- 356 -
ОЛИЦЕТВОРЕНИЕ В «СЛОВЕ». О. — вид метафоры, перенесение признаков одушевленных объектов на неодушевленные, что, в соответствии с пониманием антич. риторик, служит для того, чтобы «вливать жизнь в безжизненные вещи». Основная худ. функция О. — символико-метафорич. прием включения всего описываемого в природную стихию — уподоблением и символом, и вместе с тем — одухотворение самой природы (одухотворение понимается как усиленная степень того же О.: не только персонификация, но и одушевление). Строго говоря, никакого «олицетворения сил природы» (обычное замечание по поводу стилистики С.) и не было в представлении средневекового автора, поскольку природа и воспринималась им как живая в своих проявлениях. Все примеры О. в С. предстают как вполне реальные природные явления: «Вѣтри вѣють...», «солнце ему тьмою путь заступаше...» и т. п. Для нас это действительно О., для автора произведения — нет. Буслаев, который ничего не говорит о наличии метафор в С., О. в этом памятнике понимал как факт нар. поэтики, как сохранившееся с древности представление о единстве природного мира, в котором одно уподобляется другому, представая (и раскрываясь тем самым) в форме символа. Не случайно эмпирич. описание материала, представл. в С., приводило неоднократно к выводу, что метафора здесь замещается символом, а в качестве примеров обычно приводят О. («Въстала обида..., кликну Карна и Жля...» и т. п.). Древнерус. О. с самого начала и есть символ, который наше, аналитически ориентированное, сознание воспринимает как метафору.
Более вероятно толкование Лихачева: О. служило для «конкретизации абстрактных понятий в метафорических выражениях». Примеров О. в С. очень много (Н. С. Смолко и Еремин приводят их как примеры метафоры): «Уже бо бѣды его пасетъ птиць подобію», «слава на судъ приведе», «уже пустыни силу прикрыла» (Гаспаров признает за метонимию), «Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю», «веселіе пониче», «тоска разліяся по Руской земли, печаль жирна тече средь земли Рускыи», «въстала обида... вступила дѣвою», «кликну Карна и Жля, поскочи», «грозы твоя по землямъ текутъ», «нощь стонущи ему грозою», «жалость ему знаменіе заступи», сомнительно (переходный случай, согласно Ю. Бешаровой. Р. 51) «Дивъ кличетъ връху древа», особый случай представляет «персонификация ума»: «Иже истягну умъ крѣпостію своею и поостри сердца своего мужествомъ» (в действительности же — обычное представление об «уме»; Лихачев. «Слово» и культура. С. 47); на то же указывают и др. древнерус. произведения, также использующие метафорич. образы Библии, поэтому О. в случае «скача, славію, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени» не кажутся столь уж странным примером подобного образца.
Многие из приведенных примеров сомнительны как выражение О. и вряд ли метафоричны в собств. смысле слова: в них нет никакого сравнения по сходству. Лихачев в отношении одного из слов верно заметил, что «тоска» по древнерус. представлениям — «теснота», и таковы же почти все ключевые слова приведенных здесь формул, ср. «веселие» — и радость, и свадебный пир, следовательно, перед нами метонимия; «гроза» в соотнесении с определением грозный, огрозити и пр.
- 357 -
Таким образом, совмещение конкретного и отвлеченного значений одного слова в общем контексте представляет свойств. древнерус. яз. семантич. синкретизм символа. Уже сам яз. представляет возможности для худ. переосмысления слова в пределах каждой словесной формулы и на общем семантич. фоне всего текста; ср. постоянное возвращение к символически важным характеристикам и словам. Лихачев не случайно, как кажется, оговаривается, что подобные перечисл. примеры О. — в зависимости от уточняющих их смысл слов — соотносятся с различными частями речи: «материализуется с помощью глагола», «конкретизируется с помощью эпитета» — таковы действительно два основных способа переключения основного значения слова на переносное в непосредственном контексте. При этом сами ключевые имена, подвергающиеся О., — почти все жен. рода, а в XII в. большинство таких имен сохраняло еще собир. (абстрактное) значение. Роль глагола и прил. в актуализации одного из таких созначений относится уже к проблеме эпич. эпитета.
О. охватывает одновременно и объем понятия (метонимия; именно о понятии, а не об образе говорит в данном случае и Лихачев) и его содержание (сфера действия метафоры), и потому не может квалифицироваться узко как проявление метафоры в контексте С. Кроме того, это не сравнение, а уподобление, что и приводит нас к окончат. заключению о том, что и О. — не проявление метафоры, а частный случай уподобления, основанного на семантич. и синтаксич. особенностях древнерус. яз.
Лит.: Буслаев Ф. И. О преподавании отечественного языка. М., 1844. Ч. 2. С. 215; Лукьяненко А. М. Слово о полку Игореве со стороны стиля и языка // Учен. зап. Саратов. пед. ин-та. Саратов, 1938. Вып. 3. Тр. ф-та яз. и лит-ры. С. 243—245; Вачнадзе С. М. Словарь Слова о полку Игореве и его стилистическое использование // Тр. Тбилис. гос. пед. ин-та. Тбилиси, 1947. Т. 4. С. 149; Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и русская народная поэзия // ИОЛЯ. 1950. Т. 9, вып. 6. С. 411—413; Еремин И. П. «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия // Слово. Сб. — 1950. С. 119—120; Besharov Ju. Imagery of the Igor’ Tale. P. 38, 39, 48, 50, 53, 54, 75, 77; Лихачев Д. С. 1) «Слово о полку Игореве» и особенности русской средневековой литературы // Слово. Сб. — 1962. С. 315—319; 2) «Слово» и культура. С. 33—37, 45, 47, 87, 218—220; Смолко Н. С. Метафоры в «Слове о полку Игореве» // Тр. Пржевал. гос. пед. ин-та. Пржевальск, 1963. Сер. обществ. и филол. наук. Вып. 2. С. 3—42; Карпунин Г. Жемчуг «Слова», или Возвращение Игоря. Новосибирск, 1983. С. 109—110.
В. В. Колесов