- 30 -

СОН СВЯТОСЛАВА — фрагмент С., входящий в центральную часть произведения, посвящ. вел. князю Святославу (Сон Святослава, толкование его боярами, «злато слово» Святослава).

Вещий Сон Святослава — не отражение действительного события, реальности, как думал И. А. Новиков, а поэтич. прием, использованный автором С. по традиции средневековой лит-ры (примеры см. в работах В. Н. Перетца, М. П. Алексеева, Д. С. Лихачева, А. Н. Робинсона, А. Л. Никитина и др.). Герои средневековых эпич. и лиро-эпич. произведений «видят» вещие сны в определенных, этикетных ситуациях, накануне важных событий. В особых случаях, когда речь шла о судьбе государства, предстоящие события мистич. путем, через сновидения «предсказывались» его главе (ср., напр., сон Карла Великого из «Песни о Роланде»). Не случайно и Святослав «видит» сон «въ Кіевѣ на горахъ», а толкуют его думцы князя, бояре, чем подчеркивается, что сон снится вел. князю и имеет общегос. смысл.

Особенностью Сна Святослава и сходного с ним в этом отношении сна князя Мала из летописца Переяславля Суздальского является то, что оба они снятся героям не накануне событий, как обычно, — «оба вещих сна сообщают о том, что уже случилось, но о чем не могли знать те, кому эти сны снятся» (Лихачев. Сон князя Святослава в «Слове». С. 230). Бояре, толкующие сон, объясняют его тем, что умом вел. князя мистич. путем уже овладела печаль, хотя он еще не знает о происшедшем («уже, княже, туга умь полонила»).

Сон Святослава «мутенъ», т. е. темный, непонятный. Таким и полагалось быть «вещему» сну, состоящему из загадочных, символич. картин. Не случайно и существовали при правителях толкователи снов, «разрешители сна», «снодавцы», «философы», что нашло отражение в библейских книгах, хрониках, средневековых романах, летописях, произведениях фольклора (см.: Перетц. Слово. С. 238—239).

- 31 -

Сон Святослава содержит шесть картин:

(1) «Си ночь съ вечера одѣвахуть мя, — рече, —
чръною паполомою на кроваты тисовѣ,

(2) чръпахуть ми синее вино съ трудомь смѣшено,

(3) сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ
великый женчюгь на лоно и нѣгуютъ мя.

(4) Уже дьскы безъ кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣмъ.

(5) Всю нощь съ вечера босуви врани възграяху.

(6) У Плѣсньска на болони бѣша дебрьски сани
и несоша я къ синему морю» (текст в прочтении Л. В. Соколовой).

По мнению Алексеева, «„сон“ этот делится ... на две неравные части (картины 1—4 и 5—6. — Л. С.), из которых первая относится к самому Святославу, вторая же имеет в виду зловещие явления природы, еще более усиливающие общее мрачное гнетущее впечатление от сна в целом и от всех его „вещих“ примет. Что эти приметы расположены в два параллельных ряда видно из того, что рассказ Святослава о виденном им сне дважды и, конечно, неспроста возвращается к указанию на вечер, как на то время, когда, как ему казалось, начали совершаться затем описанные им события» (К «сну Святослава»... С. 226). По мнению Соколовой, сон делится на две равные части, каждая из которых содержит по три символич. картины (1—3 и 4—6). Первые три картины объединяет в одну часть то, что объектом действия неназванных лиц здесь выступает Святослав (его одевают паполомой, поят вином, сыплют ему жемчуг на грудь), тогда как картины второй части лишь опосредованно связаны со Святославом. Различаются две части сна и по характеру использования символов сновидений: если во второй части они используются традиционно (во сне — символ-загадка, в толковании сна — разгадка), то в первой части символы сновидений обрастают реалиями, позволяющими и без дальнейшего толкования понять смысл символич. картины. Наконец, если первые три картины иносказательно повествуют о битве и поражении Игоря на Каяле, то остальные три — о последствиях для Русской земли этого поражения.

Границы речи бояр, толкующих Сон Святослава, определяются по-разному. Одни исследователи считают речью бояр фрагмент со слов «И ркоша бояре князю...» до слов «а самаю опустоша въ путины желѣзны», другие включают в речь бояр и последующий текст, до слов «Тогда великій Святславъ изрони злато слово...»

Как представляется, начальный фрагмент, которым некоторые исследователи ограничивают речь бояр, является толкованием всего сна в целом, это рассказ на символич. яз. о походе Игоря и поражении рус. князей, послуживших причиной сна («И ркоша бояре князю: „Уже, княже, туга умь полонила. Се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями, а самаю опустоша въ путины желѣзны“»). Вторая же часть речи бояр — это толкование отд. картин сна, как будет показано далее.

Чтобы выяснить худ. функцию Сна Святослава в С., необходимо, во-первых, правильно прочесть древнерус. текст, во-вторых, объяснить значение использованных автором символов сновидений, в-третьих, соотнести отд. символич. картины сна с определенными фрагментами

- 32 -

речи бояр. Эта задача еще не решена. Учитывая ранее высказанные мнения, предлагаем интерпретацию шести картин сна.

I. «Си ночь съ вечера одѣвахуть мя, — рече, —
чръною паполомою на кроваты тисовѣ».

По слав. сонникам позднего времени, сохранившим тем не менее наиболее устойчивые архаичные представления, видеть на себе черную одежду во сне — к болезни, нищете, печали, досаде (см.: Перетц. Слово. С. 256). Но Святослав видит себя во сне не просто в черной одежде или покрытым черным одеялом, как во сне князя Мала, — его «одевают» черной паполомой, т. е. погребальным покрывалом, как мертвого. Таким образом, Святославу снится уже как бы не символич., а реальная картина — его готовят к погребению. Традиц. символ сновидений (черная одежда) в С. уточняется словом «паполома» и перестает быть символом.

Видеть во сне кровать — тоже плохая примета по сонникам: к болезни или смерти (см.: Там же). «Тисовая» кровать — это, с одной стороны, как ясно из приведенных В. Л. Виноградовой фольклорных параллелей (Словарь. Л., 1984. Вып. 6. С. 31), реальная деталь быта. Однако тис ценился прежде всего за то, что долго не поддавался гниению, его так и называли: «негниющее дерево» (Анненков Н. И. Ботанический словарь. М., 1859. С. 155). Поэтому наряду с кедром тис считался в древности и на Западе и на Востоке самой ценной породой для гроба (тисовый гроб стоил баснословно дорого) и в связи с этим был символом смерти. У Овидия, напр., тисовая аллея ведет в могильные чертоги (см.: Лонгинов А. В. Слово о полку Игореве. Одесса, 1911. С. 39). Тисовый гроб известен и по слав., в частности, укр. нар. песням, ср.: «Ой, умру я, мій миленький, умру / Зроби мині тисовую (вариант «кедровую») труну» (см.: Перетц. Слово. С. 248).

II. «Чръпахуть ми синее вино съ трудомь смѣшено».

Согласно большинству слав. сонников, пить во сне вино, и особенно мутное, — «плохая примета», «знак печали и досадного известия» (см.: Там же. С. 256—257). В рус. нар. свадебных песнях невеста видит во сне накануне прихода в дом сватов, что выкатили бочку «зелена вина», и это, по словам матери, толкующей сон, означает слезы невесты (см.: Манн. Заметки к тексту «Слова...». С. 133—134).

В уст. нар. творчестве славян постоянный эпитет вина — «зеленое» (ср.: «золота чарка зелена вина»). А. Н. Веселовский считал, что здесь мы встречаемся с перенесением признака лозы на ее продукт (Из истории эпитета // ЖМНП. 1895. № 12. С. 181; то же: Веселовский А. Н. Собр. соч. СПб., 1913. Т. 1. С. 61). В Сне Святослава вино синее. Предложены различные толкования этого эпитета вина (см. в статье Вино). Прежде всего, «синее» может означать «темное, мутное», а пить мутное вино — к печали. Но непременно следует учитывать и то значение эпитета «синий», которое предложил А. А. Косоруков (Гений без имени. С. 85—86). В языч. мифологии синий цвет символически связан с нижним миром водных духов. В С. синий цвет — это, с одной стороны, символич. цвет враждебных человеку мифич. сил нижнего мира смерти, моря, противопоставленного земле, а с др. стороны — символич. цвет половцев, реальных врагов Руси, живших «у синего моря», «на синем Дону». В любом случае «синий» в С. — символ враждебности, опасности. Синее вино — это вино, которым угощают враги, напиток смерти, не случайно оно «с печалью

- 33 -

смешено». Возможно, кроме того, что «синее вино», которым угощают Святослава, это метафора вражеской крови, которой «поили» половцы русских на поле битвы, подобно тому, как русские поили «сватов» своим «кровавым вином». В таком случае именно пролитая вражеская кровь («синее вино») оказалась с привкусом печали, горя для рус. князей, ибо «нечестно», бесславно пролили они «кровь поганую».

По мнению некоторых исследователей, «съ трудомь» не может означать «с печалью» (о др. толкованиях этого слова см. в статье Труд), поскольку печаль — отвлеченное понятие — нельзя «смешать» с вином. Думается, однако, что здесь автор использовал традиц. выражение (ср., напр., приведенную Виноградовой библейскую параллель: «воду свою с мукою и скорбью испьеши... и питие свое с трудом да испьеши» (см.: Словарь. Вып. 6. С. 64)), лишь применив в качестве худ. приема материализацию отвлеченного понятия, превратив обстоятельство образа действия (как? — с трудом) в дополнение (с чем? — с трудом) с помощью краткого причастия «смешено».

III. Третья картина сна построена на символике рассыпающегося жемчуга, устойчивого символа слез в сновидениях (см.: Перетц. Слово. С. 257): «Сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно и нѣгуютъ мя».

Крупный жемчуг сыплют Святославу на грудь из пустых, порожних колчанов. Именно эти опустевшие колчаны — причина слез Святослава, ведь выпущенные из них стрелы «негуют» русичей, обобщенным образом которых выступает во Сне Святослав как глава Русской земли. Выражение «нѣгуютъ мя» явно перекликается с предшествующим сну фрагментом о победах Святослава, в котором описывается, как он «притрепа» поганых своими острыми мечами. Оба слова — и «притрепать», и «нежить» означают «ласкать», но оба в рассматриваемых фрагментах употреблены в противоположном значении, поскольку Святослав «притрепал» врагов острыми мечами, а они «негуют» Святослава (= полки Игоря) стрелами из своих колчанов, пустых («тощих») после боя.

Помимо символики слез за жемчугом в сонниках закреплена символика получения дорогого подарка: «жемчуг во сне брать — получить знатный подарок или слезы» (Там же). Это второе символич. значение жемчуга тоже присутствует в С. Святослав получает «подарок» от «поганых толковин». Слово «толковины» объясняют по-разному. Есть все основания считать, что это не союзники русских в битве, ковуи, как думают некоторые исследователи, а противники русичей — половцы. Толковины названы «погаными», а в С. это эпитет половцев, которые противопоставлены христианам-русичам. Вероятно, объясняя слово «тльковины», следует исходить из того единственного значения, которое отмечают у него словари: толмачи, переводчики. В таком случае «поганые толковины» — это половецкие переводчики-послы, а жемчуг — это преподносимый ими Святославу подарок, обычный при дипломатических миссиях; но жемчуг-подарок — это на самом деле жемчуг-слезы, жемчуг-стрелы. Косвенным подтверждением того, что жемчуг рассыпают Святославу на грудь половецкие послы, может служить то, что в предсвадебном сне невесты обрядовых песен «крупен жемчуг» рассыпают «ясны соколы» — сваты, т. е. посланники, представители др. стороны — жениха (см.: Манн. Заметки к тексту «Слова...». С. 134).

- 34 -

Бояре толкуют только первую из трех картин первой части сна. Соотнося ее с реальными событиями, бояре рисуют опять-таки символич. картину победы тьмы над светом («Темно бо бѣ въ Г^̃ день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ нима молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ (молодые сыновья Игоря, на которых тоже легла тень бесчестия. — Л. С.), тъмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла»). Таким образом, черная паполома на солнце-князе — это тьма, покрывающая свет, т. е. символич. смерть рус. князей-Ольговичей, их поражение. Во сне Святослав как бы отождествляется с потерпевшими поражение князьями: с ним как бы происходит то, что на самом деле произошло с князьями-Ольговичами на Каяле. Тем самым автор подчеркивает единство княж. рода (все князья — как один князь) и верховную власть киевского князя.

IV. Четвертая символич. картина Сна, начинающая собой его вторую часть, связана уже не с самим Святославом, а с его златоверхим (т. е. княж.) теремом: «Уже дьскы безъ кнѣса въ моемъ теремѣ златовръсѣмъ».

Слово «кнѣсъ» неизвестно по др. древнерус. памятникам. Н. Ф. Грамматин полагал, что «кнѣсъ» — это грамматич. вариант строит. термина «князь» (князек), которое имело несколько значений (см. об этом в статье Алексеева), и в частности: 1) конь, конек на крыше, т. е. верхнее продольное бревно или брус двускатной крыши, которым скрепляются кровельные доски; 2) матица, т. е. балка, поперечное бревно, на которое настилаются в избах доски потолка. Алексеев постарался доказать, что под кнесом в С. имеется в виду конек, отсутствие или повреждение которого предвещало, по нар. приметам, какое-либо большое несчастье для жильцов этого дома, в том числе смерть главы дома (К «сну Святослава»... С. 241—248). Видеть во сне поврежденный конек или его отсутствие тоже сулило несчастье, смерть.

Исходя из этого, исследователи полагали, что снившееся Святославу отсутствие на его тереме кнеса-конька предвещало ему смерть. Н. С. Демкова рассматривает это как поэтич. напоминание автором С. о смерти Святослава и делает вывод, что С. написано после его смерти. Косоруков говорит о символич. смерти Святослава как вел. киевского князя, т. е. ослаблении его полит. роли.

Однако эта интерпретация четвертой картины сна не во всем верна. Во-первых, как уже отмечали исследователи, доски без кнеса в тереме, а не на тереме. Поэтому правы, вероятно, те исследователи, которые переводят кнес как «матица» (В. И. Стеллецкий). Во-вторых, нельзя согласиться с тем, что отсутствие в княж. тереме кнеса сулит Святославу смерть.

Отсутствие или повреждение и матицы, и конька означало разрушение дома, что предвещало реальную или символич. смерть. В снах невесты это разрушение описывалось по-разному («Все тыночки раскатилися, / Все столбы да пошаталися, / С теремов верхи повынесло»; «Развалилася хоромина, / Середь улицы рассыпалась, / Бревна врозь все раскатилися, / Углы прочь поотвалилися...», см.: Манн. Заметки к тексту «Слова...». С. 133—134).

Если же «царь увидит, что потрясся его дворец — это предсказывает угрожающую от народов войну или обнаружение врагов» (см.: Перетц. Слово. С. 257). Именно с этой приметой связан Сон Святослава. Терем, дом вел. киевского князя — это вся Русская земля, и приснившееся ему во сне разрушение его терема предвещает разорение

- 35 -

врагами Русской земли. Бояре, толкуя данную картину сна, как раз и повествуют о нашествии на Русь половцев: «...по Руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо, и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подасть хинови. Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю, уже връжеса дивь на землю». Здесь в символич. картинах торжества тьмы, зла над силами света, добра описывается торжество половцев над русскими.

Отрывок «и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подасть хинови» обычно переставляют, ссылаясь на двойств. число глаголов, в др. место: либо после слов «тъмою ся поволокоста» (Лихачев. Слово — 1950. С. 20), либо после слов «оба багряная стлъпа погасоста» (Слово — 1985. С. 50). Р. О. Якобсон предлагает третий вариант перестановки (см. Перестановки в тексте «Слова»). Однако эти перестановки не нужны. Двойств. число глаголов объясняется, вероятно, тем, что под половцами автор имеет в виду двух половецких ханов — Гзака и Кончака, пришедших на Русь после победы над Игорем и спровоцировавших «буйство» другого врага Руси — хинови. По-видимому, и глагол «простерлись» (устремились) стоял в авторском тексте в форме двойств. числа — «простростася», ошибочно замененной одним из переписчиков на мн. ч.: «прострошася» (вм. ст — ш). Только ханов и мог уподобить автор С. «гнезду» гепардов, подобно тому, как рус. князей он уподобляет «гнезду» соколов.

Интересно, что гепарды, по наблюдению натуралистов, действительно охотятся обычно выводком — «гнездом». Изображение трех гепардов, поваливших на землю дикого коня или онагра, встречается во фресках Софии Киевской (см.: Слово — 1985. Комм. С. 465—466).

Говоря о погружении земли в море, автор гиперболизирует бедствие Русской земли, сопоставляя нашествие половцев с картиной мировой катастрофы, при которой, по описанию в Эдде, «солнце померкло, земля тонет в море» (Беовульф. Старшая Эдда. Песня о Нибелунгах. М., 1975. С. 189 (Б-ка всемир. лит-ры)). Интересно, что при рассказе о последствиях Игорева поражения для Русской земли автор тоже говорит о заливании земли, на сей раз в метафорич. смысле, тоской и печалью: «Тоска разліяся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи». Обратную картину рисует автор при описании победных походов Святослава, который «наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рѣки и озеры, иссуши потоки и болота». Последовательное противопоставление земли и моря в С., соотносимое с противопоставлением русских и половцев, основано на мифол. противопоставлении земли и моря как «своего» и «чужого» мира, мира жизни и мира смерти.

V. Святославу снится также, что «всю нощь съ вечера босуви врани възграяху». Непонятный эпитет «босуви» пытались объяснить по-разному (см. Ворон). В. В. Макушев предложил исправить «босуви» на «бусови» — грамматич. вариант диалектного «бусый», т. е. серый, дымчатый.

Перетц (Слово. С. 258—259) в качестве параллелей к данной символич. картине приводит толкования сонников относительно того, что слышать во сне карканье ворона — к несчастью. Но как справедливо отметил Н. В. Шарлемань, Святослав видит во сне не черного ворона, а серых ворон: «Серые воро́ны собираются в местах их массовых ночевок, издавая неприятное карканье, тогда как черные

- 36 -

во́роны не собираются на ночевки в стаи и ночного граяния их не бывает» (Из реального комментария... С. 114). Г. В. Сумаруков также подчеркнул, что во́роны — «настоящие отшельники: они не собираются в стаи, как их близкие родичи — серые воро́ны, грачи и галки», они «ведут скрытый образ жизни, очень осторожны, каркают редко, держатся и гнездятся в глухих местах» (Кто есть кто в «Слове о полку Игореве». М., 1983. С. 33). Таким образом, автор С. основывается на традиц. символе сновидений, но переосмысливает его.

В толковании бояр эта символич. картина сна истолковывается следующим фрагментом: «Се бо готскія красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время бусово, лелѣютъ месть Шароканю». На то, что «готские девы вспели» аналогично в Сне Святослава «врани възграяху», первым обратил внимание В. Ф. Миллер (Взгляд. С. 219). Он указал и на др. перекличку этих фрагментов: «бусови врани» и «время бусово», созвучие «дебрь Кисаню» и «месть Шароканю», а также на упоминание в обоих фрагментах «синего моря».

«Время бусово» толкуют по-разному (см.). Исходя из явного сопоставления выражений «босови врани» и «бусово время», можно думать, что в обоих случаях бусый (= бусо́вый?) — качественное прил., означающее цвет (серый с оттенками) и образованное от тюрк. boz ~ buz. Поскольку половцы входят в С. в семантич. поле «тьмы», противопоставленной «свету», то и время их торжества автор С. мог назвать серым, темным, тоскливым, — «невеселой годиной», как считали Макушев и Е. В. Барсов. Бусый и бусовый, вероятно, чередующиеся грамматич. формы, подобно бусѣть / бусовѣть (сереть, темнеть).

Пение готских дев (готы здесь осмысляются как народ, дружественный половцам), воспевающих победу половцев, отомстивших за поражение хана Шарукана, заставляет вспомнить о реакции на поражение Игоря народов, сочувствующих русским: «Ту нѣмци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днѣ Каялы, рѣкы половецкія, рускаго злата насыпаша».

Фрагмент о поющих готских девах перекликается и с еще одним фрагментом в С.: в то время, когда готские девы поют, рус. жены плачут, причитая: «Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслію смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!».

Как видим, во всех трех фрагментах упоминается злато, которое погрузил Игорь на дно Каялы, о потере которого сожалеют рус. жены и которым звенят готские девы. Ср. указанную Робинсоном параллель в «Песне о Нибелунгах»: суровый Хаген опустил на дно Рейна захваченное некогда Зигфридом золото Нибелунгов. Золото в средневековье было символом гос. власти, силы, могущества. Таким образом, погружение Игорем рус. золота в Каялу символически означало утрату рус. князьями богатства, силы, могущества, военного превосходства над половцами. Есть здесь, возможно, и еще один смысл: золото, погруженное в Каялу, — рус. воины, которые «в морѣ истопоша».

VI. Последняя символич. картина Сна Святослава до сих пор даже не прочитана однозначно. В Перв. изд. этот фрагмент читался в следующем виде: «У Плѣсньска на болони бѣша дебрь Кисаню, и не сошлю къ синему морю». Было предложено множество различных поправок в этот текст. Наиболее приемлемым нам кажется прочтение, предложенное

- 37 -

Макушевым: «У Плѣсньска на болони бѣша дебрьски сани, и несоша я къ синему морю». Макушев предлагает минимальные поправки: 1) «несошлю» разбить на слова иначе: «несоша я», с заменой Л на А (эти буквы часто смешивались) и Ю на Ѩ, т. е. «их» — вин. п. мн. ч. от мест. «они» (эти буквы также легко было спутать при переписке); 2) «дебрь Кисаню» тоже разделить на слова иначе: «дебрь(с)ки сани», с добавлением выпавшего выносного С в слове «дебрьски» и заменой Ю на И в слове «сани» (см. Дебрь кисаню; Сани).

Макушев переводил «сани» как «змеи». Но более убедительной является точка зрения, согласно которой сани — это зимняя повозка на полозьях. Эпитет «дебрьски» сторонники этой точки зрения переводят как «адские», ссылаясь на такое его значение в памятниках христ. лит-ры (дебрь огненная — ад, геенна). Однако такой перевод явно неверен. Можно предположить, что у язычников слово «дебрь» (ущелье, пропасть) означало в переносном смысле подземный мир смерти, царство смерти вообще, мир мертвых, подобно греч. Аиду и евр. Шеолу. И лишь затем, в христианстве, разделившем царство смерти на небесный рай и подземный ад, слово «дебрь» с добавлением определения «огненная» стало означать ад. В таком случае «дебрьски сани» в С. — это сани, на которых везут в загробный мир, сани как принадлежность похоронного обряда. Интересно, что волог. слово «дебрьски» означает «неведомо откуда, из неизвестных, чужих мест».

Плѣсньск, поясненный первыми издателями как «город Галицкого княжения, смежный с Владимирским на Волыне», позднее было предложено понимать как урочище Плоское или Плеске («Плоская часть») под Киевом, сев.-зап. часть киевского Подола. Однако, во-первых, в С. упомянут именно Плѣсньск (см. Плесненск), а во-вторых, под этим именем подразумевается в С. не урочище, а именно город, с расположенной вокруг «болонью», т. е. свободным пространством перед гор. стенами. (см. Болонье). Выражение «у Плѣсньска на болони» тождественно выражению «у Сетомля на болоньи» в Ипат. лет. под 1150, обозначающему место встречи двух князей.

Смысл рассматриваемой символич. картины Сна Святослава, как представляется, в том, что Святослав, сидящий «в Киеве на горах», грозный и великий, во сне видит себя не в Киеве — столице Киевской Руси, ее центре, а на самой окраине, у небольшого пограничного городка на юго-западе Руси — Плесньска (см.: Раппопорт П. А. К вопросу о Плесньске // Сов. археология. 1965. № 4. С. 92—96), и даже не в самом городе, а на болони, т. е. в низком по сравнению с городом месте, за городом, в противоположность «горам» киевским. Наконец, вместо «золотого стола» киевского (символа власти, силы, могущества) он оказывается во сне в погребальных санях (символ не-жизни, не-могущества, не-бытия), в которых несут его к морю — символу «того света» и одновременно — месту пребывания половцев, к ним в плен.

Как видим, и в данной картине со Святославом во сне происходит то, что произошло наяву с Игорем и другими князьями-участниками похода, пересевшими из «сѣдла злата» в «сѣдло кощиево», оказавшимися в плену, у «синего моря», что символически означало смерть.

Картине символич. смерти Святослава, которого несут в погребальных санях к синему морю, в речи бояр соответствует упоминание о совершившейся мести половцев за пленение князя Шарукана, которую «лелеют», воспевают готские девы.

- 38 -

Картина плена-смерти рус. князей противопоставляется автором С. картине победного похода Святослава, когда он «поганаго Кобяка изъ луку моря, отъ желѣзныхъ великихъ плъковъ половецкихъ, яко вихръ, выторже. И падеся Кобякъ въ градѣ Кіевѣ, въ гридницѣ Святъславли». Святослав повторяет движение Кобяка, но в обратном направлении: теперь его «выторже» из княж. гридницы и несут «к синему морю».

Итак, Святославу снится в Киеве на горах «государственный» сон. Мистич. путем ему дается знать о походе Игоря, его поражении и нашествии на Русь врагов. Тем самым подчеркивается роль вел. киевского князя как главы рус. князей и всей Русской земли. Худ. функция Сна Святослава — обосновать право последнего на «злато слово», в котором он выступает объединителем рус. князей в борьбе с врагами.

По словам Алексеева, «сон Святослава имеет очень специфический древнерусский колорит» (С. 236). Действительно, Сон Святослава связан с рус. традицией символики сновидений. Сходство Сна Святослава со сном князя Мала из летописца Переяславля Суздальского, впервые отмеченное А. И. Кирпичниковым, подробно проанализировал Лихачев. Сходство Сна Святослава со снами невест из рус. свадебных песен отметил Манн (сделавший, однако, на этом основании ошибочный вывод, что Святослав метафорически изображается невестой).

Лит.: Макушев В. [Рец. на кн.: Тихонравов Н. С. Слово о полку Игореве. М., 1866] // ЖМНП. 1867. Февр. С. 459—461; Огоновский. Слово. С. 81; Миллер. Взгляд С. 215—226; Каллаш В. В. Несколько догадок и соображений по поводу «Слова о полку Игореве» // Сб. статей в честь В. Ф. Миллера. М., 1900. С. 316—347; Перетц. Слово. С. 238—246; Айналов Д. В. Сон Святослава в «Слове о полку Игореве» // ИпоРЯС. 1928. Т. 1, кн. 2. С. 477—482; Слово о полку Игореве / Пер., предисл. и пояснения Ив. Новикова. М., 1938. С. 98—99; Алексеев М. П. К «сну Святослава» в «Слове о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1950. С. 226—248; Шарлемань Н. В. 1) Заметки натуралиста к «Слову о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1951. Т. 8. С. 59—64; 2) Заметки к «Слову о полку Игореве» // Там же. 1955. Т. 11. С. 9; Щепкина М. В. Замечания о палеографических особенностях рукописи «Слова о полку Игореве»: (К вопросу об исправлении текста памятника) // Там же. 1953. Т. 9. С. 24—29; Ангелов Б. Заметки о «Слове о полку Игореве» // Там же. 1960. Т. 16. С. 54—55; Сапунов Б. В. «Тисовая кровать Святослава» // Там же. 1961. Т. 17. С. 324—326; Гаген-Торн Н. И. 1) Думки з приводу «сна князя Святослава» у «Слові о полку Ігоревім» // Народна творчість та етнографія. Киïв, 1963. Кн. 4. С. 100—104; 2) Некоторые замечания о «темных местах» «Слова о полку Игореве»: (Заметки этнографа) // Сов. этнография. 1972. № 2. С. 51—60; Лихачев Д. С. 1) Сон князя Мала в Летописце Переяславля Суздальского и сон князя Святослава в «Слове о полку Игореве» // Festschrift für Margarete Woltner zum 70. Geburtstag am 4. Dezember 1967. Heidelberg, 1967. S. 168—170 (то же: Сон князя Святослава в «Слове» // Лихачев. «Слово» и культура. С. 288—292); 2) Еще раз о «Сне Святослава» в «Слове о полку Игореве» // Сравнительное изучение лит-р: Сб. статей к 80-летию акад. М. П. Алексеева. Л., 1976. С. 9—11; Демкова Н. С. К вопросу о времени написания «Слова о полку Игореве» // Вест. ЛГУ. № 14 (Сер. истории, яз. и лит-ры). 1973. Вып. 3. С. 73; Сулейменов О. Аз и Я: Книга благонамеренного читателя. Алма-Ата, 1975. С. 62—76; Подлипчук Ю. В. Прочтение «темного места» в тексте «Слова о полку Игореве»: (Сон Святослава) // Нравственно-гуманистическая проблематика и худ. искания лит-ры. Хабаровск, 1977. С. 14—30; Никитин А. Л. Наследие Бояна в «Слове о полку Игореве»: Сон Святослава // Слово. Сб. — 1978. С. 112—133; Степанов А. Г. Сон Святослава и «синее вино» в «Слове о полку Игореве» // Там же. С. 148—150; Абаев В. И. «Синее вино» в «Слове о полку Игореве» // ВЯ. 1985. № 6. С. 40—41; Косоруков А. А. Гений без имени. М., 1986. С. 83—92; Манн Р. Заметки к тексту «Слова о полку Игореве»: 2. Сон и золотое слово Святослава // Исследования «Слова». С. 133—137; Робинсон А. Н. «Слово о полку Игореве» среди поэтических шедевров средневековья // Слово — 1988. С. 23—24; Карпунин Г. По мыслену древу. Перечитывая

- 39 -

«Слово о полку Игореве». Новосибирск, 1989. С. 169—224; Михайлов В. Раскрытые тайны «Слова о полку Игореве». Меленки, 1990. С. 14—18.

Л. В. Соколова