507

Воспоминания М. А. Рычковой

В 1917 г. Временное правительство и командование армии, пытаясь поднять боевой дух в воинских подразделениях, поддерживало создание разного рода добровольных “ударных”, “штурмовых” частей, имеющих свой собственный устав, знамя, знаки различия. К их числу относятся и женские воинские батальоны.

Идея создания таких батальонов принадлежит М. Л. Бочкаревой, выступившей в мае 1917 г. с призывом: “Гражданки, все, кому дороги свобода и счастье России, спешите в наши ряды, спешите, пока не поздно остановить разложение дорогой нам Родины. Непосредственным участием в военных действиях, не щадя жизни, мы, гражданки, должны поднять дух армии и просветительно-агитационной работой в ее рядах вызвать разумное понимание долга свободного гражданина перед Родиной”*.

Женские отряды возникали в Москве, Киеве, Минске, Харькове, Симбирске, Вятке. Руководили женским движением Организационный комитет женского военного союза под председательством Е. И. Моллельсон и Всероссийский женский союз помощи Родине “Женщины за Отечество” во главе

508

с М. А. Рычковой. В числе организаторов женских отрядов были также жена А. А. Брусилова — Н. В. Брусилова и жена А. Ф. Керенского — О. Л. Керенская. Заботу о женщинах-“доброволицах” взял на себя Союз георгиевских кавалеров.

На фронте побывали два женских отряда — Петроградский и Московский, участвовавшие в боях на Западном фронте. По мнению командования, “малое число женских батальонов не возымело никакого воздействия на общую массу войска, солдаты отнеслись к ним равнодушно, а иногда и враждебно”*. К январю 1918 г. большинство женских формирований прекратили свое существование.

В конце 1980-х — начале 1990-х гг. появился ряд публикаций о женском движении 1917 г.** Все они посвящены формированию Петроградского батальона и личности его организатора — М. Л. Бочкаревой. Были опубликованы отрывки из воспоминаний Бочкаревой “Яшка. Моя жизнь крестьянкой, офицером и ссыльной”***.

Воспоминания М. А. Рычковой существенно дополняют предыдущие. Воспоминания были написаны в Харбине в 1933 г. и присланы в Прагу в РЗИА, который собирал подобного рода документы. В настоящее время хранятся в ГАРФ в составе фондов РЗИА (Ф. Р-5881. Оп. 1. Д. 458).

ЖЕНСКОЕ ДВИЖЕНИЕ 1917 года

1. Мисс Панхерст¹.

Это было в дни разгула Керенского² — этого кратковременного баловня судьбы и толпы. Вместе с ним гулял по России полный произвол и пресловутая “бескровная”, разнузданная свобода.

Москвы за короткое время нельзя было узнать — она и физически и духовно стала пролетарской: вся заплеванная, засыпанная окурками и шелухой семечек и митингующая.

Митинги, митинги без конца! Стоило остановиться двум человекам, чтобы через несколько минут собралась толпа, и машина заводилась на целые часы. Вечером и ночью скверы и бульвары являлись настоящими притонами разврата и наполнялись дезертирами, которые со своими дамами проводили там все ночи напролет.

В это время в Москву съехалось много иностранцев. Вероятно, они хотели почерпнуть что-либо из нашей свободы. Вот тогда-то один раз и почти мельком мне удалось повидать Мисс Панхерст — эту поборницу женского равноправия, английскую суфражистку. Меня интересовали она и ее деятельность, и я всегда прочитывала о ней все, что встречала в печати.

Одна из доброволиц женского батальона была сброшена неизвестным негодяем с площадки трамвая под колеса, и ей отрезало обе ноги. После операции она прожила только одну ночь. Расходы на похороны взял на себя женский союз “Помощь Родине”³.

Похороны были многолюдные и торжественные. В церковь явилось много англичанок, и среди них мне указали мисс Панхерст. Это была старая, маленькая, худая женщина, очень скромно одетая и ничем не проявлявшая своей энергии и воинственности.

Под звуки торжественного и печального похоронного марша, исполняемого юнкерами Александровского военного училища⁴, процессия тронулась к кладбищу. Путь предстоял длинный. Кроме участников, как всегда, набралась масса любопытных и зевак, и улица заполнилась толпой так, что трудно было двигаться. Чтобы предохранить гостей-англичанок от давки, мы решили взять их под свое покровительство. Честь вести под руку мисс Панхерст выпала на мою долю. Но недолго пользовалась я этой честью: почти с самого начала мисс Панхерст стала обнаруживать волнение, далеко не соответствовавшее торжественному моменту. Вдруг она оставила мою руку, бросилась к толпе и стала всех участников расставлять рядами. Она, видно, забыла, что была не в

509

Англии, а в России, да еще в 17-м году! Настойчиво, но тщетно она старалась навести порядок, который был прочно и надолго изгнан из России вместе с городовыми. Ряды сейчас же расплывались, толпа давила, толкала, и маленькая фигурка мисс Панхерст скрылась навсегда с моих глаз.

Уже здесь, в Харбине, я прочла о ее смерти.

2. Бочкарева Мария Леонтьевна⁵, младший унтер-офицер 28-го Полоцкого полка — крестьянка Томской губернии, в 1915 году поступила рядовым в 25-ый запасной батальон в Томске. Через непродолжительный срок она отправилась с маршевой ротой на пополнение полков. Бочкарева пользовалась среди солдат исключительной популярностью и 9-го марта, после убийства фельдфебеля и командира, повела в наступление солдат. Это наступление кончилось победой русских. Два раза Бочкарева была ранена в боях, но неизменно оставалась в строю. Но следующий за этим бой вывел Бочкареву из строя. Она оказалась раненой осколком в бедро и в бессознательном состоянии доставлена в лазарет. Четыре месяца потребовалось на излечение, и сейчас оправившись, Бочкарева прибыла в Петроград и в первый же день своего приезда посетила председателя Государственной> Думы Родзянко⁶, к которому обратилась за разрешением организовать маршевую роту женщин, чтобы послужить примером для мужчин-солдат, многие из которых поняли свободу не так, как ее следовало понимать. Женщина родила человека, — говорила Бочкарева, — и мы, женщины, должны показать, как надо спасти родившуюся уже свободу. Бочкареву можно было видеть на улицах Петрограда в солдатской форме, украшенную многими боевыми знаками отличия.

Эта женщина-героиня, которая, любя Родину, решила посвятить всю свою жизнь на спасение ее.

27-го мая 1917-го года в московской газете “Русское Слово”⁷ появилось воззвание Бочкаревой “к русской женщине”, которое кончалось словами: “когда над матерью занесен нож, то не спрашивают, кто около — дочь или сын, а спешат спасать ее”.

Это воззвание всколыхнуло русских женщин, и в Москве быстро организовался 2-ой женский батальон⁸ и Союз “Помощь Родине”. Со всех сторон потянулись в Москву женщины и девушки. Ехали из Сибири и Украины. Как батальон, так и Союз быстро разрастались. Первый месяц был сплошным энтузиазмом и подъемом духовным и патриотическим. Но второй Бочкаревой не нашлось! Скоро в женский батальон был назначен командиром какой-то допотопный полковник; его сменил другой. Сейчас же появилась женщина-адъютант, принялись за организацию канцелярии, за вербовку женщин-писарей, и канцелярия заработала! Время тянулось. Двадцать пять лучших доброволиц было отправлено в военное Александровское училище. Батальон пополнялся... И потянулась жизнь в казармах по шаблону: нудно, монотонно, пока полковник Верховский⁹ не перевел женский батальон в соседние с мужскими казармы.

Женский союз почему-то был пристегнут к канцелярии генерала Михеева¹⁰, начальника военного Александровского училища. Там, конечно, комитет Союза не мог почерпнуть ничего ни оригинального, ни интересного. Итак, начинания женщин не дали ничего ценного и вызвали только нарекания, глумления и насмешки. А много бы могла сделать женщина тогда в тылу, в Москве, в дни общей растерянности, произвола и неразберихи, если бы только правильно поняла свою роль и не стремилась так к равноправию.

Вот тогда-то явилась в Москву Бочкарева пополнить свой отряд из московских доброволиц, чтобы вести его снова на фронт. Она приехала с двумя своими адъютантами: Скрыдловой и Ивановой и остановилась у Л-ской — члена Комитета женского союза. Понятно, многие пожелали посмотреть Бочкареву и познакомиться с ней. К нам вышла небольшого роста, полная, белая миловидная женщина в форме пехотного прапорщика, довольно снисходительно приняла нас, удовлетворила наше желание, рассказала кратко свою биографию, показала любопытные следы своих ранений. Ее попросили позвать своих адъютантов. “Молодцы!” — крикнула Бочкарева. Послышались торопливые шаги, и в дверях остановились в самой почтительной позе — руки по швам — две доброволицы. “Можете идти!” Налево кругом, и адъютанты скрылись.

В канцелярию батальона явились французские офицеры. Весь разговор Бочкаревой с этими офицерами переводился адъютантами Бочкаревой, отлично владевшими французским языком. На желание узнать, что побудило Бочкареву организовать женский батальон, она сказала: “Я

510

знаю, что женщина как воин ничего ценного не может дать Родине. Мы — женщины только должны показать пример солдатам-дезертирам, как нужно спасать Россию. Пусть мы все погибнем — лишь бы они поняли свой долг перед Родиной! Дайте нам больше триумфа, проводите нас с музыкой. Вот все, что нам нужно — привлечь внимание!”

Потом Бочкарева прошла в казармы, где были рядами выстроены доброволицы, и обратилась к ним сначала с патриотическим воззванием, а затем предложила желающим пополнить ее отряд выйти вперед. Но доброволицы были уже не те. От энтузиазма, жертвенности не осталось следа! Солдаты-соседи сделали свое дело, и в женский батальон вступал всякий сброд. Поработали порядочно над разложением женской идеи — недаром батальон был переведен в мужские казармы.

Послышались свистки, смех, выкрики: “Не хотим идти с тобой! Иди одна умирать! Нам и здесь хорошо!” Все это пересыпалось крепкими словами. Картина была отвратительная. Выдвинулось вперед более двухсот доброволиц: это были все записавшиеся первыми. Из них много было интеллигентных, которых не могла коснуться пропаганда солдат и прочих ревнителей и которые рвались из казарм. С уходом этих доброволиц женский батальон перестал существовать. Гнусная цель была достигнута — доброволицы развращены и распропагандированы в большем числе.

Через несколько дней Бочкарева уехала со своим отрядом на фронт, но уехала не так, как хотела и просила. Отряд отправили с товарной станции далеко от центра Москвы, с пути, к которому трудно было добраться, и без всяких почестей и проводов. Мы из Союза явились, чтобы раздать доброволицам по дорожному пакету. Доброволицы все сидели уже в теплушках, украшенных ветвями. Бочкарева ходила по платформе, заложив руки за спину. Вид у нее был хмурый и недовольный, и она неохотно вступала в разговоры. Вскоре после второго звонка она поднялась на подножку своего вагона, крикнула: “третий звонок!”, откозыряла нам, и поезд тронулся под веселые песни доброволиц.

С дороги доброволицы присылали письма. Писали о суровой дисциплине, но Бочкаревой и походами были очень довольны.

Как известно, Бочкарева и со вторым своим отрядом участвовала в бою под Креволи.

Многие находили и находят смешным и уродливым движение женщин 17-го года и смотрят на него как на никому не нужную жертву. Можно ли было в то время считать уродливым и неестественным какое-либо движение, когда вся жизнь у нас на Родине приняла такие уродливые формы?

Разве оставлено было женщине то, что считалось ее уделом: семья, дом, Родина? Все было поругано и отнято почти с первых дней свободы.

А сколько женщин загублено, опозорено за эти годы!

Разве мало их погибло не на фронте, а на своей родной земле? Не лучше ли было бы и Бочкаревой погибнуть на поле битвы, чем принять ужасную, позорную смерть на Родине, которую она так любила до последней своей минуты! В 20-м году из советских газет мы узнали, что Бочкарева расстреляна в Витебске за контрреволюцию.

Чего бы не сделал и на что не пошел бы каждый из нас, если бы мог предвидеть грядущее тогда и пережитые потом годы позора, горя, голода и слез.

Живя сначала под тяжелым ярмом там, на Родине, а теперь здесь на чужбине, утешаешься мыслью, что и все строители “новой жизни” в России, если не погибли, то сидят не лучше нас в чужих краях и считают свои ошибки и промахи.

3. Баронесса София де-Боде.

София де-Боде, дочь начальника дивизии¹¹, в 1913-ом году окончила Смольный Институт, в 1914-м году поехала на фронт к своему отцу и пробыла там, в команде разведчиков, восемь месяцев. Во время одной из поездок она упала с лошади, сломала ногу и была отправлена отцом в Москву, где находилась в то время ее семья.

Она явилась на одно из первых заседаний комитета “Помощь Родине”. Трудно было в то время обратить на кого-либо особое внимание: в течение дня перед глазами проходило столько разнообразных лиц, жизнь приносила столько неожиданностей. Но де-Боде была одним из исключений. Своей выдающейся наружностью, изящным костюмом и манерой держать

511

себя она привлекла общее внимание. Казалось странным видеть эту девушку в подобной обстановке. Еще более возросло удивление, когда она заявила, что пришла узнать, насколько серьезна организация, и что хочет записаться через комитет в отряд доброволиц.

 

Стрельба в цепи

На другой же день после этого представительницы Союза были приглашены к начальнику военного Александровского училища. Он почему-то и кем-то свыше (?) был поставлен во главе женского батальона и организации.

С нами отправилась и де-Боде в мужском военном костюме. Она была так хороша со своей шапкой черных кудрей, что каждый встречный юнкер, буквально, ломал шею, оглядываясь на нее и невольно напрашивалась мысль о “маскорде”*.

В канцелярии при первом взгляде на де-Боде генерал Михеев коротко приказал: “остричься!” Де-Боде была назначена при генерале Михееве ординарцем для связи с батальоном. С первого дня, как доброволицам отвели казарму, де-Боде переместилась туда. Среди доброволиц она быстро завоевала себе общую симпатию и доверие. Доброволицы заявили, что за де-Боде они пойдут “в огонь и воду”. Решено было, что после двух месяцев подготовки отряд, наподобие Бочкаревского, пойдет на фронт. Но судьба решила иначе: благородный и, чтобы там ни говорили, чистый и патриотический порыв был заглушен и превращен в никому не нужную и, может быть, вредную затею. Женщина живет чувством: бросается, если нужно, не думает — можно ли?

Потянулась казарменная, нудная жизнь. Время шло, а время — смерть порыва. В батальон вместе с военными инструкторами был назначен командиром старый полковник из запаса. Затем пришел запрос записать желающих и окончивших средне-учебные заведения доброволиц в военное Александровское училище. Де-Боде была в числе их.

Женская организация в связи со всем этим принуждена была отвезти устав в Петроград для утверждения Керенским. Это была тоже ошибка. Устав во многом стеснял Союз и налагал свои обязательства. Это были тесные рамки.

В то время, как в Москве ходил полный произвол и надвигались страшные октябрьские дни, женщины заняты были канцелярией и учились маршировать.

512

Не сумели женщины сорганизоваться, а главное, не осознали как следует того, что и они имели право вступиться за гибнувшую Россию и вовсе не на фронте.

4-го октября 1917-го года комитет Союза устроил в Юридическом собрании многолюдный раут в честь выпущенных женщин-офицеров. Приглашено было 400 человек. В числе приглашенных было много иностранцев. Говорились, как полагается, пышные речи, провозглашались торжественные тосты... Среди приглашенных был и писатель Арцыбашев¹². На другой день он поместил в одной из газет того времени очень злую статью о ненужности жертвы. В статье, между прочим, почти дословно были такие слова: “женщины-офицеры напоминали подушки, перетянутые ремнями. Они пискливыми голосами произносили свои речи и кричали “ура!” в то время, как грубые мужики-солдаты, посмеиваясь и надуваясь, трубили в трубы”. Конечно, жертва оказалась ненужной: до сих пор советская власть грязнит наш Кремль и миллионы русских несут постыдное рабство. Но нужно вспомнить, что не прошло после того и месяца, как вспыхнуло восстание большевиков и что женщины-офицеры руководили юнкерами в то время, как тысячи и тысячи “грубых мужчин” сидели по своим углам. Де-Боде руководила отрядом юнкеров у Никитских ворот и сожгла двухэтажное здание “мебелированные комнаты”, в которых засел штаб большевиков. Она была ранена, но до конца оставалась на своем посту.

После страшных дней наступило затишье. Разрешено было даже с почестями хоронить жертвы. Отпевал и провожал до Братского кладбища павших юнкеров сам Патриарх. Тысячная процессия двигалась по улицам, по тротуарам которых шпалерами выстроился народ. В тот же день под стенами Кремля хоронились красные жертвы.

Через несколько дней, когда большевики опомнились от неожиданно быстрого успеха и осознали свою силу, начались их “деяния” и жестокая расправа.

Жуткие то были дни! Все сидели по своим углам. Де-Боде раза два была у нас в обществе каких-то офицеров. Они запирались в отдельную комнату и сговаривались о побеге на Дон.

Как-то под вечер на двор нашего дома въехал экипаж, и у нашего подъезда вылезла русская баба в тулупе, с большим платком на голове и с большими черными очками на глазах. Звонок. Мы все высыпали в переднюю. Несколько минут замешательства: очки сняты, сброшен платок, тулуп, юбка и перед нами прапорщик де-Боде. Вечер провели мы в тесном кружке; на ноге племянница перевязала ей еще не зажившую рану. Рано утром де-Боде исчезла. По ее желанию никто из нас не провожал ее.

Ехать решила она одна. На Дон к Корнилову¹³ добралась благополучно, участвовала во всем походе Корнилова и погибла в день его смерти в атаке под Екатеринодаром.

Во многих воспоминаниях о Ледяном походе Корнилова часто встречается ее фамилия.

4. Якубовская Мария Александровна.

Приступаю к самой трудной части своих воспоминаний, так как считаю невозможным в своем очерке обрисовать обаятельный образ Марии Александровны, так быстро промелькнувший в моей, да и вообще в жизни.

Знакомство наше явилось чисто случайным, но случай этот сыграл большую роль, очевидно, в судьбе моей и моих близких.

27-го мая 1917-го года в газетах московских появилось воззвание Бочкаревой к русским женщинам спасать Родину. К пяти часам вечера того же дня небольшая группа женщин с плакатами: “Женщине — дорогу! Женщина — вперед!” направилась с Бутырок на Скобелевскую площадь. Шествие это привлекло много любопытных, толпа быстро росла, и на Скобелевской площади набралось уже более тысячи человек. Между прочим, это было излюбленным местом москвичей для митингов.

Не успели пришедшие демонстрантки в маленькой речи объяснить цель своего выступления, как появились ораторы. Один из них, кронштадтский матрос, взобравшись на постамент одного из фонарей памятника¹⁴, затянул свою нудную, приевшуюся речь о мире “без аннексий и контрибуций.” Пора было уходить. Несмотря на просьбы инженера — организатора уличных митингов, женщины двинулись к Страстной площади, увлекая за собой почти всю толпу. Тут у памятника Пушкину опять начались выступления. Между тем группа около плаката росла. Уже вечером около Триумфальных ворот было решено не оставлять выступления без последствий. Сговорились

513

собраться через три дня на частной квартире. Вот там-то и увидели мы впервые Марию Александровну. На собрание явилось около двадцати женщин, из которых был избран временный президиум. Мария Александровна показала свои необыкновенные организаторские способности.

Решено было 3-го июня устроить собрание, для чего был снят Актовый зал на Миусской площади, отпечатаны листовки с призывом к женщине посетить собрание. Листовки эти раздавались по улицам, расклеивались по стенам. 3-го июня собрание состоялось. Зал, вместивший пятьсот человек, был почти полон. Впускали только женщин. Начались речи с призывами к женщинам спасать Родину, помочь воинам, находящимся на фронте, обратив внимание на беспорядки в тылу. Одна из выступавших ораторш, обращаясь к женщине, обмолвилась фразой: “в борьбе обретешь ты право свое!” Этот эсеровский лозунг произвел впечатление разорвавшейся бомбы. После шума в рядах к кафедре быстро подошла взволнованная пожилая седая женщина и попросила слово. Это была только что приехавшая в Москву политическая ссыльная эсерка Сундукианц¹⁵. Она начала громить “несознательных” женщин, выступающих так несвоевременно в дни объявленной свободы, говорила против войны и обвиняла в плагиате. Речь ее была такой громовой, что одна простая казачка несколько раз поднималась, сжимая кулаки, чтобы побить эсерку, и нужно было силой держать ее на месте. Нашлись еще оппонентки. Страсти разгорались... И вот, в это время двери широко раскрылись и в зал вошли парами первые женщины, записавшиеся в женский батальон. Их было около тридцати. На Миусской площади вокруг здания стали собираться любопытные; солдаты требовали впустить их; поднялся шум. Марии Александровне удалось не только успокоить толпу, но даже вызвать с ее стороны одобрительные и восторженные крики.

С этого дня женское движение стало разрастаться. Вероятно, из расклеенных по стенам Москвы листовок стал известен адрес частной квартиры. Каждый день являлись новые и новые лица: одни записывались в тыловую организацию, другие в батальон. Было очень много иногородних, которым негде было остановиться. Тогда отвели им отдельную комнату, среди которой положили матрас, и доброволицы пользовались им как подушкой, раскладываясь вокруг него на ночь. На кухне появился большой котел, а за хлебом ходили в Кремль.

Между тем начались хлопоты о приискании казармы и инвентаря, для чего ходили в Главный штаб. Батальоны уже существовали. Перед переходом доброволиц в казарму был назначен день, и к нам на квартиру явилось шесть врачей для освидетельствования доброволиц. Тогда доброволиц было уже более двухсот. Конечно, квартира не могла свободно вместить такого количества, и доброволицы стояли одна за другой по лестнице и по двору, ожидая своей очереди.

С раннего утра квартира напоминала улей: приходили, уходили, появились машины (соседи очень доброжелательно относились к доброволицам), нашлись мастерицы, и доброволицы стали обшиваться. Хлопотами и уменьем Марии Александровны комитет наш быстро был сорганизован. На Учредительном собрании (1-ый Ушаковский пер., на Остоженке) был избран постоянный президиум. Мария Александровна была первым секретарем Союза. Появилась своя печать. Насколько велика была растерянность и беспорядок в Москве, можно было судить по тому, что печать эта открыла нам интендантский склад, откуда мы получили 1400 аршин материи и 200 пар ботинок австрийского образца, которые были привезены на квартиру. Торопились одеть доброволиц по просьбе капитана Скаржинского¹⁶ к выступлению георгиевских кавалеров¹⁷. Вскоре после этой демонстрации комитету Союза было предложено помещение на Арбате в квартире инженера Отрадинского, где находилась тогда Военная Лига.

Через канцелярию записывались в батальоны доброволицы, которых после записи отправляли для освидетельствования в Общество врачей-специалистов, помещавшееся тут же на Арбате, против Военной Лиги.

Средства Союза заключались из членских взносов и пожертвований. Несмотря на щедрые пожертвования, средств не хватало, и тогда по инициативе Марии Александровны решено было устроить кружечный сбор, который продолжался три дня. На помощь Союзу для сбора были командированы доброволицы. Через некоторые улицы протянуты были громадные плакаты. Сбор “женщине-солдату” дал более двадцати трех тысяч. При подсчете присутствовали члены Военной Лиги. Деньги были положены в Сберегательную кассу на Арбатской площади. Так кончилась созидательная работа Союза. Казалось, тут бы нужно было начать работать, и

514

между тем все свелось на официальную и казенную ногу. После продолжительных прений отправлены были делегатки к Керенскому в Петроград для утверждения устава. В канцелярии за одним из столов сидела “делопроизводительница” на жаловании с журналами “входящих” и “исходящих”, накоплялись бумаги, и жизнь Союза, бившая до сих пор ключом, стала замирать. После сбора среди доброволиц нашлась масса авантюристок. Подстрекаемые со стороны, они являлись с заявлением, что выходят из батальона, и требовали крупные суммы, опираясь на то, что сбор производился в пользу доброволиц. Жалобы их дошли до Совета солдатских депутатов, откуда явился один из членов. Но и он ничего не мог возразить на то, что пожертвования шли совсем на другие цели, а вовсе не на переодевание из одного костюма в другой. Правда, вскоре после этого посещения появилась статья в поганой газетке “Солдат”¹⁸, которая уличала Союз в том, что деньги были разобраны комитетом по карманам, но на этом дело и кончилось.

 

Строевые занятия

После ухода лучших доброволиц с отрядом Бочкаревой на фронт женский батальон перестал являться главной целью. Стало ясно, что обучение его затянется на месяцы и они не увидят фронта. Ссылались на то, что нужно ждать выпуска женщин-офицеров. На одном из собраний у генерала Михеева решено было формировать санитарные женские отряды. Для этой цели было занято под казармы пустовавшее тогда здание фабрики Бутикова. Но к тому времени уже стали назревать в России события, повлекшие за собою октябрьские дни.

Что представлял из себя женский батальон, когда вообще вся русская армия почти перестала существовать?

Участвовал весь женский батальон и Союз на встрече Корнилова. Вокзал был полон, но публика была особая. В то время в Большом театре происходило Государственное совещание¹⁹, и ни Керенский, ни кто другой из представителей власти на вокзал не явился. Говорились речи. Особенно хороша была речь члена Государственной Думы Родичева²⁰, обращавшегося к генералу Корнилову как к единственной надежде России. Генерал Корнилов с вокзала поехал к Иверской и обратно. В его автомобиле возвышался во весь рост полковник Ген<ерального> Штаба Достовалов²¹ с георгиевским знаком в руках. (Достовалов позже признал советскую власть.)

515

Вскоре после того начались в Москве тяжелые дни. Большевики готовились к выступлению. Был тогда подходящий момент выступить женщинам — в батальоне было более тысячи доброволиц, но батальон был переведен в соседние с мужскими казармы, распропагандирован и стал совершенно чужд Союзу. В дни выступления большевиков ему было воспрещено покидать казармы, и он бездействовал.

 

Генерал Половцев проводит строевой смотр

После кошмарных дней выступления комитет несколько раз собирался на частной квартире одной из членов Союза. Туда являлись, а многие и жили там, женщины-офицеры и санитарки.

Обсуждалась возможность помощи, кому бежать на Дон, кому просто выбраться из Москвы.

Таким образом женское движение, как вообще всякое движение, было ликвидировано. Начались тайные организации.

Потянулся 1918 год: голод, холод, мор, бесконечные декреты, обыски, расстрелы без конца. С М<арией> А<лександровной> мы больше не видались. Я знала, что она ездила с комиссией на закупку муки и, как обещала, привезла 42 пуда для некоторых из членов.

Жизнь, между тем, ставила самые ужасные условия: отопление стало, деньги обесценились, цены росли непомерно, квартиры уплотнялись.

Мы были лишены последнего удовольствия, так как у нас температура доходила до 5 ниже нуля.

Появились карточки. Мы, числящиеся по 4-ой категории, получали в день по 1/4 фунта черного хлеба.

Картофельная кожура и конская требуха казались отличной пищей. Молоко разбиралось еще у вокзала, около каждого продавца образовывался хвост, который двигался и извивался во все стороны, и часто милиционеры стреляли в воздух, чтобы навести порядок. Начались бесконечные и, иногда, бесплодные очереди. Еще у закрытых дверей, во избежание недоразумений, все присутствующие отмечались мелом на спине — “метка антихриста”, как называли это в толпе. Дрова раздавались служащим по ордерам. Нужно было самой с салазками идти на дровяной двор, самой грузить дрова и отвозить домой. Многие из близких не выдержали холодной и голодной жизни.

516

13 марта <19>19 года случай столкнул меня опять с Марией Александровной. Встреча эта спасла меня и некоторых близких от бессмысленного голодного прозябания.

Мария Александровна была тогда заведующей Д<етским> д<омом> (бывший Детский Очаг имени М. Н. Муромцевой²²). М<ария> А<лександровна> как всегда, с открытой душой пошла на помощь и предложила мне вступить в Д<етский> д<ом> воспитательницей. Паспорт мой тогда был уничтожен, и она отлично обошла этот вопрос и провела меня в Д<етский> д<ом> заглаза, но вручив мне необходимое по тому времени свидетельство.

В первый раз, когда я посетила М<арию> А<лександровну>, я застала в ее комнате маленькую кровать, застланную белоснежным бельем. В кровати сидел изможденный худой мальчуган и М<ария> А<лександровна> кормила его с ложечки яйцом, сбитым с сахаром. Это был один из питомцев Д<етского> д<ома>, приведенный сюда в таком виде, что, казалось, он доживал последние свои дни. М<ария> А<лександровна> выходила его, и потом он выровнялся в хорошего мальчугана. За всю мою последующую очень кратковременную жизнь с М<арией> А<лександровной> я узнала, что это был ее метод. Каждый малыш, которого приводили в Д<етский> д<ом>, проходил через ее руки. Она держала его в своей комнате до тех пор, пока он не свыкался с жизнью Д<етского> д<ома> и с детьми. Она умела осушать слезы и успокаивать боль.

Д<етский> д<ом> тогда уже находился на социальном довольствии и стал просто называться “Д<етский> д<ом> для детей и сирот социального обеспечения”. М. Н. Муромцева являлась туда лишь гостьей. Дом был отобран у нее на полном ходу с детьми и инвентарем. Частная инициатива в корень пресечена. М<ария> А<лександровна> осталась заведующей еще с ее времени.

Д<етский> д<ом> сначала поразил меня своей неприглядностью. Дети в большей своей части встретили недружелюбно. Некоторые из них посещали еще учебные заведения, но там почти не учились и охотно сидели в Д<етском> д<оме>.

Все мысли были направлены на еду. Продовольствия в 19-ом году выдавалось то много, то ничего. Приходилось обходиться своими средствами. Помещение для 50 детей было мало и находилось на 4-ом этаже. Но постепенно жизнь налаживалась. Обходили Совет и принимали детей по своему выбору. Дети подобрались прекрасные, и вскоре между ними и нами образовался очень тесный союз, и те три с половиной года, которые я провела в Д<етском> д<оме>, являются для меня единственным светлым воспоминанием, вывезенным из советского рая. Мы ввели систематические занятия с детьми, и вокруг нас сплотился тесный кружок лиц, отдавших весь свой досуг детям. М. Н. Муромцева до самого своего отъезда в Париж посещала Д<етский> д<ом>, обучала детей пению, режиссировала детскими спектаклями, для чего привлекала в Д<етский> д<ом> много интересных лиц. Вообще, искусство процветало! Мы все мечтали, что российский кошмар скоро кончится, и можно будет воплотить в жизнь ее идею устройства целого городка детей-сирот. Кажется, это была идея ее покойного мужа, и имелась земля под Москвой. Духовная пища для детей была так обильна, что они спокойно переносили и голод, и холод. Иногда в течение нескольких месяцев подряд отпускалось одно пшено, селедка и ржаной хлеб. Борьба с насекомыми была невозможна, так как мыла почти не выдавалось.

Прислуга или, как она называлась тогда, “технические служащие” почти враждебно относились к детям и нам, всячески стараясь подчеркнуть свое с нами “равенство”. М<ария> А<лександровна> умела каждого из них поставить на свое место.

Но не долго продолжалась наша дружная жизнь и работа. В одно со мной время в Д<етском> д<оме> стал бывать общий знакомый, присяжный поверенный Б.

Бывший плехановец, в то время он являлся, как и мы, “беспартийным”, т. е. врагом большевиков. Он работал в тайной организации, с которой и мы были связаны, обладал необыкновенным даром слова, получил в свое время известность в Москве, при большевиках сидел в тюрьме, ездил по тайным делам организации по России и был, конечно, некоторого рода “героем” в наших глазах. Много интересных вечеров провели мы в нашем тесном кружке. Скоро М<ария> А<лександровна> стала его невестой. Это случилось совершенно невовремя и некстати.

517

В конце августа в Москву приехал агент Колчака, под фамилией никому ничего не говорящей. Он вошел в связь с Б., бывал у него и часто даже ночевал.

Как-то Б. взволнованный прибежал в Д<етский> д<ом>, собрал нас и заявил, что по всей Москве идут обыски и аресты, что он сам сейчас спасся, выпрыгнув из окна второго этажа здания, где помещалось книгоиздательство “Задруга”, и что все, находившиеся там, арестованы. Сам он должен скрываться, но что необходимо предупредить некоторых лиц о происходящем. М<ария> А<лександровна> должна была идти на его квартиру и предупредить “Василия Васильевича”.

Напрасно я убеждала ее, что ходить не имеет смысла, что “В. В.” или скрылся или схвачен, так как за квартирой давно следили. Она решила идти. Вместе с ней пошла моя дочь, но около дома М<ария> А<лександровна>, вручив ей кое-какие бумаги, посоветовала ей не подниматься на четвертый этаж и подождать на улице. Через четверть часа показалась М<ария> А<лександровна>, окруженная красноармейцами. Дочь со Знаменки, следуя издали, проводила Марию Александровну до Лубянки, т. е. Чрезвычайной Комиссии, и прибежала в Д<етский> д<ом> заявить о случившемся. На другой день М<ария> А<лександровна> была переведена в Бутырки. Две недели она сидела там, а друзья принимали меры к ее освобождению. Носили ей по назначенным дням “передачу” и получали от нее записки самого бодрого содержания; в одной из них она писала: “обо мне не беспокойтесь, сижу в самом лучшем московском обществе”. Как потом нам передавали, она в тюрьме пользовалась общими симпатиями, ее все баловали и прозвали “красным солнышком”.

От тюремных ее знакомых мы узнали о том, что ее очень часто водили на допрос и как смело она вела себя там. Это, вероятно, ее сгубило.

Через две недели ее перевели опять на Лубянку, и на другой день, в день Рождества Божьей Матери она была расстреляна в числе 75. По всей Москве по стенкам был расклеен скорбный список. О ней было сказано: № 25. Якубовская, Мария Александровна, 23 лет, кадетка, была в связи с агентом Колчака. (“В. В.”, между прочим, благополучно выехал из Москвы.) В этот же день были расстреляны Щепкины, Алферовы и др. Пробовали хлопотать о выдаче тела М<арии> А<лександровны>, но напрасно.

Через несколько дней после смерти М<арии> А<лександровны> произошел взрыв в Гнездниковском переулке. Виновного не нашли. Бомба была брошена с дерева в окно комнаты, где заседали комиссары. Носился слух, что этот взрыв был местью за смерть М<арии> А<лександровны>.

Б. остался жив и невредим. Несмотря на все угрозы, он ничего не предпринял, некоторое время жил в Москве, потом выехал и читал где-то лекции по истории фабричным рабочим.

После ареста и смерти М<арии> А<лександровны> мы долго ждали обыска в Д<етском> д<оме>, но его не было. Мы сами сделали перемещение в своем коллективе и продолжали работу в Д<етском> д<оме>. Перебывали у нас тайком и урывками несколько лиц из Отдела народного просвещения, чтобы высказать свое сожаление и сочувствие — и там у нее были друзья.

Незадолго до ареста М<арии> А<лександровне> предлагали вступить в кинематографическую студию. Со своей выдающейся внешностью и способностями она, вероятно, заняла бы одно из первых мест в созвездии Холливуда, но лихолетие нашей Родины звало ее совсем к другой деятельности, и она отклонила это предложение.

5. Попова Вера Алексеевна.

Вера Алексеевна происходила из очень богатой семьи Лушниковых, кяхтинских чайных торговцев. С ранней молодости увлеклась общественной деятельностью, страстно любила русский народ и была “народницей”.

Во время знакомства с нами она сильно поправела и, хотя и не проявляла особой религиозности, жила по завету Спасителя, всей своей жизнью исповедуя первую его заповедь: “возлюби ближнего, как самого себя”.

В нашем кружке она появилась вскоре после первого собрания. В квартире жизнь била ключем: около двадцати доброволиц жили у нас и каждый день собирались члены для обсуждения текущих дел.

518

Вера Алексеевна вся отдалась доброволицам, кроила, шила с ними, входила во все нужды и мелочи их жизни и объявила, что сама пойдет с ними на фронт в качестве сестры милосердия. (Ей тогда было 50 лет.) Мы часто подтрунивали над ней, когда видели, как она старалась не отставать от женского отряда, тренируя себя для будущих походов. Маленькая, тщедушная, болезненная, с очень плохим зрением, она выказывала необычную выносливость и терпение. За короткое существование женского батальона три доброволицы были сброшены под колеса трамвая. В<ера> А<лексеевна> облекалась в костюм сестры и проводила дни и ночи около несчастных, стараясь смягчить их предсмертные мучения. Ко всему немецкому относилась более чем подозрительно, и на одном из собраний нам пришлось расстаться с одной из очень ценных членов — Блюмер — за то, что та отрицательно относилась к женскому батальону и была за тыловое движение женщин. Это время совпало с посещением нашего собрания капитаном Скаржинским, и В<ера> А<лексеевна> настаивала, чтобы Блюмер на нем не присутствовала.

 

За обедом

Несколько раз Блюмер пыталась войти с нами в связь, но Вера Алексеевна твердила только одно: “немка — провокаторша,” прося голосовать всюду против нее.

Так и не пришлось узнать: права ли была В<ера> А<лексеевна>. Позже мы слышали, что Блюмер пыталась организовать женский кружок, но для какой цели?

Через пять месяцев все провалилось в бездну мрака и насилия!

С первых дней войны все симпатии В<еры> А<лексеевны> были направлены на военных и их семьи. “Родина в опасности” — этого было довольно для того, чтобы бросить все свои былые увлечения. Она удивлялась подвигу женщин и до конца твердила о том, что в подвиге этом было только “благородство”.

Она была одним из самых ревностных членов Союза. По просьбе капитана Скаржинского присутствовала в числе трех членов Союза на свидании капитана Скаржинского со Смидовичем²³ в московской гостинице. Скаржинский просил, чтобы Совет рабочих и солдатских депутатов не чинил никаких препятствий демонстрации георгиевских кавалеров. Смидович сказал, что этот день будет “историческим” и народ сам покажет свои симпатии, но при этом заявил, однако, что фабрики и заводы будут работать, что ни один рабочий не выйдет на улицу, чтобы никаких призывов и прокламаций не было, что за этим будут следить. Всю ночь члены Союза просидели за работой,

519

приготовляя значки и повязки для всех георгиевских кавалеров. На другой день в 7 часов утра назначен был сбор в гостинице “Бристоль” на Скобелевской площади. Дом Советов безмолствовал. Перед выступлением духовой оркестр не явился. Оказалось, всем оркестрам еще накануне было запрещено принимать участие в демонстрации. После долгих поисков, наконец, был найден небольшой, захудалый частный оркестр. Шествие, несмотря на все запреты и преграды, вышло грандиозным, но, конечно, не достигло своей цели. Когда демонстранты вернулись на площадь, окна и двери дома Советов были плотно закрыты, балконы пустовали и только сквозь стекла видны были любопытные лица. Долго еще не расходилась на площади толпа народа. Вот тогда-то из дома Советов вышли и замешались в толпу провокаторы, возбуждавшие присутствующих, настраивая против войны и георгиевского креста.

 

Стрижка под машинку

Не менее грандиозной была демонстрация на похоронах юнкеров военного Александровского училища, жертв подавления беспорядков в Нижнем Новгороде. Это были не трупы, а останки растерзанных озверелой толпой юнкеров. Процессия растянулась по всей Тверской. На Братском кладбище²⁴ собрались тысячи народа. Перед цинковыми гробами был устроен помост, с которого говорились речи. Выступали и от нашего Союза. Подавляющей была речь присяжного поверенного Б., который силой своего красноречия вызвал слезы у всех присутствующих.

Сильно волновалась В<ера> А<лексеевна> в день отъезда на фронт с Бочкаревой наших доброволиц. Все вышло не так, как предполагала В<ера> А<лексеевна>. Несколько дней закупались и заготовлялись дорожные пакеты для отъезжающих.

Вера Алексеевна все годы любовно хранила все письма доброволиц с дороги и с фронта и вообще все свидетельства, касающиеся женского движения.

В страшные октябрьские события она бесстрашно ходила по городу под обстрелом в костюме сестры: носила пищу в Александровское училище, ухаживала за ранеными и поддерживала связь между училищем и выступающими. Ее же усилиями были уничтожены списки и книги нашего Союза и, когда большевики проникли в помещение (тогда уже на Арбате, над Обществом врачей-специалистов), они ничего не нашли, кроме библиотеки московского Об<ще>ства “Вестник самообразования”, в котором мы работали и которое приютили у себя.

520

В начале 18-го года она провела моего мужа — Ген<ерального> Штаба генерал-лейтенанта Рычкова²⁵, вернувшегося с фронта, в тайную организацию “Защита Родины и Свободы”²⁶. Муж возглавил там военную часть. В мае 18-го же года муж получил задание организовать переворот в Казани.

Полковником Перхуровым²⁷ был устроен переезд мужа и генерала Панова²⁸ в Казань; вскоре после отъезда мужа таким образом был отправлен мой сын, штабс-капитан артиллерии, и потом племянник корнет Гершельман. Таким образом они избежали позорнейшей “регистрации офицеров” 1918-го года.

Тысячи офицеров были собраны в Алексеевском* училище, где просидели несколько дней в ужасных условиях, набитые туда до отказа. Охрана состояла из китайцев и латышей. По Москве ходили самые тревожные слухи, а потому с утра под стенами училища собирались близкие заключенных. Чтобы разгонять собравшихся, охрана стреляла в воздух. Выпускали заключенных по ночам в одиночку.

После переворота в Казани по всем стенам Москвы и в газетах были напечатаны приказы мужа о принятии мер против выступления коммунистов. Муж был объявлен вне закона как враг народа. После отступления белых из Казани я три года не имела вестей от мужа и, наконец, из совершенно случайных источников узнала, что он был Командующим войсками тюменского округа, а после крушения армии Колчака ему удалось добраться до Харбина.

Хотя оставаться в Москве было опасно, но, видимо, по Божьей воле, нас не тронули. Три с половиной года я прослужила в Д<етском> д<оме>, до августа 23-го года работала в школах и только в 25-ом году, когда всплыло дело Савинкова, хватились и нас, но мы были уже в Маньчжурии.

Близкие телеграфировали, чтобы мы больше не писали. С того времени прекратилась вся переписка с Москвой. Перестали даже писать питомцы Д<етского> д<ома>, с которыми у меня была самая оживленная переписка.

За время пребывания нашего в Москве В<ера> А<лексеевна> заботилась о нашей семье, делилась последним и часто выручала в дни голода. С поступлением моим в Д<етский> д<ом> она весь свой досуг посвятила детям. В<ера> А<лексеевна> в совершенстве владела тремя языками и ввела в Д<етском> д<оме> систематические занятия. Таким образом нам удалось много детей провести в старшие группы, воспитывая их тайком в страхе Божьем. С самым теплым чувством вспоминаю я детей, прошедших через наши руки, и думаю, что эти ужасные года не вытравили из их душ добра и света. Кружок наш мечтал о создании идеального детского дома для детей сирот. Как нужны будут такие дома для миллиона беспризорных детей в дни возрождения России. Уцелеют ли только работники?

В 21 или 22 году В<ера> А<лексеевна> окончила педагогические курсы на английском языке и была приглашена читать лекции в Академии Генерального Штаба. Кроме того, она работала в библиотеке. Последнее время работала над составлением грамматики английского языка для обучения русских.

Очень ограниченная в своих потребностях, она весь свой паек и заработок отдавала нуждающимся. Многих она поддерживала!

Ее семья, как и она сама, была высококультурной: муж — литератор, раньше имел свою газету в Омске, потом работал, а одно время был редактором в “Русских Ведомостях”, сын — юрист, литератор.

В 23-м году мне удалось как школьному работнику взять годовой отпуск на выезд в Харбин и пришлось надолго, а может быть навсегда расстаться с друзьями. Из случайного письма из СССР я узнала о смерти В<еры> А<лексеевны>.

Переходя через улицу, она попала под автомобиль, была смята и в тот же день скончалась.

521

Перед моим отъездом в Харбин В<ера> А<лексеевна> очень просила меня написать о женском движении.

Выполняю ее желание много лет спустя по памяти, не имея под рукой никаких свидетельств. Все документы и переписка мои погибли еще в СССР, а переслать свои В<ера> А<лексеевна> не нашла, видимо, возможным.

М. А. Рычкова

Харбин. 21 марта 1933 года

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Панкхерст (1859—1928), английская суфражистка — участница движения за предоставление женщинам избирательных прав во 2-й пол. XIX — нач. XX вв. в Великобритании, США и ряде других стран.

² Керенский Александр Федорович (1881—1970), адвокат, эсер (с 1917). Министр юстиции, военный и морской министр во Временном правительстве. Эмигрировал в 1918 г. Умер в США.

³ Имеется в виду союз “Женщины за Отечество”.

⁴ Среднее военно-учебное заведение для подготовки офицеров пехоты (1863—1917). Находилось на углу Арбатской пл. и ул. Знаменка. Комплектовалось молодежью из дворян. Срок обучения два года. С начала I Мировой войны перешло на 4-месячный срок обучения. В октябрьские дни было главным оперативным штабом контрреволюционного командования Московского военного округа.

⁵ Бочкарева Мария Леонтьевна (1889—1920), крестьянка Томской губ. В 1914 г. поступила вольнонаемным солдатом в 4 роту 5 полка 25 резервного батальона, была откомандирована в 7 дивизию 28 Полоцкого полка, в котором прослужила до февраля 1917 г. Переехала в Петроград, организовала первый женский батальон смерти.

⁶ Родзянко Михаил Владимирович (1859—1924), один из лидеров партии октябристов, в 1906—1907 гг. член Государственного Совета, депутат Государственной Думы 3-го и 4-го созывов (1907—1917), с 1911 г. ее председатель. После февраля 1917 г. возглавил Временный комитет Государственной Думы, в период гражданской войны находился при армии генерала Деникина. В 1920 г. эмигрировал в Югославию, где и умер.

⁷ Либерально-буржуазная газета. Выходила с 1885 по 1917 гг. Издатель (с 1897 г.) — И. Д. Сытин. Редактор с 1902 по май 1917 г. — В. М. Дорошевич.

⁸ 1-й женский батальон смерти имении Бочкаревой был организован в Петрограде.

⁹ Верховский Александр Иванович (1886—1938), генерал-майор, участник русско-японской и I Мировой войн, с июля 1917 г. командующий войсками Московского военного округа. С 30 августа по 22 октября 1917 г. военный министр Временного правительства. В феврале 1918 г. вступил в Красную Армию. В 1920—1930-х гг. — на преподавательской работе.

¹⁰ Михеев Сергей Петрович (1869—?). В 1902 г. закончил Николаевскую Академию Генерального штаба, участник русско-японской войны, с 1916 г. начальник Иркутского военного училища, с августа 1917 г. начальник Александровского военного училища в Москве.

¹¹ Боде, де, Августин Клементьевич (1871—1915), барон, из дворян Московской губ. Окончил 2 Московский кадетский корпус, Николаевское военное училище и Академию Генерального штаба. В 1908—1912 гг. военный агент в Вашингтоне. С 1912 г. начальник штаба 4 стрелковой бригады. На фронте с августа 1914 г. С октября 1914 г. командир 16 стрелкового полка. Смертельно ранен в бою 22 февраля 1915 г.

¹² Арцыбашев Михаил Петрович (1878—1927), русский писатель, прозаик, драматург. До 1923 г. жил в Москве, не участвуя в литературно-общественной жизни, после уехал в Польшу, принял польское гражданство, жил в Варшаве.

¹³ Корнилов Лавр Георгиевич (1870—1918), генерал от инфантерии, ветеран русско-японской и I Мировой войн, в марте — апреле 1917 г. командующий войсками Петроградского военного округа, в июле 1917 г. главнокомандующий Юго-Западным фронтом, затем Верховный главнокомандующий. В августе 1917 г. поднял мятеж против Временного правительства, до ноября 1917 г. содержался в тюрьме в г. Быхове, затем бежал в Новочеркасск, где возглавлял вместе с М. В. Алексеевым Добровольческую армию. В апреле 1918 г. убит при штурме Екатеринодара.

¹⁴ Имеется в виду памятник генералу М. Д. Скобелеву. Установлен в 1912 г., снесен в 1918 г.

¹⁵ Сундукианц Мария Александровна (урожд. княжна Аргутинская-Долгорукова) (1863—?), с 1903 г. член партии социалистов-революционеров, содержала книжный магазин “Сотрудник”, издавала газету “Кавказское слово” — орган партии социалистов-революционеров на Кавказе, неоднократно подвергалась арестам,

522

в 1911 г. выслана за границу, откуда вернулась в 1916 г., с марта 1917 г. заведовала информационным отделом в Московском комитете партии эсеров. Арестована в 1922 г. в связи с процессом эсеров, освобождена в 1924 г. В 1924—1929 гг. работала помощником директора Государственной библиотеки Грузии.

¹⁶ Один из руководителей московского объединения “Союза георгиевских кавалеров”.

¹⁷ Союз георгиевских кавалеров образован в 1917 г. из Всероссийского объединения георгиевских кавалеров, созданного в 1915 г. Имел отделения в Москве, Киеве, Минске и других городах. Исполнительный орган — Центральный комитет — находился в Петрограде, руководил формированием ударных отрядов, в т. ч. женского батальона смерти. В августе 1917 г. по приказу Верховного главнокомандующего Л. Г. Корнилова Союзом на фронтах началось формирование запасных полков георгиевских кавалеров. Они были введены в Георгиевскую бригаду, которая непосредственно подчинялась Корнилову. Союз активно участвовал в “корниловском мятеже” и после его подавления прекратил существование.

¹⁸ По-видимому, неподписанная заметка “В батальоне смерти”, опубликованная в газете “Солдат-гражданин” № 81 от 22 июня 1917 г.

¹⁹ Государственное совещание, созванное Временным правительством, проходило в Москве в Большом театре 12—15 августа 1917 г.

²⁰ Родичев Федор Измайлович (1856—1933), один из основателей и руководителей партии кадетов. Депутат I—IV Государственных Дум. За выступления по еврейскому вопросу черносотенная печать, как правило, называла его “жидовским прихлебателем”.

²¹ Достовалов Евгений Исакович (1882—1938), генерал-лейтенант, участник русско-японской и I Мировой войн, участник Белого движения на юге России, к моменту эвакуации из Крыма в 1920 г. был начальником штаба армейского Добровольческого корпуса. В сер. 1920-х гг. вернулся в Россию. (“Российский Архив”. 1995. Выпуск VI.).

²² Муромцева Мария Николаевна (1856—1917), певица, артистка товарищества “Свободная Опера” С. И. Зимина и Большого театра.

²³ Смидович Петр Гермогенович (1874—1935), член социал-демократической партии с 1898 г., большевик, член Московского ВРК. В 1917 г. депутат Моссовета, член президиума Исполкома Моссовета, затем президиума ВЦИК и ВСНХ.

²⁴ Братское кладбище открыто на землях села Всехсвятского близ Петроградского шоссе по распоряжению городской думы в 1915 г. для захоронения москвичей, погибших на фронтах I Мировой войны или умерших в московских госпиталях.

²⁵ Рычков Вениамин Вениаминович, в 1915 г. генерал-квартирмейстер штаба 1 армии, после Февральской революции член Центрального штаба “Союза защиты родины и свободы”. С 1918 г. командующий войсками Тюменского округа. После поражения армии Колчака перебрался в Харбин.

²⁶ “Союз защиты родины и свободы” — организация, основанная Б. Савинковым в 1918 г. в Москве. Ближайшими задачами Союза являлись: свержение советского правительства, воссоздание старой армии и продолжение войны с Германией. Союз строился по военному образцу, имел отделения в Казани, Ярославле, Рыбинске, Рязани, Муроме, Челябинске и др. городах Поволжья, организовал мятежи в Ярославле, Рыбинске, Казани. После провала восстаний в 1918 г. Союз прекратил свое существование.

²⁷ Перхуров Александр Петрович, полковник Генерального штаба, в 1918 г. начальник Центрального штаба “Союза защиты родины и свободы”, руководитель мятежа в Ярославле. После подавления мятежа сражался в армии Колчака. Затем служил в штабе Приуральского военного округа, в 1922 г. расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного трибунала.

²⁸ По-видимому, Попов И. И., генерал-майор, руководитель офицерской группы в Казани, которая должна была поддержать восстание, организованное “Союзом защиты родины и свободы”. Расстрелян ВЧК в 1918 г.

Публикация М. СИДОРОВОЙ