391
392
393
Анна Г.<арлин> к Марьи Ш.<онинг.>
25 апр.
W.
Милая Марья.
Что с тобою делается? Уж более четырех месяцев не получала
я от тебя ни строчки. Здарова ли ты? Кабы [не] всегдашние хлопоты,
я бы уж побывала у тебя в гостях; но ты знаешь: 12 миль
не шутка. Без меня хозяйство станет; Фриц в нем ничего не смыслит
— настоящий ребенок. Уж не вышла ли ты за муж? Нет, верно
10 ты б обо мне вспомнила — и порадовала свою подругу вестию
о своем счастии. В последнем письме ты писала, что твой бедный
отец всё еще хворает; надеюсь, что весна ему помогла и что теперь
ему легче. — О себе скажу, что я, слава богу, здарова и счастлива.
Работа идет по маленьку, но я все еще не умею ни запрашивать,
ни торговаться. А надобно будет выучиться. Фриц также довольно
здоров, но с некоторых пор деревянная нога начинает его беспокоить.
— Он мало ходит, а в ненастное время крехтит да охает.
Впрочем, он попрежнему весел; попрежнему любит выпить стакан
вина, и всё еще не досказал мне историю о своих походах. Дети
20 ростут и хорошеют. Франк становится молодец. Вообрази, милая
Марья, что уж он бегает за девочками, — каков? — а ему нет еще
и трех лет А какой забияка! Фриц не может им налюбоваться,
и ужасно его балует; вместо того, чтоб ребенка унимать, он еще
его подстрекает, и радуется всем его проказам. Мина гораздо
степеннее; правда — она годом старше. — Я начала уж учить ее азбуке.
Она очень понятлива и кажется будет хороша собою. Но что в
красоте? была бы добра и разумна, — тогда верно будет и счастлива.
P. S. Посылаю тебе в гостинец касынку; обнови ее, милая
М.<арья>, в будущее воскресение, когда пойдешь в церковь. Это
30 подарок Фрица; но красный цвет идет более к твоим черным волосам,
нежели к моим светлорусым. Мужчины этого не понимают.
Им всё равно что голубое, что красное. Прости, милая Марья, я
с тобою заболталась. — Отвечай же мне поскорее. Батюшке
засвидетельствуй мое искреннее почтение. Напиши мне, каково его здоровье. —
394
Век не забуду, что я провела три года под его кровлею,
и что он обходился со мною, бедной сироткою, не как с наемной
служанкою — а как с дочерью. Мать нашего пастора советует
ему употреблять вместо чаю красный бедринец, цветок очень
обыкновенный, — я отыскала и латинское его название, — всякой
аптекарь тебе укажет его. —
Марья Ш.<онинг> к Анне Г.<арлин.>
28 апреля
Я получила письмо твое в прошлую пятницу, (прочла только
10 сегодня). Бедный отец мой скончался в тот самый день, в шесть
часов поутру — вчера были похороны.
Я никак не воображала, чтобы смерть была так близка. Во всё
последнее время ему было гораздо легче — и г. Кельц имел надежду
на совершенное его выздоровление. В понедельник он даже гулял
по нашему садику, и дошел до колодезя не задохнувшись. Возвратясь
в комнату, он почувствовал легкой озноб, я уложила его
и побежала к г. Кельцу — его не было дома. Возвратясь к отцу,
я нашла его в усыплении — я подумала, что сон успокоит его
совершенно.— Г. Кельц пришел вечером.— Он осмотрел больного и был
20 недоволен его состоянием. Он прописал ему новое лекарство.
Ночью отец проснулся и просил есть — я дала ему супу; он хлебнул
одну ложку и более не захотел. Он опять впал в усыпление. —
На другой день с ним сделались спазмы. — Г. Кельц от него не
отходил. К вечеру боль унялась — но им овладело такое беспокойство,
что он пяти минут сряду не мог лежать в одном положении —
я должна была поворачивать его с боку на бок.... Перед утром
он утих — — и часа два лежал в усыплении. — Г. Кельц вышел, сказав
мне, что воротится часа через два. — Вдруг — отец мой приподнялся
и позвал меня. — Я к нему подошла и спросила, что ему надобно.
30 Он сказал мне: „Марья, что так темно? — открой ставни“. — Я
испугалась; и сказала ему: „Батюшка! разве вы не видите... ставни
открыты“. — Он стал искать около себя, схватил меня за руку и
сказал: „Марья! Марья, мне очень дурно — я умираю... дай,
благословлю тебя — поскорее“. — Я бросилась на колени, и положила
его руку себе на голову. — — Он сказал: „Господь, награди ее; —
господь, тебе ее поручаю“. — — Он замолк — рука вдруг отяжелела.
Я подумала, что он опять заснул, и несколько минут не смела
395
шевельнуться. Вдруг вошел г. Кельц, снял с моей головы руку его —
и сказал мне: „Теперь оставьте его, подите в свою комнату“. —
Я взглянула: отец лежал бледный и недвижный. — Всё было кончено.
Добрый г. Кельц целые два дня не выходил из нашего дома и
всё распорядил, потому что я была не в силах. — В последние
дни я одна ходила за больным, некому было меня сменить. Часто
я вспоминала о тебе и горько сожалела, что тебя с нами не было...
Вчера я встала с постели и пошла было за гробом; но мне
стало вдруг дурно. Я стала на колена, чтобы издали с ним
10 прости<ться.> Фрау Ротберх сказала: какая комедиянтка! Вообрази,
милая Анна, что слова эти возвратили мне силу. Я пошла за гробом
удивительно легко. В церкве, мне казалось, было чрезвычайно
светло, и всё кругом меня шаталось. Я не плакала. Мне было душно,
и мне всё хотелось смеяться.
Его снесли на кладбище, что за церковью св. Якова, и при мне
опустили в могилу. Мне вдруг захотелось тогда ее разрыть, потому
что я с ним не совсем простилась. Но многие еще гуляли по кладбищу,
и я боялась, чтоб фрау Ротберх не сказала опять: какая комедьянка.
20 Какая жестокость не позволять дочери проститься с мертвым
отцом, как ей вздумается. — —
Возвратясь домой, я нашла чужих людей, которые сказали мне,
что надобно запечатать всё имение — и бумаги покойного отца.
Они оставили мне мою комнатку, только вынесли из нее всё, кроме
кровати и одного стула. — Завтра воскресение. — Я не обновлю
твоей косынк<и>, но очень тебя за нее благодарю. Кланяюсь твоему
мужу, Франка и <Ми>ни цалую. Прощай.
Пишу стоя у окошка, а чернильницу заняла у соседей.
Марья Ш.<онинг> к Анне Г.<арлин.>
30 Милая Анна.
Вчера пришел ко мне чиновник и объявил, что всё имение
покойного отца моего должно продаваться с публичного торгу,
в пользу городовой казны, за то, что он был обложен не по состоянию,
и что по описи имения оказался он гораздо богаче, нежели
думали. Я тут ничего не понимаю. В последнее время мы очень
много тратили на лекарство. У меня всего на расход осталось
23 талера, — я показала их чиновникам, которые однако ж сказали,
чтоб я деньги эти взяла себе, — потому что закон их не требует. —
396
Дом наш будет продаваться на будущей недели; и я не знаю
куда мне деться. — Я ходила к г. бургмейстеру, — он принял меня
хорошо, но на мои просьбы отвечал, что он ничего не может для
меня сделать. Не знаю, куда мне определиться. Если нужна тебе
служанка, то напиши мне; ты знаешь, что я могу тебе помогать
в хозяйстве и в рукоделии, а сверх того буду смотреть за детьми,
и за Фр<ице>м, если он занеможет. — За больными ходить я
научилась. Пожалуйста, напиши, нужна ли я тебе. И не совестись. Я
уверена, что отношения наши от того <ни> мало не переменятся и что
10 ты будешь для меня всё та же добрая и снисходительная подруга.
———
Домик старого Шонинга полон был народу. Толпа теснилась
около стола, за которым председательствовал оценщик. Он кричал:
„Байковый камзол с медными пуговицами... ** <талеров>. Раз, —
два... — Никто более — Байковый камзол ** <талеров> — три“. Камзол
перешел в руки нового своего владельца.
Покупщики осматривали с хулой и любопытством вещи
выставленные на торг. Фрау Ротберх рассматривала черное белье, не
вымытое после смерти Шонинга; она теребила его, отряхивала,
повторяя: дрянь, ветошь, лохмотья, — и надбавляла по грошам.
20 Трактирщик Гирц купил две серебряные ложки, пол-дюжину салфеток
и две фарфоровые чашки. Кровать, на которой умер Шонинг,
куплена была Каролиной Шмидт, девушкой сильно нарумяненной,
виду скромного и смиренного.
Марья, бледная как тень, стояла тут же, безмолвно смотря на
расхищение бедного своего имущества. Она держала в руке **
талеров, готовясь купить что-нибудь, и не имела духа перебивать добычу
у покупщиков. — — Народ выходил, унося приобретенное.
Оставались непроданными два портретика в рамах, замаранных мухами и
некогда вызолоченных. На одном изображен был Шонинг молодым
30 человеком в красном кафтане. — На другом Христина, жена его,
с собачкою на руках. Оба портрета были нарисованы резко и
ярко. — Гирц хотел купить и их, чтобы повесить в угольной комнате
своего трахтира, потому что стены были слишком голы. Портреты
оценены были в ** <талеров>. Гирц вынул кошелек. В это время
Марья превозмогла свою робость и дрожащим голосом надбавила
цену. Гирц бросил на нее презрительный взгляд, и начал торговаться.
— Мало по малу цена возросла до **. Марья дала наконец **.
397
Гирц отступился; и портреты остались за нею. Она отдала деньги,
остальные спрятала в карман, взяла портреты и вышла из дому,
недождавшись конца аукциону.
Когда Марья вышла на улицу с портретом в каждой руке, она
остановилась в недоумении: куда ей было идти?....
Молодой человек в золотых очках, подошел к ней и очень
вежливо вызвался отнести портреты, куда ей будет угодно...
— Я очень вам благодарна... я, право, не знаю. — И Марья
думала, куда бы ей отнести портреты, покаместь она сама без
10 места. —
Молодой человек подождал несколько секунд, и пошел своею
дорогою, — а Марья решилась отнести портреты к лекарю Кельцу.