- 252 -

ЭПИТЕТ В «СЛОВЕ». Э. — троп, представляющий собой образное определение и потому особенно близкий к образности в худ. структуре С. Даже метафоричность С. (в широком смысле) видят именно в употреблении Э., но и Э. в этом памятнике проявляется своеобразно, как и должен проявляться в тексте XII в., — во всех грамматич. формах, а не только посредством имени прил. Э. в С. входит составной частью в символ как основной худ. элемент произведения и становится гл. средством выделения идеального (т. е. представленного как типич.) признака. При этом преследуется две цели: «освежение словесного образа» определяемого слова, уже, видимо, утратившего исходный поэтич. смысл (А. А. Потебня), и как «уточняющий термин» (Б. А. Ларин); таковы и две прагматически важные функции имен прил., категории, еще только складывавшейся в то время как самост. часть речи. Согласно определению Ф. И. Буслаева, «признак, по которому предмет получает свое название, именуется эпитетом» (Историческая грамматика... С. 289—291), но применительно к С. такое определение всегда осознавалось как недостаточное; А. С. Орлов подчеркивал «именно постоянство эпитетов» (Слово. С. 39) в С. как общий принцип выделения признаков, проведенный последовательно,

- 253 -

а Д. С. Лихачев дифференцировал типы Э., подчеркивая значения выделяемых признаков в создании «психологических характеристик героев Слова» (Великое наследие. С. 191).

По-видимому, только в нашем восприятии (мы понимаем эти сочетания иначе, чем автор С.) это — украшающий, метафорич., постоянный Э. К постоянным Э. нар. поэзии относятся: храбрая дружина, красные девы (но — красныя Глебовны!), поганые половци, чистое поле, синее море, синий Дон, черный ворон, черна земля, серый волк, сизый орел, каленая стрела, зеленая трава, борзый конь, лютый зверь, светлое солнце, удалые сыны, милый брат, черленый щит, черленый стяг, драгие оксамиты (Н. С. Тихонравов, Буслаев, а за ними мн. исследователи; Е. Гофман находит в С. только 10 постоянных Э.). «Украшающие Э.»: терем златоверхий, струи серебряные, кровать тисовая, столпы багряные, злат стремень (по Буслаеву и А. И. Смирнову; к числу украшающих Э. М. Н. Сперанский относил еще: лютый зверь, борзые комони и некоторые др.). «Метафорические Э.»: вещие персты, живые струны, железные полки, злато слово, жемчужная душа (А. М. Лукьяненко; Н. И. Прокофьев добавил к этому перечню — мыслено древо, теплая мгла, хороброе гнездо, кровавая заря, жестокий харалуг, кровава трава, серебряные берега, а Н. В. Герасимова также — буй тур, дерзко тело, молодой месяц, сильные полки; яр буй — «сложный метафорический эпитет»). Все сочетания последнего типа иногда называют «поэтическими Э.» (Ю. Соколов), имея в виду их образность. Подсчеты Э. в С. весьма субъективны: Гофман находит всего 10 постоянных Э., В. Н. Перетц — 57 (т. е. все имена прил.), А. И. Никифоров (учитывая словоупотребления, однако, не всех имен прил.) — 208.

Отвергнуто предположение (В. Ф. Миллер, Гофман) о заимствовании основных Э. памятника из визант. лит. традиции, что, по словам Перетца, «более смело, чем вероятно» (К изучению... С. 54). Действительно, в рус. нар. поэтике визант. метафору заимствовали (когда это случалось) как готовый символ, который и расшифровывался с помощью Э. — прил., таким образом, все древнерус. Э. — живые, возникшие на основе образных речений самого слав. яз.

С точки зрения их функции в тексте перечисл. сочетания с прил. не все одинаково бесспорны. Так, сочетания «въ дръзѣ тѣлѣ» и «на жестоцѣмъ тѣлѣ» определенно соотносятся одно с другим, еще Е. В. Барсов заметил тут проявление катахрезы, состоящей в намекающей отсылке к сочетанию «въ жестоцемъ харалузѣ», и связывал это со значениями греч. слова σκληρος — «жесткий (жестокий)»; в результате «въ жестоцѣмъ» одновременно означает «упруго крепкий» (харалуг) и «сильно могучий» (тело) (Лексикология. С. 260). Потебня отмечал, что «смысленый» позднейшая глосса к «вѣщий» (Слово. С. 130). Некоторые прил. по семантике своей не могли быть Э. в XII в., поскольку в то время в качестве прямого значения они еще имели именно то, которое сегодня признается «метафорическим»; ср. это в сочетаниях с прил. «быстрый» или «вещий».

Сделаны попытки разграничить простое определение и худ Э.; так, неполногласные формы типа «златъ столъ», «храбро тѣло» обычны в Э. (Якубинский. О языке... С. 77); замечено также, что в С. в сочетании с именованием лица прил. всегда употребляется в основном номинативном значении, а это значит, что в сочетании с «предметно-вещными»

- 254 -

словами переносное значение того или иного прил. может быть иллюзией сознания совр. исследователя. Еще раньше С. П. Обнорский показал, что в С. краткие прил. используются в значении «сделан из чего-либо» (более 20 раз): бебрян, злат и пр., ср.: «злато ожереліе» — «златыи шеломы», «въ путины желѣзны» — но «желѣзными плъкы», «на кръвавѣ травѣ» — но «кровавыя зори», «кроваваго вина»; «сребрено стружіе» — но «сребреней сѣдинѣ», «сребреными струями» — не очень последовательно, однако весьма характерно.

«Отличие одних и других форм в оригинале было семантическим, отвечая общим соотношениям определенности и неопределенности в восприятии означаемого прилагательным основного признака» (Обнорский. Очерки. С. 169), т. е. вполне укладывалось в свойств. древнерус. яз. способ разграничения известного и нового: соответствует разграничению слов с определенным и неопределенным артиклем. Как кажется, Обнорский нашел общую формулу разграничения полных и кратких форм, охватывающую все возможные случаи чередования их и объясняемые системой древнерус. яз.; ср., с одной стороны, определенность / неопределенность признака («въвръжеся на бръзъ комонь» — «а всядемъ братие на свои бръзыя комони» — известные; «красною дѣвицею», т. е. дочерью, — но «красныя дѣвы» — неопределенное множество девиц; «синѣ мьглѣ», «на синѣ морѣ» — но «да позримъ синего Дону» и пр.), а с другой — прямое и переносное значение прил. Различие между прямым и переносным значением имен прил. четко проводится также порядком слов: в препозиции (70 раз) обычно реальное, номинативное значение, в постпозиции (345 раз) — обычно описательно-поэтич., образное, переносное, ср.: половецкую землю — землю половецкую, великий женчюгь — быти грому великому и пр.

Образный смысл Э. в С. вскрыл Ларин, отметив, что сочетание «лютый звѣрь» можно в сущности понимать и как «рысь» и как «дикий (страшный) зверь»: «контекст допускает здесь и обобщенное значение, которое все время существовало наряду с конкретным и пережило его» (Из истории слов. С. 50). Об этом в неявной форме говорил уже Барсов, а совр. лингвисты признают такое совмещение прямого и переносного значений определительного слова в конкретном контексте за доказанный факт (Мещерский, Бурыкин. Комментарии. С. 441). Только с помощью формально языковых средств оказывается возможным в отд. случаях разграничить прямое значение и значение переносное (Э.): в предикативной функции (постпозиция, полная форма) — переносное, а в атрибутивной (препозиция, краткая форма) — номинативное значение.

Так обстоит дело со стилистич. функцией Э. Семантически же заметно сгущение смысла в формах полных, препозициональных, качественных имен прил.; именно такие формы фиксируют тот идеальный признак, который и следует рассмотреть как типичный Э.

Все изменения стилистич. Э. в древнерус. текстах основаны на семантич. особенностях древнерус. прил., только-только вычленяемых из общей совокупности имен; в них отражается взаимообратимость характеристики по признакам субъект — объект, часть — целое, вид — род и т. п., т. е. чисто метонимич. перемещения смысла слова в конкретном контексте (железный — из железа и — в железе, с железом). Таков этот символич. Э. на метонимич. основе, причем в качестве своего рода «ключа» к нему и в самом тексте С. представлены,

- 255 -

составляя как бы систему, семантически наполненные традиц. формулы («принцип эха»).

У относительных имен прил. этот процесс также оказывается более заметным, чем у прил. качественных, поскольку абстрагирование семантики имен прил. (от относительных в качественные: их «окачествление») само по себе выступает как выражение отношений к более общему признаку: у́же по содержанию, но шире по объему. Это процесс явной метафоризации, поэтому возникает меньше сложных случаев.

«Единъ же изрони жемчюжну душу изъ храба тѣла чресъ злато ожереліе» (ср.: «великый женчюгь»). Относительные прил. «жемчюжну» и «злато» употреблены в краткой форме и потому являются в прямом своем значении («эпитет как отражение реалии»: Д. В. Айналов). Особенно сложен первый случай, но это не метафорич. Э. (как полагает, напр., Н. С. Смолко), а символ (Перетц), который соотносится с общим правилом древнерус. яз.: жемчужну — сделанную из жемчуга, т. е. «драгоценный, дорогой» (Барсов. Лексикология. С. 257—258). «Злато ожереліе» как метафорич. Э. (Лукьяненко) еще менее убедительное толкование.

Метафору, метонимии или метафорич. Э. признавали также в различных сочетаниях с прил. «кровав», но «кроваваго вина» — символ крови (Д. Чижевский), «кровави брезѣ» — поле битвы (он же), «кровавыя зори» метонимия (Ю. Бешарова), а «кровавыя... раны» — обычное сочетание, обозначавшее (в том числе и в древнерус. грамотах) кровоточащие раны.

Примеры метафорич. Э. в сочетании с прил. «железный» также все сомнительны: в сочетаниях «въ путины желѣзны» или «желѣзныи папорзи» прил. употреблены в прямом своем значении, тогда как устойчивость сочетания прил. со словом «полк» в переносном значении подозрительна (оно же встречается и в др. памятниках): «железные полки», в соответствии со значением слова «полк», — вооруж. воины.

Аналогичные замечания можно сделать относительно каждого определения в С., поскольку они, в сущности, представляют собою основной авторский троп в этом тексте. Хотя интерпретация их затрудняется изменившимся значением слов, всегда заметно наложение двух созначений, напр.: сочетания «печаль жирна» — «жирня времена» — «погрузи жиръ» оказываются двойной метонимией на фоне двузначности слова: «из жира» и «сытное», т. е. «изобилие» (Барсов. Лексикология. С. 263—267).

В целом же каждый Э. строго связан со своим именем сущ. (буй — только тур, светлое — только солнце и пр.) Подтекст С. состоит из цельных семантич. парадигм, образующих жесткую двустороннюю связь обозначений, никогда не случайных, которые вскрывают смысл символа, ср., напр., противопоставления: кровавыя зори — синѣ мьглѣ; кроваваго вина — синее вино; кровави брезѣ — синіи млънии и пр. — при возможном третьем измерении — изъяснении основного признака определения в значении имени сущ., т. е. собственно символа (грозный — грозою, кровию — кровавые и пр.). Тройная увязка однокоренных слов — в сочетании-формуле, в парадигматич. связях и в категории части речи — объясняет необходимость оставаться в границах традиц. формул, которые уже в свою очередь объясняют поэтич. краски С. При этом в памятнике намеренно противопоставлены прил. символич. значения и значения реального, ср. обозначение белого цвета: «на

- 256 -

сребрьныхъ брезѣхъ», «сребрьными струями», «сребрьней сѣдинѣ» (серебро по цвету — как серебробелое), но «сребрено стружие» (сделано из серебра — прил. в краткой форме, близкой к форме сущ.): бѣла хорюговь, бѣлымъ гоголемъ — реальные цвета, а не символич. Ср. то же противопоставление при обозначении красного цвета (кръвавый — символическое, багряный — реальное) и черного (синий — символическое и черный — реальное).

В семантич. структуре памятника организуется явно выраженная в разбросанных по тексту оппозициях и формулах образность как способ раскрытия символа в определенном контексте. В С. нет Э.: здесь представлены простые определения, хотя вся система семантич. соответствий в конце концов и создает своего рода метафорич. Э., образованный метонимич. способом просто по смежности близкозначных слов в поэтич. формуле текста.

Лит.: Максимович М. А. 1) Песнь о полку Игореве (1836) // Собр. соч. Киев, 1880. Т. 3. С. 554—555 и след.; 2) О народной исторической поэзии (1854) // Там же. С. 484; Буслаев Ф. И. 1) О преподавании отечественного языка. М., 1844. Ч. 2. С. 210—218; 2) О влиянии христианства на славянский язык. М., 1848. С. 25—28, 45—48, 60—64, 173; 3) Историческая грамматика русского языка (1858). М., 1959. С. 289—291; Тихонравов. Слово. С. 29—32, 36, 39—42; Миллер. Взгляд. С. 52—54, 74—75, 118—119; Веселовский А. Н. Новый взгляд на «Слово о полку Игореве» // ЖМНП. 1877. Авг. С. 285—290; Миллер Ор. Еще о взгляде В. Ф. Миллера на «Слово о полку Игореве» // Там же. Сент. С. 52; Потебня А. А. 1) Слово. С. 18, 24—25, 45, 46, 62, 84, 87, 111—113, 124, 148; 2) Из записок по русской грамматике (1899). М., 1968. Т. 3. С. 60—65, 150; Смирнов. О Слове. II. С. 226—229; Барсов. Лексикология. С. 12, 43, 52—57, 64—68, 70—72, 77—80, 136, 219—220, 257—258, 263—270, 401—404, 456—458; Сушицький Т. До питання про літературну школу XII в. // Зап. наукового товариства у Киïві. Киïв, 1909. Кн. 4. С. 32—34; Грушевський М. Історія украïнськоï літератури. Киïв; Львів, 1923. С. 219—220; Hofmann E. Beobachtungen zum Stil des Igorlied // AfslPh. Berlin, 1923. Bd 38. H. 3—4. S. 234—236; Перетц В. Н. 1) К изучению «Слова о полку Игореве»: Эпитеты в «Слове о полку Игореве» и в устной традиции // ИОРЯС. 1925. Л., 1926. С. 143—204; 2) Слово. С. 134, 142, 185—189, 191, 204—205, 213—215, 246—247, 256, 300—301; 3) «Слово о полку Игореве» и исторические библейские книги // Сб. статей в честь акад. Алексея Ивановича Соболевского. Л., 1928. С. 12; Айналов Д. В. Замечания к тексту «Слова о полку Игореве» // Сб. статей к 40-летию учен. деятельности акад. А. С. Орлова. Л., 1934. С. 175; Ляцкий Е. Слово о полку Игореве. V Praze, 1934. С. 149—152; Лукьяненко А. М. «Слово о полку Игореве» со стороны стиля и языка // Учен. зап. Саратовск. гос. пед. ин-та. Саратов, 1938. Вып. 3. Тр. ф-та яз. и лит-ры. С. 240—242; Орлов А. С. 1) Слово о полку Игореве // История рус. лит-ры. М.; Л., 1941. Т. 1. С. 399—400; 2) Слово. С. 39; Обнорский. Очерки. С. 116—172; Якубинский Л. П. О языке «Слова о полку Игореве» // Докл. и сообщ. Ин-та рус. яз. М., 1948. Вып. 2. С. 77—78 (то же: Якубинский Л. П. История древнерусского языка. М., 1953. С. 326); Tschižewskij D. Geschichte der altrussischen Literatur im 11., 12. und 13. Jahrhundert: Kiever Epoche. Frankfurt a. M., 1948. S. 333, 344, 353, 359—361; Ларин Б. А. 1) Из истории слов (лютый зверь, семья, кавардак) // Памяти акад. Льва Владимировича Щербы (1880—1944). Л., 1951. С. 190—195; 2) Об архаике в семантической структуре слова (яр-юр — буй) // Из истории слова и словарей. Л., 1963. С. 78—89 (см. то же: Ларин Б. А. История русского языка и общее языкознание. М., 1977. С. 46—50, 95—100); 3) Лекции по истории русского литературного языка. М., 1975. С. 176—177; Герасимова Н. В. Семантика имен прилагательных в «Слове о полку Игореве» // Учен. зап. Калининского гос. пед. ин-та. Калинин, 1957. Т. 19, вып. 2. С. 3—30; Гринкова Н. П. О языке «Слова о полку Игореве» // Изучение языка писателей. Л., 1957. С. 33—40; Besharov Ju. Imagery of the Igor Tale. P. 24, 25, 54—63, 93; Wollman Sl. Slovo o pluku Igorově jako umělecké dílo. Praha, 1958. S. 82 ff.; Смолко Н. С. Эпитеты в «Слове о полку Игореве» // Тр. Пржевальск. пед. ин-та. Пржевальск, 1962. Вып. 9. С. 3—21; Рябова З. А. Из истории употребления прилагательных «золотой» и «серебряный» // Учен. зап. Ташкентск. пед. ин-та. Ташкент, 1964. Т. 45, вып. 3. С. 234—240. 269—272; Суровцева М. А. К истории слова синий в русском языке // Учен. зап. Кишиневск. ун-та. Кишинев, 1964. Т. 71. С. 91—95; Jakobson R. 1) L’authenticité

- 257 -

du Slovo // Jakobson R. Selected Writings. The Hague; Paris, 1966. Vol. 4. P. 209—210, 241, 260, 262, 279 ff.; 2) The Puzzles of the Igor’ Tale. On the 15th Anniversary of Its First Edition // Ibid. P. 405; 3) Retrospect // Ibid. P. 661 ff.; Мурьянов М. Ф. Синии молнии // Поэтика и стилистика рус. лит-ры. Л., 1971. С. 23—28; Супрун А. Е., Брудный А. А. Обѣсися синѣ мьглѣ // ТОДРЛ. 1971. Т. 26. С. 201—211; Лихачев Д. С. 1) Исторические и политические представления автора «Слова о полку Игореве» // Лихачев. «Слово» и культура. С. 84, 86; 2) «Слово» и эстетические представления его времени // Там же. С 50; 3) Поэтика повторяемости в «Слове о полку Игореве» // Там же. С. 246—247; 4) «Слово о полку Игореве» // Лихачев Д. Великое наследие. Л., 1975. С. 190—191; Козырев В. А. Использование лексики современных народных говоров в изучении «Слова о полку Игореве» // «Слово» как предмет изучения. Л., 1974. С. 147—150; Робинсон А. Н. Литература Древней Руси в литературном процессе средневековья XI—XIII вв. М., 1980. С. 275—280, 283—285, 288; Карпунин Г. Жемчуг Слова. Новосибирск, 1983. С. 144, 233, 234; Гаспаров Б. М. Поэтика «Слова о полку Игореве». Wien, 1984. С. 50—54, 103, 107—108, 181; Косоруков А. А. Гений без имени. М., 1986. С. 85—87, 128, 134—135, 163—164; Пименова М. В. Цветовой фольклорный эпитет в контексте «Слова о полку Игореве» // Язык рус. фольклора. Петрозаводск, 1985. С. 125—131; Мещерский Н. А., Бурыкин А. А. Комментарии // Слово — 1985. С. 441, 444, 451, 458—459, 464, 474; Прокофьев Н. И. Слово о полку Игореве // Лит-ра в школе. 1985. № 4. С. 13—14; Колесов В. В. Свет и цвет в «Слове о полку Игореве» // Слово — 1986₁. С. 215—229; Софронова А. И. Глагольные метафоры в «Слове о полку Игореве» и традиции их использования в языке художественной литературы // Рус. глагол. Казань, 1986. С. 129—144; Фролова Л. Ф. «Помчаша красныя девки половецкия» // РР. 1988. № 4. С. 114—119.

В. В. Колесов