293
ЗАПИСКИ БРИГАДИРА МОРО-ДЕ-БРАЗЕ
(КАСАЮЩИЕСЯ ДО ТУРЕЦКОГО ПОХОДА 1711 ГОДА)
294
295
В числе иноземцев, писавших о России, Моро-де-Бразе
заслуживает особенное внимание. Он принадлежал к толпе тех наемных
храбрецов, которыми Европа была наводнена еще в начале XVIII
столетия, и которых Вальтер-Скотт так гениально изобразил в лице
своего капитана Dalgetty <См. перевод>.
Моро был родом французский дворянин. Вследствие какой-то
ссоры принужден он был оставить полк, в котором служил
офицером, и искать фортуны в чужих государствах. В начале 1711 года,
услыша о выгодах, доставляемых Петром I иностранным офицерам,
10 приехал он в Россию и принят был на службу полковником. Он был
свидетелем несчастному походу в Молдавию и после Прутского
мира был отставлен от службы с чином бригадира. Он скитался
потом по Европе, предлагал свои услуги то Австрии, то Саксонии,
то Венецианской Республике, получал отказы и вспоможения; сидел
в тюрьме и проч.
Он был женат на вдове, женщине хорошей дворянской фамилии,
и которая для него переменила свое вероисповедание. Она, как кажется,
была то, что французы называют une aventurière <См. перевод>. В 1714 году,
г-жа Моро-де-Бразе была при дворе государыни великой княгини,
20 супруги несчастного царевича, но не ужилась с молодым графом
Левенвольдом и была выслана из Петербурга.
В 1735 году Моро издал свои записки под заглавием: Mémoires
politiques, amusants et satiriques de messire J. N. D. B. C. de Lion,
colonel du régiment de dragons de Casanski et brigadier des armées de
Sa M. Czarienne, à Veritopolis chez Jean Disant-vrai. 3 volumes <См. перевод>. В сих
записках слишком часто принужден он оправдывать то себя, то свою
жену. Они не имеют ни прелести Гамильтона, ни оригинальности
Казановы; слог их столь же тяжел, как и неправилен. Впрочем,
Моро писал свои сочинения с небрежной уверенностью дворянина,
30 а смотрел на их успех с философией человека, знающего цену славе
и деньгам. „Qui que vous soyez, ami lecteur“ говорит он в своем
предисловии: „quelque élevé que soit votre génie, quelques supérieures
que soient vos lumières, quelque délicate enfin que soit votre manière
de parler et d’écrire, je ne vous demande point de grâce et vous pouvez
296
vous égayer en critiquant ces amusements, que je laisse à la censure
publique; mais en vous donnant carrière à mes dépens et aux vôtres,
car il vous en coûtera votre argent pour lire mes ouvrages,
souvenezvous qu’un galant homme qui se trouve au fond du nord, avec des
gens la plupart barbares dont il n’entend pas la langue, serait bien
à plaindre, s’il ne savait pas se servir d’une plume pour se désennuyer
en écrivant tout ce qui se passe sous ses yeux. Vous savez qu’il n’est
pas donné à tout le monde de penser et d’écrire finement. Sur ce pied
vous m’excuserez, s’il vous plaît, s’entend, par la raison qu’il y aurait
10 bien des gens <desœuvrés et> inutiles, s’il n’y avait que ceux qui pensent
et qui écrivent dans le goût raffiné qui s’en mêlassent; vous y perdriez
les nouvelles de ces peys perdus, que je vous donne, oú les bonnes plumes
ne sont pas familières. Adieu, lecteur mon ami, critiquez; plus il y aura
de censeurs, mieux mon libraire s’en trouvera. Ce sera une marque qu’il
débitera mon livre et qu’il retirera les fruits de son travail.
Sunt sanis omnia sana“ <См. перевод>.
Записки Моро перемешаны с разными стихотворениями, иногда
чрезвычайно вольными, большею частью собранными им, ибо он,
вероятно, по своей драгунской привычке, располагал иногда чужою
20 литературной собственностию, как неприятельскою.
Впрочем, он и сам написал множество стихов. Выпишем несколько
строф из его оды к королю Августу, как образец его поэтического
таланта.
En quittant le Brabant j’épousai la querelle
Du Czar votre allié, je crus le bien servir,
J’ai même cru longtemps pouvoir lui convenir.
Et quoiqu’il agréât mon zèle,
Je fus contraint de revenir.
*
Le sang que j’ai versé, les pertes que j’ai faites
30 D’un équipage entier que je n’ai point gagné,
Qui fut par le Turban dans le combat pillé,
Furent les tristes interprètes
Qui m’annoncèrent mon congé.
*
Renvoyé sans argent du fond de la Russie,
Étranger, sans patron et toujours malheureux,
Je cherche le secours d’un prince généreux
297
A qui je viens offrir ma vie
Également comme mes vœux.
*
Ne croyez pas, grand Roi, qu’ardent en espérance,
J’ose vous demander plus que mon entretien,
Dans mon état présent, que je ne me sais rien,
Un peu d’honneur pour ma naissance,
Un peu de bien pour mon soutien. <См. перевод>
*
Эти стихи доказывают, что финансы отставного бригадира
находились не в цветущем состоянии. Впрочем Август велел выдать ему
10 триста гульденов, и Моро был очень доволен; должно признаться,
что ода и того не стоила.
Рассказ Моро-де-Бразе о походе 1711 года, лучшее место изо всей
книги, отличается умом и веселостью беззаботного бродяги; он
заключает в себе множество любопытных подробностей и
неожиданных откровений, которые можно подметить только в пристрастных
и вместе искренних сказаниях современника и свидетеля.
Renvoyé sans argent du fond de La Russie, <См. перевод>
Моро не любит русских и недоволен Петром; тем замечательнее
свидетельства, которые вырываются у него по-неволе. С какой
20 простодушной досадою жалуется он на Петра, предпочитающего своих
полудиких подданных храбрым и образованным иноземцам! Как живо
описан Петр во время сражения при Пруте! С какой забавной
ветренностью говорит Моро о наших гренадерах, qui, quoique Russes, c’est
à dire peu pitoyables, voulaient monter à cheval pour secourir ces
braves Hongrois <См. перевод>,* на что чувствительные немцы, их начальники, не
хотели однако согласиться. Мы не хотели скрыть или ослабить
и порицания, и вольные суждения нашего автора, будучи уверены,
что таковые нападения не могут повредить ни славе Петра Великого,
ни чести русского народа. Предлагаем „Записки бригадира Моро“,
30 как важный исторический документ, который не должно смешивать
с нелепыми повествованиями иностранцев о нашем отечестве.
————
Начинаю с замечательнейшего и самого блестящего из событий,
коим был я свидетель в этой глухой стороне: именно с войны, объявленной
————
* Тринадцать венгерцев, кинувшихся в средину турецкой конницы.
298
султаном Петру Алексеевичу, императору Великой и Малой
России. Но дабы представить ее в истинном виде, мне должно будет
описать предшествовавшие обстоятельства. Позвольте мне*
обратиться к тому времени, как шведский король Карл XII,
восторжествовав над Фридериком-Августом (королем Польским и курфирстом
Саксонским) и над его царским величеством,** бросился в Саксонию,
возвел на польский престол Станислава, и принудил Августа
отказаться от короны с сохранением единого королевского титула. В это
время шведский король мог заключить честный и выгодный мир,
10 предлагаемый ему царем. Положение его было самое счастливое:
у него было до 40.000 прекрасного войска, обыкшего к боям и целые
десять лет избалованного победами; у войска всего было вдоволь:
оно обогатилось в Саксонии, не без обиды и притеснений обывателям.
Главная цель шведского короля была им достигнута. Фридерик-Август
был низвержен. Он мог отделаться от прочих своих неприятелей
миром, которого они сами домогались. Вспомним, что Карл XII
был главным посредником при заключении Ризвицкого мира. Он мог
обезоружить Европу, воюющую за испанское наследство, если бы
только объявил себя противником стороне, не согласной на общий
20 мир. Даже было о том и предположение, устроенное г-ном де-Бонаком,
французским чрезвычайным послом при его дворе; но герцог Марлбруг
отвратил удар, прибыв в Саксонию и успев задарить г-на Пипера
английским и голландским золотом.*** Сей министр из благодарности
разрушил меры, уже принятые для утверждения общего мира, и завлек
Карла XII в преследование Петра в пределы областей его царского
величества. Роковое предприятие, дорого ему стоившее!
Шведский король вышел из Саксонии со всеми своими полками.
Он оставил в Польше, для поддержания Станислава, им коронованного,
20.000 войска (в том числе 9.000 новоприбывшего из Швеции)
30 под начальством генерала графа Крассау; а сам пошел к Днепру,
————
* Моро-де-Бразе относится в своих записках к неизвестной даме.
** Должно было прибавить: и над датским королем Фридериком
IV, который начал Северную войну и первый почувствовал когти
шведского льва.
*** Так вообще думали в Европе. Вольтер с этим несогласен: Il est
certain que Charles était inflexible dans le dessein d’aller détrôner
l’empereur des Russes, qu’il ne recevait alors conseil de personne et qu’il
n’avait pas besoin des avis du comte Piper pour prendre de Pierre
Alexiowitz une vengeance qu’il cherchait depuis <si> longtemps <См. перевод>. Histoire
40 de Charles XII.
299
переправился через него, несмотря на все препятствия, и
приближился к самой Полтаве, где его царское величество остановился
и укреплялся, предав огню и разорению собственную землю, дабы
отнять у неприятеля способы к пропитанию.
Вся Европа видела конец несчастного похода и падение короля,
дотоле непобедимого. Войско его было уничтожено или захвачено
в плен. Его совет, чиновники, за ним последовавшие, имели ту же
участь; сам король, дабы не попасться в руки своим врагам,
пробился, с тремя стами конных, в турецкую землю, за Днестр, в
10 соседство Буджацких татар и искал убежище в Бендерах.
Это удивительное поражение изменило все его дела не только
в Польше, но и в собственном его государстве. Крассау, получив
о том известие и не будучи в состоянии держаться долее в Польше,
поспешно удалился в Померанию. Станислав за ним последовал,
страшась попасться в руки приверженцам Августовым.
Польский король обнародовал манифест, в котором отказывался
от мира, им заключенного с Карлом XII, объявляя, что принужден
был на оный согласиться, дабы избавить свои наследственные
области от насилия шведских войск, разорявших Саксонию, и что
20 министры, им употребленные для переговоров, не к стати обязали его
и преступили его предписания. Потом явился он в Польше, и,
поддерживаемый великим гетманом Синявским, имея в своей власти
коронное войско и множество приверженцев, он снова вступил на
престол и по прежнему признан законным королем.
С другой стороны, король датский, видя, что Карл в Турции, а что
войско его уничтожено, и полагая, что ему легко будет завоевать
Сканию* и далее вступить в Швецию, обратил туда свои войска.
Генералы его вторгнулись в сию соседственную область, предмет
всегдашней его зависти. Но шведы, большею частию кое как и кой
30 где набранные люди, разбили их на-голову. Датское войско бежало,
подрезав жилы ног у лошадей, дабы не могли они служить
неприятелю, и бросив казну, обоз и артиллерию.
Его царское величество, пользуясь разбитием неприятеля, двинул
поспешно полки свои в Лифляндию. Между тем короли датский
и польский должны были в одно время войти в Померанию, дабы
произвести диверсию и облегчить царю завоевание провинции,
которой он давно добивался и от которой он уж успел отлупить**
————
* Шоны.
** Dont il avait déjà écorné Narva.
300
Нарву, дабы защитить Петербург — новый укрепленный городок,
выстроенный им на реке Нерве (Nerva) в начале войны.
Сего не довольно; новое бедствие поразило Швецию, где в
отсутствии короля учрежден был Совет из лучших и благоразумнейших
голов всего государства: явилась чума в Стокгольме, в Скании,
в Померании и во всей Лифляндии, где свирепствовала во всей своей
силе. В сие-то время его царское величество вознамерился овладеть
Лифляндией и начал свои завоевания осадою Риги. Город принужден
был к сдаче более чумою, нежели силою оружия и бомбами, которые,
10 без сего божьего наказания, не принесли бы царю великой пользы.
Около сего времени прибыл я в Ригу проситься в службу к его
царскому величеству, твердо решившись скорее умереть с голоду,
нежели воевать противу отечества моего и вредить его пользе.
Царь, после взятия Риги, поручил князю Меншикову взять Ревель
и Пернау, города укрепленные, имеющие гавани на Балтийском море.
Князь Меншиков завоевал их тем же средством, каким взята
была Рига: чума предала их в его руки и увенчала его лаврами,
меж тем как осыпа̀ла кипарисом несчастную Лифляндию, Курляндию,
Литву и Пруссию.
20 После Ревеля и Пернау князь Меншиков, не нашед Выборга
достойным своего личного присутствия, отрядил к оному генерал-лейтенанта
Брекольса (Brecols)* с достаточным числом войска, а сам
отправился в Петербург отдать во всем отчет его царскому
величеству.** Он принят был как победитель; его пожаловали
губернатором Лифляндии. (Он уже был герцогом Ингерманландским).
Порта испугалась быстроте сих завоеваний. Султан и его
сановники предвидели, что сосед их, если усилится, то нанесет им
современем большие огорчения. Завоевание Азова*** лежало у них на
сердце, тем более, что царь в укреплении оного сделал значительные
30 улучшения, и содержал в нем морское войско, притесняя тем турецкую
торговлю на Черном море, если уж не вовсе ее уничтожая. Сверх
того, для защиты Азова и окрестностей оного, Петр выстроил новые
крепости. Всё это, при помощи происков шведского короля, понудило
————
* Беркгольц, генерал-маиор.
** Всё это писано наобум. Выборг взят был не Беркгольцом, но
сдался генерал-адмиралу графу Апраксину, в присутствии самого
царя, 11 июля 1710 года. Пернау взят 14 августа того же года не
князем Меньшиковым, а генералом Боуром, отряженным из-под
осажденной Риги. Ревель взят им же, Боуром, 29 сентября, и проч.
40 *** Azof, sur la Mer-Noire <См. перевод>, пишет Моро.
301
Порту объявить войну его царскому величеству. Царь получил
о том известие, по прибытии князя Меншикова и по распределении
войск по квартирам после столь многотрудной кампании. Он стал
не на шутку заботиться о приготовлениях к будущему походу, дабы
предупредить, буде возможно, опасного неприятеля, который на него
навязывался.
Генерал-лейтенант Беркгольц взял Выборг, но не без потери и не
без труда. Царь, однакож, в знак благоволения, прислал ему свой
портрет, осыпанный алмазами, и повелел войска, осаждавшие Выборг,
10 Ревель и Пернов (кроме конницы) распределить по сим городам.
Всей же коннице, кроме нескольких драгун, приказано идти в
Верхнюю Польшу и в Польскую Россию (dans la Haute Pologne et dans
la Russie Polonaise), где легче было ее продовольствовать, нежели
в Лифляндии, коей все почти селения опустошены были чумою.*
Около ноября месяца курьер от князя Меншикова привез
уполномоченному генерал-комисару лифляндскому барону Левенвольду
приказание собрать рижских дворян и объявить им, что князь через
месяц прибудет в Ригу для принятия от них присяги в верности
и подданстве его царскому величеству. Между разными новостями
20 князь прислал Левенвольду и условия, недавно предложенные
Портою царю, во избежании войны, неминуемой в случае несогласия
с его стороны. Я жил у Левенвольда. Мы провожали вместе часы
веселия на досуге. Он показал мне эти условия; они состояли из
семи статей:
I. Возвратить Азов, а укрепления, вновь приложенные к прежним,
также и новые крепости, выстроенные по берегам Черного моря, —
разорить.
II. Расторгнуть совершенно союз, заключенный с Фридериком-Августом,
курфирстом Саксонским, и признать Станислава королем
30 Польским.
III. Возвратить всю Лифляндию, и вообще всё завоеванное
русскими, шведскому королю, а Петербург разорить и срыть до
основания.
IV. Заключить наступательный и оборонительный союз с
королями Карлом XII и Станиславом противу Фридерика-Августа,
курфирста Саксонского, если курфирст возобновит притязания свои
на Польский престол, им уступленный Станиславу.
V. Казакам возвратить их прежнюю вольность и преимущества.
————
* Отселе рассказ Моро становится достоверным.
302
VI. Возвратить натурой, или иначе, всё, что король шведский
потерял через Полтавское сражение.
VII. Морское войско и флот отвести к Воронежу и с ним к
Черному морю не приближаться.
Если б его царское величество находился в положении шведского
короля, то и тут Порта не могла бы предложить ему условия, более
притеснительные. Зато их и не приняли. Стали сильно готовиться
к войне, дабы доказать Порте, что его величество не дошел еще
до того, чтобы мог выслушивать таковые предложения.
10 Между тем как царь созывал совет за советом для определения
мер, нужных противу столь опасного неприятеля, повсюду
приготовляли войско к выступлению в поход по первому приказанию.
Посреди сих приуготовлений, и в самое то время, как государь более
всего казался озабоченным, курляндский герцог женился в
Петербурге на племяннице государя. Брак сей праздновал князь Меншиков
и праздновал по-царски. Но молодой герцог так был невоздержан
на пирах, данных по тому случаю, и так много пил венгерского
(к чему русские привыкли), что шесть дней после свадьбы он занемог
на обратном пути в свои владения, на первом ночлеге, и умер через
20 пять дней. Об нем очень жалели его подданные и все те, которые
имели честь быть с ним знакомы. Многие полагали, что не одно
венгерское вино было причиною его смерти, но и наслаждения брачные.
Герцог был любезный молодой человек и много обещал.
Несколько времени спустя после погребального его шествия через
Ригу в Митаву, столицу курляндского герцогства, где должен был
он быть похоронен между гробами герцогов, его предков, князь
Меншиков из Ревеля и Пернова, где принимал он присягу
дворянства, прибыл в Ригу для той же церемонии. В три дня князь
привел к концу препоручение, на него возложенное, и возвратился
30 в Петербург.
Его царское величество отправил из Петербурга своих генералов,
каждого к своей дивизии, и повелел генерал-фельдмаршалу графу
Шереметеву вывести в поле полки, назначенные к походу, и самому
следовать за ними к Днестру, где вся армия должна была
собраться.
С другой стороны, повелел он адмиралу и виц-адмиралу,
находившимся при его особе, ехать в Азов, а сам отправился в Москву.
Там осмотрел он рекрутов, набранных по его повелению, и отправил
их к Смоленску, где их ожидал отряд, дабы препроводить в Подолию
40 для распределения по полкам. Царь потом занялся последними
303
приуготовлениями, отправил казну и сам наконец поехал в
Польшу, поручив князю Меншикову надзор над неприятелем в
Лифляндии.
24 февраля 1711 года дивизия князя Репнина, стоявшая около
Ревеля и Пернова, выступила в поход к Подолии, назначенной
сборным местом для всех войск. Барон Алларт, один из искуснейших
генералов его царского величества, выступил из Литвы со своею
дивизией; то же сделали генералы Вейде и барон д’Энсберг.
Имев честь быть приняту полковником Казанского драгунского
10 полка и бригадиром войска его царского величества, получил я
приказание ехать в свой полк и к своей бригаде, находившейся в
Польской России на зимних квартирах. Я имел дозволение взять из
Курляндии драгунов, сколько мне их понадобится, для доставления всего
нужного мне и людям моим во всё время столь долгого пути: от
Риги до Сороки, что на Днестре, к стороне Молдавии, где
соединилась армия, считается 266 немецких миль, или 532 французских лие.
Я повиновался данному мне приказанию и отправился в эту дальнюю
дорогу с двадцатью только драгунами. Я ехал на Митаву, Вильну,
Новогрудек, Слуцк, Давидогродек (от коего в шести французских лие,
20 переправился через Днепр, реку опасную, неимеющую берегов, и
разливающуюся на право и на лево, на расстояние нескольких лие),
потом на Полон, Острог, Мазибуш, Леополь, Замосц, Тарнаполь,
Сатаноп и Шарград (Разград?), где настиг я армию. Сей последний
город был некогда весьма обширен и имел знатную торговлю. Но во
время войн Польши с Портою турки его опустошили; теперь одни
развалины свидетельствуют о том, чем был он прежде.
Генерал-фельдмаршал граф Шереметев, в следствие своих
повелений, нашел в Бродах всю свою кавалерию, собранную начальником
оной генералом Янусом. Фельдмаршал пошел к Могилеву с нею
30 и с пехотными полками Ингерманландским и Астраханским,
сопровождающими его от самой Риги. Тут и переправился он через Днестр
в трех разных местах и занял Молдавию. Господарь отложился от
Порты, передался фельдмаршалу и привел к нему до шести тысяч
плохой молдавской конницы; их всадники большею частию вооружены
стрелами или полупиками, подобно казакам; все они ужасные воры.
Дивизия генерала Алларта достигла Днестра, первая изо всей
пехоты. Вслед за ним прибыли в тот же день генералы Брюс и
Гинтер со всею артиллерией и своими полками. Барон Алларт
переправился через Днестр на понтонах и поспешил занять укрепление
40 в Сороке, чему никто и не думал воспротивиться.
304
Сорок пять лет перед тем, крепость эта выдержала славную
осаду. 40,000 турок и 40,000 татар, под предводительством
сераскира, принуждены были, после шестимесячных тщетных усилий,
со стыдом отступить, покинув лагерь и всю артиллерию, за что
сераскир заплатил своею головою.
Генерал Алларт нашел хорошие подземельные погреба, несколько
сабель, несколько боченков пороху, но мало съестных припасов.
Il y ordonna des ouvrages extérieurs, qu’il traça lui-même, et un
pont sur le Niester qui eut pour tête le château fort bon pour le pays
10 et deux doubles tenailles en queue <См. перевод>. Генерал Алларт, сверх многих
других достоинств, есть один из лучших инженеров своего времени.
Он умеет искусно разведать местные обстоятельства, расположиться
лагерем, воспользоваться выгодами и начертать верную карту театру
войны.
Покаместь, по его приказанию, войско занималось работами,
генерал-лейтенант Брюс переправил артиллерию под прикрытием
неразлучных с нею полков канонерских и бомбардирских; он расположил
свой парк в лево от укрепления, на полуострове, образуемом рекою.
30 мая дивизия генерала Адама Вейде заняла днестровские
20 высоты в получасе от Сороки, в прекрасной долине, куда прибыл
в тот же день генерал барон Денсберг. На другой день, 31 мая,
генерал князь Репнин стал там же, на левой стороне линии.
Его царское величество из Москвы отправился в польский
Ярославль, где, по просьбе его, собраны были королем польские
сенаторы, с тем чтобы принудить, если возможно, Республику
соединиться с Россиею противу неверных. Но сенаторы решили иначе:
положено было Республике, держась условий Карловицкого мира,
никаким образом не мешаться в эту новую войну, ибо довольно
было ей и своих междуусобий.
30 Не успев в своем намерении, государь отправился в армию
в сопровождении генерала Рене, остававшегося в окрестностях
Ярослава с частию конницы для охранения особы его величества.
12-го июня* (ст. ст.) государь прибыл на берег Днестра с
императрицею, с своими министрами, с казною, с Преображенцами и
Семеновцами (les Brebresenski et Simonoski), своею гвардиею; полки сии,
————
* У Моро поставлено здесь 2 июня: ошибка или опечатка. В
журнале Петра Великого сказано: „во 12 день (июня) прибыли (их
величества) с гвардией к реке Днестру, где случились с пехотными
дивизиями генерала Вейде и Аларта“; отселе и от того же числа Петр
40 написал несколько писем.
305
хотя пехотные, но в походе садятся на конь и идут с литаврами,
штандартами и трубами (тож и Ингерманландский и Астраханский).
В лагере или в городе им возвращают барабаны.
13-го июня по утру его величество делал смотр пехоте; после обеда
посетил он мост, уже оконченный попечениями генерала Алларта,
также и новые укрепления Сороки. Государь был очень доволен.
Потом осмотрел он артиллерию и возвратился в свой лагерь.
14-го был у его величества большой военный совет; на нем
присутствовали все генералы, которые могли только приехать. И на сем-то
10 совете предприняты были государем, по внушению его министров
и русских генералов, меры, произведшие бедствия, которые можно
было избежать, если б обратили порядочное внимание на положение,
в коем находилось войско, на местные обстоятельства и на состояние
земли, в которую готовились вступить; одним словом, если бы его
величество согласился с мнением своих немецких генералов,*
которые, кроме его славы и пользы, ничего в виду не имели.
Прежде нежели опишу то, что произошло на знаменитом этом
совете, я должен дать вам понятие о состоянии армии. Трудно
поверить, чтобы столь великий, могущественный государь, каков без
20 сомнения царь Петр Алексеевич, решившись вести войну противу
опасного неприятеля и имевший время к оной приготовиться в
продолжении целой зимы, не подумал о продовольствии многочисленного
войска, приведенного им на турецкую границу! А между тем это
сущая правда. Войско не имело съестных запасов и на восемь дней,
и могло, если оных не находилось в Молдавии, быть уничтожено
не неприятелем, а голодом. — — — — — — —
Это затруднительное положение известно было всем; генералы,
министры, сам государь это знал: комисары посланы были им в Венгрию
для закупки быков, а в Украину для забрания баранов и муки.
30 Совет, собранный его величеством на берегу Днестра и который
решил судьбу всей кампании, составляли: великий канцлер граф
Головкин, барон Шафиров и господин Сава (Рагузинский) — все трои
тайные советники (то же, что во Франции министры); генерал Рене,
князь Репнин, Адам Вейде, князь Долгорукий и Брюс (все генералы,
или лейтенант-генералы). Они составляли партию русских. Партию
немцев составляли генералы: барон Алларт и барон Денсберг и
лейтенант-генералы барон Остен и Беркгольц. Это разделение на две
————
* Иностранных. См. далее объяснение самого Моро. Как заметно,
что здесь говорит иностранец, приверженный к своей партии.
306
партии в России признано всеми. Русские, когда им везет, и слушать
не хотят о немцах; но коль скоро по своей неопытности попадутся
они в беду, то уже ищут помощи и советов у одних немцев, а русская
партия прячется со стыдом и унынием; ее не видать и не слыхать.
Стали рассуждать о том, что́ надобно было делать? Войско было
собрано, а о турках было не слыхать, как будто бы в мирное время.
Правда, несколько тысяч Буджацких татар несколько времени пред
сим учинили набег на русскую Украину и на Землю казаков (en
Cozaquie), где они пожгли и ограбили селения, отогнали скот и
10 захватили людей; но при приближении наших полков, они уже не смели
показываться, и лагерь наш был в совершенном спокойствии. Генерал-
фельдмаршал граф Шереметев, стоявший близ Ясс, в самой
Молдавии, был точно в том же положении.
Совет начался. Немецкие генералы первые имели честь
предложить свое мнение. Они полагали нужным оставаться на берегах
Днестра, по двум важным причинам: во-первых, для узнания
неприятельских намерений; во-вторых, дабы дать армии отдохнуть после
долгого похода. Они представили, что съестные запасы, без которых
никакая армия не может существовать, могут быть без больших
20 расходов доставляемы по Днестру; что можно будет устроить
магазины в Польше; что, занимая берега Днестра, не должно однако
оставаться в бездействии, но что, напротив того, надобно идти к
Бендерам, которые взять можно в скором времени, укрепить и сделать
из них и крепость и военный магазин en y établissant un pont de
communication <См. перевод>; что Сорока, находясь уже во власти его величества
и будучи укреплена, есть также крепость и магазин; что то же самое
можно сделать и в Могилеве (на Днестре), и что таким образом его
величество будет иметь три входа в Молдавию, при всех трех
переправах через Днестр, и три магазина для своих войск; что турки,
30 будучи принуждены проходить степью, потеряют лошадей, прежде
нежели до нас достигнут; что им почти невозможно будет взять наши
крепости, защищаемые многочисленным и исправным войском; что
вероятно не решатся они их осадить, и того менее переправляться
через Днестр и строить мосты в присутствии войск его величества;
что если его величество в настоящих обстоятельствах захочет ввести
армию свою в Молдавию, то он может ее лишиться и помрачить
славу свою; что, по показанию сорокинских жителей, должно по
крайней мере пять дней проходить необитаемую степь, где нельзя найти
ни воды, ни хлеба; что сторона, находящаяся за степью, не изобилует
40 хлебом, ибо оного недостаточно даже на продовольствие жителей,
307
хотя та часть Молдавии мало заселена; что если в Яссах, и по ту
сторону сего города, и было чем продовольствоваться, то наша
конница, стоящая там, в три недели вероятно всё уже потребила; что
пример шведского короля слишком еще свеж, и что не должно
отваживаться сделать ошибку еще важнейшую, углубляясь в незнакомую
землю, о коей все доселе получаемые сведения ничего
благоприятного не предвещают.
В заключение, немцы просили его величество быть уверену, что,
представляя ему дело, каково оно есть, они не имели ничего в виду,
10 кроме его собственной славы; что когда займем мы берега Днестра
и устроим магазины, турки, покусясь на что бы то ни было, утратят
свои силы все или отчасти; между тем как его величество, имея тыл
свой свободным, усилит свои войска, будет в состоянии с пользою
употребить полки, оставленные в Польше, и после кампании уже
безо всякого препятствия проводит неприятеля в его
собственную землю, и там расположится по своей воле и приготовится
к завоеваниям, прежде нежели турки успеют выдти из зимних
своих квартир.
Мнение сие было самое здравое; но русские ему воспротивились.
20 Генерал Рене, хотя родом и курляндец, но по положению своему
придерживающийся стороны министров, возразил, что неприлично
было бы его величеству защищать реку с такими прекрасными
войсками; что в случае истощения запасов должно будет их достать
в самой неприятельской земле; что области греческие, по примеру
молдавского господаря, готовы были возмутиться при первом
вступлении наших полков в турецкие границы; что, по донесениям генерал-
фельдмаршала графа Шереметева, за степью до Дуная армию можно
будет продовольствовать; что стыдно было бы тратить деньги на
построение магазинов, когда можно делать это на счет неприятеля;
30 что надобно войти и углубиться в турецкие земли; что турки будут
полууничтожены уже и тем, что увидят сильное войско его величества
посреди их областей, готовое предписывать им законы; что пример
шведского короля здесь вовсе нейдет; что полки наши те же самые,
которые разбили его и готовы разбить турков; что таково его мнение,
и что славнейшего и полезнейшего способа его царскому величеству
избрать невозможно.
С сим мнением согласились русские министры и генералы, и как
оно льстило и честолюбивым видам государя, ему охотно
последовали, и, во преки благоразумному мнению немцев, положено было
40 переправиться через Днестр и войти в степи.
308
Рассуждая об сем движении, все мы сильно обвиняли тех,
которые его присоветовали его величеству. Ясно было, что
государь принужден будет отступиться от своих намерений. Но зная,
что русский народ склонен к спокойствию, ленив и не любит военных
трудов, мы уверены были, что царские министры, опасаясь слишком
продолжительной войны, нарочно завлекали государя в неудачу, дабы
уменьшить в нем пыл воинский и принудить его к покою. Таково
было, по крайней мере, мнение почти всех иностранцев.
16-го июня, рано утром, дивизии генералов Алларта и Денсберга
10 выступили в поход. 17-го его величество с Преображенцами,
Семеновцами, своими министрами и всею свитою пошел в авангард
и вступил в степи. За ним следовал генерал-поручик Брюс с
артиллерией. Ариергард составляли дивизия генерала Вейде и конница,
приведенная из Ярославля генералом Рене и которую его величество
поручил в мое начальство, приказав мне следовать за ним. Дивизия
князя Репнина осталась в Сороке для окончания работ и для принятия
запасов, которые, по приказанию его величества, должны были быть
туда доставлены.*
Генералы Алларт и Денсберг, вышед из степей, прибыли в лагерь генерал-
20 фельдмаршала, который находился в трех милях от Ясс на
выгодном местоположении.
Его величество недолго томился в пустынях; маршируя днем
и ночью, достигнул он прекрасной долины, орошаемой Прутом, где
и расположил свой лагерь тылом к реке. Он тотчас отправил бочки
с водою на собственных подводах и на лошадях свиты своей полкам,
идущим по степям. Но сие пособие принесло им более вреда, нежели
пользы. Солдаты бросились пить с такою жадностию, что многие
перемерли. Мы лишились множества людей от безводицы. Жары
нестерпимы в сих местах, где видно только небо да горы раскаленного
30 песку, без деревьев, без жителей и без воды.**
Дивизия Вейдова и артиллерия, после шестидневного перехода
через ужасные сии пустыни, соединилась с лагерем его величества.
————
* В Журнале Петра Великого сказано: „и стояли тут (при городке
Сороке) Аллартова дивизия до 20-го (июня), а Вейдева и князя
Репнина до 22“.
** Степи Буджацкие не песчаные: они стелются злачной, зеленой
равниною, усеянною курганами. Моро здесь пользуется правом
рассказчика. Правда, что в 1711 году эти степи были голы: трава
съедена была саранчею.
309
23 июня государь ездил осматривать лагерь генерала-фельдмаршала
и принял в подданство молдавского господаря. С ним было только
три ста рейтаров. Он пожаловал господарю свой портрет, осыпанный
алмазами (что в последствии времени пригодилось сему турецкому
даннику). В тот же вечер его величество возвратился в свой лагерь,
а на другой день приказал наводить два моста на Пруте.
Здесь спокойно оставались мы, от 22 до 29 июня, как будто в самое
мирное время, ожидая запасов, которые князь Репнин должен был
доставать и привезти. 26-го фельдмаршал и господарь посетили его
10 императорское величество. Войско стояло в строю. Им отдали честь
по всему фрунту, и сам государь салютовал саблею, стоя перед
Преображенским полком, как генерал-поручик своей армии.
Они приглашены были на торжество, празднуемое ежегодно его
величеством в память Полтавского сражения, случившегося 27 июня,
по старому стилю.
Все генералы с утра явились к его величеству, дабы вслед за ним
отправиться в артиллерийскую церковь, где отслушал он обедню,
и где придворный священик* целых полтора часа говорил
проповедь, им сочиненную на случай сего счастливого дня.
20 Полки выстроены были в боевом порядке и составляли три
фаса одного каррея; артиллерия занимала чертвертый. После обедни
стрельба началась с правой стороны артиллерии и продолжалась
по всем фасам; полки стреляли по мере приближения к ним огня.
После того все генералы следовали за его величеством к его
палаткам, где в земле был утвержден стол необыкновенной длины, и за
которым насчитал я до ста десяти кувертов с каждой стороны.
Его величество находился в центре стола. По правую руку сидел
молдавской господарь, по левую граф Головкин, министры, барон
Шафиров и Сава (Сава Владислав. Рагузинский) на углах стола.
30 Генералы, генерал-поручики, генерал-маиоры, бригадиры и
полковники, и прочие, каждый по своему чину, поместились за этим же
столом. Кроме венгерского вина, ничто мне не понравилось. Оно
было отличное, то есть то, которое доходило до меня, ибо
полковники, сидевшие ниже, пили другое, а подполковникам подносили
особливое, капитанам еще хуже, и так далее (что показалось мне
скупостию, недостойной великого государя). Капитаны Преображенские
и Семеновские разносили вина; каждый прислуживал шести персонам,
имея в своем распоряжении трех слуг для перемены стаканов и бутылок.
————
* Феофан Прокопович.
310
Тут-то, милостивая государыня, вино льется, как вода; тут-то
заставляют бедного человека, за грехи его, напиваться, как скотину.
Во всякой другой службе пьянство для офицера есть преступление;
но в России оно достоинство. И начальники подают тому пример
подражая сами государю.*
Императрица с своей стороны угощала армейских дам. Почти
все иностранные генералы имели с собою своих жен и детей, по той
причине, что в случае разлуки срок свидания неизвестен, и что,
по недостатку почты, никто от своих не получает известия. Если же
10 и придут письма, то генералы и министры имеют похвальную
привычку никогда их не отдавать. Можно переписываться только чрез
министров иностранных; но не всегда можно быть с ними в сношении.
Я говорю по собственному опыту: в течении четырнадцати месяцев
я только мог однажды писать к моей милой графине (которая
оставалась в Данциге), и то через барона Лоца, посланника короля
польского при дворе его царского величества.
Мало дам явилось к императрице. Генеральша Алларт и генерал-
маиорша Гинтер одни представились к ее величеству и были
милостиво приняты.
20 Обед государя продолжался целый день, и никому не позволено
было выдти из-за стола прежде одиннадцатого часу вечера. Пили,
так уж пили (on y but ce qui s’appelle boire). Всякое другое вино
наверно меня убило бы, но я пил настоящее токайское, то же самое,
какое подавали и государю, и оно дало мне жизнь.
Около пяти часов вечера один из адъютантов князя Репнина
привез письма к его величеству. Генерал давал знать, что 4000 быков,
8000 баранов и 300 маленьких польских тележек с рожью, мукой
(et de grit) отправлены были к нам. Государь тут же распределил,
что куда доставить, и приказал тот же час отправить часть в лагерь
30 генерал-фельдмаршалу.
28 июня мосты были готовы. Артиллерия потянулась через Прут
по мосту, назначенному для двора. Вейдова дивизия переправилась
по другому, назначенному для войск, и расположилась лагерем
в ясской долине, в двух милях от прежнего лагеря.
————
* В старину пили не по-нашему. Предки наши говаривали: пьян
да умен — два угодья в нем. Впрочем, пьянство никогда достоинством
не почиталось. Петр I, указав содержать при монастырях офицеров,
отставленных за болезнями, именно исключает больных от пьянства
и распутства.
311
29 июня (по нашему приходится 10-го июля, ибо русские держатся
еще старого стиля) в день святого Петра, в именины его царского
величества, я следуя обычаю со всеми генералами пришел
поздравить государя. Он принял милостиво наши приветствия и всех нас
оставил у себя обедать. Государь празднует и этот день и обедает
с своими министрами и офицерами, когда находится в своей
армии.
Около пяти часов генерал-фельдмаршал граф Шереметев
приказал мне, чтоб я послал моего адъютанта, стоявшего за мною,
10 посадить кавалерию мою на́-конь, и велел ей идти вперед к своему
лагерю с моим экипажем. Фельдмаршал сказал мне, что мне нужны
будут только мои лошади, что я останусь при нем, и что он берется
быть моим вожатым. Я отдал приказ адъютанту. Кавалерия была
в порядке, а экипаж мой заложен. У русских обыкновенно
употребляются телеги, ибо вьючные лошади и лошаки не могли бы
выдержать обыкновенные походы их войск (5 â 600 lieues).
Накануне знали, что близь лагеря фельдмаршальского произошло
маленькое сражение. 20,000 татар показались на утренней заре
и ударили (в рассыпную, по своему обычаю) на передовой пикет,
20 составленный из 600 человек конницы, под начальством
подполковника Ропа (de Roop) конно-гренадерского полка моей бригады.
Неприятель пробился сквозь отряд, не смотря на все старания командира,
Число превозмогло, отряд был окружен ото всюду. Один капитан,
родом из Лотарингии, наделал тут чудеса и был убит к сожалению
всех офицеров, знавших его. Подполковник взят был в плен, и убито
250 рядовых. Всё это произошло в виду бригадира Шенсова* (Chensof),
родом русского, который был отряжен с 2,500 человек конницы на
подкрепление Ропа и не сделал ни малейшего движения.
Генерал Янус, начальствовавший в отсутствии фельдмаршала,
30 при сем случае сделал всё, что только было возможно, чтоб
исправить сию неудачу и предупредить большее несчастие. Он велел
выехать четырем конно-гренадерским полкам и всячески старался
уговорить бригадира Шенсова, чтоб он по крайней мере хоть
показался неприятелю. Но офицер сей отвечал, что он получил
приказание охранять лагерь, а не искать неприятелей. Наши конно-гренадеры
————
* Таковой фамилии нет ни в книгах нашего дворянства
(старинного), ни в списках офицеров того времени. Кажется, дело идет
о Шневищеве, одном из начальников драгунских полков, набранных
в 1699 году.
312
рассеяли эту сволочь и освободили лагерь (le front du camp). Никогда
генерал Янус не говорил мне без бешенства об этом происшедствии
и о маневре бригадира Шенсова. А еще должно глотать такие пилюли,
не морщась и не жалуясь, потому что его величество и фельдмаршал
не охотно выслушивают жалобы и не любят видеть ясные
доказательства, чтобы у кого-нибудь из русских не доставало ума или
храбрости.*
Как войска скоро соединятся, то позвольте, милостивая
государыня, исчислить вам их силы и познакомить вас с генералами,
10 которые начальствовали полками.
Главнокомандующий — генерал-фельдмаршал граф Шереметев.
(Его величество во время дела занимает место генерал-лейтенанта.)
Дивизия Вейдова состояла из 8 пехотных полков, каждый из
1,400 человек состоящий. Всего 11,200 человек; начальниками оной
были: генерал Вейде, генерал-лейтенант Беркгольц (Brecols), генерал-маиоры
Голосин (Goloccin) и де-Буш, и бригадиры граф Ламберти
и Боэ.
Дивизия Репнина, состоящая из такого же числа полков и людей;
начальники оной: генерал князь Репнин, генерал-лейтенант князь
20 Долгорукий, генерал-маиоры Альфендель и Бом и бригадиры Буш
и Галицын.
Дивизия барона Алларта, во всем равная двум первым, была под
начальством генерала Алларта, генерал-лейтенанта барона Остена
и бригадиров Стафа и Лессе.
Дивизия барона д’Энсберга, также равная другим, находилась
в команде генерала барона д’Энсберга и бригадира барона Ремкимга
(Remquimgue), его зятя.
Не худо заметить, что русские дивизионные начальники имели
комплектное число подчиненных им генералов; немцы же оного не
30 имели; особенно барон д’Энсберг, у которого не было ни
генерал-лейтенанта, ни генерал-маиоров, а только один бригадир, зять его.
Это происходило от черного коварства генерал-фельдмаршала, не
любившего иностранцев, какой бы нации ни были, и не подавшего
им никакой помощи, нарочно для того, чтоб вводить их в ошибки
и чтоб иметь случай упрекать его царское величество за
привязанность его к иноземцам. Однакож, барон д’Энсберг есть тот самый,
————
* Благодарим нашего автора за драгоценное показание. Нам
приятно видеть удостоверение даже от иностранца, что и Петр
Великий и фельдмаршал Шереметев принадлежали партии русской.
313
который с таким великодушием и храбростию защищал Кельскую
крепость, осаждаемую герцогом Вилларом в начале прошедшей
войны. Он доказал, что был достоин начальствовать не только
двенадцатитысячным отрядом, но и целыми армиями.
Полки Преображенский, Семеновский, Ингерманландский и
Астраханский составляли 15 баталионов, всего 15,000 человек, и были под
начальством самого его царского величества, генерал-лейтенанта
князя Галицына и бригадира графа Шереметева (сына фельдмаршала);
сюда же принадлежали полки канонерской и бомбардирской, каждый
10 из 1,500 человек состоящий.
Дивизия генерала Януса, состоявшая из 8 полков, каждый из
1000 человек, была под начальством помянутого генерала, генерал-маиоров
Волконского и Вейсбака и бригадиров Моро-де-Бразе, графа
Лионского и Шенсова.
Дивизией Рене, равной по числу полков и людей, начальствовали
генерал Рене, генерал-маиоры Витман и Шариков (Cherikof), самый
образованный, вежливый и любезный изо всех мне знакомых русских,
и два бригадира.
Еще один драгунский полк, составлявший гвардию князя
20 Меншикова, не соединился с армией и остался в Яссах с 2,000 избранных
фузиляров, между тем как войско двинулось в Молдавию.
Гвардейский эскадрон его царского величества, состоящий из 300
рейтаров (maîtres, reîtres?), сопровождал государя в его поездках
и другой службы не нес.
Все сии отряды составляли на Днестре 79,800 наличного войска.
Каждый полк был укомплектован пригнанными рекрутами.
Артиллерия состояла из 60 пушек разного калибра, от двенадцати
до четырех-фунтовых, из 16-ти понтонов на телегах и из 200 подвод
с ящиками пороховыми — не считая телег, нагруженных бомбами
30 и ядрами.
Кроме сей артиллерии, в каждом полку пехотном и конном,
находились четыре малые орудия, двух и трех-фунтовые. Они всегда
следуют за полком, с малыми своими ящиками и с нужными
офицерами. Их зовут корпусными детьми (ce qu’ils appellent les enfants des
corps (кадеты?)).
При каждом полке находятся также малые телеги с амуницией,
которая в случае нужды всегда под рукою, что очень хорошо
придумано и достойно похвалы.
Таковы были силы его царского величества. Здесь не считаю
40 10,000 казаков и 6,000 молдаван, годных только для опустошения
314
земли как и татаре. Сей армии было бы весьма достаточно, чтобы
управиться с турками, если б ею хорошо предводительствовали,
если б во-время ввели ее в неприятельские земли и если б ее не
разделили, как вы в последствии увидите.
29 июня его царское величество сидел за столом до семи часов
вечера. Встав изо стола, держал он совет. Генерал Рене предложил
отрядить 15,000 человек в Валахию, хорошую сторону, в которой
всего было много, и которая могла продовольствовать армию. Он
утверждал, что валахский воевода, будучи одной нации и одного
10 исповедания с молдавским господарем, не замедлит покориться,
соединит войско свое с войсками его величества и доставит нам
жизненные запасы.*
Генерал-поручик Беркгольц был единственный немец на сем
совете. Он сильно воспротивился предложению генерала Рене, по
причине той, что турки побеждали всякой раз, как против них войска
действовали отдельно. Он привел в пример принца Карла V
(Лотарингского), который во второй поход, после снятия Венский осады,
разделил на четыре отряда свое войско, дабы удобнее оное
продовольствовать, и видел, как турки разбили все четыре отряда один
20 за другим, не могши подать им никакой помощи. Но все его
рассуждения пропали втуне. Было положено отрядить войско, а
начальство поручено генералу Рене, как подавшему первый на то совет.
Кроме сих 15,000 отряженных в Валахию,** 4,000 должны были
оставаться в Сороке, дабы сберегать нам отступления и для
сопровождения провианта в случае, если бы мы остались в Молдавии; 2,000
в Могилеве, через который можно было бы воротиться в случае
неудачи, да 3,000 в Яссах для охранения Молдавии и для удержания
жителей в повиновении.
Фельдмаршал в 9 часов вечера сел верьхом, и я, вслед за ним,
30 прибыл в его лагерь. Господарь остался с его царским величеством.
Он был среднего роста, сложен удивительно стройно, прекрасен
собою, важен, и с самой счастливой физиономией. Он был учтив
и ласков; разговор его был вежлив и свободен. Он очень хорошо
изъяснялся на латинском языке, что было весьма приятно для тех,
которые его разумели.
————
* Бранкован, господарь валашский, еще прежде Кантемира, был
с Петром в переговорах и обещал ему с ним соединиться.
** У Рене было восемь драгунских полков (5,056 ч.), баталион
Ингерманландцев, до 5,000 молдаван.
315
Мы догнали мою конницу в версте от фельдмаршальского лагеря,
куда и прибыли в 4 часа утра. Тут увидел я в первый раз летучих
кузнечиков (саранчу). Воздух был ими омрачен: так густо летали
они! Не удивляюсь, что они разоряют земли, через которые проходят,
ибо в Молдавии видел я иссохшее болото, покрытое высоким
тростником, который съеден был ими на два вершка от земли.
Остальной лагерь его величества перешел через Прут 30 июня.
Мост, через который переправлялся государь со своею свитою, был
тотчас разобран, другой оставлен под охранением 500 гренадеров для
10 дивизии князя Репнина, которую ожидали.
Фельдмаршал, возвратясь в свой лагерь, велел призвать бригадира
Шенсова и высказал ему всё, что заслуживало его гнусное поведение,
о котором донесено ему было при его приезде одним драгунским
полковником моей бригады. Он приказал бригадным маиорам отрядить
по 20 человек с каждой бригады для устроения двух мостов,
находившихся в тылу нашего лагеря, дабы ему беспрепятственно можно
было, в случае нужды, идти соединиться с его величеством. Это
стоило труда, потому что мосты наведены были на малых челнах из
выдолбленных пней, кое-как собранных по берегам Прута. Медные
20 понтоны оставались при его величестве для надобностей его собственных.
Того же самого числа (30 июня) генерал Рене прибыл к
фельдмаршальскому лагерю и собрал полки, долженствовавшие идти
в Валахию под его начальством. Он выступил на другой день по утру
и уже в армию не возвращался. Он соединился с кавалерией уже
в Польской России, после кампании, когда армия там отдыхала.
В лагере его царского величества и в фельдмаршальском
оставались в бездействии до самого 7 июля. В сей день фельдмаршал
получил от государя приказание оставить постепенно лагерь и перевести
свою малочисленную армию за реку, находившуюся у него в тылу.
30 Фельдмаршал ездил осматривать долину, назначенную им для нового
лагеря, и, возвратясь, в тот же день отдал в приказе, что полки
станут переправляться один после другого во избежание смятения,
могущего произойти на мостах в случае, если войска выступят все
в одно время.
Генерал Янус, на которого возложено было исполнение сего,
взял с собою бригадира Шенсова, дабы, в случае нападения от
неприятеля во время переправы, иметь достаточную причину не
употреблять офицера столь ненадежного. Он оставил его у моста,
с двумя маиорами и 20-ю драгунами для надзирания за исправностию
40 в исполнении приказов.
316
8-го июля, на утренней заре, экипажи барона Денсберга, с
несколькими полками, переправились по мосту, назначенному для пехоты.
Между тем, экипажи генерала Януса потянулись было по мосту,
назначенному для кавалерии. Но фельдмаршал, сам за благо рассудив
оставить лагерь, приказал переправить прежде свои; а остальным
экипажам генерала Януса не позволил переправиться прежде полков
Астраханского и Ингерманландского с их обозами. Фельдмаршал
во всяком случае рад был делать неприятность иностранным
генералам.
10 9-го июля с утра войско и обозы потянулись, и только малая часть
успела переправиться, как более 30,000 татар явились перед лагерем.
Войско остановили и тотчас выстроили в боевом порядке под
прикрытием рогаток. Пикет отозвали; по приказанию генерала Януса, два
баталиона гренадер поставлены были на оба фланга, и в сем
расположении стали ожидать приближения татар, дабы угостить их
картечью из тридцати орудий. Фельдмаршал, генерал барон
д’Энсберг, генерал-лейтенант барон Остен и бригадир барон Ремкимг
приехали из нового лагеря, где они находились с прошедшего дня.
Фельдмаршал был очень доволен мерами, принятыми генералом
20 Янусом для защищения старого лагеря в случае нечаянного нападения.
Он отослал генерала д’Энсберга с его бригадиром к новому лагерю
для охранения оного, а в старом оставил только генерал-лейтенанта
Остена под начальством генерала Януса, с полками, не успевшими
еще переправиться. Их было довольно против и вдвое большего
числа татар.
Но как они час от часу умножались, то фельдмаршал приказал
казакам и молдаванам (находившимся в новом лагере) прогнать
и преследовать неприятеля. Они пустились с быстротою неимоверною,
но которая час от часу более и более ослабевала. С обеих сторон
30 всё кончилось скаканием да кружением.
Один капитан, родом венгерец, вступивший в службу его царского
величества, так же как и многие из его соотечественников, после
падения его светлости принца Рогоци, находился в лагере с несколькими
венгерцами, в надежде быть употребленными в дело. Он уговорил
отряд казачий поддержать его, обещаясь доказать, что не так-то
мудрено управиться с татарами. Казаки обещались от него не
отставать. Он бросился с своими двенадцатью венгерцами в толпу
татар и множество их перерубил, пробиваясь сквозь их кучи и рассевая
кругом ужас и смерть. Но казаки их не поддержали, и они уступили
40 множеству. Татары их окружили, и все тринадцать пали тут же, дорого
317
продав свою жизнь: около их легло 65 татар, из коих 14 были
обезглавлены. Всех менее раненый из сих храбрых венгерцев имел
14 ран. Все бывшие, как и я, свидетелями их неуместной храбрости
сожалели о них. Даже наши конные гренадеры, хоть и русские,
т. е. хоть и не очень жалостливые сердца, однако ж просились на
коней, дабы их выручить; но генерал Янус не хотел взять на себя
ответственность и завязать дело с неприятелем.*
Пока татаре привлекали на себя наше внимание, генерал Янус,
предвидя, что наше отступление могло быть обеспокоено еще большим
10 числом татар и даже самими турками, приказал переправить все
корпусные экипажи, всех лошадей драгунских и прочей кавалерии
и остальные экипажи офицеров, дабы тем удобнее отступить до нового
лагеря теснинами, ведущими к мостам, что и производилось во весь
тот день и в ночи.
Между тем татаре, не видя никакого движения в лагере, где полки
наши стояли всё еще в боевом порядке за рогатками, ожидая смело
их нападения, около третьего часа по полудни отступили, наскакавшись
вдоволь, и таким образом дали генералу Янусу возможность безопасно
переправиться в новый лагерь, куда вступил он самый последний
20 (10 июля).
Он приказал разобрать оба моста и караулить лодки по нашу
сторону реки: они могли пригодиться. К ним нарядили капитана
с двумя-стами гренадер.
Того же дня фельдмаршал отдал приказ отрядить по 200 человек
с бригады для делания фашинных мостов через большой и глубокой
ручей, называемый Малым Прутом и протекавший во сте шагах от
нашего нового лагеря, дабы в случае нужды можно было тотчас
выступить.
Мосты поспели к полудню 11-го июля. В 5 часов вечера один из
30 генерал-адъютантов его царского величества привез фельдмаршалу
приказ, в следствие коего мы, 12 июля, оставили лагерь, и в одной
мили от оного нашли его царское величество. Вся армия там
соединилась, и таким образом расположилась вся на одной линии. Царь
с полками Преображенским, Семеновским, Астраханским и
Ингерманландским стоял по левую сторону, и следственно в авангарде. Дивизии
Алларта, Денсберга, Януса со всею остальною кавалерией, Брюс
————
* Кажется, русские варвары в этом случае оказались более
жалостливыми, нежели иностранцы, ими предводительствовавшие.
318
с артиллерией и Вейде стояли на правой руке лицом к горе и имея
Прут у себя в тылу.
13-го армия пошла в поход, принимая в лево. Экипажи составляли
вдоль Прута вторую колонну. Мы прошли три мили до ночи и расположились
лагерем, приняв в право (en faisant à droite <См. перевод>). Пространство
между рекою и горами не позволяло нам расшириться и составить
две линии. Мы стали в том порядке, как стояли накануне и как
целый день маршировали (т. е. в одну линию).
14-го мы продвинулись еще на три мили, не видав ни города, ни
10 деревни, но кое-где близь лесов рассеянные лачужки, которые
показались нам жалкими обителями. Это нас удивило, тем более, что
на наших картах по берегам Прута назначено было множество городов
и деревень. Мы стали лагерем так же, как и в предыдущие два дни.
15-го армия прошла еще три мили; но переход через крутую гору,
находящуюся на самом берегу реки, остановил войско. Мы достигли
места, назначенного для лагеря, не прежде как в три часа по
полуночи. Мы в тот день видели за сей горою старинную могилу одного
молдавского государя. Она имела вид четвероугольной пирамиды,
будучи гораздо шире в основании, нежели в высоте (car elle allait
20 en diminuant à mesure qu’elle prenait de la hauteur). Молдаване,
следовавшие за армиею, из коих многие хорошо говорили
по-латыни, рассказали нам о ней следующее предание.
Государь, покоющийся в сей могиле, был великий воин, но
несчастный во всех своих предприятиях. Учинив нападение на земли
одного из своих соседей, он привлек его в свои собственные владения
Оба войска сошлись и сразились в той долине. Кровопролитная
битва длилась два дня. Молдавский государь остался победителем;
неприятельское войско было им истреблено или захвачено в плен,
а противник его найден был между мертвых тел, пронзенный
30 одиннадцатью стрелами. Но победитель в то самое время, как
приносил богу благодарения, умер от раны, полученной им в том сражении
и которой он сгоряча не почувствовал. Он не имел детей, и войско
избрало себе в государи одного из своих начальников. Первым
повелением нового государя было каждому воину, каждому
молдавскому жителю и каждому рабу принести на три фута земли на сие
место. Он после того воздвигнул эту земляную пирамиду, в средине
коей находится комната со сводом. Там похоронено тело его
предшественника, а комната наполнена сокровищами, принадлежавшими
его врагу. — Потом вход в комнату был заделан и пирамида окончена.
40 На вершине ее находилась площадка, сохранившаяся доныне; на ней
319
возвышался трофей из оружия убитых, ныне уже не существующий.
Повествователь присовокупил, что все из государей, властвовавших
потом, которые хотели проникнуть в сокровенную комнату, умерли
прежде, нежели могли вынуть хоть один камень загражденного
входа. Курган показался нам тщательно покрытым дерном. Мы
спросили у нашего молдавана: кто смотрит за могилою? Он отвечал,
что жители, поселенные кругом в трех милях от селе, ежегодно
в марте и в сентябре месяце приходят стричь могилу ножницами,
подобными тем, кои употребляются нашими садовниками. Он
10 прибавил, что, когда того не делают, тогда бывает неурожай.
В заключение он нас уверял, что с тех пор, как саранча напала на
их землю, всё было ею разорено, кроме пространства, заключенного
в этих трех милях окружности, куда она не залетала, хотя была
везде, и с боков и с зади.
Этой истории и ее последствиям мы поверили только отчасти, хотя
повествователь и хвалился быть дворянином и военным человеком.
16-го его царское величество приказал выслать 1000 человек
конных гренадер, под начальством г. полковника Ропа, с двумя
вожатыми, данными царю самим господарем, следовавшим за его
20 величеством со всем своим молдавским двором. Полковник Роп имел
повеление изъездить всю сторону, находившуюся в лево от армии
вдоль Прута, дабы удостовериться, возможно ли неприятелю напасть
на нас с тыла. Он возвратился вечером и объявил нам, что капитан,
наряженный с двумя стами гренадерами для охранения лодок,
составлявших мосты фельдмаршальского лагеря, и который подвигался
вместе с армией, был убит, а с ним и все его люди. Жители, бывшие
при полковнике, видели его за две мили от лагеря и показали ему
побоище. Они сказывали, что татаре, в числе 20,000, переправились
через реку, каждый держась за хвост своей лошади, и неожиданно
30 напали на капитана в одной теснине, где он и погиб с своим отрядом.
Это заставило его царское величество расположить вдоль реки
гренадерские взводы в некотором расстоянии один от другого,
имевшие между собою коммуникацию и начальствуемые одним
подполковником, двумя капитанами и четырьмя поручиками.
В тот же день генерал князь Репнин, сделав усиленный переход,
стал на той же линии и занял правую руку или арьер-гард.
Армия наша, вся вместе состоявшая из 79,800 человек, не считая
казаков и молдаван, и, по отряжении войск в Валахию и на охранение
Сороки, Могилева и Ясс, всё еще составлявшая 55,000, уже не
320
составляла и 47,000, как то оказалось на смотру, сделанном 17 июля
по приказанию государя: следствие беспрестанных трудов, перенесенных
полками, из коих пехотные шли без отдыха от самого 24 февраля
(нов. ст.). По счастию, смертность пала по большей части на одних
рекрут, которые видимо таяли. Это могу я доказать моими табелями,
которые я сохранил. Из всех четырех полков моей бригады,
составлявших 4,000 человек на сем смотру, 724 оказались убывшими, из
коих только 56 убиты в помянутом сражении при пикете.
17-го генералу Янусу повелено быть готову выступить рано утром
10 со всею нашею конницею и с генералами, ею начальствовавшими,
и явиться за час перед светом в палатки его царского величества,
дабы получить от него приказания касательно того похода. Как
я имел честь приносить ему приказы и всякой день приходить
узнавать от него, не было ли чего прибавить для бригады, то
я явился к нему. Он просил меня приехать за ним на другой
день за полтора часа до свету и сопроводить его к царю, к чему я
с охотою и приготовился. Итак 18-го перед светом явились мы к его
царскому величеству. Государь отдал генералу свои повеления,
и как ни он, ни я по-русски не разумели, то его величество
20 повелел их объяснить на французском и немецком языке, и вручил
нам тот же приказ, писанный по-русски с латинским переводом на
обороте.
Приказ состоял в том, чтобы нам идти по реке Пруту восемь миль
(или 16 лие) до того места, где турки, по донесениям скороходов
или шпионов (coureurs ou espions), должны были наводить свои
мосты. Если бы генерал их нашел, то должен он был на них ударить
и уничтожить их работу, коли только мосты не могли нам пригодиться
и остаться в наших руках. Во всяком случае он должен был известить
обо всем государя через четырех драгун, посланных полчаса один
30 после другого. В случае же если турков не встретим, то идти к Дунаю
и там остановиться, о чем также донести.
Выслушав приказ и хорошо его поняв, мы приступили к
исполнению оного, хотя генерал и я не без смеха видели, что употреблены
были драгуны и кавалерия на атаку укрепленных мостов
(tête-de-pont). Мы выступили из лагеря в 5 часов и пошли по одной линии,
эскадрон за эскадроном. Экипажи наши тянулись в другую линию
вдоль берега Прута. Во избежание нечаянного нападения, мы
отрядили вперед на довольно большое расстояние двух конных гренадер,
с обнаженными палашами; за ними шестеро других с одним унтер-офицером,
40 и подкрепили их двумя-стами рейтаров (? maîtres), дабы
321
могли они выдержать первые выстрелы и дать нам время с выгодою
атаковать неприятеля. В таком порядке, как мы, так и наш обоз, шли
без помешательства и довольно скоро. Около 11 часов утра, прошед
не более как 2 мили (или 4 французских лие), вдруг очутились мы,
совсем неожиданно, в теснине весьма узкой, ибо река протекала
ближе к горе, около которой мы всё еще тянулись. Генерал Янус,
г. Видман (генерал-маиор) и я поехали к передовому отряду
гренадеров, которые остановились и дали нам знать, что чем далее
они ехали, тем у́же становилась дорога. Генерал Янус приказал войску
10 остановиться для отдыха, и мы отправились высматривать
местоположение. Земля, неприметно возвышаясь, закрывала от нас
сторону, находившуюся перед нами. Когда достигли мы последней точки
сего возвышения, мы увидели перед собою широкую долину и,
казалось, весьма гладкую; а вдали множество белых голов, скачущих
по долине с большою ловкостию и быстротою. Мы тотчас съехали
в лево в густоту дерев, растущих на берегу Прута. Мы
подъехали, как можно ближе, к неприятелю и наконец усмотрели два
укрепления (deux têtes-de-ponts fraisées et palissadées en forme de
demi-lune), защищаемые множеством пехоты, которую признали мы
20 впоследствии, по ее калпакам, за янычаров. За ними увидели мы
два готовые моста, через которые крупной рысью переправлялась
конница и соединялась с тою, которая находилась уже в долине.
Высмотрев всё добрым порядком, все вместе и каждый особо,
генерал Янус, Видман и я возвратились рысью тою же дорогою,
и соединились с нашими полками. Тут мы держали совет все трое
между собою, ибо генерал не имел никакой доверенности к князю
Волконскому и к Вейсбаху (генерал-маиорам), а того менее к
бригадиру Шенсову.
Нечего было терять времени. Мы решились спѐшить нашу
30 конницу и выстроить ее в карре, поставя экипажи в средине. Генерал
написал письмо к государю. Мы перенесли нашу маленькую
артиллерию в арриергард и на оба фланга, между третьим и четвертым
рядом (войско выстроено было в 4 шеренги). Мы приказали
артиллерийским офицерам зарядить пушки картечью, а конным гренадерам,
составлявшим наш арриергард (или фронт каррея со стороны турок),
не стрелять без приказания, что бы ни случилось, и лечь на брюхо
при первой команде. Когда наши 32 орудия были уставлены, тогда
мы вывели из рядов слабых и больных солдат, большею частию
рекрут, и приказали им держать лошадей, находившихся, как и экипажи,
в центре каррея. Мы препоручили авангард князю Волконскому,
322
правый фланг авангарда Вейсбаху, величайшему трусу во всей
Германии, а левый бригадиру Шенсову. Видман и я, по воле генерала,
остались при его особе.
Отроду мы не видывали офицеров столь смущенных, как наших
трех авангардных генералов. Беспокойство их очень забавляло нас
в ариергарде и вселяло в нас истинную к ним жалость.
В сем порядке мы двинулись, дабы возвратиться туда, отколе
мы пришли (?). Генерал Янус, Видман и я дивились
исправности сведений, доставляемых его царскому величеству его
10 шпионами: в двух милях от лагеря находили мы два моста,
наведенные и укрепленные, когда предполагали найти их еще
только начатыми в 8-ми милях, и то не наверное. Вдруг драгун,
оставленный нами в тылу, выстрелил вместо сигнала и прискакал
к нам. Мы скомандовали полу-оборот на право ариергарду,
полуоборот в право и в лево флангам, и таким образом составили фронт
со всех четырех сторон. Только что успели выстроиться, как
увидели мы две толпы в челмах, скачущие треугольником и ревущие
во всё горло, как бешеные, думая нас уничтожить. Но как скоро они
приближились, первый ряд наших гренадеров лег на земь, и мы
20 встретили их залпом из 12 орудий миниатюрной нашей артиллерии, что
удержало их стремление, охладило их пылкость и лишило их очень
многих товарищей. Однако ж это не помешало им нас окружить. Но
встретя со всех сторон отпор и видя, что нападать на нас опасно, они
довольствовались тем, что издали досаждали нам и огнестрельным
оружием и своими стрелами.
Здесь, милостивая государыня, должен я вам чистосердечно
признаться, что, будучи приучен к огню шестью генеральными
сражениями и четырнадцатью осадами, при коих присутствовал я с тех пор,
как служу, между прочими при осаде Монмелияна в 1691 и Намюра
30 в 1692, я столько опасаюсь огня, сколько то надлежит человеку
доброму и твердому; но мысль о стрелах была для меня столь ужасна,
что я внутренне боялся их, того не показывая. Однако ж, когда
я увидел их малое действие, я к ним привык и стал смотреть на них,
как на чучела, стыдясь моего панического страха.
Было два часа пополудни на наших часах, как турки к нам
приближились и с нами поздравствовались. С той поры до десяти часов
вечера более пятидесяти тысяч их сидели у нас на шее, не смея ни
ударить на нас, ни расстроить нас. Единственный их успех состоял
в замедлении нашего марша. Они так часто нас останавливали, что
40 от двух часов до десяти прошли мы не более, как четверть мили.
323
Ночью, однако, сделали они важную ошибку, которой мы и
воспользовались, не имея ни какой охоты пропустить случай соединиться
с нашим центром, т. е. со всею армией: они все без изъятия, при
наступлении ночи, ретировались в ту сторону, откуда явились.
Заметив сие, генерал отправил адъютанта на лучшей своей лошади
с донесением государю обо всем, что произошло с тех пор, как имел
он честь писать его величеству. Он решился идти ночью как можно
поспешнее, и мы прошли более мили довольно скоро и безо всякого
препятствия. Теперь признайтесь, что, если бы господа Белые Калпаки
10 отрезали нам дорогу, выставя перед нами толпу своей конницы
и оставя таковую же у нас в тылу, то мы принуждены были б ночью
стоять и, может быть, не успели бы на другой день соединиться
с нашей армией и были бы принуждены уступить усталости, если
уж не силе.
Турки догнали нас на рассвете в большей силе, нежели накануне;
но всё без пехоты и без артиллерии. Они беспокоили нас стрельбою
беспрерывною. Около 5 часов утра увидели мы пехоту,
приближающуюся к нам на помощь и которая гордым и медленным своим
движением вселила робость в скакунах и наездниках: генерал барон
20 Денсберг со своею дивизией шел на обеспечение нашего
отступления. Корпус его соединился с нашим; он сменил наших конных
гренадер, находившихся беспрестанно в арриергарде, двумя своими
гренадерскими баталионами и дал почувствовать неприятелю
беспрерывным и сильнейшим огнем, что не так-то легко было нас смять
и помешать нам соединиться с армиею.*
Армия его царского величества не ожидала, когда мы выступали,
чтобы мы к ней возвратились с таким прекрасным и многочисленным
обществом. Однако, так случилось к величайшему нашему
сожалению, и едва вступили мы в лагерь, как увидели противуположную
30 гору покрытою неприятельскими полками.
Генерал-фельдмаршал тремя пушечными выстрелами дал сигнал
всей линии выстроиться в боевом порядке, что и было тотчас
исполнено. Как турки подступали с левой стороны, то Преображенцы,
Семеновцы и полки Ингерманландский и Астраханский вытерпели
————
* Петр негодовал на генерала Януса; в журнале его сказано:
„и конечно мог оный Янус их задержать (турков), ежели б сделал
так, как доброму человеку надлежит“. Но, как замечает генерал
Бутурлин в истории русских походов, ничто не могло помешать
визирю перейти Прут повыше того места и стать в тыл русской армии.
324
по большей части огонь неприятельский и во весь тот день почти
не имели покоя.
Я не говорил, милостивая государыня, о потери, претерпенной
нами во время отступления, и, может быть, полагаете вы, что мы
никого не потеряли. Это было бы слишком счастливо. Довольно уж
и того, что мы не погибли под усилиями пятидесяти тысяч человек,
сражавшихся противу 8 и менее. Мы лишились одного подполковника,
двух капитанов, трех поручиков. Ранены были: подполковник моего
полка, два поручика и триста с чем-то драгунов и других конных рядовых;
10 раны большею частию были легкие. Генерал барон Денсберг потерял
одного пехотного полковника, о котором весьма сожалели, семь или
восемь раненых офицеров, 160 рядовых убитыми и 246 ранеными —
всё это менее, чем в два часа с половиною времени. Нет сомнения,
что весь наш отряд был бы истреблен, если бы неприятель ранее мог
нас заметить. Но он дал нам время выстроиться в карре, что и
способствовало нам удержаться и спасло нас от смерти или
рабства.
Около пяти часов вечера, 19 июля, его царское величество
приказал призвать своих генералов, дабы советоваться с ними о том,
20 на что надлежало решиться. Генералы Янус, Алларт, Денсберг,
генерал-поручики Остен и Беркгольц явились, но ни один из
генералов русских, ни из министров его величества не показались. Даже
и генерал-фельдмаршала тут не было. Генерал Янус взял меня
с собою, и таким образом был я свидетелем всему, что ни
происходило. На сем-то совете генерал Янус упрекнул его величество
в небрежении, оказываемом иностранным его генералам, к которым
прибегли только тогда, как дела были уже в отчаянном положении.
Он сказал, что неслыханное дело, чтобы он, будучи начальником
всей кавалерии и первым генералом армии, не был заранее уведомлен
30 о предположениях всего похода. Он жаловался потом на неуважение
министров и русских генералов, и в заключение сказал его царскому
величеству, что те же самые люди, которые завлекли армию в
лабиринт, должны были и вывести ее. Все иностранные генералы с
большим удовольствием слушали генерала Януса. Царь всячески старался
обласкать его и так убедительно просил от него советов, что стали
не на шутку думать об исправлении запутанного положения, в котором
находилась армия.
Турок, слишком приближившийся к нашему левому флангу во
время нашего отступления, схвачен был шестью нашими конными
40 гренадерами и приведен к генералу Янусу, который приставил к нему
325
строгий караул и тотчас по вступлении в лагерь отослал его к
государю.
Пленного допросили. Он показал, что турецкая армия состояла
изо ста пятидесяти тысяч, т. е. из 100,000 конницы и 50,000 пехоты,
что вся конница должна была к вечеру соединиться, но что пехота,
при которой находилось 160 артиллерийских орудий, не могла
прибыть прежде, как к завтрешнему дню около полудня.
По сим известиям, после оказавшимся достоверными, приняты
были в совете следующие меры: положено было армии воротиться
10 назад, устроясь в карре и оградясь рогатками; экипажи, конница
и артиллерия должны были оставаться в центре, и в таком
порядке надлежало было стараться по возможности совершить не
бесславное отступление. Недостаток конницы более всего мог нам
повредить. Наши лошади были совсем изнурены, а турецкие свежи
и сильны.
Отдан был приказ в следствии сих положений. Армия всё еще
находилась в боевом порядке, на одной линии, с своими рогатками
перед собою. Повелено было всем генералам и офицерам уменьшить,
по возможности, свои экипажи и жечь всё ими бросаемое.
20 При наступлении ночи, государь, государыня-императрица,
министры и весь двор перенеслись на правую сторону с левой, которая
стала авангардом. Между тем готовились устроить батальон-каре,
что и сделано было в ночь. Гора, по которой рассеяна была
турецкая конница, явилась нам вся в огнях, разложенных неприятелем.
Не нужно сказывать Вам, что ночь эта прошла в смятении и
беспорядке. Мы видели, что турки на горе то подвигались вперед, то
шли назад, и не могли судить о их намерении иначе, как наугад.
Генерал барон Алларт, генерал барон Остен и я занимали
тот же пост и находились близко друг от друга. И как главным
30 предметом была для нас гора, занимаемая неприятелем, то мы только
и старались понять, что̀ происходило там, и к чему клонились эти
марши и контр-марши, замеченные нами перед наступлением ночи.
Мы подумали, что намерение неприятеля было окружить нашу армию
и напасть на нее со всех сторон. Это казалось нам очевидно по
движению полков, которые возвращались к тому месту, откуда пришли,
дабы обойти левый наш фланг и растянуться вдоль берега Прута,
с коего имели предосторожность снять все наши посты.
Неприятелю легче было судить о наших движениях. Он стоял над
нами на высоте и лагерь наш был освещен, как среди белого дня,
40 бесчисленным множеством фур и телег, сожигаемых в следствие повеления.
326
В эту ночь не прошли мы четверти мили. Мы осмотрелись уже
на рассвете, и тогда только увидели опасность, в которой
находились. Постарались исправиться, каждый на своем посту. Одной только
важной ошибки, сделанной князем Репниным, не могли исправить
прежде целых шести часов.
Генерал сей начальствовал правым флангом нашего каре и не
рассудил, что, как ни медленно подвигалась голова отряда, хвост его
непременно должен следовать за нею рысью и вскачь, дабы не
отставать; он прошел усиленным маршем, думая, что всё дело состояло
10 в том, чтоб уйти как можно далее. Таким образом разрезал он фланг,
и чем далее подвигался, тем шире становился промежуток, им
оставленный.
Экипажи, заключенные в центре, растянулись на просторе,
полагая себя огражденными рогатками, и так-то растянулись, что большая
часть отделилась от батальона-каре и шла в степи безо всякого
прикрытия. Турки, заметив оплошность и видя, что экипажи составляли
угол, незащищенный никаким отрядом, скользнули вдоль правого
фланга под нашим огнем, отрезали все экипажи, вышедшие из
батальона, и захватили их. Экипажей было тут довольно: более двух
20 тысяч пятисот карет, колясок, телег малых и больших попались
в руки неприятелю. Здесь-то, милостивая государыня, потерял я свою
карету и весь свой обоз. Я успел спасти только une petite
paloube <См. перевод> с моим бельем и платьем довольно порядочным, que je faisais
marcher à la hauteur de mon poste afin de pouvoir changer de linge
la nuit <См. перевод>. Несколько дам были умерщвлены с детьми своими в каретах.
Жена подполковника Ропа, взятого в плен в сражении при пикете,
погибла с тремя своими детьми. Почти все слуги, управлявшие
экипажами или тут же замешавшиеся, имели ту же участь.
Ошибка князя Репнина была замечена, но слишком поздно. Послан
30 был к нему один из адъютантов его величества с повелением
остановиться. Между тем выставили несколько артиллерийских орудий
в промежуток правого фланга, дабы отогнать неприятеля и
воспрепятствовать ему прорваться. Целых пять часов употреблено было
на исправление ошибки, непростительной для генерала. Турки,
окружавшие нас со всех сторон и с утра самого не оставлявшие нас
в покое, усилили огонь во время долгого нашего растаха. Это было
причиною тому, что турецкая пехота и артиллерия в течение дня
успела нас догнать.
Генерал барон Алларт был легко ранен в руку; зять его
40 подполковник Лиенро (Lienrot) ранен был смертельно близ него; генерал-маиор
327
Волконский также. Все трое были на левом фланге, на углу
фрунта ариергарда (près de l’angle du front de l’arrière-garde).
Генерал-лейтенант барон Остен ранен был в правое плечо, что не
помешало ему надзирать за безопасностию своего поста, где
чрезвычайно стало жарко, когда догнала нас турецкая пехота.
Около пяти часов вечера фрунт нашего батальон-каре дошел до
реки Прута. Его величество приказал остановиться и выстроиться.
Арриергард, сделав полуоборот на право, стал нашим правым
флангом, а правый фланг левым. Едва успели мы произвести сие нужное
10 движение, как турки уперлись своими обоими флангами к реке и
заключили нас с трех сторон двойною линией, расположенной
полукружием. Несколько времени спустя, горы, находящиеся по той стороне
реки, заняты были шведами, поляками киевского палатина и
буджацкими татарами.
Выстроенные в батальон-карре и со всех сторон обращенные
лицом к неприятелю, мы завалили землею наши рогатки; и пока
часть полков погребала нас, остальная производила беспрестанный
огонь на неприятеля, который с своей стороны также укреплялся.
Около семи часов, как я возвращался к генералу Янусу,
20 начальствовавшему на правом фланге, где находился и мой пост, исполнив
данное им поручение, я был ранен пулею в правую руку, но довольно
легко, и мог остаться на своем месте, где люди падали в числе
необыкновенном, ибо неприятельская артиллерия почти не давала
промаха. В восемь часов вечера три орудия были у меня сбиты. Его
величество, посетивший мой пост, как и прочие, приказал их
исправить в ночь и к ним присовокупить двенадцати-фунтовое орудие.
Могу засвидетельствовать, что царь не более себя берег, как
и храбрейший из его воинов (— — — — — le czar ne s’épargnait
pas plus que le plus brave soldat de son armée). Он переносился
30 повсюду, говорил с генералами, офицерами и рядовыми нежно
и дружелюбно (avec tendresse et amitié), часто их расспрашивая
о том, что происходило на их постах. При наступлении ночи
роздали нам, по 800 на каждый полк, новоизобретенных ножей,
с трех сторон острых как бритвы, которые, будучи сильно
брошены, втыкались в землю; нам повелели их бросать не прежде,
как когда неприятель вздумает нас атаковать. В эту ночь
неприятель сделал только два покушения: одно, при свете фейерверка,
на пост, занимаемый генерал-поручиком Остен-Сакеном, а другое
на пост генерал-маиора Буша. Их отразили с той и другой
40 стороны. Они приближились снова уже на рассвете и дали знать о себе
328
беспрерывным огнем из ста-шестидесяти пушек, поддержанных
беспрестанной стрельбою их конницы и пехоты.
Будем справедливы: генералы Янус, Аларт и Денсберг, генерал-поручики
Остен и Беркгольц, генерал-маиоры Видман и Буш и
бригадир Ремкинг сделали более, нежели можно пересказать. Между тем
как русские начальники показывались только ночью, а днем лежали
под своими экипажами, генералы иностранные были в беспрестанном
движении, днем поддерживая полки в их постах, исправляя урон,
нанесенный неприятелем, давая отдыхать солдатам наиболее
10 усталым и сменяя их другими, находившимися при постах, менее
подверженных нападению неприятеля. Должно конечно отдать им эту
справедливость, и не лишнее будет, если признаемся, что его царское
величество им обязан своим спасением, как и спасением своей царицы,
своих министров, своей казны, своей армии, своей славы и величия.
Из русских же генералов отличился один князь Галицын, ибо если
князь Волконский и был ранен, то так уж случилось от его
несчастия, а не через его собственную храбрость.
Коли ночь показалась нам коротка, по тому что не были мы
обеспокоены, то утро зато показалось нам очень долгим, по причине
20 быстрого и беспрестанного неприятельского огня, от которого много
мы терпели, по крайней мере на правом нашем фланге, со стороны
фрунта. Войско, приближенное к реке, было совсем безопасно.
Около девяти часов утра его величество, коему на безъизвестно
было, что иностранные генералы одни могли спасти его армии,
приказал позвать их в центр экипажей, где находилась его палатка.
Генерал Янус, которого царь приглашал особенно вместе с бароном
Остеном, взял меня с собою к его величеству. Государь милостиво
осведомился о моей ране, которая очень меня беспокоила, потому
что я только еще промывал ее вином, данным мне генерал-маиором
30 Бушем. У меня не было ни капли. Телеги мои были в числе тех,
которыми овладели турки.
Государь, генерал Янус, генерал-поручик Остен и фельдмаршал
держали долгое тайное совещание. Потом они все подошли к
генералу барону Аларту, лежавшему в карете по причине раны, им
полученной, и тут, между каретою сего генерала и каретою
баронессы Остен, в которой находилась г-жа Буш, положено было, что
фельдмаршал будет писать к великому визирю, прося от него
перемирия, дабы безопасно приступить к примирению обоих государей.
Трубач генерала Януса отправился с письмом, и мы ожидали
40 ответа, каждый на своем посту, как объявили нам о смерти генерал-маиора
329
Видмана. Это была невозвратная потеря для царя. Видман
был человек достойный и честный, прямой, правдивый, добрый
товарищ и хороший кавалерийский офицер, основательно знавший
свое дело. Все об нем сожалели, тем более, что он находился не
на своем посту: он служил в дивизии генерала Рене и должен был
бы с ним отправиться в Валахию, если б его царское величество
не оставил его в своей армии из уважения к нему.
Не прошло двух часов по отъезде трубача, как увидели мы, что
он возвращается с агою янычаров. Турок прибыл на пост, где
10 находился генерал-поручик Беркгольц, и сказал ему на франкском языке,
на котором Беркгольц изъяснялся хорошо, что великий визирь
соглашался на требуемое перемирие, и давал нам знать, чтоб мы
прекратили наш огонь (что́ и с их стороны будет учинено), и чтобы мы
присылали комисаров для переговоров о мире.
Мы не дождались повелений генерал-фельдмаршала и остановили
огонь, каждый на своем посту, и в минуту на той и другой стороне
водворилось спокойствие.
Не прошло и двух часов со времени, что перемирие было
объявлено и что барон Шафиров отправился в лагерь великого визиря
20 в качестве комисара с препоручением трактовать о мире, как
увидели мы всю турецкую армию около наших рогаток; турки приехали
нас навестить и полюбоваться нами в нашей клетке. Наконец, они
так приближились, что генералы наши возымели подозрение,
особенно генерал Янус, который послал г. Беркгольца к великому
визирю, прося его приказать войску своему возвратиться в окопы
и учредить караулы для удержания турок в повиновении, что, с нашей
стороны, должны были сделать и мы.
Генерал-лейтенант Беркгольц возвратился с тем же янычарским
агою, который одним словом погнал всю турецкую армию в ее окопы.
30 Он расставил потом караулы (vedettes) со стороны их, а мы с нашей.
Признаюсь, милостивая государыня, изо всех армий, которые
удалось мне только видеть, никогда не видывал я ни одной
прекраснее, величественнее и великолепнее армии турецкой. Эти
разно-цветные одежды, ярко освещенные солнцем, блеск оружия, сверкающего
наподобие бесчисленных алмазов, величавое однообразие головного
убора, эти легкие, но завидные кони, всё это на гладкой степи,
окружая нас полумесяцем, составляло картину невыразимую, о которой,
не смотря на всё мое желание, я могу вам дать только слабое понятие.
Когда увидели, что дело клонилось к миру не на шутку, мы
40 отдохнули, переменили белье и платье; вся наша армия, начиная с царя,
330
походила на трубочистов; пот, пыль и порох так покрывали нас, что
мы друг друга уж не узнавали. Менее, нежели через три часа, все
явились в золоте; всякий оделся, как можно великолепнее.
22-го вечером узнали через барона Шафирова, прибывшего из
турецкого лагеря для объяснений с его величеством о некоторых
спорных пунктах и через час уехавшего обратно, что всё шло хорошо
и что конечно мир будет заключен.
Не могу, милостивая государыня, здесь не упомянуть о
благоразумном поступке, который заставил нас уважать турецкий народ.
10 Какой-то спаги, или, что всё равно, всадник, перешел за указанную
черту и явился близ моего поста, где прогуливался я с сыном барона
Денсберга, подполковником в Белозерском полку, и с генерал-маиором
Вейсбахом. Этот спаги говорил что-то нашим драгунам,
находившимся за рогатками, размахивая своею саблею и полагая,
видно, что мы понимали его наречие. Офицер, разъезжавший около
их лагеря, заметил, что спаги перешел за положенную черту, и,
давая знак возвратиться в лагерь, с твердостию выговаривал ему.
Спаги его не послушался; офицер, после двукратного
требования, приближился к нему молча, и махом своей сабли чисто
20 отрубил руку, которая упала с саблею к нашим ногам; потом,
продолжая путь свой с тем же хладнокровием, простился с нами,
коснувшись рукою чалмы своей. Спаги не стал тратить времени
и ускакал во весь опор, оставя руку и саблю у ног молодого
Денсберга. Сей поступок неверного служит уроком для
християн, с какою строгостию должно хранить свое слово, данное
и неприятелям.
22 и 23 числа прошли в нетерпеливом ожидании столь нужного
и столь желаемого мира. Положение, в котором мы недавно
находились, того требовало. Оно было ужасно. Смерть или рабство —
30 не было средины. Нам должно было выбрать из двух одно, если б
великий визирь сделал свое дело и служил с усердием государю
своему. Надлежало ему только быть осторожным, укрепляться в
окопах и оставаться в бездействии. Армия наша не имела провианта;
пятый день большая часть офицеров не ели хлеба; тем паче солдаты,
которые пользуются меньшими удобностями. Лошади были изнурены
(étaient depuis le même temps au filet <См. перевод>); некоторые генералы имели
при себе несколько кулей овса и кое-как поддерживали своих
лошадей; остальные же кони лизали землю и были так изнурены, что
когда пришлось употребить их в дело, то не знали, седлать ли,
40 запрягать ли их, или нет.
331
Вечером 23 июля (по старому стилю) бригадиры получили приказ
отобрать розданные ножи, по 800 на каждый полк, и побросать их
ночью в реку через надежных офицеров. Узнали также, что в
артиллерийском парке зарыто было множество пороху, бомб, гранат и ядер,
также и оружия, предварительно сломанного, что предвещало нам
конец нашим бедствиям.
Наконец, милостивая государыня, 24 увидели мы одну из
придворных повозок (paloube), в которой везли на 200,000 червонцев
золота и вещей, обещанных бароном Шафировым в подарок великому
10 визирю. В полдень, его царское величество чрез своего
генерал-адъютанта объявил всем генералам, что он заключил с Портою
твердый, неколебимый и вечный мир, и приказал дать знать о
том всем офицерам и рядовым своей армии.
Если бы сказали нам 22 июля утром, что мир заключен будет
таким образом 24-го, то всякий почел бы, конечно, мечтателем и
сумасшедшим того, кто б осмелился ласкать нас надеждою на такое
несбыточное счастие. Я помню, что, когда трубач генерала Януса
отправился с письмом фельдмаршала, в котором просил он перемирия,
генерал сказал нам, возвращаясь к нашим постам, что тот, кто завел
20 его царское величество в это положение, должен был быть
величайшим безумцем всего света; но что, если великий визирь примет наше
предложение в настоящих обстоятельствах, то это первенство
принадлежит ему. Богу угодно было, чтоб генерал неверных ослеплен
был блеском двух сот тысяч червонцев, для спасения великого
множества честных людей, которые, по истине, находились в руках турков.
В час по полудни отоманы обнародовали мир, и почти в то же
время фельдмаршал отдал приказ армии выступить в поход в шесть
часов вечера, в новом боевом порядке, коего план роздан был всем
генералам, дабы каждый из них занял свое место. Войско должно
30 было выступить из лагеря с распущенными знаменами, с барабанным
боем и с флейтами перед каждым полком.
Не нужно было приказывать офицерам, у коих оставались еще
экипажи, их облегчить: необходимость и так уж того требовала.
Множество добра побросали в лагере, ибо лошади едва таскались,
изнуренные и чуть живые.
Прежде нежели оставим лагерь, вы позволите, милостивая
государыня, исчислить вам потерю обеих армий в эти четыре дня.
Достоверно, что его царское величество лишился не более, как 4,800 человек
убитыми. Из генералов убит один г. Видман; два полковника, пять
40 подполковников, 18 капитанов и 26 нижних чинов разделили с ним
332
ту же участь. Турки чистосердечно признались нам, что они
потеряли убитыми 8,900 человек, между прочим одного любимца их
султана и множество офицеров.
24-го, в 6 часов вечера, армия выступила в поход центром правого
фланга. Четыре батальона, в нем находившиеся, составляли фрунт
под командою генерала барона Денсберга, генерал-маиора Альфенделя
и бригадира Моро-де-Бразе (Moreau de Brasey, Comte de Lion en
Beauce). Прочие генералы следовали по старшинству; Адам Вейде
и князь Галицын составляли ариергард, а солдаты несли рогатки,
10 как и во время сражения. Армия, составляя батальон-карре, гордо
прошла мимо турков, выстроенных в одну линию в долине по левую
нашу руку. Мы шли до самой ночи по берегу Прута, который был
от нас в право, а горы в лево.
Один французский инженер, по имени Терсон, человек самый
честный, уважаемый царем и русскими, приятель всего света,
удоствоверил меня, что есть люди, имеющие верные предчувствия о своей
смерти. Сей француз подружился со мною в Риге, где я узнал его;
и когда шесть месяцев после встретились мы в той же армии, он
часто делал мне честь навещать меня и довольствоваться моей
20 хлеб-солью. В тот день, как возвратились мы в лагерь, в
сопровождении неприятелей, он ко мне пришел поздравить меня с достославным
нашим отступлением и с тем, что генерал Янус благосклонно
отзывался ему обо мне, радуясь, что в сем случае имел меня при себе.
Я отвечал, что генерал Янус отдавал свои приказания с такою
ясностию, что офицеру, как бы тупо ни было его понятие, не возможно
было их не выполнить. Умирая с голоду, я ел с большим апетитом
то, что мог еще найти годного в моих запасах, и Терсон последовал
моему примеру. Тут открыл он мне за тайну, что ему из Молдавии
не выдти, и что он оставит в ней свои кости. Я всячески старался
30 рассеять его мрачное предчувствие, но тщетно. Заключили мир, армия
выступила. Терсон прибыл к моему посту и довольно долго со мною
разговаривал. Я стал смеяться над его предчувствием, доказывая его
ложность, ибо мир был заключен. Он отвечал, что генерал Янус,
которому также он открылся, делал ему то же рассуждение, но что он и
мне даст тот же ответ, как и генералу, именно, что он из Молдавии
еще не вышел, и что мы успеем над ним посмеяться, когда войско
перейдет за Днестр. Несколько времени спустя, он меня оставил
и поехал к генералу Янусу, который, страдая подагрой, ехал в карете
вдоль правого фланга во сте шагов от фрунта. Поговорив с ним
40 немного, он оставил его по некоторой нужде. Один из татар, следовавших
333
за нашей армией в намерении что-нибудь подцепить,
проскакав мимо его, воткнул в него копие и оставил его мертвым, не сняв
даже с него шляпы. Генерал Янус послал за мною своего адъютанта
и показал мне его тело, принесенное к батальону гренадерами,
и которое было еще тепло. Мы жалели об нем от всего сердца и
дивились между тем предчувствиям, которые оспоривал я с
упрямством. Фельдмаршал послал трубача к великому визирю с жалобою на
нарушение условий. Трубач возвратился ночью с предписанием вешать
всех татар, которые попадутся нам в руки, гоняясь за нашей армией.
10 При совершенном наступлении ночи, его царское величество
велел остановиться батальону-каре. Мы выстроились как можно
исправнее. Мы расположились на биваках. Ночлег был краток, и
ночь чрезвычайно дождлива.
Не правда ли, что вы находите меня нечувствительным в
отношении к вашему полу, ибо до сих пор не говорил я вам о всем, что
претерпели дамы, находившиеся в нашей армии? Вообразите их себе,
милостивая государыня, посреди ужасов четыредневного сражения,
подверженных тем же опасностям, как и мы; кареты их простреляны
были пулями, разбиты пушечными ядрами; и эти милые дамы должны
20 были попасться в плен, если не погибнуть в нечаянном нападении,
коего мы только и опасались. Не знаю, более ли они страдали
во время битвы, нежели радовались о своем избавлении; но знаю,
что генерал-маиорша Буш, три недели после, не могла еще
оправиться от страха, ею претерпенного в те четыре дня, как мы имели
дело с турками.
Как об условиях мира хранили глубокое молчание, то мы
(иностранцы) никого и не расспрашивали, а рассуждали о них между
собою, не сомневаясь, чтоб они не были весьма тягостны для его
царского величества. Однако, мы узнали обо всем в походе (25-го
30 июля) и совсем неожиданным для нас образом.
Армия выступила в поход на рассвете с экипажем, уменьшенным
по крайней мере двумя третями. В полдень пришли мы в теснину, где
мы так долго простояли в начале нашего похода. Я был один из
начальников авангарда или фронта нашего батальон-карре, который
для большей удобности экипажей разделился при входе в теснину.
Мы первые прибыли в долину, находящуюся за тесниною: место
приятное, окруженное густыми деревьями и огражденное с лева высокими
лесистыми горами, а с права рекою Прутом, разливающим на свои
берега прохладу, которой мы и воспользовались. Там настигли меня
334
с начала генерал-маиор Буш, а в след за ним генерал барон Остен.
Все трое мы прогладались. Карета госпожи Буш ехала не вдалеке.
Муж ее послал спросить, нет ли у ней чем бы нам пообедать. Эта
милая дама прислала нам бутылку венгерского вина, четыре холодных
цыпленка, хлеба довольно черствого, но всё ж хлеба, и мы, при
приближении такого сильного сикурса, избрали местоположение и стали
работать с одинаковою жадностию. Бутылка нашлась недостаточной
для утоления нашей жажды: мы послали за подкреплением, которое
и было нам доставлено с тою же любезностию. Только что мы
10 кончили наш обед, фельдмаршал на нас наехал и попросил нас угостить
трех пашей, присланных от великого визиря к его царскому
величеству, покаместь государь не даст им ответа. Мы к ним отправились.
Один из них говорил хорошо по-немецки, еще лучше по-латыни.
Он достался на мою долю; друзья мои довольствовались оба одним
из остальных, говорившим только по-немецки. В минуты первых
приветствий слуги фельдмаршальские разбили шатер, постлали наземь
ковер турецкий, на который усадили мы наших трех пашей. Они сели,
сложив ноги крестом, и велели принести себе трубки, коих чубуки
столь были длинны, что головки их лежали на земле.
20 С начала разговор наш был общий. Они сказали нам, что великий
визирь послал их предложить его царскому величеству 2,000 человек
спаги для отогнания татар, нас преследующих, и из коих шестеро
ночью были пойманы, не считая тридцати убитых нашими конными
гренадерами. Наконец, паша, говоривший по-латыни, коль скоро
узнал, что я француз, подозвал меня к себе и громко объявил, что
французы были приятели туркам. Тогда, вступив в частные
рассуждения, я спросил у него, по какой причине и на каких условиях
заключили они мир? Он отвечал, что твердость наша их изумила, что они
не думали найти в нас столь ужасных противников, что судя по
30 положению, в котором мы находились, и по отступлению, нами
совершенному, они видели, что жизнь наша дорого будет им стоить, и
решились, не упуская времени, принять наше предложение о перемирии,
дабы нас удалить. Он объявил, что в первые три дня артиллерия
наша истребила и изувечила множество из их единоземцев, что у них
было 8,000 убитых и 8,000 раненых, и что они поступили
благоразумно, заключив мир на условиях, почетных для султана и
выгодных для его народа.
Вы чувствуете, милостивая государыня, что, увидя случай
отозваться с похвалою о нашей армии, я не стал скромничать и,
40 признаюсь, отроду не хвастал я с таким усердием и не встречал подобной
335
доверенности. Потом я сказал ему, что, будучи доволен изъяснением
причин, по которым заключили они мир, я хотел бы знать и условия
оного; он охотно исполнил мое желание, выпивая кофе, который
между тем им подносили. И вот они, сии условия, которые тем более
изумили меня, что, основываясь на предложениях, показанных мне в Риги
Левенвольдом, я полагал короля шведского истинною причиною войны.
1) Его царское величество возвратит туркам Азов, срыв новые
укрепления оного, также и крепости, выстроенные им по берегу.
2) Флот свой и морское войско переведет он в Воронеж и не будет
10 иметь другой, ближайшей пристани к Черному морю, кроме как
Воронежской.
3) Казакам возвратит их старинную вольность, а Польше Украйну
Польскую, так же, как и Эльбинг и другие города, им захваченные.
4) Выведет без изъятия все полки, находящиеся в разных частях
Польши, и впредь, ни под каким предлогом и ни в каком случае, не
введет их обратно, сам или через своих генералов.
5) Наконец, его царское величество даст королю шведскому
свободный пропуск в его государство, даже, в случае нужды, и через
свои владения, с конвоем, который дан будет от султана; также
20 не станет никаким образом тревожить короля во время проезда его
через Польские владения, обязуясь в то же время удержать и
Фридерика-Августа, курфирста Саксонского, от всякого не приязненного
покушения как на особу короля, так и на конвой, его сопровождающий.
Таковы были условия мира, столь полезного и столь нужного
для славы его царского величества. Прибавьте к тому и 200,000
червонцев, подаренных великому визирю (что подтверждено мне было
моим пашею). Он сказал мне, что, спустя час по отступлении армии
нашей, шведский король переехал через Прут на челноке, сделанном из
выдолбленного пня, пустив лошадь свою вплавь, и сам шест прискакал
30 в лагерь великого визиря; что король говорил ему с удивительною
гордостию и между прочим сказал, что, если один из его генералов
вздумал бы только заключить таковой мир, то он отрубил бы ему
голову, и что ему, визирю, должно то же самое ожидать от султана.
На всю эту брань великий визирь отвечал только то, что он имел
от султана приказание, и что он ничего не сделал без согласия
одного министра (de sa hautesse <См. перевод>), находящегося в его лагере, и своего
военного совета.
Мы разговаривали обо всем этом, как фельдмаршал пришел им
объявить, что его величество принимает учтивое предложение
40 великого визиря. Паши откланялись, взяв с собою шестерых татар,
336
схваченных нами ночью, и отослали их связанных к великому визирю
для примерного наказания.
Я всегда воображал себе турков людьми необыкновенными; но мое
доброе о них мнение усилилось с тех пор, как я на них насмотрелся.
Они большею частию красивы, носят бороду не столь длинную,
как у капуцинов, но снизу четыреугольную, и холят ее, как мы холим
лошадей. Эти паши, хотя все трое разного цвета, имели красивейшие
лица. Тот, с кем я разговаривал, признался мне, что ему было 63 года,
а на взгляд нельзя было ему дать и сорока-пяти.
10 Армия наша, расстроившая батальон-каре при входе в теснину,
разделилась в долине, находящейся при выходе из оной. Его царское
величество с Преображенцами, Семеновцами, Астраханцами и
Ингерманландцами стал в авангарде в двух милях от теснины. Генерал-лейтенант
Брюс с артиллерией и дивизия князя Репнина следовали
за его величеством и расположились лагерем в полторе-мили; генерал
барон Денсберг в одной мили; генерал барон Алларт в
полумили, с кавалерией, которою командовал он по приказанию его
величества, ибо г. Янус страдал в это время подагрою. Дивизия же
Адама Вейде осталась при выходе из теснины. Двухтысячный
20 турецкий отряд разделился на три части: одна осталась в тылу армии,
а две другие расположились по ее флангам. В таком расположении
и наблюдая всё те же дистанции, мы пошли на Яссы, где надеялись
найти все запасы, нужные для обратного нашего похода через степи.
Мы достигли сего города в шесть переходов, каждый в четырех
милях состоявший. Там оставались мы четыре дня и запаслися всем,
что могли только найти.
Много претерпел бы я во время сего перехода, если бы генерал
барон Алларт, зная, что я потерял весь мой экипаж, не снабдил
меня великодушно повозкою, четверкою лошадей и прекрасною
30 палаткой, с ее маркизою. А как в повозочке моей (paloube) с одеждой
и бельем находилась и постеля, то я в своем несчастии почитал себя
счастливейшим из смертных.
Дав четырехдневный отдых своей армии и собрав запасы для
перехода через степи, его царское величество повел нас вдоль Прута
до (Stanope) Станопа, по дороге не столь трудной и дальней, как
Сороцкая. В Станопе мы стояли опять четыре дня по той причине,
что его величество приказал навести один только мост для переправы
всей армии.
Здесь расстались мы с тремя пашами и с их отрядом. Дорогой
40 имел я честь несколько раз с ними разговаривать, а однажды и
337
обедать вместе у генерал-лейтенанта барона Остена. Они попросили
рису вареного на молоке и наелись им, насыпав кучу сахара. Мы никак
не могли заставить их пить венгерского вина, как ни просили; они
предпочитали кофей, сваренный по их обычаю, и который пили они
целый день.
От Станопы армия в четыре дня пришла к Могилеву на Днестре,
куда прибыл уж Сороцкий гарнизон, истребив мост и наружные
укрепления города. Новый мост, который должно было навести
на Днестре, задержал нас тут еще восемь дней. Буджацкие татаре
10 вздумали было нас беспокоить. Казачий полковник заманил их по
своему в засаду. 160 были убиты, шестеро взяты в плен, и
фельдмаршал велел их повесить всех на одном дереве на самой высокой
из соседних гор, дабы устрашить тех, которые вздумали бы опять
нас беспокоить в нашем лагери или фуражировке, что не переставали
они чинить с нами от самой Станопы.
Мост был готов, и армия спокойно переправилась в трое суток.
Шесть батальонов гренадер остались в ариергарде лагеря, из
опасения, чтоб татаре, кроющиеся в горах, не потревожили переправы
наших последних полков. Но они оказались более благоразумными,
20 нежели мы предполагали; проученные последнею своею неудачей,
они уже не показывались, и отступление наше совершилось со
всевозможным спокойствием.
Во время нашего пребывания в лагери за Днестром в Подолии, его
царское величество пожелал узнать в точности потерю, им понесенную
в сей краткий, но трудный поход. Приказано было каждому бригадиру
представить к следующему утру подробную опись своей бригаде,
определив состояние оной в первый день вступления нашего в
Молдавию и то, в котором находилась она в день отданного приказа. Воля
его царского величества была исполнена: из 79,800 людей, состоявших
30 на лицо при вступлении нашем в Молдавию, если вычесть 15,000
находящихся в Валахии с генералом Рене, оставаться надлежало 64,800;
но оказалось только 37,515. Вот всё, что его царское величество вывел
из Молдавии. Прочие остались на удобрение сей бесплодной земли,
отчасти истребленные огнем неприятельским, но еще более поносом
и голодом.
На третий день нашего пребывания в новом лагере, куда припасы
стекались изобильно из Каменца и других городов подольских,
государь, императрица, свита их и министры (за исключением барона
Шафирова и графа Шереметева, оставленных в лагере турецком
40 заложниками мира) отправились incognito в 10 часов вечера, под прикрытием
338
одного только гвардейского эскадрона, к Ярославу. Там,
по приказанию государя, приготовлены были суда, на которых он
Вислою отправился в Торн, где императрица, в то время брюхатая
на седьмом месяце, располагалась родить. Это был первый ее ребенок
с того времени, как она признана была императрицей: честь, коей
она достойна более многих принцесс, которые должны бы краснеть
от стыда, видя, что женщина ничтожного происхождения (une femme
de rien), безо всякого образования, не воспитанная в чувствах величия
и душевной возвышенности, свойственных высокому рождению,
10 поддерживает сан императорский со всею честию, величием и умом,
которые можно было бы только ожидать от самой знатнейшей крови.
На другой день отъезда его величества, фельдмаршал со всею
армией выступил в поход и остановился лагерем в Шарграде, куда,
по его приказанию, съехались все генералы из разных мест, где они
находились, ибо армия была распределена по разным направлениям
для удобства продовольствия и фуражировки.
Когда генералы собрались в палатках фельдмаршала, он объявил
им, что его царское величество, заключив мир с турками, не имел
уже надобности в столь великом числе генералов, что он имел
20 повеление от государя отпустить тех из них, которые по их большому
жалованию наиболее были ему тягостны, что он именем его царского
величества благодарит их за услуги, ими оказанные, особенно в сей
последний поход; потом он роздал абшиды генералам, коим прилагаю
здесь список, включая в том числе тех, которые оставили службу
его величества с 1 января 1711 года.
Список генералам, отпущенным его царским величеством
или оставившим его службу без отпуску.
Фельдмаршал генерал-лейтенант Гольц отошел без отпуску, не
получив 60,000 экю, и более, должного ему жалованья.
30 Генерал Янус отошел без отпуску по той же причине.
Генерал барон Денсберг отпущен с абшидом.
Генерал-лейтенант барон Остен отпущен с абшидом.
Генерал-лейтенант Беркгольц отпущен с абшидом.
Генерал-лейтенант Ностиц, эльбингский комендант, отошел без
абшида, самовольно удовлетворив себя 50,000 экю, которые считал за
государем.
Бригадир граф де-Фриз отошел без отпуска.
Бригадир Моро-де-Бразе (comte de Lion en Beauce) отпущен с
абшидом.
339
Бригадир Боэ отпущен с абшидом.
Бригадир барон Ремкинг отпущен с абшидом.
Бригадир граф Ламберти отпущен с абшидом.
Барон Денсберг, кавалерийский полковник, отпущен также с
абшидом.
Полковник от инфантерии Meerops отпущен также с абшидом.
На следующий же 1712 год отпущены с абшидом генерал барон
Аларт и генерал-лейтенант Флюгель.
14 иностранных полковников отпущено с абшидом; некоторые же
10 отошли сами.
22 подполковника отпущены с абшидом, отчасти отошли.
156 капитанов отпущены или отошли сами.
Фельдмаршал не слишком много истратил денег, отпуская всех
сих офицеров, ибо никому ничего не заплатил; и до сих пор за ним
пропадает жалования моего за 13 месяцев,1 по 130 рублей на месяц
(рубль стоил 5 фр. ливров): я получал 70 рублей, как бригадир, 40,
как полковник, и 20, как капитан.
Генерал барон Денсберг имел ужасную схватку с
фельдмаршалом касательно денег; но это ни к чему не послужило. Делать
20 было нечего; мы решились терпеть; генерал барон д’Энсберг,
генерал-лейтенант барон Остен и я отправились вместе через
Satanope, Тарнаполь (где мы встретили полки генерала Рене,
возвращающиеся из Валахии, и которые там обогатились в той же мере,
как мы обнищали) и потом через Замосц в Леополь, где целый месяц
отдыхали от трудов нашего сумасбродного похода. В сем-то городе
познакомился я с госпожею коронною старостихой и ее сестрою,
госпожею великой хорунжихою. Обе они сестры великому
коронному гетману Синявскому. Сии дамы оказали мне множество
вежливостей; между прочим, получил я от старостихи прекрасного
30 испанского табаку, который оживил мой нос, совсем изнемогавший без сей
благодетельной помощи, для меня необходимой.
Из Леополя мы сухим путем приехали в Варшаву, где отдыхали
еще один месяц. Оттуда Вислою отправился я с бароном Остеном
и его супругою в Данциг, где нашел я свою жену и семейство свое,
умноженное одною наследницею, милым и прекрасным ребенком.
————
————
1 Кажется, слышишь храброго капитана Dalgetty, жалующегося
на недоимки и неисправность в платеже жалованья.