239
Около 7 ноября 1825 г. Михайловское.
В глуши, измучась жизнью постной,
Изнемогая животом,
Я не парю — сижу орлом
И болен праздностью поносной.
Бумаги берегу запас,
Натугу вдохновенья чуждый,
Хожу я редко на Парнас
И только за большою нуждой.
Но твой затейливый навоз
Приятно мне щекотит нос:
Хвостова он напоминает,
Отца зубастых голубей,
И дух мой снова позывает
Ко испражненью прежних дней.
Благодарствую, душа моя — и цалую тебя в твою поэтическую <- - - - -> — с тех пор как я в Михайловском, я только два раза хохотал; при разборе новой пиитике басен и при посвящении <- - - - -> <- - - - -> твоего. — Как же мне не любить тебя? как мне пред тобой не подличить — но подличить готов, а переписывать, воля твоя, не стану — смерть моя и только.
Поздравляю тебя, моя радость, с романтической трагедиею, в ней же первая персона Борис — Гудунов! Трагедия моя кончена; я перечел ее в слух, один, и бил в ладоши и кричал, ай-да Пушкин, ай-да сукин сын! — Юродивый мой, малой
240
презабавный; на Марину у тебя <- - - - - - -> — ибо она полька, и собою преизрядна — (в роде К. Орловой, сказывал это я тебе?). Проччие также очень милы; кроме капитана Маржерета, который всё по-матерну бранится; цензура его не пропустит. Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат! Ты уморительно критикуешь Крылова; молчи, то знаю я сама, да эта крыса мне кума. Я назвал его представителем духа русского народа — не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял. — В старину наш народ назывался смерд (см. госп.<одина> Кар.<амзина>). Дело в том, что Крылов преоригинальная туша, гр.<аф> Орлов дурак, а мы разини и пр. и пр....
Я из Пскова написал тебе было уморительное письмо — да сжег. Тамошний архиерей отец Evгений принял меня как отца Evгения. Губернатор также был весьма милостив; дал мне переправить свои стишки-с. Вот каково! Прощай, мой милый.
Адрес: Кн. П. А. Вяземскому.