- 57 -
СТИЛЬ «СЛОВА». В широком смысле так называют способ и форму воплощения в худ. тексте авторской идеи с помощью образных средств яз. Средневековая лит-ра в границах каждого отд. жанра, опираясь на классич. образец, использовала тот или иной содержательный символ (см. Символы в «Слове»), раскрывая его с помощью традиц. речевых формул, что и составляло стилевые особенности лит. произведений. Уникальность С. и состоит в том, что совокупность всех трех компонентов стилистич. ориентации памятника нигде больше не повторяется, хотя каждый из этих компонентов в том или ином виде представлен и в др. произведениях, в частности формула и особенно символ. Отсюда проистекают столь ранние уже уподобления стиля С. то стилю Илариона (А. Кочубинский), то стилю Кирилла Туровского (Т. Сушицкий), то стилю рус. летописи (начиная с М. А. Максимовича).
Давая общую характеристику стиля С., А. С. Орлов писал: «Все основное содержание Слова изложено особым оригинальным стилем, так сказать — промежуточным между Бояновым и тем, который автор Слова считает соответствующим „былинамъ сего времени“, т. е. реальности текущих событий. Не решаемся точно определить, что за „реалистический“ стиль противополагался Боянову, книжный ли, летописный, хронологический и т. п., но позволяем себе предположить, что не его, как нечто готовое, избрал для себя автор Слова» (Орлов А. С. Слово о полку Игореве // История рус. лит-ры. М.; Л.,
- 58 -
1941. Т. 1. С. 387—388). Такими словами ученые подвели итог стилистич. изучений С., скорее ставя задачи, чем давая готовые ответы.
Объемность понятия «стиль», в том виде, как представлен стиль в С., охватывает любое совр. его толкование: стиль можно понимать как эстетич. (Р. О. Якобсон), как сугубо образную технику воспроизведения (Орлов), как «восклицательный» (exclamati — А. Мазон), как риторич. (И. П. Еремин), как отражение «глубокой лирической взволнованности» (Н. К. Гудзий), что вообще уже настолько широкое определение, что выходит за пределы стиля как техники и даже «слога».
Стиль С. издавна пытались осмыслить и оценить с какой-либо сравнит. или даже типологич. точки зрения, наивно видя в подобном сближении надежную основу достоверного изучения стиля средневекового памятника. Для К. С. Аксакова фоновым эталоном был церковнослав. яз. (у которого есть свой «слог»), затем произведены уточнения: в сравнении с визант. риторич. традицией (Еремин), совр. нам метафорич. стилем (Д. С. Лихачев), известны сближения со стилистикой мифа (Б. М. Гаспаров), а еще раньше — с поэтикой герм., сканд., тюрк. и всякой иной древней поэзии (обобщающие замечания см. в статье В. П. Адриановой-Перетц: Слово — 1950. С. 37, 48, 55, 60, 66, 72, 73). Влияние на стиль С. «библейского слога» предполагал еще П. П. Вяземский (1875); это мнение разделяли и последующие исследователи. Все крайности указ. суждений основаны на смешении понятий «слога» (поэтики), с которым связано, напр., употребление тропов, и «стиля»; последний всегда является производным от яз., на котором произведение создано.
Отражая все основные особенности древнерус. яз. в многообразных его проявлениях и формах, С. в точности следует тем принципам сложения нового стиля, которые проистекали из категорий яз. и из общих установок на языковое мышление, в кон. XII в. значительно изменившееся. Метонимия здесь все еще остается более важным средством, чем метафора, уподобление преобладает над редкими формами сравнения, параллелизм — над аналогией, гипербола — над литотой и т. п. Др. словами, даже в изменившихся условиях синтагматич. связи текстовых форм по смежности все еще казались более важными и понятными, чем парадигматич. отношения тех же форм по сходству (чисто внешних признаков различения, а не сходства). Это точно соответствует всем стараниям автора С. наиболее полно раскрыть традиц. символы культуры в конкретной фактуре поэтич. повествования о реальных событиях; каждый новый признак, выделяемый в яз. с помощью глагольной формы, прил. или наречия, в тексте С. служит не для сравнения по сходству, а для выделения художественно идеальных особенностей описываемого лица, предмета или события. Таково здесь средство типизации и образности как стилистич. прием, основанный на возможностях изменившегося яз.
Присущий исследованиям С. чисто эмпирич. поиск лексич. соответствий в др. памятниках древнерус. лит-ры, в иных яз. или даже на др. этапах развития самого яз. (уже собственно рус., а не древнерус.; напр., в XVI или даже в XVIII в.), а также механич. подбор семантич. прототипов стилевым особенностям С. в визант. или сканд. поэтике полностью перекрывается тем ист. фактом, что С. — произведение, характеризующееся стилистич. единством исполнения, теми, основанными на яз. закономерностями
- 59 -
выбора худ. формы, благодаря которым и с этой стороны С. предстает цельным памятником своего времени. Стилистич. однородность С. сравнительно с «Задонщиной» доказана неоднократно и неопровержимо. Для С. как произведения характерны: эпитет у имен прил., образность глаг. форм, формальная и ритмич. подвижность др. грамматич. форм — и все это в отличие от замкнутости и законченности в развитии имен сущ., основная функция которых в тексте — выражать и воплощать символы; ср. также внутреннюю сопряженность метонимически переносных значений «многозначных» в контексте формулы слов, что обратным образом соответствует синонимии словоформ в семантически связанных формах, при отсутствии и свободных в самостоят. употреблении словоформ, и независимых от контекста однозначных слов. «Поэзия нарочитых контрастов» — общее явление европ. поэзии XII—XIII вв. (Якобсон). «...Слово и другие произведения русского словесного искусства на рубеже XII и XIII веков являются характерными продуктами художественного направления, которое охватило в то время различные страны Европы; этот стиль — „trobar clus“, „ornatus difficilis“ — зиждется на многопланном символизме и изобилует смелыми контрастами, прихотливостью пространственных и временных дигрессий, сокровенными намеками и загадками, сложной игрой тропов и фигур, нарочитым совмещением несродных жанров и источников. Напр., Слово сочетает разнообразные элементы устной традиции с византийскими книжными мотивами» (Якобсон. Роль языкознания... С. 519). Поэтика С. в числе др. «характерных произведений затрудненного, сокровенного, приточно-иносказательного стиля, овладевшего на исходе XII и в начале XIII века поэзией русской и западной, скандинавской и провансальской, греческой и латинской... — „трудная повесть“ о полку Игореве требует от нас напряженного внимания к художественной специфике памятника и эпохи» (Якобсон. Изучение... С. 509). Эта слишком широкая характеристика стиля С. нуждается еще в аргументации материалом, однако полное соответствие ее реальному положению дел, сложившемуся в кон. XII в., несомненно.
Лит.: Максимович М. А. Филологические письма М. П. Погодину // Рус. беседа. М., 1856. Т. 3, кн. 3. Отд. 2. С. 99, 105, 109, 112, 113, 122, 135; Аксаков К. С. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка // Соч. М., 1875. Т. 2. С. 141—142; Вяземский. Замечания; Веселовский А. Н. Этюды и характеристики. М., 1903. С. 664—671; Сушицький Т. До питання про літературну школу XII в. // Зап. Укр. Наук. тов-ва в Киïви. 1909. Кн. 4. С. 3—19; Грушевський М. С. Історія украïнськой літератури. Киïв; Львів, 1923. Т. 2. С. 211—216; Hofmann E. Beobachtungen zum Stil des Igorliedes // AfslPh. 1923. Bd 28. H. 3—4. S. 241—244; Яковлев М. А. Слово о полку Игореве и былинный эпос (их связь со стороны композиционных приемов творчества). Пг., 1923; Перетц В. Н. К изучению Слова о полку Игореве // ИОРЯС. 1923. Л., 1924. Т. 28. С. 156—159, 192—199; Ляцкий Е. Слово о полку Игореве. V Praze, 1934. С. 153—168; Добрынин М. Слово о полку Игореве // Октябрь. 1938. № 5. С. 209—215; Гудзий Н. К. Слово о полку Игореве и древнерусская литературная традиция // Лит. критик. 1938. № 5. С. 61 (то же: Литература Киевской Руси и украинско-русское литературное единение XVII—XVIII веков. Киев, 1989. С. 153 и сл.); Mazon A. Le Slovo d’Igor. Paris, 1940. P. 58, 71, 79, 97, 105, 109, 112, 147, 151, 159, 165; Орлов. Слово. С. 38—49; Вачнадзе С. М. Словарь Слова о полку Игореве и его стилистическое в нем использование // Тр. Тбилис. пед. ин-та. Тбилиси, 1947. Т. 4. С. 139—155; Wollman Sl. Slovo o pluku Igorově jako umělecké dílo. Praha, 1958. S. 106 ff; Гринкова Н. П. О языке Слова о полку Игореве // Изучение яз. писателя. Л., 1957. С. 12—42; Якобсон Р. О. 1) Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных Штатах Америки // ТОДРЛ. 1958. Т. 14; 2) Роль языкознания в экзегезе Слова о полку Игореве // Jakobson R. Selected Writings. The Hague; Paris, 1966. Vol. 4. P. 518—519; Лихачев Д. С. 1) Когда было написано Слово о полку Игореве? // ВЛ. 1964. № 8. С. 132—160; 2) Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967. С. 191—208;
- 60 -
Picchio R. Roman Jakobson on Russian Epics and Old Russian Literature // Roman Jakobson. Echoes of his Scholarship. Lisse, 1982. P. 336—338, 349; Пінчук С. П. Мова і стиль «Слова о полку Ігоревім» // Укр. мова в школі. Киïв, 1963. № 1. С. 18—27; Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII вв. Л., 1968. С. 48, 60, 66; Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка. М., 1975. С. 159—178; Чичерин А. В. Очерки по истории русского литературного стиля. М., 1977 (2-е изд. 1985). С. 10—21; Робинсон А. Н. Литература Древней Руси в литературном процессе средневековья. М., 1980. С. 199—200; Карпунин Г. Жемчуг Слова. Новосибирск, 1983. С. 23 и сл.; Гаспаров Б. М. Поэтика «Слова о полку Игореве». Wien, 1984. С. 233—297.
В. В. Колесов