166

ОПЫТ ОТРАЖЕНИЯ НЕКОТОРЫХ НЕЛИТЕРАТУРНЫХ
ОБВИНЕНИЙ.

       Сколь  ни  удален я моими
привычками <и> правилами от
полемики  всякого   роду,   еще
не  отрекся  я  совершенно   от 
права  самозащищения.             

Southey <См. перевод>.

<§ 1.>

10 У одного из наших известных писателей спрашивали, зачем не
возражал он никогда на критики. Критики не понимают меня, отвечал
он, а я не понимаю моих критиков. Если будем судиться перед
публикою, вероятно и она нас не поймет. Это напоминает старинную
эпиграмму:

Глухой глухого звал к суду судьи глухого,
Глухой кричал: моя им сведена корова.
Помилуй, возопил глухой тому в ответ,
Сей пустошью владел еще покойный дед.
Судья решил: Почто ж идти вам брат на брата:
20 Не тот и не другой, а девка виновата.

Можно не удостоивать ответом своих критиков (как
аристократически говорит сам о себе изд.<атель> Истории Р.<усского>
Н.<арода>), когда нападения суть чисто литературные и вредят разве одной
продаже разбраненной книги. Но из ув.<ажения> к себе не должно по
лености или добродушию оставлять без внимания оскорб.<ительные>
лич.<ности> и клеветы, ныне к несчастию слишком обыкновенные. —
Публика не заслуживает такого неуважения.

Если в течении 16-ти летней авторской жизни я никогда не
отвечал ни на одну критику ([не говорю] уж о ругательствах), то
30 сие происходило конечно не из презрения.

Состояние критики само по себе показывает степень
образованности всей литературы вообще. Если приговоры журн.<алов> на<ших>
достаточны для нас, то из сего следует, что мы не имеем еще нужды
ни в Шлегелях, ни даже в Лагарпах. Презирать критику значит

167

презирать публику (чего боже сохрани). Как наша словесность
с гордостию может выставить перед Европою Историю Карамзина,
несколько од, несколько басен, пэан 12 года Ж.<уковского>, перевод
Илиады, несколько цветов элегической поэзии, — так и наша критика
может представить несколько отдельных статей, исполненных светлых
мыслей и важного остроумия. Но они являлись отдельно, в расстоянии
одна от другой, и не получили еще веса и постоянного влияния.
Время их еще не приспело.

Не отвечал я моим критикам не потому также, чтоб недоставало
10 во мне веселости или педанства; не потому, чтоб я не полагал в сих
критиках никакого влияния на читающую публику. Я заметил, что
самое неосновательное суждение, глупое ругательство получает вес
от волшебного влияния типографии. Нам всё еще печатный лист
кажется святым
. Мы всё думаем: как может это быть глупо или
несправедливо? ведь это напечатано! Но признаюсь, мне совестно
было идти судиться перед публикою и стараться насмешить ее
(к чему ни малейшей не имею склонности). Мне было совестно для
опровержения критик повторять школьные или пошлые истины,
толковать об азбуке и риторике, оправдываться там, где не было
20 обвинений, а что всего затруднительнее, важно говорить:

Et moi je vous soutiens que mes vers sont très bons <См. перевод>

Ибо критики наши говорят обыкновенно: это хорошо потому что
прекрасно, а это дурно потому что скверно. Отселе их никак не
выманишь.

Еще причина и главная: леность. Никогда не мог я до того
рассердиться на непонятливость или недобросовестность, чтоб взять
перо и приняться за возражения и доказательства. Нынче в несносные
часы карантинного заключения, не имея с собою ни книг, ни
товарища, вздумал я для препровождения времени писать возражения
30 не на критики (на это никак не могу решиться), но на обвинения
нелитературные, которые нынче в большой моде. Смею уверить моего
читателя (если господь пошлет мне читателя), что глупее сего занятия
отроду ничего не мог я выдумать.

———

Один из великих наших сограждан сказал однажды мне (он
удостоивал меня своего внимания и часто оспоривал мои мнения), что
если у нас была бы свобода книгопечатания, то он с женой и детьми
уехал бы в Константинополь. Всё имеет свою злую сторону — и неуважение

168

к чести граждан и удобность клеветы суть одни из главнейших
невыгод свободы тиснения. У нас, где личность ограждена
цензурою, естественно нашли косвенный путь для личной сатиры,
именно обиняки. Первым примером обязаны мы **, который в своем
журнале напечатал уморительный анекдот о двух китайских
журналистах, которых судия наказал бамбуковою палкою за плутни,
унижающие честное звание литератора. Этот китайский анекдот так
насмешил публику и так понравился журналистам, что с тех пор,
коль скоро газетчик прогневался на кого-нибудь, тотчас в листках
10 его является известие из за границы (и большею частию из за
китайской), в коем противник расписан самыми черными красками,
в лице какого-нибудь вымышленного или безыменного писателя.
Большею частию сии китайские анекдоты, если не делают чести
изобретательности и остроумию сочинителя, по крайней мере
достигают цели своей, по злости, с каковой они написаны. Не узнавать
себя в пасквиле безыменном, но явно направленном, было бы
малодушием. Тот, о котором напечатают, что человек такого-то звания,
таких-то лет, таких-то примет — крадет например платки из карманов —
всё-таки должен отозваться и вступиться за себя, конечно не из
20 уважения к газетчику, но из уважения к публике. Что за
аристократическая гордость, дозволять всякому негодяю швырять в вас
грязью. Английский лорд равно не отказывается и от поединка на
кухенрейтерских пистолетах с учтивым джентельменом и от кулачного
боя с пьяным конюхом. Один из наших литераторов, бывший, говорят,
в военной службе, отказался от пистолетов, под предлогом, что на
своем веку он видел более крови, чем его противник чернил.
Отговорка забавная, но в таком случае, что прикажете делать с тем,
который, по выражению Шатобриана, comme un homme de noble
race, outrage et ne se bat pas
<См. перевод>?

30 Однажды (официально) напечатал кто-то, что такой-то фр.<анцузский>
стихотворец, подражатель Байрону, печатающий критические
статьи в Лит.<ературной> Газ.<ете>, человек подлый и безнравственный,
а что такой-то журналист, человек умный, скромный, храбрый,
служил с честью сперва одному отечеству, потом другому и проч.
Фр.<анцуз> отвечал подлинно так, что скромный и храбрый журналист
об двух отечествах, вероятно, долго будет его помнить. On en rit,
j'en ris encore moi-même.
<См. перевод>

169

Недавно в Пекине случилось очень забавное происшедствие. Некто
из класса грамотеев, написав трагедию, долго не отдавал ее в печать —
но читал ее неоднократно в порядочных пекинских обществах и даже
вверял свою рукопись некоторым мандаринам. Другой грамотей
(следуют китайские ругательства) или подслушал трагедию из прихожей
(что гов.<орят> за ним важивалось), или тихонько взял рукопись
из шкатулки мандарина (что в старину также с ним случалось),
[и] склеил на скору руку из довольно нескладной трагедии черезвычайно
скучный роман. Грамотей-трагик, человек бесталанный, но смирный,
10 поворчав немного, оставил было в покое похитителя, но грамотей-
романист, человек ловкий и беспокойный, опасаясь быть обличенным,
перв<ый> стал кричать изо всей мочи, что трагик Фан-Хо обокрал его
бесст.<ыдным> обр.<азом>. Траг.<ик> Фан-Хо, рассердясь не на шутку,
позвал романиста Фан-Хи в совестный Пекинский суд и проч. и проч.

———

Сам съешь*. Сим выражением в энергическом наречии нашего
народа заменяется более учтивое, но столь же затейливое выражение:
обратите это на себя. То и другое употребляется нецеремонными
людьми, которые пользуются удачно шутками и колкостями своих же
противников. Сам съешь есть ныне главная пружина нашей журнальной
20 полемики. — Является колкое стихотворение, в коем сказано что
Феб, усадив было такого-то, велел его после вывести лакею, за
дурной тон и заносчивость, нестерпимую в хорошем обществе —
и тотчас в ответ явилась эпиграмма, где то же самое пересказано
немного похуже, с надписью: сам съешь.

Поэту вздумалось описать любопытное собрание букашек. — Сам
ты букашка, закричали бойкие журналы, и стихи-то твои букашки,
и друзья-то твои букашки. Сам съешь.

Г.<оспода> чиновные журналисты вздумали было напасть на одного
из своих собратиев за то, что он не дворянин. Другие литераторы
30 позволили себе посмеяться над нетерпимостию дворян-журналистов. —
Осмелились спросить, кто сии феодальные бароны, сии незнакомые
рыцари, гордо требующие гербов и грамот от смиренной братии
нашей? Что же они в ответ? Помолчав немного, г.<оспода> чин.<овные>

__________

* Происхождение сего слова: остроумный человек показывает шиш и говорит язвительно: съешь, а догадливый противник отвечает: сам съешь. (Замечание для будуарных или даже для паркетных дам, как журналисты называют дам, им незнакомых).

170

журн.<алисты> с жаром возразили, что в литературе дворянства нет,
что чваниться своим дворянством перед своею братьею (особенно
мещанам во дворянстве) уморительно смешно, что и настоящему
дворянину 600-летние его грамоты не помогут в плохой прозе или
посредственных стихах. Ужасное Сам съешь! К несчастию в
Литературной Газете отыскали, кто были аристократические литераторы,
открывшие гонение на недворянство. А публика-то что? а публика,
как судия беспристрастный и благоразумный, всегда соглашается
с тем, кто последний жалуется ей. Например, в сию минуту она,
10 покамесгь, совершенно согласна с нашим мнением: т. е. что сам
съешь
вообще показывает или мало остроумия или большую
надеянность на беспамятство читателей и что фиглярство и недобросовестность
унижают почтенное звание литераторов, как сказано в Китайском
анекдоте № I.

<§ 4.>1

А. Читал ты замечание в № <45> Литературной Газеты, где
сравнивают наших журн.<алистов> с дем.<ократическими> писателями
XVIII ст.<олетия>?

Б. Читал.

20 А. Как же ты его находишь?

Б. Довольно неуместным.

А. Конечно, иначе нельзя и думать. Как не стыдно литераторам
обижать таким образом свою братью!

Б. Согласен.

А. Русские журналисты не заслуживали такого унизительного
сравнения!

Б. А так извини: я с тобою не согласен.

А. Как так?

Б. Я было тебя не понял. Мне казалось, что ты находишь обиженными
30 дем.<ократических> писателей XVIII ст.<олетия>, которых (как
очень хорошо сказано в Газете) с нашими никаким образом
сравнивать нельзя, — а между тем сравнивают.

А. Да помилуй, эти фр.<анцузские> пис.<атели> такие люди, что боже
упаси! посмотри, как негодуют наши журналисты от одной мысли
быть им уподобленными.

171

Б. Да кто же эти фр<анцузские> писатели, о коих упомянуто
в Л.<итературной> Газете?

А. А я почему знаю.

Б. Так я же тебе их назову: добродетельный Томас,
прямодушный Дюкло, твердый Шамфор и другие столь же умные, как
честные люди, не бессмертные гении, но литераторы с отличным
талантом.

А. Зачем же обруганы они в Л.<итературной> Газ.<ете>?

Б. То-то я и говорю.

10 А. Как можно печатать такую клевету? Умные и честные
литераторы станут ли кричать: повесим их, повесим! и арист.<ократов>
к фон.<арю>.

Б. Извини, брат. Опять было тебя не понял. Этого в Газ.<ете> не
сказано.

А. Как не сказано? постой, она на мне ... (вынимает из кармана
Газету)
. А ты прав, ты прав. Сказано только, что эпиграммы их
приуготовили крики etc. — Так неужто в самом деле эпигр.<аммы>
приуготов<или> фр.<анцузскую> револ.<юцию>?

Б. О фр.<анцузской> революции Лит.<ературная> Газ.<ета> молчит
20 и хорошо делает.

А. Помилуй, да посмотри же, читай: les arist.<ocrates> à la lanterne <См. перевод>
и повесим<их, повесим>. — Ca ira <См. перевод>.

Б. И ты видишь тут фр.<анцузскую> революцию?

А. А ты что тут видишь, если смею спросить?

Б. Крики бешеной черни.

А. А что же значили эти крики?

Б. Что тогдашняя чернь остервенилась противу дворянства и вообще
пр<отиву> всего, что не было чернь.

А. Вот, я тебя и поймал: а отчего чернь остервенилась именно
30 на дворянство?

Б. Потому что с некоторых пор дворянство было <ей> представлено
сословием презренными и ненавистным.

А. Следственно я и прав. крике les arist.<ocrates> à la l.<anterne>
вся революция.

Б. Ты не прав. В крике les arist.<ocrates> à la l.<anterne> один жалкий
эпизод фр.<анцузской> р.<еволюции> — гадкая фарса в огромной драме.

А. И честн<ые> и добрые писатели были тому причиною! Если
и в самом деле, то уж конечно неумышленно!

Б. Вероятно.

40 A. A propos <См. перевод>, какого ты мнения о Полиньяке?

172

Б. Милый мой, ты знаешь, что о политике я с тобою никогда
не говорю.

А. Ну так обратимся к нашим литераторам. Читал ли ты, как
отд<елала> Пчела всю Лит.<ературную> Газ.<ету>, издателя и
сотрудников за это замечание?

Б. Нет еще.

А. Так прочти же (дает ему журналы):

Б. Что значут эти точки?

А. Ах! я спрашивал — тут были ругательства ужасные, да цензор
10 не пропустил.

Б. (отдавая журнал). Жаль, в этих ругательствах может быть
был смысл, а в строках печатных его нет.

А. Вот тебе еще что-то (дает другой журнал).

Б. (прочитав). Тут и ругательства есть, а смысла всё таки
не более. —

А. Так ты видно стоишь за Лит.<ературную> Газету. Давно ль ты
сделался аристократом?

Б. Как аристократом? что такое аристократ?

А. Что такое аристократ? о, да ты журналов не читаешь! Вот
20 видишь ли: издатель Лит.<ературной> Газ.<еты> и сотрудники его, и
читатели его — все аристократы (разумеется в ироническом смысле).

Б. Воля твоя, я смысла тут никакого не вижу. Будучи сам
литератором, я читаю Литературную Газету: ибо мне любопытно знать
ее мнения; мне досадно видеть в ней иногда личности и колкости,
ответы, возражения, мелочную войну, которую не худо предоставить
литерат.<урным> башкирцам; но никогда я не видал в Лит.<ературной>
Газ.<ете> ни дворянской спеси, ни гонения на прочие сословия.
Дворяне ли: б.<арон> Д.<ельвиг>, кн. В.<яземский>, Пушкин, Баратынский
и пр. мне до того и дела нет. Они об этом не толкуют. Заступясь
30 за грамотное купечество в лице г-на Полевого, они сделали хорошо,
заступясь ныне за просвещенное дворянство, они сделали еще
лучше.

А. Воля твоя, замечание Лит.<ературной> Газеты могло повредить
невинным.

Б. Что ты, шутишь или сам ты невинный — кто же сии невинные?

А. Как, кто? Издатели Сев.<ерной> Пч.<елы>.

Б. Так успокойся ж. Образ мнения почтенных издателей Сев.<ерной>
Пч.<елы> слишком хорошо известен, и Лит.<ературная> Газ.<ета>
повредить им не может, а г. Полевой в их компании под их
покровительством может быть безопасен.

173

А. Что значит avis au lecteur <См. перевод>? к кому это относится? ты скажешь
к журналистам, а я так думаю, не к цензуре ли?

Б. Да хоть бы и к цензуре, что за беда. Уж если существует у нас
цензура, то не худо оградить и сословия, как ограждены частные
лица, от явных нападений злонамеренности. Позволяется и нужно
нападать на пороки и слабости каждого сословия. Но смеяться над
сословием потому только, что оно такое-то сословие, а не другое,
не хорошо и не позволительно. И на кого журналисты наши
нападают? ведь не <на> новое дворянство, получившее свое начало при
10 Петре I и императорах и по большей части составляющее нашу знать,
истинную, богатую и могущественную аристократию — pas si bête. <См. перевод>
Наши журналисты перед этим дв.<орянством> вежливы до крайности.
Они нападают именно на старинное дворянство, кое ныне, по причине
раздробленных имений, составляет у нас род среднего состояния,
состояния почтенного, трудолюбивого и просвещенного, состояния,
коему принадлежит и большая часть наших литераторов. Издеваться
над ним ( и еще в официальной газете) не хорошо — и даже неблагоразумно.
[Положим, что эпиграммы демократических фр.<анцузских>
писателей приуготовили крики les aristocrates à la lanterne <См. перевод>; у нас
20 таковые же эпиграммы хоть и не отличаются их остроумием, могут
иметь последствия еще пагубнейшие....] Подумай о том, что значит
у нас сие дворянство вообще и в каком отношении находится оно
к народу... Нужно ли тебе еще объяснений?

А. Нет, понимаю, очень хорошо понимаю. Кажется, ты прав. Но
почему же некоторые журналы вступились с такою братскою
горячностию за Северную Пчелу?

Б. Потому, что свой своему поневоле брат.

А. Отчего же замечание Газеты показалось сначала столь
предосудительным, даже людям самым благомыслящим и благородным?

30 Б. Потому что политические вопросы никогда не бывали у нас
разбираемы. Журналы наши, ненарочно наступив на один из таковых
вопросов, сами испугались движения, ими произведенного. Нет
прения без двух противных сторон; ты политикой занимаешься, и это
тебе понятно, не правда ли? — Демократические наши журналы,
напав на дворянство...

А. Опять демократические журналы! Какой ты
неблагонамеренный.

Б. Как же ты прикажешь назвать журналы, объявившие себя
противу аристократии? В прямом или переносном смысле, всё-таки
40 они демократические журналы. Итак эти журналы, нападая на дворянство,

174

должны были найти отпор, и нашли его в Газ.<ете>
Литературной. Всё это естественно и даже утешительно. Но повторяю,
вопросы политические еще для нас новость...

А. Знаешь ли ты что? Мне хочется разговор наш передать
изд.<ателю> Л.<итературной> Г.<азеты>, чтоб он напечатал его себе в
оправдание.

Б. И хорошо сделает. Есть обвинения, которые не должны быть
оставлены без возражений, от кого б они впроччем ни происходили

Сноски

Сноски к стр. 170

1 О предполагавшемся содержании §§ 2 и 3 см. в планах (отдел „Других редакции и вариантов“).