул киевских князей. Титул „великого князя“ был, повидимому, впервые

- 423 -

принят на северо-востоке Руси, Всеволодом Юрьевичем Суздальским. Слово „великий“ употреблено здесь, как и слово „грозный“, для того, чтобы подчеркнуть величие киевского стола и приписать киевскому князю идеальные свойства главы всех русских князей.

наступи на землю Половецкую. Слово „наступи“ — обычное военное выражение. Оно означает „напал“, „навел свои войска“. См. в „Повести временных лет“ под 1024 г.: „и посем наступи Мстислав со дружиною своею и нача сечи варяги“ (Лаврентьевская летопись); под 1097 г.: „и помыслих: на землю Лядьскую наступлю на зиму“ (там же).

притопта хлъми и яругы, взмути рѣкы и озеры, иссуши потокы и болота. Этими словами в „Слове“ наглядно подчеркиваются огромные размеры войска Святослава, совершившего победоносный поход на степь 1184 г. При передвижении в степи конное войско оставляло отчетливые следы: Святославово войско „притопта хлъми и яругы“ (ср. выше, где Кончак следом, оставляемым в степи от своего войска, указывает путь хану Гзе). Переходя вброд, войско взмучивало реки и озера (ср. выше: наступающее войско половцев, переходя вброд реки, взмучивает их воду: „рѣкы мутно текуть“). Войско Святослава „теребило путь“, „мостило мосты“ по „грязивым местам“ степи; оно даже „иссуши потокы и болота“ (ср. выше, войско Игоря после победы „орьтъмами, и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мѣстомъ...“).

А поганаго Кобяка изъ луку моря отъ желѣзныхъ великыхъ плъковъ половецкыхъ, яко вихръ, выторже. В. В. Мавродин на основании летописных данных так описывает обстоятельства пленения Кобяка. „В 1183 г. предпринимается поход князей Святослава (Киевского), Рюрика (Ростиславича), Владимира Глебовича Переяславльского, князей луцкого, городенского, пинского, смоленского, галицкого вместе с вспомогательными отрядами берендеев. Особенно энергично действовал Владимир Глебович, разбивший половцев в степях. Разгромить их полностью не удалось, так как половцы, по обыкновению, быстро скрылись от преследования. У Угла (на р. Ерели) Владимир был окружен отрядами хана Кобяка. Переяславцам и берендеям угрожала опасность, но в это время подоспели передовые рати Святослава Всеволодовича и Рюрика Ростиславича, и половцы потерпели поражение. Квязья взяли 7000 пленников, в том числе хана Кобяка Карлыевича, которого привезли в Киев ко двору Святослава; взяты были и его сыновья. Попали в плен к русским также Изай Билюкович, Товлый с сыном, Бокмиш и другие знатные половцы; захвачена была и большая добыча, освобождено и приведено «на Русь» много «колодников», пленных русских“ (Очерки истории левобережной Украины. Л., 1940, стр. 256).

и падеся Кобякъ въ градѣ Киевѣ, въ гридницѣ Святъславли. Ту нѣмци и венедици, ту греци и морава поють славу Святъславлю, кають князя Игоря... Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево.

- 424 -

Кобяк был захвачен в плен в походе Святослава 1183 г. Гридницей называлась большая пиршественная зала, где сходились „гриди“ — дружинники князя. О громадных размерах ее можно судить по тем данным, которые сообщает арабский путешественник X в. Ибн-Фадлан: он говорит, что во дворце русского князя с ним находится 400 его военных сподвижников, среди которых он сидит на престоле; верхового коня к нему подводят прямо к престолу (более подробно об устройстве гридниц см.: История культуры древней Руси, т. I. М. — Л., 1948, стр. 220—222). В XII в., в период феодальной раздробленности, княжеские пиры были гораздо скромнее по размерам, чем в XI в., и устраивались по большей части на „сенях“ (крытая галерея второго этажа). Помещение же гридницы часто использовалось для заключения пленных. Так, например, см. в Софийской первой летописи под 1097 г.: „введоша его (Василька Теребовльского) в гридницю окованного“; в Новгородской первой летописи под 1216 г.: „а повязанных Ярослав, въбег в Переяславль, повеле въметати в погреб, что есть новгородьць, а иных в гридницю, и ту ся издъхоша в множьстве“, и др. Нельзя поэтому представлять себе, что немцы, венецианцы, греки и чехи поют славу Святославу тут же в гриднице. „Ту“ употреблено здесь не для определения места, а для определения времени — „тут“, т. е. „после этого“, а не „здесь“. Это значение слова „ту“ ясно и из следующей затем фразы „Ту Игорь князь высѣдѣ изъ седла злата, а въ сѣдло кощиево“. Автор „Слова“ в данном случае отмечает всесветную славу похода Святослава, так же как она отмечается в летописи для Владимира Мономаха, в житии Александра Невского для Александра Невского, и т. д.

Ту Игорь князь высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево. Мы отмечали выше, что золочеными или золотыми были только предметы княжеского обихода (см. стр. 393). Следовательно „седло злато“ означает „седло княжеское“, а все выражение в целом имеет следующий смысл: „Тут-то Игорь князь пересел из княжеского седла в седло рабское, кощиево“, т. е. из князя стал пленником.

Уныша бо градомъ забралы. Забралы городских стен — это их верхняя часть, переходы, где сосредоточивались защитники во время осады. В более узком значении — это бруствер, защищавший находившихся наверху стен воинов. „Наверху стены делался помост, огражденный с внешней стороны «заборолами» — бруствером. «Заборола» были иногда рубленые, иногда тесовые; так, в 1097 г. князь Мстислав, будучи в осаде в городе Владимире Волынском, «внезапу ударен бысть под пазуху стрелою на заборолех сквозе доску скважнею и сведоша ѝ, на ту нощь умре»“ (История культуры древней Руси, т. I. М. — Л., 1948, стр. 451). Забралы были своего рода общественными местами. Здесь собирался народ, встречая или провожая князя. С забрал велись переговоры с неприятелем. Горожане Городны при взятии неприятелем городской башни стояли на забралах: „и страх же велик и ужасть

- 425 -

паде на городе, и быша аки мертве стояще на заборолех города“ (Ипатьевская летопись под 1278 г.). Отсюда ясно, что выражение „уныша... забралы“ означает, конечно, не уныние самых забрал (брустверов городских стен), а уныние людей на них (ср. в современном русском языке выражения: „улица веселится“, „площадь примолкла“ и т. п.). Весьма возможно, что на забралах плакали по павшим вдали, и именно это в данном случае имел в виду автор „Слова“ (ср. ниже: Ярославна плачет на забрале в Путивле по Игоре). Ипатьевская летопись так описывает скорбь по городам русским после поражения Игоря: „то бо слышавше возмятошася городи посемьские, и бысть скорбь и туга люта, якоже николиже не бывала во всем Посемьи, и в Новегороде Северьском, и по всей волости черниговьской: князи изымани и дружина изымана, избита; и мятяхуться акы в мутви (в буре, — Д. Л.), городи воставахуть и немило бяшеть тогда комуждо свое ближнее, но мнозе тогда отрекахуся душь своих, жалующе по князих своих“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.).

въ Киевѣ на горахъ. Выражение это „въ Киевѣ на горахъ“ было, повидимому, обычным, часто употребляющимся (ср. в Ипатьевской летописи под 1193 г. о дочери Ростислава Рюриковича Ефросинье Измарагд: „и взяста ю̀ к деду и к бабе, и тако воспитана бысть в Кыеве на горах“).

К стр. 19

синее вино съ трудомъ смѣшено. О значении слова „труд“, „трудный“ см. выше (стр. 376). В данном случае слово „труд“ означает „скорбь“, „болезнь“.

тльковинъ. Слово „тлъковинъ“ встречается и в „Повести временных лет“ под 907 г. в перечислении народностей, но значение его неясно („Поя [Олег] множество варяг, и словен, и чюдь, и кривичи, и мерю, и деревляны, радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци, яже суть толковины“, Лаврентьевская летопись). В. М. Истрин предполагает, что „тлъковины“ — переводчики, набиравшиеся из пограничных народов, знавших кроме своего языка и язык соседей (поэтому-то ближайшее к Византии восточно-славянское племя и названо „толковинами“). Другие исследователи видят в „толковинах“ союзников, подручников, данников. Материала для окончательного решения этого вопроса недостаточно. Однако, как бы мы ни колебались в определении точного значения слова „тльковины“, значение всего выражения „Слова о полку Игореве“ „поганые тлъковины“ ясно: и в том, и в другом значении под ними могли разуметься только те степняки, которые под именем „своих поганых“ (торки, берендеи, ковуи и т. д.) садились в пределах русских княжеств, служа русским — и союзниками против „диких“ половцев, и переводчиками. Не имеет ли в таком случае эпизод с этими „тлъковинами“ во сне Святослава символического значения? Не намекает

- 426 -

ли крупный жемчуг (символ слез в народных повериях), который сыпют на грудь Святославу из колчанов этих „поганыхъ тлъковинъ“, на те слезы, которые пролил Святослав, узнав о пленении Игоря? Причиной этого пленения было бегство „поганыхъ тлъковинъ“ — ковуев Ярослава — с поля битвы.

великый женчюгь. Жемчуг в народных повериях часто выступает как символ слез:

Ты рассыпься крупен жемчуг,
что по атласу да по бархату:
Ты расплачься невестушка...
перед батюшкой сто́яци

  (П. Шейн. Русские народные песни. М., 1870,
                    стр. 485, 462 и др.)

порассыпься крупный жемчуг
по столам, столам дубовыим.
Порасплачься невеста душа
пред своим кормильцем батюшкою

 (П. Шейн. Великорус, т. I. СПб., 1900,
                          № 1721).

Ср. в летописи: „Бе видети слезы его.., яко женчюжная зерна“ (Ипатьевская летопись под 1169 г.).

безъ кнѣса. „Кнѣс“ — князек, т. е. перекладина, на которой сходятся стропила крыши, или „матица“, на которой держатся доски потолка. Отмечая, что „уже дьскы безъ кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣмъ“,Святослав, повидимому, имеет в виду обряд похорон. В древней Руси покойников выносили из дому через отверстие в крыше. Этот обряд — пережиток представлений языческого времени: покойника выносили из дому так запутано, чтобы „душа“ его не нашла назад в дом дорогу, иначе она станет, по поверью, вредить людям. В „Повести временных лет“ под 1015 г. так описываются похороны Владимира Святославича Киевского: „ночью же межю двема клетми проимавше помост (потолок, — Д. Л.), обертевше в ковер ѝ (его, — Д. Л.), ужи (веревками, — Д. Л.) съвесиша на землю; възложьше ѝ (его) на сани (дело было летом — 15 июля, следовательно сани — также обрядовая деталь. — Д. Л.), везъше поставиша ѝ (его) в святей богородици (в Десятинной церкви, — Д. Л.), юже бе създал сам“ (Лаврентьевская летопись).

Всю нощь съ вечера бусови врани възграяху у Плѣсньска, на болони бѣша дебрь кияня, и несошася къ синему морю. Исправление „дебрь кияня“ вм. „дебрь Кисаню“ издания 1800 г. и Екатерининской копии палеографически оправдано: йотированное а вполне могло быть принято за близкое по начертанию са, а я за ю. Исправлением этим я обязан Ив. М. Кудрявцеву. Н. В. Шарлемань дает и объяснение того, где была эта „дебрь кияня“: это был поросший лесом овраг, прорытый речкой или ручьем Киянью. Киянь, а также Плесенск и „болоние“, находились, как указывает Н. В. Шарлемань, как раз перед теремом Святослава. („Дебрь Кисаня“. Сб. „Слово о полку

- 427 -

Игореве“, М. — Л., 1950). Другое исправление текста издания 1800 г. и Екатерининской копии „несошася“ вм. „не сошлю“ было предложено еще давно и в науке привилось. Оба эти исправления позволяют понять текст, не создавая фантастических картин. Согласно другим принимаемым некоторыми исследователями исправлениям, к синему морю мчатся то сани, то змеи, то сами киевляне.

бусови врани възграяху. „Бусые“ вороны — серо-дымчатые (В. Даль. Толковый словарь). „Серые вороны собираются в местах их массовых ночевок, издавая неприятное карканье, тогда как черные вороны не собираются на ночевках в стаи, и ночного «граяния» их не бывает“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к Слову о полку Игореве. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 114). И в данном случае, следовательно, автор „Слова“ выступает как тонкий наблюдатель природы; он отмечает, что „граяли“ именно серые вороны, а не черные. Поправка некоторых комментаторов (М. Максимовича, Ф. Буслаева) на „бѣсови“ не вызвана необходимостью.

У Плѣсньска. Вряд ли здесь разумеется Плесеньск — город в Галицком княжестве, скорее это какая-то местность под Киевом. Н. В. Шарлемань пишет: „По моему убеждению, Плесенск был там, где в середине XIX ст. была Плоская часть. Народ называл эти урочища Плоска или Плиска, очевидно, потому, что здесь холмы носили характер плоскогорья: на вершинах их были большие ровные пространства. Урочищ Плоских или Плиских вокруг Киева к нашему времени сохранилось немало. По Глубочице в древности было два вала: верхний и нижний валы. Эти названия существуют и в последнее время“ (Н. В. Шарлемань. „Дебрь Кисаня“. Сб. „Слово о полку Игореве“, М. — Л., 1950).

на болони. „Болоние“ — свободное пространство перед городскими стенами, оставляемое обычно без застройки, чтобы оно могло простреливаться с городских стен.

поискати града Тьмутороканя. „Поискать“ — феодальный термин, означающий добиться чего-либо военной рукой: волости, престола, чести или славы. Ср. Ольговичи говорят Всеволоду: „ты нам брат старший, аже ны не даси, а нам самим о собе поискати (волостей, — Д. Л.)“ (Ипатьевская летопись под 1142 г.); „выбеже Володимир, сын Ярославль Галицькаго князя, к Ярославу в Луческ: бе бо ялъся ему волости искати“ (там же, под 1174 г.); Мстислав Удалой говорил на новгородском вече: „хоцю поискати Галиця, а вас не забуду“ (Синодальный список Новгородской первой летописи под 1218 г.), и т. д. — Тмуторокань черниговские князья рассматривали как свою вотчину. В середине XI в., начиная с княжения Мстислава Владимировича Черниговского, Тмуторокань входила в состав Черниговского княжества. С конца XI в. она была отторгнута от Руси половцами. Судьба русского населения в Тмуторокани в XII в. неизвестна.

- 428 -

а самаю опуташа въ путины желѣзны. „Путы“ или „путины“ надевались на ноги ловчим птицам, чтобы они не улетели. Позднее эти „путы“ назывались „ногавками“. См. также ниже: „соколца опутаевѣ“, „аще его опутаевѣ“.

Темно бо бѣ въ 3 день. Битва, согласно Ипатьевской летописи, закончилась на третий день — в воскресенье (см. стр. 248).

два солнца помѣркоста. Здесь идет речь об Игоре и Всеволоде. Сравнение князя с солнцем было обычно в устной традиции. Особенно часты они в плачах по князьям. Солнцем называют новгородцы умершего своего князя Мстислава Ростиславича („уже бо солнце наше зайде ны и во обиде всим остахом“, Ипатьевская летопись под 1178 г.), то же сравнение с солнцем встретим мы в плаче по Владимире Мономахе (в Лаврентьевской летописи под 1126 г.), в плаче по Владимире Васильковиче (Ипатьевская летопись под 1289 г.), в плаче по Александре Невском (см. жития), в плаче Ингваря Ингваревича по убитым князьям в „Повести о разорении Рязани Батыем“ и т. д.

и с нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ. В числе жертв похода 1185 г. киевские бояре называют Святославу Всеволодовичу только „два солнца“ — Игоря и Всеволода — „и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ“. Олег — это сын Игоря, родившийся в 1175 г., Святослав — племянник Игоря, князь Рыльский. Не назван Владимир — старший сын Игоря, несомненный участник похода Игоря (он назван в летописи). А. В. Соловьев, впервые внимательно изучивший все упоминания князей в „Слове“ (Политический кругозор автора „Слова о полку Игореве“. Исторические записки, № 25, М., 1948), заподозрил в этом пропуске ошибку переписчика (там же, стр. 74). Однако двойственное число („съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и и Святъславъ“) устраняет возможность механического пропуска переписчика. Перед нами — сознательный пропуск, очевидно, объясняемый тем, что в Киеве знали о женитьбе Владимира на Кончаковне в плену и, следовательно, не могли рассматривать его как жертву похода. Вряд ли было бы уместно говорить о Владимире как о померкшем месяце в то самое время, когда в ставке Кончака ему пелась свадебная слава. Однако, несмотря ни на что, возвращение Владимира в Киев радует автора „Слова“ так же, как и возвращение Игоря: „Слово“ заключается славой Игорю, Всеволоду и Владимиру.

и великое буйство подаста хинови. Кто такие эти „хинови“? Ниже „хинове“ упомянуты еще раз в перечислении врагов Руси, а также в плаче Ярославны: „Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои?“. Нет сомнения в том, что перед нами — название какого-то народа или народов и при том враждебных Руси. Нет сомнения также в том, что корень слова „хинове“ — „хин“. Предлагалось понимать „хинов“ и как финнов (Вс. Миллер), и как гуннов (А. Соболевский). Весьма вероятной кажется гипотеза Ив. М. Кудрявцева, предлагающего видеть в слове хинове“

- 429 -

название для каких-то неясно представляемых на Руси восточных народов. Дело в том, что в античности и позднее в Византии под названием „чин“, „син“ или „хин“ были известны китайцы. Это название китайцев встречается и в Космографии Козьмы Индикоплова, и в „Хожении за три моря“ Афанасия Никитина (у последнего в форме „чин“, „чини“; см. „Хожение за три моря Афанасия Никитина“, М. — Л., 1948, стр. 20 и др.), у Николая Спафария (в XVII в., в форме „хин“). Название Китая „Хин“ удержалось на Руси вплоть до XVIII в. (у Ломоносова и др.). В „Слове о полку Игореве“ слово „хинове“ не означает, конечно, точно китайцев; Китай не был известен Руси в XII в. Слово это означает какие-то неведомые восточные народы, неясные слухи о которых могли доходить из Византии, и от самих восточных народов, устно и через „ученую“ литературу „космографий“. Подобно тому, как победы Руси встречают радостный отклик у венецианцев моравов, греков, немцев, так и победы половцев вызывают радостное возбуждение („великое буйство“) у далеких восточных народов, которых на Руси представляли себе неясно, — „у хиновы“ и у „готов“ (см. ниже, стр. 430). Подобно тому как русские дружины отдельных княжеств могут носить „ляцкое“ или „латинское“ вооружение, половцы употребляют аварские шлемы и „хиновские“ стрелы.

на Каялѣ. „Каяла“ — неоднократно упоминается в „Слове“ как место поражения Игоря. Какая река называлась в XII в. Каялой, точно не установлено. В „Задонщине“ она отожествлена с Калкой. Предполагали в ней Кагальник, Сухую и Мокрую Ялы, Кальчик, Кальмиус и, даже, просто некоторую аллегорическую реку скорби (при этом производили ее название от слова „каяти“). Наиболее обосновано мнение К. В. Кудряшова, который видит в ней реку Макатиху вблизи Торских озер (Половецкая степь. М., 1948, стр. 73).

К стр. 20

акы пардуже гнѣздо. „Пардус Слова, или гепард, как мы теперь называем этого зверя, не принадлежал к составу дикой фауны Киевской Руси, — пишет Н. В. Шарлемань. — Можно думать, что его привозили с юго-востока; пардуса хорошо знали в древности. Летописец сравнивает с ним князя Святослава: «легъко ходя, аки пардус» (Повесть временных лет под 964 г.). В 1159 г. Святослав Ольгович подарил своему зятю Юрию Долгорукому пардуса: «еха наперед к Гюргеви и да̀ ему пардуса» (Ипатьевская летопись под 1159 г.); «Да (дал) Святослав Ростиславу пардуса и два коня борза» (там же)... Для гепардов весьма характерно выходить на охоту «гнездом» — семьей или выводком, а не стаей. Кстати, ни один из представителей зоологического семейства кошек не выходит на охоту стаей: кошки всегда преследуют добычу либо в одиночку, либо в паре, либо «гнездом». Правильно поэтому перевел данное выражение

- 430 -

Ап. Майков: «пардусовы гнезда»... Охотничьи гепарды, или пардусы, как их называли в древности, широко применялись для охоты. Иосиф Барбаро в 1471 г. видел у князя Армении сотни этих зверей; владетельные лица Монголии имели такое большое количество гепардов, что порою их брали до тысячи на одну охоту. Гепарды попадали не только к русским, но позднее и в Западную Европу (XVII—XVIII вв.). Еще в наше время при княжеских дворах Индии держат этих зверей; их ловит и дрессирует специальная каста людей. Следует отметить, что и на Руси существовали специалисты по уходу за гепардами — пардусники; о них упоминается в ханских ярлыках. Возможно, что пардусы попадали к князьям как военная добыча или как дань от побежденных кочевников. Повидимому, русские имели пардусов еще в XI—XII вв., так как именно с этим зверем летописец сравнил Святослава, уловив сходство в легкости их движений. Однако в Киевской Руси гепарды, видимо, были редкостью и владели ими лишь некоторые князья“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к Слову о полку Игореве. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 119—120).

Се бо готьскыя красная дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю: звоня рускымъ златомъ... Место это обратило на себя внимание К. Маркса, отметившего: „Выходит, что Геты, или Готы, праздновали победу тюркских половцев над русскими“ (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XXII, стр. 122). „Очевидно, что золотые вещи и украшения, награбленные у разбитых русских дружинников, могли попасть к готским девам только в том случае, если бы их им продали половцы, а следовательно речь идет, несомненно, о тех готах, которые жили где-то рядом с половцами или даже под их властью. Такими могли быть только крымские готы, или готы-тетракситы, жившие в то время на Тамани и южнее ее, по берегу Черного моря... Почему готы праздновали победу половцев над русскими, а это является основной мыслью приведенного отрывка из „Слова о полку Игореве»? Только потому, что к ним попали награбленные половцами русские драгоценности, которые им, конечно, достались не бесплатно, так как половцы ничем им не были обязаны и со своими вассалами, если речь идет о крымских готах, отнюдь не должны были делиться частью добычи? Нет, очевидно, поход Игоря Святославича угрожал не только половцам, но и готам. Поход был предпринят не в Крым, а на Дон, Лукоморье, на Тмутаракань“ (В. В. Мавродин. Очерки истории левобережной Украины, Л., 1940, стр. 267). Отсюда ясно, что готы, о которых идет речь, не крымские, а тмутороканские.

поютъ время Бусово. Как было указано еще О. Огоновським („Слово о полку Игореве“. Поетичний памятник руської письменности XII в. У Львові, 1876), Бус — это антский князь Бос, Боус или Бооз. Как рассказывает римский историк Иордан, гот по происхождению, в 375 г. н. э. готский король Винитар, внук Вультвульфа, победил антов (предков восточных славян) и приказал распять на кресте короля антов Боза, его сыновей и

- 431 -

семьдесят знатных антов. Готские девы воспевают это время и лелеют месть за поражение хана Шарукана (см. ниже).

лелѣютъ месть Шароканю. Здесь, очевидно, имеется в виду поражение Шарукана и Боняка в битве 1106 г. Вот как о нем рассказывается в „Повести временных лет“: „том же лете прииде Боняк и Шарукань старый и ини князи мнози, и сташа около Лубна. Святополк же и Володимер, и Олег, Святослав, Мьстислав, Вячьслав, Ярополк, идоша на половце к Лубьну; в 6 час дне бродишася черес Сулу и кликоша (в Лаврентьевской летописи „кликнуша“, — Д. Л.) на не. Половци же вжасошася от страха, не възмогоша и стяга поставити, но побегоша хватаючи коний, а друзии пеши побегоша; наши же начаша сещи я̀, а другыя руками имати. И гнаша я̀ до Хорола; убиша же Тааза Бонякова брата, а угре яша и братию его (в Лаврентьевской „а Сугра яша и брата его“), а Шарукань одва утече“ (Ипатьевская летопись под 1106 г.). Мысль о мести за это поражение лелеял прежде всего сам хан Кончак. После поражения Игоря Святославича хан Кончак говорит хану Гзе: „Пойдем на Киевьскую сторону, где суть избита братиа наша и великый князь нашь Боняк“. Месть за Боняка, о которой говорит Кончак, — это и есть месть за Шарукана, так как Боняк и Шарукан потерпели поражение в одной и той же битве 1106 г. Почему же, однако, Кончак лелеет мысль о мести именно за это поражение? Месть за Шарукана, которую лелеют „на брезе“ синего моря готские красные девы, упомянута в „Слове“ отнюдь не случайно. Шарукан был дедом хана Кончака. Месть за деда, как и слава дедовская, была естественной в представлениях того времени. Шарукан потерпел жестокое поражение от Владимира Мономаха. Его сына Отрока Владимир Мономах загнал на Кавказ за Железные Ворота. Внук Шарукана и сын Отрока — хан Кончак — впервые смог отомстить после поражения Игоря за бесславие своего деда и своего отца. Добиваясь мести за своего отца и деда, Кончак стремился действовать не против черниговских князей, а против Киева. После разгрома войск Игоря Святославича на Каяле, когда Гза (Кза) уговаривал Кончака итти на северские княжества (см. вышецитированное место Ипатьевской летописи), Кончак отказывается, направляясь к Киеву и Переяславлю. Вот чем объясняется и выражение „Слова“ о том, что готские девы „лелеют“ месть Шарукана. Поражение Игоря еще не было местью за Шарукана. Это поражение только открывало ворота на Русскую землю, открывало возможность его движению на Переяславль и Киев. Вот почему только после поражения Игоря Кончак начинает „лелеять“ месть за своего деда. Направление усилий Кончака именно против Переяславля и Киева неоднократно выражалось и в прошлом. В 1184 г. Кончак Отрокович делает попытку заключить союз с Ярославом Всеволодовичем, чтобы итти на Киев. Этот союз не состоялся благодаря энергичному вмешательству Святослава. Таково же направление его походов 1174 и 1179 гг.

- 432 -

А мы уже, дружина, жадни веселия. Обычный перевод этого места: „А мы, дружина, уже жаждем веселия“, неудовлетворителен. Автор „Слова“ сочувственно относится к дружине, он обвиняет князей, а не дружину. В общей картине бедствий, испытываемых Русской землей, такая заключительная фраза вторгалась бы диссонансом. Фразу эту следует понимать так: а мы уже дружина остались без веселия. „Жадни“ означает здесь только недостаток, отсутствие (ср. у Пушкина: „алчущих степей“), но не „жажду“, не стремление к чему-либо. Отсутствие веселия подчеркивается и в других местах „Слова“ как следствие поражения: „Уныша бо градом забралы, а веселие пониче“; „уныли голоси, пониче веселие“, „чему, господине, мое веселие по ковылию развѣя“ и др. Отсутствие веселия у дружины противопоставляется веселию готских дев. — В словах „мы... дружина“ можно усмотреть указание на то, что автор „Слова“ принадлежал к дружине.

Тогда великый Святъславъ изрони злато слово с слезами смѣшено. Следует отметить, что „злато слово“ Святослава не выдумано автором „Слова“. Летопись говорит, что Святослав Всеволодович Киевский, услышав о поражении Игоря, „утер слез своих“ (ср. в „Слове“: „изрони злато слово с слезами смѣшено“) и сказал: „О люба моя братья и сынове и муже земле Руское! Дал ми бог притомити поганыя, но не воздержавше уности, отвориша ворота на Русьскую землю. Воля господня да будеть о всем; да како жаль ми бяшеть на Игоря, тако ныне жалую болши по Игоре брате моемь“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). В „Слове“, как и в летописи, Святослав мягко упрекает Игоря и Всеволода в их безрассудном поступке: в походе на половцев. И тут и там Святослав упрекает Игоря и Всеволода в том, что они своим непослушанием свели на нет его собственную победу над половцами (см. выше в цитате из летописи: „дал ми бог притомити поганыя, но не воздержавше уности, отвориша ворота на Русьскую землю“). — Не ясно, где заканчивается приводимое далее в „Слове о полку Игореве“ „злато слово“ Святослава. Н. Карамзин, Н. Грамматин, П. Владимиров, В. Каллаш считали, что „злато слово“ следует ограничивать лишь упреками Игорю и Всеволоду. В последнее время это очень убедительно показано Н. К. Гудзием (О составе „золотого слова“ Святослава. Вестник Московского университета, М., 1947, № 2). Другие комментаторы включают в „злато слово“ и обращения к русским князьям. Правы, конечно, первые. Вряд ли, например, Святослав Киевский мог обращаться к Ярославу Осмомыслу, называя его „господине“. Вряд ли он мог сказать ему: „отворяеши Киеву врата“. Вряд ли Святослав мог назвать „господами“ Рюрика и Давида Ростиславичей. Вряд ли мог он назвать киевский стол „отним столом“ Всеволода, т. е. признать за ним право на киевское княжение, и т. д. Наконец, „злато слово“ Святослава в летописи также ограничено только упреками Игорю и Всеволоду.

О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! Святослав Киевский называет Игоря Святославича и Всеволода Святославича „сыновцами“ (племянниками),

- 433 -

как старший в лестнице феодального подчинения. На самом деле Игорь и Всеволод приходились Святославу двоюродными братьями.

Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а себѣ славы искати. Упрек Святослава Игорю и Всеволоду за то, что они слишком „рано“ выступили против половцев, находит себе пояснение в летописи. Когда Святослав услышал о походе Игоря, ему было „нелюбо“, что они отправились, „утаившеся“ его, т. е. без сговора с ним (Ипатьевская летопись).

Нъ нечестно одолѣсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Игорь и Всеволод обвиняются Святославом в том, что они „нечестно“, т. е. „без чести“ вступили в битву с половцами. Выше автор „Слова“ говорил о том, что Всеволод сражался с половцами, забыв „честь“ (см. выше, стр. 407). Здесь, очевидно, имеется в виду нарушение феодальной чести, а не какой-либо другой. Это нарушение выразилось в том, что Игорь и Всеволод выступили в поход без разрешения их старшего князя — Святослава. „Золотое слово“ Святослава и посвящено только этому упреку Игорю и Всеволоду за их непослушание. Все последующее не могло входить в состав „золотого слова“, так как 1) в обращении к Всеволоду киевский стол назван его „отним“ столом, т. е. признается право Всеволода на Киев по отцу (Юрий Долгорукий был князем киевским); 2) Ярослав Осмомысл назван „господином“ и 3) признается его реальная власть над Киевом („отворяеши Киеву врата“). См. выше, стр. 432.

Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена. Б. А. Рыбаков дает следующее оригинальное объяснение выражения „Слова“ — „въ буести закалена“, обогащающее этот художественный образ рядом конкретных ассоциаций: „Существует своеобразный способ закалки оружия: раскаленный выкованный клинок, поставленный вертикально лезвием вперед, вручается всаднику, который гонит коня с возможной быстротой. При этом пламенный, харалужный клинок закаляется в воздушной струе, причем лезвие, охлаждаясь больше, было тверже, а обух сохранял большую вязкость, что в целом давало идеальные качества клинка. В связи с этим фраза автора «Слова»: «Игорю и Всеволоде... Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована, а в буести закалена» приобретает особый смысл и свидетельствует как о технических знаниях автора, так и о приемах закалки пламенной стали, практиковавшихся древнерусскими оружейниками“ (Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. М. — Л., 1949, стр. 236—237). Отсюда возможно, что автор „Слова“ художественно объединяет в слове „буесть“ и представление о храбрости, удальстве буй-тура Всеволода и Игоря с представлениями о буйном ветре, несущемся навстречу раскаленной добела стали.

Се ли створисте моей сребреней сѣдинѣ? Сущность этого упрека Святослава Игорю и Всеволоду так передана в летописи: „и слыша (Святослав, — Д. Л.) о братьи своей (об Игоре и Всеволоде. — Д. Л.), оже шли суть на половци, утаившеся его: и нелюбо бысть ему“ (Ипатьевская летопись

- 434 -

под 1185 г.). Святослав, следовательно, недоволен был тем, что Игорь и Всеволод самовольно пошли в поход, не сговорившись с ним, Святославом. Поражение Игоря и Всеволода поставлено Святославом в прямую связь с этим их феодальным непослушанием. Упрекая Игоря и Всеволода, Святослав говорит, что они своим поражением уничтожили плоды его предшествующей победы над половцами.

А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовоя брата моего, Ярослава... Святослав упрекает здесь Игоря и Всеволода не только в непослушании себе (см. выше), но и своему непосредственному феодальному главе — черниговскому князю Ярославу. Смысл этого места следующий: „Не вижу я уже у власти и вашего феодального главы — могучего Ярослава Черниговского с его многочисленными помощниками“. Упрек здесь, следовательно, направлен отчасти и по адресу Ярослава — князя могучего, но не сумевшего сдержать своих подручных князей.

брата моего Ярослава — Ярослава Всеволодовича Черниговского, родного брата Святослава Всеволодовича Киевского.

съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы. Последний, весьма внимательный исследователь тюркизмов в языке „Слова о полку Игореве“ С. Е. Малов пришел к выводу, „что в этом месте «Слова о полку Игореве» имеются перечисления титулов, чинов или, скорее, прозвищ высоких лиц из тюрков“ (С. Е. Малов. Тюркизмы в языке „Слова о полку Игореве“. Известия Академии Наук СССР, Отделение литературы и языка, т. V, 1946, № 2). Исследователь Чернигово-северской земли В. В. Мавродин отмечает сильное развитие в Чернигове местного боярства как русского, так и тюркского происхождения. Чернигово-северские князья издавна опирались в своих землях на сильное боярство, городскую феодальную и купеческую верхушку. Вот почему рядом с Всеволодом Трубчевским и Курским выступают его „кмети“, а рядом с Ярославом Черниговским — знатные роды ковуев, тюрков по происхождению. Процесс поселения на Черниговской земле степных народов начался давно. Еще Мстислав Владимирович в начале XI в. вывел из Тмуторокани и поселил на своих землях свою касого-ясско-хазарскую дружину. Впоследствии здесь осели и подчинились русскому влиянию ковуи, из которых Ярослав выделил для Игоря особые полки, действовавшие в походе Игоря под начальством Ольстина Олексича (см. подробнее о чернигово-северском „земском боярстве“: В. В. Мавродин. Очерки истории левобережной Украины. Л., 1940, стр. 146—154).

К стр. 21

Тии бо бес щитовь съ засапожникы кликомъ плъкы побѣждаютъ. „Засапожники“ — ножи, носившиеся за голенищем сапога. Нож как орудие боя употреблялся только в самых ожесточенных схватках, когда противники

- 435 -

сходились настолько близко, что нельзя было размахнуться мечом, и когда самые щиты могли только мешать и связывать движения сражающихся. Для того, чтобы дать понятие о неслыханном упорстве жителей Козельска в обороне его от татар, летописец пишет: „козляне же ножи резахуся с ними“ (Ипатьевская летопись под 1237 г.).

звонячи въ прадѣднюю славу. В „Слове“ слава предков неоднократно выступает как слава их потомков, слава прошлая — как реальная слава настоящего: Изяслав Василькович „притрепа славу дѣду своему Всеславу“; Ярославичи и потомки Всеслава Полоцкого — „уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ“; Всеслав Полоцкий „разшибе славу Ярославу“, и т. п. Это была черта общественного сознания того времени. Так, например, новгородцы неоднократно приглашали сыновей и внуков известных им князей: выбор совершался не по личным качествам этих князей, а по качествам всего рода, выбор падал на представителя того рода, политическая линия которого более всего удовлетворяла выбиравших. Слава прошлая неоднократно соединялась, следовательно, со славой настоящего; слава предков переходила в представлениях XII в. на их потомков.

Нъ рекосте: „мужаимѣся сами: преднюю славу сами похитимъ, а заднюю си сами подѣлимъ!“. Летопись также отмечает похвальбу Игоря и Всеволода при выступлении в поход против половцев: „сами поидоша о собе рекуще: «мы есмы ци не князи же? поидем, такы же собе хвалы добудем»“ (Лаврентьевская летопись под 1186 г.).

Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ: не дастъ гнѣзда своего въ обиду. „Выражение «въ мытехъ» и до настоящего времени сохранилось кое-где среди охотников; этим термином означают линьку, главным образом тот период, когда молодая птица надевает оперение взрослой птицы, т. е. достигает половой зрелости. Птицеводам хорошо известно, с какой отвагой прогоняет сокол от своего гнезда даже значительно более сильного, чем он сам, орла-беркута“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 112).

наниче — наизнанку (слово это сохранилось в некоторых областных говорах).

Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володимиръ подъ ранами. После поражения Игоря половецкие ханы Гза и Кончак двинулись на Русь. Гза осадил Путивль, но не смог его взять, его войска разорили Посемье. Кончак пошел на Переяславль Русский (Южный), где переяславский князь Владимир Глебович, Святослав Киевский и Рюрик Ростиславич нанесли ему поражение. На обратном пути Кончак осадил и захватил Римов. При осаде Переяславля на вылазке пострадал Владимир Глебович Переяславский, схватившийся сразу со многими половцами. Окруженный, он был ранен тремя копьями, но своя дружина отбила его от врагов. Владимир „язвен

- 436 -

(ранен) труден (тяжело) въеха во город свой, и утре мужественнаго поту своего за отчину свою“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). В 1187 г. Владимир Глебович разболелся во время похода против половцев и умер в своем Переяславле. Летопись дает ему такую характеристику: „бе мужь добр и дерзок и крепок на рати, всегда бо тосняся на добра дела“; „И плакашася по немь вси переяславци: бе бо любя дружину и злата не сбирашеть, имения не щадяшеть, но даяшеть дружине; бе бо князь добр и крепок на рати, и мужьством крепок показаяся, и всякими добродетелми наполнен, о нем же Украина много постона“ (Ипатьевская летопись под 1187 г.).

Великый княже Всеволоде! Всеволод Юрьевич Владимиро-Суздальский, сын Юрия Долгорукого и внук Владимира Мономаха; по позднейшему прозвищу — „Большое Гнездо“. Выдающийся политический деятель своего времени. Один из самых сильных князей Руси XI—XIII вв. По словам летописца, Всеволод „много мужествовах и дерзость имев на бранех показав“; „сего имени токмо трепетаху вся страны и по всей земли изыде слух его“ (Лаврентьевская летопись под 1212 г.). Вел неустанную борьбу с боярством за укрепление княжеской власти. Его боялись и слушались прочие русские князья: князья-соседи и князья далекой южной Руси. Первым из владимирских князей принял титул „великого князя“ и стремился утвердить за Владимиром Залесским значение центра Руси. Обстроил Владимир замечательными зданиями, „не искав мастеров от немец“. При нем был построен во Владимире княжеский дворец с придворным Димитриевским собором, знаменитым своими „прилепами“ — скульптурными украшениями, и расширен Успенский собор (рис. на стр. 331 и 349).

Не мыслию ти прелетѣти издалеча отня злата стола поблюсти. Этими словами верно отмечен поворот в политике владимирских князей, наступивший во второй половине XII в. В отличие от Юрия Долгорукого, Андрей Боголюбский порывает с Киевом, за обладание которым боролся его отец, и уходит к себе на север. Здесь, на севере, Андрей делает ряд попыток обосновать новый центр Руси. Политику Андрея решительно продолжал его брат Всеволод Суздальский, присвоивший себе титул „великого князя“.

отня злата стола поблюсти. Отец Всеволода Юрий Долгорукий несколько раз захватывал киевский престол военною силою и умер здесь, в Киеве, в 1157 г. Сын Юрия Андрей Боголюбский и его другой сын Всеволод стремились управлять Русью, не переселяясь в Киев. Признание Киева „отним столом“ Всеволода вряд ли было бы возможно, если бы автор „Слова“ принадлежал к „придворным“ Святослава Киевского.

Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти! Выше было указано, что испить воды из реки шлемом было в древней Руси символом победы. Говоря о могуществе Всеволода Суздальского, автор „Слова“ развивает этот образ: Всеволод может не только испить шлемом из Дону —

- 437 -

он может вычерпать его весь шлемами своих воинов; он может расплескать Волгу веслами своих воинов. Здесь символ победы слит с образом многочисленности воинов Всеволода: их столько, что если они начнуть пить из Дона, — они выпьют из него всю воду; их так много, что если они сядут за весла, то они расплескают всю воду в Волге. Упоминание вычерпанной реки, как знака полной победы над населявшими ее берега народами, встречается и в летописи. Под 1201 г. сказано о хане Кончаке: „иже снесе Сулу, пешь ходя, котел нося на плечеву“. Здесь имеется в виду победоносный поход хана Кончака в Переяславскую область в 1185 г. Тот же символ вычерпанной реки, как побежденной страны, лежит и в основе характеристики „Словом“ победоносного похода Святослава Киевского 1184 г. О Святославе сказано: „изсуши потокы и болота“. Здесь и символ и реальность одновременно: при передвижении большого войска предварительно „требился “путь, мостились мосты, замащивались „грязивые места“. Словами „ты бо можеши Волгу веслы раскропити“ определяется могущество Всеволода над волжскими странами. В самом деле, Всеволод энергично продолжал начавшееся еще очень давно покорение Поволжья. В 1183 г., за два года до похода Игоря, Всеволод с успехом осаждал „Великый город“ волжских болгар, заключив выгодный для себя мир. В битве на Волге русские загнали волжских болгар в их „учаны“ (речные суда), часть из которых опрокинулась, и более тысячи болгар утонуло.

Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногатѣ, а кощей по резанѣ. Чага — рабыня, кощей — раб. Ногата и резана — названия мелких монет (в гривне 20 ногат, или 50 резан). Результаты побед оцениваются также по степени дешевизны пленников однажды и в Новгородской летописи. Там под 1169 г. рассказывается о поражении суздальских войск Андрея Боголюбского под Новгородом и прибавляется: „и купляху суждальць по 2 ногате» (Синодальный список Новгородской первой летописи). О том, как конкретно происходило „ополонение“ пленниками, „чагами“ и „кощеями“, можно судить по рассказу Ипатьевской летописи под 1170 г.: „Идоша князи 9 днев ис Киева, и бысть весть половцем от кощея от Гаврилкова от Иславича, оже идуть на не князи русьстии, и побегоша, лишившеся жен и детий. Князи же уведавше, оже половци побегли, и лишившеся жен своих и воз своих, и поехаша вборзе по них, а Ярослава Всеволодича оставиша за собою у воз. И взяша веже их на Угле реце, а другые по Снопороду, а самех постигоша (застигли) в (у) Чернего леса, и ту притиснувше к лесу избиша ѐ (их), а ины руками изоимаша (захватили); Бастии же и инии мнози гониша (гнались) по них и за Въскол бьюче ѝ (их); и толико взяша полона множьство, яко же всим руским воем наполнитися до изообилья, и колодникы (колодниками), и чагами, и детми их, и челядью, и скоты (скотом), и конми, хрестьяны же (русских пленников) отполонивше (освободив из плена) пустиша на свободу вси“.

- 438 -

шереширы — повидимому, от греческого σαρισσα и новогреческого σαρισσαρι — копье.

сыны Глѣбовы — сыновья Глеба Ростиславича, рязанские князья, зависимые от Всеволода Георгиевича Суздальского.

К стр. 22

Ты буй Рюриче. Рюрик Ростиславич принадлежит к одним из самых деятельных, беспокойных и, вместе с тем, по-своему блестящих князей XII в. Предприимчивый и смелый, гостеприимный и запальчивый, „мудролюбивый“ и непостоянный, Рюрик провел всю свою жизнь в походах на половцев и в феодальных распрях, сражался и за Русь, и за свои личные интересы. Семь раз добивался киевского „золотого стола“ и дважды добровольно его уступал своим побежденным соперникам. Несколько раз Рюрик являлся инициатором походов соединенных сил русских князей против половцев, но в 1203 г. подверг Киев вместе с половцами такому страшному разгрому, который по последствиям уступал только его опустошению ордами Батыя. Он был одним из образованнейших людей своего времени и обладателем закаленной в боях дружины, о которой автор „Слова о полку Игореве“ говорил, что она „злачеными шеломы по крови плаваша“. Его покровительству и инициативе обязаны мы составлением летописного свода 1200 г., сохранившего в своем составе киевскую летопись XII в. — одну из лучших по своим литературным достоинствам русских летописей, — богатую событиями, богатую по языку, полную деталями княжеского и дружинного быта — звоном оружия, честью и славой Руси (см. Ипатьевскую летопись за годы 1118—1200). До страсти преданный искусству, Рюрик, по выражению летописи, имел „любовь несытну о зданьих“. Его зодчим и личным другом был знаменитый „художник“ Петр Милонег. В 1172 г. Рюрик построил церковь Михаила в Лучине; в 1197 г. — церковь Апостолов в Белгороде, красоте которой удивлялся летописец; в 1198 г. — церковь Василия в Киеве на Новом Дворе. В 1199 г. Рюрик строил подпорную стену в киевском подгороднем Выдубицком монастыре, высоко возвышавшуюся над берегом Днепра. Ей, этой стене, игумен Выдубицкого монастыря Моисей посвятил похвальное слово (см. Ипатьевскую летопись под 1200 г.). В своем слове Моисей, между прочим, отмечает, что многие киевляне приходят полюбоваться с этой стены великолепным видом. Ему же, Рюрику, принадлежит и знаменитая церковь Василия в Овруче и, повидимому, — храм Пятницкого монастыря в Чернигове, один из лучших памятников русского искусства XII в., в котором были с особенной силой воплощены национальные начала русской архитектуры (П. Барановский. Собор Пятницкого монастыря в Чернигове. Сб. „Памятники искусства, разрушенные немецкими захватчиками в СССР“, М. — Л., 1948). В 1205 г. Рюрик был насильно пострижен в монахи Романом Мстиславичем Волынским. В том же

- 439 -

1205 г. Рюрик сбросил с себя монашескую рясу и в последний раз сел на Киевском столе. В 1210 г. он, повидимому, добровольно уступил киевский стол Всеволоду Чермному и умер в 1215 г. на княжении в Чернигове.

и Давыде. Давыд Ростиславич Смоленский — брат Рюрика Ростиславича (см. выше), внук Мстислава Владимировича. Много воевал самостоятельно и принимал участие в походах своего брата. Перед смертью добровольно постригся в чернецы. Летописец дает ему такую приукрашенную характеристику: „се же благоверный князь Давид возрастом (ростом, — Д. Л.) бе середний, образом леп, всею добродетелью украшен, благонравен, христолюбив, любовь имея ко всим; ово же правяшеть души своеи и переже милостыни прележашеть, манастыря набдя и черньци утешивая... бе крепок на рати, всегда бо тосняшеться на великая дела; злата и сребра не сбирашеть, но давашеть дружине, бе бо любя дружину, а злыя кажня, якоже подобаеть царемь творити“ (Ипатьевская летопись под 1198 годом — годом смерти Давыда).

Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша. „Вои“ предположительно вставлено В. Н. Перетцом. Повидимому, здесь имеется в виду битва с половцами в 1183 г. на реке Орели, в которой участвовали войска Рюрика и Давида Ростиславичей. Обращаясь к Рюрику и Давыду Ростиславичам, автор отмечает лишь одну их характерную особенность — их храбрую дружину, закаленную в боях. Так оно, очевидно, и было — Рюрик и Давыд провели беспокойную жизнь. Рюрик неоднократно появлялся на киевском столе, захватывая его военной силой. Не раз ходил Рюрик и на половцев, только недавно, в 1183 г., нанеся половцам жестокое поражение на реке Хирии (или Хороле?). Ходил Рюрик на половцев и в 1185 г. Эти войны с половцами, очевидно, и имеет в виду автор „Слова“, когда пишет: „Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури, ранены саблями калеными на полѣ незнаемѣ?“.

на полѣ незнаемѣ. Под „полем незнаемым“ или „землей незнаемой“, как сказано выше (см. стр. 394), имеется в виду Половецкая степь. Половецкая степь иногда называлась и просто „полем“. Ср. в Ипатьевской летописи под 1151 г.: „Вячьслав же и Изяслав и Ростислав проидоша вал на чистое поле“, или там же под 1159 г.: „еха в поле к половцем“.

за обиду сего времени. О значении слова „обида“ см. выше, стр. 417 и сл.

за раны Игоревы. Слово „рана“ в древнерусском языке имело более широкое значение, чем в современном русском языке: поранение, побои, наказание, кара, беда, поражение, болезнь. В данном случае, конечно, имеется в виду поражение Игоря, хотя Игорь был, действительно, ранен в первый же день битвы в правую руку: „уязвиша Игоря в руку и умертвиша шюйцу его и бысть печаль велика в полку его“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Раненый, не владеющий правой рукой, Игорь продолжал сражаться два последующие дня, пока не был захвачен в плен.

- 440 -

Галичкы Осмомыслѣ Ярославе! Ярослав Владимирович Галицкий — тесть Игоря Святославича. Могущественный князь богатого Галичского княжества, ведший постоянную борьбу с местным очень сильным галичским боярством. Его княженье казалось могущественным для всех окружавших его стран, однако он не раз принужден был смиряться перед собственным боярством. Его любовницу Настасью бояре сожгли на костре. Его любимого сына от этой Настасьи бояре выгнали после смерти Ярослава из Галича. Этот князь „один худою своею головою ходя, удержал всю Галичскую землю“. Он принимал у себя византийского императора Андроника Комнена, который по возвращении в построенном им дворце велел написать сцены из его прошлой жизни и, между прочим, различные эпизоды охоты на зубров („туров“) во время пребывания у Ярослава. Летописец так его характеризует: „бе же князь мудр и речен языком, и богобоин, и честен в землях и славен полкы“ (Ипатьевская летопись под 1187 г.). — Прозвище Ярослава „Осмомысл“ имеет несколько толкований, каждое из которых более или менее гипотетично: от восьми его мыслей или политических забот; от знания восьми языков; от того, что он вообще был умен за восьмерых и т. п.

высоко сѣдиши на своемъ златокованнѣмъ столѣ. Автор „Слова“ и здесь, как и в других случаях, очень конкретно представляет себе расположение тех городов, о которых он говорит. Кремль Галича, где находился златокованый стол Ярослава, действительно был расположен на высоком холме (ср. в Ипатьевской летописи под 1149 г. венгерский король говорит: „хочу подступити под горы галичьского князя“). Вот что пишет о древнем Галиче, на основании данных археолога Я. Пастернака (Старый Галич, 1944), М. Н. Тихомиров: „Местоположение древнего княжеского Галича рисуется в таком виде: княжеский город Галич находился на одном из широких и плоских хребтов, который острым языком тянется на север и с трех сторон (с запада, севера, востока) огражден крутыми скатами в долину Луквы и в овраг Мозолевского потока. В этом месте так называемая Крылосская гора достигает приблизительно до 75 м высоты. Город был доступен только с юга, где вал ограждал передгородье, а внутренний вал защищал подступы к детинцу. Южную часть детинца занимал Успенский собор, а на самом конце скалистого хребта, на территории «Золотого тока», стоял княжеский двор. Центральную часть города составлял кремль, или детинец, стоявший на высоком холме при впадении Мозолевского потока в реку Лукву. Таким образом, Галич находился в некотором отдалении от Днестра (5 км), в который впадает Луква, что не является чем-либо исключительным для топографии древних русских городов (см. Переяславль Русский и Владимир Волынский). В центральной части города возвышался громадный собор, сложенный из белого камня, а поблизости от него располагался княжеский двор, место которого ищут на скалистой оконечности холма, известного под названием «Золотого тока»“ (Древнерусские города. М., 1946, стр. 119—120). По описанию

- 441 -

Иллюстрация: Князь, сидящий на столе.

Миниатюра Радзивиловской летописи: вокняжение в Киеве Романа Ростиславовича; л. 212.

Иллюстрация: Ворота — символ города.

Миниатюра Радзивиловской летописи: победа над половцами Михалки и Всеволода
и возвращение их в Киев; л. 211.

- 442 -

в летописи смерти Владимирка Галицкого — отца Ярослава Осмомысла — мы можем себе представить и самый двор галичских князей: это был замок, объединявший в себе системой переходов целую группу построек, в том числе зал, где князь принимал послов, и дворцовую церковь. Раскопками на месте галицкой соборной церкви открыт каменный саркофаг со скелетом старого человека, в котором видят останки Ярослава Осмомысла, а также гроб молодой женщины, может быть, княжны, судя по золотой повязке на голове (Я. Пастернак. Галицька катедра у Крилосі. Відбитка із Записок Наукового товариства ім. Шевченка у Львові, 1937). — Эпитет „златокованный“ в отношении галичского стола, т. е. кованый из золота, а не просто „золотой“, что могло означать и „золоченый“, подчеркивает богатство Галича. Галич, действительно, в XII—XIII вв. переживал пору своего экономического расцвета. Богатство галичских князей неоднократно отмечается в летописи. Воспоминания о богатствах Галича сохранились и в русских былинах (в былине о Дюке Степановиче и др.).

горы Угорскыи — Карпаты. „Угорскыи“ — венгерские.

затворивъ Дунаю ворота. Ворота в древней Руси символизировали собою город, его независимость, независимость страны. Открыть ворота или затворить их имело символическое значение. Действия эти свидетельствовали о желании горожан сложить оружие или оказать сопротивление. Именно в связи с этим образовался ряд выражений. Вместо того, чтобы сказать, что горожане решили сопротивляться, в летописи очень часто говорится: „затвориша врата“; вместо того, чтобы сказать, что город сдался, в летописи .найдем: „отвориша врата“; „придоша ляхове на Володимер, и отвориша им врата володимерци“ (Ипатьевская летопись под 1204 г.), „а вышегородци поклонишася“, „отвориша врата“ (Новгородская первая летопись под 1214 г.). Смысл выражения „затворивъ Дунаю ворота“, очевидно, в том, что Ярослав Галицкий затворил не какие-то воображаемые или действительные ворота Дуная, а затворил ворота своей земли „от Дуная“, от стран по Дунаю (ср. ниже „загородите полю ворота“). Как явствует из многочисленных случаев употребления в летописи выражений „отворить ворота“ и „затворить ворота“, — „отворить“ ворота можно и свои и чужие (последние насильно), но „затворить“ ворота можно только свои, — своего города или своей земли. Ярослав затворил ворота своей земли, „замкнул на замок“ свои границы от стран, находящихся по Дунаю — в первую очередь от Византии, с которой Ярослав имел на Дунае смежные границы.

меча бремены чрезъ облакы. „Бремены“ исправлено из „времены“, читающегося в издании 1800 г. и в Екатерининской копии. Первые издатели „Слова“ переводили „времены“ как „тягости“, т. е., очевидно, также уже имели в виду необходимость этой поправки на „бремены“.

суды рядя до Дуная. „Рядить суды“ или „ряды править“ — одно из главных княжеских дел. Ср. в Лаврентьевской летописи под 1206 г.: Константин

- 443 -

Всеволодович въехал в Новгород на княжение, сел на столе в Софии („короновался“), оттуда пришел в свою обитель (т. е. в свой дворец), отпустил новгородцев с честью „и потомь поча ряды правити“, т. е. после этого стал управлять Новгородом. В 1151 г. престарелый киевский князь Вячеслав, желая разделить княжение с Изяславом Мстиславичем, послал ему сказать: „яз есмь стар, а всих рядов не могу уже рядити, но будеве оба Киеве...“ (Ипатьевская летопись под 1151 г.). В 1154 г. тот же престарелый Вячеслав говорит приехавшему в Киев Ростиславу: „Сыну! Се уже в старости есмь, а рядов всих не могу рядити; а, сыну, даю тебе, якоже брат твой держал и рядил, тако же и тобе даю ... а се полк мой и дружина моя, ты ряди“ (там же, под 1154 г.). Из этих примеров ясно, что слова „суды рядя до Дуная“ в широком смысле означают: „управляя землями до самого Дуная“.

отворяеши Киеву врата. Отворить ворота городу означало — подчинить его себе, завоевать его себе (см. об этот выше, стр. 442). Это выражение возникло в связи с тем, что ворота города сами по себе символизировали собою его независимость. Мы можем догадываться, что не все ворота в городе обычно бывали облечены этим символическим значением, а только главные. Не случайно полотнища главных ворот обивались медными золочеными листами и на них ориентировалась архитектурная мысль строителей древнерусских городов (ср. „Золотые ворота“ в Киеве и во Владимире). Исследователь Ярославова города в Киеве М. К. Каргер пишет по поводу киевских Золотых ворот этого Ярославова города: „Главными воротами города, парадным городским порталом становятся южные Золотые ворота. Только эти ворота особо упомянуты в летописях и проложных сказаниях о строительной деятельности Ярослава. Только над этими воротами Ярослав соорудил надвратный храм. Именно с этими воротами связано наибольшее количество древних киевских легенд. Именно у этих ворот устраивали киевляне не раз торжественные встречи. Именно в эти ворота стремились войти и непрошенные гости, прохождением через Золотые ворота стремившиеся подчеркнуть свою победу над Киевом. Все парадное строительство Ярослава развертывается в южной части города, между Золотыми воротами и Софийским собором“ (М. К. Каргер. Резюме доклада „Архитектурный ансамбль Ярославова города в свете археологических исследований“, прочитанного в Ленинградском отделении Института истории материальной культуры АН СССР 18 июня 1949 г.). Итак, особое значение главных ворот города в символике древнерусского феодализма отразилось в языке созданием особых выражений „отворить ворота“ и „затворить ворота“. Ярослав Осмомысл „отворяет ворота“ Киеву. Этим подчеркивается его могущество, его власть над самим Киевом. Так сказать о Киеве, конечно, не мог ни сам Святослав Киевский, ни кто-либо из его подчиненных, „придворных“.

стрѣляеши съ отня злата стола салътани за землями. Галичане, возможно,

- 444 -

принимали участие в третьем крестовом походе против турок салтана Саладина (догадка Д. Дубенского).

Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславича! Автор „Слова“ призывает Ярослава Осмомысла „стрелять“ в Кончака. Рюрику и Давыду Ростиславичам автор „Слова“ предлагает не „стрелять“ в Кончака, а „вступить“ „въ злата стремень“, т. е. самим лично выступить в поход. Возможно, что это различие объясняется тем, что Ярославу Осмомыслу автор „Слова“ предлагал не самому выступить в поход („вступить въ злата стремень“), а только послать войска (ср. выше о Всеволоде Юрьевиче Суздальском: „Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрѣляти, удалыми сыны Глѣбовы“). Действительно, как известно из летописи, Ярослав Осмомысл не сопровождал сам свои войска в походах. В его некрологической характеристике о нем сказано: „бе же князь мудр и речен языком, и богобоин, и честен в землях, и славен полкы: где бо бяшеть ему обида, сам не ходяшеть полкы своими, — [но посылашеть я́ с вое] водами, бе бо ростроил [устроил] землю свою“ (Ипатьевская летопись под 1187 г.). В соответствии с этой характеристикой Ярослава, в „Слове“ сказано выше, что он, сидя на своем златокованном престоле, подпер горы венгерские своими железными полками, заступил королю путь, затворил ворота от Дуная и т. д. Он также „стрелял“ салтанов за землями, что можно расшифровать только, как посылку войск в помощь крестоносцам против салтана Саладина (см. выше). Итак, призыв „стрелять“ в Кончака означает призыв послать против него свои войска. Автор „Слова“ обращается с реальными предложениями. Его призыв реальный, учитывающий конкретные возможности каждого князя, а не отвлеченно-поэтический.

А ты, буй Романе. Буй Роман — Роман Мстиславич Волынский и Галицкий. Это ясно из перечисления его побед над литвой, ятвягами, деремелой и половцами. Из Романов, современников автора „Слова“, только Роман Мстиславич Волынский ходил на все эти народы. Именно для его войска было характерно и латинское вооружение („суть бо у ваю желѣзныи паробци подъ шеломы латиньскыми“). Роман был деятельный, предприимчивый, отважный и неутомимый князь, хозяин и устроитель своих владений. Упорной борьбой он добивается соединения своего наследственного Владимиро-Волынского княжества с богатым соседним княжеством Галичским. Он пренебрегает Киевом, обращая, в конце концов, Киев в окраинный форпост своих сильных галицко-волынских владений. Твердой рукой сдерживает он распад юго-западной Руси и направляет свои главные удары против могучего галичского боярства. „Не передавивши пчел, меду не есть“, — говорил он о боярах и уничтожал одних из них в открытой борьбе, других — хитростью, не стесняясь прибегать к обману. Он наводил ужас на окрестные народы: половцев, литву, ятвягов и поляков. Его именем, говорилось в народе, половцы пугали своих детей.

- 445 -

Летопись пишет о нем, что он устремлялся на поганых как лев, сердит был как рысь, губил их как крокодил, проходил через землю их как орел, храбр же был как тур (Ипатьевская летопись под 1201 г.). Только один Владимир Мономах мог сравниться с ним в победах над половцами. Первый же поход Романа на половцев, по словам византийского историка Никиты Хониата, заставил их спешно покинуть пределы Византии, где они угрожали самому Константинополю. Завоевывая окрестные земли, он переустраивал их хозяйственную жизнь. Он заставил побежденных литовцев расчищать леса под пашни, корчевать лес и заниматься земледелием. Литовцы много лет спустя говорили о нем: „Роман, Роман, худым живешь, Литвою орешь“. Имя Романа было хорошо известно во всех европейских странах Его послов видели в Константинополе. Его богатые пожертвования попали даже в саксонский монастырь св. Петра в Эрфурте, где находился крупный центр международной торговли. Он приютил у себя византийского императора Алексея III Ангела после изгнания его крестоносцами из Константинополя. Западноевропейские источники постоянно называют его „королем Руси“. Русские летописи называют его „самодержцем всея Руси“ и „царем“. Папа Иннокентий III предлагал ему королевскую корону под условием признания его власти, но Роман отверг его предложение. Роман погиб при походе в Польшу 19 июля 1205 г. Польские историки приписывали ему намерение завоевать Люблинские земли. О его смерти так записано во французской хронике XIII в.: „Король Руси, по имени Роман, выйдя за пределы своих границ и желая пройти через Польшу в Саксонию... по воле божьей убит двумя братьями, князьями польскими, Лешком и Конрадом, на реке Висле“. Польский хронист XV в. Длугош говорит, что Лешко и Конрад в благодарность за победу над Романом посвятили алтарь в краковском соборе святому Гервазию и Протасию, в день памяти которых был убит Роман. Таково было впечатление от смерти этого неукротимого и могучего князя.

и Мстиславе. Кто такой этот Мстислав, по всему судя, близкий к Роману, деливший с ним победы, — не ясно. У Романа не было родного брата с таким именем, но был двоюродный брат — Мстислав Ярославич Пересопницкий. Возможно, однако же, что здесь имеется в виду Мстислав Всеволодович Городенский — участник походов на половцев и, как князь пограничной западной области, постоянный противник Литвы, Ятвягов, Деремелы (А. В. Соловьев. Политический кругозор автора Слова о полку Игореве. Исторические записки, № 25, 1948, стр. 80—81).

К стр. 23

яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся. „Крупные хищные птицы могут «ширяться», т. е. парить преимущественно тогда, когда есть течение ветра... Термин «ширяться» сохранился в украинском языке, как единственное слово

- 446 -

для обозначения парения“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 112).

желѣзныи паробци. Поправка „паропци“ или „паробци“ вм. „папорзи“ в издании 1800 г. и в Екатерининской копии предложена А. С. Орловым („Слово о полку Игореве“. М. — Л., 1946, стр. 126—127). Другие комментаторы предполагали, что не дошедшее в других письменных источниках слово „папорзи“ означает наперсную броню, но в таком случае не ясно, почему „теми тресну земля“.

хинова — см. выше, стр. 428—429.

ятвязи. Ятвяги — одно из литовских племен.

деремела. До сих пор, кто такая „деремела“, оставалось совершенно неясным. Как утверждает в своем недавнем исследовании А. В. Соловьев, деремела — вероятно, ятвяжская область и ятвяжское племя Dernen, Dermne, упоминаемое в прусских источниках XIII в. (Деремела в „Слове о полку Игореве“. Исторические записки, № 25, М. — Л., 1948, стр. 100—103).

и половци сулици своя повръгоша. Сулици упоминаются в „Слове“ вторично ниже, но на этот раз не как оружие половецкое, а как оружие польское: „Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи ... кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкыи ...“. „Сулица, — пишет А. В. Арциховский, — в противоположность копью, рогатине и оскепу, была оружием метательным“ (Русское оружие X—XIII вв. Доклады и сообщения Исторического факультета Московского университета, вып. 4, М., 1946, стр. 13). Ср. в Синодальном списке Новгородской первой летописи под 1204 г.: „и бьяхуть с высоких скал на граде грекы и вярягы камением и стрелами и сулицами“.

а главы своя подклониша. Принятая всеми исследователями поправка „подклониша“ вм. „поклониша“ в издании 1800 г. и Екатерининской копии подтверждается и текстом „Задонщины“, где тот же образ отразился именно в этой форме: „а главы своя подклониша под мечи руския“ (В. П. Адрианова-Перетц. „Задонщина“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1948, стр. 232).

по Рси. Рось — правый приток Днепра, пограничная с Половецкой степью река.

и по Сули. Сула — левый приток Днепра — пограничная с Половецкой степью река. По Суле шла линия укрепленных городов, среди них и Рим, захваченный половцами после поражения русских на Каяле.

Олговичи, храбрыи князи, доспѣли на брань. Здесь, несомненно, имеются в виду Игорь Святославич и князья Ольговичи, принимавшие участие в его походе. Что имеет в виду автор, когда он говорит, что они „доспѣли на брань“? В предшествующий год Игорь и его князья не успели соединиться с другими русскими князьями и принять участие в общем походе русских князей против половцев. Самостоятельный поход 1185 г. был замыслен Игорем

- 447 -

именно потому, что он не смог принять участия в предшествующем победоносном походе: „здумаша олгови внуци на половци, занеже бяху не ходили томь лете со всею князьею. Но сами поидоша о собе, рекуще: «Мы есмы ци не князи же? Поидем такы же, собе хвалы добудем»“ (Лаврентьевская летопись под 1186 г.). На этот раз Ольговичи „доспели на брань“, но ... пришли не к победе, а к своему поражению.

Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи. Инъгварь и Всеволод — это сыновья Ярослава Изяславича Луцкого; но кто такие „и вси три Мстиславичи“? Повидимому, это какая-то другая группа князей. Нельзя считать, как это делают обычно, что это тот же Инъгварь, Всеволод и их неназванный брат Мстислав. Против такого понимания говорит самое грамматическое построение этой фразы, в которой автор „Слова“ обращается к ним: „Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи“. Кроме того, Ингварь и Всеволод имели не одного, а еще двух братьев (кроме Мстислава — еще и Изяслава, умершего в 1196 г.). Следовательно, их не трое, а четверо, и о них нельзя было сказать „вси три“. Кроме того, они не Мстиславичи, а Ярославичи (дети Ярослава Изяславича Луцкого). Мстиславичами они вряд ли могли быть названы по прадеду — Мстиславу Владимировичу (правнуков Мстислава было гораздо больше). Здесь, несомненно, имеются в виду единственные в ту пору на Руси три брата — сыновья Мстислава Изяславича — Роман, Святослав и Всеволод (эта мысль подсказана мне Ив. М. Кудрявцевым). Все эти три Мстиславича, как и Инъгварь и Всеволод, были князьями волынскими — вот почему они объединены в едином обращении к ним. Они не названы по имени, так как автор „Слова“ уже назвал только что выше одного из них — Романа. В этом месте он повторяет свое обращение к Роману, объединяя его со всеми его волынскими братьями. Он говорит „и вси три Мстиславичи“, подчеркивая этим, что речь перед тем шла только об одном Мстиславиче, а теперь идет о всех. Повторение это вполне естественно: автор „Слова“ обращается к волынским князьям Инъгварю и Всеволоду и объединяет свое обращение к ним с обращением ко всем другим волынским князьям: „Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи“ — здесь перечислены все волынские князья. — Отмечу как недоразумение отметку о годе смерти Святослава Мстиславича в генеалогических таблицах русских князей у С. М. Соловьева, М. С. Грушевского и др. — 1171. Святослав упоминается в Ипатьевской летописи, как живой, под 1173 г. Год смерти его неизвестен.

не худа гнѣзда шестокрилци! „Шестокрилци — повидимому, соколы, у которых обычное для большинства птиц ... деление оперения крыла на три части (большие маховые — remiges I, малые маховые — remiges II и крылышко — alula) особенно ясно видно во время парения. Таким образом, весь летательный аппарат сокола состоит как бы из шести частей, отсюда «шестокрилци»“ (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 113).

- 448 -

не побѣдными жребии собѣ власти расхытисте. Исторический смысл этих слов не ясен, так как самые события княжения этих трех Мстиславичей известны плохо.

Кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкыи и щиты? Чем объясняется, что у Мстиславичей „ляцкие“ (польские) сулицы и щиты? Мстиславичи эти были по матери полуполяками — внуками польского короля Болеслава Кривоустого (о том, кто эти Мстиславичи, см. выше, стр. 447). Однако дело здесь не в полупольском происхождении Мстиславичей. Гораздо вероятнее, что автор „Слова“, имея в виду полупольское происхождение Мстиславичей, намекает здесь одновременно и на ту военную помощь, которую получали волынские князья из Польши. Ведь именно это было важно подчеркнуть автору „Слова о полку Игореве“, взывая к их военной мощи. „Польские силы не раз помогают волынским князьям в их борьбе против киевских или галицких князей, — пишет А. Е. Пресняков. — Еще в 80-х годах XI в. Владислав-Герман поддерживает Ярополка Изяславича против Всеволода Ярославича Киевского, а в 90-х годах Болеслав Кривоустый подымается на помощь Ярославу Святополчичу против Мономаха. Изяслав Мстиславич в борьбе с Юрием Долгоруким и Владимирком Галицким ищет союза польских князей, женя сына на сестре Казимира Справедливого и выдав дочь за его брата Мешка Старого. И этот волынско-польский союз держится в течение трех поколений, продолжаясь при Мстиславе Изяславиче и Романе Мстиславиче. Мстислав в неудачные годины уходит «в ляхи», во время борьбы за Киев «снимается с ляхи». Часто обращается к ним за помощью и Роман как в борьбе за Киев, так и в первых же покушениях своих на Галицкое княжество“ (Лекции по русской истории, т. II, вып. 1, М., 1939, стр. 23—24). Отношения Волыни с Польшей были сложнее, чем простая помощь Польши волынским князьям. В их основе, в конечном счете, лежали притязания польских королей на Волынь, но для нас важно то, что польско-волынские отношения не прошли мимо наблюдательного глаза автора „Слова“. Пока его интересует только военная помощь волынских князей и их польских союзников против половцев.

К стр. 24

Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полочаномъ подъ кликомъ поганыхъ. И Сула и Двина — две пограничные русские реки — лишились своих вод как знак поражения (см. выше, стр. 437) и, вместе с тем, они уже как бы не могут служить реальными препятствиями для врагов Руси. Много лет спустя летописец, вспоминая Кончака и его победы по Суле, так его характеризовал: „иже снесе Сулу, пешь ходя, котел нося на плечеву“; Сула была „вычерпана“, по мнению летописца, Кончаком, т. е. завоевана, лишилась своих вод, перестала быть преградой. — Отметим, что Переяславль Русский (южный) стоит

- 449 -

не на Суле, а на Трубеже. Следовательно, переводить это место следует не „ко граду Переяславлю“ (как это делают многие переводчики), а „для града Переяславля“. Пограничная со степью Сула не служит для него уже более защитой.

и с хотию на кров, а тъи рекъ. В издании 1800 г. и в Екатерининской копии это место читается так: „и схоти ю на кровать и рекъ“. Поправок этого неясного места было предложено много, но ни одна из них не могла быть признана достаточно удовлетворительной. Предлагали исправления „с хотию“ (т. е. с милой, с женой), и „схыти“, „схопи“ (схватил), „и схоти (схватил) юнак (юноша) рова (могилы)“ и т. д. Принятое в настоящем издании чтение предложено И. Д. Тиуновым. Оно имеет то преимущество, что оправдано палеографически. Рукопись „Слова“ имела слитные написания слов, эти слитные написания слов привели ко многим ошибкам прочтения первыми издателями (первые издатели разделили „къ мети“ вм. „къмети“, „по Сулию“, „по морию“ вм. „Посулию“, „Поморию“ и т. д.). И. Д. Тиунов предложил иную разбивку текста на слова, и только одно исправление — ь на ъ (в слове „тъи“). Такое деление текста позволяет его удовлетворительно понять (см. перевод, стр. 68 и 95). „Хоть“ в значении „любимец“ в древнерусской письменности встречается (И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. III. СПб., 1912, стр. 1389).

Дружину твою, княже, птиць крилы приодѣ. Н. В. Шарлемань так объясняет это место: „По фразе «дружину твою, княже, птиць крилы приодѣ» можно догадаться, что речь идет о хищниках, питающихся трупами. Когда орлан-белохвост или гриф, паря «под облакы», увидит труп, он камнем бросается на землю и, опустившись на свою находку, как бы прикрывает ее, «приодевает», по образному выражению «Слова», своими широко распростертыми крыльями. Этим движением хищник заявляет свое право на добычу, удерживает на известном расстоянии других зверей и птиц“ (Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1948, стр. 116).

Изяславъ сынъ Васильковъ... Не бысть ту брата Брячислава, ни другаго Всеволода. Летопись упоминает полоцких князей Брячислава Васильковича и Всеслава Васильковича и их отца Василька Рогволодовича. Всеволод и Изяслав летописью не упомянуты: эта ветвь княжеского рода вообще известна плохо.

изъ храбра тѣла чресъ злато ожерелие. „Злато ожерелье“ — это круглый или квадратный глубокий вырез ворота княжеской одежды, обычно обшивавшийся золотом и драгоценными камнями. Другое название этого „ожерелья“ — „оплечье“. Золотое ожерелье служило в древней Руси одним из отличий одежды высших классов. Ярослав Всеволодович перед Липицкой битвой, призывая воинов убивать всех врагов без разбору, сказал: „аще и златом шито оплечье будет, убий“ (Троицкая летопись под 1216 г.). Об

- 450 -

„оплечье“ или „ожерелье“, см. подробнее: История культуры древней Руси, т. I. М. — Л., 1948, стр. 247.

трубы трубятъ городеньскии. Изяслав Василькович, упомянутый в „Слове“ выше, был, повидимому, князем Городенским (от Городно или Гродно — не ясно).

Ярославли и вси внуци Всеславли! В первом издании „Слова“ и в Екатерининской копии читается не „Ярославли“, а „Ярославе“. Конъектура эта предложена мною. В самом деле, о каком Ярославе здесь могла бы итти речь? Может быть, это — Ярослав Всеволодович Черниговский, как думают одни комментаторы (П. Вяземский. Замечания на Слово о полку Игореве, 1875; он же. „Исследов. о вариантах“, 1877). Или — Ярослав Владимирович, внук Мстислава Владимировича, как думают другие (О. Огоновський. „Слово о полку Игореве“ поетичний памятник руської письменности XII в. Л., 1876; Ф. Буслаев. Историческая хрестоматия древнерусской литературы. М., 1861, стлб. 611). Но эти Ярославы не только не воевали с полоцкими князьями, но не были даже их соседями. Поэтому М. А. Максимович (Песнь о походе Игоря. Украинец, 1859, кн. I, стр. 109, прим. 38) предполагает, что здесь говорится о Ярославе Юрьевиче Пинском, который имел общие границы с полоцкими князьями и мог(!) вместе с ними воевать против половцев. Однако из контекста „Слова“ ясно, что речь идет не о войне Ярослава в союзе с полоцкими князьями против половцев, а о междоусобной войне. Автор „Слова“ укоряет обе стороны за „которы“. Войны против „поганых“ автор „Слова“ мог только приветствовать. Автор „Слова“ звал русских князей выступить против половцев и в равной мере против литовских племен, вторгавшихся на Русь. Но о междоусобной войне Ярослава Юрьевича с полоцкими князьями ничего неизвестно. Да, если бы и было известно, — это было бы слишком мелким эпизодом для того исторического обобщения, которое дает автор „Слова“. Ведь речь идет о „которах“, а не о „которе“, о разорении „жизни Всеславля“. Совсем неточно определяет этого Ярослава А. В. Соловьев в своей, в общем превосходной, работе „Политический кругозор автора «Слова о полку Игореве»“. Он пишет: „Следующее обращение «Ярославе и вси внуци Всеславли» опять называет неизвестного нам князя, происхождение которого трудно установить. Многие комментаторы полагают, что это — Ярослав Юрьевич Турово-пинский, участник похода 1184 г. на половцев (правнук Святополка Изяславича); другие считают, что это опять упоминается Ярослав Всеволодич Черниговский. Но нам кажется, что по всему контексту («Ярославе и вси внуци Всеславли... уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ») здесь имеется в виду еще какой-то полоцкий князь, один из многих правнуков вещего Всеслава. Они своими крамолами (раздоры между Васильковичами, Глебовичами и Борисовичами) начали наводить поганых «на землю Рускую на жизнь Всеславлю», т. е. половцев — на русское полоцкое княжество, на богатство и наследство Всеслава. Полагаем,

- 451 -

что тут намек на события 1180 г., когда раздоры между линиями полоцких князей вызвали приход Игоря северского к Друку вместе с ханами Кончаком и Кобяком, бывшими тогда его союзниками“ (Исторические записки, № 25, 1948, стр. 84). Однако по всему контексту ясно, что здесь в „Слове“ имеется в виду какое-то крупное историческое явление. Какое же? Я предполагаю, что в слове „Ярославе“ при его прочтении издателями вкралась ошибка. В этом слове издатели не сумели прочесть выносного л. Читать следует не „Ярославе“, а „Ярославли“: „Ярославли и вси внуци Всеславли!“. Перед нами — призыв прекратить вековые „которы“ Ярославичей и полоцких Всеславичей. В самом деле, родовое гнездо полоцких князей противостоит в сознании людей XII в. всему потомству Ярослава Мудрого. Летопись противопоставляет полоцких князей другим русским князьям, называя последних Ярославичами. Под 1128 г. в Лаврентьевской летописи мы читаем рассказ о причинах вражды полоцких князей с ярославичами. Это — известное повествование о Рогнеде и Владимире. Заключается рассказ Лаврентьевской летописи следующими словами: „И оттоле мечь взимають Роговоложи внуци противу Ярославлим внуком“. Через 50 с лишним лет автор „Слова“ имел право говорить не о Рогволожих внуках, а о „внуках Всеславлих“, но „Ярославли внуки“ остались все те же. Действительно, полоцкие князья представляли собой особую линию русских князей, едва ли не первыми начавших собой процесс феодального дробления Руси. Особая жизнь Полоцкого княжества была утверждена еще при Владимире. Владимир „воздвиг“ отчину Рогнеде и сыну своему от Рогнеды Изяславу в Полоцке. Рогнеда была дочерью полоцкого князя Рогволода. Полоцкие князья, чуждавшиеся потомства Владимира, сами себя считали Рогволодовыми внуками — по женской линии. И отчину свою вели не от пожалования Владимира Изяславу, а по линии наследования от Рогволода. Автор „Слова“ не называет полоцких князей „Рогволожими внуками“, и это не случайно. От Изяслава Полоцкая земля досталась Брячиславу, а от него — Всеславу, чтобы потом пойти в раздел сыновьям последнего. Все полоцкие князья были потомками Всеслава. Их автор „Слова“ и называет „Всеславлими внуками“. Их он противопоставляет потомству Ярослава, но не потомству Владимира, так как и те и другие были его потомками. Характерно, что полоцких князей автор „Слова“ называет внуками Всеслава, а не внуками Рогволода, как летопись под 1125 г.; Рогволодовичами называли полоцких князей те, кто видел в них не потомков Владимира I Святославича, а обособленную линию князей, шедшую по женской линии от неродственного князя Рогволода. Автор „Слова“ называет их Всеславичами, т. е. признает их родственность всем русским князьям через Владимира I Святославича; он не признает особой „женской“ генеалогической линии полоцких князей через Рогнеду к Рогволоду. И в этом отношении он последователен в своем взгляде на полоцких князей. — Итак, в этом месте „Слова“ речь идет не о какой-то

- 452 -

мелкой вражде одного из русских „Ярославов“ 80-х годов XII в. с полоцкими князьями, вражде настолько мелкой, что она даже не была отмечена летописью и только предполагается комментаторами „Слова“, а о большом длительном историческом явлении: о длительной вражде полоцких князей со всеми остальными русскими князьями. Автор „Слова“ говорит о многих „которах“, о разорении жизни Всеславлей, о том, что эти „которы“ наводили „поганых“ (литовцев) на землю Русскую и Полоцкую. Он обращается ко всему потомству Всеслава. И летопись, и „Слово о полку Игореве“ точно отражают исторические события. Усобицы полоцких князей, стремившихся обособиться от Киева, с киевскими князьями, безуспешно пытавшимися восстановить зависимость Полоцка от Киева, действительно, наполняют своим шумом и XI, и XII века. В этой междоусобной войне автор „Слова“ считает побежденными обе стороны, победителями же оказываются „поганые“ — половцы и литовцы. Эта мысль выражена автором с необыкновенным блеском: „Ярославли и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои [как символ поражения — признайте себя побежденными], вонзите свои мечи вережени [в междоусобных войнах]. Уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ [междоусобицы вас обесславили]. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Которою бо бѣше насилие отъ земли Половецкыи!“. Вот почему автор „Слова“ и обращается в дальнейшем, в большом отступлении, к истокам этой громадной вражды, охватившей всех русских и всех полоцких князей, — к истории родоначальника Всеславичей — Всеслава Брячиславича Полоцкого.

Уже понизите стязи свои. Понизить, повергнуть или бросить стяг имело лишь одно значение — признание поражения. Стяг был символом чести, славы. Не случайно Давыд Ростиславич говорил об умершем Владимире Андреевиче: „того стяг и честь с душею исшла“ (Ипатьевская летопись под 1171 г.). Значение этого призыва „понизите стязи свои“, т. е. признайте себя побежденными — прямо поддерживается и дальнейшими словами автора: „вонзите свои мечи вережени. Уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ“. Автор этим своим обращением к Ярославичам и Всеславичам хочет указать им на бессмысленность и пагубность для обеих сторон междоусобных войн; в них нет победителей: „обе стороны признайте себя побежденными, вложите в ножны поврежденные в междоусобных битвах мечи; в этих битвах вы покрыли себя позором“.

на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Слова эти могут быть поняты по-разному. Можно понимать „на землю Рускую, на жизнь Всеславлю“ и как грамматическое сочинение (в таком случае „жизнь Всеславля“ не есть Русская земля) и как грамматическое подчинение (в таком случае „жизнь Всеславля“ входит в состав Русской земли); повидимому, следует здесь видеть последнее: автор „Слова“ ведь противопоставляет полоцких князей не князьям русским, а только Ярославичам, кроме того, автор „Слова“

- 453 -

Иллюстрация: „Пониженный“ стяг — символ поражения.

Миниатюра Радзивиловской летописи: поражение Изяслава в битве с войсками Юрия
Долгорукого; л. 183.

Иллюстрация: Пение славы.

Миниатюра Радзивиловской летописи: женитьба Мстислава Юрьевича; л. 201.

- 454 -

обращается к полоцким князьям с призывом к защите Русской земли наряду со всеми русскими князьями, он обращается с призывом прекратить их „которы“ с Ярославичами и т. д. Следовательно, Полоцкая земля для автора „Слова“ — земля Русская.

К стр. 25

на жизнь Всеславлю. Под „жизнью“ здесь разумеется „достояние“, „богатство“. Ср. в Ипатьевской летописи под 1146 г. Иванко Юрьевич говорит Давыдовичам: „брата моя! се еста землю мою повоевали, и стада моя, и брата моего заяли, жита пожьгли, и всю жизнь погубила еста“; ср. там же под 1147 г. — Изяслав посылает сказать Ольговичам: „вы есте крест целовали ко мне... аз же с вама и Святослава прогнал, а волость вам есмь изискал, и дал Новъгород и Путивль, а жизнь есмы его взяли“.

На седьмомъ вѣцѣ Трояни. Согласно изложенному выше (см. стр. 385), Троян — русский языческий бог. Всеслав действует на седьмом, т. е. на последнем веке языческого бога Трояна, иными словами: напоследок языческих времен. Значение „седьмого“, как последнего, определяется средневековыми представлениями о числе семь: семь дней творения, семь тысяч лет существования мира, семь человеческих возрастов и т. д. Почему же, однако, Всеслав Полоцкий, по представлениям автора „Слова о полку Игореве“, действует „на последок языческих времен“? Какая связь между Всеславом и древнерусским язычеством? Здесь дело, конечно, не только в том, что Всеслав Полоцкий, согласно летописи, родился „от волхвования“, всю жизнь носил на главе „язвено“ и, согласно „Слову“, рыскал волком, — иными словами был причастен чародейству (С. М. Соловьев назвал его „князем-чародеем“). Одной личной причастности чародейству было бы, пожалуй, недостаточно, чтобы утверждать историческую связь Всеслава Полоцкого с эпохой язычества. Дело в ином: Всеслав Полоцкий действует в обстановке поднявшихся восстаний смердов в Киеве, в Новгороде, на Белоозере, — восстаний, сомкнувшихся с движением волхвов, с реакцией древнерусского язычества. Всеслав воспользовался этими восстаниями и этой реакцией язычества в своих целях. Восстания не были крестьянскими движениями в чистом виде. Это были столкновения двух укладов — дофеодального, пронизанного переживаниями родового строя, тесно сросшегося с древне-русским язычеством, и феодального. Всеслав действовал „на последок языческих времен“, в обстановке реакции древнерусского язычества и старого дофеодального уклада. Определение автора „Слова“ поражает нас своею историческою точностью. Связь Всеслава Полоцкого с движением смердов и с реакцией язычества выявлена в работе Н. Н. Воронина „Восстания смердов в XI в.“ (Исторический журнал, 1940 г., № 2). Повторим те из наблюдений этой работы, которые кажутся нам убедительными. Полоцкая

- 455 -

земля по сравнению с Киевом была более отсталой в отношении своего исторического развития, с более прочным язычеством. Полоцкие князья („Рогволожи внуки“) принадлежали к местной знати и дорожили своими местными связями. Сам Всеслав никогда не пытался противопоставить себя вечу и в этом „преимущественно, кажется, и состояла особенная сила Всеслава, несмотря на многие неудачи и несчастья“ (И. Д. Беляев. Рассказы из Русской истории. М., 1872, кн. IV, История Полотска, стр. 315—316). Его борьба против Новгорода имеет антицерковный характер. Он грабит в Новгороде Софию и опирается в борьбе против Новгорода на население его периферии — „вожан“. Восстание киевлян 1068 г., благодаря которому Всеслав захватил в Киеве власть, также было отчасти связано с движением смердов и активизацией язычества. Еще А. А. Шахматов обратил внимание (А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908, стр. 457) на то, что первый из собранных под 1071 годом рассказов о волхвах на самом деле относится к 1068 г. или к какому-то из лет перед тем (к 1064 г.?). Волхв угрожал „преступанием земель“. Об этом самом преступании земель говорило посольство киевского веча к Святославу и Всеволоду: „мы же зло створили есмы, князя своего прогнавше, и се ведеть на ны землю Лядьскую, а поидете в град отца своего. Аще ли не хочета, то нам неволя, зажегши город свой, и ступити в Грецьскую землю“. Итак, Всеслав действительно действует „на последок языческих времен“. Здесь, как и во многих других местах, „Слово“ точно в своих исторических упоминаниях.

връже Всеславъ жребий о дѣвицю себѣ лю̀бу. Под девицей здесь разумеется Киев. Опершись в 1068 г. на восставших киевлян, чтобы взойти на киевский стол, Всеслав действительно играл своею судьбою — „кинул жребий“. Он был в равной мере чужд восставшим горожанам и феодальной княжеской верхушке Руси. Он не имел реальной опоры ни в одном классе общества; оказавшись вознесенным из „поруба“ на киевский стол, он смог удержаться всего семь месяцев („дотчеся стружиемъ злата стола киевьскаго“). Он только воспользовался случаем — „скакнул“ к киевскому столу.

Тъй клюками подпръ ся о кони. Это место толковалось по-разному. Смысл его ясен, однако, если мы обратимся к историческим событиям вокняжения Всеслава в Киеве. Значение слова „клюка“ может быть только одно в данном случае — хитрость; только это значение, а не шест или палка, зарегистрированы для XI—XIII вв. памятниками письменности. Хитрость Всеслава, которою он оперся на коней, заключалась в следующем: Всеслав пришел к киевскому княжению в результате восстания киевлян, потребовавших у киевского князя Изяслава коней и оружие: „Дай ... княже, оружие и кони“. Этим-то требованием киевлянами коней и воспользовался Всеслав. Благодаря ему он оказался на киевском столе. Вот как излагаются те же события в „Киевской Руси“ Б. Д. Грекова: „Вече хотело создать новую

- 456 -

армию из той части населения, которая не имела ни оружия, ни коней, т. е. из массы городского и сельского простого люда. Изяслав отказался исполнить требование веча, и это послужило поводом к восстанию народных масс в Киеве... Освобожденный Всеслав стал киевским князем по воле веча“ (Киевская Русь. М. — Л., 1944, изд. 4-е, стр. 288). Всеслав, следовательно, „подперся“ о те кони, которые дал киевлянам. Ср. такое же отвлеченное значение слова „подперся“, „подперъ“ в обращении к Ярославу Осмомыслу: „подперъ горы угорскыи своими желѣзными плъки“.

и скочи къ граду Кыеву. Слово „скочи“ имеет здесь двойной смысл: основной — „прыгнул“ и дополнительный — „насильно захватил“ Ср. это последнее значение слова „скочи“ в Ипатьевской летописи под 1223 г.: „бе бо преже того (прежде поставления киевским митрополитом Ивана, — Д. Л.) пискуп Асаф во Угровьску, иже скочи на стол митрополичь и за то свержен бысть стола своего — и переведена бысть пискупья во Холм“. Всеслав захватил киевский стол в 1068 г. в результате восстания киевлян против киевского князя Изяслава. Народ освободил Всеслава из поруба, находившегося внизу, под Ярославовым городом, откуда его повели на княжий двор, находившийся наверху.

дотчеся стружиемъ злата стола киевьскаго. Стружие — древко копья. Чтобы понять значение этого выражения „Слова“ — „дотчеся стружиемъ злата стола киевьскаго“, следует обратить внимание на военный термин „добыть копием“ или „взять копием“, означавший захват чего-либо военной силой. Вот реальное употребление этого термина в летописи: „одоле Святослав и взя град копием“ (Лаврентьевская летопись под 971 г.); под 1097 г. в Лаврентьевской летописи сказано, что Володарь и Василько „взяста копьем град Всеволож“; ср. также „взяша град Рязань копьем“ (Ипатьевская летопись под 1237 г.). Ср. слова Владимира Васильковича брату Мстиславу: „Брате! Ты мене ни на полону ял, ни копьемъ мя еси добыл, ни из городов моих выбил мя еси“ (Ипатьевская летопись под 1287 г.). Это символическое значение в древней Руси „копья“ придает особый оттенок выражению „Слова“ — „дотчеся стружиемъ злата стола киевьскаго“. Всеслав Полоцкий не взял Киев „копием“ — он только „доткнулся“ его, всего семь месяцев пробыв киевским князем в 1068 г. Он взял его не военной силой, но и не мирным путем, придя к власти через восстание киевлян. Он „доткнулся“ золотого киевского стола „стружием“ — древком копья; сейчас бы мы сказали „прикладом“. Ср. также статью Д. В. Айналова „Стружие“ (Труды Отдела древнерусской литературы, т. II, М. — Л., 1935, стр. 84—88).

Скочи отъ нихъ лютымъ звѣремъ въ плъночи изъ Бѣлаграда, обѣсися синѣ мьглѣ. В этом отрывке не ясно, от кого — „отъ нихъ“. Вряд ли это Киев и киевский стол, о которых речь шла в предшествующей фразе. Почти наверное — это восставшие киевляне. Они не были названы, но подразумевались автором. Что это так — в этом отчетливо убеждает текст „Повести

- 457 -

временных лет“ под 1069 г.: „Поиде Изяслав с Болеславом на Всеслава; Всеслав же поиде противу. И приде Белугороду Всеслав, и бывши нощи, утаивъся кыян бежа из Белагорода Полотьску“. Следовательно, „они“ — это „кияне“ „Повести временных лет“. Так же точно „синяя мгла“ — это мгла ночи, а не „синее облако“, как предполагали некоторые комментаторы. „Слово“ в своей фактической стороне совпадает здесь с „Повестью“, хотя поэтически по-иному осмысляет исторические факты. Всеслав „лютым зверем“ ночью бежит от киевлян из Белгорода, скрывшись от них в синей ночной мгле. „Обеситься“ обычно имеет в древнерусских текстах значение „повиснуть“, „обнять“ (например: „обешюся твоей выи“, „Труфена обесъшися Фекле“ и др.; см.: И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. II. СПб., 1902, стр. 587). Возможно, что место это означает либо „повиснув в ночной тьме“, либо „обнятый ночной тьмою“ (т. е. скрытый ночной тьмою). Последнее значение ближе к контексту.

утрѣ же... отвори врата Новуграду. Место это находится в противоречии с текстом „Повести временных лет“: Всеслав бежал из Белгорода в Полоцк в 1069 г., в Новгороде же он появился за полтора-два года перед тем. Однако, согласно новгородским летописям (см. Софийскую первую летопись), Всеслав трижды появляется в Новгороде и один раз (последний) как раз в 1069 г. после бегства его из Киева. Вспомним, что и другое место „Слова“ (похороны Изяслава в церкви Софии в Киеве, см. выше, стр. 412) находит себе соответствие только в новгородских летописях. Это не означает, что автор „Слова о полку Игореве“ пользовался Софийской первой летописью, сложившейся уже в XV в., или вообще какою-либо новгородской летописью. Это означает лишь, что в руках у автора „Слова“ был текст „Повести временных лет“ в соединении с новгородской летописью. Такой текст реально дошел до нас в новгородской традиции, но он мог быть и в Чернигове — черниговские князья неоднократно занимали стол в Новгороде. Назовем одного такого черниговского князя, бывшего в Новгороде, — это Святослав Ольгович, сын Олега „Гориславича“. Этот князь был первым новгородским князем, занявшим новгородский стол после известного переворота 1136 г., установившего в Новгороде новый республиканский порядок. При этом князе, с которым началась в Новгороде новая политическая жизнь, был составлен, как я доказываю в своей работе „Софийский временник и новгородский политический переворот 1136 г.“ (Исторические записки, № 25, М., 1948 г.), тот самый „Софийский временник“, который лег впоследствии в основу Софийской первой и других новгородских летописей. Этот свод представлял собою соединение киевских летописей с новгородскими, в результате которого и получились все эти дублировки. Этот новгородский князь Святослав Ольгович, при котором в Новгороде был составлен этот свод, объясняющий два места в „Слове“, был не кто иной как отец Игоря Святославича Новгород-Северского, впоследствии

- 458 -

князь Новгород-Северский, а затем и Черниговский, с которым связывается появление особого летописца Святослава Ольговича. (Д. Лихачев. Русские летописи. М., 1947, стр. 185). Этим указывается один из возможных (но не единственных) путей, каким могла попасть в руки автора „Слова о полку Игореве“ летопись, в некоторых из своих известий схожая с Софийской первой.

вознзи стрикусы. „Вознзи“ — вонзил (ср. в Остромировом евангелии, от Матфея, 27, 48: „и възем губу... и възньзъ на тръсть“). Слова „стрикусы“ в других памятниках древнерусской письменности не встречается: возможно, оно родственно древне-верхне-немецкому Strît-akis, Strît-achus — боевая секира.

разшибе славу Ярославу. С Ярославом Мудрым в Новгороде Великом связывались представления как об основателе новгородской независимости. Ярослав княжил в Новгороде по 1016 г., ослабив зависимость Новгорода от Киева и дав новгородцам не дошедшие до нас „грамоты“, в которых новгородцы вплоть до конца XV в. видели главное обоснование своей независимости.

скочи влъкомъ до Немиги съ Дудутокъ. Всеславу действительно пришлось бежать из Новгорода — „съ Дудутокъ“ (согласно Н. М. Карамзину — монастырь под Новгородом). О бегстве этом именно к Немиге нет сведений в „Повести временных лет“. Нет в „Повести временных лет“ и сведений о Дудутках: здесь, возможно, сказалось непосредственное или „устное“ знакомство автора „Слова“ с топографией Новгорода.

На Немизѣ снопы стелютъ головами... На Немиге Всеслав потерпел поражение, это поражение было действительно ужасным: „И совокупишася обои на Немизе, месяца марта в 3 день; и бяше снег велик, и поидоша противу собе. И бысть сеча зла, и мнози падоша, и одолеша Изяслав, Святослав, Всеволод, Всеслав же бежа“ (Лаврентьевская летопись под 1067 г.).

а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше. Быстрота передвижения Всеслава, его „неприкаянность“ — черты его реальной биографии. Вот что пишет о нем В. В. Мавродин: „Надо отметить, что Всеслав действительно колесил по всей Руси, с боем отстаивая свои права, отбиваясь от нападавших, стремясь захватить города и волости, отбить свою «отчину». Бегство, «порубы», кратковременный успех в Киеве, когда восстание выносит его на гребень волны, снова бегство, неудачи и т. п. — вот жизненный путь Всеслава, которого автор «Слова о полку Игореве» сравнивает с не находящим себе места и покоя рыскающим волком. За образным выражением, мифической оболочкой скрывается реальное, конкретное содержание, подлинная жизнь Всеслава“ (В. В. Мавродин. Очерки истории Левобережной Украины, Л., 1940, стр. 167). Есть и еще одно свидетельство реальной быстроты передвижений Всеслава. Владимир Мономах говорит в своем „Поучении“, что он гнался за Всеславом (в 1078 г.) со своими черниговцами „о двою коню“ (т. е. с поводными конями), но тот оказался еще быстрее: Мономах его не нагнал.

- 459 -

дорискаше до куръ Тмутороканя. „Повесть временных лет“ молчит о пребывании Всеслава в Тмуторокани, но в этом нет ничего невероятного. Об этом могло быть рассказано в песнях Бояна, воспевшего ряд тмутороканских князей: Мстислава Владимировича, Романа Святославича — сына Святослава Ярославича Тмутороканского. „До куръ“, т. е. до пения петухов. Определение времени по пению петухов (петух по-древнерусски „кур“, петушок — „курок“) было широко распространено в народе в древней Руси. Ср.: „и якоже бысть убо к куром, и пригна детьский из Галича к Петрови“ (Ипатьевская летопись под 1152 г.) или: „и бысть в четверг на ночь поча изнемогати, и яко бысть в куры, и позна в собе дух изнемогающь ко исходу души“ (там же под 1288 г.).

великому Хръсови. Хорс — славянский языческий бог — повидимому, бог солнца. Следовательно, слова „великому Хръсови влъкомъ прерыскаше“ означают, что Всеслав „рыскал“ до восхода солнца. Такое понимание согласуется и с предшествующим: „въ ночь влъкомъ рыскаше... дорискаше до куръ ...“ (см. выше).

К стр. 26

Тому въ Полотьскѣ позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша. Место это обычно толкуется как свидетельство быстроты передвижений Всеслава: „он пускался в путь, когда звонили в Полоцке к заутрени, и еще продолжали звонить, когда он был уже в Киеве“; или: „ему в Полоцке позвонят к заутрени рано у святой Софии в колокола, а он в Киеве уже звон слышал“ и т. п. Однако в Киеве Всеслав очутился единственный раз — в 1067 г., но не на быстрых конях, а пленником киевских князей. Здесь, очевидно, имеется в виду другое. Автор и выше говорит о передвижениях Всеслава не в похвалу ему, а чтобы отметить его „неприкаянность“: он людей судил и властвовал над судьбой других князей, а сам волком принужден был рыскать ночью (намек на бегство Всеслава ночью из Белгорода). Здесь же он имеет, конечно, в виду то обстоятельство, что Всеслав сидел в Киеве в заключении в то время, как в Полотске его считали князем и возносили за него молитвы (в выстроенной им Софии), как за князя. Вот почему в следующей фразе „Слова“ говорится: „аще и вѣща душа въ дръзѣ тѣлѣ, нъ часто бѣды страдаше“.

Того стараго Владимира нельзѣ бѣ пригвоздити къ горамъ киевьскымъ. Здесь, несомненно, под „старым Владимиром“ разумеется Владимир I Святославич с его многочисленными походами на внешних врагов Русской земли. Владимира нельзя было удержать в Киеве: так он стремился к походам против врагов. Это представление о Владимире соответствует основной идее автора, противопоставляющего и в других местах „Слова“ единство Руси в отдаленном прошлом усобицам своего времени. Но это же представление

- 460 -

о Владимире соответствует и летописному, и народному. Большинство лет княжения Владимира в „Повести временных лет“ начинается с извещения о его походах. Об этих далеких походах Владимира помнили и в XI, и в XII, и в XIII вв. Его походы были как бы мерилом дальности походов других русских князей. Под 1229 г. галицкий летописец записал о походе Даниила Романовича в Польшу: „Иный бо князь не входил бе в землю Лядьску толь глубоко, проче Володимера великаго, иже бе землю крестил“ (Ипатьевская летопись под 1229 г.). Под 1254 г. галицкий летописец отметил о походе Даниила в Чехию: „Данилови же князю хотящу, ово короля ради, ово славы хотя, не бе бо в земле Русцей первее, иже бе воевал землю Чешьску, ни Святослав хоробры, ни Володимер святый“ (Ипатьевская летопись под 1254 г.). Уже в XVI в. составитель Никоновской летописи, расширивший повествование о княжении Владимира за счет былинных источников сообщил дополнительные сведения о походах Владимира.

нъ розно ся имъ хоботы пашутъ. Слово „розно“ не однажды употребляется в летописи для обозначения княжеской розни, но в сочетании со „щитами“ — символами защиты, обороны. Ср. в летописи венгерский король передает следующие слова Изяславу Мстиславичу киевскому: „царь на мя грецкый въставаеть ратью, и сее ми зимы и весны нелзе на конь к тобе всести; но обаче, отце, твой щит и мой не розно еста (т. е. я с тобою продолжаю находиться в оборонительном союзе, — Д. Л.)“ (Ипатьевская летопись под 1150 г.); или: „рекоша ему (Роману, — Д. Л.) Казимеричи: «мы быхом тобе ради помогле, но обидить нас стрый свой Межька, ищеть под нами волости; а переже оправи нас, а быхом быле вси ляхове не разно, но за одинем быхом щитом быле (вси) с тобою и мьстили быхом обиды твоя“ (там же под 1195 г.). В „Слове о полку Игореве“ мы находим вместо „щитов“ — „стязи“, очевидно, потому, что речь идет не о совместной защите (где было бы уместнее говорить о „щитах“), а о совместном наступлении на степь, причем образ этот конкретизирован тем, что эти стяги представлены с развевающимися полотнищами („хоботами“), а самое понятие „розно“ относится к этому развеванию. Таким образом, обычный термин для обозначения союзных или не союзных отношений („твой щит и мой не розно еста“) конкретизирован, превращен в зрительно четкий образ. — Какие конкретно события имеет в виду автор „Слова“, когда говорит, что приготовившиеся „нынѣ“ к выступлению полки Рюрика и Давида не имеют между собой согласия? В 1185 г. после поражения Игоря и нападения Кончака Святослав и Рюрик пошли против половцев, но брат Рюрика Давыд вернулся от Треполя. Смоленские войска Давыда встали вечем и заявили: „Мы пошли до Киева, да же бы была рать, билися быхом (т. е. пошли на защиту Киева и, если бы случилась здесь необходимость биться — бились бы, — Д. Л.); нам ли иное рати искати (следует ли нам отправляться в какой-то иной поход? — Д. Л.), то не можемь, уже ся есмы изнемогле“ (Ипатьевская

- 461 -

летопись под 1185 г.). Таким образом, „стяги“ (полков) Давыда отказались выступить совместно со стягами Рюрика.

Копиа поютъ! Слова эти не совсем ясны по своему месту в общей поэтической композиции „Слова“. Если копье предназначалось и для метания, то в полете вибрирующее древко, конечно, могло издавать поющий звук. См. в русском переводе „Повести о разорении Иерусалима“ Иосифа Флавия: „и сулицы из лук пущаеми шумяху“ (Е. Барсов. Слово о полку Игореве как художественный памятник киевской дружинной Руси, т. I. М., 1887, стр. 244; место это принадлежит русскому переводчику). Однако не совсем ясно, было ли копье, подобно сулице, также и метательным оружием. Возможно, что слова „копиа поютъ“ равносильны выражению „происходит война“, „идет бой“. В таком случае — это лирическое восклицание, подобное многим другим в „Слове о полку Игореве“ („О, Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!“ или „Туга и тоска сыну Глѣбову!“).

Ярославнынъ гласъ. Ярославна, жена Игоря — Ефросинья, дочь Ярослава Владимировича Осмомысла (см. выше, стр. 440).

зегзицею незнаема рано кычеть. Слово „зегзица“ в других древнерусских памятниках письменности не встречается. В областных современных диалектах встречается довольно много созвучных слов со значением „кукушка“ „зогза“ (вологодское), „загоска“, „зезюля“ (псковское). В украинском и белорусском языках имеются также близкие по звучанию слова со значением кукушки. Наконец, как обратил на то мое внимание Ив. М. Кудрявцев, в современном латышском языке, сохраняющем много древнерусских слов IX—X вв. и много слов однокоренных с русскими, имеется слово dzeguze — кукушка.

омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ, утру князю кровавыя его раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ. Рукава верхней одежды знати в древней Руси делались длинными. Их обычно поднимали кверху, перехватывая запястьями. В ряде церемониальных положений их спускали книзу (стояли „спустя рукава“). Такой длинный рукав легко можно было омочить в воде, чтобы утирать им раны, как платком. Бобровый мех был излюбленным мехом в древней Руси. Им широко пользовались для опушки краев богатой одежды, в частности, и рукавов.

въ Путивлѣ. Путивль находится к югу от Новгорода Северского, на среднем течении реки Сейма, по пути в Половецкую степь. Впервые Путивль упоминается под 1146 г., когда здесь был разграблен двор Святослава Ольговича — отца Игоря Святославича. Двор этот, как явствует из перечисления награбленного, был не малый: „и скотьнице (хранилища казны, — Д. Л.), бретьянице (кладовые?), и товар, иже бе не мочно двигнути, и в погребех было 500 берковьсков меду, а вина 80 корчаг; и церковь святаго Възнесения всю облупиша, съсуды серебреныя, и индитьбе (?), и платы (платки) служебныя, а все шито золотом, и каделнице две, и кацьи (?), и

- 462 -

еуангелие ковано, и книгы, и колокола; и не оставиша ничтоже княжа, но все разделиша, и челяди 7 сот“ (Ипатьевская летопись под 1146 г.). Повидимому, к 1146 г. Путивль был уже крупным городом. До начала XIX в. на утесистом холме среди города здесь сохранялись остатки высокого вала, поверх которого, очевидно, и находилась та самая городская стена, где плакала по своем муже Ярославна. Во второй половине XII в. Путивль — стольный город; в нем сидят князья одной из ветвей черниговских Ольговичей (М. Н. Тихомиров. Древнерусские города. М., 1946, стр. 95).

К стр. 27

О Днепре Словутицю! Эпитет Днепра — „Словутич“ (славный, славящийся) — типично фольклорный. Ср.:

Тогда козаки собі добре дбали,
К Дніпру-Славути низенько укланяли

  (М. Максимович. Сборник украинских песен.
                      Киев, 1894, стр. 44).

Ой по-над Дніпром — Славутою

(Ревуцький. Укр. думи та пісні історичні. Київ, 1919,
                                  стр. 139).

В полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже. Согласно Лаврентьевской летописи, русские войска Игоря во время битвы были отрезаны от воды и сильно страдали от жажды: „а к воде не дадуче им итти... изнемогли бо ся бяху безводьемь, и кони, и сами — в знои и в тузе“ (ср. в „Слове“: „тугою имъ тули затче“). „И поступиша мало к воде, по 2 дни бо не пустили бяху их к воде. Видевше ратнии (половцы, — Д. Л.) устремишася на нь, и притиснуша ѝ (их) к воде, и бишася с ними крепко, и бысть сеча зла велми. Друзии коне пустиша к ним съседше, и кони бо бяху под ними изнемогли“ (Лаврентьевская летопись под 1186 г.).

К стр. 28

Овлуръ — половец, бежавший на Русь вместе с Игорем. В Ипатьевской летописи он назван Лавр, Лавор и про него рассказывается там следующее: „Будущю же ему (Игорю, — Д. Л.) в половцех, тамо ся налезеся мужь родом половчин, именем Лавор, и тот приим мысль благу и рече: «Поиду с тобою в Русь». Игорь же исперва не имяшеть ему веры, но держаше мысль высоку своея уности, мышляшет бо, емше мужь и бежати в Русь, молвяшеть бо: «Аз славы деля не бежах тогда от дружины и ныне не славным путемь не имам поити»“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). В. Н. Татищев на основании неизвестных нам источников сообщает, что Лавор был

- 463 -

„муж твердый, но оскорблен от некоторых половцев, мать же была его руская из области Игоревой“. Вернувшись из плена, Игорь „учинил вельможею“ Лавра и выдал за него дочь тысяцкого Рагуила, щедро наградив.

К стр. 29

на своихъ сребреныхъ брезѣхъ. Н. В. Шарлемань в одной из своих работ о „Слове“ пишет: „Донец прорезывает своим руслом меловые горы Артема, поэтому его вода содержит в себе много взмученного мела. Меловые горы встречал на своем пути и приток Донца Оскол. Содержащийся в воде мел, отлагаясь на отмелях и косах, окрашивает их в белый цвет. Освещенные солнцем, эти берега блестят, как «серебряные»“.

стрежаше его гоголемъ на водѣ, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрѣхъ. „Дважды упоминается в Слове нырковая утка — гоголь. Название дополняется цветовым признаком — «белый» (см. выше: «бѣлымъ гоголемъ на воду») и характерной повадкой («стрежаше его гоголемь на водѣ»). Охотники и птицеводы хорошо знают, что гоголь — одна из наиболее осторожных птиц: держась на открытой воде, он еще издали замечает человека и улетает, громко свистя крыльями. Точно так же чутки чайки, — повидимому, речные чайки, встречающие весною назойливыми криками всякого, кто приближается к реке. Весьма чутки и чрьняди на ветрѣхъ. Чернеть (Nyroca) — сборное родовое название нескольких видов нырковых уток (Fuligulinae)... Перечисленные птицы, по нашему пониманию, должны были предупреждать Игоря о приближении людей, когда он во время бегства отдыхал на берегу Донца («стрежаше»)“. (Н. В. Шарлемань. Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1949, стр. 113).

уношу князю Ростиславу. Князь Ростислав Всеволодович, сын Всеволода Ярославича, утонул в 1093 г. 22 лет от роду, переправляясь через реку Стугну (приток Днепра), на глазах у своего брата Владимира Мономаха.

Днѣпрь темнѣ березѣ плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславѣ. Этот плач матери Ростислава следующим образом описывается в „Повести временных лет“: „Ростислава же искавше обретоша в реце; и вземше принесоша ѝ Киеву, и плакася по немь мати его, и вси людье пожалиша си по немь повелику, уности его ради. И собрашася епископи и попове и черноризци, песни обычныя певше, положиша ѝ у церкви святыя Софьи у отца своего“ (Лаврентьевская летопись под 1093 г.).

Уныша цвѣты жалобою и древо с тугою къ земли прѣклонилось. Ср. выше: „ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось“. Сочувствие природы людскому горю, здесь и в других местах, отличается ярко выраженным народно-песенным характером.

- 464 -

полозие ползаша. Принимаем поправку Н. В. Шарлеманя — „полозие“ вм. „полозию“. „Полозие“, т. е. „полозы“, — вид крупной змеи, встречающийся в Приазовских степях. Принимаемое обычно разделение слова „полозию“ на „по лозию“ бессмысленно, так как сороки не ползают, тем более по лозине. Н. В. Шарлемань пишет: „«Полозие» и в настоящее время нередко встречается в Приазовских степях, а еще недавно, когда много было целинных степей, полозы водились в таком огромном количестве, что поселенцы бросали из-за них свои земли... Трудно вообразить, сколько их было в XII в., когда степь еще не была тронута человеком. Полозы, несмотря на свои крупные размеры (некоторые экземпляры доходят почти до двух метров в длину), быстро и бесшумно скользят среди степной травы. Автор „Слова“ с большим знанием природы использовал эту особенность полозов, чтобы подчеркнуть тишину в степи во время бегства Игоря: все животные молчали и, не нарушая тишины, «полозие ползаша только»“ (Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VI, М. — Л., 1948, стр. 121—122).

Дятлове тектомъ путь къ рѣцѣ кажутъ. Н. В. Шарлемань пишет: „Дятлы, преимущественно весной, вместо пения или иных звуков, издаваемых в брачную пору птицами, «барабанят» крепкими клювами по сухим веткам деревьев. Этот громкий характерный звук слышно еще издали, иногда на несколько километров. В степи деревья растут только в балках — долинах речек. Издали не видно речки, запрятавшейся в ложбине, не видно и деревьев, растущих по ее берегам, однако издали слышен стук, издаваемый дятлами. Понимая значение этого признака присутствия деревьев, а следовательно, и реки, Игорь во время бегства из плена легко находил путь к воде, к зарослям, в которых можно укрыться. На родине Игоря, на Черниговщине, леса растут на возвышенных местах, там по стуку дятла не найдешь реки. С повадками дятлов в степной местности автор мог познакомиться в плену или во время побега“ (Из реального комментария к „Слову о полку Игореве“. Труды Отдела древнерусской литературы, VII, М. — Л., 1949, стр. 115).

Млъвитъ Гзакъ Кончакови. Небезинтересно, что, согласно Ипатьевской летописи, Гзак и Кончак также ведут между собой диалог, нападая на Русь: „и бысть у них котора: молвяшеть бо Кончак: «Пойдем на Киевьскую сторону, где суть избита братья наша, и великый князь наш Боняк», а Кза молвяшеть: «Поидемь на Семь, где ся остале жены и дети, готов нам полон собран, емлем же городы без опаса»; и тако разделишася надвое“ (Ипатьевская летопись под 1185 г.). Это диалоги, разные по содержанию, однако и близкие внешне. В летописи XII—XIII вв. мы не встретим диалогов, подобных этим. Оба они ведутся одними и теми же людьми в разной, но схожей обстановке: во время преследования врагов (в первом случае русских вообще, во втором — Игоря Святославича).

- 465 -

К стр. 30

злачеными стрѣлами. Стрелы княжеские или ханские иногда богато украшались и золотились. В таком случае их, обычно, после боя разыскивали. Ср. в былине „Дюк Степанович“:

Почему те стрелки дороги?
Потому они дороги,
Что в ушах поставлено по тирону,
По камню по дорогу самоцветному;
А и еще у тех стрелок
Подле ушей перевивано
Аравитским золотом.
Ездит Дюк подле синя моря
И стреляет гусей, белых лебедей,
Перелетных, серых малых уточек;
Он днем стреляет,
В ночи те стрелочки сбирает.

(Древние Российские стихотворения, собранные
         Киршею Даниловым. М., 1933, стр. 16).

Аще его (Владимира Игоревича, — Д. Л.) опутаевѣ красною дѣвицею, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны дѣвице. Так оно и случилось. Сын Игоря Владимир женился на дочери Кончака, вернулся на Русь в 1187 г. с женой „и с дѣтятемь“ и здесь был обвенчан по церковному обряду (Ипатьевская летопись).

Рекъ Боянъ и Ходына, Святъславля пѣснотворца стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти: „Тяжко ти головы...“. Место это настолько испорчено, что не позволяет сколько-нибудь уверенно его исправить. Удовлетворительнее всего объясняется текст, если принять предложенное И. Е. Забелиным прочтение „ходы на“ (так в издании 1800 г. и в Екатерининской копии), как „Ходына“, и предположить в этом Ходыне певца вроде Бояна, а в „хоти“ видеть двойственное число от „хоть“ любимец (ср. это же слово в объяснении места „и с хотию на кров“). Это прочтение и принято нами в переводе. Слова Бояна и Ходыны противопоставлены разговору („стрекотанию“) Гзы и Кончака. — „Каган“ — титул владык хазарских и аварских, применялся иногда и к русским князьям в X—XI вв.

„Солнце свѣтится на небесѣ, Игорь князь въ Руской земли“: дѣвици поютъ на Дунаи, вьются голоси чрезъ море до Киева. Игорь ѣдетъ по Боричеву къ святѣй богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели. Возвращающихся из походов князей жители обычно встречали, выходя им навстречу, пением славы. Описание таких встреч в летописи встречается не один десяток раз. Так, например, в Лаврентьевской летописи говорится, что когда Изяслав Мстиславич вступал в 1146 г. в Киев, „выидоша противу ему множество народа и игумени с черноризци, и попове всего города Кыева в ризах“. В той же Лаврентьевской летописи рассказывается под

- 466 -

1176 г. о триумфальном въезде во Владимир Залесский князя Михалка Переяславского и Всеволода Юрьевича Суздальского. Перед ними вели захваченных ими колодников. Им навстречу вышли с крестами „игумени, и попове, и вси людье“. Характерную сцену встречи князя Даниила галичанами рисует Галицкая летопись: „и пустишася яко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жажющи воды ко источнику“. За ними выходят епископ и дворские. Князь едет прежде всего в главный храм города, „обличает победу“ свою и ставит свою хоругвь на главных воротах города (Ипатьевская летопись под 1236 г.). Возвращающихся с победою Даниила и Василька жители встречают пением славы: „и песнь славну пояху има“ (Ипатьевская летопись под 1236 г.). Пением славы встречали после победы Александра Невского и псковичи. Таким образом, здесь в „Слове“ изображена типичная картина возвращения князя: Игорь въезжает в город, ему поют славу, он едет прежде всего в храм. — Игорь вернулся из плена не в Киев. Он приехал в Новгород Северский. Оттуда отправился в Чернигов и только затем — в Киев. В „Слове“ отмечен приезд Игоря только в Киев. Автор видит в Игоре не местного новгород-северского князя, а одного из русских князей, а потому и отмечает его приезд именно в Киев — в центр Русской земли.

Дѣвици поютъ на Дунаи. В низовьях Дуная находились русские поселения. Еще Владимир Мономах „посажа посадники по Дунаю“ (Ипатьевская летопись под 1116 г.). Посадники Мономаха, впрочем, не смогли надолго закрепиться в дунайских городах. В XII и в XIII вв. в придунайские города (главным образом в Берлад) стекались недовольные, изгнанные и т. п. Воскресенская летопись XVI в. перечисляет в списке русских городов и города на нижнем Дунае. Память о русских городах на Дунае сохранялась, следовательно, и в XVI в. Упоминанием о пении девиц на Дунае автор „Слова“ подчеркивает радость по поводу возвращения Игоря в самых отдаленных уголках Руси, даже не входивших в состав ее независимых княжеств.

по Боричеву. Боричев взвоз (подъем), неоднократно упоминаемый в летописи, находился в Киеве приблизительно между современной Андреевской церковью, выстроенной В. Растрелли, и местом б. Михайловского Златоверхого монастыря.

къ святѣй богородици Пирогощей. Церковь богородицы Пирогощей была заложена в Киеве в 1132 г. и завершена в 1136 г. Так названа по иконе „Пирогощей“ (от греческого πυργωτισσα — „башенная“), привезенной из Константинополя в Киев вместе со знаменитой „Владимирской“. Икона Пирогощая до нас не дошла, а Владимирская находится сейчас в Третьяковской галерее в Москве.

К стр. 31

Аминь. Слово „аминь“ (от греческого αμην — „да будет так“, „истинно“) обычно ставится в конце древнерусских литературных произведений.