25

АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ
1941—1946

ГЛАВА I

Далевиц¹. Май 1942 года. Хочу попытаться набросать для моих дорогих сыновей и внуков воспоминания из моей жизни. Может быть, кое-что из пережитого мною представит интерес, будет поучительным. Начну с того момента, когда меня еще не было на свете, что мне известно из рассказов родителей и моей крестной матери, тети Елены Карловны Галяшкиной².

Мама³, когда ожидала меня, жила временно в Москве. Отец⁴ служил предводителем дворянства в Верейском уезде⁵ и часто бывал в разъездах. В отсутствие отца мама с его сестрою была в Большом театре. Выходя из театра, она испугалась взбесившихся лошадей, спрыгнула с довольно высокой ступени и, очевидно, получила какое-то внутреннее повреждение. Врачи настаивали на удалении плода. По приезде отца был приглашен на консультацию Станислав Онуфриевич Мальдзиневич, бывший фельдшер и акушер в Нара-Фоминском⁶ которому отец доверял. Он убедил родителей не подвергать мать операции. Это предложение было очень поддержано тетей Еленой Карловной. Третьего апреля по старому стилю 1873-го года мать благополучно разрешилась от бремени. Свет я увидел в Москве в Сытинском переулке в доме Мальдзиневича, где он со своей дочерью имел родовспомогательную клинику. Родители так были благодарны Станиславу Онуфриевичу и тете Леле, что просили их быть моими крестными родителями. Третьим был дядя Виктор Карлович Шлиппе⁷. Дано мне было три имени: Федор, Виктор и Станислав⁸.

Ребенком я был невероятно толст, так что маме как-то за границей в поезде посоветовали показывать меня за деньги. Был поэтому я и не очень подвижен. Моя старушка няня Матрена Петровна мне рассказывала, что во время прогулок я то и дело останавливался и говорил ей: «Няня, ты устала, посиди». Няня была тем человеком, к которому я в детстве испытывал чувство наибольшей привязанности. К ней я шел со всеми моими радостями и горестями и встречал всегда полное понимание и сердечный отклик. Доверчивые и нежные отношения к родителям

26

стали развиваться позднее. Очень я любил и свою кормилицу Александру, крестьянку из села Таширова, которая в молодости, вероятно, была очень красива и до старости сохранила хорошие благородные черты лица, несмотря на то, что она под конец ослепла. Она была развитая умная женщина, с которой по житейским вопросам можно было по душам поговорить, так что я и взрослым охотно с ней беседовал.

Когда нам с братом Карлушей⁹ было 5 и 6 лет, к нам поступила бонна-немка фрейлейн Лина, очень милая девушка, которая нас скоро обучила немецкому языку. Она прожила у нас до нашего переезда из деревни в Москву для поступления в гимназию. До этого мы почти безвыездно жили в отцовском имении Таширово. Через два или три года была приглашена для изучения французского языка швейцарка мадмуазель Луиз Отье, тоже прекрасный человек. Она перед самым нашим переездом в Екатеринослав, куда отец в 1888-м году был назначен губернатором, вышла замуж за Роберта Васильевича Гельцига, служившего в Таширове бухгалтером и ключником, и уехала с ним на его родину в Саксонию.

Помню появление этого Гельцига. Было Светлое Христово Воскресенье, ясный, теплый день. Мы с братом Карлушей стояли на крыльце дома и были очень удивлены появлению бородатого господина в пальто заграничного покроя, с пером на шляпе и рюкзаком за спиной. Он быстро подошел к нам и спросил на непривычном для нас немецком диалекте, живет ли здесь Fräulein Lina¹⁰. Мы только поняли имя «Лина» и побежали сообщить о пришельце. Оказалось, что Гельциг был земляк нашей Лины и приехал в Россию после предварительной переписки с ней. Родители его пригласили к столу. Мы стали прислушиваться и постепенно его понимать. Его рассказ вызвал у нас много веселья и смеха. Он говорил о том впечатлении, которое на него произвели любезность и гостеприимство русского народа. По всей дороге к нему подходили люди и, снявши шапки, его приветствовали поцелуями. Ничего подобного он нигде не видал и сразу стал испытывать к русским большую симпатию. Ему, конечно, не был известен обычай христосования на пасхальной неделе. Отец предложил Гельцигу временно, до изучения русского языка, поступить в нашу экономию в качестве бухгалтера. Предложение было принято, и вскоре Роберт Васильевич стал одним из наиболее любимых домочадцев.

Он оказался талантливым карикатуристом и рисовальщиком, ловким по различным рукоделиям, весьма музыкальным, обладал исключительной любовью к красотам природы и недюжинными познаниями естественной истории. Фантазия у него была богатейшая. Перед Рождеством он всех нас, детей, привлекал к изготовлению транспарантов и сложных сцен с движущимися фигурами. Каждая фигурка имела свою особую физиономию, и нередко он брал типы из нашего окружения. В ташировском парке стояла довольно большая тесовая беседка, крытая гонтом, которую Гельциг себе облюбовал как летнюю резиденцию. Все стены были покрыты рисунками, юмористическими стишками и афоризмами. Окружавший беседку парк, запах зелени, пение птиц доставляли ему большое

27

наслаждение. Переселение в эту летнюю дачу сопровождалось всегда большим торжеством. Собирались все дети дворни, человек пятнадцать, кто нес подушку, кто одеяло, кто ночной горшок и т. д., даже собаке Томке давалась в зубы какая-нибудь вещь. Впереди шел оркестр с самодельными инструментами, кастрюлями, свистульками и т. п. Дирижировал и направлял шествие радостный Роберт Васильевич, а на плечах у него сидела и жестикулировала его любимица, наша сестра Алиса¹¹. После переселения в парке устраивались игры.

 

Карл Иванович Шлиппе

Особенно я любил сопровождать Гельцига в летних прогулках по лесам и полям. Ему я в значительной степени обязан моим интересом к естественно-историческим явлениям. В воскресные дни мы обычно вдвоем (брат Карлуша редко присоединялся) с утра, забрав запас хлеба и другой провизии, уходили на целый день в лес. Он был очень наблюдателен, ничего не ускользало от его внимания, все он старался мне показать и объяснить. К деревьям он относился любовно, как к живым существам, давал им имена, если они чем-то особенно выделялись. Так, например, громадную сосну, пережившую, вероятно, пять или шесть периодических лесосек¹² толщиной в два метра в диаметре, он прозвал «Иваном Великим», курчавую большую сосну около речки Любеньки — «Бабушкой» и т. д. Эти названия даже вошли в обиход у крестьян, и по этим маякам давались указания

28

направлений. (Теперь этот чудный лес, говорят, весь уничтожен, так как вся эта громадная площадь превращена в полигон.)

В 1899 году мне довелось во время одного заграничного путешествия навестить Гельцига в Хемнице¹³. Мы совершили совместную поездку в Саксонскую Швейцарию и радостно вспоминали наши с ним хождения по дебрям ташировских лесов. Еще раз я его видел, также в Хемнице, уже в 1922 году, когда мой сын Борис поступил в политехникум соседнего города Митвейда¹⁴. После смерти моего отца я получил от Гельцига трогательное письмо с выражением соболезнования, но с тех пор ничего больше о нем и его жене Луиз не слыхал.

Первым нашим преподавателем был ташировский сельский учитель Сергей Федорович. Учитель он был неважный, но хороший человек, завзятый рыболов. К этому спорту он сумел мне привить больше интересу, чем к учению. Увлекался я рыбной ловлей в реке Наре и ее многочисленных заводях до того момента, когда мне было разрешено иметь ружье. Сергея Федоровича вскоре сменил Павел Александрович Лисицын, которому я действительно обязан своими познаниями русского языка и правописания. У него был метод преподавания, который оживлял даже столь скучный предмет, как грамматику. Этот Лисицын оказался очень ценным сотрудником моего отца в деле разведения по сельским школам уезда фруктовых питомников и огородов. Он устроил церковный хор, был его регентом. Мы с братом в нем участвовали. Спевки бывали в школах, куда мы очень любили ходить, ибо там встречались с нашими друзьями-сверстниками из деревни. На клиросе мы пели в несколько голосов. Брат Карлуша обладал хорошим слухом и пел правильно своим тонким дискантом, я же совершенно не музыкален и брал только громким глубоким альтом, но так фальшивил, что регент меня частенько отставлял и, наконец, совсем прогнал из хора.

В гимназию мы поступили, когда мне было тринадцать, а брату четырнадцать лет. До этого мы учились в Таширове у домашних учителей. Их сменилось довольно много. Среди них был один молодой студент из Дерпта, любитель выпить, но такой талантливый педагог, что его период — к сожалению, сравнительно короткий — был самым плодотворным. Помню весьма строгого и неприятного латыша Рекстинга, которого мы очень боялись и у которого ничему не научились. Последним учителем был Леонгардт Антонович Трейман, прекрасный и педагог и человек. Он впоследствии жил с нами в Москве, а по окончании нами школы отец назначил его управляющим в Таширово, а затем и по всем остальным имениям.

В свободное от учебных занятий время, которого было довольно много, мы занимались, смотря по сезону, разнообразными деревенскими играми. С наибольшим удовольствием я вспоминаю игру в бабки. Это, кажется, исключительно русская национальная игра. Требуется некоторая ловкость и меткость, но не исключены и азарт, и возможность выигрыша. Выигрыш уплачивали бабками. Играли с большим увлечением, внимательно следили, как ложатся бабки, я помню название отдельных положений: плоцкая, жох и ничка. Битки иногда заливались

29

свинцом, что считалось незаконным, но все же сплошь и рядом делалось. Бывало, такая битка попадет по ноге, так ой-ой-ой! Играли мы с деревенскими мальчиками и имели между ними больших друзей. Вторая, тоже национальная игра называлась «городки». Деревянными палками нужно было с порядочного расстояния разрушить городок, составленный из небольших брусьев. Правила игры были тоже подробно выработаны, и их строго придерживались. Здесь, кроме ловкости, требовалась сила, но отсутствовал элемент азарта и материального выигрыша. Лаун-теннис мы тогда еще не знали, а крокет и другие, более цивилизованные игры, которыми наши преподаватели старались нас отвлечь от плебейских деревенских игр, были нам невероятно скучны и неинтересны. То ли дело бабки или городок:

Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено
Бодро опе́рся, другой поднял меткую кость.
Вот уж прицелился… Прочь! раздайся, народ любопытный,
Врозь расступись; не мешай русской удалой игре¹⁵.

Зимой мы увлекались катаньем на лыжах и салазках, а с гор скатывались на лукошках с обледенелым дном, которым еще придавалось вращательное движение. Самым же нашим любимым спортом всегда была верховая езда. Отец был сам прекрасный ездок. С семи, восьмилетнего возраста он приучил нас сидеть на лошади. Сперва мы ездили без седел, на одних попонах, а когда приучились держаться на спине лошади, нам дали седла со стременами, что доставило нам большую радость. С отцом мы совершали длинные поездки по лесам, часами не сходили с лошадей. К 14—15 годам у нас уже была и посадка кавалерийская, и лошадьми умели управлять, знали все аллюры, даже выезжали жеребят. Так этот спорт и остался у меня любимым до того момента, когда пришлось покинуть имение и бежать за границу. Сколько перебывало у меня прекрасных лошадей! С особой любовью вспоминаю Видную, серую кобылицу с исключительно резвой рысью; Красу, рыжую кобылу, дрессированную до кавалерийской школы и, наконец, ее внука, вороного жеребчика Стрелка, который отличался всеми достоинствами — красотой, сильным ходом и прекрасным характером. Это был мой последний верховой конь, после него я ни на одну лошадь в жизни больше не садился. Красу мне отец купил, когда я по окончании Сельскохозяйственного института в Туле отбывал воинскую повинность. Она была хороших кровей с очень благородной головой, крепкого сложения и сильно развитым крупом. Ей было неполных три года. Там же, в Туле, мы ее отдали берейтору наездить, и он за несколько месяцев из нее выработал отличную верховую лошадь: мягкую на поводу, послушную, быстро реагирующую на все движения повода и ног. Во время моих ночных поездок из Таширова в Быкасово через лес я всецело на нее полагался, она осторожно шла шагом там, где дорога была плоха, а в соответственном месте сама переходила на рысь. Во время моих работ в лесу я разнуздывал ее, привязывал повод к стремени и отпускал пастись на волю. Она всегда внимательно следила за мной и, если приходилось отойти от нее подальше, сейчас же прибегала,

30

чтобы быть на виду. Когда же я по окончании работы (обмер ли площадей, счет дров или копен и т. п.) свистел ей определенным образом, она с радостным ржанием подбегала и становилась левой стороной ко мне, чтобы прямо можно было бы садиться. В особенности с Красой я чувствовал себя слитым в единый организм, а потому езда на ней доставляла исключительное удовольствие. Впоследствии, когда мне приходилось нести большую ответственную работу по землеустройству и по земству, я неоднократно специально приезжал в Быкасово, чтобы верхом на добром коне и вдали от суеты людской успокоиться, разобраться в самом себе, обдумать и разработать задачи, которые передо мной возникали.

С детства у меня был характер прескверный. На моего брата, который обладал прирожденными рыцарскими качествами, я смотрел с уважением, но и не без зависти. Он служил мне примером, и я стремился к достижению его моральной чистоты, но моя натура меня все опять сбивала с этого пути. Я был заносчив, упрям, раздражителен, злопамятен, всегда вступал в споры, был отчаянный эгоист, недоброжелателен и неправдив. Я рано это понял и сознательно боролся против мерзких черт моего характера. Борьба эта была трудная, тем более что я никогда никого в эти мои тайны не посвящал. Мне казалось, что во мне действуют две силы — одна добрая, а другая дьявольская, и к этой последней я сам находился в сознательной оппозиции. Я задавал себе урок закончить день без ссоры и без лжи, никого не обижать, не озорничать, и бывал очень удовлетворен, когда мне это удавалось, хотя и редко: слишком часто брал верх злой дух. Типичный случай произошел со мной в Дрездене, куда мы поехали с родителями, когда нам было лет восемь или девять. Родители ушли вечером в театр, мы с братом остались в гостинице. Вместо того, чтобы лечь спать, как было приказано, я стал задирать Карлушу и, в конце концов, разъярившись, вылил на уже лежавшего в постели целый кувшин холодной воды. Карлуша разревелся, пришла горничная, а я запер дверь и ее не впускал. Так в спорах, криках и плаче время прошло до возвращения родителей. Отец, разобравшись, в чем дело, снял помочи, разложил меня на кровати и слегка выдрал. Я спокойно лежал, а когда отец кончил, заявил ему: «Этого, папа, для него мало, ты ему еще поддай, чтобы он помнил». Как будто я говорил о посторонней злой силе, которую нужно наказать. Отец после этого вздул меня уже основательно. Сперва я еще приговаривал «еще ему поддай, еще», а потом сам взмолился и заявил, что «хватит с него». Это были последние «розги», которых я удостоился. Но все же улучшение моего характера шло весьма медленно и для меня болезненно, иногда я переживал большие нравственные страдания. Мне уже было 13 лет, когда я поступил в школу. Ученики нашего класса меня сразу невзлюбили. Однажды, прекрасный юноша Карлуша (Карл Карлович) Вильзар, который был у нас первым учеником и мне импонировал, прямо мне сказал: «Разве ты не чувствуешь, Федя, что тебя весь класс возненавидел. Если ты не переменишься, твоя жизнь в классе будет тяжкая». Под впечатлением этих слов я с особой энергией стал работать над собой. Через некоторое время я почувствовал, что товарищи лучше ко мне относятся, и принял это за признак

31

того, что мое поведение стало для них более приемлемым. Но работа над собой не прекращалась, продолжается и по сей день. Вероятно, всем приходится обуздывать свои скверные порывы, но одним это дается легче, а другим труднее.

Несмотря на мой неприятный характер, мы с братьями и сестрами жили, в общем, очень гармонично. С Карлушей мы были погодки, с малых лет делили все радости и горести, частенько дрались, но быстро мирились. К нашей компании стали в известных промежутках примыкать сестра Маргарита¹⁶, брат Борис¹⁷ и Алиса. (Младший наш брат, Альберт¹⁸, родился уже в том году, когда мы были отданы в гимназию и уехали из Таширова.) Пятерка наша была дружная и очень веселая. Лучшие мои воспоминания связаны именно с этим, ташировским периодом нашей жизни, когда вся семья зимой и летом жила безвыездно в деревне, и мы наслаждались деревенскими просторами, свободой, прелестями природы, радостями сельского труда, увлекались жеребятами, телятами, щенятами и имели среди них своих любимцев. Прошел этот период, как красивый сон, быстро и безвозвратно.

В 1886 году, кода мы поступили в гимназию, вся наша семья переехала в Москву, в наемную квартиру в Сытинском переулке. Держали там лошадей, и кучер Ларион Кузьмич нас ежедневно отвозил в школу на Покровку. На следующий год нас, двух братьев, вместе с нашим учителем Леонгардтом Антоновичем Трейманом радушно приняли в Колпачном переулке дядя Александр Карлович и тетя Елизавета Ивановна Шлиппе¹⁹. В нижнем этаже дома, в котором они жили, родители сняли для нас две комнаты, а обедать мы ходили наверх. Очень скоро установились дружеские взаимоотношения с двоюродными сестрами и братьями. Карлуша через два года перешел в реальное училище Фидлера, я остался в «Петропавловке» до седьмого класса, а на восьмой перешел в Екатеринославскую гимназию.

Из двоюродных сестер старшая Маша вскоре вышла замуж за Сергея Балтазаровича Скадовского²⁰. Остальные сестры: Оля, Соня и Лиля²¹, наши сверстницы, учились в девичьем отделении той же Петропавловской гимназии. Позднее в ту же школу в приготовительный класс поступили двоюродные братья Саша и Сережа²², которые были моложе нас. Квартира дяди и тети в Колпачном переулке была громадная, с большой залой, целой анфиладой приемных комнат. Жили они широко, богато и гостеприимно. Часто устраивали обеды и вечера с музыкой и танцами. Но мы, молодежь, жили своей особой жизнью, и нас как будто водоворот окружавшей нас светской жизни не касался. Учились мы усиленно и добросовестно. Соня была первой ученицей и пользовалась нашим особым уважением. Вскоре это уважение с моей стороны сменилось обожанием, которое с годами перешло в мое первое юношеское увлечение. Наши дружеские отношения с двоюродными сестрами имели, несомненно, хорошее влияние на наш образ мыслей и духовное развитие. В особенности Соня была очень умная, добрая и милая девушка, которая излучала много душевной теплоты. Она много читала и давала мне указания, в какой последовательности знакомиться с русской и иностранной

32

литературой. Читал я с увлечением. Мои любимые авторы тогда были Тургенев, Гончаров, Гоголь и Толстой. Предпочитал я прозу. С каждой прочтенной книгой я ощущал расширение моего умственного горизонта и жаждал дальнейшего развития. Книги бытовые меня особенно интересовали, между тем как к книгам более философского характера я относился равнодушно. Достоевского я не любил и только в более зрелом возрасте стал его ценить.

Петропавловка была замечательная школа с двумя отделениями, гимназическим и реальным. В ней был отличный состав преподавателей. Это мне стало особенно ясно, когда имел возможность сравнить его с Екатеринославским. В провинцию, очевидно, труднее было завлечь первоклассные силы. Там древние языки часто преподавали чехи, которые говорили и по-русски и по-немецки на ломаном языке. Директором нашей Петропавловской гимназии был Константин Романович Вернандер, большой барин, очень добрый и доброжелательный. К нему шли со всякими нуждами и запросами. Он терпеливо всех выслушивал, и всех успокаивал одним и тем же призывом: «Wart’s ab!» (т. е. «обожди»), за что его и прозвали «Вартсапом». Инспекторами были знающие и строгие Кох и Пак. Грозой школы был учитель математики Валицкий, строгий и требовательный, но исключительно талантливый педагог. Именно такие и остаются в памяти, все же остальные со временем забываются. Состав учеников был смешанный; были дети преимущественно из немецких семейств, но не менее четверти и чисто русских мальчиков из московского купечества, которое стремилось к тому, чтобы сыновья знали немецкий и вообще иностранные языки. Были и евреи, но мало. Гимназической формы в Петропавловке, в отличие от других казенных гимназий, не носили, а потому уже по одежде можно было видеть, к какому слою общества ученик принадлежит, но никакой классовой розни не чувствовалось.

В небольшом Космодамианском переулке вблизи лютеранской церкви Петра и Павла²³ стояло мощное здание в стиле ампир с колоннами. Впереди был большой палисадник с громадными тополями и липами. Сзади дома находился обширный сад и двор, где во время рекреации собирались и резвились ученики. Школа была создана по типу старинных петербургских Анненшуле и Петришуле²⁴, существовавших со времен Петра Великого и императрицы Анны Иоанновны. Русский и немецкий языки преподавались наравне как главные предметы. Хорошо преподавались также французский и английский языки. С раннего возраста, совместно учась и проводя время в этих гимназиях, дети из немецких и коренных русских семейств знакомились друг с другом и дружили между собой, что не оставалось без влияния и на межэтнические взаимоотношения среди взрослых, а это, в конечном итоге, благоприятствовало русско-немецким отношениям и в международном, межгосударственном плане.

Во время пребывания в Петропавловке, летом 1888 г. мне суждено было совершить свое первое путешествие на юг России. Дядя Александр Карлович взял меня с собой к Скадовским²⁵, которых он хотел навестить по случаю рождения их первого сына Шуры²⁶. С несказанной радостью я принял это предложение.

33

Меня в детстве несколько раз возили за границу, кое-что сохранилось в памяти, но это было чисто детское восприятие. По России же я поехал уже в 15-летнем возрасте, после ознакомления с русской географией и, по крайней мере, классической литературой. Особенно меня интересовала Малороссия, которой Гоголь посвятил столько дивных сочинений. Когда за Курском появились типичные хохлы с длинными усами, в малороссийских свитках и барашковых шапках, красивые дивчины в типичных нарядах и с венком цветов на голове, меня охватила нервная дрожь. Я не мог наглядеться ни на людей, ни на бесконечные степные пространства, усеянные хуторами с вишневыми садами. На больших станциях бывали базары, напоминавшие мне красочные описания Сорочинской ярмарки. Серые волы с длиннющими рогами лениво лежали около своих арб и придавали картине стильный характер.

 

Сыновья К. И. Шлиппе
Слева направо: Густав, Владимир, Виктор, Александр. 1870-е гг.

До Александровска мы ехали по железной дороге, затем пароходом по Днепру до Каховки, а оттуда верст 50 на лошадях до Балтазаровки. Поездка по реке была тоже для меня первая. Сильное впечатление произвели на меня большие днепровские пароходы с прекрасными каютами и столовыми, где, между прочим, отлично кормили. Я часами сидел на палубе и любовался рекой, ее берегами, бесконечным количеством разноцветных пароходов, баржей и парусных лодок, нагруженных преимущественно арбузами и дынями.

34

Их Каховки мы на лошадях направились в Балтазаровку, имение Скадовского Таврической губернии. Впервые я увидал гладкую как стол степь, взор уходил в бесконечную даль и останавливался изредка на далеких селах с белыми хатами, колокольнями и ветряными мельницами. Только вокруг этих селений были видны деревья, а то на всем безграничном пространстве степи не было ни куста. Иногда попадались стада овец с типичными чабанами и злыми кудлатыми овчарками. Впервые я тут увидал миражи и сначала не мог поверить, что это только обман зрения, настолько ясно вырисовывались на горизонте деревни, озера и лесные оазисы. Было жарко и пыльно.

Пребывание у Скадовских было интересно и поучительно. Сергей Балтазарович меня брал с собой при поездках по экономии. Рано утром ему подавался экипаж парой в дышло и начинался объезд работ на полях, по кошарам к табунам лошадей. У него было сравнительно большое коневодство, шла поставка лошадей в ремонт. Лошадей называли ежегодно с единой начальной буквой. В том году был трехлетний жеребчик Бурнус, очевидно, родившийся во вторую годовщину после устройства правильного коневодства. На этом Бурнусе я совершал большие поездки. Заблудиться было невозможно. Иногда присоединялась сестра Сережи София Балтазаровна, очень милая и веселая барышня. С ней было особенно весело. Совершили мы, между прочим, поездку к берегу моря, к тому имению, которое Сергей тогда предполагал приобрести. Потом он там основал порт и целый город, названный «Скадовск»²⁷. Тогда же на всем большом пространстве имения стояли только рыбацкие и сторожевые хаты-мазанки.

От Скадовских мы после четырехнедельного пребывания поехали в Асканию Нову²⁸, которая тогда еще называлась Чапли²⁹. Принадлежало это имение Софии Богдановне Фальц-Фейн³⁰, вдове Эдуарда Ивановича, вышедшей замуж за второго брата своего покойного мужа Густава Ивановича. В то время в ее другом имении Преображенке строился в стиле «мирамаре»³¹ дворец, названный впоследствии «Белым замком у Черного моря». Сын ее Фридрих³² тогда делал первые шаги по созданию зоологического заповедника, который получил потом всемирную известность. А в то время он увлекался преимущественно птицами разнообразнейших пород. Когда он с малого начинал свое дело, то, вероятно, и не предполагал, какую роль эта его любительская затея сыграет в истории семьи Фальц-Фейн. Спустя 30 лет заповедник приобрел такую славу, что Государь император Николай Второй его посетил, был гостем в доме Фридриха Эдуардовича и даровал всей семье дворянское достоинство.

Из Чапли мы поехали в Черноморье, имение Александра Ивановича Фальц-Фейна³³. Чудная экономия, богато обстроенная, недалеко от моря, куда ежедневно совершались поездки для купания. Александр Иванович был заядлый охотник и стал меня натаскивать на охоту. Стрелять я уже умел, ходил с монтекристо по ташировским лесам и бил ястребов, но настоящей охоты за дичью я еще не знал, и этому было положено начало в Черноморье. У Александра Ивановича был специальный экипаж для охоты, довольно высокий, на два места и с устройством

35

для установки ружей. Он сам всегда сидел слева, чтобы удобнее стрелять. Помню нашу первую охоту на дроф. Это большая птица, больше крупного индюка. Дрофы боятся людей, но почему-то не боятся экипажей, так что их объезжают на лошадях, а охотники незаметно для них на ходу спрыгивают с экипажа и бросаются в траву. Когда все охотники размещены по местам, лошадьми делается заезд, подымают и нагоняют дроф на стрелков. Стрелять их приходится полулежа, или же надо вскакивать на ноги в самый последний момент, когда дрофы уже над головами. Спустя много лет Александр Иванович мне, как свадебный подарок, подарил прекрасную безкурковую двустволку 12-го калибра в память моих первых охот в Черноморье.

В 1891 году я после сдачи экзамена и перевода в восьмой класс объявил дирекции, что покидаю школу, чтобы перейти в Екатеринославскую казенную гимназию по месту служения моего отца³⁴. Начальство было этим очень недовольно, но должно было меня отпустить. Я отлично понимал, что переход в другую гимназию, да еще в последнем классе, весьма рискован, тем более что в Петропавловке древние языки преподавались с немецкого. В худшем случае мне пришлось бы пробыть лишний год в средней школе. Но, кроме желания провести последний год в семье родителей, меня еще тянуло повидать что-то новое, хотелось познакомиться с новыми людьми, произвести в своей однообразной жизни какую-нибудь крутую перемену.

Пребывание в Екатеринославе я вспоминаю с особенным удовольствием. В этом же году и брат Карлуша переехал туда после завершения среднего образования и поступил вольноопределяющимся в Феодосийский полк, где командиром был граф Павел Петрович Шувалов, женатый на княжне Барятинской. Но из-за какого-то повреждения ноги Карлуша вскоре должен был покинуть военную службу. Лечение продолжалось долго, и врачи довели его до такого состояния, что как единственный выход было ими же предложено ампутировать ногу. Отец воспротивился. Тут подвернулся один менонит, некто Герман Абрамович Бергман, который посоветовал обратиться к костоправу, тоже из менонитов³⁵. Привезли этого костоправа, он осмотрел ногу и вправил сместившееся сухожилие. Месяцами до этого лежавший, Карлуша тут же мог встать и пройтись по комнате. Дальнейшее выздоровление пошло без всяких лекарств, своим чередом, и вскоре действие ноги полностью восстановилось.

Меня не так занимала гимназия, которой я посвящал лишь минимум необходимого времени, сколько общественная жизнь в провинциальном, но все же крупном городе. В доме отца приходилось встречать много интересных людей, много слышать и видеть. В Москве мы жили более замкнутой жизнью, между тем как в Екатеринославе мы попали в самый центр общественной и административной жизни. Вспоминаю поездки, которые мне довелось совершать вместе с отцом по губернии в свободное от учебных занятий время. Ехали экстренным поездом, в губернаторском салон-вагоне. Бывали в уездных городах, в богатых имениях, в соляных залежах, каменноугольных копях, на морском берегу и у днепровских

36

порогов. Все было захватывающе интересно. Год пребывания в Екатеринославе в возрасте наиболее восприимчивом, естественно, способствовал расширению нашего кругозора. Со многими сверстниками мы установили добрые отношения, в их числе Володя Малама, Миша Трипольский, Закс и многие другие, которые, вероятно, остались в России и которых, возможно, уже нет в живых. А с некоторыми связь сохранилась, как, например, с братьями Татищевыми, Борей и Никой; с последним я и поныне состою в переписке.

По окончании гимназии в 1892-м году я намеревался поступить в профессиональную высшую школу и колебался между горной и сельскохозяйственной специальностью. Интерес к сельскому хозяйству и природоведению оказался сильнее, и я мысль о Горном институте оставил. Сельскохозяйственная же академия в Петровско-Разумовском, как на грех, в 1892 году после студенческих беспорядков была временно закрыта и лишь через несколько лет возродилась под названием Московского сельскохозяйственного института. В результате некоторых исканий и колебаний я поступил в Московский университет на естественно-историческое отделение физико-математического факультета.

Отец мой поступил ровно сорок лет до меня в тот же университет, и я получил его шпагу, на ручке которой были выгравированы наши имена и годы поступления. Традиционно сохранилась студенческая форма: синий двубортный сюртук, длиннополый, затем парадный однобортный мундир и, для домашнего употребления, серая тужурка. В мое время в университет на лекции полагалось являться в сюртуке и обязательно при шпаге. Только впоследствии разрешалось посещать лекции в тужурках. Несмотря на эти правила и строгости, студенты-политиканы являлись демонстративно в истасканных сюртуках и кепках, а щеголи-богатеи носили сюртуки на белых подкладках и презрительно назывались белоподкладочниками. В университете в то время было около пяти тысяч студентов, но естественно-историческое отделение было самым скромным на нашем факультете, на всех четырех курсах при мне было не более 200 студентов. Интерес к этим наукам в то время стал только проявляться. Талантливые статьи Писарева привлекали внимание молодежи к явлениям природы, но все же большинство шло на юридический и медицинский факультеты. Наш факультет отличался выдающимися учеными и преподавательскими силами. Несколько имен хотелось бы здесь упомянуть.

Ботанику преподавал Клементий Аркадьевич Тимирязев³⁶ — всемирно известный исследователь физиологии растений, Он, несмотря на маленький дефект речи, так увлекательно читал, что мы кроме его лекций в университете посещали еще его популярные лекции в Политехническом музее. Зоологию преподавал профессор Мензбир. Он так умел привлекать внимание слушателей, что казалось, будто его лекции невероятно быстро протекали. Зоологию читали еще профессора Тихомиров, который впоследствии был попечителем Московского учебного округа и зоограф. Анатомию мы проходили у профессора Зернова, химию у Зелинского и Каблукова. Геологию читал тоже крупный ученый, Алексей Петрович

37

Павлов^37, физику — гроза нашего факультета профессор Столетов. Меня, собственно, интересовали все предметы одинаково, но больше всего я любил работу в лабораториях, преимущественно в химической. Может быть, тут сказалась наследственность. Если я, в конце концов, выбрал как главный предмет геологию, то это в значительной степени благодаря особой симпатии к профессору Павлову.

Ректором университета при мне был профессор Боголепов, читавший римское право. Впоследствии он стал министром народного просвещения (после графа Делянова) и был убит террористом^38. На юридическом факультете в то время гремели имена историка Ключевского и политико-эконома Чупрова.

В первом году я только втягивался, слушал внимательно лекции, редко их пропускал, посещал лаборатории и музеи, но дома занимался мало. Студенческая жизнь с ее свободой и новизной меня увлекала, я стал вращаться в обществе, а зимой частенько ездил в Таширово на охоты. К студенческой внутренней жизни я слегка прикоснулся через екатеринославское землячество. Перед экзаменом бессистемно поработал, даже сдал несколько экзаменов, но на физике у Столетова срезался. Столетов был известен тем, что задавал всякие мудреные вопросы, затем безучастно с каменным лицом глядел на экзаменующегося и безжалостно одного за другим проваливал. Впоследствии был назначен второй экзаменатор, который ставил свою отметку, и среднее пропорциональное двух баллов было действительно. Я не хочу сказать, что виной моего провала был только профессор. Вероятно, и познания мои были соответственные. Год пришлось потерять. Это была моя первая, но чувствительная неудача. Помню, как мне стыдно было показываться отцу на глаза.

Последующие годы я уже работал более систематично. Так как повторение уже прослушанных лекций мне было неинтересно, то я пользовался свободными часами и слушал Ключевского и Чупрова, но, правда, к сожалению, не полный их курс, но все же, как по истории России, так и по политической экономии получил некоторые познания. Особенно усиленно я занялся работой в химической лаборатории, проводил там целые дни, мечтал об устройстве собственной лаборатории. С начала Великого поста я, готовясь к экзаменам, приступил к систематическому чтению курсов. Намечал на каждый день количество страниц, делал конспекты, красным карандашом отмечал наиболее важные места. От Масленицы до Пасхи я от всяких развлечений отказывался. Когда можно было без ущерба пропустить лекции, уезжал в Таширово или Любаново (тоже имение отца) и зубрил там. Для отдыха позволял себе только по вечерам ходить на тягу вальдшнепов. В течение этих семи недель напряженной работы обострялась восприимчивость и, действительно, за такой сравнительно короткий срок превозмогались все те предметы, которые в течение года были прослушаны. Все экзамены я сдал на «весьма удовлетворительно», что являлось высшей отметкой. Окончил я университет в 1897 году с дипломом первой степени.

Вне подготовительного к экзаменам периода студенческая жизнь была полна интересов и развлечений. Большое удовлетворение я находил в общении

38

с товарищами. Часто мы собирались, устраивали экскурсии, читали доклады на разные темы, тренировались в произнесении лекций и речей. Большинство нашего кружка мечтало о научной и преподавательской деятельности, и для сего устраивали пробные полеты. Но, насколько мне известно, из моих сотоварищей только двое — Сергей Андреевич Котляревский и Алексей Григорьевич Дояренко — действительно стали профессорами. Первый в Московском университете, а второй в Сельскохозяйственной академии. Александр Валентинович Средин³⁹ сделался выдающимся художником, картины которого пользовались большой славой и висели в лучших музеях и галереях России. Он особенно увлекался интерьерами дворцов и помещичьих домов. Его картины будут иметь когда-нибудь большое историческое значение, так как усадьбы почти все разрушены революцией. Мои товарищи Халютин, Синельников, Балаклиец и Вырубный вместе со мной после университета перешли в Сельскохозяйственный институт⁴⁰.

Москва того времени в общественном смысле была чрезвычайно интересна. Назначение Великого князя Сергея Александровича генерал-губернатором⁴¹ очень способствовало объединению общества. Малый Двор с очаровательной хозяйкой Великой княгиней Елизаветой Федоровной сделался центром общественной жизни. Придворные балы в генерал-губернаторском доме на Тверской и более интимные вечера в Нескучном дворце были, несмотря на роскошь и великолепие, чрезвычайно уютны и веселы. Там встречалось все московское общество, весь чиновный и военный мир, представители городского и земского самоуправления, именитое московское купечество, люди науки и искусства. С первого же года моего студенчества меня стали приглашать на эти балы и я там увлечением танцевал почти без пропусков все семь лет моего студенчества. Очевидно, я был неплохой танцор, ибо и впоследствии, когда я отбывал воинскую повинность в Тульском Великолуцком полку, меня телеграммами вызывали в Москву на балы, что очень смущало командира полка.

Театральная жизнь в Москве в те года была на высоте своего расцвета. Шаляпин, ракетой поднявшийся до высоты мировой славы, был гордостью москвичей. Малый театр (драматический) с Южиным, Правдиным, Музилем, с Ермоловой, Федотовой, Ляшковской и другими знаменитостями был бесподобен. Наконец, Художественный театр Станиславского очень быстро стал центром внимания. Лекции, выставки, спортивные состязания, конные бега — все это разнообразило жизнь древней столицы. Только не надо было дремать, а широко пользоваться всем тем, что в таком обилии предлагалось и было так доступно.

Это была внешняя, красивая сторона жизни студенческой молодежи. Но рядом с этим почти все студенчество, так или иначе, соприкасалось с полуподпольной политической деятельностью. Выше было упомянуто об екатеринославском землячестве, членом которого я состоял. Общественно-политическая жизнь студентов развивалась именно в этих первичных ячейках, в объединениях земляков, которые друг друга знали уже с гимназических времен. Вовне эти объединения имели только благотворительные цели, и большинство членов во все остальные,

39

Владимир Карлович Шлиппе. 1895 г.

нелегальные задачи и не посвящались. «Союз всех землячеств»⁴² было уже законом преследуемое объединение, правление которого собиралось тайно, и имена участвовавших не были известны правлениям землячеств. Все забастовки и беспорядки происходили по указанию этого союза союзов. Деньги, которые собирались якобы на благотворительные цели, фактически шли на пропаганду, политическую агитацию и на поддержку тех, кто преследовался за антиправительственную активность. В течение первых двух лет я принимал деятельное участие в землячестве, но, прикоснувшись к нелегальной части работы, я очень быстро от нее отошел. Мне претила секретность и нелегальность работы. Я не мог примириться с вечным и, по-моему, необоснованным протестом студентов против профессоров, в особенности, университетского начальства, с их предъявлять свои требования в демонстративно грубой форме. Помню случай, когда представители нескольких факультетов были приглашены к ректору Боголепову, чтобы объясниться по поводу какого-то недоразумения. Ректор в вежливом спокойном тоне высказал свои соображения, а получил ответ от какого-то студента из «сознательных» в такой возмутительно грубой форме, что Боголепов побледнел, повернулся и вышел. Совестно было за студенчество в этот момент. И государство, и богатая Москва щедро предоставляли студентам все, что было нужно. Для неимущих давались в огромном количестве стипендии, устраивались общежития, в которых,

40

однако, к сожалению, и гнездился преимущественно недовольный элемент. Нет сомнения, что все эти студенческие организации инспирировались извне разными революционными центрами, которые имели место жительства где-то за границей. Немалую роль в этом деле играли евреи. Те немногие, которые получали право быть студентами столичных университетов, были обычно самые ярые революционеры. У них накипала злоба против правительства и российских порядков уже и потому, что они не пользовались равноправием с другими гражданами Империи⁴³.

В эту среду довольно крепко был втянут мой двоюродный брат Дмитрий Гончаров⁴⁴. Поступил он в университет годом позднее меня, и мы первый год жили вместе в одной комнате. Я с ним очень подружился, так как он был чрезвычайно добрый, умный, чистый и честный человек, и в первое время мы во взглядах и интересах вполне сходились. В землячестве, (Дмитрий был в калужском) он попал под влияние левых товарищей, в особенности братьев Савинковых⁴⁵, и все глубже и глубже уходил в активную работу. В 1905 году во время первой революции он, несмотря на то, что уже был владельцем майората Полотняного завода, принимал деятельное в ней участие. Но не только этим он здесь будь помянут. Митя был человек очень любвеобильный, действительно идейный, стремившийся к достижению социальной справедливости. Он, будучи студентом, в каникулярное время работал наравне с рабочими во всех отделениях гончаровской бумажной фабрики, чтобы проверить, посильна ли работа рабочим, в особенности малолетним, и получают ли они справедливую по их труду оплату. Погиб он в молодых годах, простудившись во время весеннего наводнения, при спасении утопающих.

В 1897 году я окончил университет, но остался неудовлетворенным. Я приобрел кучу теоретических познаний, но никакого практического опыта, который я мог бы применить на своем жизненном поприще. Карьера ученого меня не соблазняла, я стремился к живой жизни. Возник вопрос, пойти ли для завершения своего образования в Горный или Сельскохозяйственный институт. Особая симпатия к геологии, как будто направляла на Горный, но любовь к сельской жизни и сельскохозяйственному труду взяла верх, и на другой же день после окончания государственного экзамена мы вчетвером — Синельников, Халютин, Балаклиец и я — отправились в Петровско-Разумовское. Был прекрасный майский день, и мы пошли пешком, не воспользовавшись «Кукушкой» — узкоколейной железной дорогой, которая с Бутырской заставы вела к Сельскохозяйственному институту. Там мы явились к начальству и просили нас занести в качестве кандидатов. Московский сельскохозяйственный институт по новому уставу был преобразован в закрытое заведение, в общежитии которого студенты обязывались жить. Размеры общежития ограничивали число учащихся, их было не более 200. Для окончивших университеты были установлены стипендии, и время пребывания в институте зачислялось как действительная государственная служба. За этим стояло стремление подготовить достаточно специалистов по сельскому хозяйству.

41

Особые преимущества при конкурсе в институт предоставлялись сыновьям землевладельцев — и помещиков, и крестьян.

Подавши прошения, мы со спокойной душой разъехались восвояси. Но в Таширове мне не долго было суждено отдыхать. В середине июня я получил телеграмму от профессора Павлова с приглашением приехать в Москву и помочь ему при приеме членов Международного геологического конгресса, который каждые три года собирался, и на этот год должен был состояться в России⁴⁶. По приезду мне было поручено регистрировать гостей, распределять их по гостиницам и группам из них показывать достопримечательности Москвы. Всего съехалось от 600 до 700 гостей из разных стран.

Конгресс, после краткого пребывания в Москве, должен был по расписанию совершить ряд экскурсий по России под руководством разных профессоров. В частности, одна из групп направлялась по Волге на Урал, в Донецкий бассейн и на Кавказ. Поездка по Волге до Жигулей и оттуда на Урал была назначена на ближайшие дни. Весь сопровождающий персонал был, конечно, заранее предусмотрен, но кто-то не явился, и в последний день профессор Павлов предложил мне включиться в эту группу в качестве его помощника по хозяйственной части. Это было для меня совершенно неожиданно. Приехал я налегке, у меня при себе не было ни денег, ни белья, ни одежи. Ехать в Таширово за этим было уже некогда. Я обратился к тете Леле Галяшкиной, моей крестной, она меня снабдила деньгами, что мне дало возможность кое-что закупить, и благословила меня в далекий путь.

До Нижнего Новгорода мы доехали по железной дороге, а оттуда на прекрасном волжском пароходе шли с заездами в Казань, Симбирск и остановками в геологически наиболее интересных местах (в частности, у Жигулевской косы) — и до Сызрани. Там нас ожидало два экстренных поезда, один пассажирский, сплошь из вагонов 1-го класса и с одним салон-вагоном, в котором поместился штаб управления экскурсией. Второй поезд состоял из вагонов товарных, покрашенных снаружи и внутри в белый цвет и оборудованных для столовых и кухонь. В каждом вагоне к полу был привинчен стол на 12 персон, с люстрами, прекрасной посудой, серебром и бельем. Каждому экскурсанту было предоставлено удобное спальное место и нумерованное место за обеденным столом. Столовый поезд становился рядом с пассажирским на запасный путь, и места были так распределены, чтобы столовый вагон стоял против соответственного спального. Столовый поезд посылался вперед, на ходу готовился обед, и когда прибывал поезд с экскурсантами, то столы были накрыты, лестницы для входа поставлены, и в каждом вагоне два лакея быстро подавали еду. Кормили первоклассно. Буфетчик скупал по пути местные деликатесы, как-то: стерлядки кольчиком, рябчики и т. п. В этой экскурсии принимало участие человек триста — почти все иностранцы с разных концов мира. Председателем съезда был академик Александр Петрович Карпинский, а главой нашей экскурсии сильный и волевой профессор Феодосий Николаевич Чернышев⁴⁷. Ниже среднего ростом, худощавый,

42

с проницательным взглядом и решительным громким голосом, Чернышев производил впечатление настоящего вождя-руководителя. Он в свое время картографировал Урал и знал его лучше кого-либо. Памятью он обладал колоссальной, знал наизусть все деревни, речки и тропинки. Его лекции на местах были исключительно интересны и поучительны. Но более всего меня поражало, как Чернышев руководил всей сложной многоголовой экскурсией. Общий план и расписание по дням были, конечно, заранее выработаны и распечатаны в объемистой книге на четырех языках, содержавшей также подробное, отвечающее научным стандартам описание интереснейших мест. Но детальное распределение, на какой станции должна быть остановка для обеда, где должны быть приготовлены подводы для поездок в глубь страны и т. п. — все это делалось Чернышевым по мере приближения сроков за один или два дня. Он приглашал моих товарищей и меня в салон-вагон и, несмотря на утомление после маршей и чтения лекций в горах, диктовал нам свои распоряжения с поразительной ясностью и определенностью. Я не помню, чтобы когда-нибудь отменялся установленный им план действий. Диктовал он все без всяких карт и записок, точно, когда и куда экскурсанты должны прибыть, куда и сколько следует подать подвод, когда назначается лекция, когда обед, время перехода т. д.

Сделанные им распоряжения сейчас же приводились в исполнение: рассылались телеграммы и печатались программы для сведения иностранных гостей. Мне всегда приходило на ум сравнение с Наполеоном, который, вероятно, с такой же определенностью, быстротой и знанием ситуации издавал свои стратегические распоряжения. Люди одного типа, только разных масштабов.

В мою задачу входило, между прочим, обслуживание экскурсантов, прием всяких заявлений, забота об их удобствах и продовольственном обеспечении. Российское правительство со свойственной русской натуре широтой, ни перед какими расходами не останавливалось, чтобы создать впечатление сердечного и богатого гостеприимства для иностранных гостей. Члены конгресса должны были, как это делалось повсюду, внести какую-то сумму денег для права участия на съезде вообще. А все поездки совершались за счет государства. С момента вступления иностранцев на территорию России они могли спрятать свои кошельки в чемоданы, так как их возили, кормили и обильно поили за казенный счет.

Впервые, я имел возможность ехать по Волге-матушке, по великой реке земли русской, впервые в жизни увидал горы. Уральский хребет, весь в зелени и лесах, красив неясностью своих форм и яркостью своих красок. Памятна мне речка Юрюзань, чистая, быстротечная. Мы там купались. В нее с высоких гор впадает быстрый приток холоднейшей воды, и две струи воды — теплой и холодной — долго идут параллельно. Переплывать из теплой в холодную — доставляло нам большое наслаждение. Побывали мы в Златоусте, в Челябинске, в Миясах, Тагиле и в Екатеринбурге. Повсюду осматривали, кроме геологических формаций, залежей руд и ценных камней, горную промышленность Урала, весьма своеобразную

43

и широко развитую. Повсюду нас принимали с распростертыми объятиями и обильно угощали.

Большое впечатление произвела на меня Магнитная гора⁴⁸. Это, вероятно, единственные в мире залежи железа в виде острого утеса на поверхности земли. Город Екатеринбург нам всем очень понравился. В нем все дышало каким-то изобилием, богатые дома и общественные здания, церкви и музеи. Показывали нам золотые копи, струйки золотой руды в светло-сером граните и все сложное производство. В 1918 году Екатеринбург стал местом преступного убиения Царской семьи.

Оттуда экскурсия направилась на лодках вниз по красивейшей реке Чусовой. Меловое дно, крутые белые берега, из которых стройные как свечи подымались темно-зеленые сибирские пихты. Изумрудного цвета вода была совершенно прозрачна. Быстрота течения была такова, что мы, при опытном рулевом, стремительно передвигались без весел только силою течения. Близ впадения Чусовой в Каму мы пересели на пароход и доехали до Перми, а оттуда через Москву в Петербург, где состоялся самый съезд с чтением докладов. Исключительную по красоте и величию столицу я тоже тогда увидал в первый раз. Потом мне в жизни довелось перевидать почти все столицы Европы, но равных Петербургу с его величавой Невой и великолепнейшей набережной я не нашел.

Путешествие по Уралу продолжалось примерно месяц. Из наиболее интересных участников этой экскурсии могу назвать профессора Берлинского университета барона Рихтгофена, на Мюнхенского профессора Кайзера и на Иоганнеса Вальтера — крупного ученого, которому принадлежал основополагающий труд «Литогенезис»⁴⁹. Об этой книге я в университете написал работу и теперь был рад познакомиться с ее автором. Профессор Вальтер, в свою очередь, немало удивился встретить на Урале человека, который знал и увлекался его сочинением. Из Южной Америки приехал один красавец индеец красно-бурого цвета кожи, высокого роста, с орлиным носом. Рядом с ним, два японских ученых производили впечатление карликов. Были и менее приятные люди, в их числе две американки, научные заслуги которых были весьма сомнительны. На одном из банкетов, которые нам давал, кажется, Тагильский завод, они напились и заснули в саду под скамейкой. До станции, где стоял наш поезд, было верст пять по узкоколейке. Когда мы вернулись, и при перекличке этих американок не оказалось, профессор Чернышев меня послал обратно их искать и задержал отход поезда. Я нашел их, как уже сказано, под скамейкой, при помощи местного персонала взвалил их в вагончик узкоколейки и довез до места. На следующей крупной станции Чернышев приказал им покинуть экскурсию.

Съезд в Петербурге продолжался дней десять, а затем мы в еще большем составе, вероятно, человек около 600, через Москву опять отправились в Нижний, а оттуда — на чудном волжском пароходе до Царицына, с причаливанием к наиболее интересным, с научной точки зрения, берегам. Из Царицына поездом доехали до Владикавказа, куда прибыли вечером в дождливый день и сейчас же

44

улеглись спать. А утром я проснулся рано и в окно увидал поразительной, торжественной красоты вид: макушка Казбека сияла как накаленное железо на тёмно-синем фоне небес. Это было исключительной яркости «Alpenglühen»⁵⁰. По Военно-Грузинской дороге нужно было переправить через горный хребет на лошадях всю большую экскурсию до Тифлиса. Ее разбили на шесть групп, и ежедневно по сто человек в 25 экипажах по четыре человека в каждом выезжали и пребывали в пути до Тифлиса шесть дней, ночевали в палатках, совершали походы в глубь гор по узким тропинкам, пешком и верхом. Каждый транспорт сопровождался конным отрядом казаков. Это дало мне возможность почти всю дорогу проехать верхом на сменных лошадях, а казак занимал мое место в экипаже. Компаньонкой моей была очаровательная дочь одного профессора-француза, фамилию которого я, к сожалению, забыл. Она, как и я, увлекалась верховой ездой, и мы с ней наслаждались. Профессор Левинсон Лессинг, который руководил кавказской экспедицией, распорядился, на одном утесе написать разноцветными красками и большими буквами имя этой барышни, что у всех участников съезда вызвало неимоверный восторг. Экипажи останавливались, кричали «ура», произносились речи. Барышня была, конечно, восхищена. Ее мать, которая тоже участвовала, потом написала книгу о своих впечатлениях, в которой упоминает и этот эпизод и меня как «любезного провожатого» ее дочери.

Наша очередь была одна из первых, так что мы, в ожидании других партий, имели возможность хорошо осмотреть Тифлис и его окрестности. Когда подъехали остальные, мы двинулись на Батуми, отличающийся богатейшей, почти тропической, растительностью. Ботанический сад⁵¹ там представляет, вероятно, уникум в Европе по разнообразию и пышности растений. Там, между прочим, делались опыты с плантацией чая, которые дали блестящий результат. Много лет спустя, мне пришлось по службе в Министерстве земледелия иметь отношение к этому саду и его директору профессору Краснову, брату генерала писателя Петра Николаевича⁵², ныне проживающего в нашем соседстве близ Берлина. В Батуми мы сели на пароход, который был специально оборудован для глубоководных исследований, чтобы по пути дать возможность экскурсантам ознакомиться с флорой и фауной Черного моря. Когда мы отчаливали от Батуми, перед нами открылась такая панорама, описать которую я, конечно, не сумею. Под нами бурное море с пенистыми большими волнами, затем ярко-зеленая береговая полоса с сочной растительностью, над нею террасами подымающиеся горы с разноцветной зеленью, а в завершение картины — снеговые высоты Эльбруса на фоне темно-синего неба. Думаю, что такое сочетание моря, тропической растительности, и гор до снеговых вершин включительно встречается весьма редко.

По морю, мы шли с неделю и после заездов в Севастополь и Ялту прибыли в Одессу, прозванную «Южной красавицей». И действительно, это был город роскошный. В особенности на меня произвела впечатление ведущая к морю грандиозная лестница. В Одессе, после примерно трех месяцев путешествия конгресс был объявлен закрытым. Многие по морю уехали домой, и я был освобожден от моих

45

обязанностей. Решил съездить в Киев, где тогда проходила осенняя сельскохозяйственная выставка. Там я полюбовался богатыми продуктами малороссийского чернозема, южным скотоводством и овцеводством, и вернулся домой. В пути познакомился с одним студентом Московского сельскохозяйственного института, Владимиром Николаевичем Штейном, с которым потом меня связывала долголетняя дружба.

 

Ф. В. Шлиппе и Е. П. Шванебах после помолвки. Март 1901 год. С.-Пб.

Итак, я все лето 1897 года пропутешествовал по наиболее живописным и богатым местностям великой матушки России, притом в исключительно интересном обществе, да еще и бесплатно. Воспоминания об этом путешествии ярко сохранились в моей памяти до сих пор. Впоследствии я вел обширную переписку с членами конгресса, чем смог укрепить связь с заграничным ученым миром. Два года спустя, снова совершая поездку по Германии, мне представилась возможность навестить некоторых из моих знакомых.

С глубокой благодарностью я вспоминаю о добрейшем профессоре Алексее Петровиче Павлове, которому я обязан всем этим благополучием. Ознакомление с разнообразием, богатством и красотой природы России, ее творческими силами и мирным сожительством разноплеменного населения усилили во мне сознание величия и могущества нашей родины. Чтобы родину ценить и любить, нужно ее хорошо знать. К сожалению, ни государство, ни общественность не принимали мер,

46

чтобы сделать заманчивыми и удобными путешествия по самой России, а потому большинство людей, которые могли себе позволить разъезжать, устремлялись за границу, а родные красоты оставались неизведанными. Только Крым представлял исключение, туда была проторена дорога.

Осенью 1897-го года я поступил в Сельскохозяйственный институт. Мне отвели одиночную комнату в общежитии, которую я сохранил до конца. Одно окно, стол, шкафчик, кровать и два стула — вся обстановка. Питались мы в общей столовой. Общежитием было новое, специально для этого выстроенное здание со всеми удобствами. Лекции происходили в главном здании — стильном дворце начала XIX века с прекрасными залами. Дворец стоял посреди громадного парка с вековыми деревьями и большим прудом. Парк заканчивался дендрологическим садом с невероятным разнообразием деревьев. Все породы, которые могли уживаться в нашем московском климате, были тут представлены. Десятки лет этим садом ведал старый профессор-садовод — немец, который даже коряво гово­рил по-русски, но пользовался всеобщим уважением как исключитель­ный знаток своего дела. В других отдельных зданиях располагались многочисленные лаборатории и лекционные залы. Посредине стояла прекрасная церковь петровских времен. Все имение Петровско-Разумовское, с хорошим лесом, пашней и лугами, было, вероятно, величиной в 1000 десятин. Большая часть пахотной земли была отведена под опытные станции. Конюшни, скотный двор и хозяйственные постройки были тут же, по ту сторону большой дороги. На меня вся обстановка сразу произвела хорошее впечатление, показалась и уютной и отвечающей всем требованиям для спокойного, глубокого изучения наук. Очень скоро я ужился, почувствовал себя вполне счастливым и сердечно полюбил институт.

Директором был в то время К. А. Рачинский, умный и добрый старик, не ученый, а известный помещик Смоленской губернии. Он умел подходить к студентам и пользовался всеобщей симпатией и доверием. Надо сказать, что состав студенчества в институте отличался от университетского. Меньше было пролетариата, а потому студенты были не столь революционно настроены. Конечно, молодежь всегда очень чутко реагировала на все явления общественной и политической жизни, но той предвзятой оппозиции против профессуры и институтского начальства здесь не чувствовалось. Профессорский состав был превосходный. К сожалению, я не помню всех имен, но ясно себе всех представляю. Один из наиболее выдающихся был профессор общего земледелия Д. Н. Прянишников⁵³. Почвоведение читал проф. Вильямс⁵⁴, широкого размаха человек американского склада, который блестяще организовал опытное поле и очень успешно работал по улучшению российского сельского хозяйства. Лесоводство читали Митрофан Кузьмич Турский и его сын. Оба были настоящие лесовики, бородатые, всегда в высоких смазных сапогах, любители выпить, но отлично знали свое дело были пользовались у студентов большим уважением и симпатией. Сын Турского жил в самом лесу в деревянной сторожке, и мы частенько к нему заглядывали, приносили с собой водочки и уютно ее распивали. Сельскохозяйственную экономию читал талантливейший

47

профессор Вернер, который вводил нас в технику и методику организации сельского хозяйства и сумел привить нам интерес к лежащим в ее основе идеям и философии. От слушания общих естественно-исторических предметов мы, естественники с университетским образованием, были освобождены. Таким образом, наш курс продолжался только два года. Универсанты имели еще и то преимущество, что они учились и содержались бесплатно и даже получали стипендию — сто рублей наличными в год. Кроме того, им время пребывания в институте зачитывалось в действительную государственную службу, так что при поступлении на государственную службу они получали двухлетнее старшинство⁵⁵.

Преподавание было так организовано, что лекции чередовались с практическими работами в лабораториях, конюшнях, скотных дворах, на полях, в лесу и огородах. Тем не менее, оставалось достаточно свободного времени, которым мы пользовались для прогулок по чудному парку, для катания на лодках и поездок в Москву. Одна из любимейших прогулок за пределы имения была по замечательной аллее, засаженной стройными высокими лиственницами, которая вела к станции Николаевской железной дороги.

С профессорами вскоре установились близкие, можно сказать дружеские взаимоотношения. Мы их посещали дома, приглашались на чашку чая и проводили очень интересно и поучительно время. Лично я установил довольно тесную связь с профессором Вернером. Его предмет, организация хозяйства, меня особенно увлекал. Мы совершали студенческие экскурсии в образцовые хозяйства и затем разрабатывали под руководством Вернера доклады с критическим разбором их организации. Несколько моих докладов были приняты в сельскохозяйственные журналы. Впоследствии, когда мне было суждено руководить большим количеством разнообразнейших имений в различных полосах России, уроки Вернера мне чрезвычайно пригодились, и я именно в организационной работе находил наибольшее удовлетворение. Выработка организационного плана является наиболее ответственной первоначальной работой. В нее входит, в частности, распределение угодий, севооборота, расчет живого и мертвого инвентаря и подбор пород, и все это с учетом местных условий — природных, климатических и экономических. От компетентности и добросовестности, с которой составлен основной организационный план, зависит продуктивность хозяйства. Технические несовершенства хозяйства легче исправимы, а изменение ошибочного плана большой затраты и времени, и средств.

Очень я также любил старика Турского, ему тогда было, вероятно, за 70. Истый лесничий, он обожал лес, всю его флору и фауну, и заражал своими чувствами нас, студентов. В 1860-х годах Турский по приглашению моего отца организовал лесное хозяйство в Таширове и сделал большие еловые посадки на так называемом Пахиревом поле в семи-восьми верстах от усадьбы. Эти еловые насаждения были впоследствии заглушены самосадочной березой. Когда березы достигли сорокалетнего возраста и были вырублены, тогда только ель сильно двинулась в рост. Когда я по окончании института совершил поездку за границу, то

48

по указанию Турского осмотрел некоторые леса в Германии, в Шварцвальде. По возвращении в Таширово я собрался навестить старика. Ночью перед выездом мне приснилось, что Турский умер. Приезжаю в Москву и узнаю, что он действительно в эту ночь скончался. На его похоронах я взял с венка института пальмовую ветку и поместил ее в раму с портретом покойного, который висел у меня в кабинете. В память дорогого учителя я посадил в Таширове около конторы дубок, который к моменту нашего окончательного выезда уже сильно развился.

С профессором Вильямсом меня впоследствии тоже неоднократно судьба сводила. В помощники он взял себе моего большого друга и товарища по институту Алексея Григорьевича Дояренко⁵⁶, который вел ему его опытное поле. Сам Вильямс увлекался всякими широкими планами и с успехом их проводил. Им создано было большое луговое хозяйство по линии Николаевской железной дороги, в задачу которого входило изучать способы превращения замшелых и заболоченных лугов с кислой растительностью в луга со здоровыми съедобными травами. Результаты были грандиозные. Созданная мною впоследствии опытная станция по культуре семян кормовых растений в Быкасове рука об руку работала с «Луговым Хозяйством». Вильямс принял и быкасовское опытное поле под свое покровительство, часто к нам приезжал и присылал студентов института группами по нескольку десятков для обучения и практической работы. Когда мне в 1919 году пришлось вторично бежать из Москвы, я несколько дней скрывался в «Луговом Хозяйстве» у одного из заведовавших, Дмитриева. Это был мой последний этап в Московской губернии.

В Институте университетская группа студентов в первое время держалась несколько обособленно от остальных товарищей, что в первую голову объясняется возрастными причинами. Но вскоре и из состава остальных подобрались симпатичные и интересные люди, с которыми установились приятные товарищеские отношения. Была среди неуниверсантов группа богатой, кутящей молодежи, с которой у нас, «стариков», соприкосновения были редки, но все же иногда приходилось устраивать совместные вечеринки в институте. К этой группе примкнул молодой, талантливый и очень задорный Владимир Пименович Крымов⁵⁷, из старообрядческой семьи, предки которого из-за веры своей годами живали как эмигранты в Восточной Пруссии. Мое первое знакомство с ним произошло во время общестуденческого судбища, созванного в институте по случаю какого-то скандала, устроенного Крымовым в выше упомянутой узкоколейке между Институтом и Москвой («Кукушка»). Помню, как Крымов, после довольно резкого обвинения со стороны студенческого прокурора, смело и пренебрежительным тоном давал объяснения собравшейся многочисленной коллегии студентов. После разносторонней деятельности в качестве руководителя крупным строительным обществом и редактора Петербургской газеты «Новое время», Крымов приобрел состояние и совершил ряд кругосветных путешествий. В эмиграции он посвятил себя главным образом литературному труду и написал ряд интересных и увлекательных книг. Одно время он жил в Берлине, построил себе домик в Целендорфе

49

(богатый жилой район) домик с красивой верандой, на которой гостеприимно угощал своих старых сотоварищей. В 1933 г. он переехал в Париж, где на берегу Сены купил себе прехорошенькую виллу.

Особенно близок был мне Владимир Николаевич Штейн, тот самый, с которым я познакомился в поезде при возвращении из Киева после геологического конгресса. По окончании Института он поступил в Департамент земледелия, в котором я впоследствии занял место вице-директора. Штейн был там моим верным, хорошим сотрудником. Ему я обязан приемом в ведение Министерства земледелия быкасовской опытной станции по разведению семян кормовых трав. В эмиграции он попал в Прагу, где получил профессуру в сельскохозяйственном высшем учебном заведении. Часто он наведывался в Берлин, и мы с ним и Крымовым, как старые однокашники, вспоминали годы юности.

Хотелось бы вспомнить еще моего большого друга Афанасенко, с которым я в институте знался сравнительно мало, но по службе в Министерстве по землеустройству и по Департаменту земледелия очень близко сошелся. Он был женат на дочери писателя Боборыкина. Это был чрезвычайно умный и тонкий человек, который имел больше опыта по министерской службе, чем я, и надавал мне много полезных советов. После моего ухода он был назначен на мое место, вице-директором департамента. В Киеве в 1918 году во время гетманства я его видел в последний раз. Он служил в украинском Министерстве земледелия, но вскоре скончался.

Самый природно одаренный из моих товарищей был Петя Халютин, сын управляющего Казенной палатой в Туле, приятеля и единомыленника моего отца. Петя был очень музыкален, отлично рисовал и писал масляными красками. Он, обладая превосходной памятью и быстрым соображением. В институте мы частенько готовились к экзамену вместе. Он ложился на мою кровать, а я, сидя за столом, вслух читал курс. В книги он так и не заглядывал, а находил, что слушать, когда ему читают, — это наиболее удобный и легкий способ фильтрации наук в мозги. При нем состоял как верный адъютант наш товарищ Балаклиец, маленький, щупленький человечек, но чрезвычайно милый и веселый. Мы его называли «месяцем», поскольку он отражал только тот свет мысли и знания, который излучал, подобно солнцу, Петя Халютин, Синельников, Балаклиец и я выработали в зимние месяцы план поездки в Сибирь, целью которой было изучить с исторической и аграрной точек зрения места, предназначенные для крестьян — переселенцев из Украины. Были заготовлены все необходимые приборы и инструменты для исследований. Весной Петя поехал в Петербург, чтобы там получить разрешение и средства. Одели мы его в статское платье, кто дал брюки, кто пиджак, кто шляпу, снабдили его сборными деньгами, и я как сейчас вижу его, отъезжающего, с папироской во рту (притом, что он был некурящий) в окне вагона Николаевской железной дороги. В министерстве он нашумел, прочел ряд докладов о предстоящей добровольной экспедиции студентов, воодушевил чиновников и самого министра Ермолова⁵⁸ и получил все разрешения и необходимые средства. К

50

большому моему сожалению, я был лишен возможности принять участие в этой чрезвычайно интересной экспедиции. Мои товарищи же целое лето проработали в степях Семиречья и вернулись с очень ценным материалом. Эта экспедиция предопределила дальнейший служебный путь Халютина и Синельникова, оба они пошли по Переселенческому управлению. Ну а Балаклиец выбрал себе скромную карьеру учителя по естествознанию в Мозыре, провинциальном городке юго-западного края. Синельников добился хорошего положения в центральном управлении в Петербурге после продолжительной деятельности в Сибири. Халютин же, несмотря на его способности и энергию, после нескольких лет работы на месте покинул службу и даже остался без должности. В 1904 году, когда я ехал на Дальний Восток, я с ним виделся около Иркутска, тогда он жаловался и был недоволен службой. В 1912 году уже, будучи на посту вице-директора Департамента земледелия, мне удалось ему опять устроить хорошую должность, но он вскоре скончался во цвете лет. У меня была книга по организации сельского хозяйства, подарок Пети, на обложке которой он поместил очень удачную свою фотографию под стеклом и надпись: «Закадычному Феде от беспокойного Пети».

В 1899 году я окончил Сельскохозяйственный институт. Государственные экзамены прошли отлично. Председателем экзаменационной комиссии был назначен известный химик профессор Меншуткин. Он же потом сказал нам прощальное слово, которое закончил так: «Верьте вы, вместе с нашим простодушным народом, что мир на трех китах стоит. А эти киты суть Истина, Любовь и Красота». Нам выдали временные свидетельства; дипломы мы могли получить лишь через год после сдачи диссертаций.

После завершения всех формальностей в Институте и до начала предстоявшей мне воинской повинности я вместе с двоюродным братом Сережей Шлиппе поехал за границу. Путь мы наметили на Берлин, Дрезден, Шварцвальд и Мюнхен, а затем предполагали проехать через Швейцарию во Францию и, если бы хватило времени и денег, закончить Англией. Сережа был прекрасный собеседник и хороший товарищ, лучшего спутника было бы трудно себе представить. Поехали мы налегке с пустыми двумя небольшими чемоданами, намереваясь экипироваться в Берлине. В одном из больших магазинов нас действительно с головы до ног обули и одели, и мы во всем новеньком двинулись в путь. Прибыв в Саксонию, мы в первую голову нанесли визит в Хемниц моему старому приятелю Гельцигу, и с ним вместе совершили пешком прогулку по Саксонской Швейцарии. Красивые места, прелестная погода и веселая компания — мы наслаждались. Очень нам понравился также Шварцвальд, где мы совершали дневные пешие походы, а чемоданы посылали вперед по железной дороге. Нас поражала точность доставки вещей, к чему мы в России не привыкли. В Баварии мы осмотрели дворцы короля Людвига II и закончили объезд Мюнхеном. Там я получил известие, что мой брат Карлуша помолвился с Марией Эдуардовной Беренс⁵⁹, и свадьба должна была состояться уже 8-го августа. Разыгралась внутренняя борьба, но любовь к брату взяла верх, и я прервал свое путешествие, оставил Сережу одного,

51

а сам, накупив чемоданчики с несессерами для молодых, вернулся домой. Потом я очень сожалел, что не закончил путешествия, так как только спустя двенадцать лет мне суждено было вновь побывать за границей. Но мое решение возымело и одно весьма значительное для моей дальнейшей жизни последствие. На свадьбе брата я познакомился с двоюродной сестрой невесты, Елизаветой Петровной Шванебах⁶⁰ — моей будущей женой.

 

Петр Христианович Шванебах. С.-Пб.

С октября 1899 года по октябрь следующего года я отбывал воинскую повинность в качестве вольноопределяющегося в пехотном Великолуцком полку в Туле. Я выбрал Тулу, чтобы еще пожить в родительской семье, к которой был сердечно привязан. Служба была нетрудная. Я попал сразу в учебную команду к хорошему фельдфебелю Ивану Фомичу, которого я впоследствии устроил в Нара-Фоминском на службу в полиции. Вставал я в 6 часов утра и на отцовских лошадях доезжал до казарм, расположенных на другом конце города, а назад возвращался пешком. Трогательно было, что мой отец всегда вставал тоже в 6 утра, чтобы со мной вместе выпить кофе и благословить меня в путь. С глубокой благодарностью я всегда вспоминаю эти незабвенные минуты общения. Тем для разговоров у нас всегда было много, и отвлеченных, и практических.

В свободное время, а его было много, я писал свою диссертацию, читал и довольно много вращался в обществе, ходил в театр и танцевал на балах. На святках

52

меня часто вызывали на великокняжеские балы в Москву. Когда я в первый раз в солдатской форме появился на балу командующего войсками Московского военного округа, мне как-то было жутко, тем более что я был единственный солдат. Во время танцев я за кадрилью садиться не имел права, сидеть мог только за ужином. Но Великий князь меня принял очень милостиво, и со временем на балах стали появляться и другие вольноопределяющиеся из Московского гарнизона, среди них Северцев, граф Михаил Львович Толстой и другие.

Помню, какую сенсацию произвела первая телеграмма от заведующего Двором Великого князя, в которой он по поручению Великого князя и Великой княгини приглашал меня на вечер. Я должен был эту телеграмму вручить своему ротному командиру, с просьбой исходатайствовать у командира полка двухдневный отпуск. На другой же день я был вызван к командиру полка полковнику Луганину, которого за его длинную бороду называли «Черномором». Луганина очень встревожила телеграмма, и он от себя телеграфировал, что вольноопределяющийся Шлиппе явится в назначенный день и час. Мне он сказал, что мне предоставляется право еще прибавить два-три дня отпуска, чтобы съездить в деревню отдохнуть. По возвращении я должен был сделать доклад о моих впечатлениях. После этого командир полка разрешил приглашать меня и на офицерские балы, на которые прежде не пускали.

На Рождество в Тулу приехали брат со своей молодой женой и привезли с собой Елизавету Петровну Шванебах. Мы весело провели праздники, много танцевали. Елизавета Петровна всех очаровывала своим бархатным контральто и была центром всеобщего внимания.

За время отбывания воинской повинности я написал свою диссертацию, которая мне дала право на получение диплома первой степени со званием ученого агронома. Темой я выбрал организацию хозяйства в Таширове — уже с видом на практическое применение этой работы. Уже вскоре она пригодилась на деле. Осенью 1900 года, сдав в Москве экзамен на прапорщика запаса, я был уволен с военной службы. Мне исполнилось уже 27 лет, пора было приниматься за работу. Обсудив со мной все вопросы, отец решил мне вверить бразды правления по ташировскому хозяйству.

Имением управлял Леонгардт Антонович Трейман, прекрасный, честный человек, но он односторонне уделял все внимание лесоводству и мало интересовался хлебопашеством и скотоводством. В 1894 году сгорел большой скотный двор, в котором помещалось до 300 коров. Отец, очень взволновавшись, принял поспешное решение и телеграфировал Трейману, чтобы распродал коров, что тот и исполнил. После этого трудно было восстановить стадо, и сельское хозяйство влачило сравнительно жалкое существование. В таком состоянии мне пришлось его принять. Треймана я нежно любил и вполне признавал его заслуги в течение многих лет управления, но все же у нас были разные взгляды на вещи, и мы, проработав с полгода совместно, решили полюбовно разойтись, тем более, что Трейману было предложено хорошее место по управлению имениями моего

53

дяди Александра Карловича, т. е. Вышегородом, Крымским, Ефимовым, Спасским и Загряжским. Это был сравнительно большой комплекс и преимущественно лесное хозяйство. Мой брат Карлуша после свадьбы был выделен; ему отец по дарственной передал обе части Любанова, около тысячи десятин с двумя усадьбами по реке Наре⁶¹. Карлуша уже до женитьбы отделился от Треймана и получил эти имения в управление, а потом и в собственность. Холостяком он жил в так называемом «Соколином гнезде». Это был небольшой домик на крутом берегу Нары там, где в нее впадает Таруса, и образовался большой водоем с островом. Вид из этого гнезда был очаровательный. В нем было очень уютно, я любил туда ездить, и мы с товарищами весело проводили время. В Таширове я до окончательного переселения поместился в конторе, в которой мог занять две хорошие комнаты; кухня была у нас с Трейманом общая. Рождество я по обычаю провел в Туле и сейчас же после Нового года вернулся в Таширово, куда был отцом командирован Николай Владимирович Ильинский для заключения годового отчета по имениям. Мы втроем — Трейман, Ильинский и я — углубились в отчеты и целыми днями до поздней ночи сидели за выяснением доходности или убыточности различных хозяйственных отраслей.

В это время приехала погостить в Любанове Елизавета Петровна Шванебах. Она задалась целью заняться сельским хозяйством, преимущественно молочным, и мечтала по соседству с Любановым арендовать какое-нибудь имение. В Петербурге она прошла курсы молочного хозяйства у Калантара, большого специалиста этого дела. В день ее приезда, в холодный зимний день я поехал ей навстречу. Сани наши повстречались на шоссе, на самой ташировской границе перед щербатовским лесом. Помню, как Карлушина тройка серых гусем мчалась мне навстречу. Я приостановил свою лошадь и еле успел их приветствовать, так как тройка полным ходом продолжала путь. Нагонять их не стал, а через день-другой побывал в Любанове. Когда работа по отчетности стала подходить к концу, мои поездки стали чаще, а в конце двадцатых чисел ежедневны. Мы много с Елизаветой Петровной рассуждали о сельском хозяйстве, читали вместе книги, в том числе биографию Бисмарка, который увлекался хозяйством и, между прочим, говорил, что быть хорошим сельским хозяином труднее, чем быть тайным советником. По вечерам мы слушали и увлекались прекрасным ее пением под гитару и рояль. 31-го января мы помолвились, и через день оба поехали докладывать родителям, она в Петербург, я в Тулу. После моего доклада мама расплакалась. Я стал ее утешать, но она меня успокоила, что это слезы радости. Отец и мать благословили мой выбор.

Сейчас же после помолвки отец стал обдумывать, как организовать для моей будущей семьи самостоятельную хозяйственную жизнь и решил приобрести прилегавшее к ташировской земле небольшое имение Быкасово, которое случайно продавалось с торгов как выморочное имущество. Мне было поручено произвести покупку. Этим делом я был чрезвычайно интенсивно занят, поэтому сравнительно редко наведывался в Петербург и слыл там мифическим женихом. Первая

54

поездка к родителям невесты состоялась сейчас же по возвращении моем из Тулы. Родителей я почти что не знал, познакомился с ними мельком во время Карлушиной свадьбы. Никогда не забуду, как я был сердечно и мило принят Петром Христиановичем и Марией Андреевной⁶². Они жили тогда на Загородном близ Пяти углов и занимали большую квартиру с просторной залой. Между окнами красовалась громадного размера прекрасная ваза работы Императорского фарфорового завода, подарок Великой княгини Екатерины Михайловны⁶³. Про Марию Андреевну он мне сказал: «Будет ли Лиля тебе хорошей женой, я не берусь судить, но что ты в лице Марии Андреевны получаешь прекрасную тещу, это я могу сказать с уверенностью». И он был прав. Вот прошло с тех пор свыше сорока лет, из коих тридцать пять мы с Марией Андреевной живем в одном доме, общей жизнью, и за все это время наши отношения ни разу не были омрачены. В текущем (1942) году мы праздновали ее 90-ый день рождения.

Мне не было известно, что мой будущий тесть занимал видный пост на государственной службе и славился своими большими познаниями и способностями. По образованию он был политико-эконом, окончил Училище правоведения и пополнил свои познания в Париже и Лейпциге, где, между прочим, слушал знаменитого Рошера⁶⁴. Служба Петра Христиановича главным образом протекала по Министерству финансов, где он занимал пост директора Государственного банка. По назначении С. Ю. Витте министром финансов вскоре возникли разногласия по вопросу о введении золотой валюты⁶⁵, и Петр Христианович предпочел отойти от активной работы, приняв должность члена Совета министра финансов. Одновременно он был назначен гофмейстером при Дворе Великой княгини Екатерины Михайловны и должен был переехать в Михайловский дворец. После смерти Великой княгини Петр Христианович продолжал заведовать большим имуществом ее сыновей, герцогов Мекленбургских, и дочери, принцессы Альтенбургской⁶⁶. Он был назначен почетным опекуном и ведал Еленинским женским институтом⁶⁷. Свободного времени у него было сравнительно много, так что мы с ним подолгу беседовали. Он обладал совершенной памятью, удивлялся, что вообще что-нибудь можно забыть, приписывал это невниманию. Суждения его были глубоко продуманны и метки. В нем чувствовался подлинно государственный ум, широта кругозора, всесторонние познания, и все это на основах высоконравственных и честных общечеловеческих взглядов. Ни карьера, ни большой заработок его не интересовали. Лично он был чрезвычайно скромен. Но в борьбе за идеи и политические взгляды он был непреклонен, смело отстаивал свои убеждения, даже рискуя своим положением и средствами.

Столичное общество я знал мало, бывал там редко и на короткие сроки. Несколько раз я, студентом Сельскохозяйственного института, вместе с отцом бывал в Петербурге. Тогда мы останавливались во дворце графа Сергея Дмитриевича Шереметева на Фонтанке, в так называемой «шлипповской половине»⁶⁸. Это были три уютные комнаты в партере с винтовой лестницей в кабинет графа. Как-то раз мы попали на Пасху в Петербург. Впервые я видел великосветское

55

разговение. Отстояв заутреню в прекрасной домовой церкви дворца, мы перешли в парадную столовую, где за богато убранным столом с яствами всю ночь принимали гостей. Перебывали Великие князья, министры, товарищи министров, много военных и представители аристократического общества. Великосветскому обществу я был чужд, а потому в кругах, где мы с невестой должны были визитировать, я себя чувствовал не в своей тарелке. В один из приездов, в большом зале Кредитного общества моя невеста выступала на концерте вместе с певицей Жеребцовой-Евреиновой. Успех был большой, и я был горд за Лилю.

Свадьбу мы назначили быстро, через 3 месяца. Венчание состоялось 24-го апреля 1901 года в лютеранской церкви Св. Екатерины на Васильевском острове. Свадьба была многолюдная, красивая и веселая. Меня только огорчало, что ни отец, ни мать не могли присутствовать. У отца вспыхнули в губернии беспорядки, а мама оставалась в Таширове, так как жена брата Маша ожидала к этому времени прибавления семейства. Шаферами у нас были брат Боря, Н. Н. Флиге, Н. Татищев, П. Ф. Еленев, Костя Шлиппе, Ивашкин и Красовский, дружками Лилина сестра Аня и мои родные и двоюродные сестры — Маргарита, Алиса, Соня, Вера, Дагмара и Валя. Когда я вошел в церковь, она мне показалась уже полной. Запестрили в глазах гвардейские и обшитые золотом придворные мундиры, фраки с лентами и звездами среди большого количества светлых дамских туалетов. Совсем впереди, около алтаря, выделялась высокая фигура герцога Г. Г. Мекленбургского со светло-голубой Андреевской лентой через плечо. Наступила тишина, когда Петр Христианович провел под руку свою высокую, стройную и очаровательную дочь. После венчания мы уехали на квартиру Шванебахов на Загородный проспект, где нас поставили в зале на специально убранном цветами месте между окнами. Там мы с бокалами шампанского в руках принимали поздравления многочисленных гостей. Перед нами прошел блестящий пестрый калейдоскоп сотен поздравителей. Вечером, уже в тесном семейном кругу, состоялся обильный и веселый обед с речами и тостами, а затем мы сразу отправились в Москву. В Петербурге в день свадьбы была отвратительная погода: холод и мокрый снег. В Москве же нас встретила дивная, солнечная погода. Весна была ранняя, и деревья уже начинали зеленеть. Радостно мы восприняли эту перемену погоды, как добрый признак предстоящего безоблачного семейного счастья. В Москве сделали короткую остановку. Там нас встретил приехавший из Тулы папаша. Тетя Лиза и дядя Саша Шлиппе⁶⁹ устроили в Колпачном переулке в честь приезда молодых роскошный завтрак с приглашенными родственниками. Из Москвы до станции Нара мы доехали, по Московско-Киевско-Воронежской железной дороге, вместе с моим отцом и Лилиным крестным, Эдуардом Андреевичем Беренс. На вокзале нас ждал Ларион Кузьмич с парой серых в дышло. Быстро докатили до Таширова. В тот момент, когда наш экипаж вкатывал в усадьбу, с другой стороны во двор въехал верховой и подал нам письмо. Это было поздравление от Маши и Карлуши и радостное уведомление о рождении их первой дочки Лили⁷⁰. Мамаша и дядя Виктор нас встретили у подъезда.

56

Двор был полон наряженными крестьянами и крестьянками, которые подносили деревенские гостинцы и приветствовали нас с законным браком. Нам отвели комнаты в мезонине главного дома: просторная спальня с перегородкой, за которым стояли умывальники, и несколько меньшая гостиная c балконом. Стены были обтянуты цветным ситцем. Под этот рисунок Лиля подобрала обивку своей мебели. Приданое жены уже успело прийти из Петербурга, так что комнаты были со вкусом и уютно меблированы. С этого 26-го апреля 1901 года началась наша семейная жизнь — и моя ответственная работа.

ГЛАВА II
Быкасово

В середине мая 1901 года я должен был отбывать учебный сбор в качестве прапорщика запаса. Прикомандирован я был к Псковскому полку, так что пришлось наш медовый месяц провести в Туле. Жили мы, конечно, у отца в губернаторском доме, где нам отвели две уютные комнаты. Служба была нетяжелая, времени свободного много. Наше юное семейное счастье омрачалось лишь тем, что каждую вторую неделю я должен был вместе со всеми пешим строем отправляться на расположенное в 80 верстах стрельбище, где занимались стрельбой и полевым учением. Однажды, уставший, вернувшись домой, я тут же был назначен караульным начальником при гауптвахте, что значило 24 часа не раздеваться и не спать. В караульном помещении сидел под арестом один сумбурной жизни капитан. Ночью он от меня удрал, но обещал вернуться. К счастью, проверка произошла, когда он только что успел прийти и залечь. Он же меня научил отправить по окончании дежурства караул под начальство унтер-офицера, а барабанщика отдельно, чтобы не было подозрения, что идет офицерский караул без офицера, самому же пойти домой отдыхать. Мне это улыбнулось; я вообразил, что офицеры обычно себе разрешают эту вольность, а маршировать через весь город и дальше версты две до лагеря, а оттуда обратно к себе домой мне очень не хотелось. Я предпочел поступить так, как мне посоветовал опытный капитан. Дома была радостная встреча с женой, и мы засели на балконе пить кофе. Но вскоре появился швейцар Алексей и доложил, что батальонный командир меня срочно требует к телефону. Получил я грозную распеканцию и приказ немедленно явиться в лагерь, чтобы в наказание вне очереди походным порядком отправиться опять на стрельбище. Пока заложили лошадей, я привел себя в порядок и с Лилей поехал в лагерь. Там весь полк уже был выстроен для похода и только дожидался появления своего командира. Я подкатил к своей роте, на ходу соскочил и встал в строй, а Лиля в экипаже отъехала и встала неподалеку. Кто-то обратил внимание батальонного командира на мою жену, с которой он был знаком. Он поднял свою верховую лошадь на довольно неуклюжий курц-галоп, подъехал к Лиле и объяснил ей, что более снисходительного наказания он за допущенное мною грубое нарушение военной дисциплины наложить не мог. Лиля все-таки попросила его

57

сменить гнев на милость и отпустить меня до окончания недельного срока. Действительно, через несколько дней он меня послал обратно.

 

Усадьба в Таширово

По окончании учебного сбора мы с Лилей поехали в Орловскую губернию для ознакомления с образцовым семенным хозяйством Федора Эмильевича Ромера. Он был известный хозяин и одновременно редактировал «Земледельческую газету», выпускаемую Министерством земледелия; в то время это было лучшее в этой области периодическое издание. Поскольку у меня уже назревал план организации семенного хозяйства в своих имениях, этот осмотр был для меня чрезвычайно важен. Мы с большим вниманием прослушали объяснения Федора Эмильевича и убедились в целесообразности создания подобного же хозяйства у себя.

Окончательно мы вернулись в Таширово в начале июля и с этого времени могли заняться реорганизацией нашего хозяйства, которое после пожара и продажи скота было в полном упадке. Лесное хозяйство я застал в финансовой зависимости от единственного заказчика — Нара-Фоминской фабрики, у которой мы оказались сильно в долгу. Передо мной встал целый ряд проблем, из коих главными я считал восстановление земледельческого хозяйства при посредстве молочного скотоводства и освобождении от денежных обязательств по отношению к фабрике — хотя бы и ценой нарушения лесорубочного плана. Наряду с этим, надо было срочно отвести для губернского земства полосу земли для постройки

58

дополнительной ветви шоссейной дороги от Нара-Фоминско-Кубинского тракта до Ташировской усадьбы и дальше до села, с мостом через реку Нару. И еще нужно было свить гнездышко для собственной семьи.

Этому предшествовали длительные обсуждения. Отец предложил нам на выбор два имения: Головинки и Быкасово. Первое размером в 600 десятин было расположено на шоссе между Нарой и Кубинкой с небольшим, но очень хорошим деревянным домом в прекрасном липовом парке. Название имения уже показывает, что оно расположено на сравнительно высоком, а потому и сухом месте. Около парка протекала небольшая речка Иневка с прелестным прудом и купальней на берегу. Единственным недостатком была непосредственная близость самой деревни, которая тянулась в одну слободу по другую сторону шоссе. Головинки были куплены моим отцом в 1880-ых годах у княгини Волконской, роду которой оно в течение многих поколений принадлежало. Лес, преимущественно хвойный, был почти одновозрастной, лет сорока. Пахотной земли было около ста десятин со сравнительно легкой почвой. Быкасово находилось в пяти верстах от Нара-Фоминского по глинистой, колеистой, ухабистой дороге, которая временами становилась совершенно непроезжей. Земли при имении было всего 125 десятин, из коих около 80 весьма тяжелой глинистой пашни, а остальное лес. Небольшой деревянный дом выстроился в результате повторных пристроек дополнительных стен к основному легкому срубу, служившему, вероятно, когда-то сторожкой. Этот дом был расположен в небольшом саду со старыми деревьями, окруженном металлической изгородью. Имение находилось свыше десяти лет под опекой и было крайне запущено. Сторожем там служил латыш, очень порядочный человек, который охранял имущество от разграбления, но сам, кроме небольшого огорода, никакой сельскохозяйственной работы не вел. Чтобы Быкасово уравнять по размерам с Головинками, нужно было прирезать из прилегавшей Ташировской земли свыше 400 десятин.

Для созерцательной жизни и спокойного труда Головинки были более привлекательны. Но Быкасово, расположенное около самой вновь построенной Московско-Киево-Воронежской железной дороги, нас обоих притягивало своими перспективами. Мы остановились на нем — и никогда об этом не жалели. Наоборот, я был глубоко благодарен отцу, что он подарил нам, со своим родительским благословением, этот прекрасный уголок земли, с которым остались связанными лучшие воспоминания нашей жизни. Таширово граничило с Быкасовым вдоль речки Гвоздни, которая текла в глубоком живописном овраге. По выходе из густого ташировского леса открывалась большая Мешаева поляна с видом на высокие берега широкого оврага. Слева подымался вековой лес с исполинскими елями и соснами, а справа — ряд могучих дубов с нависшими над оврагом ветвями. Завершалась картина полем. Во всем этом виделось сочетание красоты дикой природы и культурного труда человека. Впоследствии, когда был выстроен наш большой дом над оврагом, вид обогатился белокаменным домом с красной крышей средь зелени леса. Сколько мне ни приходилось по этой дороге въезжать в Быкасово,

59

каждый раз он снова меня радовал. По окончании формальностей по дарственной мы принялись за ремонт быкасовского дома и служб. Переехать на постоянное жительство в Быкасово пришлось лишь весной следующего года.

С расширением лесной рубки в Таширове удалось сравнительно легко справиться, так что долги фабрики были быстро оплачены. Много труднее давалось восстановление молочного хозяйства. В первую голову нужно было увеличить хозяйственные постройки. Параллельно со старым скотным двором пришлось построить также кирпичный корпус, куда были переведены все конюшни, каретный сарай и кладовые, чтобы старое здание полностью использовать для молочного стада на 60—70 голов. Нелегко было подобрать необходимое количество доброкачественного скота, и особенно было сложно наладить регулярное кормление и дойку коров. Но когда работники втянулись, на что потребовалось несколько месяцев упорного труда, то они и сами были рады порядку и его результатам.

Одно из тяжелых наследий, доставшихся мне от прежнего управления, было большое число (свыше тридцати) судебных дел. Не желая начинать свою работу с тяжб, я созвал к себе обвиняемых и почти со всеми заключил мировые соглашения, что для меня и для крестьян было большим облегчением и сразу наладило наши с ними отношения. В качестве помощника по сельскохозяйственной части я пригласил выпускника средней Сельскохозяйственной школы Савельева, а объездчиком по лесам — одного из унтер-офицеров Великолуцкого полка Николая Нарядчикова, очень толкового малого. Я сам на первоначальном этапе весь ушел в организационную работу, но по мере того как дело налаживалось и в него стала втягиваться Лиля, я начал понемногу отвлекаться другими задачами.

По предложению Вогау⁷¹ я принял управление по имениям Ферзиково в Калужской губернии, принадлежавшим одному акционерному обществу. Управляющим был у них хороший, добросовестный лесничий Вазем, так что после удачной реорганизации лесорубочного плана, которая и там значительно увеличила доходность, нагрузка моя была небольшая. Приходилось один раз в месяц дня на два выезжать для работ и составлять в конце года отчет для общего собрания.

Часто я сожалел, что до принятия управления Ташировыма я не поработал в качестве практиканта в каком-нибудь образцовом хозяйстве. Знания у меня, конечно, были, и энергии хоть отбавляй, а вот практическое применение своих познаний к жизни мне давалось с большим трудом. Много было допущено ошибок, которые, вероятно, и недешево обошлись.

В земской работе я участия еще не принимал, так как, лишь став владельцем Быкасова, обрел имущественный ценз⁷². Но неофициально я к общественной работе стал мало-помалу прикасаться. В Ташировской волости я основал общество сельского хозяйства, сперва на очень скромных началах. Деятельность сводилась к проведению собраний членов общества, преимущественно из крестьян, которым чаще всего я и сам читал доклады. Впоследствии общество развилось, построило на отведенном моим отцом участке прекрасный дом для заседаний, в нем же помещался и склад сельскохозяйственных орудий. На одном из

60

собраний я прочел доклад о необходимости перехода от общин к хуторскому хозяйству. Помню, как после бурных прений, закончившихся чуть не единогласным принятием моих тезисов, Николай Михайлович Андреев, бывший тогда председателем уездной земской управы и наш сосед-помещик, долго и молча жал мою руку, выказывая тем самым свое большое удовлетворение.

На тему о хуторском хозяйстве я написал небольшую работу, которая была напечатана в 1902 году под названием: Очерк крестьянского хозяйства Верейского уезда.⁷³ В нем я на основании личного обследования большого количества крестьянских хозяйств и собранных статистических данных доказывал, что общинное землевладение ограничивает возможность улучшения и развития сельского хозяйства. Я предлагал раскрепощение крестьян «от «міра» и создание единоличных хозяйств, а тем самым возможность личной инициативы. Брошюрка эта не вызвала заметного интереса. Когда же, спустя четыре года после первой революции, аграрная реформа была поставлена в голову угла, этот мой скромный труд привлек внимание, что позже сыграло роль в один решающий момент моей служебной карьеры. Об этом будет сказано ниже.

В 1902 или 1903 году, когда я еще не состоял уездным гласным⁷⁴, председатель управы Н. М. Андреев попросил меня написать для него критический разбор проекта губернского земства о переоценке земельных и городских имуществ для земского обложения⁷⁵. Проект, изложенный в двух объемистых книжках с большим количеством цифрового материала, был разослан уездным земствам, которым надлежало дать свои заключения.

Чтобы подготовить заключение на столь солидный труд специалистов по вопросу земского обложения, нужно было основательно войти в эту материю. С большим трудом мне удалось справиться с этой задачей, хотя, по моему собственному мнению, довольно поверхностно. Я даже смущался Андрееву показывать сделанное и был очень удивлен, когда он, прослушав мою записку, ее одобрил и меня горячо за нее поблагодарил. Он добавил, что целиком внесет ее от имени управы в губернское собрание. Меня несколько смутило, что я как автор этой записки останусь даже не упомянутым. Но Николай Михайлович определенно мне заявил, чтобы я об этом и не мечтал. Однако, как я выше уже упомянул, впоследствии эта работа оказалась для меня неожиданно очень полезной. Вообще, редко когда какая-нибудь работа проходит бесследно, в особенности, когда ею не преследуется личная выгода.

В эти же годы в Таширове мне удалось создать вторую сельскую школу. Земское училище уже не вмещало всех желающих учиться. После неудачных попыток добиться у земства расширения его и назначения второго преподавателя, я обратился с письмом к Владимиру Карловичу Саблеру, который был тогда обер-прокурором Святейшего Синода⁷⁶, с просьбой об ассигновании средств для церковно-приходской школы. Отец был с ним дружен, а жена моя знала семью Саблеров по Петербургу. Очень скоро я получил довольно крупную ассигновку и поручение составить под моим председательством строительную комиссию для

61

постройки школьного здания по предписанному плану. В состав комиссии были назначены отец благочинный, местный священник и церковный староста. Мой отец безвозмездно предоставил участок земли недалеко от церкви и, в виде дара, некоторое количество кирпича и извести с Ташировских заводов. Несколько раз я созывал строительную комиссию, но ни одно из моих предложений не проходило. Я настаивал на том, чтобы работа была сдана в одни руки добросовестному подрядчику, а члены комиссии высказывались за работу хозяйственным способом, т. е. сдачей отдельных работ, мотивируя, что это обойдется дешевле. По совету отца я обратился к одному крупному подрядчику в Туле, известному как строитель церквей и общественных зданий, который согласился взяться за такую небольшую работу не из желания на этом заработать, а чтобы угодить своему губернатору. Он мне даже предложил, за ассигнованные Святейшим Синодом средства выстроить здание больше того, что было предусмотрено по плану, и сверх того еще квартиру для учителя. Подрядчик приехал из Тулы, присутствовал на заседании, и его предложение было единогласно принято. Благочинный согласился подписать договор, но только пожелал сделать некоторые несущественные поправки. Не имея времени дождаться переписки договора, он попросил прислать его для подписи в Нару, а сам уехал. Раскланялся и наш Ташировский священник, заявив, что ему до благочинного подписывать не подобает. Подрядчик счел, что вопрос решен, сам подписал договор и уехал в Тулу. Велико было мое удивление, когда на другой день я вместо подписанного благочинным договора получил короткую от него записку, что он по-прежнему настаивает на хозяйственном производстве постройки. Поехал с ним объясняться, но мои доводы не помогли. Пришлось телеграфировать подрядчику и сообщить об отказе. Когда же и повторные мои попытки сдвинуть дело ни к чему не привели, я, окончательно убедившись в злостном саботаже, в письменной форме на имя строительной комиссии сложил с себя обязанности председателя и одновременно сообщил об этом обер-прокурору Святейшего Синода. Но не прошло и двух дней, как мне было сообщено, что без меня состоялось заседание комиссии, все работы уже сданы в разные руки и уже начали подвозить кирпич из расположенного в четырех верстах кирпичного завода Соничева. Даже отказались от дареного кирпича с ближайшего Ташировского завода! Ко мне явился печник из Новой деревни и заявил, что священник с ним договаривается о достройке печей в школе, но ставит условием, чтобы за эти деньги были бы частью перестроены, частью исправлены печи в доме причта. Ясно было, что представители духовенства только и мечтали выкурить меня из состава комиссии, чтобы без моего контроля наладить дело по-своему. Но они в своих расчетах жестоко ошиблись. Когда Саблер получил мое мотивированное письмо о выходе из состава комиссии, он сейчас же распорядился ликвидировать строительную комиссию, признал все предпринятые после моего ухода шаги недействительными и возложил на меня единоличное осуществление строительного проекта с правом подобрать сотрудников по моему усмотрению.

62

Было аннулировано все, что священниками было содеяно. Чтобы не вызвать нареканий, я пригласил в комиссию ташировского священника и нескольких крестьян, которые пользовались общественным доверием. К сожалению, мой тульский подрядчик, обиженный, отказался взять на себя постройку. Пришлось пригласить другого, менее надежного, но все же дом был выстроен солидный и больше, чем предполагался по проекту; возможно, стоит там и поныне. После этого неудачного опыта с представителями духовенства я раз и навсегда зарекся с ними иметь деловые отношения. Школа же процветала, дети учились, и благая цель была, пусть не без трудностей и разочарований, достигнута.

Быкасовский старый дом мы чистенько отремонтировали, пристроив еще одну комнату и кухню. Из столовой открывалась дверь на террасу, выходящую в сад. Сад был простой, но со старыми деревьями, а около самого дома росли туи и чудные пионы. После рождения Бориса⁷⁷ в 1903 году мы еще раз пристроили дополнительные помещения и переделали внутреннее распределение комнат. Но, сколько мы не пристраивали и перестраивали, мысль о создании нового дома по нашему вкусу и потребностям все больше и больше нас занимала. Однако, предварительно необходимо было разрешить несколько первоочередных задач.

Быкасово граничит с Екатерининским большаком, который тянется от Москвы через Калугу на юг. Шириной он около 100 метров. Это и есть та непролазная дорога, которую я выше уже упоминал. Прежде это был скотопрогонный тракт, по которому с юга гоняли скот на московские скотобойни. Говорили, что название Быкасово происходит от слова бык; что в этих местах была одна из последних станций, где скот подкармливался на отведенных для этого казенных пастбищах. Говорили, будто бы мужики прилегающих селений занимались разбоем и загоняли волов в дремучие ташировские леса. Есть такая народная песня: «По старой Калужской дороге, на сорок девятой версте», — именно там, дескать, происходил разбой. Быкасово, правда, находится на 59-ой версте этой дороги. Параллельно с большаком, на расстоянии примерно 150 метров от него было проведено полотно Московско-Киево-Воронежской железной дороги. Наш план заключался в том, чтобы приобрести соседнюю землю, через которую проходила железная дорога, и построить на ней пассажирскую платформу. Небольшой участок лесной пустоши, так называемая Алымовка, по наследству досталась некоему Бахметеву, человеку из хорошей семьи, писателю, который по какому-то политическому, а может быть, и уголовному делу отбывал десятилетнюю ссылку невесть где в Сибири. Крестьяне соседней деревушки, Алымовки тож, судом хотели оттягать эту землю, неосновательно доказывая, что она всегда им принадлежала. До возвращения Бахметева, единственного ее законного владельца, опекунство над этим выморочным имуществом было вверено Леонгардту Антоновичу Трейману. Он, со свойственной ему выдержкой, не поддавался крестьянам, и был счастлив передать его, хотя и находящееся под судом, в руки внезапно появившегося наследника. Он же, Трейман, спосредничал нам покупку этой земли. Всего было 28 десятин, мы приобрели их, с риском проигрыша процесса, по 150 рублей за

63

десятину. Через хорошего юриста, Тесленко, я убедился в правоте Бахметевских прав на землю, и решили рискнуть этими деньгами. В судебной палате дело получило неблагоприятный оборот, но зато Сенат его решил в нашу пользу. Алымовка была куплена на Лилины деньги и на ее имя. Вслед за этим, чтобы удовлетворить алымовских крестьян в действительной их потребности в земле, я из состава Быкасовского имения продал им через посредство Крестьянского банка около 30 десятин хорошей пашни, вдоль большака и прилегающей к их надельным владениям.

 

Александр Александрович и Ада Гуговна Шлиппе. 27.06.1900 г.

По вступлении во владение бахметевским участком мы при содействии министра путей сообщений князя Хилкова выхлопотали у Правления железной дороги разрешение на постройку полустанка. Нужно было внести на постройку платформы и домика для сторожа около 3000 рублей. Но еще до постройки была получена от железнодорожного управления телеграмма с разрешением останавливать пассажирские поезда для посадки. Прислали нам и красный флажок, которым нужно было махать. Вскоре я хотел испытать действие красного флажка и, к моему удивлению, поезд действительно остановился. Я влез в вагон. Как только тронулся поезд, явился возмущенный обер-кондуктор и грубо потребовал от меня объяснения моего незаконного действия, грозил жалобами, штрафами и строгими наказаниями. Его тон мне не понравился, и решив его подразнить,

64

я говорил, что мне удобнее было сесть здесь, рядом с моей усадьбой, вместо того, чтобы ехать в Нару по плохой дороге и т. д. Когда я его довел до каления, и он стал призывать других пассажиров в качестве свидетелей, я вынул из кармана телеграмму железнодорожного управления и этим, к его большому смущению, разрешил все вопросы. Кондуктор извинился за грубый тон, ну а я его успокоил хорошим «начаем».

Платформу мы назвали по имени соседнего женского монастыря «Зосимова Пустынь». Для получения согласия игуменьи мы были у нее, и по объяснении выгод для монастыря такого названия получили разрешение.

Несколько лет спустя, на этой платформе у меня был другой случай, характерный для тогдашних нравов. Возвращаясь дождливой осенью из Таширова, я решил до Быкасова доехать по железной дороге и по телефону вызвал к платформе лошадей. На станции Нара я в присутствии начальника станции попросил обер-кондуктора назначить в «Зосимовой Пустыни» остановку. Кондуктор, очевидно, забыл дать распоряжение, и поезд полным ходом промчался мимо платформы. Я начал дергать тормоз, и смог остановить поезд верстах в трех от платформы в лесу. Забегали кондуктора, извинялись, а я потребовал возвращения поезда. После длительных разговоров обер-кондуктора с машинистом поезд задним ходом был доставлен к платформе. Кучер Ефим, выехавший меня встречать, шагом вернулся в усадьбу и начал распрягать лошадей. Услыхав в лесу свистки паровоза, он сообразил, что «не иначе барин поезд возвращает», и с одним коренником успел вернуться как раз к тому моменту, когда я вылезал из вагона.

Кстати про этого сообразительного Ефима. Он еще мальчиком Юшкой служил помощником конюха при ташировской господской конюшне. Когда мы переселялись в Быкасово, я вместе с предоставленным нам живым инвентарем подобрал себе некоторый персонал из Ташировского старого, испытанного состава. Юшку я очень любил за хороший нрав и радение к работе. Мы с Лилей решили его взять к себе, теперь уже в роли кучера к подаренной нам отцом парой гнедых — Абдулы и Гамида — и к верховой Красе. Юшка, конечно, был чрезвычайно доволен повышением, вскоре женился и зажил семейной жизнью. Спустя пять лет он, уже как Ефим Егорович, надзирал за строительством нашего нового дома, а затем был моей правой рукой по всему быкасовскому хозяйству. На всех этих поприщах он оказался на высоте положения. Он стал отцом многочисленного семейства, пошли Саньки, Маньки, Паньки и т. д. Во время войны он был призван и заведовал приемом фуража для кавалерии.

Сельское хозяйство в Быкасове налаживалось слабо. Тяжелая глина, в течение многих лет не паханная и не унавоженная, с трудом поддавалась обработке. Она быстро высыхала, появлялись трещины, и урожай был в первые годы из рук вон плохой. Только клевер радовал могучим ростом и богатыми укосами. Это укрепило нас в решении перейти на луговое хозяйство. Но путь к достижению этого был долгий и страдный. Была поставлена цель: разведение семян кормовых трав. Для этого надо было после долголетних испытаний остановиться на

65

таком виде растений, который соответствовал бы местным почвенным и климатическим условиям и пользовался бы достаточным спросом по стоящим ценам. Чтобы очистить почву от сорных растений, ее нужно было годами готовить путем культуры с междурядной обработкой. К практическому осуществлению нашего плана мы могли приступить только, когда через организованную в Быкасове опытную семенную станцию был получен первоклассный семенной материал и были выработаны все технические методы разведения травяных семян. Но когда эти нелегкие многолетние подготовительные работы были завершены, то культура семян пошла очень удачно. Вскоре наше хозяйство стало пользоваться весьма хорошей славой и давало блестящий денежный результат.

Должен отметить, что главная заслуга по проведению семенного хозяйства принадлежит жене. Я в это время уже сильно стал отвлекаться общественной и служебной деятельностью и часто отсутствовал. Лиля вообще обладала гораздо большими хозяйственными наклонностями и способностями, чем я. Мне удавалось недурно организовать дело, а вот ежедневное, кропотливое его исполнение блестяще проводила жена. Она вставала в 5 часов утра, распределяла и следила за работами, держала все хозяйство в образцовом порядке. Такая согласованная и взаимно восполняющая работа служила нам большим удовлетворением. Ей, бедняге, подолгу приходилось оставаться одной, но скучать она в деревне не умела. Хотя Лиля и была окружена весьма преданным и верным домашним и дворовым персоналом, все же она временами не была до­статочно защищена от бродяг по большой Калужской дороге, тем более что двери дома днем никогда не запирались. В таких случаях помогала ее личная храбрость и быстрота соображения. Был случай, когда бродяга незаметно подкрался в столовую старого дома, где жена играла на рояле. Его присутствие она заметила, лишь когда он был уже совсем близко. Она не растерялась, вскочила и стала на него наступать, грозным голосом требуя немедленного удаления. Громадный и страшный на вид бродяга стал пятиться и выскочил из дома.

Опытная станция, под которую я отвел старую усадьбу с постройками и парком и 20 десятин пахотной земли, была передана Министерству земледелия и находилась в ведении Департамента земледелия по отделению Владимира Николаевича Штейна. Научное руководство принадлежало профессору Вильямсу, на месте заведовал станцией агроном Петр Павлович Зворыкин, окончивший Московский сельскохозяйственный институт и дополнительно приобретший специальные знания за границей. Дело было поставлено хорошо. Студенты сельскохозяйственного института группами приезжали для практических работ в Быкасово. Параллельно с развитием станции развивалась и репродукция, которая велась на все расширяющейся площади нашего имения. Из запущенного захолустного имения Быкасово стало, благодаря железнодорожной платформе и опытной станции, неким центром, привлекающим внимание людей науки и практики. Вблизи усадьбы было выстроено и несколько дач, в которые летом приезжали родственники и добрые знакомые, что тоже оживляло это место. А незадолго до войны,

66

от Нары до Быкасова наконец-то была проведена губернским земством при участии местной фабрики шоссейная дорога, хотя, к сожалению, не сплошная.

На семейном секторе за эти годы произошли отрадные события: 31 мая 1903 года родился наш первенец Борис, а через год с небольшим, 14-го августа 1904, наш второй сын Петр⁷⁸. С расчетом времени появления Бориса мы с Лилей значительно ошиблись, а потому к его встрече ничего не было подготовлено. Акушерка еще не приехала, а приданое должна была привести Мария Андреевна из Петербурга 1-го июня. Меня тоже не было дома, я случайно остался ночевать в Таширове. При жене оказалась только гостившая у нас тетя Лиза, младшая сестра моей Belle mère⁷⁹. Это был премилый, добрый человек, но как старая дева в таких вопросах совершенно несведущая. В четыре часа утра меня вырвал из сна телефонный звонок. Сейчас же были посланы лошади в Нару за доктором Павлом Августовичем Солюсом⁸⁰, а я покатил на беговых дрожках через лес домой. За мной на экипаже выехала и моя мать. Вскоре после прибытия всех, Борис благополучно явился на Свет Божий. На пеленки были использованы мои носовые платки и старые рубашки. Только на другой день приехала моя Belle mère поездом из Петербурга в Нару и была одновременно удивлена и обрадована, когда я ее на вокзале поздравил с первым внуком. При рождении Пети меня тоже не было дома. Я очень торопился, но застал новорожденного уже мирно спящим в люльке, а Лилю здоровой и счастливой.

До октября 1904 года мы с женой почти безвыездно прожили в Быкасове и только на рождество выезжали в Тулу и Петербург. Впрочем, по поручению министра земледелия мне пришлось совершить поездку в Тамбовскую губернию для ревизии одного казенного имения, принадлежавшего прежде графу Киселеву. Воспользовавшись случаем, я осмотрел и большое, очень интересное хозяйство графа Федора Алексеевича Уварова⁸¹ в Чембарском уезде.

В Таширове, родительской усадьбе, где все мы выросли, взаимоотношения с крестьянами были хорошие, дружественные. Некоторая тень набежала только в результате одного судебного процесса из-за прогона⁸², на который крестьян науськал какой-то недоброжелатель и который несколько лет тянулся по всем инстанциям. Крестьяне в какой-то части процесс выиграли, но своим правом так и не воспользовались. При всем дружелюбном отношении отца и матери к местным крестьянам, все же чувствовалась еще большая дистанция между барином и крестьянином — она лишь начинала изживаться. У моего поколения это было уже иначе, в особенности у жены и меня. В Быкасове мы попали в соседство с нам не знакомым населением. Слушок о нем ходил неважный, как о преимущественно фабричном, с якобы испорченными нравами. Первым моим шагом было назначение сельского старосты Алексея Румянцева на должность лесного объездчика. Благодаря этому сразу прекратились воровские порубки в лесах, а именно они и служили главным источником всяких недоразумений. Вероятно, под влиянием Алексея — прямого, правдивого, верного и исполнительного человека, с которым я дружески сошелся, — установились очень добрые отношения с местным

67

населением. У алымовцев неудачный для них исход процесса о бахметевской земле не оставил болезненного следа. А по мере того, как быкасовское хозяйство интенсифицировалось и становилось и более трудоемким, крестьянам открывались все большие возможности местного заработка, что нас с ними, естественно, сближало. Доверие и симпатии к нам росли и особенно ярко проявились во время большевистской революции, когда население стало на нашу защиту от революционных шаек и самой власти. Это служит мне доказательством того, что характер народа в корне своем добрый, и все те отрицательные черты, которые нашли себе преступное выражение во время революции, являются лишь внешним налетом, не проникнувшим вглубь. В этом залог возрождения России.

По мере того, как росла семья, нас все больше и больше стал занимать вопрос о постройке нового дома. Мы выбрали прелестное место в 400 саженях от старой усадьбы над крутым, на дне которого течет речка Гвоздня. Рядом был красивый мешанный лес лет тридцати, который тянулся до живописного Татарского оврага. Дядя Борис Шванебах прислал нам замечательный план, составленный по его поручению Петербургским архитектором. Строить по этому плану оказалось нам не по средствам, и нам пришлось ограничиться самодельным строительным проектом, не столь красивым, но зато весьма целесообразным. Однако, осуществить нашу мечту о новом доме удалось лишь после грозных событий, которые потрясли нашу родину и отразились, так или иначе, и на нашей личной жизни. События эти — Японская война и первая революция.

ГЛАВА III
Японская война и первая революция

Живя в Быкасове и уделяя все свое внимание хозяйству в отцовских и своем имениях, мы все же не забывали следить за политической жизнью страны, тем более что она обнаруживала тревожные симптомы. Через тестя, который получил назначение товарища министра земледелия и государственных имуществ Ермолова, мы осведомлялись о настроениях в столице.

Один за другим были убиты два министра внутренних дел — Сипягин и Плеве⁸³. Эти террористические акты вызвали даже сочувствие общественных кругов. В Москве, центре общественной жизни, часто созывались съезды по разным вопросам земства и кооперации. Все они носили определенно оппозиционный характер. Партийность в этой среде еще не успела выкристаллизоваться, но уже намечались программы и течения. Одно было ясно, что вся земская передовая среда, и тем более представители вольных профессий, стараясь укрепить так называемое освободительное движение, из тактических соображений шли рука об руку с крайними, в том числе и террористическими группами, революционным программам которых они, вероятно, даже и не сочувствовали. Создалось впечатление неустойчивости. Правительство со своим административным аппаратом стояло изолированно от общества и населения. Как во времена декабристов, так теперь

68

в наши дни тон в оппозиции задавали лица из старой аристократии — Долгорукие, Волконские, Львовы и т. д., но заметное влияние приобрели также представители именитого купечества: Морозовы, Третьяковы и др. Однако, наряду с этими людьми, которым все-таки нельзя было отказать в идеализме, стали выдвигаться и типы иного склада, которые, прикрываясь знаменем патриотизма, преследовали своекорыстные цели. Так, группа приближенных ко Двору персон сумела привлечь Государя на свою сторону в вопросе о концессии на Ялу⁸⁴. Эта было одним из самых нашумевших дел тех дней. Концессия послужила если не основной причиной, то все же поводом для русско-японской войны.

В январе 1904 года неожиданно, как гром в безоблачном небе, японский флот потопил несколько русских судов в бухте Порт-Артура. Закипела война. В феврале там же на японской мине взорвался броненосец Петропавловск, на котором погибли командующий тихоокеанской эскадрой адмирал Макаров, известный художник Верещагин и почти вся команда. Только немногим удалось спастись, в их числе Великому князю Кириллу Владимировичу⁸⁵ и моему двоюродному брату — мичману Николаю Шлиппе⁸⁶.

Как только была объявлена война, передо мной, разумеется, встал вопрос о форме моего в ней участия. Два мне близких полка, Великолуцкий и Псковский, были посланы на Дальний Восток, а я призван не был. Летом губернский предводитель дворянства князь Петр Николаевич Трубецкой предложил мне присоединиться к отряду Красного Креста всероссийского дворянства, посылавшемуся в район военных действий. Главными уполномоченными были назначены губернские предводители дворянства Орловской губернии М. А. Стахович и Тавричекой губернии С. Б. Скадовский. Моя очередь должна была подойти через несколько месяцев. Я с благодарностью принял предложение и с нетерпением ждал отправки. Неожиданно мне было предложено, через посредство тестя, взять на себя руководство транспортом лазаретного имущества для военного госпиталя в Гунджулине, организованного на средства лютеранских церквей и русских немцев. В Петербурге это дело вел пастор Гельерблом и некто Петерс, а на месте управлял госпиталем известный хирург Шиман. Эта миссия давала мне возможность раньше оказаться на театре военных действий и досрочно примкнуть к дворянскому отряду. Начали готовиться к отъезду. Весь материал для госпиталя собирался в Петербурге — туда неоднократно пришлось наезжать. К моему эшелону прибавилось несколько вагонов с подарками Императрицы для войск. Когда работа уже подходила к концу, меня вызвала Великая княгиня Мария Павловна (Старшая)⁸⁷ в свой Мраморный дворец и предложила мне взять на себя надзор над доставкой на Дальний Восток нескольких вагонов с врачебным персоналом и имуществом Германского отряда Красного Креста, посылаемых Императором Вильгельмом. Германия тогда, не в пример Англии, стояла на стороне России; посылка германского отряда должна была подчеркнуть эту солидарность. Я, конечно, охотно принял это предложение и установил связь с руководителем госпиталя профессором Брентано. Вскоре выяснилось, что для отряда требовались санитары,

69

говорящие по-немецки. Я телеграфировал знакомому мне еще по Екатеринославу землевладельцу, менониту Герману Абрамовичу Бергману, и через несколько недель к нам прибыло человек тридцать-сорок молодых менонитов, одетых в хорошо скроенную красно-крестную форму, в серых меховых полушубках и барашковых папахах. Юноши были культурные, некоторые даже с высшим образованием. Ими были чрезвычайно довольны, что меня конечно радовало. Помня этот удачный опыт с менонитами, я спустя десять лет, во время Великой войны⁸⁸, повторил его уже в крупнейшем масштабе.

 

Семья Г. К. и Р. И. Шлиппе. Рига, январь 1908 г.(?)
Стоят: Владимир, Виктор, Николай, Валерия, её муж Вильгельм Бурсиан;
Сидят: Константин, Ингеборг, жена Льва, Лев, Розалия Ивановна, Густав Карлович, Лидия.

В помощники я взял себе Анатолия Павловича Марченко, нашего соседа по Плесенскому, а в качестве денщика поехал мой камердинер Федор Михайлович Косов. Только в ноябре удалось выбраться. Жена с обоими мальчиками, младшему было всего три месяца, на время моего отсутствия переехала в Таширово, где было люднее. Управление имениями принял на себя брат Борис, только что вернувшийся из Кенигсберга, где он изучал сельское хозяйство при университете.

В пути мы были шесть недель. Опять я проехал по уже знакомым местам Урала, увидел его теперь в зимнем, но не менее красивом наряде. В самом центре Сибири мы попали в невероятные морозы, свыше 50 градусов по Реомюру, от которых замерзали паровозы; мы днями стояли без движения и сами отчаянно

70

мерзли в слабо отапливаемых вагонах. Рождество и Новый год мы справили в пути. В вагоне устроили елку, в большом тазу приготовили крюшон, который, к большому нашему огорчению, от неожиданного сильного толчка весь расплескался. Профессор Брентано поехал вперед курьерским поездом и встретил нас в Харбине, там германский отряд расположился.

Расставшись с германским госпиталем, мы поехали дальше в Гунджулин, где сдали имущество профессору Шиману. Отдохнувши несколько дней, мы с вагоном Императрицы продолжили путь в армию генерала барона Каульбарса⁸⁹. Генерал меня очень любезно принял, к завтраку пригласил в свой салон-вагон. Это было в день сдачи Сандепу. Помню, как офицеры, не стесняясь, ругали Куропаткина, давшего распоряжение об отступлении⁹⁰. Первое впечатление было неблагоприятное, чувствовались разногласия, которые к добру привести не могли. Каульбарс, снабдив меня необходимыми пропусками, направил меня в 17-й корпус, к которому принадлежали родные мне полки. Там я застал много знакомых офицеров, с которыми провел несколько приятных дней. После раздачи Высочайших подарков, которые были приняты с большой радостью, мы с Марченко и Федором вернулись в Харбин и поставили себя в распоряжение главноуполномоченного Скадовского, только что сменившего Стаховича. Толю Марченко назначили заведовать складом, меня госпиталями, а Федор был прикомандирован к служебному персоналу в доме уполномоченных, убирал комнаты и подавал к столу вместе с камердинером Скадовского. Уполномоченными были еще Бантыш, Нарышкин, Расторов и др. Застал я в Харбине Сережу Шлиппе, он был призван как прапорщик запаса и привел с собой отличную верховую лошадь. Так как его часть довольно долго стояла в Харбине, мы с ним частенько совершали поездки верхом в окрестностях города. Ездили также охотиться на водяную птицу у большого озера, где водилось неописуемое множество разнообразных пород лебедей, гусей, уток и прочих длинноносых съедобных птиц. Мы привозили их в огромном количестве. Видели мы с Сережей, между прочим, и китайское судилище, китайские тюрьмы и даже китайскую казнь преступников.

Несколько раз меня посылали на фронт для постройки полевых кухонь и обеспечения первой помощи во время боев. Но большую часть времени пришлось сидеть между боями в Харбине. Один раз меня отпустили прокатиться в Николо-Уссурийск⁹¹ и Владивосток. Последний — прекрасный город. Здесь, 10 тысяч верст от Москвы, я впервые увидел Тихий океан. В Николо-Уссурийском на меня произвели впечатление дородность и рост местных казаков, по сравнению с которыми корейцы казались карликами. У казаков были большие земельные владения. Но они сами землей не занимались, а преимущественно сдавали в аренду корейцам, которые ее обрабатывали за весьма скромную долю в урожаях. Женщины работали по хозяйству и в огородах, а мужчины, которые выполняли и роль пограничной стражи, жили вольготной жизнью и увлекались охотой.

Военные наши дела не радовали, в особенности после поражения в Мукденском бою. Настроение армии и ближайшего тыла стало заметно понижаться.

71

Главнокомандующий генерал Куропаткин был смещен и на его место назначен генерал Линевич⁹². С неделю Куропаткин в своем салон-вагоне стоял в Харбине, дожидаясь ответа на посланное на Высочайшее имя ходатайство о назначении его на любой второстепенный пост в армии. Получив отказ, он отбыл в Европу.

С местными китайскими властями мы поддерживали дружественные отношения, приглашали их к себе и бывали приглашаемы. Однажды были в гостях у генерал-губернатора (по-китайски «фудутун»). «Замок» Фудутуна представлял собой одноэтажное глинобитное здание, окруженное семью земляными валами, каждый из них с воротами в типично китайском стиле. Фудутун принимал своих гостей со всеми церемониями. Скадовского и Стаховича он встретил у самых первых ворот, а с остальными здоровался по старшинству наших чинов около других ворот. Мы с Марченко, как самые молодые, удостоились рукопожатия у последних ворот, перед самым входом в дом. Обед был грандиозный. Сперва, в аванзале нам подали по чашке чаю, свежего, еще зеленого. Чашка накрывалась блюдцем, и в щель между ними нужно было высасывать чай, чтобы лист не попадал в рот. Чай был без сахару, но вкусный. Затем нас пригласили к столу, за которым уселись человек сорок вперемежку — русский рядом с китайцем. Мой сосед оказался бывшим советником посольства в Берлине; он прилично говорил по-немецки, и мы с ним оживленно беседовали. Яств было не менее двадцати блюд со всеми тонкостями китайской кухни, с ласточкиными гнездами и так называемыми «тухлыми яйцами». Мне рассказали, как они приготовляются. Это, конечно, вовсе не тухлятина, а вкусная и пряная вещь, продукт брожения, вызванного разными приправами. Есть пришлось палочками, к чему нам нелегко было приспособиться. После каждых двух-трех блюд вбегал лакей с дымящимся от пара полотенцем и каждому в отдельности обтирал рот и все лицо. Действительно, это горячее вытирание освежало. Угощали нас и вином, но так как они плохие знатоки вина, то это было нечто совершенно невкусное. Только шампанское, настоящее французское, подавалось на европейский манер. Произносились тосты и речи, которые переводились одним переводчиком туда и сюда. Но по возвращении домой мы, несмотря на двадцать с лишком блюд, почувствовали голод и сейчас же заказали повару, которого привез собой уполномоченный Бантыш, полный обед со щами и т. д.

В январе 1905 года на кремлевской площади Великий князь Сергей Александрович пал жертвой террористического акта. Убийца, Каляев, был схвачен. Великая княгиня Елизавета Федоровна нашла в себе мужество навестить злодея в тюрьме и поговорить с ним как истая христианка. После похорон Великого князя она ушла из общественной жизни. Она устроила женскую обитель, куда вступило много из ее приближенных и почитательниц. Сама Елизавета Федоровна тоже сменила туалеты светло-серым монашеским одеянием, поселилась в обители и полностью посвятила себя помощи ближним⁹³.

Покушение на Великого князя послужило как бы сигналом к дальнейшим революционным действиям, которые вспыхивали в разных местах, в том числе

72

и на Черноморском флоте, на оружейных и прочих военных заводах, в полках и в провинциальных городах.

В феврале 1905 года я в Харбине получил известие об избрании меня кандидатом в предводители дворянства по Верейскому уезду. (Еще раньше, осенью 1903 года, я был избран уездным земским гласным и почетным мировым судьей по Верейскому уезду.) 6-го мая мой отец получил Высочайшее назначение членом Государственного Совета, тогда еще дореформенного. К большому его удивлению, в тот же день к нему в Тулу пришла от меня поздравительная телеграмма из Харбина. Но то была давно мною высланная депеша — с поздравлением ко дню его рождения 22-го апреля. А о назначении его я узнал лишь в мае из газет, еще находясь в Харбине.

В середине мая, после шестимесячного пребывания на Дальнем востоке я воспользовался моим правом и поехал в отпуск домой. Обратный путь в шикарном экспрессе длился, с дневной остановкой в Иркутске, всего восемь дней. В Иркутске я встретился и провел время с Петей Халютиным, который неподалеку служил в Переселенческом управлении. Именно тогда разнеслась ужасная весть о гибели у острова Цусима нашего флота под командованием адмирала Рожественского⁹⁴.

Домой я возвращался с тяжелым чувством побежденности, как будто меня самого побили, а я не имел возможности отплатить тем же. К этому прибавлялась еще неудовлетворенность моей собственной ролью. Большая часть времени прошла в праздном пребывании в Харбине. Мой Федор как-то послал моей жене письмо, в котором, желая ее успокоить, сообщал, что барин, дескать, «живет весело, пьет шампанского больше, чем дома пивал, к тому же с сестрами забавляется». Очень ли он утешил этим «соломенную вдовицу», не знаю. Теперь же, в далекой перспективе, и этот отрезок времени вспоминается без горечи. За этим полугодом сравнительно беззаботного существования последовала полоса большой напряженности и ответственности.

ГЛАВА IV
Опять дома, предводительство и земство

В день рождения Бориса 31-го мая 1905 года я прибыл в Быкасово и был радостно встречен женой и детьми, которые успели основательно вырасти. Бориска уже болтал. В тот же день мы поехали в Таширово повидать родителей, сестер и братьев. Семья уже успела переселиться из Тулы на постоянное жительство в Таширово. Дом мне показался перегруженным мебелью, но чрезвычайно уютным. Особым убранством отличался кабинет отца. В нем были расставлены и развешаны грамоты, альбомы, портреты и всякие подношения, собравшиеся за 25 лет его губернаторской деятельности. В отдельной витрине хранились красивой работы бювары с золочеными надписями. Вместе с письмами, записями

73

и т. п., все это вместе документировало не только четвертьвековое служение отца, но и четверть века русской истории. Это все погибло.

Расспросам и рассказам, конечно, не было конца. Я привез печальные сведения о настроениях в армии и ближайшем тылу, что отца чрезвычайно огорчило. Через несколько дней приехал Коля Шлиппе, который при гибели «Петропавловска» получил повреждение уха и черепной кости и должен был подвергнуться операции.

Судьбе было угодно, что мне по окончании отпуска возвращаться на фронт не пришлось. С лета 1905 г. в Портсмуте велись переговоры с японцами, которые в начале осени закончились подписанием мирного договора⁹⁵. Летом того же года Высочайшим распоряжением Министерство земледелия было переименовано в Главное управление землеустройства и земледелия. Ударение лежало на землеустройстве, т. е. на реорганизации крестьянского хозяйства. Ермолов был уволен, а главноуправляющим назначен Петр Христианович Шванебах. Недолго, к сожалению, ему пришлось пробыть на этом посту. Когда после 17 октября граф Витте был назначен председателем Совета министров⁹⁶, тесть не пожелал разделять ответственности со своим давнишним политическим противником и ушел в отставку. Государь милостиво его назначил членом Государственного Совета.

В августе заболел Александр Карлович Шлиппе — мой дядя Саша, который полгода назад был переизбран в шестой или седьмой раз предводителем дворянства Верейского уезда. Теперь я, как его кандидат, должен был вступить в исполнение обязанностей предводителя. Революционные волны то усиливались, то утихали, чтобы с новой энергией вспыхнуть в другом месте. Судя по всему, все было отлично организовано. После удачного проведения разрозненных забастовок, в начале октября началась всеобщая забастовка фабрик и железных дорог⁹⁷. Бастовали решительно все: извозчики, булочники, центральные электрические станции, водопроводные хозяйства т. д. Замолкли шумы и звуки, движение остановилось в ожидании какого-то ужасающего разряда.

Князь П. Н. Трубецкой, губернский предводитель дворянства, вызвал всех уездных предводителей в депутатское собрание в Москву. Нужно было ехать на лошадях. В круглом зале депутатского собрания состоялся ряд тревожных заседаний. О чем говорили, я уже не помню. У меня осталось лишь впечатление невероятной растерянности и беспомощности. Но одно вынесенное решение мне запомнилось твердо: было постановлено любыми путями и средствами явиться к 15 октября, дню рекрутского набора, в уездные города и, не считаясь ни с какими забастовками и противодействиями, провести набор новобранцев.

13-го числа я на Дорогомиловской заставе с трудом нашел ямщика, с которым пустился в путь в Верею. Первую остановку я сделал верстах в тридцати от Москвы около станции Голицыно, на постоялом дворе в селе Вяземах. Лошадей распрягли, чтобы их покормить, я вошел в трактир выпить чаю. Как полагалось, на мне была форменная фуражка предводителя дворянства с красным околышем. Мое появление подействовало на публику, как красная тряпка на быков.

74

Стали раздаваться угрожающие замечания, так что хозяин поторопился вывести меня под каким-то предлогом в свою горницу, расположенную отдельно. Его старушка мать ласково меня приняла и угостила чаем с вареньем. В разговоре она осведомилась о моем имени и, узнав, что я Шлиппе, спросила, не внучек ли я покойной Анисьи Федоровны (бабушку Агнесу Федоровну⁹⁸ в простонародье называли Анисьей). Оказалось, что когда еще не было железных дорог, родители этой женщины держали в Вяземах почтовую станцию. Моя бабушка часто проезжала и останавливалась у них. Приласкала маленькую дочь станционного смотрителя и радовала ее подарками. А теперь, столько-то десятилетий спустя, тогдашняя девочка угощала меня чаем, и теплыми, полными благодарности словами поминала «Анисью Федоровну». Когда старушка благословила меня в далекий и небезопасный путь, то у меня было такое чувство, будто через ее милое посредство я получил благословение от моей дорогой бабушки. Я ее не знал, она умерла в год моего рождения. Но она мне была очень дорога по тем благоговейным чувствам, которые сохранял к ней мой отец. Он до глубокой старости перед сном снимал портрет своей матери и, как бы испрашивая ее благословения, прикладывался губами к ее изображению. Теперь, моя случайная встреча в горнице постоялого двора так сильно на меня подействовала, что я как-то ожил и бодро, без страхов и сомнений, продолжил свой путь.

В Верее меня ожидали неприятности. Из-за забастовки железных дорог все те новобранцы, которые не могли доехать до города на лошадях, на набор не явились. А явившиеся еще накануне набора разгромили казенную винную лавку и распили много вина. По улицам толпами ходили качающиеся молодые парни с гармошками, орали песни, но все же не бесчинствовали. Вся воинская команда при одном офицере состояла из семи солдат — недостаточно, конечно, для водворения порядка среди огромной толпы. Тем не менее, на другой день присутствие по рекрутскому набору началось в установленный час и при наличии всех по закону предусмотренных должностных лиц. Председательство принадлежало мне, по обязанности предводителя дворянства. Первый день прошел сравнительно благополучно. На второй и третий день оказалось, что слишком много новобранцев не прибыло, и надо было брать и тех, кто пользовался льготными правами первого и второго разряда. Против этого поднялся бунт, и я по неопытности своей растерялся, не зная, какими средствами его усмирить. К моему большому удивлению и успокоению, молодой поручик при помощи своих немногих солдат арестовал из толпы самых крикунов и на глазах у всех велел вести их в кордегардию. Наступила тишина, и набор спокойно продолжался.

Восемнадцатого октября распространился слух о манифесте: будто бы Царь даровал народу свободы⁹⁹. Вскоре мне принесли уже несколько истрепанный номер «Русского слова» с полным текстом манифеста. У всех чувствовался порыв отслужить в соборе благодарственный Господу Богу молебен. Кто-то сбегал за отцом благочинным, и через каких-нибудь полчаса народ валом повалил на церковную площадь. Загудели все городские колокола, и началась служба. Собор

75

не мог вместить и четверти собравшихся. Стоя на коленях, на всей площади молился народ, а священник торжественно провозгласил слова царского манифеста, читая его по газете, мною ему переданной. Сразу наступило какое-то облегчение. Напряженное революционное настроение сменилось молитвенным. Вскоре пошли и железные дороги, подъехали ранее не прибывшие новобранцы, подверглись осмотру, а забранные вместо них, льготные, были отпущены.

По возвращении в Таширово я узнал, что нигде молебна не служили, и что вообще служение молебна и провозглашение манифеста в церкви допустимо лишь с разрешения Святейшего Синода и по официальному тексту правительственных ведомостей. Я был чрезвычайно смущен, но, слава Богу, текст оказался верным, и никаких неприятностей не воспоследовало.

До возвращения с фронта моя энергичная и деловитая жинка выстроила в Быкасове кирпичный завод и приступила к подготовке материала для предстоявшей постройки нового жилого дома. Этот «домострой» у нас был своего рода священнодействием. Не обладая достаточными наличными средствами для возведения дома в течение одного строительного периода, нам пришлось распределить работы на целых три года. В первом году были построены фундамент, подвальная часть и первый этаж, а также срублен строевой материал из прекрасной десятины векового леса, подаренного мне отцом. Были нарезаны балки и доски. В следующем году стены были закончены, покрыта крыша, сделаны потолки, полы и окна. В последний год закончили внутреннюю отделку и оштукатурили фасад. Одновременно подготовлялись все необходимые службы, как то: ледник, конюшня, каретный сарай, жилые помещения для служащих; разбивались ягодный сад и огород, сажались зеленые изгороди из елок и пр.

В доме, состоявшем из 38 помещений, не было ни одного темного угла, а в летние месяцы почти во все комнаты могли проникать лучи солнца. Стиля настоящего у дома не было. Только часть переднего фасада был с некоторой претензией. Передняя открытая терраса, с главным входом, украшалась шестью массивными колоннами, а над окнами были кружочки и завитушки, напоминающие дома Александровских времен. Но дом имел весьма удачное распределение комнат, и они были хороших размеров. Стены столовой были отделаны красивым темным дубом, а передняя и лестница — светлым. Всю столовую-«буазери»¹⁰⁰ мне удалось купить из одного особняка, купленного доктором Шиманом у Рюхардта¹⁰¹. Дуб для передней был из собственного леса. Очень уютна была гостиная, где мы расставили мебель стиля «ампир», белую с золотом, обитую атласом с Лилиными изящными вышивками. Рисунки цветов жена сама компоновала и в течение трех зим вышивала их гладью. Люстры и бра из тяжелой бронзы были куплены родителями в каком-то дворце и нам подарены. Громадный балкон, застекленный, выходил на самое красивое место оврага, обрамленного вековыми дубами. На этом балконе летом всегда обедали и сидели по вечерам. Переселение в новый дом было целое событие. После этого вся наша жизнь приобрела совершенно

76

иной, менее скромный характер. Впрочем, в то время уже оформилось мое служебное положение, о котором я расскажу по порядку.

 

Инспекторская поездка П. А. Столыпина. 19 августа 1910 г.

Революционный шквал после семнадцатого октября временно затих. Дядя Александр Карлович вновь вступил в исполнение своих обязанностей. Меня же пригласил управляющий московским отделением Дворянского и Крестьянского банка Филипп Николаевич Шипов¹⁰², старый друг моего отца, на должность члена-оценщика банка. Он сказал отцу: «Уступи мне своего Федю». С этого началось. Так как брат Борис за время войны успел втянуться в управление ташировским хозяйством, то мне отец дал благословение пойти в «отхожий промысел», но с условием, чтобы я продолжал руководить общим ходом дел в отцовских имениях. Я принял предложение Шипова и всю зиму готовился к предстоявшей работе.

То была неспокойная зима 1905—1906 года. Утихшая было революционная буря, вновь разбушевалась вооруженными восстаниями в Москве и Петербурге. С большими усилиями с ними справились, но брожение продолжалось, особенно в деревнях, где не прекращалось сжигание помещичьих усадеб, цинично называемое «иллюминацией». Податливость и отсутствие решимости графа Витте усугубляло положение, и лишь по вступлении на пост премьера Петра Аркадьевича Столыпина революция была окончательно подавлена¹⁰³.

77

П. А. Столыпин беседует с крестьянином И. С. Лощенковым, рядом А. В. Кривошеин,
В. Ф. Джунковский, Ф. В. Шлиппе и др. (фото из альбома В. Ф. Джунковского)

Весной я приступил к новой работе в Банке. Задача члена-оценщика состояла в производстве оценки имений для выдачи ипотечных ссуд и для продажи помещичьих земель Крестьянскому банку на предмет парцелляции и перепродажи крестьянам. Застал я в банке одного моего товарища по Сельскохозяйственному институту Каншина, очень славного человека. Второй мой товарищ был Римский-Корсаков, брат композитора. Как только дороги стали проезжими, начались беспрерывные объезды и исследования имений. Пришлось мне, между прочим, произвести оценку имения Ботово Волоколамского уезда, принадлежавшего Дмитрию Николаевичу Шипову, только что покинувшему пост председателя Московской губернской земской управы. Это имение, за исключением усадьбы, было продано Крестьянскому банку, и мне было поручено распределить его между целым рядом соседних деревень. Пришлось ехать с личным докладом в Петербург, в главное управление банком, так как Филипп Николаевич не мог участвовать в деле, касавшемся его брата.

Был я также командирован в одно большое имение Клинского уезда, принадлежавшего некоему купцу из разбогатевших крестьян. Осмотрев в первый день часть имения, я остался ночевать на усадьбе. Ночевка была жуткая. В комнате, где, очевидно, никогда не открывались окна, стоял тяжелый запах сырости и плесени. Белье было невероятно грязно. В углу лежала куча конской сбруи

78

с бубенцами. Выйти наружу нельзя было, так как там гуляли презлые овчарки. Я постелил на кровать свой плед, улегся и скоро заснул. Проснулся от звона бубенцов, зажег спичку и вздрогнул от ужаса, увидев на сбруе большую стаю крыс. Я чем-то в них бросил, они разбежались, но вскоре опять зазвенели бубенцы. Ко всему этому меня стали заедать клопы. Я был счастлив, когда наступило утро, и я смог докричаться приказчика.

На другой день нужно было осмотреть лесную пустошь в десяти верстах от усадьбы. Пришлось ехать через деревни и по большим покосам заливных лугов. В разговорах с крестьянами я почувствовал, что все они настроены сумрачно и даже злобно по отношению к помещику. Местами слышал ругань по его адресу. Осмотр леса затянулся, и мне пришлось еще раз остаться на ночь. Устроился в лесной сторожке верстах в двух от ближайшего селения. Вместе с управляющим мы залегли на сеновал и быстро заснули. Глубокой ночью мы проснулись от гомона мужских голосов. Управляющий шепнул мне, что идут крестьяне, чтобы с ним расправиться, и он из сена не выйдет. Мужики громко требовали его появления и грозили поджечь сарай, если он немедленно не появится. Тогда я вышел из сарая, объявил, что управляющий уже уехал в усадьбу, и старался успокоить разъяренную толпу. Помог оригинальный случай. С мужиками пришли и некоторые бабы. Одна из них заголосила и пристала ко мне, чтобы я, как чиновник, взял ее под свою защиту по делу бани, которую изверг-управляющий велел ей снести, так как она углом стоит на господской земле. С бабой завязался диалог, который отвлек внимание толпы от основной цели прихода и дал мне возможность какой-то шуткой вызвать смех. Я сразу почувствовал, что позиция была завоевана, и действительно бунтовщики очень скоро с извинениями за беспокойство отправились восвояси. Но, как видно, по пути опомнились, что не доделали своего дела, и решили вернуться. Опять издали послышались приближающиеся голоса и ругань, но, по-видимому, благоразумные повоздействовали, толпа замешкалась, а потом уже окончательно удалилась. Утром управляющий с большим объездом вернулся в усадьбу, а я доехал до станции и оттуда домой.

На одной из поездок по имениям я попал на одну мельницу, принадлежавшую помещику. Он меня познакомил со своим, как он его называл, «худосочным» мельником-арендатором. Худосочность его заключалась в том, что он был пудов двенадцать весом, великан и невероятно толст. Он мне показал производство. Водяная сила приводила в движение мукомольные жернова и одновременно машину для дробления старого суконного тряпья, изготовления из него так называемой кнопы, т. е. распыленного сукна. Перегородок между отделениями не было, так что кнопа покрывала муку темной пылью. Если принять во внимание, что отбросы сукна состояли из недезинфицированных и не промытых старых солдатских штанов, тряпья нищих и т. п., то можно себе представить, какая пакость смешивалась с мукой. Негигиеничность этого производства произвела на меня ужасающее впечатление, что я и высказал мельнику. Но он меня успокоил, что уже десятки лет дело идет, и население пока что не погибает. На вопрос,

79

для чего употребляется кнопа, он мне объяснил, что ее «вбивают» в новые сукна, для придания им большего веса, а там кнопа «вопиякнется и приживется». Ну, оказалось понятно.

Крупное имение в 7000 десятин мне пришлось оценить в Можайском уезде. Это имение когда-то принадлежало Бисмарку¹⁰⁴, а в последнее время Потемкиным. В своем прекрасном доме меня очень мило приняли хозяева, полковник Измайловского полка Воронов и его супруга Александра Владимировна (Потемкина). По завершении этой оценки я должен был поехать в Верею на заседание земского собрания.

По пути я встретил Можайского представителя уездной земской управы графа Федора Алексеевича Уварова, который мне напророчил, что я буду избран председателем в Верее. Я не придал значения его словам, так как полагал, что Николай Михайлович Андреев намерен продолжать службу и вновь выдвинет свою кандидатуру. Эта уверенность меня не оставляла и в течение всей сессии земского собрания. Никаких не было признаков, чтобы Андреев решил отказаться от дальнейшего служения. Когда же по окончании всех дел нужно было провести выборы на новое трехлетие, Николай Михайлович наотрез отказался баллотироваться, мотивируя свое решение тем, что он восемнадцать лет проработал и чувствует себя утомленным. Председатель собрания, мой дядя Александр Карлович, в недоумении попросил Андреева, по крайней мере, указать подходящего для продолжения его многолетней работы кандидата. Николай Михайлович спокойно поднялся, окинул всех взглядом и заявил, что у него только один кандидат — Федор Владимирович Шлиппе. Для меня это было полной неожиданностью. Добрый старик отплатил мне сторицей за сделанную ему в свое время работу.

С быстротой молнии у меня промелькнули в голове все соображения за и против. Я только что начал втягиваться в работу по банку, чувствовал, что своим уходом очень огорчу Филиппа Николаевича Шипова. Кроме того, мы только что успели в Москве, в Нащекинском переулке, снять квартиру и перевести туда мебель. Жена с детьми сейчас же после моего возвращения из Вереи собиралась туда переехать на зиму. Оклад жалованья в банке был очень приличный, а председатель уездной земской управы получал только сто рублей в месяц, с проездами на собственный счет. Содержание тройки лошадей, кучера и экипажей уже стоило дороже ста рублей. Другими словами, должность была скорее почетная, сиречь — бесплатная. В то время Быкасово еще мало давало дохода и много требовало затрат, в особенности в связи с начатой постройкой дома. Тревожила мысль об ответственности перед семьей, маленькими еще детьми. Однако, в противовес всему этому я очень определенно почувствовал, что именно земство есть мой путь, и что от призыва земских избирателей в родном уезде я не вправе уклониться. После долгих уговоров я решил баллотироваться. И все-таки, когда я сидел в соседней комнате и прислушивался к счету голосов, снова возникали сомнения,

80

и моментами мне даже хотелось, чтобы меня провалили. Но прошел я, против моего ожидания, почти без черняков.

По избрании я поехал в Таширово, где застал жену с детьми. Отец и мать были очень обрадованы моему избранию, а Лиля мне показалась подавленной такой крутой переменой наших жизненных планов. Но тут уже делать было нечего. Предстояло еще неловкое объяснение с милейшим Филиппом Николаевичем Шиповым. Он поворчал, поворчал, а потом отечески обнял меня и от души и доброго сердца пожелал мне успеха на новом поприще.

Московским генерал-губернатором был в то время Владимир Федорович Джунковский, бывший адъютант Великого князя Сергея Александровича¹⁰⁵. Замечательный человек, умный, доброжелательный, невероятно работящий и очень любезный в обращении. Я его знал еще со времен великокняжеских балов, на которых Джунковский руководил танцами. Я ему представился и был утвержден в должности. Но судьбе не было угодно, чтобы я долго оставался на этом посту.

В январе 1907 года проходила сессия московского губернского земского собрания. По всей России после революции в земских кругах началось поправение, и крепла оппозиция против тех из руководящих земских деятелей, которые сочувствовали революции. Основание Государственной Думы способствовало образованию политических партий с различными программами. Старые земцы примкнули преимущественно к оппозиционной Конституционно-демократической, так называемой кадетской партии. Новое же, более умеренное движение земцев встало на платформу Манифеста 17 октября и решительно отмежевалось от революционных течений. Назывались они октябристами. Так и в Московском земстве консервативные деятели ополчились против либеральной старой управы, и началась ожесточенная борьба. Частные совещания по этим вопросам происходили в доме графа Сергея Дмитриевича Шереметева на Воздвиженке под председательством его сына Павла Сергеевича¹⁰⁶, который до революции увлекался крайними идеями, но, увидев ее разрушительное и преступное лицо, сильно поправел. Вождем нового движения был председатель Московской уездной управы Николай Федорович Рихтер¹⁰⁷, большой знаток земского дела, человек громадной трудоспособности и крайне волевой и властный. Правая группа ввела его в председатели губернской земской управы на место Ф. А. Головина¹⁰⁸, избранного председателем Государственной Думы. Рихтер подбирал себе состав управы. Его выбор пал на Александра Евграфовича Грузинова, на моего товарища по Университету и Сельскохозяйственному институту, Александра Владимировича Выборни, на Михаила Михайловича Людоговского, Михаила Александровича Нарожницкого, Сергея Константиновича Родионова и меня. При закрытой баллотировке в частных совещаниях мы все были признаны кандидатами в члены управы. Большинство голосов нам было бы обеспечено. Меня это снова ставило перед дилеммой. Уходить из родного уезда, не успев еще ни в чем проявить свою деятельность, не оставив никакого следа, мне казалось недостойным. Между тем, отказываться от выборов в члены управы было при создавшейся в земстве

81

ситуации невозможно. Мы должны были, как на войне, стоять против разлагающих течений, отказ был бы равносилен дезертирству. Но выборы по каким-то причинам не состоялись. Спустя несколько месяцев Н. Ф. Рихтер был правительством демонстративно назначен председателем губернской земской управы. Он принял назначение и вновь созвал земское собрание для выборов членов управы. Собрание должно было состояться через месяц.

В этот промежуток времени я неожиданно был по телеграфу вызван в Петербург министром земледелия князем Борисом Александровичем Васильчиковым¹⁰⁹. Князя я знал по Дальнему Востоку, где он был главноуполномоченным Российского общества Красного Креста. Я явился к нему и получил от него предложение принять должность инспектора сельского хозяйства Московской губернии. Это место освобождалось в связи с назначением Крюкова директором Департамента земледелия. Предложенную мне должность инспектора предполагалось сочетать с обязанностями непременного члена губернской землеустроительной комиссии, организация которой было предусмотрено землеустроительным законом 9-го ноября 1906 года¹¹⁰.

ГЛАВА V
Землеустройство

Так передо мной неожиданно встала новая, крупная по своему значению задача. Инспектору сельского хозяйства поручалось создать уездные землеустроительные комиссии¹¹¹, подобрать персонал и наладить осуществление закона о ликвидации общины и создании единоличных крестьянских хозяйств. Эта перспектива меня, конечно, чрезвычайно привлекала. Я сознавал, что земельный вопрос для всей дальнейшей судьбы России есть вопрос самый главный и первоочередный. Идеи, которые я вынашивал в тиши своего быкасовского уединения, слабые мои попытки доказать необходимость землеустроительных мероприятий на наглядном примере крестьянского хозяйства Верейского уезда: все это спустя пять лет вдруг начало осуществляться и, больше того, меня самого призывают на весьма ответственный пост для организации и проведения этого дела в столичной губернии. У меня возникли сомнения, окажется ли мне по плечу эта задача, а потому задал министру вопрос, полагает ли он, что я, еще недостаточно опытный общественный работник, могу с ней справиться. Он ответил: «Я в этом уверен, я с удовольствием прочитал Вашу брошюру о крестьянском хозяйстве Верейского уезда».

Было, очевидно, что-то роковое в той моей работе. Все же я просил князя разрешения подумать и в ближайшие дни дать ответ. По его поручению я представился директору Департамента земледелия Крюкову. Он меня принял очень нелюбезно, даже грубо и заявил, что в Москву ему инспектора сельского хозяйства не нужно, и предложил мне Смоленск. От этого я наотрез отказался, объяснив,

82

что передо мной выбор или принять предложение министра, или пойти в члены губернской земской управы. Разошлись мы холодно.

Я доложил обо всем отцу и получил его благословение на принятие предложения. Поехал в Москву, чтобы известить об изменившихся обстоятельствах Николая Федоровича Рихтера, который на меня определенно рассчитывал. Не только он и его окружение были недовольны таким поворотом, но и вся земская группа, к которой я недавно только примкнул. В результате длительных бесед мне и здесь удалось наладить дело и получить освобождение от данного мною согласия баллотироваться в члены управы. Через несколько дней я вернулся в Петербург и был принят министром. Когда я ему сказал, что с благодарностью принимаю его предложение, он мне ответил: «Я так и знал и, не дожидаясь вашего возвращения, уже подписал приказ о вашем назначении, который на днях выйдет в Правительственном вестнике».

Я, конечно, предчувствовал, что и в уезде будут недовольны, но не предполагал, что меня столь строго будут судить. Упрекали в отсутствии чувства долга по отношению к обязанностям, принятым мной по общественному доверию. Называли карьеристом, воспользовавшимся должностью председателя уездной управы в качестве трамплина для дальнейшего продвижения и т. п. Но мог ли я поступить иначе, имел ли я право отказываться от более ответственного поста, зарываться в уезде, когда представлялась возможность расширить работу на всю губернию? Мне казалось, что я поступил правильно.

Нужно было созвать экстренное уездное земское собрание для выбора моего заместителя. Выбор пал на гласного Павла Александровича Тучкова, а меня избрали в губернские гласные. Это меня очень устраивало, ибо сохраняло мне контакт с земской жизнью вообще и постоянную деловую связь с группой земских деятелей, с которой меня спаяла совместная политическая борьба: залог будущего возврата на земскую ниву.

Старик Рихтер как будто предчувствовал это. Когда он вторично избирался в председатели губернской земской управы, он на своей записке писал мое имя. Он мне в этом сознался после следующего случая. Какой-то страховой агент растратил около 1000 рублей земских денег. Оппозиционная группа в губернском земском собрании, желая бросить тень на губернскую управу, приписала ей вину в происшедшем. Долго длились прения. Левые хотели затянуть дело, чтобы вести интригу на предстоящих выборах, и предлагали избрать специальную комиссию для расследования всех обстоятельств, а до заключения комиссии не высказывать управе доверия. Я выступал не часто и преимущественно в конце прений, стараясь, по возможности, резюмировать. Бывало с успехом. На этот раз, после продолжавшихся часами ожесточенных споров, я под конец попросил слово и сказал только несколько слов: «Протестую против назначения комиссии, так как дело совершенно ясно и без комиссии, а совести моей никакая комиссия ничего подсказать не сможет». Этот простой призыв к совести произвел впечатление. Прения кончились, и на баллотировке большинство голосов было подано в пользу

83

управы, при большом числе воздержавшихся оппозиционных голосов. Так как заседание представляло собой нечто вроде судбища, то прения и, тем более голосование происходили в отсутствии самой управы. Но сидя в соседней комнате, Рихтер и его товарищи, конечно, все слышали. После голосования Рихтер вернулся в зал, демонстративно подошел ко мне и без слов крепко пожал руку. Впоследствии каждый раз, когда он избирался, он неизменно ставил меня кандидатом в председатели губернской земской управы, и друзья острили, что Шлиппе традиционно «выбирается единогласно».

Земская деятельность мне стала очень близкой не только по тем созидательным задачам, которые перед ней стояли, но и по всему земскому укладу, методу работы и идеологии. Лишь впоследствии, пройдя нелегкую школу петербургского чиновника, мне стала ясна разница между чиновничьей психологией и земской. Нигде, как в земстве, я не встречал людей, которые по идейным соображениям столь бескорыстно и даже самоотверженно отдавались своей работе. У чиновничества преобладали вопросы карьеры и связанные с этим интриги. В земстве не только выборные, но и приглашенные на службу работники, так называемый третий элемент, имели право и считали своей обязанностью неподкупно отстаивать свои убеждения и взгляды в комиссиях и собраниях. У чиновничества господствовал принцип «как начальство изволит приказать». Чиновники до министра включительно чувствовали себя подчиненными, а земцы — самостоятельными работниками. Такие отрицательные пережитки дореформенного строя начала XIX века, как взяточничество и радение родному человеку, не нашли себе места в земстве, где работа велась гласно, открыто и протекала на глазах у избирателей. Приведу несколько наблюдений, которые я мог сделать в мое краткое время на посту председателя земской управы Верейского уезда.

Застал я там такой, очень характерный, порядок. Служащие начинали работу с утра и с коротким обеденным перерывом продолжали ее до глубокой ночи. По моему расчету, они пребывали в канцелярии не менее 14—15 часов. Ни воскресных дней, ни праздников они не знали, так как именно по праздничным дням народ приезжал в город и являлся со своими нуждами в управу. Н. М. Андреев, невероятно скупой, не приобрел пишущих машин, ни аппарата для размножения. Все многократно переписывалось от руки. Люди совершенно не знали личной жизни, знали только свой беспрерывный труд и, естественно, тупели. Я сейчас же завел машинки и ротаторы, но добиться ограничения трудового дня десятью часами, а тем более отменить праздничные работы было нелегко. Помню, я как-то неожиданно поздно вечером в праздник приехал в Верею и вижу полное освещение управы. Вылез из экипажа, пошел посмотреть. Парадная дверь оказалась запертой. Обошел со двора и застал всю канцелярию за счетными и письменными работами. Вид у них при моем появлении был очень виноватый, как будто они совершили большое преступление.

За шесть месяцев моей работы на должности председателя уездной управы, из коих почти два месяца пришлось отвлечься на губернское земское собрание

84

и политическую борьбу, я не мог достаточно углубиться, оставить след своей деятельности. Единственное, что мне удалось в уезде провести, это выработка сети сельскохозяйственных школ с распределением сроков и способов ее осуществления. Помогал мне в том член управы Стрепихеев.

 

Крестьяне Колонецкого хутора встречают министерскую инспекцию
(из альбома В. Ф. Джунковского)

Еще не сдав должности председателя Уездной земской управы, я был вынужден вступить в исполнение моих новых обязанностей. Пришлось в один день участвовать в экстренном земском собрании, а после обеда экзаменовать в Можайской сельскохозяйственной школе.

Главное внимание я должен был обратить на организацию землеустроительных комиссий и выбор уездных непременных членов. Это задание было срочное. По делу землеустройства я был подчинен директору департамента — талантливому и энергичному Александру Александровичу Риттиху¹¹². Из-под его пера вышла года два до моего назначения книга «Зависимость крестьян от общины и мира», замечательно глубоко и хорошо написанный труд. В нем он собрал и привел в систему все отдельные мнения, изложенные по сему вопросу в трудах местных комитетов Особого Совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности¹¹³, созванного по Высочайшему повелению под председательством Сергея Юльевича Витте. Риттих доказывал в своей книге, что срочный переход крестьянства к самостоятельному единоличному землевладению и землепользованию

85

Крестьянин Колонецкого хутора (фото из альбома В. Ф. Джунковского)

является государственной необходимостью. Одновременно вышла книга на ту же тему Андрея Андреевича Кофода¹¹⁴. Заслуга этого автора выше, и вот почему. Риттих блестяще выполнил задание, порученное ему всесильным тогда графом Витте. Кофод же произвел свою огромную работу лишь по собственной инициативе и на свои, достаточно скромные личные средства. Риттих служил по министерству, был одновременно преподавателем в Царскосельском лицее, имел связи и опыт чиновничьей службы. Кофод, который был родом из Дании, служил специалистом по молочному хозяйству и сыроварению в одной крупной фирме (кажется, Бландова¹¹⁵). Знакомясь с невероятно отсталым крестьянским хозяйством в России, он невольно сравнивал его с цветущим хозяйством датчан. Он пришел к выводу, что весь корень зла в общине. Чтобы проверить верность своих взглядов, он решил совершить более широкий объезд крестьянских хозяйств в разных губерниях. Фирма предоставила ему отпуск, но без сохранения оклада. Чтобы обеспечить содержание семьи и расходы по поездке, Кофод вынужден был залезть в долги, заложить все свои ценности. Как одержимый, он скитался по деревням и селам и, убедившись в правильности своих заключений, засел писать. И создал глубоко продуманный и убедительно изложенный труд исторического значения, легший в основание всего государственного землеустройства. Нелегко ему было добиться напечатания книги. Своих средств не было, казенных

86

не давали. Все же, его работа получила достойную оценку. Кофод сам был привлечен к землеустроительному делу в качестве главного инспектора по всем землеустроительным комиссиям России. Нередко он бывал и моим дорогим гостем в Москве и всегда воодушевлял нас, местных работников, своей любовью к делу и верой в его благо. Когда пишутся эти строки (1943 г.), Андрей Андреевич Кофод живет почтенным 85-летним старцем в Копенгагене и частенько радует меня своими свежими письмами. А Александр Александрович Риттих лет пять тому назад скончался, еще сравнительно молодым, в Лондоне. Его последний пост в России был министр земледелия. В 1918 году нам пришлось с ним в одном поезде удирать из Москвы в Киев. Помню момент, когда поезд медленно переходил через границу, и с каким облегчением мы оба вздохнули, когда большевистский кошмар оказался за спиной.

Возвращаюсь к моей работе инспектором сельского хозяйства. Новое для меня дело затруднялось тем, что от предшественника моего, Крюкова, назначенного директором департамента, я не получил абсолютно никакого наследия, ни архива, ни начатых дел. Он, очевидно, канцелярию вел у себя на дому, и все увез с собой. Вскоре я получил от него запрос, в чем собственно выражается моя деятельность по должности инспектора сельского хозяйства. Запрос был выдержан в довольно резкой форме (Крюков вообще был груб и невоспитан). Я ответил в приличном, но очень определенном тоне, что из-за не нахождения каких-либо дел от моего предшественника я занят изучением положения и о результатах в свое время доложу. Удар попал в точку, и он меня больше такими вопросами не беспокоил. Сознание известной материальной независимости и уверенность в своей трудоспособности давали мне возможность так парировать наскоки со стороны начальства.

С большим увлечением я принялся за организацию всего землеустроительного аппарата, как в губернском, так и в уездных масштабах. Эту работу вверил мне целиком губернатор В. Ф. Джунковский, облеченный массой разнообразных обязанностей, но не знакомый ни практически, ни теоретически с вопросами крестьянского права и хозяйства. Это дало мне свободу самому подобрать, по соглашению с уездными властями, состав непременных членов и представить их губернатору на утверждение.

Работа требовала постоянного моего жительства в Москве. Мы наняли для себя большую квартиру в особняке на Спиридоновке, 12. В прекрасном, заросшем деревьями саду стояло три особняка постройки начала XIX столетия, из толстых сосновых брусьев на дубовых сваях, без каменного фундамента. Они были чрезвычайно теплы. Принадлежали они князьям Шаховским, но уже при нас были приобретены С. П. Тарарыкиным, владельцем ресторана «Прага» на Арбате. В одном из особняков жил князь Волконский, в другом присяжный поверенный Маттерн, а в двухэтажном среднем, в котором внизу жили старушки-княжны Оболенские, мы заняли верхний этаж. Вся Спиридоновка дышала своеобразной прелестью и у ютом. Это был типичный уголок старой Москвы. Коленом Спиридоновка

87

сворачивает по направлению к Садовой и Патриаршим прудам. Вилообразно от нее отделяется Гранатный переулок, тогда почти весь перекрытый могучими ветвями вековых лип и тополей, с домами Александровских времен. На углу бросался в глаза совершенно новый особняк Рябушинского с причудливым расписным фасадом¹¹⁶. Рядом с нашим 12-м номером был тоже утопавший в зелени дом Бойцова¹¹⁷, а за ним особняк Александра Дмитриевича Самарина. Дальше, справа и слева, тянулись особняки, один другого лучше: мрачный из темного гранита дворец Тарасова, дом княгини Долгорукой, прекрасный особняк Морозова, потолки и стены которого были расписаны Врубелем, и многие другие. На Садовой красовался великолепный особняк Сергея Тимофеевича Морозова, московского мецената, о котором еще будет сказано.

В нашей квартире рядом с кабинетом помещалась канцелярия, где работали мой секретарь и две стенографистки. Заседания губернской комиссии происходили в губернаторском доме на Тверской. В состав комиссии входили председателем губернатор, а членами губернский предводитель дворянства, прокурор судебной палаты, управляющий государственными имуществами, представители Министерства финансов и Государственного контроля, непременный член губернского по крестьянским делам присутствия, председатель губернской земской управы и, как докладчик, непременный член губернской землеустроительной комиссии.

Высочайший указ 9 ноября 1906 года был издан в самых общих чертах. Сама практика должна была научить способам его наиболее целесообразного и безболезненного осуществления. Из уездов десятками к нам поступали запросы, как надлежит поступать в тех или иных возможных случаях. Когда мы стали их передавать в Министерство, то получили от Риттиха четкое указание: «Никаких теоретических вопросов не возбуждать, а в случае возникновения сомнений на практике — запросить».

Более детальное изучение крестьянского землевладения в губернии обнаружило, что не только в пределах своего села крестьяне обрабатывали земли чересполосно, но что целые группы сел (иногда до тридцати) пользовались угодьями, преимущественно лесами и лугами, в нераздельном общем и притом чересполосном владении. Прежде чем приступить к разделу сельской земли, нужно было размежевать селения между собой, что весьма осложняло дело. В губернском землемерном архиве имелись карты государственного размежевания Екатерининских времен и раздельные грамоты и карты, составленные при освобождении крестьян 1861—1866 годов. Сводных карт не было. Чтобы оперировать ясными данными, нужно было увязать все отдельные планы крестьянских и частных владений, убедиться, что нет пропусков, и составить поволостные и поуездные карты с точным обозначением границ отдельных владений. Эта сложная работа заняла целую зиму, при участии не менее 50-ти землемеров.

Лично моя работа должна была развиваться в непосредственном сотрудничестве с губернским землемером Николаем Петровичем Рудиным. Это был человек еще молодой, очень способный, отличный оратор и публицист. На мне лежала

88

вся правовая сторона дела, а на нем техническое осуществление. Мы друг друга поняли сразу и работали рука об руку, дружно и увлеченно.

Аппарат удалось наладить, теперь предстояло его пустить в ход. Но население с большой осторожностью, а быть может, и недоверием относилось к землеустройству и не проявляло инициативы. Сказывалась, вероятно, и пропаганда левых кругов. Вначале мы даже испытывали какое-то жуткое чувство. Манифест давал право вольного выхода из общины с отмежеванием причитающейся каждому земли в виде отдельных хуторских или отрубных участков. А народ интереса не проявлял и загадочно, как сфинкс, пребывал в пассивном состоянии. Пришлось самим учреждениям взять на себя инициативу, по крайней мере, при разделе самих селений между собой. С этого началось движение. Постепенно отдельные, наиболее предприимчивые крестьяне стали требовать выхода на хутора. Стали появляться наглядные примеры, по которым население могло судить о целесообразности перехода к единоличному владению. Так как всякое хозяйство в начале переживает ряд детских болезней, то в течение первых двух лет и примеры хуторских хозяйств не были очень заманчивы. Первый переход целого селения на хуторские участки произошел в Звенигородском уезде. К сожалению, я запамятовал название села, но помню, что оно было расположено около большой Четвериковской фабрики¹¹⁸. Почти все население работало на фабрике и отошло от земли. Полевое хозяйство было до крайности запущено. В селе нашелся один энергичный крестьянин, который сумел убедить своих односельчан разделиться. На этот первый пример обратилось теперь все наше внимание. Лучшие землемерные силы были приставлены к этому делу. Мы с Рудиным неоднократно ездили на место, чтобы сообща изы­скать наилучший способ разрешения задачи. Когда проект раздела был закончен и получил утверждение уездной и губернской комиссий, крестьяне по соглашению, а некоторые по жребию разобрали участки. Их отмечали пограничными столбами, крестьянам выданы грамоты на право вечного единоличного владения. Грамоты были с государственным гербом и выдавались за подписью представителя царской власти — губернатора. Кроме текста, каждая грамота содержала и план участка. Какое торжественное впечатление производили на крестьян эти грамоты, свидетельствовавшие о неотъемлемости их собственности! И как преступно над этими чувствами поглумились большевики!

Итак, первый раздел оказался удачным. Его проверил Кофод, и по его совету была составлена небольшая брошюра с планом размежевания и всеми актами и документами землеустройства. Эта брошюра во многих тысячах экземпляров пошла гулять по всей матушке России, сделалась настольной книгой землеустроительных комиссий и послужила наглядным информационным материалом для крестьян.

Спустя три или четыре года мне выпала честь показывать эти хуторские хозяйства председателю Совета министров Петру Аркадьевичу Столыпину и министру земледелия Александру Васильевичу Кривошеину¹¹⁹. Присутствовали, конечно, и губернатор Джунковский, и ряд министерских чиновников. Осмотренное

89

ими землеустройство дало следующий результат: трудоемкость хуторского хозяйства по сравнению с прежним общинным настолько увеличилась, что местные крестьяне почти перестали работать на фабрике. Хутора стали поставщиками молочных и огородных продуктов для фабричных рабочих, прибывавших из других мест. Урожаи зерна увеличились в баснословной пропорции. Крестьяне были довольны и счастливы.

И так потом было повсюду: урожайность удваивалась, а поголовье скота утраивалось. Большое внимание обращалось и на огородные, и на садовые культуры. Уже на следующий год пришлось удвоить, а впоследствии и удесятерить количество землемеров. Для их подготовки мы организовали специальные курсы, на которых, между прочим, и мы с Рудиным читали доклады. Одновременно появился спрос на агрономическую помощь¹²⁰. Земская агрономия его не удовлетворяла, а иногда даже саботировала. Пришлось создать кадры землеустроительных агрономов. При общинном хозяйстве земские агрономы с трудом навязывали крестьянам улучшенные способы производства. При единоличном владении они не успевали всех желающих обслуживать, так велик был запрос.

На наших глазах с удивительной быстротой развивались, улучшались и интенсифицировались крестьянские хозяйства. Причина этого крылась не только в технических удобствах и преимуществах единоличного землепользования, но, главным образом, в сознании работы на собственной ниве, в радости самостоятельного, вольного труда. В этом меня убедили частые беседы с хуторянами. Вопрос пресловутого малоземелья, которым левые круги махали как красной тряпкой, после разделов селений в большинстве случаев просто перестал существовать. Разбитая на отдельные узкие полосы, общинная пашня являла всегда впечатление недостатка, малоземелья. Но очень часто это был не что иное, как оптический обман. Когда все эти отдельные полосы собирались вместе, то получался участок, который всегда крестьянам казался многим больше, чем они ожидали. Характерны бывали возгласы после завершенного обмера: «Дивись, сколько у меня земли-то!»

Удачные примеры служили лучшей пропагандой, и года через три мы уже не справлялись со все нарастающими запросами. Московская губерния количественно и качественно шла в первых рядах. Конечно, и на нас местных работников сыпались всякие милости, благодарности, повышение в чинах «за выдающиеся заслуги» и т. д.

Если пресса в первое время замалчивало землеустройство, то по мере его успешного развития и положительной реакции самого крестьянства, оно уже не сходило со столбцов ежедневных газет, что, естественно, вызывало интерес и в широких общественных кругах. Завзятые противники единоличного хозяйства оплакивали разлагавшуюся общину по двум причинам. Левые круги, включая и Конституционно-демократическую партию (кадетов), видели в общине зародыши коммунизма, а правые, совершенно безосновательно, усматривали в общине

90

историческую бытовую форму русского крестьянства, ограждавшую его от пролетаризации.

Например, наш губернский предводитель дворянства, почтеннейший Александр Дмитриевич Самарин¹²¹, принадлежал к убежденным сторонникам общины и, несмотря на свою верноподданность и законопослушность, демонстративно не являлся на заседания губернской землеустроительной комиссии, членом которой он по уставу состоял.

Но не все занимались только пассивным сопротивлением, нередко встречались и случаи активного противодействия. Приведу один. На состоявшемся в Москве Областном съезде деятелей агрономической помощи населению¹²², на повестке стоял и доклад одного крайне левого агронома по вопросам землеустройства. Мой сотрудник, специалист по животноводству, Михаил Степанович Карпов убедил меня его послушать, чего я собственно не хотел. Я сговорился с Рудиным, и мы вместе отправились, чтобы осведомиться, какие аргументы этот докладчик мог противопоставить землеустройству. Доклад был прочитан с большим подъемом, иллюстрирован световыми картинами — в свидетельство якобы неблагоприятного, бедственного положения хуторских хозяйств. В заключение, агроном предложил съезду принять целый ряд тезисов, порицавших переход к единоличному хозяйству и призывавших к саботажу землеустройства. Доклад был встречен громом аплодисментов. Председатель резюмировал основные его положения и предложил собранию, ввиду бурно проявленного сочувствия, без прений признать тезисы принятыми.

Меня это лживое выступление с подтасованными фактами настолько взволновал, что я сорвался с места и попросил слова. В продолжительной, горячо произнесенной речи мне удалось разбить положения докладчика и дискредитировать представленный им ложный материал. Закончил я свою речь патетической фразой, что если съездом будут приняты тезисы, то земские агрономы, вместо того, чтобы идти в передовых рядах по улучшению крестьянского хозяйства, произнесут над собой смертный приговор. Последовало гробовое молчание. Президиум, пошушукавшись между собой, объявил перерыв и удалился в другую комнату. Через некоторое время один из членов президиума попросил меня в совещательную комнату. Там меня спросили, удовлетворит ли меня какая-то совершенно безобидная формула перехода к очередным делам. Я согласился, ибо сознавал, что доклад был моим выступлением сорван и достиг противоположного действия. Спустя год я познакомился в Петербурге с одним председателем губернской земской управы, который сказал, что он меня знает, что я своей речью на агрономическом съезде привел в «христианскую веру» его земского агронома, который был противником землеустройства, а вернулся из Москвы преображенным. «Мои увещевания не помогали, а Ваши слова вызвали в нем и многих других радикальную перемену их взглядов».

Были и другие способы борьбы. В газете «Копейка», которая благодаря думским законам о свободе слова распространялась в сотнях тысячах экземпляров,

91

появилась статья, обрушившаяся в весьма резких выражениях на мою деятельность. Были приведены примеры нарушения мною закона и министерских распоряжений; в частности, упоминалась одна разверстка в Бронницком уезде, якобы проведенная наперекор всем законным требованиям и в ущерб крестьянским интересам. Министерство поручило начальнику Московско-Тверского Управления земледелия и государственных имуществ Игнатию Ивановичу Акоронке произвести секретно от меня дознание на месте. Акоронко убедился, что все указания газеты ложны, а о произведенной работе, напротив, мог дать очень положительный отзыв. Газету крепко оштрафовали. Подобные действия противников землеустройства неоднократно повторялись, так что приходилось держать ухо востро.

 

Прокатная станция сельскохозяйственной техники в с. Раменское
(из альбома В. Ф. Джунковского)

Для создания вокруг нашего дела благоприятного общественного настроения мы с Рудиным организовали Общество содействия хуторскому хозяйству¹²³. В нем приняли участие все сочувствовавшие землеустройству общественные деятели Москвы и губернии. Общество было торжественно открыто в зале губернской земской управы. Председательствовал Н. Ф. Рихтер, он же произнес вступительную речь. Граф В. В. Мусин-Пушкин до того увлекся идеей, что при открытии пожертвовал два дома хуторского типа из своего имения в Рузском уезде. На заседаниях общества читали доклады лучшие думские ораторы из числа сторонников указа 9-го ноября 1906 года.

92

Напомню, что этот указ дал в кратком виде лишь основные положения реформы. На основании практического опыта предполагалось выработать и провести через законодательные учреждения (Третью Государственную Думу и Государственный Совет) подробный закон по землеустройству. Для подготовительных работ по составлению законопроекта были вызваны в Петербург восемь, а то и десять непременных членов губернской землеустроительной комиссии, в том числе и я. Два месяца мы усиленно занимались обработкой и исправлением законопроекта с учетом опыта на местах. Руководил этой работой директор Департамента землеустройства А. А. Риттих. Из моих сотоварищей я вспоминаю только Лаврентия Ивановича Пущина из Орла, Петра Алексеевича Голубниченко из Полтавы, Александра Филипповича Нарышкина, прославленного землеустроителя А. Ф. Бира из Саратова и Константина Ивановича Шашковского, который впоследствии был уполномоченным министерства по сельскохозяйственной части на Кавказе. К числу сотрудников самого Риттиха относились, в частности, деятельный А. А. Зносско-Боровский и умный и хитрый хохол Голубниченко, с мнением которого он особенно считался. В последнем заседании Риттих не без самодовольства заявил, что закон, кажется, предусмотрел все допустимые в практике случаи и возможности. Большинство к этому мнению присоединилось. Только Голубниченко сделал кислую физиономию. Риттих попросил объяснения. Тогда Голубниченко рассказал длинный и не совсем приличный анекдот, как один господин, на что-то уговаривая своего собеседника, предвосхищал всевозможные его возражения, но только не предусмотрел, что тот без всяких объяснений пошлет его к черту. Риттих задумался: «Неужели Вы, Петр Александрович, думаете, что Государственная Дума пошлет меня ко всем чертям?». «Все возможно», — ответил, ухмыляясь, Голубниченко. Но случилось не так. Государственная Дума приняла закон значительным большинством голосов. В Государственном Совете он тоже прошел, но лишь одним голосом¹²⁴. Перед рассмотрением закона в Государственном Совете меня спросил министр земледелия, как будет баллотировать мой отец. Зная отцовские взгляды по этому вопросу, я Кривошеина мог успокоить, что голос будет подан «за». Впоследствии мы с отцом шутили, что этот важнейший в жизни страны закон прошел его голосом.

В законодательных учреждениях упрекали Столыпина, что он еще до утверждения закона привел в действие землеустроительные организации и поставил законодателей перед совершившимся фактом. Да, прорыв общинной плотины был результатом смелого, может быть, и не отвечающего всем требованиям новых положений о Думе, но все же мудрого и дальновидного столыпинского решения.

В 1909 году в Петербурге состоялось Всероссийское совещание¹²⁵ непременных членов губернских присутствий и непременных членов землеустроительных комиссий. Открыл совещание сам Столыпин, руководил им затем Кривошеин. Совещание открыло перед нами грандиозную картину землеустроительного движения по всей европейской России, которое с большой быстротой и мощностью росло, как снежный ком. Реформа привлекла и заграницей внимание людей

93

науки и практики. Чтобы ознакомиться с ней на месте, из Берлина приехали профессора Макс Зеринг и Отто Аугаген¹²⁶. Я им показывал хутора в Московской губернии.

В завершение совещания, Столыпин, очень довольный его результатами, устроил нам прием у Государя Императора. В большой зале Зимнего дворца мы были выстроены по губерниям в их алфавитном порядке. Государь в сопровождении Столыпина, Кривошеина, министра Двора графа Фредерикса и своих флигель-адъютантов обходил установленные покоем ряды и беседовал с представляемыми ему участниками совещания. Риттиху Государь, между прочим, сказал, что читал его книгу, на которую его внимание обратил покойный Петр Христианович Шванебах. Около меня стоял пожилой человек, непременный член крестьянского присутствия Курской губернии. Поздоровавшись с ним, Государь спросил: «Ведь мы, вероятно, с Вами уже виделись, когда я был в Курске?» Старик так смутился, что с трудом промолвил: «Да, Ваше Высокопревосходительство, припоминаю». Государь улыбнулся и подошел ко мне. Тут выдался вперед Кривошеин и сказал: «Позвольте представить вниманию Вашего Величества выдающегося деятеля нашего ведомства Шлиппе». Государь подал мне руку и милостиво осведомился о моем отце. Это было мое первое представление и первая краткая беседа с Царем. Я был глубоко тронут, что Александр Васильевич так доброжелательно использовал случай, чтобы отметить перед Государем мою работу.

Вскоре я был пожалован в камер-юнкеры Высочайшего Двора. Это потребовало, по сшитии придворного мундира, представления всем многочисленным придворным чинам Петербурга и Москвы, а также явки министру Высочайшего Двора графу Фредериксу. После этого я удостоился личной аудиенции у Государя Императора в Царскосельском дворце. До меня в кабинете Государя был принят член Государственного Совета, известный юрист и писатель Анатолий Федорович Кони. Помню, как он, прихрамывая, выходил от Государя, в вицмундире и с лентой Владимира первой степени через плечо. Флигель-адъютант Нарышкин сказал мне, чтобы я в ожидании Государя оставался в бильярдной комнате. Прошло несколько минут, открылась дверь кабинета, и Государь с ласковой улыбкой подошел ко мне и протянул мне руку. Беседа была короткая. После нескольких слов по делам землеустройства Государь милостиво задал мне вопросы о семье и затем меня отпустил.

Так как землеустроительная канцелярия помещалась в нашей квартире, то я всех своих сотрудников мог принимать не только официально, но и домашним, семейным образом. К завтраку всегда накрывалось по два запасных прибора, и деловые доклады заканчивались частной беседой за рюмкой водки и стаканом вина. Жена умела любезно принять и вкусно угостить. Наш Федор подавал под закуску четырехгранный с Екатерининскими вензелями штоф холодной водки. Вино у нас было всегда одной марки — рислинг князя Трубецкого, отличное, притом дешевое (1 четверть в пять бутылок стоило вместе с посудой 1 рубль 20 коп.) бессарабское легкое вино, к которому наши гости очень пристрастились. Это домашнее

94

общение немало способствовало установлению дружеских взаимоотношений с сотрудниками, что, в свою очередь, благоприятно отражалось на совместной работе. При моих землеустроительных поездках, которые летом совершались еженедельно, я обычно пользовался случаем, чтобы знакомиться с разными имениями, чаще всего по приглашению владельцев, но иногда и по собственной инициативе. Это дало мне возможность за пять лет службы на посту инспектора основательно узнать почти все, того стоящие имения Московской губернии. Процветали те из них, хозяева которых, пользуясь выгоднейшей конъюнктурой всеобъемлющего московского рынка, обзавелись хорошим молочным хозяйством и огородными культурами, не жалели оборотных средств и, вообще, правильно у себя организовывали дело. Но больше всего было средних хозяйств, в которых, не мудрствуя лукаво, дело вели упрощенно, довольствуясь весьма посредственными доходами и, соответственно, скромными жизненными потребностями. Некоторые же владельцы только высасывали из своих хозяйств, сколько было возможно, ничего им не возвращая; их земли неминуемо попадали на торги, скупались Крестьянским банком, парцеллировались и переходили в руки хуторян.

Образцово организованные хозяйства можно было пересчитать по пальцам. Два из них, непохожие по типу, особенно выделялись. Первое — Поречье Можайского уезда — принадлежало графу Ф. А. Уварову. Там было, организованное известным лесоводом Тюрмером лесное хозяйство, вышедшее из-под многолетней, но затем видоизмененной лесопольной системы. Прекрасные были разнообразные хвойные насаждения: сосны, елки, пихты, веймутовая сосна и лиственница. Полевая часть хозяйства была почти вся под семенными культурами, преимущественно огородными. Велась бойкая торговля семенами, которая обслуживалась, кроме Поречья, еще и большим имением Уварова в Чембарском уезде Пензенской губернии. Капустные и огуречные семена все шли из этого степного имения. Выше я уже вскользь упоминул, что во время одной из своих командировок я это имение посетил. Меня поразили размеры семенных культур. Капуста, которая выращивалась на просторнейших полях, на зиму убиралась в погреба и лишь на второй год давала семена. Горы огурцов обмолачивались паровыми молотилками. А в Поречье у графа был громадный барский дом дворцового типа, в нижнем этаже которого помещался музей — естественно-исторический, геологический и, главным образом, археологический. В экстренном флигеле принимались и угощались гости, которые, не будучи лично незнакомыми с хозяевами, приезжали кто для осмотра хозяйства, кто для закупки семян и т. п. Я часто бывал гостем Поречья, очень подружился с графом, с большим уважением относился к его жене, урожденной графине Гудович, прекрасной помощнице мужу по всему обширному хозяйству. Сотрудники их были большей частью из простых людей, вышколенных в собственных имениях.

Иного типа было имение Лотошино князя Сергея Борисовича Мещерского в Волоколамском уезде, с обширным молочным хозяйством и сыроварней. Там изготовлялся, известный еще со времен Екатерины «мещерский сыр». Своим

95

высоким качествам он не в последнюю очередь был обязан подвалам, которые по температуре и степени влажности отвечали идеальным условия для созревания сыров. У владельца был давний обычай оставлять ежегодно по одному кругу сыра для исследования всех, в течение долгих лет происшедших деформаций. Я видел сыры со времен освобождения крестьян, то есть сорока — пятидесятилетнего возраста. Коров имелось около четырехсот, они находились в четырех отдельных фольварках. Молоко доставлялось в центральную сыроварню с белыми изразцовыми плитами по стенам, потолку и полам, с электрическим освещением. Переработка молока в сыр происходила с невероятной быстротой, а затем вся сыроварня обмывалась из кишки горячей водой, так что чистота была замечательная. Сыры переносились в подвалы, которые представляли целые лабиринты. Сам князь был хороший хозяин и любезный, гостеприимный человек. Он в то время исполнял должность предводителя дворянства Волоколамского уезда, мы с ним были единомышленники. Хорошо я также знал обеих его сестер: Екатерину Борисовну, муж которой, Татищев, при моем отце был вице-губернатором в Екатеринославе, и Ольгу Борисовну Гончарову¹²⁷, вдову владельца имения Ярополец, в котором живал Пушкин и о быте которого ходили легенды.

Совершенно новый тип хозяйств представляли имения Романа Антоновича Лемана близ станции Немчиновка по Александровской железной дороге¹²⁸, и Николая Федоровича Беляева возле станции Катуаровка по Московско-Киевско-Воронежской ж. д. И тот и другой были крупные промышленники, оба текстильщики, с большими средствами. Оба увлекались сельским производством, в особенности молочным, и создали, каждый в своем роде, великолепные хозяйства. В основу их организационного плана был положен, как в промышленности, точный расчет. Они не останавливались ни перед какими расходами, если калькуляция им сулила прибыль, но зато не было и никаких сентиментальностей и увлечений, чем так отличались владельцы дворянских имений. А эти два хозяйства велись как фабрики зерна и молока, которые должны были давать максимум производительности. Хозяйство Лемана было лучше, там были проведены дорогие мелиорационные работы, сплошной дренаж всех лугов и полей. Впрочем, оба хозяина достигли в короткий срок рекордных урожаев и удоев.

Имение Беляева было куплено Московским губернским земством для губернской опытной станции. А Ново-Ивановское Р. А. Лемана до большевиков оставалось в руках своего энергичного владельца. Он очень интересно описал историю своего хозяйства, с точными денежными расчетами основных и оборотных средств и со шкалой повышения доходности за все годы. Все эти данные свидетельствовали, что щедро вкладываемые деньги с большой пользой возвращались. Леман любил скупать пришедшие в упадок хозяйства и восстанавливать их. Ему принадлежали еще два крупных имения в Смоленской губернии, где, говорят, он тоже творил чудеса и показал природным землеробам, как при разумном хозяйстве можно достигать хороших результатов. Брошюра Р. А. Лемана «Мое хозяйство

96

в Ново-Ивановском» дала мне основание представить его к награждению Романовским знаком за заслуги по улучшению сельского хозяйства.

Образцовым порядком отличались также богатейшие имения графа Сергея Дмитриевича Шереметева в Московском и Подольском уездах — Кусково и Михайловское. Это были блестящие подмосковные усадьбы с чудными дворцами, но содержались они не только из доходов самих имений, но и большими средствами извне. Сам старик-граф, вельможа старого стиля, был другом детства Императора Александра III и затем его флигель-адъютантом. При Николае II он, пробыв несколько трехлетий Московским губернским предводителем дворянства, стал членом Государственного Совета. При нем мой отец был уездным предводителем и очень с Сергеем Дмитриевичем подружился. Эта дружба сохранилась до последних их дней. Через отца и я был вхож в дом графа, сблизился с его сыновьями. Имение Михайловское находилось от Таширова верстах в тридцати, ездили мы туда на лошадях. Граф во время моих посещений неоднократно беседовал со мной по вопросам сельского хозяйства и посвящал меня в некоторые свои заботы по хозяйствам в степной полосе. У него по всей России, включая балтийские провинции и Кавказ, было тридцать восемь имений в несколько сот тысяч десятин земли. В Прибалтике — имение Пебалг, пожалованное его предку, который при Петре Великом завоевал Ригу со всеми балтийскими землями. На Кавказе ему принадлежала большая часть горы Арарат, где будто бы сел на мель Ноев ковчег. Много лет спустя Сергей Дмитриевич привлек меня к соучастию по управлению его имениями в качестве члена совета по назначению. Об этом, если успею, будет сказано ниже.

К сожалению, я не в состоянии вспомнить имен каждого из моих ближайших сотрудников по землеустройству — непременных членов уездных землеустроительных комиссий. Но вижу перед собой маститого бородача из Можайска, талантливого поэта из Клина, веселого кутилу, но хорошего работника из Вереи, вижу и остальных, всего двенадцать человек. Среди них выделялся широтой взглядов, быстротой и ясностью восприятия и умением тактично проводить наиболее сложные дела Григорий Григорьевич Языков из Волоколамска. Он впоследствии меня и заменил по моему представлению. Недоразумений у меня со всеми ними не было. Увлеченные идеей проведения одной из крупнейших государственных реформ, мы, как в свое время деятели по освобождению крестьян от крепостной зависимости, тесно сплотились в дружную семью, к которой примкнул при посредничестве Николая Петровича Рудина и весь кадр землемеров. Заседания губернской комиссии происходили в губернаторском доме по четвергам. На них слушались и утверждались решения уездных комиссий, спорные вопросы по жалобам отдельных крестьян и обществ, принципиальные вопросы и дела административного характера. Докладов было всегда много, но так как они в большинстве случаев были хорошо подготовлены, то решения принимались согласованно и быстро. Обязанности докладчика лежали на непременном члене губернской землеустроительной комиссии.

97

Работы в хуторском хозяйстве (из альбома В. Ф. Джунковского)

Губернатор Владимир Федорович Джунковский, который по прежней своей должности в качестве адъютанта при генерал-губернаторе московском Великом князе Сергее Александровиче не имел случая ближе ознакомиться с крестьянским бытом и правопорядком, скромно прислушивался к специалистам по крестьянскому делу, но личное его мнение было всегда продиктовано чувством справедливости и заботливости о крестьянах. Его добрая душа отражалась во всех его решениях. При этом он мог быть строгим и требовательным. Особенно он отличался личной смелостью и гражданским мужеством. Вспоминаю случай, когда его экстренно вызвали из заседания. Он просил сделать перерыв, вернулся примерно через полтора часа и, как ни в чем не бывало, продолжил заседание. После он меня задержал и рассказал, что в Бутырской тюрьме был бунт арестантов. Они обезоружили несколько стражей, вооружились револьверами, открыли отобранными ключами камеры и массой хотели бежать из тюрьмы. Им это не удалось, но они заперлись в большой камере и оттуда грозили тюремному начальству оружием. Когда появился губернатор, то арестанты заявили, что они согласны вступить с ним в переговоры, если он один и невооруженный войдет к ним и останется с ними для переговоров в запертой изнутри камере. Джунковский, недолго думая, отдал свою шашку и револьвер и вошел к заключенным. После короткой беседы он был выпущен и принес с собой все оружие, которое арестанты отобрали

98

у сторожей. Он обещал им исходатайствовать для них по возможности милостивого наказания за бунт и сдержал свое слово. После революции этот случай спас ему жизнь, когда он был намечен к расстрелу, а какой-то бывший уголовник, игравший при большевиках видную роль, за него заступился.

Еженедельные доклады у него были для меня всегда радостью. Владимир Федорович любил откровенность, перед ним не нужно было политизировать, а можно было говорить прямо и откровенно. Он быстро расхаживал и невероятно быстро читал. Иногда казалось, что он подписывает мои бумаги, лишь поверхностно на них взглянув, а на самом деле оказывалось, что он и содержание и даже форму изложения тщательно проверял.

Весьма интересны и полезны были наши с губернатором поездки по землеустроительным работам. Ездили обычно по железной дороге в губернаторском салоне-вагоне, и к поезду был прицеплен товарный вагон для двух автомобилей, на которых совершались объезды вглубь уездов. Иногда отправлялись на автомобилях и прямо из Москвы. Я всегда должен был вырабатывать программу поездки с точным обозначением времени выезда, переездов, остановок, обеда и т. д. Чтобы одолеть в течение одного дня намеченные в одном направлении осмотры, однажды пришлось назначить время выезда на 5 часов утра. Посланное губернатору расписание я получил обратно с отметкой: «Утверждаю, узнаю своего Федора Владимировича». Время выезда густо подчеркнуто красным карандашом. Обычно мы по пути заезжали обедать у кого-нибудь из многочисленных знакомых — помещиков, которые приезду губернатора всегда были рады и гостеприимно нас угощали. Из бесед с ними выяснялись местные настроения, интересы и нужды.

Во время одной из поездок по Бронницкому уезду произошло следующее: земский начальник обратил внимание губернатора на крестьянский двор, в котором нераздельно жили тридцать восемь членов семьи. Джунковский заинтересовался, и мы туда поехали. Встретил нас высокий, белый как лунь, с длинной окладистой бородой старик. Он с большим достоинством поздоровался с высокопоставленным гостем и осведомился о цели нашего посещения. С готовностью провел нас по дому и хозяйству. Длинный, вытянутый по фасаду дом состоял из ряда пристроек к основному срубу размером 12×12 аршин. В большой горнице стоял покоем длинный обеденный стол, покрытый домотканой холщовой скатертью. Красный угол был украшен большим количеством икон с лампадами, на стенах висели цветные лубочные картины. Из длинного проходного коридора вели двери в небольшие спальни отдельных семей. Оказалось, что у старика свыше тридцати лошадей, и члены семьи, кроме сельского хозяйства, занимались извозом. На расспросы губернатора он давал обстоятельные ответы. В частности, объяснил, каким это образом он удерживает в повиновении своих многочисленных сыновей, зятьев, внуков и правнуков, и почему они не разбегаются. «У меня, Ваше Превосходительство, средство простое. Я никого грамоте не учил, вот им от

99

меня и податься некуда». Оригинальный ответ всех нас поразил и немало смутил губернатора, который был большим ревнителем народного образования.

Был один, для меня особенно памятный выезд¹²⁹, когда мне довелось демонстрировать нашу работу Петру Аркадьевичу Столыпину и сопровождавшему его министру земледелия А. В. Кривошеину. Это было 19 августа 1910 года, перед отъездом Столыпина в Сибирь. Кроме выше упомянутого села в Звенигородском уезде, мы могли им показать весьма интересный выдел на хутора целого селения в Бронницком уезде, недалеко от Быкова. Деревня эта была расположена на сравнительно низком берегу Москвы-реки, вероятно, она создалась и развивалась из рыбацких поселений. Земельный полевой надел был отведен на более высокой части и отделялся от деревни речными заводями. При обычном весеннем разливе реки селение неделями было отрезано от полей, и туда невозможно было доставлять навоз. При более сильном разливе затоплялось и само селение. Во время одного такого наводнения произошла беда: большая часть деревни сгорела. Воспользовавшись этим моментом, мы убедили крестьян переселиться на новый участок с разделом на хутора. Нашелся и здесь предприимчивый мужик, который увлекся этой мыслью и убедил остальных. Ко времени приезда Столыпина крестьяне на новом месте успели не только выстроиться, но и завести хорошие индивидуальные хозяйства. По дорогам, соединяющим хутора, были посажены аллеи. Вся местность, до этого пустынная, заброшенная и бесплодная, развилась на радость населению исключительно быстрым темпом. До разверстки¹³⁰ один душевой надел в 3,5 десятины продавался на круг за сто рублей. После землеустройства каждая десятина ценилась минимум в триста рублей, но, конечно, никто земли и не думал продавать. История этого селения и проделанной в нем работе произвела на Столыпина сильное впечатление, и ему нужно было представить доклад с дополнительными подробностями.

Очень показательна была и одна случайно увиденная картина. Мы ехали по дороге, справа от которой простиралось общинное крестьянское паровое поле. Редкими кучками лежал вывезенный на поле навоз, и тощий сельский скот за недостатком травы жевал солому из навозных куч. А слева от дороги находились хутора с многопольным севооборотом, с участками отличного клевера. Сытый скот лениво лежал за загородкой усадьбы и пережевывал обильный зеленый корм. Одно внешнее впечатление было столь убедительно, что не требовалось комментариев. Впоследствии, вся эта поездка со Столыпиным получила яркое отражение в объемистом альбоме снимков, снятых в пути специалистом.

С тех пор прошло тридцать пять лет. Хутора были уничтожены революционным шквалом, начатое Столыпиным построение здоровой России на основах сильного индивидуального крестьянства, почина и трудолюбия лучших, сменилась противоположным течением, которое преследовало крепких крестьян как кулаков и стало строить новую Россию, опираясь на бедняцкие массы. Комитеты бедноты стали возглавлять и направлять крестьянский строй и крестьянское хозяйство. Вскоре и эта переходная стадия сменилась колхозной системой,

100

при которой крестьяне превратились в батраков, а руководство хозяйством оказалась в руках партийного чиновника. В хозяйственном отношении эта система имеет много преимуществ, ибо дает возможность работать новейшими техническими средствами на крупных площадях. Но зато, к сожалению, крестьянин совершенно утрачивает чувство и сознание хозяина, от которого требуется инициатива и забота. Молодежь, с которой мне приходилось на эту тему разговаривать, с этой системой примирилась и даже находит в ней преимущества: вместо работы от зари до зари — ограниченный /.../ часовой день, отсутствие личной ответственности и возможность посвящать сравнительно большую часть времени? личной «созерцательной» жизни (лишь бы это созерцание не выражалось в пьянстве и разврате). Но вот новейшие газеты (июля 1946 года) приносят сведения, что на обширных площадях в Силезии, Восточной Пруссии и Померании на бывших помещичьих землях, реквизированных сразу после войны, идет усиленное землеустройство и насаждение крестьянских хуторов. Сказалась ли забракованная в России система для немецкого хозяина приемлемой формой землепользования, или и это является лишь кратковременной переходной стадией, которую сменят коллективные хозяйства?¹³¹

По должности инспектора сельского хозяйства деятельность понемногу свелась к следующему. В качестве губернского и уездного земского гласного я уже имел доступ во все специальные сельскохозяйственные организации и комитеты, но одновременно участвовал там и как представитель министерства земледелия. Я вошел в состав всех губернских и уездных обществ по сельскому хозяйству, скотоводству, коневодству, садоводству, пчеловодству и т. п., посещал их заседания и оказывал им по мере сил содействие в развитии их задач. Из всех обществ выделялось по интенсивности и разнообразию своей работы Московское общество сельского хозяйства. Председателем его сначала был князь Александр Григорьевич Щербатов¹³², а затем Александр Иванович Угримов¹³³. Членом МОСХ я стал сейчас же по окончании Сельскохозяйственного института (1899), можно сказать, по традиции, поскольку и отец, и особенно мой дед Карл Иванович Шлиппе сыграли в нем заметную роль. Общество было создано в начале XIX столетия по инициативе бывшего генерал-губернатора князя Голицына¹³⁴; дед мой вступил в него в конце 1820-х годов и длительное время состоял в нем на должности ученого-химика. При Обществе имелась средняя сельскохозяйственная школа, директором которой был способный и энергичный Митрофан Митрофанович Щепкин. Общество устраивало ежегодные всероссийские сельскохозяйственные выставки, на которых мне приходилось выступать экспертом. На Смоленском бульваре Обществу принадлежал большой участок земли, где рядом со школой, выставочными зданиями, конюшнями и таттерзалом¹³⁵ лежали свободные площади, где происходили выводки скота и выставлялись сельскохозяйственные машины и орудия. По специальному распоряжению министерства я был введен в состав Комитета по льняной и хлопчатобумажной промышленности и Общества зоологического сада. Работы было много. Зимние вечера почти сплошь были заняты

101

разнообразными заседаниями. Мое участие в них не оставалось без пользы для обществ, и многие отмечали это, избирая меня в почетные члены.

Канцелярия инспектора помещалась в здании Московско-Тверского Управления земледелия и государственных имуществ, где мне были отведены две комнаты. В одной принимал я сам, а в другой сидели мой единственный помощник, специалист по животноводству, большой мой друг Михаил Степанович Карпов и наша общая стенографистка. Управляющим государственных имуществ был почтенный, очень тактичный Игнатий Иванович Акоронко — лицо, заслужившее всеобщее уважение. Только помощники его были дрянные — хамы и доносчики, с которыми и у меня бывали недоразумения.

Позабыл сказать, что под надзором инспектора сельского хозяйства находись и все сельскохозяйственные школы губернии, а их было от десяти до пятнадцати, которые тоже приходилось посещать и присутствовать на экзаменах.

Мой недоброжелатель Крюков вскоре должен был покинуть пост директора Департамента. На его место был назначен бывший Киевский губернатор граф Павел Николаевич Игнатьев¹³⁶. При первом же знакомстве с ним я понял, что имею дело с прекрасным, чистым человеком. Вскоре выяснилась и полная наша солидарность, как в политических вопросах, так и в общем понимании задач Департамента земледелия. Во всем я встречал сочувствие и поддержку графа, так что и моя инспекторская работа стала для меня отрадной. Но, конечно, работы, по ее разнообразию, было слишком много. Столичная губерния давала в этом отношении гораздо больше задач, чем приходилось выполнять моим коллегам в провинции.

ГЛАВА VI
Путешествие за границу, назначение в министерство.

Смерть моего дорогого тестя Петра Христиановича Шванебаха последовала неожиданно 24 сентября 1908 года во время заграничного путешествия, в Магдебурге. Там же состоялось погребение, на котором мы с женой, конечно, присутствовали. Мария Андреевна, вдова покойного Петра Христиановича, к весне следующего года переехала на постоянное жительство в Москву. Туда же переехали сестра жены Анна Петровна с мужем Германом Васильевичем Бергом, который бросил малооплачиваемую государственную службу и поступил в Первое российское страховое общество в качестве помощника к директору Эдуарду Андреевичу фон Беренс¹³⁷ (дяде моей жены и тестю моего брата Карла Владимировича). Обе семьи поселились в нашем ближайшем соседстве, на Спиридоновке в домах Бойцова.

Отвлеченный усиленной работой, я как-то недоглядел, как подросли мои сыновья Борис и Петр, поступили в школу и стали выявлять приличные успехи. Все воспитание было в руках жены, которая — при содействии бонны Фрули — с необыкновенной последовательностью направляла ребят. Мальчики отлично

102

развивались физически и умственно, и доставляли нам много радости. Но бывали и неизбежные заботы, болезни, утомительные уходы за больными. В результате такой неудачной полосы заболела сама Лиля. Доктора после длительного безуспешного лечения посоветовали ей поехать в Швейцарию к одному известному профессору. Мне дали отпуск, и вот мы впятером — жена, я, сыновья и Фруля — отправились в первое наше совместное заграничное путешествие. По пути мы заехали поклониться могиле тестя в Магдебург, а оттуда отправились прямо в Цюрих. Уже в пути состояние здоровья жены стало заметно улучшаться, так что профессор признал её здоровой. Все же, по его совету мы отправились на побережье Средиземного моря, где на шесть недель поселились в прелестном местечке Жуан ле Пэн. Пребывание у моря, питание фруктами, главным образом виноградом, способствовало быстрому восстановлению Лилиного физического и душевного равновесия.

В первый раз за много лет я выпрягся из своей работы и остался лицом к лицу с семьей. Да простят мне мои дорогие сыновья. Я должен откровенно признаться, что их я, вплоть до этого путешествия, знал мало. Мы жили, по крайней мере, зимой в одном доме; я испытывал к ним самые нежные чувства; нередко, в свободное время сидя с ними на нашем широком диване в кабинете, я им рассказывал длинные сказки. Но все же я был настолько отвлечен другими мыслями и заботами, что вникнуть, по-настоящему понять мальчиков я не мог. Зато им доставалась вся полнота материнской любви и заботливости. Я это знал, и это меня успокаивало. Но вот в Жуане меня ожидало откровение: я увидел и познал своих сыновей. Я понял, что оба они уже личности, несмотря на их семи и восьмилетний возраст. В них вырисовывались яркие индивидуальные черты характера, различные наклонности и интересы. Борис сам себя охарактеризовал выражением, что «он любил живую жизнь». Петя был более философски настроен. Меня осенило, что одна из главных моих задач в жизни лежит именно здесь, в семье, и я задался целью так организовать свою работу, чтобы иметь возможность больше времени и внимания посвящать семье. Как будет видно из моей летописи, привести в исполнение это благое намерение мне не удалось.

***

В 1911 г., во время нашего пребывания за границей, в Киеве, в театре, в присутствии Государя был убит террористом-провокатором председатель Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин — дальновидный и решительный преобразователь, которому удалось достигнуть успокоения в стране и начать крупные реформы, которые укрепляли государственный строй и бронировали его от повторений революции. Враги государственности понимали его значение. Вот почему он должен был умереть. Но и без него государственный корабль продолжал двигаться по намеченному курсу. Не будь войны, Россия через десяток лет в культурном и экономическом отношении стояла бы в первых рядах европейских государств.

103

***

Не успел я после отпуска втянуться в работу, как получил запрос, не согласился ли бы я принять должность уполномоченного по сельскому хозяйству на Кавказе. Эту должность можно было уподобить посту министра земледелия Кавказа. С центральным министерством в Петербурге существовала, конечно, постоянная деловая связь, но уполномоченный подчинялся не министру земледелия, а непосредственно наместнику Е. И. В. на Кавказе. Им в то время был граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков¹³⁸. Предложение было очень заманчивым. Привлекала уже сама страна — дивный Кавказ с его бесподобными красотами, разнообразие климата и видов сельскохозяйственного труда: от степного земледелия на севере и — через множество переходных зон — до самого юга, где в субтропическом климате вокруг Сочи разводят чай и прочие экзотические культуры. Привлекала, разумеется, интересная и ответственная работа, в которой можно было рассчитывать на большую степень самостоятельности, поскольку граф Воронцов-Дашков, уже пожилой, охотно предоставлял инициативу своим сотрудникам-специалистам. Но возникали и сомнения, и я попросил дать мне время, чтобы обдумать и посоветоваться с семьей. Дома взгляды диаметрально разошлись. Одни, в т. ч. отец, благословляли, моя мать и Belle mère были против, жена колебалась. Ее очень интересовал Кавказ, но смущало, как, впрочем, и меня, нарушение всех наших хозяйственных планов в Быкасове и длительная разлука с родителями и всеми остальными. Тем не менее, я был готов принять предложение и стал подыскивать литературу о Кавказе. К большому моему удивлению, никаких сколько-нибудь серьезных книг о Кавказе я не находил, пока немецкая книготорговая фирма Дейбнера на Кузнецком мосту не выписала для меня из Берлина многотомный труд на немецком языке по географии, этнографии, зоологии, ботанике, сельском хозяйстве и горной промышленности Кавказа. Вскоре книги пришли, и я углубился в чтение.

Ближе к Рождеству в Петербург ожидался наместник, которому я должен был представиться и дать окончательный ответ. А в середине декабря я получил одновременно письмо от А. А. Риттиха и телеграмму от графа Игнатьева с приглашением приехать в Петербург. От Игнатьева я узнал, что сам он назначается товарищем министра земледелия, а мне предлагается принять должность вице-директора департамента. Риттих мне поведал, что предстоит организовать четыре или пять землеустроительных управлений, которые должны охватить от десяти до пятнадцати губерний. Должность окружного уполномоченного Московского района, к которому должны были принадлежать все соседние губернии, он меня просил принять.

От этого изобилия предложений у меня закружилась голова. Посоветовавшись с графом Игнатьевым, я испросил себе аудиенцию у министра земледелия, доложил ему о всех трех предложениях и спросил, на котором из этих постов я был бы делу наиболее полезен. Он, немного подумав, спросил, захватил

104

ли я с собой придворный мундир, и, получив утвердительный ответ, велел: «Наденьте мундир, явитесь графу Воронцову-Дашкову и скажите, что вы не можете принять должность уполномоченного на Кавказе, потому что вы мне нужны в министерстве. А Риттиху я сам скажу. Сейчас же после нового года вступите в исполнение должности вице-директора департамента.»

Таким образом, узел разрубил сам министр, и мне пришлось примириться с его решением. Воронцов-Дашков, любезно меня принявший в своем прекрасном дворце на Английской набережной, был заметно огорчен моим отказом. Должен сознаться, что после знакомства с ним я не менее сожалел, что вопрос решился иначе. Наместник попросил меня рекомендовать ему подходящего человека, что мне и удалось сделать.

К Рождеству я вернулся к своим. Застал жену с детьми уже в Таширове, где мы обычно проводили праздники. Расспросам не было конца. Отец и мать с таким решением вопроса были согласны. Жене не очень хотелось уезжать из Москвы. Обсуждали вопрос переезда в Петербург, как там устроиться, как ликвидировать московскую квартиру и т. д. В результате Лиля определенно отказалась переезжать, утверждая, что это ненадолго, что я тамошней атмосферы не выдержу, и что она не хочет расставаться с милой Спиридоновкой. Пришлось оставить этот вопрос до следующей осени открытым. Меня же на первое время любезно приняли у себя Скадовские, которые жили в большом особняке на Каменноостровском проспекте (Сергей Балтазарович в это время был членом Государственного совета по избранию дворянства.)

7-го января 1912 года состоялось мое официальное назначение по Высочайшему Указу. Для сдачи моих служебных дел по землеустройству мне был предоставлен короткий срок. В это время в Москве происходили два собрания, в которых я принимал участие: губернское земское и дворянское. В этом месте я прошу извинить, что буду несколько нескромен. Но эпизод, о котором я хочу рассказать, оставил в моей душе столь глубокий след, что мне было бы жалко о нем умолчать.

Слух о моем назначении быстро пронесся по Москве и уездам еще до появления приказа в печати. Возникла мысль о чествовании меня перед отъездом в Петербург. Для устройства этого торжества был создан специальный комитет, пригласивший множество людей, с которыми мне приходилось по службе соприкасаться. Явились почти все близкие мне по убеждениям участники губернского земского собрания, все чины землеустройства из уездов, представительство землемеров и агрономов, почти все уездные предводители дворянства, представители многочисленных сельскохозяйственных и специальных обществ, членом которых я состоял. Присутствовали губернатор, высшие чины губернии, губернский предводитель дворянства А. Д. Самарин, всего человек триста. Пировали в большом зале ресторана «Прага». Произносились речи, вспоминали прошлое и желали мне успеха в будущем. Александр Дмитриевич в заключение своей блестящей речи предложил закрепить дружеские отношения переходом на «ты». От всех

105

обществ я получил на память изящно сработанные памятные брелоки. Закончив празднование в «Праге», продолжили, как всегда в таких случаях, у «Яра». Разъехались поздно ночью.

А через день я уже сидел в своем шикарном кабинете в здании Главного управления землеустройства и земледелия.

ГЛАВА VII
Петербургский период

Итак, начался новый период моей жизни — петербургский. С Москвой, с моей многолетней там деятельностью и с людьми, с которыми меня дружно спаяла совместная работа, мне было трудно расставаться. Первый этап моей служебной деятельности был закончен. Что меня ожидало впереди? Провинциальный масштаб работы нужно было перековать по всероссийским размерам. В Москве я работал самостоятельно, привык к свободе передвижения, по своему усмотрению мог сочетать канцелярскую работу с полевой. А здесь нужно было обратиться в кабинетного чиновника. Мой великолепный кабинет в здании главного управления на Мариинской площади показался мне золотой клеткой, куда засадили вольного жителя лесов и полей. Это чувство, как и тоску по семье, по Быкасову, по природе и зелени не могла подавить даже та чрезвычайно интересная сфера деятельности, которая передо мною открылась.

Главное управление землеустройства и земледелия состояло из департаментов, управлений, комитетов и отделов. В частности, департамент земледелия подразделялся на несколько отделений, в ведении которых находились сельскохозяйственные учебные заведения, опытное дело, сельскохозяйственные культуры, луговодство, садоводство, огородничество и пчеловодство, животноводство, молочное хозяйство, сельскохозяйственные машины и орудия, сельскохозяйственные общества, земские субсидии и пр. В департамент также входили комитеты: по коневодству, овцеводству, хлопчатобумажным культурам, рыбной промышленности, виноделия и др.

На департаменте лежала обязанность составлять и представлять в законодательные учреждения годовые сметы и отчеты, как денежные, так и по существу, по всем отделениям и комитетам. В его ведении находились также связи с земствами и сельскохозяйственными обществами. Широчайшее поле деятельности. С запада на восток — от культурных хозяйств Прибалтики и Привисленского края, через черноземные степи и кочевое скотоводство киргизов, до отдаленнейших первобытных хозяйств на Камчатке. А с севера на юг — от оленеводств самоедов у Белого и до чайных плантаций у Черного моря. Сидя в своем большом рабочем кабинете, убранном богатой мебелью красного дерева с бронзой, с коврами и картинами, я чувствовал себя песчинкой и терял надежду вообще разобраться во всех своих задачах и обязанностях. Зато сам директор департамента Дмитрий Яковлевич Слободчиков, мой начальник, никаких сомнений не имел

106

и смотрел на дело больше с точки зрения своей личной карьеры. Он полагал, что колесо, налаженное графом Игнатьевым, слава Богу, вертится, а потому надо его продолжать вертеть и только не огорчать начальство какими либо нововведениями или, Боже упаси — увеличением бюджета. Я сразу почувствовал коренное расхождение во взглядах. Начал я с усовершенствования канцелярского аппарата и на каждом шагу встречал противодействие Слободчикова. За отсутствием телефонной связи с отделениями, приходилось за каждой справкой и за каждым делом посылать курьера, который на проход по длинным коридорам министерства тратил массу времени. Я завел внутренний телефон, что чрезвычайно облегчало и ускоряло дело. Аппарат был поставлен, конечно, и в кабинете директора департамента, но Слободчиков демонстративно им не пользовался и продолжал гонять курьеров или вызывать начальников отделения к себе, отрывая их от работы, когда можно было обойтись одним телефонным разговором. По мере того как я сближался с Игнатьевым, мне с его разрешения больше и больше удавалось преодолевать препятствия, проводить мелкие реформы и меры по децентрализации.

По ознакомлению с работой я укрепился в убеждении, которое создалось уже в Москве, что сельское хозяйство страны идет само по себе, а министерство тоже само по себе. Не было той органической связи, посредством которой департамент земледелия мог бы содействовать земледелию со всеми его отраслями на местах. Инспектора сельского хозяйства висели в воздухе, дел у них было очевидно не много, если мне, например, годами удавалось совмещать эту должность с обязанностями непременного члена губернской землеустроительной комиссии. департамент земледелия раздавал, согласно смете, около пяти миллионов рублей земствам и сельскохозяйственным обществам. Но делалось это бессистемно, да и что такое пять миллионов на такую огромную страну как Россия, вместе с Сибирью, Туркестаном, Кавказом. Раздача этих средств была привилегия директора департамента, он жаловал тех, кто настойчивее просил, кто умел подкреплять свои ходатайства через влиятельных сановников. Выдавались средства неровно, и никто не интересовался дальнейшей участью ассигнованных денег. После неоднократных бесед на эту тему со Слободчиковым и, в особенности, с графом Игнатьевым было решено созвать съезд земских деятелей и установить с ними более тесную связь. Со всей энергией я занялся подготовкой к съезду: выработкой программы, проведением её через санкцию министра и т. д. Все это осложнялось тем, что Слободчиков не улавливал цели съезда, даже был в слабой оппозиции, в то время как Игнатьев, наоборот, убежденно меня поддерживал. Помню выражение Кривошеина после доклада, на котором удалось получить утверждение программы и состава съезда. «Вы — сказал он, обращаясь к Игнатьеву, — вместе с Шлиппе такую еще мне земщину в министерстве заведете, что не дай Бог». Но нас это не смутило. Съезд получился чрезвычайно интересный и полезный. Составление протоколов я взял на себя, опираясь на помощь начальников отделений (их было семнадцать). Я также разрабатывал основные положения и постановления съезда. Недельный съезд дал возможность установить тесную личную

107

связь с большинством губернских председателей земских управ, и нам удалось разрешить много недоуменных вопросов и договориться об общем способе действий. В частности, были выработаны правила финансирования земских учреждений и сельскохозяйственных обществ; изданные в виде зеленой книжечки, они служили всем земствам как руководство. (Лет 6 тому назад, войны еще не было, я получил из Ревеля от бывшего моего сотрудника по отделу скотоводства Ивана Николаевича Бапста письмо, в котором он сообщал, что эта самая зеленая книжечка легла в основу сельскохозяйственного законодательства в Эстонии. Через несколько дней по почте пришла и сама эта книжечка, с любезной припиской мне как автору. К сожалению, книжку пришлось вернуть, так как это был его единственный экземпляр.)

 

Крестьянин Илларион Степанович Лощенков
(из альбома В. Ф. Джунковского)

Работы съезда, и в частности выработка совместной программы действий дали и тот конкретный результат, что по нашему представлению Государственная дума ассигновала по бюджету на оказание помощи земствам и обществам, вместо пяти миллионов — 35 миллионов рублей. Деятельность департамента могла, таким образом, значительно расшириться.

Как курьез, приведу один, очень характерный для чиновничьей департаментской службы случай. Слободчиков не очень сочувствовал постановлениям съезда, поскольку они до известной степени должны были обуздать его произвольные

108

порывы по раздаче средств. Но теперь ему самому захотелось пожать все лавры за съезд, к которому он имел сравнительно малое отношение. Кроме того, он, вероятно, опасался, что благодаря удачи возрастет мое влияние. Неоднократно я ему представлял проект выработанных положений для утверждения министром, но постоянно у него находились объяснения, почему это преждевременно. Наводить Игнатьева на мысль, что тут пахнет интригой, мне не хотелось. Прошло довольно много еженедельных докладов у министра без того, чтобы ему был представлен этот важнейший и спешный проект. Министру докладывал, всегда по средам, директор департамента в присутствии товарища министра и вице-директора департамента. В один прекрасный день Слободчиков мне необычайно любезно предложил съездить на несколько дней к семье и немного отдохнуть. Я этим с удовольствием воспользовался. По возращении я, после первых бесед с моими сотрудниками понял, что в департаменте ведется какая-то крупная интрига. Мой друг Афанасенко, товарищ по Петровско-Разумовской академии, меня предупредил, что «Сало» (так он называл толстого Слободчикова) в моем отсутствии искал мои записки по делу финансирования для доклада министру. Вдруг ему без меня загорелось об этом докладывать! Не найдя материал, он на память, в общих чертах и в путанном виде сделал доклад по этому вопросу Кривошеину, который признал мысли правильными и велел ему немедленно представить проект положений для утверждения. Игнатьев указал, что Шлиппе скоро должен вернуться и что у него материал уже подработан. Но Слободчиков заявил, что он эту работу поручит одному из даровитейших чиновников особых поручений, Демчинскому¹³⁹, на что министр и согласился. Демчинский был, действительно, очень талантливый писака, который с тем же успехом мог написать проект и за и против. К счастью моему, он тоже не нашел моих, тщательно спрятанных материалов. Когда я вернулся, Демчинский обратился ко мне с просьбой выдать ему материалы, чтобы он мог, по распоряжению министра, составить записку. Это меня взорвало. Я ему ничего не дал, а пошел в соседний кабинет к Слободчикову и устроил ему форменную сцену. Мой начальник краснел и пыхтел, но продолжал настаивать на передаче работы Демчинскому, на том основании, что об этом уже известно министру, что поэтому будет оскорбительно для Демчинского лишиться этой работы и т. д. Только, когда я пригрозил развернуть всю картину этой интриги, он сдался. К ближайшему докладу, окончательно мною отредактированные положения были представлены министру и получили утверждение.

Осенью мне поручили объездить целый ряд губерний для исследования результатов агрономической помощи на хуторах. Первый этап был Нижний Новгород, дальше надо было захватить хутора вниз по Волге до Саратова, затем объездить Екатеринославскую и Таврическую губернии. Осмотр меня еще раз убедил, что не только под Москвой, но и по всему Поволжью и на черноземе благодатного юга землеустройство дало замечательные результаты. Жаль, что и все собранные тогда материалы тоже погибли. На обратном пути мы с моим секретарем

109

заехали в Асканию Нову. Фридриха Фальц-Фейна мы, к сожалению, не застали, но воспользовались широким гостеприимством его дома и на его автомобиле продолжили путь в порт Скадовск, где провели несколько дней.

В Орловской губернии, по вопросу агрономической помощи разыгрались серьезные недоразумения между земством и землеустроительными организациями. Губернатор Андреевский не сумел урегулировать спор, который грозил, во вред делу, разразиться в крупный скандал. Слободчиков, не предупредив меня, доложил министру о желательности меня туда командировать, может быть в надежде, что я на этом кляузном деле сломаю себе шею. Командировку пришлось принять.

Председателем губернской земской управы был Сергей Николаевич Маслов, с которым я был дружен еще с японской кампании по совместной красно-крестной работе в Харбине. Непременным членом губернской землеустроительной комиссии был Лаврентий Иванович Пущин, с которым я по общей работе над Указом 9-го ноября тоже имел случай ближе сойтись. Инспектором сельского хозяйства был некто Тейтель, очень хороший и талантливый человек, крещеный еврей, отличавшийся особой дипломатической гибкостью. Это были хорошие предпосылки, но, тем не менее, задача оказалась более сложной, чем казалось на первый взгляд. С неделю пришлось поработать в ежедневных заседаниях. Так как старые дрязги было трудно сгладить, я предложил поставить вопрос на совершенно новую платформу, исходя из вопроса: какими же в принципе должны быть, в интересах дела, взаимодействия этих двух учреждений. В результате объективного разбора этого вопроса мы пришли к приемлемому соглашению, которое было одобрено и губернатором, и земством. Протоколы были подписаны губернатором (Андреевским), Масловым, Пущиным, Тейтелем и мною. Разъехались мы друзьями, с сознанием, что общими усилиями сделали хорошее дело. Когда я, вернувшись в Петербург, доложил о результатах Слободчикову, то у меня создалось впечатление, что он этим успехом не очень доволен. Зато высшее начальство не только одобрило соглашение, но велело его размножить и по всем землеустроительным комиссиям и губернским и уездным земским управам разослать в качестве руководства. (Если мне удастся дописать мои воспоминания до момента моего бегства из России в 1919 году, то читатель увидит, что по случайному стечению обстоятельств этот Орловский протокол с моей подписью сыграл в моей судьбе немалую роль.).

В первое время моего пребывания в Петербурге я жил по приглашению Скадовских в свободной верхней части большого особняка на Каменоостровском проспекте, который они сняли, когда Сергей Балтазарович, по избрании в члены Государственного совета должен был переселиться в столицу. К осени приехал мой отец, и мы с ним сняли на Вознесенском проспекте близ Государственного Совета общую квартиру, которую сами обмеблировали. Жена во все время моей службы в министерстве оставалась в Москве, а летом в Быкасове, в Петербург же изредка приезжала меня навестить. Разлука с ней меня, конечно, томила, но Лиля,

110

может быть, в силу какого-то подсознательного предчувствия, ни в коем случае не хотела переселяться.

В работу я стал втягиваться и ее полюбил, но отсутствие свободы передвижения, которую я особенно ценил на прежней службе, мне было тяжело. Летом было мало воздуха, а зимой мало света. Иногда я ездил на парусной лодке яхт-клуба с моим товарищем и сослуживцем Владимиром Николаевичем Штейном, иногда охотился в министерском имении под Петербургом на зайцев и фазанов. Весьма полезной стороной моего пребывания в Главном управлении земледелия было то, что я изучил всю министерскую кухню, стал смотреть на петербургских чиновников уже не снизу вверх, а наоборот, сверху вниз; что мог познакомиться со многими государственными деятелями, членами Государственной думы и Совета. В Думе приходилось часто бывать при проведении бюджета. Симпатия, которой граф Игнатьев пользовался в думской среде, переносилась и на его ведомство и его представителей. Поэтому и я вспоминаю мою работу в думских комиссиях с удовлетворением. Впрочем, раз у меня случился скандал, который грозил развернуться в серьезные польско-русские недоразумения.

Мне каждый вечер приносили груды бумаг на подпись, и трафаретные бумаги, касавшиеся известных мне разрешенных ассигнований, подписывал я, не прочитывая до конца. Как-то один начальник отделения, насколько я помню, Страховский, к ассигновке на имя некоего сельскохозяйственного общества в царстве Польском прибавил по собственному усмотрению, что ассигнованные деньги могут быть использованы только русской частью населения. Я это добавление проглядел. Председатель Польского коло¹⁴⁰ в Государственной думе Грабский поднял бурю и грозил Игнатьеву сделать запрос в Госдуме. Поздно вечером граф вызвал меня по телефону и сообщил о случившемся. Мне, в свою очередь, пришлось вызвать начальника отделения с копиями бумаг и убедиться, что я ту самую действительно подписал. На другой день я поехал объясняться к Грабскому и с трудом наладил отношения. Пришлось сделать доклад и Кривошеину, который меня крепко пожурил. Оригинально, что с этого времени у меня с Грабским установились хорошие отношения. Он приезжал в Москву и был моим гостем. После восстановления Польши он занял пост министра-председателя¹⁴¹.

Вспоминаю случай, когда мне пришлось видеть Распутина в оригинальной обстановке. В Высочайшем присутствии шло молебствие в храме, построенном по случаю убиения Царя-освободителя¹⁴². Я вошел, когда храм уже был полон, оказался возле группы членов Государственной думы, в их числе председатель Думы Родзянко¹⁴³. Я с ним поздоровался, а он обратил мое внимание на стоявшего неподалеку Распутина¹⁴⁴. Он был в крестьянской черной поддевке. Я приблизился к нему, он стоял в первом ряду сельских старшин. Подошел земский начальник, который устанавливал крестьян, и спросил Распутина, где у него знак старшины. Тот ответил, что у него знака нет, он не старшина, а сам Распутин. Тогда земский начальник повелительным голосом заявил: «Отойди отсюда! Тебе тут не место!» Распутин с невероятно злобным, дьявольским выражением

111

лица согнулся и, что-то мыча, отошел на другое место. Сцена эта происходила от меня в трех шагах, но и Родзянко это видел и слышал. Когда я опять проходил около него, он мне довольно громко сказал: «Ну, этому земскому начальнику не посчастливится!»

Пока я находился в Петербурге, в Москве скоропостижно скончался еще бодрый и работоспособный председатель Московской губернской земской управы Николай Федорович Рихтер. Вскоре после его смерти приехал в Петербург его заместитель Александр Евграфович Грузинов, и мы с ним, Джунковским, назначенным тогда товарищем министра внутренних дел, и Самариным, избранным членом Государственного Совета, обедали вместе у Кюба. Беседа коснулась возможного заместителя Рихтера, и у нас не было сомнений, что на предстоявших в следующем 1913 году выборах будет избран именно Грузинов. Он, очевидно, тоже хотел прощупать почву, каково к нему будет отношение Министерства внутренних дел в случае его избрания, а может быть, хотел осведомиться, не претендую ли я на этот пост. Он мог уехать успокоенным.

В январе 1913-го в Москве шло губернское земское собрание. Отвлеченный срочными работами по бюджету, я в первое время не мог туда вырваться и собирался поехать к концу сессии и моменту выборов. Но неожиданно ко мне приехала из Москвы депутация в составе графа Павла Сергеевича Шереметева, председателя правой группы земства, губернского гласного Патрикеева, владельца одноименного трактира в Охотном ряду, и Федора Алексеевича Уварова, члена Государственного Совета по избранию от земств Московской губернии. Они привезли мне от правой группы земского собрания предложение выставить свою кандидатуру на пост председателя Московской губернской земской управы. Для меня это предложение явилось, после беседы с Грузиновым, большой неожиданностью, хотя я не скрою, что иногда мне приходила мысль вернуться в Москву и именно на этот пост. Сначала я отклонил предложение; очень уж неприятным казалось опять ломать свою службу, к которой стал привыкать. Но на меня крепко насели, и я решил доложить Кривошеину и испросить его совета. Кривошеин мне сперва открыл, что назначит меня в ближайшее время директором департамента, и намекнул на возможность поста товарища министра, когда гр. Игнатьев будет назначен министром народного просвещения. Я за год успел полюбить работу, а может быть и заразился карьеризмом; начертанная Кривошеиным перспектива мне понравилась. Я поблагодарил его за доверие и добрый совет, но попросил разрешения съездить в Москву, чтобы ориентироваться в общем настроении и поговорить с семьей. В Москве я встретил единодушное настроение в мою пользу. По каким-то соображениям Грузинова выбирать не захотели, а других кандидатов не было. Пришлось мне принять участие в нескольких частных совещаниях, на коих мои друзья усиленно интересовались моими взглядами по ряду политических и земско-деловых вопросов. Напоследок, в доме губернского предводителя дворянства П. А. Базилевского состоялся многолюдный обед, на котором он меня просил сделать официально декларацию моих взглядов. После краткого общего

112

доклада пришлось отвечать на ряд вопросов. Экзамен был серьезный, но, очевидно, мне удалось удовлетворить слушателей, так как городской голова, Николай Иванович Гучков¹⁴⁵ после прений сказал доброе заключительное слово, в котором указал на меня как на их кандидата в председатели и выразил уверенность в успехе на выборах.

Вернувшись в Петербург, я доложил обо всем министру. Кривошеин внимательно меня выслушал и сказал: «Мое предложение остается в силе, но так как Вас, очевидно, очень хотят, то от судьбы не уйти. Я несколько изменил свое мнение и думаю, что лично для Вас переход в Московское земство будет хорошим шагом. Даю Вам свое благословение, но лишь в том случае, если за вами будет значительное большинство, ну, как Царя Михаила Федоровича на царство московское просили. Если же увидите, что большинство слабое, то откажитесь и возвращайтесь». Нечего говорить, что мои родители и, в особенности, жена были рады такому обороту судьбы.

Недели через две я был избран значительным большинством и утвержден в должности. Департамент земледелия устроил мне проводы, на которых товарищ министра гр. Игнатьев сказал тронувшую меня речь с высокой оценкой моей деятельности и выразил сожаление по случаю моего ухода. В конце он предложил закрепить наши дружеские отношения переходом на «ты». Эта дружба сохранилась на все время нашего пребывания в России, когда он стал министром народного просвещения, и мы с ним встретились на поприще народного образования. Сохранил он мне дружбу и за границей, о чем еще будет случай рассказать. Слободчиков с того момента, как стали говорить о моем переходе в земство, стал ко мне ласков и предупредителен, так что я ему простил все его ошибки и даже сохранил о нем добрую память. В особенности вспоминаю с чувством благодарности моих сотрудников по департаменту, большинство которых были прекрасные работники. Оставалось сделать несколько прощальных визитов, собрать свои манатки и уехать из Петербурга, так же налегке, как год тому назад я туда приехал.

ГЛАВА VIII
Московское губернское земство

Хочу начать эту главу кратким обзором того, чем вообще было ЗЕМСТВО как общественное учреждение. В таком качестве оно просуществовало всего 53 года до того, как было упразднено сразу же после большевистской революции. За этот сравнительно короткий срок земство внесло значительнейший вклад в развитие всей хозяйственной и социальной жизни страны.

Идея земства была не чужда русскому народу и в прежние века. Бывали Земские соборы, Земское вече как органы законосовещательного и даже законодательного характера. Со словом земство было связано понятие о земле, это было представительство земли, служба родной земле, а в совокупности — служба родине,

113

государству. С Петровских времен эти ранние формы земства перестали существовать.

После отмены крепостного права в 1861 году прежний приказный строй Екатерининских времен оказался полнейшим пережитком. Как естественное следствие этой реформы, должен был преобразоваться весь бюрократический аппарат по обслуживанию местных «польз и нужд». В этот процесс обязательно необходимо было вовлечь и освобожденное от крепостной зависимости крестьянство. Реформа в этой части привела к созданию местного самоуправления — ЗЕМСТВА, которому были вверены сферы народного образования, медицины, путей сообщения, сельского хозяйства, ветеринарии, страхования, благотворительности и др.

6-го января 1864 года Высочайшим указом Александра Второго были созданы губернские и уездные земские учреждения. Землевладельцы, крестьяне и горожане по земельному и городскому имущественному цензу принимали участие в выборах гласных в земские собрания. В этих собраниях коллективно обсуждались и решались вопросы местных польз и нужд. Исполнительными органами были губернские и уездные земские управы в составе председателя и нескольких членов управ, которые выбирались из гласных на три года. Земство имело право самообложения Облагались земли, городские дома, фабрики, заводы и торговые помещения. Промышленные и торговые предприятия облагались не по размеру производства или по доходности, а исключительно по стоимости их недвижимости. Законом были установлены определенные лимиты, превышать которые было возможно лишь с особого разрешения власти.

Земство переняло от приказных учреждений лишь зачатки организационных предпосылок для выполнения выше указанных задач. За полвека оно мощно их развило. Особенно в сфере образования. Тут пришлось начинать практически от нуля, а под конец были близки к введению всеобщего обучения — не повсюду еще, но во многих губерниях, в Московской в том числе.

Много было сделано в области гигиены и медицины. Дорожная сеть, т. е. строительство шоссированных дорог, увеличилась в колоссальном размере. Значительно повысился уровень хозяйственного быта и благосостояния крестьянского населения. В течение двух поколений подневольное, а потому и отсталое крестьянство оказалось подготовленным для сознательного, деятельного соучастия в строительстве местной жизни на новых началах¹⁴⁶.

Законодательство о земских учреждениях дало земству свободу самоопределения и отграничило его от местного правительственного аппарата¹⁴⁷. На деле же оно все-таки подчинялось бюрократической власти.

В силу этого неизбежно возникали разногласия, которые порой обострялись до крупных конфликтов. Но земство приобретало все большее и большее значение и влияние. К нему потянулись передовые люди, перед которыми открывалось не только широкое поле деятельности, но и возможность публично высказываться, ибо собрания земства были открыты и гласны. Постепенно стали определяться

114

два полюса: правительственный — ретроградный и земский — прогрессивный. Оппозиционность земства многими порицалась, но зря, потому что здоровая оппозиция при добросовестном стремлении к общей цели может быть только полезной. Лишь когда оппозиция с пути эволюционного сворачивает на путь революционный, она оказывается опасной, как опыт впоследствии и показал. Из опасений таких перескоков правительство с осторожностью относилось к стремлению земства объединяться в центральную организацию для совместных обсуждений и разработки общеземских вопросов. Все же по некоторым отраслям такое сближение оказалось неизбежным, например, по созданию Перестраховочного союза земств, при совместной закупке сельскохозяйственных машин и орудий, кровельного железа и семян. Первый опыт создания общеземского объединения удался во время Японской кампании в 1904 году в связи с организацией помощи раненым и больным воинам. Это объединение возглавил бывший председатель Тульской губернской земской управы князь Георгий Евгеньевич Львов¹⁴⁸. В состав правления входил и председатель Московской губернской земской управы Дмитрий Николаевич Шипов.

Во время революции 1905 года в ряде земств, причем не только в среде их служащих (так называемого третьего элемента), но самих земских деятелей по избранию выявились определенные симпатии к революционным течениям. Земская среда определенно раскололась на про- и антиреволюционные группы. Но опыт первой революции многим открыл глаза, и все больше становилось правонастроенных. На выборах в начале 1906 года по всей России было заметно значительное поправение, и соответственно с этим произошла смена революционно настроенных земцев людьми более умеренных политических взглядов.

Ушли со сцены земства и Е. Г. Львов, и Д. Н. Шипов. Но первый решил не выпускать из рук бразды правления по общеземскому объединению, несмотря на то, что оно, потеряв поддержку избирательного состава, как бы повисло в воздухе. Земские учреждения перестали с этим объединением считаться, как с реальной величиной, а Львов медлил с расчетами с правительством по военным расходам и держал некоторую сбереженную сумму денег в руках, что давало объединению возможность еще полулегально тянуть свое существование и даже, устраивая общественные столовые в пострадавших от недорода местностях, выступать в роли помощника населения.

Потребность в обмене мнениями по общеземским вопросам все возрастала, тем более, что после манифеста 20 февраля 1906 года земство получило право избирать своих представителей в Государственный Совет, преобразованный в верхнюю палату первого русского парламента, и таким образом было втянуто в управление государством. Н. Ф. Рихтер, избранный в 1906 году на пост председателя Московской губернской земской управы, следуя неофициальному примеру своего предшественника Д. Н. Шипова, испросил разрешение правительства на периодический созыв съездов председателей губернских земских управ. Постепенно из этого образовалось постоянное бюро съездов, в котором место

115

председателя неизменно занимал председатель Московской губернской земской управы. Период с 1905 года до Великой войны отличался в России невероятным подъемом. Именно в это время особенно сильно развилась и деятельность земства, которое, не отвлекаясь политическими вопросами, всю энергию вкладывало в основные свои задачи.

Таково было в общих чертах положение, когда я вступил в исполнение обязанностей председателя Московской губернской земской управы. На этом посту у меня было всего четыре предшественника: Наумов, Д. Н. Шипов, Ф. А. Головин, вскоре ставший председателем Государственной думы, и Николай Федорович Рихтер. Все они были выдающимися личностями, сыгравшими крупную общественную и государственную роль в России. Это обязывало меня не опускать знамени Московского губернского земства с той высоты, на которую они его подняли. Наумов (с ним в 1864 году начал свою земскую службу мой отец) был исключительный организатор, но сравнительно слабый хозяин. Он жил только земством и скончался на своем посту. Более одаренный и многосторонний Д. Н. Шипов много лет с честью и достоинством направлял земский корабль и сделал, пожалуй, больше всех, что касается развития и расширения земского дела. Он был монархист, имел придворное звание камергера Высочайшего Двора, но по отношению к правительству Его Величества стоял постоянно в оппозиции. Какое-то неудачное столкновение привело к тому, что он после пятого или шестого избрания не удостоился утверждения и был заменен Головиным. Когда граф Витте, возглавив правительство, подбирал себе кабинет министров, то он в первую очередь предложил Шипову принять министерский пост, но Дмитрий Николаевич отказался. Он ушел в частную жизнь, написал воспоминания о земской деятельности, — ценнейший материал для будущих историков¹⁴⁹. Рихтер был человек исключительной воли и трудоспособности. Он, как и Наумов, посвящал все свое время исключительно земской работе. Я с ним познакомился в 1905 году, он, если читатель припомнит, меня звал к себе в сотрудники и затем на выборах демонстративно подавал записку на мое имя. У него я много чему насмотрелся, когда в качестве губернского гласного участвовал в работах земских комиссий.

Пресса встретила мое избрание в общих чертах благосклонно, за исключением более левых газет, которые, меня еще не критикуя, подчеркивали мое камер-юнкерство. В первые дни я не мог оберечься от многочисленных корреспондентов, требовавших интервью. Во избежание каких-либо недоразумений я попросил составить список их интересующих вопросов и обещал им дать по ним свои объяснения перед всей коллегией прессы. Это состоялось, и весьма было интересно потом прочитать, как, в зависимости от направления газеты, некоторые вопросы выдвигались, другие умалчивались, а некоторые мои ответы получали разные толкования. В течение всей моей последующей земской службы я ежедневно четверть часа с небольшим посвящал приему всех корреспондентов сразу. Так

116

было заведено, и установившаяся таким образом связь с печатным словом себя оправдала.

В члены управы был избран весь бывший при Н. Ф. Рихтере состав: Александр Евграфович Грузинов — как заместитель председателя и заведующий путями сообщения; Михаил Александрович Нарожницкий по медицинской части и народному образованию; сельскохозяйственным отделом заведовал Владимир Александрович Выборни, мой товарищ по университету и Сельскохозяйственному институту, страховым делом Михаил Михайлович Людоговский, а Сергей Константинович Родионов, не очень толковый, но человек с весьма доброй душой, ведал благотворительным отделом и являлся представителем управы на всех молебнах и панихидах, которые требовали обязательного присутствия, но на которые у остальных, более занятых, обычно не хватало времени. Потом был доизбран еще член управы, который, однако, вскоре был призван на войну; помню только, что он пришел из Серпуховского уезда. Все мои сотрудники прошли серьезную и суровую школу у Н. Ф. Рихтера, что для меня было очень успокоительно, так как они были в курсе всех дел, а принципиальных разногласий у нас не было никаких.

Губернатором на смену Джунковскому был назначен незадолго до моего избрания граф Николай Леонидович Муравьев¹⁵⁰. О нем еще будет сказано.

Так называемый третий элемент был представлен чрезвычайно работоспособными и преданными делу людьми, которые, правда, по своим политическим убеждениям большей частью расходились с управой. Особенно ярким представителем левого течения был заведующий статистическим отделом, который после Февральской революции 1917 года был назначен товарищем министра земледелия при Чернове. Прекрасный был главный врач и заведующий народным образованием. Опытным делом заведовал мой однокашник по Сельскохозяйственному институту Александр Павлович Левицкий¹⁵¹, сын профессора того же института и помещика Тульской губернии. Должность губернского агронома была вакантна. Бывший губернский агроном, матерый революционер, был еще до моего избрания уволен губернатором, из-за чего место находилось под бойкотом. В общем, я вернулся в хорошо мне знакомую служебную общественную среду и атмосферу.

Здание губернской земской управы было выстроено Д. Н. Шиповым в девяностых годах 19-го столетия на Садовой, близ Тверской-Ямской. Там помещались все отделы со сравнительно большим составом служащих. Но хотя там был прекрасный зал, заседания губернских земских собраний традиционно происходили в Доме Московского дворянства в зале, рядом с Колонным, украшенном портретами губернских предводителей дворянства. Кабинет председателя находился во втором этаже, рядом с залом заседаний, где стоял мраморный бюст Царя-освободителя Александра II. Кабинет был обширный, с большим письменным столом на невысоком возвышении и длинным столом напротив, за которым проходили ежедневные заседания управы. Мягкая кожаная мебель по стенам, на стенах — портреты царствующего Государя и бывших председателей губернской

117

земской управы. Из кабинета выходило много дверей: одна в канцелярию, другая на лестницу, две двери в зал и одна в дежурную комнату, где помещались курьеры. Этот кабинет мне был хорошо знаком по многократным посещениям моих предшественников и по совещаниям, в которых я принимал участие. Здесь уже два десятка лет вынашивались планы земских начинаний, подготавливались земские съезды, отсюда шли обращения к правительству и к Царю. Стены этого кабинета хранили тайну произносившихся там речей, иногда, вероятно, резко бичующих действия правительства, но всегда полных любви к родине и заботы о русском народе. Это была отличительная черта земских деятелей, что они не думали о себе или своем, чаще всего дворянском сословии, но направляли все средства и силы на пользу народа, и в первую очередь крестьянства. Трудноописуемое чувство меня охватило, когда я, впервые заняв в этом историческом кабинете кресло председателя, принял на себя всю ответственность, связанную с этой службой.

 

Федор Владимирович Шлиппе. Начало 1910-х гг.

Менее всего мне пришлось заниматься медициной. Она находилась в надежных, опытных руках и нормально развивалась, а меня лично меньше интересовала. Впрочем, существовал один спорный вопрос — яблоко раздора между губернским и уездными земствами. Он касался передачи губернских больниц, расположенных в уездах, в ведение уездных земств. Этот вопрос поднимался в каждой избирательной кампании. В особенности в боевой 1906 год Рихтер сумел

118

привлечь много голосов на свою сторону обещанием передать больницы уездам. Однако, по избрании и не думал их передавать и откровенно сознавался, что это был лишь способ пропаганды…

Не требовало моего вмешательства и страховое дело. Особой сложностью оно само по себе не отличалось. Закон предусматривал обязательное страхование для крестьянских дворов, минимально в 150 рублей за дом со службами, а свыше этого крестьяне, на столь же выгодных условиях, могли страховаться и добровольно. Принимались и частновладельческие страхования. Перестраховочный союз объединял все земства страны. Бюро его помещалось у нас, а председателем союза был большой знаток страхового дела, член Харьковской губернской земской управы барон Будберг¹⁵². Страховое дело давало большие прибыли, часть которых расходовалась на противопожарные мероприятия. Из этого же источника черпались средства для покупки кровельного железа, заменявшего соломенные крыши.

В моем сознании, на первом месте стояли вопросы народного образования и сельского хозяйства. Почти одновременно с моим избранием, граф П. Н. Игнатьев был назначен министром народного просвещения. Личные с ним дружеские отношения очень облегчали сношения с министерством по вопросам просвещения. Намеченные графом коренные реформы, о которых еще в Петербурге мы неоднократно беседовали, должны были привести к широкому количественному и качественному развитию грамотности и культуры сельского населения. Намечалось создание казенных учительских семинарий для подготовки более квалифицированного учительского персонала. Трехклассная школа должна была развиться в 6-классную, которая, в свою очередь, являлась первой ступенью для перехода в средние учебные заведения, откуда открывался путь в университеты и другие высшие школы. Через 10 лет, т. е. примерно в середине 20-х годов в России существовало бы уже обязательное всеобщее обучение, и еще через несколько лет наиболее способные выпускники сельских школ уже кончали бы высшие. Сравнительно слабые бюджеты земств во многих губерниях не позволяли земству полностью принять на свои плечи осуществление этих реформ, поэтому в планах предусматривались крупные дополнительные кредиты из государственного казначейства, в том числе и для стипендий неимущего населения. До графа Игнатьева, Министерство народного просвещения ведало почти исключительно высшими и средними школами, начальное же образование в деревнях проводилось силами и средствами земства, и в незначительной степени церковными приходами, при содействии Святейшего Синода. В губерниях подвизались представители Министерства просвещения в лице директоров и поуездных инспекторов по народному образованию, но их роль сводилась больше к надзору и мало служила делу.

В Московском земстве, часть представителей третьего элемента, но и некоторые крайние гласные придерживались мнения, что цели правительства не идентичны целям земства, а потому от казны пособий для развития народного образования принимать не следует, дабы не попасть в зависимость от государства.

119

Действительно, правительство, вероятно, не допускало бы, чтобы школа служила для распространения антирелигиозных и революционных взглядов, что в некоторых земствах и наблюдалось. К счастью, крайнее мнение относительно государственных дотаций у нас не стало доминировать. Правительство и земство должны были преследовать единую цель — благо народа, т. е. развитие его духовной, бытовой и хозяйственной культуры, при одновременном достижении возможной социальной справедливости и укреплении государственной мощи. Если между правительством и земством и происходили разногласия, то не в общем признании этих целей, а лишь в выборе методов их достижения. Я всегда твердо верил в необходимость сближения государственных и общественных органов и по мере сил этому содействовал.

То, что мне по традиции досталось председательство на постоянном бюро съездов председателей губернских земских управ, открывало в этом отношении большие возможности. Общественный голос из первопрестольной, из Москвы, звучал громким набатом и привлекал к себе внимание законодательных учреждений, правительства и Высочайшего Двора. Какие именно принимались меры для сближения правительства и земства, и что оказалось по тогдашней обстановке возможным и достигнутым, будет ясно из дальнейшего повествования. Но сперва еще о другом.

Нужно было создать полное взаимодействие по агрономической помощи с землеустроительными комиссиями. Казалось бы, что Орловское соглашение давало для этого хороший трафарет. На деле же и это оказалось непросто уже потому, что должность губернского земского агронома находилась, как уже было упомянуто, под бойкотом. Найти человека, который пошел бы на эту должность, понимая, что уездные агрономы не станут ему руки подавать, было невозможно. Некоторые мои попытки не увенчались успехом, и пришлось вопрос отложить, пока третий элемент не образумится и не снимет бойкота. Смерть уволенного агронома несколько разрядила атмосферу. Коллегией уездных агрономов был предложен некто Минин, окончивший высшую Сельскохозяйственную школу. Он произвел на нас хорошее впечатление, и мы его приняли. Лишь позднее мы узнали, что он еврей с некоторым политическим прошлым. Вел он себя отлично и не давал нам повода сожалеть о его назначении. Работа с землеустройством наладилась также и потому, что по мере развития единоличного хозяйства спрос на агрономическую помощь так возрос, что агрономам некогда было спорить о правах и прерогативах, ибо они еле успевали удовлетворять требования населения. Одновременно продолжались на общинных землях хорошо налаженные опыты по улучшению методов обработки, использования искусственных удобрений, культивирования семян и т. д.

В широком масштабе опыты проводились, главным образом, с искусственными удобрениями, которые в России только начинали входить в моду. Сотни опытных участков при различных почвенных условиях были разбросаны по уездам и подвергались тщательному подсчету урожайности. Из анализа собранных

120

материалов делались выводы для практического применения. Расскажу об одной, равно досадной и оригинальной ошибке, сделанной специалистами. На совещании агрономов были доложены результаты опытов по искусственному удобрению. К большому моему удивлению, удобрения, как правило, вовсе не давали увеличения урожая, либо такое минимальное, что по денежному подсчету оказывались нерентабельными. Это противоречило практике в более широком масштабе в имениях, где выгодность применения искусственных удобрений была уже годами доказана. Привлекли мы профессора Вильямса, как крупного специалиста по почвоведению, он объехал опытные делянки и вынес заключение, что искусственные удобрения не дали эффекта потому, что обработка почвы была сделана по-деревенски плохо. Дальнейшие опыты с более тщательной обработкой почвы дали совсем иные результаты. А ведь авторитетная коллегия агрономов чуть было не вынесла смертный приговор искусственному удобрению на крестьянских землях!

Александр Евграфович Грузинов (он сыграет политическую роль после Февральской революции 1917 года¹⁵³) вел свое дорожное дело первоклассно. Он был чрезвычайно подвижен, постоянно в разъездах по шоссейным дорогам, наблюдал и направлял работы дорожных инженеров. Сеть казенных и земских шоссейных дорог все расширялась. Одна американская фирма предложила Московскому губернскому земству целую коллекцию специальных машин для постройки дорог. Это были тракторы с разными назначениями — для рытья канав, удаления пней, распределения и утрамбовки земли, дробления камней и т. п. В совокупности машины стоили около 150 000 рублей. Не имея кредита, утвержденного земским собранием, мы предложили фирме предоставить нам машины на пробу в продолжение одного летнего сезона и, если они куплены не будут, заплатить за произведенную работу по тарифу ручного труда. Фирма согласилась и приступила к работе. Дело шло чрезвычайно быстро и давало прекрасное шоссейное полотно. Сведения об этой новинке проникли в газеты. Для осмотра заокеанских машин приезжало много лиц, в том числе бывший министр земледелия Ермолов, член Государственной думы Грабский и другие. Когда была окончена работа сезона, инженеры сделали подсчет, во сколько обошлась сажень дорог, и обнаружилось, что много дороже, чем при ручном труде. На совещании инженеров большинство высказалось за отказ от покупки. Управе же казалось, что была допущена ошибка при подсчете, а потому с решением вопроса решили обождать и поручили еще раз произвести проверку. По моим соображениям, стоило бы приобрести машины уже потому, что они могли выручать в случае недохвата рабочих, а в страдную пору это часто бывало, а также, чтобы не быть в полной зависимости от подрядчиков в деле установления цен, которые имели тенденцию медленно, но упорно расти. Когда было закончено заседание и инженеры вышли из кабинета, мне доложили, что главный наш подрядчик просит его принять. Входит крепкий мужичок-самородок и делает мне следующее предложение: узнав, что инженеры советуют отклонить покупку машин, он просит открыть ему в счет будущих работ кредит на 100 тыс. рублей, чтобы он мог купить для себя эти машины, и согласен ими

121

производить для земства работы на 10% дешевле, чем ручным способом. Это предложение простого, почти безграмотного, но очень делового и коммерчески смышленого человека меня окончательно убедило, что машины необходимо приобрести. Но требовалось еще преодолеть главное препятствие — земское собрание: его нужно было убедить сделать крупную затрату, несмотря на доказанную коллегией инженеров невыгодность или, во всяком случае, преждевременность такого приобретения. Дело это происходило осенью 1914 года. Все мои сомнения были рассеяны запросом военного ведомства, пожелавшего эти машины иметь для копания окопов и достройки дорог. Экстренное земское собрание, которому весь вопрос в целом был доложен, вынесло постановление приобрести машины и пожертвовать их для военных нужд армии.

С какими препятствиями при проведении новых дел приходилось считаться, показывает и следующий случай, тоже по части дорожного отдела. Существовавшее в Петербурге, немецкое электрическое предприятие под названием «Общество 1886 года»¹⁵⁴, через своих представителей Ульмана и Кржижановского¹⁵⁵ обратилось к губернскому земству с таким предложением: оно приобрело в Богородском уезде большие торфяные болота и строило на них центральную электрическую станцию, которая должна была обслуживать московскую и подмосковную промышленность. Общество предполагало строить мачты с проводами высокого напряжения по обочинам земских шоссе и испрашивало на это разрешение управы. За предоставление такого права оно предлагало бесплатно освещать все те шоссейные дороги, по которым намечался провод, давать бесплатно освещение для школ и больниц, расположенных на расстоянии не свыше пяти верст от главного провода и снабжать по льготному тарифу местную крестьянскую кустарную промышленность. Вся управа, а в особенности Грузинов, были очень рады такому предложению и, выторговав еще право участия земства через своего представителя в правлении Общества, решили внести этот вопрос на утверждение земского собрания. Еще до собрания печать подхватила этот проект и стала его всячески дебатировать, в том числе и высказывать отрицательное к нему отношение. На собрании стали выдвигать такие против всего этого предложения аргументы, что его пришлось снять с повестки и вернуть в управу для тщательной переработки. На следующем собрании управа опять успеха не имела. Возражали главным образом представители города Москвы. Потом выяснилось почему: город не хотел, чтобы земство могло использовать часть тока для надобности земства и сельского населения. Прошло несколько недель, и вдруг мне докладывают, что «Общество 1886 года» скупило у владельцев и крестьян право на проведение кабеля и в одном месте без спроса его перекинуло через земское шоссе. Инженер, в ведении которого находился этот участок шоссе, был заподозрен в соучастии и уволен. К сожалению, только этим земство, до поры до времени, смогло проявить свой протест против самовольного действия общества. Так дело и осталось до вой­ны, когда Общество, как немецкая собственность было конфисковано; с какого-то бока земство при этом участвовало. (С директором Общества, Э. Р. Ульманом,

122

мне пришлось в эмиграции встретиться и даже иметь с ним дело в Берлине. А его компаньон Кржижановский стал видным советским деятелем).

Вскоре после того, как я приступил к исполнению моих новых обязанностей, состоялся, намеченный еще до меня Съезд председателей губернских земских управ. Одним из вопросов было предстоявшее в том году празднование 300-летия Царствовавшего дома Романовых. По плану, всем земствам предполагалось съехаться в Москве для совместного принесения поздравления. На ходатайство о разрешении от министра внутренних дел долго не было ответа. За это время было заказано у Хлебникова прекрасное серебряное блюдо с изображением въезда Царя Михаила Федоровича в 1613 году в Кремль, работы Самокиш-Судковской¹⁵⁶. Блюдо было украшено гербами земств и сибирскими драгоценными камнями. Оно оказалось готово к сроку, а разрешение от министра не последовало. Так как Государь имел в виду посетить несколько губерний, в том числе Ярославль и Киев, было предложено в этих городах собираться группами из соседних губерний. В Москве сговорились собраться представителям около 10 губерний. От идеи поднесения серебряного блюда пришлось отказаться. Торжество состоялось летом 1913. Со времени коронации Николая II (1896) Москва не видала подобного по красоте празднования. Были Высочайшие приемы в Кремлевском дворце, трапеза в присутствии Царя для нескольких тысяч приглашенных в Кремле, гала-представление в Большом московском театре, иллюминация города и пр. Вместе с семьей Император посетил Свято-Троицкую Сергиеву лавру. Настроение населения было восторженное и радостное, торжество производило впечатление всенародного праздника. Государь посетил целый ряд московских учреждений, внимательно осмотрел также земский кустарный музей в Леонтьевском переулке¹⁵⁷. Здесь Царю и Царице с их дочерьми был предложен от земства чай. Государь в первый раз провел некоторое время непринужденно в нашей земской среде, оживленно с нами разговаривал. Под впечатлением этой уютной встречи у нас возникла мысль об изготовлении для наследника-цесаревича подарка кустарного производства, о котором будет сказано ниже.

Официальный прием отдельных депутаций, в том числе и от земства, состоялся, точно не помню, где-то в середине торжеств. Прибыли представители соседних земств. Прием нашей депутации в несколько десятков лиц происходил в одном из малых залов Кремлевского дворца. Приветственную речь было поручено произнести мне, как председателю Московской губернской земской управы. Она была заранее составлена и одобрена. Мой друг Истомин, отличавшийся красотой слога, внес в эту речь несколько поэтических фраз. Помню только вступление: «Здесь, в стенах священного Кремля, где покоится прах Ваших царственных предков…». Действительно, Кремль для народов России представлял какой-то священный центр великой родины, какой-то Олимп, где восседал «Белый Царь». Благоговейно снимали шапку, проходя через Спасские ворота. В пределах кремлевских стен, кроме Царского дворца и окружавших его храмов, было только одно учреждение — храм правосудия: судебная палата и окружной

123

суд. Там же находился ныне снесенный Чудов монастырь, где монах Пимен писал свое «последнее сказанье». Все остальное, вся городская суета, торговая и промышленная жизнь, все места, где чинилась расправа: все это находилось за пределами Кремля…

Никаких политических вопросов речь, конечно, не касалась, это было только приветствие и желание дальнейшего благоденствия царскому роду на счастье родины.

Осенью 1913 года в Киеве состоялась сельскохозяйственная выставка Юга России. Председатель губернской земской управы Суковкин пригласил на выставку всех своих коллег из других губерний и предложил воспользоваться случаем, чтобы там же провести сессию Съезда. На повестке, между прочим, стояла обсуждение способов ознаменования в следующем (1914) году 50-летия земских учреждений. Решили провести юбилейное торжество в Петербурге — там, где Александр II подписал манифест об учреждении Земства. Оно должно было начаться представлением земцев Царю. Долго спорили, на кого возложить произнесение приветственной речи. Предлагали старшему по службе, затем старшему по возрасту, был указан также Яковлев как председатель Петербургской губернской земской управы. Наконец, председатель Орловской губернской управы С. Н. Маслов расписал историческое значение Москвы как центра общественной жизни, подчеркнул, что к голосу Москвы прислушиваются с особым вниманием, и предложил поручить произнесение речи председателю Московской губернской управы. Как самый молодой по возрасту, мне только что минуло 40 лет, я пытался отказаться, но безуспешно, и мне поручили, кроме приветственного слова, еще и выработку всего празднования, все переговоры и хлопоты. Было, между прочим, решено, на приеме (если он состоится) поднести Государю то самое блюдо, которое земствами было заказано для трехсотлетия Дома Романовых. Мне было ясно, какие меня ожидают трудности, но, в конце концов, должен был уступить упорным и единодушным настояниям моих коллег. Они в том были правы, что моя задача в какой-то мере облегчалась моими знакомствами и связями в министерствах и при Высочайшем Дворе, которых у них не было.

Из Киева мы возвращались в одном купе с Николаем Александровичем Мельниковым¹⁵⁸. Всю ночь проговорили и убедились, что мы с ним единомышленники, как по земскому, так и по общеполитическим вопросам. Не могли мы тогда предположить, что судьба нас опять сведет на общей красно-крестной деятельности в эмиграции, и у нас с ним даже окажутся общие внуки.

Всю осень и начало зимы длились подготовительные работы. Много усилий потребовалось, чтобы через всю толщу инстанций получить разрешение Его Величества принять представителей всех земств Империи. В. Ф. Джунковский, который тогда состоял товарищем министра внутренних дел и шефом жандармов, помог убедить министра внутренних дел Н. А. Маклакова¹⁵⁹ не чинить нам препятствий. Гладко это прошло по министерству Двора, где не сомневались по существу, а лишь затруднялись найти подходящую форму торжества. Особенную

124

трудность представляла выработка самой речи, которая на этот раз должна была затронуть и некоторые вопросы общественно-политического характера. Основная мысль была уже определена на киевском съезде. Она заключалась в том, что необходимо и возможно согласовать, на почве взаимного доверия, государственные и земские задачи на местах так, чтобы было достигнуто гармоничное взаимодействие. А возможно это потому, что в отличие от дореволюционного земства нынешнее стоит на почве закона и в решительной оппозиции к революционным течениям. Вчерне выработанную речь я дал прокорректировать малому составу председателей управ и заручился согласием самой влиятельной головки, куда входили петербургский Яковлев, киевский Суковкин, полтавский Лизогуб, казанский Мельников и таврический Харченко.

Церемониал приема земских делегатов и представления к Высочайшим пожалованиям был разработан в земском отделе министерства внутренних дел Михаилом Константиновичем Якимовым; в Министерстве Двора нам особенно помог камергер Евреинов.

В первых числах января 1914 года, после принятия проекта речи большинством прибывших на Московское предварительное совещание председателей управ, мы все двинулись в Петербург. Там нужно было перед всей делегацией выступить и получить одобрение текста речи. Многолюдное собрание состоялось в большой зале Петербургской Думы. Представители Петербургского земства, среди которых было довольно много левонастроенных, присутствовали почти в полном составе.

Я прочел свою речь не до слова, а ограничился реферативным ее изложением. Когда мой доклад с кафедры был закончен, с одной стороны раздались аплодисменты, а с другой выражение неудовольствия. Несколько человек попросили слово и подряд начали резко критиковать речь. Они настаивали на необходимости предъявления Государю целого ряда требований политического характера, в особенности по вопросу расширения прав земств. Особенно памятно мне выступление почтенного генерал-адъютанта, бывшего Московского генерал-губернатора Петра Павловича Дурново¹⁶⁰. Он под влиянием левых земцев убеждал воспользоваться этим случаем, чтобы Государю поставить ультимативное требование, восстановить те права земств, которые были дарованы Императором Александром II и отняты его сыном, Александром III. Оппозиционерам ответил блестящей речью председатель Полтавской губернской земской управы Федор Андреевич Лизогуб. Свое слово он закончил призывом полностью принять разработанную председателями губернских управ речь. Раздался гром аплодисментов, я счел, что этим выражается согласие на принятие речи, спустился с пьедестала и вскоре уехал домой. Вечером того же дня министр внутренних дел затребовал от меня текст речи для составления ответного слова Государя. Накануне торжественного дня, с вечера мы узнали по «Правительственному вестнику», кто из делегатов удостоился высочайшей награды. Мой отец, который был гласным первого призыва и участвовал в делегации Московского земства как старейший земский деятель,

125

получил звезду ордена св. Александра Невского. Я в «Правительственном вестнике» упомянут не был, что всех несколько смутило.

В громадном зале дворца делегаты земства были построены покоем по губерниям в алфавитном порядке. Награжденные явились уже с вновь пожалованными лентами и орденами. В приеме участвовали также члены Государственного Совета по избранию земства, земские гласные, входившие в состав Государственной Думы, а также все министры — в общей сложности не меньше пятисот, а возможно и до шестисот человек.

В середине зала на треножнике стояло блюдо с хлебом-солью. Вокруг него встала депутация в составе Яковлева, Лизогуба и меня. После нескольких минут ожидания, из соседней комнаты, малахитовой гостиной, вышли камер-фурьеры¹⁶¹ с цветными перьями на шляпах, затем обер-гофмейстер со стягом, лица Свиты и вслед за ними Государь, окруженный Великими князьями и генералитетом. Когда Государь, быстро к нам подойдя, выжидательно остановился, я начал свою речь. Все волнение сразу прекратилось. После короткого вступления о создании волею Царя-освободителя земских учреждений было обрисовано значение работы земства в деле хозяйственного и культурного развития страны. Работы, которой земство за пятьдесят лет заслужило себе доверие населения и смогло стать важной и неотъемлемой частью государственного организма, источником, из которого черпаются полезные культурные силы. С правительством бывали разногласия, преимущественно в методах проведения тех или иных мер, но отнюдь не в общем понимании задач и основных целей. Закончил я призывом к сотрудничеству земства с правительством на началах взаимного доверия и доброжелательства. Речь свою я, конечно, знал наизусть; произнося ее, я мог следить за выражением лица Государя. Видимо, он был доволен.

По окончании моей речи Государь принял хлеб-соль, произнес своим красивым звонким голосом слова благодарности и прочитал по записке политическую часть своего ответа, подготовленную Министерством внутренних дел. Он сказал, что верит в согласованное взаимодействие земства с правительством на благо родины. Затем мы разошлись по своим «губерниям», и Государь стал обходить делегатов. В группе Московской губернии стояли мой отец, А. Д. Самарин, Грузинов, Г. Г. Карпов и я. Государь сперва подошел к отцу и, подав ему руку, очень одобрительно отозвался о речи, произнесенной его сыном. Мне он тоже выразил свое удовлетворение.

После обхода я был вызван для демонстрации Царю нашего подарка наследнику-цесаревичу. Подарок был вот какой: на столешнице размером 6 на 2 аршина был натянут холст, на котором в красках были нарисованы луга, поля, речка и дороги. На этой площади были расставлены вырезанные из дерева дома, церковь, мосты, заборы, скот, а также человеческие фигуры в таком порядке, что получились деревня и отдельные хутора. Подарок был спроектирован художником Николаем Дмитриевичем Бартрамом¹⁶² и исполнен десятью лучшими резчиками по дереву. Государь, внимательно выслушав мой краткий доклад, выразил

126

желание, чтобы мы лично поднесли его Наследнику в Царском Селе, так как он по нездоровью не мог присутствовать на приеме. Государь удалился во внутренние покои, а нам был предложен в залах дворца великолепный завтрак. Тост за здравье Государя, который по желанию князя В. М. Волконского, товарища председателя Государственной Думы, произнес я, был поддержан громовым «ура» и пением «Боже, Царя храни». За завтраком министр внутренних дел мне сообщил, что Государь благоволил принять наше приглашение на земский раут в залах Дворянского собрания. С радостным чувством мы разъехались по домам.

Вечером мы с женой были в театре. Возвращаясь домой, мы в подъезде встретились с курьером министерства Двора, который передал мне пакет. В нем оказалось сообщение, что Государь пожаловал меня в камергеры Высочайшего Двора. Радостью своей я поделился с отцом, а на другое утро за кофе на моем приборе уже лежал подарок от него: серебряный позолоченный камергерский ключ на Андреевской розетке.

Газеты не могли воздержаться, чтобы влить ложку дегтя в бочку с медом. Всякие колкости были отпущены и по моему адресу. Чтобы дискредитировать меня в глазах земской России, не писали, что речь на приеме была произнесена председателем Московской земской управы, а камер-юнкером Шлиппе. Зато правая пресса торжествовала, что наступило время солидарного взаимодействия земства с правительством. В Петербургском обществе мой курс поднялся невероятно. Мне пришлось делать визиты во многие великосветские дома, где меня встречали как какого-то героя-победителя, что меня очень смущало.

Подготовительные работы по приему Государя на земский раут успешно продвигались. В частности, было решено вызвать представителей земств из крестьянской курии¹⁶³, по нескольку от каждой губернии, в том числе и Московской. За день до раута я получил телеграмму, что среди крестьянских делегатов имеется один политически неблагонадежный. Я доложил об этом Джунковскому, который особого значения этой телеграмме не придал. Я же, на всякий случай, решил поставить во время приема рядом с ним надежных людей. Согласно церемониалу, все земцы в алфавитном порядке были построены в Большом зале, Государь обошел все губернии и в каждой группе вел беседу, уделяя особое внимание представителям крестьянства. Обязанность представлять Государю делегатов лежала на мне. Обход продолжался около двух часов. Крестьяне по преимуществу явились в своих национальных костюмах, что Царю очень понравилось. Он сказал, что не любит нивелирующего всех «партикулярного» платья. Мой «неблагонадежный» удостоился довольно продолжительной беседы. Умелыми ответами он, по-видимому, заинтересовал Государя, который ему в заключение Высочайше повелел передать в родном уезде царский привет. Результат этой беседы был тот, что «неблагонадежный» по возвращении домой созвал старшин уезда и на большой сходке торжественно заявил, что Царь ему лично наказал передать всем милостивое приветствие. Впоследствии я получил большую фотографию этой сходки,

127

с надписью большими золотыми буквами: как, когда и при каких обстоятельствах он исполнил Высочайшее повеление.

 

Съезд землеустроительных комиссий для выработки Наказа по применению
Положения о землеустройстве. С.-Петербург, май 1911 г.
Сидят (слева направо в 1-м ряду). А. Ф. Бир, А. А. Кофод, Ф. В. Шлиппе, П. Ф. Дурасов,
В. Ф. Сафонов, А. А. Риттих, А. В. Кривошеин, Г. П. Гнедич, К. И. Шашковский, Б. Ф. Копылов,
П. А. Голубниченко, М. Мунтян, Н. Н. Авчинников, К. Г. Доппельмайер

По окончании длительного представления, которое Государь, впрочем, закончил с той же любезностью, как и начал, мы предложили Высокому гостю покурить и выпить стакан вина в приемных покоях Дворянского собрания. В гостиной Его окружили, кроме лиц Свиты и министров, около 20 земцев. Государь сел, вынул из кармана золотой портсигар и вежливо спросил: «Надеюсь, здесь курить можно?» В приемные комнаты нужно было идти довольно длинной портретной галереей. Сопровождая Государя, я воспользовался удобным моментом, чтобы поблагодарить за производство в камергеры. На это мне Государь дословно ответил: «Я приказал не печатать в «Правительственном вестнике» о Вашем назначении, так как намеревался Вас лично поздравить с этим назначением после Вашей речи, но я был так взволнован, что об этом забыл, что мне очень досадно».

По возвращении в большой зал наш Высокий гость был встречен Преображенским маршем. В ложе Ему поднесли серебряную чарку водки, и старейший земец провозгласил тост за державного вождя земли русской. Когда замолкло

128

«ура», Государь четким звонким голосом сказал, что он всегда относился с особым вниманием и признательностью к плодотворной деятельности земства, радуется впервые быть гостем всероссийского земства и желает ему успеха. Последовало пение «Боже, Царя храни», затем короткий концерт, а дальше закуска и вино. Государь, очевидно, хорошо себя чувствовал в нашей среде, ибо много с нами разговаривал и довольно поздно покинул собрание. Мы проводили Его до автомобиля, а потом еще долго продолжали нашу беседу за шампанским. Тогда еще не было сепаратизма, представители Украины и Белоруссии братались со своими столичными и подмосковными товарищами. Все были одинаково горды принадлежать к великому, нераздельному, единому русскому государству и быть верноподданными своего монарха.

Через несколько дней мы получили приглашение явиться в Царское Село для поднесения Наследнику подарка. Я вызвал в Петербург художника Бартрама и всех кустарей, изготовлявших этот подарок. Купил им новые поддевки и испросил разрешение министерства Двора привезти их с собой. Кустарям были пожалованы медали и серебряные часы с государственным орлом и длинной цепочкой.

Государь вошел вместе с наследником. Приступив к демонстрации подарка, я свою камергерскую шляпу с плюмажем положил на нарисованное поле. Государь беседовал с моими товарищами. Вдруг слышу смех и слова: «Шлиппе, а я в первый раз вижу, чтобы камергерская шляпа лежала на вспаханном поле». Я ответил, что это, конечно, редкий случай и вызван исключительной торжественностью переживаемого момента, но все же поторопился взять шляпу, как полагается, в руки. Наследник в ходе нашей довольно продолжительной беседы не соглашался с одним моим объяснением и настаивал, что такая-то фигура при лошадях не ветеринар, как я говорил, а просто кучер. Государь, беседуя с другими, в то же время следил за сыном, предупредил меня: «Вы, Шлиппе, его не убедите, он, как видно, твердо верит в правильность своего мнения».

Представлением в Царском Селе петербургские торжества закончились. Продолжение последовало через некоторое время в Москве. В большом зале Дворянского собрания состоялось торжественное заседание губернского и уездных земств в присутствии старейших земцев, свидетелей его зарождения. Среди них я вижу только своего отца, которому тогда был 81 год, и генерала Александра Александровича Пушкина, сына поэта, гласного по Бронницкому уезду. Молебен отслужил преосвященный Анастасий, епископ Московский, который в эмиграции стал главою Русской православной церкви¹⁶⁴. Читались доклады, но все это было довольно скучно и не празднично. Историю земства за 50 лет его существования по Московской губернии было поручено написать способному молодому ученому Николаю Николаевичу Авинову. Но события второй половины 1914 года сложились так неудачно, что начатая работа осталась незаконченной. Летом 1943 года, почти тридцать лет спустя, я в Берлине узнал от Марии Юрьевной Авиновой, урожденной Новосильцовой, что работа была фактически закончена, но выйти в свет не могла, поскольку ее автор уже много лет томится в ссылке.

129

Прошло месяца два или три, я после утомительных торжеств стал опять втягиваться в свою обыденную работу. Неожиданно получаю вызов по телефону из Петербурга, у телефона оказался министр внутренних дел Маклаков. Он попросил меня срочно выехать к нему в Петербург, а, узнав, что у меня как раз предстоит экстренное земское собрание, сказал, что он на следующей неделе будет проезжать через Москву и просит меня выехать на вокзал для свидания. Из разговора я почувствовал, что дело идет о каком-то служебном предложении. До его приезда я успел побывать в Таширове и посоветоваться с отцом. Взвесив все возможности, я порешил никаких предложений не принимать. Не хотелось идти по министерству внутренних дел, влезать в политику, тем более, что лучше своей службы во главе Московского губернского земства я себе ничего представить не мог: ни по существу работы, ни по относительной свободе и независимости, ни, наконец, по близости с Быкасовым. А если бы все же пришлось вернуться на государственную службу, то я предпочел бы пойти по своей специальности, т. е. в Министерство земледелия.

В назначенный день я выехал на вокзал, где на перроне собрались в ожидании министра все московские власти во главе с губернатором и градоначальником, а также жандармский генералитет. Министр по приезде поздоровался с прибывшими его встретить, взял меня под руку и, не обращая больше внимания на других, прошел со мной до царских комнат. Там, пригласив в отдельный кабинет, он мне предложил принять должность товарища министра внутренних дел по земскому отделу и местному хозяйству. Довольно долго длились его уговоры, но я, в любезной, разумеется, форме, но определенно отклонил его предложение, мотивируя это тем, что считаю себя обязанным еще несколько лет поработать на земской ниве, прежде чем возвращаться к государственной службе. Маклаков выразил большое сожаление, намекнул, что его выбор будет очень одобрен Государем, но все же он меня не переубедил.

ГЛАВА IX
Война

В июле 1914 года в Сараеве произошло убийство австрийского эрцгерцога¹⁶⁵. Последствия всем известны. Над Европой уже давно собиралась гроза; сараевское покушение явилось толчком для разряда все возраставшего напряжения. Мы в России, может быть, менее всего чувствовали это сгущение атмосферы. Наша пресса мало нас осведомляла о международных отношениях. Домашнего дела было достаточно. После успешного преодоления революции в 1905 году все внимание было сосредоточено на осуществлении ряда крупнейших реформ.

После ряда тревожных дней объявление войны со стороны Германии всех потрясло. Отношение к войне общественности и прессы было неодинаковое. Оппозиционные газеты зашумели против, а правые, наоборот, подстегали восторг и воодушевление. Чтобы объяснить народу, ради чего он должен будет проливать

130

свою кровь, выдумывались самые разнообразные причины и доводы. Запели давно забытую песню о Дарданеллах и Кресте на «Айе Софии»¹⁶⁶, о необходимости поддержать братьев-славян, о немецком засилии и крайне невыгодном торговом договоре с Германией, который Россия вынужденно заключила после поражения в японской войне 1904—05 гг., и срок которого близился к концу¹⁶⁷. В нашей земской среде тоже, конечно, выявились разногласия. Грузинов, бывший военный, и Выборни, чех по происхождению, разделяли воинственные настроения, а я был подавлен и не мог отделаться от тревожных предчувствий. В частности, было ясно, что война с Германией для русских подданных с немецкими именами ничего хорошего не сулит.

Но нужно было действовать, ибо война ставила перед земством большие задачи. Еще до объявления войны мы в частном совещании губернской управы и приглашенных председателей уездных управ проговорили вопросы о возможных задачах и обязанностях земства. Все сошлись во мнении, что неофициально теплившееся общеземское объединение во главе с князем Львовым не должно продолжать работу по оказанию помощи раненым и больным воинам, ибо ни сам князь, ни члены правления не состояли больше представителями по избранию земства, а некоторые даже перестали быть гласными. Было намечено создать новую организацию, опиравшуюся на законно избранных земских деятелей, под названием «Всероссийский земский союз». Еще до объявления войны мы с А. Д. Самариным съездили в Петербург и доложили министру внутренних дел о нашем замысле. Министр изъявил свое полное согласие на учреждение «Всероссийского земского союза». В день объявления войны я телеграфно сообщил всем пятидесяти земским управам о наших намерениях и принципиальном согласии министерства, и попросил тем же путем сообщить о согласии вступить в Союз и указать, какую бы они ассигновали сумму. Большинство ответило быстро и в положительном смысле. Некоторым управам пришлось повторить запрос с указанием числа присоединившихся земств. В течение недели вся без исключения земская Россия выразила согласие объединиться в Земский союз. На 30-е июля был назначен съезд для основания Союза и утверждения его устава.

За несколько дней до съезда в управе появился князь Львов, который до того никогда меня не навещал. Со свойственной ему вкрадчивостью стал меня убеждать, что общеземское объединение располагает довольно крупными средствами, которые ему должна казна за якобы недополученные больничные койко-дни в японскую кампанию, что члены объединения обладают ценным опытом прошлой войны и пр. В силу этого он считал целесообразным, чтобы он, как представитель объединения, равноправно с другими принял бы участие в предстоящем съезде. Вслед за ним появились член Госдумы В. А. Маклаков и целый ряд земских деятелей, игравших видную роль в годы до и во время первой революции. Все они также настаивали на своем участии в съезде как представители земского объединения. Отрицательное отношение нашей управы к этим требованиям поколебалось, решение вопроса пришлось предоставить самому съезду. В день его открытия князь

131

Львов и некоторые его сотрудники по объединению явились и стали в кулуарах обрабатывать председателей управ в пользу своего предложения.

К моменту, когда пришлось открыть заседание, настроение уже было таково, что хотя и не значительным большинством, но все же решено было допустить князя Львова как полноправного члена съезда. Председателем съезда был традиционно избран председатель Московской губернской управы. Князь Львов занял место справа от меня. Участников было всего около девяноста членов. После моей вступительной речи Львов быстро попросил слово и в самых верноподданнических выражениях предложил начать нашу работу посылкой приветственной телеграммы возлюбленному Монарху. Такая телеграмма и у нас уже была подготовлена, и я сам имел в виду внести это предложение, а Львов сумел, как говорится, вырвать его у меня. Предложенный им текст оказался ярче нашего и был принят.

Между тем, в нашей среде происходили безуспешные обсуждения кандидатуры на пост главноуполномоченного Всероссийского земского союза. Одна часть выдвигала графа Федора Алексеевича Уварова, другая — меня. Я отклонил предложение, полагая, что во главе всероссийского учреждения, которому во время войны с Германией предстояло, вероятно, сыграть немаловажную роль, лицо с немецкой фамилией не у места. Уваров по другим соображениям не соглашался, но все же было решено его ввести. Но когда после быстрого согласования всех остальных вопросов был сделан перерыв для частного обмена мнениями по поводу кандидатуры, Уваров почему-то окончательно закобенился и отказался. Тогда стали настаивать, чтобы я хотя бы временно принял пост главноуполномоченного, а я, по все тем же причинам, не решался. Пришлось решить вопрос подачей записок. По запискам кн. Львов получил на один голос больше меня. Но я себя самого не писал, а Львов написал, иначе у нас было бы поровну, и пришлось бы решать по жребию. Львов оказался избран. После этого он предложил избрать меня своим товарищем, и это предложение было принято при открытом голосовании единогласно¹⁶⁸.

Вслед за сим, была отослана телеграмма на Высочайшее имя следующего содержания:

«Объединившиеся сегодня ради святого дела помощи больным и раненным воинам представители земств России, повергают к стопам ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА воодушевляющие их чувства безграничной любви и преданности. Верьте, ГОСУДАРЬ, что в тяжелую годину войны земские люди сумеют исполнить лежащий на них долг. Твердо верят земские люди, что Россия под державным водительством ВАШИМ выйдет из ниспосланного ей испытания победительницей с обновленными силами на поприще славы и мирного труда.

Председатель съезда уполномоченных от губернских земств, председатель Московской губернской земской управы Федор Шлиппе,

Главноуполномоченный князь Евгений Львов.»

132

В ответ на эту телеграмму в тот же день, 30 июля 1914 года, воспоследовал на имя председателя съезда ответ:

«ИСКРЕННО БЛАГОДАРЮ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ЗЕМСТВ ЗА ВЫРАЖЕННЫЕ ЧУВСТВА ЛЮБВИ И ПРЕДАННОСТИ. НЕ СОМНЕВАЮСЬ В УСПЕШНОСТИ ЗЕМСКОЙ РАБОТЫ В ДЕЛЕ ОБЛЕГЧЕНИЯ УЧАСТИ РАНЕННЫХ ВОИНОВ.

НИКОЛАЙ.»

Съезду еще предшествовало экстренное губернское земское заседание, на котором управе было дано полномочие вступить во Всероссийский земский союз, и ассигнованы деньги. За день до собрания я застал у себя дома визитную карточку Сергея Тимофеевича Морозова¹⁶⁹, московского мецената и почетного покровителя земского кустарного музея. Он, не заставши меня дома, просил сообщить, когда он мог бы меня срочно повидать. Созвонившись по телефону, я сам пошел к нему на Садовую. Он попросил меня просмотреть и одобрить написанное им на мое имя письмо, в котором он предлагает вложить в земскую кассу 500 тысяч рублей для помощи раненым и больным воинам. Скромность, с которой этот богач преподнес свой крупнейший дар, тронула меня до слез. Чтобы преждевременно, до собрания, сведения о его пожертвовании не проникли в печать, я даже членам управы ничего не сказал, а лишь добился их согласия предложить губернскому собранию ассигновать полмиллиона вместо двухсот тысяч, которые мы до этого имели в виду испросить. На губернском собрании, после утверждения проекта устава Земского союза и планов наших действий, я огласил письмо Морозова. Охваченное восторгом собрание поднялось с мест и стоя постановило выразить Сергею Тимофеевичу глубочайшую благодарность земства. Воодушевление гласных перенеслось и на публику, аплодисментам не было конца. Понятно, что после этого наше предложение ассигновать 500 тысяч прошло совершенно гладко.

До вступления князя Львова в исполнение обязанностей главноуполномоченного Всероссийского земского союза мне пришлось продолжать организационную и текущую работу. Одно из сделанных мною в ту пору распоряжений хотелось бы особо упомянуть. Необходимо было в срочном порядке собрать кадры санитарного персонала и устроить курсы для их обучения. Памятуя удачный опыт с санитарами-менонитами во время японской кампании, я телеграфировал тому же старейшему представителю менонитов Герману Абрамовичу Бергману, который теперь был членом Государственной думы, и затребовал, сколько возможно добровольцев-санитаров. Мне было ясно, что прерогатива, предоставленная менонитам Екатериной Великой из уважения к их религиозным верованиям, т. е. освобождение от воинской повинности, во время нынешней войны с Германией будет нарушена. Привлечение же менонитов на санитарную службу освобождало их от призыва под ружье. Как мне впоследствии стало известно, моя телеграмма в сотнях копий была развешена в сборных избах колоний. Менонитская молодежь с большим воодушевлением откликнулась на мой призыв и тысячами записывалась

133

в ряды санитаров. Мои соратники по японской кампании приняли деятельное участие в организации соответственных кадров. За время войны мне, к сожалению, мало приходилось с ними непосредственно соприкасаться, но я слышал неоднократно от земцев, что менонитские санитарные команды были выше всякой похвалы. За мою инициативу в этом деле мне неоднократно высказывали благодарность как военные и земцы, так и сами менониты. (После революции менониты тысячами эмигрировали из России; специально созданный центр занимался их переселением и устройством на новых местах, преимущественно в Канаде. Во главе этой организации стоял профессор Веньямин Генрихович Унру, который впоследствии был председателем менонитского объединения в Германии.)¹⁷⁰

После утверждения князя Львова и нахождения квартиры для бюро на Покровке, Всероссийский земский союз начал свою деятельность. Львов пригласил к себе в ближайших сотрудников Николая Николаевича Хмелева, Дмитрия Митрофановича Щепкина, Леонтьева, Георгия Александровича Алексеева, Василия Васильевича Вырубова и других. Ими вскоре был издан первый бюллетень Союза, в котором в явном противоречии с действительными фактами говорилось, что ВЗС вырос из Общеземского объединения, под прежним председательством и лишь с переменой наименования. Когда я заявил свой протест и потребовал обратиться к протоколам собраний, по принадлежности, переданные Львову, то оказалось, что их нельзя было найти. Может быть, это мое краткое описание останется единственным источником, дающим верное представление о предыстории Всероссийского земского союза. Очевидцы в большинстве уже умерли, а документы уничтожены. Неправдивость того бюллетеня и заметание следов были причиной первого моего недоразумения с Г. Е. Львовым.

На первом совместном заседании ВЗС было решено исходатайствовать от правительства десять миллионов рублей, что примерно соответствовало той сумме, которая была собрана и ассигнована самими земствами. Князь Львов с этим постановлением уехал в Петербург, а по возвращении объявил мне, что он передумал и испросил не 10 миллионов, а 100 миллионов рублей, что ему и было обещано. Практической необходимости так разворачиваться в то время не было, работа Союза таких денег еще никак не оправдывала. У меня возникло подозрение, что Львов старается искусственно раздуть свой престиж. Так или иначе, самовольство главноуполномоченного и в этом, и в ряде других случаях вызывало мой протест и давало основание к новым недоразумениям.

Вскоре мне пришлось приняться за новую и очень нелегкую задачу. Министерству земледелия было Высочайше поручено снабжение армии в контакте с интендантским ведомством. Вся скупка продовольственных и кормовых продуктов была возложена на Министерство, которое, в свою очередь, привлекало к сотрудничеству местные земства. На председателя Московской губернской земской управы легла обязанность обеспечивать снабжение всей Западной армии из тех, примерно десяти губерний, которые входили в пределы Московского военного округа. Об этой работе еще будет сказано ниже.

134

По старой традиции, русские цари войну объявляли из Москвы. На поле брани, правда, уже шли бои, в Восточной Пруссии наши войска продвигались вперед. Но обычай должно было соблюсти. Государь прибыл в Москву в начале августа. Состоялся большой прием в Георгиевском зале Кремлевского дворца. Присутствовали представители войск, администрация, дворянство, земство, городское самоуправление, купечество, мещанство и крестьянство. Были произнесены четыре приветственные речи. Самарин говорил от дворянства, В. Д. Брянский, исполнявший должность Городского головы от города Москвы, кто-то от имени купечества и я — от земства. Государь ответил всем сразу общей краткой речью. Чувствовалось, что беззаботное радостное настроение, которое всех наполняло при праздновании трехсотлетия царствующего дома, сменилось озабоченностью. Молодежь воодушевленно шла на войну, старшее же поколение было полно тревоги за своих близких и за судьбу родины.

Несколько дней Государь пробыл в Москве. В соборах Кремля Царь молился о ниспослании победы. Это было всенародное моление, во время которого вся громадная толпа народа, запрудившая площади Кремля, коленопреклоненно приобщалась в молитве к своему Царю. Посетил Государь, между прочим, и дом князей Гагариных на Смоленском бульваре, в манеже которого был устроен первый, еще скромный склад земского союза. Мы с князем Львовым показывали Государю, что было нами собрано, главным образом, в виде пожертвований богатой и тороватой Москвы: первоклассный холст от Третьякова, мадаполам и ситец от Морозова, большое количество отличных полушубков от меховщика Михайлова и т. д. Осматривая эти запасы, Государь сказал: «Хорошо, что вы уже запасаетесь полушубками. Война, надеюсь, кончится до зимы, но может затянуться и после Рождества». Как просто это ему тогда представлялось!

В прекрасном Гагаринском особняке, выстроенном в Александровском стиле, одном из немногих барских домов, уцелевших во время Московского пожара в 1812 году, был сервирован чай. Мне запомнились два разговора с лицами, сопровождавшими Государя. Флигель-адъютант князь Долгоруков¹⁷¹, впоследствии разделивший участь Царской семьи в Екатеринбурге, спросил меня: «Почему у вас в Москве общественная жизнь так кипит, почему нет земского центра в Петербурге?» На это я ответил, что в Петербурге общественное движение не могло бы свободно развернуться, его неминуемо придавил бы более сильный правительственный центр, а из Москвы голос общественности всегда звучит громче, а потому он и действеннее. Второй разговор, с министром внутренних дел, был менее приятен. Он отвел меня в сторонку и сказал: «Федор Владимирович, что вы наделали, пустили козла в огород! Если бы я мог только подозревать, что Львов проскочит в главноуполномоченные, я бы никогда не разрешил организацию Всероссийского земского союза. Я твердо рассчитывал на Вас и Самарина». Я вкратце объяснил, как все вышло, но это его не утешило, и он продолжал высказывать серьезные опасения.

135

Вслед за Земским союзом был организован для выполнения аналогичных задач Всероссийский городской союз. Впоследствии оба союза объединились в так называемый Земгор¹⁷², специально в целях снабжения армии снарядами и боевыми припасами.

Первые наши успехи на фронте сменились тяжелыми поражениями у Мазурских озер¹⁷³. Телеграммы предупреждали о прибытии многих тысячах раненых. Бараки для госпиталей строились, но еще не были готовы. На одном из заседаний, на котором обсуждался этот вопрос, я предложил свой быкасовский дом под лазарет. Это хорошо было принято, и я пустил призыв по всей губернии. Как по мановению волшебного жезла, растворились сотни барских усадеб и роскошных дворцов. Последовало спешное снабжение этих импровизированных лазаретов койками, матрацами, бельем и перевязочным материалом. К моменту прибытия раненых были приготовлены тысячи коек со всем медицинским, сестринским и санитарным персоналом. Наш быкасовский небольшой лазарет на 35 коек был открыт первым. Хозяйство вела моя жена при помощи деловой и работящей нашей няни Саши в качестве хозяйки-поварихи.

Сестрой милосердия стала работать моя сестра Маргарита, медицинской частью заведовал мой старый друг еще с японской войны, хирург Яков Ильич Некрасов, который в Нара-Фоминском был фабричным и земским врачом. Открылись также лазареты в Таширове, Любанове и Головинках, где под общим покровительством моей матери практически все члены нашей семьи ухаживали за ранеными и больными воинами.

По Высочайшему повелению, над всем красно-крестным делом был поставлен и облечен чрезвычайными полномочиями принц Александр Петрович Ольденбургский¹⁷⁴. Ему уже было далеко за семьдесят лет, но он сохранял изумительную энергию и подвижность. Теории он не любил, ко всему подходил практически и быстро не развязывал, а просто разрубал узлы, правда, не всегда удачно. Адъютантом у него был граф Сюзор, мой давнишний приятель еще по Министерству земледелия. В Москву принц часто наезжал, и с ним приходилось объезжать госпитали. Он частенько находил недостатки там, где другие их не замечали. Заведующим городскими госпиталями был член нашей управы Владимир Федорович Малинин, хороший работник, который за бодрый вид и ласковый взор особенно полюбился принцу, а потому он его таскал, бедного, и по всем нашим лазаретам.

В Москве и в пределах Московского военного округа Великая княгиня Елизавета Федоровна с благословения ее сестры, Императрицы, взяла на себя покровительство над всеми красно-крестными учреждениями. Она проявляла много собственной инициативы, создала целый ряд дополнительных учреждений, как то: фармацевтическую фабрику, мастерские для изготовления протезов, рентгеновские аппараты на автомобилях для обслуживания провинциальных лазаретов, рукодельные курсы для искалеченных и т. п. Ближайшим ее сотрудником был А. Д. Самарин, назначенный главноуполномоченным Российского общества Красного Креста для всего внутреннего района Империи, за исключением

136

театра военных действий. Помогали ей также Николай Иванович Гучков, бывший Московский городской голова, Николай Карлович фон Мекк, управляющий Казанской железной дорогой¹⁷⁵, и я. На заседаниях присутствовали митрополит и епископы.

Был еще образован центральный эвакуационный комитет, который распоряжался, по соглашению со всеми по принадлежности ведомствами и общественными организациями, перевозкой раненых и движением поездов. Комитет собирался ежедневно от пяти до шести часов вечера в Круглом зале депутатского собрания дома Московского дворянства. Там сходились все телеграммы с фронта о количестве высылаемых в тыл раненых и сведения о наличности свободных мест в тыловых лазаретах. Коль скоро санитарные поезда выходили из военной зоны, они поступали в распоряжение комитета. Он был организован по инициативе нашего земства и оправдал свое назначение. Подобно тому, как меня во время японской кампании привлек к красно-крестной деятельности князь Петр Николаевич Трубецкой, так я теперь, двадцать лет спустя втянул в эту работу его сына Владимира. Помню, что именно Владимир Петрович Трубецкой с большим рвением налаживал этот центральный комитет.

Все перечисленные организации и лица, как колеса большой машины, слаженно взаимодействовали, несмотря на неизбежные дефекты и расхождения во взглядах. Раненые обеспечивались первоклассной медицинской помощью и всеми доступными удобствами; благоприятные условия были созданы и для выздоравливающих. Можно только сожалеть, что военнопленные находились в ведении не наших организаций, а только военного ведомства: с ними обращение и уход оставляли желать лучшего¹⁷⁶.

В октябре 1914 открылся Турецкий фронт. Земсоюз поручил мне поехать на Кавказ, чтобы там поставить на ноги красно-крестную работу. Земства на Кавказе не было, и нужно было консолидировать местные общественные силы для сотрудничества с правительством и Красным Крестом. Я поехал с одобрения принца Ольденбургского. Как представитель дворянства, ко мне присоединился граф Павел Сергеевич Шереметев. Вслед за нами выехал от Союза городов Михаил Васильевич Челноков, избранный, но еще не утвержденный в должности Московского градоначальника. Ехали мы с Шереметевым в двух малых купе первого класса, двери между ними были открыты. Я ехал налегке, а у него было много чемоданов с книгами, которые в два ряда лежали в сетке. Поздно вечером, когда мы подъезжали к Тифлису, я опустил вниз свой чемодан в середину между двумя отделениями и, нагнувшись над ним, стал разбираться в своих вещах. Внезапно сильнейший толчок отбросил меня назад на сидение, потух свет, раздался треск и шум. Не иначе, как произошло крушение. Когда мы очухались, зажгли спички и осмотрелись, то оказалось, что тяжеленные сундуки Шереметева грудой лежали на том именно месте, где я, нагнувшись, только что согбенно стоял. Если бы крушение произошло полуминутой раньше, я был бы убит. Бог меня спас.

137

Владимир Карлович и Ольга Альбертовна Шлиппе. Таширово. 1916 г.

В Тифлисе нам были отведены в первоклассной гостинице два хороших соседних номера. На следующий день нас радушно принял наместник, он же главнокомандующий Кавказским фронтом, граф Воронцов-Дашков, и познакомил нас со своей супругой, очень волевой и темпераментной дамой. За три года со времени моего свидания с графом в Петербурге он значительно постарел и осунулся и как-то беспомощно сидел в большом мягком кресле посреди обширной комнаты. Перед ним стоял ломберный стол, на котором ему разворачивали штабные карты местностей, где происходили боевые действия. К обеду он тоже со своего кресла не подымался, и ему, как больному, приносили кушанье на тот же ломберный стол. В беседе он был очень любезен и проявлял полную осведомленность по всем интересовавшим нас вопросам. Он дал нам указание, с кем из его сотрудников нужно войти в сношение. Одним из них был управляющий финансовой частью Джунковский, брат нашего Владимира Федоровича. Началась серия совещаний с представителями ведомств и местными общественными деятелями. Присутствовали губернский предводитель дворянства князь Абхази, Тифлисский городской голова Алексей Иванович Хатисов и многие другие, в том числе, конечно, и успевший подъехать Челноков. Некоторый мой опыт, которого я набрался в Японскую войну и за трехмесячную интенсивную работу по организации дела в Москве, позволил мне дать несколько полезных советов, которые

138

были с благодарностью приняты. В короткое время общими усилиями был налажен весь красно-крестный аппарат. Уже вскоре он пригодился, когда пошли бои около Саракомыша¹⁷⁷ и стали поступать раненые.

Ежедневно мы с Шереметевым приглашались графиней к обеду, а временем до обеда пользовались для краткого доклада наместнику о ходе работ. Крепло впечатление, что командование большим ответственным фронтом в руках дряхлого, уже неподвижного старца вещь совершенно невозможная. Телеграммы подавались ему по предварительной цензуре графини, особенно тревожные откладывались, срочными ночными депешами его не беспокоили. Зато весьма благоприятное впечатление произвело на меня дружное единение в общей работе общественных и национальных групп, чего я, собственно, не ожидал. Спаяла ли их общая опасность перед внешним врагом и военное воодушевление, или в этом сказалось влияние многолетней мудрой политики наместника, всегда стремившегося к внутреннему умиротворению, я сказать не могу.

Шереметева, Челнокова и меня чрезвычайно гостеприимно приветствовали местные общественные деятели. Помню вкуснейший и прекрасный по настроению ужин у князя Абхази в грузинском обществе, где мы имели удовольствие познакомиться с его женой и целым букетом обворожительно красивых дам. Завершилось наше пребывание в Тифлисе грандиозным банкетом в честь представителей Московского дворянства, земства и города Москвы. Из местных присутствовали представители, пожалуй, всех национальностей. Тулумбашем был Хатисов, который и сам прекрасно говорил, и подзадоривал других ораторов. Наши ответные речи встречались аплодисментами, пением гимна и национальных песен. Присутствовал, между прочим, князь Геловани, член Государственной Думы от левых трудовиков. Он выступил с речью более чем умеренной, что нас удивило. Оказалось, что Геловани у себя дома, где он был владетельным князем какой-то горской народности, исповедовал державные взгляды, от своего княжеского достоинства не отказывался и уступок демократического характера не делал. Нам рассказывали, что когда он возвращался на родину, то население его маленького княжества торжественно его встречало на границе и на руках вносило в горы.

На другой день мы с Челноковым выехали в Москву, куда нам выслали газеты на целом ряде кавказских наречий с описанием чествования московских представителей. Когда мы прибыли в Москву, нас окружили корреспонденты тесным кольцом и не допускали до нас родных, приехавших нас встретить. Помню, как Челноков крикнул корреспондентам: «Я Московский голова или нет?!» Раздался вполголоса ответ: «Еще нет». Хромой Челноков, медленно спускаясь со своим костылем по ступенькам вагона, довольно громко и крепко выругался, чем вызвал всеобщий хохот газетной братии.

По мере наших неудач на фронте все усиливалась антинемецкая пропаганда, и в населении росло враждебное чувство ко всем, кто носил немецкие фамилии. Высочайшим повелением было дано разрешение менять иностранные имена и фамилии на русские или добавлять русские окончания или вторые имена. Мы

139

этим разрешением не воспользовались, но о добавлении к нашей фамилии «Верейский» или «Ташировский» был разговор. На одном из экстренных земских собраний, которое, в виде исключения, происходило в здании управы, председатель нашей Верейской земской управы Павел Алексеевич Тучков поднял вопрос о насильственном отобрании земельных имуществ у лиц немецкого происхождения. Всем было понятно, что удар направлен на меня, и Тучков хотел рассчитаться за давнюю обиду, т. е. за то, что в свое время был выбран не он, а я. Самарин очень тактично отвел обсуждение этого предложения в особую комиссию, которая, однако, никогда не собиралась.

Перед Рождеством Государь после посещения Кавказского фронта опять приехал в Москву, где на Александровском вокзале встретился с прибывшими из Петербурга Императрицей, Наследником и Великими княжнами. Встреча в царских комнатах вокзала состоялась в обычном порядке. Направо от входа стояло дворянство во главе с губернским предводителем, напротив него — городской голова и граждане города Москвы. Продолжением дворянской группы было, как всегда, земство. Ряды тянулись от входных до выходных дверей, оставляя проход шириной около пяти шагов для следования Высочайших особ и свиты. Традиционно А. Д. Самарин поднес Царице и царевнам букеты, а городской голова приветствовал хлебом-солью. Было решено никаких приветственных речей не произносить. Я стоял во главе земской группы рядом с придворными чинами, и так как сам был в придворном мундире, то и не выделялся и мог среди остальных остаться незамеченным. Но Государь, проходя под руку с Императрицей около нас, остановился, повернулся и вместе с Государыней подошел ко мне. Я выступил на шаг вперед. Государь приветливо со мной поздоровался и, выждав, пока я поочередно подходил к ручке Императрицы и Великих княжон, повел разговор о Кавказе. Помню, что он начал с того, что наместник ему докладывал о произведенной там мною работе, а закончил словами: «Если бы Вы теперь туда поехали, то, наверное, вынесли бы гораздо более благоприятное впечатление». Разговор длился сравнительно долго, и Самарин потом высказывал мне свое неудовольствие, что я, мол, задержал Государя длинной речью, хотя было сговорено таковых не произносить. Но Государю, несомненно, хотелось при всех показать мне свое расположение, что меня, конечно, глубоко тронуло. Газеты отмечали, что Государь, в знак признания успешной деятельности земства оказал его представителю чрезвычайно милостивое внимание.

В тот тревожный военный период, резкие колебания общественной фаворы и опалы, успехов и неудач сильно стали действовать на нервы, и без того потрепанные непосильной работой.

Трудно налаживалось дело регулярного снабжения Западного фронта. Одно время моим сотрудником и заместителем был Василий Васильевич Вырубов, способный и ловкий, совсем еще молодой земский деятель Орловской губернии. Но он скоро ушел на фронт, и дело перенял Выборни, в сотрудничестве с одним деловитым человеком, которого я, несмотря на его политическое прошлое, просил

140

губернатора на мою личную ответственность утвердить, так как мне он очень понравился. Он и в самом деле проявил себя как блестящий работник, и я не уверен, что не будь его, мы бы так преуспели в этом трудном деле. Имени я его не запомнил, но речь о нем еще будет впереди. В управе были установлены ночные дежурства для приема телеграмм и телефонных сообщений. В моей квартире пришлось установить дополнительный телефон на ночном столе в спальне, и редкая ночь проходила без вызовов. Работа была нервная, неприятная, тем более, что методы нашей общественной работы часто расходились с методами военных властей.

Как пример приведу следующий, весьма характерный случай. В Петербурге возглавлял все это дело Георгий Вячеславович Глинка, председатель Переселенческого управления Министерства земледелия, которого я хорошо знал, и с которым всегда легко было договариваться. Под влиянием ли интендантства или Министерства финансов, Глинка утвердил по губерниям Московского военного округа неодинаковые цены за продовольственные и кормовые продукты. В Московской губернии цены были несколько выше, чем в соседних Рязанской, Тульской и др. Оттуда, из пограничных полос, крестьяне, естественно, стали перевозить зерно и фураж в Московскую губернию и продавать их в Сергиевом посаде, а несколько копеек дороже. Пришлось на эту тему беседовать с командующим войсками генералом Мрозовским¹⁷⁸ и с губернатором. Взгляды разошлись. Генерал настаивал на запрете перевозки продуктов за пределы губерний, я же считал, что такая мера расстроит хозяйственное равновесие, поскольку оно основано на товарообмене, особенно на границе полесья с более степной местностью. Губернатор, как будто, больше признавал мою точку зрения, но, в общем, отнесся к вопросу без должного интереса. Я запросил Глинку, не найдет ли он возможным урегулировать цены по крайней мере в пределах Московского военного округа. Пока шла переписка, генерал Мрозовский, ни с кем не советуясь, запретил вывоз продуктов в соседние губернии. Вскоре поступили тревожные телеграммы о беспорядках в Сергиевом посаде, куда из полесья привезли сани, оглобли, бочки, колеса и тому подобный товар, в надежде его продать на базаре и, в свою очередь, запастись от степных крестьян хлебом, овсом, сеном и т. п. Полиция, следуя велению командующего войсками, не допустила рязанских крестьян. В результате шумных пререканий и мордобития продавцы должны были вернуться «несолоно хлебавши». Разумеется, такие инциденты следовало избегать, особенно в военное время. Последовало заседание при участии губернатора и меня у Мрозовского. Мнения опять диаметрально разошлись, а губернатор, к моему изумлению, взял сторону генерала. Составленный мною журнал этого совещания с изложением и моего особого мнения не был одобрен и остался неподписанным. Пришлось поехать в Петербург, кстати, тогда уже переименованный в Петроград¹⁷⁹. Мы с губернатором даже собирались ехать вместе, но я задержался, а он отправился днем раньше. Мы сговорились встретиться в Шереметевском дворце на Фонтанке, где Муравьев хотел остановиться.

141

По приезде в Петроград я утром прямо с вокзала поехал туда. Меня очень удивило услышать от лакея, что граф Муравьев жалеет, но принять меня не может, так как торопится к приему у министра (внутренних дел). Тогда я проехал к министру земледелия Кривошеину и рассказал ему и Глинке все дело. Оба согласились с моей точкой зрения и обещали срочно пересмотреть цены и уравнять их в пределах округа. Справившись с рядом других дел, я вторично подался на Фонтанку, зная, что Муравьев, как и я, в этот вечер собирался ехать домой. Он опять не пожелал меня принять, т. е. велел сообщить, что его нет дома, но я почувствовал ложь. Зная расположение комнат (Муравьев остановился в тех самых покоях, которые всегда занимал мой отец, когда еще был губернатором), я вошел без доклада к нему. Граф был очень озадачен и повел разговор, стоя и в непринятом между нами раздраженном тоне: «Я говорил о вас с министром внутренних дел, рассказал, что вы осложняете работу военного ведомства, и считаю, что вам другого выхода не остается, как немедленно подать в отставку». Меня это резануло до боли, тем более, что он подпустил намек на мою нерусскую фамилию. В полном сознании своей правоты я в резкой форме ему заявил, что и не подумаю подавать в отставку, что вопрос о моем уходе решается не им, а земским собранием. После чего, уже в более спокойном тоне добавил, что докладывал об этом деле министру земледелия, и он полностью разделяет мою точку зрения. Теперь, в свою очередь, сильно встревожился граф, который, судя по всему, дал делу совершенно другую окраску, с тем, чтобы по возможности от меня избавиться. Я решил остаться, и на другой день, снова зайдя к Кривошеину, описал ему сцену с Муравьевым. Кривошеин взъелся, сейчас же связался по телефону с министром внутренних дел (тогда им был уже князь Николай Борисович Щербатов¹⁸⁰), рассказал ему все и добавил, что считает мои доводы правильными и меня отпустить не может. Я вернулся домой, с губернатором больше не стал встречаться, кроме как случайно на каких-нибудь заседаниях. Через некоторое время были получены новые расценки, и все опять наладилось. Но сознание, что мои прежние доброжелатели постепенно переходят в лагерь моих недругов, меня все больше тревожило.

Дела на фронте шли неважно. По мере наших неудач, среди населения росло чувство озлобления к внешнему врагу и ко всему немецкому на родине. Этому содействовала фанатическая пропаганда прессы. Дополнительный толчок дали правительственные распоряжения, направленные против немцев-колонистов. В то время, как их сыновья на фронтах бок о бок с русскими солдатами проливали свою кровь, родителей заподозрили в измене и на этом основании решили отнимать у них землю и имущество¹⁸¹. Тут уже удержу не стало, и толпы народа в больших городах, преимущественно в Москве, дав волю своей ненависти, совершили ряд диких погромов немецких магазинов и домов. Власти отнеслись преступно халатно к грубым расправам толпы. Про Московского генерал-губернатора князя Ф. Ф. Юсупова, который объезжал московские пожарища, стоя в автомобиле с грозяще поднятой рукой, поэт Мятлев задал ехидный вопрос:

142

Что означал красивый жест:
«Валите, братцы, так и надо!» —
Или высказывал протест?

Разгромлены и сожжены были, между прочим, особняки-дворцы владельцев компании Вогау и Кº на Воронцовом поле, которые как раз незадолго до этого отпраздновали столетний юбилей своего торгового дома в России¹⁸². В молодости я часто там бывал, и поэтому мог судить о ценности уничтоженного имущества.

Стали ходить вздорные небылицы про Императрицу Александру Федоровну¹⁸³. Про какое-то ее действие Милюков имел дерзость сказать с кафедры Госдумы, что это «или глупость, или измена». Не пощадили злые языки также всеми любимую и уважаемую Великую Княгиню Елизавету Федоровну. Я был свидетелем, как на одном заседании в ее же обители и под ее председательством один представитель города в крайне непочтительной форме высказал Елизавете Федоровне свое недоверие. Дело касалось наследства умершего богача Коншина, оставившего в пользу учреждений Великой княгини крупную сумму денег. Меня так возмутили слова этого господина, что я ему тут же дал основательную отповедь.

Был и такой эпизод. Кто-то выпустил дешевую брошюру для широкого распространения под заглавием «Когда и почему Россия воевала с Германией». Там говорилось, что первая война с Германией имела место при Иоанне Грозном, а виновником этой войны был некто ШЛИППЕ, которого Царь призвал в Россию для обучения русских людей наукам и искусствам. Шлиппе, по повелению царя, поехал обратно в Германию, откуда сам был родом, и оттуда вывез свыше ста человек мастеровых, ученых и художников. Когда он переезжал с ними через Ливонию, то ливонские немцы запротестовали и всех их арестовали. Иван Грозный сперва погрозил, а когда это не помогло, пошел на ливонцев войной. По Карамзину такое событие действительно имело место, но только звали того немецкого ученого не Шлиппе, а Шлитте. А в той книжонке наша фамилия, в расчете на особое внимание, даже была выделена жирным шрифтом. Правда, выяснилось, что это возымело обратный эффект. Люди, очевидно, решили, что семья, которая со времен Ивана Грозного живет в России и верою и правдою служит ее Царям, может почитаться коренной русской семьей, на которую гонения распространяться не должны.

Тем не менее, лично со мной в начале мая 1915 года произошла крайне прискорбная история. Один бывший волостной старшина Верейского уезда и гласный уездного земского собрания за что-то возымел зуб против меня, несмотря на то, что я ему, как хорошему хозяину, неоднократно оказывал содействие. Несколько раз, когда он появлялся в земской управе, мне его поведение показывалось каким-то подозрительным. Но мне и в голову не приходило, что он против меня затевает покушение. Как-то утром, проходя через вестибюль управы, я его увидел стоящим внизу в швейцарской. У меня было заседание, из которого меня вызвали срочно к губернатору. Я передал председательство Грузинову и прошел

143

к лестничной площадке. Туда тем временем взобрался и стоял в засаде этот самый тип и, когда я около него проходил, ударил меня каким-то предметом по виску, а сам устремился вниз по лестнице. Курьеры подскочили, с большим трудом его задержали. Через полчаса, когда я немного опомнился, и мне была сделана перевязка, я проехал к губернатору, куда привели и арестованного. За покушения на должностное лицо во время исполнения служебных обязанностей полагалось по российским законам серьезное наказание, которое еще усугублялось по условиям военного времени. Он был заключен до судебного разбирательства в тюрьму.

Были еще выступления против меня на одном из экстренных земских собраний. Я сам им даже не придал особого значения, но мой двоюродный брат Саша Шлиппе, прочитав в поезде газетную заметку об этом заседании, прямо с вокзала приехал ко мне на Спиридоновку, возмущенный и расстроенный. Мне запал в память этот его приезд; после него мы с Сашей больше не встречались. Он страшно тяжело переживал всю эту травлю, в особенности, после разгрома особняка его тестя Вогау. От меня Саша поехал в имение Вогау «Неклюдово» под Москвой и там через несколько дней во цвете лет скоропостижно скончался.

Сразу после его похорон, даже не заезжая с кладбища домой, я должен был уехать в Петербург на съезд председателей губернских управ, которые ведали скупкой продовольствия для армии. Заседание открылось, в присутствии представителей всех ведомств, под председательством министра земледелия Кривошеина. В дальнейшем ходе съезда, в отсутствие министра председательствование было возложено на меня. Это было сложно и очень утомительно. В Петербурге пребывал и мой отец. Мы сговорились вместе вернуться домой. Хотя в последние два дня у меня сильно болела голова, я выдержал до конца. Благодаря тому, что день был воскресный, мы не должны были задерживаться в Москве и проследовали сразу в Быкасово. К обеду головные боли настолько усилились, что я ушел из-за стола, лег и потерял сознание. Очнулся я только через две недели.

Болезнь оказалась серьезной, это было воспаление мозговых оболочек, вызванное ранением от нанесенного мне удара. На помощь жене, которая была в ожидании, приехала за мной ухаживать моя сестра Маргарита. Из Москвы были выписаны врачи, в том числе известный специалист по этой части, профессор Минор. Так как сознание не возвращалось, решено было произвести трепанацию черепа. Наш местный врач Яков Ильич Некрасов запротестовал, взял меня на свою ответственность и действительно меня выходил. Московские газеты выпускали бюллетени о состоянии моего здоровья. Когда я позже мог прочитать, как мало подавалось надежды на мое выздоровление и как часто меня хоронили, мне задним числом становилось жутко. Но хуже всего было то, что я лишился памяти. Я не знал, как зовут жену и детей, не находил слов для самых обыденных вещей. Страшно было осознать, что я утратил всякую трудоспособность, что я вырван из работы и общественной жизни. Утешением мне служило мое милое Быкасово. Понемногу я стал двигаться, ходить по полям и лугам, любоваться природой и теплыми летними днями. Но ни память, ни речь не возвращались. Пришлось взять

144

официально отпуск по болезни. Это меня немножко успокоило, так как я до этого все рвался в Москву, в управу. Мои товарищи по службе приезжали в Быкасово, но их до меня не допускали. К концу июля я все еще был полным инвалидом, и тогда, последовав совету отца, поехал в Петроград к тибетскому доктору Бадмаеву. Петр Александрович Бадмаев¹⁸⁴ был прославленный врач-волшебник. Бурят по происхождению, с раскосыми глазами и бородой щеткой, он в первый момент производил жутковатое впечатление. Но еще недолго с ним поговорив, я невольно почувствовал себя покоренным, был готов ему довериться. Он не был гипнотизером и вовсе не желал подчинить себе волю своих пациентов, но вызывал к себе исключительное доверие и готовность следовать его советам. О Бадмаеве ходило много слухов как о первостепенном шарлатане, особенно критически отзывались о нем врачи. Естественно, и Некрасов, спасший меня от смерти, не хотел меня отдавать ему в руки, и он поехал со мной в Петроград. Явились мы вместе с ним на прием к Бадмаеву. Он осмотрел меня через очень сильное увеличительное стекло, сейчас же верно определил болезнь и предложил поместиться на месяц в его санаторию под Петроградом. Осмотрел он и Некрасова и определил, что у него камни в печени. Когда Некрасов это подтвердил и сказал, что он часто и сильно от этого страдает, Бадмаев предложил и ему залечь в санаторию на несколько недель, обещая ему своими тибетскими средствами перевести эти камни в аморфное состояние и раз навсегда освободить его от болей. Настрадавшийся от приступов и удивленный верным диагнозом, Яков Ильич решил разделить мою участь. Через месяц я вернулся домой со свободной речью и значительно восстановленной памятью. Полное восстановление произошло, если вообще, то примерно через год. Совершенно ожил и доктор Некрасов, который до этого уже признавал себя кандидатом на смерть, а теперь даже взял и порвал свое духовное завещание.

Консилиум врачей и совет моих домашних порешили, что мне возвращаться на службу в земство невозможно. После шестимесячного отпуска по болезни я подал в отставку, и 3 ноября 1915-го года Высочайшим приказом был уволен от должности председателя Московской губернской земской управы, с оставлением в придворном звании, и одновременно награжден орденом Святого Равноапостольного князя Владимира 4-ой степени. Этим днем закончилась моя короткая, но сравнительно быстрая общественно-государственная карьера.

Зиму мы решили провести в Быкасове, подальше от городского шума. Свою Спиридоновскую квартиру мы сдали нашим родственникам Бергман¹⁸⁵ — Евгению Эмильевичу и Софии Александровне, урожденной Шлиппе.

Но вот, незадолго до Рождества я получил письмо из Москвы от Александра Дмитриевича Самарина, который после полугодовой службы обер-прокурором Святейшего Синода вернулся к своей деятельности главноуполномоченного Красного Креста для внутреннего района Империи, с местожительством в Москве. Он мне писал, что был бы рад, если бы я согласился принять пост товарища главноуполномоченного. Меня это предложение несказанно тронуло. После долгого

145

времени, когда вся общественность меня сдала в архив, и я сам утратил веру в свои силы, этот призыв к активной деятельности подействовал на меня оздоровляюще. Я несколько дней носился с этим письмом, все не решался, что ответить, и, наконец, написал ему, что если он удовольствуется работой инвалида, который сможет посвящать службе лишь несколько часов в день, то я счастлив буду опять с ним поработать. Вскоре пришло поздравление по случаю моего назначения. Так милый Александр Дмитриевич, которому я навсегда остаюсь глубоко благодарен, поднял меня на ноги, восстановил мои силы и вернул радость труда.

 

Ф. В. Шлиппе. Далевиц. 1930-е гг.

Кажется, уже к Рождеству состоялось наше переселение в Москву, но так как наша квартира была занята, то мы поселились рядом, в доме Бойцова. На той же лестнице, соединенная внутренним ходом находилась и квартира Бергов. Зажили мы в двух квартирах три семьи.

ГЛАВА X
Возврат к частной жизни. Неожиданные финансовые успехи

Лето 1915-го года не было только летом печали и слез. Оно ознаменовалось и весьма радостным событием. 31-го августа, после одиннадцати лет перерыва, Бог нам послал нашего третьего сына, Алексея¹⁸⁶. Родился он в новом доме

146

в Быкасове, и ко дню его рождения пышно цвели пионы, пересаженные сюда из старой усадьбы, где они цвели уже при рождении наших старших сыновей в мае 1903 и августе 1904 года.

Быкасовский лазарет, по случаю ожидавшихся семейных событий, в начале весны был переведен в Головинки (имение моего отца). Там для него был отведен господский дом и флигель, так называемая Срединская дача, в которой прежде из года в год живали Средины, родители известного впоследствии художника Александра Валентиновича Средина. Он был нашим другом детства, и мы сохранили с ним дружеские отношения до конца.

Еще незадолго до войны, в начале июля 1914 года, мы почти случайно приобрели соседнее с Быкасовым имение, принадлежавшее прежде Баранцевичу и купленное у него помимо моего ведома, неким Телешко. Это небольшое имение, всего в двести без малого десятин, с трех сторон обхватывалось Быкасовскими границами; приобретение его полностью округлило наши владения. У меня гостил славный молодой священник из Тульской губернии, о. Александр, с которым мы много гуляли и философствовали. Однажды на стыке наших земель мы встретились с Телешко и с ним разговорились. Он предложил мне купить у него имение и назвал цену. Я в принципе был готов, но не соглашался с испрошенной ценой. После короткого торга туда и сюда мой друг священник вмешался в наш разговор и сказал: «Обычно такие сделки происходят при участии маклеров, а в данном случае присутствует служитель церкви, происходит беседа на грани Ваших владений перед лицом золотеющей ржи. Вы уступите, а Вы прибавьте, и я вас благословлю». Договориться мы все же не смогли, и мы с отцом Александром вернулись домой. За обедом я рассказал о предложении Телешко и встретил сильное сопротивление со стороны жены и тещи. Тогда я решил выяснить этот вопрос путем баллотировки всех без исключения членов семьи. Сыновья мои Боря и Петя присоединились, конечно, к отцу, и мы оказались в большинстве одним голосом. Только что закончили нашу баллотировку, как явился сам Телешко. Он пришел, чтобы изъявить свое согласие на предложенную мною цену. Тут же сделка получила благословение отца Александра, была закреплена бутылкою вина и небольшим задатком. На следующий день у нотариуса в Москве совершена была купчая крепость. Купил я эту землю на имя жены, на деньги, полученные мною при продаже Ферзикова как гонорар со стороны владельцев.

Эта покупка дала нам возможность иначе спланировать все наше быкасовское хозяйство, где уже успела встать на верный путь культура семенных трав. Мы превозмогли первые неизбежные трудности, выработали технику производства в более широком масштабе. Теперь решили распространить семенное дело на всю площадь быкасовских полей, а зерновую культуру перенести на вновь купленную землю, которую мы назвали «Сосновкой», в виду большого количества самосадочных сосновых насаждений на запущенных полях. Начали мы с того, что выбрали несколько сот хороших пяти-шестилетних сосенок и посадили аллею от дома по направлению к станции железной дороги. К подготовке сосновских полей

147

мы приступили в 1915 году, я часто туда плелся, совершая свои ежедневные прогулки, и радовался успехам. К сожалению, все эти планы остались неосуществленными, ибо через три года мы должны были покинуть Быкасово навсегда…

Живя в своем имении на правах выздоравливающего, я не только помышлял о видоизменении и расширении хозяйства, о новых постройках, но обдумывал также весь мой служебный путь. Временами мне казалось, что я выберу лучшую долю, если совсем отрекусь от общественной деятельности и полностью сосредоточу свои силы и внимание на собственном, хотя и небольшом хозяйстве. Уже первый призыв Самарина, о котором выше сказано, вырвал меня из деревенского уединения, а дальше на меня пошел такой спрос, что и думать нечего было о каком-либо отречении.

Кажется, я уже упоминал, что старый граф Сергей Дмитриевич Шереметев неоднократно советовался со мной по тем или иным вопросам его необъятных и разнообразных хозяйств. Но это были лишь случайные консультации, за которые мне и в голову не приходило испрашивать какое-либо вознаграждение. Когда же граф обратился ко мне с просьбой вообще разобраться в его делах и сам мне предложил произвести эту работу на деловых началах, я посвятил более продолжительное время изучению его дел и состояния. Проделав это исследование, я составил проект организации лесных, сельскохозяйственных и домовых владений, в результате которой могли быть обеспечены их взаимосвязь и взаимодействие, при наличии одной центральной кассы. Дело в том, что до сих пор главноуправляющие лесными и земледельческими имениями действовали совершенно отдельно, не согласовывая свои денежные потребности и трансакции. В то время, когда, например, лесные имения имели большие денежные залежи, управляющие степных хозяйств, за неимением оборотных средств, занимали деньги под высокие проценты или вынуждены были продавать свои урожаи еще до уборки, а потому по предельно низким ценам. Предложение ввести центральную кассу и учредить, для общего надзора, управленческий совет под председательством самого графа, встретило положительный отклик. Единоличное управление самого графа получало при такой организации некоторое ограничение, но зато он при посредстве центральной кассы становился полным хозяином над распределением средств. При подсчете оказалось, что уберегались десятки тысяч, и, кроме того, положение вечного безденежья сменилось полным обеспечением наличных средств. В состав правления, кроме графа Сергея Дмитриевича, входили его сын Борис Сергеевич¹⁸⁷, главноуправляющий лесными имениями Александр Юльевич С., главноуправляющий степными имениями и управляющий домовыми владениями. Я был назначен членом совета по назначению, как графу угодно было назвать мой пост, с окладом содержания 18 тысяч рублей в год, т. е. вдвое больше того, что я получал в губернском земстве. Работа была, конечно, ответственная, но сводилась к участию в заседаниях совета еженедельно по одному разу, в проверке отчетностей и в контроле правильности организационных планов хозяйств. В общей сложности было 38 имений в разных полосах: в Балтийском крае,

148

Московском районе, на тульских черноземах, в степях Поволжья и до Южного Кавказа включительно, с большим разнообразием хозяйственных, почвенных и климатических условий. Наиболее крупное имение было Баланда в Саратовской губернии в 40 тыс. десятин, затем несколько имений по десятку тысяч десятин, как Пебалг и Серебряные пруды. Всего, что-то около 160 тысяч десятин.

Личные мои доклады у старого графа имели место по утрам часов в восемь. Граф по привычке рано вставал и за кофеем читал корреспонденцию и диктовал ответные письма своей секретарше, которая с раннего часу должна была быть наготове. Сергей Дмитриевич вел чуть ли не каждый день дневник, в который заносил наиболее важные события и свое о них личное мнение. Тут же помещались и интересные письма, газетные вырезки. Я часто заставал графа за диктовкой дневника. Отдельным периодам он давал особые названия. Так, например, период после отречения Государя он назвал «междуцарствие», очевидно веря, что это быстро преходящее явление. Беседы с графом были очень привлекательны. Я старался не выходить за рамки моего хозяйственного доклада, но обычно после окончания всех деловых вопросов граф сам переходил на общие политические вопросы.

Мой главный интерес был направлен на проверку организационных планов хозяйств, их приспособление к местным условиям или, если того требовали обстоятельства, выработку новых. К реорганизации громадного хозяйства в Баланде, которое стало давать большие убытки, я привлек известного организатора Ивана Николаевича Клингена¹⁸⁸, в свое время управлявшего имением Великого князя Михаила Александровича¹⁸⁹ в Орловской губернии, а затем удельными имениями¹⁹⁰. Я это время вспоминаю с чувством удовлетворения, в особенности — дружеское сотрудничество с молодым графом, Борисом Сергеевичем, с которым мы сходились во взглядах, и который с большим интересом работал. Он прекрасно разбирался в хозяйственных вопросах, но сам никогда ничего осуществить не мог. Как только после принципиального решения нужно было перейти к выполнению, он полностью пасовал. Недавно, в июле 1946 года, я узнал, что прошлой осенью он в Висбадене скоропостижно скончался. Мир праху его.

Но Шереметьевскими хозяйствами мне не пришлось ограничиться. Вскоре ко мне обратился граф Мусин-Пушкин¹⁹¹ и просил взять на себя общий надзор за его имениями в несколько десятков тысяч десятин в Ярославской губернии. Однако, и это было еще не все, т. е. я бы удовлетворился, но от просьб не было отбоя. Так, по старой дружбе я уж никак не мог отказать в содействии графу Павлу Николаевичу Игнатьеву, от которого я получил чрезвычайно интересное предложение. Он совершенно неожиданно унаследовал крупнейшее имущество Юрия Степановича Нечаева-Мальцова¹⁹², состоявшее из больших стекольных заводов, текстильной фабрики, ряда торфяных разработок и лесных владений в сто тысяч десятин с лишком. Главные предприятия находились в Гусь-Хрустальном, крупном фабричном поселке, в котором тысячи жителей работали на фабриках и заводах¹⁹³.

149

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Далевиц (Dahlewitz) — тогда еще предместье, ныне часть Берлина. Здесь Ф. В. Шлиппе жил вместе с семьёй в собственном доме (1923—1945).

² Шлиппе (в замуж. Галяшкина) Елена Карловна (1837, Плесенское —1912, Москва), сестра В. К. Шлиппе. Муж, Галяшкин Александр Николаевич (1824, Ксизово, Липецкая губ. — 1880, Висбаден), из купеческой семьи, окончил юридический факультет Московского университета; надворный советник, почетный советник Верейских богоугодных заведений, по награждении орденами св. Станислава (2 ст.) и св. Анны (2 ст.) получил потомственное дворянство (1860).

³ Андре (в замуж. Шлиппе) Ольга Альбертовна (1853, Витковиц — 1927, Дрезден), младшая дочь Альберта Андре, горного инженера, директора ротшильдовского горного предприятия в моравском Витковице, и Иоанны Лангер. В 1870 г. вступила в брак с В. К. Шлиппе.

⁴ Шлиппе Владимир Карлович (1834, Москва — 1923, Дрезден), отец Ф. В. Шлиппе, действительный статский советник. Губернатор Екатеринославской (1889—1894), Тульской (1894—1905) губерний. Член Государственного Совета (1905—1917). Владелец сел Таширова, Любанова, Головинок, Верейского уезда Московской губернии.

⁵ Верея — уездный центр, расположен в 50 км к юго-западу от Москвы. В Верейском уезде Шлиппе владели несколькими имениями.

⁶ До 1926 г. Наро-Фоминск назывался «Нара Фоминское».

⁷ Шлиппе Виктор Карлович (1843—1911), химик, управлял после смерти отца, сначала со старшим братом Владимиром, затем один, химическим заводом Шлиппе в Плесенском. С 1873 г., продолжая руководить производством, стал одним из членов правления «Товарищества химического завода Шлиппе». После кончины матери Агнесы Фёдоровны — владелец имения Плесенкое. Супруга (с 1874 г.), Шлиппе (урожд. фон Трота) Гертруда Оттовна (1846, Гензефурт, герцогство Ангальтское — 1923, Дрезден)

⁸ По лютеранскому обычаю детей нарекали именами, как правило, в честь восприемников, которых могло быть несколько.

⁹ Шлиппе Карл Владимирович (1871, Москва — 1938, Семипалатинск), старший брат Ф. В. Шлиппе. Надворный советник, Верейский уездный предводитель дворянства, земский начальник; почетный член Екатеринославского губернского попечительства детских приютов. Владел двумя усадьбами в Любанове близ Наро-Фоминска. Супруга — Шлиппе (урожд. фон Беренс) Мария Эдуардовна (1876—1945), с 1921 г. в эмиграции. К. В. Шлиппе не удалось уехать вместе с семьей; впоследствии сослан в Семипалатинск, в 1938 г. обвинен в шпионаже и расстрелян. Реабилитирован в 1957 г.

¹⁰ Fräulein (барышня, нем.). В Германии раньше так называли незамужних женщин всех возрастов. В России этим словом собирательно обозначали воспитательниц из немецкоязычных стран, обучавших детей немецкому языку. Чаще употребляемый эквивалент: «бонна-немка».

¹¹ Шлиппе Алиса Владимировна (1881, Таширово — 1928, Дрезден). Не замужем. Впоследствии жила в семье Ф. В. Шлиппе.

¹² «лесосек» — ежегодная вырубка леса с какого-то определенного лесного участка.

¹³ Хемниц (Chemitz) — город в Саксонии. В 1953—1990 гг. переименован в «Карл-Маркс-штадт», ныне городу возвращено прежнее название.

¹⁴ Митвейда (Mittweida), небольшой городок в Средней Саксонии (ныне Федеральная земля Саксония)

¹⁵ А. С. Пушкин «На статую играющего в бабки» (1836).

¹⁶ Шлиппе Маргарита Владимировна (1877, Таширово —1975, Деттинген/Эрмс), «Марга», сестра Ф. В. Шлиппе. Не замужем. Впоследствии жила в семье брата.

¹⁷ Шлиппе Борис Владимирович (1878, Таширово — 1943, Берлин), брат Ф. В. Шлиппе. Учился на сельско-хозяйственном отделении Кенигсбергского университета, кратковременно управлял отцовским имением Таширово. Не женат. Жил в семье брата.

150

¹⁸ Шлиппе Альберт Владимирович (1886, Таширово, 1958, Деттинген), младший брат Ф. В. Шлиппе; с детства глухонемой, обучался у сурдопедагогов Ф. А. и Н. А. Рау (урожд. Галяшкиной). А. В. Шлиппе не был женат, жил в семье Ф. В. Шлиппе.

¹⁹ Шлиппе Александр Карлович (1842, Плесенское — 1909, Москва) — действительный статский советник, камергер, предводитель дворянства Верейского уезда; владелец имений Вышгород, Крымское, Ефимово, Спасское, Загряжское (все Моск. губ.). Супруга — Шлиппе (урожд. Фальц-Фейн) Елизавета Ивановна (1849, Елизаветфельд, Херсонская губ., — 1910, Петербург).

²⁰ Шлиппе (в замуж. Скадовская) Мария Александровна (1868, Москве — 1917, Херсон). Супруг (1888) — Скадовский Сергей Балтазарович (02.03.1863, Херсон — 15.06.1918, Скадовск), камергер (1902); действительный статский советник (1904); член Государственного Совета (1906—1912). Получил среднее образование в Херсонском реальном училище. Определен на службу почетным членом Херсонского губернского попечительства детских приютов (1886); почетный мировой судья по Днепровскому уезду Таврической губернии (1889—1895); Днепровский уездный предводитель дворянства (с 1895), предводитель дворянства Таврической губернии (с 1897); председатель Уездного, а потом губернского земского собрания.

²¹ Шлиппе (в замуж. Гартье) Ольга Александровна (1869, Москва — 1940, Москва), в 1898 г. вступила в брак c Николаем Федоровичем Гартье.

Шлиппе (в замуж. Бергман) София Александровна (1871—1964). Супруг — Евгений Эмильевич фон Бергман (1857—1919), профессор политической экономии Тюбингенского и Рижского университетов.

Шлиппе (в замуж. Шолле) Елизавета Александровна (1874, Москва — 1943, Москва). Супруг (с 1908) Густав Густавович Шолле (1874—1956), педиатор, профессор.

²² Шлиппе Александр Александрович (1876—1915), окончил Московский университет; с 1900 г. служил в Московской судебной палате, затем в Московском окружном суде. Почетный мировой судья Москвы и Верейского уезда, гласный Верейского уезда и одно трехлетие Московской городской думы. Член Московского городского присутствия по воинской повинности, Верейского уездного Училищного совета и землеустроительной комиссии по выбору от земства. Владелец имения Вышгород (Московской губ.) Супруга (с 1900 г.) — Шлиппе (урожд. фон Вогау) Ада Гуговна, (после кончины мужа, вскоре уехала в Париж).

Шлиппе Сергей Александрович (1878, Ахтырка (Московской губ.) — 1959, Москва) — до 1917 служил в Московской городской управе, был чиновником Судебной палаты, владелец имения Крымское (близ Кубинки). После революции заведовал семенным хозяйством на станции Катуар Савеловской ж.-д. С 1922 жил с семьёй в своем доме в Москве, а после выселения (1929) в подвальной квартире на Зубовском бульваре. Преподавал немецкий язык в Горном, позднее в Торфяном институте (до 1956 г.). Создал и издал немецко-русский геологический словарь. Супруга (с 1910) — Шлиппе (урожд. Леман) Елизавета Робертовна.

²³ Кирха свв. апостолов Петра и Павла (Старосадский до 1922 г. Космодамианский пер. 7/10). Основана в 1807 г., в 1903—1913 гг. перестраивалась (архитекторы А. В. Вебер, О. И. Шехтель). В 1937 г. церковь закрыли, пастор и члены совета были репрессированы, здание осталось без шпиля и органа, внутри подверглось перепланировке. Ныне — Евангелический Кафедральный собор свв. Петра и Павла, полностью отреставрированный. В начале 1990-х гг. значительную роль в возрождении прихода сыграл приехавший из Гамбурга пастор Гуннар фон Шлиппе, внук Густава Карловича Шлиппе.

Гимназия, где учился Ф. В. Шлиппе, в свое время была образована при церкви свв. Петра и Павла.

²⁴ Петришуле (ныне школа № 222 «Петришуле», Невский пр., 22—24) — одна из старейших школ Петербурга (первое упоминание 1709 г.). Среди выпускников: архитекторы К. Росси и К. Тон, композитор М. Мусоргский, поэт Д. Хармс и др.

Анненшуле (Кирочная ул., 8) — основана в 1736 г. при лютеранской церкви Св. Анны. Среди её учеников: путешественник Н. Н. Миклухо-Маклай,

151

историк В. В. Струве, юрист А. Ф. Кони. Ныне на её месте находятся две школы, в которых также училось немало выдающихся лиц, в их числе балерина Галина Уланова и поэт Иосиф Бродский.

²⁵ Скадовские происходят из шляхетского рода, причисленного к гербу «Доленга». В России с Екатерининских времен. Две ветви: Херсонская (от Балтазара Балтазаровича) и Таврическая (от Якова Яковлевича, племянника Б. Б.). В 1796 г. приняли русское подданство, присягнув на верность императору Павлу I.

²⁶ Скадовский Александр Сергеевич (Шура) (05.01.1889, Скадовск, 1982, Бухарест), сын С. Б. и М. А. Скадовских. Окончил Политехнический институт в Петербурге. В 1920 г. эмигрировал в Румынию; в 1948 г. получил румынское гражданство.

²⁷ Скадовск (или Джарылгачский порт), город-порт в Херсонской области. Основан в 1894 г. на землях, купленных С. Б. Скадовским на побережье Черного моря, защищенном островом Джарылгач. «Строительство порта и города было частным предприятием Скадовского и оплачивалось из его личных средств». С 1897 г. порт принимал уже иностранные корабли, осуществляя экспорт различных товаров, преимущественно таврической пшеницы. По случаю столетия города был поставлен памятник его основателю, не в последнюю очередь благодаря стараниям живущего в Берлине его внука Б. С. Скадовского, передавшего городу документы, фотоматериалы и собственные исследования, позволившие восстановить реальную картину деятельности деда.

²⁸ «Аскания нова» — бывшая овцеводческая колония герцога Ангальт-Кёттенского (свыше 47 тыс. десятин степной земли, прибл. 110 км к востоку от Херсона), купленная в 1856 г. Фридрихом Фейном. Его внук, Фридрих Эдуардович Фальц-Фейн создал там зоопарк и дендропарк, получивший международную известность. Ныне — Биосферный заповедник «Аскания Нова» им. Ф. Е. Фальц-Фейна Украинской Академии с/х наук.

²⁹ Еще до Фальц-Фейнов, назание «Аскания нова» было дано этим землям герцогом Ангальт-Кёттенским, основавшим там овцеводческую колонию. Старое название Чапли продолжало еще бытовать среди местного населения.

³⁰ Фальц-Фейн (урожд. Кнауф) Софья Богдановна (1835—1919). После смерти своего первого мужа Эдуарда Ивановича (1839—1883) управляла его имениями, согласно завещанию покойного при поддержке его брата Густава Ивановича Фальц-Фейна (1844—1890), который стал её вторым мужем.. Вторично овдовев, София Богдановна продолжила дело и стала «одной из выдающихся женщин своего времени» (географ П. К. Козлов). Ею основаны незамерзающий черноморский порт Хорлы, консервный завод, устричная фабрика, построены в Хорлах на собственные средста больница, школа, церковь, гостинница, телеграф. Купив пароход, она организовала регулярное сообщение между Одессой и Скадовском. В возрасте 80 лет была убита в Хорлах в гражданскую войну.

³¹ Прообразом послужил замок «Miramare», построенный в середине XIX в. для австрийского эрцгерцога Фердинанда Максимилиана близ Триеста, на берегу Адриатического моря.

³² Фридрих Эдуардович Фальц-Фейн (1863—1920), натуралист. Сын Э. И. и С. Б. Фальц-Фейн. Еще до окончания естественного факультета Дерптского университета приступил к созданию в Чаплях степного заповедника Аскания Нова (зоопарк и дендропарк в ландшафтном стиле). В 1910 г. была организована зоостанция, в 1916-м открылось отделение Петровской с/х академии по овцеводству. Там же был создан музей и научная библиотека. Ф. Э. Фальц-Фейн избирался гласным земских собраний (уездного и губернского), участвовал в работе землеустроительной комиссии. В 1918 г., освобожденный по ходатайству ученых из Бутырской тюрьмы, он выехал в Берлин. Узнав о разгроме и разграблении Аскании Новы, скоропостижно скончался. Ныне оно присвоено биосферному заповеднику Аскания Нова Украинской Академии с/х наук.

³³ Фальц-Фейн Алексадр Иванович (1859—1908), младший брат Э. И. и Ф. И. Фальц-Фейнов, сын Иоганна Готлиба и Елизаветы Федоровны Фальц (урожд. Фейн), женат на Софье Степановне Заговалло. Доставшееся ему по наследству имение Черноморье (около 50 км

152

юго-западнее Херсона) было куплено его дедом Фридрихом Фейном в 1852 году.

³⁴ В. К. Шлиппе с 1889 г. и до середины 1890-х гг. служил Екатеринославским губернатором.

³⁵ Менониты, одна из сект эпохи Реформации, получившая название от имени своего основателя католического священника Сим. Меннона (1496—1561), отказавшегося от католицизма. Среди догм учения менонитов, сознательное крещение по вере, отказ от любых клятв (в том числе от присяги) и воинской службы. В России с 1789 г., когда по приглашению правительства состоялось переселение 228 семейств. Благодаря их трудолюбию, вкупе с предоставленными им льготами, менониты стали значительным экономическим фактором в стране. Со второй половины XIX в. менониты отбывали обязательную службу, как правило, в особых лесных командах (в качестве лесников, объездчиков и надсмотрщиков). Подчиненные Управлению землеустройства и земледелия, команды занимались разведением леса в ряде губерний, в том числе и Екатеринославской.

³⁶ Тимирязев Климент Аркадьевич (1843—1920), ученый-естествоиспытатель, профессор Петровской сельскохозяйственной академии и Московского университета, член-корреспондент АН. Разделял эволюционное учение Ч. Дарвина. К числу мировых достижений относится открытие энергетической закономерности фотосинтеза. В физиологии растений, наряду с агрохимией, видел основу рационального земледелия. В 1911 г. вместе с другими профессорами покинул университет в знак протеста против нарушения университетской автономии. После 1917 г. участвовал в работе Наркомпроса РСФСР и Соц. академии общественных наук.

³⁷ Павлов Алексей Петрович (1854—1929), геолог и палеонтолог, профессор Московского университета (1886—1929), академик петербургской АН (1916).

³⁸ Боголепов Николай Павлович (1846—1901), профессор римского права, ректор Московского университета (1888—1887, 1891—1893). С 1895 года — попечитель московского учебного округа, с 1898 — министр народного просвещения. Проводил консервативную политику. В 1900 г. по его распоряжению за участие в студенческих беспорядках свыше 180 студентов Киевского университета были отданы в солдаты, увольнялась оппозиционно настроенная профессура. Погиб от раны, нанесенной ему в феврале 1901 г. студентом П. В. Карповичем, исключенным из Московского университета.

³⁹ Средин Александр Валентинович (1872, Москва, — 1934, Сан-Рафаэль, Франция), художник. По окончании Московского университета, состоял приват-доцентом кафедры геологии. Одновременно занимался в Училище живописи ваяния и зодчества у К. А. Коровина и В. А. Серова. Стажировался в Париже в мастерских Ж.-П. Лоранса и Б. Констана. Основная тема его творчества — интерьеры известных и неизвестных усадеб, дворцов, церквей. После 1917 г. — в Комиссии по охране памятников искусства и старины, с 1918 г. работал в музейном отделе Наркомпроса. Проживал в то время в доме С. А. Шлиппе. «А. В. Средин /…/ кроме комнаты для жилья, имеет право на комнату-мастерскую в квартире № 2 в доме Шлипе, угол Гагаринского и Староконюшенного переулков, эти комнаты уплотнению или реквизиции не подлежат» (из документа за подписью Н. И. Троцкой, зав. музейным отделом). В конце 1920-х эмигрировал в Францию

⁴⁰ Московский сельскохозяйственный институт (МСХИ) образовался в начале 1890-х гг. на основе Петровской земледельческой и лесной академии (1865—1890). В 1920-х гг. МСХИ преобразован в Московский институт растениеводства имени К. А. Тимирязева (МИРТ), в 1930-х гг., в Московскую сельскохозяйственную академию имени К. А. Тимирязева.

⁴¹ Великий князь Сергей Александрович (1857—1905). С 1891 Московский генерал-губернатор, с 1896 — командующий войсками Московского военного округа. Убит эсером Н. П. Каляевым.

⁴² «В начале 1886 года организовался союз землячеств, который среди других своих целей, как-то: саморазвитие, касса, библиотека, выставлял /…/ выработку сознательных революционеров» — из воспоминаний М. В. Новорусского «Записки шлиссельбуржца 1887—1905», члена «Народной воли», как и А. И. Ульянов, П. Я.

153

Шевырев, П. Лукашевич. Все они входили в «Союз землячеств».

⁴³ С 1887 г. доля евреев среди поступивших в учебные заведения вне черты оседлости должна была составлять 5% от числа поступивших христиан, в Петербурге и Москве — 3%. Невзирая на вывод правительственной «комиссии графа К. И. Палена» (1888), что «с государственной точки зрения еврей должен быть полноправен», предложенный проект был «оставлен без последствий». В начале ХХ в. в городах вне черты оседлости процентная норма была снижена — с 5% до 3%, а столицах даже с 3% до 2%.

⁴⁴ Гончаров Дмитрий Дмитриевич («младший», 1873—1908), сын Д. Д. Гончарова «старшего» и Ольги Карловны, урожденной Шлиппе. Управляющий майоратом «Полотняный завод» (Калужская губерния); ввёл у себя на фабрике 8-часовой рабочий день, выплату пенсии престарелым. Организовал первую бесплатную библиотеку в губернии, а также театр в Полотняном. Выступал там, а также в частной опере Зимина, вместе с женой певицей Верой Константиновной, ур. Бергман (von Bergmann).

⁴⁵ Савинковы Александр и Борис Викторовичи, активные деятели революционного движения Старший, А. В. Савинков в ссылке в Якутии покончил самоубийством (1904).

Б. В. Савинков (1879—1925), социал-демократ; с 1903 г. член партии социалистов-революционеров («эсэр»), организатор и участник ликвидации В. К. Плеве и великого князя Сергея Александровича. В 1917 г., комиссар Временного правительства в войсках Юго-Зап. фронта, управляющий воен. министерством. Комиссар Временного прав-ва при корпусе П. Н. Краснова, организатор подпольного «Союза защиты родины и свободы», поднял восстания в Ярославле, Муроме и Рыбинске. В 1919 г. выехал заграницу, возглавлял Колчаковское бюро печати «Унион». Во время советско-польского конфликта 1921 г. сотрудничал с польской разведкой, создал в России подпольную сеть. В 1924 в результате операции ГПУ оказался в России и был арестован. Приговорен к смертной казни, но помилован, получив 10 лет тюрьмы за покаяние и разоблачение на суде. 7 мая 1925 г. покончил жизнь самоубийством.

⁴⁶ VII сессия Международного геологического конгресса, 1897 г.

⁴⁷ Чернышев Феодосий Николаевич (1856—1914), геолог и палеонтолог; академик Петербургской Академии наук (с 1909). Директор Геологического комитета (с 1903)

⁴⁸ Гора на восточном склоне Южного Урала, в Челябинской области (высотой 616 м.), где в 1696 г. было найдено крупное месторождение магнитного железняка, и спустя 25 лет открыт первый железоделательный завод на Урале, Невьянский.

⁴⁹ Литогенез (лат. litogenesis) — совокупность природных процессов образования и последующих изменений осадочных горных пород. Иоханнес Вальтер (Walther, 1860—1937), немецкий геолог, профессор университета в Йене и Галле; почётный член АН СССР (1930). Именно он ввёл в науку понятие о литогенезе (1893—1894).

⁵⁰ «Alpenglühen» (с немец. «пылание Альп»), атмосферный эффект оранжево-красного сияния горных вершин на восходе или закате.

⁵¹ Батумский ботанический сад (поселок Зелёный Мыс), основан в 1912 г. русским ботаником и географом Андреем Николаевичем Красновым (1862—1914). При закладке сада воспроизведены модели уникальных природных ландшафтов Северной и Южной Америки, Австралии, Новой Зеландии, Индии, Дальнего Востока и Японии.

⁵² Краснов Петр Николаевич (1869—1947), генерал-майор, войсковой атаман; писатель и публицист. С 1920 г. в эмиграции (Париж, Берлин). В 1942 г. предложил германскому командованию помощь в создании казачьих подразделений в составе вермахта, возглавил в марте 1944 г. главное управление казачьих войск. В начале мая 1945 г. сдался англичанам в Австрии. Был выдан советскому командованию; 6 января 1946 г., по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР повешен в Лефортовской тюрьме МГБ СССР.

⁵³ Прянишников Дмитрий Николаевич (1865—1948), агрохимик, биохимик и физиолог растений. С 1895 г. завкафедрой, ректор Сельскохозяйственнго института (1916—1917). Работал в Госплане СССР и Комитете по химизации народного хозяйства (1920-е). Член АН СССР,

154

академик ВАСХНИЛ. Действительный и почетный член многих зарубежных академий и научных обществ.

⁵⁴ Вильямс Василий Робертович (1863—1939), профессор и заведующий кафедрой общего земледелия и почвоведения Московской сельскохозяйственной академии им. К. А. Тимирязева, ее директор с 1907, ректор в 1922—1925. Основатель кафедры «Основы земледелия и растениеводства» Института механизации и электрификации сельского хозяйства. Академик АН СССР (1931), ВАСХНИЛ (1935). Лауреат Сталинской премии (1931).

⁵⁵ При назначении на гражданскую службу выпускники университета дворянского происхождения по закону имели ряд льгот «старшинства» при производстве и повышении чина, убыстрявших их карьерный рост до высоких чинов от 8 класса и выше в «Табели о рангах»

⁵⁶ Дояренко Алексея Григорьевича (1874—1958), ученый, педагог, зачинатель агрофизики в России. Научно-исследовательскую работу начинал у Д. Н. Прянишникова, был редактором «Вестника сельского хозяйства». Ассистент В. Р. Вильямса на кафедре и одновременно помощник заведующего опытным полем на территории фермы сельскохозяйственной академии (1911). В 1914—1929 заведующий кафедрой общего земледелия, профессор.

⁵⁷ Крымов Владимир Пименович (1878—1968), журналист, писатель; путешественник. С 1910 г. сотрудничал с А. С. Сувориным как коммерческий директор; издавал журнал «Столица и усадьба» (1914—1917). В апреле 1917 г., переведя все свои капиталы за границу и совершив кругосветное путешествие (длившееся более двух лет), обосновался в Берлине, издавал газету «Голос России», усиленно публиковался. В 1933 г. с приходом фашизма в Германии переехал в Париж. Его романы пользовались успехом у читателей. Критики, признавая литературную умелость и «некоторый сатирический дар» Крымова, отмечали «отсутствие чувства меры и вкуса» (Г. П. Струве).

⁵⁸ Ермолов Александр Сергеевич (1847—1917), действительный тайный советник, статс-секретарь, с 1905 г. член Государственного совета; автор ряда научных трудов. С 1893 г. возглавлял Министерство государственный имуществ (после его преобразования в 1894 г. — Министерство земледелия и государственных имуществ). Подробнее см. «Российский Архив», вып. VI, С. 495—508.

⁵⁹ Беренс, фон, Мария Эдуардовна (1876, Москва, — 1945, Тетчен-Боденбах (ныне чешский город Дечин)) — дочь Э. А. фон Беренса и Эммы Ивановны, урожд. Рабенек. Рабенек — компаньоны торгово-промышленного концерна «Вогау&Ко».

⁶⁰ Шванебах, фон, (в замуж. Шлиппе) Елизавета Петровна (1875, С.-Петербург — 1958, Деттинген/Эрмс), дочь П. Х. и М. А. фон Шванебах. С 1901 г., супруга Ф. В. Шлиппе.

⁶¹ Любаново Верейского уезда, Московской губернии, недалеко от Нара-Фоминска. Две усадьбы — «Старый» и «Новый» дома. Последний, построенный К. В. Шлиппе, сохранился. В начале 1920-х гг. в нем отдыхал Ф. Э. Дзержинский. До недавних пор (2005) служил школой; весной 2007 г. выставлен на продажу.

⁶² Шванебах, фон, Петр Христианович (1848, С.-Петербург — 1908, С.-Петербург), товарищ министра земледелия (1903—1905), главноуправляющий земледелием и землеустройством (1905), Государственный контролер (1906), член Государственного Совета. Автор работ по политическому и государственному устройству России. Супруга — Шванебах, фон, (урожд. фон Беренс) Мария Андреевна (1854—1945).

⁶³ Екатерина Михайловна (1827—1894), вел. кн, дочь вел. кн. Михаила Павловича и вел. кн. Елены Павловны, супруга Георга Августа, герцога Мекленбург-Стерлицкого. С 1847 г. действительный член, с 1870 г. председательница Совета Петербургского женского патриотического общества; состояла покровительницей учреждений Ведомства вел. кн. Елены Павловны.

⁶⁴ Рошер Вильгельм Георг Фридрих (1817—1894), немеций ученый, профессор политэкономии Лейпцигского университета. Один из основоположников современной исторической политэкономии. Его труд «Система народного хозяйства» («System der Volkswirtschaft», 1-й том 1854) много раз переиздавался. С Рошером полемизировал Карл Маркс.

⁶⁵ Витте Сергей Юлиевич (1849—1915), граф (1905); директор Департамента железнодорожных дел, затем министр путей сообщения

155

(1889—1892); министр финансов (1892—1903); председатель Комитета министров (1903—1905), Совета министров (1905—1906). Для преодоления финансовых проблем была введена винная монополия (1894); осуществлена денежная реформа (1897), было введено золотое обращение и установлен свободный обмен кредитного рубля на золото. Реформа затрагивала, прежде всего, интересы аграриев, экспортеров зерна, что вызывало значительную критику и опасения государственного банкротства вследствие оседания золота у населения и за границей. Предварительные меры правительства и понижение золотого содержания рубля на 1/3 (кредитный рубль приравнивался к 66 2/3 коп. золотом) не вызвали существенного изменения товарных цен. Россия же сравнялась в финансовом отношении с развитыми европейскими странами, в большинстве которых господствовала система золотого монометаллизма, что в свою очередь, способствовало притоку в страну иностранных капиталов и позволило выйти из финансового тупика.

⁶⁶ Георгий Георгиевич (1859—1909), герцог Мекленбург-Стрелицкий. Выпускник двух немецких универиситетов, ген.-майор Русской армии, командир лейб-гвардии Драгунского полка, кавалер ордена Св. Апостола Андрея Первозванного. Организатор струнного квартета. В его морганатическом браке с Н. Ф. Ванлярской родились три дочери и сын Георгий. До революции семья жила в СПб на Фонтанке, 46. Во время Гражданской войны все потомки эмигрировали. Михаил Георгиевич (1863—1934), герцог Мекленбург-Стрелицкий. По окончании университета в Германии, на военной службе; генерал-лейтенант, участвовал в Первой мировой войне, кавалер ордена св. Георгия IV степени. После Февральской революции уволен со службы; эмигрировал в Скандинавию. Елена Георгиевна (1852? — 1936), в замужестве принцесса Саксен-Альтенбургская.

⁶⁷ Возможно, Еленинский повивальный институт или Еленинский клинический институт усовершенствования врачей, строительство которого началось 1871 по почину вел. кн. Елены Павловны (1806—1873), вдовы вел. кн. Михаила Павловича. Идея создания клинического института в России, на полвека опередила европейский медицинский опыт. Возведение на Преображенском плацу больничного комплекса (1871) было осуществлено на треть из личных средств Елены Павловны. Открытый уже после её кончины, институт до сих пор носит её имя.

⁶⁸ Шереметев Сергей Дмитриевич (1844, Петербург — 1918, Москва), граф, член Государственного Совета; историк, писатель, коллекционер, почётный член Петербургской Академии наук (1890). Владелец более 200 тыс. десятин земли и имений в 11 губерниях России. Московский губернский предводитель дворянства (1885—1890). Инициатор создания (1877) и руководитель Общества любителей древней письменности. В. К. Шлиппе был дружен с графом.

⁶⁹ Александр Карлович и Елизавета Ивановна Шлиппе.

⁷⁰ Шлиппе (в замуж. Михалевская) Елизавета Карловна (1901, Любаново — 1995, Бремен), старшая дочь К. В. и М. Э. Шлиппе. В 1921 г., вместе с матерью эмигрировала в Германию. В 1926 г. вступила в брак с инженером Петром Николаевичем Михалевским. Автор воспоминаний «Детство, отрочество и бегство из России» (1946).

⁷¹ Вероятно, Макс Хуго (Max Hugo) Вогау (1849—1923), сын Филиппа Максимилиана ( после принятия русского подданства Максима Максимовича), одного из трех братьев, основателей торговой компании Вогау&Ко.

⁷² Имущественный ценз получал тот, кто владел землей не меньше определенного минимума. Ценз давал право избираться на земские должности.

⁷³ Точнее: «Крестьянское хозяйство в Верейском уезде Московской губернии (статистический очерк)». Ксерокопия этой работы 1905 г. издания (СПб., типография М. М. Стасюлевича) имеется в семейном архиве; авторское предисловие датировано: «С. Быкасово, июнь 1904 г.». Если выше названная дата написания (1902) не ошибка памяти, то это предисловие было специально приурочено к изданию 1905 г.

⁷⁴ Первое избрание Ф. В. Шлиппе в гласные Верейского уездного земства относится к 1903 г.

⁷⁵ Обложение налогом в пользу земства. Получаемые от этого средства составляли основную часть доходов, которыми земство финансировало свою разностороннюю деятельность.

156

⁷⁶ Саблер Владимир Карлович (1847—1929), действительный тайный советник, сенатор. С 1905 г. — член Гос. Совета. Обер-прокурор Синода (1911—1915). Речь идет о церковно-приходских школах, которые находились в ведении духовных консисторий и Синода.

⁷⁷ Шлиппе Борис Федорович (1903, Быкасово — 1973, Мюнхен), инженер-конструктор. С 1919 г., вместе с семьей в эмиграции. Окончил реальную гимназию в Дрездене (1922), затем, в Ной-Штрелице Политехникум (1925). С 1929 г. работал в самолетостроительной фирме «Рорбах», в 1930 г. перешел в конструкторское бюро завода «Юнкерс» (Дессау), где с 1932 г. руководил отделом статики и колебаний, а с 1936 г., отделом исследований и научно-технических разработок. К числу работ, получивших международное признание, относится теоретическое и экспериментальное изучение явления «флаттера». С 1937 г., член-корреспондент Немецкой академии воздухоплавания, в 1937—1939 гг. — внештатный доцент Технического университета (Ганновер). В 1946 г. в числе других немецких специалистов был вывезен вместе с семьей из советской зоны оккупации в СССР и размещен в пос. Иваньково (ныне левобережная Дубна Московской области) в составе большого коллектива завода «Юнкерс». В 1954 г. получил разрешение вернуться в Германию, сначала в ГДР, затем, в ФРГ, где работал для фирмы огнетушителей, а затем вел научно-исследовательскую работу в фирме «Нитрохимия». Супруга — Ксения Николаевна Мельникова (1906, Казань — 1989, Диссен, Бавария).

⁷⁸ Шлиппе Петр Федорович (1904, Быкасово — 1960, Паулис, Конго), агроном. Окончил Высшую сельскохозяйственную школу в Берлине, затем в 1926 г. по стипендии — Агрономический институт Университета Жемблу (Бельгия). Занимался исследованиями в области селекции тропических растений во Франции; принят на работу в компанию «Де л'Юэль» (Бельгия) и в 1928 г. уехал в Бельгийское Конго, где стал организатором, а впоследствии и почетным директором двух образцовых кофейных плантаций. Вел научно-исследовательскую работу в области агрономии, экологии, антропологии региона. В 1948—1954 гг. руководил, по приглашению британской администрации Южного Судана, опытной сельскохозяйственной станцией; одновременно проводил междисциплинарный проект, итогом которого стала монография «Передвижная культивация в Африке. Система агрикультуры Занде». С 1951 г. — бельгийский подданный. По возвращении работал экспертом международных организаций в ряде европейских столиц, занимался научной работой. По поручению Центра по Центральной Африке Брюссельского Свободного университета (CEMUBAC) предпринял последнюю экспедицию в Занде (Конго).

Супруга — Шлиппе (урожд. фон Пфалер) Наталия (1906, Теджен — 1998, Брюссель), дочь русского офицера шведского происхождения Теодора фон Пфалера и Наталии Кукол-Яснопольской.

⁷⁹ Belle mère — «прекрасная мать»(фр.), теща.

⁸⁰ Солюс Павел Августович (1857—1914), врач-терапевт. Работал врачом в фабричной больнице Нара-Фоминска. В 1886 г. вступил в брак с Еленой Александровной Галяшкиной (1865—1922), дочерью Е. К. Галяшкиной (ур. Шлиппе). С 1909 г. семья жила в Москве, в доме Шлиппе в Староконюшенном переулке, сам П. А. Солюс работал врачом 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского полка.

⁸¹ Уваров Федор Алексеевич (1866—1954), граф, шталмейстер, член государственного совета. Сын основателя Исторического музея А. С. Уварова (1858—1884) и П. С. Уваровой, урожденной кн. Щербатовой, (1840—1924). С 1911 г. — последний владелец имения-музея Уваровых «Поречье» в Можайском уезде. После 1918 г. в эмиграции.

⁸² «прогон» здесь в значении обнесенной изгородью дороги, по которой выгоняют скот на пастбище или на водопой.

⁸³ Сипягин Дмитрий Сергеевич (1853—1902), министр внутренних дел. Убит в Мариинском дворце эсером С. В. Балмашевым.

Плеве Вячеслав Константинович (1846—1904), сенатор, директор департамента полиции (1881—1884); товарищ министра, затем министр внутренних дел (1885—1904). Убит эсером Е. С. Созоновым.

157

⁸⁴ Вопрос о деятельности «частного общества по эксплуатации русских концессий в Маньчжурии и Корее» обсуждался на особом совещании, созванным Николаем II 26 марта 1903 г. Частная лесная концессия по бассейнам рек Ялу и Тумыни, тянувшаяся на 800 км. вдоль китайско-корейской и русско-корейской границ, от Корейского залива до Японского моря. Приобретена в 1901 г. «Русским лесопромышленным товариществом».

⁸⁵ Кирилл Владимирович (1976—1938), вел. кн. С начала 1904 г. — начальник военно-морского отдела штаба командующего флотом в Тихом океане вице-адмирала С. О. Макарова, рядом с которым находился в момент его гибели при взрыве флагманского корабля «Петропавловск». В 1905 г., без высочайшего разрешения вступил в брак с Викторией Мелитой, разведённой супругой герцога Эрнста Гессен-Дармштадтского, за что был лишен Николаем II прав престолонаследия. В эмиграции в 1924 г. провозгласил себя Всероссийским императором Кириллом I, что вызвало резкие споры в русском зарубежье. В 1995 г. перезахоронен вместе со своей супругой в усыпальнице Петропавловского собора

⁸⁶ Шлиппе Николай Густавович (1882, Феодоровка — Лейпциг 1948), сын Г. К. Шлиппе (1851, Плесенское — 1929, Рига) и Розалии Ивановны, ур. Фальц-Фейн (1855, Елизабетфельд, Украина — 1927, Рига). Владелец имения и фанерной фабрики в Чернышине (Калуж. губ.). В 1904 г. служил на флагманском корабле «Петропавловск». Спасся, держась вместе с вел. кн. Кириллом Владимировичем за деревянный обломок. После революции подвергался арестам. В конце 1920-х гг. выбрался в Ригу; с 1939 г. жил в Берлине, после войны в Лейпциге. Супруга (с 1913) — Бригитта Тоде.

⁸⁷ Мария Павловна (ст.), (1854—1920), вел. кн., вдова вел. кн. Владимира Александровича. Вступила в брак в 1874 г. С 1909 г. — президент Академии художеств. Вместе с вел. кн. Николаем Николаевичем стояла во главе великокняжеской оппозиции Николаю II и его жене Александре Федоровне. В 1917 г. некоторое время оставалась под домашним арестом в Кисловодске. В 1920 г. эмигрировала; жила в Швейцарии и Франции.

⁸⁸ «Великой» называли в свое время в России Первую мировую войну.

⁸⁹ Каульбарс Александр Васильевич (1844—1925), барон, генерал от кавалерии, брат генерала Н. В. Каульбарса. Получил известность своими исследованиями Средней Азии, был награжден золотой медалью Русского географического общества. Во время русско-японской войны 1904—1905 гг. командовал 3-й, затем и 2-ой Маньчжурскими армиями. С 1909 г. — член Военного Совета. В 1914—1915 гг. заведовал авиацией действующей армии. После 1917 г. эмигрировал; в Париже работал в конторе Частного радиотелеграфного общества; почетный председатель «Союза Русских летчиков».

⁹⁰ Получив разведдонесения об обходном маневре армии Куроки, 21 августа 1904 г. генерал А. П. Куропаткин приказал войскам отступить к городу Мукдену, хотя русские войска сохраняли численное и позиционное преимущество над противником. 3 марта 1905 г. командующий был заменен генералом Н. П. Линевичем, который, также не решился перейти в наступление, настаивая на присылке дополнительных подкреплений.

⁹¹ Официальное название до 1935 г. — Никольск-Уссурийск, затем Ворошилов (1935—1957), позднее, Уссурийск.

⁹² Линевич Николай Петрович (1839—1908), генерал от инфантерии; участник русско-турецкой войны (1877—1878). В Русско-японскую войну командовал 1-й маньчжурской армией. Заняв место главнокомандующего, сохранил позиции, на которые русская армия отступила после поражения при Мукдене, но до конца войны никаких решительных действий, как командующий, не предпринял.

⁹³ Елизавета Фёдоровна (1864—1918), вел. кн. В 1891 г. содала Елисаветинское благотворительное общество для призрения младенцев. С началом Русско-японской войны организовала Особый комитет помощи воинам. После трагической гибели мужа основала в Москве Марфо-Мариинскую обитель сестер милосердия. Весной 1918 г. была выслана из Москвы, а 18 июля в городе Апапаевске сброшена заживо в шахту. В 1992 г. канонизирована Русской Православной церковью как святая преподобномученица.

158

⁹⁴ Цусимское сражение 27—28 мая 1905 г., в котором японский флот под командованием адмирала Х. Того, имея превосходство в силах, артиллерии и скорости разгромил русские Тихоокеанские эскадры под командованием вице-адмирала З. П. Рожественского (1848—1909).

⁹⁵ Мирный договор был заключен 5 сентября 1905 г. в Портсмуте (США, шт. Нью-Хэмпшир). Россия признала Корею сферой влияния Японии, уступила ей Южный Сахалин и права на Ляодунский п-ов с Порт-Артуром и Дальним. Стороны обязались одновременно эвакуировать войска из Маньчжурии. Ведший переговоры с японцами С. Ю. Витте сумел предотвратить худшее и по возвращении получил титул графа. Статьи договора потеряли силу после капитуляции Японии во Второй мировой войне.

⁹⁶ Место министра-председателя Совета министров граф С. Ю. Витте занял в октябре 1905 г., в разгар революции 1905—1907 гг. Сумел убедить Николая II в необходимости подписать «Манифест 17 октября», даровавший народу основные гражданские свободы и открывший путь к учреждению первого российского парламента, Государственной Думы. В апреле 1906 г. Витте снова впал в немилость и был уволен с поста премьера.

⁹⁷ В октябре в Москве началась забастовка, которая охватила всю страну и переросла во Всероссийскую октябрьскую политическую стачку. 12—18 октября в различных отраслях промышленности бастовало свыше 2 млн человек. Забастовки продолжались и в 1906 г.

⁹⁸ Шлиппе (урожд. Андре) Агнеса Федоровна (1808, Тарандт — 1873, Плесенское), дочь Фридриха Августа Андре, финансового секретаря в Дрездене, и Мари Анны Амалии, урожденной баронессы Зенфт фон Пильзах. В 1829 г. вступила в брак с Карлом Ивановичем Шлиппе (1798, Пегау (Саксонии) — 1867, Бад-Соден ). В 1837 г. семья получила российское подданство. По награждении К. И. Шлиппе орденам Российской империи, в 1844 г. семья причислена к потомственному дворянству. Номинально владела всей земельной собственностью, приобретаемой К. И. Шлиппе, за исключением 20 десятин в Плесенском, куда он перевел из Москвы свой химический завод. В 1873 г., незадолго до своей кончины А. Ф. Шлиппе стала одним из учредителей «Товарищества химического завода Шлиппе».

⁹⁹ Речь идет о «Манифесте 17 октября» 1905 г., открывшему путь к учреждению первого российского парламента, Государственной Думы.

¹⁰⁰ Boiserie — деревянная панель, облицовка (фр. яз.).

¹⁰¹ У доктора Шимана (von Schiemann) была собственная известная клиника в Москве; Рюхардт (Rüchardt) — один из компаньонов промышленно-торгового дома «Вогау&Ко», женатый на дочери одного из основателей этой компании М. Вогау.

¹⁰² Шипов Филипп Николаевич, действительный статский советник; сын крупного землевладельца Н. П. Шипова; старший брат земского деятеля и политика Д. Н. Шипова. После недолгой военной службы вышел в отставку. Женился на вдове Лидии Васильевне Хомутовой; через несколько лет разошелся и поселился в Нижнем Новгороде, управлял нижегородским отделением Александровского дворянского банка. Затем переехал в Москву. В 1880-е — управляющий московским отделением Дворянского банка. Получил в наследство от отца усадьбу «Осташево» (Можайский уезд). По воспоминаниям людей его знавших, в частности Т. А. Аксаковой-Сиверс «представлял собой тот тип неисправимо легкомысленного «bon vivant», который описан Толстым в лице Стивы Облонского».

¹⁰³ Столыпин Петр Аркадьевич (1862—1911), государственный деятель. С 1884 г. — на службе в Министерстве внтренних дел; в 1886 г. — в Министерстве государственных имуществ (Департамент земледелия и сельской промышленности). Камергер (1896), гофмейстер (1906). В 1899 г., предводитель дворянства Ковенской губернии. С 1903 г. Саратовский губернатор. В 1906 г. назначен министром внутренних дел, сменил И. Л. Горемыкина в должности Председателя Совета Министров, сохранив за собой портфель министра внутренних дел. Проводил политику силового подавления революции и устранение ее глубоких причин путем коренных реформ, в частности земельных. Член Государственного Совета и статс-секретарь (1908).

159

Смертельно ранен 1 сентября 1911 г. террористом в Киевском оперном театре

¹⁰⁴ Бисмарк, помещик, землевладелец Яропольской волости, Московской губернии

¹⁰⁵ Джунковский Владимир Федорович (1865—1938), адъютант московского генерал-губернатора вел. кн. Сергея Александровича (1891—1905); губернатор Москвы (1905—1913); товарищ министра внутренних дел и командир Отдельного корпуса жандармов (1913—1915). Отстранен от занимаемых постов и по личной просьбе назначен в действующую армию (1915—1917). После 1917 г. жил в Москве; дважды арестовывался (1919, 1937) расстрелян в 1938 г.

¹⁰⁶ Шереметев Павел Сергеевич (1871—1943), граф; историк, художник; статский советник, камергер, Звенигородский уездный предводитель дворянства, председатель уездной землеустроительной комиссии (1910). Участник русско-японской войны. Член Государственного совета (1916). Хранитель, а затем заведующий музеем-усадьбой «Остафьево» (1918—1927). Член Всероссийского союза писателей (1921), действительный член «Общества изучения русской усадьбы» (1923). В 1927 г. лишен гражданских прав как лицо дворянского происхождения, отстранен от работы и в 1929 г. выселен с семьей из «Остафьево»

¹⁰⁷ Николай Федорович Рихтер (1843—1911), один из старейших земских деятелей, председатель Московской уездной земской управы. С 1907 г. — председатель Московской губернской земской управы. 23 ноября 1911 г. скоропостижно скончался от удара; на похоронах присутствовали губернатор В. Ф. Джунковский, губернский предводитель дворянства А. Д. Самарин, городской голова Н. И. Гучков.

¹⁰⁸ Головин Федор Александрович (1867—1929), председатель Московской губернской земской управы (1904—1906), член II—IV состава Государственной Думы, председедатель фракции кадетов в III Государственной Думе. С марта 1917 г. — комиссар Временнного правительства по управлению дворцовым ведомством.

¹⁰⁹ Васильчиков Борис Александрович (1863—1931), князь, шталмейстер (1899). С 1884 г. Старорусский уездный гласный; Новгородский губернский предводитель дворянства (1890—1900); Псковский губернатор (1900—1903); главноуполномоченный Красного Креста в Маньчжурии при действующей армии (1904—1905); главноуправляющий землеустройством и земледелием (1906—1908); член Государственного Совета по назначению (1906—1917). После 1917 г. в эмиграции. В мемуарах оценивал себя: «…я был очень хорошим предводителем, хорошим губернатором, никуда не годным министром и абсолютно бесполезным членом Государственного Совета».

¹¹⁰ Именной Высочайший указ 9 ноября 1906 года «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования.

¹¹¹ Губернские, как и уездные землеустроительные комиссии — местные органы по проведению столыпинской аграрной реформы. Их функции по указу от 4 марта 1906 г. состояли в содействии Крестьянскому поземельному банку в продаже земли крестьянам, переселению крестьян на казенные земли и сдаче крестьянам в аренду казенных оброчных статей, улучшению условий землевладения, порядков землепользования и совершенствованию способов ведения хозяйства на надельных землях; посредничество в разверстании черезполосных угодий, общих владений и сервитутов (лесных, пастбищных и пр.) Уездные комиссии открыты в июле-декабре 1906 г. в 184 уездах 33 губерний (к 1912 г., в 463 уездах 47 губерний); губернские — в 1907 г. «Положение о землеустройстве» (29.05.1911) и новые инструкции изменили состав комиссий и расширили их полномочия: перечень землеустроительных действий определялся в законодательном порядке, термину «землеустройство» давалось юридическое толкование, комиссиям придавались функции судебных органов по земельным делам. Роль комиссий перестала быть пассивной.

¹¹² Риттих Александр Александрович (1868—1933) службу начал в 1888 г. в Земском отделе МВД. С 1903 г. чиновник особых поручений в министерстве финансов; подготовил ряд обзоров для Особого совещания: «Крестьянское землепользование», «Крестьянское дело», «Зависимость крестьян от общины и мира». Директор департамента государственных земельных имуществ (1905); управляющий делами

160

«Комитета по землеустроительным делам», со дня учреждения до апреля 1912 г., затем — товарищ главноуправляющего землеустройством и земледелием, а с 16 ноября 1916 г. по 28 февраля 1917 г., министр земледелия (т. е. того же ведомства с новым названием). После революции в эмиграции.

¹¹³ «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности» образовано по инициативе С. Ю. Витте при содействии министра внутренних дел Д. С. Сипягина. Действовало с 22 января 1902 по 30 марта 1905 г. (председатель С. Ю. Витте). Состав членов Особого совещания, кроме присутствующих по должности министров финансов, земледелия и государственных имуществ, внутренних дел, первоначально, 19 человек. Управляющий делами, И. П. Шипов, затем А. А. Риттих. Согласно сводке А. А. Риттиха, из 482 уездных комитетов по вопросу об общине высказались не все комитеты. Всего 113 уездных комитетов высказались за упразднение общины, 32, за ее сохранение, 11, уклонились от ответа. Особым совещанием издавались систематические своды трудов провинциальных комитетов, отчеты и пр.

¹¹⁴ Кофод (Koefoed) Андрей Андреевич (1855—1948), агроном, землеустроитель, статский советник (1915). Один из первых обратил внимание на факты добровольного выхода крестьян из общины на хутора, оценил их как явление общегосударственного значения. При поддержке С. Ю. Витте и А. А. Риттиха развил эту тему в специальном исследовании «Крестьянские хутора на надельной земле» (СПб., 1905). Научные труды А. А. Кофода во многом определили методологию и практическую программу деятельности землеустроительных комиссий. С февраля 1908 г. А. А. Кофод в должности ревизора землеустройства возглавлял инструкторскую часть Комитета по землеустроительным делам; контролировал губернские и уездные землеустроительные комиссии. Мемуары А. А. Кофода опубликованы в 1945 г. на датском языке и в 1997 г. на русском, в Москве.

¹¹⁵ Торговый дом «Н. И. Бландов и Ко» основан в 1890-х гг., в 1902 г. преобразован в товарищество «Братья В. и Н. Бландовы». Николай Иванович Бландов вместе с братом Владимиром, участвовал в становлении мясо-молочного и маслобойного производства в Сибири, а позже на Кавказе и в Центральной России. Братьям Бландовым принадлежала 1-ая колбасная фабрика в Москве; в 1914 г. была приобретена и Московская макаронная фабрика. После смерти брата (1906) Н. И. Бландов больше занимался общественно-политической деятельностью; был почетным мировым судьей, гласным Московского уезда, депутатом от дворянства Московского уезда.

¹¹⁶ Усадьба в стиле модерн (Малая Никитская, д. 6), построенная по заказу С. П. Рябушинского архитектором Ф. О. Шехтелем.

¹¹⁷ Бойцов Петр Семенович (1849 — после 1917), архитектор. Дома (1903) шли под номерами 14—16. Кроме того, по его проектам построены в Москве усадьба Святополк-Четвертинского (1887), ныне ЦДЛ (Поварская, 50), дом С. П. Берга (1897, Денежный пер., 5), особняки в Нижнем Новгороде, Киеве, загородные дворцы-усадьбы в Барвихе, Успенском, Муроме.

¹¹⁸ Четвериковы Сергей Иванович (1850—1929) и Дмитий Иванович (1858—1910), владельцы Городищенской тонкосуконной фабрикой под Москвой.

¹¹⁹ Кривошеин Александр Васильевич (1857—1921), гофмейстер. С 1905 г. товарищ главноуправляющего землеустройством и земледелием; с 1906 г. товарищ министра финансов и управляющий Государственным Дворянским земельным и Крестьянским поземельным банками. 17 февраля 1906 г. представил в правительство проект устройства земельного быта крестьян. Член Государственного совета (1906—1917), главноуправляющий землеустройством и земледелием (1908—1915). Уполномоченный Красного Креста при 7-й армии (1915—1916), а затем в армиях Западного фронта. С 6 июня 1920 — помощник по гражданской части генерала П. Н. Врангеля.

¹²⁰ Для руководства на местах агрономической помощью при землеустройстве в 1908 учреждены при губернских агрономических комиссиях особые совещания (как постоянные органы). Их состав: персонал землеустроительной комиссии, губернской земской управы, правительственные агрономы, земские агрономы, председатели уездных управ. К 1912 уже в 13 губерниях агрономическая помощь единоличным

161

хозяйствам сосредоточилось полностью в ведении земств. На это ассигновалось в 1911 по всем губерниям — 6 млн. руб. из них: в распоряжение землеустроительных комиссий 2,9 млн. руб., в рапоряжение земств 3,1 млн. руб. Средства предназначались на содержание агрономов, на показательные мероприятия, снабжение крестьян орудиями и посевным материалом, устройство складов, на внешкольное распространение сельскохозяйственных знаний. Ф. В. Шлиппе участвовал в работе всех поименованных организаций. Кроме того осуществлялась постоянная агрономическая помощь через департамент земледелия, отдел сельской экономии и сельскохозяйственной статистики и отдел земельных улучшений.

¹²¹ Самарин Александр Дмитриевич (1868—1932), егермейстер, член Государственного совета (с 1912). Московский губернский предводитель дворянства (1908—1915), председатель правления Института московского дворянства, попечитель комитета Сергиево-Елизаветинского трудового убежища для раненых. С 1914 — главный уполномоченный Всероссийского Красного креста, обер-прокурор Синода (1915). Председатель Совета объединённых приходов Москвы (1918—1920). С 1929 г. жил в Костроме.

¹²² Съезд состоялся 21, 28 февраля 1911 в помещении Политехнического общества (Малый Харитоньевский переулок, 4). Председатель — И. А. Иверонов, директор Московского сельскохозяйственного института. Число участников 468 человек. Доклады, прения и резолюции съезда опубликованы в «Трудах…» (М., 1911, т. 1—5). Выступление Ф. В. Шлиппе, сделанное вне регламента, не публиковалось.

¹²³ Устав Общества утвержден 16 февраля 1909. Учредительное собрание состоялось 3 марта 1909 в помещении Московской губернской земской управы в присутствии В. Ф. Джунковского. Среди учредителей: В. К. и Ф. В. Шлиппе.

¹²⁴ Закон по землеустройству, «Закон 14 июня 1910 года об изменении и дополнении некоторых постановлений о крестьянском землевладении».

¹²⁵ Всероссийское совещание состоялось 10—23 января 1909. Председатель П. А. Столыпин; исп. обязанности председателя: А. И. Лыкошин, Н. Н. Покровский, А. В. Кривошеин, А. Г. Гасман, Н. Д. Чаплин. Были избраны секции: юридическая (предс. В. Д. Юматов), по делам сельского кредита (предс. С. В. Корчинский) организационно-податная (предс. А. Н. Неверов), землеустроительная, разделенная на три отдела: по землеустройству целых селений (предс. П. А. Голубниченко), составления проектов землеустройства (предс. С. Д. Рудин), по выделу отдельных домохозяев (предс. А. А. Толстой). Были сотавлены «Правила о землеустройстве целых сельских обществ» и «Техническая инструкция для руководства при составлении землеустроительных проектов». Число участников, 178 человек, включая 62 представителя центральных ведомств. Подобный съезд состоялся 16—24 мая 1911; работа велась в шести секциях, избранных по территориальному принципу. Один из председателей секций — Ф. В. Шлиппе.

¹²⁶ Зеринг Макс (Sering Max) (1857—1939), ученый-аграрник и экономист. Аухаген Отто (Аугаген, Auhagen Otto) (1869—1945), профессор. Его работа “Zur Beurteilung die russischen Agrarreform” опубликована в России под названием “Критика русской аграрной реформы” (СПб., 1914). Перевод А. А. Кофода.

¹²⁷ Гончарова (урожд. Мещерская) Ольга Борисовна (1864—1926), супруга Николая Ивановича Гончарова (1861—1902). Умерла в эмиграции.

¹²⁸ Брестская железная дорога была переименована в Александровскую (1912—1922) в связи со 100-летием Отечественной войны 1812 г. в честь имератора Александра I.

¹²⁹ Фотографии этой поездки сохранилась в личном архиве В. Ф. Джунковского (ГАРФ, ф. 826). На одной из них крестьянин Илларион Степанович Лощенков, беседующий с П. А. Столыпиным. По ходатайству Бронницкой уездной землеустроительной комиссии от 19 июля 1909 несколько крестьян Быковской волости и, в том числе Лощенков, за оказание содействия землемерам и понесенные труды получили денежное вознаграждение. С января 1913 И. С. Лощенков заведовал прокатной станцией сельскохозяйственных орудий при деревне Колонец и зерноочистительным пунктом. (Д. Колонец находилась рядом с станцией “Ильинская” Московско-Казанской ж. д., в 33 км. от Москвы)

162

¹³⁰ Принудительная хлебная разверстка была введена лишь в военном 1916 г. из-за кризисного состояния экономики и перебоев в снабжении городского населения хлебом.

¹³¹ В 1950-е гг. в ГДР свободных земледельцев и хуторов практически не стало; вместо них — хозяйства типа совхозов, получившие название «сельскохозяйственных производственных кооперативов» — «Landwirtschaftliche Produktionsgenossenschaften» (LPG)

¹³² Щербатов Александр Григорьевич (1850—1915) князь, камергер. В 1874 г. после женитьбы оставил государственную службу и посвятил себя сельскому хозяйству, превратив свою усадьбу в образцовое хозяйство. Во время русско-турецкой войны (1877—1878) уполномоченный Красного Креста. Рузский уездный предводитель дворянства (1883—1891); уполномоченный по общественным работам Самарской губернии в помощь голодающим (1891); президент Императорского общества сельского хозяйства в Москве (1892—1905). Принимал участие в работе Союза русского народа.

¹³³ Угримов Александр Иванович (1874—1974), агроном, профессор. Перед революцией — председатель Российского общества сельского хозяйства, в этом качестве после 1920 г. стал членом «Помгола». В 1922 г. был выслан из страны. В 1947 г. принял советское гражданство и переехал в СССР; работал агрономом на опытных сельско-хозяйственных станциях в Ульяновской и Калужской областях. Реабилитирован в 1957 г. (по делу 1922 г.), после чего жил в Москве.

¹³⁴ Голицын Дмитрий Владимирович (1771—1844), князь, московский генерал-губернатор (1820—1844). С 1841 г. — светлейший князь. В 1820 г. стал учредителем Императорского Московского общества сельского хозяйства (ИМОСХ).

¹³⁵ То же, что манеж

¹³⁶ Игнатьев Павел Николаевич (1870—1945), граф. Служил по ведомству Министерства внутренних дел. Киевский губернатор (1907—1908); товарищ главноуправляющего землеустройством и земледелием (1912—1915), курировал, в частности, и с.-х. образование. Министр народного просвещения (1915—1916). Руководил разработкой проекта реформы системы образования, учитывая опыт организации школьного образования в США, Франции, Великобритании. Проекты были отклонены правительством, вскоре последовалаи и отставка. После 1917 г. в эмиграции. Почетный член Российской АН (1917—1928; восстановлен посмертно в 1990). Многие идеи Игнатьева, особенно материалы учебных программ, использованы при создании советской школы, служили также основным руководством для русских школ за рубежом.

¹³⁷ Фон Беренс Эдуард Андреевич (1843—1916), директор Российского страхового общества от огня. Президент Московской Духовной консистории (евангелической) и попечитель Московской школы для бедных детей Евангелического исповедания (1916).

¹³⁸ Воронцов-Дашков Илларион Иванович (1837—1916), граф, генерал-адъютант, генерал от кавалерии. Министр императорского Двора и уделов (1881—1897), главноуправляющий государственного коннозаводства. Наместник на Кавказе, главнокомандующий войсками Кавказского военного округа (1905—1916); член Государственного совета.

¹³⁹ Демчинский Николай Александрович (1851—1915), инженер и журналист. Обладатель трех дипломов: Петербургского института инженеров путей сообщения, Горного института, юридического факультета Киевского университета был хорошо известен в русском обществе, но далеко не с лучшей стороны. (Подробнее см. «Российский Архив» вып. 14, С. 604—642.)

¹⁴⁰ Политическая группа в Государственной Думе, отстаивающая автономию Царства Польского.

¹⁴¹ Грабский Владислав (1874—1938), польский политик, экономист, историк. Основатель ряда сельскохозяйственных обществ и первого «Мелиорационного общества» в Варшаве. Депутат I-й, II-й и III-й Государственных дум от Варшавской губернии. Премьер-министр Польши (1920, 1923—1925). Один из руководителей Национально-демократической партии.

¹⁴² Храм Воскресения Христова (Спас на крови) Возводился в 1883—1912 гг. на набережной Екатериниского канала в С.-Петербурге, где 1 (13) марта 1881 г. Александр II был смертельно ранен бомбой, брошенной народовольцем И. Гриневицким.

163

¹⁴³ Родзянко Михаил Владимирович (1859—1924), один из лидеров партии октябристов, депутат III и IV Государственной думы, с 1912 г., ее председатель. Один из инициаторов создания «Прогрессивного блока», образованного в 1915 г. из представителей партии кадетов, «17 октября» и Прогрессивной фракции IV Государственной Думы, в чьи задачи входило создание нового правительства, ответственного не перед царем, а перед Думой («правительство народного доверия») В 1917 г. возглавил Временный комитет Государственной Думы. В ноябре 1917 бежал на Дон, в 1920 г. эмигрировал в Югославию.

¹⁴⁴ Распутин Григорий Ефимович (1869(?) — 1916), крестьянин с. Покровское Тобольской губернии; принадлежал к секте хлыстов. Обладал даром останавливать кровотечения наследника цесаревича Алексея Николаевича, болевшего гемофилией. Пытался активно вмешиваться в политику, чем вызывал недовольство в разных кругах общества. Был убит в результате заговора 16 декабря 1916 г.

¹⁴⁵ Гучков Николай Иванович(1860—1935), выборный городской голова Москвы (1905—1913); руководил восстановлением города и его экономики после декабрьских боёв 1905 г. В эмиграции член главного управления Российского общества Красного Креста, торгово-промышленногосоюза и Земгора

¹⁴⁶ Затраты земств в России на сельскохозяйственные улучшения в губерниях незначительны в сопоставлении с их годовым бюджетом. Хотя за 1895—1911 наблюдался их рост, но и в 1911 г. они составляли лишь 6% расходов бюджета. Расходы по всем 34 губерниям в 1911 составил 11 млн. рублей (рост по сравнению с 1895 г. в 12 раз).

¹⁴⁷ В новом пложении (1890 г.) указывалось: «…Губернатор надзирает за правильностью и законностью действий земских учреждений. Для обсуждения правильности и законности постановлений и распоряжений земских учреждений и для решения других дел образовано в каждой губернии губернское по земским делам присутствие… Губернатор, если не соглашается с решением большинства членов присутствия, приостанавливает исполнение решения и представляет дело министру внутренних дел…».

¹⁴⁸ Львов Георгий Евгеньевич (1861—1925) князь, председатель Тульской губернской земской управы (1902—1905). Член I Государственной думы, кадет (1905—1912), перешел в партию «прогрессистов». Возглавлял объединенный комитет земского союза и союза городов (1915—1917). После Февральской революции председатель Совета министров и министр внутренних дел первого Временного правительства. В Гражданскую войну оказался в Омске, по поручению Временного Омского правительства с П. Вологодским выехал в США для встречи с президентом Вильсоном. Возглавлял Русское политическое совещание (1918—1920).

¹⁴⁹ Д. Н. Шипов. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918 (2-е изд. М., 2007).

¹⁵⁰ Муравьев Николай Леонидович (1866—1940), егермейстер. В разные годы — вице-губернатор в Томске, Вологде, Симферополе, Рязани; губернатор полтавский (1908—1913), московский (1913—1916). После 1918 г. в эмиграции; работал в Антверпене помощником бухгалтера небольшого транспортного предприятия.

¹⁵¹ Левицкий Александр Павлович (1873—1942), агроном. Организатор почвенно-картографической съемки территории СССР и сети опытных сельскохозяйсивенных станций. В 1930 г. арестован и выслан в Казахстан, с 1934 г. работал агрономом в Смоленской и Ярославской областях. Погиб во время немецкой оккупации.

¹⁵² Будберг, фон, Александр Андреевич (1854—1914), барон. Начальник канцелярии прошений «на Высочайшее имя» (1893—1895); член Государственного Совета (1905), обер-егермейстер (1914).

¹⁵³ В марте 1917 г. полковник А. Е. Грузинов сменил на посту командующего войсками Московского военного округа генерала от артиллерии И. И. Мрозовского. В августе выступал на Совещании общественных деятелей с докладом «О деятельности комитетов в армии». Участвовал во Всероссийском демократическом совещании в сентябре в Петрограде, которое было созвано «для создания сильной революционной власти, способной объединить всю революционную Россию для отпора внешним врагам и для подавления всяких покушений на завоёванную свободу».

¹⁵⁴ Центральная электростанция Общества электрического освещения, (Обводный канал, д. 76)

164

построена в Петербурге в 1897—1898 гг., торжественный пуск состоялся в ноябре 1898 г. Оборудование поставлялось фирмой «Сименс и Гальске».

¹⁵⁵ Кржижановский Глеб Максимилианович (1872—1959), один из руководителей Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» (1893). член ЦК РСДРП (1903—1905); С 1910 г. работал в Московской кабельной электросети. В 1912 г. заведывал электростанцией «Электропередачи» (под Москвой). Автор проекта электрофикации советской России, председатель комиссии ГОЭЛРО (1920), председатель Госплана (1921—1923, 1925—1930). Вице-президент АН СССР (1929—1939).

¹⁵⁶ Самокиш-Судковская (урожд. Бенард) Елена Петровна (1863—1924), живописец, график. Училась в Гельсингфорской художественной школе у В. В. Верещагина. Жила и работала в Париже (1882—1890). В 1900-е гг. работала как график: для журнала «Нива», иллюстрировала книги, в том числе детские.

¹⁵⁷ Первый из земских кустарных музеев; открылся в 1910-х гг. в Москве в Леонтьевском переулке (теперь ул. Станиславского), сохранился до сих пор. Кустарные музеи были побочным продуктом земской деятельности, направленной на развитие кустарных промыслов.

¹⁵⁸ Мельников Николай Александрович (1872—1951), земский деятель, глава Казанской губернской земской управы (1901—1916). В 1907 г. избран депутатом от партии октябристов в III Государственную думу. В 1916 г. — член Совета министров, главноуполпомоченный по продовольственному снабжению действующей армии. После 1917 г. на той же должности в правительстве Колчака в Омске. С 1921 г. в эмиграции. С 1928 г. свояк Ф. В. Шлиппе.

¹⁵⁹ Маклаков Николай Алексеевич (1871—1918), камергер. Черниговский губернатор (1909—1912). Министр внутренних дел (1912—1915). Член Государственного совета (с 1915). Арестован феврале 1917 г., по постановлению Временного правительства и 1918 г. расстрелян по постановлению Совета народных комиссаров.

¹⁶⁰ Дурново Петр Павлович (1835—1919), генерал-адъютант (1905). Харьковского губернатор (1866); Московский губернатор (1872—1878), затем служил в Департаменте уделов. Избран председателем финансовой комиссии Петербургской Городской думы. Член Государственного совета(1904). Летом 1905 г. назначен Московским генерал-губернатором; В ноябре 1905 г. отправлен в отставку, продолжив карьеру на общественном поприще.

¹⁶¹ Должность «при высочайшем дворе», соответствовала чину VI класса, далее производства не следовало. Особая обязанность ведение камер-фурьерских журналов, в которых фиксировались все события при Дворе.

¹⁶² Бартрам Николай Дмитриевич (1873—1931), художник, коллекционер, музейный деятель. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (1889—1891). В Курской губернии, создал учебную игрушечно-столярную мастерскую (1893), которой руководил десять лет. В Семеновской мастерской создавались игрушки по мотивам русского фольклора. Заведующий художественной частью Кустарного музея Московского губернского земства; организатор Бытового музея 1840-х годов и музея игрушки в Сергиевом Посаде.

¹⁶³ Избиратели делились на три курии: местные землевладельцы, крестьянские общества и горожане — владельцы недвижимости, а также торговых и промышленных предприятий. В крестьянскую курию входили представители крестьянского сословия, другие же деревенские жители (землевладельцы) и горожане объединялись на основании имущественного ценза.

¹⁶⁴ Анастасий (Грибановский Александр Алексеевич; 1873—1965), митрополит Восточноамериканский и Нью-Йоркский. Принял постриг в честь преподобного Анастасия Синаита (1898); служил инспектором Вифанской духовной семинарии (1900); с 1901 г. — преподаватель, затем — ректор Московской духовной семинарии. Возведен в сан епископа (1906); архиепископ (1916). Участвовал в работе Поместного Собора РПЦ (1917—1918); избран членом Священного Синода и Высшего церковного совета РПЦ. В 1919 г. уехал в Константинополь, пребывал в Галате, в подворье русского Пантелеимонова монастыря. Временным высшим церковным управлением (ВВЦУ) юго-востока России назначен управляющим русскими приходами Константинопольского округа, включен в состав

165

ВВЦУ, избран заместителем митр. Антония Храповицкого (1920). Возведен в сан митрополита (1935). После смерти митр. Антония Храповицкого (1936) избран первоиерархом РПЦЗ, председатель Архиерейского Собора и Синода (1936—1964). С нападеним гитлеровской Германии на СССР часть эмиграции связывала надежду на крушение режима в России. В пасхальном послании 1942 г. митр. Анастасий писал: «…Настал день, ожидаемый им (русским народом), и он ныне подлинно как бы воскресает из мертвых там, где мужественный германский меч успел рассечь его оковы И древний Киев, и многострадальный Смоленск, и Псков светло торжествуют свое избавление как бы из самого ада преисподнего» (Церк. Жизнь. 1942. № 4. С. 51). В 1950 г. Синод РПЦЗ переехал в Нью-Йорк, где с 1951 г. проживал и митр. Антоний.

¹⁶⁵ Эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник престола Австро-Венгерской империи, убит 28 июня 1914 г. в Сараево, во время инспекции земель Боснии и Герцеговины, аннексированных Австро-Венгрией в 1908 г. Покушение совершил сербский гимназист Гавриило Принцип, член тайной организации «Црна Рука», поставившей себе целью объединение южных славян и создание «Великой Сербии».

¹⁶⁶ Собор Святой Софии (Агия-София) в Константинополе — памятник византийского зодчества (324—337), в период турецкого владычества служил мечетью. С 1935, согласно декрету Ататюрка, музей.

¹⁶⁷ В 1904 г. Россия была вынуждена пойти на невыгодные условия нового торгового договора, по которым пошлины на русский хлеб были значительно повышены. Договор вызвал в России недовольство производителей и экспортеров хлеба и многих политиков и обозревателей. В 1914 г. Россия повысила пошлины на ввозимый из-за границы хлеб. Следствием этого явилось резкое обострение русско-германских экономических отношений.

¹⁶⁸ Избрание Г. Е. Львова описано в мемуарах В. И. Гурко: «…пресловутый будущий разрушитель Русского государства кн. Львов…, не имея никаких формальных связей с земством, так как он уже давно не состоял гласным ни губернского, ни уездного земства (его родной уезд Тульской губернии, досконально его знавший, уже давно его забаллотировал) …решил возглавить…общеземскую организацию…ему удалось какими-то путями сохранить от возглавления им во время Русско-японской войны общеземской организации довольно крупную сумму…Когда в Москве впервые собрались для образования Всероссийского земского союза …появился кн. Львов, причем цинично заявил, конечно в кулуарных перешептываниях, что в случае его избрания внесет в кассу упомянутые 800 тысяч, тем самым говоря, что в противном случае он этого не сделает» («Черты и силуэты прошлого», М., 2000, с. 645).

¹⁶⁹ Морозов Сергей Тимофеевич (1860—1944). Директор-распорядитель Товарищества Никольской мануфактуры «Саввы Морозова сын и К°». Основатель Торгово-промышленного музея кустарных изделий Московского губернского земства. Финансировал журнал «Мир искусства». В 1898 г. вместе с братом Саввой и другими меценатами учредил Общедоступный театр, будущий МХАТ. С 1925 г. в эмиграции, во Франции.

¹⁷⁰ Унру Веньямин Генрихович (1881—1959), проповедник, почетный доктор теологии Гейдельбергского у-та. Работал уполномоченным иммиграционных организаций менонитов в Канаде (1921—25) и Парагвае (1930), затем Германии. Преподавал русский язык и литературу в Техническом университете в городе Карлсруэ.

¹⁷¹ Долгоруков Василий Александрович (1868—1918), князь, генерал-майор императорской свиты, гофмаршал. Добровольно отправился в ссылку с царской семьей. Расстрелян в Екатеринбурге 17 июля 1918 г.

¹⁷² Земгор (1915—1918) участвовал в распределении заказов, содействовал переводу кустарной промышленности на выпуск оборонной продукции, занимался организацией военно-санитарных учреждений, размещением беженцев, сбором средств для армии и т. д. Руководство Земгора было тесно связано с либеральным движением, поддерживало Прогрессивный блок в Думе. Ликвидирован советской властью.

¹⁷³ Разгром 2-ой армии генерала Самсонова в Восточной Пруссии в середине августа 1914 г. Самсонов, потеряв управление войсками, застрелился.

¹⁷⁴ Ольденбургский Александр Петрович, (1844—1932), принц. Генерал от инфантерии

166

(1895). Член Государственного совета (1896). Верховный начальник санитарной и эвакуационной части (1914). Сыграл значительную роль в развитии медицинской науки, здравоохранения и курортов России. 22 марта 1917 г. уволен Временным правительством от службы. После революции 1917 г. вместе с семьей эмигрировал во Францию.

¹⁷⁵ Мекк, фон, Николай Карлович(1863—1929) с 1891 г. председатель правления а/о Московско-Казанской ж.-д., одной из крупнейших в России. Продолжил дело своего отца Карла Федоровича фон Мекка (1821—1875), занимавшегося строительством железных дорог в России и оставившего многомиллионный капитал, основу которого составляли акции построенных им железных дорог. Его мать, Надежда Филаретовна, урожденная Флоровская, много помогала П. И. Чайковскому; сам Николай Карлович фон Мекк был женат на племяннице композитора Анне Львовне Давыдовой. В годы НЭПа работал в Госплане представителем от Наркомата путей сообщения, выпустил две книги по истории и экономике желенодорожного транспорта. В 1929 году был обвинен во «вредительстве», погиб в заключении.

¹⁷⁶ Подробнее в книге Э. Брэндстрем «Среди военнопленных в Сибири» (Опубликована в Швеции 1921, переведена на другие языки). Эльза Брэндстрем (Elsa Brändström, 1888—1948) из семьи шведского генерального консула в Петербурге. В 1914 стала сестрой милосердия. Ездила с мандатом Красного креста в Сибирь, подолгу сама находилась в лагерях военнопленных. С 1920 и до своей смерти занималалась филантропической деятельностью, живя в Германии, с 1933 г. в США. Скульптура Эльзы Брэндстрем, привезенная в Красноярск (2003) шведским математиком Бьерком, была установлена во дворе местного Художественного музея. (Сообщение газеты «Труд» 25.06.2003).

¹⁷⁷ 17 (30) октября Россия объявила войну Турции. В декабре 1914 — январе 1915 гг. в ходе Сарыкамышской операции русская Кавказская армия остановила наступление турецких войск на Карс, а затем и разгромила их.

Сарыкамыш, ныне турецкий курорт находится на горе Чамурлу, в 60 км от города Карса.

¹⁷⁸ Мрозовский Иосиф Иванович(1857—1934), генерал от артиллерии. Участник I мировой войны. В сентябре 1915 г. назначен командующим войсками Московского военного округа и одновременно генерал-губернатором в Москве. В Февральскую революцию арестован и уволен от службы. После октября 1917 г. в эмиграции во Франции.

¹⁷⁹ Столица была переименована в Петроград 18 (31) августа 1914 года, в связи со вступлением России в войну с Германией.

¹⁸⁰ Щербатов Николай Борисович (1868—1943), князь, камергер. С 1907 г. — полтавский губернский предводитель дворянства, действительный статский советник. В 1912 г. был избран членом Государственного совета от Полтавского земства. Один из учредителей Всерссийского союза земельных собственников. Министр внутренних дел (5 июля — 25 сентября 1915 г.). Выступал против замены вел. кн. Николая Николаевича на посту верховного главнокомандующего Николаем II.

¹⁸¹ «Ликвидационные законы», ограничивавшие немцев в правах. Введены в 1915 году, с последующими дополнениями, Так, закон от 2 февраля 1915 г. «О прекращении землевладения и землепользования австрийских, венгерских или германских выходцев в приграничных местностях» стал основанием для высылки в Сибирь немцев с Волыни.

¹⁸² Основан в 1841 тремя братьями Вогау. Крупнейший многопрофильный концерн, возглавляемый Гуго Вогау, сыном одного из основателей, к 1914 г. полностью или частично контролировал 13 финансовых и торгово-промышленных компаний. Улица Воронцово поле соединяет Бульварное кольцо с Садовым. Там находилась главная контора «Вогау&Ко».

¹⁸³ Павел Николаевич Милюков (1859—1943), лидер конституционно-демократической партии, один из лидеров «Прогрессивного блока» в Государственной думе. 1 ноября 1916 в своей думской речи подверг резкой критике премьер-министра Б. В. Штюрмера и императрицу Александру Фёдоровну, фактически обвинив их в измене.

¹⁸⁴ Бадмаев Петр Александрович (Жамсаран) (1849(?) — 1920), бурят, врач, специалист по тибетской медицыне. Окончив Иркутскую гимназию, в 1871 г. переехал в Петербург к старшему

167

брату Александру Александровичу Бадмаеву (? — 1873), врачу, уже имевшему частную практику. Поступил в университет на восточное отделение и одновременно слушал лекции в Медико-хирургической академии, получил право лечебной практики. В 1875 г. служил в Азиатском департаменте министерства иностранных дел, занимался врачебной практикой. Создал в Забайкалье торговый дом «П. А. Бадмаев и Ко» (1893—1897), организовал «Первое Забайкальское горно-промышленное товарищество», для разработки золотых приисков (1909). Вместе с П. Г. Курловым и Г. А. Манташевым выступил с проектами железнодорожного строительства в Монголии.

¹⁸⁵ Бергман Евгений Эмильевич и София Александровна.

¹⁸⁶ Шлиппе Алексей Федорович, фон (1915—1988 Ридерау, Бавария), художник, профессор, член Русской академической группы в США. Учился живописи в Берлине, Риме (1940—42), Брюсселе (1948—1951). После Второй Мировой войны прожил год в южногерманском городе Ванген, в тесном содружестве с группой русских художников-эмигрантов (Остроумов, Гороховец, Лебедев). С 1954 в США. Преподавал живопись и историю искусства в университе штата Коннектикут. Выставлялся на персональных и групповых выставках, в том числе регулярно в Мюнхене (Grosse Kunstausstellung, Haus der Kunst München). С 1983 г. жил в Ридерау. Выпустил альбом избранных работ и размышлений об искусстве (1986). В 1992 г. на территории университета штата Коннектикут был устроен центр искусства его имени — The Alexey von Schlippe Gallery of Art, частью которого является постоянная выставка картин А. Ф. Шлиппе.

Супруга А. Ф. Шлиппе — Ксения Эммануиловна рожд. Пестмал. Дети: Петр (1943) и Екатерина (1856).

¹⁸⁷ Шереметев Борис Сергеевич (1872—1952), граф, сын С. Д. Шереметева, офицер Кавалергардского полка.

¹⁸⁸ Клинген Иван Николаевич (1851—1922), ботаник, агроном, этнограф, специалист по субтропическим культурам. Окончил МГУ и Петровскую земледельческую и лесную академию. С 1892 инспектор кавказских удельных имений.

¹⁸⁹ Михаил Александрович (1878—1918), вел. кн. Генерал-майор, член Государственного совета. После смерти брата Георгия (1899) до рождения сына в семье Николая II цесаревича Алексея носил титул наследника. В 1912, тайно венчался с Н. С. Вульферт (Шереметевской), уволен от службы с запретом въезда в Россию и опекой над имуществом. В 1915 по признании брака восстановлен в правах. В Первую мировую войну командир Кавказской туземной дивизии, затем 2-го Кавалерийского корпуса. 2 марта 1917 по отречении Николая II провозглашен российским императором. 3 марта отрекся от престола в пользу Временного правительства. Убит 13 июля 1918 в Мотовилихе.

¹⁹⁰ Удельными назывались имения, числившиеся в составе государственных владений, доходы с которых предназначались исключительно на содержание членов императорского Дома. Ведал ими Департамент уделов.

¹⁹¹ Мусин-Пушкин Владимир Владимирович (1870—1923), граф, предводитель дворянства Богородского и Рузского уездов, управляющий Дворянским земельным и Крестьянским поземельным банками, депутат IV Государственной Думы (с 1912 г.), товарищ министра земледелия (1915 г.), после 1917 г. в эмиграции. Умер в Югославии.

¹⁹² Нечаев-Мальцов Юрий Степанович (1834—1913), последний в династии крупнейших предпринимателей и меценатов Мальцовых. Подарил 18 миллионов рублей на постройку в Москве Музея изящных искусств (ныне ГМИИ им. А. С. Пушкина).

¹⁹³ Здесь эти записки обрываются, автор не успел их завершить. Позже Ф. В. Шлиппе дополнил их описанием своих испытаний в 1918—1920 гг.