Н. В. ШАРЛЕМАНЬ

Заметка к тексту «Растѣкашется мыслію по древу» в «Слове
о полку Игореве»

Неудачной попыткой применения природоведческого анализа в толковании «Слова» мы считаем новое объяснение слова «мысль», предложенное Н. М. Егоровым.1 Предположив, что все три образа во фразе: «растѣкашется мыслію по древу, сѣрым вълком по земли, шизым орлом под облакы» взяты из природы, автор считает, что «мыслію» значит «мышью», а так как летяга и белка, предлагавшиеся некоторыми авторами в объяснение слова «мышь», по мнению Егорова, неприемлемы, как зверьки якобы северных лесов, то он предлагает новое толкование: «мысль» — мышь, более точно — лесная мышь (Duromus nitedula). Прежде всего вносим поправку. Dyromys nitedula вовсе не мышь, а совершенно другой вид, мало известный ночной зверек — лесная соня, к которой глагол «растекаться» неприменим: она не бегает, а довольно медленно лазит по коре и ветвям деревьев. Соня, как и ранее предложенные белка и летяга, — неудачные конъектуры. Еще А. С. Пушкин2 правильно понял смысл фразы «растѣкашется мыслію по древу». Это место он считал «примером того, каким образом слагали песни в старину».

В сочетании с «древом» «мысль» в «Слове» является метафорой. Ее удачно раскрыл еще в конце прошлого века М. Халанский.3 «„Мысленно древо“ или просто древо в приведенной фразе, — пишет он, — синоним гуслей. В англо-саксонской поэзии арфа, под аккомпанемент которой певцы сказывали свои песни, называлась древом веселия». Далее М. Халанский отмечает, что в памятниках письменности в фольклоре слово «мысль» порою служит синонимом названия «гусли». В б. Курской губернии он записал песню, напев которой звучал:

Поиграйте гусли-мысли,
А я вам песенку скажу.

Правильность предложенного объяснения можно доказать рядом примеров. В «Толковом словаре» В. Даля, в материалах к слову «гусли», читаем: «Гусли — мысли мои, песня — думка моя!». По-видимому, этот запев был широко распространен среди гусляров. По свидетельству Н. Телешова,4 поэт Скиталец (С. Г. Петров), сын певца-гусляра и сам певший под аккомпанемент гуслей, начинал свои песни словами: «Эй вы гусли-мысли!».

42

«Растекаться мыслью по древу, — пишет М. Халанский, — значит разбегаться мыслью по гуслям, по струнам, соображая слова песни и мелодию, и беря первые аккорды, как поют теперешние бандуристы. „Скача, славию, по мысленну древу“ характеризует самую игру на гуслях нашего певца-соловья сравнением быстроты и ясности переборов по струнам с пляской вещих перстов на гуслях: скача, т. е. пляша, соловей, по гуслям».5

Что слово «древо», или дерево, и даже доска служили порою метафорой струнного музыкального инструмента, легко убедиться по давнему русскому фольклору, в котором гусли иногда называются «доскою гусельною». Например:

Поднеси-тко мне-ка платье скоморошкино,
Принеси-тко мне доску гусельную!

или

Ты свет государыня моя матушка!
А дай-ко мне доску гусельную.6

Гусли на немецком языке носят название «Hackbrett».

Несмотря на убедительный материал в пользу гуслей, мы склонны под «мысленным древом» «Слова» понимать не гусли, а южную лютню. Название этого струнного щипкового музыкального инструмента в переводе с арабского языка буквально значит «дерево».7 Лютня из древнего Египта попала в Финикию, Малую Азию, Иран, Аравию, в арабские страны, на Кавказ, к славянским народам Балканского полуострова и в места, прилегающие к Черному морю.8 Если вспомнить, что на стенописи южной башни Софии Киевской изображен музыкант, играющий на лютнеподобном инструменте, который Н. П. Кондаков9 считал бандурой, то можно предположить, что «мысленно древо», на «живая струны» которого «въскладал своя вѣщіа пръсты» Боян, была лютня, впоследствии превратившаяся в бандуру или кобзу (греческая «пандура», турецкая «кобуц»).

Смущающие Н. М. Егорова образы «сѣрого волка» и «шизого орла» — попросту уподобления песнотворчества в древности. Как известно, эти образы были эмблемами Аполлона-кифареда (Аполлона-Люция греков и Аполлона-Сорануса римлян). Эти метафоры, конечно, были известны высокообразованному автору «Слова».

Толкования слов «древо» и «мысль», предложенные М. Халанским, тем правдоподобнее, если вспомнить, что в «Слове» неоднократно показан процесс пения и игры Бояна на струнном инструменте, но сам инструмент прямо не назван.

Предложенную М. Халанским аналогию игры на струнном инструменте древности с игрой на бандуре мы считаем очень удачной. Кто наблюдал начало игры на бандуре одиночных бандуристов или кобзарей и лирников на лире, тот мог убедиться, что они перед началом пения несколько мгновений сосредоточенно смотрят на свой инструмент, а слепые музыканты поднимают свое лицо к небу, затем начинают перебирать струны («скача, славию, по мысленну древу») и тогда лишь начинают петь.

—————