С некоторых пор вошло у нас в обыкновение говорить о народности,
требовать народности, жаловаться на отсутствие народности
в произведениях литературы — но никто не думал определить, что
разумеет он под словом народность.
Один из наших критиков, кажется, полагает, что народность
состоит в выборе предметов из Отечественной истории, другие видят
народность в словах, т. е. радуются тем, что изъясняясь по-русски
употребляют русские выражения.
10 Но мудрено отъять у Шекспира в его Отелло, Гамлете, Мера
за меру и проч. достоинства большой народности. Vega <См. перевод> и Калдерон
поминутно переносят во все части света, заемлют предметы своих
трагедий из италья<нских> новелл, из франц.<узских> ле. Ариосто
воспевает Карломана, французских рыцарей и китайскую <царевну>.
Траг<едии> Расина взяты им из древней <истории>.
Мудрено однако же у всех сих писателей оспоривать достоинства
великой народности. Напротив того, что есть народного в
Рос<сиаде> и в <Петриаде кроме имен>, как справедливо заметил
<кн. Вяземский>? Что есть народного в Ксении, рассуждающей
20 шести<стопными> ямбами о власти родительской с наперсницей
посреди стана Димитрия?
Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может
быть оценено одними соотечественниками — для других оно или не
существует или даже может показаться пороком. Ученый немец
негодует на учтивость героев Расина, француз смеется, видя в
Калдероне Кориола<на> вызывающего на дуэль своего противника. Всё
это носит однако ж печать народности.
Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную
физиономию, которая более и<ли> менее отражается в зеркале поэзии.
30 Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий
и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу.
<1825—1826>