225

РОБИНСОН Андрей Николаевич (26.VII.(8.VIII).1917, Екатеринодар — 13.VI.1993, Москва) — филолог, медиевист-славист. Ок. филол. ф-т МГУ (1942). С 1948 работал в ИМЛИ, в 1968—85 — зав. группой древнерус. лит-ры, в 1986—88 — зав. сектором древнерус. лит-ры, с 1988 — гл. науч. сотрудник. Д-р филол. наук (1965).

Печататься начал в 1946. Основные труды Р. посвящены лит-ре XVII в. (монографии «Жизнеописания Аввакума и Епифания», «Борьба идей в рус. лит-ре XVII в.», исследования цикла повестей об Азове), творчеству Паисия Хилендарского, а с 60-х в круг интересов Р. входят проблемы лит.-ист. типологии, в частности сопоставления древнерус. лит-ры Киевского периода с совр. ей западноевроп. лит-рами и эпосом Востока. Значителен вклад Р. в изучение С.

226

Первым обращением ученого к этому памятнику явилась его обширная рец. на сб. исследований о С., появившийся в 1950. В том же году Р. публикует рец. на книгу И. А. Новикова «Пушкин и „Слово о полку Игореве“», в которой решительно возражает против попыток автора доказать, что С. явилось источником худ. образов и даже отд. оборотов речи в стихотворении Пушкина «Воспоминания в Царском селе», в поэмах «Руслан и Людмила», «Полтава». Многочисл. примеры произвольных сближений и натяжек в книге Новикова позволили Р. не только отрицательно оценить саму работу, но и сформулировать важный методол. вывод: «Для определения родственности поэтики двух авторов нужно идти не от сравнения отдельных словечек и выражений, а от глубокого исследования социально-исторических условий», «необходимо определить не только детали, но и общий тип и характер поэтики каждого из сопоставляемых произведений» (ИОЛЯ. 1951. Т. 10, вып. 6. С. 603).

Обратившись в кон. 60-х к типологич. исследованиям, Р. с каждой работой по этой проблематике все более глубоко и разносторонне рассматривает в этой связи С. В докл. на VI Междунар. съезде славистов (1968) он отмечает в С. проявление древнерус. дружинной поэтич. культуры и обнаруживает типологич. сходство его с франц. («Песнь о Роланде»), нем. («Песнь о Нибелунгах»), исп. («Песнь о моем Сиде») эпосами. «Эпические памятники, — отмечает Р., — были связаны близостью дружинно-рыцарских идеалов, исполнены красочных описаний военно-феодального ритуала, образных картин сражений, гиперболизированных подвигов героев» (Литература Киевской Руси... С. 75). Далее Р. приводит в доказательство выдвинутого положения многочисл. параллели из «Песни о Роланде» и «Витязя в барсовой шкуре». И в то же время, отмечает далее Р., сближаясь «общей идейно-поэтической дидактичностью», эпич. произведения разных лит-р могли различаться «подходом к оценке и литературному освещению проблем окружающей действительности» (С. 77), в частности именно для С. характерно, что «в основу его содержания положено... военное событие, только что произошедшее», и это сказывается на характере сочетания «эпических и публицистических приемов», ибо «автор рассказывает современникам о делах и людях достаточно им известных» (С. 79—80). Особенностью С., как подчеркивает Р., является то, что «феодальная жизнь... рисуется, так сказать, со стороны — с позиций общенациональных» (С. 80). И наконец, в отличие от памятников совр. ему эпоса Запада и Востока, С. «обладает меньшей литературно-поэтической повествовательной „беллетристичностью“ потому, что оно целиком обращено к своему времени со вполне определенной, глубоко осознанной политической целью» (С. 81). Итак, рассматривая С. на широком фоне совр. ему эпич. произведений европ. средневековья и Грузии, Р. отмечает как общность, так и различия их и в идейной направленности, и в построении сюжета, и в худ. приемах, аргументированно обосновывая глубокую закономерность этих отличий самобытностью С., явившегося лит. памятником, откликнувшимся на злободневные проблемы своего времени, но придавшего им поистине эпич. звучание. В значит. мере итоговой явилась статья «„Слово о полку Игореве“ и героический эпос Средневековья» (1976), в которой Р. высказывает также свои взгляды на происхождение и жанр С. Он полагает, в частности, что С. «создавалось первоначально как устное, но вскоре в незначительной мере литературно-обработанное лиро-эпическое

227

произведение», восходившее «к старой дружинной поэтической традиции некогда единой Киевской Руси», и являлось при этом «произведением параллельным и противопоставленным современному ему и еще более архаичному половецкому эпосу» (С. 105).

Сравнения С. с тюрк. эпосом Р. развил и продолжил в монографич. исследовании «Литература Древней Руси в литературном процессе Средневековья (XI—XIII вв.)», где, особенно в главе «„Слово о полку Игореве“ в ближайшем эпическом окружении», специально отмечает, что ближайшим к С. «после древнерусской традиции песен Бояна был половецкий эпос», который «по идейно-патриотической проблематике и военно-исторической тематике, по принципам обобщения феодально-родовых преданий и по поэтической символике» был типологически близок к С. (С. 304). Эта общность проявляется в изображении деяний «дедов» и «внуков» (роды Ольговичей и Шаруканидов) способом гиперболизации могущества (Кончак способен снести на плече в котле Сулу, Всеволод веслами расплескать Волгу), используются в худ. образах С. половецкие тотемы — волк и лебедь, половецкий эпос, как и С., знает противопоставление своих победителей и чужаков-побежденных как соколов и галок, если в С. Всеволод именуется «буй туром», то у половцев было прозвище Телебуга, что также означает «бешеный, буйный бык», и т. д. Р. поясняет, что взаимодействие рус. и половецкой эпич. традиций облегчалось тесными семейно-родовыми связями между половцами и русичами.

Р. рассматривает также один из сложнейших вопросов в реконструкции полит. представлений Киевской Руси — понятие «Русской земли». Р. доказывает, что для автора С. «Русской землей» было среднее Поднепровье с присоединением Посемья, так как сидевшие там младшие Ольговичи были теснейшим образом связаны с вел. князем киевским.

Р. обратил внимание на то, что смерть нескольких князей из ветви Ольговичей совпадала (с определенными временны́ми интервалами) с солнечными затмениями (см. статью Астрономические явления в «Слове»). Более того: ученый подчеркивает, что в дохрист. период Даждь-Бог почитался, вероятно, как племенное божество северян, что лишний раз подчеркивало соотнесение судьбы княж. рода Ольговичей с солнцем. Следовательно, они должны были с особым вниманием и пиететом относиться к солнечным «знамениям». Реально произошедшее в 1185 затмение в контексте С. обретает особое значение: Игорь пренебрег знамением, зная о роковой связи солнца и своего рода, и поплатился за это позором поражения и плена. Поэтому, по мнению Р., «идейное и поэтическое значение солнечной символики в „Слове о полку Игореве“ обусловливалось, с одной стороны, существованием в феодальном обществе XII в. языческих традиций вообще, а с другой — наблюдавшимся совмещением солнечных затмений с гибелью ряда князей Ольговичей на протяжении столетия» (Солнечная символика... С. 55). Р. сделал также ряд глубоких наблюдений над символич. комплексами в С. («солнце — золото — огонь — свет — тьма» и «битва — жатва»), сопоставив их не только с восточнослав. эпосом, как это делали его предшественники, но и с традиц. символикой европ. средневековых лит-р.

Ряд совершенно нетрадиц. и свежих мыслей о С. содержит статья Р. «Автор „Слова о полку Игореве“ и его эпоха» (1986). Прежде всего исследователь призывает постоянно иметь в виду генеалог. связи его героев, углубляясь в анализе их на несколько поколений и не

228

упуская из виду «женской линии» этих связей. После экскурса в генеалогию Марии Мстиславны — матери Святослава Киевского (см. в назв. статье с. 163—164), Р. высказывает предположение, что автор С. действительно, а не фигурально был внуком (или правнуком) Бояна, и оба они были состоятельными и авторитетными феодалами. Этот анализ построен, в частности, на известном граффити о покупке Марией («княгиней Всеволожей») земли «Бояней» (см. Боян, Высоцкий С. А.). Далее Р. останавливается на общих поэтич. принципах Бояна и автора С., находящих аналогию в средневековой эпич. поэзии того времени. Если Боян воспевал Ярослава, Мстислава и братьев — Романа и Олега Святославичей, то автор С. «повторял за Бояном названные выше имена „дедов“, дважды добавляя к ним Ярославова отца „старого Владимира“. Во-вторых, так же, как и Боян, минуя „отцов“, автор переходил от „дедов“ к „внукам“». Внуки Олега Святославича «располагаются Автором в такой же парной последовательности, а именно, как две пары родных братьев. Это киевский Святослав и черниговский Ярослав, с одной стороны, и их двоюродные братья — новгород-северский Игорь и курско-трубчевский Всеволод Буй Тур, с другой... Расположив таким образом своих героев и следуя примеру Бояна, Автор поэтому почти не обратил внимания на их младших сородичей: Игорева племянника... он даже не назвал (только символически его включил в состав четырех князей — «4 солнце»), а Владимира Игоревича назвал лишь в конце, воспев и ему „славу“» (С. 165).

Основная мысль статьи Р. состоит в том, что автор С. «был великим поэтом, а не хорошим летописцем. Чтобы воспеть своих героев, Святослава, Игоря, Всеволода Буй Тура, Владимира Игоревича и все „Олегово хороброе гнездо“, он стремился эпически гиперболизировать все их действия, окружить героев высокой символикой, восходящей к давним временам славной эпохи „дедов“. Чтобы воспеть „славу“ героям-неудачникам, было необходимо гиперболизировать самих противников-половцев. ... Поэтому после героической борьбы Игоря, в особенности Всеволода Буй Тура и всех „русичей“ с половцами и неизбежного признания их полного поражения, Автору было необходимо показать могущество врагов и страшные последствия их победы» (С. 184). Поэтому автор, по мнению Р., допускает ряд антиисторизмов: приписывает Святославу единолично победу над Кобяком в 1184, преувеличивает грозность половецких сил, противостоящих Игорю и Всеволоду, и их успехи в набеге на Русь после поражения Игоря, незаслуженно низводит соправителя Святослава Рюрика, называя его рядом с братом Давыдом, а не рядом с вел. князем Святославом. За панегириком Всеволоду Большое Гнездо следует столь же гиперболич. изображение дешевизны рабов, что предстало перед феод. аудиторией всего лишь как «увлекательная игра контрастов» (С. 188). События 1185 Р. склонен рассматривать не столь драматически, как это обычно в лит-ре о С.: «С княжеско-феодальной точки зрения (прежде всего самих героев «Слова»), в 1185 году были определенные убытки... но несчастий не произошло. Несчастьем всегда считалась гибель князя», и поэтому автор живописует гибель князей в отдаленные времена (Ростислава Всеволодича, Бориса Вячеславича, Изяслава Васильковича). «А в 1185 году несчастий не случилось, так как никто из князей не погиб», и автор С. «имел все основания сменить печальный тон повествования на радостный. Радостный тон

229

важен и потому, что он содействовал примирению внутри рода Ольговичей, забвению давних и недавних „обид“». «Игорь прибыл в Киев, но вовсе не разбитый и покорный, а, напротив, укрепленный еще союзом и родством с ханом Кончаком» (С. 189—190). Эта последняя мысль Р. перекликается с его же суждением, что Кончак намеренно способствовал побегу Игоря из плена (см. статью Побег Игоря Святославича из плена), и настойчиво проводимой ученым идеей об отсутствии серьезного рус.-половецкого антагонизма во втор. пол. XII в., когда «появилась возможность выгодного участия разных ханов в качестве союзников тех или иных русских князей в их взаимных войнах, ханы и князья становились необходимыми друг другу как в войнах, так и в союзах. Все более укреплялось кровное родство ряда князей и ханов, а также их дружин и местного населения обеих сторон» (С. 180). При некоторой категоричности отд. суждений наблюдения и выводы Р. существенно обогащают наши представления как о полит. ситуации 80-х, так и — в особенности — о лит. характере ее отражения в С. «Призыв автора, — пишет Р., — остался в веках вовсе не по причине своей политической „реальности“, а как раз вопреки ей — благодаря величию обобщенной патриотической идеи, облеченной в совершенную поэтическую форму» (С. 176).

Соч.: [рец. на кн.: Слово. Сб. — 1950 // Сов. книга. 1951. № 7. С. 105—110; [рец. на кн.: Новиков И. А. Пушкин и «Слово о полку Игореве»] // ИОЛЯ. 1951. Т. 10, вып. 6. С. 596—603; Проблема перевода «Слова о полку Игореве»: К итогам совещания при Институте русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР // Вест. АН СССР. М., 1951. № 12. С. 76—87; Ответ на вопрос: «Какие возникают задачи дальнейшего изучения «Слова о полку Игореве»? // Сб. ответов на вопросы по литературоведению: IV Междунар. съезд славистов. М., 1958. С. 41—45; Индийский ученый о «Слове о полку Игореве» // ИОЛЯ. 1960. Т. 19, вып. 3. С. 243; Литература Киевской Руси среди европейских средневековых литератур: (Типология, оригинальность, метод) // Слав. лит-ры: VI Междунар. съезд славистов. Докл. сов. делегации. М., 1968. С. 73—81; Место и значение древнерусской литературы в литературном процессе Средневековья: (К постановке проблемы) // ИОЛЯ. 1968. Т. 27, вып. 4. С. 301—313; О закономерностях развития восточнославянского и европейского эпоса в раннефеодальный период // Слав. лит-ры: VII Междунар. съезд славистов. Докл. сов. делегации. М., 1973. Вып. 3. С. 178—224; «Слово о полку Игореве» и героический эпос Средневековья // Вест. АН СССР. М., 1976. № 4. С. 104—112; «Русская земля» в «Слове о полку Игореве» // ТОДРЛ. 1976. Т. 31. С. 123—136; Закономерности развития средневекового героического эпоса и символика «Слова о полку Игореве» // Слав. лит-ры: VIII Междунар. съезд славистов. Докл. сов. делегации. М., 1978. Вып. 4. С. 150—165; О задачах сближения славистической и тюркологической традиций в изучении «Слова о полку Игореве» // Слово. Сб. — 1978. С. 191—206; Солнечная символика в «Слове о полку Игореве» // Там же. С. 7—58.; Черное солнце рода Игорева // Неделя. 1979. № 12; Литература Древней Руси в литературном процессе Средневековья XI—XIII вв.: Очерки литературно-исторической типологии. М., 1980. С. 219—335; (в соавторстве с М. А. Айвазяном и Л. И. Сазоновой) В союзе с наукой [о пер. И. Шкляревского] // ЛО. 1983. № 11. С. 32—34; Литература Киевской Руси в мировом контексте // Слав. лит-ры: IX Междунар. съезд славистов. Докл. сов. делегации. М., 1983. С. 3—25; «Слово о полку Игореве» в мировом контексте: (К 800-летию поэмы) // Прилози. Скопје, 1984. Т. 9, № 2. С. 85—99. (Македонска акад. науките и уметностите. Одд. за лингвистика); (в соавторстве) Споры у подножья великого памятника: Материалы «Круглого стола» ЛГ // ЛГ. 1984. 11 июля. С. 3; «Слово» в поэтическом контексте мирового Средневековья // ВЛ. 1985. № 7. С. 118—139; «Слово о полку Игореве» и мировая литература средневековья // Коммунист. 1985. № 10. С. 57—59; «Слово о полку Игореве» на фоне героического эпоса мирового средневековья // Слав. культура и мировой культурный процесс: Материалы Междунар. науч. конф. Юнеско. Минск, 1985. С. 399—402; Автор «Слова о полку Игореве» и его эпоха // Слово — 1986₁). С. 153—191; «Слово о полку Игореве» в контексте героической эпики Средневековья: (Проблемы символики) // Slavia. Praha, 1987. Roč. 56.

230

Seš. 4. S. 438—342; «Слово о полку Игореве» в поэтическом контексте мирового средневековья // В мире отеч. классики. М., 1987. Вып. 2. С. 93—118; Побег князя Игоря из половецкого плена: (Причины и последствия) // Лит-ра и искусство в системе культуры. М., 1988. С. 148—154; «Слово о полку Игореве» среди поэтических шедевров средневековья // Слово. Сб. — 1988. С. 7—37; Образы солнца в «Слове о полку Игореве» // Поэзия. 1989. № 54. С. 113—116.

Лит.: Лихачев Д. С. Типологическое изучение древнерусской литературы: (О работах в этой области А. Н. Робинсона) // ИОЛЯ. 1977. Т. 36, № 4. С. 338—344.

КЛЭ; Булахов. Энциклопедия.

О. В. Творогов