- 177 -
<О НАРОДНОЙ ДРАМЕ И ДРАМЕ „МАРФА ПОСАДНИЦА“.>
Между тем как эсфетика со времен Канта и Лессинга
развита с такой ясностию и обширностию, мы всё еще остаемся при
понятиях тяжел.<ого> педанта Готштеда; мы всё еще повторяем,
что прекрасное есть подражание изящной природе, и что главное
достоинство искусства есть польза. Почему же статуи
раскрашенные нравятся нам менее чисто мраморных и медных? Почему
поэт предпочитает выражать мысли свои стихами? И какая польза
в Тициановой Венере и в Ап.<оллоне> Бельведерском?10 Правдоподобие всё еще полагается главным условием и
основанием драм.<атического> иск.<усства>. Что если докажут нам, что
самая сущность др.<аматического> иск.<усства> именно исключает
правдоподобие? Читая поэму, роман, мы часто можем забыться и
полагать, что описываемое происшедствие не есть вымысел, но истина.
В оде, в элегии можем думать, что поэт изображал свои настоящие
чувствования в настоящих обстоятельствах. Но где правдоподобие
в здании, разделенном на две части, из коих одна наполнена
зрителями, которые условились etc. etc.———
Если мы будем пологать правдоподобие в строгом соблюдении
20 костюма, красок, времени и места, то и тут мы увидим, что величайшие
драм.<атические> пис.<атели> не повиновались сему правилу.
У Шекспира римск.<ие> ликт.<оры> сохраняют обычаи лондонских
алдерманов. У Кальдерона храбрый Кориолан вызывает консула
на дуель и бросает ему перчатку. У Расина полу-скиф Иполит
говорит языком молодого благовоспитанного маркиза. Римляне
Корнеля суть или исп.<анские> рыцари, или гаск.<онские> бароны,
а Корнелеву Клитемнестру сопровождает швейцарская гвардия.
Со всем тем, Кальдерон, Шексп.<ир> и Расин стоят на высоте
недосягаемой — и их произведения составляют вечный предмет наших
30 изучений и восторгов. —Какого же правдоподобия требовать должны мы от
драмматического писателя? Для разрешения сего вопроса рассмотрим
сначала, что такое драмма и какая ее цель.
- 178 -
Драма родилась на площади и составляла увеселение
народное. Народ, как дети, требует занимательности, действия. Драма
представляет ему необыкновенное, странное происшедствие. Народ
требует сильных ощущений — для него и казни зрелище. Смех,
жалость и ужас суть три струны нашего воображения,
потрясаемые драм.<атическим> волшебством. Но смех скоро ослабевает,
и на нем одном невозможно основать полного драматич.<еского>
действия. Древние трагики пренебрегали сею пружиною.
Народная сатира овладела ею исключительно, и приняла форму
10 драм.<атическую>, более как пародию. Таким образом родилась
комедия — со временем столь усовершенствованная. — Заметим, что
высокая комедия не основана единственно на смехе, но на
развитии характеров, — и что нередко <она> близко подходит к трагедии.Трагедия преимущественно выводила тяжкие злодеяния,
страдания сверхъестественные, даже физические (напр. Филоктет, Эдип,
Лир). Но привычка притупляет ощущения — воображение привыкает
к убийствам и казням, смотрит на них уже равнодушно,
изображение же страстей и излияний <?> души человеческой для него
всегда ново, всегда занимательно, велико и поучительно. Драма
20 стала заведовать страстями и душою человеческою.Истина страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых
обстоятельствах — вот чего требует наш ум от др.<аматического>
писателя.Драма оставила площадь и перенеслася в чертоги по требованию
образованного, избранного общества. Поэт переселился ко двору.
Между тем [драма] остается верною первоначальному своему
назначению — действовать на множество, занимать его любопытство.
Но тут драма оставила язык общепонятный и приняла наречие
модное, избранное, утонченное.———
30 Отселе важная разница между трагедией народной,
Шекс.<пировой> и драмой придворной, Расиновой. Творец трагедии
народной был образованнее своих зрителей, он это знал, давал им свои
свободные произведения с уверенностью своей возвышенности,
[и] признанием публики беспрекословно чувствуемым. — При дворе,
наоборот, поэт чувствовал себя ниже своей публики. Зрители были
образованнее его, по крайней мере так думали и он и они. Он
не предавался вольно и смело своим вымыслам. Он старался
угадывать требования утонченного вкуса людей, чуждых ему по
- 179 -
состоянию. Он боялся унизить такое-то высокое звание, оскорбить
таких-то спесивых своих зрителей — отселе робкая чопорность,
смешная надутость, вошедшая в пословицу (un héros, un roi de comédie <См. перевод>),
привычка смотреть на людей высшего состояния с каким-то
подобострастием и придавать им странный, не человеческий образ
изъяснения. У Расина (напр.<имер>) Нерон не скажет просто: je serai caché
dans ce cabinet <См. перевод> — но caché près de ces lieux je vous verrai, Madame <См. перевод>.
Агамемнон будит своего наперсника <и> говорит ему с напыщенностию:Oui c'est Ag.<amemnon...> <См. перевод>
10 Мы к этому привыкли, нам кажется, что так и должно быть.
Но надобно признаться, что если герои выражаются в трагедиях
<Шекспира> как конюхи, то нам это не странно, ибо мы чувствуем,
что и знатные должны выражать простые понятия, как простые
люди.———
Не имею целию и не смею определять выгоды и невыгоды той
и другой трагедии — развивать существенные разницы систем
Расина и Шекспира, Кальдерона и Гете. Спешу обозреть ист.<орию>
драмм.<атического> искусства в России.Драма никогда не была у нас потробностию народною. Мистерии
20 Ростовского, трагедии царе<вны> С.<офьи> Алекс.<еевны> были
представлены при ц.<арском> дворе и в палатах ближних бояр — и были
необыкновенным празднеством, а не постоянным увеселением. Первые
труппы, появившиеся в России, не привлекали народа, не понимающего
драмм.<атического искусства> и не привыкшего к его условиям.
Явился Сумароков, несчастнейший из подражателей. Трагедии его,
исполненные противусмыслия, писанные варварским изнеженным
языком, нравились двору Елисаветы как новость, как подражание
парижским увеселениям. Сии вялые, холодные произв.<едения> не могли
иметь никакого влияния на народное пристрастие. Озеров это
30 чувствовал. Он попытался дать нам трагедию народную — и вообразил,
что для сего довольно будет, если выберет предмет из народной
истории — забыв, что поэт Франции брал все предметы для своих
траг.<едий> из римской, греческой, и евр.<ейской> ист.<ории> и что
самые народные траг.<едии> Шексп.<ира> заимствованы им из
италия<нских> новелей.После Дмитрия Д.<онского>, после Пожарского, произведения
незрелого таланта, мы всё не имели трагедии. Андромаха К.<атенина>
- 180 -
(может быть, лучшее произведение нашей Мельпомены, по силе
истинных чувств, по духу истинно трагическому) не разбудила
однако ж ото сна сцену, опустелую после Семеновой.Идеализированный Ермак, лирическое произведение пылкого
юношеского вдохновения, не есть произведение драмматическое.
В нем всё чуждо нашим нравам и духу, всё, даже самая
очаровательная прелесть поэзии.———
Комедия была счастливее. Мы имеем две драммат.<ические> сатиры.
———
Отчего же нет у нас н.<ародной> трагедии? Не худо было бы
10 решить, может <ли> она и быть. Мы видели, что народная трагедия
родилась на площади, образовалась и потом уже была призвана
в аристокр.<атическое> общество. У нас было бы напротив. Мы
захотели бы придворную, Сумарок.<овскую> тр.<агедию> низвести
на площадь — но какие препятствия!Трагедия наша, образованная по примеру тр.<агедии> Рас.<иновой>
может ли отвыкнуть от аристокр.<атических> своих привычек? Как ей
перейти от своего разговора, размеренного, важного и благопристойного,
к грубой откровенности народных страстей, к вольности
суждений площади — как ей вдруг отстать от подобострастия, как
20 обойтись без правил, к которым она привыкла, насильственного
приноровления всего русского ко всему европейскому, где, у кого
выучиться наречию, понятному народу? Какие суть страсти сего народа,
какие струны его сердца, где найдет она себе созвучия, — словом,
где зрители, где публика?Вместо публики встретит она тот же малый, ограниченный
круг — и оскорбит надменные его привычки (dédaigneux), вместо
созвучия, отголоска и рукоплесканий услышит она мелочную,
привязчивую критику. Перед нею восстанут непреодолимые преграды —
для того, чтоб она могла расставить свои подмостки, надобно было
30 бы переменить и ниспровергнуть обычаи, нравы и понятия целых
столетий...Перед нами однако ж опыт народной трагедии...
———
Прежде чем станем судить **<Марфу Посадницу> поблагодарим
неизвестного автора за добросовестность его труда, поруку
истинного таланта. Он написал свою трагедию не по расчетам самолюбия,
- 181 -
жаждущего минутного успеха, не в угождение общей массе
читателей, не только не приуготовленных к романтической драме,
но даже решительно ей неприятствующих.* Он писал свою трагедию
вследствие сильного внутреннего убеждения, вполне предавшись
независимому вдохновению, уединясь в своем труде. Без сего
самоотвержения в нынешнем состоянии нашей литературы ничего нельзя
произвести истинно достойного внимания.———
Автор Марфы Посадницы имел целию развитие важного
исторического происшедствия: падения Новагорода — решившего вопрос
10 о единодержавии России. — Два великих лица представлены ему были
историею. Первое — Иоанн, уже начертанный Карамзиным, во всем
его грозном и хладном величии, второе — Новгород, коего черты
надлежало угадать.Драм.<атический> поэт — беспристрастный, как судьба — должен
был изобразить — столь же искренно, сколько глубокое, добросовестное
исследование истинны и живость воображения юного, пламенного ему
послужило — отпор погибающей вольности, как глубоко обдуманный
удар, утвердивший Россию на ее огромном основании. Он не должен
был хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. Не он,
20 не его политический образ мнений, не его тайное или явное
пристрастие должно было говорить в трагедии, — но люди минувших
дней, [их] умы, их предрассудки. Не его дело оправдывать и
обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей
его истине. Исполнил ли сии первоначальные, необходимые условия
автор Марфы Посадницы?Отвечаем: исполнил — и если не везде, то изменило ему не
желание, не убеждение, не совесть, но природа человеческая, всегда
несовершенная.———
Иоанн наполняет трагедию. Мысль его приводит в движение всю
30 махину, все страсти, все пружины. В первой сцене Новгород узнает
о властолюбивых его притязаниях и о нечаянном походе. Негодование,__________
* Не говорим уже о журналах, коих приговоры имеют решительное
влияние не только на публику, но даже на писателей, которые,
хотя ими пренебрегают, но опасаются печатных насмешек и
ругательства.
- 182 -
ужас, разногласие, смятение, произведенное сим известием — дают
уже понятие о его могуществе. — Он еще не появлялся, но уже
тут, — как Марфа, мы уже чувствуем его присутствие. Поэт
переносит нас в московский стан, средь недовольных князей, средь
бояр и воевод. И тут мысль об Иоанне господствует и правит
всеми мыслями, всеми страстями. Здесь видим могущество его
владычества, укрощенную мятежность удельных князей, страх
наведенный на них Иоанном, слепую веру в его всемогущество. Князья
свободно и ясно понимают его действия, предвидят и изъясняют
10 высокие замыслы; послы новогородские ожидают его. Является
Иоанн. Речь его послам не умаляет понятия, которое поэт успел
внушить. Холодная, твердая решимость, обвинения сильные,
притворное великодушие, хитрое изложение обид. — Мы слышим точно
Иоанна — мы узнаем мощный государственный его смысл, мы слышим
дух его века. Новгород отвечает ему в лице своих послов. Какая
сцена! Какая верность историческая! Как угадана дипломатика
русского вольного города! Иоанн не заботится о том, правы ли они
или нет. Он предписывает свои последние условия — между тем
готовится к реш.<ительной> битве. Но не одним оружием действует
20 осторожный Иоанн. Измена помогает силе. Сцена между Иоан.<ном>
и вымышленным Борецким кажется нам не выдержанною. Поэту
не хотелось совсем унизить новгородского предателя — отселе
заносчивость его речей — и не-драмматическая (т. е. неправдоподобная)
снисходительность Иоанна. Скажут: он терпит, ибо ему нужен
Борецкий — правда. Но пред его лицом не смел забыться бы Борецкий,
и изменник не говорил бы уже вольным языком новагородца. Зато
с какой полнотою, с каким спокойствием развивает Иоанн
государственные свои мысли! — и заметим, откровенность — вот лучшая
лесть властителя, и единственно его достойная. Последняя речь
30 Иоанна —Российские бояре,
Вожди, князья и проч.кажется нам не в духе властвования Иоанн.<ова>. Ему не нужно
воспламенять их усердия, он не станет им изъяснять причины своих
действий. Довольно, если он скажет им — завтра битва, будьте
готовы.———
Мы расстаемся с Иоанном, узнав его намерения, его мысли,
его могущую волю — и уже видим его опять, когда молча въезжает
- 183 -
он победителем в преданный ему Новгород. Его распоряжения,
переданные нам историею, сохранены и в трагедии без добавлений
затейливых, без объяснений. Марфа предрекает ему семейственные
несчастия и погибель его рода. Он отвечает:Что господу уг<одно — да свершится!>
Спокоен я, исполнив подвиг свой.———
Таково изображение Иоанна, изображение, согласное с историей,
почти везде выдержанное. В нем трагик не ниже своего предмета.
Он его понимает ясно, верно, знает коротко — и представляет нам
10 без театрального преувеличения, без противусмыслия, без
шарлатанства.<1830>