135

33

Копия

ПРОТОКОЛ

1919 года июля 6 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Екатеринбурге в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованную в качестве свидетельницы, и она показала:

Елизавета Николаевна Эрсберг, 40 лет, сословного происхождения своего не знаю, постоянное теперь местожительство имею в Тюмени, по Тобольской, 4, православная, грамотная, в деле чужая, не судилась.

В продолжение 16 лет я состояла на службе при Августейшей Семье в качестве помощницы няни Александры Александровны Теглевой.

В момент переворота Августейшая Семья вся, кроме, конечно, Государя, находившегося тогда в Ставке, жила в Царском. Дети в это время болели корью.

136

Я не знаю, от кого и каким именно способом осведомилась Императрица о перевороте. Об отречении Государя Она, вероятно, узнала из Манифеста Его, напечатанного в газетах.

Она была очень выдержана и держала себя в руках. Она, видимо, не теряла надежды на лучшее будущее. Я помню, что, когда Она увидела меня плачущей после отречения Государя, Она меня утешала и говорила, что “народ одумается, призовет Алексея и все будет хорошо”. Я не могу ничего Вам рассказать про приезд к нам Корнилова. Знаю я только, что Корнилов приезжал арестовать Императрицу. Все, кто согласился быть с Ними после этого, также считались арестованными. Но мне пришлось видеть Императрицу в один из моментов, когда Корнилов был еще у Нее. Я видела Ее в это время плачущей, и Она принимала валерьяну. Сама я ничего не слышала от Императрицы относительно приезда к нам Корнилова и не могу рассказать, как к этому относилась Императрица и как держал себя с Ней Корнилов.

Я помню сцену приезда во дворец Государя. Эта сцена была тяжелая. Государь подъехал к воротам на автомобиле. Ворота были заперты. Часовые Его не пропускали. Я эту сцену наблюдала в окно. Тогда вышел бывший в охране какой-то прапорщик (фамилию я его забыла), такой грубый и грубым жестом приказал: “Пропустите”. Тяжело было видеть эту сцену. Государь сначала прошел к Императрице. Я сама не видела Их встречи. Но Анна Степановна Демидова, личная девушка при Государыне, нам говорила, что Они Оба плакали. Потом Государь прошел к Детям. Он старался быть спокойным.

Жизнь внутри дворца в Царском мало изменилась после переворота. Уклад жизни был тот же. Ограничена была Августейшая Семья в свободе передвижения: Она была арестована и, как арестованная, Она не могла никуда выходить, кроме некоторых отведенных для этого мест парка. Всегда в это время за Ними следовали по пятам офицер и солдат. Все письма, вообще, всякая корреспонденция читалась комендантом.

Душе же Их, конечно, за это время было тяжело. Однажды Государь поздоровался с солдатами, как всегда, Солдаты Ему не ответили на Его приветствие. Был в отряде один офицер. Я забыла его фамилию и не знаю, какой воинской части он был. Но помню, он бывший студент. Он имел особое усердие следить за Ними и, когда он шел за Государем на прогулках, чуть не наступал на Его пятки. Был один или несколько случаев, когда Государь остался с протянутой рукой: офицер не подал Ему руку. Когда Государыня была в парке, к Ней подсел однажды какой-то солдат, непринужденно развалился и завел с Государыней разговор. Отобрали однажды у Алексея Николаевича ружье. Алексей Николаевич очень был этим огорчен. Это ружье потом Кобылинский по частям переносил и передавал Алексею Николаевичу. В нижнем коридоре дворца солдаты вели себя цинично: бранили Государя, называя Его “Николашкой” при прислуге, которая была предана Семье и долго находилась при Ней.

137

Губернаторский дом в Тобольске

Не могли Они не страдать также еще и от проявления чувств неблагодарности к Ним со стороны некоторых лиц. В эти тяжелые для Них дни около Них были граф Бенкендорф, князь Долгорукий и доктор Боткин. Затем еще были жена Бенкендорфа, мать Долгорукого и старуха Нарышкина. Многие другие повели себя недостойно. Ни разу к Ним не явился сын Нарышкиной свитный генерал Нарышкин. Убежал от Них начальник конвоя граф Граббе. Ушел граф Апраксин. Ушел командир сводного Его Величества полка Рессин. Я думаю, Им неприятно было поведение гвардейского экипажа. Когда экипаж уходил, многие матросы, считавшиеся преданными Семье, те самые матросы, которые находились при “Штандарте” и “Полярной Звезде”⁶⁴, грозили оставшемуся при Семье Нагорному. Ни разу к Ним не пришел и ушел от Них старший офицер гвардейского экипажа флигель-адъютант Николай Павлович Саблин. Изменил Им считавшийся преданным дядька Алексея Николаевича Деревенько⁶⁵. Он оказался вором и после переворота проявил даже злобные чувства к Алексею Николаевичу. Относительно Керенского я могу сказать следующее. Я видела его или в первый раз, когда он приезжал во дворец, или в одно из первых его посещений дворца. Лицо у него было надменное, голос громкий, деланный. Одет он был неприлично: в тужурку, без крахмаленного белья. Вероятно, общение с Августейшей Семьей, в которой он не мог не почувствовать хороших людей, повлияло на него к лучшему, и он, вероятно,

138

потом изменился в отношениях с Семьей. Я не помню, от кого, но мне пришлось слышать, что перед отъездом Семьи в Тобольск он, разговаривая с Государем, говорил Ему, что он из добрых побуждений переселяет Семью из Царского в Тобольск, как удаленный от железных дорог, тихий и спокойный город, где Им будет лучше; что он, Керенский, надеется, что Государь не усмотрит в его действиях “ловушки”. Государь ему ответил, что он верит Керенскому.

Перед отъездом в Тобольск Государь один виделся с Михаилом Александровичем. Керенский, как я слышала, отошел от Них в это время на некоторое расстояние.

Переезд наш в Тобольск протекал в хороших условиях. Мы ехали в удобных вагонах; наш поезд следовал, приноровляясь к нашим удобствам. Августейшая Семья, когда желала, выходила и шла вдоль полотна, а поезд шел медленно за Ней. Настроение было хорошее. Дети были веселы. Сама поездка, конечно, создавала такое настроение, в особенности, быть может, после жизни в Царском, где было неспокойно в последнее время. Однако я не могу забыть одной шутки тогда Алексея Николаевича. Играя с нами в карты, Он, шутя, сказал: “Э, братцы, стойте! И от тюрьмы не уйдем”.

Приехав в Тобольск, мы некоторое время прожили на пароходе “Русь”, на котором мы прибыли туда. В это время дом приводился в порядок. После этого мы перешли в этот дом. Государыня ехала туда с Алексеем Николаевичем в экипаже. Все остальные шли пешком. Разместились в двух домах: в губернаторском доме и в доме Корнилова. В последнем находились: Татищев, Долгорукий, Боткин, Деревенко, Гендрикова, Шнейдер, Буксгевден (прибывшая после нас) и Гиббс. Августейшая Семья и все остальные лица, прибывшие с Ней, поселились в губернаторском доме.

Дом губернаторский был удобный во всех отношениях: теплый, светлый, достаточно просторный, и комнаты были удобно расположены.

Уклад жизни в Тобольске был тот же, что и в Царском. Мария Николаевна, Татьяна Николаевна и Анастасия Николаевна вставали в 8 часов. И Алексей Николаевич вставал в это же время. Ольга Николаевна вставала в 9. Государь тоже вставал в 9. Императрица просыпалась рано, но обыкновенно Она до завтрака оставалась в кровати, занимаясь чем-либо. Государь пил чай у себя в кабинете с Ольгой Николаевной. Императрица пила утренний кофе всегда в постели. Все остальные пили чай в общей столовой. После чая Государь обыкновенно читал у себя в кабинете. Дети, кроме Ольги Николаевны, имели уроки до 11 часов. С 11 до 12 у них была перемена. В 12 часов Им подавались бутерброды и молоко. В это время к Детям всегда приходил закусывать и Император. От 12 до 1 часа тоже были уроки. В час был завтрак. После завтрака Дети и Государь шли гулять. Очень редко выходила гулять Императрица, сидевшая иногда на балконе. В 5 часов был вечерний чай, который Семья пила всегда в кабинете у Государя. После чая Дети занимались опять. Если же не было уроков, занимались чем-либо: рисовали, вышивали. В 8 часов был

139

Медицинское отделение Красного Креста в Харбине. 1905 г.
В центре сидит Евгений Сергеевич Боткин

обед. После обеда Дети играли или вообще свободно проводили время. В 11 часов был чай в гостиной Императрицы.

Стол был хороший: супы, мясные и рыбные блюда, сладкое. Обед был такой же, как и завтрак.

Население города относилось к Ним хорошо. Много разных приношений из провизии присылалось Им. Многие продукты присылал монастырь. Народ оказывал почтение Семье. Когда проходившие мимо дома видели кого-либо в окнах дома из Августейшей Семьи, кланялись и даже крестили. А раз одна старушка, проходя мимо дома, ругательски ругала солдат: “проклятые, прохвосты”, за то, что они держат под арестом Царскую Семью.

Жили Они простой семейной жизнью, как все люди, и Им было на первых порах Их пребывания в Тобольске лучше, чем в Царском: покойнее.

140

Там хоть разные петроградские газеты не могли Им доставлять удовольствия, а здесь Они были вдали от всего этого.

Многие солдаты из нашего караула относились к Ним хорошо. Такие жалели и на словах и на делах Семью. Помню, особенно хорошо к Ним относился солдат 1-го полка стрелок Мель. Он весьма старался, от души старался устроить в доме, как лучше для Них, когда мы приводили его в порядок. Хорошо относились офицеры Зима, Малышев, Пыжев. В высшей степени хорошо, душевно относился к Ним Кобылинский. Он Их любил, и Они хорошо все относились к нему. Он был весьма предупредителен к Ним и заботился о Них. Но ему было очень тяжело ладить с распущенными солдатами и приходилось быть весьма осмотрительным. Он однако проявлял большой такт. Не будь около Них Кобылинского, я уверена, много худого Они могли бы пережить при ином человеке.

Сначала, когда мы приехали в Тобольск, никаких комиссаров при нас не было. Месяца через два прибыл комиссар Панкратов с помощником Никольским. Панкратов был хороший, честный, добрый человек. Он хорошо в душе относился к Ним и, как заметно было, жалел Их. Особенно он любил Марию Николаевну. Однажды Она зашибла себе глаз: упала. Он, услыхав от этом, сейчас же прибежал и заметно беспокоился из-за этого. Так же он относился к болезням Алексея Николаевича. Он и к Государю относился внимательно. Иногда он приходил к нам и любил рассказывать Княжнам и Алексею Николаевичу о своей ссылке в Сибири. Они любили его слушать. Никольский был страшно грубый и недалекий. Он худо относился не только к Ним, но и к нам. Он нас заставил сняться, чтобы не мог посторонний пробраться в дом. Когда ему кто-то заметил о бесцельности этого, он сказал, приблизительно, так: “Нас заставляли, ну, пусть теперь они (т. е. не Они а “мы” в действительности) почувствуют”. Нам с разрешения правительства было прислано в ящиках из Царского лекарственное вино: “Сен-Рафаэль”. Никольский, как увидал это, вскочил на ящики, давай их рубить и все вино уничтожил. Его даже солдаты за это ругали “идиотом”. Увидал однажды он, что Алексей Николаевич выглянул, кажется, через забор и в грубой форме сделал Ему за это замечание. Алексея Николаевича самая форма замечания обидела. Кобылинский имел тогда с ним, кажется, объяснение по этому поводу.

Оба они, Панкратов и Никольский, были ссыльные и были партийные люди. Никольский, кажется, был с более сильным характером, чем Панкратов. Вероятно, он влиял на него, и они стали читать солдатам “лекции”. После этого солдаты стали разлагаться, и худые из них стали вести себя хуже с нами. Однажды Государь обратился к одному из солдат: “Здорово, стрелок”. Тот ему ответил: “Я не стрелок, а товарищ”. Я помню, что об этом мне передавали, кажется, Дети. Этот солдат потом был в числе тех, которые от нас ездили провожать Государя при перевозе Его из Тобольска и, вернувшись назад, стал совсем другой: его, кажется, проучили большевики в Екатеринбурге. Однажды они вырезали на доске качелей, которыми пользовались Княжны, нехорошее слово. Они из озорства срыли, т. е. перерыли, вообще привели в негодный вид ледяную гору, единственное развлечение

141

Дом Ипатьева в Екатеринбурге (1970-е годы)

для Детей в Тобольске. Они заставили Государя снять погоны. Они запретили Им ходить в церковь, и при богослужениях, которые после этого стали совершаться на дому, стал присутствовать солдат. Они в конце концов выселили из Корниловского дома всех находившихся там лиц в губернаторский дом и всех их считали арестованными.

После ухода от нас Панкратова с Никольским к нам был назначен какой-то комиссар, кажется, из Омска. Но мы его ни разу не видали, и он себя ничем не проявлял.

Большевистский переворот отразился на материальном благополучии Царской Семьи. Содержание от казны было прекращено, и Они были посажены на солдатский паек. Было тогда же уволено 10, кажется, человек прислуги, и вообще произошли урезки. Изменился стол. Но все-таки было все это сносно, пока еще терпимо.

Потом приехал к нам комиссар Яковлев. Я видела Яковлева, когда он шел с Государем по дому. Он был вежлив с Государем и производил впечатление человека сравнительно интеллигентного. Такое же впечатление он производил, как мне известно, и на других. Я не видела встречи Яковлева с Государем и Императрицей в зале и не слышала их разговора. Цель приезда к нам Яковлева заключалась в том, что на него большевистским правительством было возложено поручение увезти Государя из Тобольска. Все тогда знали, что Яковлев приехал из Москвы и распоряжается

142

по уполномочию из Москвы. Княжны передавали мне со слов, конечно, Родителей, что Яковлев везет Государя в Москву. И Государь и Государыня, по словам Княжен, думали, что большевики хотят перевезти Его в Москву, чтобы Он заключил мирный договор с немцами. Из-за этого Государыня и страдала. Она знала слабый характер Государя. Алексей Николаевич болел. Значит, на Государя там они и могли подействовать в желательном для себя направлении, угрожая Ему благополучием Сына и оставшихся с Ним. Вот почему Императрица и решила ехать сама с Государем, думая, что Она может воздействовать на Него в таком направлении, как это лучше для Их блага. Вот такой смысл носили разговоры мои с Княжнами по поводу увоза Государя, цели этого увоза.

Уехали Они втроем: Государь, Императрица и Мария Николаевна. С Ними же уехали Боткин, Долгорукий, Чемодуров, Седнев и Демидова. Условия переезда их были уже совсем не те, что раньше, когда мы ехали в Тобольск. Они поехали в отвратительных тележках, без всяких удобств.

Некоторое время мы совершенно не знали, что делается с Ними. Потом пришла телеграмма, где значилось, что Их остановили в Екатеринбурге. Я, впрочем, хорошо не помню, была ли телеграмма. Почему-то это не удержалось в моей памяти. Возвратившиеся назад офицеры и солдаты, ездившие провожать Их, говорили, что Яковлев из Тюмени поехал на Екатеринбург, но вынужден был вернуться дорогой назад, так как получил сведения, что Екатеринбург Их не пропустит. Тогда он снова из Тюмени поехал по направлению к Омску. Однако и здесь его не пропустили. Тогда, переговорив откуда-то по прямому проводу с Москвой, он отвез Их в Екатеринбург.

Здесь, как рассказывали солдаты и офицеры, Государь с Государыней и Марией Николаевной сначала были отведены в какое-то помещение, а уже потом Они были доставлены в дом Ипатьева.

Спустя некоторое время приехали и за Детьми. К нам пришел в дом комиссар Хохряков, а потом появился Родионов. Главным считался Хохряков. Но он ничем себя не проявлял. Он был похож на простого матроса. А Родионов был не похож на простого, не интеллигентного человека. По моему мнению, это был по всем приемам жандармский офицер, а не солдат. Он худо относился к нам, грубо. Он в грубой форме запретил Ольге Николаевне затворять на ночь двери и предупредил, что иначе он сломает дверь. Он обыскал Нагорного и придирался к нему за то, что увидел у него в кармане записку от Коли Деревенко к Алексею Николаевичу. Как увидел, должно быть, преданного Алексею Николаевичу человека, так и начал его преследовать. Отношение его к Княжнам было такое, что как будто бы он вызывал Их гнев. Он обыскал монахинь, когда они пришли к нам на богослужение, и поставил около священника во время службы красноармейца. Он с видимым удовольствием говорил нам, что в Екатеринбурге режим другой, и прибавлял при этом: “Я устанавливал”. Хохряков держал себя совсем иначе. Он понравился Алексею Николаевичу. Этого Родионова узнал Татищев, и Татищева узнал Родионов.

143

Татищев ему сказал, что он его знает. Родионов ответил, что и он его знает. Тогда Татищев спросил его: “Интересно знать, при каких условиях я вас видел”. Родионов ему ответил: “Об этом не стоит вспоминать”. Но после этого он стал предупредительным с Татищевым и проявлял ему знаки внимания: велел наклеить ярлычки на чемоданы Татищева для выделения их из общей массы других вещей.

Кажется, 6—7 мая по старому стилю мы выехали из Тобольска и через несколько дней прибыли в Екатеринбург. Дорогой Родионов также худо держал себя с нами. Он не позволял в грубой форме, с придирками затворять Княжнам Их каюты. Алексея Николаевича с Нагорным он запер снаружи на ключ, и Нагорный нарочно разбудил его ночью, требуя выхода.

Утром, когда мы были в Екатеринбурге, в наш вагон (я находилась с Детьми) явилось двое. Один был Заславский, другого я не знаю⁶⁶. Мне тогда говорили, что это Заславский, но кто говорил, я теперь не помню; там же около вагона говорили. Другого я не знаю и не помню. Фамилии Белобородова я тогда не слышала. Они потребовали от Детей, чтобы Они выходили. Были поданы извозчики. На одном с Ольгой Николаевной сел Заславский. На другом Хохряков с Алексеем Николаевичем, а на третьем Татьяна Николаевна с Анастасией Николаевной. Другой из прибывших в вагон куда-то исчез. Родионов же оставался тут около вагонов. Потом, спустя некоторое время, явился снова Заславский и потребовал Татищева, Гендрикову и Шнейдер. Он сам их куда-то увел. После этого Родионов сказал нам: “Ну, через полчаса и ваша судьба решится. Только ничего страшного не бойтесь”. После этого, кажется, тот же самый, который приходил в вагон с Заславским, увел Труппа, Харитонова, маленького Седнева, Нагорного и Волкова. Хорошо, однако, я не помню этого. Я помню, что тогда же было известно, что Трупп едет сменять Чемодурова, который должен был получить отпуск. Мы все остальные были объявлены свободными и уехали в Тюмень. До выезда в Тюмень я с Теглевой и Буксгевден ходила в город и видела дом, где была помещена Семья. Весь дом был обнесен забором, закрывавшим и ворота: ничего не было видно. Родионов нам тогда же объявил, что мы не имеем права оставаться в Екатеринбурге и должны уехать. Поэтому мы и уехали. Было разрешено остаться только Деревенко.

Я вижу предъявленные мне Вами фотографические изображения: рамочки для портретов, серьги, раздавленной жемчужины, бус, разломанных частей украшения из золота, трех образков, пальца, челюсти, бриллианта, креста, двух пряжек от туфель, пряжки от пояса мальчика, корсетных планшеток с застежками, стекол от пенсне и очков, пуговиц с гербами, 4 больших пуговиц от дамского пальто, медной пряжки от мужского пояса, двух тоненьких железных пластинок, трех металлических пряжек, пуговиц, петель, крючков, кнопок, обломка от сумочки или портмоне, блузки, платка, сумочки и георгиевской ленты (предъявлены фотографические изображения сих предметов, описанных в пунктах “а” 1—3, 4—8, “в”, “г” протокола 10 февраля сего года л. д. 10—13 об., том 2-й; в пунктах 2, 4—17,

144

21—22 протокола 15—16 того же февраля, л. д. 45—49 об., том 2-й; 3, 4, 5, 8 протокола 14 марта сего года, л. д. 147, том 3-й) и могу сказать следующее:

Таких складных портретных рамочек было много у Княжен. Это были Их дорожные рамочки, которые Они брали с собой всегда в дорогу.

Серьга — это безусловно серьга Государыни. Это были Ее любимые серьги, с которыми Она не расставалась и, по-моему, Она в них и уехала из Тобольска. Мы их не зашивали. Они в Тобольске не оставались.

Раздавленные части жемчужины — это жемчуг от другой парной с этой серьги Ее.

Такие бусы — от ожерельев Княжен. Они все носили их. Они были у них взяты с собой.

Одна из частей разломанного украшения — это, по-моему, и есть часть серьги Государыни.

Про образки я могу сказать, что у Них у всех были такие маленькие образки, которые Они брали с собой в дорогу. Один из них: образ Николая Чудотворца я узнаю. Это образ Ольги Николаевны. Остальные тоже Княжен, но которой и чей именно, я не могу сказать.

Палец напоминает мне палец Государыни и Ольги Николаевны.

У Боткина, я знаю, была искусственная верхняя, кажется, челюсть, но я ее не видела.

Бриллиант — это от колье Императрицы. Их было несколько таких. Вот их мы и зашивали вместо пуговиц в кушаки Княжен у синих костюмов из шевиота.

Такого креста я у Них не видела.

Пряжки от туфель две — это пряжки или от туфель Императрицы или от туфель Княжен.

Медная пряжка от пояса мальчика — пряжка от пояса Алексея Николаевича. Это Его пряжка.

Такие именно пряжки на подвязках были у Княжен. Корсеты носили все: Государыня и Княжны. Государыня не любила, когда Они ходили без корсетов. Носила всегда корсет и Демидова.

Про очки и пенсне я могу сказать следующее. У доктора Боткина было пенсне с золотой оправой только на переносице. Государыня в Тобольске носила за работой очки. Ей их назначил тобольский врач.

Я ничего не могу сказать про пуговицы с гербами. Дамские пуговицы могли быть только от верхних костюмов Марии Николаевны и Императрицы.

Также ничего не могу сказать про большую пряжку от пояса.

Две какие-то металлические пластинки могут принадлежать к пальто Княжен или Императрицы. Такие пластинки вкладывались в Их костюмы, чтобы они не поднимались кверху.

Такие пуговицы, кнопки, крючки, петли вполне могли быть у Их костюмов.

Обломок от сумочки или портмоне также может относиться к одной из Их вещей.

Медные монетки могут принадлежать Алексею Николаевичу. Он любил собирать такие вещи.

145

Блузка, платок и сумочка, по-моему, принадлежат Демидовой, а георгиевская ленточка может принадлежать всем Им: и Государю, и Государыне, и Алексею Николаевичу, и Княжнам.

Я вижу предъявленные мне Вами вещи: ботинок, крышку от коробочки с зубным порошком и осколок блюдца (предъявлены вещи, найденные 23 мая около костра вблизи тропы). Это не Их вещи. Таких вещей у Них не было.

Я вижу предъявленные мне Вами перчатки (предъявлены перчатки, найденные около Красной казармы 23 мая). Это перчатки не Государя и не Алексея Николаевича. Они вообще не любили носить перчаток, ни Государь, ни Алексей Николаевич. Алексей Николаевич считал это бабьей прихотью и любил, чтобы руки у Него были грубые. Может быть, это Боткина перчатки, но я положительно не знаю, чьи они.

Я вижу предъявленный мне Вами клочок белой и защитной материи (предъявлены кусочки материи, найденные 24 мая на дорожке л. д. 41 об., том 5). Белая материя — простая. Такой не могло быть и у Демидовой. А защитная — может быть от кармана Алексея Николаевича.

Осколки посуды, которые я вижу (предъявлены осколки чашки, блюдца, стаканов, найденные 25 мая на поляне вблизи глиняной площадки, л. д. 41 об., том 5), это от простой посуды, не Их посуды.

Я вижу три предъявленные мне Вами кусочка войлока и кусок материи, замазанный глиной (предъявлены эти вещи, найденные 25 мая вблизи костра на глиняной площадке, л. д. 41 об., том 5). Возможно, что это от шинели Государя или Алексея Николаевича, а кусок материи, замазанный глиной, — подкладка от Их шинели.

Я вижу предъявленные мне Вами предметы: обгорелые куски обуви и материи, корсетные кости с проволокой, осколок зеленого флакона, 14 осколков какого-то предмета и 4 осколка белого стекла (предъявлены эти предметы, найденные 26 мая на глиняной площадке вблизи костра, л. д. 41 об., том 5). Я могу сказать про них следующее. Я не думаю, чтобы материя, попадающаяся в обгорелых кусках, была частью этих кусков, видимо, являющихся обувью. Эти кусочки, вероятно, при сжигании материи и обуви слились с обувью. Материя эта весьма напоминает шевиот на костюмах Княжен, но только она потеряла цвет от огня. Самый же ее характер весьма напоминает материю Их костюмов. Проволока может быть от фуражки Государя или Алексея Николаевича. У Них была проволока в фуражках. Осколки зеленого флакона — это от флакона с английскими солями, какой был у Анастасии Николаевны. Белое стекло — простое от бутылки. У Них могла быть с собой святая вода.

Я вижу предъявленные мне Вами предметы: кусочки материи, застежку подвязок, две пуговицы, кнопки и колечки от них же (предъявлены эти предметы, найденные у костра у старой березы 26 мая, л. д. 42, том 5). Материя эта может быть от Их каких-либо костюмов. Среди этих кусочков есть шелковые. Все остальные вполне могут принадлежать Их же костюмам.

Я вижу предъявленные мне Вами предметы: 5 топазных бус, 1 осколок рубина, 7 осколков от белого флакона, кусочки свинцовой бумаги, осколки

146

зеленого флакона, 3 осколочка белого стекла (предъявлены эти предметы, найденные 26 мая на глиняной площадке, л. д. 42, том 5). Бусы — это безусловно от Их ожерелий. Рубин, мне думается, скорее всего от перстня Анастасии Николаевны. Осколки белого флакона — это, скорее всего, от флакона с английскими солями, которые были у Княжен. Осколки белого стекла — это от их портретных рамочек. Свинцовую бумагу всегда, бывало, собирал Алексей Николаевич и набивал себе ею карманы.

Я вижу предъявленные мне Вами предметы: 1 осколок толстого стекла желтого цвета, 22 осколка белого стекла, 6 топазных бус, 2 бриллиантовых камня, тоненькую золотую цепочку, 11 круглых жемчужин, 2 маленьких топазных бусинки, 2 осколка от жемчуга, 2 осколка сапфира, 1 рубина, 2 осколка изумруда (предъявлены эти вещи, найденные 27 мая на глиняной площадке, л. д. 42, том 5). Все они, кроме осколка толстого стекла (вероятно, это простая бутылка), могут быть от вещей Августейшей Семьи. Стекло белое от флаконов и от рамочек Их. Бусы — это Княжен. Тоненькая золотая цепочка — это от браслета одной из Княжен или от цепочки, на которой был крест у одной из Них. Такие круглые жемчужины были у Них. 2 осколка от жемчуга — это осколки от серьги Государыни: тот же жемчуг. Рубин или от кольца или от броши одной из Княжен. К чему могли принадлежать изумруды, затрудняюсь сказать. Сапфир это от перстня Государя. Его перстень был кабошон и такого же совершенно цвета камни. Это кольцо Государь носил вместе с обручальным и никогда не снимал.

Я вижу предъявленные мне Вами предметы: 2 гвоздя, 2 фестона, 1 петлю, 1 пуговицу и бриллианты в оправе, 2 кусочка стекла, 2 осколка эмали (предъявлены вещи, найденные 28 мая на глиняной площадке, л. д. 42 т. 5). Я ничего не могу сказать про гвозди. 2 фестона — это от корсетов. Петля — от юбки. Пуговица — от мужского нижнего белья. Оправа с бриллиантами — это часть какого-либо украшения Императрицы, вероятно, того же колье. 2 кусочка стекла — от рамочек, эмали — от икон.

Я вижу предъявленные мне Вами вещи: малую жемчужину, обрывок золотой цепочки, обломок золотого украшения, крючок, петелку, осколки белого и зеленого стекла, осколок стекла фиолетового цвета, 1 пуговицу от дамского пальто, 1 перламутровую пуговицу, кусочки материи темно-зеленого цвета (предъявлены эти предметы, найденные 1 июня на глиняной площадке, л. д. 42 об., том 5). Такая жемчужина уже встречалась ранее. Цепочка и золотое украшение — это части браслета. Крючок и петелка — это, вероятно, от юбок. Осколки белого стекла от рамочек, синего — от флакона с солями. Большая пуговица — весьма напоминает пуговицы на пальто Императрицы, а малая перламутровая — на кофточках Княжен у рукавов. Кусочки материи, вероятно, от костюма Демидовой.

Оправа, которую я вижу (предъявлена оправа от пенсне, найденная 27 мая, л. д. 42 об., том 5), по-моему, от пенсне Боткина. Шнурок не его. У него не было шнурка на пенсне. Это ручной работы шнурок, от чего, не знаю.

Я вижу предъявленный мне Вами флакон с солями (предъявлен флакон с солями, найденный 17 июня, л. д. 43, том 5). Это флакон Императрицы.

147

Именно Ее это флакон. У Ее Величества был совершенно такой. У Княжен были такие же флакончики, но меньше.

Я вижу предъявленную мне Вами рамочку и обломки рамочек (предъявлены эти вещи, найденные 26—27 июня, л. д. 48, 52 об., том 6). Рамочка от иконы, безусловно, это Их вещь, но чья именно, точно не скажу. Рамочки, обломки которых я вижу, были у Княжен. В таких рамочках были у Них образочки.

Я вижу платок (предъявлен платок, найденный 12 июня, л. д. 47, том 6). Это не платок Княжен, и я не могу сказать, принадлежит ли он кому-либо из Них.

Я видела собачку, которую Вы мне предъявляли. Это, безусловно, Джемми Анастасии Николаевны. Она ее носила на руках. Это была очень маленькая собачка, которых всегда носят на руках, так как они настолько малы, что они не могут долго двигаться сами.

Я могу сказать следующее про лиц Августейшей Семьи.

Ольге Николаевне было 22 года. Она была среднего роста, стройная, худенькая блондинка. У Нее были голубые продолговатые глаза, красивые, добрые; хорошие зубы. Характером Она была вспыльчивая, но отходчивая. Она была простая русская девушка. Хорошо Она играла на пианино, любила поэзию и литературу. Я не слышала, чтобы Она писала стихи. Стихи, кажется, писала Гендрикова. Хозяйства и вообще дамских таких интересов Она не переваривала и в жизни была не практична.

Татьяне Николаевне было 20 лет. Она была выше Ольги Николаевны, худенькая, бледная. Она была темнее Ольги Николаевны. Глаза Ее были светло-карие. Она была энергичная, замкнутая, самостоятельная, деловая. Она любила страшно рукоделия. Хорошо играла по нотам на пианино. Она была ближе всех к Императрице.

Марья Николаевна имела 18 лет. Она была такая же блондинка, как и Ольга Николаевна, волосы Ее вились. Глаза Ее были громадные, светло-голубые. Она была красивая. Характер у Нее был приветливый, ласковый. Она была попроще других и любила страшно возиться с ребятами. Анастасия Николаевна была “толстушка”. Она была весельчак и хорошо играла комические роли в любительских спектаклях.

Императрица сильно постарела за революцию. Она похудела и поседела. Стан Ее согнулся. Как женщина Она еще сохранилась. Менструаций Она не потеряла. Но на вид Она была старуха. Она была властная, с сильным характером. Но для нас Она была весьма доступна и простая. Государя Она покоряла своим характером. Он уступал Ей. Она любила Его и только Его одного. Это ясно было видно всем. Она была очень религиозна и верила в силу молитвы. Распутина Она таким и считала. Я видела у нас Распутина раза два-три. Каждый раз я его видела около больного Алексея Николаевича. На этой почве он у нас и появился: Государыня считала его праведником и верила в силу его молитв.

Государь был проще Императрицы. Он был очень простой и добрый. Он любил простой народ, и Его любили многие солдаты, которые с Ним

148

соприкасались. В Тобольске Он любил зайти в караульное помещение к солдатам и поиграть с ними в шашки, поговорить. То, что случилось с Россией после Его отречения, Его сильно трогало. Это заметно было по Его настроению. Однажды Он читал какую-то газету. Там была какая-то большевистская заметка: “Корнилов изменник”. Он тогда сильно возмутился этой статьей за генерала Корнилова. Он с горечью сказал: “Это Корнилов-то изменник”? Он сильно любил Семью и был по натуре редкий семьянин.

Алексей Николаевич был прекрасный мальчик: остроумный, веселый, ласковый. Он был очень хорошенький. Его все любили.

Татищев говорил нам, что он встречал Родионова где-то в Берлине. Кажется, Буксгевден говорила, что она видела его где-то на границе с Германией: он служил там жандармским ротмистром и отбирал у нее паспорт.

Драгоценности мы зашивали в костюмы Княжен. Я сама зашивала только в серые костюмы Княжен и в синие из шевиота. Для этого я спорола пуговицы на серых костюмах и у кушаков на синих костюмах (у синих костюмов пуговиц больше не было, кроме еще пуговиц на рукавчиках), а также у рукавов; обернула драгоценности ватой, обшила шелком, и все это пришила вместо пуговиц. Какие именно драгоценности я так заделывала, я не помню. Это лучше всех знает Тутельберг.

Все остальные драгоценности зашивала она и Теглева.

Больше я ничего показать не могу.

Показание мое, мне прочитанное, записано правильно.

Елизавета Эрсберг

Судебный следователь Н. Соколов

С подлинным верно.

Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов