7

ВОСПОМИНАНИЯ
Ф. В. ШЛИППЕ и Н. А. МЕЛЬНИКОВА

В этом томе публикуются воспоминания Федора Владимировича Шлиппе и Николая Александровича Мельникова — двух деятелей конца XIX и начала XX вв., жизненные пути которых, при очень разных стартовых условиях, обнаруживают немало параллелей и сходства. Оба они накопили богатейший опыт служения в земстве — в годы столыпинских реформ на ответственных постах. Живя и работая в разных губерниях, они знали и ценили друг друга, а позже, уже в эмиграции, породнились семьями.

Воспоминания охватывают полувековой период — от детства (начало 1870-х гг.) до первых лет эмиграции (начало 1920-х). Сведения, почерпнутые в основном из семейного архива, позволяют пишущему этот вводный текст — старшему внуку Ф. В. Шлиппе и Н. А. Мельникова — проследить их 30-летний жизненный путь в русском зарубежье. В приложении к мемуарам публикуется доклад, прочитанный Мельниковым в 1939 году в Женеве: «Предложения об устройстве местного самоуправления в христианско-национальной России».

Ф. В. Шлиппе — москвич, лютеранин немецких кровей, внук химика, приехавшего в Россию в самом начале царствования Николая I и получившего потомственное дворянство на русской службе.

Н. А. Мельников — русский дворянин, православный, родившийся в Казани в семье обедневшего помещика.

Служить в земстве оба начали в молодые годы: Шлиппе, получив высшее образование и отбыв воинскую повинность — в Верейском уезде Московской губернии; Мельников со второго курса медицинского факультета — в Козьмодемьянском уезде Казанской губернии. Впоследствии они, каждый в «своей» губернии, возглавляли Губернские земские управы.

Оба применяли свои силы и знания также и на государственной службе: Шлиппе в качестве инспектора сельского хозяйства Московской губернии и непременного члена Землеустроительной комиссии, позже в Министерстве земледелия на должности вице-директора Департамента земледелия. В том же Министерстве во время Первой мировой войны служил и Мельников, назначенный в 1916 году членом совета министра и главноуполномоченным по заготовкам продуктов для действующей армии. Оба они были убежденными сторонниками аграрных реформ П. А. Столыпина. Вместе с тем, прогрессивное, реформистское начало их деятельности сочеталось с мировоззренческим и политическим консерватизмом; оба до конца своих дней оставались приверженцами самодержавия.

8

Политиком не был ни тот, ни другой. Но и мимо них не прошла все нарастающая политизация общества в целом и земства в частности, особенно в годы до и после революции 1905 года. Ф. В. Шлиппе оставался при этом вне какой-либо партийной организации. Н. А. Мельников перед выборами в III Государственную думу вступил в партию октябристов, был в Думу избран, входил в несколько думских комиссий, но уже год спустя сложил с себя депутатский мандат и вернулся от разочаровавшей его парламентской деятельности к земской работе в Казани.

В Гражданскую войну Мельников вошел в правительство адмирала Колчака, выполняя задачи, к которым был уже подготовлен своим опытом в Министерстве земледелия. Шлиппе, предупрежденный об аресте, подался в Киев и из оккупированной немцами Украины предпринял неудавшуюся попытку пробраться на юг к генералу Деникину.

После поражения белых в Гражданской войне они оба оказались в эмиграции — Шлиппе с 1920 года в Германии, Мельников с весны 1923 года во Франции. В 1928 году они породнились: дочь Мельникова Ксения Николаевна (Ася) вышла замуж за старшего сына Федора Владимировича — Бориса. За границей почти не встречались, но до конца своих дней состояли в переписке.

Обоим пришлось пережить еще одну, небывалую по масштабам и потерям войну — Вторую мировую; ее исход вынудил 72-летнего Федора Владимировича Шлиппе вторично в жизни покинуть насиженное место и стать беженцем. Он и члены его семьи — жена, сестра, глухонемой младший брат и нянюшка Вера, причисленные как лица без подданства к категории «перемещенных лиц» («Displaced persons»), — последние свои годы прожили в провинциальных местечках на юге Германии: сначала на попечении Международных организаций помощи беженцам (UNRRA, IRA), а под конец в приюте, устроенном совместными усилиями православной и лютеранской церквей. Там Федор Владимирович и скончался 31 октября 1951 года. Похоронен в Гейдельберге, в могиле своего деда Карла Ивановича — основателя российской ветви семьи Шлиппе. Свояка своего Мельникова он пережил всего на семь месяцев. Николай Александрович скончался 13 марта 1951 года в городе Леман; покоится он на русском кладбище Сент-Женевьев де Буа на окраине Парижа. Посвященный ему некролог, напечатанный в парижской газете «Русская мысль», подписан инициалами: «Ф. В.».

***

Первые проблемы, с которыми столкнулся Ф. В. Шлиппе, приехав в начале 1921 года в Берлин, носили весьма специфический характер, связанный с наплывом многих десятков тысяч беженцев из России.

Сам еще не устроенный (семья до поры до времени оставалась в Дрездене), Федор Владимирович немедленно включился в общественную работу. Возглавил берлинские отделения Земгора и Красного Креста.

Эти известные в дореволюционной России организации были восстановлены за рубежом под несколько другими названиями и приспособленные к новым нуждам.

Земгор, сформированный в 1915 году Земским и Городским союзами и ликвидированный в октябре 1917 года, в 1921 году в Париже возродился в новой ипостаси как «Российский Земско-городской комитет помощи российским гражданам заграницей». Первым его председателем стал прежний глава Земгора — князь Г. Е. Львов. В Берлине, как и в Париже, эта организация помогала беженцам находить работу

9

и жилье, содействовала организации школ для детей, основала некоторые стипендии для студентов, приюты для престарелых и инвалидов, снабжала бедствующих продуктами питания и одеждой, помогала ремесленникам и художникам находить покупателей, и не в последнюю очередь — оказывала соотечественникам юридическую помощь. При этом тесно сотрудничали с «Русской делегацией» С. Д. Боткина и рядом других эмигрантских организаций, поддерживали деловые контакты с немецкими властями — городскими и правительственными. Несколько лет Боткин даже имел право выдавать паспорта. Денежные средства поступали из фондов американской ИМКА в Берлине, от германского правительства, а также от частных фондов и лиц из предпринимательских кругов российского зарубежья. Вскоре, однако, финансовая база берлинского Земгора резко сузилась, и уже к 1924 году работе отделения РГЗК в Берлине пришел конец.

Портрет Ф. В. Шлиппе. Худ. А. Ф. Шлиппе.

Общественная деятельность Шлиппе на этом не прекратилась. По его инициативе в Берлине был основан Совет Красного Креста в составе свыше 30 человек, почти всех уже причастных к этой работе. «Таким образом создался отдел старой организации Российского Красного Креста в Германии, признанный как Главным управлением Русского Красного Креста в Париже, так и центром Международного Красного Креста в Женеве»1. Сразу же выяснилось, что для эффективной и рациональной работы по

10

оказанию гуманитарной помощи нужны были данные о численности, месте проживания, возрастном составе и имущественном положении русской диаспоры в Германии, и прежде всего в Берлине; без соответствующих сведений было трудно организовать также и службу поиска родных и друзей. Но провести регистрацию соотечественников оказалось задачей непосильной для отдела Шлиппе. В июне 1921 года делегаты свыше тридцати различных гражданских и профессиональных организаций обсуждали под председательством Ф. В. Шлиппе планы по созданию единого эмигрантского совета, которому надлежало бы, в сотрудничестве с Русским Красным Крестом, защищать общие для всех интересы и говорить одним голосом с немецкими инстанциями. Договориться о деталях сразу не могли, и лишь в декабре 1921 года, не без содействия представителя Лиги наций и Комиссара по делам русских беженцев германского МИД, состоялось первое собрание Совета объединенных русских общественных организаций «под председательством Ф. В. Шлиппе, С. Д. Боткина, В. Д. Набокова и А. А. Римского-Корсакова»1.

Дальнейшие периодические встречи происходили в германском МИДе с участием представителей Немецкого Красного Креста, а в сентябре 1922 года и Фритьофа Нансена, комиссара Лиги Наций по делам беженцев. Основные сферы деятельности были поделены между членами Совета; и Ф. В. Шлиппе отвечал за здравоохранение и школы. На практике Совет оказался не в состоянии обеспечить финансирование всех дел; ими, кто как мог, стали опять автономно заниматься отдельные организации, а Совет в основном выполнял функцию посредника между русской колонией в Берлине и германскими властями и организациями.

В апреле 1922 года Ф. В. Шлиппе смог наладить и свои домашние обстоятельства. В поселке Далевиц он купил за 250 тысяч марок большой дом и сорок соток земли. Деньги нашлись потому, что дед сберег для своего старого друга графа Игнатьева немалый капитал в фунтах стерлингов, и тот отблагодарил его некоторой долей; после обмена на дешевые послевоенные марки получилась сумма, достаточная для приобретения и элементарного обустройства усадьбы. Дом был трехэтажный, с электричеством и газом, но в остальном, даже по тогдашним стандартам, лишь с минимумом удобств. Центральное отопление было только в нижнем этаже, который сдавался под аптекарский и продуктовый магазины. Верхние этажи отапливались дровами и прессованным углем. Хозяйство вела жена Федора Владимировича, Елизавета Петровна; на кухне ей посильно помогала ее мать, Мария Андреевна Шванебах — вдова министра и управляющего делами великокняжеского дома Мекленбургов. Основную работу по дому вела няня Вера. Братья Федора Владимировича — Борис и глухонемой Альберт, трудились в основном в просторном саду с огородом. Они же ведали курятником и содержали в порядке двор и хозяйственные помещения. Часть двора была отведена под питомник, в котором сестра Ф. В. Шлиппе Маргарита Владимировна (Марга) разводила породистых кокер-спаниелей; от продажи щенков у нее были какие-то доходы, которые она могла тратить на свои скромные личные нужды. Кормильцем семьи был Федор Владимирович. Бывали периоды, когда он оставался без работы, и тогда едва сводили концы с концами.

11

Позже, когда он стал управлять доходными домами и занимался маклерством по купле и продаже недвижимого имущества, материальное положение семьи заметно поправилось. Далевицкий дом (его ласково называли «Далевкой») всегда славился своим русским гостеприимством, постоянно привлекал гостей, которые знали цену не только летним чаепитиям в саду под яблоней, но и царившей у «Шлипов» сердечной, душевной атмосфере.

***

В начале 1930-х годов менялась ситуация и в самой Германии. Победа на выборах национал-социалистической партии во главе с Гитлером была встречена многими с надеждой на чаемую стабильность в деморализованном государстве, которое сотрясали не прекращающиеся политические и социально-экономическими кризисы. Новый рейхсканцлер представлялся политиком, решительным, хотя и жестким, способным справиться с проблемами, над которыми безуспешно бились слабые, часто менявшиеся коалиционные правительства Веймарской республики. Таким он виделся миллионам немцев. Таким его хотела видеть и немалая часть русской эмиграции, связывавшая с его политикой надежды на обретение «прежней России» и помощь в изменении советского строя и восстановлении монархии и церкви»1. Эти надежды и воодушевления не были чужды и по-прежнему настроенному монархически Ф. В. Шлиппе.

Племянник Федора Владимировича из Латвии Николай Бурсиан, разделявший восторги многих немцев, навещая семью Шлиппе в 1937 году так описывал атмосферу у «таширевцев»: «…Совершенно иначе <…>были настроены мой дядюшка (двоюродный брат моей матери) Федор Владимирович Шлиппе и вся его семья. Ф. В. был консерватором и все еще, два десятка лет после Октябрьской революции, верен царю. В гостиной у него висели портреты царских особ и двуглавый орел. Дома говорили больше по-русски, чем по-немецки, и дядя Федя даже утверждал, что все мы давно не немцы. Убедить его в обратном было невозможно. По всему этому испортились и фактически прекратились его взаимоотношения с дядей Виктором. Тот в глазах «ташировцев» (так мы называли семью дяди Феди) был только «яростный наци»…Борис (сын Ф. В.) заявил, что нацизм является угрозой для христианства, а теща дяди Феди, старушка Мария Андреевна Шванебах, внезапно выпалила: «Терпеть не могу этого Геббельса!»2.

То, что национал-социалисты постепенно ликвидировали парламентскую демократию, «прижали» коммунистов, боролись с «еврейским засильем», сворачивали все существовавшие «свободы слова, печати, собрания», нещадно идеологизировали сферу литературы и искусства, вынуждая покидать страну виднейших представителей немецкой научной и творческой интеллигенции — все это словно не виделось и особенно не беспокоило среднего немца, обремененного насущными проблемами и стремлениями к возрождению могущества Германии.

Для большинства представителей русской эмиграции важнейшей была декларация новой власти о непримиримости «борьбы с большевизмом», хотя некоторые из них, познавшие на себе потрясения и ужасы революций, установившегося в России режима, не могли не проводить некоторых исторических параллелей. Так, после встречи Ф. В. Шлиппе

12

и Н. А. Мельникова в 1937 году в Далевице, Николай Александрович в своих «Записках мечтателя» вспоминал одну примечательную беседу. Поделившись некоторыми своими наблюдениями о Германии (возможно, и какими-то материалами из французской прессы?), отмечал, что воцарившийся здесь режим похож на тот же большевизм. Федор Владимирович согласился: «Да, большевизм, но все-таки, к счастью, не сталинизм».

Дистанцированность и внутренняя критичность к установившемуся режиму проявлялась не только дома, но и сказывалась на общественном поприще Ф. В. Шлиппе: «бесподданного» русского эмигранта власти, при всей его внешней лояльности, считали далеко не «своим».

В 1930-х годах власти, наблюдавшие за общественной деятельностью иностранцев, дали понять «бесподданному Ф. В. фон-Шлиппе», что его поведением недовольны. В 1934 году ему, особоуполномоченному Российского Красного Креста в Германии, предъявлено было ультимативное требование прекратить всякую связь с Главным управлением РКК в Париже, «как находящимся вне Германии /…/ и придать Русскому Красному Кресту в Германии иной вид. В случае несогласия [ему] угрожало полное прекращение его деятельности и закрытие»1.

Единственно возможным выходом из положения деятели РКК в Берлине и Париже сочли «иметь независимого от Главного Управления президента, избранного на собрании членов местного Российского Красного Креста». С соблюдением всех формальностей, предписанных немецким законом, в марте 1934 года было учреждено новое Общество под названием «Общество бывших деятелей Императорского Российского Красного Креста в Германии». Президентом его был избран Ф. В. Шлиппе. Внешняя перемена декораций удовлетворяла немецким требованиям, по сути ничего не меняя: связь с Главным Управлением в Париже оставалась в силе. Однако, «в феврале 1938 года германская Государственная тайная полиция, без объяснения причин, потребовала от Федора Владимировича фон-Шлиппе, чтобы он покинул свой пост».

Помедлив, весной 1938-го года очередное собрание приняло вынужденную отставку Шлиппе, но «в знак протеста против такого распоряжения властей, избрало [его] почетным членом Общества. Президентом Общества на следующее пятилетие просило быть Ея Высочетво Княжну Веру Константиновну и вновь избрало на пост вице-президента генерала Алексея Александровича фон-Лампе» 2.

В июне 1933 года выходящая в Париже газета «Возрождение» в редакционной передовице писала: «И вот впервые в Европе поднимается знамя борьбы с коммунистическим злом; его поднимает Хитлер. Мы не были бы русскими людьми, если бы не приветствовали это знамя. /…/ Планы Хитлера о будущей колонизации России? О будущем мы будем говорить впоследствии. Россия же погибает сейчас. <…> прежде всех задач, стоящих перед народами земного шара, должна быть поставлена задача истребления коммунизма на всем свете»3.

13

Так думали многие, и немало их продолжали так думать, когда в июне 1941 года Гитлер напал на Советский Союз. Сердце других было на стороне обороняющейся от агрессора Родины; им в этот момент Сталин представлялся меньшим злом. Патриотами считали себя и те и другие. В Берлине появились молодые люди, приехавшие преимущественно из Югославии, которые были членами политической организации НТСНП — Национально-Трудового Союза Нового Поколения1. У них была идеология, которую они назвали «солидаризм», и политическая программа, в которой излагались цели и методы борьбы против сталинского режима вне и на территории СССР. Методы включали наряду с организационными, пропагандистскими, публицистическими и подпольные. Первой и главной целью было освобождение России от власти Сталина и ВКП(б). Достижение этой цели было предпосылкой всего остального. НТСовцы не хотели ни реставрации старой России, ни социализма, ни буржуазной парламентской демократии.

Николай Александрович Мельников

В германскую столицу «солидаристы» устремились с намерением использовать в своих целях возможности, которые открывались ходом войны на советской территории. Знакомились, конечно, и с живущими здесь эмигрантами первой волны. Некоторые НТСовцы, в их числе А. С. Казанцев2, вошли в круг друзей и знакомых Федора

14

Владимировича Шлиппе. От них в 1942 году впервые узнали и про генерала Власова, готового возглавить антисталинское русское освободительное движение — то, что впоследствии привело к созданию Русской освободительной армии (РОА) и Комитета освобождения народов России (КОНР). Вера в осуществимость такого сценария подкреплялась сочувствием ряда высших офицеров вермахта и даже отдельных министерских работников. Возникла иллюзия, что спасаясь от поражения, Гитлер вынужден будет отказаться от своей жестокой, колонизаторской политики на оккупированных территориях, а впоследствии и от захватнических планов, и признать Россию свободной, самостоятельной страной, состоящей с Германией в тесном союзе.

Ф. В. Шлиппе оказал этому движению посильную поддержку. В его далевицком доме в 1944 году произошла встреча генералов А. А. Власова и П. Н. Краснова, в результате которой казачий атаман не без труда дал согласие на переподчинение казачьего войска Верховному командующему РОА А. А. Власову. В КОНР Шлиппе вступил в качестве заместителя финансового отдела. Поставил свою подпись под Манифестом, в котором излагались цели борьбы Русской Освободительной Армии. Этот программный документ, в который вошли, среди прочих, идеи «солидаристов», был оглашен на открытии Комитета в Праге в ноябре 1944 года. Но исход войны был уже предрешен. В начале 1945 году Советская армия с боем приближалась к Берлину. Оставаться в Далевице семье Шлиппе было нельзя и в конце февраля, взяв лишь самое необходимое, они эвакуировались в составе всего КОНРа на юг Германии.

О возвращении после войны не могло быть речи: Далевиц оказался в советской зоне оккупации (с 1949 года в ГДР), дом был экспроприирован. Своего жилища у старшего поколения уже не было. Межзональная граница отделила их и от семьи старшего сына Бориса Федоровича.

В 1941 году, работая над семейной хроникой, Ф. В. Шлиппе отметил: «Я пишу эти строки по-русски, хотя и считаюсь уже с тем, что может быть для подрастающего поколения богатый, красивый и столь мне дорогой русский язык будет недоступен.»

Тогда невозможно было даже вообразить, что всего пять лет спустя, осенью 1946 года, среди многих сотен немецких специалистов, вывезенных вместе с семьями из советской зоны оккупации на работу в СССР, окажется и инженер-конструктор Борис Федорович фон-Шлиппе, а сыновья его — внуки Федора Владимировича — после семи лет на берегу Волги1 вернуться в Германию с любовью не только к русскому языку, но и к России, и с глубоким чувством своей русскости.

Увидеться с ними Федору Владимировичу суждено уже не было.

В мае 1951 году, незадолго до его смерти, в небольшом кругу жильцов йорданбадского беженского приюта и при участии православного батюшки, Федор Владимирович и Елизавета Петровна отпраздновали свою Золотую свадьбу. Он преподнес жене стихотворение. Последние две из шести строф гласят:

За жизни семейный уют и уклад,
Полвека любви и участья
Люблю неизменно, и к Богу летят

15

Хвалы за мне данное счастье.
Взгляни же, как отсветы зорь горячи,
Как солнце на склоне сияет,
Так нашей любви золотые лучи
Закатные дни озаряют.

Несколько дней спустя Ф. В. получил стихотворный ответ. Он кончался строками:

Мы счастливы. И в том твоя заслуга.
Встречаем вместе мы вечернюю зарю.
Как хорошо, что мы нашли друг друга.
Благодарю тебя, за все благодарю.
           Твой Лилёк. 15 мая 1951 г.

Елизавета Петровна пережила мужа на 7 лет. Ей еще выпало счастье увидеться со старшим сыном и его семьей, возвратившимися из Советского Союза в 1954 году.

***

В 1922 году, едва поселившись в Далевице, Ф. В. Шлиппе написал «под свежим еще впечатлением… около двухсот страниц воспоминаний, охватывавших революционный период»1.

Эти воспоминания, как практически весь личный архив Ф. В. Шлиппе, при эвакуации из Далевица пришлось оставить. Почти 30 лет спустя, оказавшись в 1947 году в Брюсселе для свидания с сыном, автор восстановил их по памяти, хотя и в гораздо меньшем объеме. Этот текст — описание событий и переживаний 1918—1921 гг. — печатается здесь как последняя часть его автобиографических записок. К этому же периоду относится чудом сохранившаяся стопка писем, которые Шлиппе во время своих скитаний на Украине и по нескольким губерниям центральной России посылал своей жене — в Ригу (!). Обширная частная переписка Ф. В. Шлиппе довоенных и военных лет сопровождала его по всем приютам; но перед последним переездом, недели за две перед смертью, он эти письма сжег. Оставил только около пятисот страниц послевоенных писем Н. А. Мельникова. Их, а также свои письма, которые хранились у дочерей Мельникова, Шлиппе предлагал переслать для хранения в архиве Г. А. Алексееву, одному из организаторов «Дома Свободной России» в Нью-Йорке2. Судьба этой переписки не известна. Сохранились лишь 70 послевоенных писем (270 страниц) Мельникова к Шлиппе.

В конце 1930-х гг. Ф. В. Шлиппе начал работу под названием «Семья Шлиппе (1824—1923). Жизнь, быт и деятельность членов семьи». Для этого он провел некоторые генеалогические исследования, которые весной 1938 года привели его в селение Эйсдорф неподалеку от Лейпцига.

16

Именно здесь в начале XVI века при императоре Карле V некий Ганс Шлиппе был наделен, с правами потомственного «вольного земледельца», крестьянской усадьбой. Ею владели беспрерывно десять поколений. Члены семьи мужского рода, которым по разделу не доставалась земля или не удавалось жениться на наследнице крестьянского двора, обычно занимались ремеслами. В конце XVIII века мастер-игольщик Йоган Август Шлиппе приобрел в городке Пегау, близ Эйсдорфа, права горожанина. Умер он в 1813 году, оставив круглым сиротой сына от первого брака, 15-летнего Карла. Этому мальчику было суждено стать выдающимся ученым и родоначальником российской ветви семьи Шлиппе.

Его карьера началась с ученичества в местной аптеке и продолжилась в Берлине, где ему в аптечной лаборатории удалось получить соль, первичная форма которой, тетраэдр, — в кристаллографии была известна лишь предположительно. Новое соединение нашло себе и практическое применение: в медицине, при вулканизации каучука, а позже, в нефтеобрабатывающей промышленности. Работу 22-летнего аптекаря-фармаколога высоко оценил профессор химии Берлинского университета Митчерлих, который дал новому соединению название «Schlippesches Salz» («Шлипповская соль»). Митчерлих, взяв Карла Шлиппе ассистентом в свою лабораторию, проложил ему путь в университет. Совершенствуя свои знания по химии и другим естественным наукам, К. И. Шлиппе прошел также курс по ботанике, знакомился с корифеями наук того времени, включая Александра фон Гумбольдта.

В 1824 году К. И. Шлиппе принял работу на химическом заводе Киовского в Варшаве, а два года спустя переселился в Москву. Недолго проработав в местном химическом производстве, он основал собственный завод, который в 1833 году перевел в первое свое имение — Плесенское, Верейского уезда Московской губернии. Шлиппе становится старшим письмоводителем Московского общества овцеводства, членом, впоследствии и ученым-химиком Императорского Московского Общества Сельского Хозяйства (ИМОСХ).

С 1837 году он и члены его семьи стали российскими подданными. В 1839 году К. И. Шлиппе был награжден орденом Св. Станислава 3 ст. «за особенное усердие к общественной пользе и труды к улучшению мануфактурной промышленности», а в 1844 году — удостоен потомственного дворянства.

Тогда же он обнаружил в Калужской губернии значительные залежи серного колчедана и разработал способ добычи из него серы. Докладывая об этом в ИМОСХ, он отметил: «Серный колчедан, обработанный надлежащим образом, может со временем освободить Россию от дани, которую она до сих пор платит Сицилии за серу». 10 лет спустя Крымская война отрезала Россию от импортной серы, и Плесенская фабрика увеличила производство серы по методу Шлиппе до уровня, в немалой степени способствовавшего обеспечению русской армии порохом.

По заданию ИМОСХ Карл Иванович объездил многие губернии страны с целью исследования российских почв и стал автором первого научного их анализа1. В 1852 году он стал членом Московского отделения Мануфактурного Совета. На выставках — российских,

17

а в 1867 году и на Всемирной в Париже — его экспонаты удостаивались высших наград. Парижскому успеху он мог еще порадоваться, находясь заграницей на лечении. В июле того же 1867 года К. И. Шлиппе скончался в Бад Содене, похоронен в Гейдельберге на кладбище «Bergfriedhof».

Его жена — Агнеса Федоровна Андре (Andrée), родом из саксонского города Тарандт, из семьи онемеченных французских гугенотов. Ее отец Фридрих Аугуст Андре был королевскими финансовым секретарем, внуком зубного лейб-хирурга курфюрста Саксонского и короля Польского Августа «Сильного». Мать Агнессы — Марианна, принадлежала к родовитому семейству Зенфт-фон-Пильзах. Из 16 детей, родившихся у супругов Карла и Агнесы Шлиппе, восьмеро дожили до взрослого возраста: 4 сына и 4 дочери. Старшим из сыновей был Владимир Карлович — отец автора воспоминаний.

В. К. Шлиппе довольно долго жил в родительском доме в Плесенском, был полезным помощником отца. Оба они горячо приветствовали отмену крепостной зависимости, и Владимир с благословения отца пошел по пути общественного, земского, а далее и государственного служения. Стал в Верейском уезде мировым посредником 1-го призыва, а в 1864 году, сразу после введения института местного самоуправления, был избран гласным земских собраний — Верейского уездного и Московского губернского. Избирался и переизбирался на место предводителя дворянства Верейского уезда. Первое широкое признание получил, когда ему удалось раскрыть и энергичными действиями пресечь чудовищные злоупотребления Воспитательного дома, относившегося к учреждениям Ведомства Императрицы Марии Федоровны. Подробное описание этих преступлений в «Докладе гласного В. К. Шлиппе», опубликованном в Русских Ведомостях от 9 сентября 1867 года, привело к реорганизации Воспитательного дома и создало его автору репутацию эффективного и многообещающего общественного деятеля. Эти ожидания В. К. Шлиппе сумел оправдать на всех этапах своей дальнейшей карьеры, приведшей его на пост губернатора в Екатеринославе и Туле, а затем и в Государственный Совет Российской империи. Заботами В. К. Шлиппе в 1911 году был утвержден фамильный герб, в нижней части которого изображены три золотого цвета кристалла «шлипповской соли» и полное оформление фамилии Шлиппе, соответственно их дворянской принадлежности: фон Шлиппе (von Schlippe)1.

***

Публикуемые здесь автобиографические записки Ф. В. фон-Шлиппе, в какой-то мере являясь продолжением семейной хроники, выходят далеко за пределы этого жанра. В них описаны, глазами непосредственного участника, земское дело и государственная служба, проходившая в исключительно динамичный, но вместе с тем и трагический момент развития России. Шлиппе работал над своими мемуарами с перерывами между 1942 и 1944 гг. Они делятся на десять глав. Десятая внезапно обрывается на рассказе, относящемся, скорее всего, к 1916 году.

Еще в 1944 году Федор Владимирович в частном письме сетовал, что «с работой по составлению моих собственных воспоминаний, которые я начал в прошлом году в Ниндорфе, дело не идет с места. Я даже не смог переработать и переписать все то, что

18

было написано. Всё приходится перетаскивать в бункер1, да и сам-то я так занят и отвлечен, что не до писания».

В условиях, в которых Федор Владимирович оказался после войны, он не был в состоянии закончить свои записки и внести правку в ранее сделанное. Не обработанными остались и несколько десятков страниц, помеченных уже рукой вдовы как «Другое продолжение», но являющиеся по сути тематическим вариантом частей основного текста, с включением новых фактов и суждений. Машинописный текст содержит немало авторских рукописных вставок и пометок на полях и между строками. Все они были вставлены в основной авторский текст, подверглись бережной редакции, с сохранением непривычных или ныне устаревших, но характерных в свое время слов и оборотов. Так что, наряду с фразой «текст публикуется на основе современной орфографии и пунктуации», следовало бы добавить — в авторской редакции Ф. В. и Ю. Б. Шлиппе — деда и внука.

***

Для Н. А. Мельникова его девятнадцать лет земской службы пришли к концу весной 1917 года, еще при Временном правительстве. В своих мемуарах он описывает последнее заседание Казанской Губернской земской управы, сорванное поведением группы депутатов местного совета. Это произошло в один из редких приездов Мельникова из Петрограда, где он с 1916 года ведал заготовкой продуктов для армии. Теперь, в апреле 1917 года, он «окончательно выбрался» из столицы и вернулся домой.

Революцию воспринял как катастрофу для России. Когда началась гражданская война, оба его сына вступили в сформированный в Казани драгунский эскадрон, впоследствии влившийся в армию адмирала Колчака. Не остался в стороне и Николай Александрович. В конце 1918 года он в Омске участвовал в деятельности учрежденного здесь «Совета объединения несоциалистических деятелей земской и городской России». Под контролем Колчака, провозглашенного 18 ноября 1918 года Верховным правителем России, находились тогда Сибирь, Урал и Дальний Восток.

В 1919 году. Н. А. Мельников занял в его правительстве место товарища министра продовольствия. О нем упоминал в своих мемуарных записках И. И. Сукин, бывший министр иностранных дел Омского правительства: «…я был не прав, забыв выделить фигуру одного из Товарищей Министра, а именно известного Казанского земского деятеля Мельникова, который вложил в свое дело редкую энергию, знание и высокую добросовестность»2.

Военные неудачи и крупномасштабное наступление Красной армии заставили правительство Колчака 10 ноября 1919 года покинуть Омск, а в начале января и Иркутск — последнее место дислокации «временного российского правительства». Николай Александрович вскоре переехал в Харбин — город, ставший центром русских беженцев на Дальнем Востоке. Оттуда перебрался в Европу — пароходом в Марсель, затем дальше в Берлин. Весь этот долгий путь проделала с ним вместе его старшая дочь Прасковья. Так для них начались годы эмиграции.

В начале 1920-х гг. в Берлине образовалась самая многочисленная русская колония. Этому способствовали географические, политические и, не в последнюю

19

очередь, экономические факторы, в частности, дешевизна немецкой марки. Для Мельникова это было важно вдвойне. В России оставались близкие, которых надо было «выкупать»: жена и две младшие дочери. Для получения выездной визы предусматривался крупный денежный залог. По воспоминаниям сестер Ксении и Наталии Мельниковых, за них, как и за мать, с каждой требовалось две тысячи золотых рублей1. При невозвращении эти деньги оставались за казной. Сыновья ничем помочь не могли: 20-летний Митя, перебравшийся с Дальнего Востока в Калифорнию, совмещал работу с учебой на инженера; старший, Григорий, наряду с другими белыми офицерами находился в заключении; его жена с маленькой дочерью оставались в Казани.

Борис Федорович и Ксения Николаевна Шлиппе с сыновьями
Справа налево: Владимир, Александр и Георгий (Юрий).
Подберезье (ныне — левобережная Дубна). 1950—1951 гг.

Николаю Александровичу и дочери Паше жить было дешевле за городом, и выбор пал на Вюнсдорф: недалеко от Далевица, тихое, зеленое местечко, рядом с которым находился лагерь беженцев, преимущественно русских, ставшее к тому же излюбленным местом прогулок и отдыха для наиболее благополучных жителей «русского Берлина». В Вюнсдорфе отец и дочь поселились квартирантами в доме местной семьи. Сюда в ноябре 1922 года приехала из России Ася. Воссоединение с женой, летом 1927 года, а еще через год с младшей дочерью Наташей произошло уже во Франции.

20

Не единственной, но главной причиной переезда туда было резкое ухудшение экономического положения в Германии: катастрофических масштабов инфляция, нарастающая безработица. Эмигранты целым потоком устремились во Францию. В апреле 1923 года двинулись и Мельниковы, сначала — в Париж. Там, по словам Николая Александровича, «всё свидетельствовало о полном благополучии», только было трудно найти доступную по цене квартиру: «Париж был переполнен, и многим вновь приезжающим приходилось ютиться в отвратительных, грязных и часто даже неотопляемых меблированных комнатах».

Через год новый переезд, на сей раз в деревню: Шанжэ (Changet), близ города Ле-Ман (Les Mans), где было арендовано для «прокорма» крестьянское хозяйство. Когда в 1928 году Ася выходила замуж за Бориса Шлиппе, то в личном удостоверении она числилась как «cultivatrice» — крестьянка. В начале 1930-х гг. ее сёстры стали служить в страховом обществе, и семья переехала в Ле-Ман. На окраине города Николай Александрович, с детства любивший землю, обзавелся огородом. Пашенька и Наташа остались незамужними, отдавая свои силы и любовь стареющим родителям, особенно матери, Марии Александровне, страдавшей с конца 30-х гг. неизлечимой болезнью.

Мемуары Николай Александрович стал писать еще в 1920-е гг.; об этом свидетельствует пометы на титульной странице тетради, где значится: «Мои воспоминания. Париж, 1924 г.». В кратком вступлении начерчен план работы и названы те, кому они предназначались: «Пишу это…для вас, мои дорогие дети. Мне хотелось, во-первых, передать вам все, что я помню о наших родных, ознакомить вас с их главными свойствами и характерами. Во-вторых, рассказать о себе, начиная с детства /…/. В-третьих, охарактеризовать то время, в которое жило, работало мое поколение…». (В этих словах уже узнается стремление противодействовать разрыву «связи времен», желание сберечь для потомства то, что иначе может быть искажено, оболгано, вовсе предано забвению, — словом то, что станет одной из главных задач и удач русской диаспоры.) Наконец, автору хотелось разобраться «в причинах резкого перелома в государственной и народной жизни России, который произошел при большевиках». Вступление заканчивалось словами, неожиданными для человека, только что изгнанного из своей страны в результате кровавой междоусобной войны: «Был бы счастлив, если бы мои воспоминания укрепили в вас [чувство] любви к России и к талантливому, чуткому, предприимчивому и духовно высококультурному русскому народу».

Воспоминания остались тогда недописанными, намеченную программу Николай Александрович выполнил лишь много лет спустя, написав две отдельные работы. Одна из них представляет собой портретную галерею предков и сродников — тех, кого он знал лично, и тех, образы которых удалось воссоздать на основании писем и рассказов. Эту «галерею» автор назвал не семейной хроникой, а скромно: «Кое-что из моих воспоминаний» — возможно из-за скудности сведений о дальних предках.

О своем пращуре автор мог только поведать, что Иван Михайлович Мельников «жил и служил во время царствований Императрицы Екатерины II и императоров Павла I и Александра I», был «офицером-топографом и при Екатерине откомандирован в г. Уфу для работ по установлению границ между губерниями». Но уже своему деду, Михаилу Ивановичу, которого он хорошо помнил, автор мог посвятить много насыщенных фактами страниц. Осиротевшим мальчиком привезенный сестрой из Уфы в Симбирск, этот незаурядный человек, блестяще окончив гимназию, поступил в Казанский университет,

21

стал учеником и другом знаменитого Лобачевского, получил в своем же университете место адъюнкт-профессора чистой математики. Но оставил кафедру, когда было введено земское самоуправление, и посвятил себя общественной работе. Он поселился в своем имении и занялся его устройством. Внушительный список его хозяйственных достижений дают хорошее представление о его «расчетливости и умении устроить все с наибольшим удобством для пользования» — и не только для барина, но и для простого мужика.

Жена Михаила Мельникова, Мария, была дочерью Алексея Афанасьевича Скрыпина — отставного гвардии полковника, ветерана Отечественной войны 1812 года, владевшего большими имениями близ Чебоксар, а также в Нижегородской и Симбирской губерниях. Скрыпины были связаны родственными узами со Свечиными и Орловыми; Николай Александрович еще видел у своего деда старого, но все еще прекрасного рысака Орловского конезавода.

Из трех сыновей М. И. Мельникова самым ярким был, пожалуй, второй, Николай: ученый-зоолог, профессор Казанского университета, который к тому же «с не меньшим рвением занимался и делами общеуниверситетскими, общественными и земскими»1. Когда у его брата Александра дела пошли плохо, причиной чему были его хозяйственные увлечения и просчеты, а затем и болезнь, и наиболее доходную часть имения пришлось продавать, то Николай Михайлович купил эту часть, переписав на себя все долговые обязательства. Занявшись сельским хозяйством, он справлялся с этим столь умело, что хозяйство его стало считаться образцовым.

Что же до его племянника, Н. А. Мельникова, то он после ранней смерти отца остался без унаследованного хозяйства и должен был пробиваться собственными силами. Не без юмора он вспоминает реакцию женщины, которую он попросил быть посаженной матерью на своей свадьбе: «…она удивленно взглянула на меня и отчетливо, несколько повышенным тоном спросила: «Да какая же дура за Вас пойдет?» А затем, несколько смутившись от своего столь искренне вырвавшегося вопроса, задумчиво произнесла: «Разве Мария Александровна»… Я засмеялся и подтвердил ее предположение, а затем молниеносно пробежала мысль, что родители М. А. были, в сущности говоря, правы, находя, что я плохая партия для нее. Она была старше меня почти на семь лет, я был недоучившийся двадцатилетний юноша без всяких средств и положения, из разорившейся и растерявшей связи семьи. Что мог обещать такой брак?»

Ответ на этот вопрос дала их дальнейшая жизнь, омраченная лишь под конец многолетней болезнью Марии Александровны. Она была из рода Козаковых. Отец ее, Александр Васильевич, происходил, говорили, от запорожских казаков (поэтому писали фамилию на украинский лад через 'о'). Он был умный и дельный, но суровый и замкнутый, служил в земстве, однако хозяин был никудышный. Но в отличие от своей жены, отказавшей дочери в приданом, он на свадьбу подарил Марии Александровне именьице Сергеевку в Козьмодемьянском уезде. Владение оказалось весьма ценным подарком: этих 176 десятин как раз хватило, чтобы Мельников, по имущественному цензу жены, мог баллотироваться на выборах уездных гласных и, таким образом, начать свою земскую карьеру.

22

Бабушка Марии Александровны, Надежда Васильевна Лазарева, была урожденная Бестужева. В хронике упомянуто только, что у этих Бестужевых были «огромные землевладения в Симбирской губернии». О Лазаревых почти ничего не писалось, только то, что дед жены владел имениями в Казанской губернии, и «кто-то из Лазаревых, военный, служил на Кавказе».

***

Другие воспоминания, представленные также в этом издании, — автобиографические записки под названием «19 лет на земской службе», потребовала более длительной и обстоятельной была работы.

Машинописный экземпляр воспоминаний сохранился не только в семейном архиве Шлиппе, но и в Библиотеке Колумбийского университета, в так называемом «Бахметевском собрании». Первая часть записок датируется 1936—1937 гг. Продолжение же было создано автором уже в годы Второй мировой войны. Хронологически мемуары охватывают период жизни Н. А. Мельникова от его рождения до последнего участия в земском собрании летом 1917 года. Описанию своей деятельности и работы Казанского земства на рубеже столетий посвящено основное содержание текста. Учитывая, как немногочисленны воспоминания провинциальных общественных деятелей, ценность такого исторического источника трудно переоценить.

В приложении к запискам публикуется один из докладов Н. А. Мельникова «Предложения об устройстве местного самоуправления в христианско-национальной России», написанный в 1939 года. Предыстория его создания и содержание заслуживает особого внимания.

Насколько позволяли семейные обстоятельства и образ жизни, Мельников не упускал возможности публичного обсуждения не только прошлого России, но и, что примечательно, вариантов развития ее будущего. В январе 1933 года в Париже на заседании «Кружка к познанию России», организованного в эмигрантской среде, Николай Александрович прочитал доклад «Русское земство в прошлом и некоторые мысли об его будущем». Через несколько лет в 1937 году уже в Женеве он познакомил заинтересованную публику «Женевского совещания» с положениями более актуального доклада «Основные черты устройства местного самоуправления в возрожденной христианско-национальной России». Кто был устроителем совещания, не указано; но возможно, что «Конфедерация Русских Трудящихся Христиан» (бюро в Женеве). Из контекста только явствует, что проходило оно при активном участии главы Русской православной церкви заграницей, митрополита Анастасия (Грибановского), который уже в эти годы, как большинство представителей политической эмиграции, выражал надежды на возможное освобождение России посредством германской внешней экспансии1. Надеждами на этот проект, весьма вероятно, и была вызвана активизация русской общественно-политической мысли в конце 1930-х гг. относительно возможного переустройства России после предполагавшегося падения Советской власти.

На Женевском собрании 1937 года доклад Мельникова подвергся серьезной критике. Это побудило его еще раз продумать свои аргументы и представить собранию

23

1939 года переработанный и дополненный вариант доклада, с несколько измененным названием: «Предложения об устройстве местного самоуправления в христианско-национальной России».

Готовясь к докладу, Мельников разослал нескольким десяткам лиц опросный лист, с просьбой высказаться в письменной форме по пунктам, тематически с ним связанным. Свои вопросы и полученные ответы он приложил к новому тексту. Одни приветствовали его инициативу, другие сочли ее несвоевременной или вовсе ненужной. Один из критиков писал: «<…> Я вообще ни в какой мере не сочувствую мысли о возможности теперь, после 20 лет полной оторванности от России, разрабатывать вопросы об устройстве ея. Если вообще Господь Бог даст нам радость возвратиться в Россию, мы должны приехать туда, оглядеться очень внимательно, ознакомиться с новыми людьми, могущим строить новую Россию, и тогда принести остаток наших сил и знаний на алтарь отечества. Всё же то, что мы выдумаем отсюда, будет совершенно книжно и, во всяком случае, неприменимо к жизни».

Слова эти могли напомнить Н. А. Мельникову письма, которые ему присылал в конце 1920-х гг. из Осло Михаил Александрович Козаков, брат его жены, дважды приезжавший туда как представитель Наркомата пищевой промышленности. Письмо от 27 декабря 1927 года: «… я совершенно иначе подхожу к вопросу о нашем будущем… Прежде всего, я совершенно не верю в переворот, и считаю, что положение будет изменяться постепенно, и советская власть будет неуклонно эволюционировать … в нормальную демократическую власть под влиянием, прежде всего, экономических причин. Громадное значение при этом я придаю тому колоссальному грузу, который давит в определенную сторону. Этот груз крестьянство. /…/ Я сочувствую меньшевикам, когда они говорят, что нужно поладить с капиталистами, что нельзя зажимать интеллигенцию и т. д., но … не вижу, почему меньшевики или эсеры будут лучше, как правители. Большевики за это время научились технике управления, а эти и этого не умеют [Она], мне кажется, может принести смягчения режима, несмотря на свои левые фразы. Из России приходят слухи, что партия начинает раскалываться на непримиримых в отношении оппозиции и на более умеренных. Это правдоподобно, и пожалуй, они кончат компромиссом, увидав, что действительно невозможно «изолировать» несколько десятков политических деятелей… Останется ли диктатура ВКП? Думаю, что нет. Она доживает, как мне кажется, последние месяцы. Сначала легализируют оппозицию, а потом и меньшевиков. М. б., будут рецидивы сажания этих последних, но, надо думать, ненадолго… Остался один твой вопрос — духовенство. Не слежу и мало знаю. В религиозность русских людей мало верю. В том построении предположений о нашем будущем, которое я предложил, для религиозного движения что-то нет места. М. б., я ошибаюсь…»1

Мельникова оценки зятя глубоко взволновали и огорчили, но изменить его собственных взглядов не могли. Так и в 1939 году, когда критические замечания, полученные от некоторых опрошенных лиц, помогли ему отточить свою аргументацию, но не поколебали его видения будущей христианско-национальной России. Новый вариант его

24

доклада на Женевском совещании 1939 года был «принят единодушно и получил полное одобрение Владыки Митрополита».

Этот доклад, насыщенный выписками из эмигрантских книг и статей тех лет, при всей его утопичности читается и ныне с интересом. В поисках эффективных методов и форм «народного самоуправления» может пригодиться опыт прошлого, поскольку немало тех препятствий, проблем и трудностей, которые приходилось разрешать предкам, возникают и в современных условиях, наряду с совершенно новыми проблемами.

Кроме названных докладов, воспоминаний о семье и публикуемой в этом томе книги «19 лет на земской службе», письменное наследие Н. А. Мельникова включает еще 4 крупноформатные тетради с размышлениями о социально-политическом и духовном состоянии современного мира и о будущем России, под общим названием «Записки мечтателя», а также очерки «По селам Казанской губернии» и «К вопросу о происхождении дворянства и его значении в государственной и общественной жизни в России». Очерки печатались с продолжениями в ежемесячных брошюрах, выпускаемых Союзом Дворян в Париже под названием «Союзъ Дворянъ». В семейном архиве сохранились, к сожалению, лишь 14 из 24-х номеров 1950—1951 гг.

***

В заключение хотелось бы выразить особую признательность Анатолию Викторовичу Гутерцу, Марине Сергеевне Солюс, Ксении Эммануиловне и Владимиру Борисовичу фон-Шлиппе за неоценимую помощь в подготовке к изданию воспоминаний Ф. В. Шлиппе и Н. А. Мельникова, представленных в этом томе.

ЮРИЙ (ГЕОРГИЙ) БОРИСОВИЧ ФОН-ШЛИППЕ