224
Первая половина (не позднее 14) сентября 1825 г. Михайловское.
Ты не можешь себе вообразить, милый и почтенный Павел Александрович, как обрадовало меня твое письмо, знак неизменившейся твоей дружбы.... Наша связь основана не на одинаковом образе мыслей, но на любви к одинаковым занятиям. Ты огорчаешь меня уверением, что оставил поэзию — общую нашу любовницу. Если это правда, что ж утешает тебя, кто утешит
225
ее?... Я думал, что в своей глуши — ты созидаешь; нет — ты хлопочешь и тягаешься — а между тем годы бегут.
Heu fugant, Posthume, Posthume, labuntur anni.
А что всего хуже, с ними улетают и страсти и воображение. Послушайся, милый, запрись да примись за романтическую трагедию в 18-ти действиях (как трагедии Софии Алексеевны). Ты сделаешь переворот в нашей словесности, и никто более тебя того не достоин. Прочел в Булг.1 твое 3-е действие, прелестное в величавой простоте своей. Оно мне живо напомнило один из лучших вечеров моей жизни; помнишь?... На чердаке к.<нязя> Шаховского.
Как ты находишь первый акт Венцеслава? По мне чудно-хорошо. Старика Rotrou <см. перевод>, признаюсь, я не читал, по-гишпански не знаю, а от Жандра в восхищении; кончена ли вся трагедия?
Что сказать тебе о себе, о своих занятиях? Стихи покаместь я бросил и пишу свои mémoires <см. перевод>, то есть, переписываю на бело скучную, сбивчивую черновую тетрадь; 4 песни Онегина у меня готовы, и еще множество отрывков; но мне не до них. Радуюсь, что 1-я песнь тебе по нраву — я сам ее люблю; впрочем на все мои стихи я гляжу довольно равнодушно, как на старые проказы с К...., с театральным маиором и проч.: больше не буду! — Addio, Poëta, a rivederla, ma quando?.... <см. перевод>