236

ПУШКИН — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Вторая половина ноября 1825 г. Михайловское

Я думал, что ты давно получил от Льва Сергеича 600 р., украденные Савеловым¹, — узнаю, что Лев их промотал; извини его и жди оброка, что соберу на днях с моего сельца Санкт-Петербурга.

Милый, мне надоело тебе писать, потому что не могу являться тебе в халате, нараспашку и спустя рукава. Разговор наш похож на предисловие г-на Лемонте². Мы с тобою толкуем — лишь о Полевом да о Булгарине — а они несносны и в бумажном переплете. Ты умен, о чем ни заговори — а я перед тобою дурак дураком. Условимся, пиши мне и не жди ответов.

237

Твоя статья о «Аббатстве» Байрона?³ Что за чудо «Дон Жуан»! я знаю только пять первых песен; прочитав первые две, я сказал тотчас Раевскому⁴, что это chef-d’œuvre* Байрона, и очень обрадовался, после увидя, что Walter Scott моего мнения. Мне нужен английский язык — и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим! И я, как А. Шенье, могу ударить себя в голову и сказать: Il y avait quelque chose là...** ⁵ извини эту поэтическую похвальбу и прозаическую хандру. Мочи нет сердит: не выспался и не <— — — — — — — —>.

Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо⁶ — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с Гением. Поступок Мура лучше его «Лалла-Рук» (в его поэтическом отношенье). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе. — Писать свои Mémoires*** заманчиво и приятно⁷. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать — можно; быть искренним — невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью — на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать — braver — суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно⁸.

РА, 1874, кн. I, стлб. 421—423; Акад., XIII, № 227.

¹ См. письмо Пушкина Вяземскому от 28 января 1825 г.

² Пушкин намекает на то, что в письмах, которые посылались по почте, о многом нельзя было писать откровенно. Ср. с мнением

238

Пушкина о предисловии Лемонте к переводу басен И. А. Крылова: «Читаешь его статью с невольной досадою, как иногда слушаешь разговор очень умного человека, который, будучи связан какими-то приличиями, слишком многого недоговаривает и слишком часто отмалчивается» («О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова»).

³ В примечании к статье «Нью-Стидское аббатство» Вяземский с сожалением сообщал, что Т. Мур уничтожил записки Байрона. Это вызвало бурную реакцию Пушкина в дальнейшем тексте письма.

⁴ Раевский — Николай Николаевич (младший).

⁵ По преданию, эти слова были сказаны А. Шенье перед казнью. Пушкин привел эту фразу в примечании к стихотворению «Андрей Шенье», а Вяземский — в примечании к стихотворению «Библиотека» (1827).

⁶ Пушкин имеет в виду «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо, в которой автор касался частных подробностей своей жизни. Многие современники Руссо считали, что его друзья должны были воспрепятствовать опубликованию этих мемуаров.

⁷ Весь абзац о Байроне в письме Пушкина вызван припиской Вяземского к статье «Нью-Стидское аббатство» (МТ, 1825, № 20, с. 345); в этой приписке речь шла об эпистолярном наследии Байрона: «Сим собранием почитатели Байрона обязаны покойному Далласу, пользовавшемуся долгое время доверенностью и приязнью знаменитого своего соотечественника, но в подлиннике не могло быть оно вполне напечатано в Англии, потому что душеприказчики Байрона противились изданию книги и успели испросить у правительства запрещение к напечатанию оной. Таким образом перевод ее, появившийся в Париже в нынешнем годе, может, за неимением настоящего подлинника, быть некоторым образом почитаем за подлинник, тем более драгоценный, что своеручные записки Байрона, которые он подарил Т. Муру, также похищены от любопытства современников. Вспомня многие сильные выходки поэта против некоторых событий отечественных и некоторых соотечественников своих, мы, вероятно, разгадаем загадку этих насильственных и преступных утаек. В.» Книга, о которой писал Вяземский в МТ, сохранилась в личной библиотеке Пушкина: «Correspondance de Lord Byron avec un ami... Par feu R. C. Dallas», 2 vol. Paris, 1825. Поступок Мура — Т. Мур сжег записки Байрона.

⁸ Ср. с письмом к П. А. Катенину от первой половины сентября 1825 г. (см. т. 2 наст. изд.), в котором Пушкин сообщал, что пишет свои воспоминания.