5
[Около 15-го февраля 1826 г. Михайловское].
Насилу ты мнѣ написалъ и то безъ толку, душа моя. Вообрази что я въ глуши ровно ничего незнаю, переписка моя отвсюду прекратилась, а ты пишешь мнѣ какъ будто вчера мы цѣлый день были вмѣстѣ и наговорились до сыта. Конечно я ни въ чемъ незамѣшанъ, и если правительству досугъ подумать обо мнѣ то оно въ томъ легко удостовѣриться. Но просить мнѣ какъ то совѣстно особенно нынѣ; образъ мыслей моихъ извѣстенъ. Гонимый 6 лѣтъ сряду, замаранный по службѣ выключкою, сосланный въ глухую деревню за двѣ строчки перехваченнаго письма, я конечно не могъ доброжелательствовать покойному Царю, хотя и отдавалъ полную справедливость истиннымъ его достоинствамъ — но никогда я не проповѣдовалъ ни возмущеній, ни революціи — напротивъ. Классъ писателей, какъ замѣтилъ Alfieri, болѣе склоненъ къ умозрѣнію нежели къ дѣятельности, и если 14 декабря, доказало у насъ иное, то на то есть особая причина. Какъ бы то нибыло, я желалъ бы вполнѣ и искренно помириться съ правительствомъ, и конечно это ни откого, кромѣ Его, независитъ. Въ этомъ желаніи [конечно] болѣе благоразумія, нежели гордости съ моей стороны.
Съ нетерпѣніемъ ожидаю рѣшенія участи нещастныхъ и обнародованіе заговора. Твердо надѣюсь на великодушіе молодаго нашего Царя. Не будемъ ни суевѣрны ни односторонни — какъ Фр. трагики; но взглянемъ на трагедію взглядомъ Шекспира. Прощай душа моя.
Пушкинъ.
Ты взялъ 2000 у меня, и хорошо сдѣлалъ, но сдѣлай такъ, чтобъ преждѣ вел. поста они находились опять у Плетнева.
На обороте: Милостивому Государю Барону Антону Антоновичу Дельвигу въ С. Петербургъ въ Б. Мильонной, въ домѣ Г-жи Эбелингъ.
———