ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ ЧЕЛОВЕКА. СОЧИНЕНИЕ
СИЛЬВИО ПЕЛЛИКО.

На днях выдет из печати новый перевод книги: Dei doveri degli
uomini, сочинения славного Сильвио Пеллико.

Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено,
проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным
обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить
ни единого выражения, которого не знали бы все наизуст, которое
не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для
10 нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием, —
и такова ее вечно-новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром
или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах
противиться ее сладостному увлечению, и погружаемся духом в ее
божественное красноречие.

И не всуе, собираясь сказать несколько слов о книге кроткого
страдальца, дерзнули мы упомянуть о божественном Евангелии: мало
было избранных (даже между первоначальными пастырями церкви),
которые бы в своих творениях приближились кротостию духа,
сладостию красноречия и младенческою простотою сердца к проповеди
20 небесного учителя.

В позднейшие времена неизвестный творец книги „О подражании
Иисусу Христу“, Фенелон и Сильвио Пеллико в высшей степени
принадлежат к сим избранным, которых ангел господний
приветствовал именем человеков благоволения.

Сильвио Пеллико десять лет провел в разных темницах, и,
получа свободу, издал свои записки. Изумление было всеобщее:
ждали жалоб, напитанных горечью, — прочли умилительные
размышления, исполненные ясного спокойствия, любви и
доброжелательства.

30 Признаемся в нашем суетном зломыслии. Читая сии записки, где
ни разу не вырывается из-под пера несчастного узника выражения
нетерпения, упрека или ненависти, мы невольно предполагали
скрытое намерение в этой ненарушимой благосклонности ко всем

100

и ко всему; эта умеренность казалась нам искусством. И, восхищаясь
писателем, мы укоряли человека в неискренности. Книга: Dei doveri
устыдила нас, и разрешила нам тайну прекрасной души, тайну
человека-христианина.

Сказав, какую книгу напомнило нам сочинение Сильвио Пеллико,
мы ничего более не можем и не должны прибавить к похвале нашей.

В одном из наших журналов, в статье писателя с истинным
талантом, критика, заслужившего доверенность просвещенных читателей,
с удивлением прочли мы следующие строки о книге Сильвио Пеллико:

10 „Если бы книга Обязанностей не вышла в след за книгою Жизни
(Мои темницы), она показалась бы нам общими местами, сухим,
произвольно догматическим уроком, который мы бы прослушали без
внимания“.

Неужели Сильвио Пеллико имеет нужду в извинении? Неужели
его книга, вся исполненная сердечной теплоты, прелести
неизъяснимой, гармонического красноречия, могла кому бы то ни было,
и в каком бы то ни было случае, показаться сухой и холодно
догматической? Неужели, если б она была написана в тишине Фиваиды
или в библиотеке философа, а не в грустном уединении темницы,
20 недостойна была бы обратить на себя внимания человека,
одаренного сердцем? — Не можем поверить, чтобы в самом деле такова была
мысль автора „Истории Поэзии“.

Это уж не ново, это было уж сказано — вот одно из самых
обыкновенных обвинений критики. Но всё уже было сказано, все
понятия выражены и повторены в течение столетий: что ж из этого
следует? Что дух человеческий уже ничего нового не производит?
Нет, не станем на него клеветать: разум неистощим в соображении
понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова
находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть
30 повторение лексикона. Мысль отдельно никогда ничего нового не
представляет; мысли же могут быть разнообразны до
бесконечности.

Как лучшее опровержение мнения г-на Шевырева, привожу
собственные его слова:

„Прочтите ее (книгу Пеллико) с тою же верою, с какою она писана,
и вы вступите из темного мира сомнений, расстройства, раздора
головы с сердцем в светлый мир порядка и согласия. Задача жизни
и счастия вам покажется проста. Вы как-то соберете себя,
рассеянного по мелочам страстей, привычек и прихотей — и в вашей
40 душе вы ощутите два чувства, которые к сожалению очень редки
в эту эпоху: чувство довольства и чувство надежды“.

<1836>