384
ПЕРЕВОДЫ ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ
Стр. 1, строка 4 и сл.
Мне ужасно совестно, сударыня, что я так долго не писал вам: я едва осмеливаюсь взяться за перо; и сейчас мне еще придают смелости лишь воспоминание о вашей дружбе, которое вечно будет для меня сладостным, и уверенность в вашей снисходительной доброте. Дельвиг, который покидает свои Цветы ради дипломатических терниев, расскажет вам о нашей жизни в Петербурге. Жизнь эта, признаться, довольно пустая, и я горю желанием так или иначе изменить ее. Не знаю, приеду ли я еще в <Михайловское>. Однако, мне бы хотелось этого. Признаюсь, сударыня, шум и сутолока Петербурга мне стали совершенно чужды — я с трудом переношу их. Я предпочитаю ваш чудный сад и прелестные берега Сороти. Вы видите, сударыня, что, несмотря на отвратительную прозу нынешнего моего существования, у меня всё же сохранились поэтические вкусы. Правда, мудрено писать вам и не быть поэтом.
Примите, сударыня, уверение в моем уважении и совершенной преданности. От всего сердца приветствую всё ваше милое семейство. Довольна ли м-ль Евпраксия своим пребыванием в Торжке? И много ли она одерживает там побед?
24 января.А. П.
Госпоже Осиповой.
Стр. 1, строка 5 снизу и сл. — стр. 2, строка 1 и сл.
Как это мило с вашей стороны, что вы захотели рассеять скуку моего заточения своим вниманием! Разные заботы, огорчения, неприятности и т. д. более чем когда-либо удерживали меня вдали от света, и я узнал о несчастном случае с графиней, только уже будучи болен сам. Арендт был так добр, что дал мне сведения о ней и сообщил, что ей гораздо лучше. — Как только позволит состояние моего здоровья, я надеюсь, сударыня, иметь счастье немедленно засвидетельствовать вам свое почтение. А покамест я скучаю, лишенный даже такого развлечения, как физическое страдание.
Пушкин.
Понедельник.
Беру на себя смелость, сударыня, послать вам только что вышедшие 4 и 5 части Онегина. От всего сердца желаю, чтобы они вызвали у вас улыбку.
Милостивой государыне госпоже Хитровой.
385
Стр. 2, строка 13 и сл.
Такой скучный больной, как я, вовсе не заслуживает столь любезной сиделки, как вы, сударыня. Но я весьма признателен вам за это чисто христианское и поистине очаровательное милосердие. Я в восхищении, что вы покровительствуете моему другу Онегину; ваше критическое замечание столь же справедливо, как и тонко, как всё, что вы говорите; я поспешил бы придти и выслушать все остальные, если бы не хромал еще немного и не боялся лестниц. Пока что я разрешаю себе бывать только в нижних этажах.
Благоволите принять, сударыня, выражение моей благодарности и совершенного уважения.
Пушкин.
Пятница.
Милостивой государыне госпоже Хитровой.
Стр. 5, строка 15. — г-же Керн.
Стр. 6, строки 11—12. — но пусть их чорт возьмет и благословит бог!
Стр. 7, строка 20 и сл.
Беру на себя смелость послать вам три последние песни Онегина; надеюсь, что они заслужат ваше одобрение. Прилагаю еще один экземпляр для м-ль Евпраксии, принося ей большую благодарность за лаконический ответ, которым она удостоила мой вопрос. Не знаю, сударыня, буду ли я иметь счастье видеть вас в нынешнем году; говорят, что вы хотели приехать в Петербург. Правда ли это? Между тем я попрежнему рассчитываю на соседство Тригорского и Зуева. — На зло судьбе мы в конце концов всё же соберемся под рябинами Сороти. Примите, сударыня, выражение моего уважения, привязанности, сожалений и совершенной преданности вам и всему вашему семейству.
Стр. 8, строка 11. — если он обидится.
Стр. 9, строка 19 и сл.
С некоторых пор, любезный г-н Пушкин, я пристрастился к одному из бичей писателей, по словам Байрона, — к переводу. Ваш великий талант не мог ускользнуть от меня, — и вот, я посылаю вам небольшой образец того, как я вас коверкаю.
Напишите мне свое мнение о нем, и если вы найдете, что я более верен, чем вы бываете в любви, будьте добры назвать мне ваши сочинения или отрывки из них, которые вы хотели бы видеть переведенными на наш язык. Вы вызовете во мне полнейшее восхищение, если пришлете мне несколько отрывков из „Бориса Годунова“, которые я никому не покажу. Княгиня Зинаида послала г-ну Козлову переведенную мною оду Державина. Вы доставили бы мне большое удовольствие, просмотрев ее и высказав о ней свое мнение без любезных фраз. Мой издатель — всё та же княгиня Зинаида — непременно хочет ознакомить вас с двумя моими собственными стихотворениями, которые получит от нее князь Оболенский. Если Онегин-Баян-Пушкин оторвется для меня на минуту от своего dolce far niente1 (которое не мешает ему делать очень многое) — я буду ему весьма благодарен.
Преданный вам Риччи.2
386
Стр. 12, строка 20. — в 8-ю долю.
Стр. 12, строки 22—23. — жену князя Михаила, княгиню Шарантонскую.1
Стр. 12, строка 10 снизу. — Ла-Рош-Жаклене.
Стр. 12, строки 9—8 снизу. — Петербург стал Вандеей. Ла-Рош-Жаклен — его герой.
Стр. 12, строка 8 снизу. — Полье.
Стр. 12, строка 5 снизу. — Сен-При.
Стр. 13, строка 8. — Мадам Жарни.
Стр. 13, строка 14. — маркитант.
Стр. 13, строки 25—26. — что вы очень хорошенькая.
Стр. 14, строки 12—13. — У меня нет более песен для его славы, ни слез для его бедствий.
Стр. 14, строка 14 — Я не умею заниматься возвышенной любовью, и особенно с правительством.
Стр. 14, строка 9 снизу — „Сороку-воровку“.
Стр. 14, строка 8—9 снизу. — даже без последнего объятия — это слишком большая жестокость.
Стр. 15, строка 17 и сл.
Во-вторых, благодарю вас за прелестное письмо, которым вы меня удостоили. В эту минуту его нет у моего сердца (т. е. в моем кармане), почему я и откладываю до другого раза удовольствие поболтать с вами и принести вам полную и всестороннюю исповедь, которую вы у меня требуете. Будьте здоровы. А. П.
Стр. 16, строка 3 и сл.
Я должен рассыпаться перед вами в благодарностях, господин Пушкин, за любезное и поистине лестное письмо, которое вы мне прислали. Вы прочли мои стихи неизменно филантропическим оком человека, одаренного великим талантом, который всегда и во всем ищет хорошие стороны, в то время как посредственность выставляет на показ свое педантичное знание, лишь бегло касаясь того, что можно похвалить, и подчеркивая всеми способами то, что подлежит критике. Да, вы не могли высказать иного суждения; но что же касается просьбы, с которой я к вам обратился, то вы совершенно обошли этот вопрос, и за это я вам вовсе не благодарен. Оставим в стороне мою, может быть, несколько нескромную просьбу, хотя я твердо намеревался сохранить полнейшую тайну; но что касается моего ходатайства о том, чтобы вы указали мне мелкие стихотворения и отрывки уже опубликованных сочинений, которые вы хотели бы видеть переведенными, — то от этого вам не избавиться, и я повторяю свою просьбу. Боюсь, что, если я стану выбирать сам, то окажусь в положении Альфиери, который трижды принимался делать извлечения из Данте и в конце концов увидел, что он трижды переписал его целиком. Я бы не отказался от того же; но, связав себя в настоящее время обещанием составить сборник стихотворений разных русских поэтов, я не могу всецело отдаться работе, которая завела бы меня слишком далеко; поэтому я буду с вами беспощаден: укажите только; я не прошу вас переписывать их для меня; это излишне. Прилагаю перевод Державина и вашего Пророка. Сделайте милость, скажите мне свое вполне искреннее о них мнение; клянусь Аполлоном, я приму вашу критику как знак уважения и дружбы.
387
Читали ли вы мою „Весну“? Это воспоминание о моей молодости и о моей прекрасной родине. Поэзия, эта волшебница, своими могучими чарами дает своим поклонникам способность рыться в развалинах времен и находить там тени былых наслаждений. — Так и вы, новый Оссиан, с копьем и лирой в руках, будете воспевать славу и битвы; быть может, как феррарский поэт, вы будете cantar l'armi pietose е il capitanò, — che il gran sepolcro libero di Cristo,1 и всегда и наверное будете черпать новое вдохновение и увеличивать блеск, которым вы уже украсили русскую поэзию. Вам я могу пожелать славы и развлечений, себе же — вашей благосклонности к чувствам восхищения и преданности, которые я к вам питаю.
Граф Риччи.
Москва. 1 мая 1828.
P. S. Только что узнал, что вы изменили свои намерения: радуюсь за себя. Не можем ли мы надеяться повидать вас? Княгиня Волконская поручила мне напомнить вам об обещании прислать ей ваш портрет.2
Стр. 17, строка 27 и сл.
Примечание.3 Прошу вас, милостивый государь, заметить, что это не просто вольное добавление. В итальянском языке нет слова для обозначения пола орла. Aquila говорится как о самце, так и о самке, что и заставило меня для передачи красоты созданного вами образа решиться поставить орла в положение, указывающее на его пол и делающее возможным его испуг, который от природы не присущ гордому и смелому характеру этой благородной птицы. Вот мои основания; однако же чем чистосердечнее вы выскажете мне ваше мнение как по этому поводу, так и обо всем остальном в моем переводе, тем яснее это докажет мне, что вы в какой-то мере цените мой труд и оказываете честь своей дружбой вашему переводчику и, прежде всего, истинному почитателю вашего великого гения, который sovra gli altri qual aquila vola.4
Стр. 19, строка 7 снизу. — Младший.
Стр. 20, строка 6. — Младший
Стр. 22, строка 8 снизу. — день за днем.
Стр. 23, строка 26. — любовника, потерянного ею.
Стр. 23, строка 30. — вроде Ломоносова
Стр. 23, строка 31. — что он заподозрил лукавство в твоем стихе.
Стр. 23, строка 5 снизу. — Младшего.
Стр. 24, строка 6. — что я в каменистой Саратовии (непереводимая игра слов).
Стр. 24, строка 7. — что я завяз (то же).
Стр. 25, строка 9. — Ребенок много обещает.
Стр. 26, строки 9—10.
Когда-нибудь она оплачет любовника, обманутого ею,
Сердце, потерянное ею, и сердце, терзаемое ею.
388
Стр. 26, строка 22. — Младший.
Стр. 27, строка 11. — Прощай, кумир мой.
Стр. 27, строка 7 снизу. — Младшего.
Стр. 27, строка 5 снизу. — Младшего.
Стр. 28, строка 25 и сл. — В дерзости он достиг совершенства.
Стр. 29, строка 15 и сл. — стр. 31, строка 1 и сл.
Милостивый государь,
Разрешите посвятить первые аккорды рождающейся музы выражению восхищения, которое вызвали во мне ваши сочинения. В весеннюю пору вашей жизни писания ваши обеспечили вам вечную славу; ваше имя уже с восторгом произносится в литературном мире, и Россия гордится тем, что дала вам жизнь; но восхищение не может заменить таланта, и мои стихи, без сомнения, милостивый государь, бессильны достойным образом восхвалить вас; однако же, если вы их примете, достаточно вашего одобрения, чтобы спасти их от забвения.
Имею честь быть.
Послание
г-ну Александру Пушкину.
Кто виновник того, что смолкли твои песни, что не звучат твои аккорды,
Твоя гармоническая лютня, твои вдохновенные порывы?
Тщетно твои смелые пальцы бросают лиру;
Разве Музы не имеют больше власти над твоим сердцем?
Сбрось с себя вялость этого рокового покоя,
Возьми снова твою божественную лютню, и пусть твой благородный пыл
Заставит снова трепетать их гибкие струны,
Снова вызывая эхо на этих мирных берегах.
Некогда в своем взлете твой творческий дух,
Дерзая уноситься в простор, в котором обычно теряется автор,
Каждый день порождал божественные мысли,
И искусно располагал ритмические фразы;
Гармония твоих красноречивых стихов
Звучала мелодично для уха:
Так нежный голос милой возлюбленной
Возвращает надежду нашей увядшей душе.
Правда, чернь воздает должное ученым,
Лишь когда они вычеркнуты из списка живых;
На их могилу тогда возлагают венок;
Гроб, окруженный почестями, становится их троном.
Так певец Ахилла при жизни был презираем;
Так Овидий был похоронен в Томах,
Камоэнс в изгнании разделил участь Гомера,
Он увидел опять свою родину, и умер там в нищете;
Несчастный Тасс, долгое время гонимый,
389
Приближается к Капитолию и остается неувенчанным;
Мильтон окончил свой жизненный путь среди невзгод
Непризнанный учеными, презираемый чернью.
Увы, что такое достоинства? Что такое они здесь на земле,
Если зависть и судьба следуют за ними по пятам?
Чтобы ослепить мир, необходимо богатство,
Громкие титулы, много дерзости,
Блестящий выезд и наглые лакеи,
Оскорбляющие прохожих у ворот дворцов;
Это заменяет ум при дворе, в городе,
Заставляет восхищаться стилем писаний фата,
Придает благородство мошеннику, вору,
Из проходимца делает самого верного барона.
Поэт на чердаке находит спокойное убежище.
Да, именно там, забытый в этом скромном пристанище,
Его творческий дух, витая над миром,
Вдохновляемый славой, порождает прекрасные стихи;
Именно там сатирический штрих его карандаша
Отмечает все наши дурные поступки справедливой критикой;
Там его мудрая лира в божественных аккордах
Может обессмертить живых и мертвых.
Сколько знаменитых героев, которых восхваляет история,
Не будь прекрасного искусства стихов, погибло бы без славы!
Сколько королей, достойных фимиама, было бы забыто!
А разбитые гробницы, опрокинутые временем, —
И тут лира оживляет их пыльные обломки
И ищет имя, скрытое под горделивым камнем;
Улисс, Ахилл, Гектор, восстаньте из гробниц;
„Илиада“ увековечила Гомера и ваши подвиги.
При Бурбоне навеки бессмертная Франция
Приобрела новую славу благодаря строгому Буало;
Взятие Намюра, переправа через Рейн —
Преданы векам его ученым резцом.
Соперник Софокла, превзойдя Корнеля,
Завещал сцене свою бесподобную „Федру“.
Певец Генриха создал „Сироту“;
„Заира“ и „Магомет“ вышли из его рук;
Но Корнель и Расин, разделившие с ним славу,
Не имеют памятника в храме воспоминаний.*
И всё же поэты — слава королей,
Когда те возвышают их и оказывают им покровительство своими законами.
Приходится еще льстить, чтобы стать полезным человеком;
390
Можно встретить не одного Августа, на свете найдется не один Виргилий.
В тысячу раз более счастливый, отбросив заботу о суетных успехах,
Простой земледелец возделывает свои нивы;
Да, здесь, без завистников, здесь, хозяин в своем жилище,
Он мирно живет до своего последнего часа
Без горестей, без тревог, не имея врагов;
Умирая, он может сказать: у меня всё же были друзья.
Подвергаясь завистливой и злобной критике,
Я иду навстречу буре, и моя беспечная рука
Набрасывает на досуге несовершенные стихи,
Не будучи в силах подражать тебе, она тщетно бросает несколько стрел;
Так ястреб в своем быстром полете
Стремится следовать за орлом в пустынных просторах —
Тщетные усилия! Так же и моя свирель,
По части стихотворного искусства, находится еще в колыбели.
Будущее принадлежит тебе, настоящее — черни;
Тебе мало дела до несправедливого или слишком строгого критика;
Твой смелый гений начертал тебе путь;
Попирай ногами этого хулителя, поверженного твоими стихами.
Однако твоя лютня, звучно откликающаяся на победные клики,
Должна добыть тебе славу более возвышенными песнями;
Воспевай своих воинов: победители персов
Опрокинули стены древней Эривани;
Уже дымящиеся развалины ее укреплений
Стонут под тяжестью торжествующих орлов,
И печальная Армения в своих отдаленных пустынях
Взирает на то, как налагаются оковы на Измаильтян.
Пусть твоя лира, охваченная порывом вдохновения,
Воспоет двойное поражение народов Азии,
Возвестит изумленной Европе об этих подвигах,
Прославит героя, который заставляет любить его законы;
Но сердце твое сгорает, и лира твоя молчит,
Ты пылаешь здесь тайным огнем;
Пушкин, эти узы — цепи, оковы;
Разбей гнетущее ярмо, бойся этих лукавых чар;
Если любовь украшает лавровый венок славы,
То одна она не может привести в храм воспоминаний.
Воин, поэт приносят в жертву чести
Мимолетные наслаждения, эти вспышки счастья;
Предоставь простым смертным эти удовольствия и горести,
Гений побеждает светские страсти.
Любимый сын Аполлона, узри бессмертие.
Что такое любовь?... ее сущность — мечта.
Ахилл Лестрелен.
391
Стр. 32, строка 3 и сл.
Боже мой, сударыня, бросая слова на ветер, я был далек от мысли вкладывать в них какие-нибудь неподобающие намеки. Но все вы таковы, и вот почему я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки! С ними гораздо проще и удобнее. Я не прихожу к вам потому, что очень занят, могу выходить из дому лишь поздно вечером и мне надо повидать тысячу людей, которых я всё же не вижу.
Хотите, я буду совершенно откровенен? Может быть я изящен и благовоспитан в моих писаниях, но сердце мое совершенно вульгарно, и наклонности у меня вполне мещанские. Я по горло сыт интригами, чувствами, перепиской и т. д. и т. д. Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем. Всего этого слишком достаточно для моих забот, а главное — для моего темперамента.
Вы не будете на меня сердиться за откровенность? не правда ли? Простите же мне слова, лишенные смысла, а главное — не имеющие к вам никакого отношения.
Госпоже Хитровой.
Стр. 32, строки 23—26.
Откуда, чорт возьми, вы взяли, что я сержусь? У меня хлопот выше головы. Простите мой лаконизм и якобинский слог.
Среда.
Госпоже Хитровой.
Стр. 32, строка 9 снизу и сл.
Вчера, когда я подошел к одной даме, разговаривавшей с г-ном де Лагренэ, последний сказал ей достаточно громко, чтобы я его услышал: прогоните его. Поставленный в необходимость потребовать у него объяснений по поводу этих слов, прошу вас, милостивый государь, не отказать посетить г-на де Лагренэ для соответственных с ним переговоров.
Пушкин.
Милостивому государю господину Путяте.
Ответьте, пожалуйста.
Стр. 33, строка 25 и сл.
Тысяча благодарностей, сударыня, за внимание, которым вы удостаиваете вашего преданного слугу. Я бы непременно пришел к вам — но ночь внезапно застала меня среди моих мечтаний. Здоровье мое удовлетворительно, насколько это возможно.
Итак, до завтра, сударыня, и благоволите еще раз принять мою нежную благодарность.
3 ноября.
Стр. 35, строка 3. — Будь здоров и благосклонен ко мне.
Стр. 35, строка 24. — эти холодные и гладенькие стишки.
Стр. 37, строка 20. — маленького поощрения (непереводимая игра слов).
Стр. 37, строка 21.— как большой сапожник.
392
Стр. 37, строки 21—22. — немного навеселе.
Стр. 38, строки 9—13. — людям, которых они касаются. Но так как в сущности это честный и достойный человек, слишком беспечный для того, чтобы быть злопамятным, и слишком благородный, чтобы стараться повредить тебе, не допускай в себе враждебных чувств и постарайся поговорить с ним откровенно.
Стр. 38, строка 23. — Усатая княгиня.
Стр. 39, строка 9 и сл.
С большой готовностью принимаю ваше очаровательное приглашение. Я получил стороною сведения о князе Вяземском; в настоящее время он должен находиться у княгини.
Примите, милостивая государыня, уверение в моем совершенном уважении.
А. Пушкин.
Госпоже Шимановской.
Стр. 39, строк 18—19. — Конечно, сударыня, тот час, который для вас удобен всегда, будет удобен и для меня. Итак, до завтра, и [пусть 7-я песнь Онегина заслужит]
Стр. 40, строка 3. — это у него навязчивые идеи.
Стр. 40, строки 18—24. — Муж сказал мне, что вы, в разговоре или в письме, добавляете относительно меня: <.....>. Лучше поднимите руку и..... пишите мне изредка; если бы вам была известна безмерность этого благодеяния, вы бы доставили его себе, я в том уверена, не для спасения собственной души, но для [спасения] избавления моей хоть на минуту от скуки, которая иногда ею овладевает.
По какому поводу передавали вы мне через Софью Ладомирскую, что я ветреница, право, я не заслуживаю больше такого молодого эпитета.
Стр. 40, строки 30—31. — Счастливого пути, господин Пушкин. 10 марта.
Стр. 42, строки 19—20. — по твоим словам.
Стр. 42, строки 21—22. — единственным предметом всей его нежности.
Стр. 42, строки 213 и сл. — стр. 43, строка 1 и сл. — Увы! Значит, всё кончено, и слуха моей пламенно любимой не достигла и 750-миллионная часть того, что я имел сказать ей.
Известно ли ей, что она не только мне предназначена, но действительно предопределена судьбой и что все испытания, через которые меня заставляют пройти, являются бесполезными предосторожностями? (Меня весьма удивляет, что, при всей своей набожности, они воображают, что могут противиться тому, что суждено свыше.)
Перейдем к делу, мой несравненнейший из несравненных, и, если гордость — преступление, — пусть мне как второму Эдипу вырвут глаза, но при условии, что она, она будет моей Антигоной, — чтобы я слышал ее дыхание, чтобы голос ее часто раздавался в моих ушах, чтобы ее изящные и легкие пальцы извлекали из фортепиано звуки, когда она станет сама себе аккомпанировать, чтобы не быть рабой аккомпаниатора. Как она должна петь, она, в звуках голоса которой столько же выражения, как и в манере держать себя и в походке; наконец, и ангельское выражение ее лица. Ей недостает только, чтобы она увидела, узнала и услышала ********.
Пусть она торопится сделать выбор и устроить свою жизнь, — молодость и миловидность улетучиваются, как утренняя роса. Скажите ей, что любящий, 393 нежный, преданный друг, способный руководить ею в свете, сто´ит любимого друга.
Сладость любить, мой несравненнейший из несравненных, несомненно, больше сладости быть любимым, вот почему, наверно, нам обоим предписали воздержание, так как старшие знают, что болезнь эта заразительна. Увы! вот почему меня отлучают от ее присутствия.
Моя возлюбленная не смеет больше поднять на меня глаз; она даже опускает их при встречах со мною. Как она при этом очаровательна. (В прошлое воскресенье в Подновинском я хотел пройти, не поклонившись ей <.....>). Во всяком случае, что´ бы она ни делала, невозможно, чтобы она стала мне безразлична.
Как благодарен я был за очаровательный знак [набожности] сочувствия! Да исполнится же воля отца. [Да будет же пример моего кумира сделан] Да будет мне законом пример моего кумира! Я старше, и мне стыдно, что я дал себя превзойти в здравом смысле и в сдержанности семнадцатилетней девушке. Вот и попробуйте после этого сказать, что молодые особы — это не те, на которых можно больше всего полагаться. Какая перспектива спокойствия и блаженства открывается счастливому смертному, которому отец отдаст ее руку.
Русский дворянин отказывает в руке своей дочери другому русскому дворянину! Ушаков отказывает Лаптеву, когда эти два имени <с испокон веку> составляют одно целое, тождественны. Без сомнения я был неправ, что не обратился к родителю <.....>, но всё же я чувствую себя способным оправдаться и клянусь всем самым дорогим для меня на свете, Zoé mou sas agapo,1 что не только не буду отклонять ее от исполнения обязанностей, но наоборот буду поддерживать ее в этом.
Чем труднее должность, которую я на себя беру, тем она меня достойнее. Я готов сделаться ее чтецом, библиотекарем, ее Всадником, ее оруженосцем, — всем, для того, чтобы ей служить, не ожидая в ответ ни слова благодарности.
Пусть сотрется из памяти всё происшедшее, пусть начнется новая эра, пусть будут уверены, что если мне доверят ее на [долгое] продолжительное путешествие, я буду охранять ее как зеницу ока; для того чтобы лучше защищать ее, я немедленно начну заново обучаться владению оружием, будучи уверен, что она и сама примет в этом деятельное участие и не позволит захватить себя живьем, когда случится, что я отобью удары, которые будут ей предназначены, и что скорее увидят меня пренебрегшим тысячей смертей, чем уступившим ее. Так как здоровье мое настоятельно требует повторения курса висбаденских вод и я должен отправиться туда как можно скорее, то очень было бы желательно, чтобы нас тайно обручили для того, чтобы я мог временно исполнять эти обязанности, в ожидании, когда представится кто-либо достойный любви подобного создания. В этом случае мы могли бы пуститься в путь, и возможно, что во время поездки любовь моя, ближе познакомившись со мною, согласится соединиться со мною по настоящему, тогда мы остановились бы у какого-нибудь доброго священника, чтобы совершить обряд до конца, освятив действительный брак, без всякого изъятия. Прощайте же!
394
P. S. Три или четыре дня тому назад я был весел как зяблик и прыгал от радости подобно Архимеду. Я совершенно не владел собой от радости, обдумывая совсем простой способ, созданный, чтобы продвинуть без задержки и отлагательств наши дела. Хорошо, мой прославленный, действовать оружием и вместо того, чтобы силою принуждать невинного, припереть отца к стенке, а дочь к кровати, так как у них обоих совесть слишком нечиста по отношению к обоим нам, особенно по отношению ко мне, чтобы можно было простить им всю их нерешительность, кривлянья, жеманство и проч.— Гражданин, к оружию, довольно гонений, довольно деликатничать, к оружию, гражданин, пора кончить это дело.
Стр. 44, строка 3 и сл.
Мое самое ревностное желание, друг мой, — видеть вас посвященным в тайны века. Нет в мире духовном зрелища более прискорбного, чем гений, не понявший своего века и своего призвания. Когда видишь, что человек, который должен господствовать над умами, склоняется перед мнением толпы, чувствуешь, что сам останавливаешься в пути. Спрашиваешь себя: почему человек, который должен указывать мне путь, мешает мне идти вперед? Право, это случается со мной всякий раз, когда я думаю о вас, а думаю я о вас так часто, что устал от этого. Дайте же мне возможность идти вперед, прошу вас. Если у вас нехватает терпения следить за всем, что творится на свете, углубитесь в самого себя и в своем внутреннем мире найдите свет, который безусловно кроется во всех душах, подобных вашей. Я убежден, что вы можете принести бесконечную пользу несчастной, сбившейся с пути России. Не измените своему предназначению, друг мой. С некоторых пор русских читают повсюду; вам известно, что был переведен г-н Булгарин и помещен вслед за г-ном де-Жуи; о вас же речь идет в каждом выпуске Обозрения; в одной толстой книге почтительно упоминается имя моего приятеля Гульянова, а знаменитый Клапрот присуждает ему египетский венок; мне, право, кажется, что он поколебал основания пирамид. Представьте же себе, какой славы можете добиться вы. Обратитесь с призывом к небу, — оно откликнется.
Как видите, я говорю всё это по случаю посылаемой вам книги. Так как в ней — обо всем понемногу, то, может быть, она наведет вас на удачные мысли. Прощайте, друг мой. Скажу вам, как Магомет говорил своим арабам — ах, если б вы знали!
Господину Пушкину.
Стр. 44, строка 14 снизу. — джентльменскую деликатность.
Стр. 45, строка 3.
На коленях, проливая слезы благодарности, должен был бы я писать вам теперь, после того как граф Толстой передал мне ваш ответ: этот ответ — не отказ, вы позволяете мне надеяться. Не обвиняйте меня в неблагодарности, если я всё еще ропщу, если к чувству счастья примешиваются еще печаль и горечь; мне понятна осторожность и нежная заботливость матери! — Но извините нетерпение сердца больного и опьяненного <?>1 395 счастьем. Я сейчас уезжаю и в глубине своей души увожу образ небесного существа, обязанного вам жизнью. — Если у вас есть для меня какие-либо приказания, благоволите обратиться к графу Толстому, он передаст их мне.
Удостойте, милостивая государыня, принять дань моего глубокого уважения.
Пушкин.
1 мая 1829.
Стр. 46, строка 14 и сл. — стр. 48, строка 1 и сл.
Вот моя трагедия, раз уж вы непременно хотите ее иметь, но я требую, чтобы прежде, чем читать ее, вы перелистали последний том Карамзина. Она полна славных шуток и тонких намеков, относящихся к истории того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков. Надо понимать их — sine qua non.1
По примеру Шекспира я ограничился изображением эпохи и исторических лиц, не стремясь к сценическим эффектам, к романическому пафосу и т. п... Стиль трагедии смешанный. Он площадной и низкий там, где мне приходилось выводить людей простых и грубых, — что касается грубых непристойностей, не обращайте на них внимания: это писалось наскоро и исчезнет при первой же переписке. Меня прельщала мысль о трагедии без любовной интриги. Но, не говоря уж о том, что любовь весьма подходит к романическому и страстному характеру моего авантюриста, я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить ее необычный характер. У Карамзина он лишь бегло очерчен. Но, конечно, это была странная2 красавица. У нее была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьяненная несбыточной мечтой, отдается одному проходимцу за другим, деля то отвратительное ложе жида, то палатку казака, [и] всегда готовая отдаться [тому] каждому, кто только может дать ей слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор, в то же время ведет переговоры с польским королем [как равная] как коронованная особа с равным себе, и жалко кончает свое столь бурное и необычайное существование. Я уделил ей только одну сцену, но я еще вернусь к ней, если бог продлит мою жизнь. Она волнует меня как страсть. Она ужас до чего полька, как говорила [кузина г-жи Любомирской].
Гаврила Пушкин — один из моих предков, я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах. Он был очень талантлив — как воин, как придворный и в особенности как заговорщик. Это он и <Плещеев> своей неслыханной дерзостью обеспечили успех Самозванца. Затем я снова нашел его в Москве [среди] в числе семи начальников, защищавших3 ее в 1612 году, потом в 1616 году, заседающим в Думе рядом с Козьмой Мининым, потом воеводой в Нижнем, потом среди выборных людей, венчавших на царство Романова, потом послом. Он был всем, чем угодно, даже поджигателем, как это доказывается грамотою, которую 396 я нашел в Погорелом Городище — городе, который он сжег (в наказание за что-то), подобно [комиссарам] проконсулам Национального Конвента.
Я намерен также вернуться и к Шуйскому. Он представляет в истории странную смесь смелости, изворотливости и силы характера. Слуга Годунова, он одним из первых бояр переходит на сторону Дмитрия. Он первый [обвиняет его] вступает в заговор и он же, заметьте, первый берет на себя всю тяжесть выполнения его, кричит, обвиняет, из начальника превращается в рядового бойца. Он близок к тому, чтобы лишиться головы. Дмитрий милует его уже на лобном месте, ссылает и с тем необдуманным великодушием, которое отличало этого милого авантюриста, снова возвращает к своему двору и осыпает дарами и почестями. Что же делает Шуйский, чуть было не попавший [на дыбу] под топор и на плаху? Он спешит создать новый заговор, успевает в этом, заставляет себя избрать царем и падает — и в своем падении сохраняет больше достоинства и силы духа, нежели в продолжении всей своей жизни
В Дмитрии много общего с Генрихом 4. Подобно ему он храбр, великодушен и хвастлив, подобно ему равнодушен к религии — оба они из политических соображений отрекаются от своей веры, оба любят удовольствия и войну, оба увлекаются [призраками] несбыточными замыслами, оба являются жертвами заговоров... Но у Генриха 4 не было на совести Ксении — правда, это ужасное обвинение не доказано и я лично считаю своей священной обязанностью ему не верить.
Грибоедов критиковал мое изображение Иова-патриарх, действительно, был человеком большого ума, я же по рассеянности сделал из него дурака.
Создавая моего Годунова1 я размышлял о трагедии — и если бы вздумал написать предисловие, то вызвал бы скандал — это, может быть, наименее понятый жанр. Законы его старались обосновать на правдоподобии, а оно-то именно и исключается самой сущностью драмы; не говоря уже о времени, месте и проч., какое, чорт возьми, правдоподобие может быть в зале, разделенной на две части, из коих одна занята 2000 человек, будто бы невидимых для тех, которые находятся на подмостках?
2) Язык. Например, у Лагарпа Филоктет, выслушав тираду Пирра, говорит на чистом французском языке: „Увы, я слышу сладкие звуки греческой речи“. Не есть ли всё это условное неправдоподобие? Истинные гении трагедии заботились всегда исключительно о правдоподобии характеров и положений. Посмотрите, как смело Корнель поступил в „Сиде“: „А, вам угодно соблюдать правило о 24 часах? Извольте“. И тут же он нагромождает событий на 4 месяца. Нет ничего смешнее мелких изменений общепринятых правил. Альфиери глубоко чувствовал, как смешны речи „в сторону“, он их уничтожает, но зато удлиняет монологи. Какое ребячество!
Письмо мое вышло гораздо длиннее, чем я хотел. Прошу вас, сохраните его, так как оно мне понадобится, если чорт меня попутает написать предисловие.
А. П.
1829.
[С. Петербург] 30 января или июня.
397
Стр. 50, строки 12, 13 и 20. — Нетти.
Стр. 50, строка 7 снизу — стр. 51, строка 1 и сл.
Генерал,
С глубочайшим прискорбием я только что узнал, что его величество недоволен моим путешествием в Арзрум. Снисходительная и просвещенная доброта вашего превосходительства и участие, которое вы всегда изволили мне оказывать, внушает мне смелость вновь обратиться к вам и объясниться откровенно.
По прибытии на Кавказ, я не мог устоять против желания повидаться с братом, который служит в Нижегородском драгунском полку и с которым я был разлучен в течение 5 лет. Я подумал, что имею право съездить в Тифлис. Приехав, я уже не застал там армии. Я написал Николаю Раевскому, другу детства, с просьбой выхлопотать для меня разрешение на приезд в лагерь. Я прибыл туда в самый день перехода через Саган-лу, и, раз я уже был там, мне показалось неудобным уклониться от участия в делах, которые должны были последовать; вот почему я проделал кампанию, в качестве не то солдата, не то путешественника.
Я понимаю теперь, насколько положение мое было ложно, а поведение опрометчиво; но, по крайней мере, здесь нет ничего, кроме опрометчивости. Мне была бы невыносима мысль, что моему поступку могут приписать иные побуждения. Я бы предпочел подвергнуться самой суровой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах того, кому я всем обязан, кому готов пожертвовать жизнью, и это не пустые слова.
Я покорнейше прошу ваше превосходительство быть в этом случае моим провидением, и остаюсь с глубочайшим почтением, генерал, вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга
10 ноября 1829 г. С.П.б.Александр Пушкин.
Стр. 51, строка 8 снизу. — Гостиницу „Англия“.
Стр. 52, строка 12. — стихами.
Стр. 52, строка 24. — Харита.
Стр. 53, строки 8—9.
[Напишите Ольге, не помня зла. Она вас очень любит и будет тронута этим знаком памяти с вашей стороны].
Стр. 54, строка 10 и сл.
Само собой разумеется, графиня, что вы будете настоящим циклопом. Примите этот плоский комплимент как доказательство моей полной покорности вашим приказаниям. Будь у меня сто голов и сто сердец, они все были бы к вашим услугам.
Примите уверение в моем совершенном уважении
1 января.Пушкин.
Ее сиятельству графине Тизенгаузен.
Стр. 56, строка 7. — Андриё.
Стр. 56, строка 16 и сл.
Генерал,
Явившись к Вашему превосходительству и не имев счастья застать вас, я приемлю смелость изложить вам письменно просьбу, с которой вы разрешили к вам обратиться.
398
Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, я бы хотел совершить путешествие во Францию или Италию. В случае же если оно не будет мне разрешено, я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством.
Осмелюсь ли еще утруждать Вас? В мое отсутствие г-н Жуковский хотел напечатать мою трагедию, но не получил на то формального разрешения. Ввиду отсутствия у меня состояния, мне было бы затруднительно лишиться полутора десятков тысяч рублей, которые может мне доставить моя трагедия, и было бы прискорбно отказаться от напечатания сочинения, которое я долго обдумывал и которым наиболее удовлетворен.
Всецело полагаясь на Вашу благосклонность, остаюсь, генерал, Вашего превосходительства нижайший и всепокорнейший слуга
Александр Пушкин.
7 января 1830.
Стр. 57, строка 11 снизу и сл.
Вы должны считать меня очень неблагодарным, очень дурным человеком. Но заклинаю вас не судить по внешности. Мне невозможно сегодня предоставить себя в ваше распоряжение — хотя, [несмотря на] не говоря уже о счастье быть у вас, одного любопытства было бы достаточно для того, чтобы привлечь меня. Стихи христианина, русского епископа в ответ на скептические куплеты! — это право большая удача.
А. П.
Госпоже Хитровой.
Стр. 58, строка 3 и сл.
Милостивый государь.
В ответ на Ваше письмо ко мне от 7-го числа сего месяца спешу уведомить Вас, что его императорское величество не соизволил удовлетворить вашу просьбу о разрешении поехать в чужие края, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела, а кроме того отвлечет Вас от Ваших занятий. Желание ваше сопровождать наше посольство в Китай также не может быть осуществлено, потому что все входящие в него лица уже назначены и не могут быть заменены другими без уведомления о том Пекинского двора. Что же касается разрешения на издание вашей новой трагедии, я не премину сообщить Вам на днях окончательный ответ.
Пользуюсь случаем засвидетельствовать вам уверение в глубоком моем уважении, с которым имею честь быть вашим покорным слугой.
А. Бенкендорф.
17-го сего января 1830.
Г-ну А. Пушкину.
Стр. 58, строка 19 и сл. — стр. 59, строка 1 и сл.
Генерал,
Я только что получил письмо, которое Ваше превосходительство соблаговолили мне написать. Боже меня сохрани единым словом возразить против воли того, кто осыпал меня столькими благодеяниями. Я бы даже подчинился ей с радостью, будь я только уверен, что не навлек на себя его неудовольствия.
399
Весьма не во-время приходится мне прибегнуть к благосклонности Вашего превосходительства, но меня обязывает к тому священный долг. Узами дружбы и благодарности связан я с семейством, которое ныне находится в очень несчастном положении: вдова генерала Раевского обратилась ко мне с просьбой замолвить за нее слово перед теми, кто может донести ее голос до царского престола. То, что выбор ее пал на меня, само по себе уже свидетельствует, до какой степени она лишена друзей, всяких надежд и помощи. Половина семейства находится в изгнании, другая — накануне полного разорения. Доходов едва хватает на уплату процентов по громадному долгу. Г-жа Раевская ходатайствует о назначении ей пенсии в размере полного жалованья покойного мужа, с тем, чтобы пенсия эта перешла дочерям в случае ее смерти. Этого будет достаточно, чтобы спасти ее от нищеты. Прибегая к Вашему превосходительству, я надеюсь судьбой вдовы героя 1812 года, — великого человека, жизнь которого была столь блестяща, а кончина так печальна, — заинтересовать скорее воина, чем министра, и доброго и отзывчивого человека скорее, чем государственного мужа.
Благоволите принять, Ваше превосходительство, уверение в моем совершенном уважении. Имею честь быть вашим нижайшим и покорнейшим слугою.
Александр Пушкин.
1830. 18 января. С. П. Б.
Стр. 59, строка 13—4 снизу.
Милый Суденко, если деньги тебе до сих пор не уплачены, то виноват в этом мой поверенный, который утерял адрес твоего поверенного. Я же совершенно запамятовал его имя, и твои 4000 ожидали тебя в запечатанном конверте более полугода.
Приехав в Петербург, я написал тебе в <Чернигов>, чтобы узнать твой точный адрес, поздравить тебя с женитьбой и предложить тебе взять 50 руб. Ты пишешь, что потерял аппетит и не завтракаешь так, как бывало. Это жаль, делай больше физических упражнений, приезжай на почтовых в Петербург, и аппетит вернется к тебе.
Стр. 60, строка 14—15. — „Опасные связи“, „Фоблаз“.
Стр. 62, строка 20. — Люди, которых вы убиваете и т. д.
Стр. 62, строка 4 снизу. — стр. 63, строка 1 и сл.
Сегодня 9-я годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни.
Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами — всякая другая забота с моей стороны — заблуждение или безрассудство; вдали от вас меня лишь грызет мысль о счастье, которым я не сумел насытиться. Рано или поздно мне придется всё бросить и пасть к вашим ногам. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму <?>. Там смогу я совершать паломничества, бродить вокруг вашего дома, встречать вас, мельком вас видеть...
400
Стр. 63, строка 12 и сл.
В прошлый раз я забыла, что отложила до воскресенья удовольствие видеть вас. Я упустила из виду, что должна буду начать этот день с мессы, а затем мне придется заняться визитами и деловыми разъездами. Я в отчаянии, так как это задержит до завтрашнего вечера удовольствие вас видеть и послушать вас. Надеюсь, что вы не забудете о вечере в понедельник и не будете слишком досадовать на мою докучливость, во внимание ко всему тому восхищению, которое я к вам чувствую.
К. С.
Господину Александру Пушкину.Воскресенье утром.
Стр. 63, строка 23 и сл — стр. 64, строка 1 и сл.
Вы смеетесь над моим нетерпением, вам как будто доставляет удовольствие обманывать мои ожидания, итак я увижу вас только завтра — пусть так. Между тем я могу думать только о вас.
Хотя видеть и слышать вас составляет для меня счастье, я предпочитаю не говорить, а писать вам. В вас есть ирония, лукавство, которые раздражают и повергают в отчаяние. Ощущения становятся мучительными, а искренние слова в вашем присутствии превращаются в пустые шутки. Вы — демон, то есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорится в Писании.
В последний раз вы говорили о прошлом жестоко. Вы сказали мне то, чему я старался не верить — в течение целых 7 лет. Зачем?
Счастье так мало создано для меня, что я не признал его, когда оно было передо мною. Не говорите же мне больше о нем, ради Христа. — В угрызениях совести, если бы я мог испытать их, — в угрызениях совести было бы какое-то наслаждение — а подобного рода сожаление вызывает в душе лишь яростные и богохульные мысли.
Дорогая Элленора, позвольте мне называть вас этим именем, напоминающим мне и жгучие чтения моих юных <?> лет, и нежный призрак, прельщавший меня тогда, и ваше собственное существование, такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть. — Дорогая Элленора, вы знаете, я испытал на себе всё ваше могущество. Вам обязан я тем, что познал всё, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, и всё, что есть в нем самого ошеломляющего. От всего этого у меня осталась лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень нежная, очень искренняя, — и немного робости, которую я не могу побороть.
Я прекрасно знаю, что´ вы подумаете, если когда-нибудь это прочтете — как он неловок — он стыдится прошлого — вот и всё. Он заслуживает, чтобы я снова посмеялась над ним. Он полон самомнения, как его повелитель — Сатана. Неправда ли?
Однако, взявшись за перо, я хотел о чем-то просить вас — уж не помню о чем — ах, да — о дружбе. Эта просьба очень банальная, очень... Это как если бы нищий попросил хлеба — но дело в том, что мне необходима ваша близость.
А вы, между тем, по-прежнему прекрасны, так же, как и в день переправы или же на крестинах, когда ваши пальцы коснулись моего лба. Это прикосновение я чувствую до сих пор — прохладное, влажное. Оно обратило меня 401 в католика. — Но вы увянете; эта красота когда-нибудь <?> покатится вниз как лавина. Ваша душа некоторое время еще продержится среди стольких опавших прелестей — а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее<?>боязливая рабыня, не встретит ее в беспредельной вечности.
Но что такое душа? У нее нет ни взора, ни мелодии — мелодия быть может...
Стр. 65, строка 8 и сл.
Ты написал мне, милый Суденко, до такой степени церемонное письмо, что я совершенно им огорошен. Эти 4000 ждали тебя в запечатанном конверте с июля месяца; но я потерял адрес твоего поверенного, а твоего адреса у меня не было. Месяц тому назад г-н Лерх пришел за этими деньгами и немедленно получил их. Я хотел переслать тебе оставленную им расписку, но не знаю, куда дел ее. Еще раз извини и прими мою благодарность за то, что имел любезность так долго ждать.
На днях я уезжаю из Петербурга; лето, вероятно, проведу в деревне. Быть-может заеду и в ваши края. Ты разрешишь мне, надеюсь, постучаться в твою дверь? Если до тех пор захочешь мне написать, адресуй письма <.....>. Addio, a rivederla.1
А. Пушкин.
12 февраля 1830 г.
Стр. 65, строка 10 снизу и сл.
Решено: мы устроим наш маскарадный выезд завтра вечером — в 9 часов мы соберемся у маменьки. Приезжайте в черном домино и в черной маске — ваша карета нам не нужна, но слуга может понадобиться — наших слуг могут узнать. Мы расчитываем на ваше остроумие, дорогой Пушкин, чтобы оживить всю эту затею. Затем вы поужинаете у меня, и я еще раз поблагодарю вас.
Д. Фикельмон.
Суббота.
Если хотите, маменька приготовит для вас домино.
Г-ну Пушкину.
Стр. 68, строка 12. — г-ну Роберу и м-ль Юлии.
Стр. 68, строка 21 и сл.
Обнимаю вас от всего сердца, дорогая и милая княгиня Вера, и благодарю вас за то, что вы наконец отправили к нам нашего дорогого путешественника. Благодаря бога, я нашла его в гораздо лучшем состоянии, чем о том извещала меня его записка, помеченная Помераньем: он немного кашляет и утомлен — вот и вся его болезнь, которая, я надеюсь, через несколько дней отдыха исчезнет совсем <.....>. Тысяча нежностей всей дорогой и любезной семье. Прощайте, я вся обложена счетами, как и должна быть <хозяйка> к 1-му числу месяца. Будьте здоровы, дорогой друг.
Стр. 69, строки 2—3. — Что касается г-жи Карцовой, то всё, что бы она ни говорила, она словно поет.
Стр. 69, строки 3—4. — Вы могли бы заметить, генерал, что она фальшивит.
Стр. 69, строки 5—7. — Раз уж мы стали откровенничать, позвольте, генерал, повторить вам просьбу графини Потемкиной о восстановлении доброго имени моего мужа.
402
Стр. 70, строка 4 снизу и сл. — стр. 71, строка 1 и сл.
18 марта.
Не успела я успокоиться относительно вашего пребывания в Москве, как мне приходится волноваться по поводу вашего здоровья — меня уверяют, что вы заболели в Торжке. Ваше бледное лицо — одно из последних впечатлений, оставшихся у меня в памяти. Я всё время вижу вас, стоящим в дверях. Предполагая увидеть вас на следующий день, я глядела на вас с радостью — но вы, бледный, взволнованный, вероятно, болью, которая, как вы знали, отзовется во мне в тот же вечер, — уже тогда вы заставили меня трепетать за ваше здоровье. Не знаю к кому обратиться, чтобы узнать правду — я пишу вам уже в четвертый раз. Завтра будет две недели с тех пор, как вы уехали, — непостижимо, почему вы не написали ни слова. Вам слишком хорошо известна моя беспокойная, судорожная нежность. При вашем благородном характере вам не следовало бы оставлять меня без известий о себе. Запретите мне говорить вам о себе, но не лишайте меня счастья быть вашим поверенным. Я буду говорить вам о большом свете, об иностранной литературе — о возможности перемены министерства во Франции, — увы, я у самого источника всех сведений, мне не хватает только счастья.
Однако скажу вам, что вчера вечером я испытала истинную радость. Великий князь Михаил провел у нас вечер — увидав ваш портрет или ваши портреты, он сказал мне: „Знаете, я никогда не видел Пушкина вблизи. Я был очень предубежден против него, но по всему тому, что о нем слышу, мне очень хочется с ним познакомиться, а еще больше того — побеседовать с ним обстоятельно“. В конце концов он попросил у меня Полтаву, — как я люблю, когда вас любят!
Несмотря на мою кротость, безобидность и смирение по отношению к вам (что возбуждает вашу антипатию), — подтверждайте хотя бы изредка получение моих писем. Я буду ликовать при виде одного лишь вашего почерка. Хочу еще узнать от вас самого, мой милый Пушкин, — неужели я осуждена на то, чтобы увидать вас только через несколько месяцев.
Как много жестокого, [даже] раздирающего в одной этой мысли! А всё-таки у меня есть внутреннее убеждение, что если бы вы знали, до какой степени мне необходимо вас увидеть, вы пожалели бы меня и вернулись бы на несколько дней! Спокойной ночи — я ужасно устала.
20-го. Я сейчас вернулась от Филарета — он рассказал мне о происшествии, недавно случившемся в Москве, о котором ему только что доложили. Он прибавил <.....>. Поэтому я изложила его своим скверным русским языком в том виде, как история была мне рассказана, и посылаю вам, не смея его ослушаться. Слава богу, говорят, что вы благополучно прибыли в Москву. — Лечитесь, будьте благоразумны — ну, можно ли швыряться такой прекрасной жизнью?
21-го. — Вчера вечером на репетиции карусели много говорили о вашей седьмой песни — она имела всеобщий успех. Государыня не ездит больше верхом.
Так напишите же мне правду, как бы горестна она ни была. — Увижу ли я вас на пасху?
Стр. 72, строки 7—8. — [что] вы вечно на больших дорогах.
403
Стр. 72, строка 6 снизу и сл. — стр. 73, строка 1 и сл.
Генерал,
Письмо, которое я удостоился получить от Вас, причинило мне истинное огорчение; я покорнейше прошу уделить мне одну минуту снисходительности и внимания. Несмотря на четыре года уравновешенного поведения, я не приобрел доверия власти. С горестью вижу, что малейшие мои поступки вызывают подозрения и недоброжелательство. Простите, генерал, вольность моих сетований, но ради бога благоволите хоть на минуту войти в мое положение и оценить, насколько оно тягостно. Оно до такой степени неустойчиво, что я ежеминутно чувствую себя накануне несчастья, которого не могу ни предвидеть, ни избежать. Если до настоящего времени я не впал в немилость, то обязан этим не знанию своих прав и обязанностей, но единственно вашей личной ко мне благосклонности. Но если вы завтра не будете больше министром, послезавтра меня упрячут. Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на всё. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла.
Я предполагал проехать из Москвы в свою псковскую деревню, однако, если Николай Раевский приедет в Полтаву, убедительно прошу Ваше превосходительство разрешить мне съездить туда с ним повидаться.
Примите, генерал, свидетельство моего высокого уважения и совершенной преданности. Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин.
24 марта 1830 г. Москва.
Стр. 74, строки 10—11. — Милостивому государю господину Пушкину.
Стр. 74, строка 6 снизу. — указатель содержания.
Стр. 75, строка 3 и сл.
Милостивый государь,
Спешу ответить на оба письма, которые вы изволили адресовать мне из Москвы; я исполню эту обязанность с обычной моей откровенностью.
Мне не совсем понятно, почему вам угодно находить свое положение неустойчивым; я не считаю его таковым, и мне кажется, что от вашего собственного поведения зависит придать ему еще более устойчивости. Вы также неправы, предполагая, что кто-либо может на меня влиять во вред вам, ибо я вас знаю слишком хорошо. Что касается г-на Булгарина, то он никогда со мной не говорил о вас по той простой причине, что встречаюсь я с ним лишь два или три раза в году, а последнее время виделся с ним лишь для того, чтобы делать ему выговоры. Однако, я должен признаться, что ваш последний, столь поспешный отъезд в Москву не мог не вызвать подозрений.
Что касается Вашей просьбы о том, можете ли Вы поехать в Полтаву для свидания с Николаем Раевским, — должен Вам сообщить, что когда 404 я представил этот вопрос на рассмотрение государя, его величество соизволил ответить мне, что он запрещает вам именно эту поездку, так как у него есть основание быть недовольным поведением г-на Раевского за последнее время.
Этот случай должен вас убедить в том, что мои добрые советы способны удержать вас от ложных шагов, какие вы часто делали, не спрашивая моего мнения.
Примите уверения в моем совершенном почтении.
А. Бенкендорф.
3 апреля 1830 г.
Стр. 75, строка 28 и сл. — стр. 76, строка 1 и сл.
После того, милостивая государыня, как вы дали мне разрешение писать к вам, я, взявшись за перо, столь же взволнован, как если бы был в вашем присутствии. Мне так много надо высказать, и чем больше я об этом думаю, тем более грустные и безнадежные мысли приходят мне в голову. Я изложу их вам, — вполне чистосердечно и подробно, умоляя вас проявить терпение и особенно снисходительность.
Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение, ваш ответ, при всей его неопределенности, на мгновение свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию; вы спросите меня — зачем? клянусь вам, не знаю, но какая-то непроизвольная тоска гнала меня из Москвы; я бы не мог там вынести ни вашего, ни ее присутствия. Я вам писал; надеялся, ждал ответа — он не приходил. Заблуждения моей ранней молодости представились моему воображению; они были слишком тяжки и сами по себе, а клевета их еще усилила; молва о них, к несчастию, широко распространилась. Вы могли ей поверить; я не смел жаловаться на это, но приходил в отчаяние.
Сколько мук ожидало меня по возвращении! Ваше молчание, ваша холодность, та рассеянность и то безразличие, с какими приняла меня м-ль Натали... У меня не хватило мужества объясниться, — я уехал в Петербург в полном отчаянии. Я чувствовал, что сыграл очень смешную роль, первый раз в жизни я был робок, а робость в человеке моих лет никак не может понравиться молодой девушке в возрасте вашей дочери. Один из моих друзей едет в Москву, привозит мне оттуда одно благосклонное слово, которое возвращает меня к жизни, — а теперь, когда несколько милостивых слов, с которыми вы соблаговолили обратиться ко мне, должны были бы исполнить меня радостью, я чувствую себя более несчастным, чем когда-либо. Постараюсь объясниться.
Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери; я могу надеяться возбудить современем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца. Но будучи всегда окружена восхищением, поклонением, соблазнами, надолго ли сохранит она это спокойствие? Ей станут говорить, что лишь несчастная судьба помешала ей заключить другой, более равный, 405 более блестящий, более достойный ее союз; — может-быть, эти мнения и будут искренни, но уж ей они безусловно покажутся таковыми. Не возникнут ли у нее сожаления? Не будет ли она тогда смотреть на меня как на помеху, как на коварного похитителя? Не почувствует ли она ко мне отвращения? Бог мне свидетель, что я готов умереть за нее; но умереть для того, чтобы оставить ее блестящей вдовой, вольной на другой день выбрать себе нового мужа, — эта мысль для меня — ад.
Перейдем к вопросу о денежных средствах; я придаю этому мало значения. До сих пор мне хватало моего состояния. Хватит ли его после моей женитьбы? Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, всё, чем я увлекался в жизни, мое вольное, полное случайностей существование. И всё же, не станет ли она роптать, если положение ее в свете не будет столь блестящим, как она заслуживает и как я того хотел бы?
Вот в чем отчасти заключаются мои опасения. Трепещу при мысли, что вы найдете их слишком справедливыми. Есть у меня еще одна тревога, которую я не могу решиться доверить бумаге...
Благоволите, милостивая государыня, принять уверение в моей совершенной преданности и высоком уважении.
А. Пушкин.
Суббота.
Стр. 77, строка 4 и сл.
Мои горячо любимые родители, обращаюсь к вам в минуту, которая определит мою судьбу на всю остальную жизнь.
[Я намерен жениться на молодой девушке, которую люблю уже год] — м-ль Натали Гончаровой. [Я получил ее согласие, а также и согласие ее матери]. Прошу вашего благословения, не как пустой формальности, но с внутренним убеждением, что это благословение необходимо для моего благополучия — и да будет вторая половина моего существования более для вас утешительна, чем моя печальная молодость.
[Состояние г-жи Гончаровой сильно расстроено] и находится отчасти в зависимости от состояния ее свекра. Это является единственным препятствием моему счастью. У меня нет сил даже и помыслить от него отказаться. Мне гораздо легче надеяться на то, что вы придете мне на помощь. Заклинаю вас, напишите мне, что вы можете сделать для <...>
Стр. 77, строка 19 и сл. — стр. 78, строка 1 и сл.
Генерал,
С крайним смущением обращаюсь я к власти по совершенно личному обстоятельству, но мое положение и внимание, которое вы до сего времени изволили мне оказывать, меня к тому обязывают.
Я женюсь на м-ль Гончаровой, которую вы, вероятно, видели в Москве. Я получил ее согласие и согласие ее матери; два возражения были мне высказаны при этом: мое имущественное состояние и мое положение относительно правительства. Что касается состояния, то я мог ответить, что оно 406 достаточно, благодаря его величеству, который дал мне возможность достойно жить своим трудом. Относительно же моего положения, я не мог скрыть, что оно ложно и сомнительно. Я исключен из службы в 1824 году, и это клеймо на мне осталось. Окончив Лицей в 1817 году с чином 10-го класса, я так и не получил двух чинов, следуемых мне по праву, так как начальники мои обходили меня при представлениях, я же не считал нужным напоминать о себе. Ныне, несмотря на всё мое доброе желание, мне было бы тягостно вернуться на службу. Мне не может подойти подчиненная должность, какую только я могу занять по своему чину. Такая служба отвлекла бы меня от литературных занятий, которые дают мне средства к жизни, и доставила бы мне лишь бесцельные и бесполезные неприятности. Итак, мне нечего об этом и думать. Г-жа Гончарова боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя... Счастье мое зависит от одного благосклонного слова того, к кому я и так уже питаю искреннюю и безграничную преданность и благодарность.
Прошу еще об одной милости: в 1826 году я привез в Москву написанную в ссылке трагедию о Годунове. Я послал ее в том виде, как она была, на ваше рассмотрение только для того, чтобы оправдать себя. Государь, соблаговолив прочесть ее, сделал мне несколько замечаний о местах слишком вольных, и я должен признать, что его величество был как нельзя более прав. Его внимание привлекли также два или три места, потому что они, казалось, являлись намеками на события, в то время еще недавние; перечитывая теперь эти места, я сомневаюсь, чтобы их можно было бы истолковать в таком смысле. Все смуты похожи одна на другую. Драматический писатель не может нести ответственности за слова, которые он влагает в уста исторических личностей. Он должен заставить их говорить в соответствии с установленным их характером. Поэтому надлежит обращать внимание лишь на дух, в каком задумано всё сочинение, на то впечатление, которое оно должно произвести. Моя трагедия — произведение вполне искреннее, и я по совести не могу вычеркнуть того, что мне представляется существенным. Я умоляю его величество простить мне смелость моих возражений; я понимаю, что такое сопротивление поэта может показаться смешным; но до сих пор я упорно отказывался от всех предложений издателей; я почитал за счастье приносить эту молчаливую жертву высочайшей воле. Но нынешними обстоятельствами я вынужден умолять его величество развязать мне руки и дозволить мне напечатать трагедию в том виде, как я считаю нужным.
Еще раз повторяю, мне очень совестно так долго занимать вас собой. Но ваша снисходительность избаловала меня, и хотя я ничем не мог заслужить благодеяний государя, я всё же надеюсь на него и не перестаю в него верить.
С величайшим уважением остаюсь Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин.
16 апреля 1830. Москва.
Покорнейше прошу Ваше превосходительство сохранить мое обращение к вам в тайне.
407
Стр. 79, строка 3 и сл.
<С. Л. Пушкин:>
16 апреля 1830 г.
Тысячу, тысячу раз да будет благословен вчерашний день, дорогой Александр, когда мы получили от тебя письмо. Оно преисполнило меня чувством радости и благодарности. Да, друг мой. Это самое подходящее выражение. Давно уже слезы, пролитые при его чтении, не приносили мне такой отрады. Да благословит небо тебя и твою милую подругу жизни, которая составит твое счастье. — Я хотел бы написать ей, но покуда еще не решаюсь, из боязни, что не имею на это права. С бо´льшим чем когда бы то ни было нетерпением ожидаю я Льва, чтобы поговорить с ним о тебе или, вернее, чтобы он о тебе мне рассказал. Оленька как раз была у нас, когда принесли твое письмо. Ты легко можешь представить себе, какое впечатление произвело это на нее...
Перейдем, мой добрый друг, к поставленному тобою вопросу о том, что я могу дать тебе. Положение моих дел тебе известно. — Правда, у меня есть тысяча душ крестьян, но две трети моих земель заложены в Опекунском совете. — Я выдаю Оленьке около 4000 руб. в год. От доставшейся мне по разделу от покойного брата земли у меня осталось незаложенных 200 душ крестьян, — пока отдаю их в твое полное распоряжение. Они могут доставить 4000 руб. годового дохода, а со временем, быть может, дадут и больше.
Милый друг! Я жду твоего ответа с таким же нетерпением, какое мог бы испытывать ты в ожидании подтверждения своего счастья из уст самой м-ль Гончаровой, ибо я счастлив лишь вашим счастьем, горд лишь вашими успехами и спокоен только тогда, когда предполагаю, что вы спокойны. Прощай! Да благословит тебя небо, каждодневно молюсь и буду молиться о том, чтобы оно даровало тебе счастье. Нежно обнимаю тебя и прошу, если ты сочтешь это уместным, засвидетельствовать м-ль Гончаровой мою очень, очень нежную дружбу.
Навеки твой отец и друг Сергей Пушкин.
<Н. О. Пушкина:>
Твое письмо, дорогой Александр, преисполнило меня радости, да благословит тебя небо, мой добрый друг, да будут услышаны молитвы, которые я воссылаю к нему, моля о твоем счастье, сердце мое переполнено, я не могу выразить всего того, что чувствую. Мне хотелось бы заключить тебя в свои объятия, благословить, сказать тебе вслух, до какой степени жизнь моя связана с твоим благополучием. Будь уверен, что если всё закончится согласно твоим желаниям, м-ль Гончарова станет мне так же дорога, как вы все, мои родные дети. С нетерпением жду Льва, чтобы поговорить с ним о тебе. Мы немедленно приехали бы в Москву, если бы это зависело только от нас. Нежно обнимаю тебя.
Стр. 79, строка 4 снизу и сл.
Дорогая княгиня, вот ваши книги, — возвращаю их вам со слезами на глазах. Что за фантазия пришла вам уезжать сегодня<...> Я тотчас приду к вам.
408
Стр. 80, строка 3 и сл.
Прошу у вас, сударыня, миллион раз прощения за то, что был так бесстыдно ленив. Ничего не поделаешь, это сильнее меня — почта для меня просто пытка. Позвольте мне представить вам моего брата и соблаговолите уделить ему частицу той благосклонности, которой вы меня удостаиваете.
Примите, сударыня, уверение в моем совершенном уважении.
А. Пушкин.
Госпоже Хитровой.
Стр. 80, строка 10 снизу. — на своем вьючном животном или Сомове. (Непереводимая игра слов.)
Стр. 80, строка 5 снизу. — с классической красотой, <.....> с романтической красотой.
Стр. 81, строка 3 и сл.
Вы правы, находя, что „Осел“ прелестен. Это одно из самых замечательных сочинений настоящего времени. Его приписывают В. Гюго — по-моему, в нем больше таланта, чем в „Последнем дне“, который, однако, талантливо написан. Относительно смутившей вас фразы, я прежде всего скажу, что не надо принимать в серьез всего того, что говорит автор. Все превозносили первую любовь, он счел более занятным рассказать о второй. Может быть, он и прав. Первая любовь всегда является делом чувствительности: чем она глупее, тем больше оставляет по себе чудесных воспоминаний. Вторая, видите-ли, — дело чувственности. Параллель можно было бы провести гораздо дальше. Но у меня на это совершенно нет времени. Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена. Отец мой дает мне 200 душ крестьян, которых я заложу в ломбард, а вас, дорогая княгиня, прошу быть моей посаженной матерью.1
У ног ваших, А. П.
Поправка, вариант: после 200 крестьян:
Я закладываю их в ломбард, а вас, божественная княгиня, прошу быть моей посаженной матерью.
Стр. 81, строка 22 — стр. 82, строка 1 и сл.
Милостивый государь.
Я имел счастье представить государю письмо от 16-го сего месяца, которое Вам угодно было написать мне. Его императорское величество с благосклонным удовлетворением принял известие о предстоящей вашей женитьбе и при этом изволил выразить надежду, что вы хорошо испытали себя перед тем как предпринять этот шаг и в своем сердце и характере нашли качества, необходимые для того, чтобы составить счастье женщины, особенно женщины столь достойной и привлекательной, как м-ль Гончарова
Что же касается вашего личного положения, в которое вы поставлены правительством, я могу лишь повторить то, что говорил вам много раз; 409 я нахожу, что оно всецело соответствует вашим интересам; в нем не может быть ничего ложного и сомнительного, если только вы сами не сделаете его таким. Его императорское величество в отеческом о вас, милостивый государь, попечении, соизволил поручить мне, генералу Бенкендорфу, — не шефу жандармов, а лицу, коего он удостаивает своим доверием, — наблюдать за вами и наставлять Вас своими советами; никогда никакой полиции не давалось распоряжения иметь за вами надзор. Советы, которые я, как друг, изредка давал Вам, могли пойти Вам лишь на пользу, и я надеюсь, что с течением времени Вы в этом будете всё более и более убеждаться. Какая же тень падает на Вас в этом отношении? Я уполномочиваю Вас, милостивый государь, показать это письмо всем, кому вы найдете нужным.
Что же касается трагедии вашей о Годунове, то его императорское величество разрешает вам напечатать ее за вашей личной ответственностью.
В заключение примите мои искреннейшие пожелания в смысле будущего вашего счастья, и верьте моим лучшим к вам чувствам.
Преданный Вам А. Бенкендорф.
28 апреля 1830.
Господину Александру Пушкину.
Стр. 84, строка 10. — Изонцо <....> Чивидале.
Стр. 84, строка 15 снизу. — итак.
Стр. 86, строка 8 и сл. — Италия. Рим.
Ее сиятельству милостивой государыне княгине Зинаиде Волконской, улица Монте-Брианцо, дворец Феруччи, № 20, в Риме, для доставления г-ну Шевыреву.
Стр. 88, строка 16 и сл.
Дорогие родители, я получил еще два ваших письма. Могу вам сказать лишь то, что вы уже знаете: что всё улажено, что я счастливейший из людей и что я всей душой люблю вас.
Его величество всемилостивейше выразил мне свое благосклонное удовлетворение заключаемым мною браком. Он дозволил мне напечатать мою трагедию в том виде, как я сочту нужным. Скажите это моему брату с тем, чтобы он передал о том Плетневу, который, кстати сказать, забыл меня, так же как и Дельвиг.
Я передал ваше письмо г-же Гончаровой; полагаю, что она будет отвечать вам сегодня. Дядя мой Матвей Михайлович был у нее с визитом третьего дня; он и тетушка приняли самое близкое участие в моем счастье (я совсем ошеломлен тем, что могу употреблять такое выражение). Я уже несколько дней не видел дядюшку Василия Львовича. Знаю, что он чувствует себя лучше.
Спасибо, милая Ольга, за дружбу и поздравления. Я прочел твое письмо Натали, — она много смеялась, читая его, и обнимает тебя.
Я тоже обнимаю вас, дорогие родители. На днях, быть может, съезжу в Калугу к деду Натали. Мне бы очень хотелось сыграть свадьбу до наступления поста. Еще раз, прощайте.
3 мая.
Стр. 89, строка 20—21. — „Что же касается трагедии вашей о Годунове, то его величество разрешает вам напечатать ее за вашей личной ответственностью“.
410
Стр. 90, строка 10 и сл.
Генерал,
Лишь предстательству Вашего превосходительства обязан я новой милостью, дарованной мне государем; благоволите принять выражение моей глубокой признательности. В глубине души я всегда в должной мере ценил благожелательность, смею сказать, чисто отеческую, которую проявлял ко мне его величество; я никогда не истолковывал в дурную сторону внимания, которое вам угодно было всегда мне оказывать; моя просьба была высказана с единственной целью успокоить мать, находившуюся в тревоге и еще более взволнованную клеветой.
Благоволите принять, генерал, выражение моего высокого уважения. Ваш нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин.
7 мая 1830. Москва.
Стр. 91, строка 14 и сл.
Я считаю обязательным, чтобы вы написали мне о получении этого письма — впредь у вас не будет более причин для отговорок. Я не имею для вас никакого значения. Расскажите мне о своей женитьбе, о планах на будущее. Все разъезжаются, а хорошей погоды всё нет. Долли и Катрин просят передать вам, что вы можете рассчитывать на них, чтобы ввести вашу Натали в свет. Г-н Сомов дает уроки посланнику и его жене — а я перевожу „Marriage in high life“1 на русский язык и буду продавать его в пользу бедных!
Элиза.
9-го вечером.
Стр. 91, строка 24 и сл. — стр. 92, строка 1 и сл.
Я боюсь за вас: меня страшит прозаическая сторона брака! [дорогой<?>] Кроме того, я всегда считала, что гению придает силы лишь полная независимость, и развитию его способствует ряд несчастий, — что полное счастье, прочное, продолжительное и, в конце концов, немного однообразное, убивает способности, прибавляет жиру и превращает скорее в человека средней руки, чем в великого поэта! И может быть именно это — после личной боли — поразило меня больше всего в первый момент...
....Я говорила вам, что бог дал мне сердце, чуждое всякого эгоизма. Я размышляла, боролась с собой, страдала, — и вот, я уже дошла до того, что желаю, чтобы вы скорее женились, — поселились со своей прекрасной и очаровательной женой в деревянном, очень чистеньком домике, по вечерам ходили бы к тетушкам играть с ними в карты, возвращались домой счастливым, спокойным и исполненным благодарности к провидению за дарованное вам сокровище, — чтобы вы забыли прошлое, а будущее ваше принадлежало всецело вашей жене и детям!
Судя по тому, что мне известно об образе мыслей государя относительно вас, я уверена, что, если бы вы пожелали получить какую-либо должность 411 при нем, она была бы вам предоставлена. Быть может, этим не следует пренебрегать — это поставит вас в более независимое положение и в смысле состояния, и по отношению к правительству.
Государь настолько к вам расположен, что вам тут не нужна ничья помощь, — но ваши друзья, конечно, станут разрываться для вас на 46 тысяч частей — родные вашей жены также могут оказаться вам тут полезны. Думаю, что вы уже получили мое совсем коротенькое письмецо. Ничто, в сущности, между нами не изменилось — я буду чаще видеть вас..... (если бог приведет еще раз свидеться). Отныне — мое сердце, мои сокровенные мысли станут для вас непроницаемой тайной, а письма мои будут такими, какими им следует быть — океан ляжет между вами и мною — но раньше или позже — вы всегда найдете во мне для себя — для вашей жены и ваших детей — друга, подобного скале, о которую всё будет разбиваться. — Рассчитывайте на меня на жизнь и на смерть, располагайте мною во всем без стеснения. Обладая характером, готовым для других пойти на всё, я драгоценный человек для своих друзей — я ни с чем не считаюсь, езжу разговаривать с высокопоставленными лицами — не падаю духом, еду опять — время, обстоятельства — ничто меня не пугает. Усталость сердца не отражается на моем теле — я ничего не боюсь — я многое понимаю, и моя готовность услужить другим является в такой же мере даром небес, как и следствием положения в свете моего отца и чувствительного воспитания, в котором всё было основано на необходимости быть полезной другим!
Утопив в слезах мою любовь к вам, я всё же останусь тем же страстно любящим, кротким и безобидным существом, которое готово пойти за вас в огонь и в воду — ибо так я люблю даже тех, кого люблю мало!
Стр. 92, строка 22 и сл.
Не знаю еще, приеду ли я в Петербург — покровительницы, которых вы так любезно мне обещаете, слишком блестящи для моей милой Натали. Припадаю к их стопам и к вашим, сударыня.
18 мая.
Стр. 92, строка 6 снизу. — 10 процентов <.....> 5 процентов.
Стр. 93, строка 3 снизу и сл. — стр. 94, строка 1 и сл.
Прежде всего позвольте, сударыня, поблагодарить вас за „Эрнани“. Это одно из современных произведений, которое я прочел с наибольшим удовольствием. Гюго и Сент-Бёв — бесспорно единственные французские поэты нашего времени, в особенности Сент-Бёв, — и, к слову сказать, если в Петербурге возможно достать его „Утешения“, — сделайте доброе дело и, ради бога, пришлите их мне.
Что касается моей женитьбы, то ваши соображения по этому поводу были бы совершенно справедливыми, если бы вы менее поэтически судили обо мне самом. Дело в том, что я человек средней руки, и ничего не имею против того, чтобы прибавлять жиру и быть счастливым, — первое легче второго. (Извините, сударыня: я заметил, что начал писать на разорванном листе, у меня нет терпения начать сызнова).
С вашей стороны очень любезно, сударыня, принимать участие в моем положении по отношению к хозяину. Но какое же место, по-вашему, я могу 412 занять при нем? Не вижу ни одного подходящего. Я питаю отвращение к делам и к бумагам, как выражается граф Ланжерон. Быть камер-юнкером мне уже не по возрасту, да и что стал бы я делать при дворе? Мне не позволяют этого ни мои средства, ни занятия. Родным моей жены очень мало дела и до нее, и до меня. Я от всего сердца плачу им тем же. Такие отношения очень приятны, и я никогда не изменю их.
Стр. 95, строка 3 и сл.
Генерал,
Покорнейше прошу Ваше превосходительство еще раз простить мне мою докучливость.
Прадед моей невесты некогда получил разрешение поставить в своем имении Полотняный Завод памятник императрице Екатерине II. Колоссальная статуя, отлитая по его заказу из бронзы в Берлине, совершенно не удалась и так и не могла быть воздвигнута. Уже более 35 лет погребена она в подвалах усадьбы. Торговцы медью предлагали за нее 40,000 рублей, но нынешний ее владелец, г-н Гончаров, ни за что на это не соглашался. Несмотря на уродливость этой статуи, он ею дорожил, как памятью о благодеяниях великой государыни. Он боялся, уничтожив ее, лишиться также и права на сооружение памятника. Неожиданно решенный брак его внучки застал его врасплох без всяких средств и, кроме государя, разве только его покойная августейшая бабка могла бы вывести нас из затруднения. Г-н Гончаров, хоть и неохотно, соглашается на продажу статуи, но опасается потерять право, которым дорожит. Поэтому я покорнейше прошу ваше превосходительство не отказать исходатайствовать для меня, во-первых, разрешение на переплавку названной статуи, а во-вторых — милостивое согласие на сохранение за г-ном Гончаровым права воздвигнуть, — когда он будет в состоянии это сделать, — памятник благодетельнице его семейства.
Примите, генерал, уверение в моей совершенной преданности и высоком уважении. Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин.
29 мая 1830. Москва.
Стр. 96, строка 3 и сл.
Вот моя трагедия. Я хотел принести ее вам лично, но все эти дни я вел себя как юнец, т. е. спал <?> целыми днями <?>.
Стр. 96, строка 9 и сл.
Итак, я в Москве, — такой печальной и скучной, когда вас там нет. У меня нехватило духу проехать по Никитской, еще менее — пойти узнать новости у Аграфены <?>. Вы не можете себе представить, какую тоску вызывает во мне ваше отсутствие. Я раскаиваюсь в том, что покинул Завод — все мои страхи возобновляются, еще более сильные и мрачные. Мне хотелось бы надеяться, что это письмо уже не застанет вас в Заводе. — Я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от вас.
Стр. 96, строка 4 снизу. Приписка и нота-бене.
413
Стр. 96, строка 3 снизу. — фрисландские кобылки (военное приспособление).
Стр. 102, строка 14 и сл. — Шлю тебе мое послание с только что внесенными исправлениями. Скажи мне, дорогой Александр, доволен ли ты им? Я хочу, чтобы это послание было достойно посвящения такому прекрасному поэту, как ты, — на зло дуракам и завистникам.
Стр. 102, строка 20 и сл.
Честь имею представить вам моего брата (который находит вас чрезвычайно хорошенькой в своих собственных интересах и которого, несмотря на это, я умоляю вас принять благосклонно). Мое путешествие было скучно до смерти. Никита Андреевич купил мне бричку, сломавшуюся на первой же станции, — я кое-как починил ее при помощи булавок, — на следующей станции пришлось повторить то же самое — и так далее. Наконец, за несколько верст до Новгорода я нагнал вашего Всеволожского <?>, у которого сломалось колесо. Мы закончили путь вместе, подробно обсуждая картины князя Голицына. Петербург уже кажется мне страшно скучным, и я хочу сократить насколько возможно мое пребывание в нем. — Завтра начну делать визиты вашим родным. Наталья Кирилловна на даче, Катерина Ивановна в Парголове (чухонской деревушке, где живет графиня Полье).— Из очень хорошеньких женщин я видел лишь м-м и м-ль Малиновских, с которыми, к удивлению своему, неожиданно вчера обедал.
Тороплюсь — целую ручки Наталье Ивановне, которую я не осмеливаюсь еще называть маменькой, и вам также, мой ангел, раз вы не позволяете мне обнять вас. Поклоны вашим сестрицам.
А. П.
20 июля.
М-ль Наталии Гончаровой.
Стр. 103, строка 3 и — стр. 104, строки 1—2.
Передал ли вам брат мое письмо и почему вы не присылаете мне расписку в получении, как обещали? Я жду ее с нетерпением, и минута, когда я ее получу, вознаградит меня за скуку моего пребывания здесь. Надо вам рассказать о моем визите к Наталье Кирилловне. Приезжаю, обо мне докладывают, она принимает меня за своим туалетом, как очень хорошенькая женщина прошлого столетия. — Это вы женитесь на моей внучатной племяннице? — Да, сударыня. — Вот как. Меня это очень удивляет, меня не известили, Наташа ничего мне об этом не писала. (Она имела ввиду не вас, а маменьку). На это я сказал ей, что брак наш решен был совсем недавно, что расстроенные дела Афанасия Николаевича и Натальи Ивановны и т. д. и т. д. Она не приняла моих доводов; Наташа знает, как я ее люблю, Наташа всегда писала мне во всех обстоятельствах своей жизни, Наташа напишет мне, — а теперь, когда мы породнились, надеюсь, сударь, что вы часто будете навещать меня.
Затем она долго расспрашивала о маменьке, о Николае Афанасьевиче, о вас; повторила мне комплименты государя на ваш счет — и мы расстались очень добрыми друзьями. — Неправда ли, Наталья Ивановна ей напишет?
Я еще не видел Ивана Николаевича. Он был на маневрах и только вчера вернулся в Стрельну. Я поеду с ним в Парголово, так как ехать туда одному у меня нет ни желания, ни мужества.
414
На этих днях отец по моей просьбе написал Афанасию Николаевичу, но может быть он и сам приедет в Петербург. Что поделывает заводская Бабушка — бронзовая, разумеется? Не заставит ли вас хоть этот вопрос написать мне? Что вы поделываете? Кого видите? Где гуляете? Поедете ли в Ростов? Напишете ли мне? Впрочем, не пугайтесь всех этих вопросов, вы отлично можете не отвечать на них, — потому что вы всегда смотрите на меня как на сочинителя. — На этих днях я ездил к своей египтянке. Она очень заинтересовалась вами. Заставила меня нарисовать ваш профиль, выразила желание с вами познакомиться, — я беру на себя смелость поручить ее вашему вниманию. <.....> Засим, кланяюсь вам. Мое почтение и поклоны маменьке и вашим сестрицам. До свидания.
Стр. 104, строка 11 и сл. — стр. 105, строка 1 и сл.
Вот письмо от Афанасия Николаевича, которое мне только что переслал Иван Николаевич. Вы не можете себе представить, в какое оно ставит меня затруднительное положение. Он получит разрешение, которого так добивается. Но что касается Завода, то у меня нет ни влияния, которое он мне приписывает, ни желания действовать против воли Натальи Ивановны и без ведома вашего старшего брата. Хуже всего то, что я предвижу новые отсрочки, это поистине может вывести из терпения. Я еще не видел Катерины Ивановны, она в Парголове у графини Полье, которая почти сумасшедшая — спит до 6 часов вечера и никого не принимает. Вчера г-жа Багреева, дочь Сперанского, присылала за мной, чтобы намылить мне голову за то, что я не выполнил еще формальностей, — но право у меня почти нет на это сил. Я мало бываю в свете. Вас ждут там с нетерпением. Прекрасные дамы просят меня показать ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей на вас как две капли воды; я бы купил ее, если бы она не стоила 40,000 рублей. Афанасию Николаевичу следовало бы выменять на нее негодную Бабушку, раз до сих пор ему не удалось ее перелить. Серьезно, я опасаюсь, что это задержит нашу свадьбу, если только Наталья Ивановна не согласится поручить мне заботы о вашем приданом. Ангел мой, постарайтесь, пожалуйста.
Я ветреник, мой ангел: перечитывая письмо Афанасия Николаевича, вижу, что он не собирается больше закладывать свое Заводское имение, а хочет, по моему совету, просить о единовременном пособии. Это другое дело. В таком случае я сейчас же отправлюсь к своему кузену Канкрину просить у него приема. — Я еще не видался с Бенкендорфом, и это к лучшему, постараюсь устроить всё во время одного приема.
Прощайте, <мой ангел>. Поклоны всему вашему семейству, которое я осмеливаюсь считать своим.
30 июля.
Пришлете ли вы мне расписку?
Стр. 105, строка 25. — м-ль Зонтаг.
Стр. 105, строки 27—29. — м-ль Зонтаг. Очень благодарю г-на Робера за его письмо, на которое надеюсь скоро отвечать словесно.
415
Стр. 106, строка 10 и сл. — мне так много надо было сказать вам. К стыду своему признаюсь, что мне весело в Петербурге и я совершенно не знаю, как и когда вернусь. <......> во всяком случае до свиданья.
А. П.
Стр. 107, строка 6 снизу и сл. — Вот моя беседа с вашим камердинером, я продолжил бы ее в стихах, если бы не так стремился сказать вам прозой, как бесконечно я раздосадован, что не застал вас дома. Всего лучшего.
Вл. Г.
Тысяча приветов верхнему соседу.
Стр. 108, строка 3 и сл.
Как я должен благодарить вас, сударыня, за любезность, с которой вы уведомляете меня хоть немного о том, что происходит в Европе! Здесь никто не получает французских газет, а что касается политических суждений обо всем происшедшем, то Английский клуб решил, что князь Дмитрий Голицын был неправ, издав ордоннанс о запрещении игры в экарте. И среди этих-то оранг-утанов я осужден жить в самое интересное время нашего века! В довершение всех бед и неприятностей только что скончался мой бедный дядюшка Василий Львович. Надо признаться, никогда еще ни один дядя не умирал так некстати. Итак, женитьба моя откладывается еще на полтора месяца, и бог знает, когда я смогу вернуться в Петербург.
„Парижанка“ не сто´ит „Марсельезы“. Это водевильные куплеты. Мне до смерти хочется прочесть речь Шатобриана в защиту прав герцога Бордосского. Он еще раз блеснул. Во всяком случае теперь он снова попал в оппозицию. В чем сущность оппозиции газеты „Время“? Стремится ли она к республике? Те, кто еще недавно хотели ее, ускорили коронацию Луи-Филиппа; он обязан пожаловать их камергерами и назначить им пенсии. Брак г-жи де-Жанлис с Лафайетом был бы вполне уместен; а венчать их должен был бы епископ Талейран. Так была бы завершена революция.
Покорнейше прошу вас, сударыня, повергнуть меня к стопам графинь, ваших дочерей. Благоволите принять уверение в моей преданности и высоком уважении.
Пушкин.
21 августа. Москва.
Стр. 109, строка 12 снизу и сл.
Я уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем. Если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать.
Быть может, она права, а неправ был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь.
А. П.
М-ль Наталии Гончаровой.
416
Стр. 110, строка 3 и сл.
Я уезжаю, рассорившись с г-жей Гончаровой. На следующий день после бала она устроила мне самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Она мне наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть. Не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь. Мне не хотелось говорить об этом с князем, скажите ему сами, и оба сохраните это втайне. Ах, что за проклятая штука счастье! Addio,1 милая княгиня. Напишите мне словечко в <.....>.
Стр. 111, строка 3 и сл.
Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у ваших ног, чтобы поблагодарить вас и просить прощения за причиненное вам беспокойство.
Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило. Мое пребывание здесь может затянуться вследствие одного совершенно непредвиденного обстоятельства. Я думал, что земля, которую отец дал мне, составляет отдельное имение, но, оказывается, это — часть деревни из 500 душ, и нужно будет произвести раздел. Я постараюсь это устроить возможно скорее. Еще более опасаюсь я карантинов, которые начинают здесь устанавливать. У нас в окрестностях — Cholera morbus2 (очень миленькая особа). И она может задержать меня еще дней на двадцать! Вот сколько для меня причин торопиться! Почтительный поклон Наталье Ивановне, очень покорно и очень нежно целую ей ручки. Сейчас же напишу Афанасию Николаевичу. Он, с вашего позволения, может вывести из терпения. Очень поблагодарите м-ль Катрин и Александрин за их любезную память; еще раз простите меня и верьте, что я счастлив, только будучи с вами вместе.
9 сент. Болдино.
Стр. 112, строка 23. — с боевым кличем на устах!
Стр. 114, строка 12 и сл. — стр. 115, строка 1 и сл.
Я уже почти готов сесть в экипаж, хотя дела мои еще не закончены и я совершенно пал духом. Вы очень добры, предсказывая мне задержку в Богородске лишь на 6 дней. Мне только что сказали, что отсюда до Москвы устроено пять карантинов, и в каждом из них мне придется провести две недели, — подсчитайте-ка, а затем представьте себе, в каком я должен быть собачьем настроении. В довершение благополучия полил дождь и, разумеется, теперь не прекратится до санного пути. Если что и может меня утешить, то это мудрость, с которой проложены дороги отсюда до Москвы: представьте себе насыпи с обеих сторон, — ни канавы, ни стока для воды, отчего дорога становится ящиком с грязью,— за то пешеходы идут со всеми удобствами по совершенно сухим дорожкам и смеются над увязшими экипажами. Будь проклят час, когда я решился расстаться с вами, чтобы ехать в эту чудную страну грязи, чумы и пожаров, — потому что другого мы здесь не видим.
А вы что сейчас поделываете? Как идут дела и что говорит дедушка? Знаете ли, что´ он мне написал? За Бабушку, по его словам, дают лишь 7000 рублей, и нечего из-за этого тревожить ее уединение. Стоило подымать 417 столько шума! Не смейтесь надо мной; я в бешенстве. Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с ее карантинами — не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба? <Мой ангел>, ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, мой дед повесил француза-учителя, аббата Николя, которым был недоволен). Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней всё мое счастье. Позволяете ли вы обнять вас? Это не имеет никакого значения на расстоянии 500 верст и сквозь 5 карантинов. Карантины эти не выходят у меня из головы. Прощайте же, мой ангел. — Сердечный поклон Наталье Ивановне; от души приветствую ваших сестриц и Сергея. Имеете ли вы известия об остальных?
30 сент.
Стр. 115, строка 15 и сл. — стр. 116, строка 1 и сл.
Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? нет ли окольного пути, который привел бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и право не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но не правда ли, вы уехали из Москвы? Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преувеличивают картину опустошений и число жертв; одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье — всё это прекрасно, но всё же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон. Итак, вы в деревне, в безопасности от холеры, неправда ли? Пришлите же мне ваш адрес и сведения о вашем здоровье. Что до нас, то мы оцеплены карантинами, но зараза к нам еще не проникла. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседей, ни книг. Погода ужасная. Я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете и как поживает мой друг Полиньяк. Напишите мне о нем, потому что здесь я газет не читаю. Я так глупею, что это просто прелесть. <....>. Вот поистине плохие шутки. Я смеюсь „желтым смехом“, как говорят рыночные торговки. Прощайте. Повергните меня к стопам вашей матушки; сердечные поклоны всему семейству. Прощайте, прелестный ангел. Целую кончики ваших крыльев, как говаривал Вольтер людям, которые вас не стоили.
11 октября.
Стр. 117, строка 5. — примерно.
Стр. 117, строки 15—16. — хотя от них у нас зависит хорошая и дурная погода.
Стр. 117, строка 14 снизу. — о мертвых — ничего, кроме хорошего.
Стр. 117, строка 12 снизу. — Твой навеки Вильям.
Стр. 117, строки 11—9 снизу. Я не рекомендую тебе подателя сего письма, так как уверен, что ты и без этого полюбишь его за дружбу, которую он выказал мне во время своего пребывания в Динабурге.
Стр. 120, строка 3 и сл.
9-го вы еще были в Москве! Об этом пишет мне отец; он пишет мне также, что моя свадьба расстроилась. Не достаточно ли этого, чтобы повеситься? Добавлю еще, что от Лукоянова до Москвы 14 карантинов. 418 Приятно? Теперь расскажу вам одну историю. Один из моих друзей ухаживал за хорошенькой женщиной. Однажды, придя к ней, он видит на столе незнакомый ему альбом — хочет посмотреть его — дама бросается к альбому и вырывает его. Но мы иногда бываем так же любопытны, как и вы, прекрасные дамы. Друг мой пускает в ход всё свое красноречие, всю изобретательность своего ума, чтобы заставить ее отдать альбом. Дама твердо стоит на своем; он принужден уступить. Немного времени спустя бедняжка умирает. Друг присутствует на похоронах и приходит утешать несчастного мужа. Они вместе роются в ящиках покойной. Друг мой видит таинственный альбом — хватает его, раскрывает; альбом оказывается весь чистый за исключением одного листа, на котором написаны следующие 4 плохих стиха из Кавказского пленника:
<.....>
и т. д... Теперь поговорим о другом. Этим я хочу сказать: вернемся к делу. Как вам не стыдно было оставаться на Никитской во время эпидемии? Так мог поступать ваш сосед Адриян, который обделывает выгодные дела. Но Наталья Ивановна, но вы! — право, я вас не понимаю. Не знаю, как добраться до вас. Мне кажется, что Вятка еще свободна. В таком случае поеду на Вятку. Между тем пишите мне в <.....> — ваши письма всегда дойдут до меня.
Прощайте, да хранит вас бог. Повергните меня к стопам вашей матушки.
4 ноября.
Поклон всему семейству.
Стр. 122, строки 5 и 4 снизу. — „Время“ <и> „Земной шар“.
Стр. 123, строка 9 и сл. — стр. 124, строка 1 и сл.
В Болдинском уединении получил я сразу, сударыня, оба ваших письма. Надо было, подобно мне, познать совершенное одиночество, чтобы вполне оценить дружеский голос и несколько строк, начертанных дорогим нам существом. Очень рад, что благодаря вам отец мой легко перенес известие о смерти Василия Львовича. Я очень, признаться, боялся за его здоровье и ослабевшие нервы. Он прислал мне несколько писем, из которых видно, что страх перед холерой заслонил в нем скорбь. Проклятая холера! Ну, как не сказать, что это злая шутка судьбы? Несмотря на все усилия, я не могу попасть в Москву; я окружен целою цепью карантинов, и притом со всех сторон, так как Нижегородская губерния — самый центр заразы. Тем не менее, после завтра я выезжаю, и бог знает, сколько [дней] месяцев мне потребуется, чтобы проехать эти 500 верст, на которые обыкновенно я трачу двое суток.
Вы спрашиваете меня, сударыня, что значит слово „всегда“, употребленное в одной из фраз моего письма. Я не припомню этой фразы, сударыня. Во всяком случае это слово может быть лишь выражением и девизом моих чувств к вам и ко всему вашему семейству. Меня огорчает, если фраза эта может быть истолкована в каком-нибудь недружелюбном смысле — и я умоляю вас исправить ее. Сказанное вами о симпатии 419 совершенно справедливо и очень тонко. Мы сочувствуем несчастным из своеобразного эгоизма: мы видим, что, в сущности, не мы одни несчастны. Сочувствовать счастью может только весьма благородная и бескорыстная душа. Но счастье... это великое „быть может“, как говорил Рабле о рае или о вечности. В вопросе счастья я атеист; я не верю в него, и лишь в обществе старых друзей становлюсь немного скептиком.
Немедленно по приезде в Петербург пришлю вам, сударыня, всё, что я напечатал. Отсюда же я не имею возможности ничего вам послать. От всего сердца приветствую вас, сударыня, и всё ваше семейство. Прощайте, до свидания. Верьте моей совершенной преданности.
А. Пушкин.
Стр. 124, строка 8 снизу и сл. — стр. 125, строка 1 и сл.
Болдино 18 ноября.
В Болдине, всё еще в Болдине! Узнав, что вы не уехали из Москвы, я нанял почтовых лошадей и отправился в путь. Выехав на большую дорогу, я увидел, что вы правы: 14 карантинов являются только аванпостами — а настоящих карантинов всего три. — Я храбро явился в первый (в Сиваслейке, Владимирской губ.); смотритель требует подорожную и заявляет, что меня задержат лишь на 6 дней. Потом заглядывает в подорожную. <.....> Вот каким образом проездил я 400 верст, не двинувшись из своей берлоги.
Это еще не всё: вернувшись сюда, я надеялся, по крайней мере, найти письма от вас. Но надо же было пьянице-почтмейстеру в Муроме перепутать пакеты, и вот Арзамас получает почту Казани, Нижний — Лукоянова, а ваше письмо (если только есть письмо) гуляет теперь не знаю где и придет ко мне, когда богу будет угодно. Я совершенно пал духом и, так как наступил пост — (скажите маменьке, что этого поста я долго не забуду), я не стану больше торопиться; пусть всё идет своим чередом, я буду сидеть, сложа руки. Отец продолжает писать мне, что свадьба моя расстроилась. На днях он мне, может быть, сообщит, что вы вышли замуж... Есть от чего потерять голову. Спасибо кн. Шаликову, который наконец известил меня, что холера затихает. Вот первое хорошее известие, дошедшее до меня за три последних месяца. Прощайте, <мой ангел,> будьте здоровы, не выходите замуж за г-на Давыдова и извините мое скверное настроение. Повергните меня к стопам маменьки, всего хорошего всем. Прощайте.
Стр. 126, строка 3 и сл.
Милостивый государь!
Спешу отослать вам свидетельство на выезд, которое я получил для вас. Я сочувствую вашему положению, так как сам имею родственников в Москве и мне понятно ваше желание туда вернуться. Очень рад, что мог быть вам полезен при этом обстоятельстве и, желая вам счастливого пути, остаюсь, милостивый государь, с совершенным уважением.
Ваш нижайший слуга Дмитрий Языков.
22 ноября 1830 г. Нижний.
420
Стр. 126, строка 16 и сл. — стр. 127, строка 1 и сл.
Из вашего письма от 19 ноября вижу, что мне надо объясниться. Я должен был выехать из Болдина 1-го октября. Накануне я отправился верст за 30 отсюда к кн. Голицыной, чтобы точнее узнать количество карантинов, кратчайшую дорогу и пр. Так как имение княгини расположено на большой дороге, она взялась разузнать всё доподлинно.
На следующий день, 1-го октября, возвратившись домой, получаю известие, что холера добралась до Москвы, что государь там, а все жители покинули ее. Это последнее известие меня несколько успокаивает. Узнав между тем, что выдают свидетельства на свободный проезд или, по крайней мере, на сокращенный срок карантина, пишу на этот предмет в Нижний. Мне отвечают, что свидетельство будет мне выдано в Лукоянове (поскольку Болдино не заражено), в то же время меня извещают, что въезд и выезд из Москвы запрещены. Эта последняя новость, особенно же неизвестность вашего местопребывания (я не получал писем ни от кого, даже от брата, который думает обо мне, как о прошлогоднем снеге), задерживают меня в Болдине. Я боялся или, вернее, надеялся по прибытии в Москву вас там не застать и был уверен, что если даже меня туда и впустят, то уж наверное не выпустят. Между тем слух, что Москва опустела, подтверждался и успокаивал меня.
Вдруг я получаю от вас маленькую записку, в которой вы сообщаете, что и не думали об отъезде. — Беру почтовых лошадей; приезжаю в Лукоянов, где мне отказывают в выдаче свидетельства на проезд под предлогом, что меня выбрали для надзора за карантинами моего округа. Послав жалобу в Нижний, решаю продолжать путь. Переехав во Владимирскую губернию, узнаю, что проезд по большой дороге запрещен — и никто об этом не уведомлен, такой здесь во всем порядок. Я вернулся в Болдино, где останусь до получения паспорта и свидетельства, другими словами, до тех пор, пока будет угодно богу.
Итак, вы видите (если только вы соблаговолите мне поверить), что мое пребывание здесь вынужденное, что я не живу у княгини Голицыной, хотя и посетил ее однажды; что брат мой старается оправдать себя, уверяя, что писал мне с самого начала холеры, и что вы несправедливо смеетесь надо мной.
Засим кланяюсь вам.
26 ноября.
Абрамово вовсе не деревня княгини Голицыной, как вы полагаете, а станция в 12-ти верстах от Болдина, Лукоянов от него в 50-ти верстах.
Так как вы, повидимому, не расположены верить мне на слово, посылаю вам два документа1 о своем вынужденном заточении.
Я не перечислил вам и половины всех неприятностей, которые мне пришлось вытерпеть. Но я не даром забрался сюда. Не будь я в дурном расположении духа, когда ехал в деревню, я бы вернулся в Москву со второй станции, где узнал, что холера опустошает Нижний. Но в то время мне и в голову не приходило поворачивать вспять, и я не желал ничего лучшего, как заразы.
421
Стр. 128, строка 14. — задний проход.
Стр. 129, строка 11 снизу и сл. — стр. 130, строка 1 и сл.
Вот еще один документ — извольте перевернуть страницу.
Я задержан в карантине в Платаве: меня не пропускают, потому что я еду на перекладной, ибо карета моя сломалась. Умоляю вас сообщить о моем печальном положении князю Дмитрию Голицыну — и просить его употребить всё свое влияние для разрешения мне въезда в Москву. От всего сердца приветствую вас, также маменьку и всё ваше семейство. На днях я написал вам немного резкое письмо, — но это потому, что я потерял голову. Простите мне его, ибо я раскаиваюсь. Я в 75 верстах от вас, и бог знает, увижу ли я вас через 75 дней.
P. S. Или же пришлите мне карету или коляску в Платавский карантин на мое имя.
Стр. 130, строка 17 и сл. — стр. 131, строка 1 и сл.
Бесполезно высылать за мной коляску, меня плохо осведомили. Я в карантине с перспективой оставаться в плену две недели — после чего надеюсь быть у ваших ног.
Напишите мне, умоляю вас, в Платавский карантин. Я боюсь, что рассердил вас. Вы бы простили меня, если бы знали все неприятности, которые мне пришлось испытать из-за этой эпидемии. В ту минуту, когда я хотел выехать, в начале октября, меня назначают окружным надзирателем, — должность, которую я обязательно принял бы, если бы не узнал в то же время, что холера в Москве. Мне стоило великих трудов избавиться от этого назначения. Затем приходит известие, что Москва оцеплена и въезд в нее запрещен. Затем следуют мои несчастные попытки вырваться, затем — известие, что вы не уезжали из Москвы — наконец ваше последнее письмо, повергшее меня в отчаяние. Как у вас хватило духу написать его? Как могли вы подумать, что я застрял в Нижнем из-за этой проклятой княгини Голицыной? Знаете ли вы эту кн. Голицыну? Она одна толста так, как всё ваше семейство вместе взятое, включая и меня. Право же, я готов снова наговорить резкостей. Но вот я наконец в карантине и в эту минуту ничего лучшего не желаю. <....>
Нижний больше не оцеплен — во Владимире карантины были сняты накануне моего отъезда. Это не помешало тому, что меня задержали в Сиваслейке, так как губернатор не позаботился дать знать смотрителю о снятии карантина. Если бы вы могли себе представить хотя бы четвертую часть беспорядков, которые произвели эти карантины, — вы не могли бы понять, как можно через них прорваться. Прощайте. Мой почтительный поклон маменьке. Приветствую от всего сердца ваших сестер и Сергея.
Платава.2 [окт.] дек.
Стр. 133, строка 6 снизу и сл. — стр. 134, строка 1 и сл.
Возвратившись в Москву, сударыня, я нашел у кн. Долгорукой пакет от вас, — французские газеты и трагедию Дюма, — всё это было новостью для меня, несчастного зачумленного нижегородца. Какой год! Какие события! Известие о польском восстании меня совершенно потрясло. Итак, наши исконные враги будут окончательно истреблены, и таким образом 422 ничего из того, что сделал Александр, не останется, так как ничто не основано на действительных интересах России, а опирается лишь на соображения личного тщеславия, театрального эффекта и т. д.... Известны ли вам бичующие слова фельдмаршала, вашего батюшки? При его вступлении в Вильну поляки бросились к его ногам. <Встаньте>, сказал он им, <помните, что вы русские>. Мы можем только жалеть поляков. Мы слишком сильны для того, чтобы ненавидеть их, начинающаяся война будет войной до истребления — или по крайней мере должна быть таковой. Любовь к отечеству в душе поляка всегда была чувством безнадежно-мрачным. Вспомните их поэта Мицкевича. — Всё это очень печалит меня. Россия нуждается в покое. Я только что проехал по ней. Великодушное посещение государя воодушевило Москву, но он не мог быть одновременно во всех 16-ти зараженных губерниях. Народ подавлен и раздражен, 1830-й год — печальный год для нас! Будем надеяться — всегда хорошо питать надежду.
9 декабря.
Госпоже Хитровой в С. Петербург.
Стр. 134, строка 24 и сл. — стр. 135, строка 1 и сл.
Мой отец только что переслал мне письмо, которое вы адресовали мне в деревню. Вы должны быть уверены в моей признательности, так же как я уверен в участии, которое вы изволите принимать в моей судьбе. Поэтому я не буду говорить вам об этом, сударыня. Что до известия о моем разрыве с невестой, то оно ложно и основано лишь на моем долгом отсутствии и на обычном моем молчании по отношению к друзьям. Более всего меня интересует сейчас то, что происходит в Европе. Вы говорите, что выборы во Франции идут в хорошем направлении, — что называете вы хорошим направлением? Я боюсь, как бы победители не увлеклись чрезмерно, и как бы Луи-Филипп не оказался королем-чурбаном. Новый избирательный закон посадит на депутатские скамьи молодое, необузданное поколение, неустрашенное эксцессами республиканской революции, которую оно знает только по мемуарам и которую само не переживало. Я еще не читал газет, так как не имел времени оглядеться. Что же касается русских газет, то, признаюсь, меня очень удивило запрещение „Литературной Газеты“. Издатель, без сомнения, сделал ошибку, напечатав конфектный билетец Казимира Ла-Виня, — но эта газета так безобидна, так скучна в своей важности, что ее читают только литераторы, и она совершенно чужда даже намеков на политику. Мне обидно за Дельвига, человека спокойного, весьма достойного отца семейства, которому, тем не менее, минутная глупость или оплошность могут повредить в глазах правительства, — и как раз в тот момент, когда он ходатайствует перед его величеством о пенсии для своей матери, вдовы генерала Дельвига.
Будьте добры, сударыня, повергнуть меня к стопам графинь, ваших дочерей, благосклонность которых я высоко ценю, и разрешите мне сделать то же по отношению к вам.
11 дек.
Стр. 135, строка 20. — у нас лучше.
423
Стр. 139, строка 10 и сл.
Вот, друг мой, мое любимое сочинение. Вы прочтете его, так как оно написано мною — и скажете свое мнение о нем. Покамест обнимаю вас и поздравляю с новым годом.
2 января.
Стр. 140, строка 4. — смело приступить к этому вопросу.
Стр. 140, строки 5—6. — есть основание надеяться, что всё обойдется без войны.
Стр. 140, строка 7. — V. С. P. то есть Veuve Cliquot Ponsardin — Вдова Клико Понсарден (марка шампанского).
Стр. 140, строка 8. — похвальное слово.
Стр. 140, строка 21. — Прощай.
Стр. 142, строка 17. — Прощай.
Стр. 143, строки 2—3. — В разговоре это был второй Бомарше.
Стр. 143, строка 4. — острот.
Стр. 145, строка 12. — Ждите меня под вязом и т. д.
Стр. 146, строка 13. — как явление, вовсе не бывшее.
Стр. 147, строка 23 и сл. — стр. 148, строка 1 и сл.
Вы совершенно правы, сударыня, упрекая меня за то, что я задержался в Москве. Не поглупеть в ней невозможно. Вы знаете эпиграмму на общество скучного человека:
Я не один, и нас не двое.
Это эпиграф к моему существованию. Ваши письма — единственный луч, проникающий ко мне из Европы.
Помните ли вы то хорошее время, когда газеты были скучны? Мы жаловались на это. Право же, если мы и теперь недовольны, то на нас трудно угодить.
Вопрос о Польше решается легко. Ее может спасти лишь чудо, а чудес не бывает. Ее спасение в отчаянии, una salus nullam sperare salutem,1 а это бессмыслица. Только судорожный и всеобщий подъем мог бы дать полякам какую-либо надежду. Стало быть, молодежь права, но одержат верх умеренные, и мы получим Варшавскую губернию, что следовало осуществить уже 33 года тому назад. Из всех поляков меня интересует один Мицкевич. В начале восстания он был в Риме, боюсь, не приехал ли он в Варшаву, чтобы присутствовать при последних судорогах своего отечества.
Я недоволен нашими официальными статьями. В них господствует иронический тон, неприличествующий могуществу. Всё хорошее в них, то-есть чистосердечие, исходит от государя; всё плохое, то-есть самохвальство и вызывающий тон — от его секретаря. Совершенно излишне возбуждать русских против Польши. Наше мнение вполне определилось 18 лет тому назад.
Французы почти перестали меня интересовать. Революция должна бы уже быть окончена, а ежедневно бросаются новые ее семена. Их король с зонтиком подмышкой чересчур уж мещанин. Они хотят республики и добьются ее — но что скажет Европа и где найдут они Наполеона?
424
Смерть Дельвига нагоняет на меня тоску. Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала. Он был лучшим из нас. [Мои] Наши ряды начинают редеть.
Грустно кланяюсь вам, сударыня.
21 января.
Стр. 148, строки 12—11 снизу. — Довольно, господи, довольно.
Стр. 149, строка 15. — Сен-Флорану.
Стр. 149, строка 25 и сл. — стр. 150, строка 1 и сл.
Как вы счастливы, сударыня, что обладаете душой, способной всё понять и всем интересоваться. Волнение, проявляемое вами по поводу смерти поэта в то время, как вся Европа содрогается, есть лучшее доказательство этой всеобъемлемости чувства. Будь вдова моего друга в бедственном положении, поверьте, сударыня, я обратился бы за помощью только к вам. Но Дельвиг оставил двух братьев, для которых он был единственной опорой: нельзя ли определить их в Пажеский корпус?..
Мы ждем решения судьбы — последний манифест государя превосходен. Повидимому, Европа предоставит нам свободу действий. Из недр революций 1830 г. возник великий принцип — принцип невмешательства, который заменит принцип легитимизма, нарушенный от одного конца Европы до другого. Не такова была система Каннинга.
Итак, г-н Мортемар в Петербурге, и в вашем обществе одним приятным и историческим лицом стало больше. Как мне не терпится очутиться среди Вас — я по горло сыт Москвой и ее татарским убожеством!
Вы говорите об успехе Бориса Годунова: право, я не могу этому поверить. Когда я писал его, я меньше всего думал об успехе. Это было в 1825 году — и потребовалась смерть Александра, неожиданная милость нынешнего императора, его великодушие, его широкий и свободный взгляд на вещи, — чтобы моя трагедия могла увидеть свет. Впрочем, все хорошее в ней до такой степени мало пригодно для того, чтобы поразить почтенную публику (то-есть ту чернь, которая нас судит), и так легко осмысленно критиковать [ее] меня, что я думал доставить удовольствие лишь дуракам, которые могли бы поострить на мой счет. Но на этом свете всё зависит от случая и delenda est Varsovia.1
Стр. 151, строки 1—2. — Счастье можно найти лишь на проторенных дорогах.
Стр. 151, строка 8. — тоска.
Стр. 152, строка 8. — по-мещански.
Стр. 155, строка 8. — Прощай.
Стр. 155, строка 9. — февраля.
Стр. 155, строки 11—8 снизу. — Милостивому государю господину Пушкину и пр. и пр. и пр. князь Владимир Голицын.
Стр. 155, строка 5 снизу и сл. — стр. 156, строка 1 и сл.
3 марта 1831 г. С.Петербург.
Задолго до получения вашего письма, дорогой Пушкин, я уже поручила Вяземскому поздравить вас с вашим счастьем и выразить вам мои пожелания, 425 чтобы оно оказалось столь прочным и полным, насколько это вообще возможно в нашем мире. Я очень признательна вам за то, что вы вспомнили обо мне в первые дни вашего счастья, это истинное доказательство дружбы. Я повторяю свои пожелания, вернее сказать надежду, чтобы ваша жизнь стала столь же радостной и спокойной, насколько до сих пор она была бурной и мрачной, чтобы нежный и прекрасный друг, которого вы себе избрали, оказался вашим ангелом-хранителем, чтобы ваше сердце, всегда такое доброе, очистилось под влиянием вашей молодой супруги, словом, чтобы вас осенила и всегда охраняла милость господня. Мне не терпится увидеть собственными глазами ваше сладостное и добродетельное счастье. Не сомневайтесь в искренности этих пожеланий, как вы не сомневаетесь в дружбе, внушившей их той, которая на всю жизнь останется преданной вам Е. Карамзиной.
Я прошу вас выразить госпоже Пушкиной мою благодарность за любезную приписку и сказать ей, что я с чувством принимаю ее юную дружбу и заверяю ее в том, что, несмотря на мою холодную и строгую внешность, она всегда найдет во мне сердце, готовое ее любить, особенно, если она упрочит счастье своего мужа.
Дочери мои, как вы легко можете себе представить, нетерпеливо ждут знакомства с прекрасной Натали.
Стр. 157, строка 8 и сл.
Суматоха и хлопоты этого месяца, который отнюдь не мог бы быть назван у нас медовым, до сих пор мешали мне вам написать. Мои письма к вам должны были бы быть полны извинений и выражения благодарности, но вы настолько выше того и другого, что я себе этого не позволю. Итак, брат мой будет обязан вам всей своей будущей карьерой; он уехал, исполненный признательности. Я с минуты на минуту жду решения Бенкендорфа, чтобы сообщить о нем брату.
Надеюсь, сударыня, через месяц, самое большее через два, быть у ваших ног. Я живу этой надеждой. Москва — город ничтожества. На ее заставе написано: оставьте всякое разумение, о вы, входящие сюда. Политические новости доходят до нас с запозданием или в искаженном виде. Вот уже около двух недель, как мы ничего не знаем о Польше, — и никто не проявляет тревоги и нетерпения! Если бы еще мы были очень беспечны, легкомысленны, сумасбродны, — ничуть не бывало. Обнищавшие и унылые, мы тупо подсчитываем сокращение наших доходов.
Вы говорите о г-не де Ламене, я знаю, что это Боссюэт журналистики. Но его газета до нас не доходит. Пусть пророчествует вволю; не знаю, является ли для него Ниневией Париж, но мы-то уж несомненно тыквы.
Скарятин только что сообщил мне, что видел вас перед отъездом, и вы были так добры, что вновь вспомнили обо мне, хотели даже послать мне книги — я вынужден непременно благодарить вас, хотя бы должен был вас этим рассердить.
Благоволите принять уверение в моем почтительном уважении и засвидетельствовать его графиням, вашим дочерям.
26 марта.
Мой адрес: <.....>
426
Стр. 158, строки 21—22.— Крабба, Вордсворта, Соути <и> Шекспира.
Стр. 159, строка 12 снизу. — неблагоприятный отзыв.
Стр. 161, строка 10. — я предпочитаю скучать иным образом.
Стр. 161, строка 7 снизу. — „Физиология брака“.
Стр. 164, строка 13 и сл.
Посылаю вам, сударыня, „Странника“, которого вы у меня просили. В этой немного вычурной болтовне чувствуется настоящий талант. Самое замечательное то, что автору уже 35 лет, а это его первое произведение. Роман Загоскина еще не вышел. Он был вынужден переделать несколько глав, где шла речь о поляках 1812 г. С поляками 1831 г. куда больше хлопот, и их роман еще не окончен. Здесь распространяют слухи о сражении, якобы имевшем место 20 апреля. Они должно быть ложны, по крайней мере что касается числа.
Переезд мой задерживается на несколько дней из-за дел, которые меня мало касаются. Надеюсь справиться с ними к концу месяца.
Брат мой ветрогон и лентяй. Вы слишком добры, слишком любезны, принимая в нем участие. Я уже написал ему отеческое письмо, в котором, не знаю собственно за что, намылил ему голову. В настоящее время он должен быть в Грузии. Не знаю, следует ли переслать ему ваше письмо; я предпочел бы оставить его у себя.
Не прощаюсь с вами, сударыня, и не приписываю учтивых фраз.
8 мая.
Стр. 164, строка 7 снизу. — Я вас люблю.
Стр. 165, строка 3 и сл.
Посылаю тебе, милый Пушкин, письмо к моему брату и два ящика с цветным стеклом. Передай брату и то, и другое, и третье.
Обманщик! Неужели ты способен уехать из Москвы, не простившись со своими лучшими друзьями?
Весь твой М. Орлов.
Стр. 166, строка 9 снизу и сл.
Возвращаю вам, сударыня, ваши книги, и покорнейше прошу прислать мне второй том „Красного и черного“. Я от него в восторге. „Плок и Плик“ — дрянь. Это нагромождение нелепостей и чепухи, не имеющее даже достоинства оригинальности. Можно ли уже получить „Богоматерь“? До свиданья, сударыня.
А. Пушкин.
Госпоже Хитровой.
Стр. 167, строка 8 снизу и сл. — стр. 168, строка 1 и сл.
Я сейчас уезжаю в Царское Село и искренне сожалею, что не могу провести у вас вечер. Будь что будет с самолюбием Селливана. Вы так находчивы — придумайте что-нибудь такое, что могло бы его успокоить.
Всего лучшего, сударыня, и главное — до свиданья.
<Н. Н. Пушкина:>
Я в отчаянии, сударыня, что не могу воспользоваться вашим любезным приглашением, мой муж увозит меня в Царское Село. Примите уверения в моем сожалении и совершенном уважении.
Наталья Пушкина.
Милостивой государыне госпоже Хитровой.
427
Стр. 169, строка 24. — невмешательства.
Стр. 171, строка 15 и сл.
Милостивый государь.
Будучи бесконечно польщен доверием, которым вы изволили меня почтить, я прошу вас принять выражение моей столь же искренней, как и чувствительной благодарности.
Позвольте однако, милостивый государь, возвращая вам черновик прошения, который вы имели любезность мне сообщить, — заверить вас с присущей мне откровенностью, что я далек от того, чтобы покровительствовать одному какому-нибудь литератору, кто бы он ни был, за счет его собратьев. К сожалению, встречаются люди, до чрезвычайности склонные к тому, чтобы изображать в дурном свете самые невинные обстоятельства. Вот почему мне приписали влияние, которым я никогда не пользовался и которое было бы совершенно противоположно моим принципам. Я знаю издателей „Северной Пчелы“ лучше других по прежним, чисто светским отношениям; это единственные литераторы, которые изредка навещают меня и с которыми я иногда обмениваюсь литературными мнениями, не всегда, впрочем, становясь на их сторону. Таким образом, пристрастие к этим господам мне приписывают совершенно безосновательно и даже не без зложелательства. Что касается политических статей, которые я им изредка посылаю для напечатания в их газете, то я делаю это ex officio,1 по поручению генерала Бенкендорфа, который обычно скрепляет их своей подписью. По этой самой причине осмеливаюсь думать, что вы, быть может, хорошо бы сделали, обратившись с вашим проектом к генералу Бенкендорфу, который неоднократно давал явные доказательства своей особой к вам благосклонности.
Ради добросовестности, в ответ на ваше любезное доверие, я счел своим долгом изложить вам эти подробности.
Желая вам самого блестящего успеха в вашем предприятии, я несомненно одним из первых буду радоваться и поздравлю публику с тем, что замечательный талант, подобный вашему, в такой же мере будет доставлять ей удовольствие, как и способствовать ее просвещению.
В заключение прошу принять выражение моего совершенного уважения.
М. Г. Фон-Фок.
8 июня 1831 г.
Стр. 172, строка 3 и сл.
Мне очень досадно, что я не могу провести вечер у вас. Вещь очень скучная, то-есть обязанность, заставляет меня идти зевать, сам не знаю, куда. Вот, сударыня, книги, которые вы были так добры одолжить мне. Легко понять ваше восхищение „Богоматерью“. Во всем этом вымысле очень много изящества. Но, но... я не смею высказать всего, что о ней думаю. Во всяком случае, падение священника со всех точек зрения великолепно, от него дух захватывает. „Красное и черное“ хороший роман, несмотря на фальшивую риторику в некоторых местах и на несколько замечаний дурного вкуса.
Вторник.
Милостивой государыне госпоже Хитровой.
428
Стр. 175, строка 2. — портфель.
Стр. 175, строка 17. — Коня! коня! Престол мой за коня!
Стр. 176, строка 3 и сл.
Свистунов сказал мне, что увидит вас сегодня вечером; пользуюсь случаем, сударыня, чтобы просить вас об одном одолжении; я предпринял исследование французской революции; покорнейше прошу вас, если возможно, прислать мне Тьера и Минье. Оба эти сочинения запрещены. У меня здесь есть только „Мемуары, относящиеся к революции“. На днях я расчитываю на несколько часов приехать в Петербург. Я воспользуюсь этим, чтобы явиться на Черную речку.
Милостивой государыне госпоже Хитровой.
Стр. 176, строка 14 и сл.
Ну что же, друг мой, куда девалась моя рукопись? Я не имею от вас известий со дня вашего отъезда. Сначала я не хотел писать вам о ней, решив, согласно моим правилам, предоставить всё течению времени; но, поразмыслив, рассудил, что на этот раз дело обстоит иначе. Я, друг мой, завершил всё, что обязан был сделать, сказал всё, что имел сказать: мне не терпится иметь всё это под рукой. Постарайтесь, пожалуйста, чтобы мне не пришлось долго ждать моего сочинения и напишите мне поскорее, что вы с ним сделали. Вы знаете, к чему я стремлюсь. Мною руководит не честолюбие, а желание принести пользу. Это не значит, что мне не хотелось бы выйти немного из неизвестности; ведь это — средство дать распространение мысли, которую, я думаю, мне предопределено открыть миру; но главная забота моей жизни, это вы´носить эту мысль в глубине души и сделать ее своим наследием.
Очень жаль, друг мой, что нам не удалось соединить наши жизненные пути. Я продолжаю думать, что мы должны были итти об руку и из этого получилось бы нечто полезное и для нас и для других. Мне опять приходит это в голову с тех пор, как я стал иногда ходить, угадайте куда? — в Английский клуб. Вы говорили мне, что бывали там, я мог встретиться с вами в этом прекрасном помещении, среди колоннад, так похожих на греческие, в тени прекрасных деревьев; это обязательно повлекло бы за собой мощный обмен мыслей. Я часто испытывал нечто подобное.
Будьте здоровы, друг мой. Пишите мне по-русски; вы должны говорить только на языке своего призвания. Я жду от вас хорошего длинного письма; пишите мне обо всем, о чем пожелаете; всё, что исходит от вас, будет мне интересно. Надо только начать; я уверен, что у нас найдется тысяча вещей, чтобы рассказать друг другу.
Ваш, весь ваш, от всего сердца.
Чаадаев.
17 июня.
Стр. 177, строка 21 и сл.
Спасибо, сударыня, за „Революцию“ Минье, я получил ее через Новосильцева. — Правда ли, что Тургенев покидает нас и притом так внезапно?
Итак, у вас появилась холера; впрочем, не бойтесь. Это та же история, что и с чумой; порядочные люди от нее не умирают, как говорила маленькая 429 гречанка. Надо надеяться, что эпидемия окажется не слишком сильной, даже среди простого народа. В Петербурге много воздуха, да притом и море...
Я исполнил ваше поручение, — вернее, не исполнил его — ибо что за мысль явилась у вас заставить меня переводить русские стихи французской прозой, меня, не знающего даже орфографии? Кроме того, и стихи посредственные. Я написал на ту же тему другие, не лучше этих, и перешлю их вам, как только представится случай.
Будьте здоровы, сударыня, это сейчас самое неотложное, что я имею сказать вам.
Стр. 178, строки 17—18. — с глазу на глаз.
Стр. 178, строки 3—2 снизу. — отсутствующие всегда правы.
Стр. 182, строка 3 и сл.
Милостивая государыня,
Я вижу из письма, написанного вами Натали, что вы очень недовольны мною вследствие того, что я сообщил Афанасию Николаевичу о намерениях г-на Поливанова. Мне кажется, я сперва говорил об этом с вами. Не мое дело выдавать девиц замуж, и мне совершенно безразлично, будет ли предложение г-на Поливанова принято или нет, но вы добавили, что мое поведение делает мне мало чести. Это выражение оскорбительно и, осмеливаюсь сказать, я никоим образом его не заслужил.
Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т. д. Согласитесь, что это значило проповедывать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж ее бесчестный человек, а обязанность моей жены — подчиняться тому, что я себе позволю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость но, повидимому, и то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить.
Когда я уезжал из Москвы, вы не сочли нужным поговорить со мной о делах; вы предпочли пошутить по поводу возможности развода, или что-то в этом роде. Между тем, мне необходимо окончательно выяснить ваше решение относительно меня. Я не говорю о том, что предполагалось сделать для Натали; это меня не касается, и я никогда не думал об этом, несмотря на мою алчность. Я имею в виду 11 тысяч рублей, данные мною взаймы. Я не требую их возврата и никоим образом не тороплю вас. Я только хочу в точности знать, как вы намерены поступить, чтобы я мог сообразно этому действовать.
С глубочайшим уважением остаюсь, милостивая государыня, вашим покорнейшим и послушным слугой
Александр Пушкин.
26 июня 1831 г. Царское Село.
430
Стр. 184, строка 13 и сл. — стр. 185, строка 1 и сл.
Я всё откладывал письмо к вам, с минуты на минуту ожидая вашего приезда; но обстоятельства не позволяют мне более на это надеяться. Поэтому, сударыня, я поздравляю вас письменно и желаю м-ль Евпраксии всего доступного на земле счастья, которого столь достойно такое благородное и нежное существо.
Времена стоят печальные. В Петербурге свирепствует эпидемия. Народ несколько раз начинал бунтовать. Ходили нелепые слухи. Утверждали, что лекаря отравляют население. Двое из них были убиты рассвирепевшей чернью. Государь явился среди бунтовщиков. Мне пишут: <......>. Нельзя отказать ему ни в мужестве, ни в умении говорить, на этот раз возмущение было подавлено; но через некоторое время беспорядки возобновились. Возможно, что будут вынуждены прибегнуть к картечи. Мы ожидаем двор в Царское Село, куда зараза еще не проникла; но думаю, что это не замедлит случиться. Да сохранит бог Тригорское от семи казней египетских; живите счастливо и спокойно, и да настанет день, когда я снова окажусь в вашем соседстве! К слову сказать, если бы я не боялся быть навязчивым, я попросил бы вас, как добрую соседку и дорогого друга, сообщить мне, не могу ли я приобрести Савкино, и на каких условиях. Я бы выстроил себе там хижину, поставил бы свои книги и проводил бы подле добрых старых друзей несколько месяцев в году. Что скажете вы, сударыня, о моих воздушных замках, иначе говоря о моей хижине в Савкине? — меня этот проект приводит в восхищение и я постоянно к нему возвращаюсь. Примите, милостивая государыня, уверение в моем высоком уважении и совершенной преданности. Кланяюсь всему вашему семейству; примите также поклон от моей жены, в ожидании случая, когда я буду иметь удовольствие представить ее вам.
Царское Село. 29 июня 183<1>.
Стр. 186, строка 11. — Ответьте, пожалуйста.
Стр. 187, строка 17 и сл. — стр. 188, строка 1 и сл.
Друг мой, я буду говорить с вами на языке Европы, он мне привычнее нашего, и мы продолжим беседы, начатые в свое время в Царском Селе и так часто с тех пор прерывавшиеся.
Вам известно, что´ у нас происходит: в Петербурге народ вообразил, что его отравляют. Газеты изощряются в увещаниях и торжественных заверениях, но, к сожалению, народ неграмотен, и кровавые сцены готовы возобновиться. Мы оцеплены в Царском Селе и в Павловске и не имеем никакого сообщения с Петербургом. Вот почему я не видел ни Блудова, ни Беллизара. Ваша рукопись всё еще у меня; вы хотите, чтобы я вам ее вернул? Но что будете вы с ней делать в Некрополе? Оставьте ее мне еще на некоторое время. Я только что перечел ее. Мне кажется, что начало слишком связано с предшествовавшими беседами, с мыслями, ранее развитыми, очень ясными и несомненными для вас, но о которых читатель не осведомлен. Вследствие этого мало понятны первые страницы, и я думаю, что вы бы хорошо сделали, заменив их простым вступлением или же сделав из них 431 извлечение. Я хотел было также обратить ваше внимание на отсутствие плана и системы во всем сочинении, однако рассудил, что это — письмо и что форма эта дает право на такую небрежность и непринужденность. Всё, что вы говорите о Моисее, Риме, Аристотеле, об идее истинного бога, о древнем искусстве, о протестантизме — изумительно по силе, истинности или красноречию. Всё, что является портретом или картиной, сделано широко, блестяще, величественно. Ваше понимание истории для меня совершенно ново и я не всегда могу согласиться с вами: например, для меня непостижимы ваша неприязнь к Марку Аврелию и пристрастие к Давиду (псалмами которого, если только они действительно принадлежат ему, я восхищаюсь). Не понимаю, почему яркое и наивное изображение политеизма возмущает вас в Гомере. Помимо его поэтических достоинств, это, по вашему собственному признанию, великий исторический памятник. Разве то, что есть кровавого в Илиаде, не встречается также и в Библии? Вы видите единство христианства в католицизме, то-есть в папе. Не заключается ли оно в идее Христа, которую мы находим также и в протестантизме? Первоначально эта идея была монархической, потом она стала республиканской. Я плохо излагаю свои мысли, но вы поймете меня. Пишите мне, друг мой, даже если бы вам пришлось бранить меня. Лучше, говорит Экклезиаст, внимать наставлениям мудрого, чем песням безумца.
6 июля. Царское Село.
Стр. 188, строка 24 и сл.
Милый друг, я просил вас вернуть мою рукопись; жду ответа. Признаюсь, мне не терпится получить ее обратно; пришлите мне ее, пожалуйста, как можно скорее. У меня есть основание полагать, что я могу немедленно использовать ее и выпустить в свет вместе с остальными моими писаниями.
Неужели вы не получили моего письма? Это вполне возможно, вследствие великого бедствия, которое на нас обрушилось. Я слышал, что оно не коснулось Царского Села. Излишне говорить вам о том, как я был счастлив это узнать. Простите, друг мой, что я занимаю вас своей особой в то время, как ангел смерти так грозно витает над местами, где вы живете. Я не сделал бы этого, живи вы в самом Петербурге, но уверенность, что вы не подвергаетесь опасности там, где находитесь, придала мне смелость написать вам.
Как мне было бы радостно, друг мой, если бы в ответ на это письмо вы сообщили [много] побольше о себе и продолжали сообщать всё время, пока длится эпидемия. Могу ли я на это рассчитывать? Будьте здоровы. Без конца желаю вам благополучия и нежно обнимаю вас. Пишите мне, пожалуйста. Преданный вам Чаадаев.
7 июля 1831.
Стр. 191, строка 19. — свое любезное „я“.
Стр. 191, строки 25—26. — Нельзя ни от кого требовать невозможного. Бывший служитель культов.
Стр. 195, строка 24 и сл. — стр. 196, строка 1 и сл.
19 июля.
Спасибо за ваше любезное письмо, только что мною полученное, дорогой Александр, спасибо за его дружеский характер. Мы надеемся, что Евпраксия будет счастлива со своим избранником, который, повидимому, обладает 432 всеми качествами, создающими семейное счастье. Венчание состоялось 7-го сего месяца, и так как я провела три дня во Вреве, то ваше письмо пришло в мое отсутствие; вдобавок, будучи адресовано в Опочку, оно пролежало там еще некоторое время. Несмотря на сведения Петербургской литературной газеты, холера побывала в Острове только в воображении лекарей, а до прошлого понедельника она щадила и Псков. — С тех пор я ничего нового о ней не слышала. Наш маленький кружок, слава богу, пока еще не пострадал, — однако в Островском уезде она, по слухам, обнаружилась, но, кажется, не приняла угрожающих размеров. Вообще, повидимому, большую смертность следует приписать неумению лечить эту болезнь и ее быстрому течению, а не ее заразительности. <.....> Мы живем потихоньку и благодарим господа за его доброту, которая охраняет нас, однако мы не будем счастливы и спокойны до тех пор, пока не получим уверенности, что наши петербургские, царскосельские и павловские друзья вне опасности. — Нравится ли мне ваш воздушный замок? Если я найду малейшую к тому возможность, я не успокоюсь, пока это не осуществится, — но если это окажется несбыточным, то у границы моих владений, на берегу реки Великой, находится маленькая усадьба: местоположение прелестно, домик окружен прекрасной березовой рощей. Продается одна лишь земля, без крестьян. Не пожелаете ли вы приобрести ее, если владельцы Савкина не захотели бы с ним расстаться? — Во всяком случае, я постараюсь сделать всё возможное. Прошу вас отрекомендовать меня вашей прекрасной супруге как особу, которая нежно любит вас, а ею восхищается по наслышке и готова полюбить от всего сердца. Да спасет и охранит вас бог — вот главное желание, наполняющее сейчас мой ум и сердце.
Стр. 198, строки 8—9. — Раз он женат и небогат, надо дать ему средства к жизни (буквально: заправить его кастрюлю).
Стр. 199, строка 3 и сл.
Пишу тебе только два слова, да и то лишь для того, чтобы снова докучать тебе относительно денег. — Я занял у генерала Раевского 300 рублей, которые прошу тебя уплатить ему или подателю сего.
Лев Пушкин.
1831. Сего 24 июля.
Милостивому государю господину Пушкину, в Петербурге.
Стр. 201, строка 3 и сл.
Ваше молчание начало уже меня тревожить, дорогая и добрая Прасковья Александровна; письмо ваше, пришедшее очень кстати, меня успокоило. Еще раз поздравляю вас и от глубины души желаю всем благополучия, спокойствия и здоровья. Я сам доставил ваши письма в Павловск, умирая от желания знать их содержание; но матери моей не оказалось дома. Вы знаете о том, что у них произошло, о выходке Ольги, о карантине и т. д. Теперь, слава богу, всё кончено. Родители мои уже не под арестом. Холеры больше бояться нечего — она кончится в Петербурге. Знаете ли вы, что в Новгороде, в военных поселениях, произошли волнения? Солдаты взбунтовались все под тем же бессмысленным предлогом, что их отравляют. Генералы, офицеры и лекаря были все перебиты с утонченной жестокостью. 433 Император отправился туда и усмирил бунт с поразительным мужеством и хладнокровием. Но нельзя допускать, чтобы народ привыкал к бунтам, а бунтовщики — к появлению государя. Кажется, теперь все кончено. Вы судите о болезни гораздо вернее, чем врачи и правительство. <.....> Если бы эту истину знали раньше, мы избежали бы множества бед. Теперь лечат холеру как всякое отравление — постным маслом и горячим молоком, не пренебрегая и паровыми банями. Дай бог, чтобы вам не пришлось воспользоваться этим рецептом в Тригорском.
Отдаю в ваши руки свои интересы и планы. Не важно, будет ли это Савкино или какое нибудь другое место; я только хочу быть вашим соседом и владельцем красивого уголка. Благоволите сообщить мне стоимость такого или иного имения. Обстоятельства, повидимому, задержат меня в Петербурге дольше, чем я того желал бы, но это нисколько не меняет моих намерений и надежд.
Примите уверение в моей преданности и совершенном уважении. Кланяюсь всему вашему семейству.
29 июля. Царское село.
<Н. Н. Пушкина:>
Разрешите мне, милостивая государыня, поблагодарить вас за те любезности, которые вы высказываете мне в письме к моему мужу; заранее поручаю себя вашему расположению и расположению ваших дочерей. Примите, милостивая государыня, выражение моего почтения.
Наталья Пушкина.
Стр. 202, строка 3 и сл.
Мне надо рассказать вам о тысяче вещей, но так как нас разделяют двадцать две версты, я вынужден написать вам всего десять слов. Проект политической и литературной газеты — прелесть, я много о нем думаю: я искал и, кажется, нашел для его выполнения путь верный и вместе с тем благородный. Вы знакомы с г-ном Уваровым, бывшим арзамасцем: мне кажется, он хорошо ко мне относится, хотя и не очень ладит с моим начальством, но зато он очень хорош с генералом Бенкендорфом; ему сообщили о вашем проекте, он его одобряет, приветствует, он от него в восторге и поговорит о нем с генералом, когда вам это будет угодно. Я повторяю, вы знакомы с г. Уваровым: следовательно, вы знаете, что это царедворец, раздраженный неудачами, но который никогда не зайдет так далеко в своем злопамятстве, чтобы отказаться от значительной должности, если ему предложат ее; это умный человек, пресыщенный наслаждениями, которые может доставить разум, но всегда готовый вернуться к литературной и ученой деятельности; в конечном итоге, это добрый малый, но тщеславный, обиженный и раздосадованный тем, что он не достиг той степени почета и власти, к которым стремился двумя путями, испробованными им один за другим; он избрал третий путь — путь богатства, и встретил здесь еще больше препятствий. Думаю, что он исправился, по крайней мере, я нахожу, что он стал гораздо любезнее, чем был раньше. Вся беда в том, что сначала он следовал путем славы, затем путем почестей, принял одно за другое и смешал их. Это была ошибка, но всё же надо заметить, что его прежние друзья оказались слишком требовательными, скажу даже — несправедливыми; 434 они вообразили, не знаю право почему, что он обладает стоической твердостью и душою римлянина, а когда убедились в своем заблуждении, — отвернулись от него, словно он изменник и клятвопреступник. Несмотря на всё мое уважение и почтение к ним, я не считаю его столь виновным; я его ценю, я расположен к нему, и мне кажется, он мне платит тем же. Он с жаром, я сказал бы даже — с детской непосредственностью ухватился за идею вашего проекта. Он обещает, клянется помочь его осуществлению; с того момента, как он уверился в ваших благих намерениях, он готов преклоняться перед вашим талантом, которым до сих пор только восхищался. Ему не терпится увидеть вас почетным членом своей Академии Наук; первое свободное академическое кресло у Шишкова должно быть предназначено вам, оставлено за вами; вы — поэт, и не обязаны служить, но почему бы вам не быть при дворе? Если лавровый венок украшает чело сына Аполлона, почему бы ключу не украсить зада потомка древнего и благородного рода? Словом, одно только счастье и слава ждет того, кто не довольствуется тем, чтобы быть украшением своего отечества, но и хочет послужить ему своим пером.
В общем, вы видите, что только от вас зависит приобрести себе горячих и ревностных сторонников. — Он очень хочет, чтобы вы пришли к нему, но желал бы, для большей верности, чтобы вы написали ему и попросили принять вас и назначить час и день, вы получите быстрый и удовлетворительный ответ. В вашей записке вы можете сослаться на меня, но не упоминайте о содержании настоящего письма. Оно должно было заключать в себе десять слов, как я заметил в начале, но, как видно, я принадлежу к тем людям, которым требуется два часа для того, чтобы их высказать, и три страницы, чтобы их написать. Прощайте, до свидания. А когда будет это свидание?
Вигель.
Стр. 205, строки 11—9 снизу. — то есть на известное проявление христианского духа. Насколько христианство потеряло при этом в отношении своего единства, настолько же оно выиграло в отношении своей народности.
Стр. 207, строка 14. — несущественное, мелочи.
Стр. 208, строка 17. — Quarterly <Review> — „Трехмесячное обозрение“.
Стр. 208, строки 19—20. — верьте нежности той, которая будет любить вас и за гробом.
Стр. 208, строка 22. — Морнея.
Стр. 208, строка 23. — О женщина, женщина! созданье слабое и обманчивое...
Стр. 212, строка 13 снизу и сл. — стр. 213, строка 1 и сл.
У нас, в окрестностях Тригорского, холера проявляется только в одном неудобстве, — из-за нее опаздывает почта; и этому, я думаю, надо приписать позднее получение вашего письма от 29 июля, дорогой Александр; я получила его 11 августа, а так как всё это время я чувствовала себя неважно, то не могла вам ответить раньше. Кроме того, меня навещали архиерей и г-н Пещуров, затем надо было съездить к Борису и Евпраксии, затем еще тысяча разных мелочей помешали мне написать вам — вплоть до нынешнего дня. Благодарю вас за доверие ко мне, но чем более оно глубоко, тем более и я обязана показать себя достойной его, — и совесть не даст 435 мне покоя. Вот почему, рискуя вам наскучить, я спрашиваю вас, мой молодой друг, какую сумму вы намереваетесь затратить на приобретение того, что вы называете хижиной, — думаю, что не более 4 или 5 тысяч. Обитатели Савкина имеют около 42 десятин, разделенных между тремя владельцами. Двое из них почти уже согласились на продажу, но самый старший не решается и поэтому заламывает цену. Но если только вы мне сообщите сумму, какую вы хотите употребить на покупку, то у нас есть средство согласить пожелания старика с нашими. На что, в самом деле, вам земля, которая удалит вас от Михайловского — (а по вашему любезному выражению осмелюсь добавить) и от Тригорского, привлекающего меня теперь лишь надеждой на ваше соседство. Вот почему я, пока не утрачу всякую надежду, буду стоять за Савкино. — Мы узнали, увы, о беспорядках в военных поселениях. Вы правы, говоря о том, чего не следует делать. Но до тех пор, пока храбрый Николай будет придерживаться военных приемов управления, дела будут итти всё хуже и хуже. Должно быть, он читал невнимательно или вовсе не читал „Историю восточной римской империи“ Сегюра.* — Что думают у вас об этой нелепой польской войне? Когда же она кончится? Я забываю о времени, беседуя с вами, любезный сын моего сердца. Будь у меня лист бумаги величиной с небо, а чернил столько же, сколько воды в море, этого всё же не хватило бы, чтобы выразить всю мою дружбу к вам; и однако можно так же хорошо высказать ее в двух словах: любите меня хотя бы в четверть того, как я вас люблю, и с меня будет достаточно. Анета и Александрина вам кланяются.
Прасковья Осипова.
Передайте от меня тысячу приветствий вашим родителям.
<Н. Н. Пушкиной:>
Поистине, сударыня, те три строчки, которые вы прибавили для меня в письме, только что полученном мною от вашего мужа, доставили мне больше удовольствия, чем в другое время доставили бы три страницы, и я благодарю вас за них от всего сердца. Радуюсь надежде когда-нибудь увидеть вас, ибо я готова восхищаться вами и любить вас, как это делают все, имеющие удовольствие быть знакомыми с вами. Благодаря вам, счастливы люди, которых я люблю, и тем самым вы уже имеете право на мою благодарность. Прошу вас верить очень дружеским чувствам покорной слуги вашей
Прасковьи Осиповой.
Если моя милая Ольга с вами, благоволите передать ей от меня наилучшие пожелания.
_______________
* И многих других авторов, писавших о причинах падений империй.
Стр. 214, строка 23. — Донья Соль.
Стр. 214, строка 30. — „Красное и черное“.
Стр. 214, строка 10 снизу. — Морнее.
Стр. 214, строка 9 снизу. — Донья Соль.
Стр. 214, строка 8 снизу. — Донью Соль.
Стр. 214, строки 2—1 снизу. — куда бы я ни обернулся, всюду вижу порт Ливорно.
436
Стр. 219, строки 12—13. — les absents ont toujours tort — отсутствующие всегда неправы.
Стр. 220, строка 7. — ни время, ни разлука, ни дальность расстояния.
Стр. 220, строка 10. — инкогнито, анонимно.
Стр. 221, строка 6. — Соль.
Стр. 221, строка 7. — и обвиняет тебя в фатовстве.
Стр. 222, строка 17 и сл.
Благодарю вас, сударыня, за труд, который вы взяли на себя, вести переговоры с владетелями Савкина. Если один из них упорствует, то нельзя ли уладить дело с двумя остальными, махнув на него рукой? Впрочем, спешить некуда: новые занятия удержат меня в Петербурге по крайней мере еще на 2 или на 3 года. Я огорчен этим: я надеялся провести их вблизи Тригорского.
Моя жена очень благодарна вам за несколько строк, с которыми вы изволили к ней обратиться. Она предобрая и готова всем сердцем полюбить вас.
Не буду говорить вам о взятии Варшавы. Вы представляете себе, с каким восторгом мы приняли это известие после 9-месячных тяжелых неудач. Что скажет Европа? вот вопрос, который нас занимает.
Холера перестала свирепствовать в Петербурге, но теперь она пойдет гулять по провинции. Берегиге себя, сударыня. Ваши желудочные боли меня пугают. Не забывайте, что холеру лечат, как обычное отравление: молоком и постным маслом — и еще: остерегайтесь холодного.
Прощайте, сударыня, прошу верить моему уважению и искренней привязанности. Приветствую всё ваше семейство.
11 сент. Царское Село.
Стр. 223, строка 23 и сл.
Хотя вам уже знакомы эти стихи, но, ввиду того, что сейчас я послал экземпляр их графине Ламберт, справедливо, чтобы и у вас был такой же.
<............>
Вы получите второй стих, как только я подберу его для вас.
Стр. 223, строка 3 снизу и сл.
Я только что [прочла] прочла ваши прекрасные стихи — и заявляю, что, если вы не пришлете мне экземпляра (говорят, что их невозможно достать), я никогда вам этого не прощу.
Стр. 225, строка 1 и сл.
Стихи эти были написаны в такую минуту, когда позволительно было пасть духом — слава богу, это время миновало. Мы опять заняли положение, которое не должны были терять. Это, правда, не то положение, каким мы были обязаны руке князя, вашего батюшки, но всё же оно достаточно хорошо. У нас нет слова для выражения понятия безропотной покорности, хотя это душевное состояние, или, если вам больше нравится, эта добродетель, чрезвычайно свойственна русским. Слово <столбняк>, пожалуй, передает его с наибольшей точностью.
437
Хотя я и не докучал вам своими письмами в эти бедственные дни, я всё же не упускал случая получать о вас известия, я знал, что вы здоровы и развлекаетесь, это, конечно, вполне достойно „Декамерона“. Вы читали во время чумы вместо того, чтобы слушать рассказы, это тоже очень философично.
Полагаю, что мой брат участвовал в штурме Варшавы; я не имею от него известий. Однако, насколько пора было взять Варшаву! Вы, полагаю, читали стихи Жуковского и мои: ради бога, исправьте стих
<...........>
Поставьте:<гробов>. Речь идет о могилах Ярослава и печерских угодников; это поучительно и имеет [какой-то] смысл. <Градов> ничего не означает.
Надеюсь явиться к вам в конце этого месяца. Царское Село может свести с ума; в Петербурге гораздо легче уединиться.
Госпоже Хитровой.
Стр. 225, строка 6 снизу и сл. — стр. 228, строка 1 и сл.
Ну, друг мой, что же вы сделали с моей рукописью? Не заболела ли она холерой? Но, говорят, холера у вас не появлялась. Не сбежала ли она случайно? Но в таком случае, дайте мне какое-нибудь указание. Для меня было большим удовольствием снова увидеть ваш почерк. Он напомнил мне время, которое, правда, немногого стоило, но всё же было не лишено надежд; пора великих разочарований тогда еще не наступила. Поймите, я говорю о себе; но и для вас, мне кажется, было преимуществом то, что вы еще не исчерпали всех жизненных возможностей. Действительность для вас оказалась сладостной и блестящей, друг мой: и всё же, бывает ли такая действительность, которая стоила бы обманчивых чаяний, неоправдавшихся предчувствий, лживых видений счастливого возраста неведения? Вы сказали, что хотите побеседовать: поговорим же. Но предупреждаю вас: я не весел; а вы — вы раздражительны. И притом, о чем нам говорить? Я полон одной мыслью, вы знаете это. Если случайно у меня в голове и появятся какие-нибудь другие мысли, они наверное будут связаны в конце концов всё с той же, одной: подумайте, устроит ли это вас. Если бы еще вы передали мне какие-либо мысли из вашего умственного мира, если бы вы вызвали меня как-нибудь. Но вы хотите, чтобы я заговорил первый; будь по вашему, но еще раз: берегите нервы! Итак, вот что я скажу вам. Заметили ли вы, что в недрах мира нравственного происходит нечто необыкновенное, нечто подобное тому, что происходит, как говорят, в недрах мира физического? Скажите мне, пожалуйста, как это на вас действует? С моей точки зрения этот великий переворот вещей в высшей степени поэтичен; вряд ли вы можете оставаться к нему равнодушны, тем более, что поэтический эгоизм может найти себе в этом, как мне представляется, обильную пищу: разве можно оказаться незатронутым в самых сокровенных своих чувствах во время этого всеобщего столкновения всех элементов человеческой природы? Я видел недавно письмо вашего друга, великого поэта: его живость, веселость наводят страх. Не можете ли вы мне объяснить, почему теперь в этом человеке, который прежде мог грустить о всякой мелочи, гибель целого мира не вызывает ни малейшей 438 скорби? Посмотрите, друг мой: разве воистину не гибнет мир? разве для того, кто не в состоянии предчувствовать новый, грядущий на его место мир, [заметьте, что] это не является ужасным крушением? [Вы] Неужели вы также можете не останавливаться на этом мыслью и чувством? Я уверен, что и чувство и мысль вынашиваются, неведомые вам, где-то в глубине вашей души, только они не могут проявиться, будучи, вероятно, погребены в куче старых идей, привычек, условностей, которыми, что бы вы ни говорили, неизбежно проникнут всякий поэт, во всем, что он делает, вследствие того, друг мой, что, со времен индуса Вальмики, певца „Рамаяны“, и грека Орфея до шотландца Байрона, всякий поэт и посейчас должен повторять одно и то же, в какой бы части земного шара он ни пел.
Ах, как хотелось бы мне пробудить одновременно все силы вашей поэтической личности! Как хотел бы я сейчас же вскрыть всё, что, как я знаю, таится в ней, чтобы когда-нибудь услышать от вас одну из тех песен, которых требует наш век! Как тогда всё, что сегодня проходит мимо, не оставляя следа в вашем уме, сразу же поразит вас! Как всё примет в ваших глазах новое обличье! До тех пор, продолжим нашу беседу. Еще недавно, год тому назад, мир жил в спокойной уверенности в своем настоящем и будущем и молчаливо рассматривал свое прошлое и поучался им. Дух возрождался в спокойствии, человеческая память пробуждалась, убеждения приводились в согласие, страсть подавлялась, не было пищи для раздражения, тщеславные находили удовлетворение в прекрасных трудах; все человеческие потребности постепенно сосредоточивались в познании и все человеческие интересы постепенно сводились к единому интересу — к участию в развитии всемирного разума. Во мне была безграничная вера, безграничное к этому доверие. В блаженном согласии мира, в этом будущем, я находил свой душевный покой, свою будущность. И вдруг неожиданно ворвалась тупость одного человека, одного из тех людей, которые, без их на то согласия, призваны руководить человеческими делами. И вот, сразу же спокойствие, мир, будущность — всё исчезло. Подумайте только: это явилось следствием не одного из тех великих событий, которые созданы для того, чтобы потрясать империи и губить народы: глупость одного человека! В водовороте вашей жизни вы не могли почувствовать этого так, как я: это ясно; но неужели изумительное, не имеющее себе подобных происшествие, отмеченное печатью провидения, представляется вам обыкновеннейшей прозой или, в лучшем случае, дидактической поэмой, вроде Лиссабонского землетрясения, до которого вам нет никакого дела? Не может быть! У меня слезы выступают на глазах, когда я всматриваюсь в великий распад старого [общ<ества>], моего старого общества; это мировое страдание, обрушившееся на Европу так неожиданно, удвоило мое собственное страдание. Однако же, всё закончится хорошо, я вполне в этом уверен и имею утешение видеть, что не я один не теряю надежды на возврат разума к здравому смыслу. Но как произойдет перемена, когда? При посредстве ли могущественного ума, нарочитым образом посланного нам провидением для совершения этого деяния, или же оно явится следствием ряда событий, порожденных им для просвещения рода человеческого? Не знаю. Но смутное предчувствие говорит мне, что скоро появится человек, который принесет нам истину веков. Может быть, вначале это будет некоторым подобием 439 политической религии, проповедуемой в настоящее время Сен-Симоном в Париже, или же нового рода католицизма, которым несколько смелых священников, как говорят, хотят заменить тот, который утвердила святость веков. Почему нет? Не всё ли равно, как произойдет первый толчок того движения, которое должно завершить судьбы человечества? Многое, предшествовавшее великой минуте, когда благая весть была провозглашена божественным посланцем, было предназначено для приготовления к ней мира; и в наши дни, без сомнения, также произойдет многое для подобной же цели; перед тем, как мы получим от неба новую благую весть. Будем ждать.
Не поговаривают ли о всеобщей войне? Я утверждаю, что ее не будет. Нет, друг мой, путь крови уже не есть путь провидения. Как бы ни были глупы люди, они не будут больше терзать друг друга как звери:1 последняя река крови пролилась, и сейчас, когда я вам пишу, источник ее, слава богу, иссяк. Без сомнения, нам угрожают еще грозы и общественные бедствия; но уже не народная ярость принесет людям блага, которые им суждено получить: отныне не будет больше войн, кроме случайных — нескольких бессмысленных и смешных войн, чтобы вернее отвратить людей от привычки к убийствам и разрушениям. Наблюдали ли вы за тем, что творилось во Франции? Не казалось ли, что она подожжет мир с четырех сторон? И что же? Ничего подобного. Что происходит? В глаза посмеялись любителям славы, захвата; мирные и разумные люди восторжествовали, старые фразы, которые так хорошо звучали еще недавно в ушах французов, не находят в них больше отклика.
Отклик! Вот о чем я мечтаю. Очень, конечно, хорошо, что господа Ламарк и его присные не находят во Франции отклика, но я, друг мой, найду ли его в вашей душе? Увидим. Однако из-за этого сомнения перо выпадает у меня из рук. От вас будет зависеть, чтобы я опять взялся за него; выразите мне немного симпатии [пожалуйста] в вашем следующем письме. Нащокин говорит, что вы поразительно ленивы. Поройтесь немного в своей голове, особенно же в своем сердце, которое так горячо бьется, когда хочет: вы найдете больше чем нужно, чтобы мы могли писать друг другу до конца наших дней. Прощайте, милый старый друг. А моя рукопись? Чуть было не забыл про нее. Вы-то не забудьте о ней, пожалуйста. Чаадаев.
18 сентября.
Я узнал, что вы получили назначение, или как это назвать? что вам поручено написать историю Петра Великого. В добрый час! Поздравляю вас от всей души. Перед тем как высказываться дальше, я подожду, пока вы сами заговорите со мной об этом. Прощайте же.
Я только что прочел ваши два стихотворения. Друг мой, никогда еще вы не доставляли мне столько удовольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт; вы, наконец, угадали свое призвание. Не могу достаточно выразить свое удовлетворение. Мы побеседуем об этом в другой раз, обстоятельно. Не знаю, хорошо ли вы понимаете меня. Стихотворение 440 к врагам России особенно замечательно; это я говорю вам. В нем больше мыслей, чем было высказано и осуществлено в течение целого века в этой стране. Да, друг мой, пишите историю Петра Великого. Не все здесь одного со мною мнения, вы, конечно, не сомневаетесь в этом, но пусть говорят, что хотят — а мы пойдем вперед; когда найдена <......>1 одна частица подталкивающей нас силы, то второй раз ее наверное найдешь целиком. Мне хочется сказать себе: вот, наконец, явился наш Данте <....>1 это было бы, может быть, слишком поспешно. Подождем.
Стр. 229, строка 3 и сл.
29 сентября. Тригорское.
В прошлую субботу я с невыразимым удовольствием прочитала <........>: они до такой степени заняли мое воображение, что всю ночь я видела вас во сне. Помню, поцеловала вас в глаза — судите же о неожиданном моем удовольствии, когда в то же утро почтальон принес мне ваше письмо от 11-го. Мне хотелось бы поцеловать оба ваших милых глаза, дорогой Александр, за проявленное ко мне внимание, — но будьте покойны. Холера обошла губернию по всем правилам — города и деревни, но с меньшими опустошениями, чем в других местах. Но вот что действительно замечательно: в Великих Луках и Новоржеве она не появлялась до проследования тела великого князя Константина — и была там жестока. Никто из свиты великого князя не заболел, однако же сразу после отбытия их из дома Д. Н. Философова за одни сутки захворало не менее 70 человек. Так всюду на его пути. Это наблюдение подтверждается полученным мною от моей племянницы Бегичевой письмом, в котором она сообщает, что с некоторых пор болезнь в Петербурге опять усилилась, что ежедневно заболевает по 26 или более человек, — и я подозреваю, что одна и та же причина производит одно и то же действие, — а так как Петербург обширнее всех мест, по которым следовало тело великого князя, то болезнь в нем и удержится дольше. Повторяю, она не поднимается на наши высоты. Умным людям приходят в голову сходные мысли, и у нас с вами явилась общая мысль о Савкине. Акулина Герасимовна, которой принадлежит половина земли, может быть и продаст ее. А так как вы говорите, что это не к спеху, то есть надежда; но то, что вы пишете о пребывании вашем в Петербурге, заронило во мне мысль: разве не навсегда вы там обосновались? — Савкино может служить приютом лишь на два летних месяца, и если вы приобретете его, то потребуется целое лето, чтобы сделать его обитаемым.— Прошу вас приветствовать свою красавицу-жену, дочери мои вам кланяются. Напомните об мне моей милой Надежде Осиповне. Я всё это время была очень больна лихорадкой, следствием желудочных болей, теперь я поправилась. Прощайте, будьте здоровы и уверены в постоянной нежной преданности вашей П. О.
Стр. 230, строка 12 снизу и сл.
Спасибо, сударыня, за изящный перевод оды — я заметил в нем две неточности2 и одну описку переписчика. <Иссякнуть>, означает tarir; 441 <скрижали> — tables, chroniques. <Измаилской штык> — la bayonette d'Ismaél, а не d'Ismailof.1
В Петербурге есть для вас письмо; это ответ на первое полученное мною от вас. Велите его вам доставить — я приложил к нему оду, посвященную покойному князю, вашему батюшке.
Г-н Опочинин оказал мне честь зайти ко мне — это очень достойный молодой человек — благодарю вас за это знакомство.
На этих днях буду у ваших ног.
Госпоже Хитровой.
Стр. 232, строка 12 и сл. — стр. 233, строка 1 и сл.
Клеветникам России.
Вольное подражание Пушкину.
Смелые трибуны, народные ораторы,
Северный великан возбуждает вашу ярость;
Послушайтесь меня, прекратите ваши бессмысленные вопли,
Славяне, восставшие на своих же братьев-славян,
Не просят вас обострять их страдания;
Это древний спор у родного очага.
Происходящие от одного племени, враги с давних пор,
Враждующие народы, поочередно одолевающие друг друга,
Борются по врожденному чувству, а не из политических видов.
Видели ли их когда-нибудь объединенными под одним знаменем?
Беспокойный сармат и верный русский
Должны порешить между собой свою кровавую распрю;
Если одному суждено пасть, то нам ли быть теми, кто погибнет?
Утратит ли один из них свое имя, или другой свое могущество?
Для торжества одного нужна смерть другого,
И потрясенный мир не может их сдержать.
Вот в чем спор! — Храните же молчание,
Вы, чуждые нашим нравам, чуждые нашим законам!
В этой величественной драме ваш бессильный голос —
Только оскорбление этой великой борьбе;
Вы не знаете наших обид, наших несчастий,
Наших летописей, орошенных и кровью и слезами,
Наших однодневных побед, нашей вековой ненависти;
Прага и Москва, безмолвные и пустынные,
Не наполняют вас мрачным и священным ужасом...
Чего достигнете вы, осыпав этого царя-великана
Своими устарелыми нападками?
Разве он, презирая позорную участь,
Среди пламени Москвы не отверг закона
Тирана, попиравшего ваших скованных орлов?
За то ли, что в былое время в ваших владениях
Он пощадил ваши труды, ваши памятники, ваше искусство,
Блестящие чудеса ума и вкуса?
442
Разве мы, пришедшие победителями с края света
И поставившие свои палатки у подножия Колонны,
Ценою нашей крови не разбили ваших оков?
Яростные витии, выходите на арену;
Посмотрим, истощились ли силы старого великана.
Иль сломан железный меч Измаила?
Иль голос царя стал едва слышен
В цивилизованном мире?
Иль мы потеряли право на победу?
Иль у нас мало рук? На призыв славы —
Знаете ли вы, что, от склонов бурного Кавказа
До ледяных побережий, где замирает природа,
От берегов Немана до Небесной империи,
Двадцать смелых народов, как один воин,
Ринутся в бой?
Если б, преодолев вечную преграду климатов,
Пришли ваши воины, — о, честолюбивые риторы, —
Если бы они пришли на эти поля, где покоятся их братья,
То около их могильных курганов
Скоро уснули бы также и они.
Стр. 233, строка 4 снизу. — „Мармион“.
Стр. 240, строка 4. — рассчитанной на эффект.
Стр. 240, строки 18—19. — Доньи Соль.
Стр. 241, строка 6 снизу и сл. — стр. 242, строка 1 и сл.
Генерал,
Неотложные дела требуют моего присутствия в Москве, и я, не будучи еще окончательно зачислен на службу, принужден отлучиться на две — три недели, не имея иного разрешения, как от одного лишь квартального. Считаю своим долгом поставить о том в известность Ваше превосходительство.
Пользуюсь этим случаем, чтобы обратиться к вам по одному чисто личному делу. Внимание, которое вы всегда изволили мне оказывать, дает мне смелость говорить с вами обстоятельно и с полным доверием.
Около года тому назад в одной из наших газет была напечатана сатирическая статья, в которой говорилось о некоем литераторе, претендующем на благородное происхождение, в то время, как он лишь мещанин в дворянстве. К этому было прибавлено, что мать его — мулатка, отец которой, бедный негритенок, был куплен матросом за бутылку рома. Хотя Петр Великий вовсе не похож на пьяного матроса, это достаточно ясно указывало на меня, ибо среди русских литераторов один я имею в числе своих предков негра. Ввиду того, что вышеупомянутая статья была напечатана в официальной газете и непристойность зашла так далеко, что о моей матери говорилось в фельетоне, который должен был бы носить чисто литературный характер, и так как журналисты наши не дерутся на дуэли, я счел своим долгом ответить анонимному сатирику, что и сделал в стихах, и притом очень круто. Я послал свой ответ покойному Дельвигу с просьбой поместить в его газете. Дельвиг посоветовал мне не печатать его, указав на то, что было бы смешно защищаться пером против подобного 443 нападения и выставлять напоказ аристократические чувства, будучи самому, в сущности говоря, если не мещанином в дворянстве, то дворянином в мещанстве. Я уступил, и тем дело и кончилось; однако несколько списков моего ответа пошло по рукам, о чем я не жалею, так как не отказываюсь ни от одного его слова. Признаюсь, я дорожу тем, что называют предрассудками; дорожу тем, чтобы быть столь же хорошим дворянином, как и всякий другой, хотя от этого мне выгоды мало; наконец, я чрезвычайно дорожу именем моих предков, этим единственным наследством, доставшимся мне от них.
Однако, ввиду того, что стихи мои могут быть приняты за косвенную сатиру на происхождение некоторых известных фамилий, если не знать, что это очень сдержанный ответ на заслуживающий крайнего порицания вызов, я счел своим долгом откровенно объяснить вам, в чем дело, и приложить при сем стихотворение, о котором идет речь.
Примите, генерал, уверение в моем высоком уважении. Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга.
Александр Пушкин.
24 ноября. Ст. П. б.
Стр. 244, строка 22 и сл.
Очень вам благодарен за „Мясника“. В этой вещи чувствуется подлинный талант — но „Барнав“... „Барнав“; вот и Мандзони, принадлежащий графу Литте — прошу вас отослать ему и не обращайте внимания на мои пророчества.
Стр. 244, строки 28—29.
Я буквально без гроша. Прошу вас подождать день или два.
Весь ваш А. П.
Стр. 245, строка 5. — маршрут, дневник путешествия.
Стр. 245, строки 15—16. — Иван Выжигин (совершенно очаровательно!).
Стр. 247, строка 3 и сл.
Милостивый государь,
Лучшим ответом на ваше почтенное письмо от 24-го ноября будет дословное воспроизведение отзыва его императорского величества:
„Вы можете сказать от моего имени Пушкину, что я всецело согласен с мнением его покойного друга Дельвига. Столь низкие и подлые оскорбления, как те, которыми его угостили, бесчестят того, кто их произносит, а не того, к кому они обращены. Единственное оружие против них — презрение. Вот как я поступил бы на его месте. — Что касается его стихов, то я нахожу, что в них много остроумия, но более всего желчи. Для чести его пера и особенно его ума будет лучше, если он не станет распространять их“.
Прошу вас, милостивый государь, принять выражение моего совершенного уважения.
А. Бенкендорф.
С. Петербург. 10 декабря 1831.
№ 6041.
444
Стр. 248, строка 15. — для того, чтобы сменить всю прислугу (буквально: очистить дом).
Стр. 249, строка 4. — головокружение.
Стр. 250, строка 9 снизу. — с двойным зрением, проницательный.
Стр. 266, строка 12. — Когда-нибудь — <.....> Сергей.
Стр. 266, строка 13. — Младший
Стр. 266, строка 24. — Ты мне льстишь, но я тебя люблю —
Стр. 267, строка 3 и сл.
[весьма] разумеется, сударыня, час, удобный для вас, будет всегда удобен и для меня — Итак до завтра и пусть 7-я песнь Онегина заслу<жит>1
Стр. 268, строка 9 и сл.
По прибытии на Кавказ, я не мог устоять против желания повидаться с братом, который служит в [Нижегородском] полку и с которым я был разлучен в течение 5 лет.2 Я подумал, что имею право3 съездить в Тифлис.4 Приехав, я уже не застал там армию. Я написал Раевскому (другу детства) с просьбой выхлопотать для меня у графа Паскевича разрешение на приезд в лагерь.—[Раз] Я прибыл в день перехода через Саган-Лу. Раз оказавшись там, [мое положение] я почувствовал, насколько мое положение ложно — мне показалось неудобным уклониться от [войны], на которую я так неожиданно попал.
Мысль о том, что
Стр. 268, строка 21 и сл. — стр. 269, строка 1 и сл.
Явившись к Вашему превосходительству и не имев счастья застать вас, я приемлю смелость изложить вам письменно просьбу, с которой вы изволили разрешить5 к вам обратиться.
Покамест я еще не женат и не зачислен на службу, а положение моих дел позволяет мне предпринять это,6 — я бы хотел совершить путешествие во Францию или в Италию7 — а если мне не дозволено будет поехать [в] Европу,8 я бы просил [позволения] соизволения посетить Китай с посольством, [готовящимся] отправляющимся туда.
Осмелюсь ли, генерал, еще утруждать вас? В мое отсутствие г-н Жуковский хотел9 напечатать мою трагедию о Годунове, но он не получил на то формального разрешения. Так как я не имею состояния, мне было бы затруднительно лишиться10 [десятка] полутора десятков тысяч рублей, которые 445 может1 мне принести мой труд.2 [Эта трагедия написана в духе чистейшей нравственности и монархизма] и мне было бы тяжело отказаться от напечатания того сочинения, которое я больше всего обдумывал, и единственного, которым я удовлетворен.
Однако, если такова [будет] воля государя, я с радостью3 [готов немедля принести ее в жертву] как единственное доказательство, которое я могу дать, моей [совершенной преданности и]
А что касается политических идей, то они совершенно монархические — [поручаю ее снисхождению] и если
Стр. 269, строка 16 и сл.
[Сегодня 9 лет как] [Сегодня исполнилось ровно] Сегодня [день святого Валентина], это 9-я годовщина4 дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни —[для] Это
Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; [всякое иное] я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами — — [всё] всякая другая забота с моей стороны — заблуждение или безрассудство;5 вдали от вас меня лишь грызет мысль6 о счастье, которым я [никогда не мог бы достаточно насладиться] не сумел насытиться. Рано или поздно мне придется всё бросить и придти [бродить около вас] пасть к вашим ногам. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет лишь только мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму <?>.7 Там8 смогу я совершать паломничества, бродить вокруг вашего дома, встречать вас,9 мельком вас видеть —
Стр. 270, строка 3 и сл. — стр. 272, строка 1 и сл.
Вы смеетесь над моим нетерпением, вам как будто доставляет удовольствие обманывать мои ожидания [надежда на свидание с вами сегодня разбудила меня] итак я увижу вас только завтра — пусть так. Между тем я могу думать только о вас.10
Хотя видеть и слышать вас составляет для меня счастье,11 я предпочитаю не говорить, а писать вам.12 В вас есть ирония, лукавство, которые раздражают 446 и повергают в отчаяние.1 Ощущения становятся мучительными, а искренние слова в вашем присутствии превращаются в пустые шутки.2
Вы — демон,3 то-есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорится в писании.
[Вы] В последний раз вы4 говорили о прошлом жестоко. Вы сказали мне то, чему я старался5 не верить — [было ли это] в течение целых 7 лет. Зачем. [Хотели ли вы отомстить. Имели]
[Вы не] Счастье так мало создано для меня, что я не признал его, когда оно было передо мною — Не говорите же мне больше о нем, ради Христа, [Вы заставляете меня испытывать ярость] — В угрызениях совести, если бы я мог испытать их — в угрызениях совести [есть] было бы какое-то наслаждение — а подобного рода сожаление вызывает в душе лишь6 яростные и богохульные мысли.7
Дорогая Элленора, позвольте мне называть вас этим именем, напоминающим8 мне и [мои] жгучие чтения моих юных <?> лет, и нежный призрак, прельщавший меня тогда9 и ваше собственное существование,10 такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть. Дорогая Элленора,11 вы знаете, [что всегда] я испытал на себе всё ваше могущество.12 Вам обязан я тем, что познал13 всё, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, так же как и всё, что в нем есть самого ошеломляющего. От всего этого у меня осталась14 лишь 447 слабость выздоравливающего, одна привязанность,1 очень нежная, очень искренняя и немного робости,2 которую я не могу побороть.3
[Я знаю] Я прекрасно знаю, что´ вы подумаете,4 если когда-нибудь это прочтете — как он неловок — он стыдится прошлого — вот и всё.5 Он заслуживает, чтобы я снова посмеялась над ним — (он6 полон самомнения, как его повелитель — Сатана).7 Неправда ли.
Однако [я хотел] взявшись за перо, я хотел о чем-то просить вас — уж не помню о чем — ах, да — о дружбе — [то есть о близости — о доверии] Это просьба очень [пошлая] банальная, очень — как если бы нищий попросил хлеба — но дело в том, что мне необходима ваша близость [мне кажется, это впервые]
А вы, между тем, по-прежнему прекрасны, так же как и в день переправы, или же на крестинах, когда ваши [влажные] пальцы коснулись моего лба — Это прикосновение чувствуется мною до сих пор — прохладное, влажное.8 Оно обратило меня в католика — Но вы увянете;9 эта красота когда-нибудь <?>10 покатится вниз как лавина — [Когда ее не станет, мир потеряет] Ваша душа некоторое время еще продержится среди11 стольких опавших прелестей — а затем исчезнет,12 и никогда, быть может, моя душа, ее <?> боязливая рабыня,13 не встретит ее в <?> беспредельной вечности14 —
[Но ваша душа] но что такое душа [без вашего взгляда]. У нее нет ни взора ни мелодии — мелодия быть может —
Стр. 272, строка 23 — стр. 273, строка 1 и сл.
Мои горячо любимые родители. Обращаюсь к вам в минуту, от которой зависит15 вся остальная моя жизнь — Обращаюсь к вам в минуту, которая определит мою судьбу на всю остальную жизнь —
448
[Год тому назад] [Тому назад] [Я намерен жениться на молодой девушке, которую люблю уже год] м-ль Натали Гончаровой.1 [Я получил ее согласие, а также и согласие ее матери] — Прошу вашего благословения не как пустой формальности, но с внутренним убеждением, что это благословение необходимо для моего благополучия2 — [надеюсь] и да будет вторая половина моего существования более для вас утешительна, чем моя печальная молодость —
[Состояние г-жи Гончаровой сильно расстроено] и находится отчасти в зависимости3 от состояния ее свекра — Это является единственным препятствием4 моему счастью, [если бы я любил без взаимности я был бы очень несчастлив. Но если, получив ее согласие] У меня нет сил5 даже и помыслить от него отказаться. — Мне гораздо легче6 надеяться на то, что вы придете мне на помощь. Заклинаю вас, напишите мне, что вы можете сделать для
Стр. 273, строка 17 — стр. 275, строка 1 и сл.
[Вы разрешили мне всегда обращаться к вам, я делаю это с]
[В 1826 г. я] Мне чрезвычайно [совестно] неудобно обращаться к начальству7 по совершенно личному обстоятельству.8 Но мое положение9 и внимание, которое10 вы до сего времени изволили мне оказывать, [дают мне] меня к тому обязывают.
[Тем не менее я покорнейше прошу вас сохранить это втайне].
Я женюсь11 на м-ль — которую вы, вероятно, видели в Москве. Я получил ее согласие и согласие ее матери, — два возражения были мне высказаны при этом: мое имущественное состояние и положение мое относительно правительства. Что касается первого, то я мог ответить, что оно достаточно, благодаря его величеству, который дал мне к тому 449 возможность.1 Я могу достойно жить своим трудом. Относительно же моего положения в свете, я не мог скрыть, что оно двусмысленно и неопределенно. Я исключен из службы покойным императором [на мне лежит еще это пятно] [на мне лежит еще] это клеймо [еще] на мне остается.
[Государь] Мне было бы трудно, несмотря на всё доброе желание, опять вернуться на службу. — Вышедши из Лицея в 1817 г. с чином 10 класса, я так и не получил двух следующих чинов, следуемых мне по праву (я числился на службе [до]2 1824 г., времени моего исключения), так как начальники мои обходили меня при представлениях, я же не считал нужным напоминать о себе. Подчиненная должность, которую я могу занять по своему настоящему чину, не может более соответствовать [ни] моему возрасту, [ни] такая служба отвлекла бы меня от литературных занятий, доставила бы мне [без возможности] лишь бесцельные и бесполезные неприятности — итак мне нечего об этом и думать.
[Я покорнейше прошу ваше превосходительство]
Еще раз повторяю, мне очень совестно так долго занимать вас [всем] собой, но счастье мое3 зависит в некоторой степени от одного благосклонного слова. Г-жа Гончарова боится отдать [семью] свою дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя,4 между тем преданность моя ему искреннее5 и сильнее, чем я могу это выразить.
Еще [одна] одно слово и я кончаю. В 1826 г. я привез в Москву написанную в ссылке6 трагедию о Годунове. Я отнюдь не хотел ее печатать [такою, какой вы ее видели] — Я послал ее в том виде, как она была, на ваше рассмотрение только для того, чтобы оправдать себя и показать в каком духе эта трагедия и т. д. Государь, соблаговолив прочесть ее, сделал мне несколько замечаний о [критиках] местах слишком вольных, слишком шуточных, и я должен признать, что его величество7 был совершенно прав — [другие] две или три сцены привлекли, вероятно, его внимание потому, что они, казалось, представляли намеки на события, в то время еще недавние,8 но все смуты похожи одна на другую. Перечитывая9 теперь отмеченные места, я сомневаюсь, чтобы их можно было найти [столь] предосудительными. Драматический писатель не может нести ответственности за слова,10 450 которые он влагает в уста исторических личностей. Он должен1 заставить их говорить в соответствии с установленным их характером. Поэтому надлежит обращать внимание лишь на дух, в каком задумано всё сочинение. Без этого условия нет трагедии. (Его величество мог бы <?>] — Я умоляю его величество простить мне смелость моих возражений, но трагедия моя написана искренно2 [и если я вполне согласен <?> выбросить то, что мне указывают,3 когда это действительно требует поправок, то я по совести] не могу вычеркнуть того, что4 мне представляется существенным5 для смысла всего сочинения. — Я прекрасно понимаю, что такое сопротивление поэта может показаться смешным, но клянусь, что я говорю это от всей души [и я предпочитаю] — Впрочем, отмеченные места имеют характер чисто исторический, и их можно отыскать в подражаниях, напечатанных после того.
Нынешние обстоятельства вынуждают меня [это сделать]
Я не хотел до сего времени печатать свою трагедию, несмотря на все предложения6 издателей. Я почитал за счастье [делать] приносить эту жертву высочайшей воле.
Итак я умоляю его величество развязать мне руки и дозволить напечатать мою трагедию [такою, как] в том виде, как я считаю нужным. Я даю ему слово быть цензором [гораздо более строгим чем тот] столь же строгим сколь и добросовестным <?>
Стр. 276, строка 16 — стр. 277, строка 1 и сл.
Я [покорнейше прошу вас] ваше превосходительство7 еще раз простить мне мою докучливость.
Прадед8 моей невесты9 некогда получил разрешение поставить в своем имении Полотняный Завод памятник10 императрице Екатерине Второй. Ее 451 колоссальная1 статуя, отлитая по его заказу из бронзы в Берлине,2 оказалась совершенно не удавшейся и уродливой3 и так и не могла быть воздвигнута4 — и [теперь] уже более 35 лет погребена в подвале дома.— Торговцы медью предлагали за нее 50 тысяч рублей. Но нынешний ее владелец, г-н Гончаров-отец, ни за что на это не соглашался.5 Несмотря на уродливость этой статуи, он ею дорожил как памятью о благодеяниях великой государыни. — Он боялся, уничтожив ее, лишиться также и права на сооружение памятника, [что он собирался сделать6 как только его обстоятельства, в настоящее время очень расстроенные, ему это позволят — ]
Неожиданно решенный7 брак его внучки застал его врасплох без всяких средств и кроме государя8 разве только его покойная августейшая бабка9 могла бы вывести нас из затруднения. [Он] Г-н Гончаров, хотя и неохотно, соглашается на продажу статуи,10 но опасается потерять право, которым дорожит. Поэтому я покорнейше прошу ваше превосходительство не отказать исходатайствовать для меня во-первых разрешение на переплавку названной статуи, а во-вторых милостивое согласие на сохранение за г-ном Гончаровым права воздвигнуть — когда он того пожелает — памятник благодетельнице его семейства.
Стр. 277, строка 20 и сл.
Мне хотелось бы надеяться,11 что это письмо уже не застанет вас в Заводе, [но я с наслаждением подчиняюсь вашим приказаниям]—итак я в Москве, — такой печальной и скучной, когда вас там нет. У меня не хватило духу проехать по Никитской, еще менее — пойти узнать новости у Аграфены <?>. Вы не можете себе представить, какую тоску вызывает во мне ваше отсутствие, я раскаиваюсь в том, что покинул Завод — [и] все мои страхи возобновляются12 еще более сильные и мрачные. [Почем 452 я знаю? Мне] Я хотел бы надеяться и т. д. — я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от вас —
Стр. 278, строки 13—14.
Имею честь представить вам моего брата, который нашел вас [слишком хорошенькой женщиной] прелестной в своих собственных интересах.
Стр. 285, строки 9 и 10. — Фельетон. Театр.
Сноски к стр. 385
1 сладостного ничегонеделанья.
2 К письму приложен перевод на итальянский язык стихотворения Пушкина „Демон“.
Сноски к стр. 386
1 Шарантон — дом умалишенных около Парижа.
Сноски к стр. 387
1 воспевать благочестивое оружие и вождя, освободившего великую гробницу Христа.
2 К письму приложены переводы на итальянский язык стихотворений Пушкина — „Пророк“ и Державина — „На смерть кн. Мещерского“.
3 К итальянскому переводу стихотворения „Пророк“, где 8-й стих переведен: Как у орла, вспугнутого в его гнезде.
4 как орел, парит над другими.
Сноски к стр. 389
* В Пантеоне.
Сноски к стр. 393
8 — жизнь моя, люблю тебя.
Сноски к стр. 394
1 В копии в этом месте пропуск.
Сноски к стр. 395
1 это непременное условие.
2 одна из душ
3 защищавшего
Сноски к стр. 396
1 мою трагедию
Сноски к стр. 401
1 Прощай, до свидания.
Сноски к стр. 408
1 Непереводимая игра слов: engager значит „закладывать“ и „просить“, „приглашать“.
Сноски к стр. 410
1 „Брак в высшем свете“.
Сноски к стр. 416
1 Прощайте
2 Холера
Сноски к стр. 420
1 документ
Сноски к стр. 423
1 Единственное спасение — в том, чтобы перестать надеяться на спасение.
Сноски к стр. 424
1 Варшава должна быть разрушена.
Сноски к стр. 427
1 по обязанностям службы
Сноски к стр. 439
1 Непереводимая игра слов: bête значит „глупый“ и „зверь“.
Сноски к стр. 440
1 Вырвано.
2 одну неточность
Сноски к стр. 441
1 Штык Измаила, а не Измайлова.
Сноски к стр. 444
1 а. и пусть мой б. и пусть я
2 увидеться с братом, которого я не видал в течение 3 лет
3 Я подумал, что могу
4 тем более, что у меня был открытый <?> лист
5 а. с которой вы были так добры б. с которой вы разрешили мне
6 предпринимать путешествия
7 а. Если однако его величество не б. Если однако не могут
8 а. дозволено будет посетить б. дозволено будет поехать в в. дозволено будет отправиться посетить <?> Европу
9 просил <?>
10 а. мне было бы [тяжело] себя б. мне было бы неприятно лишить себя
Сноски к стр. 445
1 которые должен
2 а. мое сочинение б. мое творение
3 я с удовольствием
4 это годовщина
5 безрассудство, заблуждение, или <.....> а. ваше присутствие оживляет меня б. одно только ваше присутствие оживляет меня в. одно только ваше присутствие способно меня оживить —
6 а. угрызения б. угрызения в. сожаления г. мрачные сожаления
7 а. Молдавии <?> б. Волыни <?> в. Одессе <?>
8 Оттуда
9 а. встречать вас б. опьяняться
10 а. Между тем мне необходимо поговорить с вами — я не могу быть б. Мне необходимо думать в. Между тем я не
11 наслаждение
12 а. Вы б. Вдали от вас в. Ваше присутствие печалит меня в приводит в отчаяние. Мои речи стеснены, мои ощущения мучительны —
Сноски к стр. 446
1 которая огорчает меня и которую
2 а. Ощущения мои мучительны, а слова застывают б. Ощущения мои мучительны и превращаются в шутки
3 Несомненно вы демон
4 вы мне
5 а. говорили о прошлом и о том, чему я старался б. говорили о прошлом. Вы сказали мне вслух то, чему я старался
6 а. вызывает лишь ярость б. порождает лишь слезы в. вызывает лишь мысли
7 и богохульства
8 а. [и ваши] ваше очарование <?> б. и идеальное очарование и призрак прошлого в. и ваши прелести <?> г. и одну из идеальных женщин
9 а. который прельщал б. который их прельщал
10 а. столь потрясенное страстями, столь далекое от вашего предназначения <?> б. столь бурное, столь отдаленное от того, что в. столь бурное, [столь далекое <?>] столь отдаленное <?>
11 было время, когда ваш голос, ваш взгляд опьяняли меня
12 а. Если я познал опьянение б. если я познал всё уныние, всё ошеломляющее опьянение несчастьем — я обязан этим вам в. если я познал всё уныние горестей <?>
13 а. всё ошеломляющее опьянение любви — вы были посланы мне как б. всё, что есть в опьянении любви самого судорожного и мучительного в. всё, что есть в любви самого судорожного и мучительного, как и всё самое
14 а. у меня не б. от всех судорожных ощущений, в. от всех этих судорожных ощущений, таких мучительных, у меня осталось для утешения лишь г. от всех этих судорожных ощущений и от
Сноски к стр. 447
1 у меня осталась лишь привязанность
2 той робости
3 которую я не могу не испытывать в присутствии существа [столь] выдающегося и злотворного
4 Посмотрите, скажете вы, как он из кожи лезет вон, чтобы заставить меня поверить, что он не то, чем кажется
5 а. Он стыдится прошлого б. как он неловок, он стыдится прошлого
6 так как он
7 а. не имея его б. Я в. Ну так вот, клянусь вам, я нахожу вас
8 влажное и прохладное
9 вы поблекнете
10 а. опадет как б. опадет и станет в. опадет когда-нибудь
11 а. развалины б. развалин
12 а. она соединится б. она, одинокая, исчезнет с земли
13 моя душа не б. моя душа, бедная боязливая рабыня
14 а. в толпе б. среди <нрзб.>
15 а. которая решит б. которая определит
Сноски к стр. 448
1 а. Я намерен жениться на молодой девушке, которую люблю уже год — м-ль Гончаровой, о которой вы имеете б. <.....> это м-ль Гончарова.
2 а. для моего счастья, то-есть б. для нашего счастья, то-есть в. для моего счастья, для счастья г. для нашего благополучия
3 а. Я получил согласие б. Так как состояние г-жи Гончаровой сильно расстроено в. Состояние г-жи Гончаровой сильно расстроено, что касается моего г. Так как состояние г-жи Гончаровой сильно расстроено, она принуждена была мне д. Состояние — единственное возражение е. Я получил согласие м-ль Гончаровой [я имею] и
4 единственным возражением
5 У меня не хватает духу
6 Для меня гораздо утешительнее <?>
7 к вам
8 а. обстоятельству, которое только б. обстоятельству, которое важно для меня одного; в. обстоятельству, которое касается меня одного, но вы о нем г. обстоятельству, которое касается меня одного; и его
9 Но простите
10 и доверие, которое
11 я собираюсь жениться
Сноски к стр. 449
1 а. что, благодаря е. в., который дал мне возможность жить плодами ума моего, оно почтенно и независимо. Мое положение б. что, благодаря е. в., который дал мне возможность жить плодами ума моего — оно достаточно и независимо. в. что, благодаря е. в., который дал мне возможность жить достойно своим трудом, приносящим мне
2 а. так как я служил до б. (я служил до
3 а. счастье <?> б. судьба моей жизни
4 И он осыпал меня уже столькими благодеяниями
5 к которому, однако, моя преданность искреннее
6 а. написанную в 1824 г. б. написанную в 1825 г. в. написанную в деревне
7 а. я должен признаться б. я должен признаться Вашему превосходительству
8 и тут я предпочел пожертвовать трагедией и тем дать слабое
9 а. Перечитывая их б. Перечитывая места <?>
10 а. за чувства б. за мысли
Сноски к стр. 450
1 Он не может
2 а. и я по совести не могу б. и если
3 готов признать то, что не может
4 что он
5 а. мне представляется необходимым б. мне представляется совершенно необходимым в. мне представляется точкой г. мне представляется существенным — и что
6 всё, что мне предлагали
7 а. Покорнейше прошу вас, ваше превосходительство, не сердиться на мою докучливость, на частые б. Покорнейше прошу вас, ваше превосходительство, не сердиться на мою докучливость, на частые просьбы в. Покорнейше прошу вас, ваше превосходительство, не сердиться и не возмущаться <?> г. Прошу прощения у вашего превосходительства за мою докучливость
8 а. Г б. Г-н Гончаров дед в. Г-н Гончаров прадед <?>
9 а. у которого дела сильно расстроены б. находится в очень расстроенных обстоятельствах в. очень расстроен в своих обстоятельствах
10 поставить памятник
Сноски к стр. 451
1 а. Этот памятник б. Он заказал отлить статую из бронзы — Но в. Он заказал отлить статую из бронзы — и г. Ее колоссальная статуя находится
2 а. которую он выписал из Берлина б. которую он заказал в Берлине в. которую он заказал отлить в Берлине
3 а. никогда не была б. совершенно не удалась и никакой
4 она никогда не была воздвигнута
5 а. Торговцы медью предлагали за нее нынешнему владельцу, г-ну Гончарову-отцу б. Торговцы медью предлагали за нее 50 тысяч рублей нынешнему владельцу, г-ну Гончарову-отцу, но он не хотел никогда на это согласиться из деликатности.
6 на сооружение памятника, который он собирался поставить
7 Довольно неожиданно решившийся
8 кроме его величества
9 его покойная бабка
10 а. уступить статую б. продать статую
11 а. Я надеялся б. Я хотел бы надеяться
12 а. мои страхи и мои б. мои страхи становятся