- 109 -

ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ — фрагмент С., начинающийся со слов «На Дунай Ярославнынъ гласъ...» и оканчивающийся словами «...тугою имъ тули затче». Первые издатели ошибочно отнесли слова «На Дунаи» к предыдущему тексту («Копіа поютъ на Дунаи»). В П. Я. их предложил включить А. И. Смирнов (О Слове. II. С. 124), поправка которого принята едва ли не всеми исследователями.

П. Я. начинает третью часть С. и связан с последующим эпизодом бегства Игоря из плена, что отмечал еще Е. В. Барсов. По словам Н. С. Демковой, бегство Игоря из плена «происходит не только после плача Ярославны, но как бы вследствие плача, в ответ на заклинанья Ярославны» (Проблемы изучения... С. 88—89).

По поводу композиции П. Я. высказаны разные точки зрения. Б. В. Сапунов считает, что П. Я. четырехчастен и построен по принципу заговоров. По мнению Р. О. Якобсона, «рассказ о Ярославне...

- 110 -

слагается из вступления и троекратного плача» (Композиция и космология... С. 32). Вероятно, следует считать П. Я. двухчастным, поскольку первая строфа, обособленная от трех остальных, имеет важное смысловое значение и не может рассматриваться только как вступление к П., которое Якобсон счел возможным исключить из рассмотрения.

В первой строфе Ярославна изображается «зегзицей», «кычущей» на Дунае. В этом облике, никем не узнаваемая («незнаемая»), собирается она полететь по Дунаю к р. Каяле, омочить в ее воде «бебрян» рукав и утереть Игорю кровавые раны на «жестоком» его теле.

Эти намерения Ярославны исследователи объясняют по-разному. Обычно считается, что Ярославна мысленно стремится к месту битвы Игоря с половцами, где, по ее представлениям, лежит раненый князь, желая омыть, заживить его раны. Барсов говорил при этом о «целительной силе холодной воды Каялы», а Л. А. Дмитриев — о «мертвой» воде Каялы, напомнив, что в сказках «именно мертвой водой залечиваются, затягиваются раны» (Комментарии. С. 284). А. А. Косоруков полагает, что Ярославна мысленно летит к уже мертвому князю, чтобы «омыть его кровавые раны, то есть воздать погребальную почесть, которой он был лишен» (Гений без имени. С. 136).

Упоминание Дуная в данном эпизоде озадачивало исследователей. Они не находили объяснения тому, что Ярославна в первой строфе изображается зегзицей, кычущей на Дунае. Еще в прошлом веке было предложено решить этот вопрос следующим образом: считать, что действие в первой строфе происходит, как и в трех последующих, на гор. стене Путивля. Выражение «На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышитъ (т. е. слышится. См.: Слово — 1985. С. 477)» объясняли при этом так: голос Ярославны, плачущей в Путивле, долетает до Дуная, до ее родины — Галицкого княжества. Что же касается намерения Ярославны полететь по Дунаю к р. Каяле, то, поскольку из Путивля к Каяле невозможно лететь по Дунаю, предполагалось понимать это имя в данном случае как эпич. наименование, символ реки вообще, основываясь на том, что в слав. эпосе имя «Дунай» может употребляться в таком значении. Возражая против приведенного толкования имени «Дунай» в П. Я., Д. В. Айналов справедливо указал на то, что в С. упоминается еще 10 рек, и все они называются своими ист. именами, что не дает основания одному Дунаю придавать символич. значение, к тому же, добавим, в одном только случае из пяти.

Вероятно, Ярославна изображается в первой строфе именно на Дунае, далеко от Путивля. Сюда, на Дунай, прилетает она зегзицей за живой водой, необходимой, согласно фольклорным представлениям, чтобы оживить героя после того, как мертвой, «целющей» водой, источником которой выступает в С. Каяла, заживлены, стянуты раны. Дело в том, что хотя Игорь в действительности не погиб на поле битвы, но в символич. плане его пленение толкуется автором С. как смерть, в связи с чем, по наблюдению Демковой, «возвращение Игоря из половецкого плена описано в системе изображения волшебной сказки как возвращение из царства мертвых» (Проблемы изучения... С. 102). Эпитет «на жестоцѣмъ» («утру князю... раны на жестоцѣмъ его тѣлѣ»), который В. А. Жуковский перевел «на отвердевшем» (т. е. скованном смертью), тоже подтверждает, что Игорь изображается в С. убитым на поле боя.

- 111 -

Дунай выступает в С. источником живой воды далеко не случайно. Среди разнообразных мотивов, связанных с ним в фольклоре, в нар. слав. песнях есть мотив целебной дунайской воды, исцеляющей от болезней, спасающей от смерти. Такое представление о Дунае отражено, напр., в болг. песне «Яна-кукавица», приведенной Вс. Миллером в качестве параллели к П. Я. Герой этой песни, лежащий больным в шатре, просит сестру отправиться в дальний путь, на «белый Дунай», и принести «студеной» дунайской воды, которая должна исцелить героя. Девушка, набрав воды из Дуная, не может найти дорогу обратно и просит Бога превратить ее в кукушку, чтобы она летала по лесам и искала брата (подробнее см.: Соколова Л. В. Мотив живой и мертвой воды...).

За живой и мертвой водой на Дунай и Каялу Ярославна прилетает, в соответствии с фольклорной традицией, в образе птицы, в данном случае зегзицы. Слово это переводят по-разному: кукушка, чайка, ласточка, горлица. В последнее время зегзица часто толкуется, со ссылкой на Н. В. Шарлеманя, как чайка. Однако здесь явное недоразумение. Шарлемань неясно выразился, указав, что «на Десне, между Коропом и Новгород-Северским крестьяне называют местами гігічкой, зігічкой, зігзічкой — чайку, по-русски пигалицу или чибиса», т. е. Шарлемань имеет в виду птицу, на совр. укр. яз. называемую чайкой, а на совр. рус. яз. — чибисом. Некоторые же исследователи поняли Шарлеманя так, что зігзічкой называется чайка. Н. А. Мещерский и Демкова попытались обосновать, что образ именно водяной птицы, чайки, низко летающей над речной поверхностью и задевающей ее крылом, лучше сочетается с образом Ярославны, собирающейся омочить свой шелковый белый рукав в воде Каялы.

По мнению автора данной статьи, единственно верный перевод слова зегзица — кукушка. В «Задонщине» и в «Слове» Даниила Заточника слово это употреблено в форме «зогзица» в значении кукушка. В совр. рус. диалектах сохранились слова «зёгзица», «зогза», также обозначающие кукушку. Л. А. Булаховский на основании мн. слав. яз. реконструирует общеслав. форму «zeg(ъ)za».

Образ кукушки избран автором С. далеко не случайно. Прекрасный знаток слав. нар. поэзии Ф. И. Буслаев писал о «всеобщности славянских преданий о превращении несчастных женщин в кукушек» (Исторические очерки... Т. 1. С. 143). Кукушка — слав. символ тоскующей женщины: и несчастной в браке, и одинокой солдатки, и женщины, оплакивающей смерть мужа, сына или брата. Ближе всего к С. тот фольклорный сюжет, по которому женщина прилетает кукушкой куковать-плакать над телом убитого на поле боя мужа или брата. В частности, в укр. песне «Три кукушки» оплакивать убитого прилетают в образе кукушек его мать, сестра и жена. Как видим, автор С., создавая образ Ярославны, использует традиц. для слав. фольклора образ кукушки, одинокой птицы-плакальщицы. В С. он символизирует вдову, прилетающую на место символич. гибели суженого. Однако Ярославна-кукушка летит к любимому не для того, чтобы оплакать его на поле битвы, а чтобы с помощью живой и мертвой воды вернуть его к жизни. Как и в др. случаях, автор С. трансформирует традиц. фольклорный образ.

Ярославна собирается омыть раны Игоря бебряным рукавом своей одежды. Комментируя это, Д. С. Лихачев пишет: «Рукава верхней

- 112 -

одежды знати в древней Руси делались длинными. Их обычно поднимали кверху, перехватывая запястьями. В ряде церемониальных положений их спускали книзу (стояли «спустя рукава»). Такой длинный рукав легко можно было омочить в воде, чтобы утирать им раны, как платком» (Комм. ист. и геогр. С. 461). Возможно, что омовение ран именно рукавом жен. одежды имело какой-то символич. (или магич.) смысл, ср. длинные «плакальные рукава» рубахи, в которой невеста причитала перед выходом замуж (см.: Маслова Г. С. Народная одежда в восточнославянских традиционных обычаях и обрядах конца XIX — нач. XX в. М, 1984. С. 168).

А. А. Потебня отметил несоответствие между «полечю зегзицею» и «омочю бебрянъ рукавъ». Несоответствие это исчезает, стоит лишь вспомнить сказочные мотивы оборотничества (ср.: лебедь белая оборачивается красной девицей). Преодолев птицей далекие расстояния, Ярославна, достигнув Каялы, принимает вновь жен. облик и рукавом своей одежды заживляет Игорю раны.

Прил. «бебрян» долго переводили словом «бобровый», понимая это как рукав, отороченный мехом бобра. Однако вряд ли можно назвать рукав меховым на том основании, что он снабжен меховой опушкой. Поэтому следует согласиться с Мещерским, указавшим на древнерус. слово «бебр» в значении дорогой тонкой ткани и предложившим переводить «бебрян» как сшитый из белого шелка (К изучению... С. 43—44). Подтверждением правильности такого перевода может дополнительно служить то, что «именно при помощи шелковых предметов... производилось в песнях южнославянских народов излечивание раненых героев» (Прийма Ф. Я. Внимая плачу Ярославны. С. 7).

Вторая часть П. Я. (строфы 2—4) переносит читателя на гор. стену Путивля, с которой княгиня обращается к «светлому и тресветлому Солнцу», «Ветру Ветрилу», «Днепру Славутичу». Исследователи указывали на традиц. для фольклора величание рек по имени-отчеству. Эпитету солнца — тресветлое — посвящены три специальные статьи (см. Солнце). По нашему мнению, он отражает нар., языч. в своей основе представление о солнце, имеющем при своем суточном движении три разных света: утренний, дневной и вечерний. Это представление воплощено в нар. декоративном искусстве, где движущееся солнце изображается в трех позициях: утреннее, дневное, вечернее (см.: Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 492, 497, 512 и др.).

Якобсон предложил тонкий анализ симметрии трех фрагментов обращения Ярославны к силам природы на синтаксич. уровне, выделив в каждом из трех фрагментов по три глагола, относящихся к адресатам молитвенного воззвания Ярославны, и отметил, что каждый из призывов состоит из трех симметричных и одного асимметричного предложений.

П. Я. сближали с двумя фольклорными жанрами. Лихачев считает, что в жанровом отношении П. Я. близок именно плачам: автор как бы воспроизводит плач Ярославны. Исследователь подчеркивает, что Ярославна здесь прежде всего жена, горюющая по мужу, она олицетворяет «стихию человеческой жалости», выражая не только личную скорбь, но и заботу о воинах Игоря. П. Я., по мнению Лихачева, вторит золотому слову Святослава, тоже своеобразному П., слову, смешанному со слезами (ср.: «Слово» и культура. С. 21, 268).

- 113 -

Действительно, П. Я. близок нар. плачам. Он соответствует, напр., по содержанию П.-причитанию жены по мужу-рекруту (см.: Барсов. Причитания Северного края. С. 87; Тиунов. Несколько замечаний... С. 199—201). В этом П. горюющая женщина сравнивает себя с кукушкой и называет мужа «ладой» («Так ты послушай, лада милая, / Поутру да поранехоньку, / И в вечеру да попозднехоньку, / Не кукует ли кукушка горе горькая. / Она кукует жалобнехонько, / Так ты подумай, лада милая: / Не кукушечка кукует горе горькая, / Горюет то твоя да молода жена, / Подает тебе да свой взышон голос»). Во-вторых, здесь есть обращение солдатки к «ветрам буйным», «солнцу красному», «реке быстрой» с просьбой передать мужу «поклоненьице», «челобитьице». Однако П. жены по мужу-рекруту — только лишь выражение жен. тоски, он не имеет того магич. значения, которое имеет П. Я. Поэтому права, вероятно, В. П. Адрианова-Перетц, по мнению которой в П. Я. слиты традиции нар. причитаний и языч. заклинаний.

Термины «заговор», «заклинание», «языческая (апокрифическая) молитва» четко не определены и не разграничены. Поэтому одни говорят о близости П. Я. заклинаниям (напр., Буслаев, А. Рамбо), другие — заговорам (напр., Сапунов), третьи — языч. молитве. Барсов употребляет по отношению к П. Я. все три термина: «Плач ее обращен к стихийным силам с мольбой о спасении Игоря и потому есть именно заговор, заклинательная молитва» (Слово. Т. 2. С. 65). Была высказана и абсурдная точка зрения, согласно которой П. Я. «обнаруживает в своем оформлении и структуре много общего с камланием шамана в архаическом обществе» (Голиченко Т. С. Мифологические мотивы в «Слове о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве» и древнерусская философская культура. М., 1989. С. 71).

А. И. Алмазов (Апокрифические молитвы, заклинания и заговоры. Одесса, 1901. С. 10—22) разграничивает собственно заговоры, основанные на вере в силу слова; заклинания, в которых используется формула приказа, заклинания низших сил — высшими; языч. (по его терминологии — апокрифич.) молитвы, не имеющие силы обязательного исполнения, как заговоры. Если исходить из этой классификации, то П. Я. следует сопоставлять с языч. молитвой, в схему которой укладывается и первая строфа. В языч. молитве непосредственному обращению к силам природы часто предшествует описание произносящим ее своих действий, непременно в будущем времени (ср., напр.: «Встану я, раба Божия, ранешенько, / Умоюсь белешенько...»). Подобное описание героиней своих действий, и тоже в будущем времени, содержится в первой строфе П. Я.

Исследователи по-разному объясняли цель молитвенных обращений Ярославны к силам природы. Барсову представлялось, что ее «заговор» «должен придать целительную силу холодной воде Каялы». Однако слова заговора, сопровождающие некое магич. действие, связаны именно с этим действием, как в первой строфе П. Я., а во второй части П. Ярославна обращается к солнцу, ветру и далекому от Каялы Днепру. Демкова охарактеризовала обращения Ярославны к природным силам как «выкликанье из смерти». Однако, во-первых, Ярославна оживляет Игоря с помощью живой и мертвой воды, а во-вторых, «выкликанье из смерти» носит иной характер, ср., напр., выкликанье из смерти в нар. причитании по умершему: «Вы завейтесь, ветры буйные,

- 114 -

/ Растащите пески желтые, / Растаскайте мати-сыру землю / Вы на все четыре стороны, / Вы раскройте гробову доску...».

Ярославна высказывает свою просьбу в обращении к Днепру: она просит его «прилелеять» к ней ее милого ладу. Днепр избран далеко не случайно: он — гл. рус. река, река-матушка, а потому обобщенный образ всего водного бассейна Руси, водного пути на Русь. Солнце и ветер Ярославна укоряет за то, что они способствовали поражению Игоря: солнце томило воинов жаждою, а ветер нес половецкие стрелы на воинов Игоря. В обращении к солнцу и ветру просьба не высказывается, а лишь подразумевается: Ярославна мысленно просит природные стихийные силы сменить гнев на милость и не мешать спасению Игоря, его возвращению на родину.

Якобсон обратил внимание на то, что «три адресата заклинательных зовов Ярославны явственно принадлежат трем ярусам мироздания, запечатленным в космологической традиции индоевропейских народов: высшая область — небо, низшая — земля, средняя — промежуточный мир между небом и землей». Представителем верхней сферы в П. Я. выступает Тресветлое Солнце, средней — Ветер Ветрило, низшей — Днепр Славутич. Таким образом, Ярославна обращается ко всей природе, к космосу в целом, стремясь все природные силы привлечь к вызволению Игоря из половецкого плена. И молитва Ярославны возымела действие. Чтобы нагляднее представить спасительное действие этой молитвы, автор нарисовал картину явлений природы, благоприятных Игорю.

Условием произнесения заговора и языч. молитвы было определенное время (чтобы молитва возымела действие, она должна быть читаема рано, на утренней заре) и определенное место («темный лес», «чистое поле» — природная среда). Ярославна произносит свою молитву «рано» (о чем автор упоминает трижды), но не в поле или в лесу, а с гор. стены, на границе соц. и природного миров. Вероятно, автор С. и здесь оказался верен действительности, учитывая средневековую традицию, обычай церемониального плача на гор. стене, что предполагал Лихачев и что нашло отражение в западноевроп. средневековой поэме о Вольфунтрихе, героиня которой, Либгарда, в ожидании своего мужа Ортнита «уходит на стену и там громко начинает жаловаться на свое горе» (см.: Жданов. Литература «Слова...». С. 444).

Говоря об использовании автором С. формы языч. молитвы, следует иметь в виду, что используется лишь структура фольклорного текста. Что же касается словесного выражения, то в П. Я. отсутствуют характерные для заговоров и заклинаний устойчивые формулы. В первой части П. Я. вм. традиц. и вполне реальных действий описываются волшебные, колдовские действия Ярославны (оборотничество, полет в образе зегзицы на Каялу, оживление Игоря с помощью живой и мертвой воды). Во второй части П. Я., по словам Адриановой-Перетц, «обобщенным устным формулам заклинательных обращений автор придает реалистичность, а в самом плаче как бы продолжает рассказ о несчастной битве, когда на русское войско сыпались „хиновьскыя стрелкы“, воины падали на ковыльную степь, а живые изнемогали от жажды, оттесненные врагами от воды» (Древнерусская литература и фольклор. С. 109).

Учитывая ист. точность автора С., исследователи задавались вопросом, почему Ярославна плачет в Путивле, а не в Новгороде-Северском. На этот счет существуют различные точки зрения (см. Путивль).

- 115 -

По нашему мнению, вовсе не факт, что в действительности Ярославна находилась именно в Путивле. Скорее, это худ. прием: Ярославна, с нетерпением ожидавшая возвращения Игоря и Владимира с поля битвы и стремившаяся как можно быстрее увидеть их, изображается автором С. в Путивле (где княжил ее сын), потому что он гораздо южнее Новгорода-Северского, а именно с юга должны были возвращаться ее муж и сын. Ярославна в изображении автора С. как бы «выходит» им навстречу.

Возникал также вопрос, почему Ярославна не упоминает в П. своего сына Владимира. Исследователи, в частности А. В. Соловьев, Л. Е. Махновец и др., предлагали разные объяснения, однако дело в том, что худ. функция П. Я. — в оправдании, освящении бегства Игоря из плена, а это не оставляет места для упоминания Владимира.

П. Я., один из самых поэтич. фрагментов С., переводили и перелагали мн. поэты: Ф. Глинка, И. Козлов, П. Шкляревский, Т. Шевченко, С. Городецкий, А. Прокофьев, Е. Кунина и др.

Мотивы и образы П. Я. использовали в своих стихах К. Случевский, В. Брюсов, Прокофьев, В. Звягинцева, Л. Татьяничева, Н. Браун, П. Антокольский, В. Зотов, В. Соснора, Н. Рыленков, С. Кузнецова, Ю. Друнина, Л. Щипахина и др.

Переводы П. Я. и реминисценции на его сюжет см. в изд.: Слово — 1952, Слово — 1985, Слово — 1986₂ и др.

Литературоведч. анализ переводов, переложений П. Я. и стихов на его сюжет см. в работах А. Арго, Л. А. Дмитриева, О. А. Державиной, Е. Н. Кононко, Л. И. Сазоновой и др.

Ярославна стала символом верной, преданной жены, своей любовью хранящей любимого на поле битвы, поэтому особенно популярен был этот образ в стихах на тему Вел. Отеч. войны.

Образ Ярославны нашел отражение и в изобразит. искусстве: на гравюрах, картинах и рисунках М. А. Зичи, В. Г. Перова, В. А. Фаворского, И. С. Глазунова, И. И. Голикова, В. И. Семенова, Г. В. Якутовича, Г. Г. Поплавского и др. художников, являясь непременным персонажем всех графич. циклов, посвящ. С. Композитор Б. И. Тищенко создал балет «Ярославна».

Лит.: Буслаев Ф. И. 1) Историческая хрестоматия церковнославянского и древнерусского языка. М., 1861. С. 613, примеч. 591 (33); 2) Мифологические предания о человеке и природе, сохранившиеся в языке и поэзии // Буслаев Ф. И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб., 1861. Т. 1. С. 143; 3) Эпическая поэзия // Там же. С. 35; Барсов Е. В. 1) Причитания Северного края. М., 1872. Ч. 2. С. 87; 2) Слово. Т. 1. С. 10; Т. 2. С. 63—68; Миллер. Взгляд. С. 112—116; Максимович М. А. Песнь о полку Игореве // Собр. соч. Киев, 1880. Т. 3. С. 549—550; Жданов И. Н. Литература «Слова о полку Игореве» // Соч. СПб., 1904. Т. 1. С. 444; Дашкевич Н. П. Опыт указания литературных параллелей к Плачу Ярославны в «Слове о полку Игореве» // Sbornik v slavu V. Jagiča. Berlin, 1908. С. 415—422; Орлов А. С. Лекции по истории древней русской литературы. М., 1916. С. 89—90; Перетц. Слово. С. 304—307; Айналов Д. В. Заметки к тексту «Слова о полку Игореве». I. Плач Ярославны // ТОДРЛ. 1940. Т. 4. С. 151—155; Адрианова-Перетц В. П. 1) Очерки поэтического стиля древней Руси. М.; Л., 1947. С. 147—148; 2) Об эпитете «тресветлый» в «Слове о полку Игореве» // РЛ. 1964. № 1. С. 86—87; 3) «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI—XIII веков. Л., 1968. С. 169—176; 4) Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974. С. 109; Шарлемань Н. В. Из реального комментария к «Слову о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1948. Т. 6. С. 115; Лихачев Д. С. 1) Комм. ист. и геогр. С. 461—462; 2) «Тресвѣтлое солнце» плача Ярославны // ТОДРЛ. 1969. Т. 24. С. 409; 3) «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1978. С. 22—23, 43, 46, 58, 66, 208—209; 4) «Слово о полку Игореве» как художественное

- 116 -

целое // Избр. работы: В 3 т. Л., 1987. Т. 3. С. 194—195; Тиунов И. Д. Несколько замечаний к «Слову о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1950. С. 199—201; Дмитриев Л. А. 1) Комментарии // Слово — 1952. С. 284; 2) «Слово о полку Игореве» и русская литература // Слово — 1967. С. 69—92; 3) Поэтическая жизнь «Слова о полку Игореве» в русской литературе // Слово — 1983. С. 82—113; 4) (совм. с А. И. Михайловым) «Слово о полку Игореве» в русской советской поэзии // РЛ. 1985. № 3. С. 16—30; Мещерский Н. А. 1) О территориальном приурочении «Слова о полку Игореве» // Учен. зап. Карел. пед. ин-та. Петрозаводск, 1956. Сер. ист.-филол. наук. Т. 3, вып. 1. С. 76; 2) К изучению лексики и фразеологии «Слова о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1958. Т. 14. С. 43—44; Сапунов Б. В. Ярославна и древнерусское язычество // Слово. Сб. — 1962. С. 321—329; Арго А. М. Десятая муза: (Непереводимость и всепереводимость). М., 1964. С. 69—74; Болдур А. Ярославна и русское двоеверие в «Слове о полку Игореве» // РЛ. 1964. № 1. С. 84—85; Михайлов М. Ярославна от «Слова о полку Игореве» (за някои особенности на образа) // Трудове на высшия педагогически ин-т «Братя Кирил и Методий» във Велико Търново. София, 1966. Т. 3. С. 113—130; Кононко Е. Н. Образ Ярославны в русской советской литературе // Вопросы рус. лит-ры: Сб. Львов, 1967. Вып. 2 (5). С. 24—28; Боброва Е. И. К новому истолкованию плача Ярославны // ТОДРЛ. 1969. Т. 24. С. 35—37; Якобсон Р. О. Композиция и космология плача Ярославны // Там же. С. 32—34; Уваров К. А. Историко-филологический и искусствоведческий комментарий к женским образам «Слова о полку Игореве» // Учен. зап. МГПИ им. В. И. Ленина. М., 1970. № 405. С. 12—26; Гаген-Торн Н. И. Анимизм в художественной системе «Слова о полку Игореве» // Сов. этнография. 1974. № 6. С. 110—118; Прийма Ф. Я. 1) Голоса, вторящие плачу Ярославны // Совр. проблемы литературоведения и языкознания. М., 1974. С. 200—210; 2) Внимая плачу Ярославны... // РЛ. 1985. № 4. С. 3—14; Державина О. А. Образ Ярославны в творчестве поэтов XIX—XX вв. // Слово. Сб. — 1978. С. 186—190; Демкова Н. С. 1) Проблемы изучения «Слова о полку Игореве» // Чтения по древнерус. лит-ре. Ереван, 1980. С. 88—89, 102—103; 2) Бегство князя Игоря // Слово — 1986₁. С. 491—493; Махновець Л. Ярославна // Наука і культура. Київ, 1985. Вип. 19. С. 277 283; Тищенко В. И. Плач Ярославны // РР. 1985. № 4. С. 15—20; Косоруков А. А. Гений без имени. М., 1986. С. 136—145; Гин Я. И. К истолкованию финала плача Ярославны // Исследования «Слова». С. 81—86; Кайдаш С. Тайны «Слова», тайна Ярославны // Дет. лит-ра. 1986. № 3. С. 32—36; Pavlik J. 1) Bezieht sich das Klagen der Jaroslavna im «Lied von der Heerfahrt Igor’s» auf den toten Igor’? (Ein Beitrag zur Semantik eines der Anwendungsfälle des Adverbs «rano» im «Klagen der Jaroslavna») // Slavia Othiniensia. 1987. N 9. S. 75—91; 2) Ist «zegzica» im «Lied von der Heerfahrt Igor’s» eine «Lachmöwe» oder ein «Kiebitz»? // Ibid. S. 92—98; Соколова Л. В. Мотив живой и мертвой воды в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1993. Т. 48. С. 38—47.

Л. В. Соколова