- 18 -

СОКОЛ. Слово «сокол» употреблено автором С. 13 раз: «Тогда пущашеть (Боян) ĩ соколовь на стадо лебедѣй, который дотечаше, та преди пѣсь пояше» (С. 3); «Боянъ же, братіе, не ĩ соколовь на стадо лебедѣй пущаше, нъ своя вѣщіа пръсты на живая струны въскладаше» (С. 4); «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады бѣжать къ Дону Великому» (С. 6—7); «Дремлетъ въ полѣ Ольгово хороброе гнѣздо. Далече залетѣло! Не было онъ обидѣ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебѣ, чръный воронъ, поганый половчине» (С. 11); «О, далече заиде соколъ, птиць бья, — къ морю» (С. 19—20); «Се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями, а самаю опустоша въ путины желѣзны» (С. 24); «Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнѣзда своего въ обиду» (С. 27); «А ты, буй Романе, и Мстиславе! ... Высоко плаваеши на дѣло въ буести, яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйствѣ одолѣти» (С. 31); «...и потече къ лугу Донца, и полетѣ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обѣду, и ужинѣ. Коли Игорь соколомъ полетѣ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу» (С. 41); «Млъвитъ Гзакъ Кончакови: „Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, соколича рострѣляевѣ своими злачеными стрѣлами“. Рече Кончакъ ко Гзѣ: „Аже соколъ къ гнѣзду летитъ, а вѣ соколца опутаевѣ красною дивицею“» (С. 43).

Один раз слово «сокол» заменено синонимичным определением-существительным шестокрылец.

Образ сокола является в С. символическим. Символика сокола в фольклоре и лит-ре славян основывалась прежде всего на его повадках

- 19 -

и особенностях соколиной охоты. Сокол — это воин-герой, богатырь, и в первую очередь князь, стоящий во главе своей воинской дружины. (О др. значениях символич. образа сокола в уст. нар. творчестве славян см.: Бернштам Т. А. Орнитоморфная символика у восточных славян. С. 30).

В С. образ сокола как охотничьей, ловчей птицы характеризует, за одним исключением, именно князей: сокол либо является символом князя, либо князь сравнивается с соколом, уподобляется ему.

В зачине С. игра на гуслях, которой Боян сопровождал свои «славы» князьям, представлена в виде охоты соколов на лебедей. Это единств. случай, где сокол символизирует не князя, а вещие персты Бояна, настигающие струну-лебедь. По словам В. П. Адриановой-Перетц, совершенно оригинальное применение картины соколиной охоты как метафоры игры на гуслях принадлежит поэтич. фантазии автора, но образ лебеди, пойманной соколом и поющей «славу», имеет аналогию в укр. песне, что было отмечено еще М. А. Максимовичем в 1834 (см.: Адрианова-Перетц. Древнерусская литература и фольклор. С. 116). Символич. картина, изображающая, как соколы-персты настигают лебедь-струну, становится наглядней благодаря описанию подобной картины в «Книге назиданий» сир. эмира Усама ибн Мункыза, современника автора С.: «Однажды мы пустили соколов на стаю гусей и стали бить в барабан; птицы взлетели, соколы бросились преследовать одну из них и выхватили ее из среды остальных ... она закричала, и пять-шесть гусей бросились к ней и принялись бить соколов своими крыльями» (см.: Ржига В. Ф. Из очерков по «Слову...». С. 74—75).

Рассуждая о том, какую песню спел бы вещий Боян о походе Игоря, автор С. создает две песни «под Бояна», одна из них хула: «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая, — галици стады бѣжать къ Дону Великому». Боян, по мнению автора С., сравнил бы рус. князей не с соколами, преследующими птиц, а сравнил бы князей вместе с их полками со стадами галок, бегущих, на свою погибель, к Дону Великому. Противопоставление соколов и галок в данном фрагменте напоминает ист. эпизод, который был также сопоставлен летописцем с соколиной охотой: в ПВЛ под 1097 говорится: «Боняк же разделися на 3 полкы и сбиша угры акы в мячь, яко се сокол сбиваеть галице. И побегоша угри» (С. 179). Данное отрицат. сравнение (не соколы, — галки) особенно удачно по отношению к полкам Игоря, которые, подобно галкам, были окружены половцами и разбиты.

Изображая ночующих в степи Игоревых воинов — «Ольгово хороброе гнѣздо», автор отмечает: «Не было онъ обидѣ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебѣ, чръный воронъ, поганый половчине!». Здесь соколом и кречетом (эти птицы однозначны в символико-метафорич. образности) символически именуются, вероятно, рус. князья не-Ольговичи. Ни им, ни половцам (символом которых является «черный ворон») не предназначались судьбой «в обиду» храбрые князья-Ольговичи (Адрианова-Перетц. Древнерусская литература и фольклор. С. 117).

Толкуя сон Святослава, бояре рассказывают ему о печальной участи молодых князей, сравнивая их с соколами, которым «поганые» подрезали крылья, а самих опутали в «путины железные». Путины (опутенки) делались из самой тонкой кожи, поэтому «путины железные» — это метафора, означающая наручники или кандалы, надетые

- 20 -

на пленных князей (см.: Алексеев В. «...И полете соколом под мглами». С. 150). В данном случае в основе символич. образа сокола лежит не картина соколиной охоты, а момент, когда попавший в неволю сокол становится ловчей птицей.

Святослав Всеволодович в своем «златом слове» уподобляет себя «соколу в мытех», который высоко птиц взбивает и не дает гнезда своего в обиду. И Святослав не дал бы своего гнезда (Киевскую Русь) в обиду, но мешает этому разобщенность князей («княже ми непособіе»). Выражение «сокол в мытех» много раз комментировалось исследователями (см. Мыть). Исходя из общего смысла «злата слова» Святослава, следует признать, что наиболее убедительной является точка зрения А. А. Потебни и Р. О. Якобсона: «сокол в мытех» — это сокол в возрасте (ср. человек в летах, в годах): возраст ловчего сокола считали по количеству мытей-линек, как возраст человека по годам. (В отличие от «сокола в мытех» «сокол трех мытей» из Повести об Акире Премудром — это сокол в расцвете сил, молодой и ловкий. Именно после 2—3 линек сокол становится боевой, могучей птицей. См.: Сулейменов О. Аз и Я. С. 41). По свидетельству В. А. Левшина (Книга для охотников до звериной и птичьей ловли. М., 1913. Ч. 2. С. 247), «соколы чем старее, тем больше ленивыми становятся. Между тем соделываются сильнее и хитрее в ловле». Вот поэтому «сокол в мытех» — это опытный боец, который не даст своего гнезда в обиду. В связи с указанием Святослава на свою старость необходимо напомнить, что старость и седина главы государства — общее место средневековых эпич. произведений. В «Песни о Роланде» автор пишет о Карле Великом: «Он стар и сед — ему за двести лет», хотя в действительности, как замечает А. Н. Робинсон, ему было 36 лет во время изображаемой битвы в Ронсевальской долине («Слово о полку Игореве» среди поэтических шедевров средневековья // Слово. Сб. — 1988. С. 25). Комм. к выражению «соколъ... высоко птицъ възбиваетъ» может служить приведенный Ржигой фрагмент из «Книги назиданий» Усама: «С охотниками были соколы, которых они напускали на летящих цапель. Когда цапля замечала сокола, она начинала кружиться и подниматься выше, а сокол кружил с другой стороны, а потом взмывал над цаплей и, бросаясь на нее сверху, схватывал».

Образ сокола использует автор С. и в обращении-похвале к князьям Роману и Мстиславу: «Высоко плаваеши на дѣло въ буести, яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйствѣ одолѣти». Адрианова-Перетц, опираясь на наблюдения Н. В. Шарлеманя, поясняет, что сокол, собираясь напасть на жертву, «не просто летит, взмахивая крыльями, — он нагоняет птицу, „на ветрех ширяяся“, то есть парит в воздухе (для этого нужно течение воздуха — «ветер»). Это точное изображение поведения крупных хищных птиц во время охоты» (Древнерусская литература и фольклор. С. 117).

В описании побега Игоря из плена («полетѣ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди...») характерное для С. совмещение реального и символич. планов: символич. сокол избивает реальных гусей и лебедей, а его преследователи рассуждают о том, как отомстить соколу-Игорю через соколича-Владимира, оставшегося в плену: Гзак предлагает расстрелять соколича, а Кончак — опутать его красною девицею. Об употреблении слов «сокол» и «соколич» в данном контексте Адрианова-Перетц пишет: «...в этом последнем диалоге обычный

- 21 -

для автора „Слова“ символ „князь — сокол, соколич“ приобретает тот дополнительный оттенок, который характерен для народно-поэтической символики, где сокол-жених при лебеди-невесте; однако в „Слове“ эта вторая часть символической картины отсутствует, и рядом с соколичем-женихом появляется реальная „красная девица“ — Кончаковна» (Древнерусская литература и фольклор. С. 118). Но мотив «опутывания» сокола девушкой характерен не для свадебной символики, где сокол и лебедь — жених с невестой, а для другого рода песен, в частности подблюдных, певшихся при гадании о женихе, где, как и в С., реальная девица опутывает символич. сокола (см. приводимую Адриановой-Перетц цитату из подблюдной песни: «Ах ты выкини, мати, опутинку, // Еще чем мне опутать ясна сокола»).

Особого внимания заслуживает то, какую большую роль играет в С. образность соколиной охоты, являвшейся неотъемлемой принадлежностью феод. быта (о ее месте в культуре и лит-ре Запада и Востока в средние века см.: Дементьев Г. П. Сокола — кречеты. Систематика, распространение, образ жизни и практическое применение. М., 1951. С. 141—163; Робинсон, Сазонова. Новый опыт комментирования... С. 190—191) О том, как заботились правители о своем сокольничьем обзаведении, как дорого стоили ловчие птицы на Востоке и на Руси, см. в статьях Ржиги (С. 74—75) и Шарлеманя (С. 113), в книге О. Сулейменова (С. 39—40).

Охота с ловчими птицами доставляла, по словам Д. С. Лихачева, глубокое эстетич. наслаждение. Ученый ссылается на «Урядник соколничьего пути» царя Алексея Михайловича, который называет соколиную охоту «красной и славной», приглашает в ней «утешаться и наслаждаться сердечным утешением» (см.: Устные истоки. С. 87—88). Можно, однако, предположить, что в древности соколиная охота была не просто забавой. Возможно, ей придавали магич. смысл, рассматривали как действо, обеспечивавшее княж. победу над врагами, подобную той, которую одерживал над птицами княж. сокол (магия подобия).

Лит.: Потебня. Слово. С. 104; Ржига В. Ф. Из очерков по «Слову о полку Игореве». II. Образ сокола в «Слове» // Докл. и сообщ. филол. ф-та МГУ. М., 1947. Вып. 3. С. 73—75; Шарлемань Н. В. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1948. Т. 6. С. 112—113; Лихачев. Устные истоки. С. 87—88; Адрианова-Перетц В. П. 1) «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII веков. Л., 1968. С. 19—20; 2) Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974. С. 115—118; Творогов О. В. «Сокол трех мытей» в «Повести об Акире Премудром» // Вопр. теории и истории языка: Сб. статей памяти Б. А. Ларина. Л., 1969. С. 112; Якобсон Р. О. Сокол в мытех // Јужнословенски филолог. Београд, 1973. Књ. 30, св. 1—2. С. 127—128; Прийма Ф. Я. Гнездо «шестикрылых соколов» // Мол. гвардия. 1975. № 12. С. 281—288; Сулейменов О. Аз и Я. Алма-Ата, 1975. С. 38—44; Виноградова. Словарь. Л., 1978. Вып. 5. С. 186—189; Бернштам Т. А. Орнитоморфная символика у восточных славян // Сов. этнография. 1982. № 1. С. 30—31; Робинсон М. А., Сазонова Л. И. Новый опыт комментирования «Слова о полку Игореве» (фрагмент «соколъ въ мытехъ») // Слово. Сб. — 1988. С. 174—193; Алексеев В. «...И полете соколом под мглами» // Охотничьи просторы. М., 1990. № 47 (Альм.). С. 149—151.

Л. В. Соколова