В конце 1826-го года я часто видался с одним Дерптским
студентом (ныне он гусарский офицер и променял свои немецкие
книги, свое пиво, свои молодые поединки на гнедую лошадь и на
польские грязи). Он много знал, чему научаются в университетах,
30 между тем как мы с вами выучились танцовать. Разговор его был
прост и важен. Он имел обо всем затверженное понятие, в
ожидании собственной поверки. Его занимали такие предметы, о которых
309
я и не помышлял. Однажды, играя со мною в шахматы и
дав конем мат моему королю и королеве, он мне сказал при том:
Cholera morbus <См. перевод> подошла к нашим границам и через 5 лет
будет у нас.
О холере имел я довольно темное понятие, хотя в 1822 году
старая молдаванская княгиня, набеленая и нарумяненая, умерла
при мне в этой болезни. — Я стал его расспрашивать. Студент
объяснил мне, что холера есть поветрие, что в Индии она поразила
не только людей, но и животных, но и самые растения, что она
10 желтой полосою стелется вверх по течению рек, что по мнению
некоторых она зарождается от гнилых плодов и прочее — всё, чему
после мы успели наслыхаться.
Таким образом в дальнем уезде <Псковской> губернии молодой
студент и ваш покорнейший слуга, вероятно одни во всей России,
беседовали о бедствии, которое через 5 лет сделалось мыслию
всей Европы.
Спустя 5 лет я был в Москве, и домашние обстоятельства
требовали непременно моего присутствия в Нижег<ородской> деревне.
Перед моим отъездом В<яземский> показал мне письмо, только что
20 им полученное: ему писали о холере, уже перелетевшей из Астраханской
г<убернии> в Саратовскую. — По всему видно было, что
она не минует и Нижегородской (о Москве мы еще не
беспокоились). Я поехал с равнодушием, коим был обязан пребыванию
моему между азиатцами. Они не боятся чумы, полагаясь на
судьбу и на известные предосторожности, а в моем воображении
холера относилась к чуме как элегия к дифирамбу.
Приятели (у коих дела были в порядке или в привычном
беспорядке, что совершенно одно) упрекали меня за то и важно
говорили, что легкомысленное бесчувствие не есть еще истинное
30 мужество.
На дороге встретил я Макарьевскую ярманку, прогнанную
холерой. Бедная ярманка! она бежала как пойманная воровка,
разбросав половину своих товаров, не успев пересчитать свои
барыши!
Воротиться казалось мне малодушием; я поехал далее, как,
может быть, случалось вам ехать на поединок: с досадой и
большой неохотой. —
Едва успел я приехать, как узнаю, что около меня оцепляют
деревни, учреждаются карантины. [Народ ропщет, не понимая
40 строгой необходимости и предпочитая зло неизвестное и загадочное
310
непривычному своему стеснению. Мятежи вспыхивают то здесь,
то там.]
Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя
сказки и не ездя по соседям. — Между тем начинаю думать о
возвращении и беспокоиться о карантине. Вдруг 2 октября получаю
известие, что холера в Москве. Страх меня пронял — в Москве...
но об этом когда-нибудь после. Я тотчас собрался в дорогу
и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается: застава!
Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через
10 какую-то речку. Я стал расспрашивать их. Ни они, ни я
хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением
никого не пускать. Я доказывал им, что вероятно где-нибудь да
учрежден карантин, что я не сегодня, так завтра на него наеду,
и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со
мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета.
______
Я поехал рысью, вдруг