325

22

Милостивый Государь Александр Николаевич!

Несколько дней модный грипп⁴⁵ держал меня в постели. Я был так слаб, что не мог водить пером и потому не мог исполнить приятнейшего для меня долга, поздравить Вас с Монаршей милостию. Как вечный поклонник Ваш, я имею право сказать, что Ваша первая степень св. Анны доставила мне первую степень истинной радости. Дай Бог, чтобы причины этой радости повторялись для меня, по крайней мере, каждые полгода. В Ваших успехах я эгоист.

Почти в одно время с приятной вестью узнали мы о болезни графа Александра Христофоровича. Барон Швейцер и я до сих пор испуганы этим известием и с каждым днем ожидаем лучших вестей из Петербурга. Я знаю, как трудны и бесконечны Ваши занятия и не обольщаю себя надеждой читать Ваши строки, но у меня есть большая просьба исполнением которой можете меня успокоить. Это формальная жалоба на одного из Ваших подчиненных, а именно на И. Ф. Касселя: он обещал ко мне писать, я писал к нему, — он не отвечает и молчит по сие время, а ему так легко уведомлять меня хоть иногда о моих начальниках и освежать на чуждой стороне мою русскую душу верной строкой о том, что для меня так драгоценно! Страшно воображать себя забытым!

На днях мы ожидали прибытия посла, Дмитрий Павловича Татищева. Графиня Апраксина собирается возвратиться отсюда в Одессу к своему мужу. У нее нынешнюю зиму жил, и теперь еще живет при детях, некто Кашкхадамов, профессор русской словесности, учившийся в Московском университете. Этот человек уже лет 35 и с очень слабой головой, в которой лежат в куче школьные познания, философические бредни, почти бестолковое пламенное воображение и вместе с тем он очень набожный христианин и отчасти мистик. Он путешествует без денег. Кажется, графиня приняла его в дом свой сколько для обучения ее детей русской грамоте, столько же и из сострадания. Кашхадамов с странными мечтами о народном счастии имеет намерение путешествовать по Европе и, вероятно, направит стопы свои в Париж. Я почти уверен, что рано или поздно бедная голова его, добрая, ничтожная и от природы как будто болезненно-пламенная, навлечет на него очень невыгодное мнение нашего Правительства. Цель его путешествия, как он говорил мне сам, есть — обогатить себя познаниями, потом возвратиться в Россию, сделаться монахом и быть полезным своему отечеству, подавая премудрые советы Правительству в делах, в которых оно заблуждается. Он подружился здесь очень с Черногорским Владыкой. Мнения их о правде и

326

заблуждениях совсем сходны. Я говорил об нем с князем Горчаковым, который согласен, что надобно будет несколько наблюдать за г-ном Профессором.

Руссо, молодой человек, о котором я писал в предыдущем письме моем, продолжает ко мне ходить. Я ничего не вижу в нем, как юного Швейцарца, доброго, мягкого, как воск, и самого безвредного республиканца по воспитанию. На днях князь Горчаков получил от князя Варшавского ответ на счет Руссо, что агенты совсем замолчали об этом молодом человеке, и что Его Светлость полагает возможным не задерживать его более в Вене. Гг. агенты, как кажется, иногда играют судьбою ребенка, чтобы показать свое усердие.

Чем и как кончится дело о Викиене, Вам, без сомнения, более известно, нежели мне, но здесь многочисленный класс народа, созерцающий Европу сквозь газетную призму, не хочет Европейской войны и убежден, что вссе кончится мирно. Рыцарские чувства, которые у нас возрождает слух о войне, непонятны для мирных Австрийских воинов, хотя впрочем, каждый храбро готов обнажить меч для победоносного неутралитета!

Климат в Вене шалит: сегодня опять идет снег <нрзб.> и Monterey, дни шумных прогулок в Пратере⁴⁶ прошли также в снегу и морозе. Значит, что все изменяется, кроме чувства моей душевной преданности к Вам и глубочайшего почитания, с которыми имею честь быть Вашего Превосходительства, Милостивый Государь, покорнейшим слугою

Яков Озерецковский

Вена, 1 Апреля / 20 Марта 1837