403

20

Понедельник, 18 <февраля 1881 г.>

Дорогая тетенька!

Я сегодня собиралась писать Вам о своих мытарствах в разных планах, как вдруг получила Ваше письмо; оказывается, что Вы тоже хлопочете, но только в другом роде совершенно. Итак, к делу. В среду, две недели назад, приходит Сашина француженка на урок и сообщает мне, что пансион, в котором она живет, передается или, лучше сказать, продается. Я навострила уши... не только уши, но и все мозговые и сердечные способности, и внимаю ей. Оказывается: пансион, имеющий 50 учениц, приносящий около 12-ти тысяч доходу, с полной, прекрасной обстановкой (начиная со скамеек и столов, кончая бельем, посудой и даже часами) продается за 5 тысяч руб. Я привскочила (конечно, мысленно), вытеснила на время из моей головы все грамматики и диктовки, которыми она переполнена, и заставила ее думать, соображать и придумывать различные способы и планы! Вот к чему я пришла. Эти 5 тысяч достать не хитро. Елена Дмитревна предлагала мне давно для этой же цели 3 тысячи на следующих условиях: я ей даю стол, квартиру и выплачиваю без процентов понемногу по мере того, как пойдут дела, она же мне за это предлагает бесплатную помощь. Остальные 2 тысячи тоже найдутся: у меня есть приятели вроде Малышевой, Кирпичниковых и проч<их>. Кажется бы, дело в шляпе. Однако нет. Рассудок говорит следующее: “Хорошо,

404

заплатишь ты за пансион 5 тысяч и будешь им владеть. А квартира? отопление? освещение? прислуга? учителя? учительницы?” и проч<ее>, и проч<ее> — “Погоди, погоди, — умоляю я, — ведь я еще не купила пансиона, дай сообразить, я все это знаю”... и начала я дальше соображать и опять додумалась. Рассуждаю я так: ведь я какая ни на есть, а домашняя учительница, имею университетский диплом, имею пятнадцатилетнюю опытность, имею некоторое renommée. Мои дамы-аристократки любят меня, что доказывали мне тысячу раз, довольны мною... отчего бы мне не обратиться к ним и не попросить их выхлопотать мне субсидию. Яблочкин, актер — не больше, имел субсидию в 30 тысяч в Тифлисе на театр. Цытович издавал “Берег”72, получал субсидию. Одна дама открыла пансион в Москве и получила через Каткова73 субсидию в три тысячи... Отчего же и мне не попробовать? — “Ишь ты, какая ловкая, — говорит строгий разум. — За какие же это выслуги тебе дадут? Чем ты особенным отличилась? Поди-ка лучше посоветуйся с людьми умными, опытными, а тогда и соображай”. — “Дело говорит рассудок”, — думаю я. А в это время мой старый друг Кони присылает мне письмо по поводу Достоевского и свою статью о нем же74. Чего же лучше? Чего бы там ни было, а Кони всегда был человеком, ко мне расположенным и готовым на всякие услуги для меня. Вчера я написала ему, просила его совета и жду ответа. Если он мне напишет, что это немыслимо, что это невозможно, я не заплачу, смирюсь и буду ждать у моря погоды. Если же он даст мне какой-нибудь совет, послушаюсь его и буду с своей стороны делать все, чтобы мое дело выиграло.

Сегодня написала и другому другу — Кирпичникову. Получу их ответы и сообразно с ними начну действовать. А тем временем мой пансион попадет в другие руки... и то не беда: уроки при мне останутся, надежда на лучшее меня никогда не покинет, только бы здоровье Бог дал.

Однако это не письмо, а мысли вслух, но Вы, сударыня, особа особенно ко мне снисходительная, вот почему я громко думаю, излагаю на бумагу мои мысли, кладу в конверт и подписываю: Осташков, П. И. Савиной. Впрочем, что же я оправдываюсь: ведь Вы не “Ревизор” и хотя я в настощее время “Угнетенная невинность”. но Вы ко мне не имеете “Предубеждения”. Я могу думать о пансионе, потому что не испытала “Соли супружества”, да и “Беда от нежного сердца” мне чужда, а все оттого, что я “Простушка”, хотя несколько “Воспитанная”. Не удастся мое дело, — повторяю, что унывать не буду, а буду распевать и представлять “Русские песни в лицах”, пожалуй, даже в “Ночное” время. Не достойная ли я дочь своего родителя! Что только не намолола! Надо будет Вам послать мои стихи к Але и к Ване, сочиненные мною же от имени Али. В следующем письме пошлю, а пока кланяюсь Федору Кондратьевичу, а Вас целую.

Варя.

ОТ АЛИ К ВАНЕ

Соч<инение> домашней учительницы В. Куликовой

Здравствуй, Ваня Куликов,
А я — Аля Шестаков.
Я сижу теперь на стуле.
Как ты поживаешь в Туле?
Много ли ты там гуляешь?
Самовары покупаешь?
У нас был большой мороз
И чтоб не морозить нос,
Я дома все сидел
И в окошечко глядел.
А теперь стало теплее,
Солнце светит веселее,
Вот я к бабушке пришел,
Дома бабушку нашел.
Я у ней теперь сижу

405

И письмо тебе пишу.
Что бы мне тебе сказать?
Чем бы мне тебя занять?
Ко мне часто ходит Мишка.
Он порядочный мальчишка,
Только очень уж шалит,
И ногами все стучит.
Толя — братец мой меньшой
Стал теперь совсем большой.
Только Верочка-сестрица
Еще плакать мастерица.
Ну, прощай, дружок Ванюша!
А здорова ли Катюша?
Поклонися Варе, Оле,
Маме, Коке, дяде Коле
И прощай, мой милый брат.
Остаюся твой солдат”.

Вспомнила и написала. Не правда ли, незамысловатое стихотворение. Аля был очень доволен, да и родители его также, переписали и послали на его имя Ив<ану> Ник<олаевичу> в Тулу.