276

А. В. СОЛОВЬЕВ

РУСИЧИ И РУСОВИЧИ

А. Мазон, стремясь доказать поддельность «Слова о полку Игореве», заподозрил как «анормальные» формы «Днепр Словутичь» и «Русичи». О форме «Словутич» подробно было сказано выше — в статье Н. М. Дылевского (стр. 195—196), что же касается формы «Русичи», то А. Мазон утверждает, что «множественное число „русичи“, фигурирующее несколько раз в „Слове“, является для истории языка беспримерной аномалией».1 Он ссылается при этом на статью Б. Г. Унбегауна, как специалиста по истории русского языка. Эта статья, напечатанная в 1938 г. в журнале А. Мазона «Revue des études slaves», вызвала еще в 1941 г. наш подробный ответ, статью «Русичи и Русь», но военные события (оккупация и бомбардировка Белграда в 1944 г.) уничтожили все ее издание, и ее можно считать несуществующей в научном обороте.2 Между тем Р. О. Якобсон в 1948 г., не зная о нашей статье, вкратце ответил по этому поводу, приведя почти те же доводы.3 Ввиду того, что вопрос о форме «Русичи» является важным не только для доказательства подлинности «Слова о полку Игореве», но и для истории русского имени и русской идеи, мы рады возможности переиздать нашу исчезнувшую статью на русском языке, значительно ее переделав и дополнив.

I

Вернемся к статье Б. Г. Унбегауна об имени русичи в «Слове о полку Игореве».4 Он говорит в ней: «С первого взгляда эта форма как будто носит печать неоспоримой подлинности; не входит ли она в почтенную серию древних этнических имен, каковы „кривичи“,

277

„уличи“, „радимичи“, „вятичи“ и т. д.?». Но затем автор настаивает на странности этого имени «русичи», которое не находит подтверждения ни в одном ином древнем тексте; и он утверждает: «Это собирательное множественное число требовало бы единственного с окончанием -итин, как это является правилом в древнерусском языке для всех этнических имен и имен жителей городов с окончанием -ичи: кривичи/кривитин, костромичи/костромитин и т. п. Нечего говорить, что такая странная форма как „руситин“ нам неизвестна». По его мнению, эта необычная форма «русичи» весьма подозрительна и бросает тень на подлинность «Слова о полку Игореве»: «Таков этот странный текст; чем ближе к нему подходишь, тем больше он возбуждает сомнений».

Этот вывод основан на нескольких неправильных предпосылках. Автор хочет нас убедить, что в «древнерусском» языке все этнические имена (и имена жителей городов) с окончанием множественного числа на -ичи, требуют единственного на -итин. Он ссылается на свою докторскую диссертацию, но она рассматривает не древнерусский язык XII в., а русский (великорусский) язык XVI в.5 Любопытная форма -итин/-ичи является особенностью этого последнего языка: древнейшие ее примеры — это «плесковитин» (в Новг. IV лет., под 1216 и 1347 гг.) и «москвитин» (там же, под 1382 и 1463 гг.), но она особенно распространена в XVI и XVII вв. Автор приводит целый ряд таких названий: болховитин, боровитин, вереитин, вязьмитин, костромитин и тверитин; мы можем прибавить еще: веневитин и масалитин.6 Все эти имена образованы от городов Московской Руси: Болхов, Боровск, Верея, Вязьма, Кострома, Тверь, Венев и Масальск. И никак нельзя предполагать, что это правило должно было применяться и к «южно-древнерусскому» наречию автора «Слова», более близкому к украинскому. Там говорили: «путивличь» (Ипат. лет., под 1273 г.), «москвичь» (1512 г.); Унбегаун сам приводит текст 1512 г.: «а ни... которого москвича» и оставляет эту форму в стороне, ибо она «чисто украинская».7 Итак, правило, установленное автором, не относится к украинскому языку начала XVI в., но тогда оно не может применяться и к южному наречию конца XII в. А главное, все приведенные автором примеры относятся лишь к жителям городов, а не к племенным названиям. Автор не станет утверждать, что форма единственного числа от названий племен вятичи и радимичи была «вятитин» и «радимитин».

Эта первая неверная предпосылка связана со второй, еще менее убедительной. Автор говорит: «Вообще, этнические собирательные

278

имена со склонением единственного числа (литва, мордва, лопь и т. п.) не развивают множественного числа с окончанием на -ичи; какой смысл имела бы замена собирательного имени (русь) другим собирательным (русичи), тогда как этнические имена с окончанием -ичи воспринимались в течение всего средневековья как собирательные? Такая замена могла бы быть понятна лишь начиная с XVII в., т. е. с того момента, когда формы на -ичи, -ане начали терять свое собирательное значение, чтобы стать простым множественным. Но в XII в. создание формы „русичи“ было бы неологизмом, столь же ненужным, сколь фантастическим».8

Итак, автор хочет убедить читателей, что до XVII в. все названия племен с окончанием -ичи и -ане были лишь собирательными и не имели единственного числа, а лишь с известного «момента» в XVII в. приобрели значение множественного и стали создавать формы единственного числа. Эту теорию он проводит и в своей диссертации, где говорит: «Отсутствие формы единственного числа в русских летописях объясняется тем, что летописец рассматривал древнерусские племена как не индивидуализированную массу, отдельный представитель которой не представлял в его глазах никакого интереса. То же восприятие находим до XVI века по отношению к народам инородческим и малокультурным».9

Он утверждает даже, что лишь в XVI в. в русском языке начали проводить различие между «страной» и «народом», так как XVI век есть «эпоха, когда Россия организуется как государство и входит в контакт с западным миром, четко разграничивавшим оба понятия».10

Мы не можем согласиться с этими утверждениями. Прежде всего надо разграничить два разных понятия: собирательные племенные имена, у которых форма единственного числа обозначает множество (литва, русь, мордва), и племенные имена с окончанием -ичи (и -ане), которые никогда не были собирательными, но патронимными, и как всякое отчество всегда имели единственное число. Всякому, кто занимается славяноведением, ясно, что имена с окончанием -itj (-ищь, -ичь, -ић) вовсе не собирательные, а nomina gentilia. Это имена племен или родов, образованные от имени их предка — эпонима. Таковы лютичи (потомки Люта) на Балтийском побережье с X в. Таковы хорватские племена (вернее — роды) в договоре с венгерским королем 1102 г. — гусичи, снатичи, качичи и другие, для которых мы найдем и формы единственного числа — гусичь, снатичь уже в XII в.

То же видим и в Русской земле начиная с X в., когда она уже организована как государство (а вовсе не с XVI в., как странным

279

образом утверждает Б. Унбегаун). Правда, летописец чаще всего говорит о полянах, вятичах, радимичах и иных во множественном числе. Но ведь при всяком общении с этими племенами, по поводу ли взимания подати с дыма, продажи в рабство за долги и т. п. — представители власти имели дело с отдельными членами племени и называли их в единственном числе. Укажем, что уже договоры с Византией 911 и 944 гг. противопоставляют «русина» «гречину»,11 что «Русская правда» знает лишь формы: «русин», «словенин», «варяг», «колбяг»;12 в летописи под 1024 г. князь Мстислав говорит: «се лежит северянин, а се варяг».13 Вопрошание Кириково (XI в.) говорит: «Болгарину, половчину, чюдину преди крещения 40 дний поста, словенину за 8 дний».14 Наконец, договоры Новгорода 1189 г. и Смоленска 1229 г. с немцами противопоставляют «русина, новгородца, смольнянина» — «варягу, немчичю, немчину».15

Напомним еще, что форма единственного числа для племенных названий была столь употребительна уже в X в., что арабские писатели Масуди и Ибрагим бен Якуб, а также Константин Багрянородный часто образуют названия для славянских племен именно от форм единственного числа: очевидно, она была чаще слышна в сношениях с этими племенами.16 Так, Масуди называет племена хрватин, чехин, србин, гучанин, браничевин и даже немчин; Ибрагим бен Якуб знает народы булгарин и турчин. Константин пишет: Δερβλενίνοι (от единственного числа деревлянин), Λενζανη̃νοι (от Lędzianin), Ουλτίνοι (от улутин).

Отметив закономерность форм единственного числа с окончаниями -ичь и -анин для племенных названий, остановимся на малоразработанной истории многочисленных вариантов имени «Русь». Конечно, это имя (женского рода) собирательное, так же как

280

Чудь, Сумь, Весь, Водь и много других. Все они обозначают прежде всего племя или народ; но и несколько русских могут быть названы «Русь», и страна тоже может иногда называться «Русь».17 Это было известным неудобством, и поэтому древнерусский язык уже с X в. знает форму единственного числа «русин», особое выражение «род рускый» для обозначения народа и название «Руская земля» для обозначения страны — все в договорах с греками 911 и 944 гг. Понятия страны и народа ясно разграничены.

В то же время и греческий язык, наряду с несклоняемым οι Ρω̃ς для обозначения народа, образовал и название страны Ρωσία и склоняемые имена οι Ρω̃σοι, Ρω̃σσοι, Ρουσοί, Ρούσιοι для обозначения народа, что предполагает и единственное число Ρω̃σος, Ρω̃σσος, Ρουσός, Ρούσιος.18

В латинских хрониках XI и XII вв. мы найдем еще больше вариантов нашего имени: Ruzi, Ruzzi, Riuzi, Rusci, Russi, Rutheni.

Древнерусский язык XI и XII вв. знает выражения «русьские сынове, мужи земли Руськоѣ». Позже мы увидим целый ряд правильных и неправильных производных для обозначения русских людей. «Русин» не должен иметь множественного числа, но все же оно образуется: «русинове» (уже в 1501 г.)19 и позже «русины». Иногда говорят просто «рус»/«русы»; такое множественное известно уже с конца XII в. сербским житиям, а затем Ипатьевской летописи;20 оно повторяется в подложном манифесте Богдана Хмельницкого 1648 г.: «валечные Русы».

Вероятно, с конца XV в. появляется форма «русак»/«русаки» и тогда же «русянин»/«русяны» (в повести о Вавилонском царстве и позднее у Юрия Крижанича).21 С XVII в. известны новые формы: «росс»/«россы», «россиянин»/«россияне». Наконец, в XVIII в.

281

промелькнули еще «российцы» и «российщики»,22 а на Карпатах говорили «русняк»/«русняки».

Мы можем сказать, что неудобство собирательного имени «Русь» все время требовало замены его более удобными формами, и эти формы нередко являются странными и фантастичными. Но действительность не всегда подчиняется строгим правилам, которые устанавливают записные филологи. В ряду этих исканий форма «русичи» наименее странна, ибо она вполне соответствует словоупотреблению XI—XIII  вв.

II

В XII в. племенные названия с окончанием -ич/-ичи еще воспринимались как родовые имена; они применялись ко всем сынам (или потомкам) семьи, рода или племени, восходящим к одному эпониму. Ничто не мешало поэту XII в. рассматривать всех «русских сынов» как потомков легендарного Руса. Это было вполне в духе средневековья.

Напомним, что начиная с Фредегара хронисты возводят франков к вымышленному Франкиону, внуку троянского царя Приама, и в это верили и в XII в.23 Английский хронист XII в. Гафред производит британцев от Брута, сына Аскания, т. е. опять от внука Приама.24

Если мы перейдем к славянским народам, то и здесь найдем подобные же легенды об эпонимах, вождях или родоначальниках племени. Константин Багрянородный рассказывает (очевидно, по славянскому источнику), что хорватский народ состоит из семи племен, происходящих от пяти братьев и двух сестер, имена которых он приводит; и один из этих братьев носит имя Χρώβατος, т. е. является эпонимом всего народа.25 В самом начале XII в. летописец Козьма Пражский рассказывает о предке чешского народа, занявшем Богемию, и называет его pater Bohemus, что на чешском языке несомненно звучало «отец Чех». Эта легенда о праотце Чехе связана с польской легендой о братьях Лехе, Русе и Чехе,

282

впервые приведенной в Великопольской хронике епископа Богухвала (ум. в 1253 г.), но, вероятно, возникшей гораздо раньше.26 Этот эпоним Рус был известен уже в начале X в. Так, арабский путешественник Ибн Фодлан прямо утверждает, что русские происходят от Руса, сына Иафета и внука Ноя.27 Знакомый с библейскими книгами, мусульманин сделал Руса сыном Иафета (хотя у последнего такого сына вовсе не было); но, конечно, языческие руссы той эпохи и не слыхали об Иафете, а считали своего предка Руса сыном другой еще более значительной личности. Обратим внимание на «Слово о полку Игореве»: здесь русичи, очевидно, сыны Руса, но они же и «Дажь-Божьи внуци». Весьма вероятно, что в X в. и позже праотца Руса считали сыном Дажь-Бога.

Наконец, довольно темный текст византийского хрониста, продолжателя Симеона Магистра, описывая события начала X в., говорит, что «Русь, называемая и дромитами, получила свое имя от некоего неистового Роса».28 Итак, в X в. русские считались потомками некоего Роса или Руса, по согласному свидетельству арабского и византийского писателей. Воины XII в. легко могли быть названы русичами по имени этого легендарного предка.

Генеалогические легенды были весьма распространены во всей Европе в эпоху средневековья. И певец «Слова о полку Игореве» мог пользоваться такой легендой. Он был, вероятно, родом из Северской земли, включавшей вятичей и радимичей, потомков эпонимов Вятка и Радима. Как раз в рассказе об Игоревом походе Ипатьевская летопись упоминает еще вятичей.29

У певца «Слова о полку Игореве» особенно развит генеалогический интерес. Как скандинавские скальды, он любит рассказывать

283

о предках своих героев.30 Он называет северских князей не только «Святославличами» по отцу, но и «Ольгово храброе гнездо», «Ольговичи храбрые князи» по имени их деда. Другие князья для него «Мстиславичи», «внуци Всеславли».31 Даже река Днепр названа у него «Днепр Словутич», очевидно, в связи с какой-то легендой.32 Все эти выражения вполне соответствуют духу XII в., его родовым традициям. Следует быть достойным своих предков — «старого Владимира, старого Ярослава», — это одна из основных идей «Слова». «Прадедняя слава» призывает его героев к новым подвигам.

Родовой быт создал во Франции понятие gentilhomme — члена известного рода — gentis, в Хорватии благородство выражается словом «племенити», это человек, род-племя которого хорошо известно. Этот родовой быт мог создать понятие «русичи», как сыновей племени Русь или, вернее, как сыновей (внуков) предка Руса; подобно тому, как все чехи XII в. — сыны «отца Чеха», так и все «руские сынове» XII в. — сыны «отца Руса».

Поэтический язык автора «Слова» особенно выразителен и точен. Подчеркнем, что он сознательно избегает двусмысленного слова «Русь» и ни разу не пользуется им в своей поэме. Он точно различает страну и народ. Страна для него «Русская земля»; это славное имя двадцать раз повторяется в «Слове».33 Воины названы «руские сыны», «руские полкы», жены их — «жены руския». Один раз они названы «христьяне», по контрасту с язычниками — половцами,34 которые восемь раз упоминаются как «поганые», а еще два раза сказано «поганый половчине» и «поганые головы половецкие».

284

Но четыре раза русские названы «русичи» и именно как храбрые воины: «... с вами, русици, хощю главу свою приложити»; «... русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша»; «... а храбрии русици (поля) преградиша чрьлеными щиты»; «... ту пир докончаша храбрии русичи».35 Трудно сказать, являются ли эти эмотивные формы удачной находкой талантливого поэта или, вернее, архаическими эпическими формулами, восходящими к песням Бояна XI в. или даже к песням времен походов Олега и Святослава, когда и Ибн Фодлан и Симеон Магистр уже говорили об эпониме Русе.

Можно было бы считать, что форма «русич» / «русичи» рядом с обычной «русин»/«русь» как будто излишня, но мы уже указали, что русский язык очень часто создает самые разнообразные формы36 для этнических имен, особенно для имени родного народа, как это делают и другие славянские языки.

Очень показательна история имени «ляхов»; в нем есть непоследовательность: летописи говорят «лях»/«ляхове», но прилагательный всегда «лядский». Польские ученые давно указали, что форма «лях» вторичная, эмотивная (как Стах/Станислав, брах/брат), а что первичной была форма Lędzianin — «лядянин», засвидетельствованная как Λενξανη̃νοι у Константина Багрянородного, в сербском народном эпосе как Ледьян (Леђан) и мадьярской формой польского имени Lengyel (Лендьел). Итак, жители Лядской земли назывались в X в. «лядяне», но эта форма исчезла и была заменена более краткой «лях», наряду с которой в польских источниках появляется и форма Lech. Однако, как указал Тыменецкий, у баварского географа IX в. мы находим название племени Lendizi, из которого можно заключить, что древнейшее племенное имя было родового типа — Lędzici (лядичи).37 Эти «лядичи» IX в. соответствуют «русичам» XII в., но и та и другая формы были весьма редкими, хотя и достаточно правильными.

Надо подчеркнуть, что в древнерусском языке XII—XIII вв. можно встретить целый ряд образований с суффиксом -ичь, например племя берендеев очень часто названо «берендичи»,38 а наряду

285

с именем «немец» мы встречаем и формы «немчин» и даже «немчичь».39 Такие формы производятся даже от имен городов, например «римовичи» в Ипат. лет., под 1185 г., и «Андрей Путивличь», там же, под 1273 г.

Заметим, что сербский язык, так же как и русский, создает особенно много форм для названия родного народа: «срб», «србин», «србаль», «срблин», «србляк», «срблянин», «србо», «српче», «српчичи», «српчад», даже «србеканя» и «србенда» (шутливое, отвечает нашему «руссопет»).40 Такое богатство форм объясняется аффективной потребностью найти новые оттенки для обозначения представителей родного народа.

Особенно интересно, что язык сербских эпических песен создал форму, неизвестную прозаическому языку, а именно с суффиксом -ичь. Так, для названия греков обычны древние формы: «грькь» и «грьчинь», множественное число — «грьци» и «грькове». Но в старинной песне о женитьбе Груицы Новаковича выступает в роли жениха «Грчичь Манойло», т. е. сын грека (одни комментаторы считают, что это известный и русскому эпосу царь Мануил Комнен, другие — что это царь Мануил Палеолог конца XIV в.).41 Итак, в сербском эпосе возможна форма «грчичь»/«грчичи».

В другой песне говорится о женитьбе «Влашича Радула»; обычное имя румынского народа — влах/власи, но опять-таки эпическая песня создает новое, более ласковое имя влашичь/влашичи.42

Венециане назывались по-сербски: «бнетьчичи» (позднее «мнетчичи»/«млечичи»), что вполне соответствует форме «венедици»/«венедичи» в «Повести временных лет» и в «Слове о полку Игореве». Укажем еще, что обычное название венгров в древнесербском языке «угрин»/«угрове»/«угри», но рядом с ним бытовала и более редкая форма «угричь», засвидетельствованная в фамилии Угричичь-Требинский, очевидно происходящей от сына Угрича.43

286

Эти параллельные формы «грьчин»/«грчичь» и «угрин»/«угричь» доказывают закономерность параллельного существования форм «русин» и «русичь» в древнерусском языке.

Любопытно, что в далматинских актах мы найдем фамилии: Русиничь (1182 г., в Задре), Русиновикь (1253 г., в Дубровнике) и именно Русичь (1364 г., в Сплите).44 Что эти фамилии в приморских торговых городах могли происходить от заезжих русских, подтверждается тем, что в тех же городах мы найдем фамилии: Pecenego (1171 г., в Сплите), Pecenegi (1185 г., в Задре) и Печенежичь (с 1226 г., в Дубровнике).45

Укажем еще, что географическая карта Лондонской псалтири (второй половины XIII в.) помещает на нижнем Дунае около Венгрии, т. е. в Галицкой земле, народ «Ruscitae»; это имя может происходить от имени «русичи», как Δραγουβίται от «драговичи».46

Итак, мы считаем, что форма «русичи» (при собирательном «Русь») вполне закономерна для древнерусского языка XII—XIII вв. Особенно знаменательно то, что «Слово о погибели Рускыя земли», в поэтическом языке которого много сходства с языком «Слова о полку Игореве», приведя несколько племенных собирательных имен в чистом виде: «корела, литва, вяда, мордва», говорит, однако: «... где тамо бяху тоимици поганыи». Собирательное имя финского типа «тойма» заменено множественным числом с суффиксом -ичи, совершенно так же, как имя «Русь» в «Слове о полку Игореве» заменено более удобным множественным числом «русичи».47 А с конца XII в. можно найти в летописях образованные от собирательных «Пермь», «Ермола», «Вымь», «Сысола», «Вогула», «Югра», «Мордва» формы множественного числа: «пермичи», «ермоличи», «вымичи», «сысоличи», «вогуличи», «югричи», «мордвичи».48 Это интересная параллель, на которую филологи до сих пор не обратили внимания.

287

III

Еще в 1887 г. А. А. Потебня привел в параллель к слову «Русичи» цитату из украинской обрядовой песни:

Сім  сот  молодців,  самих  вібранців,
Самих  вібранців,  й  а  русовичів.49

Впоследствии это редкое имя «русовичи» не раз приводилось в комментариях к «Слову о полку Игореве», в связи с именем «русичи», но, насколько нам известно, никто не исследовал подробнее их взаимное отношение. Можно было бы поставить вопрос: не является ли, при наличии подлинной народной формы «русовичи», спорная форма «русичи» действительно «столь же бесполезным, сколь и фантастичным неологизмом»?

Надеемся, что предыдущее изложение убедило читателей в том, что форма «русичи» скорее является поэтическим архаизмом, но чтобы окончательно выяснить, которую из двух считать неологизмом, следует остановиться на мало разработанном вопросе образования патронимных форм в древнерусском языке.

В настоящее время русские имена собственные с окончанием на твердую согласную образуют отчества с двойным суффиксом -ов-ич, а имена с окончанием на -ь или -й отчества с суффиксом -евич. Это общее правило. Можно сказать, что эти отчества образованы от притяжательных прилагательных, прибавлением суффикса -ич: Петр/Петров/Петрович, Игорь/Игорев/Игоревич, Андрей/Андреев/Андреевич. Между тем мужские имена с окончанием на гласную -а или -я дают отчества с одним лишь суффиксом -ич, именно Лука/Лукич, Илья/Ильич, хотя прилагательные имеют суффикс -ин: Лукин, Ильин и т. п. Эти притяжательные прилагательные теперь имеют функцию фамилий.

Однако в древнерусском языке отчества часто образовывались иначе. С одной стороны, в севернорусских памятниках XII—XIII вв. мы постоянно встречаем отчества от имен с флексией -а/-я, в долгой форме, с двойным суффиксом -инич: Сава/Савинич, Мирошка/Мирошкинич; они образованы именно от притяжательных прилагательных Савин, Мирошкин.50

С другой стороны, что именно важно для нашей темы, в древних текстах многие личные имена с окончанием на твердую согласную

288

дают отчества в краткой форме, просто с суффиксом -ичь, без наращения -ов.

Древнейшие отчества в Начальной летописи51 — это Претичь (под 969 г.) и Свенгелдичь (под 975 г.); оба они образованы прямо от имен Прет (Fretr) и Свенгелд (Sveingjaldr). Теперь они звучали бы «Претович» и «Свенгелдович».

И в названиях племен мы встречаем те же краткие формы: «вятичи» (потомки Вятка) и «радимичи» (потомки Радима).52 Вероятно, и «лютичи» считались потомками Люта, а «кривичи» имели эпонима Крива.53

С XI в. в летописи упомянуты: Творимиричь (1043 г.), Ярославичь (1067 г.), Жирославичь, Ростиславичь, Святославичь, Ярополчичь (1101 г.), Святополчичь (1102 г.), Володимеричь (1095 г.), Ратиборичь (1121 г.) и т. п. Мы видим, что это главным образом отчества от древнеславянских имен с основами на -слав, -полк и -мер (-мир); они образованы от древних притяжательных форм: Володимерь, Ярославль, Святополчь.54 Эти древние формы отчасти сохранились в названиях городов.

Те же краткие формы отчеств наблюдаются и в Новг. IV лет.: Володимеричь, Всеславичь (1128 г.), Незнаничь (1189 г.), Степаничь (1204 г.), Зуболомичь (1215 г.), Намнежичь (1215 г., от имени Намнег), Мстиславличь (1404 г.), Святославичь (1403 г.), Братошичь (1412 г.).

Однако целый ряд личных имен образует отчества с суффиксом -ович/-евич. Это прежде всего имена Игорь и Олег: от первого нельзя образовать краткого прилагательного на -ь (Игорь), необходимо сказать «Игорев», и отчество всегда «Игоревичь» (так же от Володарь — Володаревичь). Для второго, поскольку параллельное

289

женское имя Ольга дает «Ольжичи» («село ея Ольжичи», 947 г.), необходимо было создать отчество «Ольговичи». Затем, христианские имена образуют отчества с наращением, при наличности дательного падежа: «Петрови», «Борисови», «Романови» и прилагательных «Борисов», «Петров», «Романов» и т. п. Нерусские тоже подчиняются этому правилу, и в Ипатьевской летописи мы найдем ряд половецких родовых прозвищ и отчеств с наращением: Токсобичи, Бурчевичи, Кончаковичи и другие уже в XII в.55 Это постепенное преобладание отчеств с суффиксом -ович/-евич начинает влиять по аналогии и на древнеславянские краткие отчества. Мы можем наблюдать этот процесс уже с XIII в.

Так, под 1146 г. сын Войтеха назван «Войтишичь», но в 1221 г. он уже «Войтиховичь».56 Сын польского князя Лестка назван в 1209 г. «Лестьчь» (вернее — «Лестьчичь»), но под 1249 г. он уже «Лестковичь». Любопытно, что под 1230 г. действуют бояре «Молибоговичи», но немного позже, в 1240 г., появляется еще архаическая форма «Ивор Молибожичь».57 Отчество «Володимеричь» начинает постепенно заменяться новым «Владимировичь», как и «Всеволодичь» заменяется «Всеволодовичем». Однако древние формы, особенно отчества на -славичь, держатся еще очень долго в летописях, даже XVI в., например, в Тверской летописи.

В «Задонщине» почти все отчества уже нового типа: «Володимеровичь», «Олгердовичь», Всеславьевичь». Только в списке К-Б раз упоминается «Ярославичь», а в списках У и И-1 — «Святославич». Ясно, что предполагаемый фальсификатор никак не мог создать из последней формы своих «Святъславличей».

В северных былинах в записях XIX в. преобладают новые формы: «Святославович» (даже «Святославгович» у Рябинина), «Всеславьевич», «Будимирович», «Казимерович», «Долгомерович»: только один сказитель говорит «Волга Сеславьич».58

Между тем В. Н. Татищев в своей «Истории» неуклонно пользуется старыми формами: «Ярославль» (сын), «Святополчь», «Всеволожь» и отчествами «Ярославичь», «Всеславичь», «Ярополчичь»,

290

«Святополчичь», «Всеволодичь» (с одним исключением: «Владимировичь»).

Напротив, Н. М. Карамзин уже пишет: «Владимирович», «Рогволодович», «Святополкович», «Всеволодич», но еще сохраняет старые формы «Ярославич», «Святославич», «Мстиславич», вместо которых в наше время преобладают формы с суффиксом -ович.

То же постепенное появление суффикса -ов можно прекрасно наблюдать в сербохорватских средневековых памятниках. Еще в XII в. засвидетельствованы имена двенадцати хорватских «племен» (крупных родов), заключивших в 1102 г. договор с угорским королем Коломаном. Из них десять имеют суффикс -ичь: Качичи, Шубичи, Чудомеричи, Свачичи (или Сначичи), Муричи, Гусичи (или Гушичи), Полечичи, Лачничичи, Ямометичи, Тугомеричи.59 Мы видим, что ни одно из этих имен не имеет суффикса -ов; если даже некоторые из них образованы от личных имен с окончанием -а (Шуба/Шубичи, Лачница/Лачничичи), то большая часть явно происходит от имен с основой на согласную: Чудомер, Тугомер, Ямомет, Гус (Гусь), Могор.60

Еще больше таких отчеств в договорах XIII и XIV вв. Например, в Дубровнике в 1237 г. мы найдем: Радованичь, Градоличь, Храненичь, но уже и Прекоровичь. В договоре Дубровника 1253 г. с болгарским царем находим: Негомиричь, Печенежичь, Доброславичь, Гоиславичь, Болеславичь, а наряду с ними и формы с суффиксом -ов/-ев, особенно от иностранных имен: Петровичь, Мангеровичь, Русиновичь, Силвестровичь.61

Древние формы держатся еще долго в XIV и XV вв., особенно в именах с основами -слав, -мер (-мир) и -гост, как и в русском языке. Например: в частном акте 1323 г.: Болеславичь, Радогостичь, Хрватиничь, Угриничь, и позднее: Красимиричь, Радомиричь (1396 г.) и еще в 1475 г. Озрисаличь, т. е. Озриславличь.

Но наряду с этими формами появляются и наращения: Бориславовичь (1355 г.), Тихорадовичь (1355 г.), Златоносовичь (1420 г.), Драгодановичь (1454 г.) и т. п.

В настоящее время в сербохорватском языке преобладают фамильные прозвища на -овичь/-евичь, например: Борисавлевичь, Казимировичь, Ненадовичь, Ивановичь, но можно встретить и архаические образования: Ненадичь, Иваничь.

Эта параллель прекрасно объясняет появление формы «Русовичь» после древней «Русичь».

291

Мы приходим к выводу, что форма «русичи» вовсе не является «беспримерной аномалией» и вовсе не противоречит правилам развития русского языка. Напротив, она является закономерным патронимным образованием древнейшего типа, основанным на легенде о происхождении русских славян от эпонима «буего Руса», известного нам по двум свидетельствам начала X в.62 Она связывается с рядом имен множественного числа: тоймичи, мордвичи, югричи, литовчичи (при собирательных Тойма, Мордва, Югра, Литва), но еще больше с краткими отчествами древнего образования в русском и сербохорватском языках, которые могут служить и родовыми и племенными прозвищами. Все эти отчества, в течение веков, уже с XIII в., начинают получать в обоих языках наращение -ов: этому правилу подчинилось и имя «русичи», и в украинской песне XVII в. оно появилось в форме «русовичи».63

Можно возразить: почему же, если форма «русичи» закономерна, она не встречается в других памятниках, а остается гапаксом «Слова»? На это следует ответить, что сродные формы множественного числа «тоймичи», «мордвичи», «югричи», «литовчичи» тоже уникальны. Для обозначения этих племен или народов русский язык пользовался прежде всего указанными собирательными, типа «Русь», а форма на -ичи была более изысканной и редкой, так же как сербские «Грчичи» и «Влашичи».

IV

Следует еще остановиться на статье Витольда Ташицкого «Необычные патронимические формы в Слове Игоря», помещенной в последней книжке журнала А. Мазона.64 Она весьма кратка и

292

неубедительна. Автор говорит: «Одним из лингвистических курьезов, наиболее удивляющих нас в „Слове“ о князе Игоре, является курьез патронимических форм, постоянно употребляемых, типа Мстиславличь, Святославличь, Вячеславличь, где перед суффиксом -ичь появляется элемент -л-, кажущийся на первый взгляд загадочного происхождения». Он перечисляет эти формы: Мстиславличи,65 Святъславличь (9 раз), Вячеславличь и Гориславличь, и продолжает: «Необычный характер этих форм ясен из сопоставления их с формами в „Повести временных лет“... в древнейшей ее редакции, Лаврентьевской (1377 г.)». В ней автор находит только формы на -славичь; исключением являются два отчества: Давид Святославличь и Олег Святославличь под 1115 г. в тексте, заимствованном из Ипатьевской.

Он считает, что появление формы «Святославличь» вызвано «уклонением, механизм которого нетрудно отгадать». В ту эпоху притяжательные прилагательные с суффиксом -ль были еще живым типом; автор приводит целый ряд их: Брячиславль, Изяславль, Ярославль и др. (все по Лавр. лет.). «Жизнеспособность в древнем языке этих притяжательных прилагательных могла иногда приводить к зарождению — впрочем, весьма редкому — вместо правильной патронимической формы „Святославичь“, неправильного варианта „Святославличь“, находимой, например, в Ипатьевской редакции „Повести“. Слияние патронимических форм на -ичь (как „Святославичь“) с притяжательными типа „Ярославль,“ „Святославль“ облегчалось несомненной связью между патронимическими формами и притяжательными типа „Володимеров“ (от „Володимер“), „Олгов“ (от „Олег“) или „Володарев“ (от „Володарь“), откуда наконец появление, наряду с патронимическим суффиксом древнего вида на -ичь, вторичной расширенной формы -ов-ичь, -ев-ичь: „Олговичь“, „Игоревичь“ и т. п.». Эти «вторичные формы», по мнению автора, никогда не были распространены, и он указывает, что в словаре древнерусских имен Тупикова он нашел лишь три таких формы (на -славличь). Нет их ни в галицко-волынских грамотах XIV—XV вв., ни в «Задонщине».

Заключение автора: «Нагромождение в маленькой поэме большого числа патронимических форм с элементом -ль, их вероятная исключительность в несуществующей сейчас рукописи, имеет, по-видимому, особую красноречивость. Их последовательное применение создает впечатление, что мы имеем здесь дело с автором,

293

архаизирующим с определенной целью. Если это так, а все как будто свидетельствует об этом, то этим подтверждается тезис о позднем происхождении этого текста, в котором до сих пор некоторые (!) ученые видят древний продукт древнерусской культуры и литературы».

Странно, что автор не провел сравнения с Ипатьевской летописью, язык которой ближе к языку «Слова», чем Лаврентьевская.

Почему считать отчества с окончанием -славличь «курьезом», редким уклонением (déviation) от правила, будто бы требующего формы -славичь? С таким же правом можно считать обе формы закономерными или даже считать последнюю форму дальнейшим развитием древней, образованной от притяжательного прилагательного с окончанием -славлъ.66

Мы уже указывали, что бо́льшая часть отчеств образовывалась именно от притяжательных, как замена (или развитие) выражения «сын N.». Это ясно для таких имен, как:

Олег — Ольгов — Ольговичь;

Игорь — Игорев — Игоревичь;

Володарь — Володарев — Володаревичь;

Василько — Васильков — Васильковичь;

Сава — Савин — Савиничь;

Святополк — Святополчь — Святополчичь;

Петр — Петров — Петровичь и др.67

В этот же ряд могут входить и имена с окончанием -слав, дающие -славль/-славличь. Это ясно в Ипат. лет., где в XI в. часто встречаются обороты: «сын Изяславль» (под 1003 и 1044 гг.), «сын Ярославль» (под 1042, 1052 и 1057 гг.), а лишь с 1062 г. находим отчество «Ярославличи» (именно так, три раза — в 1067, 1072 и 1073 гг.). Правда, наряду с этими мы найдем и формы «Мстиславичь» (1033 г.), «Жирославичь» (1078 г.), «Ростиславичь» (1083 г.),

294

«Святославичь» (с 1095 г.), однако черниговско-северские князья названы в 1115 г. «Давид Святославлиць» и «Олег Святославличь» (перед тем, в 1076 г., он же назван «Олег Святъславль»). Развитие отчества из притяжательного прилагательного ясно в выражении Ипат. лет. под 1162 г. — «преставися Володимер, князь Рязани, сын Святославль, внук Ярославличь». Оборот «сын (внук) Ярославль» естественно переходит в «сын (внук) Ярославличь».

Для того, чтобы доказать закономерность отчеств на -славличь, обратимся к исторической грамматике. Как известно, для древнерусского и южнославянских языков (болгарского, сербохорватского, словенского) характерен переход группы «губная + j» в группу «губная + l’».68 Этого явления нет у западных славян, например его нет ни в чешском, ни в польском языке: оно, вероятно, относится к эпохе ближайшего сродства восточных и южных славян, до выселения их из прикарпатских стран, т. е. до VI в.69 В ряд «земля, славлю, люблю» входят и притяжательные прилагательные с окончанием -славль, которые держатся в Ипатьевской летописи до конца XIII в. Позже их заменяет форма на -ов («Святославов» и т. п.).

Однако уже в древнейших церковнославянских текстах XI в. можно наблюдать то, что С. М. Кульбакин называет «фонетическим падением -ль (la chute phonétique du -l’)». Так, в Зографском евангелии можно найти: «земи, корабь, оставьша (вм. оставльша)»; то же видим в Синайском, Ассемановом и Супрасльском сборниках. Известный славист Вондрак объяснял выпадение л в слове «благословен» (вм. «благословлен») действием слоговой диссимиляции: предыдущий слог -сло вызвал изменение следующего -вле в -ве.70 Это же явление видим в отчествах на -слав-: будем называть его не диссимиляцией (ибо оно шире), а упрощением, стремлением избежать накопления согласных. Заметим, что оно раньше всего наблюдается там, где согласные накоплены в трех слогах: «Мъстиславичь» (уже в Ипат. лет. под 1033 г.), «Ростиславичь» (уже в 1083 г.) — здесь в последнем слоге -л- исчезает. Напротив, если в третьем от конца слоге одна лишь согласная, то -л- остается дольше: «Ярославличь», «Святославличь», «Изяславличь», но уже с XI в. оно начинает постепенно исчезать и в этих отчествах.

295

Сходное явление наблюдается и в сербском языке; в грамотах встретим: «Гоиславикь» (1289 г.), «Влькославикь» (1354 г.) и др. Но наряду с ним сербский язык развивает и другое, уже не диссимилятивное упрощение, именно пропуск -в-, что в нем очень часто, например: «Драгослаликь», «Гоисаликь», Радосаликь».71 Заметим, что это второе упрощение встречается изредка в древнерусском языке: мы уже отметили «Мьстислаличь» (два раза в Ипат. лет., под 1146 г.); добавим «Радьслаличь» (Ипат. лет., под 1164 г.) и указанное В. Ташицким имя «Елферий Жидьслаличь» в новгородской грамоте 1316 г. Это явление никак нельзя объяснить «уклонением в сторону притяжательных прилагательных»: нет, это все то же стремление избежать накопления согласных.

Наконец, сербохорватский язык развил еще третье, опять диссимилятивное упрощение тех же отчеств: пропуск первого -л- в уже указанных «Госаликь», «Радосаликь» и других, как «Прибисаликь».72 Все это говорит о том, что древнейшими формами отчеств были, вероятно, формы на -славличь, которые подверглись трем разным упрощениям, из которых мы в древнерусском языке можем отметить лишь два. Возьмем рассказ Ипатьевской летописи 1146 г. о борьбе великого князя Изяслава «сына Мьстиславля» против Святослава Ольговича Северского. В нем Изяслав восемь раз назван «Мьстиславличь», пять раз «Мьстиславичь» и два раза «Мьстислаличь». Можно было бы отнести формы с пропуском -л- на счет переписчика XV в., но и без этого предположения мы видим, что форм с элементом -л- вдвое больше: десять против пяти. Ясно, что эта форма более закономерна, но наряду с нею появились уже издавна упрощения в двух направлениях: или пропуск -л- или пропуск -в-. Поскольку те же явления мы видим в сербохорватском языке, можно это параллельное наличие трех разных форм считать явлением очень древним.

Вернемся к Ипатьевской летописи: мы найдем в ней сорок случаев отчеств с формой -славличь.73 Вот они:

«Ярославличи» (1067, 1072, 1073 гг.), «Дюрди Ярославличь» (1144 и 1146 гг., в Турове), «Ростислав Ярославличь» (1146 г., в Рязани), «внук Ярославличь» (1162 г., в Рязани);

«Ростиславличь»: «Роман Ростиславличь» (лишь 1 раз, в 1151 г.);

296

«Изяславличь»: «Мстислав Изяславличь» (1150, 1151 и 1153 гг.);

«Мьстиславличь» (двадцать раз, начиная с 1137 г.), последние случаи: «Володимир Мьстиславличь» (1169 г.), «Роман Мьстиславличь» (1195 и 1196 гг.) и «Мьстислав Мьстиславличь» (1224 г.);

наконец, «Святославличь»: «Давид Святъславлиць» (1115 г., в Чернигове), «Олег Святославличь» (1115 г., в Чернигове), «Ярославля Святославича» (1124 г., в Муроме), «Ярослав Святославличь» (1128 г., в Муроме), «Всеволод Святославличь» (1180 г., сын князя киевско-черниговского), «Игорь Святославличь» (1183, 1185 и 1198 гг.) и два «Святославлича» (1196 г., в Чернигове).

Конечно, наряду с этими архаическими формами часто встречаются в Ипатьевской летописи упрощения диссимилятивного типа: «Мстиславичь» уже в 1033 г. и затем очень часто «Ростиславичь», «Всеславичь» и т. п. Но характерно, что отчества на -славличь особенно крепко держатся именно в ветви чернигово-северско-муромских князей. И именно наш князь Игорь назван так три раза, а что особенно важно, в последней торжественной записи 1198 г. сказано: «И седе на столе (в Чернигове) благоверный князь Игорь Святъславличь».74 Эта же форма появляется в «Слове» не как курьез, а как правило.

Итак, сравнение с Ипатьевской летописью показывает, что певец «Слова» пользовался теми, несколько архаическими формами, которые он слышал в чернигово-северской области. Он избегал диссимилятивных упрощений, которые возобладали уже в киевском и позже в суздальском наречии (пример — Лаврентьевская летопись, писанная в Нижнем Новгороде в 1377 г.). Он применил упрощение лишь раз, в слове «Мстиславичи» с его накоплением согласных, но в других, более певучих формах он строго соблюдает корнесловие: «Святославличь», «Вячеславличь», «Гореславличь».

Наряду с формой «Мстиславичи», где диссимилятивное падение -л- объясняется накоплением согласных в трех слогах, надо обратить внимание на форму «плачется мати Ростиславя»,75 которую нельзя считать опечаткой. При трех корректурах не могла быть пропущена такая ошибка: очевидно, эта странная форма находилась в рукописи. Мы можем объяснить это явление тем же диссимилятивным падением -л, при накоплении согласных (ст-сл-вл). Подобную диссимиляцию можно найти в Тверской летописи, составленной в 1534 г., но именно в древнейшей ее части: «Брячислав сын Изяславь» (под 1021 и 1044 гг.), «Изяслав сын

297

Ярославь» (1078 г.), «Святополк Изяславь» (1093 г.) и «Давид Святославичь, внук Ярославь» (1123 г.), даже без накопления согласных в первом слоге.76 Можно было бы считать эту диссимиляцию поздним явлением и приписать написание «Ростиславя» переписчику «Слова» в XVI в.; но заметим, что довольно схожее явление наблюдается в словах, производных от городов Переяславль, Ярославль, уже с XI в. Так, наряду с этимологически правильной: формой «Переяславлестии» (1080 г.) и «Переяславлеския» (1090 г.), мы найдем в Ипатьевской летописи уже с 1072 г. «Переяславьский» (и дальше, в 1090, 1091 и следующих годах), «Переяславьци» (1174 г.) и «Переяславци» (1175, 1187 гг.). Все то же выпадение эпентетического -л. Опять параллельное явление — выпадение -в- можно наблюдать в сербском языке: «Братослаль хридь» (1348 г.), «от рода Влькослаля, црьквь Влькослалю» (1360 г.).77 Итак, странная форма «мати Ростиславя» находит себе объяснение в сравнительной исторической грамматике XX века.

Невозможно приписывать эти филологические тонкости «архаизирующему» фальсификатору 1790-х годов, по упрямому предположению А. Мазона — Н. Н. Бантышу-Каменскому.78 Этот почтенный архивный работник знал язык грамот Московской Руси XV—XVII вв., но не знал языка и истории Киевской Руси. Это он вполне доказал, участвуя в издании 1800 г.79 Достаточно указать, что, сочинив будто бы Олегу отчество «Гориславличь», Н. Н. Бантыш-Каменский подписал к печати (после нескольких лет работы по переводу) примечание «Неизвестен», а фраза «великому хръсови влъкомъ путь прерыскаше» вообще не переведена и снабжена примечанием: «Не вразумительно».80 Что это за странный фальсификатор, который сочиняет непонятные фразы, а затем годами, с дьявольской усмешкой, смотрит как его помощник А. Ф. Малиновский бьется над переводом этих темных мест? Пора перестать клеветать на честнейшего издателя многочисленных дипломатических актов, в которых он не позволял себе изменять ни иоты.

Вообще, зачем было Н. Н. Бантышу-Каменскому сочинять «Слово», если он, по мнению Мазона, имел счастье найти дотоле неизвестную «Задонщину»? Если обвинять его в подлоге, то надо установить мотивы преступления; этого А. Мазон и его редкие сторонники не могли сделать. Сам Мазон говорит лишь о кружке

298

Мусина-Пушкина, как о кружке «льстецов не менее, чем патриотов, обративших свое вдохновение на службу своего империализма и политики императрицы», а по поводу упоминания в «Слове» Тмуторокани и Дудуток (которые он считает селом Дудичи около Минска) восклицает: «Мы охватываем два полюса русского империализма!».81 Итак, «Слово» сочинено из шовинистических побуждений, чтобы угодить империализму Екатерины II. Так полагает А. Мазон.

Но все это далеко не так. Во-первых, Тамань принадлежала России уже с 1781 г., и смутное указание в поэме на то, что Тмуторокань оказалась недосягаема для князя Игоря, нисколько не могло послужить «империализму», скорее наоборот. Во-вторых, никому не известное маленькое село Дудичи никак не могло сыграть роль «западного (!) полюса империализма», когда в 1795 г. русская граница уже дошла до Брест-Литовска и Буга, а Дудичи остались на востоке. К тому же под названием Дудутки их никто бы не мог узнать.

А главное, раз Н. Н. Бантыш-Каменский нашел «Задонщину» (и затем скрыл и уничтожил ее рукопись), зачем он заменил поэму о славной победе поэмой о поражении? Зачем он заменил прославление Димитрия Донского грустной судьбой мало известного северского князя Игоря? Странная манера «служить империализму».

Напротив, немедленное напечатание «Задонщины» (в ней нет темных мест, и сделать это было легко) наполнило бы радостью придворные круги и самое Екатерину II. Ведь Димитрий Донской прямой предшественник ее в борьбе с полумесяцем: с его победы началось то великое движение на юг, которое только что закончилось победами Суворова и присоединением Новороссии и Крыма. Напомним, что Екатерина II в конце своей жизни проявляла живейший интерес именно к Куликовской битве. В том самом VI фолианте ее исторических заметок, в котором находится список «Слова» с плохим его переводом, сохранены список жития Сергия Радонежского, выписка из Новгородской летописи о Мамаевом побоище и сообщенные Мусиным-Пушкиным записи о месте погребения Пересвета и Осляби. А нас хотят уверить, что член кружка Мусина-Пушкина, имевший счастье найти «Задонщину», скрыл ее, стал переделывать ее в поэму о тяжком поражении Руси в борьбе со степью и внес в нее столько темных мест, что ее издали лишь в конце 1800 г., после смерти Екатерины II. При всем желании мы не можем найти логики в гипотезах А. Мазона.

299

ПРИЛОЖЕНИЕ

ПО ПОВОДУ ЭПОНИМА РУСА-РОСА

Недавно профессор Анри Грегуар, разбирая текст псевдо-Симеона, сделал смелую попытку уничтожить эпонима Роса и заменить его «водой потока» Он решил, что этот текст надо весь переправить: «Отправной точкой всякой поправки является эпитет σφοδρός, который не подходит к человеку, но к стихии, ветру или потоку. С другой стороны, имя единственного числа Ρω̃ς следует объяснить не им самим, а греческим словом, фонетически близким к этому странному имени, к тому же несклоняемому. Итак, вместо απὸ Ρω̃ς τινὸς σφοδρου̃ следует читать απὸ ροός τινός σφοδρου̃. Россы (Ρω̃ς) были так названы, ибо они избежали сильного течения и его победили или вышли из него живыми».1 Итак руссы получили свое имя оттого, что они избежали сильного течения (вероятно, Днепра).

К сожалению, это рассуждение маститого византолога вызывает ряд возражений. Во-первых, как можно полагать, что древняя Русь получила свое имя от греческого слова ροός? Ведь на Руси не говорили между собой по-гречески, а по словам летописи, Русью называлась уже дружина Рюрика, пришедшая в Ладогу и не имевшая понятия о греческом языке.2 Во-вторых, как может племя назваться по имени объекта, которого оно избегает? Ведь поляне не получили своего имени от того, что они избегали возделывать поля, а древляне от того, что они избегали селиться в лесах (древах): название дается по положительной, а не по отрицательной связи с предметом. А в-третьих, основная предпосылка автора неверна, и мы удивляемся, как мог проф. Грегуар допустить такую ошибку. Он утверждает, что эпитет σφοδρός применяется не к человеку, а к стихии. Однако в любом словаре греческого языка мы увидим, что это прилагательное, обозначающее «крепкий, пылкий, неистовый», применяется: 1) к лицам, а затем 2) к предметам и 3) к качествам, аффектам. Прекрасные словари М. Бальи и Д. Димитракоса приводят тексты из Платона и Ксенофонта, где σφοδρός прилагается именно к юношам или мужам: νέος δὲ καὶ σφοδρὸς ο υιὸς αυτου̃; ανὴρ σφοδρὸς καὶ νέος.3 Наконец, проф. Грегуар не обратил внимания на то, что эпоним Рус известен в той же первой половине X в. арабскому писателю Ибн Фодлану и что о нем, очевидно, рассказывали иностранцам сами руссы. Его потомки легко могли называться «русичами», а затем «русовичами».