278

ПУШКИН И РУССКИЕ СКАЗКИ. ЗАПИСИ

Русскую сказку А. С. Пушкин узнал, несомненно, еще в детском возрасте от своей знаменитой няни Арины Родионовны; он любил слушать сказки и в зрелые годы своей жизни.

Об этом мы находим ясные свидетельства в его поэзии, начиная от ранних произведений до поздних. В стихотворении „Сон“, 1816 г., он пишет:

Ах! умолчу ль о мамушке моей,
О прелести таинственных ночей,
Когда в чепце, в старинном одеянье,
Она, духов молитвой уклоня,
С усердием перекрестит меня
И шопотом рассказывать мне станет
О мертвецах, о подвигах Бовы...
От ужаса не шелохнусь бывало,
Едва дыша, прижмусь под одеяло,
Не чувствуя ни ног, ни головы...
Я трепетал — и тихо наконец
Томленье сна на очи упадало.
Тогда толпой с лазурной высоты
На ложе роз крылатые мечты,
Волшебники, волшебницы слетали,
Обманами мой сон обворожали.
Терялся я в порыве сладких дум;
В глуши лесной, средь Муромских пустыней

279

Встречал лихих Полканов и Добрыней,
И в вымыслах носился юный ум...

(I, стр. 189)*

И в одном из последних своих стихотворений Пушкин говорит о той же, милой его сердцу сказочнице, уже скончавшейся:

Уже старушки нет — уж я не слышу
По комнатам ее шагов тяжелых
И кропотливого ее дозора...
И вечером — при завываньи бури —
Ее рассказов, мною затверженных
От малых лет — но все приятных сердцу
Как шум привычный и однообразный
Любимого ручья.

(„Вновь я посетил“, 3(2), стр. 998)

Весьма вероятно, что в своих родовых деревнях Пушкин слыхал сказки и от других лиц, не только от няни, — все же Арина Родионовна была для поэта важнейшим источником ознакомления с русскими сказками. Конечно, она же главным образом рассказывала Пушкину так любимые им семейные предания о его предках Ганнибалах и других родных и знакомых лицах, повести сказочно-бытового и демонологического характера: о разбойниках, привидениях, домовых, русалках и т. д., которые нашли отражение в его поэзии, прозе и в разных записках и заметках.

Несомненно также, что Пушкин читал печатные тексты сказок народных и книжных, известные в его время. Небольшая, но замечательная коллекция их сохранилась в его библиотеке.** Среди них есть сказка О Катерине Сатериме с сюжетом царя Салтана (№ 361), сказка О старчиках-келейниках с сюжетом мертвой царевны (№ 367).

280

Записанные Пушкиным сказки (II, 483—489) называются часто сказками няни, однако лишь предположительно, по почину П. В. Анненкова, вероятно, думавшего, что, кроме няни Пушкину не от кого было их слушать и записывать. В приведенных дальше указаниях из писем Пушкина в одном прямо говорится, что сказки рассказывает ему няня, в двух других сказочники не названы: могли быть и иные лица. В деревенской глуши 20-х и 30-х годов прошлого века слушание сказок было еще довольно обычным занятием дворянства, и среди дворовой прислуги находились хорошие рассказчики, занимавшие господ своими сказками и россказнями. Об этом свидетельствуют повести Белкина. В них читаем: „Поручил он [Белкин] управление села старой своей ключнице, приобретшей его доверенность искусством рассказывать истории.“* (8(1), стр. 60). „Все сказки, которые только могла запомнить клюшница Кириловна, были мне пересказаны“ (8(1), стр. 71). Здесь Пушкин передает бытовое явление, издавна известное. Сказочники и сказочницы в XVIII в. держались при дворах русских цариц (Анна, Елизавета), по свидетельству журнала „Всякая всячина“, в штате слуг старинной помещицы около ее кровати „лежал мужик, который сказки сказывал“ (Забелин. Опыты изучения русских древностей и истории. М., 1873, II, стр. 373). Наш знаменитый хирург Н. И. Пирогов рассказывает в своем дневнике, что осенью 1824 г., не задолго до поступления в Московский университет, он „с наслаждением слушал еще сказки Прасковьи Кириловны, крепостной служанки матери,... мастерской сказочницы“.

Нет сомнения, что Арина Родионовна была выдающаяся сказочница, которая рассказывала художественно и прекрасным русским языком. Поэт сам засвидетельствовал, что он любил слушать одни и те же рассказы. Они нравились ему,

281

Как песни давние или страницы
Любимой старой книги, в коих знаем,
Какое слово где стоит.

(3(2), стр. 995)

Это любовное слушание сказок няни оставило глубокий след в языке самого поэта. Он употребляет специальные сказочные выражения и формулы в текстах несказочного содержания и в своих письмах:

Моя весна и лето красно
Ушли — за тридевять земель!*

(„Старик“, 1, стр. 271)

Лошади чужие, хомут не свой, погоняй не стой (Капитанская дочка, гл. II, 8(1), стр. 288). Сказать ли вам сказку про белого быка? (Письмо Дельвигу, 16 ноября 1823 г., 13, стр. 74). И эта беда — не беда (Письмо Погодину, в конце ноября 1830 г., 14, стр. 128). Ваши стихи: вода живая, наши — вода мертвая (Письмо Языкову, 14 апреля 1836 г., 16, стр. 105).

Юношеское влечение поэта к сказке несколько заглохло в первые годы по выходе из лицея. Новая эпоха внимания к русскому сказочному преданию начинается для Пушкина с приездом его в Михайловское.

В первой половине ноября 1824 г. Пушкин пишет брату: „Знаешь ли мои занятия? до обеда пишу записки, обедаю поздно, после обеда езжу верьхом, вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! каждая есть поэма!“ (13, стр. 121). В декабре того же года поэт пишет Д. М. Шварцу: „Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко — целый день верьхом — вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны, вы, кажется, раз ее видели; она единственная моя подруга — и с нею только мне нескучно“ (13, стр. 129). 25 января 1825 г.

282

Пушкин пишет П. А. Вяземскому: „Жду к себе на днях брата и Дельвига — покаместь я один одинешенек; живу недорослем, валяюсь на лежанке и слушаю старые сказки да песни“ (13, стр. 135).

Итак, слушание сказок поэтом в данном случае не временное развлечение, а продолжительное занятие, род интенсивного изучения народного творчества. С этого времени, несомненно, у Пушкина устанавливается — чуждый некоторым литературным деятелям того времени — взгляд на сказку как на значительное художественное создание, мало оцененное и достойное внимательного изучения. Позднее, в апреле 1831 г., он ясно выражает это в письме к Плетневу: „Дмитриев, думая критиковать Жуковского, дал ему прездравый совет. Жуковский, говорил он, в своей деревне заставляет старух себе ноги гладить и рассказывать сказки, и потом перекладывает их в стихи. Предания русские ничуть не уступают в фантастической поэзии преданиям ирландским и германским“ (14, стр. 163).

После ранних попыток и планов литературной обработки книжной и былевой сказки в том виде, в каком она сохранилась в устах крепостных сказочниц и сказочников начала XIX в. и в литературных переработках конца XVIII в. — Радищева, Львова, Карамзина и других авторов, — Пушкин пишет в Михайловском первую для него и для всей русской литературы настоящую русскую сказку „Жених“ (1825), народность которой удостоверяется несколькими фольклорными записями. Затем, после значительного промежутка, появляются сказки: О царе Салтане (1831), О попе и работнике его Балде (1831), О рыбаке и рыбке (1833), О мертвой царевне и семи богатырях (1833), О золотом петушке (1834). С Михайловской эпохи начинается и собирание Пушкиным сказочных материалов, из которых сказка О царе Берендее, по пушкинской записи обработана В. А. Жуковским (1831), сказка О Георгии Храбром, сообщенная Пушкиным В. И. Далю, передана последним в прозе — тем, не идущим к нашей народной сказке поддельным языком и стилем, которым Даль пересказывал произведения этого литературного рода.

283

Кроме того, в бумагах Пушкина осталось несколько не использованных им сжатых пересказов сказок: 1) О Кащее Бессмертном и Иване царевиче, 2) О царе, неверной его жене и мудром сыне, 3) три демонологических рассказа о проклятых детях (483—489).

О сказках Пушкина написано несколько исследований, статей и заметок (Сумцов, Яворский, Майковы, Л. Н. и В. В., Трубицын и др.), и все же сказки великого поэта остаются мало изученными. Главная причина этого — недостаточность собранных материалов. Например, для сказки О рыбаке и рыбке мы имеем русские варианты не вполне доброкачественные, а для сказки О золотом петушке не имеем совсем никаких. Отметим, что научное исследование пушкинских сказок (Сумцов, Яворский) строилось чаще всего в плане историко-сравнительном. Таким образом, авторская задача, которую ставил поэт, план и построение его повествования, стиль, язык, ближайшие литературные источники — все это оставалось за пределами исследования представителей этой школы.

Полагаем, что общая задача изучения сказок Пушкина сводится к: 1) выяснению материалов, которые фактически были или могли быть источниками его сказок; 2) изучению способов, которыми поэт использовал эти материалы; 3) исследованию конечного результата его творчества — самого текста его сказок.

Во исполнение первой и основной задачи — собирания материалов, имеющих ближайшее отношение к сказкам А. С. Пушкина, я посетил летом 1927 г. Пушкинскую волость (ныне Пушкинский район) б. Опочецкого уезда, прожил около трех недель в окрестностях села Михайловского, около Тригорского, познакомился с несколькими лицами, знавшими сказки, и записал от них все, что мог и успел. В этот раз всего записано было мною 50 сказок. В числе их оказалось несколько, имеющих близкое отношение к сказкам А. С. Пушкина.

284

Я вполне сознаю, что сказка, записанная через 100 лет после того, как ее слушал Пушкин, не может считаться первоисточником его сказки, что современная народная сказка б. Пушкинской волости может явиться плодом переработки старого текста под влиянием пушкинского пересказа или же и прямо идти от него. Эти положения должны быть обследованы и учтены при изучении существующих и вновь записанных текстов. В роли же собирателя я должен был прежде всего найти нужный материал и точно его записать, затем, для суждения о происхождении сказок, существующих в б. Пушкинской волости, я старался присмотреться к условиям бытования сказки в данной местности. Для значительного влияния текстов Пушкина на существующую здесь сказку, конечно, должна была быть в крае довольно высокая книжная культура. Она в данной местности во время моих наблюдений и записей, можно сказать, почти отсутствовала. Лучшие сказочники, с которыми мне удалось познакомиться, были люди старые, неграмотные, перенимавшие сказки друг от друга. Сказки здесь обычно не читались, а рассказывались неграмотными „сказе́йниками“. Сказки Пушкина, как таковые, моим сказочникам были почти не известны. Поэтому опасаться значительного книжного влияния в середине 20-х годов нашего века на сказки, издавна ходившие в б. Пушкинской волости, нет достаточных оснований.

Что касается большинства моих записей — сказок, тематически не связанных с сочиненными и записанными нашим поэтом, — то они дают любопытный и важный материал для сравнения со сказками Пушкина в отношении стиля, языка и композиции с территориально ближайшими к ним сказками Пушкинского района. Например, записанный здесь мною вариант сказки о царе Салтане является очень сжатым, но это, вероятно, только манера изложения данного сказочника, Брюсова. Сложное, разработанное в подробностях построение той же сказки у Пушкина находит себе некоторое соответствие в композициях другого моего сказочника, Волкова,

285

богатых материалом, стройно развитых и живописно рассказанных.

Конечно, сказочное предание Пушкинского района в период моих наблюдений уже относительно иссякло и ослабело. Во времена Пушкина оно было, несомненно, много богаче.

В окрестностях с. Михайловского сохранилось еще живое предание о старых хороших сказочниках и длинных интересных сказках. Так, в деревне Зимарях была женщина-сказочница, которая, как Шехеразада, рассказывала своим детям одну длинную сказку несколько дней.

Из сказок, записанных Пушкиным, одна моя рассказчица, А. Ф. Дворецкова, слыхала когда-то об Иване-царевиче и Марье-царевне, о Кащее, о слепом царе и неверной жене. Во время моей работы с нею она эти сказки забыла и рассказать не могла.

П. Г. Кузнецова, другая моя сказочница, из сказок, написанных Пушкиным, не слыхивала сказки О попе и Балде. В ее доме и вообще в данной местности никто не знает и слова „полба“, которое встречается в этой сказке. Точно также в этом семействе не слыхивали сказки О золотом петушке (написана А. С. Пушкиным в Болдине) и не понимают находящегося в ней слова „инда“ („Инда плакал царь Дадон“). Сказки О рыбаке и рыбке старые и лучшие здешние сказочники не знают совсем. Кузнецовой и Волкову эта сказка не известна. Брюсов сначала сказал, что он знал эту сказку да немного забыл: попросит грамотную дочь напомнить. Я сказал, что мне не нужно сказки, которая есть в книге. Он меня совершенно не понял и заявил, что он „расскажет не по книге“. На другой день он мне рассказал сказку по Пушкину, и я записал ее.

Моя поездка в Болдино в 1928 г. дала 18 не менее интересных сказок. После того я записал несколько любопытных сказочных текстов из недалекого от Пушкинских мест Бежаницкого района (б. Новоржевского у.), где оказались сказки и на пушкинские сюжеты. Весь этот материал является наиболее подходящей базой для сравнительного изучения сказок

286

Пушкина со стороны языка, стиля и композиции, а также в значительной части уясняет и сказочные записи нашего поэта. Пушкинский сказочный репертуар должен, конечно, изучаться на основе псковского и лукояновского фольклора, который пока в печати представлен крайне бедно.

Собранные мною псковские и болдинские сказки, всего 102 номера, от 20 сказочников, по большей части хороших хранителей и мастеров сказочного рассказа, не могут не интересовать сказковедов нашего времени. Ближайшая цель — найти некоторые материалы для уяснения цикла пушкинских сказок и записанных им народных сказок — тоже оказалась в некоторой степени достигнутой. Мною записаны варианты к следующим сказкам Пушкина: Жених (№№ 6, 9, 65), сказка О царе Салтане (№№ 18, 64), сказка О рыбаке и рыбке (№№ 21, 28), сказка О попе и работнике его Балде (№№ 27, 36), сказка О мертвой царевне (№ 30). Замечательно, что сказки, неизвестные в старой русской традиции, передаются нашими сказочниками по Пушкину (сказка О рыбаке и рыбке) или остаются для них неизвестными (сказка О золотом петушке).

Затем предлагаемые нами тексты дают возможность для объяснения сказочных записей Пушкина о царе Берендее (№№ 56, 63), о Кащее (№ 35), о Соломоне (№ 52), о похищении детей нечистой силой (№№ 3, 10, 66, 69). Последний из рассказов этого рода записан Пушкиным так сжато и отрывочно, что его совершенно невозможно понять без знакомства с подлинной народной легендой на этот сюжет.

Внимательное изучение записанных нами текстов обнаруживает в них такие детали, которых нет в известных нам сказках того же содержания, но которые есть только в пушкинских и наших. Так, в болдинской сказке Про орла (№ 57) царевич слушает: нет ли погони — и ничего не слышит; после него Василиса Премудрая припадает ухом к земле — и тотчас же слышит приближение преследователя; только в этой сказке является обращение одного из спасающихся от преследования

287

вороном, только в ней введена пчела, которая вьется при опознавании невесты героем сказки. Вместе с многими подробностями все построение данных сказок, их хорошо сохранившейся специальный сказочный стиль, свежий народный язык удостоверяют значительную архаичность и ценность болдинских сказочных текстов.

Предлагаемые здесь тексты, по возможности, сохраняют резко выступающие черты местного говора. Хотя наши тексты не дают точной и последовательной фонетики говоров, однако местный колорит речи, ее грамматические формы, синтаксис, лексика — все передается в них с достаточной точностью.

Все записанные мною сказки выслушивались обыкновенно два раза: первый раз для предварительного ознакомления, второй — для записи. Так как бывали случаи, когда сказочник не мог или не хотел говорить сказку второй раз для дословной записи, то приходилось записывать ее в виде пересказа тотчас же после того, как она была выслушана. Это всякий раз отмечается при соответствующих текстах.

Варианты первого и второго рассказа в нужных случаях отмечаются.

В. И. Чернышев