354

Russische Dichter, übertragen von D. Hiller von Gaertringen. (Auswahl slavischer Dichter für das Slavische Institut an der Friedrich-Wilhelms-Universität Berlin, herausgegeben von M. Vasmer. 1.) Leipzig, 1934. <Русские поэты, в переводах Д. Гиллер ф. Гертринген (Собрание славянских поэтов для Института славистики Берлинского университета, под ред. М. Фасмера. 1.) Лейпциг, 1934>.

Конечно, в рецензируемой антологии переводов из русских поэтов нас интересует главным образом Пушкин и притом не только с точки зрения передачи на немецкий язык его стихотворений, но и с точки зрения того облика поэта, который подается ныне немецкому читателю, не владеющему русским языком.

Самую слабую сторону этой антологии, несмотря на общую тщательность всего издания, составляет выбор текстов. „Я пыталась, — пишет в предисловии переводчица, — следовать его [проф. М. Фасмера] указаниям в отношении выбора поэтов и стихотворений, но вскоре выяснилось, что я должна была в конце концов следовать собственному чувству, чтобы переводы не оказались холодны“. И далее: „Выбор является таким образом очень субъективным, почти случайным, первый букет из цветущей массы, а вовсе не систематическое собрание для гербариума“ (стр. VI).

Можно согласиться с переводчицей в том, что переводы, если они хотят оставаться художественными произведениями, неизбежно вносят элементы субъективизма. Можно понять, что далеко не все в русской поэзии находит отклик во вкусах переводчицы. Но все-таки нельзя представить себе антологию русской поэзии, в которой пропущен Рылеев и Некрасов, а дан Ап. Майков, в которой есть З. Гиппиус, но нет Андрея Белого, в которой представлен Есенин, но отсутствует Маяковский. Об этом нельзя не пожалеть, потому что этот субъективизм граничит уже с тенденциозностью, — он искажает лицо русской поэзии, последовательно вытравляет из нее общественные темы и мотивы.

355

Переводчице, повидимому, очень близки русские символисты — не менее половины антологии посвящено именно им, — и это несомненно сказалось на общем характере сборника.

Пушкин представлен здесь двадцатью стихотворениями: Певец, Умолкну скоро я..., Песнь о вещем Олеге, Ночь (Мой голос для тебя...), К морю, К А. П. Керн, Зимний вечер, Поэт (Пока не требует поэта...), Ты и вы (Пустое вы сердечным ты), Дар напрасный, дар случайный, Я вас любил, любовь еще быть может, Отрывок (На холмах Грузии), Зимнее утро, Стансы (Брожу ли я вдоль улиц шумных), Поэту (Поэт, не дорожи...), Бесы, Элегия (Безумных лет угасшее веселье), Туча (Последняя туча рассеянной бури...), Я памятник себе воздвиг нерукотворный и, наконец, Пора мой друг, пора...

Пушкин, следовательно, является здесь как певец любви, природы и высокого, отвлеченного назначения поэта. Спорить здесь не приходится. Таков субъективизм переводчицы. Разве только иной немецкий читатель, внимательно прочтя переведенный „Памятник“, спросит с недоумением, о каких „чувствах добрых“, о какой „свободе“, о какой „милости к падшим“ идет речь... Вся большая общественная струя пушкинского творчества осталась чужда переводчице.

Мы не задумались бы назвать эту особенность антологии нарочитой тенденциозностью, вполне понятной в условиях современной Германии, если бы книга эта не была подготовлена очень давно: переводчица приступила к своей работе чуть ли не двадцать пять лет тому назад, а самая подготовка переводов к печати началась еще в 1930 г.

Однако то, что было доступно Д. Гиллер ф. Гертринген из русской поэзии, переведено ею с большой тщательностью, а порою и с незаурядным мастерством. Добиваясь не столько буквальной точности перевода, сколько того, что немцы называют Nachbildung и что в переводах поэтических произведений является, повидимому, самым правильным, переводчица в целом ряде случаев сумела создать произведения, способные до известной степени передать немецкому читателю очарование пушкинской поэзии.

Пушкинские образы, его ритмика, словоупотребление, конечно, теряют при передаче на чужом языке, и это совершенно неизбежно. Переводы можно сравнивать только с другими переводами, и в этом отношении, как отмечает в своем предисловии М. Фасмер, переводчица далеко оставила за собой прежние переводы Пушкина.

Все же отметим некоторые погрешности этой в общем тщательной и добросовестной работы.

Переводчица нередко в погоне за полнотой пушкинского текста нарушает соотношение пушкинских понятий. Так, в „Элегии“:

Я  жить  хочу,  чтоб  мыслить и  страдать

по немецки передано:

                          ... leben
Und  leiden  möcht  ich  und  Gedanken  weben,

т. е. хочу жить и страдать и мыслить. Соотношение понятий, весьма существенное и характерное для Пушкина, пропало, не говоря уже о том, что „Gedanken weben“, мечтательное, романтическое, эстетическое „плетение мыслей“, по существу искажает Пушкина.

То же случились и в начале этой же „Элегии“:

Безумных  лет  угасшее  веселье
Мне  тяжело,  как  смутное  похмелье,
Но  как  вино — печаль  минувших  дней
В  моей  душе  чем  старе, тем  сильней.

В переводе:

Unsinn’ger  Jahre  Lust,  die  längst  dahin,
Liegt  wie  verrauchter  Rausch  mir  dumpf  im  Sinn.
Und  wie  der  Wein  wird  früher  Tage  Leid
In  meiner  Seele  stärker  mit  der  Zeit.

356

Понятия переданы довольно полно, но Пушкин дает их в противопоставлении (Но...), а перевод — в сочинении (Und... — и). Здесь, казалось бы, ничто не мешало переводчице сохранить и эту особенность пушкинского текста; можно было сказать: Doch wie der Wein...

В „Памятник“ вкралась погрешность, несколько более серьезная:

И  славен  буду  я,  доколь в  подлунном  мире
           Жив  будет  хоть один  пиит.

По-немецки читаем:

Lebendig  werd’  ich  sein, solang  auf  Erdenbreiten
           Man  einen  einz’gen  Dichter  preist.

Переводчица переместила пушкинские понятия „славен“ и „жив“, и в результате пушкинский текст существенно изменился. „Я буду жить, пока на земле славят хоть одного поэта“ — это значит, что славить будут именно его. Между тем Пушкин чужд этому филистерскому славолюбию: его стихи подчеркивают только значение его творчества для поэзии, для искусства.

Переводчица старается сохранить возможно больше пушкинских образов, принося в жертву этому стремлению соотношение понятий. В „Песне о вещем Олеге“ кудесник говорит Олегу:

Nicht  tückischer  Dolch  kann  noch  Pfeil  nicht  noch  Speer,
Noch  das  schleichende  Alter  bezwingen,

т. е. тебя не победят ни лукавый кинжал, ни стрела, ни копье (вм. пращ), ни подкрадывающаяся старость. Пушкинский оборот „щадят победителя годы“, по существу вошедший уже в текст как сказуемое (nicht bezwingen kann), входит туда еще раз как одна из опасностей, угрожающих Олегу, что-то вроде: „даже годы щадят тебя!“ Повидимому, переводчица плохо разобралась в пушкинском синтаксисе и „дополнила“ пушкинский текст.

То же находим мы и в „Бесах“:

              Вьюга  мне  слипает  очи ...
Blind  macht  mich  der  Sturm  und  dumm!

Und dumm! Зачем же делать ямщика глупым?

В стихотворении „К морю“ находим погрешность другого порядка.

Где  благо,  там  уже  на  страже
Иль  просвещенье,  иль  тиран.

По-немецки:

  Wo’s  schön  ist,  lauert  willkürreiche
  Selbstherrschaft  oder  Tyrannei,

т. е. вместо „просвещение“ — „самодержавие“. Переводчица, повидимому, пользовалась неисправным текстом изданий П. А. Ефремова, в которых этот стих читается:

Иль  самовластье,  иль  тиран.

Между тем слово „просвещение“ имело особый смысл, означая в сущности „культура“, „прогресс“. Очень часто это слово означало просто революцию, адресуясь к французской просветительной философии XVIII в. За этот второй смысл слова был, как известно, закрыт „Европеец“. Именно в этом смысле Пушкин противопоставляет „просвещение“ самодержавию. Все это пропало в переводе и вместо противопоставления революции и самодержавия даны два синонима тирании.

357

В „Отрывке“ (На холмах Грузии лежит ночная мгла...) до странности неверно передан первый стих:

Georgiens  Berge  deckt  schon  Dunkel...

Точнее и проще было бы слово Hügel, холмы. Какие же горы в Грузии?

Ритмика переводов стремится ближе подойти к оригиналу, и отдельные строфы „Бесов“, „К морю“, „Поэт“ и другие в этом значительно успевают. Переводчица однако не следует слепо метрической структуре пушкинского стиха и местами, особенно в „Песне о вещем Олеге“, допускает паузник, принятый в этом размере в немецкой поэзии. Ср. напр.

Verkünde,  Liebling  der  Götter,  mir  heut:
Was  wird  mir  geschehen  im  Leben?

Отметим также встречающиеся (впрочем, редко) тяжелые и неблагозвучные стихи:

... Du  hast  ihn  in  dir, Du  bist  selbst  dein höchster  Richter ...

(Поэту) 

... Glück  gibt’s  nicht  in  der  Welt, doch  Freiheit  gibt’s  und  Frieden ...

(Пора,  мой  друг,  пора) 

Эти немногочисленные погрешности, ясные только для людей, не нуждающихся в переводах, не должны были бы особенно резко отразиться на качестве переводов Д. Гиллер ф. Гертринген. Она сумела передать, конечно, очень субъективное восприятие Пушкина, крайне спорный облик поэта, но своего Пушкина передала с тщательностью и добросовестностью.

М. Аронсон.