- 401 -
Жил-был хрестьянин, охотник он был страшной, всё по охотам ходил, даже из дому уедет, когда на год, а когда и на два года. У его была жана и девушка. — «Ну, жана, я топеря надолго отправляюсь, живи тут». Она осталась от него беременна, и он не знал етого. И ездил он боле году по охотам там, по разным землям. И возвратился домой уж.
Вот едет домой, а день жаркой-жаркой, а ему пить хочется. — «А, господи, как пить охота!» — Ну и нигде ни озерка ни лывки нету. Видит с коня, в стороне блестит што-то, светит. — «Ужо, не озеро ли там, погляжу, съежжу». — Подъезжат; верно, болото, озерко небольшо́. И припал к етому озерку в пападо́к пить. Поймал его кто-то за бороду и ташшит в озеро, што он не может и подняться. — «Ну што в самым деле — шибко-то он не устра́шился — шутки шутеть, што ли, опускай, кто там поймался! В самым деле, долго будешь шуте́ть?» — «Да, до тех пор те не опушшу, пока ты мне заклад не заложишь». — «А какой же вам надо заклад? Бери вот коня; а то вот денег,
- 402 -
сколько надо!» — «Не надо мне ни коня не надо твоих денег». — «Дак што же тебе, нечистая сила, надо — ни коня не надо ни денег?» — «Да вот, ондай мне, што ты дома не знашь, отсули мне то».
Мужик всё дома перебрал. «Знаю, кажись, всё». — Решился ондать ему, што дома не знат. Отсулил. Опустил он его. Сял мужик, поехал, приежжат домой, его мальчишка стречат, ползат уж. — «Ай, ай, думат: вот што я ондал!» И жане не сказават.
Растет мальчик етот у него, ро́бят они вместе. Как, короче сказать, лет шашнадцати етот мальчик стал. В одно время поехали они с ём в лес за дровами. А етот мужик рубил, рубил дрова, сял на колоду и заплакал. Парень глядит на его. Чо над отцом постречалось? — «Ты об чом, тятя, плачешь?» — «Ах, Вася, кабы знал мое горе. Кабы ты знал мое горе, чо у меня на душе лежит. Как же мне не плакать». — Сын к отцу таки пристал — «Скажи, тятя, како́ горе? Горе так обои́м, а не одному». — «Да вот, как», говорит: «мать тобой была беременна» — и рассказал, как он на охоте был и отсулил его, по такому несчасному случа́ю». — «Вы бы мне давно уж, тятя, сказали, я бы по малолетству давно уж сходил». — «Ну, приедем домой, Вася, матери не сказавай. Мать шибко заплачет!»
Приехали домой, сяли обедать, сын на отца взглянет, да засмеётся, да засмеётся. Мать сына спрашиват: «Ты чо, Вася, над отцом сёдни смеёшься?» — «Да, ежли вам, мама, сказать, так вы заплачете». — Мать пу́шше к сыну пристала:
- 403 -
«Скажи, да скажи». — Сын взял, да и сказал матери все патробно, как ему отец говорил. Тогда сын пообедал и говорит: «Надо итти; когда я уж отсулёной, так надо итти». — Тут поднялся крик, шум, слёзы. — «Да, пожди же ешо, ведь он тебя потребует. Може ешо и так обойдется». — «Нет, пойду, да и все тут». — И сестрёнка ета с ём ладится. Как её не отбивали, насильно пошла с братом.
Долго ли, коротко ли по лесу шли и увидали: стоит избушка в лесу, земовейка. Заходют в ету избушку, посмотрели: в печке стоят два горшечка: в одном щи, а в другом каша. Понемножку взяли, поели из того и из другого, задвинули обратно, и улезли под печку спать, спрятались. Приходит хозяин етой избушке, а тут жил полесовшик-старичок, лес караулил. Приходит: хлеб е́деной, горшечки посмотрел — и там едено, и помаленьку съедено. — «Кто же», думат: «кто мог быть?» — Стал старик прислушиваться, кто-то шипит-спит. Посмотрел старик. Двое за печкой спят: мальчик и девочка. Он сял и не знает, то ли ето бродяги, то ли ето заблудя́юшши какие — и боится, как бы не испугать. Нет терпения у старика — пошел будить, разбудил вежливо их. Стали они, он пригласил их к себе исьти, накорьмил этих ю́ношев старичок и стал спрашивать: «Чьи вы, отку́ля? Не бойтесь меня: я, ведь, дедушка».
И рассказал мальчик ему все патребно, куды он пошел и за каким делом. — «Да вот что, мальчик, я вам не советую», говорит: «итти, покаль он вас не потребует. Всё-таки он
- 404 -
вас потребует, а пока поживите у меня». — Старику ети дети погленулися. Девка стала избёнку подметать, обед варить, и живут они сколь времени у етого старика.
В одно время собиратся старик осматривать лес, етот ему и говорит: «Да, чо же вы все сами ездите, я бы заменил вас, я тоже могу ето дело понимать». — «Ну, хотишь, ступай. Да кто, может, бедной человек леси́нку рубит — не бери с его взятки, пропускай так безо всего. Я всегда так гля бедных людей делаю — у царя-батюшки лесу хватит. Бедных людей обидить нечего». — Съездил Вася, обгледел лес. — «Все сохра́нно, благополушно, батюшка!» — Отцом уже его зовет.
Через несколько време собираются они уж оба ехать. Вот они ездили, лес обглядели, и поехали обратно домой. Вася сял на лошадь, а старик пошел пе́сший. Потом поехали они — бытто топь такая, гризь — по етой грезе́. — «Ты, Вася, слезь с лошади, легче лошадь пройдет» — старик етому говорит. Старик взял у Васи коня в повод, а Вася пешком пошел.
Вот в кустах, у билотки, слышат — крик. Обзывают Васю в ети кусты. — «Вася, поди сюды!» из кустох кричат. Вася пошел, старик его не пускат. — «Нако я пойду, а ты лошадь держи». — Как старик ушел, Вася без терпенья бросил лошадь, и за стариком в те же кусты. Как у етого старика Васю етого просют: «Привел ты мне его, долго я буду ждать посулёного?»
Как старик решился с Васей. — «Вася, я за
- 405 -
тебя пойду. Как я пожил, у меня никого нету, а тебе пожить надо. Я заменю твою голову». — «Ну», Вася говорит: «чо же вы за чужую беду отвечать подете — я же отсулёный, я отвечать пойду». — Как старик с Васей не стал долго разговаривать, подал лешему свою левую руку, удернул его леший. Вася приезжат на стариково место, поплакал и давай браться за хозяйство за ето, с сестрой жить тут. Стал он стариково дело делать и стариково жалованье получать. И сестра его тут с им живет. А у старика было много всего припасёно.
Долго ли, коротко ли, несколько време живут они с сестрой. Ходит Вася в лес, осматриват, а в то время сестру стал смушшать нечистый. Стал являться молодым парнем. Решилась сестра с ём жить в совете за одно. И вот, как он ето смустил сестру и стал смушшать: брата етого пахи́тить. Ну, смустил таки её: брата изводить. — «Как же мы его изведём?» — «Вот ты захворай и посылай его в лес ти́гру-зверя подоить. Звери его разорвут, а мы прекрасно будем жить». — Но ничего, тигра его не похитил, и он принес ешо себе тигрёнка. — «Нет, братец, мне от етого ничего не будет легче, а вот во сне мне пригрезилось: есть серый волк — от него мне будет легче». — А ето тот её учит.
Достал ей и от серого волка молока и волченка привел.
После етого серого волка, заставлят она его соловья разбойника найти, и от его пера натеребить. Он нашел, хотел стре́лить его, тот говорит: «Вот тебе моего соловьёнка» — и нашшипал ему пуху.
- 406 -
— «Ну, топеря вот што мы с ём сделаем. Есть, говорят, така-то мельница в болоте, она вся чугунна. У ей двенадцать подставов, заставь, говорит: «бусу принести оттуль. Вот на этой мельнице его жарнова смелют беспременно». — Взял он ету свою охоту, тигрёнка, и волченка, и соловья-разбойника, приходит к етой мельнице. Заходит в мельницу, в ей чугунная лесница больша́. На перву ступеньку стал, замолол жорнов; на другу ступеньку поднялся зачепа́лась и лестница; на третью только взня́лся, заходили все жарнова. Успел он из мельницы выскочить, мельница захлобы́снулась, а охота вся его осталась там.
Стоит у мельницы, жалет свою охоту, идет сам леший к ему. «Ну, што стоишь? ведь, я съись тебя хочу». — «А как ты меня сейчас заешь? Я то в поту то в бусу», говорит: «а я вот истоплю баню, вымоюсь, тожно ты меня, как красное яичко скушаешь». — Затопил Вася баню, сидит, голову повесил, а ето он все поджидает, не идет ли к ему его охота. Прилетает к ему воробей и летат над его головой, чеко́чит. — «А што ж ты тут зачекотал, мне без тебя досада есть?» — «Ну да, Вася, я в вашу пользу чекочу; ты не ладно же баню затопил, ты затопи её сырым дровам осиновым, она доле будет топиться. А соловей-разбойник уж крышу прокля́выват у мельницы — оне придут к тебе». — Набросал Вася сырого осиннику в баню. А леший бегат да торопит: «Скоро ли ты вымышься?» — А Вася ему говорит: «Да у тебя и путных-то дров нету, вот сырьём затопил».
- 407 -
Мало-мало протопилась, пошел Вася мыться. Только Вася разделся мыться, прибежала таки его охота с мельницы — не смолола мельница, живы остались. Потом Вася, как обрадовался, мало-малу вымылся, обкатился, идет леший, отворят баню, а Вася распорядился: «Ну-ка, охота берись за етого!» — Ну и разорвали етого лешего в пух и прах. Остался Вася живой.
Тогда он етого лешего в пепел сжег, в пух и прах извеял, иссеял, и поехал к сестре. Приезжат к своей к сестре. «Ну, негодяйка, изводила ты меня, я твоего лешего извел!» Собират свое именье и выезжат из етой избушки. Со́дит сестру на коня, сам пошел песчий. Подъезжают к этой самой мельнице, у лешего были два столба вкопаны. Тогда привез он сестру к етому месту. «Вот где твой мило́й!» — Она плакала, плакала, пепел рыла, рыла, и клык нашла, етот клык схватила, к серцу прижала, воет об им, об лешего клыку́.
Тода он межу етих, межу двых столбох, подвешиват яшшик и со́дит сестру в етот яшшик, и ставит по бочке на ету сторону. — «Вот, как ты, сестра, надо мной га́лилась, так вот тебе и казнь. Меня чужой старик спас, а ты — сестра, да изводишь!» Посадил сестру в яшшик и «вот», говорит: «бочку наплачь обо мне и бочку наплачь об етим леше́м, тогда опушшу тебя. Об ком же ты напереть плакать будешь: обо мне или вот о клыке?» — «Нет, братец, напереть о клыке буду плакать, потом об тебе». — Ну и уехал, оставил её тут.
Ну, выезжат. — «Не поеду я к отцу, поеду
- 408 -
страмствовать, посмотреть чужи города». Приезжат с охотой етой в чужой город. В етим городу́ все осно́вано чорным троуром; он заезжжат, стает в гостинницу, и спрашиват: «Чо у вас в етим городу кроится?» — «Да в етим городу нешто у нас хорошего не получатся: змей народу поедат, и вот до царской дочере добился, завтре уж царскую дочь надо ему вести на съедание». Он говорит: «Я могу зашшитить». — Как он тут в гостинице переночевал, привезли царскую дочь змею на съедание. В корете её привезли, сидит она там. Пошел он со своей охотой к царевне етой. «Што же вы, царевна, так заунывно́ сидите́?» — «Как же мне не горевать, я единсвенного отца дочь, и сечас меня змей съест». — И привезёна она, сидит у моря уж.
Вот видит, море раздваиватся надвое. Вылазит змей трехглавой. А етот с ём и говорит: «Я есть защитчик царской дочере, не дам тебе её съись». — «Тогда давай, поборёмся». — «Как будем воевать: попросту голову рубить, или силу узнавать наперёд друг у дружки?» — «В етем лесу расчистим себе плошшедь и на етой плошшеде́ повоюем». — И змей своим посвистом свистнул — на двадцать верст лес, как метлой замёл. А Вася соловья заставил свистнуть, и соловей свистнул — на сорок верст лес размёл. Тогда стали они с ём воевать. Одну голову сам Вася ему ссек, а тут остальные — звери ему пахитили. Тогда пахитили змея, царская дочь приехала домой; нежданная даже, и царь весьма обрадовался: «Почему ты аста́вилась живая?» — «А вот из чужой земли
- 409 -
появился тут новый зашчитчик и пахитил змея».
Послал царь за ём посланника, штоб к нему на лицо шел он. На посла́ной зов он не идет. Подымется царь сам искать его. Приезжат в гостиницу и берет его. Пошла у них по всему городу радость, пение, што пахитили етого змея. — «Чем же мы вас, каким топерь чинам, наградим за ето?» — «Никаких мне от вас наградох не надо — я, любя, вас спас». — Ну, царь, все-таки повенчал дочь свою, ондал за него.
Ну, как он повенчался, прожил несколько время, пала ему на ум ета сестра. Как она там, жива ли нет, сказнённая ета сестра. Ну и собрался, и поехал сестру смотреть в этом яшшике. Приезжат, а она ешо жива, едва дышит. — «Ну, што, сестра, наплакала ты обо мне и о клыке?» — «Нет, братец, ешо о клыке не могу наплакать не токмя́ о тебе». — Тогда сожалел он все-ж-таки сестру, взял, повез её к себе. Привозют домой, приставляют к ей горнишну, как ходить за ней. Как она мало-мало оздаравливать стала, справила она брату подушку. — «Как ты, братец, с молодой жаной живешь, мне тебя одарить нечем, вот тебе подушка».
Как братец легли спать на новую подушку, утре не может стать. Молода ево жана будит, будит. Пошла у их крик, плак. «Молодой наследник помер!» — Потом завесили ети зеркалы троуром, царь запечалился, што зять был у его любимый, и што ешо он защитчик был, и весь город запечалился. А сестра его ешо
- 410 -
распоряжается. — «Вы хороните, как в нашем месте, а не по вашему». — «А как же у вас хоронют?»
Вот царь установил два столба на воде, гробницу вызолотил, украсил и повесил межу двых столбох. Ну, повесил. А про его охоту и забыли. Никто их не на́стовал, есть не давали. И они двери прогрызли, убежали, прибежали к хозяину и уташшили етот гроб на а́стров, с воды сняли.
Соловей-разбойник прислушался, он ешо совсем не помер. Вот они признали у него в ухе етот же самый клык. А она, сестра его, етот самый клык в подушку ему зашила. И не могут они етот клык вытаскавать. Соловей говорит: «Ежли мне вытаскавать, я шибко сильной, я ему голову расцапаю». А серый волк говорит: «А мне и вовсе нечем». Бежит заяц. — «Эй, косой, поди сюды!» — Прибежал заяц. — «Вот выташи у нашего восподина клык из уха, а то не выташшишь, пахитим тебя сейчас же, а выташишь — кормить будем».
Как ушкан отгрыз тоненькой пруточек, насторожил ему в ухо, и заставил волка тихонько поколачивать лапкой етыт пруток, — в друго ухо выскочил етот клык самый. — «Фу», грит: «как я долго спал!» — «Да, спали вы, вот ваш гроб, вот ваше всё. Вот как сестрица тебя подушкой наградила». — Приезжат на охоте домой, опять пошла у их радость. Потом сестру он привязал лошади ко хвосту, и лошади растарзали все её кости. А сами с царевной живут, да поживают, да добра наживают.