- 414 -
Слово о Полку Игоревѣ — единственный въ своемъ родѣ драгоцѣнный памятникъ древнѣйшей русской поэзіи, какъ художественной, такъ и народной. Оно до сихъ поръ остается не вполнѣ разъясненнымъ со стороны происхожденія и текста. Это — небольшая историческая поэма, записанная или составленная въ самомъ концѣ XII в. (ок. 1188 г.), по живымъ слѣдамъ событія. Ни имени автора поэмы, ни отрывковъ ея въ спискахъ, кромѣ одного, не сохранилось. Только лѣтописи подтверждаютъ достовѣрность событія, изображеннаго въ С., и намекаютъ на нѣкоторыя частности С., отразившіяся въ позднѣйшихъ памятникахъ — въ Задонщинѣ и др. Рукопись С. сгорѣла въ московскомъ пожарѣ 1812 г.; осталось только первое изданіе С., подъ заглавіемъ: «Ироическая пѣснь о походѣ на половцевъ удѣльнаго князя Новагорода-Сѣверскаго Игоря Святославича» (М., 1800). Въ концѣ книги приложены «Погрѣшности» и «Поколѣнная роспись россійскихъ великихъ и удѣльныхъ князей въ сей пѣсни упоминаемыхъ». Первое печатное извѣстіе объ открытіи С. явилось за границей, въ гамбургскомъ журналѣ «Spectateur du Nord» 1797 г. (октябрь). «Два года тому назадъ — писалъ неизвѣстный авторъ статьи изъ Россіи — открыли въ нашихъ архивахъ отрывокъ поэмы подъ названіемъ: «Пѣснь Игоревыхъ воиновъ», которую можно сравнить съ лучшими Оссіановскими поэмами». Въ «Историческомъ содержаніи пѣсни», составляющемъ предисловіе къ изданію 1800 г., повторены почти тѣже самыя выраженія. Изданіе 1800 г. появилось безъ всякихъ указаній на лицъ, трудившихся надъ чтеніемъ памятника, надъ его переводомъ, его подстрочными объясненіями, преимущественно съ исторической стороны, на основаніи «Россійской Исторіи» Татищева. Только на стр. VII предисловія, въ примѣчаніи, замѣчено, между прочимъ: «Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежитъ издателю сего (гр. Алексѣю Ивановичу Мусину-Пушкину), который, чрезъ старанія и просьбы къ знающимъ достаточно россійскій языкъ, доводилъ чрезъ нѣсколько лѣтъ приложенный переводъ до желанной ясности, и нынѣ по убѣжденію пріятелей рѣшился издать оной на свѣтъ». Теперь мы знаемъ, что гр. Мусинъ-Пушкинъ пріобрѣлъ рукопись съ С. о Полку Игоревѣ изъ Ярославскаго м-ря. Открывъ драгоцѣнный памятникъ, гр. Мусинъ-Пушкинъ сообщилъ о немъ знатокамъ палеографіи — Малиновскому, Бантышу-Каменскому и другимъ — и, разобравъ его, составилъ свой собственный списокъ, въ который ввелъ раздѣленіе словъ, предложеній, заглавныя буквы и пр. Съ этого списка, который постоянно исправлялся до выхода въ свѣтъ изданія 1800 г., были сдѣланы копіи. Одну изъ такихъ копій гр. Мусинъ-Пушкинъ поднесъ имп. Екатеринѣ II, и она дошла до насъ (копія эта издана акад. Пекарскимъ въ 1864 г. и г. Симони, болѣе исправно, въ 1889 г., въ «Др. и Трудахъ Москов. Археологич. Общества», XIII т.). Сохранились еще переводы С. о Полку Игоревѣ на русскій языкъ, съ замѣтками о нѣкоторыхъ чтеніяхъ оригинала, сравнительно съ текстомъ, приготовленнымъ для изданія 1800 г. (такъ назыв. бумаги Малиновскаго, отчасти описанныя Е. В. Барсовымъ въ его трудѣ о С. о Полку Игоревѣ; другой переводъ, съ замѣтками по рукописи Импер. Публичн. Библ. описанъ въ «Отчетѣ Импер. Публ. Библ., за 1889 г.», СПб., 1893 г., стр. 143—144). Послѣ потери оригинала С. о Полку Игоревѣ явились сообщенія о его особенностяхъ со словъ владѣльца и другихъ очевидцевъ. Свидѣтельства эти противорѣчивы, такъ какъ никто не позаботился скопировать образчикъ письма рукописи, описать ея особенности. Можно предполагать, что рукопись С. о Полку Игоревѣ относилась къ XVI в., писана была скорописью безъ раздѣленія словъ, съ надстрочными буквами и не свободна была отъ описокъ, ошибокъ, а, можетъ быть, и отъ пропусковъ или отъ измѣненія первоначальныхъ выраженій: такова судьба всѣхъ позднѣйшихъ списковъ древнерусскихъ памятниковъ литературы. Отсюда съ самыхъ первыхъ поръ изученія С. о Полку Игоревѣ тянутся въ научной литературѣ опыты болѣе или менѣе удачныхъ исправленій текста С. о Полку Игоревѣ. Лучшія изъ нихъ сдѣланы Дубенскимъ въ 1844 г., Тихонравовымъ въ 1866—1888 гг., Огоновскимъ въ 1876 г., Потебней въ 1878 г., Барсовымъ въ 1887—1890 гг., Козловскимъ въ 1890 г.
- 415 -
Не смотря на малую величину С. о Полку Игоревѣ, оно отличается разнообразіемъ и богатствомъ содержанія. Въ краткихъ и сжатыхъ выраженіяхъ изображаются не только событія несчастнаго похода на половцевъ новгородъ-сѣверскаго князя Игоря въ 1185 г., какъ объ этомъ повѣствуется въ лѣтописяхъ (въ двухъ редакціяхъ — южной и сѣверной, по Ипатьевской лѣтописи и по Лаврентьевской), но и припоминаются событія изъ княжескихъ междоусобій, походовъ и удачныхъ битвъ, начиная съ древнѣйшихъ временъ. Передъ нами какъ-бы народная исторія, народная эпопея, въ книжномъ изложеніи искуснаго древнерусскаго писателя конца XII в. Въ началѣ авторъ С. нѣсколько разъ обращается къ своимъ читателямъ и слушателямъ съ словомъ «братіе», напр.: «почнемъ же, братіе, повѣсть сію отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря». Затѣмъ слѣдуютъ такія же преданія о княжескихъ пѣвцахъ и о Боянѣ, какъ въ Начальной лѣтописи, а также о русскихъ племенахъ, набранныя изъ разныхъ сказаній и пѣсенъ; старыя словеса — пѣсни — противополагаются былинамъ позднѣйшаго времени. Есть здѣсь и намекъ на старинную соколиную охоту, и на пѣвцовъ-музыкантовъ съ киѳарами или гуслями: «Боянъ же, братіе, не 10 соколовъ на стадо лебедѣй пущаше, но своя вѣщія персты на живая струны въскладаше: они же сами княземъ славу рокотаху». Несомнѣнно, что до С. о полку Игоревѣ существовали устныя преданія о походахъ князей и ихъ единоборствахъ (въ родѣ нашихъ былинъ о богатыряхъ), подобно тому какъ въ С. представляется Мстиславъ храбрый, «иже зарѣза Редедю предъ пълкы Касожьскими». Эти преданія захватывали событія XI в., отъ стараго Владиміра I до Всеслава Полоцкаго († 1101 г.). Встрѣчаются неясныя воспоминанія о Троянѣ, котораго также касался Боянъ въ своихъ пѣсняхъ (едва-ли это римскій императоръ, или языческое существо, упоминаемое въ апокрифахъ, а скорѣе эпитетъ кого-либо изъ древне-русскихъ князей), отклики языческихъ преданій о Велесѣ — дѣдѣ пѣвцовъ, о Хорсѣ-солнцѣ, о Дажъ-богѣ — дѣдѣ русичей, о Дивѣ-лѣшемъ, о волкодлакахъ въ родѣ Всеслава Полоцкаго и пр. Лѣтописныя сказанія о бытѣ славянъ и князьяхъ-язычникахъ подтверждаютъ намеки С. на старыя слова трудныхъ повѣстей, на пѣсни. Игорь — глава полка (похода); его рѣчи руководятъ сѣверскихъ князей — братію и дружину. Игорь видитъ затменіе солнца и предчувствуетъ неудачу; но отчаянныя побужденія биться до смерти ободряютъ князя, и онъ вступаетъ въ златъ стремень. Походъ открывается. Неблагопріятныя знаменія преслѣдуютъ полкъ Игоревъ. Походъ намѣченъ далеко въ глубь степей къ морю, къ Сурожу, Корсуню и Тмуторокани. Поэтъ говоритъ обо всемъ этомъ кратко, картинами: кликомъ дива лѣшаго въ стягахъ полковъ, мракомъ ночи, воемъ звѣрей и скрипомъ половецкихъ телѣгъ, скрывающихся отъ русичей. Одна только ночь отдѣляетъ выступленіе въ походъ отъ первой битвы, обрисованной одними успѣхами и отдыхомъ Ольгова хоробраго гнѣзда, обогатившагося всякой добычей и задремавшаго въ полѣ. Съ пятницы по воскресенье, какъ и въ лѣтописномъ подробномъ сказаніи Ипатьевской лѣтописи, слѣдуютъ рѣшительныя битвы несчастнаго Игорева полка, окруженнаго въ полѣ незнаемомъ и безводномъ многочисленными половецкими полками. Единоборство князя Всеволода характеризуетъ храбрость русскихъ. Какъ герой Иліады, онъ посвѣчиваетъ своимъ золотымъ шлемомъ и гремитъ мечомъ по шеломамъ оварьскимъ половцевъ. Для него недороги ни раны, ни воспоминанія о Черниговѣ, о красавицѣ Глѣбовнѣ, о своемъ животѣ и о чести золотыхъ столовъ княжескихъ. Таковъ ярый туръ (вымершій европейскій быкъ) Всеволодъ. Но храбрость его тщетна на Каялѣ-рѣкѣ, подъ натискомъ всей земли половецкой. Такъ погибъ и предокъ Ольговичей, Игоря и Всеволода, Олегъ Гориславичъ († 1115), о которомъ пѣвецъ С. говоритъ въ стилѣ древняго эпоса: «Были вѣчи Трояни, минула лѣта Ярославля, были плъци Ольговы». Эти походы Олега вызываютъ у автора С. самыя тяжелыя, самыя грустныя воспоминанія: гибли князья, гибли люди въ усобицахъ и княжескихъ крамолахъ, раздавался звонъ мечей, полковъ, носились тучи стрѣлъ и вились надъ полями вороны и галки. Авторъ-кіевлянинъ, созерцая св. Софію въ Кіевѣ, переносится мыслію къ Каялу, гдѣ третій день шумитъ и звенитъ оружіе. Игорь заворачиваетъ полки, чтобы высвободить своего брата Всеволода; но уже полегли храбрые русичи на берегу быстрой Каялы (можетъ быть, нарицательное имя горестнаго мѣста, отъ половецкаго Каігы, Кайгу, или это Кагальникъ, Кальміусъ, Кальчикъ, Яла). Дѣйствіе полка Игорева кончено: «ничить трава жалощамчи, а древо съ тугою къ земли преклонилось». Далѣе въ С. идутъ плачи по павшимъ, замѣчанія о дальнѣйшемъ движеніи половцевъ на русскую землю, воспоминанія объ усобицахъ и успокоеніе на кіевскомъ великомъ князѣ Святославѣ. Авторъ С. объясняетъ нынѣшнія печали, стоны Кіева и напасти Чернигова неблагоразуміемъ молодыхъ князей, ихъ спорами за чужое, ихъ крамолами. Контрастъ поразителенъ съ недавней удачей вел. князя Святослава надъ половцами въ 1184 г.: «наступи на землю половецкую, притопта холмы и яруги, взмути рѣки и озера, иссуши потоки и болота, а поганаго Кобяка (хана половецкаго) изъ лукоморья яко вихрь выторже и падеся Кобякъ въ градѣ Кіевѣ, въ гридницѣ Святославли». Мѣсто дѣйствія С. переносится въ Кіевъ. Иностранцы (нѣмцы, венеціанцы, греки и мораване) живо сочувствуютъ удачамъ Святослава и несчастію Игоря. Слѣдуетъ сонъ вел. князя Святослава, объясненіе его боярами и золотое слово Святослава. Здѣсь, въ снѣ Святослава, находится трудно объяснимое, испорченное мѣсто, какихъ еще нѣсколько встрѣчается и далѣе. Снилось князю въ теремѣ златоверхомъ, что треснула балка надъ нимъ, закаркали вороны и понеслись къ морю съ Оболони. А самого князя стали приготовлять къ погребенію: одѣли черный паполомой на тесовой кровати, стали оплакивать синимъ виномъ
- 416 -
съ горемъ смѣшаннымъ, стали сыпать крупный жемчугъ — слезы на лоно. И сказали бояре князю: горе твое отъ того, что два сокола слетѣли съ золотого стола отцовскаго; соколовъ захватили въ желѣзныя путины и припѣшали имъ крылья. Четыре князя попались въ плѣнъ: Игорь, Всеволодъ, Олегъ и Святославъ. Рѣчь бояръ переходитъ въ образный, картинный плачъ: «тьма свѣтъ покрыша, снесеся хула на хвалу, тресну нужда на волю, готскія дѣвы запѣли на берегу Синяго моря, позванивал русскимъ золотомъ». Тогда великій князь Святославъ изрекаетъ свое «золотое С.», упрекая Игоря и Всеволода за излишнюю самонадѣянность. И всталъ бы великій князь за обиду за свое гнѣздо; но онъ уже знаетъ, какъ стонетъ подъ саблями половецкими Владиміръ Глѣбовичъ. И вотъ не то Святославъ, не то авторъ С. о полкѣ Игоревѣ призываетъ и крупныя силы современной Руси, и слабыхъ, но мужественныхъ князей: великаго князя Всеволода и его близкихъ Глѣбовичей, затѣмъ Ростиславичей, Рюрика и Давида, могущественнаго Ярослава Осмомысла Галицкаго и знаменитаго Романа съ Мстиславомъ (Романъ волынскій). Авторъ еще разъ съ горемъ вспоминаетъ Игоря и снова призываетъ Мстиславичей и племя Всеслава, останавливаясь всего болѣе на этомъ героѣ пѣсенъ Бояна. Все это — удалые воители: Ярославъ Черниговскій со степняками кликомъ полки побѣждаетъ; Всеволодъ веслами можетъ раскропить Волгу, а Донъ вычерпать шлемами; Рюрикъ и Давидъ не боятся съ своими дружинами ни ранъ, ни крови, плавая въ ней золотыми шеломами; Ярославъ Галицкій носится съ своими желѣзными полками по Дунаю, подступаетъ къ Кіеву, борется съ степняками; Романъ и Мстиславъ страшны для Литвы и половцевъ. Фигура полоцкаго князя Всеслава обрисовывается въ его дѣйствіяхъ по отношенію къ Кіеву и Новгороду. Въ Кіевѣ Всеславъ слышитъ звонъ колоколовъ св. Софіи; вспоминается какая-то крѣпкая связь съ старымъ Владиміромъ, когда не было розни между княжескими стягами. Все исчерпано авторомъ С. для призыва къ отмщенію обиды Игоря — и наконецъ слѣдуетъ его возвращеніе. Пребываніе его въ плѣну совершенно оставлено въ сторонѣ. Ни слова нѣтъ о другихъ плѣнныхъ князьяхъ, о дѣйствіяхъ половцевъ о вел. князя кіевскаго. Игорь остается главнымъ дѣйствующимъ лицомъ, съ своей женой, которая предчувствуетъ его возвращеніе, оплакивая, по дошедшей до нея вѣсти, пораженіе полка и раны мужа. Плачъ Ярославны считается однимъ изъ самыхъ поэтическихъ мотивовъ С. На городскомъ забралѣ, въ Путивлѣ (недалеко отъ Курска), Ярославна рано плачетъ: «полечю зегзицею (кукушкою) по Дунаю, омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ, утру князю кровавыя его раны». Она обращается къ вѣтру, къ Днѣпру Словутичу, къ свѣтлому, тресвѣтлому солнцу. Вѣтеръ развѣялъ ея радость по ковылію, Днѣпръ можетъ только нести ея слезы до моря, а солнце въ полѣ безводномъ русичамъ жаждою луки стянуло (они безсильны натянуть лукъ), горемъ имъ тулы съ стрѣлами заткнуло. Богъ не оставляетъ праведника въ рукахъ грѣшниковъ, говоритъ лѣтописное сказаніе объ Игорѣ — а по С. о Полкѣ Игоревѣ «Богъ путь кажетъ Игореви изъ земли Половецкой въ землю русскую». Авторъ какъ будто самъ пережилъ бѣгство изъ плѣна отъ степняковъ: онъ помнитъ, съ какимъ трепетомъ и ловкостью выбирался Игорь, подъ условный свистъ вѣрнаго человѣка, съ конемъ за рѣкой, какъ пробѣгалъ онъ степи скрываясь и охотой добывая себѣ пищу, перебираясь по струямъ Дона. Автору С. припоминается пѣсня о безвременной смерти юноши князя Ростислава, брата Владиміра Мономаха (событіе, случившееся за 100 лѣтъ до похода Игоря): оплакиванія погибшихъ были какъ-бы выдающимися пѣснями и сказаньями русскаго народа. Ѣздятъ Гзакъ съ Кончакомъ на слѣду бѣглеца и примиряются съ бѣгствомъ Игоря, какъ стараго знакомаго, который, при случаѣ, явится близкимъ человѣкомъ для степняковъ и по браку, и по языку, а иногда и по обычаямъ. Но Игорь ближе всего къ русской землѣ, что предчувствуетъ Гзакъ. Быстро переноситъ авторъ С. Полку Игоревѣ своего героя изъ степей въ Кіевъ, на радость странамъ-городамъ. «Игорь ѣдетъ по Боричеву (нынѣшній Андреевскій спускъ) къ святѣй Богородици Пирогощей (храмъ, находившійся на Подолѣ)». Заключительнымъ словомъ къ князьямъ еще плѣннымъ и въ погибшей дружинѣ заканчивается С. Таково содержаніе С. о Полку Игоревѣ. Трудно разобраться въ вопросахъ о мѣстѣ происхожденія С., его авторѣ, его связи съ древнерусской литературой и съ иноземными подобными произведеніями. Подлинность С. о Полку Игоревѣ не подлежитъ сомнѣнію: оно имѣетъ много параллелей въ древнерусской литературѣ и народной словесности. Сказанія о Мамаевомъ побоищѣ или такъ назыв. Задонщинѣ, Повѣданія представляютъ въ своемъ составѣ мозаику изъ С. о Полку Игоревѣ — подборъ отдѣльныхъ выраженій и фразъ. Въ лѣтописяхъ встрѣчаются соотвѣтствующія выраженія, какъ и въ переводныхъ славяно-русскихъ повѣстяхъ, хроникахъ и т. п. Съ русской народной словесностью С. о Полку Игоревѣ имѣетъ много общаго, начиная съ внѣшнихъ средствъ выраженія (эпитетовъ, сравненій, параллелизма и проч.) до образовъ природы, снотолкованій, причитаній, запѣвовъ, заключеній, изображенія смерти и пр. Южное происхожденіе С. — быть можетъ въ Кіевской Руси, даже въ самомъ Кіевѣ, — вытекаетъ изъ заключенія С., изъ восторженнаго отношенія автора къ велик. кн. кіевскому Святославу, изъ любви къ Кіеву, къ его горамъ. Южная природа степей у Дона и Донца, съ мягкими мглами по берегамъ, кишѣвшимъ всякими птицами, по степнымъ балкамъ со всякими звѣрями, съ безводьемъ голыхъ степныхъ равнинъ, со скрипомъ телѣгъ степняковъ, за которыми слѣдятъ русскія дружины на коняхъ и пѣшіе, съ развѣвающимися стягами — эта картина даетъ ясное понятіе о прочувствованныхъ живыхъ впечатлѣніяхъ автора. Онъ хорошо знакомъ не только съ роднымъ Кіевомъ, но и съ другими русскими землями — княжествами. Необходимо
- 417 -
предположить также, что пѣсни и сказанія о князьяхъ-герояхъ сѣвера и юга были общимъ достояніемъ древней Руси: поэтому у нашего автора С. были предшественники, и не одинъ только Боянъ. Однако, личность автора С. о Полку Игоревѣ не легко очертить болѣе или менѣе опредѣленно. Едва-ли мы можемъ признать въ немъ духовное лицо, еще менѣе — монаха. Можно предполагать, что этотъ поэтъ-историкъ жилъ при княжескомъ дворѣ въ Кіевѣ, бывалъ и у другихъ князей. Это былъ, вѣроятно, одинъ изъ тѣхъ княжескихъ дьяковъ, которые вносили въ лѣтописи живыя свѣдѣнія о походахъ, знали и красивыя выраженія, умѣли къ мѣсту употребить народную или книжную пословицу. «Отніе мужи», раздававшіе похвалы мужественнымъ князьямъ послѣ удачныхъ походовъ, умѣли, конечно, цѣнить живое слово поэта, какимъ былъ, по словамъ автора С., предшественникъ его, «вѣщій Боянъ». Что это былъ не начетчикъ, не книжникъ — видно изъ множества упоминаній самого С. о пѣсняхъ, о славѣ, какъ о пѣснѣ князъямъ. Повидимому, нанося С. на хартію, авторъ не зналъ, какъ назвать его: книжнымъ ли С., повѣстью, или просто славной пѣснью. Онъ пробовалъ разные размѣры, переходилъ отъ прозаической рѣчи украшенной лѣтописной повѣсти (во вступленіяхъ) къ пѣснѣ (съ риѳмами, съ повтореніями, съ опредѣленнымъ стихотворнымъ размѣромъ), и, увлекаясь послѣдней, создавалъ новое художественное произведеніе. Гдѣ, кромѣ С., такія обращенія къ князьямъ — личныя, возбуждающія, волнующія участниковъ всѣхъ этихъ безконечныхъ движеній русскихъ дружинъ по Руси и степямъ? Гдѣ такое знаніе всего перечувствованнаго въ походѣ, пережитаго княжимъ мужемъ-дружинникомъ, народомъ, поглощеннымъ военными безпокойствами, лишеннымъ обезпеченныхъ условій земледѣльческой и торговой дѣятельности? Раздѣляя со всякимъ удалымъ княземъ стремленіе «поискать путей отцовъ и дѣдовъ», «либо добыть копьемъ, либо сложить голову», авторъ С. умѣрялъ этотъ безразсудный нерѣдко пылъ князей-рыцарей мудрыми соображеніями о единеніи силъ русскихъ земель противъ поганыхъ степняковъ, противъ иноземныхъ нападеній. Этотъ идеалъ лучшихъ людей XI—XII вв. былъ для удѣльной эпохи опорой въ года несчастій. Таковъ политическій идеалъ автора. Конечно, это не былъ князь, въ родѣ писателя Владиміра Мономаха; скорѣе это былъ дружинникъ, которому и принадлежитъ живое слово: «а мы уже дружина жадни веселія». Этимъ веселіемъ, при всѣхъ несчастныхъ событіяхъ, изображаемыхъ въ С., характеризуются и Боянъ, и авторъ С., восхищающійся звономъ славы въ Кіевѣ, молодецкой соколиной охотой, всѣмъ тѣмъ, отъ чего отворачивался древнерусскій нравоучитель и духовный писатель. Авторъ сочувствовалъ горю народа отъ тягостей войны, но увлекался представленіями объ удачѣ на походѣ, о добычѣ и золота, и серебра, и тканей Цареграда. Это было старинное влеченіе еще язычника Святослава или тотъ идеалъ безпокойной княжеской дружины, спорившей и съ князьями, и между собой изъ-за раздѣла добычи. Таковъ нравственный идеалъ нашего автора. Но онъ былъ и христіанинъ, вѣрившій въ помощь Бога, въ заступленіе кіевскихъ святынь, къ которымъ прибѣгалъ новгородъ-сѣверскій князь. Что онъ не былъ монахомъ, видно и изъ того, что нѣтъ упоминанія о кіевскихъ монастыряхъ, о славной Печерской лаврѣ, а только о городской церкви Пирогощей. Какъ же уживалась съ его вѣрованіями мысль о старыхъ языческихъ божествахъ? Было-ли это то двоевѣріе, которое невольно возникало въ опасныхъ положеніяхъ у еще нетвердаго, односторонняго мечтателя? Этотъ мечтатель часто имѣлъ такого товарища, какъ сыроядецъ половецъ; онъ не имѣлъ еще времени разобраться въ вѣрованіяхъ, унаслѣдованныхъ отъ отцовъ и дѣдовъ и раздѣляемыхъ степнякомъ. Но былъ и другой путь примиренія старыхъ вѣрованій съ внѣшнимъ отношеніемъ къ христіанству и духовенству — это пѣсни или народныхъ пѣвцовъ, или дружинныхъ, шедшія изстари. Наконецъ, можно предположить, что авторъ С. воспользовался, такъ сказать, обломками стараго эпоса для построенія своего произведенія. При всей неопредѣленности общественнаго положенія автора, можно предполагать, что ему было мѣсто въ княжескомъ теремѣ или въ шатрахъ при попойкахъ, сопровождавшихся всякой музыкой и потѣхами стараго русскаго князя и его дружины. Авторъ зналъ и женскія пѣсни, оплакивающія погибшихъ на войнѣ, или сопровождамыя веселымъ позваниваніемъ золота. Когда С. попало въ книгу (если мы предположимъ, съ нѣкоторыми изслѣдователями его, первоначальную устную пѣсенную основу), оно должно было украситься привычными образцами «повѣсти, С.». Гдѣ искать этихъ образцовъ? Когда мы читаемъ византійскихъ историковъ и хронографистовъ (Георгія инока, Амартола, Малалу, Манассію, даже поздняго Зонару), писавшихъ и поэтическимъ стилемъ (Хроника Манассіи), мы находимъ соотвѣтствія въ мѣткихъ выраженіяхъ ромейскихъ полководцевъ («напоить коней струями Ефрата»: ср. въ С. «любо испити шеломомъ Дону»), въ библейскихъ уподобленіяхъ я даже въ гомеровскихъ пріемахъ (которые могли дойти до автора С. черезъ переводныя повѣсти о Троянской войнѣ, черезъ ученыхъ византійскихъ историковъ, пользовавшихся литературными пріемами Гомера). Однако, цѣльной подобной поэмы мы не находимъ ни въ византійской литературѣ (интересныя и цѣнныя сопоставленія С. о Полку Игоревѣ съ византійской повѣстью о Дигенисѣ-Акритѣ сдѣланы проф. В. Ѳ. Миллеромъ), ни въ южнославянской. Во всякомъ случаѣ, авторъ С. читалъ переводную литературу (хотя-бы повѣствовательную) и, конечно, лѣтописную свою. Недаромъ онъ назвалъ свою пѣсню «С., повѣстью» и отличилъ ее отъ пѣсней Бояновыхъ. Книжное происхожденіе С. проявилось и въ складѣ его, въ размѣщеніи частей С., разнообразныхъ, не подчиняющихся обычному складу повѣствованія объ одномъ походѣ и его подробностяхъ. Это, какъ будто, цѣлая поэтическая лѣтописная
- 418 -
повѣсть, стремящаяся вставить въ сказаніе о событіяхъ Новгородъ-сѣверской земли подходящія событія другихъ княжествъ. Книжные элементы отражаются и въ языкѣ С., рядомъ съ народными чертами стариннаго русскаго языка. Вслѣдствіе частой переписки С., въ дошедшемъ до насъ спискѣ, утратило свои первоначальныя черты, окрасилось особенностями новгородско-псковского города (шизымъ, вѣчи, лучи, русици, дивицею и пр.); но и теперь еще оно отражаетъ древнѣйшія черты русскаго литературнаго языка XII ст. Въ общемъ, это языкъ лѣтописей, поученія Владиміра Мономаха. Въ С. не мало затруднительныхъ мѣстъ, вслѣдствіе порчи текста. Почти каждое такое мѣсто не разъ подвергалось истолкованіямъ. Самымъ прочнымъ способомъ при толкованіи этихъ темныхъ мѣстъ С. являются палеографическія возстановленія, напр. посредствомъ гаплографіи (объясненія Козловскаго въ 1890 г.).
Литература С. о Полку Игоревѣ. Общіе обзоры этой литературы — въ трудахъ Е. В. Барсова, «С. о Полку Игоревѣ» (1887—89); И. М. Жданова, «Литература С. о Полку Игоревѣ» (1880); П. В. Владимірова, «С. о Полку Игоревѣ» (вып. I, Кіевъ, 1894). Первыя стихотворныя переложенія С. принадлежатъ Сѣрякову (1803), Палицыну (1808), Язвицкому (1812) и Левицкому (1813). Въ «Исторіи Государства Россійскаго» (1816) Карамзинъ, видѣвшій подлинную рукопись, далъ пересказъ содержанія С. и нѣкоторыя объясненія его въ примѣчаніяхъ. Въ 1819 г. вышелъ переводъ С., съ примѣчаніями и перепечаткой текста, Пожарскаго. Въ трудѣ Грамматина 1823 г. («С. о полку Игоревѣ. Ироическая поэма и пр.») мы впервые встрѣчаемся съ поправками текста С. по изд. 1800 г. Въ журнальныхъ статьяхъ 30-хъ, 40-хъ и даже 50-хъ годовъ (Каченовскаго, Бѣликова, Давыдова, Сенковскаго и др.) выражаются скептическія мнѣнія о подлинности С., составленнаго, будто-бы, образованнымъ русск. авторомъ XVIII в. или ученымъ схоластикомъ кіевской школы XVII в. Тогда-же въ защиту подлинности С. пишутъ Бутковъ и Максимовичъ (III т. «Собранія сочиненій» М. А. Максимовича, 1880). Максимовичъ первый сравнилъ многія мѣста С. о Полку Игоревѣ съ народной поэзіей, преимущественно съ малорусскими пѣснями. Въ 1838 г. Снегиревъ перепечаталъ С. въ «Русскомъ Историческомъ Сборникѣ» (3 т.) и при немъ «Повѣданіе о побоищѣ вел. кн. Димитрія Ив. Донскаго», «С. о житьи и о преставленіи вел. кн. Димитрія Ив. царя русскаго». Въ 1841 г., въ «Сказаніяхъ русскаго народа», Сахаровъ сдѣлалъ подробный обзоръ изданій, переводовъ и изслѣдованій С. о полку Игоревѣ. Въ томъ же году С. коснулся Бѣлинскій, по поводу «Древнихъ россійскихъ стихотвореній» и «Сказаній русскаго народа». Въ 1842 г. Вельтманъ помѣстилъ замѣтки о С. въ «Москвитянинѣ» («Мнѣніе о Боянѣ, какъ Янѣ Вышатичѣ лѣтописномъ»). Шевыревъ разсмотрѣлъ С. въ 10-й лекціи «Исторіи русск. слов.» (1845 г.). Въ 1844 г. Дубенскій издалъ «С. о Полку Игоревѣ, объясненное по древнимъ письменнымъ памятникамъ»; при изданіи приложенъ полный словарь словъ, встрѣчающихся въ С. Буслаевъ въ 1842 г. объяснилъ Трояна изъ «Сербской сказки о Троянѣ» («Москвитянинъ», № 11; первая печатная статья Буслаева). Ему принадлежатъ и другія статьи о С. (напр. «Объ эпическихъ выраженіяхъ украинской поэзіи», «Русская поэзія XI и начала XII в.»). Въ 1846 г. появились «Примѣчанія на С. о Полку Игоревѣ» Н. Г. (Николая Гербеля), съ интереснымъ предисловіомъ. Въ 1850 г. Гербель напечаталъ свой собственный стихотворный переводъ С. о Полку Игоревѣ, ранѣе котораго такіе же переводы издали Деларю (1839 г.), Минаевъ (1846 г.) и Мей (1850 г.). Деларю перелагалъ С. гекзаметрами, Мей — народнымъ сказочнымъ размѣромъ, а Гербель старался приблизиться къ разнообразію рѣчи и размѣра подлинника. Князь Павелъ Вяземскій въ 1851 г. предложилъ оригинальныя «Замѣчанія на С. о Полку Игоревѣ», въ которыхъ проводилъ мысль о вліяніи Гомера на С.; въ 1875 г. онъ же издалъ цѣлую книгу «Замѣчаній на С. о Полку Игоревѣ», съ приложеніемъ картъ, снимковъ и пр. Эрдманнъ и Березинъ («Москвитянинъ», 1854) объяснили восточныя слова въ С. о Полку Игоревѣ. Соловьевъ въ 1853 г., въ «Исторіи Россіи», первый высказалъ предположеніе о спутанности текста С. и о пропускахъ въ немъ сказаній о Владимірѣ Мономахѣ. Срезневскій въ 1858 г. («Извѣстія Академіи Наукъ по отдѣленію русскаго языка и словесности», VI т.) издалъ сводный текстъ Задонщины, съ интересными объясненіями, касающимися С. о Полку Игоревѣ. П. Н. Полевой въ 1864 г. сравнилъ С. съ запдано-европейскими поэмами въ «Опытѣ сравнительнаго обозрѣнія древнѣйшихъ памятниковъ народной поэзіи германской и славянской». Ор. Миллеръ, въ «Опытѣ историческаго обозрѣнія русской словесности» (1865), разобралъ внутреннее содержаніе С. Образчикомъ произвольныхъ гаданій о С. является 2-е изд. труда Вельтмана: «Слово объ ополченіи Игоря Святославича» (1866). Бестужевъ-Рюминъ въ 1868 г., въ извѣстномъ трудѣ: «О составѣ русскихъ лѣтописей», внимательно разсмотрѣлъ лѣтописныя сказанія о походѣ Игоря 1185 г. Пекарскій въ 1864 г. открылъ въ государствен. архивѣ, среди бумагъ изъ кабинета имп. Екатерины II, списокъ С. о Полку Игоревѣ, сдѣланный до печатнаго изд. Тихонравовъ два раза (1866 и 1868) издалъ «С. о Полку Игоревѣ», съ исправленіями текста, палеографической критикой, комментаріями и словаремъ. Буслаевъ и Макушевъ въ «Журналѣ Мин. Нар. Просв.», 1867 г. (февраль), Коршъ — въ «Моск. Унив. Изв.» (1865—67, № 2) помѣстили критическіе разборы на изд. Тихонравова. Буслаевъ высказался за сокращенное изданіе текста С. о Полку Игоревѣ для учащихся, въ виду трудности истолкованія испорченныхъ и мало разъясненныхъ мѣстъ. Эрбенъ въ 1870 г. издалъ «Dvé zpěvů staroruských tôtiž: O výpravě Igorově a Zadonstina» (Прага, 1869). Н. А. Лавровскій написалъ по поводу книги Эрбена интересную критическую статью въ «Журн. Мин. Нар. Пр.» (1870 г., октябрь). Въ 1870 г.
- 419 -
А. Н. Майковъ напечаталъ стихотворный переводъ, съ примѣчаніями, въ журналѣ «Заря». Изъ изданій, пытавшихся разложить С. о Полку Игоревѣ на стихи, замѣчательно изд. Малашева 1871 г. Бицынъ далъ переводъ С., съ интересными объясненіями («Рус. Вѣстн.», 1874, г., февр.). Особымъ изданіемъ явился трудъ проф. Огоновскаго: «С. о Полку Игоревѣ» (Львовъ, 1876). Бо̀льшую часть книги составляютъ поясненія-примѣчанія. Во введеніи указана литература предмета и объяснено значеніе С. Въ 1877 г. кн. Павелъ Вяземскій пытался дать возстановленный текстъ С. о Полку Игоревѣ, подъ названіемъ «С. о Полку Игоревѣ. Изслѣдованіе о варіантахъ». Проф. А. И. Смирновъ далъ въ 1877 г. обширное изслѣдованіе С. о Полку Игоревѣ, въ которомъ представилъ разборъ всей литературы С. и его изслѣдованіе въ разнообразныхъ отношеніяхъ. Въ 1877 г. проф. В. Ѳ. Миллеръ издалъ «Взглядъ на С. о Полку Игоревѣ», въ которомъ провелъ впервые мысль о заимствованіяхъ всего миѳологическаго въ С. изъ южнославянскихъ сказаній и поэмъ, какъ оригинальныхъ, такъ и переводныхъ съ греческаго (поэма о Дигенисѣ). По этому взгляду все русское С. есть только подражаніе недошедшему до насъ поэтическому произведенію изъ Византіи. Взглядъ Миллера вызвалъ множество статей: акад. А. Н. Веселовскаго въ «Журналѣ Мин. Нар. Просв.» (1877 г., августъ), О. Ѳ. Миллера и особенно проф. Потебни въ «Филологическихъ Запискахъ», 1877—1878 г. Трудъ Потебни даетъ текстъ С., съ исправленіями, и обширные комментаріи. Потебня возстановляетъ предполагаемое правописаніе памятника XII в. и сравниваетъ С. съ народными пѣснями. Подъ вліяніемъ труда Потебни явились работы Андріевскаго по возстановленію текста С.: «Изслѣдованіе текста пѣсни Игорю Святославичу» (Екаторинославъ, 1879—1880). Мальшевскій, въ «Журналѣ Мин. Нар. Просв.» 1879 г., напечаталъ замѣтку: «Къ вопросу объ авторѣ С. о Полку Игоревѣ», въ которой примкнулъ ко взгляду Н. О. Миллера. Д. И. Иловайскій далъ нѣсколько толкованій С. въ своей «Исторіи Россіи» (1880 г.). Проф. Голубинскій оригинально истолковалъ значеніе С., умаливъ его достоинство. Проф. И. Н. Ждановъ («Литература С. о Полку Игоревѣ», 1880) далъ обзоръ предмета и исправленія нѣкоторыхъ мѣстъ С. Исправленный текстъ С. съ разными перестановками пытался дать Прозоровскій («Новый опытъ объяснительнаго изложенія С. о Полку Игоревѣ», 1881). Историки Сѣверской земли, проф. Багалѣй и Голубовскій, коснулись С. съ исторической стороны. П. В. Голубовскій посвятилъ С. замѣчанія и въ другомъ своемъ трудѣ: «Печенѣги, Торки и Половцы» (1884). Попытку объяснить темныя мѣста С. сдѣлалъ Гонсіоровскій въ 1884 г. («Журн. Мин. Нар. Просв.», февраль). Галицкіе ученые Партыцкій и Петрушевичъ пытались разъяснить отдѣльныя выраженія С., но не всегда удачно. Самый выдающійся трудъ, какой только появлялся до сихъ поръ о С., принадлежитъ Е. В. Барсову: «С. о Полку Игоревѣ, какъ художественный памятникъ кіевской дружинной Руси» (3 т., 1887—1890). Въ немъ разобрано С. со всѣхъ сторонъ, съ привлеченіемъ новыхъ матеріаловъ. Въ 1890 г. Козловскій помѣстилъ въ «Древностяхъ и Трудахъ Моск. Археол. Общ.» (XIII т.) интересную статью: «Палеографическія особенности погибшей рукописи С. о Полку Игоревѣ». Въ этомъ же изданіи г. Симони напечаталъ текстъ архивной или екатерининской рукописи С., съ самыми подробными замѣчаніями. Въ 1892 г. А. В. Лонгиновъ напечаталъ «Историческое изслѣдованіе сказанія о походѣ Сѣверскаго князя Игоря Святославича на Половцевъ въ 1185 г.» (разборъ его въ «Десятомъ присужденіи Пушкинскихъ премій, въ 1895 г.»; авторомъ разбора, П. Владиміровымъ, предложены нѣкоторыя новыя чтенія затруднительныхъ мѣстъ). Въ 1894 г. появился 1-й выпускъ лекцій П. Владимірова о «С. о Полку Игоревѣ».
П. Владиміровъ.