230

57

ПРОТОКОЛ

1920 года августа 14—20 дня. Судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде, Н. А. Соколов в г. Париже (во Франции) в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:

Александр Федорович Керенский, 39 лет, православный, проживаю в г. Париже, rue de Presbourg, 4.

На Ваши вопросы по настоящему делу показываю следующее.

В составе Временного правительства, восприявшего верховную власть после отречения Николая II, я был: с момента образования Временного правительства по 2—3 мая министром юстиции, являясь также заместителем председателя совета министров; военным и морским министром со 2—3 мая и председателем совета министров с 7—8 июля.

Сообщение об отречении Николая II, имевшее место в Пскове 2 марта, было сообщено временному комитету Государственной Думы и Временному правительству по прямому проводу в ночь на 3 марта. Отрекаясь от Престола, Царь обратился в то же время к князю Львову с письмом, в коем Он отдавал Себя и Свою Семью под покровительство Временного правительства.

В первые дни революции не было принято решительно никаких мер ни в отношении самого Николая II, ни в отношении Александры Федоровны. Это объяснялось теми настроениями, какие были тогда в отношении Их у Временного правительства. Старый строй рухнул столь решительно,

231

факт этот был столь быстро и общепринят всей страной, без малейшей попытки со стороны кого бы то ни было защищать его, что личность Николая II совершенно не внушала каких-либо опасений Временному правительству. Он настолько был кончен, что Его личность как политическая величина, совершенно не существовала, и Временное правительство не интересовалось Им. Ему было разрешено выехать в Могилев проститься с войсками, как Он желал.

Но скоро Временное правительство принуждено было изменить в этом вопросе линию своего поведения. Николай II и Александра Федоровна были лишены свободы по постановлению Временного правительства, состоявшемуся 7 марта. Было две категории причин, которые действовали в этом направлении. Крайне возбужденное настроение солдатских тыловых масс и рабочих Петроградского и Московского районов было крайне враждебно Николаю. Вспомните мое выступление 7 марта в пленуме Московского совета. Там раздались требования казни Его, прямо ко мне обращенные. Протестуя от имени правительства против таких требований, я сказал лично про себя, что я никогда не приму на себя роли Марата. Я говорил, что вину Николая перед Россией рассмотрит беспристрастный суд¹⁰⁰. Самая сила злобы рабочих масс лежала глубоко в их настроениях. Я понимал, что здесь дело гораздо больше не в самой личности Николая II, а в идее “царизма”, пробуждавшей злобу и чувство мести. Протестуя, я, за свой страх, вынужден тогда был искать выхода этим чувствам и сказал про Англию: если суд не найдет Его вины, Временное правительство вышлет Его в Англию, и я сам, если нужно будет, буду сопровождать Его до границы России. Никаких оснований в действительности в то время у меня не было полагать, что этот вопрос будет фактически разрешен в этом смысле, так как к этому времени он еще не поднимался во Временном правительстве и никаких переговоров с правительством Англии в это время не велось. Не полагая, что возможен в этом отношении отказ Англии, я высказал эту мысль, борясь со злобой рабочих масс и не желая допустить пролития крови. Вот первая причина, побудившая Временное правительство лишить свободы Царя и Александру Федоровну. Правительство, лишая Их свободы, создавало этим охрану Их личности. Вторая группа причин лежала в настроениях иных общественных масс. Если рабоче-крестьянские массы были равнодушны к направлению внешней политики Царя и Его правительства, то интеллигентно-буржуазные массы и в частности высшее офицерство определенно усматривали во всей внутренней и внешней политике Царя и в особенности в действиях Александры Федоровны и Ее кружка ярко выраженную тенденцию развала страны, имевшего, в конце концов, целью сепаратный мир и содружество с Германией. Временное правительство было обязано обследовать действия Царя, Александры Федоровны и Ее кружка в этом направлении. Постановлением Временного правительства от 4 марта была учреждена Верховная чрезвычайная следственная комиссия, которая должна была обследовать деятельность носителей высшей власти старого строя и

232

всех вообще лиц, приковывавших к себе внимание общества своими действиями во вред интересам страны. Эта комиссия и должна была обследовать также и роль Николая, Александры Федоровны и Ее кружка. Необходимость такого обследования указывалась в самих мотивах постановления Временного правительства об учреждении комиссии. Для того, чтобы эта комиссия могла выполнить ее обязанности, необходимо было принять известные меры пресечения в отношении Николая и Александры Федоровны. Эта необходимость и была второй причиной лишения Их свободы.

Установление известного режима в отношении Николая II, Его жены и всех вообще лиц, которые пожелали остаться с Ними, было возложено Временным правительством на меня. Мне же принадлежало и наблюдение за выполнением режима.

В первые дни марта месяца я не мог попасть в Царское <Село>, будучи занят в эти дни делами исключительной важности. Приведение в исполнение постановления Временного правительства от 7 марта было возложено в отношении Николая II на членов Государственной Думы Бубликова, Вершинина, Грибунина и Калинина, а в отношении Александры Федоровны на генерала Корнилова, командовавшего в то время Петроградским военным округом. Арест Царя названными лицами фактически состоялся в г. Могилеве, где была в то время Ставка, 9 марта и Он тут же был доставлен в Царское. Даты ареста Корниловым Александры Федоровны я не знаю. Никакого режима в Царском Корнилов не устанавливал и никаких инструкций не издавал и не утверждал. Он привел в исполнение постановление Временного правительства и, конечно, установил в порядке экстренности некоторые необходимые меры, главным образом воинского характера.

В первый раз я посетил Царское через несколько дней после доставления туда Царя. Это было в конце первой половины марта месяца, пожалуй, 10—12 числа. Я видел тогда Царя, Александру Федоровну и Детей, познакомился с Ними. Я был принят в одной из комнат детской половины. Свидание в этот раз было коротким. После обычных слов знакомства, я спросил Их, не имеют ли Они сделать мне, как представителю власти, каких-либо заявлений, передал Им приветствие от английской королевской семьи и сказал несколько общих фраз успокоительного характера. В это же свидание я осмотрел помещение дворца, проверил караулы, дал некоторые указания руководящего характера.

Вторично я был в Царском вместе с полковником Коровиченко, которым я заменил коменданта дворца, кажется, Коцебу¹⁰¹.

Согласно воле Временного правительства я выработал инструкцию, которая устанавливала самый режим в Царском, и передал ее для руководства Коровиченко. Инструкция, установленная мною, не касаясь подробностей, вводила:

а) полную изоляцию Царской Семьи и всех, кто пожелал остаться с Нею, от внешнего мира;

233

Александр Федорович Керенский

б) полное запрещение свиданий со всеми заключенными без моего согласия;

в) цензуру переписки.

Установлена была двойная охрана и наблюдение: внешняя, принадлежавшая начальнику гарнизона полковнику Кобылинскому, и внутренняя, лежавшая на полковнике Коровиченко. Коровиченко, как лицо, назначенное мною, который был уполномочен Временным правительством, являлся уполномоченным от меня. Ему там в мое отсутствие принадлежала полнота власти.

Вводя указанный режим, я установил в то же время, как руководящее начало полное невмешательство во внутренний уклад жизни Семьи. Они в этом отношении были совершенно свободны. Я заявляю, что с того момента, когда Государь отдал Себя и Свою Семью под покровительство Временного правительства, я считал себя по долгу чести обязанным перед Временным правительством оградить неприкосновенность Семьи и гарантировать Ей проявление в обращении с Нею черт джентльменства.

Во время пребывания Семьи в Царском, я был там, приблизительно, 8—10 раз, выполняя мои обязанности, возложенными на меня Временным правительством. В эти посещения я видел Николая иногда одного, иногда вместе с Александрой Федоровной.

234

Переписка действительно была отобрана у Царя в Царском. Этот факт, мне известный, прошел однако мимо меня. Произошло это таким образом. Когда я прибыл во дворец в первый раз, мне было доложено тогда же кем-то из дворцовой прислуги, что в тот именно промежуток времени, когда Временное правительство не принимало еще никаких мер в отношении Царя и Александры Федоровны, т. е. до ареста последней, Она вместе с Вырубовой сожгла в печах комнат Вырубовой много документов. Это заявление тогда же было проверено и нашло себе в допросах многих дворцовых служителей и в осмотрах печей полное подтверждение. Установив это, я тогда совершенно безразлично отнесся к намерению следственной комиссии произвести у Них выемку бумаг, считая это упущенным и бесцельным. Поэтому, распоряжение об отобрании бумаг, я думаю, исходило непосредственно от председателя следственной комиссии Муравьева и было выполнено там, вероятно, Коровиченко. Во всяком случае, вся отобранная переписка поступила в распоряжение следственной комиссии. Это я утверждаю. Отобрание переписки, как мне помнится, имело место в первые числа марта месяца. Кроме этой меры, была принята еще вторая мера: лишение на некоторое время общения Николая II и Александры Федоровны, разделение Их. Эта мера была принята лично мною, по моей инициативе, после одного из докладов, сделанного мне по Их делу следственной комиссией. Имелся в виду возможный допрос Их комиссией. В целях беспристрастного расследования я признал необходимым произвести это отделение. Николаю II об этом я объявил сам лично. Александре Федоровне объявлено было об этой мере Коровиченко по моему приказанию. Наблюдение за выполнением этой меры было поручено Коровиченко, причем о ней были предупреждены и другие лица, жившие с Ними в Царском: Бенкендорф, статс-дама Нарышкина. Разделение Их не было абсолютным. Они сходились за столом, но при этом присутствовал Коровиченко, и Они обязались вести только общие разговоры, что в действительности и выполнялось Ими. Такой порядок был установлен мною, кажется, в первых числах июня и существовал, приблизительно, с месяц. Затем надобность в нем исчезла и он был отменен.

Причиной, побудившей Временное правительство перевезти Царскую Семью из Царского в Тобольск, была все более и более обострявшаяся борьба с большевиками. Сначала проявлялось большое возбуждение в этом вопросе вообще со стороны солдатско-рабочих масс. Мое упоминание 7 марта в Москве про возможный отъезд Царской Семьи из Царского вызвал “налет” на Царское со стороны Петроградского совета. Совет тут же отдал распоряжение по линиям не выпускать никаких поездов из Царского, а потом в Царское явился с броневыми машинами член военной секции совета Масловский (левый эсер, библиотекарь Академии Генерального Штаба) и пытался взять Царя. Он не исполнил этого только потому, что в последнюю минуту Масловский растерялся. Царское было для нас, для Временного правительства, самым больным местом. Для большевиков — это было бельмом на глазу.

235

Кронштадт и Царское: два полюса. Они вели сильнейшую агитацию против Временного правительства и лично против меня, обвиняя нас в контрреволюционности. Они усерднейшим образом вели пропаганду среди солдат, несших охрану в Царском, и разлагали их. Бывая в Царском и узнавая там о разных непорядках, я должен был реагировать на это, иногда прибегая к резким выражениям. Настроение солдат было напряженно-недоверчивое. Из-за того, что дежурный офицер, по старой традиции дворца, получал из царского погреба полбутылки вина, о чем узнали солдаты, вышел большой скандал. Неосторожная езда какого-то шофера, повредившего ограду парка автомобилем, также вызвала среди солдат подозрение и толки, что Царя хотели увезти. Все это создавало дурную атмосферу, мешало Временному правительству продуктивно работать и отнимало у нас реальную силу: Царскосельский гарнизон, настроенный до того лояльно по отношению к Временному правительству, гарнизон, в котором мы видели опору против разложившегося уже Петрограда. Учитывая все эти обстоятельства, Временное правительство решило попытаться выяснить у английского правительства возможность отъезда Царской Семьи в Англию.

Министр иностранных дел (вначале, возможно, Милюков) стал вести об этом переговоры с Английским послом Бьюкененом¹⁰². В результате Бьюкененом был передан следующий ответ правительства Англии Терещенко, бывшему тогда министром иностранным дел, сообщившему его мне и князю Львову: “Правительство Англии, пока не окончена война, не считает возможным оказать гостеприимство бывшему Царю.” Ответ этот обсуждался Временным правительством в совершенно секретном заседании, без журнала заседания.

Было решено изыскать для переселения Царской Семьи какое-либо другое место и все разрешение этого вопроса целиком было поручено мне. Я стал выяснять эту возможность. Предполагал я увезти Их куда-нибудь в центр России, останавливаясь на имениях Михаила Александровича и Николая Михайловича. Выяснилась абсолютная невозможность сделать это. Просто немыслим был сам факт перевоза Царя в эти места через рабоче-крестьянскую Россию. Немыслимо было увезти Их и на юг. Там уже проживали некоторые из Великих Князей и Мария Федоровна и по этому поводу там уже шли недоразумения. В конце концов, я остановился на Тобольске. Отдаленность Тобольска и его особое географическое положение, ввиду его удаленности от центра, не позволяло думать, что там возможны будут какие-либо стихийные эксцессы. Я, кроме того, знал, что там удобный губернаторский дом. На нем я и остановился. Первоначально, как я припоминаю, я посылал в Тобольск комиссию, в которую, кажется, входили Вершинин и Макаров, выяснить обстановку в Тобольске. Они привезли хорошие сведения. О необходимости отъезда я предупредил Царя, приблизительно, недели за две или дней за 10. Я не мог Ему в то время указать новое место Их жительства, опасаясь каких-либо эксцессов, если это станет заранее известным, и сказал Ему, что Им не

236

следует по этому поводу беспокоиться. Государь мне ответил: “Я не беспокоюсь. Мы Вам верим. Если Вы говорите, что надо ехать, то, значит, надо. Мы Вам верим.” Дня за 3—4 я предупредил Их, что надо с собой взять побольше теплых вещей. В самый день отъезда я сам лично проводил Их и усадил в поезд. Их сопровождали Вершинин и Макаров. О прибытии в Тобольск ими был составлен протокол, подписанный и Николаем, потом мне представленный. Главным лицом, представлявшим в Тобольске власть Временного правительства, был Панкратов, назначенный мною. Затем по его ходатайству и по его рекомендации ему был назначен помощником Никольский, мне неизвестный.

Царю не делалось никаких стеснений в выборе тех лиц, которых Он хотел видеть около себя в Тобольске. Я хорошо помню, что первое лицо, которое Он выбрал, не пожелало быть с Ним и отказалось. Я положительно это удостоверяю. Кажется, таким лицом был флигель-адъютант Нарышкин. Тогда Царь выбрал Татищева. Татищев согласился. Я нахожу нужным, чтобы было Вами, г. следователь, отмечено следующее: Татищев держал себя вообще с достоинством, вообще, как должно, что тогда в среде бывших придворных было редким исключением.

Панкратов должен был представлять мне из Тобольска донесения. Он прислал, кажется, одно. Я не могу отметить никаких фактов, которые бы в этом отношении заслуживали внимания.

Действительно по поводу приезда в Тобольск Маргариты Хитрово было произведено по моему телеграфному требованию расследование. Вышло это таким образом. Во время московского государственного совещания были получены сведения, что к Царю пытаются проникнуть 10 человек из Пятигорска. Это освещалось, как попытка увезти Царскую Семью. В силу этого и производилось расследование. Однако эти сведения не подтвердились. Ничего серьезного тут не было.

Г. Вырубову я видел лично один или два раза. В первый раз я видел ее во время моего первого посещения Царского. Она тогда значилась больной и приняла меня в постели, сама пожелав, чтобы я пришел к ней. Обстановка, в которой она меня приняла, ее костюм, не свидетельствовали, чтобы у этой женщины была стыдливость и уважение к себе. Она была в скором времени после этого арестована и отправлена в Петропавловскую крепость. Верховная следственная комиссия действительно свидетельствовала ее. Действительно она оказалась девственницей. Эти обстоятельства мне известны из докладов мне следственной комиссии.

Я не имею сведений о посещении Царского Гучковым. Если это было, то очевидно это было до моего первого посещения Царского, так как позднее этого не могло случиться без моего разрешения. Банкира Ярошинского я лично не знаю. Его роль до революции мне не известна. В революцию же он обращался к нам, к Временному правительству, с предложением своих финансовых услуг. Самое больное наше место были финансы. Он и предлагал тогда нам какой-то весьма широкий финансовый проект. Сам он тогда выступал как человек, весьма сочувствующий

237

и преданный идеям Временного правительства, и предлагал к нашим услугам свои личные средства. Но его проект не был принят министром финансов Бернацким, который, быть может, больше Вам расскажет про Ярошинского.

В первые дни революции в Государственной Думе была военная комиссия ее временного комитета. Это был революционный штаб. Действительно, в составе этого штаба был генерал Потапов. Он был заместителем председателя. Мы на него смотрели, как на человека, весьма неуравновешенного, вряд ли вполне нормального. Он был склонен к “демагогическим” приемам. Это замечалось в отношении, какое у него было к образовавшемуся тогда военному министерству во главе с Гучковым.

Фамилии офицера Соловьева, который был бы причастен к этому революционному штабу, я не помню.

Я присутствовал при последнем свидании Государя с Михаилом Александровичем в ночь отъезда из Царского. Это свидание происходило в кабинете Государя. Больше ни с кем я не мог тогда допустить свидания Михаила Александровича, опасаясь возможности каких-либо осложнений при отъезде¹⁰⁴. Я отошел от Них в сторону к окну, когда Они беседовали, не слушая содержания Их разговора. Но я думаю, что ничего особенного не было в Их беседе.

Я знаю содержание документа, оглашенного Бурцевым в его газете “Общее Дело” 10 декабря 1919 года, в номере 62. Этот документ действительно есть официальный документ, представляющий собой ту сводку следственного материала, которую составил, по требованию министра юстиции Переверзева, прокурор Петроградской судебной палаты Карчевский для печати. Вся фактическая сторона, изложенная в этом документе, бесспорна. Я должен по этому вопросу, т. е. по вопросу о роли немцев в попытке произвести переворот в июле месяце 1918 года и в перевороте 25 октября сказать следующее.

Роль Ленина, как человека, связанного в июле и октябре 1917 года с немцами, их планами и их деньгами не подлежит никакому сомнению. Но я должен также признать, что он не агент их в “вульгарном” смысле — он имеет свои цели, отрицая в то же самое время всякое значение морали в вопросе о средствах, ведущих его к цели. Как лицо, которому принадлежала в те дни власть в самом широком ее масштабе и применении, я скажу, что роль немцев не так была проста, как она казалась, может быть, даже судебному следователю Александрову, производившему предварительное следствие о событиях в июле месяце 1917 года. Они работали одновременно и на фронте и в тылу, координируя свои действия. Обратите внимание на фронте наступление (Тарнополь), в тылу — восстание. Я сам тогда был на фронте, был в этом наступлении. Вот что тогда было обнаружено. В Вильне немецкий штаб издавал тогда для наших солдат большевистские газеты на русском языке и распространял их по фронту. Во время наступления, приблизительно, 2—4 июля в газете “Товарищ”, изданной в Вильне немцами и вышедшей, приблизительно, в конце июня,

238

сообщались, как уже случившиеся, такие факты о выступлении большевиков в Петрограде (первое выступление Ленина), которые случились позднее. Так немцы в согласии с большевиками и через них воевали с Россией. Точно так же не так прост и факт переворота 25 октября. Германия сама вынуждена была в ходе войны бороться с Антантой приемами большевизма. Она избрала для этой цели Россию, как соперника, наиболее слабого в этом отношении. В ее союзе было в 1917 году совсем не благополучно. Австрия готова была выйти из союза с Германией и искать сепаратного мира. Германия, поэтому, и спешила совершить у нас переворот осенью 1917 года, стараясь предупредить выход из войны Австрии. Я констатирую Вам следующий факт. 24 октября 1917 года, мы, Временное правительство, получили предложение Австрии о сепаратном мире. 25 октября произошел большевистский переворот. Так немцы “форсировали” ход событий. Конечно, совершая этот переворот, они через большевиков делались в России господами положения.

Вы спрашиваете, что было установлено работой Верховной чрезвычайной следственной комиссии по вопросу о роли Николая II и Александры Федоровны в попытке выйти из состояния войны с Германией путем сепаратного мира с врагом, как их подозревало общество? Я могу сказать по этому вопросу следующее. Верховная следственная комиссия, возникшая по постановлению Временного правительства от 4 марта 1917 года, состояла из пяти или восьми лиц, представлявших собой элементы: государственный и общественный. Рабочий аппарат ее составляли судебные следователи, товарищи прокуроров и адвокаты, имевшие наибольший опыт. Я помню в составе комиссии лишь некоторые имена: председатель ее присяжный поверенный Муравьев, члены — академик Ольденбург, сенатор Иванов. Других не помню. Судебным следователем, производившим расследование о роли Николая, Александры Федоровны и Ее кружка, был Руднев. Я сам его до этого времени лично не знал. Он был привлечен к работе в комиссии как талантливый и энергичный следователь, как его мне рекомендовали члены комиссии, сходившиеся, кажется, все в такой оценке. Рудневу было дано определенное задание: он должен был обследовать роль Николая II и Царицы по вопросу о наличии в Их действиях 108 ст. уголовного уложения, т. е. государственной измены. В результате работы комиссии в этом направлении мне было доложено, что в действиях Николая II и Александры Федоровны комиссия не нашла этого преступления. Об этом я тогда же докладывал и Временному правительству.

Я сам лично мыслю по этому вопросу таким образом. Я убежден, что Николай II сам лично не стремился к сепаратному миру и ни в чем не проявил наличия у Него такого желания. Я убежден в этом не только в результате работ комиссии, но и в результате вообще моего наблюдения Его за период Его заключения в Царском и в результате моего пребывания у власти, что вообще давало мне большие возможности. Я считаю должным установить в этом отношении следующий факт. Было обнаружено в документах письмо императора Вильгельма к Государю, в котором

239

Вильгельм на немецком языке предлагал Николаю заключение сепаратного мира. Был обнаружен ответ на это письмо, остававшийся в виде отпуска в бумагах. По поручению Николая кем-то (положительно не могу припомнить, кем именно) по-французски было сообщено Вильгельму, что Государь не желает отвечать на Его письмо. Этот факт, известный и следственной комиссии, я считаю нужным категорически установить. Он имел место в 1916 году, но я теперь не могу припомнить более точно даты и указать, к какому именно месяцу относится эта переписка.

Но я совсем иначе смотрю на этот вопрос относительно Александры Федоровны. Я столь же категорически скажу, что работа следственной комиссии, разрешившей и этот вопрос отрицательно, меня не убедила и не устранила у меня подозрения в отношении Ее.

Прежде всего, я признаю, что самый способ установления истины таким приемом, к которому прибегло Временное правительство, был неправилен. Я это уже потом и сам сознавал. Я говорю про следственную комиссию. Нужно было пользоваться старым в этом отношении аппаратом. Нужно было, чтобы опытный следователь чисто криминальными методами производил предварительное следствие, как это обыкновенно делалось, не будучи связан в проявлении своей единоличной власти-инициативы. Вместо этого был создан сложный, громоздкий аппарат, приводивший прежде всего к проволочке и потере доказательств. Действия комиссии носили научно-анкетный характер, а эти действия должны были носить быстрый, энергичный характер деятельности следователя, как инквизиционного судьи. Но что же можно было сделать в этом отношении? Таковы были обстоятельства. Немыслимо было бы в те дни предлагать какому-нибудь следователю “по особо важным делам” производство такого следствия. Кроме того, мне кажется, что вопрос этот о наличии 108 статьи в действиях Александры Федоровны весьма сложен. Эти преступления вообще трудно устанавливаются документальными данными, так как обычно в таких делах не прибегают к документам или в самих документах затемняют эти вопросы посторонним содержанием. Здесь же этот элемент был особенно труден для его установления, благодаря особому положению Александры Федоровны.

Мне кажется, что выяснение этого вопроса в порядке производства предварительного следствия должно было бы обнимать очень широкие явления, чего, повторяю, не делалось и не могло делаться при научно-анкетном построении самого аппарата.

Мои личные подозрения, повторяю, нисколько не устраненные в результате работы верховной комиссии, сводятся в конце концов, вот к чему.

Что Распутин лично был немецкий агент, или, правильнее сказать, что он был тем лицом, около которого работали не только германофилы, но и немецкие агенты, это для меня не подлежит сомнению. Я не сомневаюсь, что все эти Манасевичи-Мануйловы, Рубинштейны, Симановичи и прочие господа, бывшие около него и им руководившие, были агентами немцев.

240

Пребывая у власти, я имел возможность читать многие документы Департамента полиции и другие документы Министерства внутренних дел особенно эпохи Хвостова в связи с личностью Распутина. Читая эти документы, поражаешься их внутренним духом, их чисто шпионским стилем. Что чувствовалось, например, в словах Распутина, когда он настойчиво до самого конца своего в неоднократных документах писал Царю про Протопова: “Калинина не гони, он наш, его поддержи”. Я говорю в данном случае только про самого Распутина и хочу сказать, что его именно роль для меня не подлежит сомнению. Кого видел в нем Пуришкевич, убивший его? Он нисколько не скрывал, что в его лице он убивал, прежде всего, изменника. Вспомните про Хвостова. Я лично не питаю положительных чувств к личности Хвостова. Но он открыто боролся с Распутиным, как центральной фигурой немецкой агентуры. Как ожесточенно с ним боролся Распутин при помощи окружавших его лиц, того же Манасевича-Мануйлова. Так вот, я хочу сказать, что в результате знакомства моего с указанными документами у меня сложилось полное убеждение о личности Распутина, как немецкого агента, и будь я присяжным заседателем, я бы обвинил его с полным убеждением. Вся роль Распутина была именно такова: за немцев и на пользу немцев. Он выступал перед войной “за немцев”. Вспомните ту эпоху. Правительство, как таковое, в частности Сазонов, как определенно утверждал и в Государственной Думе, так сказать, вырывали войну. Говорили, что Великий Князь Николай Николаевич даже увез с собой автомобиль Государя, чтобы получить от Него указ о мобилизации. Я не знаю, правда ли это. Передавалось об этом, как о факте. Но вот факт, как положительно известный, как бывшему главе власти. Царь перед самым объявлением войны посылал Распутину в Тюмень телеграммы, спрашивая его совета по поводу объявления войны. Распутин отвечал Ему, приблизительно, в таких выражениях: “Крепись, войны не объявляй. Плохо будет тебе и Алеше”. Вот была роль Распутина. Перед войной он был за немцев. Я бы хотел знать, говорил ли он, этот полуграмотный мужик, свои мысли. Конечно, он был сам проводником чужой воли и чужих директив.

В войну Распутин работал на немцев. Для кого теперь секрет, что Штюрмером и Протопоповым Россия была обязана ему? Теперь многое забыли. Но пусть вспомнят прошлое. Сазонов и известная эпоха. Можно ли себе представить его имя в известной комбинации сепаратического соглашения с немцами? Нашли, вероятно, какую-нибудь его вину и убрали, заменив Штюрмером. Этот человек был — создание Распутина и был ему близок. Его можно представить в такой комбинации.

Я больше могу Вам сказать про Протопопова, которого я хорошо знал по Государственной Думе. Это был хитренький человечек, приспосабливающийся легко ко всякой обстановке, старавшийся быть приятным. Я убежден, что для него все его прохождение по общественно-государственной лестнице было вопросом его личной карьеры. Благодаря своим индивидуальным свойствам он пролез из Симбирских трущоб в Государственную

241

Думу и незаметно для других лез все выше и выше. В этом государственном учреждении он оставался тем же, по существу, “обывателем из Симбирска” и в государственном отношении представлял собой пустое место. Так к нему и относились. Но, благодаря своим указанным свойствам, он приспособился и здесь. Родзянко считал его своим, а для оппозиции он был всегда “наименьшим злом”. Его честолюбие особенно разожгла карьера Хвостова. Через Распутина он попал в министры. Интересно, весной 1916 года он в составе парламентской группы, посланной в союзные страны, и в Стокгольме попался в неосторожных сношениях с немцами. Он оправдывался, но его совершенно детские объяснения никого не убедили. От него отвернулись в дворянских симбирских кругах и забаллотировали в предводители. От него отвернулись в Государственной Думе. Был большой скандал. Но никто не понимал, что все это только и было ему на руку. Чем ниже падал его авторитет, как государственного деятеля, изобличенного в сношениях с немцами, тем выше его авторитет делался в глазах немецкого кружка Александры Федоровны. Он был человек этого кружка. Тут он уже не считал нужным и скрывать самого себя. Я — в кабинете Протопопова, уже министра внутренних дел (по старому знакомству я зачем-то зашел к нему тогда). И знаете, что я там видел? Перед ним на столе стояла огромных размеров икона Спасителя. Я не утерпел и посмеялся. Не было уже прежнего, ласковенького, приспосабливающегося Протопопова. Он так напыщено ответил мне: “Знаете, Александр Федорович, без Божьей помощи...” Не такой он был там у себя, внутри себя. Это был фокус. Кто он был по своим взглядам на войну? Все положительно знали, что он не принадлежал в этом отношении к группе прогрессивного блока и не был сторонником его отношения к войне. Он также был “за немцев”.

Вы вдумчиво отнеситесь к быстро летевшим тогда событиям. Вот их ход в ту эпоху. Великий Князь Николай Николаевич был, как это всем было известно, сторонник войны с немцами. Факт, что Распутин боролся с ним отчаянно. Он победил и Великий Князь был убран. Я не Его сторонник, но я понимаю, каким деморализующим образом это подействовало тогда на фронт и тыл. Я вижу полную аналогию, те же самые приемы педантичного немецкого духа, как и в 1917 году. В октябре месяце немцы форсировали события. Так же форсировали они их и здесь. Мало-помалу Николай II отталкивается от управления страной и фактически в 1916 году правительницей делается Александра Федоровна. Сообщаю Вам, как непреложный факт: министры делали доклады уже Ей. Это было установлено нами в эпоху революции осмотрами гоф-курьерских книг.

Между тем усиленная работа, направленная прямо и непосредственно на “развал” страны шла вовсю. Правительство, возглавляемое Александрой Федоровной, преследовало общественные элементы, отталкивало их от участия во власти и в работе на государство. Оно развалило и еще до революции разваливало хозяйственную жизнь и создавало планомерную

242

дезорганизацию продовольствия как в тылу, так и на фронте. В то же время правительство, обрушиваясь и подвергая преследованиям революционные элементы, считавшие необходимым продолжение войны, не преследовало и не прекращало пораженческих течений в революционной среде. Я категорически утверждаю эти обстоятельства, т. к. к революционной среде я был близок.

Таковы были факты общественно-государственной жизни страны. Во главе именно их стояла Александра Федоровна, а они все были направлены на одно: на развал страны. Я хочу сказать несколько слов о Ней лично в этом вопросе. Что они сожгли с Вырубовой? Для чего они это сделали? Другой штрих. Следственная комиссия доложила мне, что состава 108 статьи она не находит в действиях Ее. Но Муравьев выразил при этом желание допросить Ее. При таком положении дела я признал допрос Ее следственной комиссией совершенно не допустимым. Но я попробовал сам поговорить с Ней. И эта попытка не только не разубедила меня в Ее виновности, но наоборот — усилила мои подозрения. Я начал разговор очень издалека, ни единым словом даже не обмолвившись о немцах, а сказал только несколько фраз о Ее кружке. Она крайне нервно перебила меня и быстро, быстро заговорила, все больше и больше, с весьма малыми перерывами, впадая в тон обиженной женщины, без всяких с моей стороны поводов — о немцах. Я передам Ее слова Вам довольно точно: “Я знаю... Я понимаю... До Вас дошли слухи, что Я сочувствую (или помогаю) нашим врагам. Это сущая клевета. Вы же должны знать, что я по традициям и по воспитанию англичанка. Я англичанка! Я англичанка”¹⁰⁵. Все больше и больше повышая тон, Она явно шла на “истерику”. Я прекратил разговор, попросил к Ней Нарышкину и удалился. Вот что Она этим нашим разговором сделала для меня очевидно-ясным: Она знала, что Распутина около Нее русские люди связывали с немцами, и не выдержала своей роли в беседе со мной. Эти минуты для моего понимания Ее личности для меня останутся навеки.

Это люди, более или менее посвященные в дела государства, и чувствовали и понимали. Фактически на фронте Великого Князя сменил Алексеев. Сообщаю Вам, как факт мне положительно известный, что Алексеев в октябре месяце 1916 года должен был “арестовать” Александру Федоровну, как лицо, явно работавшее на развал страны и в пользу врага. Он не успел этого сделать, так как заболел и ушел тогда с фронта. Позднее возник заговор. В него входили члены Государственной Думы, члены Государственного совета, общественные деятели, высшее офицерство. Заговор имел в виду отречение Николая II в пользу Алексея с регентством Михаила. Я хочу сообщением этих фактов указать, что роль Александры Федоровны так именно понималась большинством людей, стоявших тогда около событий. Революционерами стали люди, от которых никак нельзя было ожидать этого.

Подлинные революционные элементы, в среде которых был я, мы знали это. Мы ожидали таких событий и мы решили поддерживать их.

243

Так мы смотрели на этот вопрос даже 26 февраля, когда у меня было заседание бюро левых фракций.

В чем же, в конце концов, было дело? Чего именно добивалась Александра Федоровна? Она прекрасно понимала состояние страны в конце 1916 года. Я должен признать факт, что в конце 1916 года мы были уже не боеспособны. Транспорт, продовольственное дело столь были разрушены, что мы фактически воевать не могли. Но самое главное — солдатские массы не желали и уже “по духу” не могли воевать. Это было ясно совершенно для меня во время моей работы в 1917 году и как члена Государственной Думы и позднее как главы правительства. Иначе к этому вопросу относились буржуазно-интеллигентные круги и командный состав. Заключение мира было бы охотно признано именно народными массами. Это Она понимала. Это на многие годы сохранило бы династию. Она на это и шла. Какими путями?

Прежде всего, нужно понять Ее и Николая. Что Они представляли собой оба в Их взаимоотношениях? Я видел Их, я наблюдал Их. Вот что это было.

Он был человек, очень ушедший в себя, скрытный, недоверчивый к людям и бесконечно их презиравший; человек ограниченный, не интеллигентный, но с каким-то чутьем жизни и людей. Он не ценил и не любил ничего и никого, кроме сына и, быть может, дочерей. В нем поражало полное равнодушие ко всему внешнему, претворившееся в какой-то болезненный автоматизм. Когда я вгляделся больше в Его лицо, то оно мне стало казаться маской. Из-за этой улыбки, из-за этих чарующих глаз выглядывало что-то мертвящее, безнадежное, какое-то последнее одиночество, последняя опустошенность. Он действительно мог быть и был мистиком. Он искал общения с небом, так как на земле все ему опостылело, было безразлично. Всмотревшись в эту живую маску, понял я, почему так легко выпала власть из его рук: он не хотел бороться за нее. В нем не было воли к власти. Он без всякой драмы в душе ушел в частную жизнь. “Как я рад”, говорил Николай II старухе Нарышкиной, “что больше не надо подписывать этих скучных, противных бумаг. Буду читать, гулять, буду с детьми”. Эти слова не были рисовкой со стороны Николая II, ибо действительно в заключении Николай был большей частью в благодушном настроении, во всяком случае спокоен. Тяжелое бремя власти свалилось с плеч и стало свободнее, легче. Вот и все.

А рядом мучилась, страдала без власти, не могла оторваться от вчерашнего дня, не могла примириться с многим больная, истеричная, такая вся земная, сильная и гордая женщина. Она подавляла всех кругом своим томлением, тоской, ненавистью, непримиримостью. Такие, как Она, никогда ничего не забывают, никогда ничего не прощают.

Такой был Он и такая была Она. Я вхожу впервые к ним. Вдали стоит, сбившись в кучу, как бы испуганная Семья. Ко мне идет нерешительно, как-то робко полковник. Скромная фигура, какая-то неловкая, одетая как будто бы в костюм с чужого плеча. Мы сошлись. Было смущение.

244

Он не знал, подавать ли мне руку, подам ли руку я. Я протянул ему руку и назвался: “Керенский”. Он сразу вышел из неловкого положения, заулыбался приветливо, повел к Семье.

Там рядом с Ним стояла передо мной женщина, в которой сразу же чувствовался человек, с колоссальным честолюбием, колоссальной волей, очень упрямый, совершенно Его подавлявший своим волевым аппаратом.

Вот каковыми Они представляются оба вместе и в Их отношениях. Он сам, Он один, Он Николай II не был изменником. Он сам не пошел бы на сепаратный мир. Я в этом глубоко уверен. Каждый раз при свидании со мной Он спрашивал меня про фронт: “Что на фронте? Как там дела?” Это было каждый раз. Но я уверен, что, не случись такого конца в феврале, было бы иначе. Александра Федоровна шла к своей цели. Она устранила Его и правила Сама. Ее правительство всей системой своих действий, главным образом, в продовольственном вопросе вызывало “беспорядки”, т. е. провоцировало их. В то же время оно готовилось к подавлению их. Петроград принимал меры, так называемой, военной обороны столицы против не существовавшего перед столицей внешнего врага. Эти пулеметы, конечно, были не “полицейские”, как признает это Руднев: полицейских пулеметов и не было. Но они предназначались не против немцев, а против своих же. Подавление беспорядков — базис для сепаратного мира. Я не знаю, в какой форме это Она преподнесла бы Николаю, но Она самое главное в этом отношении уже сделала. Я категорически заявляю Вам, что в декабре месяце, уезжая на фронт, Николай оставил подписанный уже Им бланк о роспуске Думы. А ведь все только в этом и заключалось. Только и существовало одно препятствие для сепаратного мира: она, Дума.

Но ошиблись все: ошиблась Александра Федоровна, ошиблись и буржуазные революционеры. Искусственно созданные системой правительства “хвосты” неожиданно для них вылились в бунты. Они очень быстро приняли форму революционной вспышки. Гучков и Шульгин опоздали. Николай сразу понял характер случившегося и, когда они приехали за Манифестом в пользу Алексея, Он не дал им сына. Начавшаяся революция смыла все.

Конечно, Временное правительство принимало на себя содержание самой Царской Семьи и всех, кто разделял с Ней заключение. О том, что Они терпели в Тобольске нужду в деньгах, мне никто не докладывал. Их личные средства по сравнению с тем, как говорили, оказались невелики. У Них оказалось всего в Англии и в Германии не свыше 14 миллионов рублей.

За все время существования Временного правительства никогда не существовало комиссии приемки особо важных заказов обороны государства. Документ, содержание которого Вы мне сейчас прочли (прочтен документ, описанный в пункте II-м протокола 2 января 1920 года), безусловно подложный.

245

Показание мое, составленное в двух экземплярах и в обоих мне прочтенное, записано с моих слов правильно.

Но я прошу Вас внести некоторые изменения в текст протокола.

Я хотел Вам сказать, что действия Александры Федоровны объективно затрудняли дело борьбы с немцами, но я не хочу вовсе сказать о Ее субъективной виновности и допускаю, что Она таким образом хотела, быть может, спасти династию, не имея никакого общения с какими-либо немецкими комбинациями. Скорее я полагаю, что Она, быть может, инстинктом матери не чувствовала иного выхода из тупика, кроме сепаратного мира.

В число фактов, убеждающих меня, что Распутин вольно или невольно играл роль центра германской агентуры, телеграммы его, удерживавшие Царя от вступления в войну, не входят: Вы меня не так поняли. Этим телеграммам я даю иное объяснение. Добавляю, что во время войны за спиной Распутина, по моему убеждению, стояла какая-то иная фигура, которой, к сожалению, мы не вскрыли.

Необходимо уточнить, для меня лично, Великий Князь Николай Николаевич был явлением сам лично, деморализовавшим армию, но, к сожалению, широкое общественное мнение подлинных фактов не знало и восприняло увольнение Его, как катастрофу. Конечно, мотивы борьбы с Ним Распутина ничего общего со стремлением поднять боеспособность фронта, изъяв из обращения эту дезорганизующую фигуру, не имели.

Письмо к Львову Царь написал не одновременно с отречением, а после 4 или 5 марта.

В период разлучения Царя с Царицей за столом за Ними наблюдал обыкновенно не Коровиченко, а дежурный офицер.

Я не хотел сказать, что я не видел Ярошинского. Один раз, как я Вам рассказывал, он являлся ко мне, как к министру Председателю с изложением финансового проекта, который сулил правительству чрезвычайные финансовые выгоды. Я направил его с этим проектом к министру финансов. Спустя некоторое время мне было доложено, что этот финансовый проект не заслуживает серьезного внимания. Я принял г. Ярошинского потому, что кто-то из министров (кажется, Терещенко) сообщил мне о желании г. Ярошинского сделать мне личный доклад.

В “Общем Деле” было оглашено особое составленное для печати сообщение по материалам, имевшимся в распоряжении прокурорского надзора. Это сообщение было составлено уже по уходу Переверзева из Временного правительства.

Государь оставил подписанный Им указ о роспуске Государственной Думы без даты не в декабре, а в феврале 1917 года.

В заседании информационного бюро левых партий у меня на квартире вечером 26 февраля о заговорах цензовых элементов и о положительном к ним нашем отношении ничего не говорилось, так как данному бюро, как таковому, ничего об этом известно не было.

Александр Керенский

Судебный следователь Н. Соколов